Аннотация: Ироничные заметки о том, как тяжко бродить по этим "Заулкам", можно найти в статье Геолога "О волосатых лампочках".
ЗАУЛКИ
Мост
...Если бы я перевалил через мост, то ничего бы не было.
Помню, шел снег. Легкий, как гусиные перья. Помню, стоял морозец. Но тоже легкий.
Помню, как свет загорался в окнах. Как пропали машины. Всего на мгновение, но пропали.
Помню декабрьскую тишину перед Новым годом. Где-то зажглись гирлянды. И на улицах стало светлее. То ли от снега. То ли от электричества.
...Если бы я перевалил через мост, то ничего бы не было.
Когда вечером падает пух, кажется - тысячи птиц пролетают по небу. Тысячи невидимых птиц. Они летят высоко, за мутными облаками, и роняют белые перья. Возможно, линяют.
...Если бы я перевалил через мост.
И главное, мне оставалось совсем немного. Наверное, десять шагов. Как перед космическим стартом. Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Пуск!
И ракета - огромная паяльная лампа - возносится к Богу. И улыбается главный конструктор. А суслики в байконурской степи прячутся в норы. Боятся высунуть нос. Сидят, выжидают. Дрожат.
О чем они думают?
Уж точно, не обо мне.
...Если бы я перевалил через мост.
Ничтожно малое расстояние для луча света. Ничтожно малое расстояние для ракеты. Для реактивного самолета. Для вертолета. Для кукурузника. Для машины. И для трамвая, грохочущего по рельсам. Для спринтера, бегущего по олимпийскому стадиону. Для героя боевика, для Шварценеггера. Для шмеля, для пчелы, для осы (хотя, откуда им взяться в предновогоднем городе?).
...Если бы я.
То ничего бы не было.
Эссе конца и начала
Жизнь начинается на вокзалах. В грязи. После утреннего дождя. Там, где лужи отражают прошедшее время и капли, которые проглотила вода.
Жизнь начинается на вокзалах. Где раскосые скифы готовят шаурму-шаверму. И капельки пота стекают по лицам. И жесты точны, как танец жреца у священного дуба.
Жизнь начинается на вокзалах. Где выебать можно кого угодно. Мальчика. Девочку. Или старуху. С пиздой, морщинистой, как Гималаи на карте.
Что остается, когда ничего не осталось? "Молодой человек, купите сосиску в тесте...". - "Дура! Побойся Бога!". - "Мать вашу! Еб вашу мать!".
Пидоры ходят кругами. Пидоры курят в общественных туалетах. И дрочат, уткнувшись глазами в бездну. И шепчут молитву: "Отче наш, иже еси...".
Кожаные менты грезят строительством Храма. Кожаные менты целуют в глаза и губы всех проходящих мимо. И кстати, кто там придумал, что убийство - великий грех?
Жизнь кончается на вокзалах. "Скорый поезд номер один отправляется со второго пути. Будьте внимательны и осторожны".
"Спи, моя радость, усни...". Главное, чтобы птицы не насрали на голову. Чтобы менты не убили в приступе щедрости. Как боги, дарующие пизду или хуй, чет или нечет, жизнь или смерть.
Жизнь начинается на вокзалах. Жизнь кончается на вокзалах. Господи, я кончаю. Стало быть, я живу.
Люди, шарик и "Балтика"
- Ты знаешь, Колька, денотат всегда коррелирует с коннотатом.
Белые столики на открытой веранде. Люди. Пьют и едят. И курят.
- Викуля?
- Ну?
- Ты чо, не в настрое сегодня?
- Отвянь.
Викуля затягивается, ставит на стол локоток и глядит на меня.
- Молодой человек, как вы думаете, пойти мне с ним или нет?
- Скажи ей, чтобы пошла, - советует Викулин приятель.
- А куда?
Девушка удивлена.
- Дима, куда ты меня зовешь?
- Домой.
- К тебе?!
- Да.
- Дима, там такой срач!
- Сардельки возьмите!!
Я поднимаюсь.
- Вику-уля... - слышится за моей спиной.
- Ой, Димка, какая ты сволочь...
В компанию странных парней вклинился старичок.
- Ребята, вот скажите мне честно, вы - голубые?
- Не-ет! - почти хором.
- Ну, это я так... Вы только не обижайтесь. Не спится...
- Мальчика ищете?
- Ни-ког-да. Просто шел... я тут рядом живу... смотрю, вы сидите.
- И что?
- И зашел.
- Он тут часто бывает, - шепчет сосед, прикорнувший было на столике.
- Я думал, вы спите.
- Я никогда не сплю.
- Почему?
- Я ночной человек. Угостите пивом?
Часы показывают четверть второго. Плюс двадцать два по Цельсию. Становится душно.
- Гроза собирается, - он садится поближе. - Вы любите грозы?
- Наверно...
- А я не люблю. Мне страшно. Будем знакомы? Вадим.
- Сергей.
- Хорошо. И сигаретку мне дайте. North Star? Ну, хуй с ним. Сойдет.
Появляется мальчик. И тут же оживляются девушки:
- Андрейка, топай сюда! Кушать будешь?
- Давай.
- У него родителей нету, - шепчет Вадим. - Сирота. Только бабка-алкоголичка. А эти две рядом с ним - проститутки.
- Ты-то откуда знаешь?
- Я умный.
И действительно начинается дождь.
Сначала постукивает по крыше, как бы примериваясь, решая: хлынуть или еще подождать? Но - ударяет гром. И уже ни о чем не думая, ливень падает с неба на землю. Вадим закрывает глаза. Разговоры смолкают. Мы смотрим, как у нашей веранды образуются стены. Живые летящие стены.
Мы отрезаны ливнем. Мы больше не существуем. Размыты. Растаяли. Мы даже не видим, как крутится возле часов светящийся шарик.
* * *
- Нет, - говорит она.
- Что?
- Цивилизация не умирает. Посмотри вокруг. Никого?
- Никого.
- Подожди меня. Я схожу пописать.
Нирвана
Сопротивляться глупо и бесполезно, когда три жлоба прижимают к стене.
Да еще эти сумерки. Так нежданно свалились на город, что удивленные граждане долго озирались по сторонам, пытаясь понять, а был ли день-то, или его и не было.
В сумерках по садам и паркам шастают серые кошки. В сумерках зажигаются фонари, но дают слишком мало света. Еще открыты кафе, магазины, но народ присмирел, придавленный нахлынувшей серостью.
Чем ближе к ночи, тем более темными становятся люди.
А мы как раз приближались к ночи. В длинной подворотне она уже наступила. День померк. Только искры вспыхивали в глазах, когда кулак попадал по носу. Но искрам не осветить пространство. Искры - как далекие небесные звезды. Что толку их видеть над головой, когда под ногами не разберешь дороги?
"Сука!" - думал первый из нападавших. "Блядство!" - думал второй. Третий вовсе не думал. Он был похож на машину, мерно и гулко вбивавшую в землю сваи. Ему было очень легко. Ни эмоций, ни мыслей...
- Знаешь, что это? - спросил он как-то.
- Нет, - ответил приятель.
- А я знаю точно.
- И что?
- Нирвана.
Он погружался в нирвану. Всякий раз, когда бил.
И вот что действительно странно: в спортивном зале нирваны не было. То есть он колотил бесконечно по груше, пытаясь вызвать отлив, когда мысли медленно отступают, эмоции растворяются в воздухе, и пустота наполняет тело. Тело превращается в пух. Его больше нет. Не видно, не слышно. Даже стук сердца и собственное дыхание больше не производят звука.
Но с грушей так невозможно.
Нужно чувствовать плоть. Чужую. Слышать крик, нюхать пот и страх... Тогда в сознании запускаются странные механизмы, и мозг вырубается, как гаснет лампа в подъезде. Вспышка. Мерцание (на короткое время)... Тишина. Темнота. И - свет пустоты.
Как будто взбираешься по невидимой лестнице. Взлетаешь над миром, над городом, над собой и над вечностью...
И они ушли. Серые кошки - в серую изморось вечера.
...Я лежал и не чувствовал тела. Впервые за много лет - ни мыслей, ни даже эмоций. Только теплая кровь на губах. Только ветер, приносящий прохладу. И воздух.
Я растворялся в воздухе, восходил по невидимой лестнице. Над миром, над городом, над собой и над вечностью.
Игра в города
Я наблюдал за миром откуда-то сверху. С белого, пушистого облака. Так, сидел, покуривая Gitanes, и глядел на жизнь. Подо мной чирикали птицы. Надо мной самолеты звучными голосами трубили хвалу небесам. Солнце, отражаясь в капельках пара, выбрасывало в пространство миллионы солнечных зайчиков.
А ночью добрейшие ангелы (ангелихи, по большей части) приносили в ладонях божественный сок, украденный из бочек Всевышнего. И резвились они, танцевали, ступая легчайшими ножками по легчайшим коврам облаков. Я пил, смакуя, нектар, а когда напивался до чертиков, тоже пускался в танец. Усталые, но веселые падали мы в перину и до утра, до восхода солнца занимались любовью.
Утром, поспав немного, я снова садился на край, затягивался Gitanes'ом, думал о вечном и наблюдал за происходящим внизу.
- Подвинься, - сказал он небрежно.
- Какого черта?! - хотел возмутиться я. Однако глаза его излучали такую невинность, губы так нежно играли с улыбкой, что ваш покорный слуга послушно подвинул задницу.
- Ты что здесь делаешь?
- Я?
- Вообще-то дурная манера - отвечать на вопрос вопросом.
- Да? Спасибо. Не знал.
- Допустим. Впрочем, я не сержусь.
- И то хорошо.
- Так что ты здесь делаешь?
- Наблюдаю за жизнью и думаю.
- Много надумал.
- Порядочно.
- И где они?
- Кто?
- Мысли.
- ...
- Ну мысли, которые ты производишь, где они?
- Здесь, - я стукнул пальцем по голове.
- Тогда их не так уж и много.
Мы помолчали. Я в возмущении не находил ответа, он же болтал ногами и насвистывал арию Риголетто.
Потом встрепенулся. Посмотрел на меня. Расплылся в улыбке. Засмущался. Потупил взор. Провел указательным пальцем по левой моей ноге...
- Давай чем-нибудь займемся?
- Чем? - выдохнул я.
- Например... - опять улыбнулся. Приподнял глаза. Опустил. - Например, в города поиграем.
- Начинай, - я закашлялся.
- Рио-Гранде.
- Ереван.
- Нью-Йорк.
- Кострома.
- Анкара.
- Алупка.
- Арканзас.
- Есть такой город?
- Есть.
- Я думал...
- Это столица одноименного штата.
- Саратов.
- Вашингтон.
- Нюренгри.
- Иллинополис.
- Самарканд.
(Да, я забыл сказать. Разумеется, оба мы были раздеты (на облаках трусы не нужны), и мой незнакомец выглядел превосходно!)
- Детройт, - он подвинулся ближе.
- Тбилиси, - я отодвинулся дальше.
- Индиана, - он подвинулся ближе.
- Такого города нет! - я отодвинулся дальше.
- Ты что, бывал в Штатах? - он подвинулся ближе.
- Не был, - я отодвинулся дальше. - Но знаю.
- А я знаю, чего ты хочешь.
- Чего?
- Оттрахать.
- Кого?
- Меня.
- Нет!
- Да...
- Нет!!
- Да.
- Нет.
- Да-а...
- Не-ет...
- Да!
И мы... и я... даже толком не знаю... как сказать... в общем... это...
Теперь мы прописаны в Озерках. В крупнопанельном доме. У моего... дурная привычка - оставлять башмаки у двери. Всякий раз, когда я вхожу, натыкаюсь на дрянные штиблеты. Когда-нибудь я их выкину. В мусоропровод.
В сторону Летнего сада
Мы шли от Аничкова моста к Летнему саду. Висячие фонари над проезжей частью едва качались, и желтые полукружья на зданиях двигались вместе с ними.
Андрюха болтал, как всегда, о родине и свободе. Эти темы порядком мне надоели, однако переключить Андрея на что-нибудь более близкое к жизни не удавалось.
- Что есть свобода? Всего лишь осознанная необходимость. И чем лучше она осознана, тем свободнее человек. Нет, я не спорю с Бердяевым: предустановленная свобода где-то должна быть, иначе и никакой другой свободы бы не было. Но мы-то живем в другом измерении. Ты пойми главное: свобода возможна только в рамках системы. А вне системы она ничто. Так вот надо сначала создать систему, чтобы потом говорить о свободе. Это парадокс, но он справедлив. Прежде, чем дать людям волю, надо сначала ее ограничить. И ограничить ее кардинально, иначе человек ничего не познает. Как это сделать? Просто. Именно для того и придумана диктатура. Диктатура учит людей свободе. В этом ее глубинный смысл.
На другой стороне Фонтанки появились два гражданина.
- Диктатура - не цель, а всего лишь средство. Не надо думать, что мы хотим власти. Мы хотим только системы.
Один был высокий и, кажется, длинноволосый. Другой - поменьше и шире.
- Что нам предлагают взамен? Демократию? Но это же не система. Демократия - несколько разных систем, нанизанных одна на другую. Эти системы кое-как скреплены, но в местах скрепления всегда возникают сбои. И в конце концов все летит к черту. Не может существовать либерализм одновременно с социальной защитой. Тут - либо-либо. Вместе нельзя.
Двое остановились у парапета.
- Не могут одновременно существовать свободные выборы и проведение в жизнь жестких законов.
Высокий зажег сигарету. Маленький рассматривал воду.
- Что ты остановился? А? Ну ладно, давай постоим. Ты понимаешь, о чем я толкую? Нельзя неподготовленным людям разрешать жить в демократическом обществе. Тут сразу начинается популизм, преступность и прочая ерунда. Людей надо подготовить к свободе.
Высокий затянулся, выдохнул, глянул на нас. И начал тихим речитативом: "На-зем-ле ве-есь род людской...".
Андрей вздрогнул и замолчал.
"...Чтит один кумир священный, он царит над всей вселенной, тот кумир - телец златой!".
- Что это? - прошептал Андрей.
"В умилении сердечном прославляя истукан, люди разных каст и стран пляшут в круге бесконечном, окружая пьедестал, окружая пьедестал!".
Я чувствовал, что Андрюха дрожит.
"Сатана там правит бал, там правит бал! Сатана там правит бал, там правит бал!". Маленький подпрыгнул и взвизгнул. И теперь они вместе допевали припев: "Сатана там правит бал, там правит бал! Там правит бал! Сатана там правит бал, там правит бал! Там пра-авит бал!".
Наступило мгновение тишины. Высокий опять затянулся и выпустил дым изо рта. "Этот идол золотой волю неба презирает, насмехаясь, изменяет он небес закон святой! В угожденье богу злата край на край встает войной; и людская кровь рекой по клинку течет булата! Люди гибнут за металл, люди гибнут за металл! Сатана ликует там, ликует там! Сатана ликует там, ликует там! Сатана там правит бал, там правит бал! Там правит бал! Сатана там правит бал, там правит ба-а-ал! Там пра-а-авит бал!".
"Ха-ха-ха-ха-ха!" - оперным басом загоготал высокий. А маленький, зажав два пальца во рту, свистнул звенящим свистом...
И мы помчались. Дальше, дальше, дальше - в строну Летнего сада. И долго еще не могли отдышаться. Даже когда перешли на шаг.
- Ты знаешь, я иногда думаю, что Бога нет, - тихо сказал Андрей. - Совсем нет. И не было никогда. Правда.
Большая Зима
В этом доме никто не жил. То есть в нем жили мы, но кроме нас - никого. Ни домовых, ни мышей. Правда, изредка залетали шмели. Они вили гнезда между старыми бревнами, рожали детей. Иногда жужжали. И это было приятно.
Дом пропах старым деревом. Мхом и пылью, летевшей с дороги. И старой соломой, набитой в старые тюфяки. Анна говорила, что в доме водятся привидения. Но они не водились.
Еще, говорила Анна, бывший хозяин дома убил жену и закопал останки в подвале. Еще, говорила Анна, каждое полнолуние жена поднимается из подвала, идет по скрипучей лестнице и стучится, и просится на свободу.
Не знаю. Я ничего не слышал. Правда, и спал я крепко - без сновидений.
В подвале хранилась брага и соленые огурцы. На чердаке Валентина развесила травы. (Я собирал для нее мать-и-мачеху, чистотел, подорожник, ромашку, особый голубоватый мох и серый лишайник.) И здесь же были кусочки смолы, аккуратно соскребанные с деревьев, сухие травяные клопы, водные лилии, листья кувшинки, осока, папоротник, грибы. И здесь же сушилась рыба.
Вообще чердак предназначался для Валентины. Она лежала там в гамаке, вдыхала запахи трав и пыли, читала старые книги, курила, наблюдая как дым клубится между стрелами света. Иногда Валентина плясала между листами газет, на которых разложены травы, между веревками и шнурами, на которых развешаны травы, у древних шкафов, где по полкам разложены травы...
Ночами Валентина забиралась на крышу. Она садилась возле трубы и смотрела в небо. Что она видела, я не знаю - в небе над нашим домом никогда не горели звезды. Только Луна стыла в черном провале. Она всходила избело-белая, потом желтела, к утру краснела и перед восходом Солнца закатывалась пепельно-серая.
Анна считала, что Валентина - колдунья. "Она тебя превратит в лягушку", - говорила мне Анна. "В царевну?". - "Дурак!". И Анна смолкала.
Так продолжалось несколько лет. Раз в неделю на "Москвиче" я ездил в сельпо за продуктами. Летом - рыбачил, пропалывал огород, ходил за грибами. Зимой я вставал на лыжи, весной и осенью надевал сапоги. К Новому году - разукрашивал елку.
Иногда я поднимался наверх. Я брал с собой бутыль самогона, огурцов, картошки, прочей закуски, и мы с Валентиной пили и ели, и праздновали. Бог знает, что.
Иногда Валентина спускалась вниз, набирала воды во флягу, просила нарвать ей цветов мать-и-мачехи, Ивана Купала, стеблей тимофеевки... За это она платила собой. Мы ложились в постель и молча - до восхода - занимались любовью.
Так продолжалось несколько лет. А потом настала Большая Зима. Однажды в июле повалил снег и больше не прекращался. Он засыпал наш дом, засыпал дорогу, лег на траву, на листья. Он шел и шел - белый, холодный, тихий.
И тогда из соседней деревни явились люди с топорами и ружьями. Они сказали, что все это - Валентина. Она наколдовала им Зиму. Она заволокла небо тучами. Она превратила воду в снежинки.
Люди поднялись на чердак, но там было пусто. Ни самой Валентины, ни трав, ни грибов, ни рыбы. "Я тебе говорила! - сказала Анна. - Я тебя предупреждала!". Но все было без толку.
Наш дом я поджег сам. Облил бензином и чиркнул спичкой. Мы встали рядом и долго смотрели, как он полыхает. И Анна спросила: "Теперь ты полюбишь меня?". А с небес падал снег.
Внизу плескалась вода
- Ну вот мы и встретились.
- Да.
- Что будем делать?
- Пойдем погуляем.
- Зачем?
- Не знаю. Так, для разминки.
- Ты двести лет разминался!
- Тогда?..
- Постоим.
- Постоим.
Плескалась вода. Было сыро.
- Я думал...
- О чем?
- Что будет как-то иначе.
- Как?
- Ну, не знаю. Мы столько не виделись...
- Двести... Нет, двести двадцать четыре года. Если быть точным.
- Да.
- И?
- Я думал...
- Поменьше думай.
Стало прохладно. Все-таки лето кончилось. Никак не могу привыкнуть, что лето здесь кончается в августе.