Семенов Андрей Викторович. Последний заплыв

Последний заплыв

В апрельском воздухе витал запах природы, пробуждающейся от зимней спячки. Заканчивался третий, предпоследний год нашего обучения в военном училище, и совсем в недалекой перспективе уже виделись сияющие позолотой лейтенантские звезды на погонах. Это видение вдохновляло, придавало сил и делало осмысленными неизбежную суровость казарменного быта, напряженность учебного процесса, все сопутствующие тяготы и лишения службы.

Только вот дух весенней романтики будоражил, звал юную плоть к радостям любовных соприкосновений, но этот мощный вечный зов разбивался об установки разума, которые жестко, как стрелка компаса на север, указывали на иные ориентиры. Предстояла летняя сессия. Кроме того, разум помнил про Устав внутренней службы, не одобрявший свободного зова сердца и гормонов. В поддержку Устава внутренней службы существовал еще Дисциплинарный Устав, четко и жестко определявший меру взыскания для военнослужащих с разыгравшимися не в меру чувствами.

Ум с сердцем у молодых людей часто не в ладах, особенно весной, когда витамины за зиму израсходованы в учебных аудиториях, караулах, на полигонах и лыжных трассах. Особо яркую окраску противоборство разума и чувства обретает в местах ограничения свободы, в той же казарме, где сотня с небольшим юных и сильных курсантов в течении четырех лет лишены обычных радостей жизни, зато стойко переносят все, что заповедано данной Родине Присягой.

В пятницу наш взвод третьекурсников сидел в классе и с тоской имитировал самоподготовку к занятиям наступающей недели. Впереди маячили выходные, и для кого - то в эти светлые дни наметилась перспектива прикоснуться к радостям девичьих ласк, да вот только упомянутый Устав регламентировал все избыточно строго. В увольнение полагалось отпускать не более трети личного состава подразделения. Узкий круг счастливчиков заранее обозначен в предварительных списках увольняемых, но твердой, взыскующей даже малый курсантский грех командирской рукой не утверждены еще те списки. Потому особых надежд на счастливый исход из казармы никто особо не питал. Все были не без греха, а известны ли те грехи командиру... то нам самим не всегда было ведомо.

Самоподготовка шла в обычном, устоявшемся порядке, то есть примерно половина курсантов взвода просто мирно спали, уронив голову на стопку книг. Другие, делая над собой немалое усилие, что - то читали, конспектировали, передирали себе записи более расторопных сослуживцев. Иные и вовсе отрешились от бытия, погрузились с открытыми глазами в нирвану мечтаний о неумолимо приближающемся летнем отпуске со всеми безграничными радостями, которых стены казармы лишают студента в погонах ровно десять с половиной месяцев в году. Отпуск во все времена был путеводной звездой для всякого курсанта в любом военном училище. Это безусловная, лелеемая в мечтах ценность высшего порядка, почти святыня.

Руководил занятием Юра Дмитриенко, заместитель командира взвода или просто "замок" на нашем родном армейском языке. Он представлял огромное служивое братство хохлов, а потому закономерно носил лычки старшего сержанта. Давно уже было подмечено и переведено на емкий язык фольклора Советской армии, что почти любой хохол - отличный служака, а потому без лычки он все равно что нечто интимное без затычки. Грубо, конечно, сказано, зато по сути.

Юра сидел за столом преподавателя и сосредоточенно что - то выписывал в конспект из учебника. Время от времени он окидывал всех строгим оком младшего командира, делал замечания излишне шумящим. Лютовал Юра в меру, больше для порядка, спящих не трогал, поскольку сон курсанта на самоподготовке - дело святое, неизбежное и бороться с ним так же бессмысленно, как с морским приливом или извержением вулкана.

Все конспекты мною давно были написаны, материал изучен. От скуки не сиделось на месте, внутри будто бы что - то чесалось. Хотелось выйти из класса, прогуляться, сменить обстановку, а потому я спросил:

- Юра, я выскочу на пару минут ?

- Чего с тобой, Степа ?

- Бляха, Юра, надо, - ответил, переминаясь с ноги на ногу и придавая лицу выражение дикого нетерпения, почти на грани страдания.

- Чего такое, осталось хрен да маленько, подождать не судьба ?

- Юра, ну надо, по - быстрому, - почти умоляюще попросил я.

- Приспичило что - ли ?

- Юра, я мухой туда - сюда.

- Ну да, ты мухой туда, а там Керя с сачком уже стоит, - скептически возражает Юра.

Керя, он командир нашей роты, капитан Керин Сергей Николаевич. Мы все его в меру уважали как командира, при этом откровенно недолюбливали, но прежде всего - опасались из - за не всегда понятных решений по поводу тех или иных наших крупных залетов и прочих мелких проступков. Куда без них, без нарушений дисциплины, без этого не могут жить двадцатилетние мальчишки, волею судьбы и личного выбора замурованные на четыре года в неволю казармы. Все не без греха. Керя был не то что бы избыточно суров, командирская строгость - это нормально, это справедливо и приветствуется. Только вот было в Кере что - то макиавеллистское, коварное, внезапное, непредсказуемое.

На серьезные наши проколы Керя, реагировал сразу, драл и наказывал, как полагается. Но жизнь - вещь сложная, противоречивая, и соблюдать абсолютно все уставные требования обычному военнослужащему совершенно невозможно, легче удавиться сразу, а потому всякие мелочи случались каждый день. Бывает, вид не очень молодцеватый у товарища курсанта, подворотничок не первой свежести, бляха ремня не слишком ярко светит, теплый вшивничек под обмундированием зимой обнаружится на утреннем осмотре, в расположении роты кто - то в неурочное время ошивается. Двойки опять же, не без этого. Керя обращал внимание на все, но своеобразно он делал это.

Обычно, отметив для себя очередной мелкий курсантский грешок, ротный мог сразу и не наказать, так, замечанием отделаться, выговором устным. Но обязательно запоминал, в блокнотик себе все помечал, выжидал, нанося удар именно в тот момент, когда и не ждешь, когда кажется, что уже по всем законам жизни эпизод "заигран", как в спорте, пройден, забыт. Но нет, у Кери всегда блокнот под рукой, и он просто выбирал урочный час, предпочитал бить наверняка в расслабившуюся курсантскую душу.

Ты вроде бы уже уверен, что выходные твои, что город ждет, созваниваешься с девушкой, готовишься, и, что самое обидное - предвкушаешь... Но вот перед самым радостным моментом, когда уже в парадной форме стоишь на старте к построению и выходу к КПП, дежурный по роте или командир отделения огорошивают "радостной" вестью о том, что фамилия твоя, оказывается, вычеркнута из списка увольняемых, и все светлые ожидания сошли на нет. Такая вот у Кери была строгость, несправедливая, на грани подлости что - ли, чего мы все не очень понимали и совершенно не принимали.

Так что Юра не зря мне про сачок ротного напомнил, загребущий был сачок тот. Но именно в то время увольнения меня мало интересовали, потому как личная жизнь ненадолго прервалась. Отчалил я тогда от одного берега романтики, а к другому пристать еще не успел, да и не сильно торопился. Да и вообще шансов выйти на свободу почти никаких. В "активе" за неделю выговор от командира взвода за не слишком сияющую бляху на ремне и двойка по военно - инженерной подготовке. Так что я уже авансом списал из жизни предстоящие выходные дни.

Снова полез Юре под кожу.

- Юр, ну я мигом сбегаю, ну спрячусь, если что, не поймает Керя.

- Юра, да отпусти ты уже этого раздолбая, - сонным голосом то ли простонал, то ли прохрипел со своей парты Петя Подколзин, или просто Хряпа, - спать мешает, мудила.

Он забавен сейчас, Петька, только что проснувшийся, с красной примятой рожей. Весь такой крупный, широкоплечий, с большим, круглым, добродушно - простоватым лицом, которое как раз и стало причиной его прозвища. На мятом лице у Пети отпечатались края большого и мягкого учебника, служившего Хряпе подушкой последние минут сорок.

- Пусть он валит отсюда, - пробормотал Хряпа с легким стоном и опустил лицо навстречу к парте, готовясь к новой встрече с Морфеем. Для него вечный сон и вечный голод - естественные состояния, которые никогда Песте не изменяли, ни разу за все четыре года в училище. Мы к этому привыкли и относились к Хряпе с некоторым даже сочувствием, без претензий. Вот и я не обратил внимания на его выпад в свой адрес и только Юре так умоляюще сказал:

- Юр, ну я бегом, ага ?

- Давай бегом, только не шарахайся по расположению, пулей туда - обратно. Завтра утром список увольняемых утверждать, а мне из - за тебя тут в выходные груши околачивать неинтересно.

Юру явно утомляет пререкание со мной. Ему самому все это руководство самоподготовкой обрыдло, хочется быстрее уже передрать конспект и забыть об учебе на ближайшие дни, потому что дома молодая жена и все сопутствующие тому удовольствия.

- Понял, туда - сюда бегом, - бросил я на ходу, выходя из класса в расположение нашей роты. Расположение роты - это широкий центральный проход, по разным сторонам которого находились учебные классы и кровати в два яруса на сто с лишним человек, ротная канцелярия и спортивный уголок, ленинская комната и бытовое помещение, оружейная комната и каптерка, в которой хранилось разнообразное ротное имущество. Это пространство сна, уюта, комфорта, но вместе с тем и территория тревоги, напряжения, работы. Место для постижения сложных житейских истин. Там прошли четыре года освоения военной науки и опыта человеческого сосуществования, взаимодействия, драк, конфликтов и всяческой помощи друг другу. Это место истинной, бескомпромиссной, тянущейся потом годами мальчишеской дружбы, которую мужчины стараются трепетно нести через всю оставшуюся жизнь.

Каждую пятницу на стенде при входе в расположение ротный писарь вывешивал расписание занятий и нарядов на следующую неделю. Оно и теперь уже висело напротив тумбочки дневального. Было мне очень любопытно посмотреть - что неделя грядущая нам готовила. Все как всегда: лекции, семинары, стрельбы, вождение танка, кроссы. С удовлетворением отметил про себя, что неделя обходится без караулов, которые я ужасно не любил. Караул был самым ненавистным тяглом в нашей курсантской жизни, потому что трудно жить молодому организму в течение 24 часов почти без сна. Сон во время несения караульной службы - явление случайное и тревожное, прерываемое в самый сладкий момент необходимостью вставать, вооружаться и брести куда - то далеко, охранять военное добро. Да еще постоянные вводные, проверки, тревоги от разных проверяющих. Каторга, одним словом.

Зато в расписании для нашего взвода значился наряд по столовой со вторника на среду, и этот факт очень даже поднял мне настроение. Наряд по столовой - это совсем не караул, там хоть и пахать приходится, зато всегда вкусно, тепло, и сытно, к тому же есть возможность лишних пару часов поспать между приемами пищи личным составом училища. Более того, при желании да усердии есть что уворовать втихомолку, поживиться вкусными харчами на перспективу дней ближайших, а кто же из служивых планирует жизнь надолго вперед ? Ночь бы простоять, да день продержаться, поближе к кухне, подальше от начальства, а тут кухня сама идет в опытные цепкие руки третьекурсников, все повидавших, все ходы знающих. Наверняка это был для нашего взвода последний наряд по столовой, потому что конец апреля уже, а четвертый курс столовую не обслуживает. Не по чину это, не статусу, не по сроку службы.

Изучив расписание, я подмигнул томящемуся "на тумбочке" у входа в расположение роты дневальному курсанту Самедову, грустному юноше азербайджанских кровей и весьма субтильной наружности.

- Самед, а Самед, - хитро, и деланно заискивающе спросил я у зевающего дневального.

- Чего надо ? - подозрительно спросил он, давя зевоту, так и лезущую изнутри его невыспавшегося тела. Напрягся Самед, ожидает подвоха и не зря ожидает.

- Самед, хрен тебе на обед, - торжествующе громко ответил я ему с улыбкой.

- Степа, иди ты сам на тот хрен, да, - весьма раздраженно парировал слегка раздраженный дневальный.

Не то чтобы мне хотелось задеть или оскорбить Самеда, так случай пришелся покаламбурить. Шутка, армейский юмор, взаимные поддевки друга друга... все это стало настолько естественной, органичной частью нашего бытия за три года, так скрашивало однообразие курсантских будней, что воспринималось обычным фоном общения, никто не обижался, просто отвечали сообразно.

- Самед, хватит на тумбочке дрыхнуть, Керя увидит, опять на орбиту улетишь, получишь свою законную "пятерку", - посоветовал я ему, меняя тему. Орбитой мы называли непрерывную череду нарядов вне очереди, которые каждый из нас периодически схватывал за тот или иной проступок.

- Давай, Степа, слушай, вали отсюда куда послали, - ответил мне смуглый южанин, будучи явно не в духе. Каким чудным недоразумением и злым вывихом судьбы он оказался втиснут в прокрустово ложе военной формы ? Шла ему та форма, честно говоря, как коню лапсердак.

- Cамед, вот смотри расписание, у вашего взвода караул на следующей неделе, там и выспишься, - "подбодрил" я боевого товарища.

- Э, я сейчас дежурного по роте вызову, чего ты тут бродишь во время самоподготовки, сам в космос слетаешь, - огрызнулся Самед, но я уже со смехом убегал в сторону нашего класса.

- Короче, бойцы, - торжественно выпалил я, вернувшись в класс, - расписание повесили, последний заплыв у нас на следующей неделе.

Заплывом мы называли наряд по столовой, и название это приклеилось по понятным причинам. Главная задача наряда - прибраться и отмыть посуду после приема пищи весьма немалым личным составом училища, так что воды на все это мытье и уборку помещений тратилось огромное количество.

Моя радостная весть значительно оживила сонное царство. Всем сразу захотелось действовать и понять свое место в строю при расстановке наряда. Да и вообще - событие знаменательное, сколько их было, тех заплывов за три мгновенно пролетевших года, и вот он настал, наконец, последний.

Ребята заметно оживились, а особую активность проявил сержант Мурад Алиев, которого за крупный залет недавно сняли с должности командира отделения, но звание все же сохранили. Он вскочил со своего места, бросился к Юре, как - то лихорадочно расстегивая при этом прихваченный с собой собственный офицерский кожаный планшет.

- Юра, - суетливо затараторил Мурад, - у меня все наряды в блокноте записаны, кто, когда и кем стоял, вот, можешь посмотреть. Давай разберемся, всех расставим по справедливости и по очереди.

- Мурад, я сам разберусь, - немного испуганно ответил замкомвзвода и даже как - то слегка отодвинулся от налетевшего на него маленького, но такого мощного сгустка азербайджанской энергии.

- Нет, Юра, давай чтобы все правильно, все честно, - Мурад напирал, топорщил свои красивые густые усы и уже даже достал из глубин планшета потасканный, мятый блокнот, норовя развернуть его перед взором Юры, явив тому непреложную истину.

- Да сядь ты, мудак усатый, - раздраженно рявкнул Мураду разбуженный и от этого злой Хряпа, - Юра, давай на последний заплыв жребий тянуть.

- Ты на свою харю посмотри, Хряпа, твоей любое зеркало мало - обиженно огрызнулся Мурад, но не стал вступать в долгие споры и вновь попытался привлечь внимание Юры. Но именно предложение Хряпы как - то вдруг быстро нашло общую поддержку.

Чего уж там считать что было и чья очередь занимать более сладкую позицию на финишной черте одной из ярких граней курсантского бытия. Все правильно - пусть дело решает жребий, судьба, а кто сколько раз был в выигрыше - так за три года закон всеобщего равновесия все равно вывел равнодействующую на принципах социальной справедливости, каждому досталось и сладости, и горечи. Так что жребий на "последний заплыв" был лучшим решением и мы, сгрудившись вокруг Юры, просто вытягивали себе из его пилотки обрывки бумаги с позициями в будущей расстановке в столовой.

Волею жребия выпало мне в мой "последний заплыв" отработать посудомоем, что было не самым плохим раскладом. Не будет лишним немного рассказать об общей иерархии "должностей" в том наряде. Самой почетной считалась позиция рабочих в варочном цехе, поскольку они все время вертелись возле поварих, выполняли различную подсобную работу, убирали цех, помогали по мелочам при приготовлении огромного количества еды. Не особо пыльная работа, еще и вкусная, прибыльная для умелых да ловких, ведь расторопному товарищу там было где развернуться, особенно при доставке продуктов с продовольственного склада. Поварихи опять же вниманием их не обижали, котлетами и жареной рыбкой делились, да всякие интимные истории иной раз случались после тесного общения во время наряда.

Рабочим по залу вменялось в обязанности поддерживать порядок в обеденных помещениях, следить, чтобы дежурные от курсантских рот вовремя отвозили грязную посуду в посудомойку, получали и привозили оттуда чистую. Еще - мыть полы в общих пространствах обеденного зала и вообще следить за установленным порядком. Работа, что называется, сезонная, пара часов после приема пищи, а потом можно было замечательно устроиться где - нибудь в теплом уголке огромного зала, желательно у батареи и на сдвинутых стульях добавить себе пару часов блаженного сна. Сон - великая ценность для любого курсанта, особенно младших курсов, но и мы, третьекурсники, не сильно возражали лишний раз "придавить на массу", как принято выражаться у танкистов.

Рабочие - овощерезы обрабатывали весь объем овощей, полагающийся по раскладке двум с половиной тысячам курсантов, а также прочих довольствующихся при столовой военнослужащих и отдельных гражданских лиц. В овощном цехе наличествовала огромная машина для чистки овощей, несуразная по виду и ужасно шумная. Работу свою агрегат из - за явного несовершенства конструкции выполнял только наполовину, а потому все его огрехи, а также всякие естественные глазки и подгнилости овощей приходилось устранять древним, зато самым надежным способом - ловкостью рук, овладевших ножом. Тем рабочие - овощерезы и занимались часами напролет, сидя ладком вокруг наполненных водою баков, куда складывались очищенные и обработанные овощи. Неблагодарная это была работа, муторная, но при сноровке да набитой за три года руке уже особо никого не пугала.

Труднее приходилось труженикам посудомойки. Можно представить себе количество посуды, одновременно применяемой при столовании такого количества народа, всех этих тарелок, вилок, ложек, стаканов, ножей и бачков. После каждого приема пищи рабочие зала свозили все это - груды стекла, керамики и железа к окну посудомойки. Грязные залежи нужно было принять и очистить от остатков незамысловатой курсантской еды, отходы распихать по бачкам, потом засунуть в громоздкую, дико воющую, гремящую и пыхтящую струями пара армейскую посудомоечную машину. Затем получить на выходе посуду, которую вполне можно было принять за чистую, если особо не привередничать и не водить пальцами по непромытым жировым подтекам, рассортировать и вновь выдать рабочим зала для расстановки на столы.

Замыкали незамысловатую иерахию наряда "парашютисты", то есть двое несчастных, ответственных за вынос отходов. Отходы именовались емким русским словом "параша", отсюда и название "должности". Парашютистам действительно приходилось несладко. Два человека должны были три раза за смену вынести отходы за целым училищем в специальные емкости во дворе столовой для последующей перевозки "параши" в подсобное хозяйство свиньям. Работали ребята в режиме челнока или возвратно - поступательного механизма, без малейших шансов на отдых во время мытья посуды. Схватили сорокалитровый бак с "парашей, побежали во двор, опустошили, вернулись, а тут новый бак готов уже. Хорошая, конечно, тренировка, но руки после нее отваливались, ноги отказывались слушаться, так что добровольцев в парашютисты не находилось, и тягло отбывалось нами в порядке очереди и социальной справедливости.

III

В день наряда мы переоделись в потасканное, видавшее виды и давно уже списанное обмундирование. Оно специально хранилось для таких вот случаев - нарядов, хозяйственных работ и прочих неожиданных, но часто случающихся поворотов военной судьбы. После этого расслабленно, неровным строем, ибо не на парад же идем, зашли во двор столовой. Предвкушаем вкусный вечер. Дежурным по столовой был Костик Панов, такой же, как и мы курсант, только возрастом постарше да званием повыше. Он прибыл в училище из войск с должности начальника какого - то склада. Расти человек захотел, карьеру делать на военной службе. Выгодно Костика отличал от нас статус, ведь он все - таки носил погоны прапорщика, а это, как ни крути, почти серьезное воинское звание. Званию соответствовало денежное довольствие, в разы отличавшееся от нашего. К тому же - режим быта. Косте предписывалось посещать все лекции, семинары, практические занятия, полевые выходы и даже спортивные праздники, но при этом он оставался человеком совершенно свободным. Посидел на лекциях до обеда - и лети куда хочешь, как птица, если вышестоящий командир каких - нибудь задач не определит - поехать старшим машины, начальником рабочей команды, или вот дежурным по столовой, как в этот раз. Но такое случалось редко и обычно уже после последней лекции, но еще до обеда ни одна собака в нашем училище не обладала способностью взять след "фенриха Панова", как мы его на немецкий манер называли. Косте это чрезвычайно льстило.

Как обычно, всякое серьезное действие в армии предваряет инструктаж. В тот день нас инструктировали аж двое должностных лиц. Капитан Карпов, или просто Женя Карп, командир одного из взводов роты. Уникальный был экземпляр. Иные в его возрасте уже погоны подполковника носили и полками командовали, а Женя спокойно лежал на своей нехлопотной должности и выделялся среди других офицеров редкой невозмутимостью.

- Товарищи курсанты, я не капитан, я уже капитаниссимус, - любил повторять он, - отсюда делайте выводы и судьбу лишний раз не испытывайте.

За срок службы Женю мы все - таки уважали и лишний раз с ним не пререкались.

Другим инструктирующим был начальник столовой училища, прапорщик Петросян. Весьма колоритная личность, он весь так и лоснился во всю ширину своего немалого лица, которое просто сияло от выпавшей жизненный удачи. Одет товарищ прапорщик всегда был образцово - показательно, как на главный в жизни строевой смотр, в фуражке с высоченной тульей, в модных, хотя не очень - то и уставных, но до сияния начищенных ботиночках. Будто не заурядный начальник столовой, а манекен на смотре достижений тылового хозяйства Советской армии. Даже явный акцент прапорщика Петросяна не сильно портил впечатление от его общего внешнего вида. За три года нарядов по столовой и регулярно повторяющихся инструктажей мы выучили наизусть набор его слов, а потому и на сей раз обязательный обряд восприняли с легким позевыванием, хотя поначалу, еще на первом курсе, просто складывались от смеха, выслушивая на инструктажах витиеватые речи забавного армянина.

- Товарищ курсанты, - слушай меня внимательно, - всегда начинал он свой инструктаж, слегка коверкая на неродном ему языке слова и фразы, - на ближайшие сутки все поступаете в мой полное распоряжение. В столовой должен быть чистота, порядок тоже должны быть. Никто никуда по столовой просто так не ходит - бродит, не бегать со своих рабочих мест, картошка и мясо воровать и ночью жарить тоже не надо. Буду сам контролировать, картошку жареный забирать для моей собака и докладывать ваш командир рота. Все мои приказы выполнять и дежурный по столовой тоже, и помощник дежурного. Закончил работа, доложи дежурный по столовой - иди спи в расположение свой роты, утром приходи назад, по столовой не шляйся, приключений на свой задница тоже искать не надо. Курсантский столовая - не кафе в городе, ночью не работает, бармен тут нету, коктейль не наливают и кроме вода из крана выпить ничего тут нет и закусить можно только параша. Поэтому каждый занимается своя задачей на свой рабочем месте в установленное время.

После этого Петросян обычно о чем - то задумывался, смотрел себе под ноги и неторопливо проходил перед строем в молчании, изображая на лице серьезный вид, и придавая тем самым своим указаниям - особую значимость, давал ветреным курсантским головам время на уяснение его мыслей, а затем опять продолжал:

- Особый внимание курсантам, который отходы собирает по бачкам. Напоминаю вам, что в нашей училище есть подсобный хозяйство, там свинья много живет и потом этот большой, жирный и вкусный свинья приходит к вам на курсантский стол. Поэтому о свинья тоже нужно всем позаботиться заранее, чтобы свинья хорошо кушал, а потом курсант тоже хорошо кушал этот свинья. Предупреждаю всех - не надо в бачки с едой для свинья кидать ложки и стекло битый, не надо туда положить старый газеты и журнал тоже не надо, потому что свинья стекло не кушает, газета не читает и журнал не смотрит.

Да уж, по пути из подсобного хозяйства на курсантский стол свиньи претерпевали очень странную метаморфозу. Вместо нормальной, полноценной свинины мы всегда получали в котлах с картошкой и кашей преимущественно вареное сало, "слегка проросшее мясом", как в свое время метко заметил кто - то из нас. Отпавшее от свиньи ценное мясо куда - то немыслимым образом постоянно исчезало, и заплывшие, самодовольные глаза начальника столовой оставляли мало простора для версий и догадок относительно нахождения тех закромов.

- Журнал инструктаж по мерам безопасности потом будете все расписываться после моего инструктаж, не забудьте, чтобы каждый расписался, - обратился он к Костику, - а Вы, товарищ прапорщик, проконтролируйте, чтобы росписи все были.

- Ладно, сделаем, - коротко процедил Костик, не ввязываясь в долгие обсуждения.

Женя Карп был краток в своем послесловии.

- В общем так, товарищи курсанты. Работа в наряде завершается поздно, некоторые должны возвращаться в расположение роты после отбоя. Кто - то из вас, кто не очень сознателен, может подумать, что бдительность дежурного по роте и моя тоже как ответственного офицера в ночное время может притупиться, а значит, можно и сбегать в самоход до утра, подержаться хоть недолго за титьку. Предупреждаю - такого не будет, сам внезапно всех пересчитаю по головам и каждого за яйца пощупать не забуду. С вытекающими для блудодеев выводами. По остальным вопросам вам все пояснят дежурный и начальник столовой во время несения службы.

Далее, обращаясь уже к Косте, капитан дал указание:

- Сейчас, товарищ прапорщик, ведите наряд в полном составе на продовольственный склад, получать продукты и далее действовать согласно указаний начальника столовой.

Костик готов был уже дать команду выдвигаться, как Женя вдруг остановил его легким касанием руки за плечо, на секунду задумался и внушительно так, проникновенно произнес:

- Да, товарищи курсанты, самое главное - прошу соблюдать правила гигиены всегда и везде, чтобы не дай Бог какая грязь не попала в котел вашим товарищам по училищу, чтобы все у нас прошло без последствий для здоровья и прочих ЧП. Запомните - бацилла не дремлет !

Тут уж мы откровенно не выдержали. Без того приподнятое настроение и предвкушение сытого вечера было дополнительно поднято бодрым напутствием Жени. Хороший финальный аккорд он исполнил, мощный дал заряд юмора. Покатываясь со смеху, каламбуря и воображая эту недремлющую злостную бациллу, так и норовящую сигануть в котел курсанта с вредительской целью порушить все здоровые процессы в пищеварительном тракте, мы побрели в сторону продсклада, который располагался на заднем дворе столовой.

I V

Начальником склада служил прапорщик Ершов, с которым у меня связано одно из самых ярких, трагикомических происшествий, случившихся в училище. Ершов - постоянно подвыпивший дядька лет пятидесяти, коренастый, крепкий, с огромными кулаками, бычьей шеей и красным лицом. Чем - то он мне напоминал синьора Помидора из мультфильма про Чиполлино. Ершов всегда лично выдавал продукты дежурному по столовой, сам отмерял все на весах, придирчиво пересчитывал, перепроверял все накладные. Как - то раз, в один из нарядов, оформляя нам выдачу мороженых свиных полутуш, и, очевидно снова хлебнув чего - то, он лукаво глянул на Мурада и спросил:

- Ты, милый, кто по национальности будешь ?

- Азербайджанец я, товарищ прапорщик.

- Понятно, азер значит... Выходит, свинину не сильно уважаешь ?

- Ем, товарищ прапорщик, вкусное очень сало, - немного смутившись и хихикнув ответил Мурад.

- Это хорошо, сало - это сила ! Без сала разве же жизнь ? Во, ребятки, глядите чего я вам сейчас покажу.

Он легко поднял своими мощными руками свиную полутушу и бросил ее перед нами на прилавок для выдачи продуктов. Затем начал яростно тереть наледь в том месте, где выделялся огромный синий чернильный штамп. Когда изморозь сошла, прапорщик развернул полутушу и ткнул пальцем в растекшееся по мясу чернильное пятно.

- Вот, смотрите, какой год закладки добра в стратегический запас Родины, читайте ! Как оно, внушает ?

На полутуше хорошо виднелись цифры 1958 г., что меня очень удивило и озадачило. Даже предположить я не мог, сколь долго могут храниться продукты, пусть и в глубокой заморозке. Как - то даже и аппетит сразу пропал тогда.

Начальник склада глядел на нас с гордым видом, будто бы сам он, прапорщик Ершов и был этим огромным стратегическим запасом страны, способным прокормить державу в течение долгих лет в самые трудные времена и от щедрот своих отделял часть на прокорм нам, несмышленым детям. Впрочем, примерно так он себя и чувствовал, выпив дежурные сто грамм в своей киндейке. Как каста, законный представитель той незыблемости тыловой мощи вооруженных сил сверхдержавы, будучи даже всего лишь прапорщиком на продскладе.

-- Кормилица моя, - ласково похлопал Ершов свиную полутушу, - вот ежели ее немного еще водичкой сверху побрызгать да дать полежать, да потом еще водичкой, да приморозить поболе, так и весу в ней прибавляется. Процентов эдак 10, да с каждой туши, да сколько лет я уж тут, сколько туш этих через вот эти руки...

Прапорщик опять горделиво усмехнулся, посмотрел на нас с видом человека, знающего сокровенные тайны бытия и снизошедшего до того, чтобы малую толику их открыть юным неразумным бойцам, только начинающим свой путь служения. Так вот я стал понемногу понимать природу вещей, принципы устройства жизни и неизбывность человеческой слабости. Понятно стало, почему, например, полковники, доктора наук и начальники кафедр ездят на полуубитых "москвичах", а у всех тыловых прапорщиков - сияющие новизной Волги. Почему, если верить нормам довольствия, утвержденным для нас Родиной, курсант должен питаться от пуза и кататься подобно сыру в масле, а на деле - все тоже пресловутое вареное сало, перловка, жидкая сушеная картошка на гарнир и вечное желание что - нибудь съесть. Понимание само приходит при наблюдении за контрастами бытия. Как говаривал великий Гете "...пергаменты не утоляют жажды, ключ мудрости - не на страницах книг. Кто к тайнам жизни рвется мыслью каждой, в своей душе находит их родник".

Если уж упомянул про свой личный забавный случай с прапорщиком Ершовым, так расскажу. Дело было еще на первом курсе, в одном из нарядов. Работал я тогда "парашютистом". Не повезло в том наряде, объем отходов вышел просто огромный, потому что на обед давали вареную перловку, а кто же ее станет есть ? К перловке ни один уважающий себя курсант не притронется, будь он голоден до полусмерти, потому как причаститься перловкой... ну, нехорошо, не по понятиям, неправильно, нарушение это всех негласных традиций. Не то чтобы как в зоне зашквариться об обиженного, но поедание перловки с вареным салом считалось позорным поступком. Так что все, выделенное на обеденный прокорм тысяч людей, пошло приварком свиньям в подсобное хозяйство, а потому концу наряда мои руки просто отваливались. Было дикое желание хотя бы присесть на минутку, но посудомойщикам всегда и срочно нужны были пустые бачки для сброса отходов, они дико матерились и торопили нас с напарником бегать опустошать "парашу" как можно быстрее. Когда, наконец, последний бак с перловкой растворился в недрах емкости для отходов, я как - то внезапно почувствовал, что неплохо бы сбегать по малой нужде. Желание это проявилось резко, да так, что аж запрыгал на месте, переминаясь с ноги на ногу и быстро рванул в помещение столовой, где в дальнем углу располагался оборудованный санузел. Как на беду, в этом крыле отключили электричество, и я двигался в полутьме на ощупь, изнемогая от жуткого давления изнутри организма и расстегивая на ходу пуговицы рабочих штанов. Рванул дверь санузла, влетел внутрь, держа что следует уже наперевес, как ручной пулемет и с диким воплем дал "длинную очередь" примерно в том направлении, где должен был быть унитаз.

Через долю секунды мой крик облегчения был раздавлен, перебит и уничтожен каким - то иным утробным, звериным рыком и диким матом из глубины санузла, а затем оттуда последовало уже и нечто осмысленное:

- Ты чего творишь, пидор, в рыло тебя плющить надо, гондон штопаный, - ревел из темноты голос прапорщика Ершова, спутать который с чьим - то другим было никак невозможно.

Затем мне в область плеча прилетело что - то мягкое, но ударило оно вполне чувствительно и, машинально схватив это нечто, я оказался обладателем фуражки начальника столовой. Как говорят преферансисты - расклад был ясен, как член дядин Васин. Прапорщик сидел, в темноте на унитазе, покуривал в свое удовольствие и никому не мешал, как вдруг в недобрый для него час раскрылась дверь и он принял на себя внезапный мощный "душ", пахнущий отнюдь не фиалками.

Осознав, что фактически совершил диверсию, коварно и цинично намочил отходами собственной жизнедеятельности целого заслуженного прапорщика, я отбросил прочь в сторону его фуражку, пулей выскочил из коридора, опрометью бросился на второй этаж, стараясь петлять как заяц, инстинктивно заметая следы. Одна мысль - где - нибудь спрятаться, отлежаться, зарыться в бетонный пол, окопаться, раствориться в бачке с парашей... все, что угодно. Казалось, возмездие неизбежно идет по пятам, настигнет и разразится над головою всеми страшными карами. Так всегда бывает, у страха глаза велики. Ничего, обошлось. Прапорщик, ошарашенный таким внезапным поворотом,явно не успел разглядеть и запомнить меня, да и хватило у него ума не пытаться построить наряд и провести расследование. Толку он получил бы от этого мало, а вот стать откровенным посмешищем, объектом шуток, былей и небылиц - кому такое "счастье" надо ?

После нашего прибытия на продовольственный склад все сразу же пошло своим чередом, по рельсам устоявшейся процедуры. Ершов выдавал продукты, лениво матеря при этом своего не слишком расторопного кладовщика. Мурад, назначенный помощником дежурного по столовой, что - то записывал в свой блокнот, а мы по очереди подходили, цепляли на себя коробки с тушенкой, сахаром и маслом, мясные полутуши, мешки с овощами, крупами и прочим полагающимся служивому люду провиантом. Шутя перебрасывались прибаутками, брали ношу и несли в помещение столовой. Все надлежало доставить со склада по месту назначения, да не все туда доставлялось.

Недолог он, этот путь суточного рациона до кухни, овощерезки или разделочного мясного цеха, в котором самые вкусные куски мяса отделялись от сала и разбегались кто куда, оставляя на сале для приличия только лишь ранее упомянутые проросты, до маслорезного помещения, где масло аккуратно формовалось в круглые двадцатиграммовые паечки, положенные курсанту на завтрак и ужин. Недолог путь, да уж очень витиеват, проходит мимо разных помещений, комнатушек, киндеек и биндюг, в которых происходит та самая пресловутая усушка - утруска, где продукты лишаются своей жировой прослойки.

Задача проста - по дороге где - то что - то оставить, забыть, а потом, вернувшись, подобрать, отнести в условленное место, перепрятать и справедливо все поделить. Так было всегда, а количество попутной продуктовой "утруски" зависело только от нашей собственной наглости и изобретательности. Мы всегда формировали стратегический резерв родного взвода, дабы было что взять с собой в поле и чем подкрепиться карауле. Больше всего ценились тушенка, рыбные консервы, масло и сахар. Со всем остальным было хлопотно и не так вкусно. Скудость утруски не приветствовалась, избыток ее - тем более. Как учит старая армейская мудрость - "слишком хорошо - тоже нехорошо", большой объем утрушенного мог привести к не самым хорошим последствиям, вызвать ненужные вопросы со стороны начальствующих лиц. Действовать и наглеть всегда следовало в меру. Так, чтобы почти трем тысячам довольствующихся и не заметно было, но тридцать человек здесь и сегодня могли порадоваться.

На этот раз в овощерезке, за умело расставленными мешками картошки очутились три ящика тушенки, ящик масла, несколько коробок сахара, по паре ящиков макарон и рыбных консервов. Костик и Мурад быстро раскидали наличный запас по потребностям. Большую часть тушенки, консервов и сахара предстояло эвакуировать на балкон нашего класса в расположении роты, умело замаскировать и пополнить наш резерв. Оставшееся - распределить между вечно нуждающимися женатыми курсантами, чья очередь получать паек из общака подошла в этот раз. Так что одна из главных задач наряда была выполнена в самом начале, вот уже теперь можно было приступать к непосредственному несению службы и решению следующей, не менее важной задачи - пополнению запаса калорий молодых организмов.

Все начинается с приемки. Рабочий пост следовало принять у предыдущей смены, которая сутки обреталась на объекте до нас. На наше счастье то были первокурсники, наследовать которым - милое дело. Принимать вахту у третьекурсников, таких же, как и мы сами, следовало аккуратно, дипломатично, с соблюдением норм паритета и равенства, не слишком взыскивая и много требуя, но и достоинства не ронять, не позволять оставить после себя хаос и бардак. Со второкурсниками все гораздо проще, с первокурсниками особо не церемонились.

Сдающие наряд мальчишки сделали свое дело, по совести говоря, на пять с тремя плюсами. Помещение посудомойки блестело, как причиндалы мартовского кота, все инструменты рабочие, тряпки и бачки для "параши" сияли первозданностью, полы отдраены, стены поражали свежестью плитки, явно отмытой с мылом. Не от трудолюбия великого, просто так положено сдавать наряд представителям старшего поколения.

Командование посудомоечным постом принял младший сержант Вася Петров. Первые два года учебы он был обычным рядовым курсантом, но армейский опыт до поступления в альма - матер и Васина службистская сущность при соответствующем рвении сделали свое дело. Жила в Васе какая - то унтер - офицерская непреклонность, уверенное, укоренившееся внутри черно - белое знание об армейском добре и зле. Зло с его точки зрения начиналось с неначищенной бляхи ремня подчиненного, с грязных сапог, несвежем подворотничке и прочей легкой разболтанности, что должно пресекаться безжалостно и мгновенно. Люди подобного склада во все времена формируют замечательную касту младшего командного состава любой армии, дисциплинируют солдатскую массу, формируют ее боеспособность. Васино рвение было отмечено командирами, и уже на первом курсе во всяком деле, где требовалось малейшее руководство хотя бы парой человек, он назначался старшим. В армии вообще так принято - даже если два бойца пошли чистить сортир, то непременно один из них ставился старшим, дабы спросить с кого было. Своим чередом обрел Вася по две лычки на каждый погон, стал младшим сержантом и командиром отделения.

Словом, при нашем появлении посудомойка сияла первозданностью, но разве же Вася был Васей, если бы его службистское начало могло быть подавлено даже таким явным фактом. Потому представление с апофеозом административного восторга младшего сержанта Петрова не заставило себя долго ждать.

- Так, бойцы, ко мне все бегом, - грозно рявкнул Вася на съежившихся в углу помещения первокурсников.

- Слушаю, товарищ младший сержант. Старший объекта курсант Литвиненко, - подошел к Васе один из первокурсников, выглядящий более - менее сносно и основательно на фоне других, пугливо ждущих своей участи в углу. Что с них взять было, вчерашних школьников, года еще не проучились, большинству и 18 - то не исполнилось, а в этом возрасте год взросления за пять считается.

По уверенности движений, реплик и какому - то внутреннему спокойствию старшего наряда первокурсников было очевидно, что он не только по наряду, но и по возрасту старший, явно уже из армии поступал человек в училище, что в какой - то степени уравнивало его с нами. Литвиненко внимательно смотрел на Васю и ждал. Васе нужно было что - то говорить, предъявлять какие - то претензии, раз тон общения заранее был задан вот таким образом. Не назад же сдавать. Убейся, а найди недостатки, яви их наружу, обоснуй требования. Вася и не оплошал, провел пальцем внутри посудомоечной машины, вытащил его откуда - то из глубины механизмов, из - под резиновой конвейерной ленты и с довольным видом показал первокурсникам. Палец выглядел неприятно, грязно и был обволочен толстым слоем жира.

- Это что такое, бойцы ? Бациллу приманиваете ? Полы отпидарасили и думаете, что наряд сдали ? Потолок вы видели ? Паутина вон в дальнем углу, это что, гигиена такая армейская ? Короче, полчаса времени на устранение недостатков.

- Товарищ младший сержант, мы хорошо подготовили все к сдаче наряда, - хмуро и твердо выговорил старший смены первокурсников.

- Вот как подготовите, так и приму, - парировал Вася, - а пока докладываю своему дежурному по столовой, что объект не принимаю. Грязь кругом.

Банальная ситуация - сошлись на узенькой тропинке бытия две твердолобости. Одному нужно немного поартачиться, самоутвердиться за счет другого, который младше. Но тот, младший не хотел легко сдаваться, потому что на глазах чинилась явная несправедливость, а к ней наш человек весьма восприимчив. Первокурсник был убежден в том, что прибранное помещение действительно походило на сияющую невесту на выданье, но кто ж знал, что судьба принесет молодым ребятишкам "подарок" в виде старого воина Васи. Младший сержант Петров на самом деле постоянно про себя так и говорил: "старый воин - мудрый воин". При этом он жмурился всем лицом, как сытый кот, растекался в улыбке полнейшей внутренней удовлетворенности.

- Товарищ младший сержант, я увожу свой личный состав, - сказал старший сдающей смены, - увожу и докладываю своему дежурному.

- Наряд не принимаю, - оборвал его Вася, - шагом марш отсюда, - скомандовал он нам, толпившимся возле входа и с интересом наблюдавшим за происходящим.

- На выход все, - резко произнес своим курсантам Литвиненко, и те пугливо засеменили, собирая на ходу свое нехитрое имущество.

Конечно, после этого без вмешательства нового и старого дежурных по столовой дело не обошлось. Сдающий смену командир взвода первокурсников, юный старший лейтенант и наш ушлый прапорщик Костя о чем - то долго разговаривали, курили, смеялись, хлопали друг друга по плечу и как - то решили дело компромиссом. Для порядка два первокурсника сбегали в посудомойку, отряхнули паутину, сунули тряпку в то место, откуда Вася с довольным видом вытащил своей грязный, засаленный палец. На том и порешили дело, наряд был принят. Все остались довольны, приличия соблюдены, лица сохранены.

VII

Ничего интересного больше до позднего вечера не случилось. После ужина мы заняли свои позиции в посудомоечном помещении, форма одежды - в трусах, тапочках и фартуке, быстро распределили обязанности. Кто - то принимал посуду, другой очищал ее от параши и складывал в большие баки из нержавейки, третий отправлял бачки с тарелками в посудомоечную машину, а четвертый сортировал чистое на выходе, складировал, возвращал рабочим зала и дежурным от курсантских рот, снующих по всему обеденному залу со своими тележками.

Пыхтит, сопит, скрежещет посудомоечная машина, пар стоит столбом, а изо всех ее щелей сочатся потоки грязной воды, ошметки пищи, наросты жира растекаются по всему полу, на котором, по щиколотку во всем этом, танцуем мы, заведенные каждый на свою операцию. Шутки, взаимные подколки, переругивания со слишком медленными "парашютистами", не успевающими возвращать бачки под новые объемы параши. Все как обычно, все действия отработаны уже на уровне подсознания. Третий курс - не шутка, опыт, тут вполне применима любимая присказка Петрова: старый воин - мудрый воин.

Вот какой - то не слишком удачливый лопоухий первокурсник неловко подал тяжеленную груду тарелок в окошко посудомойки. Половина посуды летит на бетонный пол, шум, грохот, осколки.... и тяжелая рука моего товарища Вовы Волчука хватает несчастного юнца за химок, прижимает к подоконнику, отвешивает попутный подзатыльник, после чего ошалевший субтильный мальчонка совместными усилиями втаскивается внутрь нашей временной вотчины, где он наказывается парой легких тумаков. Естественно, получив назидание и полезный урок от старших товарищей, юноша возбужденно, с усердием и споро убирает следы своей собственной неаккуратности.

Вот влетают обессилившие после двадцатой ходки с сорокалитровым баком "парашютисты", норовя упасть на полминуты в уголке, но Вася сразу же все эти вольности пересекает:

- Так, бойцы, хорош отдыхать, падайте опять на парашу - и бегом. Мне бачки пустые нужны, куда все тут складывать ?

- Да твою, Вася, в Дарданеллу, куда твоя параша нахер денется, дай отдохнуть, - чуть не плача требует Игорек Николаев, он же Коля, он же еще и Гоша. По сочетанию имени и фамилии, очевидно. Как - то незаметно прицепились к нему эти прозвища. Это его "...твою в Дарданеллу" потом на многие годы как то привязалось ко многим из нас, обогатив фольклорный арсенал, а кое для кого, не ведавших ранее о существовании знаменитых проливов, еще и открыло новые географические горизонты.

- Потом отдохнешь, параша не ждет - весомо возражает товарищ младший сержант, окутывая Гошу - Колю взглядом охотящегося удава.

- Бляха, Вася, ты раньше, без лычек сержантских мне больше нравился, - огрызается "парашютист" Николаев, но все равно вынужден поневоле встать, служба не шутит, у Васи здесь и сейчас своя, маленькая, но все - таки власть, а рвения служебного - хоть отбавляй.

- Давай бегом к параше, сосок поросячий, - емко парирует Вася, после чего совершенно перестает удостаивать Гошу - Колю каким - либо вниманием.

Где было Гоше устоять против фельдфебельской убежденности младшего сержанта Петрова ? Поэтому снова "парашютисты" в полной готовности к прыжку. Работа кипит.

VIII

Наконец грязная посуда заканчивается, мы приводим себя в порядок, умываемся, надеваем форму. Вася уже сбегал вниз, к Мураду и вернулся с чайником горячего крепкого чая, свежим хлебом, маслом, сахаром, рыбными консервами. Вылезаем из окошка в общий зал, устраиваем легкий перекус.

Перекус перекусом, но священнодействие предстоит впереди, и все мы его предвкушаем. Существовал у нас обязательный ритуал - в конце рабочего дня, когда столовая уже сияла, как нимб над головой святого, весь личный состав наряда должен был отметить завершение трудов праведных трапезничанием путем поедания жареной картошки с мясом. Эта церемония была обязательной - хоть расшибись в лепешку, а жареху обеспечь. Мясо на ночную трапезу добывалось легко путем изъятия с кухни во время приготовления блюд. Пока готовящие ужин поварихи носились в запарке, рабочие варочного цеха не дремали, и среди клокота котлов, тугого пара и непрекращающегося мата, уворовывали несколько кусков свининки попостнее. Что касается картошки и лука, то этого добра в овощерезке всегда целые кучи, никто поштучно не считал, ну а белый, дурно пахнущий животный жир, на котором все в столовой и готовилось, в любое время валялся на кухне в неисчислимом количестве. Хотелось нам, конечно, картошечку с мясом на маслице подсолнечном, да тут уж не до жиру.

Те, кому было положено выполнить задачу по добыче нужных составляющих достойной жарехи, справились блестяще. Дождавшись, пока столовая опустела и стала принадлежать только нам во главе с Костиком, мы почувствовали власть над обстоятельствами бытия и собрались внизу, в кухне. Поле битвы всегда принадлежит победителям, так что не грех и помародерствовать немного.

Костик убежал на доклад к дежурному по училищу, Мурад суетится возле нычки, где запрятан стратегический запас. Размышляет, наверное - как все это добро одним броском перебросить в расположение роты, на заветный балкон, укрыть старыми шинелями, спрятать от лишних глаз, чтобы никто в нужный момент не помешал употребить тушенку, консервы и сахар по назначению. Распределяет макароны и масло, одаряет пайками от коллектива женатых баловней судьбы. Чтобы ничего не пропало, чтобы каждый причастился к дарам, чтобы все справедливо...

Все собрались в варочном цехе, где все готово к священнодействию. По- прежнему суетится Мурад, маленький, худой, энергичный и сосредоточенный. Энергии в нем на пятерых. Вот распределил экспроприированное и тут же бежит на кухню с огромным куском белого жира и здоровенным шматом постной свинины. За ним, сгибаясь в три погибели, волочит ноги волею жребия овощерез Хряпа. Тащится на себе громадный таз с овощами.

Жарим в духовом шкафу на огромном противне картошку с мясом и луком. Завариваем крепкий чай, накрываем на стол. Картошка с мясом, рыбные консервы, масло, сахар. Не спеша, растягивая наслаждение, поедаем вкуснейшую жареху. Сегодня наш день, сегодня и завтра наедаемся впрок, на неделю вперед, не часто такое случается в тощей курсантской жизни.

После пира Мурад раздает нам тушенку, сахар, консервы - каждому понемногу, не тащить же все в роту в ящиках. Выдвигаемся в расположение, перебежками, по одному, крадучись и оглядываясь. Просачиваемся в свой класс, аккуратно складируем трофеи на балконе, маскируем старым обмундированием. На пару ближайших караулов взвод себя доппайками обеспечил. Теперь спать.

В 5.00 утра подъем, времени на сон осталось кот наплакал, но возбуждение трудового дня не покидает нас. Укладываемся долго, с шутками и взаимными подначками.

Моя кровать соседствует с кроватью Макса Токранова, местного жителя, коренного уральца. Все четыре года, с первого дня учебы до последнего, до дня выпуска, мы с Максом начинаем утро и завершаем вечер... Макс - красавец, статный, спортивный, перворазрядник по лыжам, с врожденным чувством юмора, которое дает ему право и возможность достаточно легко, свободно и без особой рефлексии относиться к жизни, учебе и служебным хлопотам. При всех перечисленных достоинствах язык у Макса подвешен как надо, так что все четыре года нашего соседства Макс работает для меня настоящим котом Баюном и Шахерезадой одновременно, постоянно рассказывая на ночь были и небылицы, откровенные сказки и настоящие истории из жизни, хвастаясь своими победами на фронте любви и спортивными успехами на лыжных трассах.

Вот и в этот вечер Макс не может уснуть сразу. Сначала у него ритуальное действие, совершаемое каждый вечер и каждое утро - поддеть и раздраконить своего друга и одноклассника, Олега Горбатова. Олег числится в четвертом взводе, и кровать его расположена аккурат напротив нас, через центральный проход казармы. Без того, чтобы лишний раз Олега не поддеть, Макс не может ни заснуть с вечера, ни создать себе настроение с утра.

- Горбатый, а Горбатый. Ну, ты как там, - зовет Макс, но со стороны четвертого взвода слышится только легкое похрапывание, сопение и постанывание товарищей курсантов, видящих уже десятый сон.

- Во, ты смотри, спит как сурок, - с напускной искренностью возмущается Макс, - друга не мог дождаться. Хрен чем я его угощу.

- Ладно, завтра подраконишь, - отвечаю я, - давай уже на массу.

- Слышь, Степаныч, - говорит Макс, - я тут с такой телкой познакомился, вообще почетная такая, у-уу, титьки как арбузы, слышь...

Макс по обыкновению пытается начать рассказывать мне очередную вечернюю байку, но я прошу перенести повествование на день завтрашний, спать остается меньше 5 часов, да и сил посуде отдано немало.

Потихоньку укладываемся спать. Быстрее всех засыпает курсант Байсултанов Бекболот, худощавый киргиз из степных окрестностей города Таш - Кумыр, прибывший в училище по разнарядке как национальный кадр. К описываемым событиям он уже успел выучить несколько сотен русских слов, но в самом начале, на первом курсе объясняться с ним можно было только на пальцах и с помощью разнообразных мимических жестов. Величали мы его двояко - либо просто Бек, сокращенное от имени, либо уважительно, на русский манер - Борис Иванович. Бека было за что уважать. Потом, правда, к нему приклеилось еще одно прозвище - "хохол", а как и почему - об этом чуть позже.

В этом наряде Бек работал в овощерезке и сильно умаялся таскать в варочный цех очищенные овощи. Сразу стал умильно посапывать у себя на втором ярусе. Что - то шальное и веселое пришло в голову его соседу по первому ярусу Сереге Кравцову, Краве, который долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок. Громкое сопение Бека, по всей видимости, засыпанию никак не способствовало.

- Бек, хорош храпеть, - пихнул Крава обеими ногами снизу кровать второго яруса.

Реакцией чуть не улетевшего с верхотуры Бека стало тихое постанывание, снова перешедшее в громкое, на грани храпа беспокойное сопение. Крава почесался, встал с кровати и начал толкать Бека в бок. При этом он хитро подмигивал нам с Максом. В Кравиной голове явно созрел весьма коварный план, это так и читалось в загадочном выражении его лица.

У нас с Максом сон как рукой сняло. Зная Краву, нельзя ни на секунду было усомниться, что впереди предстоит целое забавное представление, сродни цирковому.

- Бек, а Бек, будь другом. Дай трусы на блядки сходить,- нервно произнес Крава, не переставая пихать утомленного овощами киргизского юношу.

Сонное и невнятное ворчание на языке степей было Краве ответом. Мы с Максом просто застонали от смеха.

- Бек, ну жмотом не будь, друга выручи, я тебе утром их верну, - не унимается Крава.

Но опять слышны только громкое постанывание и бессвязные фразы по-киргизски. Задумавшись о чем - то, Крава вдруг просиял, радуясь внезапно озарившей его идее, открыл прикроватную тумбочку, достал оттуда ножницы и стал аккуратно вырезать ими трусы из - под Бека, ухитряясь кромсать синий армейский сатин большими кусками и затем неторопливо вытаскивать из под крепко спящего товарища оставшиеся ошметки материи. Вытащил, аккуратно собрал и унес следы преступления в мусорный бак в туалете, предупредив попутно дневального на тумбочке, чтобы тот разбудил его за 10 минут до общего подъема наряда по столовой. К утреннему представлению надлежало быть готовым, танцы сына степей в костюме Адама посреди казармы - где еще такое увидишь ?

В 4.50 Крава растолкал нас с Максом, затем мы тихонько разбудили остальных - всех, кроме Бека. В 5 часов к Беку подошел дневальный по роте и, исполняя заранее оговоренный сценарий, гаркнул в ухо несчастному потомку кочевников: "наряд по столовой, паа -адъем !!!"

Мы были вознаграждены незабываемым зрелищем. Бек, не проснувшись даже еще, инстинктивно, выгнул свое красивое, жилистое, худощавое тело, подпрыгнул вверх на кровати своего второго яруса, развернулся ногами вперед, спрыгивая с верхотуры и машинально таща за собой простыню, которой он за секунду до этого укрывался в забвении сладкого сна. Простыня в полете отделилась, а приземлившись, Бек обнаружил себя в первозданной наготе перед любопытствующими глазами своих сослуживцев, которые на своих кроватях тоже изгибались, но не в прыжке, как Бек, а в корчах и судорогах смеха. Костюм Адама Беку был явно не в радость, тяготил степняка.

Ошарашенный Бек громко закричал на всю роту, не обращая внимания на то, что до общего подъема оставался еще целый час:

- Эй, где моя труса ?

"Труса" не отзывался, а вот нам вынести это без нового надрывного стона и припадка хохота было попросту невозможно. Со стороны других взводов в наш адрес полетели проклятия, "добрые" пожелания, и откуда - то из темноты, из расположения третьего взвода даже плюхнулся тяжелый сапог. Мы хохотали в кроватях, зажимая рвущийся наружу смех подушками, пока наконец Хряпа не выдавил из себя сквозь стон:

- Бек, да ты (ах - ха - ха), ты сам, бляха (ха - ха - ха) отдал их вчера пацанам, пацаны у тебя просили на блядки сходить.

- Какой пацан пошла на блядка, я свой труса не давал никому, - в отчаянии простонал Бек, который успел уже натянуть штаны на голое тело и теперь растерянно шарил в окрестностях кровати, в тумбочке, заглядывал под соседние кровати и под свою подушку.

- Бек, да ты че, забыл ? Да мы же сами видели, - с серьезным видом и даже с некоторой претензией в тоне голоса сказал Макс, - ребята подошли, попросили, ты снял, сам отдал. Да ты не помнишь что - ли ? Ребята с блядок вернутся, отдадут твою трусу, не ной.

Надо было видеть Макса в этот момент, какой гениального актера в себе он променял на военную форму. Настолько он был убедителен, настолько выражение его лица не позволяло усомниться в правдивости его слов....

- Э, Токранов, ты кому так говоришь, что я не помню, я спать ложился, труса был, сейчас труса нет, кто - то украл. Что я сейчас буду делать без труса ?

- Бек, - откликнулся, задыхаясь от приступа еле сдерживаемого смеха его закадычный дружок и сосед по койке на верхнем ярусе хохол Волчук, или просто Чук, как его мы все звали, - хочешь я тебе свои трусы отдам ? Смотри, у меня трусы совсем новые, муха на них не сидела.

- Э, Чук, на твоей труса не муха, там ишак спал, - зло огрызнулся Бек и обреченно побрел в умывальную комнату.

Новый взрыв хохота потряс стены казармы. Классика жанра - Чук и Бек в своем репертуаре. Подъем в этот день для всей остальной роты случился на час раньше, а стены казармы услышали месячную норму мата и проклятий в адрес нашего взвода. Так что и вечер был сытным, вкусным, и веселое утро тоже задалось на славу. Хлеба и зрелищ мы получили в избытке.

С посудой после завтрака боевой расчет посудомойки управился быстро, и уже к 10 часам делать было особо нечего. Вася, проверив выполнение задачи, даже тут не упустил случай проявить себя истинным служакой. Он с чего - то вдруг решил докопаться до травмированного потерей "трусы" Бека, которого нелегкая занесла к нам из овощерезки за какой - то надобностью.

- Бек, а ты чего это с утра не побрился ? Думаешь, раз трусы ночью проклацал, так теперь можно и не бриться что ли ?

- Вася, чего тебе надо ? Ты вообще мне кто такая, ты не моя командир отделения,- огрызнулся Бек.

- Так, разговорчики, товарищ курсант, - прикрикнул Вася. Теперь уже его внутреннюю самость задели, на место его указали, как - то надо было выходить, - я в данный момент старший на объекте, ты у меня в расположении. Все, точка.

- Вася, а он может усы отпускает, под степного джигита косить будет, - высунулся откуда то из - за огромной посудомоечной машины Чук, ставший за три года своеобразным альтер - эго Бека.

- Ему еще полотенцем вафельным бриться положено, - ответил Вася, - два волоска отросло, как у козлушки на мандушке, а туда же, усы, бляха. Короче, боец, привести себя в порядок.

- Э, Вася, - злится Бек, - иди на базар, покупай там себе ишак и ему долби мозги, а от меня сейчас отстань.

После чего он злобно пинает бачок из - под параши и стремительно убегает вниз. Вася сплевывает себе под ноги и начинает что - то суетливо тереть возле посудомоечной машины. Понимает, что сам затеял эту ненужную перепалку, не к месту совсем, так что лучше скорее замять и забыть, затереть тряпкой возникшую на ровном месте несуразность.

После чистки ошметков завтрака всем нам очень хотелось спать, и наступило время поиска мест для лежбища. Тут уж каждый действовал на свой страх и риск, ибо неизвестно было, куда нелегкая занесет кого - нибудь из начальства - дежурного по училищу, или просто слоняющегося по столовой прапорщика Петросяна. Пусть не было в том сне великого греха, раз задачи все выполнены, но... сам по себе спящий курсант в укромном уголке в непредусмотренное распорядком дня время - это с точки зрения начальствующего состава составляло целое преступление против всех устоев военной службы. Посему пресекались такие безобразия быстро и весьма сурово.

К третьему курсу, набив шишек, отработав нарядами вне очереди и лишениями увольнений карму неопытности, мы весьма трепетно относились к выбору мест, где можно было бы выспаться. Изучив проходные маршруты начальников, выбирали такие места, в которых вероятность встретиться с неприятностью сводилась к минимуму, но и так, чтобы удобно было. Давно уже я облюбовал себе закуток в глубине обеденного зала, у батареи, за небольшим выступом стены, удачно прикрывавшим меня со стороны центрального прохода, по которому средь бела дня любили перемещаться различные проверяющие личности.

Вот и в этот раз десять составленных в два ряда стульев с высокими спинками сослужили мне неплохую службу, помогли молодому организму получить двухчасовую зарядку бодростью. Проснувшись около двенадцати, я повел носом по окружности и по насыщенным запахам со стороны помещения кухни почуял неумолимое приближение обеда. Сытный завтрак растворился в недрах могучего, юного, все еще растущего организма. Есть хотелось как - то по - первобытному, так что настало время собираться в стаю для поиска пропитания. Можно было, конечно, поступить иначе - дождаться общего обеда, просто прийти, сесть на свое место за столом в отсеке обеденного зала, где постоянно столовалась рота, но, но... Легкие пути, упрощенчество и послабления - не для нас. Зачем в жизни выпадает такая удача, как наряд по столовой чтобы вот, так, походя и бездарно потратить оставшиеся драгоценные часы на поглощение обычной курсантской пайки, к тому же нами самими и урезанной ? Это будет завтра, а сегодня - пока еще наш день, столовая в нашей власти. Поэтому скоро мы не просто обедаем, а по - настоящему пируем, мощным аккордом, впрок, со вкусом.

Работа посудомойщиков начинается после обеда, а перед этим мы просто ошиваемся по столовой, "водим жалом" по сторонам, ищем что и где плохо лежит. Для начала как - то непринужденно разживаемся в хлеборезке маслом, свежим белым хлебом и сахаром, в овощерезке берем маринованные огурцы с капустой, прячем все это добро в посудомойке. Но огурцами с хлебом сыт не будешь, праздничный обед следует обеспечить по - настоящему. На наше счастье в варочном цехе сегодня готовятся котлеты - редкий деликатес на курсантском столе. Котлеты - товар штучный, но тут уж ужом вывернись, а оформи каждому по две - три штуки... Повезло нам в последнем заплыве, потому как котлеты - это не мелкие кусочки "проросшего мясом сала", растворенные в гуще перловой каши. В общем, задача добычи котлет для наряда была уяснена мгновенно и быстро определила дальнейший образ действий каждого участника операции. Требовалось либо выцыганить лакомство у поварих, либо, на худой конец, просто украсть котлеты на весь наряд. Посовещавшись, решили действовать разными способами, каждый из которых мог принести удачу.

Первым на приступ пошел Крава. Внешне он очень смахивал на похотливого мартовского кота, да при этом еще умел вовремя ввернуть нужную фразу вкупе с томным жестом, и блудливой мимикой лица не был обделен. Нашим поварихам по причине их внутренней незамысловатости такое сочетание достоинств очень даже нравилось. Бывая в нарядах по столовой, Крава давно приглядывался к одной из них - все еще кажущейся молодой в свои неполные тридцать и дородной жгучей брюнетке с яркими, красивыми чертами лица, такими вроде бы и по - настоящему славянскими, но с легким оттенком какой - то нездешности, инородности что - ли, что - то особенное было в облике этой поварихи Тамары. Лицо ее, украшенное легким налетом шалавистоти, притягивало много похотливых взглядов молодых, измученных службой парней.

Хоть и нравилась Тома Краве, да не очень он с ней и церемонился, потому как знал по опыту прошлых приступов - в любви точно не повезет и ничего не обломится, потому что был у Тамары мужичок покруче. Но вот обед, особенно праздничный - по распорядку, значит все равно пришло время распушать хвост. Задача перед Кравой стояла ясная и четкая - нарыть котлет для общего стола. Взяв большую миску, он на правах давнего и безутешного поклонника подошел к Тамаре, которая как раз доставала из духового шкафа противень с котлетами, фамильярно полуобнял ее и вкрадчиво так, с улыбкой и интонациями провинившегося мужа попросил:

- Тамар, брось мне пару котлет, не пожалей для голодного защитника Родины.

- Это ты что ли голодный ? Ночью не все мясо с картошкой сожрали ? Иди отсюда, - полушутя двинула плечом Тамара, освобождая себя от назойливой руки, но не слишком серьезно, принимая правила игры, флирта и торга.

- Тамар, не дай сгинуть, а лучше дай пяток котлет, а если не дрогнет рука дающего, так дай и поболе, - продолжал Крава свой натиск.

- Уйди, работать мешаешь.

- Тамара, не буди во мне зверя !

- А то чего ?

- А то он проснется и убежит. Тогда как мне жить ?

Cмеется Тамара заливисто, весело ей.

- На вот тебе, оглоед - Тамара стряхнула Краве в миску две котлеты и попыталась отойти с противнем к раздаточному окну.

- Тамара, не бери грех на душу. Ты вот представь что это не я, что ты не мне, а хахалю своему котлет отсыпаешь. Ну вот как думаешь, обрадуешь ты хахаля своего двумя маленькими котлетками ? Этим даже и рюмашку не закусишь. Будет у него после такой закуси инструмент любви хорошо фунциклировать ?

Тамара хохочет в голос, ее огромная грудь ходит волнами под тонкой материей белого поварского халата.

- На, не лопни только, - говорит она, отваливая Краве с добрый десяток котлет, словно расплачивается за созданное им хорошее настроение, за комплименты, за возможность лишний раз почувствовать себя вожделенной женщиной. Крава довольно смеется, обнимает Тамару, норовя вырвать поцелуй, она вроде как смущенно отворачивается, изображает сопротивление, выскальзает из этих полудружеских объятий, но все равно норовит при этом плотнее прижаться к молодому сильному телу курсанта.

Крава со своей задачей справился, но что такое десяток котлет ? Cтавки у нас выше, а потому вскоре разными ухищрениями, отвлечением внимания и операцией прикрытия из варочного цеха исчезает целый противень с лакомством. Мурад постарался, заговорив зубы старшей поварихе, еще двое создали нездоровый ажиотаж в помещении, изобразив какую - то ссору, а в это время Крава с Хряпой противень и умыкнули прямо из духового шкафа. Все, задача выполнена, праздник обеспечен. Теперь можно выдохнуть и спокойно завершать работу. Впереди ждет вкусный обед с кучей отложенной снеди.

В этот, третий за сутки заход на мытье посуды я встал к окошку приемки - выдачи, сменив на этом посту Чука, чтобы всем разной работы было поровну и по справедливости. Принимал посуду, шугал дежурных первокурсников и второкурсников, чтобы сами очищали тарелки от параши, лениво пререкался с третьекурсниками, рекомендуя им делать то же самое.

Рабочим по залу от нашего наряда был Вовка Панин или Ганс, как все мы его называли за какое - то мимолетное, неуловимое внешнее сходство с устоявшимся стереотипом солдата вермахта, который все мы вынесли из советских фильмов о войне. Наши с Гансом отношения были не то что натянутые, нет - мы себе такого не позволяли, живя под одной крышей и деля иногда одну банку тушенки, просто было в этих отношениях нечто задорно - состязательное, своего рода постоянное испытание друг друга на прочность, на "слабо".

Незадолго до последнего заплыва был такой случай. Ганс намылился вступить кандидатом в члены компартии. В партию имели право вступать все, даже такие отъявленные мудозвоны, как Вова. Так вот, ротную парторганизацию он прошел вполне благополучно, и теперь требовалось просочиться через партком батальона. На его беду, в начале года как раз меня избрали заместителем секретаря парткома, и часто я вел заседания. Сам секретарь постоянно обретался где - то в Высшей партшколе, а нудная текучка партийной работы отсрочки не терпела.

В общем, прибыл Ганс на идеологический правеж, а там собрались сплошь серьезные люди - активисты, офицеры батальона и я во главе заседания. Вопросы разные Гансу посыпались по его учебе и дисциплине, по программе и Уставу партии, по текущей обстановке международной, по ходу перестройки в стране. Ганс чего - то мямлил, натужно выдавливал из себя правильные слова, топтался, как боевой конь перед атакой, нервно почесывался и просто мечтал быстрее завершить это иезуитское действо. Меня же подмывало спросить еще что - нибудь, были причины, имелся зуб на Вову, да и не зуб даже - клык коренной. Почесав лоб, я придал лицу серьезное выражение и задал таки свой вопрос:

- Курсант Панин, вот Вы хотите примкнуть к рядам нашей партии. Это обязывает быть всесторонне подготовленным в идейно - политическом отношении. Что Вы можете сказать про концепцию нового политического мышления, изложенного Генеральным секретарем нашей партии в его недавно вышедшей книге ?

- Дак, новое мышление, политическое которое, перестройка потому что, ускорение, все по - новому, - начал блеять Ганс.

- Курсант Панин, можно конкретнее - в чем суть концепции, изложенной в книге товарища Горбачева ? Вы читали книгу ?

- Начал читать, - понуро глядя в пол, ответил Ганс.

- Тогда, я думаю, нам следует отложить вопрос до следующего заседания парткома и дать товарищу Панину время на изучение первоисточников. Нет возражений ? - спросил я у членов парткома.

У членов парткома возражений не было. Возражения были у Ганса, и он предъявил их мне спустя полчаса уже в расположении роты.

- Степа, ты чего, охренел что ли, чего ты до меня добрался со своим новым мЫшлением ? Самый умный ?

- Извини, Ганс, почитай книжку, могу дать, - ответил я с улыбкой.

- Да не буду я эту херь читать, ты чего, не мог нормально меня пропустить через ваш долбаный партком ?

- Ганс, а ты когда на той неделе у меня наряд по роте принимал, чего докопался до умывальника, что там грязные раковины ? Поглумился, порадовался, чтобы я еще раз умывальник отпидарасил ? Ну так и ты теперь книжку почитай, а мы на той неделе еще раз на парткоме вопрос рассмотрим.

- Ну и мудак ты, Степа. Запомню.

- Да и ты, Ганс, не лучше, а книжку читай, по ней вопросы будут, обещаю. Да и вообще пригодится. Книжка дрянь, но в ней много умных слов, тебе уж точно полезно будет.

Вот так мы с ним иногда и общались, но в целом все было неплохо, друг друга уважали.

Так вот Ганс, домывая шваброй пол обеденного зала, не преминул отметить для себя, что я оказался у окошка посудомоечного помещения. Возликовала душа курсанта Панина. Его хитрая рожа просунулась в отверстие между посудомойкой и залом:

- Степа, ты мне тарелки скирдуй ровными пачками, чтобы по тридцать штук.

- Ганс, а член тебе за угол пописать не сносить ? - раздраженно спросил я и продолжил работать как и прежде, складывая отмытые тарелки к выдаче как придется.

Он вроде отстает, принимает тарелки, сам раскладывает по ровным горкам, но неймется ему, зудит все внутри и немного погодя Ганс опять подступает ко мне, засовывает свою довольную рожу в окошко посудомойки, задирает, забавляется:

- Эй, Степа, шевели ляжками, греби парашу быстрее, - задорно поддразнивает меня, но, видя как моя рука быстро зачерпывает из бачка остатки обеда, он сразу соображает для чего рассерженная длань потянулась к параше. Ганс стремительно выныривает из окошка обратно и исчезает в глубине обеденного зала. Ему бы успокоиться, не испытывать больше судьбу, но.... Не прошло и десяти минут, как сцена повторяется, супостат опять зачем - то лезет в окно посудомойки, драконит, но в этот раз я действую быстрее. Ганс еле успевает увернуться, и горсть параши, едва не задев эту наглую морду, летит в обеденный зал, растекается по полу, добавляя работы самому же Гансу, только что вылизавшему полы. Это его ужасно злит и ответом мне через минуту в окно посудомойки летит несколько керамических глубоких тарелок. Они разбиваются о кафельный пол на сотни мелких осколков, принося нам кучу лишних хлопот. Васю эта Гансова выходка просто выводит из себя, он высовывается из окна посудомойки и верещит просто не своим голосом, на очень высокой ноте:

- Ганс, ушлепок, ну - ка бегом сюда убирать все. Охренел что - ли совсем ?

- Нехрен парашей кидаться, - огрызается Ганс и снова ретируется за дальние ряды столов. Тут уж я не выдерживаю, хватаю большой бачок, наполненный остатками жирнейшего свиного супа с кусками уже застывшего сала и с треском швыряю его на территорию Ганса. Эффект замечательный - жир с салом растеклись на огромной площади и больших трудов теперь будет стоить Гансу все это привести в порядок. Ганс на мгновение цепенеет, потом медленно начинает звереть, наливаясь красной краской и бросается обратно к нашему окну, зацепив на пути огромную стопку помытой, сияющей чистотой керамики. Все происходит мгновенно, десятки тарелок с шумом и грохотом разлетаются по всей посудомойке, приводя весь наш боевой посудо - парашный расчет в замешательство. Что - то вдруг находит на меня, какое - то исступление от обиды и непонимания, но логика происходящего просто требует ответного действия. Хватаю первое, что попадается под руку, а попалась плоская алюминиевая миска, подлетаю к окну и выглядываю в зал. Ганс уже совершил свою месть и теперь быстро убегает от нас. Запускаю тарелку в сторону ретирующегося недруга и, наблюдая ее полет, понимаю, что пуск метательного снаряда оказался на редкость точен, тарелка летит аккурат в направлении Гансовой головы.

- Га-а-анс, - отчаянно ору я, Ганс оборачивается и лучше бы не кричать мне, а ему бы и не оборачиваться вовсе навстречу моему крику, ставшему предвестником жесткой оплеухи судьбы. Отделался бы супостат большой шишкой на голове, а так обернулся и получил удар летящего куска плоского железа аккурат по зубам, лишившись мгновенно двух из них. Дико завыл Ганс, рухнул на колени и судорожно стал вытирать стекающую по лицу на одежду кровь, выдавливая из себя:

- Пидарас, ну Степа ты пидарас, угондошу гада !

Мне стало немного не по себе. Не то чтобы я Ганса боялся - были у нас с ним до этого стычки и взаимные проверки, пощупали мы друг друга в прямом и переносном смыслах, тюкнули пару раз и по кумполам в стычках. Просто в то момент, когда я случайно выбил Гансу зубы тарелкой, я испугался прежде всего самой меры совершенного мною - вот так, не подумав, на ровном месте да и ни за что вроде бы, если разобраться, лишил товарища двух зубов, а это членовредительство и чрезвычайное происшествие. Вообразилось уже, что вот берут меня под белы рученьки, да подтягивают на допрос в военную прокуратуру. Гауптвахта, камера, суд, дисбат, крах всех надежд на блестящую карьеру. Все это в мгновение проносится в воспаленном событием мозгу, вводит в ужас и ступор. Вижу - Ганс поднимается и с диким ревом несется в сторону посудомойки, рыбкой влетает в окошко...

Его подхватывают Вася с Чуком, удерживают. Вова выворачивается изо всех сил, орет, грозит страшными карами, да при это еще пытается достать меня ногой из - под крепких Васиных рук. Мне особо драться не хочется, потому что чувствую себя виноватым. Но все равно я внутренне мобилизован, готов к драке. Ганс понемногу успокаивается. Выплеснулся, отлегло у него.

- Все, нормально ? - спрашивает его Вася, все еще не решаясь выпустить его из своих рук, обвивших Гансу шею, намертво сцепленных замком в удушающем приеме. Чук страхует, заламывает Вове руку на болевой прием, чтобы контролировать каждое избыточно агрессивное движение.

- Все Вася, пусти, хватит, - хрипит Ганс.

- Точно ?

- Отвечаю.

Вася расцепляет свой замок, Чук отпускает руку Ганса из захвата. Вова сплевывает тяжелый сгусток крови, склоняется над раковиной, и, утробно урча, долго умывается холодной водой. Приходит в себя, а затем предстает нам красавцем с опухшими синими губами и большой слегка кровоточащей ссадиной, улегшейся чуть ниже нижней губы наискосок к подбородку и очаровательной пустотой в верхнем ряду зубов. Уже пришел в себя, успокоился. Хмуро и уничижительно глянув на меня, спросил:

- Мудак, ты, Степа. Зачем вот так ?

- Ганс, ты извини, не хотел же я тебе прямо вот так тебе тарелкой прямо в рожу влупить, сам понимаешь.

- Да понимаю, бляха, так теперь надо как - то рожу маскировать и придумывать, чего начальству говорить.

Вася вмешивается в наш разговор.

- Тебя же кроме нас никто не видел ?

- Да как - то не успели еще за три минуты, - зло ответил Ганс.

- Давай скажем, что ты в своем зале на полу поскользнулся и прямо об край тележки мордой навернулся, - предлагает Чук, - все подтвердят.

- Можно и так, - соглашается Ганс, - только с тебя, Степа, четыре чипка, по два за каждый зуб.

- Да не вопрос, Ганс, хоть пять. Ну, извини, фигня такая получилась.

- Ладно, давайте доделаем все и пойдем финишный обед заточим, там разберемся - обрубает обсуждение Вася и мы расходимся. Быстро завершаем разбор остатков посуды, прибираемся в посудомойке, моемся, одеваемся и идем в зал.

Дела доделаны, все работы завершены. В нашем обеденном зале уже все готово, сдвинуто несколько столов, на тарелках разложена вареная картошка, котлеты, маринованные бочковые огурцы, капуста, хлеб, масло, сахар, дымящиеся чайники со свежезаваренным крепким чаем - все, что плохо лежало, все, что удалось подтянуть и украсть в перспективе совместного обеда, знаменующего завершение "последнего заплыва". Все - таки какая - то частичка нашей общей жизни уходила, оставалась в истории и в личных воспоминаниях. Мы это чувствовали, немного даже грустили. На столе явно не хватало чего - нибудь стимулирующего для организма, но это было бы уже совсем за гранью реальности. Все - таки 1988 г. на дворе, время, когда безумная и бездумная борьба прохвоста Горбачева с пьянством и алкоголизмом достигла своего апогея, когда из нашего училища можно было вылететь в 24 часа за употребление кружки пива.

Все постепенно собираются, подходит Костик. Едим от пуза, делимся впечатлениями, веселимся, подшучиваем друг над другом. Больше всех достается Гансу.

- Да, Ганс, - замечает вроде бы и серьезно, но с каким - то подкожным юмором наш неутомимый хохмач и главный балагур Леха Дадонов, - на твою сибирскую рожу и так без слез не взглянешь, а теперь тебе ее еще и отчленовредительствовали, отрихтовали знатно. Подруге твоей очень понравится. Съезди к ней, порадуй бабскую общагу.

То студенческое общежитие педагогического института, о котором упомянул Леха, было Меккой для нас, центром притяжения мечтаний и вожделений. Промышляли мы там во время увольнений, отдыхали душой, расслаблялись телом. Подъедались. Укрепил наш взвод свои позиции в этом преимущественно женском заведении еще на втором курсе, во время одной из "случек", как на армейском языке назывались совместные танцевальные вечера, специально организуемые для курсантов и студенток. Хорошо мы зацепились за подруг, почти до выпуска туда постоянно шастали, а иные там и вовсе "пропали", затянулись в омут семейной жизни совсем малолетними.

- Да ну тебя, Леха, - огрызается Ганс, - вон пусть Бек идет вместо меня в увал теперь, хоть раз за три года чукча на свободу выйдет, посмотрит, чем город от кишлака отличается.

- Э, Ганс, - встрепенулся Бек, - мой город лучше !

- Бек, ну ты подумай хорошо, - Леха продолжает шутливую нить разговора, - в пельменную хоть сходишь. Три года учишься, а в городе только в культпоходах в театры появляешься, строем и в составе подразделения. Спросит тебя твоя подруга на Родине - где был, что видел, чего ты ей скажешь ?

- Бек, давай мы тебя в бабскую общагу возьмем, землячку тебе какую поищем, все не так скучно будет, - предлагаю я.

- Мне твой землячка зачем нужен ? - удивляется Бек, - у меня девочка мой есть, дома ждет, пишет часто письмо. Зачем мне еще местный землячка ?

- Может, лучше Гоша сходит ? - предлагает Макс, - Беку чего делать в городе, там бараны на улицах не пасутся. Гоша уже забыл, как телки выглядят, хоть издалека посмотрит, вспомнит.

- Да нафиг мне ваше увольнение ? - гудит Гоша - Коля сквозь набитый котлетой рот, - я лучше побегаю в выходные спокойно, покачаюсь, посплю.

Мы чуть ли не под стол падаем, стонем от смеха. Насколько же все люди разные. Большинству увольнение как счастье, как улыбка судьбы и подмигивание фортуны, а вот поди ж ты, есть особые экземпляры вроде курсанта Николаева, предпочитавшего все свободное время проводить в спортивном уголке, либо нарезать километры кросса по близлежащим горам.

- Не, Гоше нельзя увольнительную в руки давать, - едко замечает Леха, - он ее до КПП донести не успеет, прощелкает по дороге, пропадет чье - то увольнение. Ни себе, ни людям получится.

Опять общий взрыв смеха сопровождает Лехин каламбур. Правда ведь, Гоша - Коля отличался редчайшей способностью утрачивать как свои, так и чужие вещи, включая военное и народное имущество. Постоянно он что - то терял, забывал, оставлял. То лопату где - то оставит после уборки территории, то лыжи после марш - броска до каптерки не донесет... Про библиотеку училищную и говорить уже не приходится - там курсант Николаев быстро стал персоной нон грата. В роте так и говорили: хочешь расстаться с вещью - дай ее на время Гоше, самый верный способ.

Как - то раз Ганс дал ему переписать огромный, предварительно содранный у меня конспект к предстоящему семинару. Нескладно для Ганса легли звезды в тот вечер. Всего на пару часов, как ему казалось, доверил он плоды моего труда Гоше. Тетрадь, естественно, Гансу не вернулась, но не сразу он обеспокоился, а вот утром, перед построением на завтрак, задал Гоше вполне законный вопрос:

- Гош, тетрадь моя где ?

- Какая тетрадь ? - недоуменно спросил Кольцов.

- Ты чего, охерел что ли, - вытаращил глаза Ганс, - я вчера тебе тетрадь свою дал.

- Ганс, ну я где - нибудь поищу, в классе может быть осталась, - промямлил Гоша.

- Бляха - муха, я три часа у Степы эту муть переписывал к семинару, давай мне тетрадь.

- Ганс, все нормально, сейчас верну, - и Гоша - Коля тут же побежал в класс.

Разумеется, та тетрадь к Гансу больше не вернулась. Получил он свою законную двойку на семинаре. Как следствие - в конце недели вычеркнули его из списка увольняемых на целый месяц вперед. Мрачнее тучи ходил курсант Панин и время от времени задавал Гоше один и тот же вопрос:

- Гош, ну че за фигня ? Почему я из - за тебя страдать должен ?

Это продолжалось до тех пор, пока Гоша, утомленный постоянным нытьем Ганса, раздраженно ему не ответил:

- Потому что нехер давать было мне этот конспект.

Увидеть бы снова лицо Ганса в тот момент... Парняга даже и не нашел, что ответить, зато все присутствующие при этой сцене были вне себя от охватившего их веселья.

- Ганс, а Гоша - то прав, - сквозь смех выдавил из себя Вася, - это не он проклацал, а ты. Знал ведь, кому даешь.

- Да ну вас нахрен, - зло бросил Ганс, - все едино из всех увалов вычеркнули.

- Нужно Ацеру увольнение уступить, - ввернул предложение Чук, - пусть сходит, кино про мореманов посмотрит, а то все по морю страдает, а кроме своего тельника вшивого ничего морского не видел. Ацер, он же курсант Аскербеков Муратбек Мидинович, земляк Бека, такой же худощавый и смуглый киргизский юноша из города Ош. Мы с ним сдружились, и по дружбе Ацер называл меня Круглым за некоторые особенности ширококостной комплекции. С самого начала учебы к этому сыну степей приклеилось прозвище "мореман". Курьезный случай был тому причиной.

Как - то раз, еще на первом курсе, Ацер подошел ко мне с озадаченным видом, держа в руках газету с телевизионной программой.

- Круглый, - спросил он, - а что такое пес ?

- Чего ? - изумился я, будучи не в силах разобрать смысл вопроса.

- Ну вот тут фильм тут в программе стоит, "Солёный пес" называется, - протянул мне газету Ацер.

Да, там так и было написано - "Солёный пес". Видимо, у наборщика в типографии кончились буквы ё, на второе подряд слово не хватило, вот Ацер и погрузился в непонимание.

- Ацер, это пёс солёный, пёс, то есть собака мужского пола, но можно и всех собак называть псами в русском языке.

- Почему он солёный ? - недоуменно поинтересовался Ацер.

- Потому что это непростой пёс, а морской, то есть пёс - мореман, он с моряками на корабле жил.

- Надо посмотреть кино обязательно, - решил для себя Ацер и ухитрился - таки сделать это, увернувшись как - то от самоподготовки в этот день. Фильм его очень впечатлил, и впечатлениями своими он стал делиться столь настойчиво, что буквально сразу к Ацеру и приклеились два прозвища - "соленый пес" и "мореман".

C самого первого дня учебы мы в столовой сидели за столом вчетвером - я, Ацер, Чук и Бек. Делили суп да кашу, масло да сахар. Чуку из дома, с Западной Украины присылали посылки, преимущественно в виде фирменного сала. Настоящее, тающее во рту, пропахшее нежным чесночным ароматом, слезящееся на лезвии ножа домашнее украинское сало. Не то что вареное котловое. Месяца два мы с Чуком не знали горя, пополняя запас калорий под недоуменно - презрительные взгляды боевых товарищей - мусульман.

Сначала Бек с Ацером просто кривились, демонстративно носы воротили, лицу придавали презрительное выражение. Зато мы с Чуком радовались жизни, наворачивали натуральный продукт за милую душу. Тем и спасались от нехватки калорий, которых совсем не избыток в рационе курсанта.

Но месяца через два Ацер перестал воротить нос и кривиться, а как - то даже наоборот - начал с любопытством наблюдать за ножом в опытных руках Чука, режущих сало легко, самозабвенно, как и полагается настоящему хохлу. Раз за разом любопытство Ацера только усиливалось и вот в один из недобрых для нас с Чуком вечеров, когда ужин имитировался отварным сушеным картофелем, заставить есть который можно было только по приговору военного трибунала, душа Ацера не выдержала мук голода и он с легким налетом презрения, как - то даже немного нервно поеживаясь, сказал Чуку:

- Э, Чук, а Чук, дай попробую это сало твое.

Чук напрягся и заметно погрустнел. Он уже представил себе дальнейший исход событий. Вот сейчас этот злой киргиз все распробует, проникнется к божественному вкусу и аромату. Чтобы могло быть иначе, чтобы сало не понравилось кому - то.... такой расклад в голове Чука никак не мог сложиться. Нужно было что - то предпринимать, быстро, здесь и сейчас.

- Ацер, ты бы сало не трогал, - доверительно, склонившись к изнывающему от голода киргизскому юноше, посооветовал Чук, - ты мусульманин, тебе вера не позволяет.

- Да ладно, Чук, попробую только, один раз, - настаивал на своем Ацер.

- Ацер, смотри, домой напишу, тебя мама и папа поругают, Айгуль твоя все узнает, как ты тут сало трескал. Аллах не одобрит опять же, - в отчаянии бросил Чук свой последний, убийственный, как ему показалось, довод.

- Э, Чук видишь, сверху крыша толстый, Аллах через крыша не видит, - здраво рассудил Ацер и попробовал, и как - то сразу погрустнел вдруг Чук, и та грусть была густо замешана на дурном предчувствии, которое его не подвело. Ацер раскусил вкус сала, а там и Бек не устоял перед чарами и ароматом настоящего деликатеса. Наши с Чуком пайки с тех пор уполовинились, киргизы стали знатными салоедами. Особенно Бек, который, когда видел сало, начинал урчать, как кот, возбуждался, ерзал и нервно торопил Чука, резавшего шмат на наш общий стол:

- Эй, Чук, чего ты там так долго сало режешь, быстрее давай, да ?

- Вот горе мне, - сокрушенно огрызался Чук, - воспитал и вскормил еще одного хохла на свою голову.

Так к Беку ненавязчиво и приклеилось это прозвище - "хохол". Очень оно "гармонировало" с его монголоидной узкоглазой наружностью. Впрочем, каждый из нас отвечал, чем мог. Друзьям киргизам постоянно присылали курт и сухофрукты. Мне с берегов родной Волги прибывало много разной рыбы и рыбных консервов, которые в то время числились в большом дефиците. Рыба встречала всеобщее одобрение за нашим столом, уходила на ура. Кисловатый твердый курт мы с Чуком тоже грызли и находили в нем свою прелесть, неведомые доселе вкусовые оттенки в высушенном кисломолочном продукте кочевников. Одним словом, все четыре года прямо как в песне - "...и хлеба горбушку, и ту пополам", а после еще раз пополам. Так вот просидели все четыре года за одним столом, съели не то что фунт соли вместе - куда как больше.

XII

Последний заплыв завершен, мы все раскинулись на стульях расслабленные, сытые, утомленные. Предстоит вечер отдыха и крепкий сон, на душе легко и весело.

- Степа, мудель, завтра в чипок идем, не забудь, - Ганс наваливается, обхватывая меня за плечи. Обиды позади.

- Ганс, нехватчик, сначала эти котлеты перевари, - замечает ему Костя. Он доволен, прапорщик наш, ему хорошо обломилось в наряде, приличным ломтем свинины, тушенкой, макаронами, куском масла, сахарком порадует вечером молодую жену.

- Да ладно, Костян, я уже к ужину о тех котлетах и не вспомню, а вот турбинку со сметаной очень даже захочу, - мечтательно отвечает Ганс, откидывается на стуле в сытой неге, ослабляет ремень, улыбается во всю ширину обеззубленного рта. Чего бы ему и не порадоваться, если на ровном месте четыре посещения чипка как с куста отхватил ?

- Тебя, Ганс, легче убить, чем прокормить. Всю продслужбу армейскую подорвешь, - замечает Вася.

- Да, Ганс, харя у тебя сейчас штрафная, - добавляет Леха, - тебе только до ближайшего отделения милиции и на стенде "их разыскивает" повиснуть, мордой лица поторговать.

- По похрен, - отвечает Ганс, продолжая довольно улыбаться, - в отпуске поставлю новые зубы, а сейчас на боеготовность не сильно влияет.

На улице чудесная погода, а впереди теплый и многообещающий месяц май, мы умиротворены, молоды и жизнерадостны. Перед нами расстилается еще не прожитая жизнь с ее грядущими вывертами во все стороны. Слава Богу, что о будущих изгибах судьбы нам пока ничего не известно.

Оставить комментарий © Copyright Семенов Андрей Викторович (hokkey.semenov@yandex.ru) Размещен: 11/03/2019, изменен: 11/03/2019. 95k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

Семенов Андрей Викторович : другие произведения.

Последний заплыв