Учеба в ШМС подходила к концу. Выпуск должен был состояться в конце октября, за полтора месяца до него, в середине сентября, курсантов направляли на стажировку в боевые части. Все хотели попасть служить на точки, служба в бригаде была малоперспективной. На точках свой замкнутый мирок, поменьше уставного армейского порядка, больше вольностей для солдат. Но, вместе с тем, и дедовщина была намного суровее, нежели в бригаде. Две самые блатные точки были Броккен и Шнейкопф. Оба подразделения располагались в горной местности, непосредственно на границе между бывшей ГДР и ФРГ. Гора Броккен самая высокая в Германии, с ней связано много легенд и языческих поверий. По легенде в ночь с 30 апреля на 1 мая на Броккене собираются ведьмы на празднование вальпургиевой ночи. В это время там наблюдалось целое паломничество немцев, все забираются на гору, устраивают там пикники. Солдаты предлагали сувениры, начиная от пуговицы и куска колючей проволоки, заканчивая ремнями и пилотками. Не плохой бизнес был у бойцов. Дошло до того, что форма у солдат изымалась, дабы ее не растащили на сувениры и служили они в старой форме немецкой народной армии. Естественно, что когда проходил слух о какой-либо комиссии или проверке, солдат одевали в уставную форму. Гора Шнейкопф располагалась на границе земель Тюрингия и Бавария, рядом с городом Арнштадт. Это вторая по величине гора в Германии. Паломничества в те места не наблюдалось, но в округе были заповедные места, поросшие еловым лесом. Находились там и горнолыжные трассы.
На эти точки направляли лучших курсантов. Служба была ответственной, прослушивалась непосредственно база НАТО. Я был одним из лучших курсантов, и, соответственно кандидатом на службу на одну из этих точек. Вскоре нас отправили на стажировку на Шнейкопф.
Я и еще с десяток курсантов отправились туда в сопровождении капитана. С вокзала Торгау на цивильной немецкой электричке мы направились в Арнштадт. Наконец-то мы вырвались за ворота части, чему были просто несказанно рады. Путешествие заняло не больше трех часов. За окном электрички проносились станции и небольшие городки. Я просто прилип к окну, еще бы, уже несколько месяцев я видел одно и то же, ежедневно занимался одним и тем же, а тут такое разнообразие, радующее глаз. В нашем вагоне ехала шумная компания западных немцев. После того как открыли границы, их было много в восточной Германии, им хотелось посмотреть на экзотику развалившегося железного занавеса, одной из частей которого были мы, бойцы Советской армии. Сначала разговор не клеился, немецким никто из нас не владел, да и побаивались мы нашего сопровождающего капитана, но он был довольно лоялен, наблюдал только за тем, чтобы мы шнапсу не напились. Но наблюдал он плохо. Вскоре, мы уже общались с немцами на английском, втихаря пили с ними какой-то ликер, продали им несколько заранее припасенных кокард и звездочек с пилоток. Немцы были очень рады, фотографировались с нами, мы естественно, тоже радовались нескольким часам относительной свободы.
На вокзале Арнштадта нас ожидал армейский Газ-66, посланный за нами. На нем мы отправились на гору, в часть. Какие же чудесные там были места! Дорогам проходила через еловый лес, которым поросли подножья горы. Лес вплотную подходил к просеке, и иной раз, лапы елей шуршали по тенту нашей машины. Время от времени, машина проезжала по открытому месту, и мы могли увидеть окрестности с высоты. Кругом, насколько хватало взгляда, зеленели леса, между них то тут, то там виднелись поселки. Были видны просеки, где зимой проложены горнолыжные трассы. Местная природа напоминала нашу, уральскую. У нас есть тоже невысокие горы, поросшие лесом, но леса, в основном, сосновые и менее густые. В местном лесу, напрямую, пройти, наверное, было невозможно, настолько плотно росли ели, и лапы их переплетались между собой. Газ-66 все выше и выше забирался на гору, подъем был не особенно крут, так как дорога петляла вокруг горы и поднималась постепенно вверх. Наконец мы добрались до вершины. Нашему взору открылась вершина горы, в радиусе метров пятьдесят полностью лишенная леса, вся эта площадь была обнесена забором с натянутой на нем колючей проволокой. Виднелось одноэтажное здание казармы, боксы, двухэтажный ПЦ (приемный центр), плац и еще какие-то хозяйственные постройки. Над всем этим возвышалась обитая деревом ретрансляционная вышка, высотой с пятиэтажный дом. Вышкой это здание назвать было трудно, это, скорее всего четырехугольное, узкое, в основании десять на десять метров, сооружение. Удивляло отсутствие на приемном центре антенн, все они располагались на втором этаже приемного центра. За приемным центром находился круглый бокс. Вот, в принципе и все, что мы увидели, все было аскетично и на воинскую часть абсолютно не походило, походило на какой-то поселок со странными зданиями.
Нас провели в одноэтажную, обшитую деревом казарму, рассчитанную человек на сто. Как бы продолжением казармы была столовая и кухня, но вход был отдельным. В казарме было все, что должно быть в воинском расположении, и спальное помещение и небольшая ленинская комната, бытовка и, конечно же, комната где хранилось оружие - оружейка. Особого ажиотажа у личного состава, в связи с нашим приездом не было, мы же временный контингент, к тому же еще почти "духи пересылочные", так что нас особо не напрягали. Расспрашивали про бригаду, про отцов-командиров, про солдатские новости и сплетни. Много было здесь сослуживцев наших сержантов из ШМС, и характеристику им давали совсем не лестную. На обед мы опоздали, но кое-что еще оставалось, так что мы немного перекусили.
После обеда нас отправили на ПЦ, распределили по постам. Меня прикрепили к одному хохлу-помазу, довольно положительный был персонаж, все мне объяснял с горящими глазами. Видно было, что он занимается делом, которое ему по душе. Смены были шесть через шесть часов, график очень напряженный, все две недели я должен был стажироваться на этом посту. Прослушивали американскую авиабазу, расположенную в городе Зембах. Дислоцировались на ней, в основном, истребители F-15 и F-16. Позывные все незнакомые, слышимость плохая, однако, через три-четыре дня я стал распознавать даже голоса пилотов, чем очень порадовал хохла-оператора. Еще бы, теперь он может доверить мне частоту, а сам может прикемарить рядом со мною. Я должен был не только прослушивать частоту, но и наблюдать за входной дверью, чтобы в случае прихода дежурного по ПЦ, тихонько пнуть по ноге задремавшего хохла. Дремавший заблаговременно засыпал с карандашом в руке, имея так же под рукой листок бумаги, чтобы за считанные секунды принять положение бодрствующего оператора.
После смены я принимал участие в каких-либо хозяйственных делах. Припахивали как офицеры, так и старослужащие. В один из дней какой-то боец решил попросить меня принести какие-то коробки из склада на кухню. Отказать я не мог, но нас увидел, проходящий мимо, старый и обрушил гневную тираду на бедного бойца-черепа. Опустив все нецензурные ругательства, можно было понять, что воину еще не положено припахивать духов пересылочных, что это для черепа залет и вечером черепу будут прокачивать тормоза, ибо он очень борзый череп. Вообще мой уже довольно опытный глаз безошибочно выделял в солдатском строю бойцов, отслуживших полгода. Даже не потому что ремень у них был затянут и крючки на ХБ наглухо застегнуты и само ХБ не отличалось чистотой. Движения их были суетливы, передвигались по части они, в основном бегом, да и в глазах их была какая-то грусть, какая-то безнадега. Это выражение глаз было у всех, не видел я искренних улыбок на их лицах. С некоторыми из них я разговаривал. Из разговоров я понял, что шуршать мне здесь придется очень упорно. Обычно вечером после отбоя производилась застройка бойцов-черепов. Непосредственно черепами руководили помаза, отслужившие уже больше года. Мордобоя не было, но был жесткий разбор полетов, вернее, разбор залетов, а залеты у черепов были постоянными. Время от времени кому-нибудь пробивали фанеру или прокачивали тормоза. Это было неприятно зрелище, тем более, я уже примеривал эти разборы полетов на себя, как на будущего черепа.
Подошла к концу наша стажировка. В бригаду возвращался с радостью, уж больно гнетущее настроение у меня было на Шнейкопфе. Действительность службы в боевом подразделении, к тому же на точке, уж никак не была для меня светлой и радужной.
Глава 11
По прибытии после стажировки в бригаду, рота стала усиленно готовиться к экзаменам на классность. Никакого формализма в проведении экзаменов не предвиделось, и мы очень ответственно готовились. Занятия строевой и физ.подготовка были сведены к минимуму. В учебных классах я проводил не менее восьми часов в день, покрасневшие уши просто ломило от наушников. Стоило мне только прилечь на койку после команды отбой, как в ушах начинали звучать знакомые радиограммы, ночью, бывало, даже просыпался, увидев сон про то, как я ошибался в приеме позывных. Мои переживания и волнения по поводу предстоящего "череповства" постепенно отошли на второй план.
Наконец настал день экзаменов. С утра вся ШМС сдавала физическую подготовку, были нормативы в подтягивании на перекладине и кросс три километра. Практически все уложились в нормативы, в нашей роте только двое бойцов не смогли подтянуться даже на тройку. Двоечников заставили пересдавать, в этом им помогал сержант, поддерживающий сзади за штаны и помогавший подтягиваться. За свою помощь он брал не дорого, всего-то по одному наряду, проверяющий офицер был не против. Тем, кто не выполнил норматив при кроссе, поставили тройки, но на целый следующий день их направили перебирать гнилую картошку. Было у нас два хохла-западенца, намеренно косившие, дабы провалить экзамены и получить БК. В принципе, продуманные ребята, их на это надоумили земляки из РМО, готовые, так сказать оказать им протекцию, к тому же старшина роты-прапорщик был из Львова, то есть матерый бандеровец, как тут еще называли западенцев. Старшина РМО пообещал замолвить за них слово. Физ.подготовку им провалить не получилось, замаячила перспектива вместо теплого склада или свинарника попасть на боевые дежурства. Однако, предстояли еще другие экзамены, непосредственно по воинской специальности, так что хитрецы надеялись их завалить.
После обеда были остальные экзамены. Проверялось знание специальной аппаратуры, ТТХ НАТО-вских самолетов, расположение авиабаз и других военных объектов в Европе. Усиленной проверке подвергалось умение курсантов принимать радиотелефонный сигнал, знание бухштабирования, знание основных аббревиатур, используемых в радиообмене в странах НАТО. Для меня никаких трудностей эти проверки не представляли, я был искренне уверен, чем я лучше знаю свою воинскую специальность, тем легче мне будет служить в дальнейшем. Хитрым хохлам-западенцам экзамены специально проваливать не пришлось. Честно сказать, западенцы были довольно тупы и ленивы, так что аттестацию они не прошли. Кроме них еще пара бойцов из нашей роты получила БК, да курсант москвич накануне экзаменов попал в госпиталь с аппендицитом, так что тоже не был аттестован.
На следующий день нам вручили корочки специалиста и значок третьей классности. Зачитали списки распределения. Я и еще семеро бойцов направлялись на Шнейкопф, в том, что меня туда направят, я практически не сомневался. Человек двадцать оставалось служить бригаде в Торгау, остальные бывшие курсанты направлялись в различные периферийные подразделения. Два сержанта из нашей роты вскоре должны были уходить на дембель и им на замену оставили двоих бывших курсантов, присвоив им звание младший сержант. Окончание ШМС и убытие в боевые части отмечали праздничным ужином, который нам великодушно разрешил проводить в расположении роты майор Евдокимов. Собрали по пять марок, и закупили вкуснейших немецких пирожных. Крепкие напитки были заменены молоком и местной газировкой. С утра после завтрака стали собираться в путь-дорогу, покидали ставшую родной нам казарму с явной грустью. Да и с товарищами прощались с едва скрываемым волнением, у некоторых я даже наблюдал тщательно скрываемые слезы. Все мы сдружились за месяцы, проведенные в ШМС, и поэтому расставаться с друзьями было тяжело. Прощались и с сержантами, не помня зла за муштру наряды и застройки. Прощались с взводными, ротным, со старшим прапорщиком Григоренко. Со старшим прапорщиком я прощался особо трогательно, ибо имел за собой непокаянный грешок.
За несколько дней до отправки на точку, передо мною встал насущный вопрос с поиском кожаного ремня. Это был большой дефицит, по крайней мере, в местном военторге ремней не было. Покупать у кого-то в боевом подразделении не хотелось, уж больно дорого просили за этот кусок кожи, и снижать цену потенциальные продавцы не хотели. Было много ремней ННА (национальной немецкой армии, бывшей ГДР), но они были черного цвета, и носить их было можно до первой серьезной застройки, на которой их могли изъять. Был вариант путем сложных каких-то химических реакций и подручных средств перекрасить ремень в коричневый цвет, но это было очень сложно, и никто из нас это делать не умел. Один раз, будучи дневальным, я обнаружил в шкафу, который стоял непосредственно рядом с тумбочкой, ротный барабан. Это был обязательный ротный атрибут, но рота выходила с ним на какое-то торжественное построение на моей памяти всего один раз. Но самое главное, у этого барабана был ремень! Длинный, абсолютно новый и по ширине точно такой же, как поясной. Я просто не мог втихаря его не экспроприировать. Спрятал я ремень надежно, но все время боялся, что при сдаче дежурств, пропажу могут обнаружить и выявить незаконного экспроприатора. Это был бы не просто грандиозный залет, а лютый залетище. Все прошло удачно, пропажу до самого нашего отъезда не обнаружили.
Спустя уже более четверти века, могу сказать, что служба в учебке, в ШМС, была просто курортом или детским садом, по сравнению с тем, что мне предстояло испытать в дальнейшем. Однако, месяцы проведенные в ШМС были больше всего похожи на солдатскую службу, а не на борьбу за элементарное выживание, коей было наполнена дальнейшая моя армейская судьба.
Глава 12
Был уже конец октября, когда я покинул ШМС и убыл служить в боевое подразделение на точку Шнейкопф. В Германии довольно мягкий климат, температура пока не опускалась ниже пяти градусов тепла даже ночью, однако то, что наступила осень, чувствовалось во всем. Листва окрасилась в яркие желто-красные цвета, дни постепенно стали убывать, ночи становились длиннее, все больше стало пасмурных дней, часто шел дождь. В таком же пасмурном настроении я покидал Торгау. Дорога была уже мне знакома, поэтому я и не заметил, как очутился на вокзале Арнштадта. В Арнштадте было довольно тепло и солнечно, в зимних шапках и шинелях было даже жарковато. За нами приехал все тот же Газ-66 и повез на точку. Чем выше мы поднимались на гору, тем становилось холоднее, кое-где даже был виден снег. На самой горе снег уже лежал почти везде, дул сильный ветер.
Вообще, погода на Шнейкопфе резко отличалась от погоды внизу, в Арнштадте. Гора хоть не большая, чуть больше километра, но разница в температуре была чувствительной, к тому же в осенне-зимний период почти постоянно дул сильный ветер. Иной раз, особенно по утрам, гору окутывал туман. Туман настолько густой, что на вытянутой руке можно с трудом разглядеть пальцы. Человека, если он в метрах трех от тебя, можно просто не увидеть. К тому же туман был насыщен какой-то очень мелкой моросью, от которой лицо тут же становилось влажным. Если ходить по такому туману в шинели хотя бы полчаса, то она почти насквозь пропитывалась влагой и становилась гораздо тяжелее. Внизу, в Арнштадте, зимой снега почти не было, за зиму мог выпадать раза два и тут же таять. На горе снег выпадал в конце октября и уже не таял. Снега было очень много, он мог идти по двое трое суток, практически не прекращаясь. Ветер уже не мог сдувать такие массы снега, и заносы достигали роста человека. К тому же, ветер плотно утрамбовывал наст, так что на нем можно было без опаски стоять, не опасаясь провалиться по самые уши.
Нас восьмерых новоиспеченных черепов разместили в казарме. Все нам было уже знакомо за время стажировки. Предполагалось, что мы все будем тащить смены на ПЦ, так что со следующего дня мы готовились преступать к боевому дежурству. Местные помаза, вчерашние черепа инструктировали нас. Рассказали про все наши обязанности, про все порядки на точке, рассказали так же про всех офицеров, называемых здесь шакалами. Кто из них постоянно палит, то есть пытается поймать за чем-нибудь запрещенным, кто постоянно стучит командиру, кто наоборот, относится ко всему лояльно. Информации было много, естественно, многое я не запомнил. Много было специфических фраз и выражений, которые мы обязаны были знать и правильно отвечать. Все наши старые были весенниками, то есть призывались весной, и, соответственно, дембель у них тоже весной. По этому, все у них должно быть зеленым. Если спрашивают, к примеру, какого цвета тапочки, то ты должен без ошибки определить их зеленый цвет. Когда спрашивали, что ты видишь за окном, то нужно было напрячь свою фантазию и описать распускающиеся деревья и светящееся майское солнышко. Постоянно, даже если разбудят ночью, нужно было знать количество дней до приказа. Причем, говорилось только одно слово "сколько?", с вопросительным выражением. Ты должен безошибочно отвечать количество дней до приказа. Таких "подколов" была масса. Вот такой был специфический армейский юмор. Уж не знаю, что в этом было смешного.
Уже после отбоя нас всех застроили. Пока не у кого залетов не было, но эта застройка была профилактическая. Помаза еще раз, уже официально, объявляли нам наши обязанности, после этого я и еще один череп отправились помогать наряду мыть полы, остальным можно было отбиться, то есть лечь спать. В эту первую свою ночь я поспал не больше четырех часов. После того как полы были вымыты, я отправился на кухню чистить картошку.
На следующий день я был включен в смену на БД. Пока, так сказать, вторым номером, но с перспективой через недельку-другую уже нести смену самостоятельно. На ПЦ все уже было знакомое и, выслушав инструктаж, я приступил к дежурству. Того хохла с кем я дежурил на сменах во время стажировки уже не было, и меня определили к высокому, на вид кавказской внешности, старому. На точке, как и в бригаде, был примерно один и тот же национальный состав. В основном, славяне, украинцы и русские. Другие национальности присутствовали, но буквально единицы. Да и нацмены, в основном, были обрусевшими. Так мой кавказец был по национальности осетин, но призывался из Москвы, после первого курса института. Мне очень хотелось, чтобы осетин мне все рассказал, я стал надоедать ему с вопросами. Мне было сказано, чтобы я поменьше пи...здел, а лучше бы заполнил журнал поста и вообще, поменьше проявлял инициативы. В эфире ничего существенного не происходило, время от времени, авиабаза передавала сводку погоды, и два раза я услышал передаваемые ЗАС (засекреченная аппаратура связи) сигналы. Я записывал в журнале время и позывной авиабазы. Было довольно скучно, и отчаянно боролся со сном. Время от времени, колол себе руку карандашом, но это слабо помогало. Отпросился выйти покурить, и свежий осенний уже довольно холодный воздух привел меня в чувство. Раз я попал на смены, то могу тут, малость, откоситься от своего череповства, думал я, но я ошибался.
Стоило мне прийти в роту, на меня сваливалось море работы. Дневальными черепов пока не ставили, а это значит, что мытье полов, уборка умывальника и бытовок, было нашим фронтом работ. Туалет был на улице, его чистота тоже была нашей череповской обязанностью. Так что после смены я еще работал в казарме, а уж потом шел спать, и спать мне оставалось никак не больше четырех часов.
И вот потянулись дни настоящей армейской службы. Я ходил на смены шесть через шесть часов, после смен шуршал в роте мыл полы, работал на кухне и в столовой. Где-то в середине ноября появилась новая напасть. Выпало много снега, снег шел по два три дня подряд. Борьба со снегом стала основной нашей работой. Казарма стояла в небольшой низине, поэтому ветром снега за ночь надувало так, что пройти до столовой, которая находилась в одном здании с казармой, но вход у нее был отдельный, было просто невозможно. Нас, черепов будили за час до подъема, и мы, вооружившись лопатами, вступали в борьбу со снежными заносами. Сначала просто рыли проходы, но когда сугробы стали выше человеческого роста, узкие проходы между сугробами перекрывали широкими листами фанеры и получались снежные галереи. Впрочем, такое снежное место было только одно, со всего открытого места снег сдувало ветром. Недели через три, слава богу, снегопады прекратились. Была даже оттепель и дорожки покрылись льдом. ПЦ стоял на возвышенности, и пробраться к нему по голому льду, когда сильный ветер буквально сносил с ног, было очень проблематично. Бывало, что смена пробиралась на ПЦ чуть ли не на четвереньках.
Почти каждый вечер после отбоя, когда оставался в дежурке, в отдельно стоящем здании, только один дежурный шакал, происходили застройки. Обычные разборы полетов, зачастую оканчивающиеся ударами в грудь или табуретом по заднему месту. Удары были довольно чувствительны, и мне приходилось кусать себя за руку, чтобы не закричать во время "прокачки тормозов". Но это было не столько больно, сколько унизительно. Даже унизительно смотреть со стороны, зная, что ты ничего не можешь сделать. И я не все никак не мог понять, глядя на отслуживших уже год, помазов. Буквально пару месяцев назад они были на нашем месте, так же получали практически не за что ни про что, а теперь, как ни в чем не бывало, унижают нас, черепов. Да и со своими вчерашними экзекуторами уже по-свойски общаются и шутят. Неужели и я, спустя полгода буду таким же? От этих мыслей мне становилось как-то не по себе, было тоскливо и противно на душе.
На самостоятельное БД меня пока не ставили, то ли шакалы мне еще как новичку не доверяли, то ли избыток личного состава был на ПЦ. Я был все так же прикрепленным, то есть вторым номером на посту. Время от времени, меня снимали с ПЦ и ставили в наряды. В наряде на кухне приходилось много работать. Так как личного состава было не больше сотни человек, то и наряд на кухню был три человека, обычно ставили двух памазов и черепа. Естественно, череп вкалывал за себя и за того парня. Помаза только помогали, ну разве что картошку чистили. Кормили на точке довольно сносно, лучше, чем в бригаде, но есть особо мне не хотелось. Голодняк, то есть чувство постоянного голода, который был в первые недели спутником молодых бойцов, прошел еще в ШМС.
Очень меня радовали дни, когда меня назначали в патруль. Патруль был введен только в сентябре, до этого на точке его не было. Ночью патрулировали по двое, днем был один патрульный, который ходил по периметру территории точки рядом с забором, опутанным колючей проволокой. То есть, ты целый божий день можешь шататься по территории части, и тебя никто не припашет ни на какие работы. Патрульному полагалось личное оружие - автомат АКМ-74, но, как ни странно, патронов не полагалось, то есть, в случае опасности, патрульный, как велит устав караульной службы, должен был смело действовать штыком и прикладом. Мне, конечно же, стало интересно, почему же не дают патронов. Оказывается, в один прекрасный день, вернее, в одно прекрасное раннее утро, патрульный зябко кутаясь в бушлат от утренней прохлады, увидел оленя, который чесал свои бока о забор с колючей проволокой. У бойца охотничьи инстинкты взяли верх над инстинктом самосохранения, и он, недолго думая, короткой очередью завалил лесного красавца. Как на грех, местный егерь слышал выстрелы, что было просто из ряда вон выходящим событием, и поспешил к территории части. Там он и увидел картину маслом, убиенного оленя и солдата-охотника, стоящего рядом. Шухер вышел грандиозный, съехалось все местное германское начальство, типа бургомистра и начальника заповедника, выписали огромный штраф за незаконную охоту и уничтожение представителя местной фауны. С тех пор в патруль солдаты ходили без патронов. Находясь в патруле, оленей я не видел, но часто видел зайцев, исчезавших в лесу, завидя меня. Видел так же клочки шерсти на колючке оставленной чешущими свои бока оленями. Природа была восхитительная, и она просто завораживала, я мог часами бродить по периметру забора. Границы нашей территории после снегопада, стали почти условными. Ветер сдувал снег с вершины горы, а забор с колючей проволокой был искусственной преградой, где скапливались снежные массы. Со временем, заносы сровнялись по величине с забором и полностью скрыли его. К тому же ветер так отполировал наст, что он выдерживал вес человека, и я безбоязненно ходил прямо над местом, где по моим предположениям должен был находиться забор.
Дни шли за днями, подходил к концу декабрь, а с ним и первый мой армейский год. Каждый следующий день был копией предыдущего. Я все так же ходил на смены на ПЦ. На сменах отчаянно боролся со сном и пребывал в каком-то полузабытье. Выходил на улицу, отчаянно растирал лицо снегом, на какое-то время сон отступал, но вскоре полудремотное состояние вновь овладевало мною. Бывало, что кто-либо со мною общался, я, на вид внимательно слушал, но абсолютно не улавливал смысл слов, мозг мой просто отключался и я просто спал в это время с открытыми глазами. Однажды я все же заснул, в наушниках, упершись головой в приемник. Дежурный шакал, прогуливавшийся по коридору и заглядывающий в небольшие стеклянные окошки в дверях, увидел это. Подкравшись, он ударил меня с размаха по уху, скрытому наушником. Удар был не очень сильный, но концентрированный и силу удара наушник перенес мне на ухо. Мне показалось, что я на какое-то мгновение потерял сознание, потому что я не помнил, как упал на пол, но как вставал с пола уже помнил. Это был залет, страшнейший залет. Вечером в казарме я подвергся жесточайшей застройке с применением физической силы. После удара по заднице табуреткой, я выпрямился от боли, но тут же последовал удар в грудь, да такой силы, что я отлетел метра на три к подоконнику. Инстинктивно я вскочил на подоконник, прижался спиной к стеклу. Слой льда покрывал стекло с внутренней стороны и я своей горящей от удара задницей прислонился к тонкому слою льда на стекле. Наверное, лицо мое выражало в это время наивысшую степень блаженства, к тому же я руками делал знаки, призывавшие моих экзекуторов немного подождать, и дать насладиться холодком. Взрыв хохота потряс казарму, подтверждая, что у бойцов осназовцев есть завидное чувство юмора.
С каждым днем усталость и элементарное отсутствие сна, накапливались. Я начинал слабеть, организм уже кое-как справляться с нагрузками. Но хуже всего было то, что я стал морально сдаваться, все чаще чувство глубокого уныния и апатия охватывали меня. Я был не одинок, мои друзья черепа тоже были не в лучшем состоянии. Мы как могли, поддерживали друг друга. Поговорить нам по душам удавалось редко, буквально каждая минута нашей жизни была заполнена делами и заботами, просто посидеть минут десять пятнадцать, ничего не делая, или покурить в одиночестве, считалось за счастье. Не было никаких развлечений, даже не развлечений, а какой-либо отдушины подпитывающей мои внутренние силы. Примерно раз в неделю мне удавалось написать коротенькое письмо домой, моя мама и по тому, что письма мои стали уж очень короткими, да и просто своим сердцем матери, чувствовала, что мне сейчас очень трудно. Разумеется, я ничего ей не писал, отделывался только общими фразами, налегая на изумительную природу, окружавшую меня. Письма, это пожалуй все что отвлекало меня от серой действительности.
Пару раз мне удалось посмотреть порнографические фильмы. Бойцы с зар.платы скинулись и купили комплект спутникового телевидения. Это было просто немыслимое по тем временам чудо западной техники. Я так вообще об этом понятия не имел, даже и не знал что это такое, даже теоретически. Установили антенну тарелку, в ленинской комнате подключили ресивер к старенькому цветному телевизору, найденному на местной свалке и заботливо отремонтированному. Настроили прием на спутник, и пошли ночные киносеансы. Все передачи, естественно, были на немецком языке. Популярностью пользовались боевики и порнуха, в переводе данные жанры киноискусства не нуждались. Черепа на эти киносеансы, естественно, не допускались, билеты им не продавались. Я, будучи в патруле, нелегально смотрел кинопоказ сквозь окно, заботливо оттаянное моим дыханием.
Вскоре со мною приключилась еще одна напасть. В части была своя котельная. Здание котельной стояло рядом с казармой, снабжая теплом и горячей водой всю часть. Котельная работала на угольно-торфяных брикетах. Работали в котельной два кочегара старших призывов посменно. Время от времени, оборудование котельной нужно было чистить от нагара. К эти работам привлекали черепов. Нужно было залезть под самый потолок котельной, пролезть к котлам, и, открыв специальный штуцер, прочищать специальной арматуриной воздухозаборники от нагара. Было ужасно жарко, и стоял удушливый тошнотворный запах от сгорающего торфа, пропитанного к тому же еще, чтобы хорошо горел, какой-то гадостью, похожей на мазут. Для данной операции нужно было обязательно переодеться, и надеть противогаз. В первый раз я чуть ли не потерял сознание от удушья. На следующий день у меня началась диарея. То ли от того что организм у меня просто ослаб, то ли от отравления продуктами горения. Очевидно, что данный недуг был не в новинку среди тех, кто чистил котлы. Преодолевая смущение, я попросил у старшины - прапорщика кальсоны. К моему удивлению, тот даже не расспрашивал меня о причине внеплановой смены белья, просто уточнил, не из котельной ли я. Получив утвердительный ответ, он даже дал мне еще одни кальсоны в запас. Видно, что не я первый был, кто обращался к нему со столь деликатной просьбой. Диарея не отпускала меня два дня, выматывала меня, отнимала последние силы. Прибывший на плановый осмотр санинструктор, осмотрел меня, расспросил о моем недуге, дал две пачки активированного угля и еще каких-то таблеток и освободил меня от всех работ сроком на один день. Я очень надеялся, что меня отправят вниз, в Арнштадт, в госпиталь или в санчасть, но надеждам моим сбыться было не суждено. Впрочем, и нежданно свалившимся на меня днем отдыха, я не мог полностью насладиться, практически каждый час приходилось посещать туалет. Через пару дней основной кризис прошел, но еще дней десять организм мой не мог окончательно справиться с недугом.
Наступил новый год, отмечали праздничным ужином, заботливо приготовленным поваром и пирожными, закупленными внизу в Арнштадте. Я очень надеялся, что новый год принесет мне какое-то послабление, какую-то более-менее сносную человеческую жизнь, а там, глядишь, и придет весна, придут новые черепа. В физическом плане, мне будет легче, буду тащить смены на БД, буду ждать неизбежного дембеля. Но мысли о том, что я останусь вариться в этой системе, буду ее частью, не отпускали меня. Вновь потянулись дни, они хоть и приближали весну, но до чего же они были длинными. Однажды я понял, что начал доходить. Это заметили старослужащие. Я был бледен, сильно похудел, взгляд мой был потухшим и отстраненным. Видя мое состояние, мне делались некоторые послабления. Но я еще крепился и на все вопросы отвечал, что все у меня нормально, вот только живот болит. Однажды я наводил порядок в круглом боксе, расставлял какие-то ящики со старой аппаратурой, вскоре за ней должны были приехать из бригады. Выбившись из сил, я вышел за бокс покурить. Стоял, молча курил и любовался видом, раскинувшимся передо мною. Насколько хватало глаз, до самого горизонта, виднелись леса, покрытые снегом, воздух был чист и прозрачен, не было ни облаков, ни тумана. Вдруг, повинуясь какому-то внутреннему сигналу, я пошел. Пошел я в сторону леса, до которого было всего метров пятьдесят, круглый бокс надежно скрывал меня от посторонних глаз. Я шел и вдыхал морозный воздух, шел и проваливался в глубокий снег, когда по колено, а когда и по пояс. От забора с колючей проволокой остались только кончики столбов, все остальное было занесено снегом, я просто наступил на вершину столба и перешел забор по плотно спрессованному постоянными ветрами снегу.