В. Набоков известен как ниспровергатель литературных авторитетов, как русских писателей, так и зарубежных. Его оценки творчества ряда писателей честны и бескомпромиссны. Однако, как и всякий человек, он может ошибаться в таких оценках, они могут быть довольно субъективны. Наиболее близки Набокову из русских писателей Гоголь, Лев Толстой, Чехов. Но даже у них он находит недостатки, упущения, недочеты (см. "Лекции по русской литературе", http://www.alleng.ru/d/lit/lit59.htm). Как говорится, и на солнце бывают пятна. Творчества Пушкина и Лермонтова в своих лекциях он не касается, считая их предвестниками расцвета золотого века русской литературы. Произведения Тургенева и Горького в разборах Набокова выглядят далеко не лучшим образом. Но в наибольшей степени он обрушил свой полемический пыл на Достоевского, что, на наш взгляд, несправедливо и лишь свидетельствует о несовместимости эстетических концепций этих писателей. Остановимся на некоторых высказываниях Набокова, посвященных Достоевскому и его творчеству.
"Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей.... Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами". Непонятно, почему Набокову так хочется развенчать Достоевского. По-видимому, Набоков никак не мог понять причины такого успеха Федора Михайловича как в России, так и в остальном мире, и ему хотелось доказать читателям, что они ошибаются в оценке Достоевского, и доказать прежде всего самому себе.
"Когда мы говорим о сентименталистах - о Ричардсоне, Руссо, Достоевском, - мы имеем в виду неоправданное раздувание самых обычных чувств, автоматически вызывающее в читателе естественное сострадание. Достоевский так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов. Именно к сентиментализму восходит конфликт, который он так любил: поставить героя в унизительное положение и извлечь из него максимум сострадания".
"Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко. Мне претит, как его герои "через грех приходят ко Христу", или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского "совать Христа где надо и не надо". От себя хочется добавить: по-видимому, Набокову претит и сама идея Христа. Именно поэтому он никак не может понять Достоевского. "Точно так же, как меня оставляет равнодушным музыка, к моему сожалению, я равнодушен к Достоевскому-пророку". Единственно, в чем можно согласиться с Набоковым, это с его высокой оценкой "Двойника".
Набоков отмечает особенности художественного видения Достоевского: "Внимательно изучив любую его книгу, скажем, "Братья Карамазовы", вы заметите, что в ней отсутствуют описания природы, как и вообще все, что относится к чувственному восприятию. Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения. Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг. Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник". "Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашел своего пути и стал романистом. Роман "Братья Карамазовы" всегда казался мне невероятно разросшейся пьесой для нескольких исполнителей с точно рассчитанной обстановкой и реквизитом". Может, именно поэтому практически все основные произведения Достоевского либо экранизированы, либо по ним поставлены спектакли.
"Я бы хотел, чтобы вы оценили "Преступление и наказание" и "Записки из подполья" именно с этой точки зрения: перевешивает ли эстетическое наслаждение, которое вы испытываете, сопровождая Достоевского в его путешествиях вглубь больных душ, всегда ли оно перевешивает другие чувства - дрожь отвращения и нездоровый интерес к подробностям преступления? В других его романах равновесия между эстетическими достижениями и элементами уголовной хроники еще меньше".
Набоков отмечает, что в произведениях Достоевского представлен целый набор эпилептиков, маразматиков, истеричек и психопатов. Он пишет: "Сомнительно, можно ли всерьез говорить о "реализме" или "человеческом опыте" писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных". Но, несмотря на это, произведения Достоевского читаются, за перипетиями его героев читатели следят с неослабевающим вниманием и сочувствием. В чем же причина этого? Может быть в том, что все эти человеческие особенности чрезвычайно распространены, и читатели во многих героях Достоевского узнают самих себя или своих знакомых. Не описывает же Достоевский каких-то марсиан, особенности личности которых были бы нам совершенно чужды!
"Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются. В самом начале повествования мы встречаемся с совершенно сложившимися характерами, такими они и остаются, без особых перемен, как бы ни менялись обстоятельства. Например, в случае с Раскольниковым в "Преступлении и наказании" мы видим, как человек приходит к возможности гармонии с внешним миром, что, впрочем, проявляется только внешне, внутренне Раскольников мало меняется, а остальные герои Достоевского и того меньше. Единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига. Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения". Назвать вслед за Набоковым Достоевского автором детективных романов не поворачивается язык. "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" - это, прежде всего философские романы, а никак не детективные. Такая оценка творчества Достоевского свидетельствует, прежде всего, о том, что Набоков не понял и не оценил эти романы.
В разделе о романе "Идиот" Набоков пишет: "Здесь уместно было бы процитировать еще одно точнейшее замечание Мирского (Святополк-Мирский Дмитрий Петрович, см. http://ru.wikipedia.org/wiki/%C4%EC%E8%F2%F0%E8%E9_%CC%E8%F0%F1%EA%E8%E9): "Его христианство... очень сомнительного свойства.... Это более или менее поверхностное учение, которое опасно отождествлять с истинным христианством". Если к этому добавить, что он постоянно навязывает читателю свое толкование православия и, распутывая любой психологический или психопатический клубок, неизбежно приводит нас к Христу, вернее, к его собственному пониманию Христа и православия, мы лучше будем представлять, что нас раздражает в Достоевском-философе.... Однако сам сюжет построен искусно, интрига разворачивается с помощью многочисленных искусных приемов. Правда, иные из них, если сравнить с Толстым, больше смахивают на удары дубинкой вместо легкого касания перстами художника; впрочем, многие критики, возможно, не согласятся со мной".
"Мне уже приходилось говорить, что метод Достоевского в обращении со своими персонажами - метод драматургии. Представляя того или иного героя, он кратко описывает его внешность и затем почти никогда к ней не возвращается. Так же и в диалогах отсутствуют ремарки, которыми обычно пользуются другие авторы: указания на жест, взгляд или любую другую деталь, характеризующую обстановку. Чувствуется, что он не видит своих героев, что это просто куклы, замечательные, чарующие куклы, барахтающиеся в потоке авторских идей".
"Унижение человеческого достоинства - излюбленная тема Достоевского - годится скорее для фарса, а не драмы. Не обладая настоящим чувством юмора, Достоевский с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной. В переплетении фарсовой интриги с человеческой трагедией явно слышится иностранный акцент, что-то в ее сюжетных ходах отдает второсортным французским романом".
"Как всегда в романах Достоевского, перед нами торопливое и лихорадочное нагромождение слов с бесконечными повторениями, уходами в сторону - словесный каскад, от которого читатель испытывает потрясение после, к примеру, прозрачной и удивительно гармоничной прозы Лермонтова. Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники. И повторяю, не потому, что мир, им созданный, нереален, мир всякого художника нереален, но потому, что он создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр (чтобы стать шедевром). Действительно, в каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах, и хотя события у него - всего лишь события духовной жизни, а герои - ходячие идеи в обличье людей, их взаимосвязь и развитие этих событий приводятся в действие механическими приемами, характерными для примитивных и второстепенных романов конца 18-го и начала 19 в."
"Я хочу еще раз подчеркнуть, что Достоевский обладал скорее талантом драматурга, нежели романиста. Его романы представляют собой цепочку сцен, диалогов, массовок с участием чуть ли не всех персонажей - со множеством чисто театральных ухищрений, таких, как scfaire (кульминация, сцена, которую с нетерпением ждет зритель (франц.) - Прим. перев.), неожиданный гость, комедийная развязка и т. д. В качестве романов его книги рассыпаются на куски, в качестве пьес - они слишком длинны, композиционно рыхлы и несоразмерны".
Отмечая, что герои Достоевского - "ходячие идеи в обличье людей", Набоков, в конце концов, дает понять, за что же он не принимает творчество этого писателя. Весь конфликт можно свести к давно известному противоречию формы и содержания. Набоков, являющийся апологетом формы, стиля, языка писателя, пишет, например, следующее о творчестве Гоголя: "Его произведения, как и вся великая литература, - это феномен языка, а не идей". Преувеличивая одну сторону литературного произведения, он принижает другую. Однако, эти две стороны, содержание и форма, неразрывны. Идеи, как выражается Набоков, философия Достоевского - неотъемлемая часть его произведений, и, не принимая его идей, принижая их значение, Набоков не принимает и принижает все творчество великого русского писателя и мыслителя. Творчество Достоевского вызывает в нем раздражение. Изучая, комментируя его произведения, Набоков вооружается большим увеличительным стеклом, но в поле этого стекла попадаются исключительно недостатки, которых не лишен любой писатель, в том числе и любимые Набоковым Гоголь, Чехов, Л.Толстой.