Я потерял сознание на несколько минут, очнулся от того что в меня брызгали водой из фляжки. Ужасно болел ушибленный бок, но я все-таки сел на землю. Общими усилиями сняли с меня бронежилет. Оказалось, что при ударе я сильно рассек затылок об камни, и кровь обильно сочилась из раны, стекая мне за шиворот. Вся спина у меня была в крови, и ХБ уже успело прилипнуть к ней. Водителю повезло больше, при произошедшем кульбите в кабине машины, он только ударился головой и немного рассек бровь. Прапорщик, старший машины не пострадал совсем, разве что массировал ушибленное предплечье. Голова у меня кружилась, я пытался вставать, но меня усадили и пытались оказать первую помощь. Кое-как промыли рану и неумело забинтовали. Я все время спрашивал, что у меня с головой, мне казалось, что череп у меня был проломлен. На все мои вопросы прапорщик отвечал, что жить я возможно и буду, но скорее всего, недолго. Я еще не отошел от стресса, поэтому юмор не воспринимал и диагноз новоявленного эскулапа поверг меня в отчаяние. Медицинская помощь водителю состояла в том, что бровь ему залепили пластырем. Очень хорошо, что в машине была аптечка и в ней были бинты, пластыри, стерильные салфетки и йод. До расположения мотострелков мы не доехали километров пять. Водитель, как виновник аварии был послан за подмогой.
Вскоре приехал Уазик мотострелков, а самостоятельно поднялся и лишь слегка придерживаемый, сел в машину. Лагерь мотострелков был гораздо больше нашего, было три большие армейские палатки и около десятка палаток поменьше. Стояло много техники, около десятка БТР-ов. Была отдельная санитарная палатка с красным крестом. Лейтенант военврач осмотрел меня, промыл мою рану, он осмотрел и ощупал, давя на ребра и вызывая сильную боль, мой уже опухший левый бок. По его словам, ребра у меня, скорее всего не сломаны, но нужно делать рентген, возможно, есть трещины. Рана на затылке была довольно большой, не менее пяти сантиметров. Ее обязательно нужно было зашивать, пока он стянул ее металлическими скобками. В принципе, он бы мог зашить ее и сейчас, но сомневался, видя мое самочувствие. Было вполне вероятно, что кости черепа при ударе были повреждены. То, что я терял сознание уже два часа как у меня головокружение, были явными признаками сотрясения мозга. К тому же, меня начало тошнить и я уже два раза блевал в эмалированный таз. По словам медика, меня надо было срочно госпитализировать. Мне повезло, с утра должны были отвозить в госпиталь одного бойца с высокой температурой и подозрением на дизентерию, вместе с ним за компанию отвезут и меня. Ждать отправки я должен был в санитарной палатке. С помощью дежурившего в санчасти бойца, с меня сняли ХБ промокшее от крови, и помыли до пояса. Надеть было нечего кроме фланелевой рубашки от зимнего нижнего белья. В таком виде я и лег в одну из двух коек, стоявших в палатке. Медик мне строго настрого запретил вставать кроме как для похода в туалет. Мой бронежилет, испачканный в крови, остался на месте аварии, а вот с автоматом и подсумком с магазинами я наотрез отказался расставаться. Ночь прошла тревожно, я никак не мог уснуть, как только закрывал глаза, меня начинало мутить. Болел затылок и левый бок, повернуться на него я не мог. Не давали так же заснуть и черные мысли о возможных повреждениях в черепе. Промаявшись половину ночи, я, наконец, заснул беспокойным сном.
Об аварии уже доложили в наше подразделение. Для подъема и транспортировки перевернувшегося ГАЗ, с утра в расположение мотострелков прибыл ЗИЛ из нашего лагеря с эвакуационной командой. Прибыл так же заместитель нашего командира, один из штабных офицеров. Он зашел в палатку, справился о моем здоровье и дал мне бумагу и ручку для написания объяснительной. Я написал объяснительную, в ней рассказал все как было. Почти все. Несколько раз штабной спрашивал меня, был ли водитель и старший машины пьяными. Я отвечал, что были они трезвыми как стекло. На самом деле, пока стояли Казахе, и я и водитель пропустили по стаканчику крепленого вина, прапорщик же был сильно пьян, он пил и с нами и с местными. Скорее всего, алкоголь и поспособствовал тому, что ГАЗ оказался в кювете, водитель просто не справился с управлением. Закончив допрос, штабной поинтересовался, где мое оружие, я загнул матрас и показал ствол своего АКМС. Штабной написал расписку, и я со спокойной совестью сдал свое оружие и патроны. Хотя я провел беспокойную ночь, но состояние мое значительно улучшилось. Мутить меня практически перестало, я даже с удовольствием поел принесенной каши, ощущая сильный голод. Вскоре прибыл военный Уазик буханка, нас с больным бойцом усадили туда и повезли в госпиталь. Госпиталь располагался в Тбилиси, так что я покидал Азербайджан и ехал ближе к своему постоянному месту службы.
К обеду добрались до Тбилиси. На подъезде к Тбилиси Уазик два раза останавливали какие-то патрули, явно не армейские. Один раз остановила местная милиция, а второй раз какие-то бородатые люди в форме, вооруженные до зубов. У водителя проверяли документы, заглядывали в салон, смотрели что-то в салоне. Меня что-то спросили по-грузински, когда я не ответил, попросили документы уже на русском. Я показал военный билет и на вопрос что с головой, ответил, что бандитская пуля. Когда отъехали от последнего поста. Водитель сверхсрочник выматерился и объяснил что это отряды национальной гвардии. В Тбилиси идут перестрелки между сторонниками президента Гамсахурдиа и отколовшейся частью национальной армии под предводительством Китовани. В городе действуют отряды Мхедриони - военизированной антиправительственной организации. Одним словом, грузины что-то опять затевают, назревает гражданская война. Все дороги, ведущие в город, были блокированы, причем совершенно различными силами. Местная милиция подчиняется Гамсахурдиа, часть национальной гвардии пока тоже на его стороне. Другая часть гвардии и Мхедриони, против президента. Одним словом, черт ногу сломит в теперешней обстановке. С частями Советской армии, дислоцированных в Тбилиси столкновений пока нет, все стороны к армии относятся более-менее нормально. По крайней мере, военные машины пропускают в город и из города.
Приехали в госпиталь. Я сдал направление, выписанное медиком и военный билет. Меня направили в нейрохирургическое отделение. Первым делом меня отправили в душ. С каким же наслаждением я снял с себя грязную одежду, долго стоял под горячим душем, стараясь не мочить повязку. Мне выдали чистое нательное белье пижаму и тапочки, показали палату. Я не успел и присесть на кровать, когда меня вызвали на осмотр. Сделали рентген, затем меня осмотрел хирург. Оказалось, что все мои страхи преувеличены. Ребра были целые, и ничего, кроме огромного, с ладонь величиной, багрового синяка, на боку у меня не было. Затылок был рассечен об острые камни, но череп поврежден не был. Было, конечно же, сотрясение мозга, но это уже мне казалось мелочью, по сравнению с грозящей мне трепанацией. Голову мою остригли машинкой, а место раны обрили опасной бритвой. Хирург снял скобки и уже основательно зашил рану. Была наложена чистая повязка, и я был отправлен в палату. За свое здоровье и жизнь я уже не волновался.
Больничная палата была рассчитана на шесть коек, четыре из шести были заняты. Бодрствовал только один больной, он сидел на койке и читал, с ним я поздоровался, все остальные спали, как мне показалось. Я плохо спал прошлой ночью, был утомлен дорогой и поэтому, быстро разделся и юркнул в указанную мне кровать. Кровать, мягкая кровать с чистым бельем, это все что мне нужно было. С невероятным наслаждением я лег в кровать и, как мне показалось, заснул в тот момент, когда моя голова коснулась подушки. Спал я не долго, меня разбудил врач. Врач осмотрел мои зрачки, постучал молоточком по коленям, заставил приседать с вытянутыми руками, с закрытыми глазами достать пальцем кончик носа. В конце очень тихо произнес скороговорку и попросил ее повторить. Все его задания я выполнял, правда, с трудом, возможно, потому что еще не успел окончательно проснуться. Вскоре два бойца в госпитальных пижамах принесли в бачках ужин, и разложили по принесенным тарелкам. Это было весьма кстати, потому что я очень проголодался. Ужин мне показался просто изысканным. Вкусное картофельное пюре с рыбой, белый хлеб с маслом и сладкий чай. Грязную посуду эти же бойцы после окончания трапезы забрали. Принесли ужин для больного, лежащего неподвижно у окна. Питание было жидкой консистенции и боец, принесший ужин, кормил больного с ложечки.
После ужина я познакомился со своими соседями по палате. Самым разговорчивым и бойким из четверых был парень с обритой головой. На его голове лиловел большой треугольный шрам, след от трепанации. Говорил он, сильно заикаясь, но этого ничуть не стеснялся. Звали его Андрей, был он бодр и весел. По рассказу Андрея, через неделю его должны были комиссовать, так что он уже готовился к отъезду. На спинке его кровати висел парадный армейский китель, который Андрей уже готовил к выписке. Я из чувства вежливости не стал его расспрашивать о полученной им травме, но судя по тому, что лежал Андрей в госпитале уже полгода и по тому, что его должны были комиссовать, травма была очень серьезная. Уж не знаю, связано ли было с этим его заикание. Двое других, один узбек, другой русский парень, пострадали от взрыва мины. При учебных стрельбах мина взорвалась прямо в стволе миномета. Привезли их дней пять назад, у обоих была тяжелая контузия. Узбек как-то безучастно лежал и смотрел в потолок, он ничего не говорил и практически не слышал, объясняли ему все знаками. У русского состояние было лучше, слух постепенно к нему возвращался, он уже вставал с кровати. У окна неподвижно под капельницей лежал офицер подполковник. Он был безнадежен и умирал. Для офицеров предназначена отдельная палата, но так как со дня на день ждали, что подполковник умрет, его определили к нам. Он лежал абсолютно неподвижно, не разговаривал, но слышал. Служил подполковник в штабе округа, какие-то подонки избили его перед самым домом. Избили до полусмерти, подполковника откачали, но у него был перелом основания черепа и поврежден мозг. Через месяц здоровый мужик превратился в мумию, весил сорок килограммов и медленно умирал. Я был потрясен рассказом, но Андрей махнул рукой и сказал, что я еще и ни такое здесь со временем увижу. Я рассказал о том, что со мною приключилось. Андрей тут же поставил диагноз:
--
Ообыкновенный сосотряс, швы сниснимут, через ненеделю вывыпишут.
Действительно, из всех больных у меня травма была самая пустяковая. Голова у меня уже не кружилась, да и мутить меня перестало. По прежнему болел бок, и немного рана на голове, когда я неловко переворачивался на подушке.
На следующий день после завтрака и обхода мы с Андреем вышли погулять из корпуса по территории госпиталя. Госпиталь занимал большую территорию и имел больше десятка больших корпусов. Два корпуса были современной постройки в девять этажей. В одном из них, в хирургическом корпусе, было и наше нейрохирургическое отделение. Остальные корпуса старой постройки были по три и по пять этажей. Между корпусами были аккуратные асфальтовые дорожки с бордюрами, тщательно выкрашенными белой известью. Территория госпиталя была обнесена довольно высоким железобетонным забором, выкрашенным в бледно серый цвет. Несмотря на середину октября, на улице было очень тепло, и мне в своей плотной бежевой больничной пижаме было даже жарковато. Кругом было много зелени, деревья, кустарники, клумбы. Все зеленые насаждения покрылись осенним нарядом из желтых и багряных листьев. Выделялись только вечнозеленые кипарисы и молодые ели. По тропинкам и дорожкам прогуливались больные в одинаковых пижамах с подшитыми подворотничками, проходили медики в белых халатах, кое-где попадались люди в гражданской одежде. На скамейках сидели больные и грелись на солнце, кто-то был на костылях, у кого-то виднелись повязка на руке. В целом картина была идиллической и меня она настраивала на покой и безмятежность. Людей в военной форме мы увидели только на КПП, до которого неспешно дошли через всю территорию госпиталя.
Опять в моей службе наступала передышка. Я спал на кровати, на чистой простыне, причем спать я мог столько, сколько хотел. Днем кровать застилалась одеялом, и валяться на ней можно было целый день. Пища в госпитале была намного вкуснее, чем в части, давали яйца, молоко, масло. Однажды я чуть не обомлел, когда на обед принесли котлеты. Котлеты я не ел с гражданки уже почти полтора года. Лечения, кроме таблеток, мне никакого не назначали, только был ежедневный осмотр и перевязки. С третьего дня нахождения в отделении, все симптомы у меня практически исчезли, рана заживала хорошо и вместо бинтовой повязки на нее накладывали держащуюся на пластыре марлю в несколько слоев. Так что я был вполне здоров и уже думал, не начать ли мне, малость, симулировать, чтобы подольше остаться в этом раю на земле. На одном из осмотров, врач обратил внимание на мои глаза.
- Что у тебя с глазами?
- А что с ними не так?
- Красные они у тебя.
- Это у меня конъюнктивит.
Вообще у меня еще с детства был хронический конъюнктивит. Время от времени, обычно раза два в год, глаза у меня болели. Белки глаз краснели и иногда опухали веки. В армии этот стало чаще, но я практически не обращал внимания на эту мелочь и обычно просил в медпункте капли для глаз. Через неделю или две у меня все проходило и так до следующего обострения. Осматривающий меня врач сказал, что мне нужно обязательно показаться офтальмологу.
Спустя несколько дней благородного безделья, я стал помогать больным. В отделении практически все хозяйственные работы выполняли выздоравливающие больные. Это обуславливалось нехваткой медицинского персонала. Выздоравливающие бойцы мыли полы, туалеты, ухаживали за лежачими больными, кормили их, подавали судно. За едой в столовую тоже ходили бойцы и в столовой работали выздоравливающие. Я вызвался добровольно и поэтому мог выбирать подходящую мне работу. Мне поручили отвозить лежачих больных на процедуры и перевязки. В хирургическом корпусе, где было мое отделение, таких клиентов, было много. У кого нога была в гипсе, ковылял на перевязку сам, а вот кто не мог ходить, тех доставляли уже мы с напарником. Кроме этого, я помогал медсестрам делать гигиенические процедуры больным. Тех бедолаг, которые не могли встать с кровати, таких как наш сосед, подполковник, нужно было ежедневно переворачивать, обтирать бока влажной марлей и массировать тело. Все это нужно было делать, чтобы избежать пролежней. Обычно я переворачивал больного на бок, а медсестра уже занималась им. Некоторые бедолаги были очень упитанные, с такой тяжестью медсестра бы не справилась. Наш подполковник весил как ребенок. Лежал он голый, под простыней, тело его очень напоминало тело узника Бухенвальда, просто скелет обтянутый кожей. Глаза ввалились, щеки осунулись, нос заострился. Он все слышал, но был полностью парализован, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Только мог прикрывать веки, когда ему задавали вопросы. Это был утвердительный знак чего-либо.
Когда я проходил по коридору хирургии и катил впереди себя тележку с носилками, неожиданно меня кто-то окликнул из палаты с открытой дверью. Оказалось это боец из нашей части, оставшийся в Душети. У него была перевязана рука. Мы с ним долго разговаривали, делились новостями. Оказывается, в Душети сейчас из за нехватки бойцов, находившихся в командировке в Казахе, сформировали офицерский караул. Штабисты, в основном лейтехи и старлеи, несут службу по охране постов. Вообще, по его словам, в связи с напряженной обстановкой в Грузии, сейчас часть чуть ли не на осадном положении. Все дороги в Тбилиси блокированы отрядами Мхедриони. Машину, отправленную за продуктами в Тбилиси, просто отобрали на блокпосту какие-то вооруженные люди. Водитель и старший машины, прапорщик, добирались обратно на попутках, с собой вместо продуктов они принесли только расписку об изъятии автотранспортного средства.
Знакомый боец однополчанин был доставлен в госпиталь две недели назад. Все началось с невинного пореза на большом пальце левой руки. Через какое-то время, палец воспалился и начал нарывать. Когда начала распухать уже и кисть, боец пошел в наш полковой медпункт. Фельдшер прапорщица, жена одного из офицеров, занимающая должность фельдшера, к медицине имела самое отдаленное отношение. Поставить градусник, дать таблетку аспирина или, даже померить давление она все же могла, но не больше. Когда боец снял повязку и сунул ей в нос уже распухший как сарделька палец, прапорщица рухнула в обморок. Боец привел ее в чувство, и они вместе пошли в поликлинику. В поликлинике, по словам бойца, собрались все больные и хворые с самых отдаленных горных сел. Ждать нужно было до вечера. Стали ждать, но дежурный врач выбежал, сел в мотоцикл и исчез в неизвестном направлении. Сказали, что поехал на срочный вызов. Делать было нечего, пришлось возвращаться. Вспомнив фильм Рембо, и решив, что он ничем не хуже американского морпеха, зашивающего самому себе рану, боец решил действовать. Попросил у фельдшерицы скальпель, спирт, фурацилин и йод. Выпив сто грамм спирта, протерев остатками скальпель и место разреза, боец стал вскрывать нарыв. Сначала ему показалось, что операция прошла успешно. По его словам, кровищи и гноя вышло море. Он обеззаразил место разреза, промыл фурацилином и перевязал, как мог. На следующий день, как будто, даже полегчало, но через еще три дня у него опухла уже не кисть, а вся рука, температура была под сорок. Бедолагу, срочно, на машине местного жителя отправили в Тбилиси в госпиталь. Здесь ему отрезали фалангу пальца, так как кость уже начинала загнивать. Если после этого опухоль не спадет, и рана не будет заживать, врачи сказали что могут отрезать и весь палец. Боец погрустнел, наверное, жалко ему было пальца, но еще хуже, по его словам, он узнал, что даже с ампутированным пальцем не комиссуют. Одно его радовало, что в госпитале лежать ему долго, а дембель у него не за горами.