Сергеев Иван Дмитриевич. 27. Vade retro

27. Vade retro

Орловка, усадьба князей Орловых-Волковых, 12 сентября 1868 г.

Выдержка из полицейского протокола.

"...насильственной смертью от рук неизвестных злоумышленников, предположительно, беглых арестантов. Имение разграблено. Тело опознано дворовыми..."

Санкт-Петербург, октябрь 1868 г.

Отрывок из частного письма.

"На балу у графа Ш. граф Валериан Елагин, как обычно, был душой общества. Обсуждая печальную участь некой опальной дамы, ещё не так давно фрейлины, убитой варнаками при ограблении в деревенской глуши, остроумец заметил: "Говорят, несчастную нашли в одной сорочке. Видно, и на том свете собирается поражать сердца! Надо же - даже разбойники оценили её главную добродетель!" Общество возмутилось, но многие молодые люди смеялись... O tempora, о mores!"

Болгария, январь 1878 г.

Отрывок из частного письма.

"......и вот этого самого графа Елагина, что приезжал к нам в лагерь с инспекцией, турки взяли в плен под Плевной . Говорят, умер страшно. Башибузуки неделю мучили его - выжигали клейма, ломали кости, вырезали ремень из спины и, наконец, посадили на кол. Но самое странное, что перед смертью он всё твердил одно и то же: "Vade retro... Vade retro..." И будто бы видел кого-то, кого другие не видели".

"Орловка", 1867 г.

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"...Тут он наступил на шлейф. Резко, с мстительным удовольствием. Платье затрещало, я почувствовала, как ткань впивается в плечи, дергая меня назад. Прервав шаг, я чуть не упала. Он воспользовался этим - схватил за руку, вывернул за спину. Боль, острая и унизительная, заставила вскрикнуть, но его ладонь, пахнущая дорогими перчатками и вином, уже зажала мне рот.

"Ну что, княгинюшка, - прошипел он в самое ухо, - куда теперь подашься? Может, сразу в мои объятия?"

Я не могла двигаться. Не могла кричать. Только смотреть на бледное отражение нас обоих в огромном зеркале напротив: он - красивый, развратный, торжествующий. Я - бледная кукла в "lectrique, с искажённым болью лицом.

И в тот миг, когда отчаяние стало совсем невыносимым, я увидела - нет, почувствовала - как воздух в галерее застыл. Пылинки замерли в луче света, как тогда, в Летнем саду. А в глубине зеркала, за нашими спинами, появилась третья фигура. Высокая, недвижимая. Лица его моя память не в силах удержать.

Он не сделал ни шага. Не произнес ни слова. Но граф Валериан Елагин вдруг вздрогнул, ослабил хватку, обернулся через плечо.

"Кто тут?" - его голос дрогнул.

Никого. Только мы двое. Но его уверенность была подорвана. Граф отпустил меня, отшатнулся.

"Ведьма... - прохрипел он, вытирая ладонь о свой фрак, будто испачкался. - Я уничтожу тебя!".

Я не ответила. Поправила платье. Развернулась и ушла, оставив его одного. И дав ему ключ от дверей в мою жизнь, чтобы граф мог свободно войти и измазать всё грязью".

Санкт-Петербург, 1867 г.

Отрывок из частного письма.

"...Ты спрашиваешь о наших здешних новостях, милая Клодин. Увы, скандалы нынешнего сезона столь же мрачны, как и невское небо. Главная тема разговоров - падение фрейлины Анны Фёдоровны Орловой-Волковой, той самой фрейлины Её Императорского Величества, что ещё недавно считалась украшением двора.

Граф Елагин, чьё поведение и прежде вызывало вопросы, теперь и вовсе не стесняется в выражениях. В клубе в мужском обществе он с циничным хвастовством описывает, как "приручал ледяную фрейлину". Дорогая, я не стану повторять вульгарные подробности, но дошло до того, что он открыто рассказывает о содомском грехе, совершённом будто бы с её согласия. Говорит, будто она сама умоляла о "позоре похуже смерти".

"Княгиня Орлова, - сказал он недавно, - подобна изящной пушке тончайшей работы. Прекрасный металл, безупречные линии. Но любая пушка создана для стрельбы. Всё её кокетство, вся её надменность - это лишь томное ожидание канонира. Oui messieurs, ей нужен канонир. С твёрдой рукой, решительный. Тот, кто не побоится зарядить её - а перед этими прочистить ей дуло крепким, хорошо смазанным банником".

Общество, разумеется, разделилось. Мужчины поддакивают Елагину с мерзким хихиканьем, а дамы, осыпая его упрёками, сами шепчутся за веерами. Бедную княгиню Анну теперь за глаза называют "Vade Retro" - словно бы она не женщина, а некая нечисть, от которой следует отрекаться. Ты помнишь этот католический церковный возглас: "Vade retro, satana"? Ужасная игра слов, но ты же знаешь, как наш свет любит злые эпиграммы, и чем грязнее, тем лучше.

Сама Анна Фёдоровна будто в воду канула. Говорят, не появляется даже в церкви. Муж её, князь Пётр Иванович Орлов-Волков, хранит гробовое молчание - то ли от стыда, то ли от бессилия - и лишь иногда в его глазах на секунду пробегает пламя гнева. А граф Елагин... он стал выглядеть странно. Хвастает, но в глазах у него пустота, будто он и сам не рад своей "победе". Иногда, после своих гнусных рассказов, он крестится украдкой - словно отгоняя призраков. Увлёкся спиритизмом, вертит столы. Вчера он даже схватил графиню Т. за руку и прошипел: "Она не женщина, а врата в иной мир!" Бедная дама чуть в обморок не грохнулась.

Прости, что пишу о столь неприятных вещах, но здесь это у всех на устах. Кажется, наш Петербург становится всё более жестоким к тем, кто позволяет себя сломать".

Отрывок из частного письма (ответного).

"...Жюли, дыма без огня никогда не бывает. Под a href="https://multiurok.ru/blog/freilinskii-shifr-chto-eto.html">шифром фрейлины вполне может скрываться искушённая кокотка. Государыня добра, прекрасна и мудра, но не может знать всего, она обременена заботами о державном Супруге, подданных, детях... Единому Богу ведомо, что скрывают ризницы иных величавых соборов! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты".

Орловка, 1867 г.

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"Пьер вернулся от графа белый, как полотно. Я стояла у окна в гостиной, сжимая в руках складки своего чёрного платья. Обернулась, увидела его лицо - не гневное, а холодное, остервенелое отвращение - и всё поняла.

"Он лжёт", - хотела выдохнуть я.

Удар был не сильным, но безжалостно точным. Короткий, звонкий щелчок по щеке. Голова дёрнулась. В ушах зазвенело.

И тогда, глядя на меня поверх головы, как на что-то неодушевлённое и испачканное, он бросил одно слово. Тихо, отчётливо, с ледяной ясностью:

- Мессалина.

В его глазах, обычно таких спокойных, даже холодных зажёгся жёлтый волчий огонёк. Он не просто оскорблённый муж. Он вожак, который отбраковывает испорченную добычу.

Он вытащил из кармана мой батистовый платок с монограммой "А. О. В." и швырнул мне в лицо. Наверное, я уронила его, когда боролась с графом.

- Мне пришлось просить Елагина вернуть этот...трофей.

Пьер остановился посреди комнаты, положив руки за спину. Он говорил тихо, отчётливо, без единой ноты эмоций. Это был не супруг, это был чиновник, оглашающий решение.

- Развода не будет. Расторжение брака - несмываемый скандал для обеих фамилий. Этого я допустить не могу.

- Но отныне мы чужие. Вы для меня более не существуете как жена. Вы -формальность, призрак, которого не следует видеть.

Он подошёл ближе, и в его глазах вспыхнула последняя, ледяная искра того, что когда-то могло быть чувством.

- И знайте, Анна Фёдоровна, - его голос прорезал воздух, как сталь, - в этот момент я беру назад все свои слова. Все слова любви, нежности и уважения, которые я когда-либо осмелился Вам сказать. Они были отданы женщине, которой не существовало. Вы не она.

Он повернулся к выходу, словно закончив аудиенцию.

- Уезжайте в Орловку. Сегодня же. И не смейте высовываться оттуда! Для света вы уже умерли. Постарайтесь если не сделать это и в самом деле, то вести себя так, как будто это уже произошло. И учтите: без денег Волковых Ваша громкая фамилия - ничто. Я легко заставлю Вас слушаться".

Петербург, 20 октября 1866 года

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"Сегодня навсегда покидаю Петербург. Утром пришла прощальная записка от Её Императорского Величества - сухая, казённая, будто списанная с министерского бланка. Ни капли прежней теплоты. Немилость - это не гром и молния, а тихая дверь, закрывающаяся перед твоим носом.

Мне уже передали слова, с которыми Государыня подписала эти чёрствые слова. "Граф и княгиня - одного поля ягоды. Нашли друг друга. Достойные люди ищут друг друга десятилетиями, а эти... Но мне придётся разрушить их идиллию".

Отныне нет разницы между топором палача и шеей жертвы.

Теперь моё имя стало синонимом самого низменного порока. Пусть. Эта грязь - лучшая защита. Кто станет искать живую душу в той, кого объявили исчадием ада?

Сейчас смотрю на уходящие позади меня огни города. Они похожи на погребальные свечи. Хоронить будут не меня - ту юную и невинную Аннушку Орлову, что когда-то верила в законы света и чести. Та девушка действительно умерла в той галерее. А та, что едет сейчас в тряском экипаже... я ещё не знаю, кто она.

Прощай, Петербург. Ты был мне и тюрьмой, и домом. А теперь ты - просто черновик".

Орловка, 3 ноября 1866 года

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

Сегодня получила письмо от Лидии - без обратного адреса, доставленное с оказией. Пишет, что Елагин пустился во все тяжкие.

Вчера в ресторане "Медведь" он устроил похабное представление для гвардейских корнетов. Стоя на столе с бокалом шампанского, он декламировал куплеты собственного сочинения. Лидия заботливо передаёт мне их дословно - её брат был среди пирующих.

Прелестниц много при дворе,

Во фрейлинской породе.

Вам, Vade Retro, в похвалу

Пою о чёрном ходе!

О, дама из небесных сфер,

Чьи прелести для всех пример!

Мой шомпол в дело снаряжён -

Прочистит Ваше дуло он.

Говорят, молодые офицеры, сыновья благородных семейств хохотали до слёз, а потом весь полк распевал эти вирши по казармам. Старшие офицеры сделали вид, что не заметили, - фамилия Елагина всё ещё защищает автора этой рифмованной грязи.

"Мы стучимся в парадную дверь, когда настоящая тайна сокрыта в чёрном, потайном ходе", - заявил Елагин.

Странно. Читала эти строки - и не почувствовала ни гнева, ни стыда. Лишь лёгкую тошноту, будто увидела, как крысы копошатся в помойной яме. И... облегчение.

Удивительно, как мало нужно этим людям, чтобы ощутить власть над ближним - несколько грязных строк, намёк на скотский порок... И вот ты, живой человек, женщина уже принадлежишь им, становишься вещью в их коллекции пошлостей.

Чем громче он кричит о моей "порочности", тем меньше шансов, что кто-то разглядит истину. Его одержимость стала моей лучшей защитой. Пусть думают, что я прячусь здесь от стыда. На самом деле я прячусь от куда более страшных глаз".

Усадьба Орловых-Волковых, 3 декабря 1866 года

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

Сегодня нежданный визит - фрейлина Юлия Зарецкая, проездом в имение сестры. Осмелилась навестить опальную. Привезла последние дворцовые новости.

Говорит, вчера на малом выходе Елагин снова был в ударе. Развлекал общество новыми подробностями о "ночах в духе Vade Retro", "канонире" и цвете моих чулок, которыми он якобы имел удовольствие любоваться в тот вечер. "Чёрные, как траур по давно утраченной добродетели".

Императрица, проходя мимо, остановилась как вкопанная. Все замерли в ожидании гневной отповеди.

Но Мария Александровна лишь холодно оглядела его с ног до головы и тихо, но отчётливо произнесла на весь зал:

- Перестаньте, князь. Ваша Клеопатра в "lectrique уже давно отплыла в свой губернский Египет, а Вы всё барахтаетесь в грязной пене сплетен. Я легко отпустила княгиню Орлову. Бог ей судия!

Повернулась и ушла. По словам Юлии, в зале стояла гробовая тишина. Елагин побледнел, как полотно.

Сижу и думаю: ведь это идеальное унижение. Они не просто смеются надо мной - они превратили моё тело, весь сокровенный ужас того вечера в похабную метафору. Сделали из боли - анекдот.

Юлия шептала: "Анна, все теперь только об этом и говорят! Одни считают, что Государыня окончательно отлучила тебя от общества. Другие - что она поставила тебя выше всей этой грязи".

А я думаю - Её Императорское Величество просто констатировала факт. Да, я уплыла. И мой челн направляется к берегам, которых нет на картах. Иногда мне кажется, я уже слышу шум иных вод...

Вечером долго стояла у зеркала. Да, я - Клеопатра без диадемы. Но у меня есть мой собственный Египет - эта усадьба, эти записи, эта тишина. И моя собственная история, которую я напишу сама.

Но когда я остаюсь одна в тишине ночи, я порой снова чувствую его грубые руки на своём плече и слышу треск рвущейся ткани. Запах дорогого табака и французского вина от его дыхания. И этот испуг - леденящий, животный, абсолютный. Страх существа, которое слабее и не может защититься. Которого спасло только чудо.

Времена, когда мужья на дуэлях кровью обидчиков смывали обиды, уходят в прошлое. Проще и безопаснее поверить негодяю".

Орловка, 25 января 1867 года

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"14 июля 1866 года я, гуляя в Летнем саду, стала свидетельницей разговора, который, кажется, разделил мою жизнь на "до" и "после".

Тот юноша с горящими глазами - a href="https://diletant.media/articles/43712770/">Каракозов, как я позже узнала, - и незнакомец в тени, чьё лицо казалось высеченным из морозного воздуха. Они говорили о цареубийстве. Незнакомец предлагал юноше деньги, убежище, жизнь, угрожал позорной смертью на виселице. А тот, с фанатичным блеском в глазах, отказывался.

И тогда... Боже, я до сих пор не верю своим глазам. Незнакомец щёлкнул пальцами - и мир замер. Застыли птицы в небе, листья на деревьях, даже пыль в солнечном луке. Я одна могла двигаться, дышать, чувствовать леденящий ужас.

А потом появился Второй - из самой тени, с глазами цвета старого серебра. И между ними вспыхнул беззвучный спор, после которого незнакомцы исчезли, а время... вернулось.

Я стояла, прислонившись к дереву, не в силах пошевелиться, когда подбежал Пьер, отлучившийся до этого перекинуться парой слов с бывшим сослуживцем.

"Анна, жизнь моя, что с тобой? Ты бледна как смерть".

Я не могла рассказать. Не могла объяснить, что только что видела богов, играющих человеческими судьбами.

"Боги..." - выдохнула я.

Он рассмеялся. "Ну конечно, Annette! Боги, герои, музы... Красота! Греция! А всё великий Пётр".

Я просто молча взяла его под руку, и мы пошли по аллее. Пьер говорил о наших планах, о Неаполе, о море... А я думала о том, что мир - это театр, а мы всего лишь куклы в руках существ, для которых наша жизнь - черновик.

Узнав о покушении на Государя, потом об ужасных подробностях экзекуции на Семёновском плацу, я дважды подумала: может, мне стоило тогда крикнуть Каракозову: "Беги!" Но кто знает, не был ли и тот пистолетный выстрел частью чьей-то пиесы?

Потом была та роковая записка графа Елагина.

Ливень комплиментов в мой адрес, следом водопад уверений в бескорыстной дружбе, в рыцарском преклонении, лавина сожалений о пучине незнания, поглотившей нас с мужем, и, наконец, просьба о тайной встрече тет-а-тет для разоблачения скрытых козней завистников Пьера, о которых графу якобы стало известно, и которые связаны с недавним покушением на Высочайшую особу".

Орловка, лето 1867 года

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"Неожиданный гость - Павел Александрович Светлов, дядюшка прекрасной графини Зориной (Vega). Прибыл из Велесова Бора, что в трёх верстах отсюда, засвидетельствовать почтение. Он масон и оккультист. У него глаза странные - видят не тебя, а что-то сквозь тебя.

Павел сказал: "Прошлое - это не книга, а черновик. И некоторые страницы можно переписать". От этих слов у меня похолодела кровь".

Отрывок из письма Павла Александровича Светлова другу-масону в Москву (дата неизвестна).

"Она - та самая княгиня Анна Фёдоровна Орлова-Волкова, ещё недавно фрейлина, о которой ходят грязные сплетни в Петербурге и которую свет наделил гнусным кощунственным прозвищем. Милосердный Боже, миазмы, исходящие из столичных гостиных, заставят заткнуть нос даже бывалого золотаря!

Подлинная тайна княгини куда глубже. В её ауре - шрам от разорванной временной линии, как у моей Веры. Они обе - живое доказательство того, что Время не линейно, а реальность многовариантна, как писал ещё великий Лейбниц.

Свой мнимый позор Анна несёт, как корону.

У неё стан Артемиды и лик византийской святой, но в глазах - выжженная степь. В них молчание святыни, но жалкий свет видит в них молчание соучастницы. Она носит своё тело как тяжёлое дорогое платье, сшитое не по мерке".

Орловка, октябрь 1867 года

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"Павел опустился на колени и поцеловал край моего платья.

- Позвольте быть Вашим рыцарем, Анна. Начертать Ваше светлое имя на щите. Помочь Вам нести этот тяжёлый крест.

- Со стороны, должно быть, кажется, что я несу свой крест с подобающим смирением, сказала я, - Но это не крест. Это - развалины. Представьте себе прекрасный храм. Фасад цел, колонны устремлены в небо, золото на куполах сияет. Но войдите внутрь... и Вы увидите лишь пепелище. Всё, что было свято, - поругано. Всё, что было чисто, - осквернено. И дым этого пожара навсегда остался в стенах.

- Кто это сделал? - вырвалось у него.

- Спросите у тех, кто уверен, что знает мои тайные желания. Ооо, они в красках расскажут Вам, какие именно обряды якобы совершались в этом храме. Им кажется, что они видят сквозь стены. Им мерещится... чёрный ход.

Но статуи, в отличие от людей, не помнят, с какой стороны к ним прикасалась грязь. Они просто продолжают стоять".

Велесов Бор, декабрь 1867 г.

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"" partir d'aujourd'hui, j'appartiens " Paul en tant que femme et je participe " son travail magique".

Запись на обратной стороне счёта рукой П.А. Светлова.

"Теперь я знаю, зачем существует тишина. Чтобы вмещать звук её дыхания.

Знаю, зачем существует тьма. Чтобы в ней светилась её кожа, как жемчужная гладь ночного озера.

Как же они все ослепли! Они, говорящие о "чёрном ходе", никогда не видели света, который исходит от неё. Они, сплетничающие о "пороке", не ведают, что такое настоящая чистота - не девственная, а очищенная страданием, как металл в алхимическом тигле. Я не "овладевал" ею. Я был допущен".

Велесов Бор, февраль 1868 г.

Фрагмент из дневника княгини А.Ф. Орловой-Волковой.

"Я ещё легко отделалась.

Я стала лишь одной из многих. Просто моё падение было обставлено с большей помпой, потому что и цель была выше. Для него это была не просто утеха, но ещё и спорт, и утверждение своего могущества. Моя княжеская голова, как трофей в его охотничьей коллекции.

Но не все могут величаво удалиться в имение.

Он - чудовище. Но чудовище под надёжной защитой. Защитой его фамилии, его денег и того самого "света", который с таким сладострастием пожирает истории о его "подвигах".

Орловка, последняя запись в дневнике А.Ф. Орловой-Волковой.

"Павел уехал в Москву на неделю. Они появились без звука. Двое. Из самой тени, из дрожания лунного света на стёклах. Твоя жизнь разорвала замысел. Ты должна была сломаться, умереть от стыда или выброситься из окна. Но ты... пишешь дневник. И помнишь то, что должны были забыть.

- Она не погрешность, - сказал Первый. Его голос был тише, глубже, похож на отдалённый гром. - Она - свидетель. И её свидетельство меняет уравнение. Она станет Якорем. Одной из тех, кто будет помнить.

- Выбор за тобой, Анна. Забвение или правда. Даже если эта правда убьёт тебя, - добавил Второй.

Нет, я не приму забвения. Не позволю стереть свой позор, как описку. Не отдам свою боль, свой испуг, своё унижение в обмен на спокойную не-жизнь. Эти шрамы - мои.

Эта грязь, которой меня облили, - часть моей кожи. То, о чем они слагают скабрёзные куплеты, - тоже часть моего тела, которое хотело жить, даже когда душа умирала от страха.

Если я соглашусь, они вырвут из книги моей жизни самые страшные страницы. Но без них история будет ложной. Без них не будет той страшной ночи. Не будет его - с глазами цвета лунного света, вставшего на мою защиту. Не будет этой тихой ярости, с которой я теперь сажаю свой сад.

Я выбираю помнить. Помнить всё. Каждую похабную строчку. Презрительную жалость в глазах прислуги. Каждый шёпот за спиной. И тот миг, когда время остановилось, и я впервые увидела, что есть силы выше двора и светских предрассудков.

Пусть моя память станет моим крестом и моим оружием. Пусть мой род будет проклят этой памятью - и благословлён ею.

Я не прошу бессмертия. Я требую права на свою правду. Горькую, грязную, неприглядную. Мою.

Они могут стереть меня из истории. Но они не смогут стереть историю из меня.

VADE RETRO!"

Велесов Бор

Отрывок из письма Павла Александровича Светлова другу-масону в Москву (дата неизвестна).

"Я сижу в нашей беседке в Велесовом Бору, где мы впервые говорили о вечности, и не могу сдержать рыданий. Я плачу не как маг и вольный каменщик, не как искатель тайного знания. Я плачу как мужчина, потерявший женщину, которую... да, любил.

Она была единственной, кто всё понимал. Кто видел те же тени в углу комнаты, слышал тот же шёпот в листве. В её глазах читались не только её боль и страх, но и отблеск иных миров.

Даже опыт Веры совсем другой.

"Почему вы не защитили её, как тогда?" - закричал я.

"Её выбор был сделан. Она отказалась от забвения. И некоторые выборы... необратимы. Для вас. Даже мы не можем спасти тех, кто выбрал помнить".

Я остался один. С томиком дневников, которые Анна доверила мне. И со знанием, что наша любовь, пусть короткая, пусть рождённая в тени магии, была настоящей. И что теперь мне предстоит жить с этой пустотой".

Разрозненные записи на клочках бумаги (рука П.А. Светлова).

"Она заслужила тишину библиотек, где время течёт иначе.

Заслужила читать мудрые книги с засушенными между страниц цветами.

Заслужила разговоры о звёздах с человеком, чьи глаза не лгут.

Но получила клевету развратника - и нож убийцы.

Она заслужила, чтобы её боль стала тайной, разделённой с любимым, исцелённой его лаской и вниманием, а не казарменным анекдотом.

Чтобы её молчание понимали, а не высмеивали.

Чтобы её платья подчёркивали строгую красоту, а не были приглашением ко греху.

Но мир, увы, редко даёт заслуженное.

Особенно женщинам.

Особенно тем, кто носит в себе тайны вне этого времени.

Её убили дважды:

сначала - грязным словом,

потом - острым железом.

И оба раза убийцы ушли безнаказанными.

Но есть иная правда -

та, что пишется не чернилами,

а тиканьем часов в пустой комнате.

И пером из пепла".

"Арина, ключница, такая добрая и кроткая, на сносях. Мой феодальный грех, крепостное право отменено почти десять лет назад, но многое ли изменилось. Я просто искал забвения на одну ночь".

"17 апреля 1870 года. Родилась, а на следующий день крещена Анна. Я дал ей это имя - словно бросил вызов судьбе и всем законам времени. Пусть хоть часть той Анны, её мужества, её странной, искалеченной святости, живёт в этом ребёнке. Моя маленькая Нюта. В её глазах уже сейчас есть та же глубина, то же знание, которого я так боялся и так желал в её тёзке".

Велесов Бор, 17 апреля 1885 года.

Отрывок из письма Павла Александровича Светлова дочери - Анне Павловне Светловой.

"...и потому, Нюточка, я передаю тебе не только состояние, но её дневники. Ты носишь её имя. Береги "чёрное знание" нашего рода. Когда-нибудь ты поймёшь..."

Анна Павловна Светлова пропала без вести в 1900 году. Ходили слухи о её романе с философом В.С. Соловьёвым и о том, что она наложила на себя руки после его кончины, о тайном отъезде в Иерусалим, в Лондон - к адептам мадам Блаватской, на Волгу - к хлыстам.

За пару лет до этого в имении неоднократно наезжали гости из числа новых декадентских поэтов.

Vade retro, satana (лат.) - отойди от меня, сатана (буквально - "иди назад").

Цвет "lectrique - голубовато-синий или синий с серым отливом. Для понимания представьте себе цвет ф/к "Динамо".

O tempora, о mores (лат.) - о времена, о нравы.

Башибузуки - иррегулярные турецкие войска, отличавшие безумной отвагой, отсутствием дисциплины и крайней жестокостью.

Мессалина - жена римского императора Клавдия, крайняя развратница.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты" - фраза из Евангелия от Матфея (23:27).

" partir d'aujourd'hui, j'appartiens " Paul en tant que femme et je participe " son travail magique" (франц.) - с сегодняшнего дня я принадлежу Павлу как женщина и участвую в его магической работе.

Ноябрь 2025 г.

Оставить комментарий © Copyright Сергеев Иван Дмитриевич Размещен: 07/11/2025, изменен: 07/11/2025. 47k. Статистика. Статья: Проза, Фантастика Луна-парк Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Если я соглашусь, они вырвут из книги моей жизни самые страшные страницы. Но без них история будет ложной. Без них не будет той страшной ночи. Не будет его - с глазами цвета лунного света, вставшего на мою защиту. Не будет этой тихой ярости, с которой я теперь сажаю свой сад. Я выбираю помнить. Помнить всё. Каждую похабную строчку. Презрительную жалость в глазах прислуги. Каждый шёпот за спиной. И тот миг, когда время остановилось, и я впервые увидела, что есть силы выше двора и светских предрассудков. Пусть моя память станет моим крестом и моим оружием. Пусть мой род будет проклят этой памятью - и благословлён ею. Я не прошу бессмертия. Я требую права на свою правду. Горькую, грязную, неприглядную. Мою.

Сергеев Иван Дмитриевич 27. Vade retro

Сергеев Иван Дмитриевич
27. Vade retro