На следующий день Герсаныч проснулся сразу, без долгой мучительной борьбы со сном. Во всем теле ощущалось удивительное блаженство и свежесть. Вчера он никак не мог уснуть из-за изматывающего кашля и впал в забытье только за полночь. Теперь же он чувствовал себя как Иисус Христос после Воскресения. Но едва он проснулся, как тут же им овладели мысли, посещавшие его в последнее время каждое утро: вот, минул еще один день, еще один день настал. Как он пройдет? так же бесплодно, как и предыдущий? Вечером у Герсаныча не было сил об этом думать. Днем он был занят, и такие мысли его тоже не посещали. Но утром... Эти проклятые мысли о быстротечности времени отравляли ему каждое утро. "Какой сегодня день? Суббота". - Сам себя спрашивал и отвечал Герсаныч. - "Что было вчера? Поздравляли Виктора Александровича, потом с Еленой на остановке... Да ведь она должна сегодня приехать! Но... ничего, ничего, молчание. Время еще есть, можно не торопиться." Герсаныч стал не спеша одеваться.
Умываясь, завтракая, Герсаныч думал об Елене. Его поражало в ней то, что, несмотря на свою красоту, она не кичилась ею и не кокетничала. Но в то же время она не производила впечатление наивной, не понимающей, что она из себя представляет. Герсанычу казалось, что она себя оценивала правильно, но несмотря на это была удивительно спокойна. По-видимому, ей наскучило всеобщее внимание. Придя к такому мнению, Герсаныч допил кофе, быстро убрался и сел работать. После смерти жены Герсаныч, оставшись один, полностью расписал свою жизнь если не по минутам, то по часам уж точно. Он распределил, сколько времени следовало оставить на научную работу, сколько - на работу в саду или по дому, сколько на получение информации, сколько на отдых. Он находился под влиянием идей биолога Любищева. К тому же жить ему, как он считал, оставалось немного, и он, ожидая, что скоро отправится вслед за женой, старался успеть завершить начатое, реализовать свои замыслы. Но по мере того как одни замыслы воплощались, возникали другие, и этому не было конца. Восходя в процессе работы на очередную высоту, Герсанычу открывались новые перспективы, о которых он и не подозревал.
Научная жизнь в институте на его глазах разваливалась. Одни сотрудники уходили совсем, другие переходили в преподаватели. Но Герсаныч верил, что уйдут не все. Останутся те, для которых, как и для него, научный поиск был делом всей жизни. Герсаныч свысока смотрел на суету окружающих его людей, стремящихся любой ценой успеть обогатиться. В то время как страну охватило безумие, он палец о палец не ударил, чтобы что-то сделать, заработать еще и еще. Месяц назад он купил льготный для пенсионеров абонемент и ходил по утрам в бассейн в "Лужники". То, что он там видел, могло служить живой иллюстрацией к бессмертному дантовскому творению: по дорожке в одном направлении шла бесконечная вереница людей налегке, в обратном - в нагруженном состоянии, таща за собой тележки, волоча сумки, до отказа наполненные коробками, упаковками, пачками и т.д. И все они были серьезны, сознавая, что заняты "важным делом". Ни тени сомнения не было у них на лицах в целесообразности избранной ими деятельности. Коробки лопались, тележки опрокидывались, люди терпеливо упаковывали, поднимали и продолжали путь, волоча за собой, как ишаки, свой груз. Рядом на травке совершали разминку пенсионеры из группы ОФП. И люди с тележками смотрели на них как на ненормальных. Россия тяжело, мучительно, болезненно переходила к рынку. Как должно быть больно общество, позволявшее, допускавшее такие унижения человеческого достоинства!
"Два сонмища шагали, рать на рать,
Толкая грудью грузы с воплем вечным...
Все те, кого здесь видит взгляд,
Умом настолько в жизни были кривы,
Что в меру не умели делать трат...
На них такая грязь от жизни гадкой,
Что разуму обличье их темно."
"Впрочем, - подумал Герсаныч, - возможно, им жить не на что. А может, они по вечерам стихи пишут. Не суди и не судим будешь... Тем не менее, лучше жить без колбасы, чем так унижаться," - заключил он.
"Кто недостойно тратил и копил,
Лишен блаженств и занят этой бучей..."
Однако, надо было приниматься за работу. С Герсанычем такое случалось часто: прежде, чем он брал себя в руки и сосредоточивался, его мысль блуждала в областях, весьма далеких от науки.
На улице пошел дождь. Он начался как-то незаметно: вначале капли падали по отдельности, словно не решив для себя, стоит ли продолжать; потом забарабанили по железной крыше сильнее, и Герсаныч вспомнил, что крышу надо ремонтировать, и мысли его были рады опять отправиться путешествовать неизвестно куда, но Герсаныч, взяв себя в руки, сконцентрировался на статье. Из редакции одного из научных журналов ему вернули статью для исправления. Герсаныч вначале расстроился. Ему больше нравилось, когда статьи проходили в печать "на ура", без замечаний рецензента. Вдумавшись в замечания по этой статье, он понял, что предстоит большая работа по переделке. Взявшись за эту работу, он увлекся и сейчас был благодарен рецензенту за то, что на многое открыл ему глаза. В ходе работы Герсанычу стали являться все новые и новые мысли. Он брал книги, журналы, делал из них выписки, проводил расчеты. Вокруг него на стульях, на столе росла гора раскрытой литературы. Этот "беспорядок" в свою очередь вдохновлял Герсаныча. Давно ему так хорошо не работалось. Повторится ли такое еще когда-нибудь? У Герсаныча были дела и в саду, и ему хотелось, чтобы дождь кончился, и не хотелось расставаться с этим сладостным чувством творчества. Чувство радости творчества стало таким сильным, что Герсаныч уже не мог писать и положил ручку. Дождь заканчивался; по небу бежали обрывки серых облаков. Кое-где уже проглядывала синева.
Внезапно скрипнула калитка, послышались шаги по дорожке, ведущей к дому. Герсаныч поспешил к входной двери: это была Елена. Герсаныч, после того как Елена уехала с Виктором Александровичем, подумал, что она про него забудет, и стал себя настраивать на то, что она не приедет. Он всегда так делал, когда боялся, что что-то желаемое не состоится. Он как бы готовил себя к отрицательному исходу. Но Елена приехала, и сразу же все обиды на нее, которые он тщательно сам от себя прятал, исчезли.
- Как вы вчера, не промокли? - спросила Елена, складывая свой зонтик и входя в дом.
Герсанычу показалось, что в ее голосе звучали нотки заботы и участия, что это было не просто дань вежливости. Ему это было приятно, и он забыл, как еще недавно на пустынной вечерней улице он сомневался в ее искренности. Вышло солнце, и один из его лучей проник в прихожую, как бы подтверждая, что Елена - замечательная девушка и что, вообще, жизнь - неплохая штука.
- Вы живете на даче постоянно? - спросила Елена, чтобы начать разговор. Она знала, что Герсаныч на зиму переезжает в Москву, знала по рассказам других сотрудников, как ей казалось, про него все. Но она также знала, что, как книга хорошего писателя гораздо интереснее того, что о ней пишут, так и человек, не каждый, конечно, гораздо интереснее того, что о нем рассказывают. А Герсаныч ее интересовал. Ей казалось, что внутри него заключен целый мир, пока еще закрытый для нее. В основе ее интереса к Герсанычу была не любовь, не дружба. Хотя она и не хотела себе признаться в потребительском к нему отношении, но это было так. Она стремилась не только открыть для себя этот мир, но и воспользоваться им. Еще была жалость, и эта жалость придавала ее отношению к Герсанычу человеческий характер. Герсаныч это почувствовал и был ей за это благодарен. Правда, у него не было потребности в исследовании под микроскопом своих чувств к Елене. Ему было хорошо с ней, и этого ему было достаточно.
- С тех пор как умерла моя Любочка, я стал больше жить здесь. Меня сильнее стало тянуть к природе, чем к людям. Я здесь душой отдыхаю. Я вам покажу еще мой сад. Растения - живые существа, только говорить они не могут как люди и передвигаться - как животные. - После долгого молчания Герсаныч торопился выговориться. На работе он был среди людей, но по сути и на работе он был так же одинок, как и дома. Несмотря на его любовь и стремление к одиночеству, в нем, как и в каждом человеке, жила потребность высказаться, и не первому встречному, а родственной душе.
- У вас дети есть? - осторожно спросила Елена, боясь затронуть больную тему.
- У меня есть сыновья, есть и внук, но они живут в другом городе, и видимся мы не так часто, как хотелось. А детей я люблю. Здесь недалеко живет один мой знакомый мальчик. Сейчас он перешел в третий класс. В прошлом году он очень привязался ко мне, и это, несмотря на мою любовь к детям, тогда меня даже испугало. Не всегда возникает желание видеть кого-либо возле себя постоянно. Сейчас мой маленький знакомый на неделю уехал, и мне стало грустно. Часто мы боимся связывать свою жизнь с человеком, который покушается на наше время, но когда он исчезает, когда его рядом нет и вроде бы уже ничто не должно нас беспокоить, вдруг выясняется, что не так уж жизнь без него хороша, что его как раз нам и не хватает. Уже в возрасте Игоря (так зовут моего мальчика) люди обладают такими чертами, такими особенностями характера, которые делают их непохожими друг на друга. Как же тогда должны отличаться друг от друга взрослые! И если они иногда все на одно лицо, то это лишь характеризует нас, нашу слепоту и нежелание видеть что-либо вокруг себя. - Герсаныч, разгорячившись, принялся ходить из угла в угол. Елена сидела в кресле-качалке и, слегка покачиваясь, не отрываясь, смотрела на него.
- Меня удивляет серьезность этого мальчика, - продолжал Герсаныч. - Конечно, он ребенок, и многие вещи, о которых он говорит, вызывают улыбку. Возможно, это оттого, что он слишком много времени проводит среди взрослых. Мне запомнился один наш разговор. Как-то мы с ним проходили мимо девочек, и он отозвался о них неодобрительно. На мою попытку выяснить причину этого он сказал: "Они ко мне плохо относятся, я некрасивый." На вопрос, почему он так думает, последовал ответ: "Я посмотрел в зеркало". Все это было сказано очень серьезно, но в словах его не чувствовалось длительных переживаний, и через пять минут он забыл о нашем разговоре. Что мне оставалось ему ответить? Я сказал: "Пока люди маленькие, они все красивые..." Я вас еще не утомил?
- Да нет, что вы! - ответила взволнованно Елена. - Я тоже люблю маленьких. Они такие хорошие. У некоторых моих подруг уже есть дети. Я думаю, и у меня когда-нибудь они будут... В прошлом году со мной произошел странный случай. Я ехала в метро. Я не заметила, когда появился этот мальчик. Он был очень маленький, со школьным рюкзачком за плечами, и я подумала, что он учится в первом классе. Стояла поздняя осень. Было еще тепло, но на мальчике была надета шапка-ушанка с опущенными ушами, что придавало ему вид трогательный. Он сразу же выбрал себе место у неоткрывающейся двери и, пока поезд шел по улице, смотрел в окно. Вот поезд вошел в туннель, но мальчик продолжал, не отрываясь, смотреть в окно, теперь уже на несущиеся с огромной скоростью назад стены. О чем он думал в это время? О друге, с которым, может быть, поссорился полчаса назад? О том, что сегодня можно не делать уроки (это была пятница), побольше погулять и попозже лечь спать? О том, что завтра он будет с мамой и папой вместе целый день? Это осталось для меня за семью замками.
- Да, проникнуть в мир детской души в тысячу раз сложнее, чем в душу взрослого человека, - заметил Герсаныч.
- Пока меня одолевали эти мысли, - продолжала Елена, - мальчик достал что-то из кармана и стал рассматривать. Это оказалось несколько жетонов, которые он наменял в метро. Для него они казались целым сокровищем... Я больше не могла выносить поток чувств, обрушившихся на меня. Мне захотелось выйти на первой же станции, чтобы прийти в себя и обдумать, что же со мной произошло. Но в тот же момент я поняла, что не смогла бы этого сделать. Я не могла покинуть ни мужчину напротив, ни девушку, стоявшую рядом, ни мальчика, по-прежнему смотревшего в окно. За десять минут все они стали мне близки и дороги... Перед очередной станцией, когда поезд стал замедлять ход, мальчик подошел к выходу. Двери открылись, и толпа устремилась наружу. В это мгновение я забыла обо всем. Я ринулась за ним. Чего я хотела тогда, чего ждала - не знаю. Но мальчик исчез так же неожиданно, как и появился. В тот же момент я поняла, что он со мной, он во мне, быть может, до конца моих дней. Я поднялась по эскалатору, села на скамейку и долго сидела ни о чем не думая, смотря на поток спешащих людей. Как приятно было никуда не спешить, ни о чем не думать.
Елена раскраснелась, золотистая прядь волос упала ей на лоб. В последние минуты голос ее дрожал, и видно было, что это "происшествие" глубоко запало ей в душу.
- Я и не знал, что вы такая... - единственное, что мог сказать Герсаныч. Он не стал анализировать смысл происшедшего с Еленой ни вслух, ни про себя. Сердцем он понял, что она хотела сказать. Он также почувствовал, что эта удивительная девушка способна понять многое из того, что накопилось у него на душе.
- Пойдемте в сад, - предложил он. - Погода хорошая, что сидеть дома.
В саду он обошел с Еленой каждое деревце, каждый кустик, любовно рассказывая их историю: откуда появилось, чем замечательно то или иное растение.
- Я, когда приезжаю на дачу, всякий раз в первую очередь делаю такой обход. Сейчас для меня это одно из главнейших удовольствий. Когда живешь здесь постоянно, то изменений не видишь, а когда приезжаешь, смотришь: тут распустился цветок, там кустик пустил новый побег - и на душе становится радостно. Я немного занимаюсь и огородничеством. Из овощей меня больше всего привлекают огурцы. Это ведь чудо, когда через неделю - две после появления женского цветка на растении уже висят плоды. Казалось бы - откуда, из чего? И я обратил внимание, что научные мои замыслы, идеи надо реализовывать или хотя бы записывать. Они как огурцы: если огурец не сорвешь, новый расти не будет...
Елена рассмеялась.
- Вы, мне кажется, помешались на огурцах, - сказала она.
- А написание статьи из кусочков напоминает посадку огурцов рассадой. Если сажать семенами, то есть начинать писать с "нуля" - долго ждать результатов. Если включать слишком большие и законченные фрагменты, то будет то же, что и при посадке переросшей рассады. Так что огурцы помогают мне и в научной работе, вы не смейтесь.
- А вы доктор? - неожиданно спросила Елена.
- Нет, всего лишь кандидат. Вы, увидев у меня на голове лысину, подумали, что я доктор? Нет, бывают и кандидаты с лысиной. А почему я не доктор, могу вам рассказать. Один раз я уже пытался защитить докторскую. Все шло хорошо. Вдруг, когда выступал оппонент, ни с того ни с сего мне пришла в голову странная идея: я стащил со стены огнетушитель и облил с головы до ног председателя Ученого совета. В результате - полный провал. Все члены совета проголосовали против.
Елена недоуменно посмотрела на Герсаныча.
- Не может быть, вы шутите.
- Шучу, конечно же, шучу, но только наполовину. Это был сон. Но я воспринял его как некий знак. А если серьезно, то мне претит вся эта суета вокруг степеней, званий. Есть Наука, и если человек хочет, он ей занимается, а если не хочет, то гоняется за степенями и званиями. Только в последнее время трудно стало работать. Появилось множество дел, не связанных с наукой: реактивов нет, приборы вышли из строя, то отопления нет, то электроэнергию отключили. Я не был коммунистом и сейчас им не сочувствую. Но если бы Ленин был жив, он, придававший такое значение электрификации, упал бы в обморок от теперешней жизни. Электростанции в стране есть, линии электропередач тоже есть, слава богу, за семьдесят лет построили. А электричество в учебный институт не подают. Причем, и институт, и электросеть в ведении государства. Такое впечатление, что у некоторых левая рука не знает, что делает правая... Где ты, "лампочка Ильича"? Словом, после работы приходишь как выжатый лимон. Приходится постоянно быть в напряжении, чтобы работать в таких условиях, постоянно ждешь каких-то новых "сюрпризов". Иногда себя настраиваешь, что все можешь, можешь горы свернуть - и помогает. В такие минуты я чувствую в себе неиссякаемые силы, способность добраться до самых глубин, самой сути явлений. Это относится к любой науке: математике, физике, астрономии, химии, психологии, биологии, философии... Всем мне хочется заняться в такие минуты. Стоит только сделать вид энергичного человека, как и на самом деле становишься энергичным. Но иногда эти условия, эта неопределенность пугает, опускаются руки, ничего не хочется делать. С каждым годом мои знания растут. Но бывают дни, когда меня посещает чувство, что я ничего не знаю, ничего не понимаю, все мои стремления постигнуть сущность бесплодны. И лишь призвав на помощь разум, взвесив все объективно, я прихожу к выводу, что по сравнению с прошлыми годами я ушел далеко вперед. Но через некоторое время опять приходит чувство, что все бестолку. Я, конечно, понимаю, что это чувство очень важное, так как пока оно существует, ты будешь постоянно идти вперед. Но чтобы от своей "тупости" не пропало стремление к знаниям, необходимо иногда себе нравиться. Каждому человеку свойственен свой уровень осознания своей просвещенности, который не зависит от количества знаний в данный момент... Что же мы стоим? Давайте присядем... хотя бы на это бревно.
Усадив свою гостью и сев сам, Герсаныч продолжил:
- Очень много нетворческих, не дающих удовлетворения дел. Отсюда - падение интереса к работе. Приходится иногда себя заставлять идти на работу, заставлять себя что-то делать. В этой ситуации можно, конечно, с нетерпением ждать конца рабочего дня, если работается с трудом. Но преступно (и по отношению к себе, и по отношению к обществу) ждать этого в безделии, в благодушии. Необходимо эти рабочие часы наполнить как можно больше. Я не хочу думать о "заслуженном отдыхе". Надо попытаться еще что-то сделать в этой жизни. Работа - это борьба. Борьба - это способ существования на работе; борьба в самом широком смысле этого слова. Отправляясь на работу, необходимо это помнить. Иначе будешь обречен на уныние от несоответствия желаемого действительности.
- Да, я вас понимаю, - сказала Елена. - Для меня самые хорошие дни - это суббота и воскресенье и, в особенности, вечер пятницы, когда знаешь, что впереди два выходных дня.
- Что ты, Лена! - воскликнул Герсаныч, неожиданно перейдя на "ты". - Ведь так жить нельзя! Что же, остальные четыре дня плохие?
- Нет, и в тех днях есть хорошее - вечер, - сказала Елена.
- Но что же, другое время тех дней плохое? - не унимался Герсаныч.
- Есть и хорошее - обед, - сказала Елена. Этот спор, похожий на детскую игру, начинал ее забавлять.
- А остальное время? - спросил Герсаныч. - Надо выискивать крупицы хорошего: беседа с интересным человеком, удовлетворение от творческой работы, - и ими жить. Надо уметь видеть хорошее во всем. Надо жить творчеством, помнить о нем, даже если оно занимает меньшую долю во всей работе. В конце концов, надо думать о пользе, которую ты принесешь людям своим трудом...
Внезапно Герсаныч вскочил и стал к чему-то прислушиваться.
Елена вопросительно посмотрела на него.
- Слышите кряканье? Утки с пруда пришли. Надо их накормить.
- У вас еще и утки есть? - спросила Елена.
- Соседка на несколько дней уехала, поручив своих уток мне, - как бы оправдываясь, сказал Герсаныч. - Хотите, пойдемте со мной?
Елена с любопытством наблюдала, как Герсаныч вывалил из ведра бурду (хлеб, замешанный на какой-то темного цвета жидкости) в кормушку и как утки, вначале с недоверием крякавшие и сторонящиеся Елены, набросились на еду и принялись с жадностью ее заглатывать.
- Интересно наблюдать за животными, - сказал Герсаныч, смотря на суетящихся около кормушки птиц. - Утки боятся кур, постоянно отгоняющих их от еды. Сейчас уткам повезло, куры чем-то заняты и не обращают на них внимания.
Елена посмотрела в сторону, откуда доносилось кудахтанье: куры под предводительством петуха далеко от них щипали травку, и уткам ничто не препятствовало как следует поесть. Находившиеся рядом два петушка им не мешали, тем более, что они затеяли вдруг драться.
- Ну что, пошли обратно?
Идя по саду, Елена обратила внимание на какой-то маленький домик, которого она раньше не заметила.
- А это что такое? - спросила она у Герсаныча.
- Это я построил для себя, - со смущением ответил Герсаныч.
- Зачем же? - продолжала допытываться Елена. Она видела, что Герсаныч отчего-то засмущался, и хотела разобраться до конца. - Ведь у вас есть большой дом.
- Видите ли, - решился наконец Герсаныч, - я боюсь большого пространства, вернее чувствую себя в нем дискомфортно (простите за такое слово). Вот я и построил себе маленький домик, в нем есть стол, полки, лампа, книги, тетради, словом, все, что необходимо для работы. Я в нем иногда занимаюсь.
- Можно в него войти? - Не дожидаясь ответа, Елена дернула ручку двери.
- А тут довольно уютно, - сказала Елена, оглядывая скромную обстановку. - Даже кровать есть. Можно я прилягу? - И опять, не дожидаясь разрешения, Елена забралась на кровать.
Она несколько осмелела, освоилась, в ее разговоре с Герсанычем стали проглядывать нотки фамильярности. Герсаныч заметил это и с интересом ждал, что будет дальше. Он открыл окно, и струя свежего воздуха ворвалась в затхлую, сырую атмосферу комнатки. Рядом росла яблоня. Она только что отцвела, и ее ветви, покрытые молодыми листьями, казалось, только того и ждали, чтобы проникнуть внутрь.
- Как хорошо! - воскликнула Елена, улыбаясь и растягиваясь на кровати в полный рост.
Герсаныч присел рядом на стул.
- Вы любили кого-нибудь кроме своей жены? - спросила она.
- Вам, наверное, хотелось бы получить отрицательный ответ? - спросил Герсаныч. - Однажды, много лет назад я, тогда еще молодой, был на одной конференции. Вечером, после докладов, мы пошли гулять всей компанией. Случайно рядом со мной оказалась невысокая темноволосая девушка в пестром платьице. Она вдруг взяла меня под руку и с вдохновением, волнуясь, прочитала два удивительных стихотворения Цветаевой. Должен ли был я после этого полюбить ее, или хотя бы испытать к ней интерес, влечение?
- Что же было дальше? - с нетерпением спросила Елена.
- Пока я думал над этим, прошел день, потом еще один. Потом мы разъехались по разным городам, так и не обменявшись адресами. Если бы я захотел, я бы ее отыскал хоть на краю света. Теперь я остался один, но я и сейчас думаю, нужна ли она мне.
- Ну, если вы сомневаетесь, это не любовь, - сказала Елена разочарованно. - Скорее, это была возможность любви, мимо которой вы прошли.
- И наука, и искусство, и любовь требуют всего человека. Правда, наука требует всего человека, если хочешь чего-то достичь. Искусство же и любовь - это способы существования. Нельзя любить, нельзя заниматься художественным творчеством, всецело не отдавая себя. Возможно, в этом заключено противоречие, но ведь противоречия - это не выдумка человеческого ума, они реально существуют.
- Может любовь - это искусство, а искусство - это любовь? - робко вставила Елена.
- Не знаю. Может я и ошибаюсь; я ведь далек от искусства, - сказал Герсаныч. - Все же не это главное, - продолжил он. - Работа, любовь, семья и другие радости нашего существования закрывают от нас вечный вопрос - о смысле жизни. Это как льдины на поверхности океана: разные по форме и размеру, они занимают большую часть поверхности. Однако, между ними то там, то здесь видны прожилки черной воды, под которыми - бездна. Когда ни работа, ни любовь, ни семья не удовлетворяют, то пред нами встает со всей своей грозной неотвратимостью этот проклятый вопрос.
- Я бы к этому подошла по другому, - сказала Елена. - Работа, любовь, семья - это огромные валуны, между которыми торчат жалкие мох и лишайник, символизирующие бесплодность всяких там "вечных" вопросов.
- Что же, может вы и правы, - поспешно согласился Герсаныч.- Мне самому не нравится пессимистичность моей формулировки. Получается, что мы с помощью любви, семьи, работы как бы отгораживаемся от бесцельных, ненужных, опасных вопросов. Раньше я был весьма подвержен смене настроения, и меня очень интересовали причины этого. И лишь недавно я в этом разобрался. Мое настроение довольно тесно связано с пониманием смысла своей жизни. Если смысл вижу - настроение хорошее, если он от меня ускользает - настроение портится. Прав был Толстой, говоривший словами Левина: если смысла жизни не видишь, то зачем жить. Если я и жил, то надеялся, что отыщу этот смысл, а если отыщу, то построю свою жизнь в соответствии с ним. Помня о том, что есть эта проблема, можно понять многое. Например, мы любим своих детей, уделяем им много внимания. Но почему? Потому что один из смыслов жизни заключается в воспитании своего ребенка.
- Но что же получается, - возразила Елена, - мы посвящаем себя воспитанию своих детей, они - в свою очередь, своих и так далее до бесконечности.
- Вам не нравится "дурная бесконечность?" Не надо забывать, что так будет не всегда. Рано или поздно человек из этой цепи поколений посвятит себя больше служению человечеству, чем своим детям. И получится, что предыдущие поколения, жившие ради своих детей, жили не напрасно. Гении появляются не часто.
- Так в чем же смысл жизни, Герсаныч? - спросила Елена, еле сдерживая зевоту. Свежий воздух, мягкая кровать, ветви яблони, шелестевшие в открытом окне, действовали на нее неотразимо, и она боялась, что это плохо кончится. - В служении человечеству?
- Да, - ответил Герсаныч, - но таким образом, что будешь приносить наибольшую пользу. Отсюда и неудовлетворенность иногда своим местом в жизни. Вроде бы приносишь пользу и здесь, но чувствуешь, что это не твое, что в другом месте ты мог бы принести пользу большую. Поэтому я бы сказал, что смысл жизни - в выполнении своего предназначенья. Это очень демократичная формулировка. Не все люди с большими способностями, не все гении. Но если данный человек нашел себя и принес обществу наибольшую пользу, которую он мог принести, значит, он прожил свою жизнь не напрасно.
- Вы, Герсаныч, уникальный человек. Вокруг воровство, преступления, убийства, люди только и думают, как обогатиться, никто не думает о другом, а вы - о пользе обществу.
- Да, вы правы, но я так жить не могу. Я думаю, и вы так жить не сможете, и еще такие люди найдутся.
- Но есть ли смысл жизни вообще, ведь человек смертен.
- Нет, если взять человека отдельно. Но он живет в обществе; человек смертен, цивилизация бессмертна. Смысл жизни обретается в служении обществу, цивилизации.
- Все, что имеет начало, имеет и конец, - торжествующе, в предвкушении победы сказала Елена, - следовательно, и цивилизация смертна.
- Трудно с вами не согласиться, - сказал, улыбаясь, Герсаныч. - Все, что вы говорите, вполне разумно. Из ваших слов получается, что, так как цивилизация смертна, то смысла жизни нет?
Елена озадачено почесала голову. Она лишь хотела победы в споре. Что же касается смысла жизни, то сердцем она чувствовала, что он есть, поэтому ей было интересно, что же такое придумает Герсаныч, чтобы спасти положение.
- Трудно забегать так далеко в наше будущее. Не исключено существование объединения цивилизаций. Если погибнет одна, опыт ее не пропадет, а значит, не пропадет смысл существования и отдельной личности. И это можно продолжать до бесконечности. Отдельно взятое - конечно. Бесконечность не может быть конечной.
Елена облегчено вздохнула. Хотя она и проиграла, она была рада, что смысл есть, что можно продолжать жить, любить, радоваться, смеяться.
- Спасибо вам, Герсаныч. - Она приподнялась с кровати и чмокнула Герсаныча в щеку.
- А вот это лишнее, - проворчал Герсаныч и нахмурился. - Жизнь человека в обществе можно сравнить с жизнью клетки в организме, - продолжил он. - Как в организме каждая клетка должна выполнять свою роль, свою функцию, так и человек должен выполнять то, к чему он предназначен. Если одна из клеток не выполняет свое назначенье, то организм заболевает. Также и в обществе: если люди не выполняют своего предназначенья, если они вообще ничего не делают или занимаются деятельностью не той, к чему у них наибольшая способность, не той, которая принесет наибольшую пользу обществу, то такое общество больное и даже может погибнуть, если число таких людей велико. Например, призвание человека - наука, но он занимается торговлей, которая в данный момент приносит больше дохода. Вроде бы у него удовлетворение есть, так как он неплохо зарабатывает, но это - удовлетворение человека, дорвавшегося до колбасы.
- Но если человеку больше платят за торговлю, не значит ли, что обществу сейчас нужна именно торговля? - возразила Елена.
- Может быть, но это сиюминутные интересы общества, здоровое общество должно думать и о своем будущем. Поэтому, Леночка, жизнь свою надо строить так, чтобы не страшно было умирать, чтобы умирал с сознанием выполненного долга. Мы ведь смертны.
- Да, смерть страшна, - сказала Елена, - и я боюсь, что умирать все равно будет страшно, выполнил ты свой долг или нет.
- Смерть биологически оправдана. Но человек - существо не только биологическое, но и социальное. Человек - не только животное, не просто организм, но организм с развитым самосознанием, и он не принимает смерть. Если до появления человека в целесообразности смерти не было сомнений, то сейчас такие сомнения появились.
- Я бы сказала: не сомнения, а протест, - произнесла Елена, зевая.
- Что нам остается? Только слабое утешение в том, что не ты один обречен на смерть, что это было, есть и будет. Если бы вдруг выяснилось, что умереть должен ты один, а другие останутся и будут жить вечно - мучения были бы беспредельны. В свое время Октавиан Август говорил своим политическим противникам: "Ты должен умереть", - и этот приговор был равносилен приговору судьбы. Нам же это говорит сама судьба, и что же мы должны делать? Смириться!... Наша жизнь ассоциируется у меня с поездом, отправление которого - рождение, конечная станция - смерть. Скорость движения поезда - течение времени. Временами поезд двигается чересчур медленно, и ты мысленно его подгоняешь в предвкушении, а что там, за поворотом. Временами ты пытаешься затормозить движение, восклицая словами Фауста: "Остановись мгновение, ты прекрасно!" Однако поезд жизни неумолимо движется вперед. Чем ближе к конечной остановке, тем более ты хочешь затормозить движение, продлить свое путешествие. Или можно сравнить жизнь с плаваньем по реке: некоторые плывут, купаются, загорают, не думая, что впереди ужасный водопад - конец жизни. Другие помнят об этом и, пытаясь продлить время жизни, плывут против течения, но течение реки очень быстрое, и никому не удается его перебороть. Третьи пытаются что-то сделать и отправить плоды своего труда на берег. Берег - это бессмертие, но жизнь так устроена, что никто не может достичь берега, только результаты наших трудов...
Рассуждая о жизни и смерти, Герсаныч смотрел в окно на ветви яблони, покачивавшиеся, как бы соглашаясь с его мыслями, на кусочки синего неба, просвечивавшие сквозь зелень листьев, и это мудрое спокойствие дерева, бездонность голубого неба необычайно гармонировали с его настроением. Рассуждая вслух, он на время забыл о Елене, а вспомнив, посмотрел на нее и чрезвычайно удивился, увидев ее спящей. Елена лежала, согнув ноги в коленках и по-детски положив ладошки под щеку. Ее поза была так естественна, что напомнила Герсанычу кошек, уютно сворачивающихся клубочком где-нибудь на мягком диване. "Бедная девочка, - подумал Герсаныч.- Утомил я тебя своими разговорами". На душе у Герсаныча не было обиды, что Елена заснула на самом интересном, как ему казалось, месте. Он только попытался вспомнить, когда именно она заснула, чтобы понять, что она успела услышать, а что нет, но, так и не вспомнив, встал и осторожно закрыл за собой дверь...
Елена проспала около часа. За это время Герсаныч сварил обед, и когда она проснулась, все уже было готово.
- Что же вы меня не разбудили! Простите меня, у вас было так здорово. Я никогда не могла представить себе рай, но сейчас во сне, мне кажется, я в полной мере его ощутила.
- Расскажите же, как там? Если там хорошо, то, может, еще есть время заслужить прощение и повысить шансы попасть туда, - сказал, смеясь, Герсаныч.
После обеда Елена стала собираться. Герсаныч проводил ее до станции.
- Приезжайте ко мне еще. В московской квартире у меня растет лимон. Это моя гордость. Я вам обязательно должен показать его.
- Обязательно приеду. - Елена хотела было на прощание Герсаныча поцеловать, но вспомнив, как он болезненно прореагировал на ее поцелуй, передумала.
Подошла электричка. Через минуту, громыхая, она уже увозила Елену в Москву, прочь из райского уголка. Герсаныч за эти несколько часов привык к Елене, он почувствовал в себе даже некоторые права на нее. Но как только он осознал в себе эту мысль, он тут же ее прогнал и стал думать о другом. Однако воспоминания о встрече настойчиво врывались в его сознание. Как тяжело встречать человека, узнать, полюбить его и тут же его терять, если и не навсегда, то, может быть, надолго. Одни это не осознают, другие понимают; одни чувствуют это слабее, другие сильнее, но свойственно это каждому человеку. Это чувство встречи и потери всегда необычайно сильно действовало на Герсаныча. За день он встречал, на работе, в метро, на улице, сотни людей и расставался с ними, чтобы никогда многих из них больше не увидеть. И это ощущение потери слабо, но непрерывно, на протяжении всего дня точило его душу.