Аннотация: Ещё одна встреча. Люди? Чучелом назвали и петь заставили
Глава 6
Со времени встречи с зубрами и заготовительных хлопот прошло уже четыре дня. Двинцов продолжал двигаться на юго-запад, стараясь делать как можно меньше остановок. Ноги, поначалу гудевшие, отказывающиеся идти после каждой ночёвки, пообвыклись, мышцы окрепли, подтянулись.
Мешок с мясом полегчал на четверть, как ни старался экономить. Вадим не раз пожалел, что не запасся зубриными жилами, решив тогда, что лук сделать всё равно не сумеет. Надо было хотя бы попробовать, ну, хоть не боевой, не охотничий, хотя бы какое-нибудь жалкое подобие, позволяющее с сотой попытки стрелой без наконечника подстрелить наглых пернатых, попадающихся по пути, непуганых, внимания на бредущего Двинцова практически не обращающих. Один вид тех же рябчиков вызывал обильное слюнотечение.
Еще через сутки упёрся в реку. Путь пересекала, к глубочайшему разочарованию, не жалкая лесная речушка-воробью-по-колено, а широкая, километра в полтора, спокойная водная полоса со всеми, полагающимися солидной реке причиндалами: камышами, да рогозом, обляпавшими берег, парой лесистых островков посредине, плеском по поверхности рыбьих хвостов, снующими чайками.
Не хватало одного, и очень для Вадима существенного: следов человека. Ни брёвен-топляков, ни ржавых железяк, ни автомобильных покрышек, ни нефтяных разводов на воде - ничего. До боли в глазах всматривался в противоположный берег: ни малейшего намёка на жильё не засёк. Лодок на реке и поставленных сетей тоже не заметил.
Двинцов знал твёрдо - издревле люди селились по берегам рек, по рекам ходили в гости, торговать, что было гораздо удобнее пробивания дорог сквозь лесные дебри. Следовательно, в каком бы мире он ни очутился (люди-то повсюду одинаковые, если только, упаси Бог, нет каких-нибудь дурацких запретов на передвижение по воде) всё равно ближайшее поселение надо искать у воды. Форсировать реку возможности не было, принимая во внимание невеликие плавательные способности Двинцова, тем более - в холодной еще воде, плюс нежелание расставаться с пожитками. Плота никакого Вадим без инструментов соорудить не мог. Оставалось самое простое - двинуть вдоль берега в любую сторону, плюнув на выбранное когда-то направление, и шагать до тех пор, пока не выйдет хоть к какой-нибудь деревушке.
Вадим решил остановиться у реки дня на два, попытаться наловить рыбы, да, в конце концов, просто передохнуть. Выбрал на прибрежной луговине местечко поудобнее, скинул с плеч "рюкзак", привычно уже натаскал сушняка, развёл костерок. Спустился к реке, надёргал рогоза. Нарвал черемши, обнаружение коей привело Двинцова в состояние почти неописуемой радости. Страстный любитель всего острого, Вадим все дни, прошедшие в блужданиях, страдал от отсутствия приправ не многим менее, чем от нехватки пищи, особенно после образования мясных запасов, по-совести признаться, уже начавших весьма неаппетитно припахивать. Оно и понятно, многого от копчёного мяса при отсутствии соли не потребуешь! За время пути можно, пожалуй, было разнообразить своё меню птичьими яйцами. Один раз даже, следя за трясогузкой, нашёл гнездо в дупле, забрался на дерево, но ограбить отчаянно-безысходно вопящую пичугу рука не поднялась, да и найденные пять белых, с серыми точками, яиц были уж слишком... гомеопатическими.
Решил заняться рыбалкой. С трудом, почти уже доломанным ножичком, срезал подходящий ивовый прут. Лесу собрался свить из шерстинок, надерганных из львиной шкуры. Возился долго, "прядун" из Двинцова получался хреновейший, волосины в единую нитку свиваться упорно не желали. Потом вспомнил, что от кого-то слыхал, что прочной нитки из шерсти любых кошачьих всё равно не получить. Стал свивать львиные шерстинки с коровьими. После многочасового пыхтения соорудил толстую мохнатую нитку длиной сантиметров семьдесят, решил попробовать на разрыв: под руками горе-леска поползла с удивительной лёгкостью, распадаясь сразу в сотне мест. Пришлось начинать всё сначала. За этим занятием Двинцов и встретил закат. Оторвал глаза от упрямых шерстинок, взглянул на заходящее солнце и застыл, заворожённый красотою представившегося зрелища.
Яркая, жёлтовато-красная монетка солнечного диска тихо опускалась вниз, к лесу на противоположном берегу реки. Облака внизу тянулись вдоль горизонта ровными, параллельными полосками, перекрывая собою светило в паре мест. Небо внизу было залито ярким оранжевым светом, проходили полосы красного, пурпурного, алого, карминного, нежно-лимонного, переходя одна в другую, смешиваясь с синькой облаков, прозрачно накладываясь на лазурь неба, окрашивая воду в причудливые тона всех разновидностей жёлтого, красного, зеленовато-серого, голубого, приобретая от воды неповторимый перламутровый отлив. Вода, отражая небесную игру красок, не копировала её бездумно, а, словно бы пропуская увиденное через свое, экспрессионистское воображение, смягчало краски до пастельных, дробила рябью волн на крапинки, перемежая густо с бликами волн, обогащая закатную палитру своими неповторимыми оттенками, кажется, не только отражая небо в себе, но и сама отражаясь в закатной выси. Даже лес, увлечённый общей для неба и воды игрой в художников, не вытерпев, включился в щедрое смешение красок и света, слившись почти с обступившими его стихиями, вобрав в себя и блики речной поверхности, и, притворяясь на несколько часов осенним, жёлтые, оранжевые, красные краски закатного небушка, соснами своими опровергая грубое клеймо "вечнозелёный", глупо приляпанное человечеством (как будто можно что-то в природе определить вот так - одним цветом), сам в то же время, щедро отдавая богатство своей сине-зелено-серо-коричневой палитры небу, солнцу, реке - всему белому свету.
Всё вокруг слилось в единое празднество, вечерний хоровод чистых, нежных, и, в то же время, ярких красок, плывущий под неслышную музыку тёплого, лёгкого ветерка, нежный плеск водных струй, приглушённые предсонные птичьи голоса, шелест листьев на берёзах и осинах, шум мерно раскачивающихся сосен, лиственниц, елей - музыку, ласково баюкающую на ночь землю, успокаивающе провожая ко сну всякого зверя, птицу, всякую мелкую букашку и, в то же время, осторожно, по матерински: "Вставайте, родные, ваш час пришёл.", будящую к жизни живность, мирно просопевшую весь день по своим домам, норам, просто под листочками и травинками в ожидании бархатной, сбрызнуто щедро искрами звёзд, нежной и тягучей, короткой летней ночи.
И казалось замершему Двинцову, что слушает он эту великую симфонию вместе со всем миром, со всем белым светом, может быть, впервые в жизни, без помех и чуждых звуков, присутствуя при величайшем концерте вселенной, слушает, внемлет с раскрытой настежь душой саму Музыку сотворения мира, которая, не встречая ни малейшего препятствия, втекает мерной струёй звуков и красок, подлинной цветомузыкой, сплетаясь с лёгкой увертюрой-ларго вечерних запахов, внутрь, сливаясь со слушателем своим в единое целое, творя его частью своей, возвращая слепоглухонемого ранее блудного сына своего в материнские, забытые, словно и не знаемые им никогда, объятия.
Двинцов стоял, потрясённый увиденным, услышанным, почуянным, понятым, смотрел почти не мигая, дыша глубоко, словно бы очищаясь с каждым вздохом от всего лишнего, грязного, какофоничного мирозданию. Он даже не сразу заметил, что в музыку закатной природы, прорвавшуюся внутрь к нему, вплетаясь в неё звонкими хрустальными лентами, входят иные голоса, голоса, исходящие от кого-то, обладающего тем, что зовётся человеческой способностью к пению, если можно назвать исключительно человеческой присутствие в мелодии речи, отдельных слов. И голоса эти, молодые, сильные и звонко-нежные, звучали совсем поблизости, чуть правее Вадима. Слова песни сливались в единый поток, но это были именно Слова. Двинцов медленно, будто боясь спугнуть кого, повернул голову вправо. На берегу, всего шагах в десяти от него, сидели кружком семеро светловолосых стройных девушек, одетых в лёгкие платья из какой-то полупрозрачной в лучах заходящего солнца, материи. Волосы их, роскошными волнами, распущенные по плечам и спинам, каскадами чёрного, русого, золотого, каштанового падая на груди, украшены были венками из цветов мать-и-мачехи, водорослей, одуванчиков, ещё каких-то цветов и трав. Сидели вольно, кто - на камушке у самой воды, опустив босые ноги в воду, кто - прямо на траве, полуобернувшись к Двинцову и хитровато наблюдая за растерянным человеком, лукаво покусывая уголком рта зелёный стебелёк.
- Господи, да откуда же они выпрыгнули? - неожиданно для себя громко сказал Двинцов, поднимаясь на ноги.
- Эй, парень! Что глаза вытаращил, как на чудо какое дивное? Берегинь, что ль, ране не видывал? - весело смеясь крикнула крайняя, сверкая из под лохматой копны рыжих волос огромными изумрудно-зелёными, с жёлтыми искрами, до невозможности хулиганскими глазищами.
- Не видел... - ошалев окончательно, чуть ли не по слогам, выдавил из себя Двинцов.
Его ответ встретил бурный взрыв весёлого смеха, длившегося долго, звонкими раскатами, хохот девушек стихал было, но вот, не выдержав распирающих изнутри смешинок, фыркала одна-другая - и рассыпался горстью серебряных колокольчиков по берегу, по воде, смех, всё больше и больше набирая силу, присоединяя к себе новые голоса, и вновь на мгновенье стихая, чтобы тут же по-новому рассыпаться по траве.
Двинцов, обхохатываемый со всех сторон (девушки уже стояли вокруг, обступив Вадима), стоял дурак-дураком, не в состоянии усвоить услышанное, сказанное нахальной девчонкой слишком весело, чтобы быть небылицей, розыгрышем. Берегини... Из прочитанных книжек Вадим помнил, что это были персонажи славянской мифологии, что жили они по берегам рек, озёр... или просто - по лесам? И вообще, кажется, были не человекообразными, а деревьями... А вот поточнее? - Этого ни один современный Двинцову историк или этнограф сказать не мог. То ли были они славянским вариантом русалок, кои путников в омуты завлекают, то ли, вовсе даже наоборот, помогающие людям, то ли ещё просто одна из разновидностей "малых народцев" (навроде западных эльфов, гномов или наших леших, домовых). "Интересно, а мужики у этих берегинь имеются? А если нет, они как вечно живут, или для размножения прохожих используют... Того и гляди, возьмут, да в воду утянут и к присяге приведут на верность с обязательным "Курсом молодого водяного". На всякий случай, если в воду потащат, приготовился отбиваться, но пока стоял внешне спокойно, не показывая виду.
Девушки (или берегини?) отсмеялись, стояли, отдышивались. На вид им было от четырнадцати до двадцати-двадцати двух лет - не старше. Несмотря на подозрительное водяное происхождение, зелёных волос ни у кого не росло, вместо классических русалочьих рыбьих хвостов в наличии имелись абсолютно человеческие стройные (довольно привлекательные) босые (причём с царапинками, розовыми пупышками комариных укусов) ножки. Никакой униформы берегиням, по всей видимости, тоже не полагалось, платьица на них были разноцветные - и голубые, и белые, и светло-зелёные, и васильковые, и сиреневые, было даже одно светло-охряное (что уж совсем не вязалось в представлении Двинцова с водяной тематикой), покрой был тоже разный, схожий только летне-загорательной направленностью. Ткани покрывала вышивка, состоящая, в основном из цветочно-травяных узоров, но встречались и смешные фигурки человечков, и лошадки, и какие-то зверьки. Узор, в основном, группировался по краям одежды и на поясе. Словом, обычная пляжно-пикниковая девичья компания.
Наблюдения Двинцова пискляво прервала всё та же маленькая (метр с кепкой) чуть полненькая, нахальная рыжая девица:
- А ты-то сам кто такой, откуда взялся? И одет не по-людски, и вид - дикий. Что ты за чудо-юдо такое? Ни воин, ни охотник, на ногах - поршни страхилетные, одёжка драная, покрой чудный - ну, пугало пугалом!
Вадим ничего в свою защиту и в оправдание своего экзотического гардероба сказать не успел, лихорадочно размышляя, как этой хамоватой пигалице объяснить своё появление и свою историю попонятнее. За него вступилась темноволосая голубоглазая смуглянка в белом с голубой вышивкой сарафане:
- Погоди, Златка, дай человеку опомниться, да и кто же спрашивает, не накормив, в гости не зазвав, бани не справив? Пойдём с нами, добрый молодец. Отдохнёшь, пыль дорожную смоешь, стол накроем, а там и, с толком, не спеша, как Богами завещано, и поведаешь нам, кто таков, откуда и далеко ль путь свой держишь, дела пытаешь, аль от дела лытаешь.
Глубокий грудной голос её звучал успокаивающе. Правда, от приглашения в гости, Двинцов оторопел, к нему мигом вернулись прежние подозрения в коварной русалочьей сущности:
- В гости? Это куда ж? - под воду что ль? Неее...
Ответ Двинцова вызвал у девушек новый приступ весёлого смеха. Рыжая, держась за живот обоими руками, в изнеможении опустилась на траву:
- Ну, ты даёшь! Вот умора! Ты что, берегинь с албастами спутал? Мы ж потому и берегини, что у берега живём, да дурней стоеросовых, навроде тебя, от лиха бережём. Пошли-пошли, давай! А что в торбе? - Златка понюхала Двинцовский "рюкзак", скорчила смешную брезгливую мину - вот гадость-то! Выбрось! Выбрось сейчас же! - рыжая требовательно наступала на Вадима, повелительно-капризно топая ногой.
- Оставь человека в покое, и мешок его не трожь. Его дело, что в запасах держать. Вот своё угощенье предложим, так может и по доброй воле свою тухлятину выбросит. - вмешалась в атаку Златки высокая блондинка в голубом платье.
Вадим хотел возмутиться, но не успел. За него ответила смуглянка в белом:
- Златка! Уймись, с каких это пор берегини блазни от человека отличить не смогут? Скажешь тоже.
- А вдруг новое какое Навь подпихивает? Нееет, пусть докажет, пусть... - рыжая на секунду задумалась, смешно наморщив носик-кнопку - пусть песню сыграет!
Недоверчивую скандалистку поддержали еще две берегини.
- А чё петь-то мне? - спросил Вадим.
- Что хочешь, то и пой, хоть козлом блей, коли песен не знаешь! - "укусила" Двинцова Златка.
- Спой, парень, что к душе сейчас ближе, - мягко попросила высокая.
- Сыграй для нас песню. Ну, вот чтоб ты для нас спел? - хором в два голоса прозвенели берегини-близняшки, синхронно тряхнув густыми светло-русыми кудряшками.
Вадим мучительно перебирал в голове песни, ему известные. Как назло, ничего путного не вспоминалось, лезла попсовая чепуха, затем - "Охота на волков" (что к ситуации явно не подходило), какие-то разномастные обрывки народных песен про замерзающих и прочих уныло напевающих ямщиков (тоже - не то!).
Наконец, собравшись духом (будь что будет!) завёл внезапно вспомнившуюся:
Ночь едва опустилась -
А уж сходит на нет.
И опять над землёю
Плывёт первосвет.
Нет, пока не заря,
Не алеет рассвет,
Зыбкий миг голубой тишины -
Первосвет.
Пенным, бражным туманом
Лес окрестный одет.
Но вершины затеплил
Первосвет. Первосвет.
Будто в мире огромном
Ни печалей, ни бед.
Только плавно плывущий
Над ним первосвет...
Вадим пел сначала тихонько-неуверенно, почти декламировал, на втором куплете приободрился, окреп голосом, повёл мотив чётче, закончил песню, даже забыв про полное отсутствие аккомпанемента. Обнаружил, что пел с закрытыми глазами.
Открыл. Девушки молчали. Спросил неуверенно:
- Ну... как? За человека признаёте?
Златка цепко схватила Двинцова за руку своей миниатюрной лапкой, поволокла за собой:
- Признаём-признаём... за пугало поющее!
Обстановка разрядилась. Дружной толпой направились вдоль берега, перебрасываясь шутками по поводу Двинцовского внешнего вида, Вадим весело парировал, отвечал тем же. Смеркалось. На берегу остался, никому не нужный мешок с зубрятиной (по-совести признаться, давно уже начавшей портиться).