Аннотация: Повесть вошедшая во 2-ю книгу "Трагисатира 2000-05 гг.", отображает она жизнь современников, с разными характерами и судьбами, которые живут в одном середняцком обществе на севере Германии.
Новое умонастроение. И после предвыборно-суетной дуэли с 'благородным отцом' парламента Гарри Карлстоном, Ральф Мостовецгер неожиданно осознал, что его легкомысленная неправда, сервированная для демократической части народа, в основном для верных поклонников, вселила разочарование и смуту, которые нужно было чуть выждать и вовремя разрядить. Он знал, кто на что повлиял, и как в недавнем прошлом, когда он был министром внутренних дел и всеми фибрами своих почек чувствовал интриги, выражая эту боль в том, что его неосоциал-демократы, хотя и зависимы от капитала, зато без него, их вождя, уже давно бы случилось что-нибудь непоправимое со всеми вытекающими последствиями для народа.
Его репутация потерпела деформацию, плевать, ведь Ральф Мостовецгер не собирался унывать и опускать руки, наоборот, ему нужно было срочно реабилитироваться перед лицом партийных коллег и перед всеми фанатическими домоседами, взирающими на старейшую демократическую партию, как на бога, который пообещал лучшую жизнь, а из этого ничего хорошего не вышло, во всяком случае у большинства. И что с того? Он по-отцовски принялся бы за строительство новой жизни, но эстафетный посох был передан победителям-либералам, которые уже напирали со всех сторон впрямую и исподтишка.
И Ральф Мостовецгер сменил свою высокомерно-кислую маску, которую выставлял напоказ всякий раз, когда нужно было продемонстрировать скептическое мнение в адрес соперников или всех недоверчивых учеников Рикардо. Но в тоже время Ральф помнил, что и выше руки Бранда не подпрыгнешь. Памятник, тем более в Бундестаге - это приказ свыше.
Он по-прежнему держал холёную внешность, носил строгие костюмы и пижонские бабочки, а так же сменил студенческие очки на филосовские.
Каждый божий парламентский день на Ральфа давили мордатые и острозубые ребята Гарри Карлстона, чтобы он быстрее надевал на себя личину беспредельной гуманности, так как этого требовали новые обстоятельства и собственнические интересы; в противном случае они уверяли, что поведают миру ещё одну неправду, как он на одной 'гриль-парти' клянчил у само-довольного Карлстона министерскую пенсию для себя, если ему придётся уйти с поста в тень. А Гарри, поверхностно подтверждая сию прыть своих силовиков, тем не менее пообещал Ральфу пойти на компромисс только в том случае, если он повинуется и всячески будет поддерживать их личину беспредельной гуманности. Он не сдавался и, взяв время подумать, стал разрабатывать проект 'Неошколы легкомыслия', но ненароком увяз в её сурьёзности, а когда очнулся, на его столе лежали бумаги, подписанные им же в поддержку бригады Мальтуса, который воспользовался вкладами акционеров и наличным куском из госбюджета, инвестировав в какой-то филиал рокфеллерского банка. А банковские ухари выдали 'Мальтус-Инвестору' красивые бумажки под названием 'Иммобиль-Акции' и обещали вернуть вложен-ную наличку с наваром. Все пайщики набрали под это дело кредитов и дорогущих вещей, а то, что осталось на руках, раскидали по карманам.
Но так как этот кризис подкрался как бы незаметно, то более полмиллиарда стало не хватать в казне, и люди стали назойливо донимать Ральфа всякими расспросами, от которых у него разболелись почки у всех навиду, а надевание прежней личины почему-то не действовало как раньше, отчего он тянул резину, получая дальше свою десятитысячную зарплату, и выжидал, выжидал, выжидал, когда Гарри снова капнет на его репутацию тем же низким аргументом, и тогда он брызнул ему бы тем же - 'вы говорили (или говорите снова) неправду народу'. И не стерпев, сказал это на одном из заседаний. После чего Гарри Карлстон в мягой форме заявил: 'Вам, дорогой коллега-соперник, не помешал бы тяжёлый бандаж'. Это произвело впечатление на многих присутствующих, которые пока неосязаемо видели свой кусок, но и знали, что Гарри за их 'шакалью' поддержку не поскупится. Тем более, что он под занавес заседания произнёс многозначительную фразу: 'Слова могут лгать, но лицо - никогда!' Минутное смятение, даже в рядах его партийцев, заглушили бурные овации.
Ральф Мостовецгер не был обижен, но несколько насторожился. У него ещё были связи, зависящие от него, к тому же немалые сбережения, и поэтому он, в общем-то, был спокоен за исход парламентских дебатов.
Гарри назначил ему стрелку в 'красном салоне' парламентской кафетерии, но Ральф знал, что салонные дрязги благовоспитанных пустоплясов никаких проблем не разрешают, кроме пережёвывания бессознательности и рас-протранения её в толпе, тем не менее он согласился на встречу.
Как бы социал-демократы вместе с зелёными и левыми не старались, но на теперешний временный пъедестал крепко вскарабкались лицемерно-лживые либералы, имеющие закулисную мощь и треглавый язык. Они были похлеще социал-демократических психологов потому, что знали такие финансовые трюки, которые даже профессора психологии могли проморгать. И на первых парах, стали молоть перемолотую муку, что, дескать, самым важным собы-тием в истории последнего столетия было вытеснение либерализма эта-тизмом, а этатизм до сих пор предстает сразу в двух ипостасях: неосоциал-изма и интервенционизма. Это надо пересмотреть. И как только все по-маленьку поверили, новый вождь жёлтых, Вили Гамбеттов, начал хищнически полемизировать с безработицей, которая и рада бы отчасти пойти своими путями, но которую никто не отпустит просто так, без самопожертвования или капитуляции на пользу чиновников, их детей, всех прихвостней, так чудно привыкших жить за счёт других, но грозно уверяющие в своей самостоятель-ности. Многие согласились в том, и тут же порешили, что всех якобы борю-щихся супротив системы, надо преподнести народу как необунтовщиков, которым нет места на мирском пиру. После чего последовали бурные овации.
Ральф Мостовецгер не аплодировал и делал сдержанный вид, что не относится ни к тем, ни к другим вышеназванным субъектам; тут снова ему понадобилась высокомерно-кислая маска, чтобы все осознали, что он двигает весомую часть мозгового вещества, но и притом признаёт любое занятие, в котором серое вещество имеет хоть какое-либо движение. Когда ему дали слова, он даже негодовал у всех на виду, вроде как понимая потустороннее 'мошенничество' либерального и христианско-социального новья. Но делать было нечего, и они договорились. Срепя сердцем, пришлось ему кивать головой в подтверждение Вили Гамбеттова, что, дескать, кто получает эту денежную 'подпорку' и отказывается от официально-навязанной работы, будет строго наказан. Накрайняк, тем будет предложено пойти рекрутом в армию, потом на войну. Всё давно уже было намази. И только насчёт самостоятельных уже профессиональных занятий и, особенно, творчества, они не зарекались. Оно было у них по-прежнему в профессиональных рамках пёстрых банальностей, но выдавалось за благонадёжный размах духа.
Теоретические спецы Ральфа установили, что трактаты этих локальных мудрецов были столь далеки от проблем и задач социально-экономической политики, что не могли оказать непосредственного влияния на политику.
И уже в своём тесном кругу, Ральф Мостовецгер распинался:
- Подумайте сами, какую пользу можно извлечь из следующего утверждения: 'Государство есть действительность нравственной идеи, нравственный дух как явная, самой себе ясная субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает'. Или вот: 'Наше Государство как действительность субстанциальной воли, которой оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в себе и для себя - разумное'. - Никакой пользы в этих понятиях нет! Так как это - пережитки прошлого, а нам нужна такая школа, при которой весь народ довольствовался бы малым и солидарно боялся расширять границы со-знания. То бишь, верил, что он свободен и умён, но вращался в кругу тысячи мелочей и боролся за них, но только с поддержкой наших юристов. Хотя это тоже отчасти пережитки, но пока в этот знаменательный момент рабочие трудятся, мы должны выбрать самые вкусные пенки из преданий. Что касается 'свободы слова', то у нас её предостаточно; и пусть лучше всячески обзывают нас - политиков, зодчих, финансовых титанов, правоведов и проч. - критикуют и дразнят, но не более того. Мы стерпим всё, так как практика государственного вмешательства в экономику, а также трудовое законодательство и профсоюзное движение, хотя и являются давно пришлыми, зато уже интегрированными в нашей плоти и мозгу, а так же у наших детей, отчего в наших рядах уже появились герои!..
Не все согласились с речами Ральфа Мостовецгера, но немедля его заместители г. Благолихт и г. Обломдер разжевали партийцам, что лучше жить незатейливо, но обеспеченно и спокойно, не гнаться за какими-то идеалами, дюже самостоятельно творческими, достижение которых обставлено всеми условиями шаткой неизвестности. Насчёт спокойствия ни у кого не было сомнений, народ воспитанный, вот только насчёт обеспеченности нужен был такой элексир, при котором многие вроде как бы и примирились с судьбой, но в то же время и не потеряли рабочей энергии.
Думали-гадали и вдруг расчухали даже соперники Ральфа Мостовецгера, что его 'школа легкомыслия' - это сильный лозунг и неоучение, при котором индивидуум особо не терзается ни материальной нуждой, ни душевным голодом, а легко сравнивает собственную бесспорную малоимущность с бедностью ещё более бесспорною, причём, не только в странах третьего мира, но и в микрорайонах нашего государства, убедительно воочию и виртуально.
И не успел Ральф оглянуться, как новые ребятушки и телевиденье взяли под контроль. 'О-о, началось, - подумал он, - теперь они будут повторять, как он делал двадцать лет тому назад, в начале своей карьеры, и все увидят: и вперёд шагающих неофициалов, которые пугают и кажутся посягательством на привилегированные положения, и хвалу приобретению дешёвых условий дешёвыми средствами, и любезные охранения с внутренним застоем, ко всему и напускную мишуру, и шоуменов блестящей ерунды, и ненаши не-счастья с чужими смертями, и некоторые великие достижения, и многое другое. А от назойливых повторений всей этой высокодуховной инфомации должно произойти чудо - примирение с судьбой!..
Гарри Карлстон отдал тут же приказ, чтобы все злоумышленники Ральфа до поры до времени заткнулись. Только среди столпов юстиции были ещё нравственные деятели, которых побаивались чёрно-жёлтые проповедники новья, но по горячим следам замы г. Благолихт и г. Обломдер предложили сначала уйти с почестями и превосходной пенсией одному из самых порядоч-ных столпов, г. Уве Ротбарду. А на его место тут же либерал-христиане втиснули своего свободомысляще-чудаковатого г. Харальда Праля. Все остальные распределились соответственно служебной системе и совершен-ствовали свои амплуа.
Ральф Мостовецгер не стал компроментировать себя неявкой на стрелку с Гарри Карлстоном; пришёл, увидел его самодовольство и вальяжность во плоти, присел рядышком, и меж ними завязался незатейливый разговор.
- Либерализм, - начал Гарри сухим басом проповедника, - приучил наших многих интеллектуалов принимать западные политические идеи с благоговейным трепетом. И они продали бы мать с отцом за этот трепет. Тебе не кажется, что они, как заколдованные, решили, что добродушный и жиденький либерализм является уже пройденным этапом, а старомодную либеральную ортодоксию, о ужас, вытеснило государственное вмешательство, которое неизбежно приведет к социализму. Это, безусловно, и нам наруку. Однако, что-то они затевают. Ты, случайно, не в курсе, всё-таки в Оксфорде учился?
- Гарри, а разве не мы им подготовили основы? Разве не ты им сказал, что скоро их эра придёт? Вот они и пришли. Ведь и мы тоже убеждали, что те люди, которые не хотят выглядеть отсталыми, должны стать социальными, т.е. либо интервенционистами, либо социалистами, только по-новому, но исполняющими обязанности, распределённые христианско-социальным демократическим кормилом. Я и сам не против свободной демократии, но где та субстанция!?
- Это, конечно, так. Ральф, но ведь их новые идеи расцветут лишь спустя какое-то время, годы, десятилетия для того, чтобы стать достоянием более широких и интеллектуальных кругов.
- Гарри, я думаю, что для начала нужно немного подпортить им условия, чтобы в университетских лекциях по экономике, философии, истории и юриспруденции либерализм начали преподносить в окарикатуренном виде. И вообще, чтобы обществоведы экспрессивно покритиковали их намерения. А потом, как только большинство переметнётся на нашу сторону, оправдать либеральщиков, пусть мутят дальше под нашим контролем.
- Ты пить что-нибудь будешь, кофе или виски? - спросил г-н Карлстон, - Рислинг, - ответил Ральф Мостовецгер и, повернувшись к барной стойке, с умеренной невежественностью Гарри прогудел: 'Милочка, принесите нам чашку кофе и бокал рислинга!'
Официантка через минуту принесла заказ, грациозно поставила на столик, улыбнулась и лебёдушкой уплыла. После минутной паузы Гарри, заёрзав в кресле, шепнул Ральфу: 'Ах, хороша молодка, не правда ли, Ральф, вот нам бы такую в ряды?' 'Глупышка, оттого и хороша. В наших рядах страшилки успехом пользуются, они-то повкуснее бывают молодушек', - ответил Мостовецгер и мерно сделал глоток из фужера.
- Ральф, жаль что ты не в моей партии, умный ты парень, я бы тебя озолотил. Молчи, я знаю, лучше первым быть в деревне, чем вторым в Риме. И всё-таки, ты ж понимаешь, что занудный педантизм наших профессоров и хвастливая риторика ваших социал-демократов не производят никакого впечатления.
- На критических сознательных людей - да. Но их ведь тоже немного. Большинство нам верят и видят надёгу в нас. Можно подумать, ваши зануды и хвастуны произвели возвышенное в умах большинства впечатление.
- Ты снова грубишь. Но сейчас давай не об этом. Либералы лопочат о каком-то этатизме, что вроде бы с ним они перетянут элиту на свою сторону.
- Гарри, да не перетянут они тех, кого не смогут перетянуть. Это ж тоже люди непростые, их просто мелкими привилегиями не купишь. А набрать более-менее талантливых и выдать их за элиту - дело, не стоящее ни гроша, так как их сразу же проанализируют и раскусят. Тогда позор с маской равнодушия. Мы же в прогрессированный век живём! Разве мы сами желаем иметь дорогие бирюльки с псевдоэлитными марками, которые, в сущности, расхваленные дешёвки. Нет. Нам что-либо особенное подавай, чего ни у кого нет, что вечностью пахнет. А с ними, и мы, как присосавшиеся молюски на валунах, в следующее поколение войдём. Но почему-то только позже мы об этом задумываемся, даже не замечаем их вокруг нас, в нашем городе, пока мечемся в своей великой реальности.
- Ральф, у нас есть ответственные организации по этому вопросу, а мы делаем всё, что можем. Не тебе мне объяснять, что государство по своей сущности представляет собой аппарат сдерживания и принуждения. И характерная черта его деятельности в том, чтобы силой или угрозой применения силы принудить людей вести себя иначе, чем им хотелось бы.
- Вот видишь Гарри, опять ты в узкую бухту клонишь. Нет, конечно, ты прав. Но мы ведь о новолиберальной субстанции говорим. Я вот послужил при тебе министром внутренних дел и понял, что не всякий аппарат сдерживания и принуждения называется государством, но тот, который обладает достаточной мощью, чтобы собственными силами какое-то время поддерживать свое существование. А так ли у нас всегда было да и есть?
- Ральф, только не съезжай на частное или ничтожное!
- Почему же Гарри, в них отражаемся мы. Ты сам издалека начал о либеральных затеях. Давай уж как на духу. Предположим, что не особо сильная 'банда грабителей' не имеет перспектив достаточно долго противостоять силам другой организации, разве может она зарекомендовать себя и называться государством?
- Нет конечно, Ральф. Такую 'банду' государство либо уничтожает, либо терпит и держит на поводке. 'Бандидосы' или 'Хэлс Анжелс' не в счёт, они хоть и опасные, но их можно придавить, оставив костяки. Мы ж о 'бандах' посерьёзней говорим, так же? Несомненно, Ральф, любая 'банда' не должна являться государством, потому что её независимость слишком кратковременна, к тому же она опирается не на собственную силу.
- Но ведь были и есть 'банды', которые могли и могут убивать и грабить, только благодаря потворству правительства, которое само было нечисто на руку. Это явление происходит и во многих странах. Но мы ж не хотим, чтобы это у нас произошло, или ты думаешь, когда придёт тот 'страшный день', то тебя пожалеют? Ха-ха-ха. Ты же мудрый человек. С новыми возможностями они тебя из-под земли найдут. Или твоим детям достанется, чтобы тебе боль причинить.
- Ральф, мне кажется, что это ограничение понятия государства, которое прямо ведет к появлению концепций территории и суверенитета. Это мы проходили.
- Гарри, пей кофе, не то остынет. Тут ты лишь отчасти прав. Ведь опора на свою собственную силу предполагает, что на земной поверхности есть место, где деятельность аппарата государства не ограничена вмешательством дру-гой организации.
- Да-да, это-то место и есть территория государства. А суверенитет, т.е. верховная власть, означает, что организация стоит на собственных ногах, но тогда государство без территории - это бессодержательное понятие. Или?
- Так. И юридическое Право - это полная совокупность правил, в соответ-ствии с которыми власти осуществляют сдерживание и принуждение. Только характерным свойством государства являются не только эти правила, а применение или угроза применения силы, прямой и косвеной. Моральное принуждение - вот психологическая сила! А всё остальное - грубые припоны преданий, но которые при случае могут очень пригодиться.
- Умница ты, Ральф! Почему ты не в моей партии, ведь мы мыслим почти одинаково?
- Почти. Гарри, тут вот что необходимо не проглядеть, чтобы либералы не подвели под фактор, что мы руководители государства, которые признают только одно правило: делать то, что им кажется соответствующим требованиям момента. Так нас могут лицемерно-лживыми практиками и прагмати-ками назвать. Не хотелось бы. Понимаешь? Это для 'наших гешефтов' не есть хорошо.
- Ну, это им скорей можно подставить, чем нам. Это они искренне-лживые теоретики. А мы же не тираны тогдашние. Мы ж чуток 'подтянем', чуток 'обуздаем', глядишь и больше простецов за нас проголосует, а там и примирятся с судьбой. Вот и Анжелика мне на днях звонила, говорит, восточники уже на этом пути спасения.
- Гарри, не имеет особого значения, что нас многие станут считать за великодушных тиранов или ещё за кого-то. Важна общая гармония государства и несомненная удовлетворённость его граждан.
- Ральф, тогда нужно думать о совокупности соглашений и заключать их в явной или неявной форме на основе международного права. И всё будет как по маслу. Ведь существенны не формальности, а факт суверенитета в границах определенной территории. У нас с этим уже как 60 лет всё налажено. Нет, я согласен, что может всё резко изменится, но пока нет особых причин. Или?
- Гарри, мои коллеги из Оксфорда утешают. Но мы не будем забывать, что они сыны своего отечества. Они тоже, как и мы, заправляют государственным механизмом и тоже берут на себя другие функции, обязанности и виды деятельности. Знаешь, что забавнее всего? Что через медиум они кормят свой 'пипл' дешёвой мистикой, полицейскими бирюльками-страшилками и постоянными побегами в амнезию. Особенно в литературе.
- А это ещё что за чудо-юдо, побеги в амнезию? Читал я ихних меэнстримов: и Макюэна, и Эмиса читал, и даже Рудши, ничего, талантливо, от нечего делать можно у камина под бренди почитать, языком они владеют мастерски, по-шекспировски виртуозно. Хотя все его вещи, герои и их речи какие-то неестественные. А моя супруга просто души не чает в ихних романистках: Дрэббл, Брукнер, а Дороти Ричардсон на самой видной полке хранит. Постой, ах вот ты о чём, ты это что ли имеешь в виду - прошедшее в новой обвёртке? чтобы писаки и читаки себя с теми героями сравнивали и полеми-зировали. Что ж, так оно благонадёжнее. Ха-ха. Ральф, а вдруг кто-нибудь допетрит и станет объяснять нашим пассивным гражданам об этой твоей 'флюхт ин амнези'?
- Кто ж против, что допетрят, мы ж демократическое свободное государство, чтобы кто-нибудь и что-нибудь допетривал, только это не восприим-чиво для массы, у них уже почти абсолютно сформировано знание нашей педагогикой, литдомами, театрами, прессой, и конечно же ТВ. Вот и пусть свои допетривания те домоседы меж собой обсуждают в кафетериях или чатятся в Интернете, а наши соколики поглядят, чем они дышат.
- Согласен! Вот что, Ральф, надо до весны дотянуть, а там солнышко засветит, букашка на букашку полезет, не до того будет. И вот ещё что, лично прошу, даже приказываю, скажи своим, чтобы с непробиваемым упрямством держали СМИ, интернеты всякие и 'частные лавочки' тоже. Надо аккуратнее сдерживать и принуждать. Технически и материально. И либералам сказать тоже надо, чтобы не дюже усердствовали. Раз уж поставили мы жёлтого 'теоретика пенкохлебательства', пусть хлебает (только б не захлебнулся), пусть покобенится, но чтобы интеллигенция и народ не в нём, а в нас надёгу таили на будущее, лучше всего навсегда. Да-да, чтобы народ видел в нас необходимый и незаменимый штурвал корабля, на котором мы все вместе плывём.
- Послушай, Гарри, тебе не надоело это понятие 'корабля' для нас всех. Какой корабль, если мы о земном государстве говорим? Если оно организовано правильно, оно является фундаментом общества, сотрудничества между людьми и цивилизацией, стремления человека к счастью и благополучию. И мы тут у кормила (только не корабельного). Но это всего лишь инструмент и средство, а не конечная цель. Государство ведь не какое-то высшее существо, а просто сдерживание и принуждение. А это делает охранительная власть: богатая, лицемерная, сильная, и в большей мере паразитическая, если взглянуть физиологически. И пусть так, но ведь мы его про-должатели и верные сыны его и нашей нации.
- Слушай, дюже задержались мы на этих трюизмах. Ты прав, нужно только обеспечить выполнение принятых параграфов в Законе. Но только чтобы инвесторов не отпугнуть и рабочую силу не усыпить твоим 'нравственным принуждением', не то они все начнут ресегнировать. Хотя и тут ты прав, все не сумеют. Сделаем им кое-какие поблажки и покладистыми бедняками из других стран припугнём. Слушай, нам надо иди на дебаты. Ты там на меня дюже не налегай, не то я на тебя либерала натравлю. Ха-ха. Шучу.
- Нет, я потихоньку. Ты тоже, Гарри, не особо капай на мозги с моим 'клянчаньем пенсии' у тебя. Мне-то, конечно, наплевать, кто обезьяничать будет по этому поводу, всё-таки немного неприятно, у меня ведь двое детей взрослых, тоже как я, в Оксфорде учатся, жена - графиня. Ты не против, если я потихоньку перефразирую твои недавние слова, что каждый должен зараба-тывать свой капитал собственным трудом.
- Окей, я понимаю, только на слове 'работа' не заостряй внимание, а так, для задора, как только жёлтый Вилли с Кубикрубиком начнут крохоборничать по поводу безработных социальщиков, лентяйства, защиты слабых от таковых - вот тогда-то ты ему нос и утри, чтобы не разводил канитель. Ха-ха.
- Это мелочи, сделаю. Слушай, что там с обменом аусвайсoв и райзе-паспортов, дело движется?
- А как же, прогресс движется! Завтра объявят, что обмен будет недорогой, всего-то 20 Евро с небольшим, и все получат свои новячие пластик-чипы.
- Фантастика, 60 миллионов по 25 Евро - бешеные деньги!
- А ты как думал. Мы ж не в бирюльки играем-с. Ну всё, надо идти.
Гарри Карлстон повернулся вальяжно к барной стойке и подобревшим басом сказал: 'Мелани, милочка, деньги за напитки я оставлю здесь, сдачи не надо'.
Они вышли из помещения на дистанции трёх шагов друг от друга и разошлись по сторонам.
Я сидел за барной стойкой к ним спиной и почти весь разговор слышал, думая, что я овладел какой-то новой тайной, но блондинистая официантка Мелани, убравшая с их столика посуду и радостно положив в кошель счёт с пармусом, возвратясь за стойку, глянула на меня с каким-то проницательным доверием и произнесла:
- Мне, например, известно, что тот, кто говорит 'нужно только обеспечить выполнение закона', подразумевает, что полиция и бюрократы должны принудить людей выполнять этот закон. Или социальная политика плюс полицей-ская пропаганда доведут людей до этого. Или как? Вы того же мнения? А тот, кто говорит 'государство - это как бог', обожествляет армию и тюрьмы, спецслужбы и их органы. Нда, такое государство может стать, как это часто бывало в истории, главным источником бед и несчастий. Но нам это не грозит. Не так ли?
Меня словно молнией пронзило от такого откровения, вероятно потому, что и сам я только что сделал этот вывод; и в тоже время немного оторопел и замешкался с ответом оттого, что нахожусь ведь я в самом логове матёрых демократов всех сортов, но сам являюсь таким демократом, которого на пушечный выстрел не подпустят к отличникам этой 'высшей школы консерваторов легкомыслия', а при случае даже могут принять меня за моссадовца и на договорённой основе обменять на какого-нибудь своего пострела. Но не углубляясь в подсознательные матрицы, мимолётно навеянные номенклатурным внешним духом заведения, быстро сформулировал в уме и ответил: 'Мелани, как бы то ни было, но любым аппаратом сдерживания и принужде-ния всегда управляют простые смертные, зачастую фанатичные или невежественные, но и образованные люди. Разумеется, время от времени случается, что компетентностью и справедливостью правители превосходят своих современников и соотечественников. Нам ли с вами не знать, Мелани, что Закон для всех единый, но не все едины перед Законом. А их позитивная теория исходит лишь из невозможности или неохоты познания причинности явлений. Привычка к любимым ассоциациям. Поэтому они признают до сих пор существующий порядок как данный и неизменный. Романтики постмодернизма, суетно мечтающие покорить Вселенную'.
- Нда. Но я надеюсь, что вы сами не сторонник сверхрадикальных измене-ний? Знаете, а я тоже изучала социологию и экономику, и мне знакомы некоторые экономические теории, даже тезис Ф. Бастиа о 'гармонии между трудом и капиталом'. Я вот с высшим образованием, но работаю халдейкой здесь уже пять лет, мне нравится, и люди управления нежадные, и пармуса хватает на женские потребности. Ой простите, заговорилась я с Вами, мне ещё надо накрыть столик для зелёных и левых, - высказалась Мелани, и тут же стала протирать фужеры.
- Мелани, последний вопрос и я ухожу: а 'левые' с 'зелёными' за что борятся? Снова за улучшения, при которых будет осуществляться борьба за существование, снова будут оправдывать социальные неравенства?
- В нашем социальном организме отведено каждому классу постоянное место. Если конечно он не протестует в ущерб государству и великому дарвинизму. И министорша образования Шавкан, и бывший мин.ВД Шойспенс (теперь минфинансов и контролёр либеральных финпроектов), в принципе, это подтверждают. Зачем же бить по своим, отрицая прогрессивность и авторитет должностных лиц? Вы, как я вижу, сюда приехали издалека и неплохо живёте здесь, нужно ценить установленные идеалы и бодрые теории. Всё ведь хорошо и будет хорошо?
- Вот это я попал, - вспыхнуло у меня в мозжечке после её тирады, и про себя подумал, что мы словно заученные билеты к экзамену 'отбор anima vilis' повторили.
Хотелось тихо крикнуть: 'Давайте забудем книги! Этот постоянный побег в амнезию (кстати, которой был полон и высокий разговор Гарри Карлстона и Ральфа Мостовецгера). Тогда бы мне с Мелани оставалось только думать о 'метафизике любви' и лепетать подобающие темы, как бы самообыскивая себя в наличности обоюдной 'симпатии крови'. Но по её мимике и поведению и так было понятно, что она ищет даже то, что ей будет принадлежать.
И после того, как я вышел из заведения, устремившись в галерею, где намечалась моя выставка, находу я ещё раз осознал, сколь бы ни были велики достоинства демократического государства, всё же не стоит забывать, что большинство и меньшинство, королевы и диктаторы тоже подвержены ошибкам и эмоциям, но разве этот факт доказывает его истинность? Впрочем, так же, как и легковерующее большинство, считающее какую-либо политику целесообразной, не может доказать её абсолютной целесообразности. Может на этой зыбкой почве и построена идеология добровольного повиновения и сотрудничества для поддержания общественных основ со всеми вытекающими последствиями для 'антиобщественников'. А не демократический ли анархизм это? И в чём же тогда отличие политической и социальной доктрины либерализма? Ведь если взять умственные способности, то на личном опыте мы убедились, что они у всех разные, а у некоторых ограничены до такой степени, что они не в силах понять все выгоды, получаемые ими от общества. Опять же, если это общество само не изнурённое и не бессильное в высоких творческих созиданиях. Но с другой стороны, есть люди, дух и плоть которых настолько слабы (помимо детей, престарелых и больных), что они не в силах воздержаться от искушения получить личную выгоду посредством тех действий, которые общество может полусознательно определить как вредные. И теоретики 'мощного легкомыслия' им огромная подмога; за это и прибегают к своим излюбленным приёмам, за это и шарят по карманам сограждан, за это сами графоманят и подхалимничают, защищая обуздательный сверхэгоизм, и тут же уличают других, вероятно, умнее их, но не в графоманстве и банальной благодарности потомков прищущих первым. Высасывают из пальца мотивы к скандалам и получают поощрения за свою низость; повсюду им мерещатся 'анти', и они вопиют чтобы их запретили, не предлагая эрзатца; на законной основе запрещают понятие 'идиотизма' и в тоже время пропагандируют и сюсюкаются с 'Идиотом' Достоевского. Как ищейки, всюду рыщут историческую цикличность, но перечисляют лишь голословные признаки времени с эдакой надломлено-гордой патриотичностью; вроде бы желали и ждали счастья, своего или ближнего, а когда оно разбилось вдребезги, у них по-явился известный подъём духа. Случается крупная беда, извержение вулкана, землетрясение, и они тут как тут. - Все современные средства спасения для несчастных напоказ, даже милые шантажисты с лёгкой грустью на лице и с фоторгафиями изуродованных детей взывают к народам, чтобы те срочно переводили пожертвования. Где же они раньше были, имея сейсмологические станции и зная зоны катастроф на Земле? И почему современные средства спасения и коммуникации всегда готовы и ждут? Снова и снова мы слышим, как они талдычат, что нужно принять какие-то меры и не дать всяким-разным 'анти' разрушить общество. И т.д. и т.п. Тут искренность и лицемерие лжецов воистину слились воедино, воссоединилось...
Как защититься и освободиться простым людям от этого 'ига обуздания', которую стерегут мириады фанатических, сознательно лгущих, искренних и прочих школяров легкомыслия? Вероятно, только необходимыми разъясне-ниями и ясно-логическими примерами, которые были здесь, хотя и не все, но в большей мере упомянуты.
Но тут мне на днях подбросили в почтовый ящик чёрную брошюру с жёлтым названием по середине 'Либерализм - это сторожевая башня счастливого будущего'. Раскрыв её, сразу с первой страницы зачадило:
'Что либерализм в корне отличается от анархизма - это ясно как день-деньской. Так как либерализм не имеет ничего общего с абсурдными иллюзиями анархистов, то тем более, либералы полностью отдают себе отчет в том, что без определенного минимума сдерживания и принуждения невозможны ни общественное сотрудничество, ни циви-лизация! Правительство обязано защищать общественные институты от тех, кто замышляет действия, пагубные для их поддержания и функционирования.
Да, были либералы, для которых небыло ничего святого, и к таким можно отнести праотца Нерона с его последователями. Он тоже либеральничал, либеральничал, а потом стал растлевать, убивать, грабить, жечь. То были тёмные времена, которые до сегодня отразились на этих странах - родоначальников цивилизации. Однако, содержание нашего нового либерализма совместно с большой коалицией - глубже и шире!
Главным в учении здравого либерализма является утверждение о том, что общественное сотрудничество и разделение труда возможны только в системе частной собственности на средства производства, т.е. только в условиях рыночной экономики и капитализма. Все остальные принципы либерализма - демократия, личная свобода, свобода слова и печати, религиозная терпимость и мир между народами - вытекают из этого главного постулата. Они возможны только в обществе, базирующемся как на частной собственности, так и на народном бюджете. ('Опять же, если не происходит злоупотребления властью и паразитической эксплуатации, которые могут быть тщательно завуалированы идеалистическими демагогами' - добавил я вслух и про-должил читать). Наш либерализм - это новая роль силы в мировой политике! Исходя из этого, либерализм ставит перед государством задачу по защите жизни, здоровья, свободы и собственности всех своих граждан от мошенничества и насилия. Любые поползновения, противоречащие его установкам, преступны со всеми вытекающими последствиями. Так как цель либерализма - гуманность и безопасность!
Из того, что либерализм стремится к частной собственности на средства производства, следует, что он отрицает общественную собственность на средства производства, т.е. социализм. В силу этого либерализм возражает против обобществления средств производства. Нелогично, подобно многим этатистам, говорить, что либерализм враждебен государству, потому что он выступает против передачи государству соб-ственности на железные дороги или фабрики. Если человек говорит, что серная кислота непригодна в качестве крема для рук, он не выражает никакой враждебности к серной кислоте как таковой; он просто выражает свое мнение о том, что ее применение иногда неуместно. То же самое касается и частных владений многолиственными лесами, которые можно только по частям рубить с полученного разрешения в госуправлении 'Гуман-Природа', после чего продавать дерево, опилки и кору по установленным ценам на 'Хольцрынке' или через частные агентуры АГ. То же самое касается всех консументов потребительского обихода, которые только с разрешения государства разрешается изготовлять в странах третьего мира и продавать по установленной цене частными владельцами. Импорт-экспорт является самой важной опорой нашего государственного благополучия.
Уважаемые дамы и господа! Примеров достаточно. Однако в задачу данного исследования не входит определение того, какая программа - капиталлиберализма или капиталсоциализма - более пригодна для реализации цели, общей для всех политических и социальных стремлений, т.е. счастья и благополучия людей. Абсолютное счастье можно достичь при свободной демократии, христианских идеалах, демо-кратическом труде и безопасности.
Мы лишь пытаемся выяснить роль либерализма и антилиберализма - в основном, социалистического или интервенционистского толка - в развитии событий, приводящих к установлению тоталитаризма или сегодняшней демократии. Поэтому мы можем ограничиться кратким рассмотрением социально-политической программы либера-лизма и того, как он работает с реальной точки зрения.
Фокусом экономической системы, основанной на частной собственности на средства производства, является рынок. Работа рыночного механизма заставляет капиталистов и предпринимателей вести производство так, чтобы удовлетворять желания потребителей настолько хорошо и дешево, насколько позволяют качество и количество наличных материальных ресурсов и рабочей силы, а также данное состояние технологических знаний. В этом случае, если они не изменят свои методы, чтобы лучше удовлетворять требования потребителей, то, в конце концов, они будут вытеснены с занимаемых позиций капиталистов и предпринимателей. Их место займут другие капиталисты и бизнесмены, умеющие лучше услужить потребителям. В рыночном обществе работа ценового механизма делает потребителей высшей инстанцией. Через уплачиваемую ими цену и количество покупок они определяют количество и качество производимых товаров. Они непосредственно определяют цены потребительских товаров и тем самым косвенным образом определяют цены всех материальных факторов производства и заработную плату всех работающих и служащих. Ассоциации и привычки, выработанные цивилизацией, являются основным их критерием.
В рыночном обществе каждый служит всем своим согражданам, и каждый получает услуги от них. Это система взаимного обмена товарами и услугами, где каждый отдает и получает. Важно, что отдает и что получает!? Бывает, что вынужден отдать даже последних баранов, а взамен получить книги, газеты, журналы или телевизор и компьютер. Разумен ли такой обмен? Да, если это на пользу государству, либерализму, правящему в действительности и для своей безопасности. В этом непрестанно крутящемся механизме капиталисты и предприниматели являются 'слугами' потребителей. Они знают 'силу вещей'! А потребители - 'господа', капризы которых диктуют предпринимателям и капиталистам направление инвестиций и методы производства. Рынок отбирает предпринимателей и капиталистов и устраняет тех, кто не справляется со своими задачами. Рынок - это такая демократия, в которой каждый грош дает право голоса на ежедневное голосование за лучшую жизнь!
Аппарат сдерживания и принуждения и его рулевой, правительство, находятся вне рынка. ('Внешне. Но косвенно неразрывны с ним, имея массу выгод, так как он опирается на вышеназванные столпы, особенно в кризисные моменты' - снова добавил я вслух.) Задача государства и правительства - поддерживать мир внутри страны и за ее пределами. Потому что только в условиях мира экономическая система может достигать своих целей - наиболее полного удовлетворения человеческих нужд и потребностей. Министерство Культуры и его организации обязаны стараться не расши-рять возможности гражданской мысли, а удовлетворять гражданское сознание соответственно с рыночной психологией.
Кто должен командовать аппаратом сдерживания и принуждения? Иными словами, кто должен править? Одним из главных достижений либеральной мысли является понимание, что правительство опирается на мнение, а потому в длительной перспективе ему не удержаться, если входящие в него люди и используемые ими методы не будут одобрены большинством тех, кем оно управляет. Если их не устраивает ход политических дел, граждане, в конце концов, не станут силой свергать правительство, как это было раньше и не в их пользу, но мирно переизберут правителей и заменят его людьми, считающимися более компетентными. Правители всегда в меньшинстве. Если большинство откажет им в доверии, они не удержатся у власти. Крайними средствами борьбы с непопулярным правительством являются революция и гражданская война. Либерализм стремится к демократическому правлению во имя сохранения внутреннего мира. И он не поскупится для его достижения. Таким образом, демократия - не революционный институт. Напротив, ее предназначение заключается в предотвращении всяких несанкционированных недовольств, подстрекательств и восстаний.
Либерализм стремится обеспечить мирное сотрудничество всех людей! Он так же нацелен на мир между народами. Частная собственность на средства производства, так же как законы, суды и административные органы одинаково относятся к своим гражда-нам и к иностранцам.
Территориальные военные миссии должны приносить выгоды не завоеваниями и проведением границ, но построить демократическую свободную систему в освобождённых странах, и которая обеспечит их безопасность в счастливом будущем. И тогда население всех территорий вольно выбрать государство, к которому хотело бы принадлежать, или же создать собственное государство на основе международного права. Народы этих стран могут мирно сосуществовать и соблюдать заботу о размерах своей страны и мирном существовании!'.
На этом я закончил читать эту агитку изощрённого доброжелателя из класса сверхимущих, или их красно-жёлтого прихвостня, под которым скрывается призрак охранительной идеологии и тонкого нравственного принуждения.
Возможно, что я и неправ, так как не дочитал до конца и подарил её нищему на углу нашего дома, но, возможно и то, что я интуитивно не дал одурачить себя, предпочитая самому достигать высоких результатов истины.
Этот призыв к миру и свободной демократии, естественно, несколько холоден и бесстрастен. Это просто логика философии утилитаризма. Она столь же далека от мистической мифологии божественного права королей, как и от метафизики естественного права или естественных и неотъемлемых прав человека. Она опирается на соображения об 'общей пользе'. Свобода, демократия, мир и частная собственность считаются благом, потому что в наибольшей степени способствуют счастью и благосостоянию. Либерализм хочет обеспечить человеку жизнь, свободную от страха и нужды. Только и всего. Примерно в середине XIX и в конце XX столетия либералы тоже были уверены, что стоят на пороге осуществления своих великих планов. Но так как они были 'недостаточно подготовлены', это оказалось иллюзией.
На днях я зашёл на чашку кофе в парламентское баркафэ, где недавно в 'красном салоне' его встречались Гарри Карлстон и Ральф Мостовецгер; только в этот раз с Ральфом сидел либерал-правовед Эдуард Кубикрубиков, который без прежнего нахального тона, не стесняясь, стал упрашивать матё-рого социал-демократа:
- Ральф, я тебя очень уважаю. Сколь мы вместе и врозь намутили и размутили... А сколько мы намучились зимой? И вроде бы деньги с неба, а контролировать расходы на утилизацию снега нельзя. Но нашли же выход! Клянусь тебе, Ральф, да ты и сам всё прекрасно понимаешь, что все те укоры, которые в открытую на тебя и твоих архаровцев мы напускали - это был дешёвый театр. Но теперь другое дело, и оно нужно нашей земле, городу, парламенту, народу! Я знаю, что модель твоей 'школы легкомыслия' не осуществится, она слабее нашей. А нашему гамбеттовцу Вилли хотя и верят, но не там, где нам хочется, и не те, кто нам нужен. Он же, как и мы - 'теоретик пенкохлебательства' и крохоборства, который, несомненно, необходимо провёл только ревизию принципа мягкого обуздания и по поводу множества мелких вопросов. Вот в Чили скоро полетит с 'помощью'. Какие там к чёрту высокие общественные идеалы? Пока не до них. Тебе и самому всё видно. Так что, Ральф, похлопочешь в пользу наших карманов? Мы же не гибнувшие мальчишки нигилизма, а вожди и глашатаи его позитивизма. Не боись, министерская пенсия тебе обеспечена. А там - живи, где хочешь и как хочешь! Только, Ральф, будь добр, хорошенько прикройся личиной доброжелательности и общей пользы...
И Мостовецгер на минуту задумался с высокомерно-кислым лицом.
Но мне некогда было вникать в их 'салонную антропософию', мне нужно было ехать домой, пообедать и приготовиться к вечерней смене на МАК в литейке; там мне разрешили отлить из бронзы пять (!) полметровых скульптур, за которые я должен был или заплатить сразу наличкой или отработать за установленный тариф для наёмных рабочих. (Но об этом я расскажу в следующий раз.)
На выходе из парламентского заведения мне тут же вручил 'карлстонский мальчонка' рекламку, в которой говорилось, что г-н Мостовецгер сегодня же выступит на нашем заводе с речью в защиту прав рабочих 'полудневки', зарплата которых должна соответствовать цене продуктов во всех близлежащих супермаркетах, окольцевавших предприятия и в целом наш район.
Такой сорт нарциссов формируется только в теплицах западнизма, и они единственные и неподражаемые, все остальные пусть копашаться в генотипах и как бы объединяются в однофамильную общину или мириаду обезличенных. А это дело государственной важности.
Примитивно, но с регидным давлением устроена здешняя жизнь, и нет ничего постоянного ни в радости, ни в горе, каждый день спешат люди дальше, чтобы приспосабливаться к её искусам, а из маленьких, средних, больших поступков и складывается эта сносная жизнь.