Вышел я во чисто поле да как гаркну покриком молодецким, как свистну посвистом соловьиным! Тут и встал передо мной конь молодецкий, а точнее - выскребся костями своими из-под самых моих ног. И говорит:
- Чего орешь-то, придурок? Али опять спинной мозг над головным верх взял?
Я отвечаю, как положено:
- Не тебе, костлявой морде, мне хамить да спрашивать! Отряхивайся давай, да поехали.
Ин делать нечего. Отряхнулся конь и спину подставил. Я ногу одну в середнее ребро вставил и вскочил-взлетел на хребтину многострадальную. Заржал тут мой жеребец по дурному и бает:
- Кость на кости едет, да кость-то костью и погоняет! Увидел бы кто - со смеху помер бы.
- Молчи, молчи - отвечаю, - а то отдам псам на съедение. Точнее - на обглодание.
Заткнулся конь, только челюстями недобро клацнул. Да я на это без внимания. Чай не первый раз разговариваем.
И поскакали мы куда глаза глядят. Лишь бы до подвигов ратных дорваться. А время такое - не то что раньше. Раньше бывало и коня не надо, вышел в палисад - вот тебе и дело ратное! А теперь... Ну вот, скачем мы, скачем. День скачем, два скачем. Неделю скачем. Да всё вокруг одной горы. Осерчал я и ору:
- Ты что, песья радость, костяная мука! Долго ещё придуриваться будешь?! А ну давай - куда глаза глядят!
- Я и скачу, куда твои косые глаза глядят - пробурчал добрый конь - нечисть недобитая...
Сделал я вид, что не слышал. А то ещё месяц вокруг одного холма скакать придется. Выскакал конь на дорогу, да и припустил со всех костей, как будто за ним собаки голодные гонятся. Долго ли, коротко ли - но приехали наконец. Гляжу, - сруб не сруб, темница не темница, а строеньице надежное. И окошко махонькое решеткой обнесенное. Залез я с ногами на сивку своего и внутрь заглянул. И чуть со страха не заорал. С другой стороны сидит девица не девица, не знаю, не проверял, а бабулечка лет под сто с хвостиком. Нос крючком, зубы торчком, кожа как печеное яблочко, глаза как уголья. Сидит и воет. А что воет непонятно.
Отошел я немного и спрашиваю:
- Кто ж тебя, старую да облезлую, в темницу-то посадил?
- Да Василиса проклятая - отвечает она - та, что Премудрой зовут.
- Чем же ты, колода старая ей не угодила?
- Да вздумалось ей гусятинкой побаловаться. Послала она своего хахаля Ваньку, с наказом - выдать оному Ваньке двух гусей да пожирнее. Я и возмутись:
- Я их с яичной скорлупы выращивала, кормила да обучала, не для того, чтоб их разные премудрые дуры за столом огладывали, мясо съедали, а кости собакам под стол бросали!
А Ванька сгреб меня в охапку да и поволок к Василисе на расправу. Поглядела на меня она, брови нарисованные надменно приподняла и бает:
- Посади-ка её, Вань, в темницу крепкую. Нехай там посидит, может поумнеет. Вот и сижу здесь который год уже.
Снова бабуся завыла, но уже не так горько. А потом спрашивает:
- А ты кто будешь, добрый молодец? Из каких-таких краев, как звать-величать тебя прикажешь?
- Ну про то, мымра старая - отвечаю - знать тебе не надобно. Скажи лучше, где мне Василису искать.
Старуха как прыгнет к окошку, как вцепится пальцами кривыми в решетку и кричит:
- Спаси добрый молодец! Погуби Василису, и Ивашку её. Мир без них только лучше станет! Всем дышать легче будет.
Хмыкнул я недоверчиво. Мало ли чего баба на бабу наговорит?
А она к решетке прильнула и шепчет мне:
- Спасешь меня от Василиски - твоей буду!
Дрогнуло сердце мое каменное от ласки девичьей и такого обещания. Чуть не перекрестился. Хорошо - вспомнил, что нехристь я. Уселся на сивку своего и говорю:
- Ладно уж, избавлю мир от Василисы и от Ивашки. А твое предложение, как честный молодец принять не могу. Ибо сделано оно - под влиянием довлеющих над тобой суровых социально-бытовых условий.
И как врезал сивке по старому хрящу. Конь аж взвился и вперед понес. А затворница кричит вслед:
- Ищи её во чистом поле, где ворона пугалом служит! А я от своих слов не отказываюсь!
Тут уж и конь вздрогнул.
- Нечего было тебе и лягаться - молвит мне - я бы и сам ускакал со всех копыт. До чего ж эти бабы прилипчивые!
Поскакали мы через леса, да через перелески. Вздумал было конь опять по кругу пойти, лишь бы бабку из темницы не выпустили. Да врюхался в болото по самые бабки. Еле выбрались. Отдышался и говорю:
- Ещё раз такое выкинешь - и останешься здесь стоять памятником самому себе. Ты меня знаешь - я своему слову - хозяин.
- Тебе же как лучше хотел - бурчит сивка - как знаешь.
Усмехнулся я улыбкой кривой да хотел было уже с конем на мировую пойти, да в кустах затрещало. Хрусть, да трэккк... Гляжу, вылезает топча волчью ягоду детина здоровущий. Глазища мутные, уши острые, морда синяя. Ручищи - как ветчина добрая, весьегонская. Ножищи - как столбы, что терем мой подпирают. И сивухой несет за версту. За спиной лук и колчан со стрелами. Нож за поясом.
Ещё раздумывал я о том, что дальше будет, а детина как заорет:
- Орк! - и хвать за лук. В момент тетиву натянул и стрелку приложил. И метит, скотина мне прямо в сердце. Ну я не растерялся, пальцы за пояс заложил и ору ему в ответ:
- Сам ты орк, харя пьяная! Ай не видишь, кто перед тобой?
Опомнился синекожий, смутился.
- Извини - говорит - брат! Орки Андуин перешли. Всеобщую мобилизацию Элронд объявил. А я переп... проспал. Теперь своих догнать не могу. Не видал ли?
- Нет - отвечаю - не видал. А ты - не встречал ли где девку Василису?
Задумался детина, кожу на лбу морщит.
- Не-а, не видал. Да у нас и имен-то таких нету.
- У кого это у нас? - спрашиваю.
- Да у нас, у эльфов!
Ни черта я не понял, только что виду не подал.
- Ну, иди - говорю - успехов! Мне тоже пора.
И опять - хрусть.... траккк... хрум... Скрылся эльф в зарослях словно тень слоновья.
А мы дальше поскакали. Как объехали болото, луга пошли. Обрадовался я. Ну, думаю, как луга кончатся - поля начнутся. Там Василису и надобно искать.
Только под эту мысль расслабился - выезжает мне наперерез девчонка на черной кобыле. Тощая да рыжая, веснушки по всему лицу. И на плечах тоже. Глазенки прищурила, одной рукой в котомке шарит, другую на меня наставила.
- Готовься - говорит - нежить, щас я тебя убивать буду.
Почесал я у себя под ребрами задумчиво. Каких только оскорблений в свой адрес не слышал! Но такого...
- Чё те надо - спрашиваю - я тебя трогал что ли? Езжай себе подобру-поздорову!
Но гляжу - брови супит, глазами сверкает, чего-то бормочет под нос. Из котомки меч короткий достала, а другой рукой загогулины какие-то вырисовывает. Любопытно мне стало. Вот уж действительно - новые времена пришли!
И тут она как лупанет по мне огненным шаром. Я аж зажмурился.
- Ты чё, сдурела? - говорю - предупреждать же надо!
А она не унимается. Снова шарик запустила, да я увернуться успел. Конь мой ржет, аж не может, зараза! Нет, чтобы посоветовать - что делать-то?
Спрыгнула она на землю. Ну, я тоже слез. Гляжу, достает из-за пазухи склянку и плескает содержимое мне в лицо. Да ёшь твою! Хорошо зажмуриться успел, а во рту гадко стало. Еле отплевался. Только отплевался, как настырная девчонка ко мне с мечом подступает. И красиво так мечом машет, полные восьмёрки выписывает. И слегка подвывает. Надоело мне с дитём возиться. Вырвал у неё меч и забросил подальше. Я ж не знал, что она так обидится. Завизжала, закричала, на кобылу вскочила и давай дёру.
Вздохнул я с облегчением и к сивке повернулся.
- Ну что, старик - говорю - не очень-то у нас получается в этот раз.
- Сам ты - старик - огрызается конь - а мне ещё и двухсот лет не стукнуло.
- Ладно, не обижайся - смеюсь я - мы ещё повоюем.
Только отъехали на полверсты - глядь, девчонка возвращается. Да не одна, а с парнишкой каким-то. Хнычет и на меня ему пальцем показывает. Тот брови супит, и клыки свои демонстрирует. Подскакали они поближе. Парень и орет:
- Это ты подругу мою обидел, гхыр несчастный!
Обида меня взяла. Хочешь обругать, так обругай по простому. А то и слова-то такого не знаю, просто чувствую, что обидное.
- Ты кто такой? - спрашиваю - И отчего у тебя клыки так выпирают? Небось - в детстве переболел чем?
Вижу - обиделся. Тоже за меч схватился. Только куда ему до подружки своей! Взял я его за шиворот, пока он мне в живот мечом тыкал, да леща хорошего поддал. А меч отнял и всё в ту же сторону выкинул, что и предыдущий. Хотел ещё клыки повырывать, на память. Да зубодер из меня никудышный. Побоялся. Парень вскочил на коня и в галоп. А рыжая за ним потрусила, на меня оглядываясь. Ещё с испугом, но уже с любопытством. Расправил я плечи, да мечом костяным ей отсалютовал. Знай наших!
Поехали мы с сивкой дальше. Вижу, конь что-то загрустил. Копытами в землю все глубже врывается. Так и норовит совсем уйти.
- Эй! - говорю ему - не шали, глупый. Потерпи, немного осталось. Василису одолеем, и тогда ещё лет на сто заляжешь.
- Зарекалась девка... - бурчит под нос сивка.
Ну, вот наконец луга закончились. Едем полем. А поле - копытами истоптанное, ржавыми мечами да ломаными копьями засоренное. Сморил меня сон на какое-то время. А когда глаза открыл, оказалось, что сивка мой остановился. А перед нами две дюжины каких-то чудовищ, с головы до ног железных. Тут выехал вперед один, руку железную в бок упер и говорит в нос:
- Я - лорд Дерьмхельм из Дерьмхолла! Кто ты и как посмел ехать по моей земле без разрешения?
Начал я потихоньку злиться от всех этих приключений.
- Как говоришь зовут тебя? - переспрашиваю - Дерьм... дерьм... Так чё надо-то тебе, Дерьм... из дерьм...?
Тот поскорее меч из ножен вытягивает, длиннющий такой мечище! И гундит себе под нос:
- Вставай на колени и признай мою власть! Тогда тебе будет дозволено служить мне верой и правдой до самой твоей смерти. Да давай поскорее, у меня времени нету. Если с каждым так возиться, то незачем и начинать. Уж лучше сразу прибить. Давай живее, а не то пойду на ты!
- Ну уж нет, - возражаю я - за одним столом не сиживали, из одной бочки зелена вина не пивали, чего ж сразу на ты?
Тут он на меня и попер. Да не один, а со всей своей дружиною. Пришлось вспомнить времена далекие, подвиги старинные. Короче, когда опомнился - за голову схватился. Все две дюжины валяются по полю, стонут, ругаются матерно. Доспехи в клочья изорваны. А сам этот Дерьм... в землю по уши вкопан. Только макушка черная виднеется, да глазищами хлопает. Смутился я ужасно. Бочком-бочком к сивке подобрался, вскочил на него и побыстрее дальше поехал. Сказал только смущенно:
- Я это... извините, коли что не так!
Иэхх... Василисушка, где ж ты моя окаянная?! Сколь же из-за тебя, стервы, мытарствовать приходится!
Только вслух произнес слова эти, глянь - терем нарисовался расписной. Сразу видно - девка живет. Ставни да наличники все узорами вырезаны, да в окошках занавески искусной работы. Сразу видно - мастерица вышивала. А ограда вокруг терема вся дохлыми воронами обвешана.
Подъехал я поближе, и тут сивка мой струхнул маленько. У терема будочка махонькая, да цепочка тоненькая. А на цепочке - собачишка мохнатая, росту с теленка будет. И брешет на нас, словно никогда молодцев на добрых конях не видывала. Брешет и на сивку моего облизывается.
Подумал я, подумал, да и свистнул молодецким посвистом. Собачонка-то в будку обратно и убралась. Зато на шум выскочил из терема мужичонка в красной рубахе, да коричневых штанах. Кудрявый весь, ажно интересно - какой он к старости станет? Ведь облысеет, если доживет!
- Ты кто такой? И чего свистишь? - спрашивает мужичонка.
- Кто я таков - это я и сам знаю. А нужны мне Ивашка да Василиска! - ору во все горло (глядишь и сама выйдет, не выдержит) - буду их злой смерти предавать, за то что рухлядь старую, на которую никто и не покусится, похитили да в темницу безвинно заперли!
И меч свой выхватываю.
Мужичок перекосился весь и говорит:
- Ты чо, ты чо? Что ж ты нечисть окаянная делаешь? Это же не твой образ!
- Как не мой? - возмутился я - почему это?
- Да ведь это я - Иван-царевич! - дрожит мужичишка - А ты должен Василису похитить и в темницу посадить! А потом я с тобой сражусь, и голову тебе срублю. А у тебя - новая вырастет, потому как ты бессмертный. А -смерть твоя...
- Погоди! - перебил я его - Как это - новая вырастет? Это ж ежу понятно - как голову отрубишь, так вся сила перейдет к другому бессмертному, пока не останется только один!
Иван глаза на меня вытаращил и челюсть уронил. Тут и я сообразил, что несу невесть что. Откашлялся смущенно и говорю:
- Ну ладно, а что у тебя там дальше?
- А смерть твоя в яйце заключена. Как яйцо разобью - так и помрешь. И...
Нахмурился я.
- Что-то мне такая смерть не очень нравится! Давай лучше я тебе яйцо разобью? А потом ещё по почкам добавлю...
Побледнел он чего-то, и брови супит.
- Если - говорит - ты сюжет перевирать будешь, я в редколлегию пожалуюсь. У Василисы там лапа мохнатая да рука волосатая. Враз тебя из героев исключат. Будешь всю свою оставшуюся жизнь в массовке ходить.
Тут он меня конечно крепко уел. После таких слов остается или утопиться (чего я по ряду причин сделать не могу), или... гляжу, он тоже меч выхватывает. Стали мы с ним рубиться, да не на жизнь, а на смерть. На его разумеется. Час рубимся, два рубимся. А на третий - притомился Иван.
- Стой! - кричит - чудо-юден поганое! Дай мне роздыху!
Очень мне его слова не понравились.
- А что ты, помесь бутылки с веником, имеешь против еврейской нации?
- Да ничего не имею - отвечает - это для привлечения симпатий националистически настроенных читателей мною сказано.
Потом оскалился по-волчьи и орет:
- И никакой я не помесь! Я сын Иван-царевича от серого волка! Тьфу! То есть - серого волка от Иван-царевича! И сам я злобный и ужасный волколак!
Глаза у меня на лоб полезли.
- Это как? - спрашиваю удивленно.
- А ты и не знал, что серый волк на самом деле волчицей был? И как Иван-царевич в дальних походах без бабы обходился?
Говорит, а сам в зверя оборачивается. А морда у него - что твой Тузик! Ну, как с Тузиком обходиться - мне известно. Стукнул его кулаком по носу, потом слева по челюсти заехал, развернул и за хвост ухватил. Раскрутил посильнее да бросил подальше.
Открылась тут дверь нараспашку и вышла из терема девица красная. Росту со мной одинаковая, да в поперечине вдвое больше будет. Коса двойным узлом на затылке завязана. Брови как хвосты соболиные, глаза как луковицы, губки не то что бантиком, а таким бантищем что аж не по себе становится. Грудь могутная, как два каравая плохоиспеченых, а бедра толще, чем у давешнего эльфа.
Вышла, кулаками в бока уперлась и молвит:
- Ну и чего тебе от меня надобно?
Поскреб я в затылке глядя на красу неописуемую и говорю:
- Здравствуй, Василиса Прекрасная и Премудрая!
Сморщилась девица и отвечает:
- Если ты к Прекрасной, так она через три поля от меня живет. Адресом ошибся.
- Да нет, я к тебе, Премудрой, приехал.
- По какой такой надобности?
- Да как бы так сказать, чтоб не обидеть... ехал я мимо терема одного, решетками убранного. Да увидел там затворницу твою. Уж как она убивалась, как о помощи просила. Не отпустишь ли?
Хмыкнула недовольно Василиса.
- А ты что за заступник такой выискался? Ей ещё триста лет сидеть. Срок не вышел и амнистия не светит.
- А за что посадила-то?
- Да больно нос стала высоко передо мной задирать. Я мол, на свете всех кра... - спохватилась и глянула недобро - а чего это ты все выспрашиваешь? Уж не шпиён ли с басурманской стороны?
- Да не шпиён я - отвечаю - а всё же нехорошо с твоей стороны так поступать. Немудро.
Прищурилась Василиса и говорит:
- Уж не ты ли меня премудрости учить станешь? Видала я тебя в гробу в белых тапочках, таким красавцем лежал. Коли хочешь пленницу вызволить - съезди к Горынычу, мне его печень нужна. Привезёшь - отпущу, так и быть.
Развернулась и в терем ушла. Только дверь хлопнула.
Пригорюнился я. Горыныча давно знаю. За одним столом сиживали, на брудершафт пили. Вместе за девками ездили. А теперь чего же - убить его?
Коли я был бы я - не сделал бы того. Но кодекс добра молодца девиц в теремах вызволять заставляет, а потом на них жениться. Скрепил я сердце двойной моралью и поехал тропами знакомыми.
Давненько в тех местах не бывал. Долго ли, коротко ли - приезжаю на Горынычев двор. Сам хозяин в расписном вышитом жилете встречает.
- О! Сколько лет, сколько зим! Заходи дорогой, сто лет тебя не видел. Угощу на славу и без ночлега не отпущу!
Стыдно мне в глаза ему смотреть, но и кривить не могу.
- Прибыл я не в гости, а по делу, Горыныч. Горько мне это говорить, но обещался я Василисе Премудрой печень твою привезти. С тем только и приехал. Так что гостем желанным меня не зови.
Хозяин в улыбке расцвел.
- Так в чем же дело? Санька! Сбегай-ка в лавку, принеси ящик печени!
Разинул я рот. Хоть к чудесам привычен, а такого ещё не знал.
- Ты что, Горыныч, печенью своей торгуешь?!
- Да ещё как торгую! Понимаешь, решил я заняться хозяйством. Остепениться наконец. Сколько можно по полям да по лесам шастать? Завел гусиную ферму. И так дело хорошо пошло, что наладил производство паштетов из гусиной печёнки. Пальчики оближешь. А Василиса - до продукта моего шибко охоча оказалась. Да так, что задолжала мне кучу денег. Теперь на хитрости пускается, молодцев подсылает. Пока ни один назад не вернулся.
- Ты что их - ешь? - удивился я.
- Что ты! У меня ферма большая, работы много. Каждому работнику рад. И плачу прилично. Так что от моих предложений не отказываются.
С одной стороны, отлегло у меня от сердца, что старого друга убивать придется. Но пальцы почему-то сами собой в щепоть складываются, да так и норовят ко лбу...
Через неделю выехал я в обратный путь, ящик с гусиной печенкой назади приладил. Как доехал до речки, высыпала справа толпа уродов каких-то. По виду - нечисть, но я таких раньше не видывал.
Плетутся мрачно, у кого глаз подбит, у кого голова перевязана. Спрашиваю:
- Вы откуда такие, ребята?
А ближний ко мне отвечает угрюмо:
- Эльфы Андуин перешли...
Что за напасть! Ускакал я поскорее, пока голова кругом не пошла.
Приехал до Василисы, отдал ей ящик. А она мне ключ от темницы подарила. И говорит:
- Только днем темницу не открывай. В сумерках откроешь. Да горло береги.
И мерзко так захихикала.
Подивился я бабьей вредности и поехал избавлять.
Бабуля-то издалека мне в окошко рукой машет. Стемнело уж, а глаза у неё что твои свечи. Отпер я дверь железную и выпустил затворницу. Как выскочила она, и меняться начала. Там где было толсто - похудело, там где было тонко - потолстело, где жидко было - стало твердо, а где твердо - стало упруго. И стала бабка - девкой. Да какой красавицей. И молвит мне нежным голоском:
- Чары были на меня наложены злые. Через то тебе старухой и казалась. А зовут меня повсамделишному Василисой Прекрасной. Позавидовала сестра моя премудрая красоте моей и заперла здесь. Как только запоры упали, и чары сгинули. А я слову своему верная.
И как кинется мне на шею. Заорал я как... недорезанный. Кое-как оторвал девку от себя да за шею схватился. Чувствую пальцами - две дырки круглые сбоку.
- Ты чо кусаешься, дура? - спрашиваю.
Фыркнула и отвечает:
- Тебе что, козел, капли крови жалко что ли? Чуть клыки об твою шею не сломала.
Пригладил я волосы ладонями, рубаху одернул. Влез на сивку от внутреннего смеха дребезжащего и молвил:
- Спас я тебя задаром, и ничего мне от тебя не надо. Ищи себе мужа подходящего, а у нас с тобой полная психологическая несовместимость.
И уехал. Только слышал, как она вслед кричит:
- Вася, вернись! Я всё прощу!
И с чего она взяла, что меня Васей звать?
Да ну их, баб этих! Или я так от жизни отстал, что не понимаю ничего в мире сказочном? Или мир так плох стал, что я - добрый молодец для него не гож?
Сивка паршивый гогочет:
- Ты ещё на сотню лет исчезни. То ли ещё будет! Го-го-го!
- Молчал бы - отвечаю - в следующий раз поедем какую-нибудь кобылу спасать. Для тебя специально. Тогда по другому запоешь.
И поехали мы к своему дому, прямо в закат, в солнце уходящее. Как бы мир не менялся, а Кощей из клана Кощеев, по прозвищу Бессмертный - себя не изменит.
|