Семакин Владимир Ильич : другие произведения.

Первый День Службы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.41*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман написан по принципу: "Песня старая про кирпичики, а поется в ней совсем о дру-гом..." Впрочем, и здесь читающему встретится все, чего бы он ни пожелал на любой вкус: любовь и ненависть, верность и измена, кровавые поединки и нежности (в постели), пребывание в коммунисти-ческом раю, который для всех советских граждан, к сожалению, так и не был построен, и спуск в пре-исподнюю, столь же реальную социалистическую преисподнюю тюрьмы для малолетних преступни-ков и воображаемую, в которую, как говорят священники, многие из нас когда-нибудь попадут.

  
  
  
  
  

ВЛАДИМИР СЕМАКИН

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ СЛУЖБЫ

  

Роман

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Белгород

1997

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Хочу прояснить ситуацию сразу, чтобы не вызвать в дальнейшем у читателя недоразумений: о самой службе, не менее бестолковой и увлекательной, чем описываемые ниже похождения Гроздева, а также о том сроке, который ему пришлось за эту красивую службу отбывать, речь пойдет в следующей книженции, которую автор намеревается написать, если только реальные прототипы не разобьют ему голову еще за эту, в которой речь пока идет только о первом дне службы, а больше о том, что ему предшествовало. Книгу можно читать с любого места, но рекомендуется начать с середины, так как никакой последовательности в повествовании нет. Много отступлений, уточнений, размышлений и прочей подобной мерзости. Детям до шестнадцати читать не стоит, а после шестнадцати незачем, ибо они уже и сами все в жизни понимают.
   Повесть написана по принципу: "Песня старая про кирпичики, а поется в ней совсем о другом..." Впрочем, и здесь читающему встретится все, чего бы он ни пожелал на любой вкус: любовь и ненависть, верность и измена, кровавые поединки и нежности (в постели), пребывание в коммунистическом раю, который для всех советских граждан, к сожалению, так и не был построен, и спуск в преисподнюю, столь же реальную социалистическую преисподнюю тюрьмы для малолетних преступников и воображаемую, в которую, как говорят священники, многие из нас когда-нибудь попадут. Неудачный побег, камера смертников, ложка в качестве кинжала и надгробье в качестве любовного ложа, в том же качестве и скамья подсудимых, смерть при исполнении половых обязанностей и чудесное воскрешение, путешествия (преимущественно на товарных поездах), интриги, преследующие самые различные цели, похищение любимой и, конечно же, пьяные оргии, коими столь богато было время описываемого действия -- эпоха застоя, ныне не совсем справедливо обругиваемая. Вот далеко не полный перечень всего того, что найдет здесь читатель, подтверждением чему могут служить названия глав.
   Пусть вас не смущают неточности сносок относительно сегодняшнего дня: так, в одном месте автор зоотехник, в другом -- токарь и т. д. Книга писалась более десяти лет, а при правке я не счел нужным устранять те или иные свидетельства времени и настроения.
  

* * *

  
   Это случилось в те времена, когда нас, русских, еще боялись, а значит -- уважали! И тому, смею утверждать, были основания. Ибо единый, как и вся армия, Краснознаменный Черноморский флот был еще наш, и несли в Средиземке боевую службу его корабли, вроде авианосца "Москва", способного за какой-нибудь час стереть с лица земли вражеский город, равный, к примеру, Стамбулу. Охраняли от капиталистических хищников многочисленных разноцветных наших друзей. Впрочем, существование авианосцев в то время у нас отрицалось, эти махины скромненько так именовались БПК, что в расшифровке значило Большой Противолодочный Корабль. Как мыши в стогу сена шныряли по всему миру советские подводные лодки, совершая кругосветные путешествия и протискиваясь подо льдами Северного полюса. Их развелось так много, что общей численностью лодки эти успешно соперничали с поголовьем рыб, и рыболовецким траулерам что ни день приходилось чинить продырявленные ими сети. А уж ракет на загнивающий капиталистический мир у нас было нацелено столько, что приходилось по одной на каждого их среднестатистического жителя. Танки давно перестали считать, ибо наши военные заводы штамповали их, как теперь, после конверсии, сковородки не штампуют. И поныне старые запасы их еще полностью не разворовали, не разрезали на металлолом, не раздали за бесплатно своим вчерашним врагам, хотя дорвавшиеся до власти "демократы" очень старались. Родной до боли автомат Калашникова так же часто можно было встретить в дебрях Амазонки, как и в пустынях Африки, всюду он чувствовал себя, как дома, и функционировал исправно, множа славу о надежности советской техники.
   А в парламентах Америки, Англии, Франции, в коридорах ЦРУ, на радиостанциях "Свобода" и прочих их голосах, словом в любом мало-мальски приличном, уважающем себя иностранном заведении нельзя было туфлей запустить так, чтобы не попасть в нашего разведчика.
   Еще не был убит спецназовцем в своем дворце правитель Афганистана Хафизулла Амин, но совки уже колошматили американцев во Вьетнаме почем зря, не забывая при этом для приличия сужать пальцами разрез глаз.
   Границы империи простирались с южных гор до северных морей, в которых, кстати, в ту пору еще водилась рыба. А вокруг плотным кольцом, как поросята сосущие свиноматку, окружали одну шестую часть мировой суши отвергнутые претенденты в союзные республики -- страны соцлагеря.
   Соответственно и мы сами уважали себя в то время. Уважали в первую очередь за то, что мы, русские, не такие, как все. Мы гордились этим и всячески выставляли это на показ при каждом удобном случае. С семнадцатого года мы пошли своим, отличным от всего человечества путем, и теперь указывали этому человечеству путь в светлое будущее, где нет эксплуатации, а есть равенство. Мы открыли миру путь в космос и уже за одно это обязаны были как государство навечно занять особое место в истории человечества.
   Граждане великой страны, мы с рождения знали: подобной ей никогда еще не было в истории человечества. Теперь, пережив ее катастрофу, можем с уверенностью прибавить: подобной ей никогда больше не будет в истории. Нам есть чем гордиться, мы были ее очевидцами!
   Сквозь толщу лет многое в истории видится необычным. Здесь же все было необычным в действительности. Государство -- феномен, государство -- сказка, государство -- легенда. Теперь, стремясь очернить наше недавнее прошлое, нынешние благодетели его называют по другому: страна дураков, королевство кривых зеркал... а нас, его обитателей, соответственно, совками, люмпенами. Право потомков выбрать из многих названий одно, но я не буду к прошлому жесток, и камень в это прошлое не брошу. Если вы выстрелите в прошлое из пистолета, то оно выстрелит в вас из пушки -- не надо забывать об этом! Разве каждому из вас не хотелось когда-нибудь хоть на час побывать в сказке? То-то! Здесь все было самое-самое! Самое глубокое в мире озеро, самая тяжелая тонна чугуна на душу населения, самый большой в мире атомный ледокол, самая прожорливая партия... Впрочем, спешу вас удивить, -- и пожрать, и выжрать в этой сказке хватало всем, даже на дурнинку. Время тогда было урожайное или климат скороспелый, но, берусь утверждать, заведись в наших лесах хоть один слон, он наверняка бы оказался самым большим в мире.
   Потому русским в то время было быть так же модно и почетно, как теперь евреем. Оным хотя бы отчасти считали себя все, кто побывал на этой земле лишь один день. Негры, которые учились в Союзе, считали себя русскими на всю оставшуюся жизнь. Безусловно русскими себя считали тувинцы, хакассы, чукчи. Русскими считали себя болгары, чехи, поляки. И только упрямые американцы соглашались считать себя русскими лишь на одну шестую часть. В Африке ходила волжская частушка: "Папа турок, мама грек, а я русский человек..."
   Наши отважные, очаровательные девушки, выполняя брошенный Архимедом, кажется, клич: "Пролетевшие всех стран соединяйтесь!" -- заполонили собою весь мир, всеми силами содействуя скорейшей русификации оставшегося человечества. Комсомолки ехали в Африку, как на БАМ, целыми эшелонами, со стахановским задором в глазах. В институтки и в продавцы слабый пол шел лишь для того, чтобы поскорее выскочить замуж за иносранца и уехать за границу. С презервативами была вечная напряженка. Не до роскоши! Необходимо было ковать кадры уже не только советской стране, но и всему миру. Спрос на нашу кровь был высок и стабилен, как когда-то на акции МММ. Впрочем, если уж по каким-либо причинам объявить себя русским было нельзя, то, во всяком случае, всегда с успехом можно было назвать себя советским, что считалось одно и то же.
   Нынче не то! Украинские парламентарии пытаются выступать на родном языке и потом яростно уличают друг друга в неправильном произношении, молдаване в срочном порядке скрещиваются с румынами, узбеки изобретают собственную письменность.. К чему это привело, видите сами: инфляция, спад производства, проституция, возрастание числа инфицированных вирусом СПИДа, конверсия, демонополизация. Коммерческие цены превратились в космические биллионы, триллионы -- понятия из астрономии. Куча новых партий с дурацкими названиями и брызжущими слюной лидерами, норовящими поздороваться обязательно за руку с каждым зашедшим на собрание- представление. После такого рукопожатия хочется вымыть руки с мылом.
   При авторитаризме же пятилетки выполнялись строго за четыре года, а международные обязательства не выполнялись вообще, впрочем, как и сейчас. Бензин стоил дешевле газированной воды, которой на заводе поили задаром, хлеб -- дешевле пионерского галстука, на уровне самого дешевого оловянного значка -- октябрятской звездочки, килограмм масла дешевле бутылки водки и равнялся штрафу за плевок в неположенном месте, бутылка вина по стоимости превосходила "Учебник истории древнего мира" вместе с картами к нему, и на нее можно было насшибать необходимое количество меди за пять минут на углу у любого гастронома. Кружка пива по стоимости равнялась полутора буханкам хлеба, 15 кружек -- 1 бутылке водки. (Нынешнее соотношение 6 к 1). Пустая бутылка стоила три четверти буханки (ныне -- одну шестую). Плата за проезд в городском транспорте была чисто символической.
   На рубль в то время можно было выпить: стакан вина, плюс 2 кружки пива, плюс закусить беляшиком, а тыща вообще считалась астрономической суммой. Безработицы не было в помине, но за уклонение от работы (от общественно полезного труда, как тогда выражевывались) могли запросто впаять до двух лет зоны. Зарплата у работяги была сто-двести рублей в месяц, зарплата шабашника -- триста-четыреста.
   У цеховиков, мафиози и прочей теневой шушары доходы, естественно, потолка не имели. Впрочем, в то время, (в отличие от нынешнего) мафия была еще не всесильна и предпочитала не вылезать из своих нор на свет божий. Подпольные миллионеры Корейки носили ту же самую одежду, что и остальные советские граждане, пили то же самое пиво в тех же самых пивных, и при обнаружении неуважительного отношения к своей персоне ему мог залезть в рожу любой местный барыга. Деньги еще не делали человеку авторитета, славы, почестей и ума. В излишнем количестве они вообще являлись бессмыслицей -- зарытыми в землю бумажками, ибо тратящий не по рангу быстро засвечивался, попадал в руки компетентных органов и с ним там оперативно разбирались.
   Радиации не было, но колбаса в магазинах еще водилась, да и стоила она тогда: копченая -- три рубля (три бутылки вина "Волжское", или чуть меньше бутылки водки вместо нынешних десятков тысяч. Точную сумму назвать нельзя, ибо утром одни цены, а вечером уже другие, да и в разных магазинах один и тот же продукт ценят очень по-разному). Демократов живьем никто не видел, зато видели на прилавках осетрину, шоколад, несколько сортов сыра и кое-что иное по доступным всем ценам. Чтобы не быть голословным приведу такой пример: стипендия Чавы, героя этой книги -- 70 рублей. По нынешним временам это примерно 320-350 тысяч нынешних деревянных. А среднестатистическая зарплата у нас сейчас по России 240 тысяч. Минимальная -- 35 тыс. (все расчеты на 1994 год), т.е. 7-8 рублей старыми деньгами. При прожиточном минимуме в 150 тысяч на одного члена семьи. То есть при одном ребенке и средней зарплате двоих родителей семья уже на грани выживания! 60% нынешнего населения живет за чертой бедности, 10% купаются в роскоши. Но даже эти деньги бедным выплачивают с опозданием. На заводах нередки случаи задержки зарплаты, когда рабочие по три -- четыре месяца сидят без денег. В результате номенклатурной прихватизации страна разграблена и разорена: власть имущие и их прихлебатели разделили между собой общенародное богатство, одарив народ взамен нее ничего не значащими бумажками -- ваучерами. Безработица скрытая и явная перевалила за 30% всего трудоспособного населения. Смертность превысила рождаемость -- мы вымираем!
   Молодежи после окончания школы некуда податься -- дальнейшее образование стоит огромных денег и доступно единицам. Прямая дорога остальным лишь в боевики (пушечное мясо в спорах богатых воротил между собой), да в наемные убийцы, спрос на которых в связи с расцветом заказных убийств постоянно растет. Своих шпионов и разведчиков за границей -- нашу славу и гордость -- нынешнее руководство страны сдало с потрохами, и теперь у нас самих деятелей иностранных спецслужб хоть пруд пруди. Они -- основная опора правящей верхушки в борьбе с собственным народом. Потому власть своими руками разрушила до основания не только разведку, но и контрразведку, разогнав и перетасовав эти учреждения по несколько раз. То же сделали заодно и с милицией, чтобы не мешала грабить. В итоге наш нынешний международный авторитет равен нулю. Сегодня даже вчерашние друзья-нахлебники, вьетнамцы, могут ни за что ни про что арестовать и удерживать без суда и следствия российское судно. Японские и прочие рыболовные суда ловят рыбу в наших территориальных водах, совершенно не опасаясь бессильных что-либо сделать пограничников. Афганские душманы бьют наши доблестные войска уже на нашей территории. Ограниченный контингент войск с позором выперли отовсюду, предоставив к тому же солидный счет за проживание. Братья наши меньшие вконец оборзели и гонят русских из своих, суверенных теперь уже республик сраной метлой, положив хрен и на Москву и на международные права человека. Прихватывают не только имущество выдворенных оккупантов, национализируют все оставшееся на территории республики после развала Союза: порты, заводы, армейское имущество, технику, технологию... Не удовлетворившись этим, нагуляв аппетит, раскатав губу, требуют с нас контрибуцию, извинений, часть нашей территории... Требуют все, что заблагорассудится, все кому не лень, и частенько получают требуемое (и сверх того) от щедрот пришедших к власти демократов. Но до авторитета ли нынешней Российской хунте? Она собственный народ готова утопить в крови, лишь бы удержаться у власти. Преступив все нормы и законы, самими же изобретенные, растоптав Конституцию и одну и вторую, наплевав на народ и свои обещания ему, власть ради личного блага, под визг рок-музыки и гомон наркоманов на тусовке перед Кремлем, расстреляла из танковых орудий собственный парламент, разогнала конституционный суд и местное самоуправление, похитила деньги из народного кармана, чтобы расплатиться ими с его наемными убийцами... Позже, стремясь замести следы собственных афер, устроила кровавую резню в Чечне. Послала восемнадцатилетних пацанов уничтожать собственный народ и погибать самим во имя процветания тех, чьи руки по локоть в крови, а совесть чернее ночи, зато счета в иностранных банках оцениваются в миллиарды долларов. Они честно выполняют волю своих хозяев за океаном, в надежде укрыться там в конце концов от народного гнева и дожить свой век припеваючи, оставив детям солидное наследство. Перечень подвигов нынешней власти еще далеко не окончен! Победное шествие продолжается.
   Голодному, униженному, обманутому и обобранному народу своему в утешение наводнили они страну всякими иностранными проходимцами, стремящимися как можно быстрее выбить из национального самосознания все самое лучшее, мешающее его порабощать и грабить. Нам стремятся насадить так называемую "западную систему ценностей" -- культ насилия, жестокости, нравственной убогости, индивидуализма, безразличия к прошлому и будущему нации, дух наживы -- обирание ближних ради собственной выгоды, -- все самые низменные человеческие инстинкты, делающие его животным. Все с чем у себя они долго и безуспешно борются. Речь идет, по сути дела, о преднамеренном, спланированном уничтожении великой нации, предании забвению и поруганию самой памяти о ней. Истреблению ее генофонда, культуры, языка. Разворовыванию или уничтожению материальных ценностей и памятников. Все средства для исполнения этой благородной цели у национал-предателей хороши! Средства массовой информации отобраны у народа и отданы на откуп воротилам международного бизнеса. Телеэкраны и кинотеатры забиты иностранной продукцией самого низкого пошиба. На книжных прилавках не увидишь классиков национальной литературы, впрочем, иностранной тоже не густо! Зато в неограниченном количестве всевозможная (и невозможная) мистика: гороскопы, колдовство, магии, различные религиозные и околорелигиозные концепции скорого пришествия конца света. Нет недостатка и в самих носителях подобных идей: миссионерах, пастырях, колдунах, провидцах, даже в небожителях: посланцах иных миров, либо посланцах Бога. Буйным цветом расцвели секты всех возможных цветов и оттенков. Проповеди их духовных наставников вдалбливаются в головы людей из передач радио, с экранов телевизоров, вперемежку с рекламой товаров различных иностранных фирм. У нас теперь свобода слова, при том непременном условии, что это слово мошенника! Для них здесь "свободная от преследования зона". Вещают даже те иностранные секты, которые запрещены у себя в стране, вещают с нашей территории на весь остальной мир, где им нет места обосноваться. И не только вещают! Небезызвестная секта "Сенрике", вещавшая у нас с успехом два года, траванула у себя в Японии пять тысяч своих соотечественников. Ах, какой тут был скандал! Пришлось нашим демократам, скрепя сердце, ее запретить. Японцы потребовали, у нас народ привычный -- молчит. Нет недостатка и в прочих идеологах, философах, видных деятелях ихней культуры, просто в иудах, продавшихся за тридцать серебрянников, помогающих промыть нам мозги. Предателей и изменников Родины, отсидевшихся за границей, нынче возвели в ранг героев, великомучеников.
   Такова нынешняя дерьмократия -- право основной массы населения вымирать с голоду. Так что стоит ли нашему поколению считать себя счастливыми детьми счастливой страны -- подумайте сами! А что до меня, то я бы лично, будь на то моя воля, предпочел бы остаться в этой сказке до конца своей жизни, чтобы не видеть нашего нынешнего позора, нищеты и тупорылой веры в светлое будущее путем разрушения собственной страны и поклонения западу.
   Поясню, что вовсе не являюсь ни коммунистом, ни "карбонарием". Наоборот, прожив 30 лет при рукавом водящей и управляющей, всегда проклинал партноменклатуру, как проклинает любой нормальный человек севших на шею и живущих за его счет. Но теперь, в сравнении с нынешней прожорливой "саранчой", прежние представляются мне просто ангелами!
   Нынешних я знаю не понаслышке. Во время первого путча меня окунуло в политику с головой. Что же я увидел изнутри? Некчемных людей, ищущих куда приткнуть себя, обиженных и возненавидевших все и вся, самовлюбленных идиотов, желающих повелевать, но не имеющих никаких к тому талантов, теневиков, накопивших достаточно денег и возжелавших теперь власти для того, чтобы свободно ими распорядиться, проходимцев, авантюристов и комбинаторов всех мастей, лепящихся, не вникая в суть, к любой афере, с тем, чтобы урвать что-то с этого на ходу... -- вот общий портрет революционера времен перестройки. Само движение представляло собой разношерстный, не притершийся друг к другу сброд, еще не снюхавшийся, но только обнюхивающий друг друга, тусовку, толкучку... Власть они брать не собирались и не готовились, не имея к этому ни разработанной стратегии, ни тактики, ни даже самой идеи и уж конечно ни сил, ни средств! С них бы еще вполне хватило этой новой многопартийной толкучки-тусовки в качестве тренажера. Находясь лет пять в оппозиции и играя в свои демократические игры, толпа эта еще могла бы привести себя в порядок: уяснить, чего она хочет, вычистить проходимцев, сплотиться, организоваться... Но бремя власти свалилось неожиданно, придавив своей тяжестью одних, и развязав руки другим. Выиграли, как всегда в суматохе, ловкачи-проходимцы. Движение-тусовка-толкучка перестало существовать, получилась давка, драка всех против всех, грабеж с разбоем, растаскивание толкучки по лоскуткам -- кто что урвет. И милиции при этой базарной драке не оказалось. В результате мы имеем развал державы и власть криминала. Из всей этой разношерстной тусовочной публики -- проходимцев в качестве правителей наверху, воров в качестве предпринимателей и бизнесменов посередине, и всех тех, кому демократия нужна была как средство самореализации, кто действительно мог бы что-то создать внизу, в самом говне, к чему всегда и приводит революционная торопливость.
   Хотя... Молодость всегда кажется лучше всей остальной жизни, и я тут не оригинален! Что ж, пусть кто-нибудь из уцелевших нынешних юнцов лет через двадцать опишет свои похождения: как он за кусок хлеба по заказу убивал какого-то там коммерсанта, торговал сникерсами, сам скрывался от должников, от наемных убийц своих же вчерашних хозяев, лизал задницу сильным мира сего в надежде когда-нибудь стать таким же сильным самому. Но лавочку свободной жизни прикрыли, потому что она не могла продолжаться вечно. Вслед за кремлевскими ворами пришло правительство, думающее о возрождении страны. Всех заставили вкалывать по-настоящему, и пришлось ему восстанавливать разрушенное его вчерашними хозяевами за скупую пайку хлеба, в то время, как хозяева эти давно были частью убиты, частью посажены, а отдельные удачливые все-таки слиняли за границу с зелененькими и теперь жили там припеваючи. Так у него и жизнь прошла! Хорошо бы мне обмануться. Ну да темно будет -- видно будет!-- как говаривал Гайдар, который Плохиш. Мы же продолжим свое неторопливое повествование дальше.
   Зимы стояли у нас еще такие, что мальчишки рыли в снегу пещеры (при том что нынче не в любой год удастся хоть раз на лыжах проехать) играли в царя горы, а не чахли, как нынче, за японскими компьютерами. Может быть потому росли здоровее, а в боксе и в хоккее нашим спортсменам не было равных в мире.
   Служба в армии считалась почетной обязанностью не на словах, а являлась таковой на самом деле. Даже те, кого на нее не брали по состоянию здоровья, старались каким-либо путем обмануть врачей и отслужить. Не служившие скрывали этот факт, как могли. Они неловко себя чувствовали в компании за бутылкой (им просто не о чем было в таком случае говорить). Девчонки относились к парням, еще не служившим, свысока, серьезно считая, что тот, кто не отслужил в армии, еще не мужчина. Единственным уважительным оправданием на этот счет могла считаться лишь судимость, по извечному русскому правилу: от тюрьмы да от сумы не зарекайся! Словом, было небо выше, было солнце ярче..., килограм весил больше, а метр против нынешнего был гораздо длиннее.
   Слова "плюрализм" и "консенсус" считались иностранными, а такие как "брокер" и "маклер" вполне могли сойти за матерщину, оскорбительней привычной ... матери. Пили все и везде, но АЭС тем не менее не взрывались, поезда не шли под откос, подлодки не тонули, а корабли не налетали среди бела дня на опоры мостов. В подвалах и на чердаках школ, потеснив детей, не клепали одноразовую мебель, кроя для разнообразия трехэтажными матами, пьяные растатуированные дяди из кооперативов со звучными названиями "ДвАйная удача", "Тихий дон" (где двойная пишется через А, а Дон с маленькой буквы), коим больше и честнее подошли бы такие как "Пупочная грыжа" и "Цирроз печени".
   Партия еще была у руля одна! и отождествляла собой ум честь и совесть нашей эпохи, избавляя всю остальную непартийную часть населения от необходимости все вышеперечисленное иметь.
   Ельцин сидел в то время еще первым секретарем в Свердловском обкоме, доставал время от времени из широких штанин свой краснокожий партбилет, по ночам долбил киркой дом, где расстреляли в революцию его партай геноссэ царскую фамилию, пил втихушку и мечтал когда-нибудь толкнуть речь с броневика, того самого, с которого толкал речь в Петрограде Ленин, а еще лучше устроить новую революцию, только чтоб кровищи поболее, ну и, естественно, отомстить всем чеченцам.
   Брежнев изгрызал за день с полдюжины ручек, сочиняя от скуки и будущим поколениям в назидание свою "Малую землю" и "Целину", а вечером заботливо завивал и красил черной импортной краской свои седеющие брови -- предмет государственной гордости и уважения в народе.
   Чурбанов не сидел, но сам сажал других, а жена его не шлялась по заграницам с кем попало.
   Карпов не был в помине демократом, не создавал "Бобров-инвестов", но еще неплохо играл в шахматы.
   Хазанов не числился еще евреем и кое-как с двойки на четверку учился в своем калинарном техникуме.
   Володька Высоцкий хрипел на весь мир свои замечательные и бессмертные песни, но будущие убийцы его еще не любили и не прославляли, и лишь о том, чем жил лучший немец Горбачев, история, как говорится, умалчивает. Однако доподлинно известно, что процесс у него еще ни в какую не шел, а любимая жена Раиса Максимовна не успела пристроиться лягушкой-путешественницей на государственной службе.
   Что же касается описываемго нами ниже города Икска, то могу вам по секрету, со всей, как говорится, ответственностью сказать, что некий местный господин, именуемый в дальнейшем Алешиным, был в то время еще не главным региональным кадетом, не помошником мэра города по культурнным вопросам, не даже товарищем, а был еще простым советским алкашом, но жителям города не менее известный, чем ныне тем, что в пьяном виде имел обыкновение поливать прохожих с дерева собственной мочой.
   Все было, как надо, все цвело. Со дня на день должны были объявить коммунизм. Для тех, кто слышит это слово впервые, поясняю: это когда все бесплатно и сколько хочешь.
   Ученые будущих тысячелетий с недоумением будут искать и не находить ответа на вопрос: как могло такое могучее, цветущее государство, диктующее свою волю всему миру, без войны, без всяких видимых причин, подобно легендарной Атлантиде исчезнуть с лица земли буквально в одну ночь. Что за коварный, таинственный враг ужалил вдруг его в самое сердце? Римская империя хирела (и херела) столетиями. "Третий Рим", не вынеся ужасов перестройки, приказал долго жить на восьмой год эксперимента. Его просто напросто пропили в Беловежской пуще три заезжих гомосексуалиста. О чем это говорит? Мне кажется, о том, что если кухаркам, шоферам (Брежнев), шахтерам (Хрущев) еще как-нибудь, с оговорками, можно доверять управление государством, то агронома (Горбачев) и строителя (Ельцын) сюда допускать ближе чем на пушечный выстрел категорически запрещается. Ранее, объясняя высокий уровень жизни в Америке или другой какой-нибудь занюханной капстране, оправдывая наше отставание в этой области (по нынешнему -- губернии), мы частенько приводили такой аргумент: на ее территории более ста лет не было ядерной войны! В будущем, я думаю, объясняя еще более внушительное отставание будут использовать следующий: у них не было ни революций, ни перестроек!
   И, тем не менее, первому, и, очевидно, последнему в мире рабоче-крестьянскому (по нынешнему -- фермерскому) государству не суждено кануть в Лету. Из грубого и непостоянного материального мира оно перейдет в бессмертный мир легенд и сказаний (по нынешнему -- анекдотов).
   А посему -- прошу к нашему шалашу!
   Забудьте волчьи законы обложившего нас со всех сторон капиталистического рынка, раскройте эту книгу на следующей странице и вы перенесетесь в сказку, которой, увы, никогда уже не стать былью.
   Подобно тому, как грешный Вергилий был проводником Данте по аду, вашим проводником будет Гроздев, главный герой этой книги.
  
  
  
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ,
   короткая, в которой описывается суть некоторых дел, в том числе уголовных. Два слова по секрету. Шпала и друзья.
  
  
   В Вооруженные силы Витьку забрали спонтанно -- "нежданчиком", по милости Фортуны, можно сказать! Прикиньте сами: за небольшой срок (около полутора лет) после следственной камеры малолетки к трояку условного на шее он ухитрился прибавить еще солидный букет дел (в основном драк), за каждое из которых Гроздева не только могли спокойно вернуть на прежнее место, но еще и намотать дополнительный срок.
   И условно-то ему дали не по характеру дела, а по блату, который у папаши еще остался от его старых дружеских связей с первым секретарем Икского обкома партии -- приятелем по Тимирязевской сельхозакадемии. Хозяин области частенько в былые годы налетал к ним в гости среди ночи с компанией собутыльников, так что разбуженный требовательным стуком в дверь, ошалевший от страха отец, бывало, бросался вытаскивать из электрического счетчика пленку от детского диафильма, стопорящую диск, думая, что нагрянула облава. Витька одно время был знаком с его сыном -- Юркой, который оказался оторвилой, каких мало. Юрка вылез на свет годом раньше и слыл в ватаге вожаком.
   Во время родительских попоек на природе, они -- дети начальства, из которых Витька был самым пролетаристым, предоставлялись сами себе. Юрка тогда рассказывал ему о ножах, в которых, против Гроздева, выглядел докой: чем отличается, скажем, финка от кинжала, про охотничьи ножи, штыки -- наши и иностранные, стропорезы, диверсантские.... Юрка говорил, что у него дома большая коллекция холодного оружия и когда-нибудь он ее Витьке покажет. Иногда они, ради острых ощущений, устраивали налеты на огороды, сады, бахчи, или партизанские засады на пешеходных дорогах. У Юрки всегда в карманах водились петарды, хлопушки, порох какой-то специальный, горящий разными цветами состав, охотничьи спички, бикфордов шнур и многое другое из пиротехнических причиндалов. Все в неограниченных количествах! Можно было подумать, что его всем этим снабжает специально прикрепленный генерал с какой-нибудь военной базы. Из этих средств они готовили "взрывчатку" для уничтожения боевых объектов и живой силы противника. За первые принимали какие-либо отдельно стоящие строения, за живую силу -- сторожа или прохожих. Впрочем, взрывпакеты всегда готовились докой взрывных дел -- Юркой так, что создавали лишь хлопок, но никогда не вызывали пожаров или разрушений. То было в детстве! Теперь Юрик гулял по крупному: имел баб, деньги и неограниченное снисхождение со стороны милиции. Витьке же, как "нищему родственнику", эта прошлая папашина дружба дала возможность открутиться от зоны.
   Судья, который вел его дело, так и сказал Шпале после суда в отдельном кабинетике за чашкой чифира, им собственноручно заваренного: "Заставил ты меня, браток, попотеть! Сколько себя судьей помню, в такие дурацкие ситуации не попадал. Я, понимаешь, его тащу за уши, из тюрьмы вытаскиваю, а он всеми четырьмя упирается! И это при всем-то честном народе, в то время, когда я его, наоборот, в эту самую каталажку заталкивать обязан, а он из нее, родимый, выкарабкиваться! И ведь такая бестолочь попалась, этакая, уж не обижайся на старика, сволочь упрямая, тупорылая, что и не выразить! Тяжко-тяжко, брат, еле моих стариковских сил хватило. Ну, думаю сам себе, не вытяну, подведу Борис Николаича! А потом -- стоп, говорю, Гришка, не из таких переделок на войне выбирался! Я, понимаешь, в разведке служил, языков через линию фронта таскал. Тяжелые попадались -- вроде тебя. Только там проще: очухался, упираться начал, -- по зубам его или прикладом по башке. А тут нельзя -- конспирация! Был бы ты каким-нибудь "колхозным Ваней", уже получил бы за свои приключения лет пять-шесть на уши и работал на мелках в Валуйках. Кого бдагодарить-то знаешь?" "Отца, кого же еще!" -- ответил Витька. "Над отцом есть повыше,"-- и судья ткнул пальцем в потолок.
   Дело было скользкое. По его тяжести выходил один приговор -- лишение свободы, а по звонку оттуда, куда указал пальцем судья, наказание нужно было свести на условно. Потому никто не хотел браться за столь откровенное надувательство общественности. За неблагодарный труд сей взялся этот старенький судья, фамилию которого Витька так бесстыдно забыл: не то Пастухов, не то Подпасков... словом, самая непритязательная крестьянская фамилия. Ему оставалось полгода до пенсии и все, что с ним, по его словам, могли сделать, -- выгнать из суда, после чего он, в таком случае, устроился бы в юридическую консультацию, где зарплата, а, следовательно, и размер его будущей пенсии нисколько не ниже теперешней.
   Как старик и предсказывал, вскоре разразился скандал. Поднял его с подачи поселковых "вождей племени" -- старых бабок, сплетничающих обо всем и вся -- какой-то неформальный (ненормальный -- правильнее было бы сказать) общественный лидер. Некий неугомонный газетчик по его "сигналу" настрочил для областной "правды" крикливую заметку под названием "Худая трава", где призывал к крестовому походу на правосудие во имя справедливости. По звонку "доброжелателя" отец был оповещен заранее и с Витькой на "поводке" срочно рванул к редактору перехватить статью, могущую наделать много шума. Но сделать это оказалось невозможно -- газета была уже сверстана и запущена в набор. Единственное, что редактор смог сделать -- на свой страх и риск переврал авторский текст по-своему, смягчив его до полутуманных философских выводов в пользу "иных способов воспитания подростков, не связаных с лишением свободы". При всем том он утверждал, что делает это исключительно из уважения к Витькиному отцу, а на самого Витьку кричал такой отборной бранью, словно вовсе и не был главным редактором областного рупора, а всю жизнь управлял колхозной лошадью. На сей раз пожар удалось затушить, но он впоследствии то и дело вспыхивал вновь, благодаря Витькиному темпераменту. Шпала все творил и творил, как гений, в момент нежданно нахлынувшего творческого вдохновения и не мог остановиться. Такова была его планида.
   Каплей, переполнившей чашу терпения Фемиды, была еще их пьяная поездка с другом и подельником по условному сроку Чавой к его дядьке -- путевому обходчику, на предмет экспроприации у него излишков самогона для нужд "творческого" фронта. По пути, что самое обидное, именно Чава ободрал всю радиотехническую оснастку военных (как оказалось, почти засекреченных!) машин, транспортируемых на товарняке куда-то к месту назначения.
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   Дядькин самогон или крутые повороты на железной дороге.
  
  
   В этот день Чавин Александр, учащийся МПСовской техшколы, куда его по блату устроил папаша, работающий на железке стрелочником, получил причитающуюся ему семидесятирублевую стипендию. Витька, имевший обостренный нюх и память на все, что обещало лично ему дармовую выпивку, поспешил на встречу с другом, чтобы заключить его в свои пламенные объятия.
   По случаю встречи выпили, потом еще... Денег от этого у Чавы не прибавилось и он предложил Витьке съездить к этому самому легендарному дядьке. Чава, давясь внезапно нахлынувшей слюной, столько рассказывал о нем, так описывал его достоинства, в числе которых не последнее место занимали юмор и гостеприимство, а в конце заметил, мол, и самогону у дядьки море, -- что Витька вынужден был уступить.
   Дядька обслуживал курский участок железной дороги. Выехали к нему в полдень на электричке, еще при памяти. От остановки пришлось пилить пешком еще километра три-четыре, по шпалам. Шли, напевая свою любимую песенку:
   Если яйца бьют чечетку меж колен,
   и не раз ты попадался бабам в плен...
   Дом встретил друзей молчанием, лишь, примкнутый цепью к пропущенной по двору вдоль забора проволоке, заливался лаем пес. Такой облом после полуторачасового пути! Нельзя же было, в самом деле, возвращаться обратно с пустыми руками и, главное, не промочив глотки! Помявшись, побродив вокруг да около усадьбы, Чава предложил пошарить в дядькином сарае. Он, как и все творческие натуры, легко загорался идеей, и трудно с ней расставался. "Самогон должен быть там! Я на позапрошлой неделе заезжал, тетка собиралась ставить бражку." Кобеля обезвредили быстро: Чава набрел, прочесывая насыпь, на кусок толстой проволоки, загнули один ее конец крючком, просунули эту снасть в щель, между досками забора, Витька, привлекая внимание на себя, заманил кобеля в противоположный от сарая конец двора. Поймав цепь на крючек, Сашка застопорил другой конец проволоки о дерево.
   Перелезли через забор, под его прикрытием подкрались к сараю. Замок Чава открыл подобранным с земли гвоздиком. У него это так ловко получилось, что Витька невольно заподозрил друга в солидной тренировке по части открывания по крайней мере этого замка. Внутри Сашка привычно нырнул в погреб. Он пробыл там довольно долгое время, минут пятнадцать, никак не меньше, однако самогона не было... Очевидное казалось до того невероятным, что друг, выскочив из подполья, принялся все обнюхивать, рыскать по тряпкам, мебельному и прочему хламу, заполнявшему сарай. Он неистовствовал! Витька тоже от безделия потянул на себя стоящий на шифонере картонный ящик. Створки его дна распахнулись, и на голову Шпале посыпались многочисленные пробирки, колбочки, стаканы. Со звоном и хлопками разбивались они о бетонный пол. В посуде оказались семена различьных огородных культур. Подбежавший Чава немало перетрухнул. "Нужно сделать так, чтобы подумали на крыс!"-- после некоторого молчания сообразил он и принялся раскидывать семена по полу. Витька помогал. Аргумент показался ему неубедительным: как крысы могли стащить такой большой ящик? -- однако что можно было предложить взамен? Жалко было конечно семян, с таким тщанием собранных и приготовленных дядькиным семейством, но Чаве, наверное, видней, его ведь дядька, ему и карты в руки! Потыкали по развеянной массе пальцами, изображая крысиные следы. Затем сарай закрыли, отцепили кобеля и спешно, озираясь, убрались восвояси.
   На обратном пути, в электричке, Витька позаимствовал у сидящего рядом дядьки из корзины пару румяных яблочек, но был пойман с поличным. Дяденька прочитал мораль о том, что нехорошо брать без спросу, а яблоки оставил друзьям как гостинец. С горя пили до вечера. Когда набрались уже прилично, Чава выдал светлую мысль:
   -- Нам нужно появиться у дядюшки, -- пророческим голосом сказал он, подняв при этом правую руку вверх. Левой Чава держал бутылку. -- Если мы к нему приедем, значит ящик стащили не мы, а если не приедем, может подумать на нас!
   -- На тебя! -- уточнил Витька, однако обоим этот аргумент показался убедительным.
   Электрички в ближайшее время не предвиделось, сели на товарняк.
   -- А спрыгнем? -- усомнился на всякий случай Витька.
   -- Я на Курск товарняки не хуже этого гонял! -- бил себя в грудь уязвленный Чава, в нем взыграла гордость потомственного железнодорожника, -- там подъем, и поворот крутой, поезд всяко-разно скорость сбавит!
   Витька со знатоком железнодорожного дела спорить не стал, однако про себя удивился тому факту, что на железной дороге бывают крутые повороты.
   Поехали. Проезжая окрестности дядькиного дома, Витька выглянул из-за вагона по ходу поезда. Ехали они на тормозной площадке. Поворота не было видно, подьема тоже не ощущалось, зато скорость была такая, что встречный ветер башку с плеч срывает, столбы в глазах только мелькают.
   -- Ты прыгать будешь? -- спросил Витька у Чавы.
   -- Да что я, бешеный? -- ответил тот.
   Поезд мчался на удивление быстро и без остановок. На площадке стало неуютно, друзьям пришлось искать место потеплей. Прыгая с вагона на вагон, искали укрытия. Тоже не ерунда: сорвешся, костей не соберешь! Примостились было в недогруженном полувагоне с углем, у стены. Все хорошо, только пыль летит в глаза, уши, волосы, за пазуху. Набрели наконец на платформы с машинами. Витька дернул дверь у первой попавшейся -- открылась! Забрались внутрь УАЗиков -- благодать!
   -- Где прыгать будем? -- спросил Витька у Чавы, -- заехали ведь, наверное, уже в Курскую область!
   -- Еще нет, -- авторитетно заявил Чава,-- я эту дорогу знаю, мы на практике по ней тепловоз гоняли. Последняя икская станция Ельниково, я ее всегда узнаю.
   -- Ну, а что толку, что узнаешь, если он без остановок чешет?
   -- А тебе зачем остановки? Мы до Курска поедем, а там на пассажирский сядем и обратно.
   -- Да, посадит нас кто-нибудь в пассажирский после вагона с углем, гляди, вон у тебя рожа какая!
   -- У самого не лучше!
   Чава помолчал.
   -- Тогда знаешь что, Шпала, сделаем так, -- наконец заговорил он вновь...
  
  
  
   ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ,
   которое по объему больше иных глав. Первая любовь и чудные бакенбарды, а также несостоявшееся отцеубийство.
  
  
   ШПАЛА -- это была Витькина кличка со школы. Его так прозвали одноклассники за то, что на переломе он раньше всех начал формироваться как мужчина. Пошел в рост так, что обогнал всех на голову, и на линейках торчал из строя, точно шило из мешка. И растительность на лице у Витьки начала расти у первого -- предмет особого внимания девочек и жгучей зависти пацанов.
   Тогда в моду только-только входила молодежная прическа, вытеснив собой куцый полубокс. В молодежной, в отличии от этого самого "полубобика", виски и шея не сводились постепенно на нет машинкою, а подбривались опасной бритвой. Следует сказать, что о СПИДе в то время еще понятия не имели, и потому действовали в парикмахерских опаскою вовсю. Витька сделал себе молодежную и у него от висков вниз, там, где прошлась бритва, стали кучерявиться тонкие каштановые с рыжеватым отливом волосенки. Дело было в седьмом классе, надо ли объяснять, как обрадовался этому новому приобретению Шпала. Он решил, не мешкая, закрепить и расширить успех, с тем, чтобы из него уже в ближайшее время можно было извлечь практические выгоды. Бритвы он в доме не нашел, отец пользовался электрической. Выждав недели две, пока волосы подрастут, Витька вновь пошел в парикмахерскую делать молодежную.
   Парикмахерша была молоденькая и смазливая. Она быстро приметила усердство, с которым молодой человек посещает заведение, а также то внимание, с которым он всякий раз ее рассматривает. Милосердие было укротительнице шевелюр не чуждо, потому во время акта стрижки она чуть дольше, чем того требовала необходимость, обслуживала клиента, чуть ниже над его головой склонялась, так что аккуратно упакованные в материю тугие груди ее касались Витькиных плеч. Шпала готов поклясться, что бюстгальтера на них не было. Выстукивая автоматные очереди ножницами, она, как бы невзначай, упиралась ногами в подлокотник кресла, на котором лежала Витькина рука. Особенно сильное впечатление это производило, когда парикмахерша упиралась не сбоку, а спереди. Роста искусительница была невысокого, и потому лежащая на вышеописанной части кресла рука Шпалы, оказавшись между ног, касалась лобка. Однажды он даже, осмелившись, перевернул руку ладонью вверх. Парикмахерша, занятая прической, ничего не заметила. Усердствуя, она подалась вперед еще, наглухо прижав его руку к пластмассе и долго что-то там приводила в порядок на его макушке. Рука совсем затекла. Но до руки ли было Витьке? Он сидел ни жив, не мертв, боясь шелохнуться. Впервые ощущать самое заветное таинственное место и так долго, и так вещественно! Тело, кажется, мелко-мелко дрожало, между ног предательски дыбилось, лицо горело адским огнем, со лба стекали крупные капли пота. В зеркале он видел, что был красным, как рак. Слава богу, что тетя этого не видела, скребясь в его затылке. Она тоже раскраснелась, видимо и впрямь в парикмахеркой было жарко!
   Бог знает чего только не передумал он в последующие дни, о чем только не перемечтал, в каких только видах (и позах!) не перевидал парикмахершу в снах. Это были адские муки желания. Все сходилось на одном, и это одно в самый ответственный волнующий миг ускользало. Ничего подобного Шпала ранее не испытывал, он даже не подозревал о существовании столь могучих чувств, страстей и, естественно, не был готов. Это было равносильно стихийному бедствию: землетрясению, удару цунами, извержению вулкана, наконец. Казалось: эту муку нельзя выдержать, и нет от нее избавления... Жизнь, прожитая до того, не стоила и ломаного гроша по сравнению с одним подобным мгновением. Она перестала Шпалу устраивать решительно и бесповоротно. Он с радостью готов был от нее избавиться, но не раньше, чем испытает этот заветный плод. Большего, Витька это ясно почувствовал, все равно не дано испытать никогда ни одному живому существу в мире, и он хвалил Бога, открывшего ему зерно вечного блаженства в навозной куче суетности бытия. В конце концов Шпала решил и поклялся иметь парикмахершу.
   Он ждал-недождался, когда его волосы вновь отрастут настолько, что с них можно будет что-нибудь срезать. Однако же, стриженный, околачиваясь в окрестностях парикмахерской, Витька успел заметить вопиющую вещь: у заведения вились "старшаки" парубки... Весь молодежный поселок полюбил вдруг стричься! Он опасался конкуренции, потому стал по два раза на дню мыть голову, и украдкой использовал материн настой корней лопуха. Однако случилась заминка: в самый тот срок, когда шевелюра Витькина отросла и он готов уже был привести в исполнение собственный приговор относительно парикмахерши, вдруг она исчезла на целых два месяца. То ли в отпуск ушла, то ли на курсы накие-то. Желание стричься у Шпалы сразу отпало.
   Витька зарастал все гуще, ежедневно совершал моцион вокруг цирюльни и ждал возвращения хозяйки. Боль в нем несколько притупилась, по крайней мере сделалась терпимой. С некоторых пор Витька нашел средство ее смирять, он обнаружил, что поллюции могут быть не только во сне, их можно вызвать и наяву, хотя явь в этом случае мало чем отличалась ото сна. Решимость в нем крепла, но порой, по мере обдумывания практических деталей предстоящей авантюры, закрадывались сомнения. А вдруг его орган окажется недостаточной длины? Шпала начал украдкой выспрашивать у одноклассников, какой длины у них. Сведения были самые разноречивые и невероятные, иногда совсем с виду заморыш загибал такую цифру! Не может же, если руководствоваться здравым смыслом, эта штука тянуться у женщин до гланд, хотя, с другой стороны, черт их знает! Пришлось сходить в пятницу в поселковую баню. Вроде ничего, не хуже, чем у всех.
   Систематизировав наконец эмпирические данные, откинув наиболее отрывающиеся величины и сделав скидку на неизбежные в таких случаях привирания, сопоставил результаты. Получилось по своему возрасту, вроде бы и неплохо: если от мошонки мерить тонкой пластмассовой гнущейся линейкой -- почти 18 сантиметров. Впрочем, опять же: кто как меряет! Но ведь чаровница старше его! А какой вообще для данного предмета стандарт? Черт-те чему их только в школе учат: какие то классики с их высосанными из пальца проблемами, уравнения со многими иксами и игреками по математике... и полное отсутствие хотя бы намека на такие важнейшие данные, как параметры половых органов, даже у обезьян, чтобы по аналогии можно было вычислить. И где эти данные взять, тоже неизвестно. Сколько лишнего труда приходится затрачивать хотя бы на то, чтобы определить правильное направление поисков. У отдельных поселковых ребят водились переписанные от руки с каких-то таинственных, полулегальных книг сведения на эту тему. Шпала взялся за их отыскание, выуживание и изучение. Все в обстановке строжайшей секретности и конспирации. Сведения были разрозненные, не совсем подходящие к теме и расплывчатые. Они ставили больше новых вопросов, чем давали ответов на старые.
   Так, например, Витька узнал, что все женщины по расположению главного полового органа делятся на три типа: сиповка, костянка и королек. Узнал некоторые сведения об их внешних отличиях, так что принялся практиковаться в визуальном определении принадлежности к тому или иному подвиду на школьных учительницах: кто какого телосложения, и как стоит во время объяснения материала у доски... Смысл объясняемого ими, естественно, до Шпалы не доходил. Он не мог, как Юлий Цезарь, одновременно мысленно дрючить бабу и решать при этом логические уравнения. Так что по успеваемости эти его новые открытия, естественно, нанесли сокрушительный удар. Шпала просто не имел физических сил заниматься и тем и другим одновременно. Он выбрал более необходимое. Но ведь, оказывается, в этом вопросе еще огромная масса всяческих тонкостей: эрогенные зоны всякие, способы и симптомы возбуждения, особенности женских, этих самых, ну, приоритетов в этом деле от мужских, рекомендуемые линии поведения мужчины... Это вам не какая-нибудь там сопливая теория относительности, где все понятно, как дважды два, стоит только хорошенько ее зазубрить, она элементарщина по сравнению с этим. Даже самые грубо физиологические лабиринты здесь, согласно рисунку, кем-то тщательно передранному, чрезвычайно разветвлены и закоулисты. Как будто специально предусмотренные ловушки и тупики для непрошенных гостей в индейских пещерах Южной Америки, где хранятся несметные сокровища. У них в этом приборе, оказывается, два отверстия, вместо положенного по норме одного! Словом, ответственность, конечно, пугала.
   Наконец, день настал! Парикмахерша вернулась. Заведение вновь было открыто и не вмещало всех желающих. Подождав, пока могучий поток схлынет, Витька собрал в кулак все свое мужество и нырнул. Стричься основательно он предусмотрительно отказался, ибо, трезво оценив силы, понял: с первого раза может не совладать. Попросил сделать ему окантовку. Все повторилось: и постукивание грудями в плечо, и упирание ногами... Шпала что-то там говорил, на что-то намекал, шутил. А один раз, осязая лобок, даже выдержал ее долгий взгляд. Конечно, излишне говорить о том, чего ему это стоило: Витька весь покраснел, как помидор, но ни один мускул на его лице не дрогнул. Словом, победа! Еще одна атака и она СДАСТСЯ на милость победителя! Ах, если бы Шпала знал, какую злую шутку готовит ему судьбина!
   Папаша, увидев пришедшего из парикмахерской Витьку, был взбешен.
   -- Это что же они там себе позволяют? Лишь бы деньги с людей за стрижку драть!
   Витька пытался было объяснить, что "так щас модно", чем окончательно ввел предка в раж. Отец накинул на плечи пальто, наблочил на ноги скороходы, схватил Витьку за руку и поволок его обратно в парикмахерскую. Мастерицу ходоки застали кокетничающей со взрослым, недавно вернувшимся из армии парнем. Тут же папаша и обрушил на нее свою обличительную речь. Парень, не желая стеснять обе стороны, тут же исчез. Девушка некоторое время не могла взять в толк о ком речь, -- Шпала был выше предка на голову. Покрасневшая, словно ученица перед учителем, Витькина несостоявшаяся жертва выслушивала несправедливые упреки. Вскоре, однако, она сообразила, что лучший способ обороны -- наступление.
   -- Ваш сын сам просил меня, чтобы я сделала ему только окантовку.
   -- Мало ли чего он попросит! Вы же видите, что он еще подросток, значит и стричь его надо как подростка, и вовсе необязательно выслушивать его мнение на этот счет. Впредь стригите его только под полубокс.
   -- Хорошо!
   Машинка, весело визжа, принялась безжалостно срезать накопленный Витькой запас волос под самую макушку. Во время папашиных наставлений парикмахерше он едва не упал в обморок, теперь же на глаза сами собой наворачивались предательские слезы, корчились отвратительные гримасы. Шпала видел свою жалкую физиономию в зеркале, тщетные потуги удержать слезы, избежать конвульсий, и от этого становилось еще невыносимей. А тут парикмахерша лезла со своими утешениями:
   -- Ну чего ты плачешь, отрастут твои волосы!
   Она успокаивала его, как трехлетнего ребенка. Это был крах! Остатки воли покинули Витьку и он заревел во весь свой прорезавшийся уже басок. Шпала ощущал себя полным ничтожеством. Он готов был сейчас убить папашу прямо здесь же в зале этим чертовым трюмо.
   В тот же вечер Витька впервые сбежал из дома. В поселковую парикмахерскую с тех пор и по сей день больше не заглядывал, стригся в городе. Парикмахерша вскоре вышла замуж и уехала в неизвестном направлении. Шпала, после случившегося, не горел желанием искать ее следы.
   Трудное ему досталось детство. Вся дальнейшая жизнь, можно сказать, была загублена на корню. Даже и сейчас, во взрослом состоянии, от одного этого воспоминания в дрожь бросает.
   На бакенбардах, однако, его душевная драма никак не отразилась. Наоборот, разрослись они, точно у Пушкина на портрете, висящем в школьном коридоре. Александра Сергеевича, конечно, в отличие от Виктора Ильича под полубокс не стригли, может, потому из него и вырос поэт мирового масштаба, а из Витьки обыкновенный сявка. Да и бакенбарды в гимназии, понятное дело, носить разрешалось, не то, что в нынешней советской школе. Витьке потому приходилось хитрить, изворачиваться, чтобы не спалить контрабандный товар. Еще бы! Его баки в какое-то время стали предметом внимания всей школы, а это обязывало заботиться о них, ведь Шпала был к ним лишь приложение. Для чего Витька и предпринял следующие шаги: во-первых, с первой парты предусмотрительно пересел на "камчатку", пожертвовав веселым обществом Левы Лугового, во-вторых (и самое главное!), перед каждым уроком, поплевав на ладони, Витька старательно приглаживал скулы.
   Занятие не очень приятное -- прилизываться, словно выдра и сидеть, ощущая на висках собственные сопли, но зато, как только раздавался очередной звонок на перемену, Шпала, воспользовавшись возникшей суматохой, украдкой нырял под парту, будто вдруг ручку уронил, и быстренько ставил шерсть дыбом. Вид от этого у него сразу становился грозным, воинственным, как у школьного кота Васьки, когда он встречается на помойке за спортзалом со сторожевым псом Макаром, лицо широким и круглым, как блюдечко, и, конечно, мужественным.
   Шпала это точно знал, так-как дома многократно экспериментировал перед зеркалом. Перепробовав разные способы, Витька пришел к выводу, что лучшие результаты дает защипывание волос большим и указательным пальцами с последующей подкруткой. Тонкие, нежные еще волосы, начинают тогда как-то по особенному стыдливо виться. В таком виде Шпала выныривал из под парты, выходил в коридор и осторожно, но с достоинством, как бы выставляя напоказ величайшую ценность, нес оснащенную замечательными бакенбардами голову из одного конца школьного коридора в другой, стремясь равномерно осветить драгоценным приобретением все углы и закоулки. Особо же блеснуть кудрявой растительностью Гроздев стремился перед старшим восьмым "А" классом. Здесь училась Маринка Иванова -- предмет тайных воздыханий, его любовь с первого взгляда с пятого класса.
   Витька, как перешел в эту школу, так в нее и вляпался. Теперь он постоянно держал в памяти, а при необходимости справлялся в расписании уроков в каком классе должен находиться сейчас восьмой "А" и подстерегал Маринку, чтобы сразить ее собой наповал. Редко это случалось, и чаще бывало наоборот, так как Шпала чувствовал себя при этом, как Штирлиц во вражеском логове. Каждый жест, каждый шаг просчитан, продуман, выверен! Все должно выглядеть естественным, непринужденным, а, между тем, нервы зажаты в кулак так, чтобы не вздрогнуть при неожиданном Маринкином появлении, как это уже не раз бывало. Ко всему прочему болтаться туда-сюда у дверей нужного класса тоже нельзя, это может вызвать подозрения. У всех девчонок, черт возьми, обостренный нюх на внимание парней: ты только в первый раз выделишь ее про себя в толпе, а она уже знает, что вот именно сейчас, вот именно тебя поддела на крючок. Ну и конечно потом начинаются с ее стороны всяческие прорисовки, капканы, издевочки... Словом, нельзя просто болтаться туда-сюда. Нужно найти спутника и завязать с ним разговор. Труднее всего говорить о чем-то, когда все внимание обращено на дверь, но, конечно не прямой взгляд, а так, давишь косяка. Разговор не клеится, тем более, что собеседник и сам кого-то наверняка пасет, и, очень может быть, что именно Маринку. Трудно еще научиться разговаривать с Маринкиными подругами, смотря при этом не прямо на собеседника, а сбоку, одним глазом, как петух, чтобы представить во всей красе бакенбарды. С ее одноклассниками Витька не разговаривал вообще, они его игнорировали в отместку за наглость иметь бакенбарды раньше старших. (Во всем их классе нашлась лишь пара приличных усов). Но разве можно сравнить усы с бакенбардами? Этим товаром он владел один монопольно во всей школе-восьмилетке. Однако всему рано или поздно приходит конец. Витькина исключительность продолжалась недолго. Устав бороться за сердце любимой, он иногда снисходил до общения в кругу одноклассниц. Здесь, понятно, Шпала чувствовал себя центром Вселенной и отдыхал душой и телом, черпая силы и вдохновение для будущей борьбы. Выворачивая в процессе разговора шею то так, то эдак, чтобы лучше себя запечатлеть, Шпала даже милостиво разрешал девчонкам под различными предлогами ощупывать свою поросль. За этим неблаговидным, порочным -- прямо скажем, занятием и застукал его с поличным директор. Он набрел на их круг в школьном коридоре, как раз в тот момент, когда под смех и шуточки одноклассницы оглаживали Витькины бакенбарды.
   Шпала, прикрыв глаза, млел, как тот же Васька, когда его гладят по шерсти, только что не урчал. Подойдя, как всегда незамеченным, крючковатыми цепкими своими пальцами, отменно натренированными на бесчисленных поколениях ушей, директор ловко ухватил Шпалу за клок бакенбарды и варварски поволок на себя. Взвыв от нежданной боли, Витька пришел тут же в предельную ярость: ему представилось, что кто-то из пацанов от зависти решил над ним подшутить. "Жестоко проучу гада!"-- решил он и уже занес кулак, чтобы с разворота влепить обидчику в ухо, но так и обомлел под общий смех публики, различив в обидчике директора. Поводив пальцем свободной руки перед самым Витькиным носом директор возмущенно пророкотал:
   -- Это что за художество? Завтра же сбрить, и чтоб впредь я их на тебе больше не видел!
   Так пришлось Шпале начать самостоятельную парикмахерскую жизнь. С тех пор с Александром Сергеевичем он не имел более никогда ничего общего. Это было тем более обидно, что, завидуя его бакам, старшеклассники начали повально втихушку подбриваться и зарастали наперегонки все мерзостней, а он теперь ходил, как дурак, бритый! Отыгрался Витька лишь во время летней практики. От постоянного бритья волосы к тому времени у него уже огрубели и прорезались не только на щеках, но везде от глаз до плеч, слившись с давно уже дремучей растительностью на груди и спине. Он бросил бриться и, несмотря на протесты учителей, усмотревших в этом поступке симптомы политической незрелости и поклонения западным рок-идолам, зарос как папуас.
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ (продолжение)
   Промасленные негры и общественные сопротивления, подрыв оборонной мощи страны.
  
  
   -- Тогда знаешь что, -- повторил Чава, -- тогда сделаем так: на Курск нам ехать в любом случае надо. Кто знает, как на этих полустанках электрички останавливаются? А туда доберемся, пойдем в дом отдыха локомотивных бригад. Наши ребята до Курска поезда гоняют, а там перецепляются и обратно на Икск. Дождемся какой-нибудь бригады и с ними махнем.
   -- А возьмут?
   -- Должны, машиниста, у которого я стажировался, все депо знает.
   -- Ну, до Курска, так до Курска, дядю ведь все равно проехали!
   Тут обнаружилось, что Чава, как честный советский машинист, прихватил своему дядюшке гостинец. В его матерчатой сумке оказался огнетушитель вина. Как он к месту пришелся, жаль закуски нет! Разделили гостинец на двоих, пустую бутылку жахнули о проходящий мимо по своим электрическим делам столб, и скоро по жилам побежало благостное тепло. Путешествие сделалось даже приятным! Они сидят в кабине, а мимо проносятся поля, перелески, хутора.
   -- Ши-р-рока стр-рана моя р-родная, -- грянул патриотически Витька, -- много в ней лесов полей и р-р-рек!!!
   -- Много в ней убогих и калек, -- предложил Чава свой вариант.
   На станции Прохоровка поезд все же остановился, пропускали пассажирский. На платформах состава появились какие-то ребята. Лазали, чего-то высматривали. Витька с Чавой предусмотрительно слезли с товарняка и сели на него вновь, лишь когда поезд тронулся. После вечерней свежести в кабине совсем разморило. Уже стемнело, мимо пролетали редкие и отдаленные огни. Пели песни: Тебе мерещится, что водка плещется, закуска бегает вокруг стола. Про тетю Надю, к которой на параде подошел молодой комиссар, и ей от этого стало жарко в теплых байковых рейтузах, про заменителя мужчин после третьей мировой войны, про горемык-муравьишек, и подобное в этом роде.
   Отогревшись, Чава принялся за изучение вверенной техники, это была его вторая страсть после выпивки. Оказалось, УАЗик на полном боевом: заводится двигатель, в салоне включается свет, работает сигнал, светят фары, чем Сашок тут же и воспользовался, сигналя и мигая. Потом в руки ему попалось то ли какое-то сопротивление, лампочка, а может быть триод, или что-то вроде. У Чавы засверкали глаза:
   -- Ведь это же на приемник как раз пойдет! -- и он бросился обдирать транспортируемые машины.
   За какие-нибудь полчаса этот старатель, обойдя все платформы, набил ими сумку и карманы, да еще горсть деталей не влезла. Чава сунул ее Витьке:
   -- Положи себе в карман, у меня уже места нет!
   -- Да на кой хрен они мне сдались?
   -- Ну положи, что тебе стоит!
   Витька не мог понять такой жадности:
   -- У тебя их вон и так полная сумка!
   -- Что ты понимаешь в бизнесе?! Это же дефицит! За каждую вот такую штучку бутылку вина можно содрать!
   Это был совсем другой коленкор, Шпала без разговору сунул сопротивления в свой карман, и даже стал поглядывать на Чавину сумку. "Все равно напополам поделим",-- в конце концов решил он и успокоился. Под ногами у Витьки что-то мешалось. Он нашарил и вытащил на свет под лампу предмет, похожий на противотуманную фару.
   -- Чава, тебе эта радиодеталь нужна?
   -- Нет.
   И, открыв дверцу, Шпала запустил противотуманкой в набегающий столб. Эта шутка обоим понравилась, они принялись расшвыривать все лишние, по их мнению, предметы, освобождая оперативный простор. Напоследок, перед самым Курском, приближение которого Чава определил по каким-то ему одному знакомым приметам, связали проволокой и скинули на насыпь несколько утеплительных капотов, на тот случай, если ехать обратно придется все-таки на товарняке, чтобы было тогда во что закутаться.
   Приехали в Курск. Слезли с поезда. Чава спрятал сумку в кусты под столбом. Решили пойти на вокзал, глянуть на всякий случай расписание поездов на Икск. Чава вошел внутрь вокзала, Витька остался ждать его на улице. Он старался держаться в тени, но появившийся милиционер обратил на Шпалу внимание. Витька обернулся и пошел прочь, соображая на ходу -- стоит ли бежать или это случайно брошенный, ничего не значащий взгляд, и как потом добираться домой, потеряв Саню с его братьями-железнодорожниками.
   -- Ваши документы! -- на плечо ему легла рука.
   -- У меня с собой нет.
   -- Пройдемте!
   Документики любят ментики. Сбоку от милиционера стоял еще один в штатском. Шпалу привели в линейку, расположенную в самом здании вокзала. Чава уже сидел там, и райски улыбнулся вошедшему Гроздеву. Витька предпочел сделать вид, что не заметил улыбки обрадованного друга, и даже сел намеренно подальше от субъекта, выказывающего ему столь явное расположение. Неужели этому идиоту непонятно, что они не у дядьки в гостях, и выгоднее им, в данном случае, друг друга не узнавать, так легче каждому из них будет в одиночку отбрехиваться. Но Чава этих дипломатических тонкостей не чтил, и тут же пересел поближе к вновь обретенному другу. Он так истосковался по нему, сидя тут уже более минуты в одиночестве, под стражей, так хотел поделиться с ним накопившимися через край ощущениями, что затораторил еще на подходе:
   -- Витек! Я только внутрь зашел, а меня легавые тут же и повязали...
   -- Отвали от меня, козел! -- рявкнул ему в самое ухо Шпала, и, обратившись к дежурному, развил данный тезис следующим образом:
   -- На пушку берешь, начальник, дело пришить хочешь, наседку подсаживаешь! В рот мента ...
   Тем временем он не терял этого самого времени попусту и уже полностью оценил создавшуюся ситуацию. Разглагольствуя, Шпала вскочил, замысловато размахивая руками и выжидал лишь удобного момента, чтобы спулить из кармана дарованные ему Чавой сопротивления. Однако этого Витьке сделать не удалось, мент, стоящий рядом, ловко крутанул Шпале руку и положил содержавшуюся в ней улику на стол дежурному.
   -- Что это? -- указал ручкой на положенные перед ним сопротивления капитан.
   -- А... это... так... если можно выразиться...
   -- Можно-можно, -- прервал капитан, -- рожай скорей!
   -- Это... в некотором роде, видите ли, сопротивления, мне кажется...
   -- И откуда они, в некотором роде, у тебя в кармане оказались?
   -- Видите ли, те ли, те ли...
   -- У тебя что там заело?
   -- Да нет, просто я вспоминаю, где я их взял. Кажется вспомнил! Цыган мне их на базаре за бутылку продал.
   -- Так, понятно, -- промычал дежурный, -- а это, -- он щедрой горстью вытащил из стола аналогичный продукт, -- мы нашли в карманах у твоего друга, которого ты почему-то не признал.
   -- Случайное совпадение, начальник, не более!
   Оказалось, их художества заметили еще по пути следования дежурные по переездам. Через десять минут какой-то замасленный тип в защитном жилете (дядькина родня!) принес Чавину сумку. Чава сдуру признался, что сумка его, и судьба обоих с той минуты была предрешена. По условняку на ушах, и тут, можно сказать, с поличным поймались на... На чем поймались, Витька пока не знал. То ли это будет квалифицироваться как кража государственного имущества, то ли как подрыв оборонной мощи страны, -- прокурор рассудит. Одно понятно: содеянного хватит для того, чтобы упрятать обоих на ближайшие лет четыре-пять.
   И это в самые-то цветущие годы! Да еще в то время, когда во всем мире усилились происки мирового капитализма. Растет терроризм. Кокаиновые картели срослись с коррумпированными правительствами и травят ихний рабочий класс марихуаной. Акулы бизнеса извлекают сверхприбыли, эксплуатируя страны третьего мира. Куклуксклановцы поджигают кресты, на которых висят промасленные или прокеросиненные негры. Англия держится кровавыми руками за Ольстер, в ЮАРе снова преследуют какую-то манделу... А их, граждан великой страны, в этот решающий период борьбы за идею мирового социализма, словно каких-то там хуйвейбинов, сажают за какую-то горсть общественных, общих, то есть сопротивлений. А есть ли у общего хозяин? Общее -- это не твое, не его, это ничье! Так разве же можно сажать за ничье конкретного человека? Это же оголтелый расизм получается! Витька с Чавой не для себя ведь эти проклятые сопротивления брали, они бы их мирно пропили, и сопротивления эти опять стали бы общенародными! За державу обидно! Все вышесказанное, нахлынувшее в патриотическом порыве на душу, Шпала пытался внушить дежурному, но последний от всего сказанного почему-то в экстаз не пришел и не расцеловал Витьку, а напротив -- отвесил ему увесистого тумака -- фашист!
   Да и Чава идиот! Терять-то все равно нечего, до последнего надо было отпираться. Хоть этот железнодорожник и дал на них показания -- не мое и все! Чем докажешь? А теперь конечно: признался, подписал. Витька даже вон протокол о задержании отказался подписывать. И вообще, если бы не эти чертовы несколько сопротивлений в кармане, они бы его могли только за одно скользкое место поймать, да и то зубами, иначе сорвется. Все Чавина жадность! Как чувствовала душа -- не хотел брать. А теперь из-за этого чертового дифицита -- срок.
  
  
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   На нарах. О карманниках, бичах, норме, пайке и многом другом.
  
  
   Полчаса спустя оба путешественника сидели уже в камере, через стенку от дежурки. Странно! За стеной бушует неугомонный, спешащий мир вокзала, люди едут куда-то, встречают кого-то, провожают, спят, едят, пьют, играют в шахматы, ходят в туалет (в то время еще вполне бесплатный), читают газеты, а тут, меж ними, тюрьма. Они и не подозревают об этом. Всего несколько десятков сантиметров кирпичной кладки равны пяти годам заключения. И жизнь тут совсем другая. Нравы камерные. Невозможно поверить, что еще некоторое время назад эти субъекты находились там, за стеной, среди обычной публики и даже как-то уживались с ней. Как ненавидит Витька этих отбросов общества, так бы, кажется, и поубивал всех ради светлого будущего. И откуда только такие берутся в нашей стране? Чава сначала сдрейфил, но Шпалу так просто на арапа не возьмешь! Во имя этого самого светлого будущего сейчас необходимо было принять бой со всякой уголовной нечистью. Как описал бы эту ситуацию знаменитый русский писатель Васнецов в своей не менее знаменитой поэме "Утка в сосновом бору". Какие-то доли секунды -- один взгляд -- и обстановка была просчитана и выверена. Здесь им бояться нечего. Их двое, молодых, здоровых, сильных парней, а эта кодла татуированных змеев -- сброд, гадюшник. Публика залетная. Каждый здесь сам за себя, и скорее они перегрызут друг другу глотки, чем отважатся напасть на них. Конечно, это положение требовалось сразу же утвердить! Многое, говорят, зависит от того, как сразу поставишь себя в камере. И лишь только кованая, с кормушкой и волчком, дверь захлопнулась за ними, Витька уверенно потащил Чаву в лучший "воровской" угол нар, прошипев на ухо ободряющее: "Не бойся, я и сам боюсь."
   -- Эй, раздвиньтесь, дайте места! -- рявкнул он как можно более уверенным голосом. -- Ну что, не поняли что ли?
   Ничего не изменилось, только лежащие медленно поднялись и сели на нарах, скрестив на груди синие от разнообразных партаков (неудачных наколок) руки. Сделав глубокий вздох, как положено перед нырянием, Шпала взял за шкирку самого большого и потащил в сторону.
   -- Ты че?
   -- Ниче!
   -- Мое место!
   Пришлось влепить несколько звездюлин упрямцу и соседям за компанию.
   -- Попользовались, дайте другим!
   Остальные потеснились сами. Шпала залез в угол сам, затащил Чаву и приготовился к обороне. Но контратак не последовало. Недовольный гомон постепенно сошел на нет. И начались базары, базары...
   -- Откуда земляки?
   -- А за что?...
   Витька отвечал нехотя, словно слова через зубы переплевывал, самую суть, остальные вопросы вообще оставлял без внимания. Он ведь уже раскусил эту публику: если не капашнулись, не дернулись сразу, теперь тем более.
   С первого взгляда видно было кто здесь кто, и за что. Карманники -- эти нагловато-обходительные, чуждые житейским, политическим и национальным проблемам. Подобно служителям чистого искусства, они смотрели на происходившие в камере склоки свысока, не забывая, однако, обнаружить себя. Исполняя роль третейского судьи, самолично на себя возложенную, блюли воровскую законность, выступая на стороне сильного против слабого. Таких в камере оказалось двое: Вовчик-парикмахер и Одессит. Сейчас, сидя на нарах в окружении внимающей публики, оба упражнялись в приколе -- найдя свободные уши, обкатывали на них бесконечные свои побасенки насчет воровского счастья. У Шпалы с ними с самого начала сложился нейтралитет. Оба -- Парикмахер и Одессит идут на строгий, а Витьке с Сашкой на общак, так что и влезать в какие-то взаимоотношения нет смысла.
   Из остальной публики преобладали бичи разных рангов и пошибов: бичи дальнего следования, местные, вокзальные (бановые), кочующие, сезонные, со стажем и без, со здоровьем и без такового, аристократы и черти. Эта публика -- основная масса населения камеры. Пьянчужки -- азартные, бытовые, продувные и по совмещению (с бродяжничеством). Человека три какие-то мутные пассажиры. Сами по себе, не поймешь, то ли под дурака шарят, то ли и вправду ни при чем. Деление в том виде, как оно здесь представлено, было наяву весьма условным, однако же реально существовало и проявлялось в поступках каждого отдельного индивидуума. Присмотревшись и классифицировав для себя каждого, Витька, как бы невзначай, зацепил чужие туфли, подстелил под себя чужую куртку... Кругом выяснялись отношения, били друг другу морды... Шпалу это уже не интересовало: здесь, в камере, место "под солнцем" он себе обеспечил и теперь работал на перспективу: выяснил, кто был на местном общаке, вызнавал все о здешней зоне и ее порядках. До косточек обсасывал каждую мелочь, подробность. Сколько в зоне народу, сколько отрядов, по скольку народа в каждом отряде, по скольку отрядов в каждом бараке, есть ли между ними локалки, как режим, как кормежка, какие цеха и что выпускают, и какие бригады в них работают. Есть ли блатные, в каком отряде сколько, и кто из них откуда. Что в зону катит из вольных шмоток. За какие провинности сажают в штрафной изолятор. Рабочий он или не рабочий, как кормят в нем, часто ли добавляют сутки за нарушение распорядка, часто ли сажают в БУР (барак усиленного режима) и за что. Греется ли БУР. Существует ли в зоне "общак"... Чава в это время, разинув рот и вылупив глаза, пялил ими во все стороны, как сомнамбула. Вскоре Витька уже имел недурное представление об их будущей жизни и даже кое-какие задумки на этот счет. Забежали менты с резиновыми дубинками, отоварили дерущихся, оба лежат на нарах пластом, стонут. А говорят -- дубинки отменены! Окон в камере не было, поэтому не поймешь, какое на воле время суток. В отбой, судя по отходу камеры ко сну, Чаву с Витькой выдернули расписаться за штраф по 10 рублей за нетрезвое состояние. Уплатили из Чавиных денег, которые были у него отобраны, и теперь находились у дежурного. Кормили задержанных объедками из вокзального ресторана, притом за личные деньги. У кого есть -- кушают, остальные лапу сосут. Так Витька с Сашкой просидели в этой линейке почти сутки. Под конец Чава осмелел, начал уже сам приблатовывать в камере, шипеть, покрикивать. Витька внутренне хохотал над ним до упаду, но единство надо было поддерживать, он молчал, и только пару раз одернул зарвавшегося блатаря, когда Чава уже совсем замочил рога, куда не следует.
   Окончательно выдернули их только на следующий день к вечеру.
   -- Гроздев, Чавин -- выходи с вещами!
   Все Витькино было на нем, но раз сказано с вещами, значит с вещами, Шпала привык чтить порядок. Правда, и достойных вещей в камере было не густо, не дербанить же Одессита с Парикмахером. И, как на зло, примеренные, прилипшие было к ногам туфли ушли на парашу "отдавать татарину долги". (Шпала великодушно разрешал старому хозяину иногда ими пользоваться). С горя Витька прихватил куртку. Пригодится сменять на что-нибудь, да и на нарах лежать все не так жестко.
   -- Нам, начальник, собраться -- только подпоясаться!
   Когда вышли из камеры, хозяин куртки осмелел, кинулся к милиционеру:
   -- Это моя куртка, гражданин начальник!
   -- Ты че, мразь! -- Витька нацелился на него двумя растопыренными пальцами левой руки, точно собирался прочитать стишок "идет коза рогатая"... И затем с усмешкой сказал милиционеру: -- Полежал на ней ночь и думает его! Вон, вся камера скажет, чья куртка!
   В свидетели идти никому не хотелось (при ментах позорно). Начальнику было глубоко безразлично, кому принадлежала куртка, и кому она достанется теперь, он снисходительно зевнул. Шпала еще пуганул претендента и шагнул прочь. Эх, как он ненавидел эту публику! Начальник закрыл за ними двери.
  
  
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Самая большая из всех предыдущих. О том, что чистосердечное признание облегчает меру наказания. Витькины друзья -- наемники из Южной Родезии. Разгадка страшной тайны о том, был ли Есенин убийцей и душегубом.
  
  
   В центре милицейского отделения на виду лежали утеплительные капоты, те самые, что Чава с Витькой прошлой ночью скинули с товарняка. Шпала, упаковывая добытый только что трофей, с разбегу чуть не наступил на них. Невольно вздрогнул при виде еще одного вещественного доказательства. Прострелила мысль: что-то задумали! Что они хотели этим сказать? А дежурный, между тем, неспешно составлял на них какие-то бумаги.
   -- Дела идут -- контора пишет, начальник? -- мигом собравшись, так, чтобы не заметили его растерянности, выкрикнул Шпала вместо приветствия как можно бодрей, -- наше вам с кисточкой!
   Он шутливо раскланялся. Последнее у него получилось бодро, даже чересчур.
   -- По лбу выпрашиваешь? -- уставился на него писарь.
   -- Полбу-тылки? -- спасибо за приглашение, с милицией не пью!
   -- Может отделаем его на всякий случай напоследок? -- обратился удивленный дежурный к выводному.
   Тот с готовностью пожал плечами, дескать, можно, а что ж, ничего плохого здесь нет. И, подождав, видя, что делов скорей всего не будет, снисходительно пояснил Витьке:
   -- Смотри, договоришься, это тебе не в камере красоваться!
   Шпала предпочел перемолчать. Не то, чтобы он испугался, вряд ли его сейчас, при посторонних, будут возить соплями по полу, но и на рожон лезть было незачем, да и не перед кем. Дописав ксивы бумажные, дежурный отдал их незнакомому человеку в штатском:
   -- Забирайте, товарищ капитан!
   Впридачу к бумагам незнакомцам (с ним, оказывается, был помощник) отдали и Витьку с Чавой, и Чавину сумку. Каждому из арестантов велели взять по капоту.
   -- Так это ж не наши! -- возмутился было Шпала.
   -- А мы их вам и не вешаем, помогите донести.
   Витька, не лапая, взял за проволоку (на ней отпечатки не останутся, а если найдут прошлые, будет отмазка: помогали нести). И Чаве шепнул: "За клеенку не лапай, берись за проволоку, чтоб отпечатков не было!" Чава вновь выглядел ошарашенным, как вчера при задержании, но сказанное исполнил сразу. Шпала, за время их совместного пребывания в камере, вырос в его глазах невероятно. Прошлый-то раз Витька с "Зилом" сидели под следствием в СИЗО, а Чава ходил под подпиской -- теперь ему все впервой. "Эх, Чава, хлебнул бы ты без меня горя!" -- не без некоторой гордости подумал Шпала. Штатский дяденька с помощником вывели задержанных на платформу к поездам.
   -- Куда везете, -- поинтересовался Витька, -- или секрет?
   -- Почему секрет? В Икск, милый, куда же еще!
   -- Но ведь нас в Курске задержали!
   -- Это ничего не значит. Преступление вы совершили на икском участке дороги, значит и судить вас должны в Икске.
   Вот те раз! А он про курский общак битую ночь вызнавал. Компаньонов, с которыми вместе этапом идти, подыскивал, поддерживал их. А какие хорошие шмотки на них остались из-за этой железнодорожной неразберихи, несправедливо!
   -- Да ничего мы не совершали! -- окрысился на дяденьку капитана Шпала.
   -- Ладно, разберемся!
   Конвой с арестантами сел на первый же пассажирский поезд, шедший в сторону Икска в купейный вагон. Вагон почему-то оказался полностью пустым. А на вокзале толпы пассажиров сутками напролет стоят у касс в надежде урвать счастливый билет на юг, как в рай. Дядя первый представился следователем транспортной прокуратуры, дядя второй -- тем же самым. Интересные времена пошли: следователи толпами ездят по одному на каждого подследственного!
   Поезд тронулся, за окном заскользил вдаль городской пейзаж. Окрестности Курска, города в котором, несмотря на его близость к Икску, Витька еще ни разу не был, а теперь и бог знает, когда еще придется. Капитан положил на стол пачку "Явы", спички.
   -- Курите! -- И закурил сам.
   -- Ну, -- пустив сизую струйку дыма, начал разговор следователь,-- рассказывайте!
   -- А что рассказывать-то? -- воинственно взвизгнул Витька, он торопился вступить, чтобы не дать Чаве наговорить глупостей, задавал тон. -- Выпили бутылку на двоих. А что, нельзя? Сели на товарняк, к его вон дядьке ехать. А он как попер, даже на крутых поворотах не притормаживает!
   При последних словах объяснения Витька со скрытой издевкой взглянул на друга -- железнодорожник хренов, все они такие, наперегонки друг друга милиции закладывают!
   -- Какие такие крутые повороты? -- не выдержал следователь.
   -- А вон, аккурат возле его дядьки-стрелочника. Будем ехать, я вам его покажу. Чава говорит, дядька сам этот крутой поворот возле дома сделал, кувалдой рельсы рихтовал, чтобы поезда мимо без его ведома не проскакивали!
   -- Ты что порешь! -- возмутился капитан.
   -- А вы как думаете, транспорта-то у его дядьки личного нет, а в город за водкой ездить надо! Так он на поезд подцепится и айда, только его тетка и видела. А на полном скаку попробуй подцепись!
   -- Ну, ты вот что, брось на себя дурь напускать, не поможет! -- сердито сказал дяденька следователь.
   Шпала обиженно пожал плечами и ответствовал:
   -- А я что, я за что купил, за то и продаю, это вот он мне так рассказывал. -- Витька кивнул на Чаву.
   Сашка покраснел своими лопоухими ушами, в обиде за рабочий класс в целом и своего дядьку в частности.
   -- Я такого не рассказывал!
   -- Ну, это конечно гипербола, начальник, -- неохотно согласился Шпала, -- но правда в том, что если бы мне Чава, то есть, вот он, не сказал о том, что там крутой поворот и мы спрыгнем, я бы на этот чертов товарняк, конечно, влазить не стал. Времена побегов из дома у меня, как вы наверное догадываетесь, миновали.
   -- Догадываюсь, догадываюсь, давай дальше!
   -- Ну вот, а он как попер!..
   -- Ну попер, попер, что дальше-то?
   -- А ничего, начальник, на том и конец! Холодно стало, залезли в машины греться. Прошу отметить, гражданин следователь, что машины не охранялись и дверцы у них были открытыми, иначе мы ни за что не решились бы в них сесть! Там и сумку с сопротивлениями нашли.
   -- Ловко!
   -- Как есть, гражданин следователь!
   -- Значит признаваться отказываетесь?
   -- Наоборот, во всем уже признались!
   -- А кто же, по-вашему, эту сумку наворовал и в машину поставил?
   -- В Прохоровке видели, какие-то ребята по машинам лазали, а потом их шуганули... Может, и сумка ихняя?!
   -- Что ж, ловко врешь, только одного ты не учел: оставили вы следы в машинах!
   -- Естественно, мы же там были!
   -- В одной или в нескольких?
   -- В одной, -- неуверенно ответил Витька.
   -- А вот это в какой вы обронили? -- следователь достал из кармана спичечную коробку.
   -- Ни в какой.
   -- На ней ваши отпечатки!
   Смех с такой неожиданной силой овладел Шпалой, что он едва успел заслониться рукой, чтобы не прыснуть начальнику в лицо.
   -- Не гони дуру, начальник, на коробке отпечатки остаться не могут! И потом, даже если остались, кто их сличал, откуда известно чьи они?
   Отпечатки в Курске у Витьки с Сашкой действительно успели снять, намазав руки какой-то мерзкой черной ваксой, которая паршиво отмывалась холодной водой, видно была замешана на жире. "На рояле поиграть" -- так эта процедура называется на тюремном жаргоне. Положим, в Икске их отпечатки тоже есть. Но ведь для того, чтобы их сличить с обнаруженными на машинах, нужна экспертиза. А тут какой-то пинкертон идентифицирует непроявленные отпечатки на глаз!
   -- Слушай, начальник, ну а еще такой момент, если перевернуть эту коробочку наклейкой кверху и посмотеть, как ты думаешь, ну неужели мы до того пьяные были, что каждый не запомнил, какая у него коробка была?
   Следователь перевернул в своей руке коробок наклейкой вверх, рисунок затерт до неузнаваемости.
   -- Эту коробку мы нашли в машинах, а отпечатки сличим, когда приедем в Икск.
   -- Да выкинь ты ее на хрен, начальник, эту коробку! Скажи честно, ведь ты взял первую попавшуюся, соскоблил рисунок и гонишь нам тут про отпечатки. Ты так прикинул: были пьяные, значит, с кем-то пили, кого-то угощали, у кого-то закурить брали, кому-то давали... Сразу не успеют вспомнить всю эту басню. А я их на арапа возьму: вот она ваша коробочка! Тут они испугаются, все стрелы попутают, провода у них в голове поперемкнут, прикинут: а вдруг наша, у кого-то ее по запарке взяли, забыли отдать, ну, а в кабинах, естественно, спички жгли и оставили!
   -- Любишь ты небылицы сочинять, да за других додумывать! -- парировал начальник, -- тебе бы романы писать, фантастические.
   -- А что, это мысль! Ты прав, начальник, когда-нибудь я все свои выходки опишу, больно уж много их, не пропадать же добру! И про эту нашу встречу заодно напишу, не беспокойся. При одном серьезном условии: если доживу до степенных годов и не сверну себе до тех пор голову. Во всяком случае спасибо за рацпредложение!
   Шпала был воодушевлен. Как ловко он осек этого следователя!
   -- Вот то-то и оно! -- принял вызов капитан. -- Эх, и бестолковая у нас молодежь пошла. Восемнадцать лет человеку, об лоб хоть поросят бей, в яйцах дети давно пищат, а у него самого в жопе еще пионерская зорька играет, на приключения тянет. Ищет, можно сказать, на свою задницу приключений. Упорно ищет! И не успокоится, пока не найдет. Оболтусы вы, оболлтусы! Хоть и говорят, что старики всегда молодежью недовольны, но упустили мы вас, это факт! Я не про тебя лично, много у меня перед глазами таких, как ты прошло. Легкую мы вам жизнь дали. Поглядишь вокруг -- до тридцати лет у родителей на шее сидят: сначала школа, потом институт, после института зашлют куда-то отрабатывать -- опять жалко, опять денежки посылай. Не успел отработать, место в жизни найти, определиться, остепениться -- сам семью завел, папашей стал. А ума-то еще ни на грош -- сам ребенок! Вот и нянчи дед внуков, пеленки учи стирать, сказки рассказывать. Да за этого оболтуса еще хлопотать: место ему найди, чтобы с голоду не пропал, чтобы одевался, обувался не хуже соседей. А как же! Иначе ж позор! И квартиру ему тоже надо. Как же -- своя семья! Что он для этого делает? Опять начинает канючить -- пап, дай! А папа где хочешь там и найди! Вот так они, дети наши, до старости доживают, а взрослыми так и не становятся!
   Мы, наше поколение, безотцовщина, все сами начинали. Я с десяти лет в колхозе уже работал, матери помогал трудодни выработать. Семилетку окончил, по путевке от колхоза в ФЗО отправили (фабрично-заводское обучение), это не так-то просто в то время было из колхоза вырваться, зарекомендовать себя надо, чтобы, значит, путевку получить! Двадцать рублей степендия. А я ведь тогда моложе тебя был. И поесть охота и одеться покрасивей, и на танцы сходить, и девочку проводить -- тоже хоть конфет ей купить надо. А папы нет, просить не у кого! Ну, и что ты думаешь? Мы все успевали! Вагоны разгружали, чтобы на комнату одни приличные штаны купить, туфли, кепку, пиджак, галстук... По очереди в них на свидание ходили. Еще маме каждый месяц деньги посылал. В колхозе в то время вообще денег не платили! В вечерней школе учился, потом в институте, чтобы в люди выбиться. Все без отрыва от производства! День у станка стоишь, вечером на занятия. Сядешь за парту -- в сон клонит, а ведь еще отвечать что-то надо! Мы, в отличие от вас, четко знали, чего в жизни хотим, и как этого нужно добиваться. Рассчитывать нам не на кого было, кроме как на самих себя. Папани на войне косточки положили. Вон, у тебя бицепсы какие, от безделья, видно, штангой балуешься. А мы поскромней росли -- кожа да кости! Да и роста не такого -- голодно после войны в колхозах жилось. А мешок сахара, или муки куль, он, как весил, к примеру, 50 килограммов, так и весил. Так вот, мы не штангой качались, а с голодухи да на вагоны под мешки! А ты с такой рожей машины разукомплектовываешь, занятия себе поинтересней найти не можешь. Да!?
   Ну, и что ты думаешь, завидую я вам? Шиш с маслом! Я свою жизнь своими собственными руками сделал. А ты и твои ровесники своими же руками свои жизни губите. Найдешь ты себе приключений, попомни мое слово, кто ищет, тот всегда найдет! Только вот потом не рвать бы тебе на попе волоса от счастья такого. Ты же молодой, здоровый, красивый -- думать надо, как свою жизнь устраивать! Для чего молодость и силы даются? Чтобы дорогу себе в жизни пробить! Думаешь, вечно так будет? Нет! Растратишь их по мелочам, здоровье в лагерях оставишь, вот и будет тебе тогда финал, пиши мемуары, как ты свою жизнь сгубил, и как я тебя заранее о том предупреждал. Только не забудь и мои воспоминания воспроизвести, хоть в двух словах, они, я уверен, поинтересней твоих злоключений будут. А еще, попомни мои слова, горе будет вашему поколению! Вот отомрут старики, останутся одни бестолочи, вроде тебя, жизни не знающие, на всем готовеньком выращенные, а путь, он никогда прямым не бывает, малейший камешек вам под колеса, и не удержите вы руля. Понесет вас нелегкая по ухабинам, всю страну! Черт еще знает, что от вас останется. Потому-то я вашей легкой жизни и не завидую: мы с горя начинали, да к радости пришли, а вам наоборот: из достатка, да в разруху.
   -- Ну-ну, начальник, это ты уже против генеральной линии попер, нам совсем не то, нам вожди коммунизм пророчат!
   -- Может и против вождей, а так оно и будет. Не достойны вы коммунизма. Мы достойны, наши отцы достойны. Но отцов не вернуть, мы не доживем, а вы все нами сделанное испохабите!
   -- Зря пугаешь, капитан, я трудностей не боюсь, а дурной работы на свою голову не ищу. Веселюсь, пока возможность есть. Сам же говоришь, эта золотая жизнь не надолго. Вот клюнет нас жареный петух в одно место, тогда и будем шевелиться, как вы, жизнь налаживать. И я в том числе. Тогда и видно будет, кто из нас чего стоит. Не думаю, чтобы я хуже всех оказался. А сейчас что ж, я за всех должен лбом небо подпирать, чтобы не упало? А чьи-то сынки в это время будут на папашины деньги пировать, шлюх снимать, жизнь свою устраивать?
   Нет, начальник, ты не прав, я за твоего сына вкалывать не буду! Каждый за себя. Мне папаша, вот, благ не припас, я веселюсь сам и за свои. Ни квартиры мне, ни института, ни деньжат на прожитье... А молодость, сам знаешь, коротка. Как умею, проживу ее своим умом. Время придет, о семье подумаю, о работе, о квартире... Самому все придется!
   -- Так ведь уже сейчас думать пора!
   -- Нет, начальник, нам сложнее! На джинсы и кабаки вагонами уже не заработаешь. В жизни уже своим трудом не пробьешься, по блату надо! Заметь, дядя, блат этот вы сами и придумали, чтобы зеленую улицу только своим отпрыскам. Сами правила игры изобрели, а теперь плачетесь, что сыновей себе на шею посадили. Так вот, мне с вашими сыночками тягаться не с руки, заведомо проигрышное дело. Все должности вы для них поделили, а меня преступником или пахарем назначили на выбор. Вот я и выбрал первое. Пахать на вас я не буду. Лучше отсижу, так буду знать что за свое!
   -- Ну, допустим, не я правила в этой игре устанавливал, повыше есть!
   -- А мне все равно, ваше поколение!
   -- Ну и что, ты смирился с долей уголовника?
   -- Постараюсь для себя лучше кусок урвать, а там, как получится!
   -- Да, дела! Говоришь, сами мы вас сгубили?
   -- Да ничего я, начальник, не говорю и брось мне мозги засерать. Это у тебя есть время вот так вот, не спеша, философствовать, да молодое поколение жалеть! А мне некогда херней заниматься. Все успеть надо: и пожить, и в тюрьму не попасть и приключений тоже нахватать! Чтоб было о чем потом вспоминать. Ты их в свое время не искал, и так хватало, а нынче приходится!
   -- Так-так, значит, я виноват, что ты машины ободрал, я из тебя уголовника делаю?
   -- Я тебя прощаю, начальник, работа у тебя такая! Ты же своего сына не посадишь, прокурорского тоже. Хороших мест на всех не хватит, дай бог своего устроить. Плохие для таких, как мы, остаются. Мы и выбираем лучшее из того, что нам оставили. Без плохих тоже нельзя, некого сажать будет, ты без работы останешься. Все просто!
   -- Лихо у тебя получается, все вокруг виноваты, а ты один прав!
   -- Но ты же себя за молодое поколение не винишь?
   -- Ну, отчасти, виню.
   -- Так вот, я тебе и сказал, что за себя прощаю и... за Чаву вон тоже. Мы великодушные, правда?
   -- Ага! -- Тут Шпала обнаружил и удивился, что так пламенно выступает от имени самых угнетенных масс, вовсе таковыми массами не являясь. Он ведь тоже, если уж не из рода блатных, то приблатненных. И его бы мог папаша в институт двинуть, было б на то его, Витькино, желание. Но желания у Шпалы не было, ему легче было жить, как "рабочий класс" ни черта не делая и обвиняя во всем "блатных". А может всегда так -- от имени угнетенных выступают не те, кого действительно угнетают, а те, кому ими выгодно казаться?
   Видя, что атака в лоб не удалась, дядя стал расставлять сети основательнее.
   -- Да поймите же вы, дурьи головы, не в ваших интересах запираться. Нам главное раскрыть преступление, понимаете? Рас-кры-ва-е-мость! А меру вашей вины определит суд. Вы сейчас пишете явку с повинной и все. Нам это дело с плеч долой, а вам суд учтет чистосердечное признание! Дадут годик-два условно, ну и, конечно, возместите убытки.
   -- А как вас, простите, по званию? -- поинтересовался между затяжками Витька, хотя прекрасно помнил, как, подавая бумаги, дежурный назвал его капитаном.
   -- Капитан, -- сказал капитан.
   -- Так вот, гражданин капитан, -- заговорил нараспев Шпала, прищуриваясь для большей убедительности, -- чистосердечное признание, конечно, облегчит наше наказание, а вам главное -- дело состряпать -- это все понятно, это мы уже проходили! Только вот ведь незадача какая: нам условно не дадут, есть у нас уже условно -- у меня три, у него два.
   -- Как условно, за что условно? -- проговорил капитан скороговоркой -- его хитрая приманка вновь пропадала зазря, необходимо было выиграть время, срочно придумать что-нибудь правдоподобное.
   -- Неважно за что! -- отозвался внимательно наблюдавший за капитаном Витька.
   -- Возьмут на поруки! -- это была чушь, и следователь сам понял это. -- В конце концов, можно вообще не доводить дело до суда. Все в наших руках. Будем мы хлопотать о возбуждении уголовного дела или нет. Если вы будете отпираться, мы вынуждены будем его начать: проверка показаний, сличение с ними вещественных доказательств, сам понимаешь, тогда дороги назад уже не будет. А если вы сейчас признаетесь, родители оплачивают нанесенный вами ущерб, воинская часть пишет расписку, что претензий к вам не имеет, мы с легкой душой положим это дело в стол. Нам ведь самим выгоднее, чтобы происшествий на дороге случалось как можно меньше, нас за это хвалят!
   -- А как же раскрываемость?
   -- Это совсем другое дело! То профилактика правонарушений а это следствие. Одно другому не противоречит... Ну так как?
   У дяденьки на лбу вздулась вена, похожая на рогатку, из которой Витька в детстве стрелял голубей. Она, видимо, должна была означать усиленную работу мысли.
   -- А вас ведь разоблачат неминуемо, поверь моему опыту, -- продолжал он, -- если сопротивления ваших рук дело, на панелях приборов обязательно остались ваши отпечатки.
   Витька призадумался. Сколько сохраняются отпечатки на крашеной металлической поверхности? Наверное, долго, что им сделается? Но ведь платформы с машинами за это время, скорее всего, и укатили уже ого-го, как далеко. А если нет? Если их отцепили и загнали куда-нибудь в тупик? Впрочем, не в этом дело! Возможность обнаружения отпечатков их пальцев не исключена, вот что главное! Какой же в этом случае наилучший выход?
   -- Вы говорите -- явка с повинной? Но ведь на нас уже есть бумаги -- объяснение того же железнодорожника, например!
   -- Вы пишете сейчас подробно все как было, только подробно! А я при вас рву его показания -- согласны?
   -- Нам нужно подумать, посоветоваться.
   -- Хорошо, мы выйдем, покурим, -- и двое сопровождающих вышли в коридор, прикрыв за собой дверь.
   Витька подождал, открыл ее, выглянул. Оба стояли у туалета, через стеклянное окошко в двери их было хорошо видно, и им был виден коридор. Поезд шел на средней скорости, окно в купе было приоткрыто. Решать нужно было сейчас.
   -- Ну что, Чава, сознаваться будем или бежать? -- Шпала кивнул на окно.
   -- Бежать я не буду, -- подумав сказал Сашка, -- ты как хочешь.
   -- Значит признаешься?
   -- Все равно нет смысла отпираться.
   -- Да уж...
   -- Думаешь, отдаст его показания?
   -- А куда он денется? Отдавать будем только из рук в руки.
   -- Давай соглашаться!
   Все-таки Шпале неохотно верилось, что явка с повинной хоть сколько нибудь облегчит их участь. Пять лет предстояло вычеркнуть из жизни. Пять лет не видеть женщин, не пить вино, на моторной лодке не кататься... А за окном так ласково светило солнышко, играла листвой всякая растительная зелень, или, вернее, зеленая растительность. Вышел из посадки и щипал траву, нисколько не опасаясь пролетающего гиганского железного змея, сохатый. По синему небу плыли удивительные облака. Природа казалась необычайно нарядной, непреодолимо притягательной, волнующей, зовущей! Почему красоту окружающего мира особенно пронзительно начинаешь ощущать, понимать, ценить, лишь в минуту надвигающейся опасности? Просто стихами хочется говорить, до того ярко ощущаешь эту невероятную красоту жизни. Хоть и не поэт, а так и складываются в голове рифмованные строки:
  
   Я люблю тебя жизнь, что само по себе и не ново,
   Я люблю тебя жизнь, я люблю тебя снова и снова!
  
   Даже мотивчик подходящий прямо сам в голову так и вскакивает. Прямо вот хоть композитором становись, садись за мольберт, и оперы разные пиши. И неожиданно страшная догадка мелькает в голове у Витьки. С поразительной уверенностью ощущает он, что все великие поэты и композиторы были жуликами: убийцами, грабителями, ворами и насильниками... Ну, на худой конец обыкновенными бомжами! Иначе откуда же они черпали вдохновение? Значит ясно: грабили и убивали, а когда их ловили и давали огромные срока, они со скуки писали стихи, проникновенные и неповторимые. О любви, о добре и красоте. Сколько лет надо было отсидеть на каторге, чтобы написать, например, столько бессмертных стихов, сколько написал их Пушкин!? "...Я не прошу посылку пожирней, пришли хотя бы черных сухарей!"-- какой проникновенный образ и, вместе с тем, суровая реальность, не сытно, видно, жилось на казенных харчах! Оно и понятно -- сытые и довольные жизнью стихов не пишут! И, кстати, кто бы на воле осилил такой труд? Ведь там семью содержать, детишек кормить нужно, а их у одного Пушкина, говорят, около десятка было! А тут все понятно -- сидит в тюряге, делать нечего, срок долго тянется, жрать вечно охота, охранник, скотина, беспредельничает -- одно занятие, чтобы от суровой реальности уйти -- стихи писать, а потом их тому же охраннику читать: может подобреет и закурить даст. И жрать все не так охота будет! А потом их выпускали и они снова принимались грабить и убивать. Их ловили и все повторялось. Сколько раз, скажем, должны были поймать того же Есенина, чтобы его стихи отличались такой щемящей проникновенной грустью. Но самые гениальные стихи они писали конечно перед расстрелом. В том, что всех их в конце концов расстреливали, Шпала теперь ни минуты не сомневался. Вы когда нибудь задумывались, дорогие сограждане, почему все великие поэты уходили из жизни так рано? В том то и дело! Витька тоже до поры до времени не задумывался, а теперь вот понял...
   Он вспомнил тюрьму: серо-зеленые стены, решетки, окованные железом двери, серо-зеленые мундиры охранников. Серые в шубе стены в карцере. Клочок неба в густую клеточку. Вечный полумрак в камере, не меркнущая ни днем ни ночью лампочка-балдоха. Спертый запах немытых тел, параши, замешанный на густом дыму махры. Прогулочный дворик: четыре высоченные стены с сеткой наверху и силуэт часового. Как радовались они, увидев случайно пробившийся из-под бетона стебелек травы. Но стебелек срывали заботливые "воспитатели", и вновь вокруг были только мертвые бетонные стены, стальные решетки, колючая проволока. Видимо, не зря опасались и опасаются тюремщики природы, стараются, где только возможно, уничтожить малейшие ее проявления: природа несет бунтарский дух! Человека, чувствующего природу, общающегося с ней, почти невозможно сломить. Но даже сломленный, он будет восставать вновь, как расправляется под солнцем примятый кованым сапогом охранника стебелек травы. Тюрьма -- институт для уничтожения духа и коверкания плоти. И этот инструмент против него намереваются сейчас применить инженеры человеческих душ -- следователи и их верные подручные, надсмотрщики, в дозе, которую сочтут для своего блага и безопастности необходимой.
   А за окном на воле было так прекрасно! Ну мог ли Тютчев, ни разу не отсидев в тюрьме, так вдохновенно восхищаться природой!? Витька вновь взглянул в окно, и пир запахов и красок окончательно перевесил в нем доводы сомнения.
   -- Бежим, Чава, побегаем еще хоть годик, хоть месяц, хоть день! Все равно больше за это не дадут. Зато поживем! Как ты не понимаешь, что нормально, полнокровно можно жить лишь в бегах, когда всюду опасность, когда живешь одним днем, одним желанием. Маркс сказал: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой..." Прекрасно сказал, он, наверное, тоже сидел. Конечно, сидел, все революционеры сидели! Один день такой жизни, Чава, всей обычной стоит! Ты "Мцыри" читал? Я тоже нет, но слышал, нам учительница в классе читала. Этот Мцыри вот такой мужик, свой в доску, тоже, говорят, наш -- Икский! Эх, сколько прекрасного мы в жизни упустили! Вот сбежим, и первым делом прочитаем "Мцыри", всю жизнь собирался, да за пьянкой некогда! Пропади она пропадом -- эта пьянка! Бежим, Чава, будем грабить богатых, трахать красивых баб, пить вино и ни о чем не думать, ничего не бояться. Семь бед -- один ответ! Бежим. Ты такой жизни еще не пробовал. Ты только попробуешь и забалдеешь! Мы сегодня же напьемся вусмерть! Всю жизнь мы с тобой не жили, а существовали, мы были в тюрьме, и только теперь выберемся на волю. Прочь все законы, выдуманные сильными и хитрыми для того, чтобы держать в узде и обирать слабых и дурных. Помнишь, что говорил Емелька Пугачев? "Чем триста лет питаться падалью, лучше хоть один раз напиться живой крови, а там -- что бог даст!" Все для себя и ничего для мирового пролетариата. На хер он нам нужен! Чава, ты когда-нибудь брал все, что хотел, без сомнений, без страха, без всяких там угрызений совести? Подумать только, нам с тобой уже по восемнадцать лет, а мы еще ни разу в жизни вдоволь коньяка не пили, не пялили красивую бабу только потому, что ее хочется напялить. Доколе это можно терпеть, я тебя спрашиваю? Так ведь и вся жизнь пройти может. Это же кошмар! Они же нам всю кровь через х.. высосали, все жилы из нас вытянули!
   -- Кто? -- наконец поднял голову от стола Чава, взгляд у него был мутный, будто после сна.
   -- Ну кто, -- несколько растерялся от такой решительной отповеди Шпала, -- кто-кто... Да все! Развели эти всякие гребаные условности: бюстгалтеры, уголовные кодексы, нормальному человеку и проскочить негде. Надоело!
   -- А потом что делать будем?
   -- Когда?
   -- Когда поймают.
   -- Когда поймают, отсидим разом за все! Это же лучше, понимаешь, чем по мелочам: украл, выпил -- в тюрьму... И потом, может нас еще и не поймают!
   -- Так не бывает! -- возразил Чава, он вконец, оказывается, был лишен романтической жилки.
   -- Как это не бывает, -- разгорячившись мечтой, доказывал Шпала, -- еще как бывает! Мало ли на земле места? Уйдем в тайгу, в этих, как их, в староверов обратимся, они нас спрячут. За границу, наконец, уйдем.
   -- И что мы там будем делать?
   -- Наемниками наймемся в эту самую... в Южную Родезию! Лишь бы никаких законов, сам себе хозяин.
   -- Так не бывает, -- вздохнул Чава, -- законы обязательно какие нибудь есть. Везде! Даже в Южной Родезии у наемников... И может быть еще похлеще чем у нас.
   Непроходимый прагматик этот Чава. А Шпале не хотелось бежать одному. Одному скучно, неинтересно. Даже бабу одному насиловать неинтересно, да и неудобно. Красть неудобно -- некому на шухере постоять. Эх, как бы хорошо вдвоем, когда обоим терять нечего, когда полностью можно друг на друга положиться.
   Шпала вновь представил тюрьму, жадно взглянул в окно. Нет, не понимает Чава! Ничего, в тюрьме побудет,-- поймет. Из колонии оба и сбегут.
   -- Ладно,-- вздохнув примирительно сказал Шпала, -- давай сдаваться, только с умом! Я буду говорить, а ты повторяй, понял?
   Он взял со стола пачку сигарет, вытряхнул содержимое на ладонь. Отсчитав пять штук, засунул обратно в коробку, остальные разделил на две кучки и одну протянул Чаве:
   -- На, заныкай у себя где-нибудь в одежде, в камере пригодится.
   И принялся заныкивать сам.
   Покончив с делами, они еще посидели в купе для солидности, чтобы капитан не возомнил, будто ему так легко удалось обоих расколоть, затем Витька крикнул в коридор:
   -- Товарищ капитан...
   И словно вдруг резануло по сердцу: вспомнилось -- "Тамбовский волк тебе товарищ!"
   -- Гражданин начальник, -- поправился он, -- идите сюда, мы решили!
   Когда они вошли, Шпала досказал:
   -- Давайте бумагу и ручку, только передавать будем из рук в руки: мы -- вам, вы -- нам! Нет, наоборот, сначала вы -- нам, а потом мы -- вам.
   -- Согласен!
   -- Кстати, товарищ капитан... гражданин начальник (черт возьми, как за полтора года забылось "начальник" и въелось это "товарищ", придется переучиваться!)
   Капитан улыбнулся:
   -- Не глупи, ты мне еще товарищ! Осудят, тогда гражданином будешь.
   Гражданин -- это звучит сурово, все равно что убийца, мразь последняя. Раз гражданин, значит осужденный, по отдельности эти слова не применяются. А за границей этим словом еще и гордятся. "Я гражданин этой страны!" -- странно!
   -- Товарищ капитан, а вы не боялись что мы сбежим?
   -- А куда вам бежать?
   -- Вот в это окно!
   Следователи переглянулись.
   -- Плохо работаете, товарищ капитан, небрежно охраняете преступников! -- ввернул Витька.
   -- Ну, я думаю, вы неглупые ребята, -- быстро нашелся следователь, -- да и какие вы преступники? Вы оступившиеся молодые ребята, наши, советские, только вот зеленые еще, легкомысленные, детство у вас еще играет...
   Он подумал и добавил, уже обращаясь лично к Шпале:
   -- А если хочешь, зачем окно, можешь ведь себе голову сломать! Давай так: я тебя выпускаю на следующей же станции, а потом с поезда по рации сообщаю, что сбежал такой-то. Посмотрим, далеко ли ты сможешь уйти! Документы у тебя все дома, а без них ты нигде не устроишься, даже если предположить, что уйдешь. Да и вообще, зачем тебе ломать свою жизнь? У тебя впереди армия. Отслужишь, наберешься ума, и на тебя будут смотреть совсем по-другому. А так, всю жизнь в бегах -- это не житье, не мной сказано! Вы думаете, мы только вот с такими, как вы дело имеем? Приходится снимать с поездов бичей матерых. Кому лет под шестьдесят уже, не одна ходка за плечами. Ну и что, думаешь довольны они своей жизнью? Здоровья нет, пенсия не положена, делать ничего не умеет и один на всем свете. Вот от того и бичует, что больше деваться некуда. И рад бы хоть куда-нибудь прибиться, чтобы хоть умереть в чистой постели. Клянут свою судьбу и тот день, когда бродяжничать пошли... Вот с такими бы вам поговорить, они бы вам рассказали, в чем смысл жизни заключается.
   Им дали между тем бумагу, и друзья, высунув от натуги языки, принялись излагать вчерашнее похождение, стараясь представить свои поступки в самом благосклонном виде: "Выпили по случаю... Мы подумали... Мы решили... А оказалось!" Следователи опять, чтобы не мешать, вышли в коридор. Когда покаяние было готово и следователей позвал теперь уже по Витькиному знаку Чава, капитан вынул обещанное, но отдавать отказался.
   -- Я должен посмотреть, правильно и все ли вы написали. Ну дайте же, не бойтесь!
   -- Нет, товарищ капитан, только из моих рук!
   -- Так, вот здесь конкретно укажите фамилию, имя и отчество дядьки, его должность. Здесь... Здесь... Здесь число и роспись. А предмет в виде фары вам не попадался в руки? В пенопластовом футляре, лежал на полу.
   Шпала вспомнил:
   -- Выбросили!
   -- Опишите подробности, на каком примерно километре.
   -- А что, это так важно?
   -- Да как сказать? Если разбился, то хорошо, главное, чтобы в ненужные руки не попал. Это же новая техника, засекреченная. Придется нам сегодня с тобой еще поработать, -- обратился он к сослуживцу, -- сдадим их, возьмем людей и прочешем полотно в том квадрате.
   "Хороша секретность, -- подумал про себя Шпала, -- если они пьяные два часа песни орали, сигналили, фары включали и только в Курске их поймали, да и то случайно!" Витька с Чавой все дописали и дополнили. Передача состоялась из рук в руки и Шпала порвал показания железнодорожника на мелкие кусочки.
   -- А теперь отдай их мне, я это спалю! -- сказал капитан, -- Ты же понимаешь, что с моей стороны это нарушение.
   Он взял клочки и сжег при Витьке и Чаве.
   Приехали в Икск ночью. Гроздева и Чавина сразу же с перрона отвели в ЛОМ (линейный отдел милиции) икской железной дороги.
   Камера, куда их закинули, была рассчитана на трех человек. Друзья оказались в ней пятым и шестым. Тут на глазах наших героев начинают происходить такие чудеса, о которых я просто не могу не рассказать подробнее, рискуя, впрочем, доверять столь ценные сюжеты такому поверхностному произведению. Но прежде читателю придется узнать еще много разных подробностей из прошлой Витькиной жизни.
   Итак, знакомство с камерой началось собственно ни с чего. Обыкновенная прямоугольная каморка метра полтора на два с половиной. Нары расположены сплошной лавкой от дверного проема по периметру трех стен. Четвертая стена у входа без лавки. Там стоит параша -- ржавый молочный бидон на случай нужды. Вместо двери железная решетка, за которой видна дежурка -- комната с двумя лавками на четыре человека каждая, точно такими же, как в кинотеатре. Лавки стоят вдоль стены, в центре комнаты небольшое пространство свободного, покрытого плиткой пола. Напротив входа, за стеклом, как в кассе гастронома, стол дежурного с телефоном и рацией.
   В камере все спят: трое на нарах, один на полу. Мужик, разместившийся на длинных нарах спросонья поглядел на них мутными глазами:
   -- Ну, чего стоите? Раскладушек тут нет, ложитесь на пол.
   -- Сейчас! -- Витька сдернул советчика с нар, -- блатней меня что ли? Ложись, Чава, рядом, подвинь вон того.
   -- Ты че беспредельничаешь-то, ты что?!
   -- Умри, я сказал!
   -- Эй, молодые, вы что там буяните? -- раздался голос дежурного из стеклянной будки.
   -- Все путем, старшина, мы сами разберемся!
   И вот уже в камере вновь тишина и можно спать, но не спится что-то, думается. Обо всем и ни о чем конкретно. Мысли сбиваются, перескакивают друг через друга, словно в чехарду играют. И любовь свою неудавшуюся, Ларочку, Витька вспоминает, и всю свою прошедшую жизнь, и будущее силится он предугадать. Сколько дадут -- три оставят или еще накинут? И встретит ли он там, на зоне, своих лютых врагов, которым пообещал пику в бок на воле, а они ему то же в зоне. Где они, на каком режиме, поднялись ли уже на взросляк и как там живут, какой авторитет имеют? А впрочем, плевать на все, нечего себя раньше времени запугивать! Вон Чава уже спит. Много ли человеку надо? Святая простота! Знал бы через какие "молотки" еще предстоит пройти, не спал бы так спокойно. А может, это и к лучшему, что не знает? Зачем раньше времени устраивать в голове "гонки по вертикали"? Жизнь так изменчива, никогда не угадаешь, каким боком повернется! Не далее вот как два дня тому назад Шпала собирался ехать на Волгу, в небольшой городишко, а проще сказать -- станцию Ершово, устраиваться там на работу в локомотивное депо слесарем и одновременно учиться на помощника машиниста тепловоза (по Чавиным стопам!). Самого Чавина в школу помошников машинистов тепловозов и электровозов устроил по блату папаша. Туда брали по направлению от локомотивного депо со стажем работы слесарем не менее одного года и после армии. Чава же проработал слесарем месяца два, до набора в школу. Учиться ему там предстояло восемь месяцев, потом три месяца практики. За время учебы им выплачивали по 70 рублей стипендии в месяц, на практике -- что заработаешь. Школа давала корочки по профессии помошника машиниста тепловоза, электровоза. Чава ужасно гордился своей стезей и расписывал школу как фатальное везение.
   -- Понимаешь, сейчас такой период выгодный! Большинство машинистов начинало свою карьеру с кочегаров после войны. Сейчас эта волна как раз уходит на пенсию. Поэтому стать машинистом так просто: окончил школу, поработал лет пять помошником, а там, глядишь, и в машинисты. Раньше для того, чтобы им стать, техникум надо было кончать, потом еще кочегаром года три стажироваться, и только потом уже помощником лет десять долбить до машиниста. Кроме того, после этой школы меня в мореходку с руками оторвут! Без всякого конкурса. Ведь корабельные движки по тому же принципу устроены, что и тепловозные. Так что до армии поработаю помощником, опять же деньги хорошие и работенка не пыльная, а там, если не пропадет желание, поступлю в мореходку. До армии нет смысла -- в морфлот загребут!
   И вот, с месяц назад, Витька от безделия решил съездить погостить на Волгу к своим родичам по отцовской линии. Отпуск у него как раз приходился на лето (из-за начала трудовой деятельности до наступления совершеннолетия) и, дождавшись его, Шпала тронулся в путь, мечтая о приключениях, каковые, вследствие взаимной их симпатии, не заставили себя долго ждать.
  
  
  
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Шпала выходит победителем из схватки с ЦРУ, но чуть не тонет в Волге. Смерть под винтом "ракеты." Его самого задерживают как вражеского диверсанта, но скоро отпускают. Дядькин семейный театр, его брат -- миллионер. О кулаках и классовой ненависти. "Ко мне подсел один блатной, он весь в наколках, боже мой!"... Свободные уши в качестве собутыльника. Каторжанские понятия. Гладиаторы. Битый фраер в качестве мальчика для битья и побегушек. Подмастерье. Трофейная выкидуха. Сооружение "как в Штатах". Мошенники --приятные люди!
  
  
   Еще в поезде, на второй день пути, когда Шпала, стоя в коридоре, упивался всяческими незнакомыми ландшафтами, приключился с ним сногсшибательный случай. По правде говоря, это потом Витька понял, что случай этот можно смело отнести к разряду сногсшибательных, ибо он отвечает всем необходимым тому требованиям. А тогда он посчитал его зауряднейшим исходом чрезмерной пьянки. Случай заключался в следующем. К нему подбежал "мужчина видный, средних лет, весьма солидный", он был весь дрожащий, запыхавшийся, с шальными глазами и могучим запахом спиртного изо рта.
   -- Меня только что хотели завербовать! -- поделился мужчина впечатлениями. -- Понимаете? Меня только что хотели завербовать, вот сейчас, в ресторане!
   Он прошептал эту информацию Шпале на левое ухо. Может быть, от этого Витька непроизвольно рассмеялся. Левую информацию он почему-то воспринимал иронически.
   -- Не надо иронизировать! -- вскричал человек трагическим голосом. -- Вы мне не верите? Я понимаю, я пьян, но все было заранее и хорошо продумано!
   В противоположном конце вагонного коридора в этот момент появился прилично одетый человек. Он шел к разговаривающим, улыбаясь. Увидев его, пьяный пассажир вздрогнул сильнее обычного и прошептал Витьке скороговоркой:
   -- На всякий случай, если меня убьют, имейте в виду! -- и побежал дальше.
   Улыбающийся мужчина подошел, подал Шпале руку как равному.
   -- Что он тут плел?
   -- Говорил, что хотели завербовать.
   -- Так я и думал -- белая горячка! Как перепьет, вечно ему шпионы мерещатся.
   Человек ушел. А ближе к вечеру Шпала услыхал, что какой-то пьяный мужик выпрыгнул из поезда на ходу. Что это было, Витка до сих пор теряется в догадках. Может, нужно было сообщить в милицию? А он принял тогда все как должное: белая горячка -- безумный прыжок. Разве мог нормальный человек прыгнуть с поезда по такому незначительному поводу, как вербовка? Да он бы просто забежал в какое-нибудь купе и закрылся, попросил вызвать бригадира поезда или, на худой конец, резидента, и все ему объяснил! Ехал бы дальше беззаботно.
   А если тот улыбающийся человек был действительно шпион? Если это он выбросил пьяного пассажира на всем скаку, простите, ходу? Ведь Шпала был единственным, может быть, причастным к тайне. Человек уходил в мир иной с мыслью, что Витька все о нем расскажет. Это был Витькин долг перед погибшим! И еще: ведь Шпала мог обезвредить настоящего американского шпиона! Не каждый день такой случай выпадает. Не то, чтобы Витька уж очень болел за правое дело социализма, но ведь уничтожить хоть одного американца -- это же святое дело! Чем быстрей мы их в бараний рог согнем, тем быстрее коммунизм объявят, и тогда пей -- не хочу! Кроме того был здесь и еще один нюансик весьма личного свойства: ведь шпион (если то был шпион) мог тогда убрать и Шпалу как единственного свидетеля! Да, непростительную небздительность он проявил! Потом только это до Витьки дошло, когда американский (чей же еще) шпион -- тю-тю!
   В Саратов приехали утром. Ближе к концу пути у них в вагоне завелся какой то блатной, вечно пьяный и весь в наколках, которые он старательно выставлял напоказ, закатив рукава и штанины спортивного костюма, а также расстегнув молнию на груди. Впрочем, пьяным он, видимо, был настолько же, насколько блатным: для вида! Вначале "блатной" нашел себе свободные уши в качестве собутыльника, типа, тоже, видимо, отсидевшего пятнашку (в смысле пятнадцати суток) и принялся мастерски запрягать его внушением каторжанских понятий и правил. Запрягши, взялся, как водится, понукать, посылая то к проводнику за водкой, то в ресторан за сигаретами. В конце концов, несмотря на явные старания в воры стремящегося, шеф в нем необходимых задатков не обнаружил и принялся методически избивать блатных дел подмастерья, чем производил шум и непорядок в вагоне. Поскольку представление шло в основном на сцене общего коридора, исполнители находились в непосредственной близости от зрителей. А играли они с вдохновением, переходящим границы дозволенного. На труппу начали жаловаться. Неохотно вышел проводник, начал дерущихся разнимать. Но ведь он сам продавал поднадзорным водку! Миротворца из кондуктора явно по этой причине не получалось. Актеры лишь сбавили обороты до менее разносных. Женщины попрятались в купе, мужики предпочли удалиться в тамбур для курения.
   Шпала как некурящий остался с гладиаторами один в коридоре. Честно говоря, они надоели Витьке еще со вчерашнего вечера своими воплями и шумом за стенкой, который продолжался всю ночь напролет. Все впечатление от поездки отравляли! Но неприлично как-то встревать в чужие дела, когда тебя об этом никто не просит! Шпала терпел и старался не замечать шума, сосредоточиться на пейзажах за окном. Избив наконец противника до мольбы о пощаде и не найдя вновь достойного соперника, победитель подгреб к Витьке с явным намерением произвести приятное знакомство. Однако неуемной своей говорливостью пассажир этот уже и так утомил Шпалу и тот счел за благо послать его без промедлений на хутор бабочек ловить. Клиент этого не ожидал, вспылил и принялся было за старое, но, получив по уху, несколько отлетел и возвратился на прежнее место с раскрытым ножом в руке. Бойцом законник был славным, это Витька видел из предыдущего показательного выступления, любил брать на понт, а тут понта не получилось. Шпала, вопреки логике, не стал пугаться, а напротив, нанес еще один, теперь уже серьезный удар. Выкидуху вырубленного забрал себе и кликнул из купе кента, чтобы тот привел в чувство сотоварища. Битый фраер (теперь он по праву приобрел этот титул!) принялся было давить на Шпалу с целью вернуть реквизированный инвентарь, но получил пинка в ягодицу и вынужден был ретироваться, забрав заодно с поля боя раненого своего собрата. На время в вагоне воцарилось спокойствие. Однако через час блатной очухался настолько, что оказался в состоянии привалить с товарищем к Витьке на разборки. Дело, в основном, касалось трофейной выкидухи. Блатной говорил, что она дорога ему как память о Магадане, где он отбывал срок и требовал от Витьки возврата реликвии. Вещь Шпале понравилась, и он не снизошел до просьб парламентера. Тогда Блатной принялся его стращать тем, что, де, при выходе в Саратове они еще поговорят. Поэтому на высадке Шпала был осторожен, и держал нераскрытую выкидуху на всякий случай в правой руке. Но Блатного с подмастерьем даже не увидел в толпе выходящих. Трофей остался за Шпалой! Выкидуха была сработана мастерски, сразу видно -- не халтура на продажу, для себя делали: две круглые пружины от часов -- лезвие вылетает из ручки так, что едва в руках удержишь! Оно из каленой стали, с кровостоком, шлифованное, с травленой надписю: "За измену!" и пейзажем на другой стороне: солнце выходящее из-за гор. Узорная рукоятка под попугая из кости, гравированная с инкрустацией под золото и надпись "Магадан".
   Речной вокзал показался Витьке сооружением шикарным, ультрасовременным, из стекла и бетона, как в Штатах!
   Шпала бы прокатился на "Ракете", но стоит слишком дорого, а пароход шел только вечером. Пришлось ехать смотреть город. Между прочим, каждый людской муравейник имеет свой неповторимый облик. Стоит хорошенько погулять, поездить по незнакомому городу денек, и Вы составите о нем собственное представление. Конечно, оно будет весьма субъективным, иначе и быть не может! Впечатление зависит от Вашего настроения, от времени года, в которое Вы сюда попали, от погоды... И все-таки! Название города уже никогда не будет для Вас пустым звуком. Шпале Саратов понравился. Старинный, красивый и большой. Здесь можно было делать дела! Вечером на вокзале в ожидании парохода к нему подсел ростовчанин. Познакомились. Парень оказался хорошим собеседником, рассказчиком и балагуром. Классно потрепались. Правда, товарищ принял Шпалу за городского и язвительно высмеивал присутствующих здесь же в зале ожидания колхозан. Их тупость, отсталость и т. д. Ну да Шпала его поправлять не стал: пусть шутит, все лучше, чем сидеть в одиночку! Особо Толян, как звали ростовчанина, напирал на бестолковость колхозан в городской жизни. Однако, и сам при этом весьма недоверчиво посматривал на дежурного миллиционера, время от времени появлявшегося в зале и придирчивым взглядом осматривавшего пассажиров. Вот он, путешествуя, проехал пол-Союза и везде брал билеты без очереди, а эти колхозане, которых на каждом вокзале толпы, будут ждать очереди сутками, и не проявят никакой творческой инициативы! Потому что в голове одна извилина, да и та нацелена на шмат сала и стакан самогона. Собеседник при этом все время аппелировал к мнению Шпалы на этот счет, и Витька через каждые пять минут вынужден был повторять: "Точно!", "Да!", "Совершенно верно!" и т. п. Он думал, что у собеседника манера такая: по каждой высказанной гипотезе требовать подтверждения. Тупость колхозников оратор обличал виртуозно, приводя массу примеров и обнаруживая просто энциклопедические знания в этом вопросе, так что Гроздев даже удивился осведомленности собеседника на этот счет. В повествование Толян вплетал жемчужины искрометного юмора, так что слушатель его хохотал, не щадя живота своего. Шпалу несколько обескураживало такое бескорыстное и пристальное внимание собеседника к его невзрачной персоне: ответным даром смешить он обладал в несравненно меньшей степени и, по идее, должен был испытывать благодарность к собеседнику за приятное общество. При этом знаток утверждал, что колхозане все силы прилагают к тому, чтобы вырядиться под городских, однако элементарная проверка в вопросе взятия билета стопроцентно отличает его от городского, и Витька вынужден был тотчас же с этим согласиться. Когда же собеседник перешел к делу и предложил Шпале взять ему билет без очереди, через грузчика, все встало на свои места. Так вот для чего он битый час развлекал Витьку своими рассказами и незаурядным обществом. Все-таки раскусил с первого взгляда в нем колхозную рожу и кинул приманку, подольстил тем, что, дескать, в Витьке сразу виден горожанин! И эта игра в поддакивание, участие в осмеянии -- расчет на то, что после всего поддержанного им, Шпала не захочет выставить себя тем же, над кем еще недавно так искренне от души смеялся, и примет участие в собственном оболванивании. Ловко расставленные сети! Деньги у Шпалы были не лишние, но и обижать собеседника, развлекавшего его своим незаурядным обществом битый час не хотелось. Как вежливо отклонить предложение компаньона, не обидев его, не вселив разочарования в собственном мастерстве? Ведь играл он действительно великолепно! А великолепная игра должна быть достойно оплачена, но не грубо отвергнута: это может рассердить актера! Хотя Шпале и было плевать, но зачем соглашаться на предложенное или-или, почему не обыграть свой ответ достойно? Испытать свои актерские способности. Он попросил у собеседника спичку и, раскрыв выкидуху, принялся старательно и неторопливо ее обстругивать, прежде, чем окончательно отправил в рот чистить мифическое мясо из зубов. Затем между этим делом назвал собеседника коллегой, отметил его сильные и слабые стороны в сыгранной партии и, в заключение поблагодарив за приятное знакомство, предложил ему пастись на стороне, намекнув что и сам порой добывает деньги подобными способами. Тот откололся, стал искать новых собеседников -- попроще!
   Драка за билеты действительно была жаркая, но Шпала ее выдержал с честью. Правда, при посадке на посудину толкотня была не меньше и Витька воочию убедился, что можно было вполне прошмыгнуть и без билета. Черт бы побрал его расточительную наивность! Пароходик старый, еще лопастной, весь грязный и палуба забита до отказа мешочниками. Упасть негде! Примостился на верхней у чурок на арбузах, показав для убедительности изящные формы добытого лезвия. Все-таки нужная вещь -- выкидуха! Сразу признают в тебе культурного человека! Что ни говори, а пища юности -- не деньги, а! приключения и путешествия. Их вы будете помнить всю жизнь!
   О дядькиной семейной драме, свидетелем которой он стал, следующий рассказ. Дядька -- вол, классный токарь-универсал, которого на заводе ценили больше иного инженера, долгие годы жил с неверной женой. Боялся бросить детей, боялся связей любовников жены. Он работал, содержал дом, она гуляла почти в открытую. Вечером к дому подъезжала "Волга" с обкомовским номером и увозила тетю Зину в ресторан, на вечеринку, или еще бог знает куда. "У моей знакомой семейное торжество, я должна на нем обязательно присутствовать, там будут такие влиятельные люди, от них многое зависит, они все могут!" Таких знакомых у тети Зины было несчетное количество. Приехавший Витька столкнулся с дядей Сашей в дверях. Представился. Дядька пожал ему руку и сказал:
   -- Прости, уезжаю, тороплюсь! -- подхватил чемодан и зашагал прочь.
   Потом, от двоюродного брата, Сергея, Шпала и узнал всю историю. Отец имел на них -- детей большое влияние, воспитывал, в основном, он -- мать развлекалась. Дядя Саша вовсе не был по натуре человеком трусливым. В армии, во время срочной службы, он имел звание и должность старшины роты. Шпала помнит фотографию в их семейном альбоме: дядя Саша в погонах с полосой вдоль сфотографирован у знамени части в ряду офицеров. На обороте надпись: "Брату Илье от Александра во время службы в армии". Отец старался воспитывать их, детей, людьми "...выми": правдиВЫМИ, справедлиВЫМИ, трудолюбиВЫМИ. Жил для них, пока Сергей, старший против сестренки Ольги на три года (ему исполнилось в ту пору уже пятнадцать лет), не сказал как-то отцу:
   -- Па, что ты нас жалеешь? Пожалей себя! Брось мать, уходи. Я после восьми классов пойду на завод в твой цех учеником токаря. Буду работать, учиться в вечерней школе и содержать сестру. За нас не беспокойся!
   И отец выбрал время, когда материны "глаза и уши" на заводе -- начальница отдела кадров ушла в декретный отпуск -- и рассчитался, попросив сделать все тихо. Перед тем, как Витька столкнулся с дядей Сашей в коридоре, дома была семейная сцена в духе лучших Шекспировских драм. Отец пришел и сказал матери, что он уходит из семьи. Пароход отплывает через час, билет у него в кармане, он все давно решил и взвесил. Собрал в чемодан быстро, по-солдатски, несколько пар белья, туалетные принадлежности, книги по токарному делу, свой выходной костюм. Плащ одел на себя. Больше из дому он не взял ничего. Мама Зина вешалась на дядю Сашу, падала на колени, теряла сознание, закрывала собой дверной проем, как Александр Македонский амбразуру вражеского пулемета, устраивала истерику, просила простить ее, грозила покончить с собой и оставить детей сиротами, стращала судом и тем, что не даст ему развод, своими друзьями, которые "его из под земли достанут..." Артистка она была отменная, да и скандал разыгрывался в семье не первый. Знаменитую труппу знала вся округа. Приходилось тете Зине убегать от дяди Саши, в чем мать родила, по улице, приходилось получать от него отдельные зуботычины и массовые побои. Вмешалась милиция, дядьку посадили на сутки, а потом предупредили, что посадят на года, если не прекратит издеваться над супругой. И дядька плюнул, закрыл на все глаза. Сейчас он жену не слушал, сделал все по-военному, быстро. Сергею обещал передавать вести и деньги через своих знакомых.
   Серый действительно оказался парнем самостоятельным, умелым и притом таким же азартным рыбаком, как и его отец. Теперь все рыболовные и прочие снасти и приспособления перешли "по наследству" ему: маленький металлический гараж, мотоцикл "Урал" с люлькой, надувная лодка, многочисленные удочки, подхваты, донки, спининги... Он оказался по этой части самым богатым среди всех окрестных пацанов. Серега клялся, что не позволит маме Зине не только распорядиться какой нибудь из вышеперечисленных вещей, но и просто войти в гараж, ключ от которого он денно и нощно носил при себе. Витька рыбачил с Серегой с лодки на плотине. Брат удивлялся его неловкости и безграмотности в этом вопросе. Сестра была младше и находилась еще в том возрасте, когда дворовых кошек поднимают за хвосты, свято веря, что по крику их можно определить, не вселилась ли в кошку ведьма.
   Понятно, что Шпала явился в семью дядьки не к месту и, главное, не ко времени, к тому же тетя Зина на Витьку как-то не так посматривала, поэтому он поспешил обрадовать своим приездом остальных родичей. Но и те тоже в восторг от Витькиного появления не пришли.
   Родичи -- это отцова мачеха. Деда схоронили уж года как четыре назад. Бабка жила, видимо, на скудную пенсию, да еще содержала при себе полоумную сестру, Витька же, по сути, не являлся ей никем. Бабка Арина не гнала Шпалу, но кормила раз в день постным салатом из помидоров. Это при том негласно установившемся условии, что хлеб ежедневно покупал на свои деньги Витька. Остальное время он был предоставлен сам себе, свободен, как ветер, и развлекался, как мог. За неделю Витька изъездил, истопал, излазал, изплавал весь город вдоль и поперек. Ходил на фильмы. Как раз шел "Синдбад-Мореход". Однажды попытался пробраться на плотину, чтобы посмотреть работу турбин, но его задержали и чуть было не посчитали вражеским диверсантом, проникшим с целью взорвать ГЭС. Охранялась она как военный объект. Случайно, в один из дней, набрел на дом-музей Чапаева, побывал в нем. Между прочим, по рассказам отца, Витькины предки служили у Чапая (они вообще, из века в век, у кого только не служили, от литовских рыцарей и польской шляхты, до Запорожской сечи и войск Пугачева. И всегда считали войну лучшим временем мирового круговорота вещей). Оба прадеда были лихими рубаками и на хорошем счету. У бабки Арины даже сохранились фотографии, свидетельствующие о том, что Василий Иванович как-то останавливался со штабом в их доме. Шпала самолично эту фотографию видел, правда, установить точно, кто на ней запечатлен, не мог. Чапаев выглядел на ней совсем не похожим на того, что снят в одноименном фильме, не таким бравым и вообще мало чем отличался от окружающих его солдат. Да и история, которую рассказывал ему отец, не походила на то, что о Чапаеве и о революции вообще написано в официальной литературе. По ней, как только случилась эта самая революция, пошли его прадеды служить к Чапаю. Не за белых, не за красных, а к своему мужику, здешнему, знакомому. И не за тем, чтобы монархию уничтожать, в их понятиях монархия была вещь незыблемая (как же без царя жить-то?), а затем пошли, что захотелось им, пользуясь смутным времечком, богатых сограждан потрясти, отобрать добро у того, кому оно явно лишнее, обеспечить своим семьям достаток, да и старые счеты кое с кем свести, кто при старом режиме их притеснял. Для того ведь они -- войны да революции и придуманы! А то для чего ж было б задаром головы друг другу рубить? Только не принял их Чапай спервоначалу, хоть и знакомые ему были: то ли плотничали в одной артели, то ли на кулачках вместе дрались. Дал обоим от ворот поворот. Войско у меня, говорит, конное, пешим вам делать неча -- ноги унести не успеете!
   Не огорчились мужики (двое их было), а пошли в дальнее село, и в ту же ночь стащили себе по лошади. Пришли, Чапай их похвалил за ловкость и зачислил к себе. Славно воевали братья, а вот как воротились с победой домой, что-то между собой не поделили. То ли трофейная корова кому лучше, а кому хуже досталась, то ли лошадь... Только через некоторое время давай они добро переделивать -- друг друга раскулачивать (это тогда так называлось). И кто у разбойничков там пролетарием вышел, а кто кулаком -- этого Витька не знает. Только сослали одного из братьев на север вместе с семьей, но без добра, и жил он там до самой войны, которая вновь дала ему возможность отличиться и все долги списала. После войны стал раскулаченный большим начальником, частенько приезжал в гости к своему "сознательному" брату, бойцы вместе много пили, вспоминая "минувшие дни и битвы, где вместе рубились они," а под конец непременно били друг другу морды до крови по политическим мотивам. Один называл другого кулаком, а тот первого лентяем и завистником.
   -- Эх! -- кричал раскулаченный пролетарию, -- зря ты меня тогда в кулаки записал. Что у меня было? Пара лошадей, бык да коровы с телятами, да один дом на две семьи. Это вот теперь я кулак: машину имею, дом, дачу, детей выучил, обеспечил. А что тебе революция дала?
   Еще Витька много купался и загорал, что и положено делать в отпуске. Предпочитал водные процедуры в речонке Балаковке, которая текла возле бабкиного дома, но не брезговал и матушкой-Волгой.
   В первое их купание с братом случился со Шпалой комичный случай. Серега показывал Витьке окрестности, гуляли по берегу. Шпала предложил искупаться. Берег был безлюдным. Отлого выложенный плитами, он постепенно набирал глубину. Ни нырнуть с берега, ни в квача сыграть! В плавании Витька несомненно превосходил брата значительно, хоть родился и жил не на большой реке. И вот стукнуло ему в голову доплыть до маяка, стоявшего на том берегу с километр от них. Кликнул брата, тот пробубнил что-то о том, что у Шпалы не все дома и продолжал плескаться на мели. Наверное, сработало упрямство, желание доказать Сереге что и он -- Витька кое-чего стоит. Пока Шпала плыл до бакена, пока висел на нем, отдыхая, братуха вел себя еще спокойно. Когда же он поплыл дальше, Серега принялся бегать по берегу, махать руками и что-то кричать. Что именно, было уже не разобрать. На полпути, как раз в середине бухты, Шпала увидел "Ракету" (корабль на подводных крыльях), шедшую ему наперерез. Смеркалось, с корабля его могли вполне не заметить. "Ракета" шла прямо на Витьку с приличной скоростью. Что делать? Поднырнуть? А вдруг не рассчитаешь Все же Шпала решил поступить иначе: он выпрыгивал из воды насколько мог, и размахивал в воздухе руками, стремясь привлечь к себе внимание ведущего судно. "Ракета" прошла метрах в трех от Шпалы. На удивление волна от нее была маленькая, и Витька легко через нее перенырнул. Далее до самой дамбы он доплыл без приключений. Только тут Витька, собственно, и разобрался, что это искусственное сооружение, а не участок суши. Выложенная из бетонных плит дамба была невелика в ширину, в длину же тянулась видимо километра на три. Шпала устал, но обходить в ту сторону по бетонке не решился: кто знает, какие там еще затоки, а то до рассвета будешь блукать! Отдохнул, добрался до маяка. Выцарапал галькой на его удивительно чистой, не покрытой еще надписями стене, имя -- "Лара" и, подумав, дописал ниже "жопа". Это была своеобразная Витькина визитка. Везде, где бы он ни путешествовал, Шпала писал эти магические слова. Теперь, при случае, он мог, как-нибудь, похвалиться Ларочке Семеновой, что ее имя начертано им далеко от Икска на стене Волжского маяка. Нижеследующую же подпись Витька всегда делал для собственного удовольствия, словно исподтишка мстил Ларочке за невнимание к своей персоне.
   Обратно плыл в кромешной темноте, ориентируясь только на свет бакена, но добрался, тем не менее, без происшествий. На берегу долго и безуспешно искал одежду. Исследовал бетонку вдоль и поперек, едва не касаясь носом плит, но так ничего и не обнаружил. "А здесь тоже ребята не промах! -- решил Шпала, -- не хуже, чем у нас в Икске, подметки на ходу стащат!" И, удовлетворившись сделанным открытием, побрел к тете Зине. Смелое предприятие это осложнялось многими обстоятельствами, так-как, во первых, решив искупаться нежданчиком Витька не прихватил с собой плавок, и теперь вынужден был рассекать по незнакомому городу в семейно-спортивных трусах образца, надо полагать, 1913 года, так-как с тех пор мода на этот вид мужского туалета в России мало изменилась. Они были в ту пору еще черные и по колено. Сначала Витька пробовал пробираться по темным переулкам перебежками, но тут выяснилось второе осложняющее дело обстоятельство: оказывается, надеясь на брата, он абсолютно не запомнил дороги, а, пробираясь околицей, к тому же еще и заблудился, так что и приблизительно не мог теперь сказать, в какую сторону от него находится искомый объект. Народу в темных закоулках попадалось мало и преимущественно оказывался он довольно-таки пугливый, так что, увидав бегущего сзади за собой почти голого человека, настойчиво пытающегося вызвать на разговор, почти всякий бросался в ближайший двор с надписью "Осторожно, злая собака" или начинал истошно орать, прося о помощи, так что Шпале приходилось менять курс следования на обратный. А поскольку Витька еще к тому же не мог четко объяснить теткины координаты, так как помнил только номер дома и квартиры (отец нарисовал ему план, как добираться до дядьки от речного вокзала, но план этот остался в кармане похищенных брюк, да и мало бы он что дал сейчас -- где искать вокзал?), общение еще несколько усложнялось.
   Пришлось выходить на хорошо освещенные, широкие улицы и там приставать с расспросами к прохожим. Сначала Витька стеснялся, но потом понял, что это плохо действует на окружающих, и ничего ровным счетом не дает. Он плюнул и пошел торжественным маршем, напевая себе под нос, сугреву ради и бодрости для, пришедшую на ум и, как ему казалось, к месту, песню: "Волга, Волга, -- мать родная, Волга русская река, не видала ты подарка от донского казака". Шпала уже было нашел нужный дом, но за ним увязалась погоня в виде милицейского воронка. Спасаясь от преследования, Витька опять заблудился и только со второй попытки накрыл цель. Родню он обнаружил в полном сборе (невиданный случай!), но несказанно обрадованную его появлением.
   Оказалось, родичи его уже оплакали и прикидывали теперь, как достать со дна тело. Хорошо, что час был поздний, не то бы они уже дали, пожалуй, телеграмму родителям, чтобы те немедленно вылетали самолетом. Сергей, придя домой, рассказал, что видел, как Витьку убило "Ракетой". Он и шмотки принес в качестве доказательства, так что Шпалу встретили как вернувшегося с того света. Тетка Зина, бабка Арина и ее сестра -- заскорузлая старая дева Раиса причитали вокруг него, смеялись и плакали. Серегина мать достала из шкафа заветную бутылку водки и намеревалась сделать Витьке компресс, против чего Шпала категорически восстал и употребил ее почти всю вовнутрь, чем вызвал неподдельное удивление брата. Дядя Саша пил мало, и Серега не подозревал, что обычный человек может употреблять алкоголь в таких количествах. Серега потом говорил, что Витька правильно сделал, что не стал подныривать под "Ракету", подводные крылья у нее уходят в глубину метров до пяти, плюс мощные винты. Шпалу или перерубило бы пополам, или, на худой конец, оглушило. Обходить с дамбы по берегу тоже, как оказалось, было делом бесполезным: дамба считалась закрытым объектом и отделялась от порта (куда тоже как попало не пройдешь) несколькими рядами колючей проволоки. (Все-то здесь засекречено, любят у нас на все тайну нагонять!) Так вот почему на маяке не было надписей!
   А вообще, надо признаться, из своих прогулок по городу Витька сделал заключение, что Балаково -- город красивый, волжская Венеция! Одни шлюзы чего стоят, когда плывешь себе, плывешь по реке, кругом пустынные берега, вдруг попадаешь в шлюз, пришвартовывают какой-то цепью к стене пароход, закрывают створки ворот (или как их там), и начинает прибывать вода. Стены опускаются все ниже, и как будто из-под земли растут вокруг многоэтажные дома, оказываешься вдруг среди города.
   Серега был все дни занят устройством на завод. Витька отдыхал сам. Да и рассудительный, не по годам практичный брат вряд ли смог бы составить ему веселую компанию. Слишком разные у них были взгляды на предмет смысла жизни. Шпала придерживался того мнения, что нужно уметь убивать скуку, иначе скука убьет тебя. По изобретенной им схеме, если всю жизнь волочиться, то жизнь станет стройной и легкой, как проволока. А если ее к тому же систематически прожигать, то она будет звонкой, как струна. И вообще: жизнь слишком коротка, чтобы позволить себе роскошь жить серьезно! Она, как справедливо заметил Островский, дается один раз, и прожить ее нужно так... Ну, да это вы помните.
   Перекупался Витька во всех местах, где только возможно, да и где невозможно тоже. Облазал все берега. В одном месте обнаружил даже в разломах окаменевшие тела каких-то доисторических моллюсков спиралевидной формы. Некоторые экземпляры достигали в диаметре полутора дециметров. Но брат на его сообщение ответил, что все знают о молюсках, и там уже вели исследования ученые. Опять, выходит, Шпала опоздал!
   Что такое патриотизм? Слово это иностранное от ихнего "патер", что по-нашему значит папаня. Что такое патриотизм, не расскажешь. Это нужно чувствовать. Нужно жить жизнью народа, дышать его тревогами и радостями, видеть мир его глазами. И тогда только ты поймешь, как хорошо быть советским, жить в России. Как хорошо, когда за пазухой у тебя бутылка первача, в кармане завернутый в промасленную газету "Труд" шмат сала и зубок чеснока, и ты идешь ранним утром по росе из леса к бляди, а вокруг вся страна строит коммунизм. И все честные, преданные делу равенства трудящихся люди, а ты один среди них хам и лодырь. Спокойно за их могучими плечами. Но это так, к слову...
  
  
  
   ГЛАВА ШЕСТАЯ,
   которую рекомендуется читать первой. (Впрочем, кому как, но мне лично так кажется.)Надгробье в качестве любовного ложа и проблема возмещения энергии при половых связях. О классовом чутье и пользе побоев.
  
  
   Когда Шпала высказал желание побывать на могиле деда, вся родня дружно принялась отговаривать его от этой гнусной затеи. "Кладбище далеко, туда трудно добираться, еще труднее будет найти в таком скопище дедову могилу, да она в последнее время и подзапущена немного, все собирались, собирались, да вот все некогда, все руки не доходили..." В конце концов, когда родичи поняли, что переубеждать гостя бесполезно, они раздраженно сообщили ему номер могилы и как туда добираться. С утра однажды Витька к деду и отправился.
   Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу:
   Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам...
   Кладбище оказалось действительно далеко, и автобусы туда действительно ходили крайне редко. Пришлось добираться на перекладных. По дороге Шпала приударил за красивой молоденькой вдовушкой в черном, взявшейся довести его до места. Оказалось, муж ее погиб месяц назад на стройке, упал с этажа. Детей нет. Витька был в величайшем восторге. "Это же само провидение!" За городом от последней попутки, где нужно было топать километра четыре, а кругом безлюдье, он начал немедленно выражать свои чувства: брал вдовушку под белы рученьки на ухабах, заглядывал в глаза, поддерживал за талию, покорнейшим образом уверял, что не надо вовсе так убиваться, что каждый в конце концов там будет и лучше наслаждаться жизнью, пока есть возможность, но тут же вворачивал и смешной пошленький анекдотец. Вдовушка, однако, по мужу особо не горевала. Нельзя сказать, чтобы галантность Шпалы была ей неприятна, особенно удачным остротам она охотно улыбалась, а иногда, прикрыв рот платочком, даже посмеивалась озорным привораживающим смешком. Ее смущали, правда, некоторые слишком смелые Витькины жесты, однако он так преданно смотрел ей в глаза, что вдова тут же успокаивалась. Перед самым кладбищем в пустынной степи расположилось какое-то хозяйство с двухэтажным домом-конторой, огороженным высоким глухим забором, машинами во дворе, складами, мастерской. Вдовушка отстранила Витькину руку:
   -- Ну вот я вас и довела. Мне нужно зайти сюда по поводу памятника.
   Она нырнула в открытые ворота и была такова, Шпала только рот раскрыл. "Вот это прокол!" Краска залила ему лицо. Стыдно, что его обвели вокруг пальца, как зеленого мальчишку. Витька даже оглянулся по сторонам -- не видит ли кто-нибудь его позора. Он вмиг возненавидел коварную попутчицу. Спрятался под забором из плит и решил ждать обидчицу хоть до посинения. "Ну вот я вас и довела..." Действительно довела -- стерва! Шпала намерял под этим забором не одну тысячу шагов, готовясь совершить "кровавую месть", пока его зазноба вышла. В то же мгновение Витька подскочил, ухватил ее за руку и, что называется, поволок прочь. Вдовушка не успела даже опомниться.
   -- А я думал вы на минутку! -- Шпала крепко держал ее за локоть -- теперь он эту птичку не выпустит!
   -- Ну что вам, молодой человек? -- вдовушка это особо подчеркнула, выделила этак даже официально и надменно: молодой человек. -- Я, кажется, сделала все, что вам обещала!
   Она прямо так и взорвалась через семнадцать мгновений, как противотанковая граната -- "завертелась, закружилась и помчалась кувырком", энергично пытаясь высвободить свой локоть. Точь в точь кобылка необъезженная!
   -- Дело в том, что вы мне понравились! -- осчастливил молодуху признанием Шпала.
   -- Ну так что вы предлагаете?
   -- Я провожу вас, помогу...
   -- Не надо мне вашей помощи!
   Но Витька уже оттащил свою жертву прочь с глаз. Не зря же он столько ждал!
   -- Ну что вам стоит? -- причитал Шпала по дороге. -- Вы, вы одна можете сделать меня счастливым! Понимаете, мне никак не везет, я до сих пор еще мальчик!
   Вдова и возмущалась и негодовала.... Впрочем, она не принимала крайних решительных мер, видимо, была несколько парализована Витькиной наглостью.
   -- Понимаете, вы возбудили во мне надежду, веру в себя, и я не хочу, не хочу, не могу еще раз потерпеть поражение, я этого просто не переживу! Я, знаете ли, ...такой скромный, скромный. Для меня всегда это было целой трагедией в жизни... Ах, бросьте вы, какие предрассудки! Его уже нет, его не воскресишь верностью. Да вы и меня, что ли, хотите угробить? Ну не надо, не надо упрямиться, я ведь могу применить и силу! Вы мне так нравитесь, ах, если бы вы знали, как вы мне нравитесь, я не встречал еще таких женщин, вы первая. Хотите я сделаю вам предложение: Я вас хочу! Ну зачем, зачем вы вызвались меня довести? Нет, вы сами во всем виноваты! Я такой ранимый, неопытный, я все принял за правду. А теперь я не могу...
   Вдова сдалась, наконец. Хорошо, она не против удовлетворить Витьку, только не здесь, это будет кощунство! А где? В городе, у нее отдельная комната.
   -- Хорошо, -- уступил через некоторое время Шпала, -- ну разик, ну только разик! Пойдемте вон туда! Ах, ну и что, что возле вашего мужа? Да какая ему, простите, теперь разница, чей он муж?..
   У вдовы были такие беленькие, свеженькие трусики, и сама она была такая свежая и... Между прочим, Витька должен вам заявить, что есть в любви на кладбище некая особая неповторимая прелесть. Если вы не испытывали этого колорита -- вы многое потеряли! Это истинное подтверждение торжества вечной жизни над смертью! Шпала кончил раз и упросил вдову гнать второй, не меняя лошадей. Под конец она сама уже вошла в экстаз и выдавала такие фигуры, что Витька еле держался на этом застоявшемся коньке. В завершение вдова его даже рсцеловала и вытерла приготовленным для слез носовым платком его орудие, что выражало, по-видимому, высшую степень благодарности. Шпала просил дать ему возможность встретиться с ней еще раз, и вдова дала адрес, велев приходить через три дня между семью и восемью вечера. Он тоже поцеловал вдову и так расстались. Витька пошел искать могилу деда.
   На небе разъяснилось и степь раскалилась от жары. Пыль жгла ноги в легеньких сандалетах. В довершение ко всему зверски хотелось жрать. Бабкин рацион вовсе не был рассчитан на подобные упражнения. Как говаривали в старину знающие люди: "Если шахматы -- вид спорта, то онанизм это тяжелая атлетика!" Вдовушка в сумочке, небось, прихватила что-нибудь сытное, но возвращаться спросить ее было стыдно. "А, между тем, чего здесь стыдного? -- рассуждал Шпала, шатаясь между могилами, -- Вот я потратил на нее силы, доставил ей огромное удовольствие, на которое она без меня еще, может быть, долго не решилась бы, и теперь мне же стыдно попросить у нее за это хотя бы на возмещение затраченной энергии. Какие тут могут быть нравственные ограничения, если пища -- это естественная потребность здорового организма! Что в этом может быть стыдного? Эх, уж эти пресловутые каноны рыцарства! Весь мужчина повязан ими с ног до головы и обезоружен перед бабами. Не иначе, как именно они и выдумали эти каноны. Умри с голоду но не попроси жрать! -- как вам это нравится? А вот плевал я на них, сейчас пойду и попрошу себя попотчевать из принципа! Все же он решил перетерпеть с расчетом до будущего раза.
   Где-то на столике в оградке увидел сверток, обнаружил в нем объедки, зачерствевшие кусочки хлеба, пожелтевшее сало, лук -- всего в общей сложности граммов сто и съел это до последней крохи, даже бумагу вылизал. Не помогло! Наоборот, есть захотелось еще больше. Плутал по кладбищу долго, уже отчаялся найти нужный номер. Последнее людское пристанище было на удивление безлюдным и беспорядочным, так что не у кого даже спросить подсказки, как вдруг показались близкие номера. Логическим путем он бы до них никак не добрался, ибо последовательности тут никакой не угадывалось. Вот Витька кружит уже в пределах десятка, но нужный номер никак не может найти. Есть все номера, кроме дедова. Наконец его внимание привлек пустой, заросший бурьяном участок. Шпала вошел в него и набрел на металлический из ржавых труб крест. На жестянке ни фамилии, ни имени, ни даты, лишь едва различимый, коряво выведенный выгоревшей краской номер. Слезы, непрошеные, горькие хлынули из Витькиных глаз. Так вот как о тебе тут заботятся, дед! Вот почему они меня не пускали к тебе, сволочи! Они ведь даже ни разу не были здесь после похорон. Опустившись на колени, обняв крест, он, сильный, здоровый, молодой завыл в голос.
   Дед был конечно не сахар -- Шпала это знал и помнил. Героический был дед! Медалью за отвагу награжден, но как человек в жизни он был совершенно невыносим. В трезвом виде он любил командовать, а в пьяном бросался на всех с чем попадя. (Нападай с чем бог послал! -- учил Суворов.) Все по его пьяным представлениям являлись кулаками и врагами Советской власти.
   -- Не кулак, говоришь? -- кричал он как-то на соседа. -- А почему у тебя хата выше моей?
   Спорить с ним было абсолютно бесполезно, ибо никаких аргументов, кроме классового чутья, дед в рассчет не принимал. Когда он приезжал в гости, Витька, будучи еще ребенком, днем гулял, а вечером отсиживался в кладовке, пока дед не угомонится. Тот обычно разоблачал всех и вся.
   -- Зажрались, кабана держать не хотите! Ну и что, что держать негде? Наворуй досок, сделай сарай. Мало я тебя в детстве порол! (Это отцу). Интеллигентики, белоручки. ("интеллигентики" -- это было у деда самой уничтожительной руганью, крепче обычной такой-то матери, и обычно предшествовало мордобитию). Потом гневные крики деда переходили в ворчание, затем в еле слышное бормотание и, наконец, дед засыпал. Витька, в сопровождении матери пробирался тогда к себе в спальню. Делом это было весьма нелегким, так как дед спал так же, как и пил перед тем, сидя, спал старчески чутко и порой даже с открытыми глазами. К счастью, дед никогда не задерживался в гостях долго. Не найдя достойного соперника, он спешил далее, чтобы обрадовать своим обществом очередного сына или зятя. Нуждаясь в постоянном стрессовом допинге, дед терпеть не мог оседлой жизни. Однако и вояжи его были для близких не лучше. Боялись, что рано или поздно его убьют где-нибудь по дороге. Однако, кому суждено быть повешенным, тот, как известно, не тонет! У деда был свой ангел-хранитель. Из каждой поездки он возвращался битым, и иногда весьма, но неизменно счастливым. Дед даже молодел после таких баталий! Так целительно на его организм действовали побои. "Без звездюлей -- как без пряников!"
   После каждого такого путешествия он на некоторое время утихал, становясь на редкость отзывчивым и добрым, до поры! Медаль "За отвагу" дед получил на фронте. Поднял в атаку роту. Был приказ взять некую высоту любой ценой. Многочисленные атаки не приносили успеха и обходились дорого, -- погиб почти весь командный состав роты. А высоту нужно было взять, как можно быстрее: с нее противник обстреливал наши позиции, нанося ощутимый урон. Сидеть в окопах тоже было не сахар -- рота быстро редела. Убило товарища справа, товарища слева и дед озверел: решил рассчитаться с фашистами на высоте или погибнуть. Выскочил из окопа и заорал благим матом: что, мол, бляди, засели, так всех перебьют, и что-то еще в этом духе. В общем: "За родину, за Сталина!", как в газетах пишут. Его агитация подействовала. Бойцы встали. Это, -- как дед всегда подчеркивал в подобных случаях,-- не так-то просто -- роту в атаку поднять. Посылать на смерть людей, с которыми делишься последней затяжкой, мыслями сокровенными, которые тебе больше, чем родня, потому что завтра бой и они тебя от смерти спасают, а ты их. Для удачного штурма приказа мало! И звездочки на погонах тут роли не играют. Только за тем бойцы в атаку легко пойдут, кому как себе доверяют, в ком дух дерзкий и рука удачная. Это как высшее признание, если за тобой идут! И нельзя потому перед ними ни солгать, ни смалодушничать. Атака завершилась на сей раз успешно. Высоту захватили и удерживали сутки до прихода подкрепления. Командовал все это время бойцами дед. Представили к награде. Подъявившийся откуда-то военкор предлагал даже высоту дедовой фамилией назвать, но фамилия оказалась невзрачной и высота так и осталась безымянной. А вообще, по словам деда, всю войну в пехоте и чтоб живым остаться -- это в рубашке родиться надо! За три месяца наступательных боев состав роты меняется на две трети. При штурмах особо укрепленных оборонительных районов, таких как линия Манергейма, например, роту могут положить за день. Идти в атаку первыми тут все равно, что на верную смерть. Дед пробыл всю войну в пехоте. Атаки, отступления, окружения, рукопашные... Если все это принять во внимание, не таким уж странным покажется его дикий характер!
   Знал Шпала и о том, что будучи еще в здоровье и силе дед частенько поколачивал бабку, и первую, и вторую. Но перенес две операции по удалению язвы желудка и части двенадцатиперстной кишки, перелом ноги (это в шестьдесят семь лет), и это его доконало. В последние годы он пропивал все подчистую, не отдавая бабке ни гроша из своей пенсии, и та его потому не кормила (теперь она могла с ним расквитаться за прошлое!). Дед питался кроме своей постоянной пищи, вина, летом -- подножным кормом с огородов, зимой -- бог знает чем. Он так и умер под забором с загипсованной ногой и недопитой бутылкой в кармане.
   Все это Витька знал, но тем и дорог ему был его сумасбродный, невыносимый, необузданный дед, в себе он чувствовал его, такую же неукротимую, бесноватую кровь. Он -- нить памяти, связующее звено предков с потомками. Без этой кровной памяти человек -- животное. Такой умрет, и его тоже забудут! Конечно, дядьку Сашу до некоторой степени можно было понять: у него и так проблем хватало. Серега с Ольгой не в счет -- слишком молоды. Хотя Серый, уже сейчас видно, могилу деда не уходит. А кроме них родной деду крови здесь больше нет. Шпала оборвал на могиле бурьян, открылся красный глинистый холм. Порыскав по кладбищу нашел богатый из крашенной жести венок, сорвал его с благоухающей могилы и прикрутил на крест к деду, надежно, сталистой проволокой. Еще несколько венков из промасленной бумаги собрал по округе и положил вокруг. Получилось что-то вроде братского кладбиша после митинга в день Победы. Насобирал букет диких цветов и положил к подножью креста. С крутого обрывистого берега была видна Волга, по ней шли, приветствуя друг друга протяжными гудками, пароходы.
   Потом, уже в колонии, Витька, от безделия пишущи, посвятил деду такие свои строки:
   Цветов неброских полевых букет
   К надгробью собираю,
   Прими же скромный дар от внука, дед,
   Чем праху твоему помочь еще, не знаю.
   Высокий оборвал бурьян,
   Земля, красна от солнца, обнажилась.
   О, сколько потрудилось стран,
   Эпох, над телом, что сюда ложилось.
   Мы продолженье, плоть его и стать,
   Иду и думаю на выжженной дороге:
   Так разве можно так легко порвать
   Нить памяти создавшей нас эпохи?
   Я не скажу об этом здешней всей родне,
   Да здесь и нет ее: братишка да сеструха.
   Уехал дядька, бабушка в земле,
   А остальные не родня по крови, да и сердцем глухи.
   Не все в нем правда, конечно. Знал Шпала, чем он мог помочь. Подработать, скажем, грузчиком, заработать денег и заказать оградку, покрасить, привести в порядок крест... Но... казнить других легче, чем проявлять благородство самому. Требовать этого от восемнадцатилетнего, торопящегося жить Витьки было уж слишком много! Сутки спустя он уже колесил по степям Заволжья.
  
  
  
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Кладбище мечты. Гаданье цыганки. Волшебник Изумрудного города вновь желает творить чудеса, но лишь на гастролях.
  
  
   Вернувшись в город, Шпала заморил червячка: перекусил купленными в магазине батоном, тремя плавленными сырками и двумя пирожными. Денег израсходовал уйму: рубль с мелочью, живот набил, сладость заглушила голод, но без мяса -- это не еда! В тот день он еще посетил музей изобразительного искусства. К своему удивлению, обнаружил здесь некоторые весьма известные картины. По крайней мере репродукции отдельных из них он видел раньше в своем школьном учебнике по русской литературе. Не ожидал встретить эти шедевры в таком захолустье. Вернувшись к бабке вечером, ни слова не говоря, лег спать. Рано утром встал и так же молча принялся собирать чемодан. Сегодня он даже на бабкин салат не покушался. Вышел из дома, никого не разбудив, и пошагал наугад, прощаться с тетей Зиной тоже не захотел. Из всех здешних он бы, пожалуй, простился только с Серегой, да и то за деда Витька на него был в обиде. Достал из кармана адресок вдовушки, постоял с минуту в задумчивости: хоть и рано, да больше Шпале ждать некогда! Поминутно спрашивая всех подряд редких прохожих, нашел, наконец, нужную ему улицу.
   Сонный город был еще тих. На небе ни облачка. На востоке синева утреннего неба переходила в ярко-красный, почти кровавый свет. Воздух, пока прохладный и свежий, наполнен сногсшибающим ароматом из многочисленных частных садов и цветников. Погода обещала быть прекрасной. Что день грядущий нам готовит? У Шпалы было приподнятое, слегка взволнованное настроение. Так бывало всегда, когда неизвестность манила его и он окунался в ее струю. Кое-где дворники подметали тротуары. Ему нужен дом номер восемь. Выяснив порядок убывания номеров, Витька пошел в направлении пригорода, с завораживающим душу трепетом представляя себе, как дверь отворит заспанная, в одном ночном халатике молодуха. Как улыбнется ему, одновременно зевая и потягиваясь, как пригласит внутрь, и, поставив чемодан у двери, он присядет с ней на еще теплую, сохранившую запах ее тела раскрытую постельку.
   С десятого номера счет обрывался и возобновился только на втором. Съев часть улицы дощатым грубым забором, стройка кладбищем легла на Витькины мечты. Но не может же так быть! Он метался по противоположной нечетной стороне, ища недостающие номера. Отчаявшись, постучал в увитое резными узорами окошко небольшого домика. Такие серые, сплошь в резьбе домишки -- основная часть пригорода. Несмотря на ранний час, на его зов откликнулись.
   -- Нет, милый, никуда эти номера не переносили, -- выйдя за ворота, объяснила ему босоногая живая старушонка, сухонькая, с некогда красивым лицом (вот она, дедова эпоха), -- а снесли их еще по весне. Хозяев-то, поди, раньше переселили. Да нет, не было у Кучихи постояльцев, я точно знаю!
   -- Зачем ей нужен был этот маскарад? -- рассеянно думал Шпала, держа путь наудачу меж изразцами народного творчества, -- ведь видно же -- довольна была, и -- на тебе! Ох уж эти бабы.
   Так, приводя в порядок мысли, он исходил солидную часть пригорода, пока не вышел в современный, с якорями и витринами, город. Плутал он, видимо, довольно продолжительное время, потому что когда вновь вынырнул, жизнь била здесь уже ключом в полный жирафий рост. Тут Витька нарвался на цыганку.
   -- Давай, сокол, погадаю, что было, что будет, все скажу! Вижу печаль твою по пиковой даме. По глазам читаю: легко к сердцу принял, да трудно отнять. Долгая тебе к ней выпала дорога, а от нее еще длиней...
   -- Откуда она все знает? -- опешил вынырнувший из собственных мыслей Шпала, -- кто она -- провидица?
   Ему и не пришло в голову, что чемодан в его руке уже сам по себе говорил о многом. Цыганка попросила за свои труды всего лишь медь. Вот пример подлинного благородства: обладать поистине волшебным даром провидения, и делиться им с окружающими почти задаром! Из горсти мелочи она выудила две монетки достоинством в три и пять копеек, ловко и молниеносно ущипнула Шпалу ими за волосы... Теперь это нужно завернуть в бумажную ассигнацию, деньги поведают секрет только деньгам! Витька запустил обе руки в карманы брюк и извлек рубли, не затыренные в чемодан, общим числом, наверное, около десятки. Цыганка ловко выхватила их, обернула волос, дунула, плюнула...
   -- Пусть чары околдовавшие тебя, исчезнут как этот волос!
   И она разжала пустую ладонь. Теперь Шпала проснулся окончательно, он бросил чемодан и ухватил за руку колдунью.
   -- Отдай деньги!
   -- Я же тебя от чар избавила, -- лепетала цыганка, -- иначе колдовство не работает. Ты мне не веришь? Ты меня воровкой считаешь! Я -- мать детей своих, клянусь детьми своими!
   Вместо рублей в ее руке возникло маленькое зеркальце.
   -- Вот!
   И без ложной скромности, вытянув из-за складок платья смуглую голую грудь, она сдавила ее рукой. На зеркало брызнула капелька молока.
   -- Пусть молоко в моей груди высохнет, если я обманываю! Ты оскорбил меня! Ты оскорбил моих детей!
   Витька уже не рад был, что с ней связался.
   -- Несчастья падут на твою глупую голову, если ты не исправишь своего проступка! Ты должен за это извиниться перед моими детьми. Ты должен принести им подарок!
   Он хватился по сторонам:
   -- Где же чемодан?
   Босой цыганчонок уже скрывался с ним в переулке. Чемодан Шпала догнал. На бегу пацан хотел открыть его, но чемодан был заперт, а ключ у Витьки в кармане. Чемодан был слишком тяжел для тощенького оторвилы, и цыганча тогда просто бросил его. Шпала вернулся с чемоданом назад, чтобы дать цыганке по голове, но ее уже и след простыл. Пораскинув мозгами, Витька спросил встречного, как ему проехать на железнодорожный вокзал. Хватит приключений, -- решил он, -- еду домой!
   Два разочарования с самого утра -- этого было достаточно, чтобы кому угодно испортить настроение. До поезда оказалось еще часа четыре свободного времени. Неприятное открытие! В Икске пассажирские поезда шли в обоих направлениях с интервалом в полчаса, не больше, и Шпала считал данный порядок чем-то самим собой разумеющимся. И все у них здесь не как у добрых людей. Время, вон, и то не Икское. В Москве и то время Икское! От превеликой скуки купил в киоске Союзпечати газету, принялся за чтение. (Дома месяцами в руки газету не брал.) Оказывается, весьма интересное занятие -- это чтение! Особенно, скуки ради, когда приходится ждать или догонять. Многое можно почерпнуть из прессы. Международные положения там всякие. Кто-то кого-то взрывает, убивает, за границей интересно! Так же от нечего делать подошел к доске объявлений. Набор на строительство электрометаллургического комбината в Старом Осколе. О-о! Это же их область!.. "Ершовкое локомотивное депо принимает на обучение без отрыва от производства лиц, желающих получить профессию помощника машиниста тепловоза. Срок обучения восемь месяцев. До получения удостоверения по профессии обучающиеся работают в депо слесарем третьего разряда. Средняя заработная плата слесаря 180-200 рублей, помощником машиниста тепловоза 280-300 рублей. Предоставляется бесплатное общежитие... Раз в год бесплатный проезд в любой конец Союза и обратно..." Это же выгодней Чавиной школы во всех отношениях! А он еще дерет нос своей удачей! Скоро Витька ему утрет сопли по всем параметрам! Это же корочки, считай, задаром, без ущерба в зарплате, плюс вольная, вдали от дома и Икских ментов жизнь. Здесь его еще не знают, здесь еще столько можно натворить чудес! Шпала придерживался той апробированной доктрины, что "незачем повторять старые ошибки, когда можно натворить кучу новых!" С этими мыслями "волшебник Изумрудного города" круто изменил свой маршрут, и, вместо поезда на Икск, Витька сел на товарняк в диаметрально противоположном направлении. Он рванул на Ершово.
   Прибегнуть к помощи столь необорудованного для пассажирских перевозок вида транспорта, Шпалу побудило два обстоятельства. Во-первых, путешествие растягивалось во времени и пространстве на неопределенный срок (кто знает, какие впереди его ждут расходы!) Во-вторых, он и так непредвиденно потратился, харчуясь в гостях за свои деньги. Да и сегодняшняя цыганка помогла несколько подразгрузить карман. К этому можно еще приплюсовать то обстоятельство, что нормальный пассажирский шел в Ершово не сразу, и Витька надеялся выиграть во времени. Ведь в восемнадцать лет каждый миг сулит гораздо больше наслаждений, чем в зрелом возрасте. (Если в зрелом он вообще еще сулит!) Кто-то сказал, что даже смерть в восемнадцать лет -- малость!
   На тормозной площадке, сидя на чемодане, Шпала озирал окрестности "ветрами покоренного Заволжья" -- как сказал про него один графоман по имени Витька Гроздев. Его обуяла вдруг жажда странствий. Не нужно ему Ершово, не нужна профессия помощника машиниста, он рванет отсюда прямо в Среднюю Азию, в город Джамбул. Там тоже есть родственники. Может быть, и даже наверняка, Витька останется там жить. Наймется чабаном пасти овец, верблядей и прочих разных блядей в горах. Как много оказывается простора кругом, а он раньше этого не замечал! В Икске менты уже плотно подсели на хвост. Вот-вот залетит! А в чем его вина, если "жизнь такова, какова она есть"?
  
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   О пользе уличных драк для боксеров. Кто же в России выясняет паспортные данные до мордобития? КПЗ -- попугают и отпустят, скажут "последний раз". Умение пить и общность характеров. Свои трудности насчет сенокосилки. "Короедка". Два дурака вместе, это два дурака в квадрате! Участковый: "Стучите, не стесняясь!" Ликбез по части приобретения авторитета в молодежном мире. Побег от конвоя.
  
  
   Попал на малолетку Гроздев по глупости, как, собственно, и все остальные, туда попадающие. Из чувства "солидарности", "местного патриотизма" (идиотизма). Ввязался в драку с приезжими колхозниками. Заодно нужно было поднять собственный моральный дух перед очередным первенством области по боксу, избавиться от излишней скованности, зацикленности на слабых местах в подготовке. К тому времени Витька тренировался в сборной команде и на счету у него уже было звание победителя первенства области в весе до семидесяти килограммов. Однако, он перенес травму (перелом малой берцовой кости на левой ноге, полученный не на ринге, а в обыкновенной драке), начал вновь тренироваться лишь недавно, и потому опасался, что не совсем в форме. Кроме того, и настроение у него в тот день было хреновое: с одной стороны ожидание боев, с другой -- неудачная попытка с утра овладеть предметом своей страсти -- Ларочкой. Словом, душа требовала разрядки перед завтрашним трудным днем. А тут представился удобный случай. Приехавшие на обучение колхозники, оказывается, отоварили накануне местных пацанов (за что -- можно не спрашивать: естественно, местные, как им и положено, задирались и сами искали случая показать чужакам "кто в доме хозяин". Девяносто процентов всех судимых в поселке пересидели именно за этот "местный патриотизм"). Разрядился! Потренировался!.. Как потом выяснилось, переломал летчику, приехавшему опылять окрестные поля в двух местах челюсть. Его и приняли за колхозника -- приезжий, какая разница! Да и кто в таких случаях выясняет паспортные данные до мордобития? Видимо, Шпала слишком усердно готовился к предстоящему соревнованию -- перетренировал удар!
   На следующий день, когда Витька уже паковал сумку всяким спортивным снаряжением, пришел здешний участковый, дядя Вася, с которым они были отлично знакомы, и упаковал в КПЗ самого Витьку. Вначале Шпала даже особо и не волновался: как всегда, попугают и отпустят, скажут -- последний раз. Таких последних разов в детской комнате милиции Шпале выносили уже раза четыре, еще с тех пор, когда в конце седьмого класса он в первый раз сбежал из дома по-настоящему. До этого Витька ограничивался уходом из отчей квартиры на один-три дня максимум и обитал здесь же -- в поселке у знакомых, так что при желании его всегда легко можно было найти и упросить вернуться домой, что мать в конце концов и делала. На сей же раз, ввиду серьезности противоречий, он сбежал в другой район, где, соблюдая всяческую конспирацию, нашел прибежище у знакомых двоюродного брата.
   Прожил он так недели две. И прожил бы больше, если бы перепуганные родитеди не обратились в детскую комнату милиции. Те дали ориентировку по району, и, в частности, особо в Шебекино, где у Шпалы были многочисленные и единственные в области родичи. Шпала им на глаза не попадался, конечно, доверился только брату Сашке, с которым у них сложилась общность характеров. Сложилась давно, еще до братовой отсидки в ДВК (Детская Воспитательная колония) Тогда, по случаю чьих-то именин, брат с именинничком учили Витьку пить, так как у него до этого не было абсолютно никакого опыта по этой части, за исключением детского, который можно в расчет не брать (о нем подробней в следующей книге). Пили втроем слабенькую терновочку домашнего изготовления. Самим побольше, Витьке поменьше, чтобы не захмелел слишком. Потом, когда сами уже напились, Витьке побольше, чтобы все-таки захмелел. Но курить еще не давали: раз не курит -- нельзя мешать с пьянкой, а то сразу развезет! Когда споили Витьке остатки наливки и не получили сколько-нибудь удовлетворительного результата по части опьянения, начали учить его курить, чтобы запьянел. Учили так усердно, что окосели сами вконец и пошли все гулять, чтобы проветриться на свежем воздухе. Протрезветь -- не протрезвели, но совсем отрубились в закоулках незнакомого Витьке города и Шпале пришлось искать обратную дорогу и разносить по домам своих старших учителей.
   Единственное, чему он до некоторой степени обучился в результате этих уроков, так это умению обращаться с пьяными, да искусству вызывать рвоту, которое самому Витьке еще не скоро пригодилось, но другим помогало! Когда, к примеру, пьяного повесишь на забор или заставишь его засунуть себе два пальца в рот. Излишними оказались и их советы по поводу того, как пить, чтобы душа принимала. Шпале еще долго, до первого перепоя, все питие, включая самогон, шло, как по маслу, так что он даже водку мог пить из горла маленькими глотками. И все удивлялся, зачем люди рыгают -- ценный продукт переводят, и зачем вталкивать в себя через силу, если не идет?! А шло ему, как компот, с тем лишь осложнением, что каждая рюмка развивала зверский аппетит, и Шпала пожирал тогда дополнительно всеми правдами и неправдами весь запас закуси. В этом отношении он был неудобным гостем и собутыльником! Как некоторых после выпивки тянет на приключения, так Шпалу тянуло жрать, (свои трудности!) и он начинал молотить, как сенокосилка, сметая съестное со всего стола, точно ураган! Брат комментировал это его поведение так: "Люблю повеселиться, особенно пожрать!" Ожидаемого с таким нетерпением, расписанного собутыльниками кайфа он так и не почувствовал. Занятия продолжили на следующий день магазинной гнилухой. Результат был аналогичным. Тогда Санин друг выдал ему ценный совет под занавес: "У тебя натура неправильная, тебя нельзя ничему путнему научить! Я теперь понял! Если бы мы тебя, наоборот, заставляли не пьянеть, ты наверняка окосел бы с первого же стакана! Если хочешь поймать кайф от чего-то, его нельзя подстерегать из-за угла так, как ты делаешь. Следующий раз будешь пить -- не старайся что-нибудь почувствовать, просто пей и все, тогда все будет хоккей. И не жри закусь такими невероятными объемами, иначе ни одна компания тебя не прокормит!"
   Саня только недавно освободился с "короедки" -- спецучилища для самых что ни на есть трудных подростков, посадить которых даже на малолетку еще нельзя, потому, что возраст не позволяет. Попал туда брат еще в этом сопливом возрасте, а вот выбрался только к 16 годкам. Участковый тутошний принял надлежащие меры к пользе всех сторон: родичам он сообщил, что Витька в бегах и просил в случае чего дать знать, либо воздействовать самим. Родителям Сашки, кроме того, объявил, что есть основания предполагать о контакте их сына с беглым. А отсюда вытекающая обоюдная польза сотрудничества по данному вопросу. Попросил следить за сыном и в случае чего "стучать", не стесняясь. Ведь из простого житейского опыта понятно, а из толстых книг подтверждено, что два оболтуса, находясь в прятельских отношениях, отрицательно влияют друг на друга: старший передает младшему накопленные солидные знания, а последний надежно усваивает их, избежав за то положенной кары в виде отбытых взаперти лет. Младший активизирует своей восторженностью и стремлением во всем ему подражать старшего, и тому приходится оправдывать взятую на себя, или, скорее, невольно навязанную ему младшим роль вожака и прожженного бандита. Правда, участковый понимал это несколько своеобразно:
   -- Сам пострадал, зачем еще младшему жизнь гробить? С пути сбивать. Ты же ему не расскажешь, как там плохо, гонор не позволит! Дури в его и так бестолковую башку еще напустишь, а у него и своей хватает, и что тогда? Сам брата в те места спровадишь, из которых еле-еле выбрался. Этого хочешь? Друг ты ему или враг, отвечай! Так вот, если друг и брат, обязан о нем позаботиться, поправить, раз оступился, пока он еще ничего страшного не натворил. Он здесь, у твоих друзей прячется. Можешь не признаваться я и сам без тебя знаю! Но имей в виду: найдем его здесь, у тебя будут крупные неприятности. Ты меня понял? Понимаю, неудобно брата выдавать, не по вашему это -- не по жигански. А ты мне одному скажи, где он прячется. Мы его возьмем как бы случайно. И тебе с плеч долой и нам польза! Ну не хочешь, как хочешь, я тебе как лучше предлагал. Желаешь брату лиха, продолжай в том же духе, прячь! Ты же брату зла не желаешь, ты парень не подлый, я тебя знаю! Так ведь? Вот видишь! Ну, раз у тебя кишка тонка брату помочь, не нам, понимаешь? Брату!.. Так ты ему хоть не мешай. Сам погряз в пьянках да драках по уши. Думаешь не вижу: не по душе тебе эта жизнь, а силы воли порвать со всем этим нету. Боишься презрения дружков! Таких же, как сам, сявок. Боишься, так губи свою жизнь, а братову не трошь! Он за это тебе потом спасибо не скажет, помяни мое слово! Поймет цену всей этой "блатной романтике", что ты ему проповедуешь... Короче, брата в эту грязь не мажь, пусть идет своей дорогой. Поговори с ним по-мужски сам, как старший с младшим. Пусть домой едет, пока не поздно, пока это дело еще замять можно!
   Промыв таким образом Сашке мозги, он и отправил его восвояси. Весь вышеописанный диалог брат передал Витьке, присовокупив к тому, что он по-прежнему может на него рассчитывать, и он, Сашка, лучше еще срок отсидит, чем брату в помощи откажет или кому-либо позволит его обидеть безнаказанно. А как действовать, ему самому решать! Витька пробыл здесь в бегах недели две, окунувшись и участвуя с помощью братова авторитета в гуще всех местных молодежных дел: коллективных драк, разборок, примирительных пьянок по этому поводу, а также в неотъемлемых для этой поры любовных похождениях, с присущими им, опять же, в этом возрасте излишествами и сентиментальностью. Это были для него если не Горьковские университеты, то, по крайней мере, послереволюционные ускоренные курсы ликбеза по части понимания и методике приобретения авторитета в молодежном мире. Курсы, во многом повлиявшие на его последующее мировоззрение в данной области. Это был хороший задел знаний непосредственно перед вступлением Витьки в новую фазу его жизни.
   Выжданный Витькой срок оказался удачным. Ему грозил суд, но не это было главной причиной Витькиного побега из дому. Родители, как всегда действуя волюнтаристски в воспитании сына и понимании за него его же собственных благ, перед данным мероприятием провели собственное судилище: накинувшись неожиданно вдвоем на одного, скрутили Витьку и щедро избили (это получилось у них в последний раз! В дальнейшем в подобных ситуациях Витька был начеку и предпочитал бить папашу первым). Затем намеревались его, связанного, вести по всему поселку поочередно ко всем потерпевшим с тем, чтобы он у каждого просил прощения на коленях. Это в глазах Витьки было тяжелее и унизительнее любого срока! Шпала по дороге от конвоя устроил побег. Сбив папашу с ног связанными вместе спереди руками, он, под стыжение, проклятия и угрозы преследующей его матери, несся по высоким в ту зиму сугробам через весь поселок и далее по полям до самого леса. Мамаша просила встречных задержать его. Стыдоба, конечно, невыносимая, но так он избегал еще большей стыдобы, непереносимой. Тогда он едва не получил разрыв сердца! Добежав, валялся в снегу, хрипя. Затем зубами рвал впившиеся в мясо веревки. Если со стороны родителей это были поступки, направленные на его воспитание в требуемом обществом русле, то они привели к совершенно противоположным результатам. Во-первых, Шпала полностью порвал всякие отношения с родителями, кроме необходимого минимума, навязанного позже с помощью детской комнаты милиции. Во-вторых, принципиально отказался отправлять свои нужды в рамках вышеназванного русла, возненавидев заодно все законы общественного поведения вообще.
   На проведении и приговоре суда этот его побег и двухнедельное отсутствие никак не отразились. Не из-за чьей либо милости и добросердечия, думается. Просто нельзя было по-другому наказать!
   Вернувшись из бегов добровольно (сдавшись), Шпала решительно пресек всякие поползновения со стороны вновь обретенных в лице детской комнаты милиции воспитателей на взаимную откровенность, и в упор отказывался назвать места своих укрываний.
  
  
  
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Методы воспитания и их эффект: коленями на соль -- это обидно! Мелкая месть: шурупы в варенье, гвозди в розетке, гусеницы в супе... В какую сторону нужно стаптывать туфли, чтобы не было семейных ссор.
  
  
   Что касается методов воспитания и того эффекта, который они имели, то мы со Шпалой хотели бы рассмотреть и обобщить этот материал прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, чтобы впоследствии более не возвращаться к этому неприятному для нас вопросу.
   Насчет упрямства, как будет показано ниже, Шпалу действительно долго и упорно тренировали в этом направлении. Вообще, условия воспитания в их семье с детства были суровыми: Шпалу за провинности ставили в угол на всю ночь бессрочно до тех пор, пока не попросит прощения, позже, когда это не действовало, ставили коленями на горох, а один раз даже додумались на соль! И когда потом на коленях получились язвы, мать плакала, целовала его и лечила, во всем обвиняя отца. Наказывали Шпалу за те поступки, которые разрешались его товаришам по двору их родителями, и это было в глазах Шпалы первейшей несправедливостью. Возникало противоречие: чтобы не ударить лицом в грязь, он должен был участвовать во всех пацанских затеях, иначе бы его обвинили в трусости и перестали с ним водиться! Но если для них приключение тем и кончалось, то Витьке за него предстояло еще самое страшное: держать ответ перед родителями. О ссылках на других они и слушать не хотели и не принимали это в оправдание. А Шпала не мог понять, за что же тогда его наказывают, если он все равно не мог поступить иначе. Он перемалчивал, но не исправлялся. После некоторого количества замечаний размолвка переходила в завершающую фазу. Обычно, все шло по раз и навсегда установившемуся сценарию. Взбешенная его упорным непослушанием мать, действовала таким образом: она срывала зло на отце. Кричала, что он не способен воспитать собственного сына, что он вообще в семье только для мебели и никакого от него прока, кроме убытков, что он носки быстро снашивает, и башмаки у него не в ту сторону стаптываются, в какую у других, что ни на что он не способен: ни родить, ни воспитать, ни украсть, ни покараулить, ни побить, ни приласкать ее как следует!... (А Витька-то тут при чем? Сам отец никогда первым к сыну претензий не имел: он просто не замечал о его существовании, поглощенный научными делами: диссертацией, статьями в газетах, докладами и т.д.)
   Отец у Шпалы был спокойный, как удав, и матери приходилось долго разогревать его самолюбие упреками, как уголь в холодной топке дровами. Зато потом, разгоревшись, он уж давал жару -- отыгрывался на Витьке капитально -- бил ремнем нещадно, не вникая в саму вину! И это являлось, по Витькиным понятиям, второй несправедливостью и незаслуженной обидой: на нем срывали злость! Теперь, в свою очередь, свирепел он, но поскольку ему отыгрываться было не на ком, обида ходила в душе по кругу, возрастая оборот за оборотом в геометрической прогрессии. Естественно, он не мог принять никакого примирения и вообще отказывался что-либо понимать. А поскольку его средства воздействия на родителей были весма ограничены, то он мстил как мог: стремился простудиться и заболеть, отказывался есть, разговаривать, выполнять приказания, либо просьбы, специально лез в грязь, чтобы запачкать одежду и тем хоть сколько-нибудь придать матери работы. Кидал шурупы в варенье, совал гвозди в разетку, гусениц в суп...
   Рано или поздно его проделки обнаруживались. Родители не могли понять цели, которые он преследовал, а Витька отказывался им что-либо объяснять. Он и сам-то не все до тонкостей обосновывал -- просто мстил и все! Иногда даже забывая уже о причине. Была какая то интуитивная мера: сколько отвесить мести за то или иное унижение. Родители стервенели, избивали его до полусмерти, не помогало -- Шпала продолжал еще яростней. Тогда, видя, что побои не помогают, они меняли тактику: придумывали всякие изощренные пытки, дабы сломить его сопротивление. Во время накала страстей с их стороны Шпала уже вообще был не способен что-то понимать. Ненависть заслоняла все. Стоя в углу или на коленях, он не слушал родительские увещевания и нравоучения, Витька ненавидел в этот момент их лютой ненавистью, плакал от злобы и бессилия, и решал для себя глобальную несправедливость человеческого бытия: почему человек не может вот так взять и умереть тут же по собственному желанию. Это в его положении было единственным выходом, а вместо этого он вынужден был жить и ежесекундно подвергаться немыслимым оскорблениям и унижениям. Можно, конечно, взять нож и заколоть себя, но кто же его выпустит из угла? Шпала ждал смерти и молил только неведомые силы, чтобы она пришла как можно быстрее! Он сознательно шел в таких случаях на обострение, в надежде покончить со всем поскорее... Но вместо этого наступал перелом -- мать посещало запоздалое, безмерное и вовсе Витьке не нужное, противное, сострадание.
   Начиналась истерия плача и ругани между родителями. Она опять же принималась срывать злость на отце, но трактуя его поступки уже в совершенно противоположном ключе: обвинять его в чрезмерной жестокости, в тайном умысле сделать сына калекой, каким в свое время дед сделал его, перебив во время очередного избиения отцу позвоночник. (Правда это или нет, Шпала до сих пор не знает: по одной версии папаша сам упал с дерева или с сеновала и сломал позвоночник, по другой -- дед его воспитывал, по третьей отец сам сломал, а дед потом добавил... А так батя не такой уж слабак, маленький против братьев и сестер, но коренаст, как горилла). Называла его извергом рода человеческого, и вообще обвиняла во всех смертных грехах. Тогда возникали потасовки уже между родителями, которые наказанный отпрыск вынужден был терпеть и наблюдать во всей их красе. Потом мать переключалась на него, принималась обнимать и целовать избитое до полусмерти чадо, просить у него прощения, но тут же и от него требовала того же. А что ей Витька мог дать? Заряженный ненавистью, понимающий свою неспособность дать тут же отпор, он не мог так быстро и бесполезно разряжаться! Мать принималась упрашивать его попросить прощеня, и Витьке это было втройне противно -- кривить душой. Любовь превращалась в ненависть. Избиения продолжались и перемешивались с уговорами, а смерть все не шла, и он уже не в силах был терпеть все эти муки, эти издевательства: ему не оставляли даже права спокойно умереть! Шпала, презирая себя, мямлил предложенную ему формулировку слов прощения и мать принималась его обнимать, целовать...
   Эти всплески воспитательной активности не имели никаких положительных последствий, не несли в себе вообще сколько-нибудь ценных познаний и приобретений, кроме двух качеств: умения ненавидеть все живое за всеобшую несправедливость бытия и твердолобое упорство и подсознательная ориентировка всегда делать все наоборот тому, чего от него хотят добиться силой. Подобные периоды вовсе не были единственными воспоминаниями юности. Они проходили, зарастали, забывались, как жестокие и бессмысленные кошмары. Были и положительные периоды, воспоминания о которых остались в душе Шпалы на всю жизнь: в частности, поездка к родичам на Волгу и в Казахстан. Потом, после примирения, во время очередной встречи с родичами, когда те спросили -- кончились ли у них в семье гражданские войны? -- папаша ответил, что гражданские кончились и начались отечественные.
   Самое интересное, что в минуты относительного или абсолютного затишья в семейных отношениях, мать по незначительному поводу выговаривала Витьке, что он в отцову породу: упрямый и такой же твердолобый, как и отец, а отец, в свою очередь, у них упертый, как дед, характер которого был нами достаточно подробно описан выше. И отцу подобная характеристика нравилась! Шпалу невозможно было обмануть притворством, он своих родителей чувствовал, как собака норовистого хозяина! Отец делал вид, что это не так, что он сердится,-- но это был блеф! Вслед за этим и родичи признавали, что ничего от ихней -- Хуловой породы в Витьке нет. От него как бы заранее открещивались. Подразумевалось, что Шпала может быть только таким. Дед оставался единственным Витькиным идеалом и потому переставал быть носителем отрицательных черт. Шпала их из воспоминаний о деде вытравливал, подправлял, подлакировывал образ, и вот уже изобретенный Витькой дед вполне годился для подражания и восхищения. Таким образом, его упрямство и мстительность всеми окружающими на словах осуждаясь, на деле ими поддерживались, признавались за основные и естественные черты Витькиного характера. Ну, а к ним Шпала уж пририсовывал, додумывал и остальные. Процес создания личности -- ведь это творческий процесс! О физической схожести можно судить более определенно: это был действительно феномен какой-то: отец лицом, как две капли похож на фотографию деда в молодости, а Шпала мало того, что на отца и на деда, и ростом, как дед -- то есть высокий, так у него еще и расположение конопушек на всем теле точно, как у отца (карта звездного неба), а отец говорит, что у него, как у деда!
   Так что не подтвердилась в их семье доктрина, высказанная одним из героев Райкина: "В нашей семье мой отец -- Сидоров-старший, меня -- Сидорова-младшего порол, извините, как Сидорову козу! По-моему, то же самое может сказать о себе каждый интеллигентный человек!"... Все так: как Сидорову козу лупили его родители (пока сил хватало), но интеллигента из Витьки почему-то не получилось. Может быть, пороли нерегулярно, бессистемно, или не получилось бы в любом случае? И потом, когда он попал в тюрьму, и позже, когда Шпала, уже выйдя из нее, творил с таким утроенным задором, как будто взял на себя некое соцобязательство, а отец, сломя голову, бегал его вытаскивать из очередной переделки. Мать вдруг ударилась в другую крайность: она "посыпала голову пеплом" и принялась за самобичевание, считая, что это они своим неправильным воспитанием Витькину жизнь загубили... Это была очередная химера, тоже ничего общего не имевшая с действительностью. Лично Шпала считает, что родители как в том, так и в другом случае преувеличивали свою роль и роль своего воспитания в его жизни. По его мнению эта роль была равна нулю. То есть воспитания, как такового, не было.
   Воспитание -- это направленное взаимодействие с объектом, с целью разъяснения ему причинно-следственных связей тех или иных явлений, подсказки, предостережения о возможных негативных последствиях при том или ином выборе пути. Обучение тем или иным навыкам, необходимым ему в настоящем или будующем. Заумно, но по-другому Шпала это понятие расшифровать не может. А наказания, угрозы, запугивания -- это не воспитание, как и чрезмерная любовь, это только фон для него -- положительный или отрицательный. Так вот, родители, как слепая стихия, насылали на него то бурю, то штиль, а воспитывался в этих временных отрезках Шпала сам, никогда не доверяя слепо ни одному чужому слову, а делая обобщения и выводы исключительно из анализа всего им увиденного и услышанного. Результаты были те же, что и у его сверстников, которых их родители вообще не замечали. Все окружающее сюда привносило понемножку: знакомые, незнакомые, детсад, школа, улица, переулок, подвал...
   А вы говорите -- воспитание! Один ихний ученый вообще договорился до того, что, дескать, в жизни совсем нет воспитания, есть только самовоспитание: человек создает себя как личность сам, по каким-то своим, никому не понятным законам, как любое растение. А окружающие могут ему либо помочь, либо помешать в этом процессе. Но если это верно, то кто заранее знает, что такое помощь и что такое вред? Ведь как будет строить себя индивидуум не знает заранее даже он сам! Выходит, что в ребенке нет какой-то заранее определенной и заложенной в нем последовательности развития, а есть некая сумма первоначальных задатков, приемов, тактик, которая под действием внешних влияющих на него факторов раскручивается тем или иным образом. Быть может, это обобщенная генетическая запись жизни всех его предков, и в зависимости от условий выбирается позиция того или иного из них. И значит, никто тут посторонний помочь и предугадать, какая линия окажется правильной, не сможет. А отсюда следуют уже совершенно отличные от предыдущих, далеко идущие выводы! В те времена, при том раскладе жизни и свободного времени у взрослых, справедливее всего будет сказать, что воспитывала все юные поколения в основном улица. А вот кто через какие очки на нее смотрел, это зависело то ли от генетических задатков, то ли от расположения окон квартиры. Во всяком случае сейчас, по прошествии половины жизни видно, что ничего тут в упор не разберешь! И сыновья интеллигентных, и сыновья прочих подошли к этой черте с примерно равными показателями, если даже "беспородные" не опередили чуть-чуть! Единственное, что просматривается, так это то, что в семьях, где достаток был побольше, отпрыски выходят более образованными в смысле знаний, кругозора, культуры. А в семьях где поменьше -- зато более смекалистые, нахрапистые и целеустремленные, так что в конечном счете одно другое уравновешивает. Замечено также, что образованные удачнее берут старт, за счет припасенной суммы знаний и навыков, и в первом рывке значительно обгоняют прочих. Но затем, по мере израсходования этого запаса, а также на крутых поворотах "невоспитанные" их догоняют, так как способны быстрее и лучше ориентироваться в экстремальных ситуациях, безболезненней перестраиваться. Абсолютно точно известно также, что школьные отметки и общая успеваемость ни в коей мере не свидетельствуют о будущих удачных отметках в жизни. Так же, впрочем, как и раскрытие замечательных способностей в детстве вовсе не гарантирует их сохранение и приумножение в зрелом возрасте. Более того, из юных "Эйнштейнов", как правило, ничего путного не выходит в дальнейшем!
   Из этого можно заключить, что: жизнь не стометровка, а скорее марафонская дистанция, да еще с препятствиями и хитроумными ловушками, где хороший старт -- не главное! И ничего тут заранее предугадать нельзя, нужно уметь ориентироваться по обстановке. Значит, невозможно запастись знаниями на все случаи жизни заранее, да это и не главное! Предпочтительнее уметь приобретать эти знания, уметь учиться!
   Принцип развития личности, в общих чертах, получается таков: внешний раздражитель создает дискомфорт, который организм старается любыми путями устранить. Появляется цель, которая, в свою очередь, нуждается в средствах для ее реализации. Средств, естественно, под рукой нет, их приходится какими-то путями изыскивать. (Вот где поле для творческой деятельности!) Организм мобилизуется, перестраивается, активизируется, достигает цели и успокаивается до следующего ощутимого толчка. А из теории Павлова нам известно, что лучший раздражитель -- это эмоции. Положительные, отрицательные -- неважно! Главное -- их частая смена, иначе к ним привыкают, их перестают замечать. Следовательно, самый худший период для развития человека как личности -- это нейтральный фон! Кто же будет что-то предпринимать, когда его ничего не раздражает? От добра добра не ищут! Нужна полярность, и чем она больше (в допустимых конечно пределах), тем сильнее человеку приходится адекватно реагировать! Так что в этом отношении Витькины родители были гениальными воспитателями: уж полярность-то они ему обеспечили! Далее, если следовать этой теории, для развития нужно постепенное усложнение внешних факторов: сначала нужны джинсы, потом машина, потом пистолет!.. К этому следует прибавить, что старые навыки и познания постепенно утрачиваются, приходят в негодность, забываются, и человеку, по сути, изо всех сил иногда приходится карабкаться вверх, чтобы в итоге остаться на том же месте. Какие из этого выводы? Да начихайте вы на воспитание детей! Главное -- человека родить. Родил, на том тебе спасибо! А то нас тут агитируют сдавать детей за деньги в какие-то престижные колледжи, где им то же самое будут вдалбливать в их бестолковые головы, но с большей пользой. Глупости все это! Выдаивание денег у состоятельных дураков, которые думают, что соображение можно купить за деньги. Никого соображать и шевелить мозговой извилиной не заставишь, пока его жареный петух в задницу не клюнет! Может быть в этом парадоксе какой-нибудь великий ученый по социологии, так называемый социалист, потом как-нибудь разберется и все нам доложит что как и почему, и кто прав, кто виноват. Но по нашему мнению это скорее всего так же неразрешимо, как и то, что одни считают, что жизнь целиком зависит от человека, а другие -- что она целиком в руках Божьих, а находятся еще и третьи, которые вообще мозги нам заплетают сложнейшими уравнениями типа таких: Жизнь на 33% зависит от самого человека, на 33% от Бога, и еще на 33% от так называемой кармы, что по-русски обозначает фортуна, а по-латински звучит как удача! И последняя складывается, по их мнению, опять же из целого набора составных, в числе которых: грехи родителей, собственные грехи, грехи всех родичей до седьмого колена, перемноженные на заслуги и разделенные пополам, и еще такого загадочного ингредиента, как личное расположение, либо, наоборот, неприязнь к твоей персоне какого-то высшего загадочного существа типа ангела-хранителя! И выдумывают разные способы как всем этим силам угодить.
  
  
  
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Побег из тюрьмы -- берете кирпич и отскребаете все лишнее! "Шапку на член? --Это оригинально!" -- или здешние нравы. Что обозначают наколки. Секс -- он и в тюрьме -- секс! "Стенка -- ковер с клопами."-- что такое прописка. Прессхата и прессконференция -- вещи разные. Обиженка. Технология приготовления "жженки" для наколок. Феофан Грек свидетельствует -- колются по-черному!
  
  
   Когда из КПЗ воронком его перевезли в тюрьму, Витька заподозрил, что на сей раз с ним не шутят. Потом были три месяца малолетки с ее пропиской, подлянками, мастями и интригами. Великолепная школа, для того, чтобы за короткий срок сделать из человека зверя. Чего только там Шпала не насмотрелся!
   Что творится по тюрьмам советским,
   Я не в силах вам все описать,
   Как приходится нам, малолеткам,
   Со слезами свой срок отбывать!
   Эти строки из кем-то придуманного и кем-то утвержденного "гимна малолеток" вполне можно поставить эпиграфом к нижеследующему повествованию.
   Малолетка начинается с прописки. С нескольких повторений будущий экзаменуемый должен выучить, как таблицу умножения, а вернее в сто крат лучше нее, ибо от таблицы не зависит сотой доли того, что зависит от постулатов прописки, основные принципы поведения в камере, лексикон (феню), подъебки и ответы на них. Затем экзамен (собственно, сам факт прописки). За каждый неправильный ответ несколько ударов в душу или коцем по ягодицам. Обряд жестокий, но не глупый, как с первого взгляда может показаться. В прописке заложено все, на чем в дальнейшем могут подловить, а тогда расчет может быть несравнимо более трагичным. Стенка -- ковер с клопами. Лампочка -- днем солнце, ночью -- луна. Батарея -- баян. Сыграй на нем. Поднеси, сыграю! За что попал? За решетку! Кто у тебя хозяин? Я сам себе хозяин! Чем тебя сделали? Человеком! (Не членом!) Толчок друг или враг? Друг! Поцелуй. Сяду срать, жопа поцелует! ....
   Вам смешно? Попробуйте, находясь в камере, забыть ответ хотя бы на один из подобных вопросов, вам будет вовсе не до смеха! Естественно, выше приведены только самые благозвучные из остального превеликого множества вопросов (подъебок).
   Взросляков в камеры малолеток во время оно не сажали. Но до того такое было. Потом случилось ЧП: малолетка взбунтовалась, и в одну ночь всех "старших" изнасиловали. После этого администрация еще несколько раз пыталась навязать малолеткам старших, но уже и сами взросляки из "исправляющихся" шли в старшие неохотно. Да и те, что шли, вынуждены были принимать сторону малолеток, сотрудничать с ними, в противном случае их ждала незавидная участь прежних. Администрация вынуждена была от эксперимента отказаться.
   Барак малолетки стоял отдельно от основного корпуса СИЗО. На взросляке, видимо, за неимением в указанном бараке места, находилась лишь осужденка -- камера для осужденных, обиженка -- туда собирали всех неприжившихся в пацанских камерах, мастевых, она же использовалась, как пресскамера, и одна-две, в зависимости от количества контингента обычных пацанских камер, так как в корпусе малолеток постоянно шел ремонт одной-двух камер, часто портящихся оголтелой, безмозглой публикой. Бабы сидели в одном корпусе с малолетками, их камеры были самыми последними по коридору. Там тоже кто за что, но в основном за убийство мужа и растратчицы. Менты выводили баб на коридор под видом мытья полов и дрючили. Из камер, где, в основном, стеклышек в дверных глазках не было, если тоненькой щепочкой отодвинуть шторку, эту процедуру было хорошо видно. Поэтому, стоило дубаку вывести бабу в коридор, на всю малолетку сразу же опускалась мертвая тишина, лишь щепочки воровато царапались по резинкам. Попадались среди баб скромницы, которые не хотели порадовать сеансом всех арестантов юного, полного романтических мечтаний возраста. Эти отдавались только в углу коридора у своих камер. Однако там же, в торце, располагалось три стояка -- сооружения наподобие узкого шкафа, где можно было только стоять мумией. В эти стояки менты, под видом наказания, закрывали из малолеток то одного, то другого. Занавески глазков в них случайно оставлялись открытыми, и запретный сеанс только для избранных происходил в такой близости, что были отчетливо видны и слышны все детали.
   Вообще же, стояк, как мера наказания, был штукой ужасной, в нем водились полчища клопов, а сверху на голову методично капала ледяная вода. Простоять в нем час было мукой. Некоторых запирали в нем на ночь. Таких утром выносили. И ни одна комиссия по правам человека не уличит садизма, это просто шкафы для хозинвентаря.
   Среди баб было четыре молодки: Тоня, Оля и две Вали -- черная и желтая. Голос каждой из них знала вся малолетка. Девчонки по коллективной просьбе исполняли для той или иной камеры, а в редких случаях для одного конкретного индивидуума песни на любой вкус -- чаще блатные или лагерные. По телефону, состоящему из труб отопления, общих для всего корпуса, кости домино в качестве инструмента для выстукивания позывных (каждая камера имела свои позывные), и жестяной кружки, вогнутая поверхность которой использовалась в качестве микрофона, а выгнутая в качестве наушника, элита всех камер признавалась им в любви, строили планы о том, как и где сотворить интимную близость.
   В целом, малолетки выгодно отличались от взросляков тем, что выглядели привлекательнее. Дело в том, что по каким-то инструкциям сверху считалось, что раз несовершеннолетний, то и бриться ему не обязательно. Стричь голову, это другое дело, на это инструкция есть! Поэтому, в отличие от взросляков, малолетки, в основном, ходили бородатыми. Сколько бород, столько и стилей, каждый стремился подчеркнуть свою индивидуальность. Из битых оконных стекол, или из осколков лампочек выбирались острые ровные кусочки стекла и прятались в надежный курок -- это были бритвы. Ими парикмахеры (престижная в камере малолеток профессия) подбривали и облагораживали бороды. Шотландки всех мастей, бакенбарды, усы под гусара, клинышком под Владимира Ильича... У кого щетина росла разноцветной, подкрашивали ее кожурой от лука или водой от стирки переданного из дому, густо окрашенного нательного белья. Портрет подчеркивался еще тем, что, в отличие от взросляков, малолетки не сидели в той одежде, в которой попадали в тюрьму, а все поголовно переодевались в черную робу тюремного образца: лепень -- куртка без воротника, шкары -- штаны с накладным карманом и коцы -- кирзовые ботинки на толстой резиновой подошве без шнурков, до того грубые, что при ходьбе стучали об пол, как колодки, спадали с ног, и с непривычки моментально набивали раны. Коцы неотъемлемой частицей вошли в быт малолетки: за их тяжесть и деревянную крепость последними пользовались как ударным инструментом (в частности, при пробивании дыр в стенах между камерами). Коцами, как уже сказано, во время прописки наносились присужденные удары по мягкому месту. Из подошвы коц делалась жженка для наколок. Технология ее приготовления такова: от подошвы коца отрезался ломтик резины, сжигался, остаток перетирался в миске доминошкой (нет в камере ничего лишнего, все приспособлено к делу!) затем образовавшаяся пыль разводится на воде, в которую добавляется моча колющегося (для дезинфекции) и немного сахара (чтобы жженка имела некоторую вязкость и лучше держалась на пишне). Хорошо уметь приготовить жженку, а тем более уметь колоть считается искусством, божьим даром, наподобие того, которым Творец наделил, скажем, Рембрандта, Сурикова, Феофана Грека. По мнению кольщика с малолетки -- глупы те, кто колется тушью (если это, конечно, не китайская тушь, дающая различные цвета), они не понимают, что жженка обеспечивает более темный и четкий цвет, она не расплывается и не блекнет с течением времени, как тушь.
   Искалыванию себя малолетки отдавались самозабвенно, с гордостью папуаса, достигшего зрелости и получившего право считаться мужчиной и воином. Кололи, в основном, элементарщину: перстень перехода через малолетку (прямоугольник, наискосок пересеченный светлой полоской с короной над ним на безимянном пальце левой руки), крестики на костяшках у основания пальцев обозначающие ходки (судимости с отбыванием срока), пять точек конвертом на кости запястья: "преступник в зоне", кошачьи рожи на лодыжках с внутренней стороны. Специальные точки -- знаки для мастевых: над губой -- вафлер, под глазом -- пидорас. Слова-шифровки: КОТ -- коренной обитатель тюрьмы, ЗЛО -- за все лягавым отомщу, ТУЗ -- товарищ, уважай зэка, тюрьма учит закону, тут умирал зэк, туалетный уборщик зоны (прикол), КЛЕН -- клянусь любить ее навеки, ХТХСТ -- ХТХЛШ -- х.. тому, хто строит тюрьму, х.. тому, хто ловит шпану...)
   Тут и далее некоторые несидевшие -- не успевшие сесть -- читающие могут быть сконфужены оборотами -- мол, зачем печатать всякую пошлость и т. д. Но господа! Тюрьма не то место, о котором можно достоверно рассказать без помощи мата. Так что либо все, либо ничего. Кому не нравится, тот может перелистнуть страницу с оборотом, не читая, так у вас на полкниги станет работы меньше!).
   На коленных чашечках чаще всего изображали огромные восьми-шестнадцатиконечные звезды, что, по идее, должно обозначать клятву -- ни перед кем не встану на колени! То же на плечах -- никогда не одену красные погоны! Реже пускались в живопись -- кололи различные ножи и кинжалы, меч, воткнутый в пень и обвитый змеей, голых женщин, распятых на кресте, девичье лицо в полупрофиль -- все настолько, в основной своей массе, неумело и коряво, будто гвоздем понатыкали, так что порой профиль красавицы от оскала барса не отличишь. Потом, по второй, третьей ходке все это будет исправляться -- закалываться поверх другой, более живописной наколкой, и так до тех пор, пока на всем теле не останется ни одного свободного от татуировок места. Исколоться здесь в СИЗО стремились еще и по той причине, что на Бобрах в зоне, по рассказам там уже побывавших, с этим делом гораздо трудней: воспеты ежемесячно проверяют, и, найдя новую наколку, сажают в ДИЗО -- дисциплинарный изолятор, а тогда уже досрочного освобождения не видать!
   Наколки, во время оно, доставляли их обладателям массу неприятностей. Наколку с фашистской символикой срезали вместе с кожей в принудительном порядке. Исколотого милиция гнала с городского пляжа, из других общественных мест. В очереди, в трамвае, от таких добропорядочные граждане шарахались, как от чумы. Да и вообще, наколки, по сути, меньше всего нужны преступнику -- лишняя примета для розыска! Колоть на себя всю эту атрибутику считалось при Витьке необязательным, однако, ходило мнение, что уважающий себя пацан, чистый (то есть, не мастевый) должен иметь на теле хотя бы одну наколку. Шпала выколол себе на ногах "Идут туда, где нет труда". Мнение одного в камере само по себе ничего не значит, а высказанное вслух бывает даже опасным, если призывает остальных к благоразумию. Сейчас же найдутся охотники обвинить в трусости, или в том, что тайно работаешь на ментов. Призывать толпу к здравомыслию -- занятие вообще неблагодарное! Даже если ты сам в этой толпе находишься и, положим, прекрасно видишь, что означенное сообщество наперегонки несется к пропасти. Для собственого благополучия нужно в данном случае тоже бежать со всеми, кричать "ура" и, желательно, первое время даже впереди всех остальных, чтобы затем, уступив дорогу свежим, приотстать и подбадривать отстающих. Как делает хороший командир при атаке? Весь взвод уложил, а себе повесил орден на грудь "за храбрость". Просветителей во все времена толпа побивала камнями, и лишь влетев в обещанную воронку и едва выбравшись из нее, сооружала замученному памятник, объявляла святым. Святых тюрьма не производит, не канонизирует, значит, и стараться незачем. Для спасения собственной шкуры нужно прежде всего уметь безошибочно угадывать общий баланс интересов и играть на большинство, даже вопреки своим личным убеждениям (они здесь никого не интересуют). И только заимев таким образом поддержку толпы -- авторитет, получаешь некоторую возможность влиять на нее, диктовать ей свою политику. Но абсолютной свободы нет, мнение тупой толпы всегда превыше! Зарвешься, и она свергнет тебя, затопчет в грязь с тем же рвением, с которым раньше тебе поклонялась. Психология толпы значительно отличается от психологии отдельных индивидуумов, ее составляющих. Это не компромисс мудрости, как многие думают, но диктатура глупости. Ведь и сто мудрецов не образумят одного дурака! А если все они в одной лодке и у этого дурака руль? Далее, сто мудрецов, какие бы хилые они ни были всегда сильнее одного, пусть и здорового, глупца. Но если мудрецы разобщены и не могут объединить свою силу, властвовать будет дурак.
   Вывод первый: побеждает не истина, побеждает даже не сама сила, побеждает ее наиболее организованная часть, независимо от того, какой процент она занимает от общего количества силы. Поэтому интеллект толпы всегда находится на уровне интеллекта самой организованной ее группировки, даже если эта группировка только что сбежала из дурдома. Наоборот, если новые властелины имеют еще с прошлого своего пристанища привычку надевать шапку не на голову, а на иное место, то вскоре так же будет ее носить в этой толпе и самый титулованный профессор. И никакие мудрецы тут ничего не изменят! Но и правящая группировка, как бы монолитна она ни казалась, состоит из отдельных людей, у каждого из которых свои, несколько отличные от других интересы. Так что в конце концов лидирует кто-то один. Но ведет ли он толпу, если все его силы тратятся лишь на то, чтобы остаться наверху? Чем больше толпа, тем она неорганизованней и, следовательно, больше похожа на стадо. И, как ни парадоксально, тем легче ею управлять!
   Далее: человек устроен так, что обмануть его в большом гораздо легче, чем в малом: "Скажите человеку, что во Вселенной триста миллиардов звезд, и он вам поверит, но скажите, что скамейка покрашена, и он обязательно ткнет в нее пальцем, чтобы проверить!" Значит, ложь должна быть масштабной... Поэтому, наблюдая камерную иерархию, Шпала пришел к выводу, что совесть и политика -- вещи несовместимые. Хороший политик всегда по натуре человек бессовестный. Гитлер и Сталин были жестоки не сами по себе, они лишь выбились в вожаки группировок, которые исповедовали жестокость, и вынуждены были проводить курс этих группировок. Миром правит стихия, а великие поводыри всего лишь ловкие самозванцы, мошенники, спасающие свою шкуру и набивающие собственные карманы за счет остальных.
   Здесь Витька узнал, что с парнем можно обращаться как с женщиной, хуже, чем с женщиной и обращался. Он обливал дубака (охранника) через кормушку горячей баландой. Не потому, что его ненавидел, а потому, что этого требовали нравы камеры. Вместе со всеми устраивал побег, чтобы еще "погулять на воле", хотя отчетливо понимал всю бесперспективность этой затеи. Они успели тогда разобрать полстены, и разобрали бы больше, если бы их вовремя не обнаружили.
   На окнах корпуса малолеток вместо жалюзей, как у взросляков висели "намордники". Для непонятливых поясним, что жалюзи -- это горизонтально расположенные полосы из листового железа, приваренные под некоторым углом так, чтобы в камеру проникал только свет, но ничего не было видно. Намордник же представляет собой один цельный щит, укрепленный на окне под углом примерно 20 градусов к плоскости стены. С боков также глухие железные шоры. Оставшееся свободным для проникновения света пространство: широкий прямоугольник вверху и узкий внизу забраны сеткой Рабица. Какими соображениями воспитательного характера пользовались менты, установив на малолетке намордники вместо жалюзей, неизвестно. Скорее всего, первые выгодно отличались от вторых в смысле герметизации: если через жалюзи еще кое-как можно просунуть хотя бы ладонь, то через намордник не просунешь и пальца. Для собравшихся же в побег намордник имел то преимущество, что был, во-первых, в общей сложности сантиметров на тридцать шире окна, ну, и в вертикальном параметре, соответственно, тоже какой-то запас. Кроме того, он отделял собой от улицы некоторый объем, который предоставлял работающим маскировку и оперативный простор. Незадачливые арестанты надеялись, что этого запаса хватит для того, чтобы обойти замурованную в стене оконную решетку. Коцами сбили штукатурку и принялись как Данила-Мастер у Хозяйки Белой горы ложками (их, в отличие от мисок, из камеры после рубона не забирали) ковырять, точить цементный раствор между кирпичами, удаляя все, по их мнению, лишнее. Новоиспеченным графам Монте-Кристо не пришлось трудиться столь долго.
   В отличие от старого корпуса, постройки, говорят, еще времен Екатерины, корпус малолеток сооружен был уже во времена социализма, и, естественно, на халяву, как и многое более важное, например Беломорско-Балтийский канал. Но если судоходному арыку предназначалось служить века, то тюрьмы, судя по отнесению их к пережиткам прошлого, доживали последние дни. Этому обитатели камеры номер восемь сейчас по мере сил и содействовали. Присутствовал ли цемент в том растворе, на котором сей корпус клался, пропит был, или пошел на сооружение шикарной дачи начальнику тюрьмы Аркатову, неизвестно, во всяком случае, при демонтаже пережитка его присутствие не ощущалось. Для того, чтобы наружу не сыпался мусор, на нижнюю сетку положили несколько слоев газеты. Улыбающаяся доярка с ее страниц стимулировала ударный труд. Пробовали обойти решетку с разных сторон, поэтому расковыряли стенку полностью по размеру намордника. Даже в двух местах по паре сантиметров улицы прихватили, пришлось заткнуть дыру тряпками, чтобы электрический свет наружу не бил. Крючки, на которых намордник держался, едва сидели в каменных островках. Железный ящик мог рухнуть в любую минуту, придавив своей тяжестью какого-нибудь "счастливого" мента, оказавшегося под окном. Однако, края "решки" так и не обнаружили. Жребий был брошен, Рубикон перейден, развороченную стену надо было долбить до победного, за все один ответ!
   Почему, бросая монету, говорят: орел или решка? Не та ли, в случае проигрыша, имеется в виду, которую они сейчас выдалбливают? Пошли разбирать вниз, решили, что здесь больше шансов замаскировать разлом на вечерней проверке: трое в ряд становятся между нарами у окна и закрывают собой нижнюю часть, двое с верхних нар свешиваются, опершись на решетку, якобы для того, чтобы их лучше было видно. Кирпичи из стены складывали под нарами, мусор ссыпали в парашу. Узкой полосой добрались до пола, решетка так и не кончилась. Видимо, она была сплошной по всей стене. Надвигалась проверка. Мусор с пола тщательно убрали, отрепетировали, где кому стоять, как держать голову и плечи. Кто знает, пройди этот номер, сколько бы они успели расковырять за ночь? (должно же в конце концов найтись где-нибудь слабое место!) Однако, такая сверхдисциплинированность, когда дверь только открылась, а все обитатели камеры уже стоят в строю, встревожила заступающую смену. Потребовали отойти от окна, строй стоял. Потребовали верхних слезть с нар или хотя бы бросить решетку, они держались за нее, как прибитые... Камеру срочно захлопнули и вызвали подмогу. Деревянной кувалдой с длинной ручкой, которой обычно стучат по решетке, проверяя ее крепость, на сей раз били по головам. Всей камере дали звиздюлей и рассадили кого куда. Витьку лично кинули на ночь в камеру смертников, где недавно сидели, повешенные теперь, полицаи с войны.
  
  
  
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Кушал ли дедушка Ленин человеческое мясо? Гомосеки, лесбиянки и изменники Родины. Любил ли Лермонтов Ельцина? -- Любил, но странною любовью... Камера смертников. Казнь через повешенье.
  
  
   Хотите, поговорим об интиме. О любви, например? Любовь бывает естественной -- между мужчиной и женщиной, противоестественной -- гомосеки, лесбиянки, некрофилы, библиофилы и т. д. А бывает любовь патриотическая! Вот о ней-то мы сейчас и будем вести речугу.
   Изменники Родины -- чисто советское изобретение. У первобытных людей существовало жертвоприношение, у древних римлян гладиаторские бои, в средние века в странах западной Европы процветала охота на ведьм (сколько дров загублено!), полинезийцы до сих пор втихомолку кушают друг друга. Впрочем, в блокаду Ленинграда и при побегах из Норильских лагерей у нас тоже случались такие казусы. Интересно, а при царе? А революционеры, когда с каторги бежали?! Точно это, конечно, не известно, потому как люди они были скрытные, подпольные. А под полом чего не случается? Но, надо думать, для победы мирового пролетариата некоторые, особо преданные делу революции товарищи, вполне могли пожертвовать своей жизнью или жизнью соратников.! Хотя, что касается Ленина, то я, например, не могу себе представить, чтобы он стал есть, не накормив предварительно до отвала товарищей. Испанцы питают свой южный темперамент зрелищем корриды, мы, русские, с великого и неповторимого Октября пробавляемся тем, что, как блох, вычесываем врагов народа. Причем чего у нас больше -- врагов или народа, никто до сих пор толком не знает: вали кулем, опосля разберем. Бабу Ягу со стороны не брать, воспитаем в собственном коллективе! Кадры решают все! Наш -- советский враг народа -- самый советский враг народа в мире! (Те из них, которые избежали привилегии быть замученными в отечестве своем и удрали за границу, прекрасно это доказали там). Всякой диктатуре необходима обстановка подозрительности, страха, истерии. Люди должны жрать сами себя, тогда на них легче надеть ярмо и гнать куда угодно: на войну, на строительство светлого будущего.
   Человек устроен так, что обмануть его в большом гораздо легче, чем в малом (смотри предыдущую главу). Потому, чем более антинародна власть, тем более великими задачами она морочит голову покоренному народу. Диктатуре нужна масштабная провокация, чтобы, по мере осуществления того, что в принципе осуществить невозможно, под шумок добиться побочного (заранее спланированного, но скрываемого) эффекта. Свободомыслие, образованность -- смертельны для диктатуры, ей нужен темный и обязательно злой народ (стая), готовый по первому же знаку кинуться на кого угодно. В этом смысле мы, русские, ближе к Востоку, чем к Западу: закидывание камнями приговоренного нам милее какой-то там корриды. После разоблачения культа личности охота на врагов несколько поутихла, взялись было охотиться на тех, кто охотился. Но не тут-то было! Ведь охотиться на волков не то, что на овец, старая гвардия без боя не сдавалась. Обе группировки лишь покусались между собой чуть-чуть, Сожрали для порядка некоторых, самых слабых своих собратьев, других выгнали из стаи и зачислили в овцы на исправление... Оставшиеся хищники из обоих кланов быстро разобрались между собой по длине клыков, заключили альянс против быстро расплодившихся и до крайности обнаглевших овечьих стад, поделили охотничьи угодия. Сменили и вывеску. Козлами отпущения отныне были назначены военные преступники. Это же целина, дичи непочатый край! И спросу за них никакого. Кто станет заступаться за изменника Родины? Ни срока давности, ни амнистии не предусмотрено. Пулю, и ту тратить не надо, для таких высшая мера наказания (а бывает ли для изменников мера ниже высшей?) -- повешенье. Вот уже сорок лет в меню зрелищ советских людей первейшее блюдо -- поимка, суд и неотвратимое наказание военных преступников. Нигде в мире нет столь искусных кулинаров по его приготовлению. Уж чего-чего, а изменников Родины у нас готовить умеют! Большая часть населения страны спит и видит, как бы этой самой Родине поизощренней изменить. Все прямо как с цепи сорвались! Любимой жене нынче так не стремятся изменить, как Родине, хотя за измену жене статью еще не придумали, а за измену Родине -- пожалуйста! Что же касается непосредственно измены, то здесь можно привести несколько тезисов, развивающих и объясняющих отчасти этот поступок: чем больше любишь -- тем слаще измена! Может ли быть любовь без измены? Ведь нельзя изменить тому, кого не любишь... Тема, достойная диссертации. Да и что это за Родина, честно говоря, такая, любовь к которой вменяется каждому в обязанность под страхом смертной казни? Вообще, с Родиной у нас странные взаимоотношения. Помните такие слова из песни :
   И где бы я ни был, и что бы не делал,
   Пред Родиной вечно в долгу ...
   В неоплатном долгу! -- как нас еще в школе учили. А теперь скажите, можно ли любить кредитора, которому по гроб будешь должен, да еще и детям останется!? Или вот -- что такое "измена Родине", позвольте вас спросить, кто этот нелепый термин выдумал? Родина -- место где человек родился и рос, место, с которым у него связаны самые первые и, значит, самые яркие воспоминания. Они неизгладимы. Где бы человек ни оказался, он всегда будет помнить детство. Место, где рос, мужал. Помнить свою мать. Юность, первая любовь, первый поцелуй -- это не забывается! Как же можно этому изменить? Любовь к Родине, стало быть, категория нравственная, и если человек покидает Родину, порывает с ней связь, он в себе самом носит достаточно суровое наказание в виде тоски по месту, где он родился и жил, зачем же его наказывать еще дополнительно? Часто говорят: Родина-Мать, и эти понятия не случайно так прочно связаны. По идее, мать в жизни каждого человека значит даже гораздо больше, чем Родина. Прежде всего мы должны любить мать -- она нас родила и вырастила! Родина всего лишь фон этого процесса. Однако за измену матери не расстреливают, а за измену Родине сплошь и рядом! Или вот такие, скажем, натеревшие мозоли на ушах словосочетания: Советская Родина, Социалистическое отечество, Родина великого Ленина, Родина Великого Октября... А как же слова Лермонтова: "Люблю отчизну я, но странною любовью"? Родину Лермонтов любил несомненно, а вот насчет Ленина, Октября... Ему было легче однако, а как быть нынешним, которые Родину любят, а Ленина не очень? И за что, собственно, в таком случае прежде всего судят: за нелюбовь к Родине или за нелюбовь к довеску?
   Мне кажется, граждане, здесь налицо подмена понятий. Опять же, еще в школе нас учили, что Родины у советского человека аж две: малая и большая. Малая родина -- это место, где человек родился и вырос. Пишется такая родина с малой буквы и за измену ей, насколько мне известно, никогда никого не расстреливали. Другое дело большая Родина, под которой у нас всегда понимали государство, и систему от его имени управляющую нами. Вот эту-то Родину нас всегда и заставляли любить силой. Так что правильнее было бы квалифицировать подразумеваемые деяния не как измену Родине, а как измену системе. Но система, и та шваль, которая от имени народа правит страной, никогда не признается в творимых ею преступлениях, гораздо легче объединить себя с понятием Родина и от ее имени раздавать указания. Вот так и получается, что родиной для чеченцев является не Кавказ, а президент Ельцин с его преемником Гайдаром, и те, кто защищает от оккупантов собственный дом -- преступники! Правители и их подхалимы всегда считали страну своей вотчиной, а народ -- быдлом, которое должно лизать им ноги за право жить на их земле.
   Однако, не будем влезать в высокие материи, тем более что дело это неблагодарное: появись это мое высказывание в миру сейчас, правящие изменники Родины будут изобличать меня в измене им, а значит Родине, а если сия писанина с выходом в свет опоздает и Ельцин со товарищи "демократы" будут уже повешены как изменники, будущие "диссиденты" обвинят меня в подхалимаже новой власти, и будут по своему правы, потому что всякая власть плоха (другое дело, что нынешняя -- хуже некуда).
   Правители всегда твари без роду и племени, без стыда и совести, без флага и без Родины... Сам вождь мирового пролетариата понятия Родины не признавал, и торговал ею, как разменной монетой, кстати, он же утверждал, что у пролетариата Родины нет. Отец народов считал себя русским и загубил миллионов сорок своих соотечественников, в наше время власть имущие "патриоты" распродают миру оставшиеся земли. Никого из этих подлинных изменников, работающих к тому же по-крупному, еще не расстреляли. Так-то! Кстати, наши бывшие заклятые друзья и соузники, те республики, которые от нас откололись от слишком, видимо, долгой, горячей и потому насточертевшей любви, их как, -- по-прежнему считать своей Родиной и соответственно за это любить, или уже нет? А Аляску? А кто в этой любви должен быть активной стороной и кто пассивной? Есть ли это акт истинного чувства или скорее брак по расчету? Предусмотрен ли в случае утраты любви развод и кому остаются дети, как делится имущество, нажитое совместным трудом, кто кому платит алименты и каким образом?...
   Вернемся, однако, к нашим злосчастным полицаям. То, что они являлись ценным сырьем для нашего правосудия, козлами отпущения, крайними -- как угодно можете их назвать, видно хотя бы вот из этого, на Витькиных глазах происходившего процесса. Видимо, всех военных преступников потому не расстреляли сразу же после войны, что какая-то умная голова предусмотрела: с годами спрос на этого вида зрелища будет повышаться. Нужно, скажем, поднять боевой дух советских людей в связи с последними происшествиями на советско-китайской границе, укрепить в них чувство патриотизма, усилить любовь к своей отчизне, сплотить еще сильнее вокруг ее святого пупа -- родной коммунистической партии, (в наше время наконец-то признали, что за пуп приняли грыжу) -- пожалуйста! Из загашника достается необходимое количество военных преступников, из тех, что оказались не в меру выносливыми и на удивление живучими. Не все же, в самом деле, судить взяточников и диссидентов! Думаете, поимка их стоила большого труда? Не будьте наивными! В крайнем случае, это случайно опознанные где-нибудь на вокзале или на базаре, в основной же своей массе подобный контингент давно уже переловлен, занесен в картотеки всяких КГБ, АБВГД, ЕЖЗ, и т. д. И лишь дожидается своей очереди. По мере надобности, какими-то хитрыми научными исследованиями выявленной, из этой массы выбираются наиболее достойные, подходящие кандидатуры, стряпается громкое дело и устраивается многомесячный, подобно заграничному многосерийному остросюжетному фильму, процесс. Сьемки сериала вроде "Просто Марии" стоят денег и немалых. Здесь же затрат почти никаких, но эффект во много раз больше. Это вам не высосанные из пальца страдания, это реальная кровавая казнь. Само собой, шоу должно принести ожидаемый эффект. Еще во время следствия, что с юридической точки зрения является грубейшим нарушением закона, печатью и радио формируется общественное мнение в пользу применения смертной казни, разглашается и передергивается следственный материал, приукрашивается и преподносится в качестве неоспоримого факта самые кровавые версии, самые бредовые гипотезы. Заочно и голословно утверждается о виновности подследственных. И нередко самые дикие журналистские бредни, становятся впоследствии краеугольными камнями обвинения. Словом, коллективный труд: вся сознательная общественность через страницы печати пишет фантастический сюжет, назначенный трагедийным актерам, которые уже заранее именуются не иначе как изменники Родины, фашистские прихвостни, существа без чести и совести и с садистскими наклонностями, чуть ли не дьяволы во плоти. Всеми средствами доказывается, что обвиняемые заслужили своими действиями по меньшей мере тысячу самых мучительных казней, но затем суд, проявляя величайшую гуманность, свойственную нашему обществу, смилостивившись, приговаривает преступников к простому повешению. Народ справедливо разочарован! Все принимаются ловить и вымещать праведную злость на врагах рангом поменьше, скажем на тунеядцах. Сначала ловят, потом бьют, потом выясняют, почему не работаешь. Если оказывается, что по инвалидности, то могут даже простить и извиниться.
   А обитатели тюрьмы во время вывода на прогулку или работы (малолетки делали картонные коробки для обуви) иной раз видят ведомых по двору под конвоем древних стариков, уже и без виселицы стоящих одной ногой в могиле. Для них и жизнь в тюрьме -- жизнь! Они меряют ее днями. Убьют ли их месяцем раньше, или сами они умрут месяцем позже, люди эти уже более обитатели вечности, чем этой бренной жизни. Говорят, измена Родине не имеет срока давности, но разве не жестоко издеваться над стариком, живущим уже только ради того, чтобы раз в день погреться на теплом весеннем солнышке, радующегося лишней прожитой минуте, доброму взгляду. Что это, мера перевоспитания для него? Крайняя степень социальной защиты общества от него? Но так ли уж он опасен? Это нельзя назвать даже местью, -- сдавшемуся умирающему противнику не мстят! Что это, если не подлое издевательство? Обитатели СИЗО, в основной своей массе, видимо, из внутреннего протеста перед произволом правосудия жалели стариков, относились к ним с участием, угощали куревом (им ведь даже посылку с воли некому было передать, денег на курево). Странно, что даже в таком состоянии люди могут быть еще чем-то дополнительно ущемлены! И в ответ сколько раз слышали искреннее : "Спасибо, сынки!"
   Из газет же, если выбросить всю соответствующую приправу, вырисовывалась примерно следующая картина: все четверо служили в Красной Армии, были ранены, попали в плен, и действительно служили полицаями во время немецкой оккупации в своих деревнях. После освобождения области нашими войсками с немцами не ушли, добровольно сдались (изменники!). Трибунал посчитал их вину недостаточной для вынесения смертного приговора, все четверо прошли через штрафбат, кровью искупили свою вину. Воевали всю войну и дошли чуть ли не до Берлина. После войны оказалось, однако, что не всю вину они еще искупили. За те же преступления судили их вторично. Дали огромные срока. И эти срока деды выдержали. После заключения отбывали всевозможные к нему приправы: ссылки, выселки, поселения, переселения... После всех передряг и уплаты всех долгов по векселям остались жить там, же где отбывали ссылку -- в Сибири. Ни от кого, естественно, не скрывались и не таились. Но вздумалось им перед смертью хоть одним глазком поглядеть на то место, где родились и выросли -- на свою родину. Ни родных, ни близких, конечно же, ни у кого из них уже не осталось, но вот тянуло что-то такое необъяснимое. Ну, а дальше все, как и положено: местные жители сел, где в войну были они полицаями скрывающихся от возмездия врагов опознали, а КГБ хапнуло. Наивные старики думали, что за все грехи уже рассчитались, (всю жизнь ведь только и делали, что рассчитывались!), оказывается -- не тут-то было! И срока давности измена Родине не имеет, и наказывать за это преступление можно и дважды и трижды... И вот по новой закрутилось следствие. Опросили множество свидетелей, добрая половина которых обвиняемых и в глаза не видела, но знали или по книгам, или понаслышке, какие злодеяния творили здесь немцы во время войны. Все эти "показания" аккуратно печатались в областной газете. Обвиняемые говорили, правда, в свою защиту, что и в войну, и после войны, когда их судили за полицайство, они все это честно и без утайки уже рассказывали. Однако, проведшие большую работу следователи все-таки решили, что не все, что-то утаили, а если и не утаили, то, по крайней мере не поведали судьям, как ужасно было все то, что они делали. В конце концов, как и следовало ожидать, всех четверых приговорили к высшей мере. Тот год в области выдался урожайным на полицаев (чего не скажешь о сельском хозяйстве). Не успели перевешать одних, как уже других где-то наловили, и пошел зрелишный марафон по второму кругу. Видимо, тридцатипятилетие Курской битвы таким образом знаменовали.
   В эту-то последнюю земную обитель ушедших недавно в мир иной стариков и был закинут Витька после всеобщего камерного сумасшествия, именуемого побегом. Камера смертников отличалась от обычной тем, что окно в ней находилось высоко, -- под самым потолком и было забрано таким множеством решеток и всяческих прочих ограждений, что совсем не пропускало дневного света, только чуть-чуть свежего воздуха. Поэтому нельзя было определить -- какое на улице время суток. Батарея также забрана частой решеткой, видимо, для того, чтобы нельзя было по ней перестукиваться. Камера рассчитана была на одного человека (роскошь при здешней извечной перенаселенности). Нары в стиле "гроб", такой же стол. Представляли они собой бетонные тумбы, обшитые досками. Параша прутком через дыру в стене примкнута снаружи. Лампочка высоко в специальной нище и тоже зарешечена, не доберешься! Кроме обычных, обитых листовым железом дверей, с глазком и кормушкой, внутри еще одни решетчатые. Раза два за ночь открывалась кормушка, в нее едва влазила разлезшаяся от улыбки харя охранника и комментировала Витькино перемещение сюда следующим образом: "Пять по статье, три за побег -- итого восемь. Отдыхай, паря!"
   На утро под диктовку воспитателя "Валета" -- Василия Лукьяновича Менженина, Шпала писал объяснительную. Воспитатель был по профессии кинологом, проще говоря -- собаководом, быть воспитателем на малолетке ему доверили ввиду родственности этой профессии вышеозначенной. "Пиши, -- диктовал "Валет", -- цели побега не имели, а стену разбирали для того, чтобы лучше был виден балкон соседнего дома, где часто красуются девочки в коротеньких юбочках." Василь Лукьянович копал яму хозяину этого балкона оперу Шишкину.
  
  
  
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   "День рыбака"-- кильку выловили, а "пупкарей" волной смыло! Карцер -- шубы бывают норковые, а бывают бетонные. Когда пахнет "вышкой", хочется биться головой в стену! Пацанские правила: копченую колбасу -- в парашу. Интернационал и побоища на баррикадах Парижа. Бунты -- тоже развлечение! Чувство юмора и морской прибой.
  
  
   Новоселье в тринадцатой камере на взросляке, куда их переселили на время ремонта родной восьмой "хаты", отметили "днем рыбака": хлебным мякишем с тряпкой залепили щели в двери, заткнули тряпками сливные отверстия в умывальной раковине и в унитазе и открыли на полную водопроводный кран. Матрацы перебросили с нижних шконок на верхние. Когда воды набралось достаточно, стали купаться и пускать бумажные кораблики. Набросали в "море" оставленную с ужина кильку, сделали удочки из щепок с нитками и устроили "рыбную ловлю". Чухана с его матрацем поставили к двери, он создавал прибой. С вечерней к утренней проверке воды в камере прибыло уже до пупка, так что, когда менты открыли дверь, их смыло волной. Ну не понимают "пупкари" (от слова пушкарь -- т.е. охранник) юмора! Естественно, все опять огреблись добрых звиздюлей, и переночевали кто где. Шпала на сей раз угодил в карцер, где и отсидел восемь суток. За что, спрашивается, в революцию кровь проливали?!
   Карцер представлял собой каморку до того узкую, что при ходьбе плечи едва не скребли по противоположным стенам, одетым в массивную бетонную шубу. В длину апартамент шага два, плюс параша половину места отнимает. Пол цементный, ужасно холодный. Окна нет, но сифонит откуда-то дай бог! Батареи тоже нет. Лампочка под потолком в нише зарешечена и к тому же не горит. Здесь, наоборот, в отличие от камеры, все восемь суток темнота, как в погребе. Кормили через день водой и хлебом раз в сутки. Спать только скрючившись, да и то на цементе больше часа не вылежишь. К тому же при посадке мент в отместку за потоп плеснул в карцер два ведра воды. "Любишь купаться, получай!" Шпала около суток ходил по щиколотки в воде, едва не валился от усталости, потом додумался собрать воду курткой в парашу и завалился на сырой пол. Каким-то чудом он не заболел. А вообще, там только туберкулез зарабатывать. В соседнем карцере через стенку сидел взросляк, убивший жену и изуродовавший ее труп. Ему катила вышка, он косил под буйно помешанного и целыми сутками напролет выл и бился головой об стену. Шпалу, так как ни черта в глазок не было видно, тоже заставляли каждый час подавать голос в знак того, что он живой. После карцера его кинули в четвертую камеру ко всем незнакомым.
   Еще, в качестве развлечений, они на "слабо" выбивали ранней весной в камере все стекла в окне, вымачивали очень усердно каждый сам себе одеяла, матрасы, подушки и спали на всем этом. Жрали на спор мыло, кто больше съест, или заглатывали по половине партии костяшек домино и потом, при нужде, выстреливали ими время от времени так, что едва не разносило вдребезги унитаз. В один из дней решили жить впредь по самым что ни на есть строгим законам, когда-либо придуманным на малолетке и, глотая слюнки, выбрасывали в парашу копченую колбасу, сало, сахар, словом, все, что лежало в настенном шкафчике. А лежало тогда немало -- недавно только трое из камеры получили из дома дачки (передачи), хаванину всегда делили в камере поровну на всех "чистых". Обиженка не в счет. Шкафчик закрывался на вертушку, которая от долгого обращения стала совсем расхлябанной. С утра до обеда играли в "панаса" (это когда одному завязывают глаза и он ловит остальных по камере).
   Естественно, сильно прыгали. Потом в домино два на два под воду. Проигравшая пара выпивала по кружке воды из-под крана. Никто не заметил, когда открылась дверца продуктового шкафа, а может ее кто-то открыл и забыл закрыть, а может и не случайно забыл... Так или иначе, перед обедом решили оправиться и заняли очередь на парашу. Во время этого действа кто-то и увидел (идиот! кто его за язык тянул? промолчал бы и все дела), что дверца шкафчика открыта и открыта параша. Все, что было в шкафу, вывалили в мусор: "Хаванина заминехана!" По тем же законам выбросили всю "Приму". Прима красная, а красное западло! Если борщ на обед красный -- тоже западло! "Сало, масло -- западло, колбаса на член похожа, овес -- петушиная еда, петух курицу топтал, хлеб в порядке не проходит, капуста -- козья еда... На всех этих жестких "пацанских" правилах выдержали неделю. Потом животы подтянуло, решили сделать ревизию, в результате чего вынесли вердикт: все подлянки отменяются, анархия -- мать порядка!
   В другой раз, когда жратвы в шкафчике опять оказалось много, бросили в соседние камеры клич: "Западло тюремную пайку хавать!" Идея встретила поддержку -- от завтрака все камеры отказались. Через два часа на малолетку сбежалось все тюремное начальство. Открывали поочередно все камеры, спрашивали: "Почему объявили голодовку, какие у вас требования?"
   Иногда для разнообразия на корпусе устраивались "бунты": били разом во всех камерах лампочки и начинали лавками, как тараном, долбить в двери, время от времени скандируя: "Малолетка на подьем, пупкарей ловить пойдем!" Такой же бунт устроили на 1 Мая, когда возле тюрьмы по улице проходила праздничная демонстрация. Разбили все стекла в окнах, все лампочки в камерах (их всегда, при любой заварухе били в первую очередь). Стучали, чем попадя, в решетки и в двери. Кричали во всю глотку за забор: "Ленька Брежнев -- пидорас, вся партия х...сосы, на х... 1 Мая, свободу малолеткам!" Эти высказывания менты в коридоре восприняли на удивление спокойно. А вот когда им вздумалось запеть "Интернационал", охранники сбежались со всей тюрьмы, стучали в камеры и кричали: "Прекратить!" Но "Интернационал" в пику ментам, прежде, чем началось обоюдное побоище допеть еще успели:
   Вставай, проклятьем заклеймленный,
   Весь мир голодных и рабов,
   Кипит наш разум возмущенный,
   И в смертный бой вести готов.
   Хорошая песня! Она как будто специально придумана для тех, кто сидит в тюрьме. Под нее и драться с ментами веселее, чувствуешь себя как-будто на барикадах во Франции. Вообще, лучший способ довести дубаков -- это запеть революционные песни. Они начинают прыгать в коридоре, как будто их шилом в задницу тычут. Кстати, как потом Шпала убедился, не только в Икской тюрьме менты ведут себя так, но и по всему Союзу. Видно, есть на этот счет инструкция, запрещающая петь заключенным революционные песни. А так менты предпочитали с малолетками по мелочам не связываться, смотрели на все сквозь пальцы, от греха подальше! По старой здешней поговорке: "Чем бы дитя не тешилось, лишь бы оно не вешалось!" Для них дежурство в корпусе малолеток являлось наказанием.
  
  
  
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   О том, что отсутствие дипломатических навыков приводит к поножовщине. Малолетка и взросляк -- здоровье против опыта. Собственная шкура в качестве инструмента познания мира. Философия "похуизма". О взломщиках "лохматых сейфов", пробоженных зубах, миномете и женских фотографиях. Илья Муромец. Ножницы как тупое орудие мести. Палево, разборки. И наконец о том, что убийство, в сущности -- элементарщина, имеющая, однако, огромное воспитательное значение.
  
  
   Малолетка и взросляк -- две разные вещи на тюрьме, так же, как дитя и взрослый человек на воле. Последний живет в реальном непростом мире, привык опираться, в основном, на свои собственные силы и жизненный опыт, сам за себя отвечать, содержать себя и, естественно, беречь, строить свою дальнейшую жизнь. Первый мало над чем из вышеперечисленного заботится. Живет он еще в идеальном мире, кое-как синтезированном из книг, фильмов -- преимущественно романтических, рассказов людей, которым он склонен верить, и прочей подобного рода информации. По-другому подросток поступить и не может -- собственного жизненного опыта у него нет, зато мудрая природа отпустила ему сил с лихвой, чтобы обменять эти силы и здоровье на индивидуальный, а не книжный опыт. Здоровье для малолетки не проблема, ему кажется, что это неисчерпаемая чаша, из которой можно тратить, не задумываясь. Его не беспокоят еще ни ревматизмы, ни гастриты, словом, ничто внутри себя. Организм работает, как часы, без всяких корректировок (а, точнее, вопреки им). Даже внешний вид юношу не беспокоит: все равно, будет ли он с шевелюрой или без, чист или исколот партаками, все равно молодость и свежесть проглядывает на его лице, забивая собой следы самоистребления -- непомерных пьянок, беспрерывного курения, недоедания, недосыпания... И в этом, далеко не идеальном виде, он может рассчитывать на внимание со стороны женщин. Поэтому здоровье свое он гробит, не задумываясь.
   Совсем другое дело опыт. То, что взрослому давно понятно и скучно, ему впервой и безмерно интересно. Все он подвергает сомнению, пробует на крепость, хочет убедиться в справедливости вечных истин на собственной, еще не порченой шкуре. Он легче переносит потери (еще успеется наверстать!), и всегда готов пожертвовать достигнутым, как бы прекрасно оно ни было, ради сомнительной мечты. Хорошее и плохое он втягивает в себя с одинаковым азартом, так как не умеет еще отличить яд от лекарства. Его жизненная позиция ультранаступательная, в отличие от умеренно наступательной или оборонительной в зрелом возрасте. Однако, в тактических тонкостях наступательной стратегии он полный профан, маневрировать не умеет, компромиссов не признает, и всем прочим премудростям достижения цели предпочитает грубый натиск. Его жизненные цели также идеальны и максималистичны: пить, так бочку, трахать, так королеву -- на меньшее он не согласен. Ему свойственны некоторый артистизм и подражательность. Он не живет, а как бы играет в жизнь, копируя свои поступки и реакции с взятого за основу образа. Причем, это не простой плагиат -- это творческое усовершенствование, утрирование основных моментов. Если Зою Космодемьянскую целый полк драл, то он непременно дивизию должен выдержать! Даже физическую боль юноша переносит легче, ибо еще не знает, что такое настоящая боль.
   Малолетка. Здесь уважают только силу и дерзость. Уважают -- значит боятся, боятся -- значит уважают! Чтобы не заклевали в камере, вовсе недостаточно быть самим собой, нужно еще уметь "поставить" себя, то есть доказать окружающим то, что тебе все в принципе по х..., и нет на свете такого, что могло бы тебя запугать, сломить, заставить подчиниться кому-то. Ты должен всячески демонстрировать (да и сам в это поверить), что не боишься ни ментовской дубинки, ни карцера, ни добавления срока, ни даже самого расстрела, и лучше на тебя не наезжать, иначе будет себе же дороже: всадить пику в бок за тобой не заржавеет! На этом полном похуизме все и построено здесь: игры, правила поведения, подъебки... В итоге, если кому-то придет идея отрезать сейчас же дежурному по коридору голову, ты не имеешь права отказаться. Подобные предложения не раз и возникали в натуре, но до дела, к счастью, не дошло. Каждый стремится сотворить что-нибудь настолько дерзкое, чтобы остальным это было не под силу -- "слабо", однако никто при этом не хочет страдать слишком тяжко. Данное противоречие и удерживает обитателя малолетки от крайних мер. Балансирование на грани самоуничтожения. Кто зашел чуть дальше, вытерпел дольше -- тот победил!
   Человеку свойственно обманываться, это непременное условие его счастливой жизни! Только в молодости он обманывает себя тем, что выдумывает какую-то свою, особую жизнь, и ради нее бросает все на алтарь борьбы, а в старости утешает себя тем, что если бы, дескать, в юности не натворил столько глупостей, то сейчас, непременно у него все было бы "хоккей".
   У Витьки, с его независимым характером, в новой хате произошла стычка с Козырем. У этого был на малолетке еще подельник -- Цыган. Оба сидели за групповое изнасилование с издевательством и садизмом. По их делу шел целый табор -- человек двадцать. В тюрьме сидело четверо взросляков и Козырь с Цыганом по малолетке. Остальные ходили под подпиской. Некоторых пустили как свидетелей (слишком большая толпа и изощренный садизм -- не характерно для нашего общества! В то время в любой, даже заурядной драке привыкли учитывать политический момент, и ударить по морде вьетнамца считалось гораздо хуже, чем нашего, а негра, соответственно, гораздо хуже, чем обоих вместе взятых). Поэтому судили лишь самых злостных "взломщиков лохматых сейфов". Цыган шел уже по второй ходке, после Майкопской "короедки" и теперь держал мазу. (А где-то 117-ю не любят, попавших по ней петушат! Здесь же все шиворот навыворот). При поддержке подельников Козырь утвердил в камере собственную безраздельную власть. Конечно, он и сидел под следствием уже шестой месяц, -- срок вполне достаточный, чтобы поднатореть по части приколов, всяческих тюремных интриг, и прогнить до самой задницы. Свое окружение в камере Козырь сколотил на страхе. Один пробожил ему всю нижнюю челюсть (пробоженные зубы пренадлежали уже как бы выспорившему, и он мог их выбить у пробожившегося по своему усмотрению в любое время, причем пробоживший не вправе был сопротивляться) и в откуп обещал охотничье ружье. Другой, пойманный на подъебке, отмазался, тем что хвастался запрятанным в лесу минометом. Из этого миномета Козырь со товарищи мечтали после отсидки, либо побега разбомбить областное управление милиции. Козырь даже забожился перед всей камерой на свою нижнюю челюсть, что сделает это! Третий обещал Козырю сестру, фотографию которой, бог знает, как и, главное, зачем пронес в камеру. На эту фотографию глядя, вся камера теперь дрочила по очереди. Так зависимы от него были все в хате. У Шпалы же, как на грех, таланта прислуживания и подхалимажа не обнаружилось. Бунт на корабле! Глядя на Витьку, и другие могли оборзеть.
   Трусы, дорвавшись до власти, становятся худшими из деспотов. Они боятся всех вокруг себя, и этот страх толкает унизить первым, пока есть возможность, заставить новичка бояться тебя еще больше, чем ты его, замазать так, чтобы он ничем не отличался от тебя. Тогда вы братья по страху и он о тебе правду не расскажет, потому что и самому есть, что скрывать, чего бояться. Свободный для всей этой гнилой компании -- худший враг. Свои не так страшны, даже если завтра унижающий с униженным поменяются местами, им обоим есть, что скрывать, стало быть, они одна кровь, они всегда могут договориться. Шохи -- существа трусливые, а трус -- самый опасный и подлый зверь на свете, от него всего можно ожидать, и в любой момент. Продаст при первом же удобном случае. Поменяет одного хозяина на другого и третьего... Неповиновение необходимо было задушить в зародыше. Козырь действовал исподтишка, чужими руками. Шохи же отрабатывали свой хлеб, спасали кто свои зубы, кто задницу... служили сильному не за совесть а за страх. Но силы были неравны, Шпала ведь не Илья Муромец, чтобы выстоять один против толпы! Поэтому держать оборону он не мог себе позволить, а сдаться тем более: он единственный из них, позволивший себе не подчиниться, сопротивляться, значит, и унижен, в случае поражения, он будет сильнее всех, чтобы другим неповадно было. Слава творцу шестерки есть шестерки: они использовали тактику шакалов -- на изматывание. Это очень трудно -- бороться одному против всей камеры, потому, с высоты своего опыта, Витька вам советует: не пробуйте, не теряйте времени понапрасну, все равно, рано или поздно, придете к тому же. Тогда он этого не знал и трепал себе попусту нервы, на что-то надеясь. Подъебок и уловок существует море, кто что делает, не уследишь. Шпала был все время начеку, не смыкал глаз ночами, но потихоньку одну за другой сдавал свои позиции. Козырь наглел, чувствуя слабость противника. Наконец сказал Витьке в открытую:
   -- Либо ты будешь шестерить, либо мы сделаем тебя педерастом!
   Выхода не было! В тот же день на работе Шпала пырнул Козыря ножницами для резки картона. И... не убил. Удар пришелся вскользь и только распорол ему кожу на брюхе. Оказывается, не так-то просто убить человека ножницами. Все было, как в тумане, рукой Шпалы как будто кто-то вел, а сам он при этом присутствовал. Так что, когда все произошло, Витька в первый момент растерялся, он стоял и ждал, когда Козырь упадет. Растерялись, собственно, все. Немая сцена. Вместо падения Козырь, простояв секунд пять, кинулся бежать. Бежал он, куда попало и кричал, забыв про всякие пацанские приличия:
   -- Начальник, начальник! Убивают! Спасите!
   Еще через долю секунды за ним вдогонку ринулся Шпала с ножницами наперевес, чтобы исправить оплошность и добить врага. Ножницы он уже схватил обеими руками, чтобы не соскользнули и занес над головой, прикидывая, что бить надо не один раз, а пырять и пырять. Козырь несся по двору в оперчасть, но, увидев охранника, забежал ему за спину, схватил за плечи и закрылся, как щитом, поворачивая то в одну сторону, то в другую, смотря по тому, с какой хотел к нему подобраться Шпала. Сзади на разнимку бежала вся камера. Охранник остолбенел от неожиданности, почему-то решил (или сделал вид), что это извечные игры малолеток и, выпучив глаза, все повторял, обращаясь к Витьке:
   -- Брось, брось дурить, кому говорю. Начальство увидит, запрячут обоих в карцер, доиграетесь тогда!
   Подбежали остальные обитатели камеры, окружили их. Шпала понял, что убить Козыря ему не дадут. А тут еще, уяснив ситуацию, сокамерники начали перед начальником разыгрывать версию игры.
   -- Хорош вам, щас мастер хватится!
   Витька развернулся и пошел в цех. На некотором расстоянии от него Козырь в сопровождении прислуги. Шпала занял оборону в дверях, толпа расположилась на улице. Со стороны никто так ничего и не понял. Зеки работали кто где, менты их охраняли. Мастер сказал:
   -- Ладно, ребята, отдохните, только недолго, -- и ушился с глаз долой.
   Начались переговоры.
   -- Боксер, кончай палево строгать, дай нам зайти. Видишь, у Козыря кровь на рубахе. Щас менты увидят, всем карцер будет.
   Инцидент был исчерпан, вернее, его не имело смысла продолжать. Шпала только сказал в свое оправдание:
   -- Короче, еще кто подлянку кинет, припорю, не здесь, так на воле, -- и зашел внутрь, дав остальным дорогу.
   Козырю перемотали, разорвав чью-то рубаху, живот и он попросился в камеру, сказав, что плохо себя чувствует. Там пострадавший привел себя в порядок. А вечером вызвал фельдшера, обяснив, что упал со шконки. Его намазали какой-то микстурой и забинтовали. И все! Как будто ничего и не было. Ни добавления срока, ни даже карцера не последовало. Все оказалось элементарно просто. А он столько нервов себе потратил! Теперь Шпала готов был пырнуть любого, не задумываясь. Все равно -- чему быть, того не миновать, так лучше сразу сделать то, что можешь, потом это может быть уже поздно и незачем. Вечером в камере были разборки. Разборки -- это не страшно, как многие думают. Если с тобой говорят -- значит принимают за равного. Обсуждали правила дальнейшего сосуществования в одной камере. Оправившийся от приключившегося с ним из-за всего пережитого поноса и заикания, Козырь, держа марку, начал разговор.
   -- Как будем дальше с тобой ладить -- боксер? В камере ты не прижился, как все, не можешь, себя выше всех хочешь поставить! А таких нигде не любят: ни здесь, ни на зоне!
   Нижеописываемые поиски "выхода из кризиса" подтверждают лишь выше приведенные соображения об издержках юности. В частности, об отсутствии дипломатических навыков, что ни говори, необходимых в реальной жизни. Фактически, если отбросить всяческую словесную шелуху, Козырь предлагал ему забыть старое и строить отношения с нуля, "как-то по новому", как конкретно, естественно, никто не знал. Но успевший всех присутствующих возненавидеть Шпала не представлял себе никаких компромиссов "с этими мразями", о чем он тут же и поведал собеседникам. Справедливые отношения для него -- это было говорить каждому в глаза все, что он о нем думает. Витька не подозревал, что правда у каждого может быть своя, что каждый человек немного по-своему смотрит на вещи и вовсе не обязательно, а тем более в камере, доводить эти противоречия до поножовщины. Впрочем, надо признать, что не он первый пошел на это обострение. Козырь стремился править в камере по-старому. Шпала не хотел участвовать в этой игре. Козырь попытался Витьку покорить любой ценой, перекрыл ему все выходы... Так что, можно сказать, сам добился того, к чему стремился. Противник оказался "ненормальным" -- ему было легче убить, чем унизиться. Козырь не знал другого порядка вешей в камере, кроме того, когда все одного боятся, а тут получалось что-то другое. Он и предложил, таким образом, все забыть. Теперь, с высоты своего "средневекового" опыта (37 лет -- средний возраст) Шпала бы принял эти условия и не порол ерунду, все равно лучшего выхода для обоих из сложившейся ситуации не было, но в ту пору он был идеалистом. Витька изложил программу своего дальнейшего поведения в камере следуюшим образом: никому ничего он не прощает, но отложит разборки до воли, если сокамерники не будут его провоцировать. Человек он нервенный, может чего-нибудь понять не так, поэтому лучше его не задевать. Предупреждать больше никого ни о чем не будет, право выбора оставляет за собой. Фактически, Шпала мир отверг, как Троцкий, выдвинув лозунг: "Ни мира ни войны!" -- чистейший идеализм! В реальности этого не может быть, тем более в камере. Козыря, сегодня заново родившегося на свет, да и остальных, естественно, эти условия устраивали мало: что значит оставляет выбор за собой? Это выходит, если Витьке привидится в их действиях или словах что-нибудь не то, Шпала, никому ничего не говоря, встанет ночью и придушит, кого посчитает нужным. О чем оппоненты Шпале и поведали. Игры в малолетку кончились, наступила реальная жизнь, в которой живут люди, а не супермены. Козырь спросил, как они, в таком случае, могут быть уверены, что ночью Витька кого-нибудь из них не запорет? Шпала ответил, что не может дать им никаких гарантий на этот счет. Тогда все возвращалось само собой на круги своя: для того чтобы быть уверенными, они должны его обезвредить первыми -- значит опустить, опидорасить. Но тогда уж точно он их всех запорет. Опять тупик.
   -- Тогда давай забудем, живи со всеми на равных, -- предложил Козырь.
   Шпала ответил, что все это мразь -- Козырь с одной стороны и все остальные, которые ему шестерят, с другой. Козырь заметил, что раз так уж сложилось, так идет, то какой выход? Все равно верх в камере Витька не возьмет, у Шпалы нет той поддержки, что у него -- Козыря, и, значит, шестерить будут ему, а не Витьке. И на равных им нельзя, такого в камере не бывает! Шпала сказал, что бывает -- он будет жить по своим законам. На том разговор и закончился, повиснув в воздухе. Ну и зачем нужен был этот разговор Витьке? Все равно никто бы не рискнул после этого на него наезжать, так зачем же Шпала, оставаясь в меньшинстве, выкатывал такие тяжкие условия, провоцируя остальных на вражду и вечную боязнь? Козырь отделался, можно сказать, царапиной да испугом. Однако воспитательное значение этот поступок имел большое. Шохи приутихли и стали даже заискивать перед Шпалой. Козырь "окопался", но с поражением не смирился:
   -- Ничего, -- шипел он, -- в осужденке разберемся!
   Потом их камеру растасовали, и к суду Витька приготовил стальную ложку с заточенным под кинжал черенком. Все ложки в тюрьме были заточены -- ими резали хлеб, но то были алюминиевые, а эта по недосмотру охраны оказалась стальная. Конечно, в случае обнаружения, ее хозяину полагался карцер, но такие мелочи Витьку не интересовали. Решил: "Как только захожу в осужденку, сразу валю Козыря, иначе против всех (там будет и Цыган) не устоять".
  
  
  
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   О дрессировке ментов. Тюремная "приправа" к домашним пельменям. Соцравноправие в зале суда. Побег и раскрутка. Чрезмерная жестокость как недостаток для претендента на должность возлюбленного.
  
  
   О проделанной папашей работе он ничего не знал. По каким-то, видимо, педагогического плана, причинам Шпалу держали в неведении. "Пусть попереживает, прочувствует!" Поэтому на суде ему было на все глубоко плевать. Сколько Витьке дадут -- три года или пять, Шпалу абсолютно не интересовало: знал -- за убийство накинут до червонца -- это потолок для малолеток. За побег, если сейчас не удастся, тоже ничего -- убийство перекроет. Бежать он решил, когда будут выводить из суда, и уже при выходе из воронка "сфотографировал" -- приметил себе маршрут: через забор в частные огороды, а там, как получится... По малолеткам стрелять вроде бы не имеют права. Нервы были на пределе, ожиданье изматывало. Встать, да и обложить всех судей матом? Или при всем народе вены себе вскрыть? Нет, судей этим не разжалобишь, только мать испугаешь, да и бежать потом с перевязанной рукой будет трудней!
   На разглагольствования судей и защиты Витька с самого начала положил известную часть своего тела. Мента, толкающего его в бок и требующего, чтобы Шпала смотрел на вершителей судеб, он игнорировал, и, обернувшись всем корпусом в зал, лишь подолгу смотрел на Ларочку Семенову. "Так я тобой и не овладел, теперь ты достанешься другому! А мне... "Цыганка с картами, дорога дальняя, дорога дальняя -- казенный дом"... Выйду ли я хоть через десять лет, не раскручусь ли на зоне еще? Да, мужики, жизнь дается один раз, и прожить ее нужно так, чтобы на суде, людском ли, божьем, не было мучительно больно за упущенное!"
   Судили Гроздева в здании, позднее ставшем архитектурной и исторической достопримечательностью Икска. Это был сооруженный в начале века на средства местных поляков римско-католический костел, ныне успешно приспособленный под суд. Шпала, правда, в то время таких тонкостей не ведал, да они бы его и не заинтересовали, не тем голова была забита! Однако, некая, не свойственная социалистическому равноправию, торжественность бросалась в глаза. Длинный зал, уставленный лавками наподобие кинотеатра, высокий потолок, а впереди, на помосте, как на амвоне, размашистый тяжелый стол из дуба, укрытый красным бархатом. За ним три высоких, похожих на троны, кресла с "многоэтажными," выше голов прокурора и судей, спинками, увитых резным орнаментом по дорогому дереву с гербом Советского Союза наверху. Кресла были наверняка неудобны для сидения (вскоре Витька сам в этом убедился), но придавали восседающим на них чиновникам вид полубогов. Акустический эффект тоже давал о себе знать, судьи словно не говорили, а пели псалмы. Как глас божий, с небес звучало: "Встать, суд идет! Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики..." При этих словах морды у судей становились особенно значительными, будто они и есть эта самая Дегенеративная Социалистическая... И кто-то же специально придумал, рассчитал этот эффект храма, как будто не народный суд заседает, а средневеково-инквизиторский. Еще бы судьям черные маски на лицо, а вместо стола -- плаху с топором из мясного отдела магазина. Нет, чтобы по-простецкому: скамья подсудимых, скамья судей, скамья присутствующих...
   Перед судом Шпалу переодели в его вольные шмотки, бороду остригли машинкой и дали станок побриться. Лезвие в станке оказалось новое, чересчур острое. Витька, отвыкший от подобного занятия, весь изрезался и выглядел после бритья, как после Куликовской битвы. Валет Василий Лукьянович провожал на суд отечески:
   -- Ну, давай, Гроздев, с богом, как говорится, да поскорее возвращайся, я для тебя тепленький казематик припас!
   Тепленький казематик -- это осужденка, где уже ждут его враги -- Цыган и Козырь, с которыми предстоят Шпале кровавые разборки. И собаковод это знает, но не знает он, что для этих разборок Витька припас подходящую приправу. То-то будет ему сюрпризик! Потом, когда Шпала выкрал Ларочку и имел с ней откровенную беседу, она, в числе основных его недостатков в качестве претендента на должность возлюбленного, назвала чрезмерную жестокость. "Откуда в тебе это?" Очень просто, граждане, вас бы на три месяца на малолетку. Какими пригожими вы оттуда выйдете!
   Наконец объявили, что суд удаляется для высасывания приговора. Присутствующая публика вышла покурить. Чаву, третьего их подельника, который до суда ходил под подпиской, мент-охранник выгнал со скамьи подсудимых погулять, чтобы не набрался глупостей от зэков. Им с Зилом родители передали пакет с едой. Разложили снедь на скамье, и, так как места оказалось мало, пришлось Витьке спихнуть с нее сидевшего за спиной мента. Он к тому времени уже был тихенький и не рыпался, Витька его выдрессировал. Принялись уплетать обшую хаванину, кто быстрей. Вдруг Зил сгреб все в кулек и спрятал этот кулек себе за спину. Неслыханная борзость! Так как рот у Шпалы был забит до предела, он выразил свое неудовольствие по этому поводу рычанием. Но Зил показал в ответ пальцем на трибуну, где судьи уже вновь заняли свои троны, и ждали лишь восстановления тишины для важного сообщения. Не успели все сесть, как кто-то рявкнул: "Встать!" и все встали. Давясь, Шпала заглатывал непрожеванную пищу, поперхнулся, и чуть было не прыснул всем этим на их благородие судей. Однако, Витька сдержался и оттого глаза его наполнились слезами, которые весь зал несомненно принял за слезы раскаяния.
   Жизнь Гроздева всегда складывалась какими-то невероятными сногсшибательными зигзагами, свидетельством чему и эта повесть. Если бы ему сказали, (а ему и говорили!), что на скамье, где сейчас решается его судьба, он через несколько дней будет иметь вон ту симпатичную секретаршу, стенографирующую сейчас ход судебного разбирательства, как вы думаете -- поверил бы он? А если теперь ему, нынешнему, сидящему вот уже в кутузке ЛОМа, сказали бы, что через несколько месяцев он будет обитать на берегу Черного моря?.. Морей Гроздев вообще в своей жизни еще не видел.
   Секретарша тем временем отчаянно строила ментам глазки.
   Приговор был невероятным! Витьке показалось, что он ослышался, и Шпала переспросил у Зила:
   -- Сколько?
   -- Тебе -- три условно, мне -- два химии! -- улыбаясь, сообщил подельник. -- Очумел, что ли, от радости?
   Очумеешь! Это избавляло Шпалу от необходимости вспарывать менту или Козырю живот, и, самое главное, тянуть за это долгий червонец сроку. Ему подарили новую жизнь! Зил и сам очумел от радости: два химии -- это вам не три зоны!
   -- Освободить из зала суда!
   Гроздев выходил, все еще не веря в реальность происходящего. А может это просто хитрая уловка, чтобы он не сбежал? Вот сейчас менты неожиданно его схватят, закрутят руки за спину, и тогда -- прощай, побег! Шпала выбирался из храма суда боком, давя косяка на отставшую охрану: как только менты надумают его хапнуть, Витька драпанет. Но охранники на Шпалу внимания упорно не обращали, провели мимо Зила, утрамбовались все в автозак. Витька остался стоять на крыльце. Заурчал мотор и воронок начал выруливать на асфальт. Один из милиционеров помахал Шпале рукой:
   -- Пока, Витек, иди домой, пельмени кушай!
   Теперь Шпала поверил. Он вытряхнул из рукава заготовленную ложку и поводил ей из стороны в сторону, предъявляя менту заточенный край и бросил в кусты:
   -- Пока, начальник, живи!
   Окружающие, наблюдая эту сцену, вряд ли что из нее поняли. Но милиционер-то уяснил, для кого предназначалась эта снасть, лицо его мгновенно изменилось. Воронок скрылся, оставив в воздухе облачко сизого дыма, а оно -- лицо -- все стояло у Витьки перед глазами "ну, прямо, как живое" и от этого ему стало вдруг невыносимо смешно. Повиснув на перилах, Шпала захохотал без удержу, взахлеб. Он хохотал и не мог остановиться. Интересно, как этому менту сегодня -- полезет кусок в глотку или нет? Витьке не было никакого дела до лупящихся на него во все глаза знакомых и незнакомых окружающих. Плевать Шпала хотел на то, что о нем подумают или скажут. Ему хорошо сейчас! И расслабившись, наконец, впервые за месяцы заключения, отдавшись целиком во власть этого чувства, Гроздев упал, покатился по крыльцу, заливаясь смехом. У всей этой, обступившей его кружком, публики такие глупые рожи. Они не могут понять, почему Витьке так весело.
   Кретины! Кто-то кому-то шепчет, что Витьке, наверно, дурно, что надо водички принести... Ну, умора! Да это вам, идиотам, на свете жить дурно, что вы в ней видели, чтобы уметь ее ценить! Вон уже ведро тащат. Ага, поливать начали, ну совсем благодать! Где же это Ларочка, где ее аппетитная мордашка? А-а, вот ты, солнышко. Ну, теперь от меня не уйдешь! Да, товарищи, славный подарочек вам сегодня преподнесла власть: Витьку Гроздева выпустили на свободу. Ну, что же вы такие скучные, али не рады?
   Мать, вся в слезах, принялась его утешать:
   -- Ну что ты сынок, успокойся, все уже кончилось, все забудется, вот увидишь!
   Но Витька-то знал -- такое никогда не забудется. Это -- незабываемо!
  
  
  
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Скамья подсудимых (и прочий судейский инвентарь) в качестве любовного ложа, или постижение преступного элемента изнутри. Ложка в качестве кинжала. Забавы власть предержащих. Чем зарабатывается карьера в правосудии. Процесс пошел -- голубые добреют! -- о том, нужна ли ментам дипломатия. Что зависит в суде от секретарши. Прокурор ищет справедливости. Кто первый раскололся, кто кого сдал, и кто пошел "паровозом".
  
  
   Не вся его вина и за последующие приключения. Шпала бы больше носу никуда не сунул, если бы не эта тварь -- Зил. Он через братьев принялся настраивать против Витьки поселковую пацанву, распуская сплетни о том, что это Шпала раскололся и всех сдал. В действительности было наоборот, как раз Зил всех и заложил, хотя и закладывать-то было, собственно говоря, нечего. Их всех видели и опознали на месте преступления. Там же нашли и вещественное доказательство: Зиловы оторванные пуговицы. Витька же на суде его, гниду, еще от статьи отмазал. Ведь Зиленкову горело "вовлечение малолеток в преступную деятельность", он, как взросляк, должен был идти за "паровоза", а Шпала взял всю вину на себя. Подельник оказался скотиной неблагодарной.
   Внешне Зил был сама преданность и дружелюбие. Лично ему не за что было предъявить счет. Против Витьки Зиленков настраивал тупорылых "танков", а сам оставался в стороне, то есть рядом со Шпалой за кента. Они по-братски разделили свалившихся, словно снег на голову, подруг-секретарш. Оказывается, все, мало-мальски причастные к судебной машине, знают заранее участь подсудимых: стенографистка, сидящая в стороне от судей и стрекочущая на машинке; мент, который тебя везет на суд; дворник, раз в месяц обслуживающий дворец правосудия; прачка, стирающая судье подштанники; парикмахер, умасливающий лысину народному заседателю, даже собака, охраняющая двор неподалеку -- знают, а порой и влияют на приговор. Известен исход был и двум молоденьким секретаршам -- сверстницам подсудимых. Когда конвой ввел и усадил последних на скамью, девочки, скуки ради, начали обсуждать между собой их внешность. Судьи еще не собрались, они, как всегда, запаздывали. Честно говоря, подругам впервые доверили вести протокол заседания, они были горды, и во что бы то ни стало хотели внушить публике свою причастность к таинству правосудия. Ну как же, ведь даже они знают приговор! Секретом девочкам не терпелось поделиться с мальчиками, с охранниками, со всем миром! Как жаль, что низзя, служебная тайна! Единственное -- они смогли изо всех сил строить виновникам торжества глазки, стремясь передать мысли на расстоянии. Однако, сидящие под конвоем этих знаков не замечали, и вообще воспринимали девочек, как часть мебели. Телепатия имеет и свои слабые стороны -- она дает обратный эффект. Вскоре подружки пришли к выводу, что мальчики довольно симпатичны и с ними можно было бы неплохо закадрить. Недолго думая, тут же и поделили, кому какой. Для них это была новая увлекательная игра. Юлька Попова, как более старшая (на три месяца старше Вальки) и решительная (в школе хорошо задачки решала, особенно на отнимание) являлась инициатором романа и оставила за собой право выбора. Вначале она остановила его на Витьке, более высоком и крепком из всех троих, ибо думала на этом основании, что он и есть взросляк. Но когда у ментов конвоиров, которые были сами не прочь ухлестнуть за красавицами и всячески липли к ним при каждом удобном случае, выяснили, кто есть кто, Юлечка передумала и взяла себе Зила. Вальке Розановой достался Витька. Юлечка была симпатичней Валентины, да и значительно бойчее, она же и более явно выказывала своему избраннику знаки внимания. Шпала, поэтому, в начале их знакомства ревновал и завидовал подельнику, но со временем выяснилось, что Юлей можно пользоваться сообща, она не против! Потом братья Зиленковы ее все таки отбили, и оставили себе на правах общей невесты.
   Спектакль суда, между тем, с подобающей торжественностью был начат, и шел своим чередом. От подсудимых требовалась приличествующая случаю запуганность, от ментов -- необходимая сану строгость. Они пока не знали, что уготовано подконвойным. Усатый, с наглыми глазами мент, сидящий рядом с Витькой, все время мешал ему поворачиваться к судьям затылком и систематически ширял Шпалу в бок кулаком, заставляя "сесть правильно". Он вскоре вывел этим Гроздева из себя, и Витька в ответ двинул ему в живот так, что охранник громко хрюкнул и чуть не слетел со скамьи.
   -- Ну, падло, -- отдышавшись, прошипел блюститель порядка, словно бы поправляя мундир, а на самом деле массируя ушибленное место, -- в воронке поговорим. Мы тебе все кости переломаем!
   Шпала так же тихо ответил мусору:
   -- Я тебя, тварь легавая, на х... видел!
   Обменявшись любезностями, оба притихли. Угроза нисколько не запугала Витьку, наоборот, придала бодрости, высветив еще один заманчивый шанс. Ментов он боялся меньше всего: от них Витьке чуть попозже предстояло бежать, и, значит, все равно портить отношения. Так лучше уж сразу припугнуть, может, не так ретиво догонять будут? Да и потом, в воронке, менты вряд ли рискнут по пути открыть решетчатую дверь и войти, во всяком случае не положено и могут быть вопросы, случись чего, так что прессовать его могут только при посадке. Вот тут Шпала и воспользуется ложкой, загородит ее менту в живот по самую (хотел сказать рукоятку), по самое хлебало. В принципе-то ему без разницы, кого валить! Срок один и тот же -- червонец. А тут он отчасти и прав будет, ведь менты не имеют права бить осужденных, тем более малолеток. Вместе с тем, это избавит Витьку от необходимости одному обороняться против осужденки, и к тому же значительно прибавит ему авторитета потом на зоне. Так что данный вариант Шпале во всех отношениях выгоднее, и мент должен благодарить судьбу, если Витька удачно сбежит.
   Воспитание страхом имеет тот недостаток, что в нем существует предел, хватив сверх которого, человек перестает бояться вообще чего бы то ни было. Он становится неуправляемым. Больше до конца суда "напарник" не ткнул Шпалу кулаком в бок ни разу, лишь подчеркнуто демократично теребил его за локоть. Судьи со своего наблюдательного пункта все это отлично видели и начали уже жалеть, что никто не намекнул подсудимым о мягкости ожидающего их приговора. Индивидуум Гроздев оказался типом нестандартным, он вовсе не собирался оправдываться, и все делал так, словно специально хотел настроить против себя каждого, от прокурора до последнего пенсионера, простите -- милиционера! Мало находится отчаянных голов, готовых дерзить тем, в чьих руках находится их дальнейшая судьба, таких, кто не пожелал бы ухватиться за брошенную ему судьей соломинку. А тут подсудимый наоборот -- валит все на себя. Это противоречило здравому смыслу. И черт бы с ним, будь это кто другой, ну, дали бы ему, раз выпрашивает, на всю катушку, жалко что ли? Но весь комизм в том и заключался, что, в данном случае, именно судьи всеми силами старались свести приговор к условному, а подсудимый, как на грех, нарочно хотел "загреметь" на всю катушку. Сорвать спектакль, сотни раз проверенный и обкатанный! "Нападение" вынуждено было подыгрывать "защите", направляя показания бестолкового обвиняемого в нужное русло. Более глупой роли для себя прокурор вряд ли могла бы представить. Под мышками и между ног у нее вспотело. На ум ни с того ни с сего пришли слова из недавно слышанной по радио сказки: "Царь прикажет -- дураки найдутся!" Вот так иной раз в жизни от какого-то сумасшедшего зависит и твоя квартира и твоя карьера... Где справедливость, спрашивается? -- вопрошала прокурор, ведя судебное заседание. Пытаясь успокоиться, гроза всех подсудимых рисовала в своем блокноте бесчисленные столбцы крестиков-ноликов. Витькино поведение сильно страшило всю судейскую коллегию: парень был непредсказуемым, и в любой момент мог свести на нет все их недюжинные старания. Потому в перерыве, перед вынесением приговора, судьи, видя какое влияние имеют девочки-секретарши на охранников, поручили им весьма ответственное дельце.
   Подругам нужно было, не бросив тени на служителей Фемиды, сообщить "по секрету" ментам, что их подопечных ждет свобода. Причем не просто сообщить, но и попросить уведомить об этом самих подконвойных, чтобы те не выкинули чего-нибудь под занавес. Порученьице, прямо скажем, деликатное: намекнуть ментам, чтобы те намекнули... А последние, как известно, народ дубоватый! К дипломатии явно не приученный! Морду кому вшестером набить -- это они пожалуйста, тут они молодцы, только прикажи, а намеки понимать, увольте, не приучены! "Кроме мордобития, никаких чудес!" Ясно, что такая просьба могла вызвать у посвященных в тайну не только подозрение но и ревность. Требовалось действовать осторожно и по возможности обосновать поступок логически. Менты ведь народ к тому же и обидчивый! Математически точно рассчитать весовое соотношение исходных компонентов, чтобы реакция пошла в нужном направлении -- вот в чем состояла задача. Сколько ласки выказать посыльному, чем обосновать просьбу... Юлечка на ходу сочинила легенду, будто они с Зилом одноклассники, и вообще, все четверо отлично между собой знакомы. К тому же приплели свой резон: заодно передать мальчикам, чтобы ждали их в субботу в поселок на танцы. Таким образом, девочки выходили из щекотливого положения и заодно убивали двух зайцев (если Зила с Витькой можно назвать зайцами): выполняли ответственное поручение начальства и устраивали свои собственные дела. Кто отныне посмеет сказать, что от секретарши на суде ничего не зависит? Да от нее иногда зависит больше, чем от прокурора! Необходимо было лишь достаточное количество обаяния, чтобы добиться от милиции желаемого. Попова подмигнула слоняюшемуся возле скамьи подсудимых милиционеру (это как раз был Витькин опекун, которого Шпала только что выселил с занимаемой им площади) и отвела его к выходу. Втолковывать голубому пришлось долго. Не обошлось без жертвы: в обмен на его любезность Юлечка разрешила усатому себя пощупать, но в конце концов добилась своего. Второй, увидев, чем занимается товарищ, бросил к хренам пост и принялся тискать Вальку, но, получив звучную пощечину, вынужден был, сконфуженный, вернуться. На левой щеке его явственно проступила пятерня. "Крестник", переварив информацию, сразу же сменил по отношению к Шпале гнев на милость (охранники имеют свойство моментально добреть, узнав, что подконвойный не поедет валить лес, а будет выпушен в ту же социальную среду, где и он обитает в свободное от службы время). Подсев к жующему Витьке, он выдал ему полученное в оригинальной форме, не забыв при этом отметить свои личные старания:
   -- Я вон с той договорился, ты ее сегодня вечером трахнешь! Усек? -- и кивнул на раскрасневшуюся от смущения, но, тем не менее, заманчиво улыбающуюся Юлечку.
   Голос охранник и не подумал сбавить до шепота. Шпала принял обращение голубого за откровенное издевательство. Грудь заполнила жгучая ненависть (вообще, он после "санатория" заводился с полоборота). Гроздев уже хотел треснуть мента в рожу, но у того оказалась завидная реакция, отпрыгнул, как кузнечик, хотя Шпала, кажется, еще и кулака не сжал.
   -- Сгинь паскуда! -- прорычал Витька, следя, чтобы второй мент не кинулся на помощь первому.
   -- Я серьезно! -- не сдавался, однако, усатый.
   Шпала предпочел не тратить больше своего драгоценного времени на мента и перенес накопленную ярость на еду. Конечно, по классической теории бежать полагалось натощак, но слишком уж неотторжима была предложенная пища: копченая колбаса, свежая зелень, газированная вода... Забытый аромат, пища богов! Витька не успел еще ни о чем подумать, как уже заглотил солидное количество всего здесь представленного.
   -- А какое блюдо ты больше всего любишь? -- сообразуясь с обстоятельствами подхалимствовал усатый.
   -- Пельмени! -- не задумываясь, выпалил Витька и тут же забыл об этом разговоре.
   -- Так вот, сегодня будешь кушать свои любимые пельмени. ДОМА! Ты все понял?
   Ничего Шпала не понял. С недавних пор он был во время еды не только глух и нем, но и зверел, переставая понимать человеческую речь. Да и поняв, не поверил бы. "На чем тюрьма стоит? -- на подъебках!" -- эту истину Витька хорошо усвоил. Но не только ими одними расширяла она кругозор своих обитателей, а и слухами, баснями, легендами, виршами местного производства. Слышал Шпала, часто так бывает, и сами судьи пускают "парашу" в своих интересах. Чтобы заставить, например, какого-нибудь отпетого хулигана быть на суде тише воды, и в своем последнем слове, по заранее предложенному тексту, говорить о раскаянии, взывать о пощаде. Это хорошо действует на публику в зале, в особенности, на сверстников подсудимого, показывая мощь закона. "Вот, дескать, как мы умеем в бараний рог гнуть!" А потом обманутый возвращается в тюрьму с пятериком на ушах, от стыда и злости рвет на энной части тела волосы, проклинает свою доверчивость. Но поздно уже, ничего не изменишь! Понятно, как после этого смотрит на "цицерона" малолетка.
   Зила до этапа на химию оставили на тюрьме. Там Зиленков дождался утверждения приговора, и поехал химичить в Шебекино, откуда сразу же на недельку слинял в поселок Южный (отпустили перед работой отдохнуть!) Вообще, химия у них там была "военная". Сразу по его прибытии домой трое подельников напились "за встречу" и "за удачу". Тогда традиция такая была: как когда-то богу свечку в церкви ставить за исполнение желания, так во время описываемое пить по всякому поводу. Пили за удачу в предстоящем деле, за везение в предприятии уже свершенном, если везения не было, пили за него в будущем, пили по праздникам, по выходным, по будням, по случаю радости или по случаю печали... Если повода не находилось, пили без повода. Пили дома, пили на работе. День аванса и день получки считался всенародным праздником, и отмечался не скромнее, чем день Победы. Новый год обычно начинали праздновать недели за две до января и продолжали без перерыва до старого Нового года. Двадцать третье февраля сливалось с восьмым марта, первое мая с девятым... Принимали в одиночку перед едой, для улучшения пищеварения, и хором для веселья. Кроме праздников, святым делом считалось обмывание любой покупки. Чем лучше купленную вещь обмоешь, тем дольше она будет служить! Однажды две недели подряд Шпала с Чавой обмывали покупку чьих-то трусов. Пили за встречу и за расставание, по случаю рождения и смерти человека. По случаю призыва в армию, по случаю возвращения из армии. По случаю первого понедельника на неделе... Чтобы заиметь закадычного друга, нужно было вместе залить за кадык.
   Итак, подельники праздновали день освобождения Зила. Они смогли так наклюкаться, что всех троих повязала милиция. Если Чаве со Шпалой это грозило лишь вытрезвителем, то Зила могли закрыть. Шпала с Зилом, стриженные под ноль, еще бледные после тюрьмы, выглядели соответственно, так что умалчивать о причине попойки было бесполезно. Дежурный позвонил в спецкамендатуру, где должен был отбывать химию Зиленков, там подтвердили, что действительно, недавно такой прибыл, и попросили отпустить, так как "парень хороший". К Чаве с Витькой кэп даже цепляться не стал. Всех троих выпустили через десять минут. Были бы несудимыми, наверняка пришлось бы побывать в вытрезвителе! А с этой шантрапы что взять, кроме лишней головной боли? С такими милиция предпочитала дел не иметь. Напротив отделения располагался гастроном. Натрусив возле его входа денег, тройка добавила еще. Потом еще натрусили и еще добавили... Вышел "знакомый" мент из "знакомого" отделения, подозвал их и посоветовал сменить ареал обитания. Перешли к другому гастроному... Вечером случилась как раз суббота. Трое подельников "героями" заявились в клуб на танцы. Оказалось, тут ждали их подруги-секретарши. Обещания через охранников были, следовательно, не пустым кокетством. Девочки даже упрекнули, что их не было на танцах в прошлые выходные, а они ждали. На что Зил ответил, что его сегодня только отпустили домой.
   Поселок Южный славился танцами, молодежь сюда стекалась со всей округи. Танцы под ансамбль, а не под пластинку были только здесь да в городе. Но в городе танцплощадку постоянно опекали менты и вообще деятели культуры, так что не сыграешь, что хочешь, как хочешь, не повеселишься. К тому же танцы платные. Другое дело Южный, поселок, но недалеко от города. Вместительный клуб -- бывшые барские хоромы. Ансамбль -- самоучки. Репертуар никто не проверяет и не утверждает. Вход бесплатный. Самогон -- по рублю бутылка, вход с торца (но только для своих, знакомых!). Пьяных никто не забирает. Конфликты разрешаются с помощью кулаков или колов от забора, когда побоище принимает массовый характер. Словом, для молодежи здесь полнейшее раздолье. Потому в поселок съезжалась публика попроще и из города и из его окрестностей. А танцплощадка в городе для публики покультурней, поспокойнее. Морду там не набьют, но и не повеселишься, как хочешь.
   Почему из кучи парней, шатаюшихся по улицам, и из многих проходящих перед ними уголовников подруги выбрали именно Шпалу с Зилом, останется тайной их сердец. Тяга к романтике, приключениям, особый колорит? Или, решив посвятить свою жизнь работе в правоохранительных органах, они хотели постичь преступный элемент изнутри, узнать, чем он, так сказать, дышит? Девочки были студентками или готовились поступать на заочное или вечернее отделение института на юридический факультет. "Мгновения шприцованы в года" -- любил повторять Штирлиц, и был совершенно прав в данном утверждении: секунда удивления, минута смущения, часы все возрастающего вдохновения, дни страсти и годы незабываемых воспоминаний -- все слилось воедино, воспринималось потом, как одно целое. Дразнящий зовущий огонь в глазах, шутки с изюминками намеков, танцы, объятия... На Чаву, как на еще не сидевшего, девочки с самого начала упорно не обращали внимания, игнорировали его. Сашка вспылил, откололся и пасся на стороне. Ближе к концу Витька с Валентиной исчезли, пошли в лес целоваться. То же повторилось и на следуюший вечер. На среду подруги пригласили обоих праздновать Юлин день рождения -- девятнадцать лет. столько ей уже исполнилось. Предлог был придуман для попойки со всем сюда втекающим и вытекающим. Добротный частный дом в пригороде Икска потонул в поп-музыке. Праздновали во флигеле, куда недавно, прочь от родительской опеки, переселилась Юлечка, однако, дом тоже был пуст и находился в их распоряжении. Родители куда-то ушли или уехали. (Витька с Зилом этим не интересовались).
   Судя по благоухающим, до мелочей ухоженным грядочкам, пышному цветнику, хорошо устроенным строениям и двору, родители Юли -- трудолюбивые и счастливые люди. Усилительные колонки, раскрыв окна, направили с подоконников во двор. Веселились в узком "семейном" кругу, то есть вчетвером. После первой же рюмочки, то ли мастерски очищенного и приправленного самогона, то ли разбавленного спирта, вся эта уютная усадьба превратилась в рай. Девочки оказались умелыми хозяйками, все приготовленное было очень вкусным. За столом вспоминали со смехом, как ребята ели на скамье подсудимых, процесс и его подноготную, которую подруги знали до тонкостей. Девочки рассказывали также пикантные истории из жизни служителей Фемиды -- прокуроров, судей, народных заседателей, секретарш. Оказывается, в личной жизни вершители чужих судеб и сами далеко не всегда бывали безгрешны, скорее наоборот. У Шпалы, например, из всего услышанного сложилось такое впечатление, что, чем выше рангом упомянутые чиновники, тем более систематически и изощренно оные предаются разврату. Грибоедов, еще за сто лет до того, объевшись грибов и воскликнувши: "А судьи кто?", послушав их рассказ, наконец-то смог бы получить на свой вопрос исчерпывающий ответ. Присутствовало в описываемых подвигах все: мужеложество, лесбиянство, кровосмешение, растление малолетних, групповой секс, так что простая супружеская измена в этом букете выглядела просто невинной шалостью и считалась делом необходимым, как у интеллегенции прошлого века, скажем, поход в театр. Девочкам было на кого равняться. Правда, всевозможным этим безобразным оргиям означенные душегубы предавались лишь в своем узком, строго определенном кругу, где вращались только верхи милиции, КГБ, ОБХСС, КПСС и некоторые крупные воротилы подпольного бизнеса. Все они были повязаны многими общими преступлениями, перед которыми проделки Шпалы и Зила выглядели бледно, прикрыты от посторонних глаз круговой порукой и неким обетом молчания, так что разглашение рассматривалось здесь как самое мерзкое преступление. Прочих же для них не существовало.
   На вопрос, откуда девочки все это знают, подружки уклонились от прямого ответа. Намекнули, что знакомы кое с кем туда вхожим, иначе кто бы их устроил на такую работенку... И вообще, в правосудии без подобных связей никаких высот не достигнешь. Кушали, чокались, танцевали. Все меньше пили и все больше танцевали. Уже несколько раз Витька с Колькой освежали под холодной струей воды из нержавеющей колонки во дворе свои головы с неотросшими еще, короткими чубами. У Юльки глаза блестели, как у мартовской кошки. В конце концов, как и положено, всех сморило. Юлька с хозяйским гостеприимством отдала в распоряжение подруги просторный родительский дом, сама с Зилом укрылась по месту кутежа. Большая спальня с высокими от пуховых перин кроватями и остроконечными горами подушек смутила Шпалу, он оробел, и начал не с того: повалил Вальку на кровать, стал целовать, тискать. Она не сопротивлялась, но была холодна. Пытаясь через силу распалить себя, либо ее, Витька, в конце концов, был в своей неспособности посрамлен. Валентина, кажется, даже желала ему помочь, но не знала как. Жалела. И эта жалость еще больше травмировала его мужское достоинство. Не привыкший судить себя, Шпала сорвался до упреков в ее адрес. В глубине души он понимал, что не прав, и оттого нервничал и пропитывался неприязнью к подруге еще больше. Самым печальным было то, что Валентина оказалась по натуре девчонкой мягкой, душевной, и не смогла, или не захотела одернуть Витьку в самом начале. Она, видимо, тоже сопереживала его неудачу.
   -- Понимаешь, я не такая, -- говорила Валентина, краснея, -- я не могу, как Юлька. Я теряюсь, стесняюсь!... Мне всегда кажется что я делаю что-то не так, что-то во мне не так, что-то вокруг меня не так, что-то надето на меня не так, тут жмет, там тянет... Юлька уверена в себе, уверена в своей красоте... она на себя грязный мешок вместо юбки нацепит, морду кирпичом сделает, и пойдет по городу бедрами узоры выписывать. А, не дай бог, кто-нибудь шуточку отпустит, таким матом обложит!
   Эти ее слова обезоруживали. Витька вновь почувствовал себя сильным, стал убеждать Валентину, что не сама по себе красота, в принципе, главное, и это было правда. Розанова не намного уступала в ней Поповой. Главное, уметь любить себя, ценить себя, уметь находить и выделять в себе достоинства, развивать их. Тогда и другие будут тебя любить и ценить!
   За несколько вечеров дружбы с Валентиной, после этого, Витька почти сумел убедить ее в собственной красоте. В том, что при соответствующем навыке, (что, само по себе, дело наживное) Валька сможет выглядеть очень даже привлекательно и лакомо.
   Успех сорвала Юлечка. Зиленков, отдохнув отпущенную ему неделю, уехал химичить (впрочем, он потом часто появлялся на побывки). Как-то вечером, шатаясь по городу, Шпала напоролся на неизменно веселую и очаровательную Юлечку. Подруга подруги выразила к его персоне необычайный интерес. Возможно, это было чисто спортивное, тренированное кокетство, но, когда Витька, приободренный таким вниманием, поправ дружеские принципы, стал действовать по-мужски, кокетство ее переросло в желание.
   Женское начало лежало в Юльке неглубоко, и имело власть над всем остальным. Тело же, как оконная занавеска порыву ветра, подчинялось малейшему порыву желания. Юлечка вдруг передумала ехать домой, разом забыла все свои срочные неотложные дела и предложила Шпале на дружеских началах развеять ее тоску. Рассказать о Коле Зиленкове. Ведь они вместе росли, Витька знает ее Колю с детского садика. А она, теперь, когда он уехал, места себе не находит. Этот Колька ведь такой оболтус, того и гляди, чего-нибудь натворит там на химии, и его опять закроют! Мало ли случаев? Как-то так само собой получилось, что в качестве допинга к разговору они использовали прогулку.
   Доверительная беседа выдалась долгой. Чересчур долгой и чересчур доверительной. На город опускались сумерки, явственней после дневной пыли и сутолоки проступали запахи цветов. Шпала неким внутренним органом чуял, что Юлечкины беспокойства не от души -- от плоти! И в плоти этой Коля Зиленков лишь абстрактный индивидуум, на который перенесены все воображаемые, жаждаемые удовольствия. Он начал втихаря переводить разговор на другое, запихивать Юлечку в глухие, кривые переулки и там, под видом обходительности, беспощадно лапать. Что значит иметь дело с яркой женщиной! Инстинкт опережает привыкший во всем сомневаться разум, и действует, оказывается, совершенно безошибочно! Руки сами лезут, куда надо (а вернее, куда не надо), в то время, когда язык несет всякую чушь. Но самое поразительное, это то, что ее тело так же безошибочно предвидит эти поползновения и принимает наиболее благоприятную позу. В исходе сомнения быть не могло, но не дай бог констатировать этот факт. Юлечка Попова, оказывается, тоже не плыла безучастно по течению: как бы невзначай они оказались у здания суда.
   В сгустившихся сумерках был виден лишь силуэт фасада, нависший, словно раскрытая пасть дракона. Величественная архитектура подчеркивала грозность и таинственность учреждения.
   -- Хочешь, войдем! -- предложила Юлька.
   Поскребшись где-то под дверным косяком, она извлекла небольшую связку ключей, открыла двери. Дракон спал, они, крадучись, вошли и принялись путешествовать по его внутренностям. Свет отважный Витькин проводник не зажигал, и двигались, в основном, на ощупь: Юлька впереди, Шпала -- сзади, держась за кончик ее юбки. У нее были ключи не от всех комнат, но Юлечка показала Витьке их секретарский кабинетик, где столы наползали друг на друга, на шкафах громоздились кипы бумаг под потолок. Цветы в разноколиберных горшках и банках занимали весь подоконник, солидную часть стен и даже потолок. На каждом столе властвовала пишущая машинка, кроме нее неизбежная куча папок. На одном, том, что ближе к двери, кроме всего прочего, электрический чайник и несколько фарфоровых чашечек. Здесь было по-домашнему уютно и по-особому неуловимо женственно, не поверишь, что находишься в мозге дракона, в центре его памяти, а в папках, наваленных там и сям, дела грешных человеческих душ. Далее они обследовали небольшой коридорчик с двумя стальными сейфами, тремя дверьми судейских кабинетов, туалетом и курилкой. Знакомство шло по эмоциональной восходящей, и вот путешественники достигли самого рокового места -- комнаты, где судьи выносят приговор. Вернее было бы сказать, должны его выносить, потому что реально, по словам той же Поповой, в 99 и 99 сотых случаев из 100 приговор известен заранее. Здесь Юлька включила настольную лампу.
   Небольшая, почти кубическая, темная, как камера смертников, без окон, комнатушка предстала перед Витькиным взором. Три стола полукругом, почему-то ни одного стула (видимо, их приносят лишь накануне), на одном из столов телефон и ничего сверх того. Да еще приземистая, целиком металлическая, с гибкой гадючьей шеей, настольная лампа. Точно такие же стоят в кабинетах, где проводятся допросы, их прожекторами направляют в лицо допрашиваемому, это мешает думать и выдает малейший стрессовый всплеск. Сейчас лампа опустила свое наглое рыло, поникла, охватывает своим светом лишь часть столов, да кое-где пол и низ стен. Стены голые, покрытые мрачными невыразительными обоями. Из углов, там, где свет не доходит, из половых щелей, полумрака потолка, казалось, смотрят на Шпалу и вопиют о сочувствии тени обреченных здесь на муки. Концентрация их такова, что, кажется, подними руку и она увязнет, как в набитом в часы пик рейсовом автобусе. Нетерпеливая Юлечка гасит свет, сплошная темнота, хоть глаз коли, слышно, как открывается дверь и ее рука тянет Витьку за собой. Это не та дверь, другая. Оказывается, Шпала ее даже не заметил, потому что она, так же, как стены, оклеена обоями. Они очутились в ужасно тесном даже на ощупь коридоре. Витька сгорбился, собрал плечи, втянул голову. Такое ощущение, что вот сейчас в темноте, наступишь на швабру и она ручкой стукнет тебя по лбу, или ударишься о подвешенное ведро.
   Но... очередной дверной скрип и что-то тускло засветилось впереди. Касаясь вытянутой рукой Юлиной спины, он вышел на простор большого зала. Да ведь это тот самый, где его судили! Он отсюда виден, как на ладони. Вон отдельно стоящая скамья подсудимых, дальше четырьмя колоннами такие же лавки для зрителей. Вон на той из них тогда сидела Ларочка. Они стоят на сцене, взирая с нее, как боги с облаков на грешную землю. Так, несколько дней назад, стояли здесь, перед подсудимым Гроздевым судьи. На дворе, где-то далеко-далеко, не на этой глухой улочке, уже горят фонари, сами их огни не видны, но рассеянные, шальные кванты проявляют обостренному темнотой глазу зал, еще строже выделяют резную фактуру судейских кресел, величественно возвышают помост со столом и тронами. Юлечкино сердце трепетно бьется под его рукой, где то в области низа живота. Отбросив воспоминания и целиком окунувшись в волшебство действительности, Шпала еще сильнее привлек это стройное, желанное тело к себе, заграбастал, сжал до хруста и властно полез расстегивать туалеты.
   -- Ну что ты! -- возмутилась Юлька.
   -- Скидавай трусики, богиня правосудия, власть переменилась!
   Борьба была короткой и неравной по многим сексуальным причинам. В конце концов, взяв с него слово, что Коля об этом ничего не узнает, Юлечка выкинула в виде белого флага свои трусики на спинку трона с гербом и капитулировала, радостно и поспешно сдавшись на милость победителя. Судейский стол, длинный, как трактирная стойка, к тому же оснащенный толстой, мягонькой скатертью, казался на первый взгляд самым подходящим для предстоящего турнира местом. Юлечка предлагала, правда, скатерть сдернуть и расстелить на полу в два слоя. Пол чистый, они сами тут убирают, а на столе она стесняется... Но уж Витька терять такой экстравагантный шанс не стал, это был его акт возмездия правосудию.
   -- Юлечка, лапочка, ну позволь мне этот каприз. Тебе же отольется, оттарабанится! Я обласкаю тебя так, глупенькая, что ты все на свете позабудешь! Тебя еще никто так не любил, и больше не полюбит. Эти мгновения, мы их до конца жизни будем вспоминать. Глянь, какие у тебя стройненькие ножки, а животик, так и просит чтобы его покормили, и вообще ты вся такая вкусненькая! А ты хочешь, чтобы я всю эту красоту не видел в темноте! Ну, представь, что это у нас с тобой такая большая и пышная постель. Ты же сама говорила, что это детсад, по сравнению с тем, что начальство выкидывает. Давай им нос утрем... Вот постареешь, станешь некрасивой: семья, дети, дела, заботы, а придешь на работу, сядешь за этот стол, и сразу молодость вспомнишь.
   -- В окно кто нибудь увидит! -- шептала на ухо Юлечка.
   -- Да никто не увидит, у вас окна с улицы высоко, кому в голову взбредет по стене карабкаться?
   Восшествие на пресс-стол не отличалось особой помпезностью. И вот уже голая Юлечка лежит на красном бархате, а Шпала ласкает ее тело. Попова, как истинная последовательница Евы, оказалась девочкой очень зависимой от степени и качества направленной на нее ласки. Особенно трепетала и млела она, когда Шпала целовал ее в шею. Юлечка при этом вся, прямо-таки замирала, обмякала, а ноги ее услужливо раздвигались. Пользуясь таким мощщным "наркотическим" средством, Шпала окончательно обезоружил свою милую добычу, разделся и увенчал пирамиду. Одежду свалили на судейские кресла. Напарница была -- вершина темперамента, взаимные ласки горячи, и возбуждение достигло скоро того предела, когда хочется проникнуть, как можно глубже, (пропороть насквозь!). Витька в своих ритмичных движениях набирал темп, однако заданной амплитуды ему не хватало, требовался какой-нибудь спасительный островок среди моря любви, трамплин, рычаг. Недаром Архимед говорил: дайте мне точку опоры и я перетрахаю весь земной шар! Знал, подлец, дело туго! Его (рычаг), после нескольких конвульсивных хватаний за скатерть, Шпала обнаружил в качестве торцов столешницы. С восторгом и надеждой ухватился он за них, как утопающий хватается за то, что плохо лежит, и погнал, погнал вороного вскачь. Земля ухала под его копытами! То уходила из-под них, то набегала вновь. "Степь да степь кругом!" До победного финиша оставалось каких-нибудь скачка два, как Витька вдруг обнаружил, что хватает руками пустоту. В пылу погони они с попутчицей проехались по всему столу вдоль, что составляло метра наверное четыре, спустили на пол скатерть и теперь изголовьем оказались у края пропасти.
   Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
   Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю.
   Что-то воздуху мне мало...
   Шпала пробовал было увенчать дело без подтягивания, но это было совсем не то. Поверхностная любовь -- пошлая штука! Скатерть по столу ерзала и смазывала всю глубину ощущений. Разочарованный, он слез с саней, уселся на центральный трон отдохнуть, Подошедшая Юлечка примостилась на коленях. Впрочем, она тут же принялась ерзать, моститься на самую вершину и не давала отдохнуть по-человечески, перехватить свежего воздуха. Тяжко вздохнув, Витька вновь принялся за дело. Трон, однако, был для любви совершенно не приспособлен, жесткая деревянная резьба царапала спину. Ох и дубовые же задницы у господ судей, если они выдерживают по нескольку часов на таком прокрустовом ложе! Шпала вон сидит на куче тряпок, и то, кажется, вот-вот наживет себе геморрой. Витька гнал халтуру, работал, в основном, на вошедшую во вкус служебную чиновницу. Юлька неистовствовала: целовала, кусала, царапала, захватив руками края конструкции, вдавливала его то в спинку, то в базис юриспруденции, хваталась то за Витькины ноги, то за герб, впрочем, последний был стыдливо завешен трусиками. Хороший она выдала Шпале массажик, и костоправов не надо! Наконец, перебрав все способы и позы, возможные на стуле, перепробовав все средства воздействия, рычаги нажима, исчерпала собственные силы и тоненько жалобно взмолилась:
   -- Ну давай же, давай прямо в меня, только поглубже!
   -- Нет, -- философски изрек Виктор, -- тогда ты не захочешь опробовать со мной еще одно место -- скамью подсудимых!
   -- Захочу, захочу, затараторила Юлька, -- только давай, впрыскивай!
   -- Хорошо, тогда сними вон оттуда трусики, так! Теперь подтянись до той вон штучки, дай простору! Коснись ее губками... А теперь спускайся с небес моя богиня!
   Вторая серия была на скамье подсудимых. Эта штука, должен вам доложить, оказалась лучше всего из прочего судейского инвентаря подходящей для подобных забав. Простота и надежность мебели -- залог прочных семейных уз! И прежде чем Витькин ямщик окончательно окочурился, они проскакали по степи любви еще не одну версту, да и лошадку порядком заморили.
   -- О, как я тебя люблю! -- шептала возбужденная, запыхавшаяся Юлечка, -- как хорошо, что ты меня взял! Иначе я бы никогда не испытала этого счастья. Я всю жизнь была бы обделена! Как я его люблю! Он у тебя больше чем у Кольки!
   Так что, мотай на ус, дотошный читатель! Жизнь сводит и разводит людей, как льдины в половодье, порой громоздит одну на другую, но в конце концов все равно раскидывает. Обе подруги-секретарши пошли по стезе служения правосудию, и в настоящее время уже далеко по ней продвинулись, оба подельника продолжили свой, пока еще победный марш по оркестрованному неумолчным кандальным звоном широкому, выбитому и умощенному костьми тысяч и тысяч этапов, арестантскому тракту.
  
  
  
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   Как кончают короли и о том, что ждет не в меру ретивых ниспровергателей тронов. Подлость толпы и возмездие одиночек. О роли общественников в востановлении публичного спокойствия. Замкнутый круг -- или битие определяет сознание. Заимев детей, потрудитесь как следует вызубрить уголовный кодекс!
  
  
   Но вот однажды Гроздев пришел в клуб, и натравленная Зилом малышня набила ему здесь морду, да еще при Ларочке Семеновой! Можете себе представить такое унижение? Шпале чистили физиономию, а он стоял и плакал от злости. Кругом полно было общественников (из тех, что писали жалобы и анонимки во все инстанции по поводу слишком мягкого приговора. "Так скоро и шагу не где будет ступить, фулиганы одолеют!") Тронь Витька сейчас кого-нибудь из этой шоблы хоть пальцем, его завтра же посадят как зачинщика на зону. Да и не отмахнуться все равно: слишком большая толпа. Эх, был бы не судим, вынес бы кому-нибудь челюсть, и то легче стало бы! Отовсюду на Шпалу бросали полные злорадства взгляды его вчерашние собутыльники. Ларочка Семенова, танцуя с кем-то медленный танец, счастливо хохотала, повиснув на партнере. Молодежь блаженствовала: настал их звездный час самоутверждения в поселковой иерархии! При всем народе набить морду Шпале -- это убедительное доказательство того, что отныне он здесь ничто, их голоса играют роль на танцах и в поселке! Почему толпа с таким остервенением любит втаптывать в грязь своих вчерашних кумиров? Все поселковые "короли" кончали плохо. Их вот так же позорно, в один прекрасный день, возила соплями по клубной сцене молодежь -- "салаги". А Витька даже до тузов не дорос, только-только свое слово заимел. Что говорить, и он когда-то "вылезал" так же -- на чужом унижении: шоблой набили морду "старикам", королевавшим на танцах. Круто набили. Кому нос сломали, кому голову пробили. Но его-то сейчас за что? И вся эта мразь, которая ногтя Витькиного не стоит, наслаждается зрелищем его унижения. Шохи гребаные, подхалимы! С детства привыкли плясать под чужую дудку и на дух не переносят того, кто не пляшет вместе с ними. Как они сейчас радуются, твари: "Так ему и надо, этому Шпале, чтоб не зазнавался. Вон какой сейчас жалкий и сопливый, этот чемпион области по боксу!" Шпала осознавал, что как бы он сейчас ни поступил, все равно будет осмеян толпой и втоптан в грязь. Выхода у него не было никакого!
   Но ведь одно дело, когда старые уступают дорогу молодым потому, что те сильнее, и совсем другое -- бить шоблой того, который не может ответить. Впрочем, бьющим, как известно, все равно! Этого Гроздев стерпеть не мог, и принялся за партизанскую борьбу. К тому времени Шпала уже устроился на завод учеником токаря. Он выхлопотал себе место в заводском общежитии, секретно переселился туда с поселка, и принялся за сладостное душе и сердцу занятие. Витька взял больничный, чтобы не ходить на работу, так как числился еще малолеткой и работать ему было всегда в первую. Утром, до часа "пик", он приходил к остановке, прятался в ближайшую подворотню и ждал автобусы с Южного. Поселковые, почти все, кто учился, а кто работал в городе. Шпала вылавливал их на пункте прибытия и бил всех подряд. Когда южанские, наученные горьким опытом товарищей, стали ездить группами, Витька завел себе помощников -- Горбаня и Осетра. Оба вчерашние соперники по боксу. Для всех троих это было что-то вроде тренировки.
   После того, как переловили и перебили всех, Шпала вновь, ради пробы, появился в поселковом клубе и... еле ноги унес! Пришлось ловить и бить всех по второму кругу. Когда и с этим было покончено, прошелся по поселку среди бела дня еще раз. Возле магазина нарвался на толпу своих "крестников". Пригласили выпить, потом завели разборки: "С городскими против своих ребят!.." Шпала им заявил, что он таких "своих" в рот имел, а если они начнут опять возникать, то в третий раз в городе будут вообще в ногах у него валяться. Так и "подружились". В душе Витька всех их глубоко презирал, понимал, что это "друзья", пока их бьешь. И бил систематически, то одного, то другого -- для острастки. В городе тоже свой авторитет надо было поддерживать. Жизнь диктовала иные, нежели Уголовный кодекс, законы : "Если не хочешь, чтобы били тебя, должен бить ты!" На практике это выглядело так: просыпаешся, голова трещит с похмелья. Вспоминаешь, кого вчера отоварил, как всегда по пьянке, сам выискав для того предлог. На трезвую голову получается скверно, начинает колотить страх: сдаст ментам или соберет против тебя шоблу. Этот страх не дает жить трезвым, он гонит к магазину. Там трясешь знакомых и незнакомых на бутылку, выпиваешь, успокаиваешься. Вторую пьешь для храбрости, третью для дури, и в таком виде идешь на разборки -- наносишь "упреждающий" удар. Это значит -- прежде чем побьют тебя, ловишь и бьешь всех из возможных своих противников первый. Вернее, бьешь не всех, а лишь некоторых, самых "опасных", остальных запугиваешь. Потом запуганные "друзья-соперники" в знак примирения поят тебя, а напившись, ты залезаешь кому-нибудь из них в морду и все повторяется. Получается замкнутый круг. Ты бегаешь по этому кругу, все наматывая отпущенный условным сроком поводок и вот уже удавка подтягивает тебя за горло. Ты везде на примете. На тебя уже завели целую кучу дел и только благодаря многочисленным хлопотам и связям отца, превратившегося в личного твоего юриста и адвоката, ты все еще на свободе, но остановиться невозможно -- перестанешь бить ты, начнут бить тебя. А если начнут, на полпути не остановятся, втопчут в дерьмо с головой! Трусы и подхалимы -- самая кровожадная публика! У отца уже основная профессия -- бегать по ментовкам и заминать дела. Работа так, по совместительству, чтобы было на что жить самому, содержать сына-оболтуса, и платить за него многочисленные штрафы. Уголовный кодекс он уже вызубрил не хуже любого судейского. Начни свою деятельность раньше -- папаша наверняка стал бы великим адвокатом. Неужели, если Витька, доживет, а не свернет себе голову раньше, ему когда-нибудь вот так же придется бегать за собственных сыновей? Мрак!!!
  
  
  
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   О бардаках -- монастырских и коммунистических. Путешествие по связанным с ними подземельям. Восстания и слава народного освободителя. Загадка науки о том, линяют ли воспитатели. Исповедь собаковода или ошибки официальной педагогики.
  
  
   Сшибая со случайными коллегами на очередную бутылку, Шпала встретил однажды Менженина. "В темном переулке, где гуляют урки"... -- как в песне поется. Стояла поздняя осень. Ранние сумерки окутали город. С ними заодно скентовался густой, скрадывающий очертания туман, так что редкие фонари казались кляксами на раскисшем в луже листке школьной тетрадки. Только наоборот: светлыми кляксами на черном листе.
   Валет Василий Лукьяныч спешил по каким-то своим, одному ему да богу известным делам в Дом быта, и на его ступеньках нос к носу столкнулся с занятым добыванием денег Витькой. Трое потенциальных собутыльников были на подхвате и вили петли тут же неподалеку. Естественно, никаких акций против работника учреждения "ИЗ" они не готовили и, как потом выяснилось, до конца разговора компаньоны вообще не могли понять, что общего может быть у Шпалы с этим зеленым. Воспитатель, в извечном своем защитном мундире, без которого так же трудно было Василь Лукьяныча представить себе, как улитку без скорлупы, вначале было полуобошел, полуоттолкнул оказавшуюся на дороге преграду, так как был занят, очевидно, государственными мыслями, сердешный. Эта его прохладность не понравилась Шпале, оскорбила, ведь знакомцы все-таки! -- и он, сделав шаг в бок, вновь преградил путь навострившемуся уже прошмыгнуть "Макаренко". Василий Лукьяныч поднял мгновенно налившиеся кровью свирепые кабаньи глаза (они у него в минуты гнева всегда мгновенно наливались и выпячивались как у рака -- проверенный факт!) и вслед за тем, тут же, неестественно резко, старательно и трудолюбиво подпрыгнул на месте. Глаза шмыгнули назад под лоб и форсированно позеленели. Кстати, почему принято считать, что "зимой и летом одним цветом" -- это елочка? Всякий малолетка доподлинно знает, что это дубак. Елочка время от времени линяет, а дубак линяет только когда его где-нибудь приловят, да и то, если успеет!
   Как вежливый воспитанник, Витька поздоровался первым. У воспитателя в ответ так залязгали друг о дружку челюсти, что Шпала, секунду назад витавший совсем в других, мелочно бутылочных материях, сейчас же возымел желание покуражиться, постращать своего бывшего властелина, поднагнать на него жути, ибо Гроздев с удивлением обнаружил, что деспоты и тираны могут одновременно обладать трусливой и мелкой душонкой. Странно! Зачем же упиваться своей властью и гнуть в три погибели людей, если потом приходится трястись в каждой темной подворотне, бояться первого встречного? Да ведь и ножом-то пырять будут в спину. Ну и жизнь! Вспомнилась красная рожа, бычья шея, брызжущая слюна, огромные, с помойные ведра, мельтешащие то и дело перед самым твоим носом кулаки, когда воспет в гневе переворачивал все вверх дном в камере, его ядовитая с издевкой презрительная улыбочка, когда изволил быть в настроении. И вот этот же субъект здесь, у Дома быта. Он, оказывается, совсем не такой по эту сторону тюремного забора. Вряд ли кто, наблюдая Менженина здесь, может подумать, что этот увалень способен на что-нибудь решительное, тем более, что он властолюбив, жесток, коварен, и, до известной степени, изобретателен, особенно по части козней и пыток. Тупая рожа, придурковатый, как будто пыльным мешком из-за угла ошарашили, взгляд, улыбочка простака, несуразные, мужиковатые движения, нелепо выставленные из офицерского мундира руки дровосека, шаркающая косолапая походочка. Ничегошеньки от того громилы, что гордо вышагивает по коридору корпуса малолетки. О-о! Да вы великий артист -- Василий Лукьянович! Оборотень в мундире. И не столько меня вы сейчас боитесь, сколько правды, которую я о вас знаю.
   -- Ну, что ж это вы, Василь Лукьяныч, тогда на меня Козыря травили? -- обстоятельно, слегка укоризненным голосом начал разговор Шпала.
   Теперь у старшего лейтенанта связи затряслись не только челюсти, но и руки. Он испуганно забегал глазами по сторонам, словно опасаясь, не услышал ли кто?
   -- Когда это было, Виктор, кто это тебе сказал? -- скороговоркой, совсем незнакомым голосом заговорщика прошептал он, -- сам Козырь? Да ведь он фуфлыжник еще тот, ему на зоне вон уже за это башку разбили!
   -- Ну все-таки, Василий Лукьянович, нехорошо! Ведь керосинили же, травили малолетку друг на друга! Камеру на камеру, и на взросляков травили, прессхату организовали, обиженку?
   Теперь Витька с проникновенностью следователя заглядывал воспету в глаза, а тот, как пойманный на кошельке воришка, прятал их, тянул время, лихорадочно искал правдоподобную версию в ответ.
   -- А что мне было делать? -- страдальчески, как бы прося снисхождения, вдруг возопил собаковод, -- вот ты войди в мое положение, я один, а вас сколько харь!?
   -- При мне пятьдесят было.
   -- При тебе! А до того масть покатила -- по сто все полгода держалось! Как мне прикажешь вас воспитывать?
   А сам-то глазенками по сторонам так и зыркает, так и зыркает! Сообщников, что ли, Витькиных высматривает, или на помощь кликнуть кого-нибудь хочет.
   -- Ты один? -- вдруг спросил с полуфразы.
   -- Один.
   -- ...А на меня режим с начальником знаешь как за вас давят! Прессхата, -- говоришь, обиженка... Правильно, и камеры тасую, и в прессхату, если кто заслужил, закидываю, и в карцер сажаю, и в стояк... А что прикажешь, ждать пока вы ножичками друг друга попыряете? Мне же самому за вас в тюрьме сидеть неохота. А так хоть издеваетесь друг над другом, зато все целы и без ЧП вот уже, слава богу, скоро год. Думаешь, меня за вас по головке гладят? Где еще на малолетке увидишь, чтоб курево разрешали? А я разрешаю. Но ведь предупреждаю же: "Прячте, прячте, бляди!" Так нет, полуведерный куль махры на самое видное место выставят, а тут комиссия: прокурор, из управления... и приходится все в парашу выкидывать, вверх дном переворачивать, по мордам бить, кричать. То ж для понта! Сколько я раз лично тебе карцер обещал? А сколько ты всего в нем отсидел? То-то! Если вы ко мне по-человечески, и я ж к вам по-человечески! Зато раскручиваю редко. Вот признайся, редко же! Да если по закону, вам каждому еще в СИЗО срок до червонца накрутить можно. За нарушение режима, за драку, за бунт... Вот тебе за подготовку побега могли тогда свободно срок намотать, а даже красной полосы на дело не одели! А если бы одели, дали бы тебе условно?
   -- А все-таки вы тогда западло поступили, Василий Лукьяныч! -- упрямо гнул свое Шпала, -- пустили в четвертой камере парашу, будто я беспредельничаю, мужичков притесняю, а потом нашу восьмую раскидали, и меня одного в четвертую.
   -- Ты не прав, Виктор, совершенно не прав, не знаю, кто тебе мог такое сказать! -- негодующе взвился "гражданин начальник", однако лицо его при этом густо покраснело, и это явно выдавало то, что все было именно так. -- Камеру вашу мы (он специально сделал ударение на "мы", раскладывая ответственность на всю вдминистрацию полностью) раскидали после того, как вы расковыряли в ней полстены, так что никакого подвоха я тебе заранее готовить не мог, и не готовил, хотя, признайся, ведь именно ты был зачинщиком этого побега?
   -- Нет, Василий Лукьянович, ей богу не я, а что до неожиданности подвоха, так ведь я в карцере сидел, а вы в это время в четвертую керосинчика и плеснули! И потом, напутали вы маненько: восьмую нашу вы после дня рыбака раскидали, а после побега вы нас всех только на взросляк перевели.
   -- Ну зачем мне это было нужно, Виктор? Ведь мы бы могли и сами вас под пресс пустить!
   -- Вы и так пустили... через строй мордоворотов-охранников, когда нас по одному на взросляк перегоняли. И потом, вы ведь сказали Козырю, будто я похвалялся в камере, что их с Цыганом на х.. видел!
   -- Ну, это не то, -- пропустив вторую часть реплики мимо ушей, тоном знатока продолжал старлей, -- у нас для этого случая хор-рош-шо об-бор-руд-дованные камеры есть! (Глаза Менженина при этом блеснули гордостью, как гордится хорошо возделанной грядкой огородник) Не был там?
   -- Нет!
   -- Зря-я-я! То есть отлично. А вообще, хотя бы просто показать тебе следовало, хорошо воспитывает! Ну бог с ним, бог с ним, хватит об этом!.. Как тебе условно-то дали, никак в толк не возьму, до сих пор не верю!
   Шпала скромно, как хорошему комплименту, улыбнулся:
  -- Не доверяете нашему правосудию, Василь Лукьяныч?
  -- Ну что ты, что ты! Ну ладно а как у тебя вообще сейчас дела? Где работаешь, как живешь, в армию-то почему до сих пор не забрали?
   Витька рассказал, что работает на шиферном заводе, живет в общежитии, пока что учеником оператора, через два месяца получит разряд, тогда зарплата будет приличная: за двести, а пока 80 рублей, не разгонишься.
   -- Да, да! -- отечески посочувствовал Менженин, он все более охотно входил в эту роль. -- Сначала всегда трудно. Пока свое место в жизни найдешь, мастерства достигнешь, квалификации, убедишься, что это и есть твое призвание...
  -- Призвание, поверь, Виктор, -- говорил Лукьяныч, -- это великая штука! Знать, что ты для этого рожден!
   Шпала краем глаза наблюдал за выражением лица гражданина начальника. "Умывальников начальник и мочалок командир!" Нет, он определенно много потерял от того, что не пошел работать в театр. Вот истинное призвание собаковода. С таким пафосом говорить о призвании! Он рожден для того, чтобы стать воспетом на малолетке что ли?
   Громких слов Витька не любил, относился к ним с недоверием: "На свободу с чистой совестью!", "Труд в Советской стране есть дело чести и совести каждого гражданина!", "Служба в армии есть священный долг каждого!"... Одни долги и обязанности. Вспоминался всегда эпизод, как на первомайской демонстрации мужики, везя какой-то громоздкий транспарант с огромным портретом Ленина и словами о партии и социализме, кричали во все горло: "Да здравствует"... В эту тумбовидную декорацию на колесах поодиночке подныривали из толпы, там что-то булькало и затем вылезший из-под него клиент с покрасневшим носом спешно что-то дожевывал и кричал еще неистовей и радостней: "Да здравствует... все подряд!".
   -- Василь Лукьяныч, -- решил перевести разговор в практическое русло Шпала, -- у меня вот какое горе: до зарплаты еще далеко, а деньги уже кончились, как прожить, не знаю, хоть воровать иди!
  -- Ни в коем случае! -- прервал его Менженин, -- сколько нужно?
  -- Ну ... я думаю ... четвертака бы хватило! -- напустив на лицо скромность, помялся Витька.
   Воспет порылся, достал из кармана жмаканную, "трудовую" десятку:
   -- На, больше дать не могу, заходи завтра на работу, поскребем еще, -- и погнал уже по второму кругу спрашивать Витьку о его работе, о жизни вообще, и об отношениях с законом, в частности.
   Чувствовалось, что это был его спасительный конек, хотя трясти на сегодня Шпала его уже не собирался. Относительно последнего пункта Витька свято заверил "начальника" (теперь Меженин требовал, чтобы Шпала его называл товарищем старшим лейтенантом, но на это у последнего как-то язык не поворачивался) в том, что с прошлым после выхода он напрочь завязал, закон уважает и чтит должным образом и даже после выхода еще ни разу не попадал ...в вытрезвитель! -- чем заслужил особую похвалу воспитателя. А когда Витька, разоткровенничавшись в ответ, посетовал, что вот никак не хотят забирать в армию, сволочи! -- потому, что судим и условно, Василий Лукьяныч даже определенно заявил, что это безобразие, и обещал посодействовать. Завтра, когда Шпала придет, он при нем позвонит в военкомат, у него там друг.
   -- Армия -- дело хорошее, -- ухватился за новую тему тут же, -- отслужишь, ума наберешься, человеком вернешься, а про прошлое все забудут. Профессию ценную там получишь, дисциплине обучишься, физически закалишься...
   И поехал набирать обороты о том, какое это ценнейшее качество -- дисциплина, и какое это величайшее заведение -- армия, как она воспитывает человека, какие перспективы ему открывает в будущей жизни, и какие это гениальные люди (не чета эйнштейнам!) изобрели простую и великую истину, что все должны для своей же пользы отслужить в армии. (Впрочем, по Василь Лукьянычу выходило, что для своей же пользы чуть ли не каждому желательно бы отсидеть в тюрьме хотя бы с годик, что очень неправильно педагоги делают, что не приводят в тюрьму на экскурсию октябрят, не оставляют их хотя бы на ночь одних в карцере, а потом из них вырастают матерые пионеры, попадают к нему, и приходится Скромному Советскому воспету исправлять ошибки официальной педагогики. Но своих уж детей он всех переводил сюда, как в зоопарк еще в их раннем детстве. И, слава богу, ничего, никто никого еще не зарезал, хотя сначала вздрагивали по ночам, обо многом спрашивали, и долго приходилось им объяснять...) Но армия -- это, конечно, система особая! Василь Лукьяныч даже прослезился от умиления и, не выдержав напряжения, наконец с пафосом воскликнул:
   -- Поверь, Виктор, всему лучшему, что есть во мне, -- я обязан армии!
   -- А говорят -- там тупеют? -- недоверчиво вопросил Шпала.
   -- Кто тупеет? Да не верь ты никому! Только дураки там тупеют, а умные, наоборот, умнеют.
   В качестве примера Валет привел себя: благодаря армии в люди выбился, уважаемым человеком стал, а был ведь в детстве дурак дураком! Так то!
   -- Что я, по твоему, дурак, или Сталин дурак был?
   -- А что он служил в армии?
   -- Еще как, до генералиссимуса дослужился!.. Глядишь, после армии еще к нам работать в СИЗО придешь!
   Витьке вспомнился анекдот, в котором лейтенант говорит капитану: "А вы знаете, товарищ капитан, на гражданке тоже умные люди встречаются!" "Да, -- удивляется капитан, -- а почему же они тогда строем не ходят?" Та же железная логика!
   -- А что, примут, что ли? -- хохмы ради спросил Шпала.
   Василий Лукьянович даже задохнулся от избыточного прилива вдохновения:
  -- С руками оторвут! Тебе же наша служба из собственного опыта понятна будет. А опыт -- это великое дело! В нашей профессии ведь главное что? Чутье! Для того, чтобы зековскую психологию понимать, опыт десятилетиями нарабатывать надо. А тут готовый психолог высшего класса! Я вот, не хвастаясь, тебе скажу, -- начал доказательство теоремы опять же с себя воспет, -- я в любую камеру, как только войду, вот, поверишь, носом чую, у кого в матрасе чего заныкано, и с какого угла первым делом обыск искать надо!
  -- Начать, -- поправил Витька.
  -- Да-да, искать! -- согласился Лукьяныч и, увлеченный темой продолжал: -- Первым делом -- с какого угла обыск искать начать надо. Вот как все равно автогеном всех насквозь просвечиваю и вижу: тот подлец сегодня наколку себе наколол нецензурную, а этот, сволочь, -- глаза блестят -- значит термометр ему не давай, -- проглотит и на больничку слиняет! Вот скажи мне честно, видно по мне, когда я в камеру захожу, что я все насквозь про вас вижу?
   -- Видно! -- согласился Шпала.
   И это была правда, -- по воспету, когда он заходил, всегда было видно, что он знает, где искать, однако, как только он искать начинал, становилось ясно: первое впечатление нередко бывает обманчиво!
   -- То-то и оно! -- победно сверкнул глазами "валет", видно было, что признанием питомца он дорожит, как если бы это была государственная награда, "Орден Ленина", например, нашедшая героя через двадцать лет, и повешенная ему на грудь самим маршалом Тухачевским. -- Опыт -- великая штука! И чутье, чутье! Иной и сорок лет у нас работает, а искать не умеет. Нет у него к этому делу призвания. Из тебя ого-го какой оперативник получится, ты же все курки в камере наперечет знаешь! Да будь моя воля, -- закусив удила, продолжал он, -- я бы всех следователей, всех охранников для начала месяца на три сажал бы в общую камеру под видом заключенных, опыта набираться, через голову это когда еще дойдет! Сколько ошибок он за это время совершит, сколько дел не раскроет... И государство на него, пока это он, так сказать, профессионально дозревает, огромные ресурсы тратит. А потом пожалте бриться, выясняется -- зря! Нет у него к этому делу призвания! А так дешево и сердито: посадил его, голубчика, на тюремную пайку -- и все расходы на обучение, жди и не переживай, тюрьма его сама лучше любого педагога вышколит! Отсидел все три месяца -- смело лейтенанта можно давать! Если за это время еще и авторитет среди зеков приобрел -- в следователи годишься. Ну, а если только два с хвостиком выдюжил и невмоготу -- тебе дорога только в охранники! Три года охранником отпахал, желаешь пересдать на повышение -- садись опять на экзамен! У нас ведь, как у минеров, -- гордо заключил он, -- оперативник ошибается раз в жизни!
   -- Да, Василь Лукьяныч, это вы в самую точку угодили, всех, и следователей и охранников поголовно сажать надо! -- поддержал Витька, -- ведь что такое ошибка в следственном деле? Это же искалеченная человеческая жизнь. А может быть и не одна! Если наследственность учесть...
   Расстались почти друзьями, что было так невероятно.
   Витька на следуюший день долго думал о том, стоит ли идти к Менженину в тюрьму, ведь для него было совершенно ясно, что отдавать деньги ему придется разве что оказавшись за ее решетками вторично. Однако, и перспектива слинять в армию была заманчива. "Эх! Где наша не пропадала?" В конце концов вторично на малолетку он уже не попадет, эта "привилегия" не для всех. Кроме того, должна же тюремная машина компенсировать ему хоть отчасти причиненные в свое время неудобства, замолить перед ним хоть часть грехов! Правда, вполне может статься так, что он вновь окажется во внутренностях этого чудовища и тогда уж оно ему припомнит, но, как говорится: "Жены бояться -- детей не видать!"
   Тюрьма снаружи от орнаментированного колючей проволокой и сигнализацией забора оказалась солидным деловым учреждением, со своими мастерскими, подсобками, складами, и прочими хозяйственными строениями. Всюду бросалась в глаза четкая продуманность, практическая отработанность архитектуры. Ничего лишнего, все взаимосвязано и логически слито. Каждое окошко, дверь, закоулок коридора, ширина, толщина -- все не слишком большое и не слишком маленькое, а ровно такое, какое нужно и все строго на своем месте. Может быть, кому-то это показалось бы дискретным, но Шпала словно шкурой почувствовал насколько серьезно все здесь продумано и максимально застраховано на случай побега, бунта или даже штурма извне. Учтен также психологический фактор воздействия архитектуры. Поверите? По-своему это было совершенство, если здесь применимо это слово. Вот окошко для приема передач, вот комнаты кратковременных свиданий с застекленными кабинками, телефонными трубками и проходом посередине, кабинет для приема посетителей, у каждого свой, строго выверенный облик, в зависимости от функций: где запугать, придавить, а где, наоборот, развеять, так сказать, дурные слухи. Коридорчики, кабинетики, шлюзами незаметно приводящие внутрь, уже за забор. Почему, кто скажет, чем глубже эти коридоры уходят внутрь, тем они темнее и заковыристее? А снаружи клумбочки, газончики...
   Среди зеков ходили легенды, что кроме наземной постройки тюрьма имеет еще подземную часть, гораздо более солидную. Несколько ярусов казематов, многочисленные тайные подземные ходы, уходящие далеко за забор. Вход в них заблокирован раздвижными воротами под вид обыкновенной каменной стены, так что взяв тюрьму штурмом, захватившим не удастся освободить тех, кого бы они хотели вырвать из лап ВВ-шников. Тюрьма подземными ходами входит в общую сеть городских подземных улиц, складывающихся из подземных ходов, бункеров обкома партии, областной милиции вместе с офицерской школой, КГБ-шников. Имеется выход в отдаленные лесные массивы в белых меловых горах, в реку, к железнодорожным, авто- и аэровокзалам, здесь же приготовлены внушительные запасы боевого оружия и провианта. А на случай всенародного восстания для перечисленного контингента всегда зарезервированы и готовы к вылету самолеты.
   Впрочем, это все домыслы, однако каждый мало-мальски образованный житель Икска знает, что вся центральная часть города, как хороший сыр дырами, испещрена подземными ходами. Что на месте обкома когда-то стоял великий женский монастырь, а на месте милиции -- мужской... Что оба монастыря имели обширные подземные владения и несчетное множество общих ходов, так как настоятели не могли уследить за всеми своими чадами все 24 часа в сутки, и те, с ломами и кирками, необоримо тянулись к противоположному полу, чтобы скрытыми земной толщей от глаз божьих насладиться сладчайшим грехом. Что в центральной части города недаром запрещены постройки и перестройки, а вздумавший углубить погреб незадачливый житель рискует иметь неприятности с милицией, а то и вообще быть выселенным в пригород. Старые люди говорят, что после войны, разгребая руины разрушенных зданий, ковши экскаваторов здесь то и дело проваливались в подземные пустоты и кое-кто на этом деле хорошо поживился! В конце концов на месте разрушенного массива сотворили большую площадь и назвали ее естественно "Площадь Революции". Было немало энтузиастов из местных и залетных любителей истории, предлагавших свои услуги в деле разведки возможных "новых печерских лавр", но всем им разрешения на исследования не дали. Весь этот айсберг разрозненных народных знаний своей надводной частью воплотился в официальную версию, которую учительница истории рассказывала им еще в школе на уроке родного края, что при основании крепости Икска, из нее в мелу был вырублен подземный ход, проходящий под дном реки и выходящий на тот берег. Ход в настоящее время, дескать, утерян, а может быть и специально был засыпан в прошлом при одном из многочисленных нападений неприятеля, но о его существовании свидетельствуют многочисленные архивные документы. Так может, эти ходы и не утеряны вовсе, просто власть предержащие скрыли их от народа и переоборудовали под свои цели и потребности? Чем они, в принципе, хуже монахов, чтобы не устроить по их стопам под землей бардак?
   Сколько раз в тюрьме обсуждали они планы побега по этим ходам, сколько раз снились ему путешествия по загадочным подземельям, сокровища, припрятанные коммунистами, оружие, освобожденные и примкнувшие в вольное Робин-Гудово войско зеки, горячие красивые молодые бляди, отбитые у коммунистов, изысканные средневековые вина из еще царских подвалов, сыры, балыки, копченые колбасы, красная и черная икра, тоннами -- украденные с прилавков городских магазинов и припрятанные здесь на черный день -- только для избранных, пиры, дикие оргии с невероятным количеством перетраханных за вечер баб и, конечно, в конце концов всенародное восстание, где ему выпадет роль народного героя-освободителя!..
   Как бы то ни было, Шпала, осмотрев место своего прошлого заключения снаружи, пришел к выводу, что проектировали его современную часть (сама тюрьма-то еще с Екатерининских времен!) не простые архитекторы, а какое-нибудь засекреченное спецуправление... И всюду, где просто деловая часть, на стенах лозунги, агитплакаты, стенгазеты какие-то, экраны по итогам, сводки информации, даже Доска почета, где Василь Лукьяныч обосновался чуть ли не в центре, и еле влез в рамку. Здесь словно и впрямь какое-то солидное социалистическое предприятие, а не преддверие преисподней.
   В военкомат, какому-то Пал Петровичу Менженин действительно при Витьке звонил, а насчет "деньжат поскрести" как-то запамятовал. Да Шпала и не настаивал, он был этому даже рад.
  
  
  
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   Тимкин дядя, или о выгодах заиметь в качестве компаньона племянника начальника тюрьмы.
  
  
   А что, собственно говоря, ему было так уж стесняться пощипать "гражданина начальника" Менженина, если Витька, было дело, даже у Аркатова, племянника того Аркатова, что был начальником Икской тюрьмы в то время, когда Шпала там сидел, занял пятнадцать рублей и, конечно же, не отдал. У Тимки Аркатова хватило такта не упоминать о долге, а то бы ему Витька объяснил, сколько должен ему Тимкин дядя.
   С Тимкой Аркатовым они вместе учились на токаря в 31-м учебном цехе Котлостроительного завода (переименованного впоследствии в Завод Энергетического Машиностроения, о чем у Шпалы в трудовой есть соответствующая запись). Тимку в учебный цех привело соображение начать свою биографию "из рабочих". "Вышли мы все из народа!" -- как в песне поется. (Тогда такая мода была -- всем в верха из народа выходить, от станка, от сохи.) К премудростям токарного ремесла в целом он относился наплевательски и не скрывал, что, набрав пару лет "пролетарского стажу" пойдет по семейным стопам: поступит на юридический факультет какого-нибудь университета (куда родственники пропихнут!). Из окружающей его цеховой и прочей жизни Тимка с жадностью выхватывал и впитывал лишь криминал, надеясь, видимо, на досуге обсосать его до каждой косточки и добраться, таким образом, до глубинной сути. В этом смысле Витька являлся для него провидением божьим, кладом, проводником по лабиринтам скверны, как Иван Сусанин для крестоносцев на Чудском озере. Тимка сразу выделил его из окружающей толпы и искал возможность наладить отношения. Шпале же вначале компаньон не приглянулся и он, в качестве платы за соизволение приблизиться, содрал с него авансом 15 рублей. Деньги Шпале были нужны для оплаты путевки в профилакторий. Так они познакомились.
   Тимка оказался парнем на редкость компанейским, подающим надежды на то, что при хорошем руководстве из него может со временем получиться настоящий сявка. С ним как с одаренным, жаждущим знаний учеником приятно было работать. Он с азартом и энтузиазмом поддерживал любое Витькино начинание, касалось ли оно выпивки, путешествия по простыням на этаж общежития к бабам, драки или прочего приключения. Вскоре Шпала обнаружил, что на нового товарища можно вполне положиться: прямой характер, храбрость и умение постоять за себя выгодно отличали Тимку от многих, так что те 15 рублей, взысканые в самом начале их дружбы, он посчитал достаточным для погашения их фамильного долга и больше в качестве дойной коровы Тимура не рассматривал. Если же предприятие по каким-либо моральным критериям компаньона не устраивало, то Тимка сразу и прямо говорил об этом Витьке, и ... это тоже было замечательно.
   Еще в самом начале их дружбы они с Тимкой из девичьей комнаты общаги какого-то училища, что располагалось как раз вплотную к их цеху, через окно обстреливали зелеными с шипами каштанами мастера своей группы Макрина. Макрин не знал, откуда летят ему в затылок каштаны, очень злился, орал благим матом и потрясал кулаками. Витька с Тимкой ползали под подоконником со смеху. Макрин был бухарик и мужик неплохой, но иногда любил показать свой норов (свою гнилую сущность, как любил иногда выражаться он же сам), а в тот раз он, к тому же, еще ухаживал на лавочке за контролершей из ОТК.
   Потом дядька стал доверять племяннику свою личную "Волгу". Тимка заимел откуда-то, кажется, липовые права, но они ему так ни разу и не пригодились, поскольку все постовые знали "Волгу", как облупленную, и это тоже было весьма кстати, потому что компаньонам приходилось иногда управлять ею в не вполне вменяемом виде. Когда машина была в его распоряжении, о чем Тимур заблаговременно друга оповещал, Витька всегда мог на нее рассчитывать. На этой "Волге" Тимка со Шпалой несколько раз возили девочек из вышеупомянутой комнаты на дядькину дачу, расположенную в весьма живописном месте, почти на самом берегу озерца, где вперемежку с вином и купанием устраивались веселые любовные оргии. Во время последней дядюшка и застукал всю тепленькую компанию, что называется, "с поличным". Витька с подружками быстренько собрали манатки и смылись. Как Тимка объяснялся с дядюшкой, осталось "тайной, покрытой мраком". Естественно, что после этого он весьма холодно отнесся к предложению Тимура махнуть на выходные на рыбалку и быть представленным дяде в качестве друга его племянника. Хотя Тимка утверждал, что дядька у него вообще-то мужик мировой, не раз выручал его из весьма щекотливых и даже подсудных ситуаций, и, не будь дядьки, сидеть бы сейчас Тимуру там, где сидел Витька. Отчасти это и было причиной столь безрассудной Тимкиной храбрости и тяги к приключениям: знал, чуть-чего -- дядька отмажет! К тому времени, правда, он уже не был начальником СИЗО: сбежал какой-то химик из хозбригады при тюрьме, и дядьку с начальников сняли, перевели в управление.
   Впоследствии Шпала укорял себя, что поступил не к месту целомудренно и ломался как слоеный пирог: нужно было попытаться заиметь знакомство с Тимкиным дядюшкой, по крайней мере, в лоб бы за это не ударили, а в будущем, как знать, могло бы очень пригодиться! А то ведь Тимур, небось, теперь при наградах и званиях сочиняет труды о тонкостях юриспруденции, а кто его натаскивал-то?
   Два этих приключения заставили Витьку задуматься и придти к выводу, что не менты являются конечными виновниками создавшегося произвола, они лишь лопасти какого-то чудовищного механизма, перемалывающего людей в муку, механизма самодвижущегося, самовоспроизводящегося, и самоусовершенствующегося, однажды кем-то созданного, заведенного и с тех пор пожирающего все на свете. Причем, своих создателей он сожрал в первую очередь. Складывалось такое впечатление, что, куда движется этот механизм, вообще никого не интересует, люди лишь делят теплые места в его недрах. Но где же в таком случае смысл?
  
  
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   Верблюды могут подождать, а девушки? Боксер натягивает перчатку -- тонкий намек -- будут бить! О том, что от печенки по ночам мерзнут пятки, а по утрам трудности с мочеиспусканием.
  
   Денег на дорогу до Джамбула конечно не хватит, поэтому он правильно сделал, что сел на товарняк, часть дороги придется проехать таким образом. По пути следования состав остановился в Пугачеве. Узнав, что место имеет прямое отношение к предводителю народного восстания и здесь даже есть музей Емельяна Пугачева, Шпала слез со своего "конька-горбунька" и решил посетить его. Мысль о том, где может застать путешественника ночь, нисколько Гроздева не волновала. Прелесть всякого приключения в познании неизвестности и в невозможности эту неизвестность предугадать заранее. Жаль, музей оказался закрыт на неопределенный срок и Шпале вновь пришлось седлать проходящий товарняк. С этим он намучался! Ни одной тормозной площадки, вагоны все грязные, закопченные, присесть негде, состав плетется, как ишак, каждому столбу кланяется. В общем, одно сплошное безобразие, антисанитария, шовинизьм и так далее, куда только милиция смотрит? Сколько поездов и скорых, и пассажирских, и товарняков они пропустили, стоя на запасных путях полустанков. Будь ты проклят -- этот товарняк! Под вечер голодный и измученный, он добрался аккурат до станции Ершово. С утра маковой росинки во рту не было! Шпала валился с ног.
   Напиться бы воды и упасть где нибудь вздремнуть минут шестьсот на каждый глаз, а еще лучше перекусить чего-нибудь между этими двумя мероприятиями. Но ближайший пассажирский на Азию шел где-то около часа ночи, желающих сесть на него -- огромная толпа, весь вокзал забит народом, не то, что сесть, лечь не на кого! Откуда на маленьких полустанках такое количество пассажиров? Буфета нет, где можно поесть -- никто не знает, о том, что на свете существует такая штука, как вода, никто понятия не имеет, о туалете даже старожилы не слыхали от дедушек никаких преданий! Антисемитизм в чистом виде!
   Витька пошел прямо к начальнику вокзала : "Я по объявлению, хотел бы узнать..." Начальник сказал ему, что он этими вопросами не владеет, Шпале нужно обратиться в локомотивное депо завтра. Но как же дожить честному советскому человеку до этого светлого завтра, когда вокруг в ночи рыщут столько воров и бандитов, да и в самом вокзале рожи пассажиров ему, честно говоря, что-то совсем не нравятся, о чем Шпала тут же и живописал администратору. Начальник отписал записку коменданту общежития с просьбой устроить Витьку переночевать. Вот это да! А вы, дорогие граждане пассажиры, коротайте ночь, удерживая равновесие на чемоданах! Получив записку, он кинулся искать общежитие. Объяснения встречных и поперечных были, как это всегда в подобных случаях принято, весьма путаными, мудреными, словно загадки из сказки: пойдешь налево -- коня потеряешь, пойдешь направо -- голову найдешь!.. Поэтому Шпала ухватывал в память лишь общее направление. Он летел к заветной койке, как "Летучий Голландец" на всех парах своих мощных паровых двигателей, спотыкаясь на ходу и заносясь на поворотах. Залетел куда-то в переулок. Куда дальше? Прохожих нет, и спросить не у кого.
   Увидел в окне силуэт девушки в поварском колпаке, постучал. Не раздумывая, она открыла окно, поднесла палец к губам, и затем шепнула:
  -- Залазь!
   Чемодан стоял под окном, девушка его не видела, из чего Витька понял, что его, очевидно, с кем-то путают.
  -- Мне бы общежитие железнодорожников найти, -- сказал он извинительным тоном.
   Девушка лукаво улыбнулась:
  -- Ладно, не прикидывайся, начальницы нет, кого позвать то?
   Вот это номер! Значит, его ни с кем не путают, это тут такая система знакомств. Из открытого окна кружил голову одуряющий запах жареного мяса, он повелевал Шпале пожертвовать душой ради тела.
  -- А с тобой, лично, нельзя, что -- ли познакомиться?
   Она озорно хихикнула:
  -- Я занята, -- и прибавила: -- Пока!
  -- А на будущее?
  -- Ира Черных, для друзей просто -- Черная!
  -- Значит для меня Черная!
  -- А тебя?
  -- Витя Гроздев!
  -- Хочешь я тебя со своей подругой познакомлю?
  -- Ага, а как она?
  -- Как угодно!
  -- Нет, а вообще?
  -- Симпатичная, блондинка.
  -- Слушай, Ирочка, а ты мне не дашь сперва чего-нибудь ... этакого?
  -- Какого?
  -- Ну, для тела!
  -- Презерватив что ли? Это ты зря! Стала бы я ...
  -- Да нет, ты меня не поняла, покушать!
  -- А-а! Из поездки что-ли?
  -- Ага, вроде того!
  -- Ну, залазь. Слушай, а что-то я тебя в первый раз вижу?
  -- Наверное, просто не обращала внимания.
  -- Не-ет уж, -- хитро прищурившись, покачала повариха пальчиком, -- я тебя не могла не заметить ... ты симпатичный! Местных я всех знаю, из депо тоже... Недавно, что ль приехал?
  -- Ага, -- облегченно вздохнул Витька, -- только сейчас!
  -- Серьезно? И что ты думаешь здесь делать?
  -- Поступлю слесарем в депо, буду учиться на помощника машиниста.
   Далее Ирочка только успевала подкладывать Шпале куски печенки в картошку, а он, между глотанием и жеванием, отвечать на вопросы.
   О, этот блаженный вкус горячей, истекающей соком и маслом печенки во рту, после целого дня впроголодь! Весь организм прямо-таки ликует, усваивая ее по молекулам без остатка еще в пищеводе. В животе тревожные крики: дайте же и нам, и нам! Целый торжественный оркестр по случаю приема дорогого гостя: кишки урчат и мурлыкают, переговариваясь и разнося благую весть. В эту ночь Шпала спал сытно, блаженно, изредка будоража звуками мелодии и ветрами окружающих. Одно плохо: после постных бабушкиных трапез ему сейчас же начали сниться голые поварихи во всех возможных соблазнительных позах. Некий орган, бодрствуя, стягивал с голых пяток на себя одеяло. Подумать только, как влияет печенка на этот аппарат! Утром Шпала нашел его совершенно несгибаемым, как борца за счастье трудового народа. Торчит, как кол, и ничем его не уложишь. Так он простоял часа два сухостоем, мешая и отвлекая внимание на себя, пока Витька в укромном месте не передернул затвор.
   Договорились, что с подружкой Ирочки Витька познакомится в следующий раз, а пока новая знакомая заботливо показала ему дорогу к общежитию железнодорожников.
  -- Давай, заходи завтра! -- крикнула вдогонку.
  -- Так, говоришь, найдешь подружку?
  -- Хоть десять, у нас девчонок тьма!
  -- Очень даже ничего будет здесь пожить, -- думал Шпала по дороге к общаге, если уже сейчас все так складывается!
   Человек предполагает, а судьба располагает! Пастьба верблюдов в Средней Азии откладывалась на неопределенный срок. Верблюды могут подождать, а девушки? Это только в фильмах бывает "первым делом, первым делом самолеты..." В реальной жизни иногда приходится выбирать между локомотивами и означенной выше скотиной в пользу первого, особенно если через дорогу от них девчонок тьма, всех их можно как угодно, да к тому же они еще и поварихи! Дважды таких совпадений в человеческой жизни не случается! Кто, скажите мне, устоял бы против подобного соблазна? И жизнь вновь сделала поворот на 180 градусов.
   Его поселили в комнату к молодым, чуть старше его, ребятам. Парни веселые, они просветили Витьку насчет всех местных достопримечательностей. Профессию помощника действительно получить -- раз плюнуть, и заработки приличные -- по триста с хвостиком, но огромная переработка -- пашешь без выходных и проходных, и увольняют только по статье, по собственному не уйдешь, -- думать нечего! А баб здесь действительно море. Тут калинарное училище. (Интересно, а Хазанов не здесь учился?) Бабы голодные, так что с этим проблем нет, и чистые, их каждый месяц проверяют, так что все о'кей, на конец не подхватишь. С танцами, правда, похуже. Местные ловят в парке, бьют. Там недалеко от танцплощадки есть статуя: боксер натягивает перчатку -- тонкий намек -- там всегда и бьют. "Ничего,-- думал про себя Шпала,-- дайте срок, еще и с местными все будет повязано. В Икске он тоже два года назад был никто, а теперь его там каждая собака знает!" Полный самых радужных надежд, Витька на следующий день договорился с начальником депо и, оставив чемодан с вещами, наскоро объяснившись с Ирочкой, поручкавшись с ее подружкой Валечкой (а ничего у нее подружки!) поехал домой рассчитываться. "Были встречи недолги, от Кубани до Волги мы коней подымали в поход!"
   ...И вот он полирует нары в "девятке" ЛОМа.
   Я сижу в одиночке и плюю в потолочек
   Пред людьми я виновен, перед богом я чист...
   Постепенно Витькино сознание уплывает в туман. Воспоминания, мысли, чувства, все перемешивается в какой-то винегрет, он засыпает. Кого-то дергают из камеры, кого-то сажают... Чудеса начинаются только на следующий день, когда Чава и Шпала проснулись, в силах смотреть и слушать.
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Против ЛОМа нет приема!-- особенно если этот ЛОМ Икский. Как менты обирают "публику", и о том, кого им выгоднее ловить: преступников или стахановцев. Секс за колючей проволокой.
  
   С утра еще ничего, отдельные случаи. В дежурку входит бодренький старичок.
   Дежурный: Ты что, дед?
   Дед: Да вот, обокрали.
   Дежурный: Как украли, что?
   Дед: Чемодан украли.
   Дежурный: Кто, давай, опиши приметы.
   Дед: Да, ето, (заминается) ктось из вашей банды!
   Дежурный: Да ты что, дед, очумел? Да я ... Да ты знаешь!...
   Дед: Виноват, обмолвился, ето, (подбирает слово), из вашей ШОБЛЫ!
   Дежурный: Да ты как дед милицию называешь! Да я тебя!...
   Дед: Вот -- вот, запамятовал я, из вашей милиции значит!
   Дежурный: Вот так и говори! Где стащили?
   Дед: У пригородных касс.
   Дежурный по рации: Петров, ты чемодан взял? (На старика) Какой?
   Дед: Такой большой, серый в крапинку.
   Дежурный по рации: Большой, серый в крапинку! ... А зачем взял?! Неси сейчас же сюда!
   Через минуту сержант приносит в дежурку чемодан.
   Дед: Вот! Он, он, мой самый!
   Мент-сержант: Убери грабли, дед! (Замахивается кулаком. Дед в испуге отскакивает к Витькиной клетке, закрывается руками.)
   Дежурный (сержанту): На хера чемодан брал? Почему меня не предупредил?!
   Сержант (испуганно):Да я, товарищ лейтенант! ... Гляжу, стоит чемодан, и никого вокруг нет! ... Дай, думаю, отнесу его от греха, пока не украл кто нибудь!
   Дед: Ничего себе! Только отошел два шага воды попить!
   Дежурный: Вечно ты, едрена мать, лезешь, куда тебя не просят. Иди на пост, потом разберемся! (на старика) Все, дед, можешь идти!
   Дед: Нет, я еще погляжу, все ли цело!
   Глядит, уходит. Никто Петрова, конечно, больше не вызывает и не наказывает. Настоящие дела чаще начинают твориться под вечер, однако и днем нет-нет, да и попадаются нужные "пассажиры". Вот два мента тянут под руки подвыпившего мужика.
   Менты: Пьяный!
   Мужик: Я не пьяный!
   Дежурный: Разберемся! Обыщите его.
   Мужик: По какому праву?
   Менты: Молчи, а то мы тебе покажем права!
   Дежурный: Так, деньги! Сколько у тебя должно быть?
   Мужик: Сорок рублей.
   Дежурный: Сорок? Сейчас посчитаем!
   Витька встал на нары, ему с них все видно. Дежурный считает: кладет на стол рубль -- "Рубль", кладет трояку -- "Два рубля!"... Мужику за перегородкой не видно, к тому же его продолжают шмонать.
   Дежурный: Вот, как раз 25 рублей, штраф заплатить за пьянку.
   Мужик: А остальные где?
   Дежурный(с удивлением): Как где? Пропил! Скажи еще спасибо, что легко отделаешься, в вытрезвитель мы тебя оформлять не будем...
   Что еще остается подвыпившему пассажиру, кроме как вежливо поблагодарить за заботу и быстренько убраться восвояси. Пьяных приносят, шмонают, грузят в соседнюю, иногда и в Витькину камеру отсыпаться. Проспался -- часы, деньги не спрашивай! Устанавливают личность, пишут протокол о задержании... Кроме грабежа нужно ведь еще и службой заниматься иногда, хотя бы для отвода глаз! Заступает новая, вечерняя смена. Вот для них началась охота! Скоро сэкономленные, собранные, обобранные с клиентов деньги превратятся в выпивку. Это не конечный пункт, это -- пункт отправной! Так сказать, для заправки. Вроде ритуала. Чтобы морда была понаглее и руки проворней по карманам шныряли! Как у дикарей магический танец перед добычей. Весь личный состав смены собирается в залике, двери на крючок. Из камеры зал видно лишь частично, но слышно все. На сидящих здесь внимания не обращают. С ними свыклись, как с мебелью, с необходимым злом. Или считают уже своими -- коренными? А вернее всего ментам просто плевать на них. Никто все равно ничего не докажет, даже если после выхода и захочет это сделать. Привлекут за клевету на нашу доблестную советскую милицию, только и делов!
   Вот они сели тесным братским кружком. Буль, буль, буль... Глоть, глоть, глоть... Ах! Потом базары: "Вчера с ГАИшниками в карты резались, ободрали их как липку. Полторы сотни за два часа! Вот у кого работенка -- стольник в день имеют и к бабке не ходи! А здесь что? Ну, мужичонку оберешь вшивенького, часики помоешь у алкаша..." Базар неожиданно прерывает громыхание в двери. Едва успевают пораспихать бутылки. Кто в угол, кто за спину. Открывают дверь. Страх на лице дежурного сменяется гримасой пренебрежения, недовольства.
   Дежурный: Тебе чего, мужик?"
   Мужик (судя по голосу, в годах, плачет): Падла Рыжий, хы, хы!
   Дежурный: Что Рыжий?
   Мужик: Да часы отобрал!
   Дежурный: Где?
   Мужик: Да вот здесь, напротив пивной. Он постоянно здесь огинается, со всех подношения требует.
   Дежурный: Ну ты его знаешь?
   Мужик: Кого?
   Дежурный: Ну этого с грыжею?
   Мужик: В каком смысле? В лицо узнаю.
   Дежурный (назидательно прерывает): Ну ты знаешь его фамилию, где живет?
   Мужик: Откуда?
   Дежурный: Вот еп твою в кочерыжку! А как же я его тогда ловить буду!
   Под общий смех выталкивает деда на улицу: Ты иди, дед, проспись куда нибудь!
   Пьянка продолжается. Через час увлекательного общения дежурный по праву старшего прерывает сабантуй:
  -- Так, мудики, все хорошо, но пора и совесть поиметь! Само оно не придет и в карман не ляжет! Вам чихать, а мне наверх опять из своего кармана плати? Надо шевелиться. Работать надо! По местам!
   И вот уже основательно повеселевшая и осмелевшая (обнаглевшая) толпа разбредается на добычу.
   Наблюдая этот калейдоскоп все 24 часа в сутки и день за днем, поневоле нахохочешся до слез. В цирке такого не показывают, так ведь там и деньги платить надо! А здесь задарма и вволю!
   Минут через двадцать двое ментов тянут уже совершенно "тверезого" товарища. Тот сопротивляется, ему крутят руки. "Я трезвый!"-- пытается вразумить гражданин стражей порядка. "Так кто по твоему пьяный, я что ли?"--уже слегка заплетающимся языком, райски улыбаясь, заглядывает сержант задержанному в лицо. Его слегка штормит, оттого он крепче держит "провинившегося". "Не...не...незнаю!" -- заикаясь, неуверенно мямлит мужик. Перегар от сержанта прет ему в лицо. Дежурный берет "быка" за рога:
  -- Где пил, с кем?
  -- Я не пил, -- взвивается "бык", -- я вообще в рот не беру, не пьющий!
   Сержант сбоку ширяет ему кулаком под ребра по почке:
  -- Ты че прыгаешь, коз-зел! Стой спокойно, когда тебя спрашивают, а то сейчас возьмешь и в рот и за щеку! Не пьет он! Да соси ты хоть ..., а шею мыть надо!
   Ребром руки он резко бьет бедолагу сзади по шее. Тот от неожиданности и боли клацает зубами:
  -- Я не пью! -- повторяет он тише и жалобно.
  -- Да брось, паскуда, заливать! -- ширяет его сержант по почкам второй раз. -- Еще галстук нацепил, коз-- зел!!
   Он выхватывает у мужчины из-за пиджака галстук, сморкается в него. Это уже слишком.
  -- Что вы делаете? Это же подарок жены! -- орет "козлобык" и слезы прыскают у него фонтаном из глаз.
   Дежурный хватает сержанта за шкирку:
  -- Иди на пост, сам разберусь!
   Сержант отходит к двери, но остается.
  -- Значит не пили?
  -- Ни грамма!
  -- Сержант, пригласи двух понятых!
   Через минуту, не больше, входят понятые, перепуганные не меньше задержанного.
  -- Гражданин утверждает что он не пил, чувствуете от него запах? -- обращается к ним дежурный.
  -- Чувствуем! -- неуверенно, блеюще повторяют свидетели.
  -- Как ваши фамилии, потом распишитесь в акте задержания. Приступайте, сержант!
   У мужчины выворачивают карманы, снимают часы... Опять фокус: вместо ста двадцати рублей насчитывают восемьдесят, каковые дежурный и дает из-за стекла пересчитать понятым. Они пересчитывают.
  -- Распишитесь! -- сует им лист с ручкой капитан.
  -- Распишитесь! -- подталкивает сзади запуганных до крайности свидетелей сержант. Те расписываются, отходят в сторону, постоянно оглядываясь. Сержант от дверей делает им знаки рукой "валите!" На цыпочках, затаив дыхание понятые уходят.
  -- Ну так что, будем платить штраф, или вызовем судмедэкспертизу! -- безразличным, скучающим голосом вопрошает дежурный.
   Задержанный молчит.
  -- Так будем платить штраф?!
  -- Я не пьяный!... -- все еще на что-то надеясь, пытается объяснить бедолага.
  -- Хорошо! -- дежурный бросается к телефону, набирает какой-то номер.
  -- Алло! Медвытрезвитель? Вот тут товарищ в состоянии алкогольного опьянения... Да, отказывается, говорит трезвый... Ага, приезжайте! -- Кладет трубку. -- Так! Двадцать пять рублей вытрезвитель, плюс двадцать пять штраф. "Свинья" на работу, лишение премии, перенесение очереди на квартиру. А если составим на вас протокол, что буянили, то и пятнадцать суток заработаете!
   Мужчина раздавлен. По всему видно -- он в первый раз в таком учреждении, да и не рабочий, сразу видно, на какой-то должности, с которой неприятно вот так вот "с треском" вдруг полететь. Шпала усыхает в своей камере. Ведь дежурный даже не сказал по телефону, куда ехать. Очевидный блеф! Однако, гражданин этого не понимает, он вообще ничего не понимает в создавшемся положении и оттого боится еще больше. Дежурный отваливается на спинку стула, насвистывает арию из какой-то оперы: та-та-та-та-тар-ра-та- та!
  -- Я согласен заплатить штраф, -- наконец робко, краснея, мямлит мужчина.
   Ах, как хочется Витьке разбить сейчас его жирную морду. Жалкие людишки, тряпки, слизняки! И еще ропщут на то, что кругом беззаконие. Да вы же сами подставляете спину, мрази, чтобы на ней ездили все, кому не лень. Вы сами выпрашиваете палки. Это из-за вашей трусости наглеют менты. Да если бы меня сейчас на твое место, если прав, я без стеснения бы разбил рожу этому пьяному сержанту, выскочил на улицу и поднял бы крик: "Люди, пьяные менты ни за что честного человека убивают!" И они менжанули бы, менжанули бы тронуть! Когда за подготовку побега меня вели в камеру смертников двое дубаков, я впереди, руки за спину, они сзади, а меня перед этим только-что товарили эти дубаки всей шоблой, мне почудилось, что охранник хочет меня огреть сзади связкой ключей по голове. Я прыгнул в сторону, и что же эти два молодца? Они прыгнули в противоположную сторону коридора! И так мы все трое стояли с минуту, пока я не сделал руки за спину и не пошел вперед, тогда и они за мной. Вся эта публика храбра только в своих стенах, да скопом. Впрочем, тут бы и драки не понадобилось. Только сразу пресечь их наглость. У ментов глаз наметанный, ушки на макушке -- чтоб самим не нарваться. Чувствуют, кого на пушку можно взять. А чуть что-сразу: "Извините, ошибочка!" и скачками вперед, дверь открывать. Да и к Витьке, лично, почему-то, в любом виде ни разу на "еманый в рот" не подходили.
  -- Я согласен заплатить штраф.
  -- Вот это другое дело! -- оживляется дежурный, -- значит, восемьдесят ваших, из них 25 штраф, остальные вам. -- Акт составлять будем?
   Сержант ширяет мужчину в условленное место и шепчет на ухо:
  -- Не надо!
  -- Н-не будем! -- повторяет гражданин.
  -- Ну вот, так бы и давно! Сержант, проводи гражданина, чтобы его медвытрезвитель не забрал, покажи, как ему лучше выйти.
   Гражданина уводят. Через минуту вбегает радостный сержант:
  -- Я у него еще четвертак из кармана вытащил! -- хвастается он дежурному, помахивая перед его лицом, зажатой между двумя пальцами сиреневой купюрой. Дежурный отстегивает ему из реквизированной суммы, сержант уходит.
   Приводят двух, снятых с поезда. Мужчина и женщина, лет обоим по тридцать.
  -- Это те, о которых нам радировали. Ехали без билетов, документов при себе не имеют, -- поясняет дежурному приведший старшина.
  -- Откуда? -- начинает допрос капитан.
  -- С комсомольско-молодежной стройки БАМа.
  -- Куда?
  -- К моим родителям в Винницкую область. -- отвечает мужчина.
  -- Почему без документов?
  -- Так хотели туда-сюда в две недели обернуться!
  -- Почему без билетов?
  -- Там в кассе не достать, договорились сначала с кондуктором, а в Курске из-за буфета к отправлению опоздали, пришлось не в свой вагон прыгать, тут нас задержали, повели к бригадиру.
  -- Так, -- делает вывод дежурный, -- ее посадим до выяснения личности, а ты шли телеграмму, едь, как хочешь, но чтобы документы были!
  -- Пошлите запрос!
  -- Пошлем, а как же. Все понял? Иди!
  -- Нет, посадите меня вместе с ней!
  -- На х... ты тут нужен!
  -- Я один не уйду, или сажайте обоих, или выпускайте!
  -- Сейчас посмотрим, уйдешь или не уйдешь!
   Менты выталкивают мужчину на улицу.
  -- Тонька, смотри не давай, слышишь! -- доносится из-за дверей.
   Женщину сажают в камеру. Все расходятся. Тишина. Через полчаса дежурный выходит из своей полустеклянной будки -- "аквариума" и идет в спецприемник, расположенный где-то за их камерами. Слышен его голос:
  -- Ну что, поработать хочешь? Иди полы помой, а то третий день некому... А как же, ты думаешь для чего мы тебя сажали?...
   У женщины характерный, на "О" говорок, певучие окончания. Она стопроцентная волжанка. Витька только оттуда, у него этот говор в ушах стоит. Щелчок замка, скрип дверей, шуршание наливающейся в ведро воды. Дежурный возвращается на свое место, но не надолго. Берет из стола пакетик с презервативом, кладет себе в карман. Минут через десять, когда шарканье тряпки ближе, он вновь уходит. Слышен какой-то шепот. Шарканье прекращается. Затем кокетливое:
  -- Ой, отстань, уйди, ха-ха!
   Все приглушенно, в тишине ЛОМа еле слышно. Затем тишина, через которую все явственней начинает проступать свист учащающегося и углубляющегося дыхания: "Ах- ха, ах- ха, ах, ах, ах!... У Витьки от напряжения и таинственности в штанах становится тесно, он затаил дыхание: "Ну, еще, сейчас, сейчас!" Стук открывшейся входной двери, звон упавшего, покатившегося ведра, плеск разлитой воды.
   Дежурный метнулся за стекло и обеими руками судорожно пытается застегнуть мотню. Входит мент с задержанным. Это опять неугомонный сержант кого-то прихватил. Дежурный сконфужен и оттого подчеркнуто грубо говорит, выходя навстречу:
  -- Это еще что за фрукт! -- Руками он, между тем, заканчивает застегивать на штанах пуговицы. -- Чего, стервец, натворил, признавайся!
  -- Ничего! -- говорит парень вырываясь. -- Да отпусти руки, гад!
   У сержанта, видимо, мания заламывать руки до хруста по всякому поводу.
  -- Отпусти ему руки! -- говорит дежурный. -- Зачем задержали?
  -- Белье воровал!
  -- Так, сажай в камеру, утром разберемся!
  -- Товарищ капитан, да что это за х...ня, вы послушайте!...
  -- Тамбовский волк тебе товарищ! Давай, топай, пока я тебе звезды не выписал!
  -- Да товарищ капитан!...
  -- Все, я сказал! Не хочешь досидеть до утра, живо сейчас звездюлей отломим и на пятнашку оформим. Будет тут каждый сопляк выдрепываться!
   Щелчок замка, в камеру впихивают парня, лет двадцатипяти. Витька не меньше капитана разочарован неудачным окончанием сюжета. Половая солидарность с коллегой по оружию! Уборщица обиженно собирает в ведро тряпкой разлитую по полу воду. Капитан залез к себе в будку, похоже, у него пропал аппетит продолжать. У новичка заспанное лицо, удивленные непонимающие глаза, на щеке еще виден розовый рубец от складок подушки. "Еп твою! Да разъедри твою!"-- повторяет он в возбуждении.
  -- За что тебя? -- спрашивает Шпала, когда все угомонились.
  -- Да еп твою! -- начинает парень рассказ. -- Проснулся, полез на жену, приласкал, потискал, кинул палку, надел спортивные штаны, накинул на плечи куртку, обул тапки и вышел на крыльцо покурить. Стою, значит, курю, на звездочки любуюсь, настроение великолепное, душа поет. Вдруг вбегают во двор двое ментов, хватают меня, заламывают руки за спину. Вон куртку, скоты, порвали! Он показывает разодранный рукав нейлоновой на ватине куртки. А от самих перегаром прет -- спасу нет! Сержант, этот вообще еле на ногах стоит. Полез ко мне в карман, вынимает прищепки. "Ага, вот он, -- кричит, -- кто белье ворует!" Хватают меня и волокут сюда. А жена-то сегодня белье постирала, выходила во двор вешать сушить, ну и накинула мою куртку и остались в кармане прищепки. Да это, -- еп твою, -- кому рассказать, не поверят! Как я мог на босу ногу, в тапках, в куртке на голое пузо идти воровать прищепки? Верней, белье!
  -- Эй, ментяра, -- вновь закричал он, -- отпускай домой! Я вон через дорогу живу. Если хочешь, пойдем со мной, проверишь!
  -- Сиди, едрена вошь! -- выругался дежурный.
  -- Ну позвони по телефону, номер 2-30-57, пусть жена сюда придет, а то вышел поссать и пропал, она ж волнуется! -- не унимается парень.
  -- Я тебе сейчас позвоню, я тебе сейчас позвоню, едри твою в кочерыжку!
  -- Ты че, в натуре, беспредельничаешь, капитан! -- подпрягся во вторую глотку Витька, давясь от смеха. Ему хотелось донять и так раздосадованного дежурного как можно сильнее. -- Позвони, раз человек просит! Или че, сука, совсем в своей кануре обленился?
  -- А ты сиди, пока еще на наших ребят не нарывался! -- взорвался "кэп", -- А то дозвездишься, отх..рим так, что всю жизнь на одну аптеку работать будешь!
  -- А хер ты у меня не сосал со своими ребятами? -- вопит на все отделение Шпала. -- Эй, мужики, кто там в соседних камерах, мусора бляди, совсем обнаглели. Подымайте камеры, бунтуем, требуем прокурора!
   Витька орет пронзительным голосом, на истерических нотах, но так оно и нужно, иначе "колдовство не работает" и камеры не поднять. Уж чего-чего, а бунтов он на малолетке столько насмотрелся, что кое-чего по части их организации и проведения понимает. Шпала знает, ничего дежурный ему один сейчас не сделает -- весь штат на добыче. Кроме того, все они сегодня бухие. За Витьку, в случае чего, поднимется вся камера, а там, глядишь, и весь спецприемник. Главное -- уметь раздуть пожар! Зачем ментам сегодня в отделении шум? Впрочем, не только сегодня! Просто сегодня он особенно не желателен -- все менты еле на ногах стоят. Шум им никак не к месту. Тем более, если дело дойдет до прокурора! И вообще, менты бьют только тех, кто их боится. Так и случилось: на поддержку Витьке загудел весь спецприемник, до поры все выносивший молча. Это как лавина -- главное уметь в нужном месте ковырнуть. Правильно говорил Высоцкий: "Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков!"
  -- Ты че, х..плет, скотина гребаная, пидораст, мусор поганый!.. -- орут из всех камер, и капитан уже перепуганно бегает по коридору:
  -- Ну чего вы, ребята, тише, все сделаем, все будет, все путем, сейчас позвоню...
   Не скоро удается ему клятвами и обещаниями всяческих поблажек успокоить камеры. Струхнул, чувствуется, не на шутку. Оттащил в спецприемник две пачки своего личного курева... Наоравшись вдоволь и протащив на все лады ментов, склонив по всем падежам кэпа, камеры наконец умолкают. Дым из спецприемника валит коромыслом, кое-где слышен смех. Дежурный звонит по указанному номеру. Шпала доволен и горд. Он в своей стихии. Он чувствует себя так же, как наверное дед в войну, когда он поднял в атаку роту. Урок пошел впрок: главное -- побольше истерики!
   Приходит вся в слезах жена парня:
  -- Коля, что ты натворил? Лучше признайся! Побил кого?
  -- Да ничего такого, -- убеждает капитан, -- забрали, вот теперь разобрались, сейчас выпустим!
   Он торопливо, трясущимися еще руками, открывает камеру. По спецприемнику крики:
  -- Ну, парень, с тебя должок, загони курева!
  -- Ага, ребята, сейчас принесу и передам! -- радуется освобожденный.
   Шпале жмет руку:
  -- Спасибо!
  -- За что? -- искренне удивляется Витька.
   Он ведь так, развлечения ради. Оказывается иногда он совершает благородные поступки! Минут через двадцать парень приходит вновь, отдает кэпу курево, просит передать по камерам. Дежурный разносит по очереди. В их камеру тоже пачку. А себе все-таки, козел, так и замылил четыре пачки! Ничего, кончится в хате курево, и Шпала, хоть совсем не курящий (а так, только обезьянничает иногда), попросит у кэпа закурить, и кэп, как лучшего друга угостит его, и будет угощать и раз, и другой, сколько понадобится, иначе Витька припомнит ему эти четыре пачки и будет то, что было сегодня. Публика, сидящая здесь, это вам не те фраера, которых пачками менты обирают ежедневно. С ними на арапа не пройдет! Если они и молчат, то только до тех пор, пока это не касается лично их интересов. Здесь сам собой существует неписаный закон: в обмен на молчание зеков всяческие уступки со стороны ментов. Обе стороны как бы в сговоре: вы нас не трогаете, а мы вас! Ведь в противном случае пострадают все. Менты будут только и делать, что создавать арестантам неудобства, и ни рубля за смену не сшибут!
   Шпала прикидывал: удастся ли ему, пользуясь ситуацией, уговорить сейчас кэпа, чтобы он его закрыл с волжанкой на часик, куда-нибудь в отдельную камеру. И стаканчик пропустить не мешало бы... Из всего нужно уметь извлекать для себя выгоду!
   А баба-то, волжанка, тем временем, оказывается, под шумок улизнула! Хватившись ее, кэп бегает по дежурке, матерится. В приемнике опять смех: "Ты глянь, там она тебя ничем на память не наградила?" Дежурный расстегивает штаны, вынимает, выкидывает в урну презерватив. Только сейчас он вспомнил, что одет в резину -- ну, умора! Потом менты, узнав, что кэп упустил бабу, тоже склоняют его по всем падежам, спервоначалу даже звиздюлей отвешать хотели. Они уже намылились, в очередь разобрались, теперь ищи другую! Однако, когда с улицы приводят очередную кубышку дежурный свою роль играет четко, он покрикивает на ментов, и они вытягиваются перед ним по стойке смирно. Ведь для всей непросвещенной публики страны, для всей нашей сознательной передовой общественности их служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна... -- как в песне поется, так что ужимки и прыжки клоунады катят за чистую монету. Нечто подобное повторялось каждый день и каждую ночь все пять суток Витькиной с Чавой отсидки в ЛОМе.
   Мужик, которого Шпала стряхнул на пол в свое новоселье, оказался неплохой человек и рассказчик. Это выяснилось на следующий день при их знакомстве. К тому же он обладал ценным качеством: с первого взгляда мог определить по пьяному, закинутому в камеру, обоссытся тот или нет, и следовательно, оставить ли его там, куда его бросили менты, или оттащить от греха подальше к параше. Прогноз сбывался на 99 и 9 десятых процента. Замели нового знакомого за кражи вещей из вагонов и контейнеров. Уже был судим за это, отбыл стандартный государственный трояк на общаке и вот попался во второй раз. После зоны погулял на воле три года (и то! Обычно через пару месяцев залетают по новой.) Он рассказал Витьке о своем ремесле. О том, что импортные, дорогие шмотки попадаются. Куртки, шапки, дубленки, японские магнитофоны... Просветил о том, как сдергиваются с поезда контейнеры. Для этого нужен стальной крепкий трос и якорь, наподобие морского. Тросом опоясываешь крайний ящик, стоящий на вагонной платформе, и на повороте бросаешь другой конец с привязанным к нему якорем в кусты. Якорь зацепляется, тянет за собой трос, контейнер срывает с платформы, а там уж, как говорится, дело техники -- как его раскурочить. Спалился он на партии будильников: взял два ящика и на продаже попался.
  -- Теперь пойду на строгач, -- говорил Жора, -- и это к лучшему! На общаке овцы. Вот на строгом, скажем, пришел проверяющий, нет зэка. "Где?"-- спрашивает. Все знают и никто не скажет. А на общем еще и искать пойдут всей бригадой, зону прочесывать. Это там часто! Как луканулся кто, всю бригаду ночь-заполночь подымают и -- искать по зоне. Козлы беспредельничают. СэВэПэшников -- девяносто процентов. Культорг с завхозом этапников силой да хитростью загоняют. Подсунут бумагу: "Распишись за то, что робу получил." Ну, иной без задней мысли и подмахнет, а то заявление: "Прошу принять меня в СВП." Срок Жора, правда, тянул все на той же Курской тройке, о которой Шпале уже рассказывали, но, по его словам, и Валуйки Икские не лучше: козьи, беспредельные.
   На третью или четвертую ночь менты, хохмы ради, закинули в их камеру директора гастронома. Он, оказывается, числился у них в друзьях. Это сейчас говорят: "Мафия", тогда это называлось просто и по-русски -- "Связи". Как обычно, как уже бывало, бухнули в теплой компании, закрыв входные двери. Дело было глубокой ночью, видимо, потому в их кругу и оказался этот директор. Возможно за ним специально съездили и он выдал откуда-нибудь из своей заначки это вот, специально для друзей хранящееся, пойло. Менты -- народ к алкоголю привычный, глотки луженые, а вот директора развезло (может быть, пил на старые дрожжи?) и он спьяну начал обзывать своих друзей мусорами, лягавой шушарой и прочими эпитетами. Собутыльники, недолго думая, скрутили его и запихнули в камеру. Директор перепугался неописуемо. Он протрезвел, видимо, еще до того, как очутился в обществе Жоры, Чавы, Витьки и двух пьяных, которых, впрочем, можно не считать, так как они находились в отрубе, и для простоты были подсунуты под нары. Он орал, кусался, упирался изо всех сил, так что его еле оторвали от батареи в дежурке. Когда его закрыли в камере один на один с задержанными, директор, (он был на удивление молод -- лет тридцать-тридцать пять) стал изо всех сил лупить кулаками в решетку, плакать, молить ментов о пощаде, приносить всяческие извинения. Вся камера со смеху каталась по нарам. Это почему-то еще прибавило директору жути, он в кровь разбил кулаки и сотрясал воздух криком так, что у Шпалы вот-вот должны были лопнуть барабанные перепонки.
  -- Слушай, -- давясь со смеху, обратился он к крикуну, -- чем тебе, ей богу, не нравится наша компания? Здесь все очень милые и веселые люди.
   Директор перестал барабанить в дверь, влип спиной в стену и уставился на Витьку ошалелыми, как у крысы, пойманной в капкан, глазами.
  -- Вы подонки, подонки, убийцы, не прикасайтесь ко мне! -- вдруг завизжал он.
   Менты хохотали в зале дежурки не хуже, чем в камере, да еще подливали за воротник одуревшему от страха интеллигентишке в белой рубахе и при галстуке селедкой:
  -- Вот они тебя сейчас опидорасят! Натащите его, волка, на х... ребята, мы разрешаем!
   И Шпала, недолго думая, расстегнул мотню, вытащил свою ялду и пошел на директора.
  -- А-а-а! -- заметался водочный король. -- Спасите, помогите, простите, не да-а-ам-мся!
   Витька шел на него медленно, с пикой наперевес, и придав роже лица сурьезный вид. Когда он подошел уже вплотную, директор влип в стену, замолк и побледнел, только губа у него нервно дергалась. Постояв так возле обезумевшего, парализованного страхом чудака секунд пять, Витька как ни в чем не бывало любезно обратился к нему:
  -- Ну, дай поссать-то, чего на параше расселся? Это тебе не министерское кресло!
   Директор встал и по стеночке, пряча тыл, медленно, осторожно, на цыпочках, передвинулся к решетке. Так он и стоял, боязливо наблюдая, как Шпала справляет нужду. Кончив дело, Витька вернулся на место и оттуда крикнул все еще наблюдавшему за ним администратору:
  -- Все, можешь садиться!
   Быть может, Шпале с Чавой сопутствовало какое-то, не выделенное в чистом виде (напоказ), провидение и они попали в этот ЛОМ как раз в тот час, когда здесь демонстрировались самые своеобразные, впечатляющие, гениальные из всех возможных анекдотов жизни? В самом деле: за пять суток непрерывной игры этого стихийного любительского театра ни одного серого, невыразительного сюжета. Это так же подозрительно, как если бы случайно собранные на сцену люди без репетиции блестяще сыграли "Гамлета". Или просто жизнь человеческая настолько богата, неисчерпаема, что в ней сплошь и рядом встречаются никем еще не описанные классические образы, сюжеты, характеры? А может быть просто, по большому счету, каждый человек -- классика и нет лишних, скучных, пустых, невыразительных сюжетов? Ко всему в придачу и то, что раз настроившись на представление, невольные обязательные зрители, они затем уже сами непроизвольно выискивали, выделяли из всего множества самое емкое, показательное, смешное? Хотите верьте, хотите нет, но от полноты впечатления за все время здешнего пребывания Витька не только ни разу не заскучал, не взгрустнул, хотя поводов для этого у него было более чем достаточно, но он, пожалуй, был счастлив(?!). Во всяком случае, ни разу не вернулся во все продолжение действия на грешную землю. Как известь впитывает в себя влагу, так и он впитывал в себя все до самой малости и, когда выпало им уходить, был даже расстроен! Он не против ВОЛИ, но посидел бы еще, чтобы досмотреть хотя бы до первого антракта.
   Дед, приходивший жаловаться на "Рыжего", снявшего у него возле пивнушки часы, принял к сведению пожелания дежурного и самым усердным образом подкараулил грабителя и выследил, где тот живет, узнал от соседей его фамилию, имя, отчество, год рождения, место работы (вернее отсутствие такового), узнал даже всю подноготную приютившей его сожительницы. По его словам, Рыжий есть не кто иной, как Сергей Шевелев по кличке "Крыса", в прошлом карманник, отсидевший недавно срок, а принявшая его баба -- Зойка Муха -- торговка крадеными вещами (барышница). Вот в ком пропадает талант сыщика! Но самое смешное, что когда он пришел со всем этим уже на следующий день в ЛОМ, его, не дослушав до конца, вытолкали в шею. "Без тебя забот хватает!" Однако, дед оказался настырным, он все таки выждал когда заступит нужная ему смена, затем подкараулил момент, когда Крыса пришел побаловаться пивком и прибежал уже в который раз в милицию. Дежурный его совершенно забыл, и деду пришлось заново объяснять ситуацию. Припертый к стене столь исчерпывающей информацией кэп вынужден был отрядить на задержание "особо опасного преступника" весь наличный штат ЛОМа. Крысу волокли в отделение, руки за спину, огромной толпой, а дед забегал то сзади, то спереди. Улучив момент прорывался через толпу и то пинал, то щипал, то царапал. При этом он выкрикивал торжествующие возгласы:
  -- Попался, ирод! Будешь знать, как обижать стариков! Да я таких в войну через линию фронта пачками таскал!
   Дед так разошелся, что промазал и заехал по физиономии менту. Ему надавали подзатыльников, пинков и выкинули за дверь, а он кричал оттуда:
  -- Часы, пусть отдаст мои часы, не уйду, пока свое не получу!
   Крысу отоварили, застращали новым сроком, потребовали с него часы и полсотни денег за освобождение. В сопровождении одного из ментов он ушел за выкупом. Потом пропивали "заработанные" деньги. И все так и кончилось бы ничем, если бы часы, отданные деду, не оказались чужими, да в придачу сломанными. Дед подстерег начальство, пожаловался. У Зойки Мухи сделали обыск и обнаружили золотые вещи, украденные недавно из ювелирного магазина. Весь отдел был горд: "Раскрыли такое дело!" Посудите сами, как было над этим не смеяться? Как люди не понимают, что заслуги раскрытия преступлений не в работе ментовки, а в режиме тотальной слежки соседа за соседом, насажденном в государстве. В такой системе, при любом количестве сбоев, преступление в конце концов все равно раскроется.
   А вот какая война приключилась у ЛОМовцев с внештатниками на последнюю ночь. С железнодорожного вокзала позвонили и сообщили, что кто-то обстреливает пассажирские поезда на подходе к городу камнями. На поиски уже выступила Добровольная Народная Дружина, но неплохо было бы и подкрепление из ЛОМа. Менты решили, что хулиганят подростки (действительно, кому еще может прийти в голову подобная бессмысленная и опасная выходка?) Дежурный отрядил двух ментов потрезвей и они пропали. Как потом выяснилось, придя ловить хулиганов, они застали за этим делом самих... внештатников! Пойманных на месте преступления арестовали и повели в отделение, но по дороге превосходящими силами дружинники отбили своих и наоборот взяли конвоиров в плен. Они их обезоружили, привели к себе в штаб, и уговаривали молчать о том, что видели. Наверное, между линейкой и дружиной шла давняя борьба за сферы влияния, потому что менты идти на сговор отказались. Тогда их побуцкали слегка по почкам, связали, залили в рот каждому по стакану водки и оставили так лежать на некоторое время, заперев в штабе, в то время как дружина устремилась на ловлю хулиганов.
   Менты оказались проворными, они сползлись из разных комнат друг к другу, и зубами развязали друг друга. Потом, распутавшись оба, они выбили лавкой решетку с оконной рамой в придачу и пришли к своим за подмогой. Дружинники тем временем тоже зря времени не теряли: они уже поймали двух, будто бы бивших стекла, сообщили об этом на вокзал и праздновали в штабе победу. Кстати, они сообщили также, что их пункт подвергся нападению хулиганов, которые высадили окно. Менты накрыли всю дружину в штабе. Состоялась жаркая битва, после чего пункт был разрушен уже до основания: менты выбили все стекла, двери и разбили телевизор. Правда, и сами они легко не отделались: у многих были видны фингалы и кровоподтеки, двум или трем оборвали погоны, пуговицы. В эту смену выручка у блюстителей порядка была небольшая, поскольку ДНДшников били долго и продолжали оное мероприятие с перерывами всю ночь. Слышали бы вы как дружинники при этом крыли ментов: "Мусора, лягавые, бляди, твари, фашисты!..."-- будто сами были не из того же теста, будто разница между одними и другими не только лишь в форме.
   Вы слышали анекдот: Серый волк хочет съесть семерых козлят и накрывшись овечьей шкурой поет под дверью: "Козлятушки, ребятушки, ваша мать пришла, молочка принесла!" Козлята, введенные таким образом в заблуждение, открыли волку дверь, и тот принялся их хватать и кидать в мешок. Но козлята были каратисты. Они отоварили волка, связали и стали держать совет: какую придумать ему самую страшную кару. И придумали -- сдать волка в зоопарк! Подвесили козлята связанного волка на палку и несут сдавать. "Что вы делаете, "волки"! -- воет серый. А козлята ему: "Молчи, "козел"! Ну как, улавливаете схожесть ситуации?
   Председателем дружины оказался Шестаков Владимир, в прошлом судимый, председатель СВП в зоне общего режима на Валуйках. Тоже явление! До сих пор Витька видел козлов по необходимости, силою обстоятельств вынужденных работать на ментов, это был козел по призванию. Оказывается, и такие бывают! Шестаков жаждал закладывать всех и вся, безразлично, какой власти, безразлично, за что, и тем выслужить себе право творить произвол самому -- единственное счастье в жизни. (По типу: "Лучше нету радости, чем делать людям гадости!"). Может быть это предвзятость, но Шпале показалось, что по манере держаться полицаи выгодно отличались от этой новоявленной "Старухи Шапокляк". Вот, оказывается, откуда берутся идейные борцы за демократию! Его, этого любителя острых ощущений, могли пришить на зоне, могли пришить и потом на воле, мести Шестаков боялся жутко, но еще больше боялся жить, не творя насилия. Это заставляло "отца русской демократии" держаться за свое место вдвойне. Он сам, как потом выяснилось со слов дежурного, пришел к ментам после освобождения и просил, умолял, дать ему красную повязку, иначе, дескать, ему жизни не дадут за старые грешки. Работу поставил с размахом, собрал вокруг себя таких же как сам "единомышленников"-- козлов-активистов, переловил кучу хулиганов (теперь понятно, как он их ловил!) и был уже на хорошем счету у всего начальства железной дороги. Подвела мания величия ("Маня Величавая"). Как всякий властолюбец, садист и трус, упиваясь своим "могуществом", потерял чувство меры, пошел на авантюру. Шестакову нужны были громкие дела и он придумал охоту на ведьм.
   Поначалу в линейке "главный дружинник" храбрился, кричал, что нигде не пропадет, и на строгом устроится, тоже будет жить. Менты на то отвечали, что его еще до зоны в тюрьме порешат. Камеры орали: "Дайте его нам!" Но председателя берегли, и не напрасно! Наутро он скис и облизывал у ментов сапоги, у всех подряд, от дежурного до самого последнего сержанта, умолял не сажать его, говорил, что еще пригодится им и без него не обойтись.
   Видимо, Шестаков и такие, как он, действительно были ментам нужны: из дружины не посадили никого, хотя подавили восстание козлов жестоко. Наутро, как выяснили протрезвевшие победители и протрезвевшие побежденные, сидящие всей дружиной в отдельной камере, у одного из внештатников была сломана рука, двоим поломали ребра. Впрочем, менты особо не паниковали, знали: активисты предпочтут молчание зоне. Эти существа сами предложили себя в рабы, с ними и обращались, как с рабами.
   Сидит заяц на березе ломом подпоясанный
   А кому какое дело, может, он ведьмедя ждет!...
   -- как в русской народной былине про Илью Муромца поется. Былины эти -- настольная книга каждого красного командира. Говорят, в детстве Боря Ельцин очень любил их читать, оттого вырос таким умным и храбрым. Но это к слову. Дело Владимировой дружины замяли.
   Вот такие сюжеты пришлось наблюдать Шпале с Чавой, не считая еще обилия разных смешных мелочей: то двое пьяных дерутся в зале дежурки, оба держатся за стену, один бьет, другой падает. Потом упавший встает, по стенке доползает к врагу, бьет -- падает второй и все начинается сначала. Иногда падают двое: и ударенный и ударивший. Менты, рассевшись на стульях, наблюдают бой, подбадривают боксеров, покатываются со смеху. Покатываются и в двух обозревающих зал камерах. Смысл поединка прост: места в кутузке осталось ровно на одного пьяного, поэтому, стравив двух претендентов, менты обещают победителю немедленное, без всяких штрафов освобождение. То вдруг в линейку приводят пьяного каратиста. Вы видели когда-нибудь пьяных каратистов? А пьяный утверждает, что он каратист, и что если его сейчас же не выпустят, то он всех повырубает. Его задирают. Каратист делает несколько каких то замысловатых блоков и ударов, потом в луже крови валяется в соседней камере -- балдеет! ...
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   Похвала всем, кто учит бесплатно и насильно. "Шоб ты жив на одну зарплату!" Да здравствуют коммунистические бакенбарды! или Банда террористов и несостоявшийся угон самолета в Турцию. Комсомольская попзвезда. Тело в дело или Любовь начинается с физкультуры. О том, что происходит, когда красивых девушек селят возле турников. О вреде рукопожатий. Что важнее -- бокс или бег?
  
  
   На этот раз их спас блат Чавыного родственника, занимавшего должность замначальника Икского участка железной дороги. И это правильно, не все же Витькиному папаше отдуваться! Пришлось, правда, заплатить за причиненный ущерб по триста с лишним рублей, каковые родители обоих и внесли куда надо. И дело о сопротивлениях было почти исчерпано, если бы Шпала не был так падок на дармовую выпивку. Для той злополучной пьянки, правда, был веский повод: Чава женился! Обстоятельство это было настолько необыкновенно и неожиданно, что... Впрочем, понять это можно, только узнав Чаву так, как его знал Витька. Поэтому давайте все по порядку, тем более, что до этого завершающего аккорда у Шпалы случилась еще масса важных для него происшествий.
   После того, как их выпустили под расписку из ЛОМа, дело с машинами то заминалось, то вспыхивало с новой силой. То была недовольна воинская часть, куда шли машины, и кое кому из ее командования пришлось сунуть на лапу сверх уплаченного, то вдруг в Курске что-то загоношились... Словом, Витькиному папаше деликатно намекнули, что если он своего отпрыска не сплавит в армию -- парня придется сажать. Далее прикрывать все его многочисленные дела и делишки нет никакой возможности. На дворе стояла эпоха застоя. Кстати, чем она была плоха, Шпала до сих пор не понимает. Никто и ничто не стояло, все тащили и обогащались, каждый в меру своих сил и возможностей. Это особенно важно громогласно заявить теперь, когда некоторые безответственные идеолухи рассказывают нам басни о том, что в эпоху вышеозначенную все так обленились, что даже кошки перестали ловить мышей и с тех пор разучились это делать по-настоящему. Именно тогда ведь наша партийно-хозяйственная верхушка смогла наворовать столько, что в состоянии оказалась объявить перестройку и причислить самою себя к лику демократов. В то бесшабашное для всего народа время уровень жизни человека вовсе не определялся его заработком. Уровень жизни определялся лишь умением крутиться. Одним из самых страшных было пожелание: "Чтоб ты жил на одну зарплату!" -- потому что на зарплату никто в то время не жил. В выигрыше были все, в промоте только государство. Однако и оно не бедствовало, как ныне, не ходило по миру с протянутой рукой, а еще и кормило целую кучу друзей, начиная с красных кхмеров и кончая сицилийской мафией, которая без кремлевских паханов выглядела бы очень бледно.
   Так вот, в ту, ныне кажущуюся уже сказочной, эпоху, призыв в армию еще считался избавлением от всех грехов молодости, исключая самые тяжкие: убийство, дела, связанные с иском и т.д. Даже изнасилование заминалось в таких случаях почти стопроцентно. На это последнее обстоятельство прошу обратить особое внимание, ибо оно подвигло нашего героя еще на одно замечательное деяние. Витьке, как уже понятно, выбирать было не из чего, поэтому он только спешил успеть провернуть напоследок кое какие свои особо важные дела и задумки.
   Само собой понятно, что съездить в Ершово за чемоданом Витька не мог, для этого нужно было бы брать в милиции кучу разрешений и заполнять кучу казенных бумаг. Подписка о невыезде -- что поделаешь! Он послал туда несколько телеграмм, каковые остались без ответа, тем дело и кончилось. Очевидно шмотки пропили веселые ребята из комнаты. Ну и на здоровье! Поминайте Шпалу за это добрым словом иногда! С завода, где он работал, Витьке тоже пришлось уйти, иначе его бы просто-напросто уволили по статье за многочисленные прогулы. Кстати, сейчас, на момент написания этих строк, он вновь работает на том же самом заводе в том же самом цехе тем же токарем. Но сейчас, по прошествии почти двадцати лет никто уже в цеху его прошлых подвигов там не помнит, а то уж в наше трудное безработное время вряд ли бы его туда взяли! Толчком к увольнению, конечно, послужило то, что из милиции затребовали на него характеристику и потом приходилось сдавать мастеру повестки. Поводов же для увольнения у администрации было более чем достаточно. Собственно работа имела для Шпалы не тот смысл, который она несла в себе для большинства честных советских граждан: а) спереть что-нибудь домой, б) заработать на кусок хлеба и ломтик масла к нему. Свой хлеб без масла, но в качестве закуски к выпивке он добывал в иных местах и иными средствами. Работа в то время была необходима в нашем милом обществе еще и для того, чтобы не загреметь в тюрьму за тунеядство. За трудоустройством Витьки следила вначале детская комната милиции, потом сама милиция. В силу названного, работать (или учиться, что в глазах Гроздева было еще хуже) ему было необходимо.
   В тюрьму Витьку забрали из десятого класса. Вышел летом. Половину экзаменов успел сдать вместе со всеми, упущенную половину пришлось досдавать осенью. В школе Шпала знаниями не блистал, а за тюрьму и вообще отупел, уроков там, как в некоторых других СИЗО, не было. Однако, незачем говорить о том, что учителя уж постарались выпихнуть его с троечками в аттестате. Не оставлять же этакого "шалуна" на свою голову еще на год! Среднее образование ведь тоже тогда было обязательным и, естественно, бесплатным, за что ныне Гроздев говорит канувшей в лету стране огромное спасибо! Его и позже в колонии заставили насильно кончить среднюю школу второй раз, так как в деле не было документа о среднем образовании, а мать из дому сочла за лучшее копию не посылать, а посоветовать в письме Витьке лучше учиться: тогда, дескать, у него не будет свободного времени и он не отважится играть в карты с "убийцами и ворами", не проиграется и они не возьмут его в оборот! Логика железная, но что ему оставалось делать?
   Учился. Кое как за три года кончил одиннадцатый класс. Такая невезуха случалась: как только подходят экзамены, его либо в изолятор запрут, либо на этап отправят и год мучения коту под хвост! Так что образовали за время отсидки на совесть. Шпала там, опять же, не по своей воле, еше кучу специальностей приобрел, тоже теперь пригодились: когда безработица, из шести "корочек" какая-нибудь да поможет зацепиться за место. А как быть простым гражданам, у которых одна профессия, и которых всю прошлую жизнь учили, что не гоже летать с места на место? Спасибо вам всем, кто учил Гроздева бесплатно и насильно, теперь пригодилось! Кровь из носу, любого тупицу нужно было за уши тянуть к вершинам знаний. Учителя на экзаменах задавали ему заковыристые вопросы, а под партой передавали листки с ответами на них. Осенью, правда, случился единичный казус. Сдавал историю Апполону -- так звали они своего учителя. И с ним незнакомая учительница.
  -- Учил? -- строго спросила бабуля перед экзаменом.
  -- Учил! -- бодро ответил Витька, пряча набухшие от пьянки глаза.
  -- Хорошо учил?
  -- Хорошо!
   Из Ленина Шпала помнил: "Коммунизьм -- есть советская власть, плюс электрификация всей страны!" -- о чем он сразу же и поведал. Потом он понес обо всем, что имело мало-мальское отношение к Ленину и к революции вообще: "Хлеб народу, земля крестьянам!" "Борьба со вшами -- удар по мировому империализму!" "За коммунистическую культуру. Да здравствуют коммунистические бакенбарды!" К чему-то приплел песню: "Наш паровоз вперед лети, коммуна -- остановка"... Уверял, что мировая революция должна случиться с минуты на минуту, не сегодня, так завтра, и при этом, как бы в подтверждение, то и дело поглядывал на наручные часы Апполона с позолоченным корпусом, прикидывая по обыкновению, сколько бы они могли стоить. Обрушился с ярыми нападками на мировой капитал, нещадно эксплуатирующий иностранный пролетариат. Вставил даже несколько слов о нашем дорогом Леониде Ильиче. "От Ильича до Ильича!"... На вопрос бабули, кто же такие были меньшевики, Витька уверенно ответил, что все они были гадами и не стоят даже того, чтобы о них вспоминать. Однако старуха, как крот, воткнулась в одно, и рыла, рыла, рыла рылом...
  -- О чем же все таки шла речь на съезде?
   Витька вызвался отвечять без подготовки, так как отлично знал, что ни черта не знает, и готовиться ему, следовательно, не к чему. Бабушка -- "божий одуванчик" заставила Шпалу сесть подумать. Апполон лишь молчал и посмеивался в воротник. Он вообще был отличный мужик -- Апполон! Он про войну на уроках рассказывал, с ним и "об жизни" потрепаться можно было... Витька сел, порисовал на выделенных ему листках чертиков, встал и понес заново: "Да здравствуют коммунистические бакенбарды!" "Наш паровоз вперед лети..." "Броня крепка, и танки наши быстры!" "Коммунизм -- есть советская власть, плюс электрификация всей страны!" "Вперед, к победе мирового пролетариата!"...
  -- Это ваш ученик? -- гневно обратилась бабушка к Апполону.
  -- Мой! -- невозмутимо ответил тот.
  -- Так почему же он ничего не знает?
  -- Мой-то он мой, но дело в том, -- компетентно отвечал историк,-- что когда другие сидели здесь за партой, он сидел ... в тюрьме.
   Нужно было видеть бабушкино лицо! Оно стало таким испуганным, беззащитным. Почему все так пугаются при слове "тюрьма"? Они, наверное, думают, что там одни бандиты! Бабушка заметалась, заметалась, силясь выговорить что-нибудь впопад.
  -- А-а! Я слышала, это та история с летчиками, хотели угнать самолет...?
   Как невероятно и непредсказуемо разрастаются слухи! Пока они сидели в тюрьме, здесь, на воле, Шпалу со товариши сделали чуть ли не международными террористами и гангстерами впридачу. Даже интересно, в чье больное воображение могла придти мысль, что вооруженная до зубов банда на Южном пыталась угнать самолет с летчиками в Турцию, а когда те отказались, перестреляли их из обрезов, а самолет взорвали! Нудивительно, что, когда он вновь появился в школе, на Шпалу сначала смотрели, как на привидение, а потом стали задавать идиотские вопросы типа: "Почему именно в Турцию?" или "Где взяли оружие и взрывчатку?"... Шпала вначале смеялся, как ненормальный, потом ему это начало надоедать. Ладно, однокласники, а эта интеллигентная бабушка-историк и та верит в подобную галиматью?!
  -- Ну, летчиками они возможно и не были, -- по-философски невозмутимо рассудил Апполон, -- летчиками их прозвали потому, что они летали из стороны в сторону когда их били...
   Витька отвернулся в сторону и изо всех сил сжал челюсти, чтобы не расхохотаться. Поверьте, это стоило огромных усилий.
  -- В общем так, -- подытожил историк, -- нечего друг перед другом Ваньку валять, он ничего не знает!..
  -- Как ничего не знает? -- простонала старуха, почти теряя сознание. Она очевидно чувствовала себя виноватой в случившемся. -- Он так логически четко представляет себе основные моменты: "Коммунизьм -- есть советская власть, плюс электрификация всей страны!" "Вперед, к победе мирового пролетариата!" "Наш паровоз"... Впрочем, это уже частности!
  -- Не перебивайте, -- недовольно огрызнулся бог красоты, -- он ничего не знает!.. Поставим ему тройку, и пусть катится на все четыре стороны!
  -- Ну нельзя же так, -- отстаивала правила хорошего тона бабушка, -- пусть хотя бы человек получит удовлетворение от своего ответа!
  -- Ах, -- махнул рукой Апполон,- свое удовлетворение он получит без нас и в другом месте. -- Иди, три!
  -- Постой, -- ухватилась за Шпалу, как хватается слепой за то, что потолще старуха, -- ты смотри, никому не рассказывай, как ты сдавал этот экзамен!
  -- Ничего, пусть хвастается! -- махнул рукой Апполон.
   О щедрый бог красоты! Да будет тебе вечная благодать на небесах, где ты сейчас пребываешь! Благодаря твоему разрешению я предаю сегодня эту историю гластности, как предал Горбачев перестройку.
   Витька, вежливо попрощавшись с учителями, скатился кубарем по лестнице и только тут насмеялся вдоволь.
   Летом, еще до получения аттестата зрелости, милиция, которая как известно всегда всех бережет, (сначала сажает, а потом стережет!) трудоустроила Шпалу на крупнейший в городе котлостроительный завод, где и текучесть кадров была соответственно крупнейшая. Тогда была такая система: ментовка имела право принудительно распределять вверенный ей контингент неблагонадежных на любое предприятие для исправления трудом. Да и в Кодексе законов о труде была статья о том, что предприятие, имеющее недостаток по данной профессии, обязано взять любого, если его квалификация соответствует требуемому уровню, будь у него хоть десять судимостей, или трудовая книжка, к примеру, толщиной как "Вайна и мир" Толстого. Перебирать "кадрами" тогда не разрешалось! И в конституции говорилось, между прочим, что каждый советский человек, наряду с другими правами, имеет право на труд. А в уголовном кодексе, что "осужденный, отбывший наказание, полностью искупил свою вину!" -- то есть ничем от прочих граждан не отличается, пока не залетит еще раз. Да, было времечко. Таперича не то что давеча! И увольнять несовершеннолетнего по статье предприятие без разрешения детской комнаты милиции не имело права. А разрешение детская комната давала лишь в случае посадки. И работать малолеткам полагалось лишь в первую смену, и отпуск в летнее время года... ( Ну что было не жить! Так нет, демократии захотели!!!) Помните "Операцию "Ы" и другие приключения Шурика"? Сейчас ее что-то стесняются показывать, все американские боевики по телеку гонят, так что у меня восьмилетняя дочь, увидев женшину вначале очередного фильма, уверенно изрекла:
  -- Ее изнасилуют, а потом убьют!
  -- Почему ты так думаешь? -- удивились мы.
  -- А про что же еше фильмы снимают? -- в свою очередь удивилась дочка.
   Как там Федя говорил Шурику: "Ты думаешь это мне дали пятнадцать суток? Нет! Это НАМ с тобой дали пятнадцать суток, чтобы ты вел среди меня воспитательную работу!"
   Вот так же и предприятие: оно должно ковать кадры! За время работы в учебном цеху, где Витька приобрел профессию токаря, подобралась классная компания, в которой они покуролесили! В основном, это была отработка ударов на прохожих. Впрочем, не на всех, естественно, а только на самых борзых, которые отказывались ссудить друзьям мелочи на бутылку-другую. Не последнее место в их деятельности так же занимала пьянка и девочки. Особенно с этим товаром было легко в заводском и окрестных профилакториях, расположенных недалеко от города в живописном урочище под не менее живописным названием "Липки". Обитание здесь имело еще и ту выгоду, что месячная путевка стоила всего 15 рублей, остальные 50% доплачивал профсоюз- "школа коммунизма". Путевка обеспечивала бесплатным жильем, питанием, проездом на завод и обратно. Обычное же прожитье дома в ту пору в месяц обходилось рублей в 60. Выгода! В каждом из многочисленных, от разных городских предприятий, профилакториев -- кинозал, дискотека и в основном молодежь, не связанная или в данный момент свободная от семейных и прочих уз. Отдыхать в профилактории можно было лишь два месячных заезда, остальное время приходилось отдыхать там же, но под чужой фамилией (иногда под женской). Ей богу, профсоюз -- неплохая вещь, ребята, если уметь им пользоваться. И неправы те, кто ропщет, что он, дескать, много выворачивает из зарплаты. Лично Витьке он давал значительно больше, чем урывал из его скудного заработка. Профилактории функционировали с осени до весны. Летом во многих из них оборудовались пионерские лагеря. Однако, летом ведь можно перебиться и так, когда под каждым под кустом, как говорится, готов и стол и дом.
   Здесь мне придется, видимо, влить в мед своего повествования ложку дегтя. Извини, дорогой читатель! Мы с тобой путешествуем по стране Совдепии уже не один день. Ты побывал вместе с Виктором Гроздевым и в следственном изоляторе, и в камере ЛОМа, и на Волжских берегах... Конечно, многое в этой стране бестолково, (а где оно все по уму?), уродливо, иногда просто жестоко. Однако, признайся, почувствовал ли ты, что при всем том, было ведь в этом устройстве и кое-что положительное. И это кое-что было, надо прямо сказать, весьма существенным. При всем беспределе милиции, или, может быть, других каких-то властных структур, человек в этом обществе был значительно защищенней, чем где бы-то ни было! Да, никто не имел права жить богато, вернее, выставлять свое богатство напоказ, что называется с жиру беситься. Но ведь умным людям никогда не взбредет в голову дразнить толпу, афишировать свои деньги. Однако, и бедных не было! Любой, в крайнем случае, мог рассчитывать на сытный кусок хлеба, крышу над головой -- случись с ним какое нибудь несчастье, на бесплатную медицинскую помощь, на то, что его дети не пойдут с сумой по миру. Сейчас от голода, холода и нищеты не гарантирован никто!
   Когда им выдали корочки и перевели в основные цеха завода, Шпала, поначалу, ходил на работу строго через день, во вторую смену только до 22 часов, исключая ночные смены. Последнее было положено по законодательству, так как он, якобы, еще не достиг совершеннолетия, первое же Витька положил за основу сам. Уволить без разрешения детской комнаты милиции его еще не имели права. Он так аккуратно выполнял установленный режим, что мастер как- то подойдя к нему, сказал:
  -- Если ты сегодня вышел, значит завтра не придешь? У нас завтра Всесоюзный коммунистический субботник, так что ты уж приди, а потом можешь гулять хоть целую неделю!
   Чего не сделаешь ради торжества коммунизма! Правда, прогулял Витька вместо одной недели и вторую прицепом, с разбегу, так сказать. Потом мастер, слоняясь где-то по задворкам и вылавливая пьющих, сломал ногу, и Шпала, будучи уже совершеннолетним, пользовался привилегиями малолетки. Позже пришлось хитрить, изучать станок основательно, чтобы знать все его слабые места. Обычно Витька ломал станок с утра (наш отечественный 1К-62 не так-то легко сломать, куда проще импортный, да кто ж его Шпале доверит?), просил иногда слесаря особенно не спешить и прокопаться до другой смены. Слесарь, впрочем и так, сколько помнится, никогда не торопился. Потом мастер как-то намекнул ему, уже совершеннолетнему, что если Шпала просто не будет ходить на работу, то этим он принесет цеху большую пользу, по крайней мере, станки будут целы! И Витька выполнял уговор : "Ты меня, работушка, не бойся, я тебя, родимая, не трону!" -- носил мастеру явно липовые справки, больничные, а то и вообще без них обходился. Соответственно, и зарплата у него в месяц выше тридцати рублей не набегала. За один месяц Шпала вообще получил четыре рубля с копейками. Однако, на бедность Витька не роптал, и все невзгоды переносил стоически. Кстати, и те из его согруппников, которые работали добросовестно и из кожи вон лезли, больше ста тоже не получали. Мастера обманывали неопытных еще в лабиринтах расценок новичков, подсовывали им самую невыгодную работу. Шпале, правда, случись ему охота потрудиться, было бы легче: в ОТК работала его любовь по профилакторию Алька, которая всегда за него перед мастером заступалась и уж явно дурить бы не дала. Но в целом на доармейскую молодежь везде на заводе смотрели как на временную рабочую силу, из которой нужно выжать все, пока она не ушла или не поумнела. Инструмент: штангенциркуль, вращающийся центр, резцы, которые ему выдали при поступлении в цех, сперли у Витьки из тумбочки на следующий же день, срезав замок сваркой. Шпала, когда рассчитывался, сделал то же самое, и сдал из добычи то, что за ним числилось как свой инструмент, а лишнее взял себе.
   За счет чего Витька жил? Во-первых, профилакторий снимал много жизненных проблем, так что верной тройке друзей, обретенных им еше в учебном цехе, приходилось добывать себе только на выпивку и закуску. И то и другое по тем временам (особенно второе) было несравненно дешевле чем теперь. С утра без гроша в кармане отираешся у магазина, а к вечеру... к вечеру ни за что не угадаешь где, в каких апартаментах ты остановишься ночевать, совершенно пьяный и с полным карманом мелочи. И это не треп! Шпала несколько раз специально с утра загадывал , где окажется вечером -- ни разу не сходилось. Во-вторых, натренированный многодневным опытом мозг четко фиксирует все мероприятия, обещающие хоть маленькую надежду на выпивку: дни рождения, проводы в армию, свадьбы, родительские дни на кладбище с утра, как компьютер выдает информацию по всему городу: где что будет. Пусть даже и кого провожают в армию не знаешь, и тебя там никто не знает (хотя такое случается значительно реже), познакомиться, втереться в компанию дело техники. "Ввяжемся, а там посмотрим!"-- как говаривал знающий в таких делах толк Наполеон. А торжества в те времена были частые и хлебосольные! Никто гостей, на них приглашенных, заранее не считал, и в рот им во время еды, как нынче, не заглядывал. Вино, водка и самогон лились рекой, танцы длились до упаду и были, как и песни, делом всеобшим, а не только нанятого ансамбля.
   Стратегия и тактика вырабатываются по ходу претворения намеченной программы в жизнь, сообразно обстоятельствам. Заранее предугадать здесь ничего нельзя, но стоит Шпале лишь взглянуть на происходящее своими глазами, и он уже знает, как себя повести, о чем говорить. Вот так Витька и жил, и дожил до того момента, пока все лимиты доверия и терпения иссякли. Имеются в виду, конечно, лимиты цехового начальства. Гулянок-то вон сколько, а цех один! И мастеру каждый раз соврать нужно что-то новое, свеженькое, оригинальное. Где столько фантазии набраться, чтобы на полгода хватило, Витька ведь не Шахерезада из "Тысячи и одной ночи!" Его предупреждали. Шпале ничего не нужно было повторять дважды, тем более трижды! Витька уволился по собственному желанию после бог знает какого предупреждения, когда чутье, которому Гроздев в таких делах доверял больше чем рассудку, подсказало ему: "Все! Больше тут ничего не сорвешь, струна натянута до предела!" Справедливости и правдивости повествования ради, следует упомянуть, что на Котлостроительном заводе приключилось со Шпалой еще одно замечательное приключение: его приняли в комсомол. Влез Витька туда, конечно, не по идейным соображениям, так как таковых у него, как у всякого нормального незакомплексованного человека просто не оказалось, а из спортивного удовольствия: "Неужели и меня примут? Вот будет концерт, если узнают, кого они вовлекли!" Хватали кандидатов из только что пришедших в цех "новобранцев" впопыхах, без всякого разбора. В первый же день прибежала откуда-то запыхавшаяся румяная освобожденный секретарь: "Ты еще не комсомолец? Готовься, будем принимать. У нас все комсомольцы, кому положено!"
   Ничего себе, прямо скажем, девочка этот освобожденный секретарь! Теперь таких только в попзвездах да в заграничных борделях найдешь, -- в "народ" уже не идут! Красивая, стройненькая, глазенки горят, груди торчком и на самом соске значек болтается. Так и хочется ухватить! Не за значок, конечно... Ну все -- так все, а Витька что, хуже? Дали устав выучить. Он выучил. Когда на комиссии спросили, почему раньше не вступал, Шпала скромно сознался, что считал себя еще недостойным, потому, что не доказал делом верность идеалам коммунизма. "А теперь, считаете, уже доказали делом?"-- спросила неизвестная жопастая тетя. Витька ответил, что в принципе, еще не совсем доказал, но намерен это сделать и притом в самое что ни на есть ближайшее время! Они все увидят! Чем? Ударным трудом, разумеется! К тому Гоздев присовокупил, что считает Маркса своим духовным отцом и учителем, читает его взахлеб. И вообще все свободное время он самообразовывается прямо бешенными темпами, жаль, что этого свободного времени нет. Что он друг всех угнетенных на свете. Шпала вообще любил участвовать во всякого рода комедиях, розыгрышах, и сейчас был доволен. Кажется, ему удалось разыграть этих деловых экзаменаторов. В своей биографии он, естественно, тюрьму и условный срок не упоминал. И все же!... Ну и бардак у них тут оказывается. Ведь его на завод детская комната милиции устраивала! На закуску были рукопожатия со всеми подряд членами. Во время смен потом приходилось заседать на комсомольских собраниях. Единственное, что запомнилось -- там много было молодых девчонок. Когда Витьке попытались всучить комсомольское поручение, ореол коммунизма стал в его глазах безнадежно блекнуть. Шпала приболел, и с отчетом не явился. А когда его начали отчитывать за работу, обиделся и перестал ходить на комсомольские собрания вовсе. Позже деловые товарищи из заводской ячейки наконец-то Витьку раскусили и собрались из рядов своих почетных исключить, но не тут то было! Гроздев доказал верность идеалам коммунизма ударным трудом уже на Шиферном комбинате. Так что Котлостроительный завод можно по праву считать той заводской проходною, что в люди вывела Шпалу. И не только его одного!
   Ничто в жизни не происходит зря! Потом, в армии, Витка расплатился своим комсомольским билетом вместо военного за то, что не отдал какому-то майоришке честь. У них в стройбате ниже полковника честь не принято было отдавать. И вот, когда их рота была в командировке на Энкермане, Витька шел себе по улице военного городка, никого не трогал, а навстречу ему этот майор из авиации. Шпала рассудил, что не велика птица для солдата королевских войск майор, прошел мимо без внимания. В спину услышал:
  -- Товаришь солдат, остановитесь!
   Пошел быстрей. Майор оказался голосистый, поднял крик (из за чего -- спрашивается!). Откуда-то выбежал патруль. Витька знал городок еще очень слабо, поэтому решил не удирать. Гроздева схватили под не слишком белые рученьки, подвели к майору.
  -- Почему не отдали честь, товарищ солдат? -- осведомился "кожедуб" (всех летчиков между собой они называли кожедубами).
  -- Извините, товарищ майор, я вас не заметил!
   У летчика от удивления и гнева аж фуражка на голове подпрыгнула.
  -- А почему вы не остановились, когда я вас окликнул?!
  -- Не может быть, товарищ майор, меня никто не окликал!
   Сын мертвой петли свирепел, но держался!
  -- Ну как же, я вам крикнул: "Товарищ солдат, остановитесь!" -- вот, и патруль это слышал!
  -- Ах, так это вы мне? -- закосил под дурака Шпала, -- извините, товарищ майор, но я не солдат!
  -- Как не солдат, -- вылупился на него майор, -- а кто же вы?
  -- Я военный строитель! -- четко и радостно, как на присяге, отчеканил Витька.
  -- Это все равно, -- пустился в объяснения майор, -- вы военный строитель, а он связист, а вместе вы солдаты, понимаете?
   Шпала смотрел на добровольного учителя с подобострастием прилежного ученика, пытливо в глаза ему заглядывал. "Пусть, голубок, почувствует, каково оно с нашим братом-стройбатом дела иметь!"-- думал он.
  -- Никак нет, товарищ майор, в других частях в правилах внутреннего распорядка написано: "Каждый солдат обязан". И у летчиков, и у связистов... А у нас: "Каждый военный строитель обязан..." -- понимаете? Значит, есть разница!
   Патруль, стоящий в стороне, со смеху корчил рожи. Майор решил, что разговаривать с Витькой бесполезно, а может быть и не нашел веских доводов на его блестящее доказательство...
  -- У вас военный билет при себе?
  -- Никак нет, товарищ майор!
  -- Каждый солдат обязан...
  -- Так то ж солдат!...
  -- А это что? -- летун ткнул пальцем Шпале в грудь.
   Форма была ушита, плотно облегала тело, прямоугольник книжечки четко вырисовывался через ткань. В кармане лежал воинский и комсомольский билеты. Витька вытащил и отдал майору последний.
  -- Скажете вашему командиру, пусть придет в штаб к майору Мерзликину за вашим билетом! --- майор козырнул Шпале и пошел прочь.
   А зачем бы он Шпале сдался -- комсомольский? Это же не военный, за утерю которого нужно отвечать. Он, может быть, и по сей день хранится у майора Мерзликина. Или теперь Мерзликин полковник?
   По расчетам Шпалы до армии ему оставалось около месяца. За это время его никак не успеют раскусить на новом месте. Кроме того, надо ведь получить двухнедельное пособие, деньги -- вещь не лишняя! И служба тогда пойдет в стаж работы. Директор шиферного комбината поначалу отнесся к Витьке недоверчиво.
  -- Тебе сколько лет?
  -- Через месяц девятнадцать.
  -- Так тебя вот-вот в армию заберут, зачем мне тебя брать?
  -- Не заберут, -- успокоил Шпала, -- у меня условно, три года.
  -- За что? -- еще больше нахмурился директор.
  -- Так, по глупости, с ребятами угнали трактор покататься.
  -- Много что-то за трактор -- три условно!
  -- А мы на нем опрокинулись!
   Лицо директора осветила добродушная улыбка:
  -- Эх, молодежь, ну скажи, нужен был тебе этот трактор?
   Витька, опустив голову придурковато пререминался с ноги на ногу.
  -- Мы только перед девчонками пофорсить, и поставили бы!
   Директор с кадровиком посмеялись и взяли Шпалу учеником оператора волноукладочной машины. Работа не пыльная, машина в норме делает все сама. Хуже, когда начинает барахлить, тут уж не зевай, в самую середку ее лезь, разгребай завал. Свежий, только что вышедший с барабана лист шифера, как пластилин, мягкий, податливый, а полежит на полу -- становится твердый, как черепок. Не ладится машина, накидаешь таких ошметков целую гору, а в конце смены ее приходится ломом разбирать и уносить. Зарплата хорошая -- за двести, не то что на котельном. Жаль, что не с самого начала сюда трудиться пошел. Для того, чтобы работать самостоятельно, Витька должен был три месяца стажироваться у опытного наставника. Первого своего наставника он отоварил дня через три после того, как поступил к нему в ученики. Учитель, сам на три-четыре года старше Шпалы, вздумал заставлять его работать больше себя, да еще обозвал "салагой"! Витька зря спорить с ним не стал, отвел "шефа" в сторону и выписал ему пару звездюлин, не сильных, но для науки на будущее вполне достаточных. "Шеф" учиться и постигать тонкости педагогической науки, однако, не захотел, побежал и нажаловался мастеру. Второй "шеф" был с Витькой несравненно осторожней, хотя и оказался старше первого лет на тридцать. Он не утруждал Шпалу работой, и при первой же просьбе отпускал домой, не дожидаясь конца смены. К тому же неподалеку от завода располагалась известная на весь город "молдаванка" -- железнодорожный тупик перед винзаводом, куда из Молдавии, впрочем, так же, как и из других республик, подавали составы, груженые бочками с вином. Экспедиторы -- парни не гордые и свойские, торговали еще не разбавленным, значительно лучше магазинного, вином в любое время дня и ночи по сходной цене, к тому же брали и натурой. Местные ребята из "болховских" продавали им за ведра вина блядей на ночь. Некоторые девицы жили за вино и деньги в этом городке на колесах месяцами, кочуя из вагона в вагон. "Болховец страна большая, можно городом назвать, в каждой хате по три бляди, можно триперу поймать!" -- так свидетельствовал местный фольклор. Иногда "молдаванку" грабили, просверливая сверлом насквозь дно вагона и бочки. Тут уж пол-Болховца бежало с ведрами, ведь "чепик" не вставишь, не пропадать же добру! Витька часто вместо работы бегал сюда за вином. Единственное неудобство на "молдаванке" это то, что бутылки или прочую посуду нужно было нести с собой. Роль посыльного Гроздева нисколько не оскорбляла, во-первых, потому, что здесь перед ним открывалась жизнь созвучная его натуре -- кипучая, непредсказуемая. Во-вторых, за доставку, за риск попасть в черные списки у начальства, с ним рассчитывались щедрыми копытными: сто грамм с бутылки.
   Однако, хватит про работу, она играла в жизни Шпалы не главную роль. Гораздо важнее для него были дела личные, сердечные! Еще в конце седьмого класса в его душу серой змейкой, не подвинув, не убрав ничего на своем пути, незаметно вползла Ларочка Семенова. Была она тогда еще этаким шкодливым подростком: тонкая стройная фигурка, самоуверенно вздернутый носик, шаловливые, возбуждающие шуточки... Впрочем, по счастливой случайности, нет даже особой надобности описывать здесь Ларочкину внешность. В старших классах она была удивительно похожа на главную героиню фильма "Вий" -- усопшую дочь куренного атамана. Столь же красивую и так же поселившую в собственной душе кучу демонов. Это внешнее сходство, кстати, после очередного просмотра фильма неоднократно отмечалось всей поселковой молодежью, и приносило Семеновой очередную, солидную порцию популярности. От героини фильма она, разве что выгодно отличалась на современный манер: ростом Ларочка была высока, более тонка и грациозна (век акселерации был в полном разгаре!) черты лица четче и правильней, а носик у нее по сравнению с оригиналом, как уже говорилось, был еще более тонок, изящен и озорно, несколько капризно вздернут вверх.
   Встретив в первый раз, Витька ее почти не заметил. И в этом чертовом "почти" заключалось все Ларочкино коварство. Оно, накладываясь друг на друга, уже овладело им полностью, а Шпала все еще считал что ПОЧТИ ничего не произошло! Он сох еще по Маринке, а Ларочка, свернувшись спиралью в тайниках его души, уже ждала своего часа. И если его долголетняя (с четвертого класса) предыдущяя любовь в конце концов завершилась, пусть случайной, но полной победой (а может быть и поражением, как считать!), о чем здесь в столь сжатом, и без того перегруженном персонажами и историями рассказе нет возможности повествовать, то тем горше и унизительнее было для Шпалы его поражение от Ларочки. Она была ангелом мести, посланным самим Господом для отмщения всего женского рода, пострадавшего от Витькиных рук, или, правильнее сказать, от Витькиного ..., словом, от Гроздева.
   ВНАЧАЛЕ БЫЛО ТЕЛО!!!
   Любовь, как известно, начинается с физкультуры! Так произошло и на этот раз. Здесь тоже в основе всего процесса лежало тело. Тело пошло в дело! А это самое дело заключалось в том, что в Ларочкином дворе, как раз перед ее окнами, был единственный в поселке настояший турник: на тросовых растяжках, с регулируемой высотой, с пружинящей тонкой (а, значит, удобной для рук и для тела) перекладиной. Физическая культура и красота этого самого пресловутого, настрявшего в зубах тела, была тогда в почете: самца выбирали еше не по деньгам, а на пляже! Поэтому самодельные турники, со спертой из поселковой мастерской трубою в качестве перекладины, стояли почти в каждом дворе, да и в лесах с посадками по округе. (Представляете, какое раздолье было тренерам сборной Союза по гимнастике: из такого обилия человеческого материала, да еше помноженного на широту и долготу того же Союза, можно было выбрать не то что одну Ларису Латынину!..) У них, то бишь, турников, молодежь, а часто и парни старшего возраста, от 20 и до самых 40, по вечерам собирались на так называемые "посиделки". Почему так называемые и в кавычках, вы сейчас же узнаете: дело в том, что никто на настояших посиделках не упражняется "до потери пульса"! Занимались, конечно, не только этим. Лузгали семечки, травили анекдоты, и одновременно приобщались к "высокому слогу" русского романса -- то есть, горланили песни, сидя на турнике и вокруг. Подтягиваться до подбородка дело не хитрое, это и любой хиляк умел никак не менее десяти раз. Достойным внимания считалось под тридцать! Джентльменский набор упражнений состоял из: выхода силой -- подтягивание по пояс (раз десять -- пятнадцать, обычно), склепки -- тот же результат, но за счет маха ног, замка -- выход по пояс, но перекладина сзади, вертушки -- это обороты сидя на перекладине верхом, соскока -- повиснув на изгибе у пальцев ног нужно, слегка раскачавшись, приземлиться на ноги. Шиком считались: флажок -- держась руками за вертикальную стойку турника, нужно было сделать тело паралельно земле, ласточка -- повиснуть паралельно земле, держась за перекладину за спиной на уровне поясницы, ну и, конечно, солнышко -- это обороты вокруг перекладины во весь рост на вытянутых руках. "Старики" этим делом занималисьв меру, часто между перекурами и иногда после трудового дня спохмелья. Молодежь, всегда не знаюшая удержу и стремящаяся отличиться друг перед другом, выкладывалась, что называется, "до ручки" (Это, к примеру, когда от этого чертового турника и до ручки собственной квартиры приходится ползти буквально на рачках). Витька лично турником и гирей в те поры докачался до того, что у него на коже пошли разводы рубцами. В больнице сказали, что это от того, что кожа не успевает расти вслед за мышечной массой! Так вот, на турнике у Ларочкиных окон собирались к вечеру больше и охотнее, чем в других дворах. Но кто же в потемках оценит фигуру и мастерство -- вот в чем вопрос! Молодежь стала приходить пораньше остальных спортсменов, засветло и выкладываться, соревнуясь (как верно выбрано это слово от корня РЕВНОВАТЬ!) друг с другом еше интенсивнее. Надо же было какому-то идиоту поселить Ларочку возле этого турника, или, может быть, турник поселить возле этой Ларочки! Они что, хотели таким образом сформировать олимпийскую сборную, или снизить процент подростковой преступности в районе? На таких деятелей нужно в суд подавать за изощренное истязание несовершеннолетних! Витька был среди них в лидерах. Все перечисленное он умел в лучшем виде и не гнушался этим пользоваться. Вопрос в том, каких сил ему это стоило! От турника домой он действительно добирался из последней сил, а в глазах рябило не то от оборотов "солнышка", не то от потери этого самого пульса. Шпала, правда, не сразу понял премудрость: почему собираются именно здесь, почему друг перед другом в прямом и в переносном смысле из кожи вон лезут... Все лезли, а он, как всегда, старался быть впереди всех. Но потом понял! А поняв, лез из кожи вон еше старательнее.
   Однако на одном лишь теле он не остановился, пошел дальше в смысле духа. Шпала залпом перечитал почти всего Джека Лондона только потому, что Джек этот нравился Семеновой. Таким образом он надеялся понять, предсказать ее характер, образ мысли.
   Мир тайных дум понять желая,
   Затмивших взор и разум мой,
   Томами Лондона глотал я,
   Аляской бредя золотой!
   Как вам это нравится? Какая баба воспримет серьезно того, кто потерял из- за нее голову? Видимо, Витька переборщил и попал под влияние "устричного пирата" значительно больше, чем сама Ларочка, иначе откуда у Шпалы взялась вдруг эта страсть к приключениям?
   После окончания сельской восьмилетки и неудачной попытки поступления в мореходку, Витька пошел доучиваться в девятнадцатую школу города Икска. Здесь он начал натыкаться на Ларочку систематически и получил в конце концов смертельную дозу облучения. Семенова училась на два класса младше его, но уже второй или третий год в этой школе, и считалась своей -- ЧУВИХОЙ. Она ведь и в поселок приехала из Харькова! Шпалу же с первых дней называли не иначе как колхозанином и дегенератом. Впрочем, и других поселковых, которые здесь учились, не жаловали, кто подался в шестерки, кто в математики. Друг детства Селепа, пришедший сюда годом раньше, прославился в школе тем, что каждое утро пробегал все три этажа и обздоровывался за ручку персонально с каждым мало-мальски влиятельным городским. С некоторыми здоровался на дню дважды и трижды, зато считал себя своим! Городские его, однако, таковым признавать отнюдь не торопились, и били Селепу едва ли не чаще всех остальных Юганьских. В поселке же Семен Лепнев бахвалился своими обширными связями среди городских. С недавних пор в нем обнаружился недюжинный талант брехуна. Нахватавшись верхушек от своих новых приятелей Селепа врал в Южном о своих дебошах в ресторанах, о роли в театре, где он якобы подрабатывает... Семен был трус, драться не умел, и свой авторитет в поселке стремился заработать таким вот образом, проявляя иногда для этого поразительную изобретательность и обращая в свою пользу даже удары судьбы. Как то вечером Лепнев появился на улице с разбитой нижней губой. Выбрав место под фонарем, где посветлее, он, попросил у кого-то закурить. При этом нарочито выпятил разбитую нижнюю губу, прикуривая.
  -- Кто это тебя так поцеловал? -- поинтересовался один из компании.
   Селепа отмахнулся с брезгливостью:
  -- Да так, месились!
   Это было для ребят что-то новое. Всех взорвало любопытство:
  -- Как?
  -- Да так, -- отвечал Семен нехотя, -- загуливали с центровскими возле "Радуги", ловили одного фраера. Вдруг крик: "Бей центровских!"
  -- Ну, а дальше?
  -- А дальше меня кто то по челюсти. Очухался, уже никого нет!
   В конце концов Юганьские тоже раскусили Селепу, и нагрузка на его правую руку значительно увеличилась. Но странное дело! Его били тем больше, чем чаще и неистовей он здоровался.
   С горя Лепнев от политики отошел, и решил проявить себя в спорте. Занялся бегом, и вскоре уже считал себя кадровым спринтером, вернее стремился убедить в том окружающих. Ежедневно утром и вечером делал демонстративные пробежки. (Виду Селепа всегда придавал большее значение, чем самой сути). Витька тогда уже начал заниматься боксом и совершал свои первые трудные, но в большинстве своем неудачные шаги. Как-то, пробегая мимо в щеголеватом трико и импортных кроссовках (какой дорогой вид спорта -- этот бег!), Селепа поинтересовался:
  -- Витек, зачем ты занялся боксом?
  -- Чтобы уметь дать сдачи в случае чего! -- не задумываясь, ответил Шпала.
  -- Так ведь в случае чего я убегу! -- засмеялся Семен, довольный своей шуткой.
   Витька затруднился на это быстро и остроумно ответить. Действительно: убежать можно и от толпы, а отмахнуться вряд ли! Ум хорошо, а два лучше. Витьке Ролу, младшему Колькиному брату, (с Колькой Ролом Шпала учился в одном классе) эти Селепыны слова не понравились. Но догнать Лепнева он, естественно, не мог, так как, во-первых, был нетренирован, а во-вторых, в данное время мертвецки пьяный лежал в кустах неподалеку.
  -- Селепа, -- хрипло позвал он, -- иди сюда!
   Идти на зов Семену вряд ли хотелось, ничего хорошего от пьяного Вити Рола он обоснованно не ожидал, но ведь означенный собеседник завтра может оказаться трезвым! Как цыпленок на маяки удава, Селепа пошел на манящий зов. Не пошел, а, сохраняя имидж, побежал трусцой:
  -- Чего Витек?
  -- Наклонись! -- попросил распростертый боец с зеленым змием.
   Селепа наклонился.
  -- Ближе! -- простонал "тяжелораненный".
   Селепа услужливо встал на четвереньки, заглянул в голубые Витины глаза. (Известное же дело, что пьяному лучше не перечить!)
  -- Здоров, Вить-ок!
   Последний слог он взвизгнул, протянутая правая рука так и осталась не тронутой, так как Витяня, собрав последние силы и координацию, залепил Селепе по физиономии. Лепнев раъзяренно вскочил, согнул руки в локтях и... страшно подумать! -- трусцой побежал дальше, красиво и гордо держа голову.
   Так что лучше, бокс или бег? -- спросил у него Шпала при следуущей встрече.
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
   Как залезть на гору, с которой тебя спихивают и обливают помоями. А также о том, что такое настоящий колхозник.
  
  
   Тяжело в один не очень-то прекрасный день оказаться вырванным из привычной среды обитания и засунутым в чуждую стихию. Словно рыба, выброшенная на берег! Существовать белой вороной в стае. Чувствовать себя инородным телом в сложившемся, устоявшемся коллективе, живущем по своим, непонятным для тебя правилам, отгородившемся частоколом брезгливости и презрения. В обществе недоступном, тщательно оберегающем свои ряды от посторонних и скрывающем тот код, по которому оно безошибочно отделяет своих от чужих. В обществе отвергающем тебя! Это тяжелая работа нервов -- искать лазейку на гору, с которой тебя дружно спихивают, обливают помоями.
   Приходится приглядываться, прислушиваться, доходить до всего самому. Чувствуешь себя, как Миклухо-Маклай на острове среди людоедов. Над тобой смеются, подкалывают тебя, но смысл этих шуток непонятен, как не понятны их разговоры между собой, идеалы, принципы жизни. ...На тачке в кабак... с чувихой клевой... заслушать музон... поймать трипак.. .поймать кайф. А жить среди всего этого придется два года! Приживаться, приспосабливаться, проникать внутрь, туда, за забор.
   Чужой враждебный мир. Ларочка в нем своя. Над всеми неудачливыми своими женихами, над неудачниками вообще Семенова издевается нещадно. У нее острый язычок и быстрый насмешливый ум. Попасть под ее колкости опасаются даже испытанные школьные остряки. Ларочка раскованна, редко теряется и за словом в карман не лезет. Для тех, кто ее не привлекает (а привлекают ее только избранные городские интеллектуалы) -- это крепкий и потому особо лакомый орешек. Орешек, о который многие сломали зубы! Витька достаточно видел, как и от более находчивых, чем он, в словесных дуэлях с ней только пух и перья летели. Не особенно смекалистых же Ларочка третировала, издеваясь так тонко, что это видели все, кроме самого горе-жениха. Признанного во всем городе "куртизана"-- Руслана Серебрякова, гитариста и красавца, за несколько месяцев после переезда в Икск из Сахалина, где его отец служил майором, покорившего сердца всех первых дам города тащили на знакомство с Ларочкой по школьному коридору силой (Витька в том числе). А когда его перед ней отпустили, Руслан сорвался и убежал, как мальчишка. Селепа однажды при неудачной попытке заигрывания был осмеян Семеновой так, что долго обходил Ларочку десятой дорогой. Ваня Лезгинкин, он же "Иван Царевич", он же "Ваня Поросенок" пробовал писать Ларочке стихи: "...Но скажу тебе одно, что люблю тебя давно!" Он был немного простоват, этот Ваня, на голову ниже Семеновой, глуповат даже по поселковым меркам, (не говоря уж о требуемых городских, о требуемых лично Семеновой!) .Ларочка играла роль Джульетты, покоренной его умом и красотой. Так восторженно, но с намеком хвалила его ум и внешность, что окружающие на посиделках каждый вечер рвали животы от хохота. Ваня прозрел только месяца через полтора. Как же он был убит! Пробовал травиться, вешаться, но остался жив в конце концов, только запил с пристрастием.
   При всем том, тот же Беря или Чисар, за которыми Лара самозабвенно ухлестывала, относились к ней как к собачонке. Вот где Семенова выглядела не лучше Вани Лезгинкина! А ведь и тому и другому было далеко до Руслана Серебрякова. Вот и пойми после такого этих баб!
   Семенова помешалась на "дискарях": затертый джинсовый костюм и волосы до плеч были ее идеалом современного мужчины. Но только чтобы костюм -- фирм* и пуговицы на нем с иностранными буквами! Некий великовозрастный знаток "новых веяний" Жуча верховодил в кругу поселковых дискарей. Он отслужил уже армию, но на беду задержался в Ленинграде, где и нахватался верхушек "культуры". Волосы до плеч, костюм фирм*... Комната его была обклеена переснятыми, перерисованными плакатами заграничных ансамблей, изречениями типа: "Фортуна не хуй, рукой не возьмешь!", "Свободу сексу!" и т. д., и т. п. Он довольно складно трепался о хиппарях, моде и ее современных тенденциях (в том числе в любви), о стремлениях передовой молодежи Питера. С идеями свободной любви и раскрепощенных нравов этот моложавый стрекозел особенно налегал на Ларочку, убеждая ее, что со своей внешностью и способностями Семенова быстро завоюет себе почетное место в среде "передовой молодежи", если, конечно... не будет стесняться использовать свое женское начало. Жуча мнил себя интеллектуалом и часто читал в кругу боготворящих его учеников свои стихотворные произведения типа таких:
   Рогайлик строгал двухметровый аршин
   Красавицу Мучу ты им почеши!
   А Муча стирает бутылки в воде
   И ползают мухи по ейной пизде.
   Рогайлик, -- разъяснял Жуча, -- король алюминиевого века, Муча -- красавица алюминиевого века.
   Или вот еще:
   Шамыкра, накинув на плечи шинель,
   Слону отдаваться идет на панель,
   Но яйца сегодня болят у слона
   Съебывайся, Шамыкра -- началася война!
   Шамыкра -- крыса, известная куртизанка алюминиевого века. Творения, конечно, с претензией на оригинальность, однако, сомнительно, чтобы Жуча изобрел их самостоятельно, скорее всего он позаимствовал их у какого нибудь свободного питерского поэта, в кругу учеников которого сидел, так же раскрыв рот и распахнув уши, как ныне сидели вокруг него.
   Пытаясь поднять себя до уровня городской цивилизации Шпала пристал к поселковым дискарям (Здесь его, хоть со скрипом, но приняли!) Раза два заслушал музон в их кругу. Ох и тяжелая это ноша -- корчить из себя интеллектуала! Витька едва вытерпел, чтобы не разбить магнитофон об головы избранных. Затертая, с десятых рук переписанная опера, мелодии не поймешь, хрип да стоны, а вокруг мага в позе восточных мудрецов сидят знатоки изредка выдыхая туманное: "Четко!" Потом споры о том, кому какое место четко и все. Шпале нравился Высоцкий, вызывающий у дискарей дикое отвращение:
  -- Пошлость, грубость, примитив! То ли дело "Шокен-Блу", "Желай Монинг".
  -- Зато метко и от души! -- не сдавался Витька. -- А ваши "Битлы" еще не известно где записаны -- на концерте в Европе, или в подвале где-нибудь в Казани оборотистыми аферистами. Ведь ни слов, не музыки не разобрать! Зазубренные без понятия слова, под самодельную электрогитару, богослужение какое-то! Куда лучше сбацанное в поселковом клубе: "Говорил я Сенечке: все на свете -- семечки!"
  -- В чужой монастырь со своим уставом не ходят!
   Дискари не простили Витьке хулу на Битлов, в их глазах это выглядело так же, как если бы в церкви, на глазах у верующих кто-то оплевал лик Христа. Они отринули от себя "еретика".
   Преклонения перед чем бы то ни было Шпала вообще не терпел, не признавал ни богов, ни кумиров, ни гениев земных. Даже Высоцкого уважал в первую очередь за то, что считал свойским парнем. В средние века Гроздева, наверное, сожгли бы на костре, в революцию расстреляли как врага народа. Независимые люди опасны любой власти! Власти нужны рабы, пушечное мясо!
   Итак, единственная щель, через которую он мог влезть в "цивилизованный" рай оказалась Шпале не по габаритам. Не дорос Витька еще до понимания передовой культуры! Перспектива стать чуваком и, значит, достойным Ларочки уплыла! Все, что Витьке оставалось в его новом неприкаянном положении -- это занять себя чем-то. Злость, которая накапливалась у него в стенах школы день ото дня искала выхода. Как-то, шляясь по Икску, он набрел на объявление:

Добровольное спортивное общество "Спартак" производит набор юношей 1958 -- 1960 г.р. в секцию бокса.

Обращаться по адресу: ...

   Решился не сразу. Сходил в кино, поел мороженого и вновь вернулся к объявлению. "Чем плохо? -- подумал Шпала. -- Занимается же здесь один наш -- юганьский, Колька Зил и не мешает это ему пить, когда и сколько душе угодно!" Записался. На первой тренировке их оказалось человек пятьдесят. Одетые в разношерстные спортивные костюмы и обувь, они начали заниматься с того, что разместились квадратно-гнездовым способом на дне плавательного бассейна, который в это время был на ремонте. Отрабатывали боксерскую стойку. Тренер показывал им с нырятельной вышки.
   "Если человека по нескольку раз на дню называть свиньей -- через неделю он захрюкает!" Пошла какая-то полоса невезения! В боксе ему тоже не везет. Проиграл два боя подряд, первые свои два боя! Тренер на Шпалу внимания не обращает, зачислил его в разряд бесперспективных. Неужели он и впрямь хуже всех? Самый неудачный, самый неумелый... Может быть и впрямь Ларочка создана не для таких как Витька? Зря лезет он со своим свиным рылом в калашный ряд! Ей рестораны с женоподобными, расфуфыренными франтами, упакованными в фирму, а ему самогон и драки в сельском клубе. У каждого своя стихия!
   Но любовь -- любовью, а морда, извините -- мордой! Что ж ему так и ходить по школе с фингалами под глазами? "Если вас ударят в глаз -- вы конечно вскрикнете. Ударят раз, ударят два, а потом привыкнете!" -- хорошенькая перспектива -- быть неприкасаемым! Бокс -- его последний шанс! И Шпала, стиснув зубы, тренировался, тренировался, тренировался... даже во сне!
   Как уже сказано, Витька записался в секцию бокса для того, "Чтоб дать сдачи в случае чего!", однако в школе, где городские считали себя существами высшего порядка перед колхозанами, эта затея плохо помогала. Городских много, а он один! И били они его, в случае чего, не стесняясь, кучей. (Как-никак некое подобие дружбы, даже при всем их индивидуализме у чуваков водилось). Юганьских же мало, да и каждый из них здесь сам за себя. Из всех поселковых, пожалуй, сносно относились в девятнадцатой лишь к Вове Мильману, тот умел ладить со всеми, был душа-человек и даже охотно читал девчонкам свои стихи! Потом, когда Витька сидел в Сибири, мать написала ему, что Мильман сошел с ума.
   Бокс не помогал должным образом и Шпала предпринял дополнительные, отчаянные шаги с тем, чтобы отвоевать для себя хоть мало-мальски человеческое отношение в школе. Он придумал нестандартный вариант обуздания классных авторитетов и неделями отирался у городских продовольственных магазинов, стремясь завести блат с сявками и таким образом, пусть на страхе, но поднять свой авторитет в школе. Замысел был прост: Шпала знал, что аристократы от алкашей кучкуются у магазинов, сшибая среди прочей неблатной публики на бесчисленное пойло -- основной продукт поддержки своей жизнедеятельности. Работают они бригадами, в каждой из которых своя иерархия и довольно строгая дисциплина: тронь одного и подпишутся сразу все! Ни классовых, ни национальных, ни иных каких-либо предрассудков в их среде нет, в этом смысле полная демократия и пролетарское равенство. Здесь тебя не спросят, откуда ты: из колхозников или из городских, соображаешь ли в заграничных ансамблях и умеешь ли вовремя сказать "четко!" Безразлично так же этой публике, во что ты одет: в фирму или в фуфайку, какие волосы носишь, какие куришь сигареты... Достаточно уметь быть полезным "обчеству"! Единственным мерилом, определяющим положение каждого в группе, является способность из ничего сделать на бутылку. За такими идут в огонь и в камеру, в них признают организатора, ибо делу борьбы с зеленым змием верны! Сявки народ не гордый, но практичный и в коллектив подбирают исключительно по деловым качествам -- ведь каждая группа должна быть жизнеспособной, иначе она себя не "прокормит". Трепом и "аристократическими" манерами авторитета здесь не заработаешь: хилых и трусливых при формировании артели скидывают с хвоста, не церемонясь (зачем работать на чью-то бесполезную глотку!), зато дерзкого на слово и дело рада принять к себе любая "контора".
   Стратегия Шпалы была такова: если слоняться продолжительное время у магазина, то рано или поздно его приметят, захотят трухнуть. Вот здесь-то и нужно каким-то образом с ними завязаться, к примеру, дать требующему мелочи по рогам. Конечно, его побьют, но если Шпала будет держаться достаточно храбро, да еще успеет двум-трем заехать по челюсти, то, возможно, в будущем с ним захотят иметь дело как с компаньоном. Вот только в деле сшибания на бутылку он не соображает, а там это главное! Если только приглянется кому-то в качестве вышибалы? А там, со временем, сам научится, так сказать, без отрыва от производства. Не боги ведь горшки лепят!
   Однако, день проходил за днем, а к Витьке, как назло, никто не приставал. Видимо, Шпала так серьезно приготовился дать кому-то сдачи, что у него это невольно проступало во всем облике, и сявки предпочитали обходить его стороной. Уже не хватало терпения. Дать, что ли, кому-нибудь по голове без приглашения? И вот, на исходе самоконтроля, когда вся затея уже казалась бессмысленной, Витька нарвался у одного из гастрономов на Мотора -- соратника по Грязищенской восьмилетке. Они однажды даже дрались там из -- за Маринки Ивановой. Мотор торчал на ступеньках с группой собутыльников и трусил у прохожих деньги. К прогуливающемуся Витьке Мотор тоже прискипался с претензией на двадцать копеек. Это мой единственный шанс, -- подумал Шпала, -- другого уже не будет! И он торопливо, чтобы не упустить случая, сжал кулаки и двинулся на Мотора. Но Серега, видимо, вспомнив, как досталось ему от Витьки в той школьной драке, даром что был на класс старше, поспешно изменил свою просьбу на предложение присоединиться к "толпе".
  -- Не жмись, давай рваный, как раз до двух бутылок еще полтинника не хватает. Выпьем, потом еще натрусим!"
   Конечно, что может быть лучше, чем почетно войти в дело? -- он сейчас же согласился. Все пошло по предреченной Мотором программе: выпили, натрусили -- еще выпили... Одни уходили, другие присоединялись, а Шпала стоя насмерть, все околачивался у гастронома, стараясь запомнить имена и лица новых своих знакомых. Это был конец его одиночеству и неприкаянности. У него появилась цель в жизни: новое и большое дело, и он был готов посвятить себя служению ему полностью, без остатка! Обретение нового места в новой стихии и вино из горлышка бутылки по кругу в темном закутке как причисление к лику святых. Гроздев, конечно, стал приходить к гастроному снова и снова, и довольно скоро примелькался среди здешней публики.
   Через месяц регулярной пьянки (кроме дней тренировок) со своими новыми друзьями, состоялись первые крестины: Витька, при поддержке друзей, крестил своих школьных врагов, вылавливая их на переменах в закутках, где чуваки обычно курили. Новой своей кастовой принадлежностью он остался доволен, ребята душевные и участливые: ты их только напои, а голову они оторвут кому угодно! Авторитетов не признают. А еще через два месяца Шпала уже прочно считался самым городским из всех городских в школе, и, при желании, мог любого коренного объявить колхозанином. Так что, не шутите с воинствующими колхозниками -- народ они свирепый! Пожалуй, ему первому из поселковых была оказана такая высокая честь.
  
  
   РАЗМЫШЛЕНИЕ О ВЧЕРАШНИХ КОЛХОЗНИКАХ
  
   Если вдуматься хорошенько, то вся цивилизация держится на колхозниках! Именно на колхозниках, а не на городских! Городские -- это вымирающая ветвь вчерашних колхозников, отсеченная от живых соков земли и медленно засыхаюшая. Они создали свою неподступную касту, внутри которой варятся в собственном дерьме и без притока свежих сил, которых они так боятся и ненавидят, постепенно деградируют как полноценные для общества частицы. Что дали миру городские, кроме помета да заумных теорий, которые, впрочем, редко оказываются полезными? Впрочем, и теми из них, которые все же оказались жизнеспособными, сами они воспользоваться не могут. Здесь, как говорится, колхозане "бьют их в лет!" Кто, к примеру выдумал длинные волосы и брюки в клеш? Уж во всяком случае не жители какой-нибудь деревни Сингапуровки! А кто этим новомодным изобретением пользуется? Нет, и городские носят клеш и длинные волосы, но если вы отберете самых ярких индивидов и последовательных приверженцев сей моды, то это обязательно окажутся колхозники! В качестве примера достаточно привести следующую закономерность. Понаблюдаем за основными и постоянными поставщиками кохозников в самоуничтожающуюся городскую формацию -- за профессионально-техническими училищами. Именно эти насосы подкачивают свежую кровь в индустриальную машину города. Город -- это прежде всего индустрия! Она его мускулы! А куда, позвольте вас спросить, идут городские? Они идут в институты, из них в инженеры, учителя, словом, в вымирающий слой интеллигенции. Семьи у них маленькие -- один-два ребенка -- горожане третьего поколения. Этим дорога только в Москву в консерваторию или балет! Но сколько у нас рабочего класса, а сколько балерин, ученых и прочей "заоблачной" публики? Ручеек все мельчает! Так вот, вернемся к нашим баранам. Картина складывается здесь следующим образом: в ПТУ идут не только колхозники, но и пролетаристые городские. Вы видели, какой вчерашняя деревенская молодежь приходит в училище? Они запуганы, забиты, отдают городским все собранные родителями деньги. Одеты в стеганые фуфайки, невероятных размеров кирзовые сапоги, начищенные смальцем, за спиной баулы с салом и махоркой... Это первый месяц их жизни в городе!
   Месяца через два, через три они начинают оправляться от испуга, хитрить, увиливая от поборов, перенимать повадки горожан. Через полгода они понимают, что все не так страшно, и начинают активно отстаивать свои права перед городскими сокурсниками. Отстаивать опять же по-деревенски: с оглоблей в руках в качестве главного аргумента. К этому следует прибавить, что деревенские значительно дружнее и организованнее городских в вопросах драки. Мало того, что каждый колхозник, как правило, значительно сильнее своего городского оппонента, он к тому же гораздо лучше умеет обращаться со всяким военным вооружением, как то: штакетина, цепь или даже обрез. Кроме того, как войско они все равно, что закаленная в боях армия против новобранцев: прекрасно разбираются в тактике боя шобла на шоблу, способах построения, организованного наступления и отступления, понимают значение воинской дисциплины. В каждом из них высоко развито чувство коллективизма: "Один за всех, все за одного!", как правило, полностью отсутствующее у городских, чувство личной ответственности перед племенем, родом, дружиной, которое позволяет даже незнакомым колхозникам быстро объединяться в группы, избирать среди себя лидеров и беспрекословно им подчиняться. Для городских же эта проблема почти непреодолимая: личное самолюбие для них превыше всего!
   На исходе восьми месяцев свобода завоевана! Начинается массовое перенимание "варварами" высот городской "цивилизации". Если в моде клеш от колена и чем больше -- тем лучше, то они шьют себе штаны с самым большим клешем. Если волосы длинные, то они растят еще длиннее! Если в ходу определенный сленг (чаше помесь уголовного с собственно изобретенным), то становятся самыми лучшими его знатоками и исполнителями!..
   Вот по городу идет красавица, разодетая в пух и перья, наштукатуренная сверх всякой меры, со стройной похотливой походочкой и уверенными жестами, нагловатым взглядом, длинной сигаретой в зуб* и крутыми матами изо рта. Налетающих кавалеров она отшивает решительно и мастерски: "Отвернись урод, что вылупился? Глаза сломаешь!"... "Пакши убери!"... "Я же не доктор, дебил, что ты мне про свои чувства рассказываешь?" ..."Иди домой, мальчик, мама тебе спать наварила!" ...
   Будьте уверены -- это вчерашняя колхозница. Она не только словами, но и кулаками за себя постоять может не хуже любого пацана. Городской против нее делать нечего -- любую конкурентку, вставшую на пути, она забьет, как мамонтиху! А кто трусит колхозников на базаре? Да все те же вчерашние колхозники, только постигшие иерархию городских авторитетов! Они тебе наизусть расскажут, кто в каком районе города блат имеет, какие между этими районами взаимоотношения... Кто верховодит в училищах к концу обучения -- все те же вчерашние колхозники! Только теперь сами то-они себя, естественно, считают городскими на все сто двадцать процентов!
   Отсюда ПРАВИЛО ПЕРВОЕ (и последнее в этом изыскании): Вчерашние колхозники, попадая в город, становятся еще более городскими, чем сами городские! И чем из более дремучей деревни он прибыл, тем более городским будет стараться стать.
   Теперь к вопросу о способностях и настойчивости в достижении цели. Вот вам мнение ведущего в городе тренера по боксу Петрова. За свою долгую тренерскую работу он вывел в люди многих спортсменов, в основном на союзный уровень, на международный их доводили уже другие! По его наблюдениям все хорошие боксеры получаются не из городских, а из близлежаших к городу деревень, из пригородов, где фонари по ночам не горят, и, следовательно, нужно уметь отмахнуться. У всех деревенских более бойцовский характер, их к этому жизнь приучила! Драки село на село, улица на улицу, работа с детства: хозяйство, огород... Поэтому в моральном плане, в плане лидерства колхозане, (не дремучие, конечно, а прошедшие обкатку городом) всегда забивают горожан! Это проверено и в армии, и в зоне...
   Ярчайшим представителем колхозников был Михайло Ломоносов, да разве он один? Наполеон, покоривший всю Европу, был дичайшим колхозником для аристократической Франции. Оливер Кромвель в Англии? Если покопаться в родословной всех ведущих наших политических деятелей советской эпохи, то окажется, что большинство из них вышли в люди именно из села, в крайнем случае, из пригорода, ну, в виде исключения, из рабочих кварталов! А на ком, позвольте вас спросить, держится наша столица -- Москва? Да на тех же вчерашних колхозниках, лимитчиках -- как их здесь называют. Коренных они теснят по всем фронтам, завоевывая все ключевые посты. Найдите в правительстве, к примеру, хоть одного москвича. Местный пример: Крым, где Гроздев попозж* служил, долгое время был вотчиной двух выходцев из Икской губернии. Вначале дед, а потом внук командовали здесь Черноморским флотом! А когда ушли и доверили это дело городским, тут-то Крым у нас и оттяпали! Да и население-то местное в здешних местах кто? Разбойники с большой дороги! Конкретно -- помесь беглых крепостных и прочих преступников из черносошенных Российских губерний с беглыми же татарами, поляками, и другим вольнолюбивым людом! Вольные казачьи украины Московского княжества.
   Впрочем, это уже другая тема, а то мы так далеко зайдем! Заглянем-ка лучше во всемирную историю поглубже. И что же мы там, позвольте вас спросить, увидим? Колхозники покорили Римскую империю. Колхозники, (кстати Витькины земляки) когда Москва залупилась и презрела установленный между обоими сторонами договор: "С Дону выдачи нет!", когда вознамерилась отобрать казачью вольницу и закрепостить их, отпиздили Москву самым решительным образом, вытерли о нее ноги и посадили на трон Лжедмитрия. И подобных примеров не счесть! Все революции в мире делают исключительно вчерашние колхозники! И, дорвавшись до власти, затмевают своим блеском городских. Неплохо было бы организовать специальную партию "Вчерашних колхозников" -- уверен -- она была бы самой влиятельной в нашей стране. Одно эту блестящую перспективу губит -- вчерашние колхозники, как уже сказано, ни за что колхозниками себя не признают! (Смотри правило первое). Сельская жизнь -- жизнь в коллективе, крестьянский труд -- суровый и многообразный, требующий не только огромных знаний многих, на первый взгляд незначительных вещей, но и огромной наблюдательности, способности предвидеть. Если в селе соседи начнут спорить между собой, то это не спор соседей по лестничной клетке в городе: они припомнят друг другу не только все промашки, совершенные соперником за его жизнь, но и все промашки, совершенные его предками до пятого колена: кто в революцию кого раскулачивал, а кто в войну был полицаем, и у кого теперь сыновья в милиции служат! Поэтому выходец из колхоза по складу ума одновременно и философ, и политик, и историк, и ученый-энциклопедист. Ему по наследству привит сплав народной мудрости, некая генетическая память, делающая его более вооруженным и в новых, непонятных ситуациях.
   Мне кажется, ни один колхозник не утворил бы с нашей экономикой то, что утворил с ней потомственный интеллигент -- Гайдар, даже во имя самых что ни на есть буржуинских идей! Что же это за животное такое -- колхозник? Рассмотрим его социальную и, так сказать, генетическую сущность. Колхозники бывают двух видов: мирные и воинствующие. Обыкновенный колхозник не опасен, если его не трогать. Он копается у себя в огороде или в сарае у скотины и полностью доволен жизнью. Это, как сенная палочка, до поры до времени мирно живущая в каловых массах, но при определенных условиях она приобретает вирулентность -- проще говоря, зловредные свойства. Так же и колхозник при определенных условиях становится воинствующим, или колхозником, ставшим на тропу войны. Такой колхозник страшен! В неблагоприятные годы толпы неизвестно откуда взявшихся колхозников, как полчища саранчи, сметают все на своем пути. Вчерашний колхозник -- это как помесь волка с собакой -- самый опасный зверь! Цивилизации он уже не боится, а дикая сущность в нем еще не иссякла от многочисленных скрещиваний с представителями хилой домашней интеллигенции. В животном мире "колхозники" забивают "городских": дворняжки всегда и хитрее, и смышленнее титулованной породистой знати: потерявшийся доберман, например, через неделю сдохнет с голоду, если не найдет себе нового спонсора, а беспризорные дворняги живут, да еще и размножаются, как их не отстреливай! Так же бессмертен и воинствующий колхозник.
   Домашним животным, чтобы улучшить вырождаюшуюся в чистоте породу и повысить продуктивность, вливают кровь их диких предков: коровам кровь зубров например. Какой из этого вывод? Уважайте приехавшего из колхоза! Завтра он непременно заберется выше вас и припомнит, как вы с ним обращались. Помните, что воинствующий колхозник бессмертен! Это ваш дикий предок, ваш генофонд, к которому время от времени следует прибегать для улучшения крови, какими бы породистыми вы сами себя не мнили.
  
   Ларочкины кумиры с собачьей преданностью заглядывали Витьке в глаза, и все же он по прежнему представлялся ей недостойным внимания: ведь Шпала -- сявка, а Семенова взяла за правило любить только дискарей! Для полной цивильности Шпале не хватало теперь разве что некоего светского блеска, который, впрочем, Витьке упорно не давался, ввиду его гипертрофированного чувства независимости и маниакального желания всегда быть самим собой (порой достигнутому в ущерб всему!). Уркаганские выходки так и лезли из него на каждом шагу, а Шпала не считал возможным не то, чтобы переделывать, но хотя бы сколько-нибудь сдерживать себя! Ведь тогда он потеряет свое истинное неповторимое лицо, уподобится всей этой фарисействующей публике, которую он презирает. Однако, как уже сказано выше, Ларочка ценила людей по одежке и одежку эту Витька мог на себя безболезненно принять, если бы только она у него была. Стало быть дело за малым!
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Раскольниковская теорема: быть или не быть, а вот в чем, в какой одежде -- это вопрос! О мышах, удавах и фирм*. А также о некоторых азах профессии грабителя. Соображения в пользу того, что красавиц следует содержать в вольерах и выдавать строго по талонам. Переступить закон или себя, что труднее? Истина рождается не в спорах а приходит в галлюцинациях! Встреча с собственной старостью. Хочешь быть ограбленным - будь им!
  
  
   Сырая ноябрьская ночь окутала город. Он случайно очутился у ограды городского парка, у той самой, вокруг которой бегали каждую тренировку. На душе тоскливо и гадко: скандал с родителями, нелады в школе, фиаско от Ларочки, крах на соревнованиях, все вдруг сплелось вместе, сдавило виски. Шпала прислонил разболевшийся лоб к холодной чугунной ограде. Вспомнилось недавнее, незажившее.
   Тренировка длилась дольше обычного. Вначале пробежка по большому кругу, затем разминка, бой с тенью, десять раундов по мешкам, пять в парах, да еще скакалка на закуску -- десять минут. В душе наспех окунулся под струю. Мылиться и подбирать теплую воду было некогда, да и холодная лучше бодрила упарившееся обессиленное тело. Наспех покончив с одеждой, он вылетел из дворца спорта и побежал к школе. Оставалось минут десять до конца второй смены. В это время, как правило, уже стоял напротив главного корпуса школы служебный юганьский автобус, забирающий учеников. Конечно, до поселка без спешки можно благополучно добраться и рейсовым автобусом, но Витьке нужна ОНА -- Ларочка Семенова -- ученица седьмого класса. У них, в связи с незапланированным ремонтом классов, в этом месяце занятия во вторую смену. Автобус по кругу забирает всех юганьских, учащихся в разных школах города, дважды в день, у водителя -- дяди Миши Подопригора это постоянная работа. Перебежав школьную спортплощадку, Шпала нырнул в дыру бетонного ограждения, проделанную здесь заботливыми предшественниками еще в незапамятные времена и... оказался лицом к лицу с коварным своим мучителем. Несмотря на все возможные и невозможные ухищрения, Ларочка упорно не воспринимала Витьку всерьез. Вот и сейчас встретила с таким лицом, как будто знала и ждала.
  -- Я же тебе говорила! -- обратилась она с самодовольной миной к подруге, и обе засмеялись.
   Они подошли и стали совсем рядом.
  -- Вспотел, бедняжка! -- Ларочка игриво и ласково вытерла ему пот со лба, затем приподняла сбившуюся на затылок кроличью шапку, пригладила Гроздеву волосы.
  -- Где автобус? -- предательски краснея, спросил Витька.
  -- Наверное, сегодня не будет, поломался, -- безразлично, с капелькой не то грусти, не то тонкой издевочки, скривив губки бантиком, точно для поцелуя, чирикнула Семенова и сделала Шпале ручкой, не то прощаясь, не то выражая соболезнование.
  -- Вы домой идете? -- цепляясь за последнюю надежду, хрипло гаркнул Витька.
  -- Нет, мы еще в кино собирались.
   В это время из школы вышел черноволосый, без шапки и не по погоде одетый в джинсовый костюм, парень. При ближайшем рассмотрении это оказался Витькин одноклассник -- Витька Береговой (Партийная кличка -- Беря). Он весело схватил Ларочкин портфель, и, приобняв ее подругу за талию, поочередно заглянул в глаза обоим.
  -- Пошли?
   Тройка развернулась и зашагала к кинотеатру. Беря даже не потрудился из вежливости связать с Витькой пару слов! "Во дает, гад!" думал с негодованием Шпала, смотря перехватчику вослед -- он же этого фраера соплей пополам перешибет, и что она в нем нашла, в коротышке? Эх, его бы на танцы в Южный -- там бы посчитались!
   Теперь, когда пишутся эти строки, Берегового уже нет в живых. Он умер в 24 года от того, что очень плотно сидел на игле. Из тех одноклассников, кто во времена описываемые имел успех у женского пола, кажется, никто не устроил нормально свою дальнейшую жизнь, прежде всего семейную. Семьи их распались одними из первых, а затем уж не поканало и все остальное: ни дела, ни деньги... И теперь прошлых донжуанов встречает он чаше всего в пивных, сшибающими на очередную выпивку. Раньше за это же ремесло они его считали сявкою и брезговали, ведь сами дискари! Видимо есть в этом какая-то высшая воля: кому много дано в юности, меньше перепадает потом. Однако, тогда теперешним своим жизненным опытом Витька был нисколько не обременен, и сложившаяся ситуация казалась ему вопиющей несправедливостью. Почему ему ни в чем не везет? Ни в боксе, ни в любви. Упустил Маринку, теперь на очереди Ларочка? Неужели он действительно ни на что не способен? Нет уж, за Семенову он будет драться до конца!
   Воспоминание отдалось в груди жгучей болью. Как все у них легко! И вдруг из глубины души выплыл холодный, как чугунная решетка вопрос: а почему бы и нет? Почему не этот нагловатый франт со своими ухватистыми манерами, и не ее правда с чувством собственного превосходства, красоты, с заграничной музыкой и шатаниями по ресторанам, с пьяной любовью и неудачником под окном. Это же чертовски смешно -- иметь под рукой подопытную тварь, чтобы испытывать на ней неотразимость своих чар. И ей как хозяйке вовсе необязательно знать, что эта подопытная мышь тоже имеет какие-то чувства и, как все живое, иногда нуждается в жалости. Ее маленькое сердце с чувствами и теплом уже принесено в жертву во имя процветания более достойной жизни. Чем неправа мышь? Только собственным бессилием. Вероятно, так смеется удав, слыша писк своей жертвы. Впрочем, он не мышь. У мыши нет выбора -- у него есть, даже слишком большой: либо стать мышью, либо стать удавом. А есть пожалуй и третий -- быть самим собой: не кусать слабых, не визжать перед сильными. Люди ведь не рождаются побежденными или победителями. У них так же нет желания кусать кого-то, как и обороняться от укусов. Желание укусить -- это тоже страх: ударить первым, чтобы не быть битым. В чем же преимущество сильного? В том, что он съест сегодня, а его съедят завтра? А если не так? Не кусать самому и не дать укусить себя? Приучил же человек собаку, не палкой -- костью.
   Ложь, подлая ложь! Зачем обманывать себя? Нет третьего пути, это лишь воображаемая золотая середина, водораздел, отмеченный на географической карте, но не просматривающийся в природе. В жизни все проще и суровей: нужно сразу решить с кем ты -- с бьющими или с битыми, иначе, как та капля дождя на водоразделе, которая по воле легкого дуновения ветра может оказаться либо в Северном Ледовитом, либо в Индийском океане.
   ВНИМАНИЕ: Раскольниковская проблема: тварь я дрожащая или право убить имею?
   Ларочка помешана на дискарях, заграничных шмотках и "свободной философии" -- это реальность. Она хороша собой и напичкана романтической любовью -- это тоже факт. В Витькином распоряжении остается ничтожный промежуток времени -- полгода, год от силы. Городские мальчики уже давно не прочь полакомиться Ларочкиными прелестями. Она тоже не прочь, удерживает лишь девичья стеснительность. Надолго ли ее хватит? Словом, роковой исход может произойти в любую секунду и она будет потеряна для Витьки навсегда. Необходимо действовать быстро и решительно. (Подобные рассуждения в Витьке подогревались тем, что по существующим в мальчишеской среде представлениям, девчонка всю жизнь будет сохнуть именно по тому, кто сломает ее целку).
   В их классе, да и в других, более младших классах, часы есть почти у всех, нет только у Витьки. Даже у маменькиных сынков, у хлюпиков, которых он бы в темном углу напополам переломил, на руках красуются солидные отечественные, а то и импортные часы. Теперь, когда он записался в секцию бокса, чуваки свои шпильки в Витькин адрес прекратили, даже улыбочек в спину себе не позволяют, но своим он так и не стал. Отношения между Витькой и городскими -- фронтовое затишье. Впрочем, быть своим Шпале мало, ему нужно стать в школе самым-самым, только тогда Ларочка оценит его. Анализируя новый, недавно свалившийся на него городской мир, Витька понял: одной силой в кумиры здешней публики, особенно ее прекрасной половины не пробиться, нужна одежда! По ней здесь не только встречают, по ней ценят и во многом определяют престижность того или иного кандидата в партнеры. Это не родной юганьский клуб, где всего можно добиться одной лишь удалью. Любой признанный школьный сердцеед в принципе готов взять Шпалу в свои компаньоны (с такой колотушкой ни в какой переделке не страшно), был бы он подходящим образом экипирован, а кудрявые слова и ужимки -- дело наживное. Стало быть все за малым: Витька должен достать себе подходящую упаковку. Родители содержат Шпалу скромно, а на воспитание и вообще плюнули после шебекинских похождений. Единственный его капитал -- это полнейшая самостоятельность и Витька должен оптимальным образом его использовать. Неужели он не достоин лучшего? Вон сколько расфуфыренных пижонов в обнимочку с не менее наштукатуренными накрашенными девочками проходят мимо него на танцплощадке, где скоро заиграет музыка и начнутся танцы. Что ж, он будет раздевать в темных углах преуспевающих за родительский счет счастливчиков, восстанавливая таким образом справедливость: "Каждому по его способностям, а не по способностям его родителей!" Может быть сам бог, не всеобщий Господь наш, а личный, только Витьке покровительствующий бог, привел его сегодня сюда? Действительно: где можно подобрать лучшие шмотки и условия для их экспроприации, как не на танцах в парке? Нужна лишь решительность. Поставить перед собой цель и выполнить ее во что бы то ни стало!
   И Витька, коснувшись рукой ограды, мысленно дал себе клятву в том, что не уйдет сегодня, пока не предпримет практического шага к достижению своей цели -- не грабанет какого нибудь фраера. Спортивную сумку он быстро спрятал в закоулках стройки, примыкающей к дворцу спорта -- то ли будущего бассейна, то ли стрелкового зала. Итак, можно считать это продолжением тренировки в спортзале, практическим закреплением полученных знаний, ну и одновременно испытанием моральных качеств: ведь бокс -- это не столько умение, сколько сила духа. Можно было, конечно, сдать ее на вокзал в камеру хранения, но идти далеко, да и лишних копеек жалко: сначала нужно научиться их зарабатывать! -- как говорят старшие. До начала танцев он слонялся лишь бы как, увязываясь в хвост исключительно респектабельным клиентам, да и то, впрочем, без особой настойчивости. Обстановка для предстоящего дела еще не созрела: улицы были слишком многолюдны, на них (или это только кажется Витьке) сегодня почему-то особенно часто и в большом количестве попадаются менты. С тех пор, как в Икске построили учебку, их здесь вообще прорва, как стервятников во время повальных моров, то там, то здесь мелькают в толпе синие кители и красные шапочки. Иногда их так много, что кажется, будто именно они и есть коренные жители, исконные обитатели, аборигены здешних мест, а весь остальной пестрый гражданский люд -- лишь приезжие, суетливые курортники, туристы, мечтающие снять у хозяев в сезон любой свободный угол, хоть туалет, лишь бы цена была доступной. Не признаваясь себе в том, Шпала подсознательно тянул время, мотивируя свою пассивность тем, что настоящая охота начнется тогда, когда распаренные вином и танцами "джентльмены", галантно извинившись перед дамами и испросив их разрешения на секундочку отлучиться, чтобы обнять своего любимого друга, с которым они познакомят их чуточку позже, поодиночке устремятся в кусты, чтобы там исполнить малую нужду. Он как бы через силу преследовал очередную цель, десятки раз перестраховывался по дороге, делая множество финтов -- то отставая, то нагоняя предполагаемую жертву, то делая вид, что интересуется витриной какого-нибудь встречного магазина, киоска и в то же время честно и до конца вел ее до тех пор, пока оставалась надежда на успех. Идти по пятам Витька не решался, такое преследование казалось ему слишком явным, а отпустив кубышку, не успевал ее догнать вовремя и подходящий момент упускался.
   С удивлением непосредственного любознательного наблюдателя, который до самых последних пор не умирал в нем, Шпала признался себе, что раздеть человека в вечернем городе, оказывается, вовсе не такое уж простое дело, кроме силы и желания, нужно обладать еще определенной дерзостью, иначе на грабеж не решиться. Ну и еще нужна определенная сумма знаний, которые ему приходится теперь постигать на собственном опыте. Например: если человек два раза с некоторым интервалом увидел тебя за собой -- он начинает волноваться, и его уже врасплох не застанешь! Темные углы он будет просто обходить, чаше оглядываться, и его вести -- гиблое дело. Когда идешь за ним слишком близко, на поворотах он тебя засекает. Когда идешь слишком далеко, не успеваешь догнать его в темном месте. Один и тот же стук походки за собой скоро обнаруживается... Кроме того, сложность в том, что никогда не знаешь, куда клиент повернет и, следовательно, заранее не просчитаешь, где его можно взять на гоп-стоп, а сразу просчитать все очень трудно. Вот, например, фраер нырнул в подходящий угол. Его нужно, во-первых, успеть в нем догнать, во-вторых, успеть оглянуться, чтобы быть уверенным в том, что сзади свидетелей нет, в-третьих, встречных тоже не должно быть, в-четвертых, нужно быстро вспомнить: есть ли здесь закоулок, куда его тушу можно оттащить после того, как ты трахнешь его по челюсти и, будем надеяться, вырубишь (иначе это окажется какой нибудь питекантроп, и от него самому придется удирать!). В-пятых, держи ушки на макушке: закоулок, допустим, кривой, сзади никого, спереди никого, но навстречу слышен стук каблуков -- значит отбой!
   Короче, нервотрепка -- врагу не пожелаешь! Всякий раз, когда он настигал цель в достаточно безлюдном и отдаленном месте, Витьку начинал неудержимо бить колотун, словно вдруг зябло тело и мышцы начинали мелко-мелко дрожать, зубы выстукивать чечетку... И каждый раз что-то мешало привести замысел к осуществлению: то попадался вдруг шальной встречный прохожий, то темный двор оказывался слишком короток, и он не успевал сделать последний шаг... А это -- палево! Клиент шарахался, пускался наутек. Где гарантия, что придя домой, он не позвонит по телефону в милицию и не опишет Витькину внешность, место встречи с ним? Значит, из этого района нужно срочно линять, да и потом думай: ищут тебя уже менты или еще нет, и дави косяка на каждую красную шапочку, силясь по его лицу, походке определить что у него на уме. Тут, ко всему прочему, нужно еще быть физиономистом. Словом, Витька вынужден был себе признаться, что грабитель он никудышный и стоило бы ему потренироваться по мелочам, прежде чем идти на такое решительное дело, и уж во всяком случае, нужно было прекратить это занятие на сегодня, так как он уже много напортачил и многих граждан напугал. Но... клятва! Если он ее сейчас не выполнит, то распишется перед самим собой в собственном бессилии! Еще раз увидеть свою никудышность -- он этого не переживет! Уж лучше пусть его поймают и посадят. Когда-то все-таки надо сводить счеты с жизнью и самим собой! Он и так слишком долго оттягивал это дело! Короче -- обратной дороги нет!
   Костюмы один за другим уплывали. Шпала нервничал. С другой стороны, он понимал, что брать кого-то на боюсь, когда у самого зубы стучат, по меньшей мере, глупо. Оставался один разумный выход: исподтишка вырубить клиента и снять костюм с отрубленного. Однако, это тоже оказалось не так легко осуществить, как представлялось. В темном углу никто к себе запросто не подпускал. Роль грозного грабителя, убивающего одним своим видом, своим зловещим спокойствием явно не удалась. Для того, чтобы так вести себя, нужно, видимо, не одного на своем веку раздеть, может даже не одного убить! Эх, как сейчас Витька завидовал матерым уголовникам, которым, что муху придушить, что человека -- все едино! Но ведь должен же он в конце концов пересилить себя, добыть то, что необходимо, иначе никогда не подняться над обстоятельствами и всю жизнь придется кормиться объедками с чужого пира. Шпала, и без того собой недовольный, все отчетливей начинал презирать себя, ненавидеть за нерешительность, трусость, за свои необузданные амбиции, не стоящие ломаного гроша. Последние искорки самоуважения гибли. Витька понимал: либо сегодня он осуществит задуманное, либо окончательно сломается, потеряет веру в себя.
   Между тем, в парке заиграла музыка, начались танцы. Витька понуро брел во все еще многолюдной толпе к парку. Надежды таяли с каждой минутой. Раздеть кого-то при таком скопище было еще труднее, чем где бы то ни было. Напрасно огинался он вокруг да около круглой, в виде блина, обнесенной высоким, прозрачным забором из арматуры, танцплошадки, с крытым, возвышенным павильоном эстрады, высматривая и препровождая в тень распаленных танцоров.
   Парк кишел, бурлил, надрывался народом, и если даже никого, кроме них двоих, не было поблизости, присутствие чувствовалось в оживленных голосах, смехе, музыке. Оголенные деревья плохо скрывали место действия. Под конец, за слишком странное поведение, Шпалу самого пресекли и неожиданно окружили в кустах, когда он крался за уже бессчетным модником. Спасся бегством, рванув через кольцо засады напролом. Надо ли говорить, что это не прибавило Витьке самообладания. И все-таки отступиться он уже не мог, слишком явной была бы Витькина трусость, никчемность, несостоятельность. Шпала сделал скидку на возможную неудачу и требовал от самого себя теперь лишь попытки, реального поступка, вне зависимости от конечного результата. "Костюм добуду в другой раз, -- думал он, -- сегодня главное начать!"
   С танцев народ расходился тоже толпами, и Витька настырно, самоистязающе преследовал то одну, то другую компанию до ее полного рассасывания. Теперь к напряжению охотника прибавилось напряжение затаившейся от погони дичи, ибо он не запомнил лица устроивших на него облаву (кто бы это смог сделать на Витькином месте?), вполне возможно, что они идут сейчас в том же направлении, и так же, как сейчас он крадется за бесчисленным стилягой, крадутся за ним. Несколько раз Шпала оглядывался, но хвоста не заметил, однако напряжение не спадало, а наоборот, все увеличивалось. У Витьки начались галлюцинации, ему слышались чьи-то шаги, приглушенные голоса за спиной... Он пугался шума собственной одежды и вдруг, ни с того ни с сего, бросался наутек. Лица, движения, взгляды прохожих, -- все казалось ему подозрительным и предвещающим. В конце концов выбившись из сил, Шпала садился было где-нибудь отдыхать, однако воскресшая клятва подбрасывала его с места и вновь заставляла убегать и преследовать. Он должен предпринять хоть одну реальную попытку грабежа, либо марафон преследования будет продолжаться до тех пор, пока Витька в сознании, и даже если его лишится. Он должен кого-то ограбить или умереть! Время шло, улицы пустели. Шпала начал ловить уже не модников, всех подряд. В конце концов не важна форма, важно содержание! Словно маньяк, он уже открыто бросался то за одним, то за другим. Не помогало и это! От горе-бандита убегали, не давая к себе приблизиться, выскакивали на освещенные, не покинутые еще автомобилями и пешеходами дороги, забегали в первый попавшийся подъезд и начинали звонить, барабанить кулаками в двери, в самых безысходных случаях поднимали истошный крик: "Милиция! Спасите!" --словом, вели себя по-хамски. Милиции Витька уже не боялся. Ему было бы даже лучше, если бы его сейчас заперли где-нибудь в камере, избавив от этого кошмара, однако неусыпная, ненавистная мыслишка из самой глубины сознания твердила Шпале, что это хитрость, предательство -- не бояться милиции, это лишь уловка для того, чтобы облегчить себе участь и в конце концов уйти от дилеммы: Или -- или!
   Единственный раз он сошелся в эту ночь с человеком вплотную, лицом к лицу, но и в этот раз не смог, не захотел тронуть его. Неожиданно в темном углу Витька увидел старика, идущего ему навстречу. Старик не вздрогнул, не испугался, он простодушно шел Шпале навстречу и, подойдя, запросто, по-свойски, как старого приятеля спросил: "Закурить будет?" У нового встречного были такие острые проницательные глаза, что Витьке казалось -- он видит его насквозь, до самого д*нца. И все-таки, просветив рентгеном его тайные преступные мысли, мужик-простачок (вблизи он оказался моложе) не торопился уходить, не отвел испуганно взгляд. В его собственных светилось веселое, не претендующее на лавры, спокойствие, некий не по годам юношеский азарт, соединенный с большим и, видимо, нелегко доставшимся жизненным опытом. Лицо, исхлестанное глубокими, как бы нарочито вырезанными морщинами, светилось непонятной внутренней красотой. Может быть, это солнце и ветра выдубили кожу, а может, красота в ней была изначально и время удалило лишь все лишнее -- кто знает? Оно как бы говорило: "Эх, молодость, глупая и неугомонная! Сколько в тебе силы, столько же и неумолимого упрямства, нежелания искать компромиссы, неумения выбирать легкий извилистый путь, презрения к догмам, авторитетам, вечным истинам. Все тебе нужно потрогать руками, попробовать на вкус, на крепость. И все-таки из нас двоих: глупца и умудренного жизнью -- счастлив ты, потому что только в юности сил столько, что их хватает на то, чтобы делать глупости, и никакой другой возраст не может позволить себе эту роскошь. Я бы мог много рассказать тебе об этой жизни и о том, что все в ней не так просто, правильно и красиво, как ты внутренне предполагаешь, и даже о твоей дальнейшей судьбе (Я их много видел в тех местах, где отмаливают грехи!) только зачем тебе это? Я не смогу переубедить тебя ни на йоту, и даже если бы ты сам знал свой конец, ты все равно не стал бы ничего менять, ведь твое знамя: сила и безрассудство, мое: знание и бессилие. Потому давай постоим молча, посмотрим друг другу в глаза и пойдем каждый своей дорогой. Ибо дорога каждого -- есть его истина!"
   Так единожды в каждой жизни юность встречается со своей старостью, вернее старость с юностью, потому что старость узнает свою юность, а юность свою старость нет. Для старости это печальная встреча, светлая грусть, ибо она знает предначертанные юности испытания, но не может предостеречь от них. Витькина старость оказалась выше тщетных потуг, она поняла и приняла неизбежность потерь зеленой юности, невозможность быть узнанной и понятой. Она ограничилась возможностью увидеть ее -- сильную, здоровую, красивую. Не подвластна разуму, но необходима душе эта встреча, ибо через души пролегает эстафета вечности и несется факел надежды. Так, во всяком случае, Витька теперь воспринимает то лицо, глаза. Старик, однако не был бестелесным ведением, он что-то говорил веселым, отнюдь не нарочито, голосом бессмысленное и великое. О том, что он пришел нынче домой под хмельком, поругался с бабкой и она конфисковала у него из кармана весь наличный запас мелочи. О том, что погода, судя по звездам грядет хорошая, а на будущее лето дети привезут к ним отдыхать внучку и он будет ходить с ней на рыбалку, в лес по грибы, учить разным разностям, не хитрой, но главной науке жизни: умению понимать природу, каждое существо в ней от кузнечика до человека и умению жить в ней. А опохмелиться ему бабка завтра с утра все равно даст! Поворчит, но сжалится. И вообще -- все хорошо. Витька стоял рядом с этим невзрачным с виду, "негромким" сутулым человеком и ему было стыдно за то, что всего этого, такого простого: природу, кузнечиков... он понять не может, за то, что есть целый мир, которому он принадлежит безраздельно, не понимающий этих вещей. Мир с заграничной музыкой, шмотками, азартом и сексом, но без кузнечиков. За то, что этот мир давит на таких вот немолодых, все отдавших труду людей, лишает их последнего прибежища. А им ведь многого не нужно: грибы, рыбалка, природа и покой! Ни от кого они ничего не просят в замен отданного здоровья лишь покой и созерцание. Но даже этого Витькин мир не оставляет им. Не потому, что он этого хочет, потому что он так задуман. Внучка подрастет и ей тоже нужны будут джинсы (если на них не выйдет мода), ансамбли, внимание юношей. Каждый обязан жить так, как ему предопределяет порядок бытия, и лишь они, случайно сошедшие со своих орбит, и встретившиеся в ночи странники способны понять друг друга.
   За полночь клев как обрезало. Редкие, плохо одетые прохожие спешили домой, перебежками, от фонаря к фонарю, преодолевая пространство. Вконец измученный Шпала, загнанный не столько преследованиями, сколько собственными мыслями, вынужден был прервать свой исступляющий марафон. Блукать по городу до утра не было смысла. Последний автобус на Южный ушел, да и сесть на него Витька бы себе не позволил, поскольку его обязательства перед самим собой были не выполнены. В молодости мы все чтим подобные обязательства, боимся предать себя и предаем в конце концов, став взрослыми. Не предают те, у кого ее не было, кем с самого рождения правил один только расчет. Бывают ли такие? Теперь бы Витька, кажется, смог и убить не моргнув глазом, и уж конечно не пошел бы грабить вот так вот, наобум, без определенного плана действий и ножа в кармане. Это же просто было издевательство над самим собой!
   Найдя, наконец, укромный уголок в подъезде под лестницей он соорудил себе из детской коляски кровать, замаскировал ее, как смог, другими, повыше, и провалился в забытье. Нельзя сказать, чтобы его мучили кошмары. Снились менты, дубинки, наручники, зона с ее непонятными, но суровыми порядками, все причудливо, иносказательно, однако картины эти не трогали Витькиных чувств, и воспринимались как фильм. Проснулся от шума шагов на лестнице. Дождавшись, пока хлопнула входная дверь, выбрался из своего логова и зашагал, протирая глаза, по холодку утра куда глаза глядят. За ночь в Витькином сознании произошла чудесная перемена. Сумбур мыслей и чувств улегся, муки уязвленного самолюбия не трогали. Хандра испугалась неудобств бивачной ночевки, сбежала! Он был спокоен и уверен в себе. Все в жизни было хорошо за исключением одного: "Он дал себе слово!" Глупое, в принципе, не нужное. Он не испугался, нет, он выполнит его, но испытывать себя таким образом не лучший вариант.
   Погода действительно переменилась к лучшему. Свежий утренний морозец стянул лужи тонкой, звонкой, прозрачной корочкой. На востоке угадывался рассвет. Воздух был вкусный как эскимо. Деревца, посеребренные легким инейком отражали чистейшей желтизной. Листья скрежетали под ногой как яичная скорлупа. Все было нарядно и торжественно перед часом рассвета, как перед праздником. Новая сентенция Витькиной души была примерно следующая: "Никто ни в чем не виноват и каждый живет, как может. Будет ли он всю жизнь пресмыкаться перед своею совестливостью или возьмет ее за рога, целиком зависит только от Шпалы". Неряшливый, он шел по безлюдному городу, под ноги попадались все те же работяги, а Витьке для души нужно было что нибудь этакое...
   Шпала встречал день, не по сезону погожий, когда все вокруг только просыпаются, что не часто ему случалось в обыкновенных обстоятельствах и оттого сердце было переполнено каким-то щемящим, тревожным восторгом, что дескать все еще преодолеется, все образуется и наступят иные времена, когда не придется ему что-то добывать, чего-то добиваться, Фортуна наконец то улыбнется Витьке и наступят дни безраздельного счастья, полные гордостью и сладостью обладания почти божественной юной Ларочкиной красотой. Конечно же, это будет взаимно, и ему тогда от жизни уже больше ничего не надо такого, для чего пришлось бы преступить закон, переступить себя. Обещанное он сейчас выполнит и отправится домой спать. Для того, чтобы жить светло, не надо зарываться во все подряд с головой, все обсасывать по косточкам, ища единый смысл. Его нет, единого! Счастье неблагодарно. Если бы оно знало, на каких муках выращено, то никогда не смогло бы быть таким беззаботным.
   Тот вчерашний старик непременно умрет, и никакая высшая истина ему не поможет. Так же и Витька непременно должен сделать все, чтобы добиться своей цели -- Ларочки. Если не успеет он, Ларочкой завладеет кто-нибудь другой, и она будет потеряна для Шпалы навсегда. Что ни говори, а первая любовь и девичья невинность невосполнимы. Какая всеобщая справедливость может объединить его интересы и интересы старика в одно целое без ущерба обоим? Какая справедливость сможет объединить интересы всех? Ведь на Ларочкин распускающийся бутон не один Витька претендует, и в пролете останутся многие, а вкусит лишь один! Так какое Витьке дело до всего остального человеческого мира, если он весь, вместе взятый, не сможет восполнить ему потерю Ларочкиной первости?
   Сколько судеб губит за свой век красивая женщина? Сколько жизней ломает она еще в девичестве, в школьные годы. Непреходящий праздник ее жизни бульдозером идет по чьим-то хрупким надеждам, трепетным сердцам. Путь ее, как путь всепожирающего чудовища, умощен костьми жертв. Сколько драм, сколько трагедий хранит в своем спуде этот ровный блистательный ее путь, похожий на взлетную полосу. Отданные ей верные души, она, как перья, воткнула в крылья своего самолюбия и на них взлетела над всеми обманутыми, обобранными и убитыми ей горемыками. Взлетела, чтобы потратить свой полет на порок. Насладиться роем бездушных, но импозантных трутней, и под конец, обкусив себе крылья, бросив их как хлам в печь, осесть где-нибудь в далекой стороне, где не достанут ее рожденные ползать, обескрыленные ею, а местные не знают ее прошлых дел. Вслед за этой женщиной весь мир идет путем порока. Красивых женщин нужно пуще кровожадных убийц вылавливать, сажать за решетку и содержать, как хищных зверей в зоопарке, где каждый за определенную плату в равной степени может насладиться их обществом. Или. может быть, выдавать ее как приз ударникам труда по специальным талонам на определенное количество времени. Перевыполнил план -- получил талон на час обладания красавицей! Представляете, как бы у нас тогда подскочила сразу производительность труда? Мы бы пятилетки не за три, а за год выполняли! Разве может красивая женщина принадлежать одному или быть достоянием немногих избранных? Она как подлинное искусство, как бесценное сокровище должна принадлежать всем, быть достоянием всего человечества!
   Но раз этот мир устроен так, а не иначе, раз талонов не выдают и очередности нет, неудачники пусть плачут! Если его отделяют от счастья только джинсы, часы и клевая рубаха, то он почти счастлив. И страдания потерявших эти наряды не перевесят его всеобъемлющую суть. Ведь это для него на всю жизнь: либо удача -- либо поражение. И на всю жизнь он останется, сообразно этому, либо счастливым и, значит, излучающим добро, либо ущербным, злым, сеющим жестокость. Разве соизмеримо это с чьими-то тряпочными неурядицами? И, подумав так, Витька зашагал еще быстрее навстречу судьбе. Редкие встречные решительно не годились для задуманного Витькой предприятия. Они были то слишком могучи, то слишком просто одеты. В глазах их плясала пьянящая радость пробуждения, а это не годилось. Для насилия нужна ущербность в душах, страх в глазах. Ограбляемый должен быть внутренне готов к тому, чтобы его ограбили, согласен с предложенным ему исходом хотя бы наполовину -- иначе это не грабеж, а мародерство.
   Поразмыслив, Шпала отправился в пригород под мост. Здесь, за рекой, от рабочей окраины по железнодорожной ветке, замасленной, забросанной окурками, заплеванной, среди чахлых болотных кустиков и облезшей травы, должны были притекать в город люди на работу, на учебу... Сам мост обязан был по расчетам Витьки навевать у потенциальной жертвы чувство опасности. Недаром ведь все знаменитые злодеи подстерегали свою добычу именно в таких местах: в дремучих лесах, в кривых балках, под мостом на большой дороге. Здесь сама поэзия пейзажа разбойничья, сама обстановка давит и наполовину уничтожает сопротивление, ломает волю. И названия у этих мест, как правило, соответствующие: Мертвая балка, Попов мост (попа пришили). Бывалый смельчак и тот задумается, усомнится: "А вдруг...!" И, значит, никакого обмана и злодеяния. Здесь свершается то, что и должно здесь свершиться. Видно, есть какое-то высшее предначертание о том, где можно грабить, а где нельзя, и Витька вчера по глупости силился переступить через неприступное. Все правильно! Ведь и злодеи не грабили калек, бедных и сирых. А того, кого всевышний порядок разрешает грабить, у того это в глазах написано. Ведь от многого немножко -- не кража а дележка! Он сам знает о том, что неправильно живет и оттого глаза у него бегают. Город это их вотчина, а мосты и закоулки --владения разбойников, где они собирают свою дань.
   Витька скоро добрался до моста через железную дорогу, однако выжидать под ним не стал. Ему нужен оперативный простор, мост -- это для случайных, редких путников, а сейчас народ хлынет на работу потоком. И Шпале важно не упустить, выхватить из этой стихии отбившуюся щепку, как волк тащит ягненка из под опеки пастухов. От моста до селения было расстояние с километр безлюдного полотна и Витька двинулся по нему навстречу неизвестности. С противоположного конца вскоре показалась одинокая фигура. Они сближались и по расчету должны были сойтись где-то на середине. Шагая наиграно легким, беззаботным шагом, Витька украдкой осматривал фланги и нашел их безлюдными. Оглядываться он не рискнул, это могло насторожить встречного, на котором вскоре стали различимы форменная фуражка и китель железнодорожника. Однако, от домиков показалась еще одна фигура пестро-одетая, явно не в рабочую одежду. Сердце в груди Шпалы заколотилось возбужденно и прерывисто, он сбавил ход. Второй вариант несомненно превосходил первый в смысле грабежа, однако, уступал ему в диспозиции. В то время, как с железнодорожником они могли сойтись где-то на середине, со вторым выходило в лучшем случае на одной трети расстояния, считая от окраины поселка. Однако, встреча с первым будет на виду второго. А встреча со вторым? Не появится ли кто-нибудь еще? Эх, как Витька устал от всех этих "если"! Все так же неторопливо шагая по шпалам, он пропустил железнодорожника и теперь заклинал лишь, чтобы до их сближения не показался из селения еще кто-нибудь. Все пока что этому соответствовало.
   Шпала остановился и сделал вид, что завязывает развязавшийся на ботинке шнурок. Этот маневр давал ему сразу два преимущества: во-первых, Гроздев мог украдкой взглянуть назад и проверить безопасность тыла, во-вторых, он выигрывал в диспозиции -- встреча должна была состояться дальше от опасного для него поселка. Лишь когда молодой человек, это был примерно Витькин ровесник, однако одетый более степенно, изысканно и с дипломатом в руке, видимо, учащийся какого-нибудь техникума, был от него в двух десятках шагов, от окраины показалась фигура серая, неопределенная. Шпала вздохнул: "Что ж, практика всегда более или менее отлична от идеала. В ней постоянно что-нибудь, да не так, и кто кого перешибет! Во всяком случае, у него есть шанс завязаться, а там видно будет." За шаг до встречи Шпала прыгнул на соседнюю колею и ударил парня с левой боковым в челюсть, возопив при этом: "Ах, ты вот где!" Это была военная хитрость, которой его научил недавно вернувшийся с "короедки" двоюродный брат: легче всего сбить человека с толку во время нападения внезапным возгласом типа: "Я тебя узнал!" или "Так ты еще здесь!"... И пока он будет соображать, почему именно его узнали и почему конкретно он должен находиться сейчас не здесь, а где-то еще, тут-то на него легче всего и напасть! Витьке показалось или так было на самом деле, что он почувствовал хруст, шелчок от лопнувшей под кулаком ткани. Верхняя губа развалилась на две.
   Парень не упал, но, бросив дипломат, схватился обеими руками за лицо, из-под пальцев у него показались красные капельки.
  -- Мне надоело ждать, -- не давая опомниться, кричал между тем Витька, -- снимай куртку! Снимай козел, я кому сказал! -- И он с силой потащил роскошную нейлоновую куртку со спины незнакомца.
  -- Ты что же, подонок, делаешь! -- раздалось ему в спину.
   Витька рывком обернулся. Железнодорожник был от него метрах в двухстах и ширял в воздух кулаками. "Успею!"-- решил Шпала и, обернувшись к стиляге, вытряхнул его из куртки. Когда терпила оторвал руки от лица, все оно было залито кровью. Попало и на Шпалу и на злополучную куртку.
  -- Часы! -- отрывисто рявкнул ему в лицо.
  -- Лови, держи его!
   Душераздирающий крик сзади заставил Витьку обернуться. Ему показалось, что служитель стальных магистралей уже метрах в 20 от него, так силен был крик. Железнодорожник был от Шпалы еще на значительном расстоянии, но бежал к Шпале во всю мочь с булыжником в руке. Витька, забыв про часы, кинулся бежать, слетел с насыпи и пустился было по диагонали. Как вдруг совсем рядом кто-то неожиданно рявкнул: "Стой!" Он обернулся и едва уклонился от летящего в голову булыжника. Это пришел в себя стиляга. Он уже запустил в Шпалу следом еще два подряд и орал не своим голосом: "Стой!". Витька метнулся было дальше, но увидел, что навстречу ему от поселка бегут люди и впереди уже довольно близко, с расставленными наподобие сетей руками, тот серый человечек. Метнулся назад, оттуда подоспевал железнодорожник. Рванулся от дороги и увидел, что впереди колючей проволокой забор. А камни все сыпались, сыпались под ноги. Кольцо сжималось. Шпала кинулся назад, прямо на стилягу. Тот опешил, прыгнул в сторону с увесистым булыжником в руке, и Витька, проскочив от него в метре, едва не поскользнувшись на крови, со всех ног, рискуя сломать голову, понесся на максимально возможной скорости к прибрежным кустам. Казалось, камень вот-вот расколет ему затылок. Ветки ив били его по лицу, а он, напролом, едва успевая встречать их руками, ломился вперед. Не заметил, как оказался вдруг в ледяной, обжигающей воде, -- он просто вывалился в реку из густых кустов, судорожно забил руками, задрыгал ногами и, поняв, наконец, в чем дело, поплыл.
   Река Везелка неширокая -- воробью по колено, если разогнаться, да оттолкнуться хорошо от берега, то ее, вероятно, и перепрыгнуть можно в некоторых местах, но Шпале соображать было некогда, он греб руками, пока не уперся пузом в грязное дно. Негнущимися, плохо слушающимися ногами заелозил по грязи и, сделав в ней внушительную колею, наконец-то выбрался на твердую почву. Тут только заметил, что нейлоновая, цветастая куртка по-прежнему у него в руках, не раздумывая, кинул ее в кусты (самая главная улика!) и поспешил дальше. Куда теперь? Мозг лихорадочно прикидывал все возможные варианты спасения. Вода лилась со Шпалы ручьем, одежда стала в пуд весом, грязный, мокрый -- да куда же такому? Двигаться, двигаться -- шевелиться! Иначе через десять минут он превратится в сосульку. Эх, будь ты проклята -- Ларочка! Будь прокляты все бабы! Шпала бежал наугад, клацая зубами, как пишущая машинка. Выбрался из камышей, утренним гомоном встретила его улица. "Переходим к водным процедурам"-- слышалось радио через открытые форточки. Крадучись по за углами, Витька добрался до первого многоэтажного дома, проник в пыльный, пахнущий плесенью, нафталином и еще бог знает чем подвал и, рывком сорвав с себя тряпки, стал их неистово выкручивать. Его трясло, как отбойный молоток во время работы, он даже стонал от злобы, страха и неуюта, но тем не менее делал дело как никогда быстро. Что-то на уровне подсознания говорило ему, что в этом единственное спасение. Эх, подпалить бы что-нибудь, хоть на минуту согреться! Шпала выкрутил все, что выкручивалось, и через силу стал пялить на себя. Голому было теплей, чем в этом облачении. Кое как оделся. Мысль работала быстро. "Стой не стой -- один выход -- к теплу! Либо стучать в первую дверь, либо... Он поедет на первом попавшемся троллейбусе по Богдана, и будет кататься туда-сюда, пока не нападет на сто второй. Видок, конечно, у Шпалы был отменный. Он забыл думать о возможной встрече с преследователями, с милицией. На остановке, стоя в сторонке, едва дождался троллейбуса, втерся в самую толпу, не обращая внимание на недоуменные взгляды, пробрался к стеклу.
   Когда Витька наконец добрался домой на сто втором автобусе, совсем обессиленный, наступили часы пик. Народ валом валил из домов на работу. Пришлось еще около часа заниматься прыжками и приседаниями в подвале уже под собственным домом. Потом он сообразил, что коли заниматься, то лучше уж боксом, стал раунд за раундом отрабатывать удары в стойке, уклоны, серии. Наконец вылез на свет божий, забежал в подъезд, попал ключом в замочную скважину. У отца в шкафу стояла едва початая бутылка коньяку, на случай гостей. Витька замочил ее из горлышка, разделся, закинул шмотки на батарею и прыгнул в кровать под одеяло. Вслед за алкоголем по обморочному сознанию разлились пьяные, горячие кошмары. Змеи Горынычи, ползучие гады. Огонь бушевал и в теле и в сознании. Пришел в себя Шпала уже за полдень. Стал приводить в порядок одежду и вдруг обнаружил, что потерял полученный как раз накануне паспорт. Ужас, давящий, заставивший волосы на всем теле встать дыбом, охватил его. Сердце утонуло в пятках и оттуда подобно пузырькам воздуха вверх по спине до затылка побежали мурашки. "Вот он, рок!" Как он вчера забыл про него, не положил в сумку. Конечно же, паспорт нашли, и если его самого еще не взяли, то только потому, что хотят разузнать, чего он еще подобного натворил, чтобы огорошить и расколоть сразу до мелочей. Шум каждой проезжающей машины за окном представлялся шумом подъезжающего воронка. Через минуты Витька спешно искал во что бы одеться поприличней, чтобы его не опознали ТАМ. Вдруг паспорт еще не найден, вдруг он плавает где-нибудь в реке или лежит в пыли темного подвала? С удивлением обнаружил, что влажная и грязная пожамканная одежда и есть его самая приличная. Оделся во что зря и поехал в город.
   Как он крался по насыпи, прячась от каждого прохожего, каждого проезжающего тепловоза, можно не описывать. В подвале паспорта не было. Закатив штаны и спрятав в траве туфли, долго бродил по прибрежным кустам вдоль обоих берегов реки, уже ни на что не надеясь. Снятую куртку он нашел быстро, место, где выходил на берег, тоже четко выделялось. Обшаривал берег ниже по течению, заходя в воду все глубже. В лабиринте затопленных кустов, уже выше колена в воде отыскал свой вымокший, раскисший паспорт и это было почти чудом. Потом, на поляне, со всех сторон скрытой кустами, предусмотрительно захвативший из дома спички, Витька развел костер. Сушил паспорт, сушил выстиранную тут же в реке трофейную куртку, сам сушился, тренируя удары из стойки по веткам кустов. Затем он сложил высушенную куртку и запихнул ее себе под мышку. Корки и страницы паспорта от сушки повело, краска с обложки перешла на листы. Его необходимо было сменить в милиции месяца этак через два. Он, выбравшись из кустов, пошел пешком к парку им. Ленина. Нашел спрятанную сумку, сунул в нее куртку из под мышки и поехал домой. На тренировку в тот день Витька не пошел. Две в один день, да еще таких интенсивных -- это чересчур! Он чудом не схватил воспаление легких.
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Расследование о "сбитой целке", или Можно ли поиметь женщину, не заметив этого? Об однобокости точки зрения на это через замочную скважину. Грабители церковных храмов знают, как покорна бывает влюбленная женщина! "Что ты, кореш, хуйню порешь!" -- или о том, какие бывают перегрузки у человека, только что освободившегося из тюрьмы, и как они мешают ему принимать правильные решения. А так же о том, можно ли испытать самую большую радость в жизни, не посидев в тюрьме.
  
  
   Так, меж молотом и наковальней, как написал бы в своих мемуарах Сталин, доживи он до преклонных годов из Витьки и вышло то, что вышло (ибо быть в глазах Семеновой тем, кем его считали городские, он не мог). Глупо, конечно во всем обвинять слепого кузнеца, немало значили и каверзы самого материала! Все прошло! И городских под конец десятого он уже бил, как собак (особенно дискарей) не только в школе, и сявкой сам стал наипервейшим, с чем теперь его можно и поздравить, но Ларочки до сих пор не добился.
   Пока что перед вами, читатель, представали лишь Витькины поступки, так сказать, проявления его натуры, теперь же поверьте на слово в их суть. Именно из за Ларочки Шпала стал тем, кем он стал. Может быть, не совсем тем, кем хотел, но ничто из описанного в его образе жизни и мыслей не имело смысла само по себе, все напрямую было связано с жаждой обладания ею. Любви уже не было, а если она и была, то таилась где-то под спудом этой животной страсти. Теперь, уже оформившаяся во всем своем внешнем великолепии, Ларочка была не девушкой. Так, по крайней мере, явствовало из многочисленных разрозненных слухов. До поры он сомневался, не верил ни глазам, ни ушам своим. Поводом тому были признания одного из его друзей, коего Ларочка выделяла среди прочих, и открыто давала понять публично, что для него готова пожертвовать условностями. На ее дне рождения (куда Витька приглашен не был) Юрик -- так его звали, закрылся с именинницей в отдельной комнате, раздел Лару абсолютно донага, причем сама она нисколько не сопротивлялась этому и, по его словам, мог сделать вполне, что хотел, если бы не потерял до этого желание. Предмет был холоден, как лед! Более того, Семенова через силу сдерживала то ли страх то ли отвращение. Потом, расплакавшись в подушку, Лара рассказала ему, что однажды парни хотели изнасиловать ее толпой в парке (может, все-таки изнасиловали еще тогда?) и с тех пор она не может побороть в себе ужас, охватывающий ее перед приближением ЭТОГО, даже с тем, кто ей нравится. К тому же, по словам Юрика (откуда он почерпнул эту информацию?) мать ежемесячно лично проверяет Ларочкину девственность.
   Другие, напротив, утверждали, что Семенова живет со многими парнями в городе, но делает это до того тайно и безукоризненно, конспиративно, что, не увидев, сам и не поверишь! Как утопающий хватается за соломинку, так Шпала хотел верить в одно и опровергнуть другое. Человек пять в отдельности утверждали ему наедине, что видели своими глазами как Ларочку трахали, но кто конкретно, отказывались сообщить, ибо дали слово молчать. (Может и сами... того?) Это, в конце концов, Витьку раздразнило неимоверно (какая-то сверхъестественная конспирация, клятвы!), он прибег к физическим пыткам и установил имя этого человека. Им оказался одноклассник Володька Бережной -- Беря. Следует сказать, что за Берей Ларочка действительно ухлестывала, он же относился к ней, как к дворовой собаке. Шпала отвел Берю в сторону и пообещал, что не тронет его только в том случае, если Вовка скажет ему правду, до конца, независимо от результата. И Беря сбил его с толку окончательно. Ну, представьте себе такой ответ: он, мол, не знает, спал ли он с Ларочкой! Бережной объяснил, что в действительности Семенова в нем желания никогда не возбуждала, что действительно она травмирована по части полового влечения, как он успел заметить, однако хотела, чтобы он с ней переспал во что бы то ни стало! и для этого была готова на все. И вот на дне рождения у бог знает кого из знакомых, куда они пришли вместе, когда все уже прилично напились, Ларочка потащила его в спальню. Больше он ничего не помнит. Очухался лежащий голым в кровати и рядом голая, обнимающая его Ларочка. Ему лично все равно, какой вывод сделает из этого Витька, но сам он считает, что ничего не было, потому что в таком состоянии он сделать ничего не мог. А для всей присутствующей компании, подглядывающей в щелку, он несомненно, с Ларочкой спал, в чем он сам из мужского бахвальства их уверил и взял клятву об этом молчать! Собственно, само понятие девственности уже теряло при подобном раскладе всякий смысл, ибо в мыслях своих, в поступках своих, Ларочка уже переступила порог целомудрия, остальное было делом случая. Однако, Витька тешил себя той мыслью, что если он первый сможет разбудить в Семеновой женщину, даст ей почувствовать всю полноту наслаждения взаимным обладанием, то сможет оставить ее за собой, привязать, приручить, приучить... Пока, если верить рассказанному, независимо от того, было подозреваемое или не было, именно чрезмерное, маниакальное желание быть на уровне "мировых стандартов" берегло ее для Витьки. А может, его просто водили за нос те, кто сам уже давно и широко пользовался ею? От великого до смешного один шаг. В глазах Шпалы это была великая проблема. Так страждущий подозрений и в капле воды может обнаружить целый океан страстей!
   В тот день, когда случилась эта злополучная драка, стоившая летчику перелома челюсти, а Витьке трех месяцев свободы да некоторых сдвигов в психике, Шпала был немного не в себе. Днем он предпринял попытку овладеть Ларочкой. Витька пришел к ней домой под предлогом взять какой-то, якобы нужный ему на время, учебник за восьмой класс. Когда Ларочка ушла рыться в книгах, наш многострадальный герой тихонько закрыл за собой входную дверь, вошел в ее комнату. Лара все еще искала требуемую книгу. Шпала без лишних разговоров обхватил ее сзади за бедра. Ларочка восприняла это как неуместную шутку, попробовала отстранить его. Витька, особенно не налегая, все же не сдавался, повалил предмет страсти на кровать, не грубо, вроде бы баловством, стал расстегивать змейку на Ларочкиных джинсах. Она вырывалась, однако, тоже не негодуя, и шумела на него нарочито сердито: "Уйди, уйди!"
   И вот в самый этот ответственный момент в спальню подъявилась на подмогу бабка. Седая, как лунь, сухая как щепка, морщинистая, как старый башмак, нос крючком, впалый беззубый рот. Кстати, отгадайте, почему в старости выпадают зубы? Да чтобы ими не скрипели от злобы и зависти! Откуда ее черт взял? Витька вообще ничего не знал о ее существовании. Родители же по его точным расчетам были на работе. Когда "Баба-Яга" подняла крик и принялась махать клюкой, Ларочка была смущена, пожалуй, не меньше Шпалы. Она попыталась обратить все в шутку (или до конца воспринимала все так?), отшлепала красного, как вареный рак, Витьку искомым учебником, выпихнула его в коридор и, вручив книгу, захлопнула перед его носом дверь. Кажется, в глубине души Ларочка была довольна случившимся, глаза, во всяком случае, у нее блестели. Шпала наоборот не склонен был воспринимать шутку, сыгранную с ним жизнью, удачной. Подсознательно он готовился к подобному шагу давно. Решимость очертя голову преступить условности, именуемые законом, накапливалась в нем постепенно, и теперь непредвиденный срыв взбесил его. Справедливо конечно будет сказать, что вечером он пошел бить подвернувшегося летуна, чтобы потренироваться перед назначенными на следующий день соревнованиями, во всяком случае Витька сам выдвинул перед собой этот довод, однако справедливо и то, что в тот день он был возбужден неудачей и оттого агрессивен, "кровожаден"!
   На тюрьме от Бармалейчика -- пацана с Радуги, сидевшего за ограбление церковного храма, Витька узнал много кое-чего о Ларочке. О том, как она стебается за приглянувшимися ей городскими парнями. Как она умеет быть покорной, не останавливается, по его словам, ни перед каким унижением, чтобы достичь желаемого. Он привел много фактов, фамилий. (Значит правы были те, кто говорил, что с Ларочкой переспало пол города!). В частности, от Бармалейчика Шпала узнал, что Семенова одно время крепко усекала за Гребнем с заводских переулков, однако внимание на него не произвела. Гребень потратил на нее вечер и, не добившись тот час воссоединения на уровне пояса, отступился с легкостью настоящего ловеласа: "Одной больше, одной меньше, какая разница!" Ларочка потом локти кусала, передавала ему через друзей, что согласна на все, без всяких условий, но Гребень уже был занят другой и только отписал ее пару ласковых слов: "Пошла на ..., соска!" Это засело окончательной занозой в Витькином самолюбии. "Значит так! Перед кем-то корчит недотрогу, водит за нос, а под других стелется! Ну, погоди, лярва!" Там же, в камере, он публично забожился. что в любом случае в конце концов отдрючит ее. Забожился и Бармалейчик. У них вышло что-то вроде пари: "Кто первый!"
   Клятва, конечно, была не самоцелью, да и не перед кем ее было держать, почти все сокамерники получили срока, разошлись по зонам. Бармалейчик вышел после шести месяцев отсидки (за паровоза у них пошел взросляк), но от своих планов по поводу Семеновой отступился и вскоре вообще уехал из города (ему подсели на хвост менты). После его неожиданного "волшебного" освобождения Витька, пожалуй, мог бы добиться своего. Во всяком случае их отношения на короткое время стали значительно ближе, чем до и после. Возможно, Ларочке льстило, что "матерый уголовник" еще днем сидевший на скамье подсудимых, вечером оказывает ей честь прогуляться? Во всяком случае, он тянул несравненно более чем по пришествии в девятнадцатую, и даже несравненно более, чем перед самой посадкой, уже и дискари были перед ним мелюзга!
   И тут, чего греха таить, Шпала напорол такой, извините, хуйни, что, как говорится "Ни в сказке сказать, ни пером описать!" Неудивительно, что потом Ларочка предпочитала обходить его стороной. Во всяком случае, держалась она исключительно молодцом, так, что Шпала даже потом сомневался насчет информации Бармалейчика, пока не убедился на многочисленных фактах сам. Вообще, Семенова -- натура противоречивая, нестандартная, яркая и до крайности многообразная. Где она в" натуре", а где только лишь ее игра (прорисовки) да гораздые на небылицы сплетни неудавшихся женихов -- никто и по сей день не знает. Во всяком случае, в пределах города И. и его окрестностей скорее всего сейчас нет человека, знающего о ней более автора этих строк, однако и он знает недостаточно для того, чтобы иметь целостное представление о том, что же такое это в конце концов было: хитрая развратная тварь или ищущая чистоты, взаимности, но запутавшаяся в закоулках бытия одинокая натура, в трагизме своем подобная Гамлету, вернее Гамлетихе. Или просто какая-то эпидемия подросткового возраста, повальное увлечение всех одной? Одно очевидно: было что то "сверх". Серостью, обыденностью она не была и не могла быть. А может статься рассказчик все усложняет или хуже того -- выдумывает? Впрочем, на то и факты, чтобы каждый делал из них выводы в меру своей распущенности! Может и не надо ее классифицировать? Все это от лукавого! А она была просто самой собою, кому как понятная?
   В тот день, день его освобождения, в клубе был фильм. Витька, естественно, пошел на него. До вечера он только и успел, что поесть своих любимых пельменей. Чувствовал себя Шпала все еще, как лунатик или как человек, попавший на неведомую планету. Он потом долго и постепенно, пожалуй не один месяц, отходил от своих странных в этом мире привычек, не мог спать на мягкой кровати и под панцирную сетку пришлось подсунуть доски, пришлось включить и настольную лампу, поскольку отвык спать в темноте. За столом требовало большого усилия приучить себя есть, не торопясь, поскольку от этого не зависело, дадут второе или нет. Трудно было не выхватывать раньше всех лакомый кусок, не смотреть в чужую тарелку, не зыркать по сторонам, как бы кто-нибудь не подстроил какую-нибудь подлянку. Витька словно побывал в невесомости и теперь заново учился ходить по земле. У него были самые настоящие перегрузки. Не думайте что это так легко -- вышел из тюрьмы и пошел легкой походочкой, это только в кино так бывает. А в натуре с первых же слов разговора с матерью у Шпалы проскочило между делом для связки слов пару таких оборотов, что Витька сразу же примолк, и до вечера молчал как рыба.
   А что было в первые минуты свободы?! Идя по городу. он не мог никак избавиться от неловкости: руки висели, как не свои, несуразно висели, болтались неловко, невпопад, а как только Шпала о них забывал, они сразу же по привычке смыкались сзади, им только так было удобно при ходьбе! В конце концов он засунул эти неприкаянные руки в карманы и держал их там против воли, но как только ему попадался военный, руки сами выскакивали из карманов и смыкались сзади, пусть даже это был какой-то задрипанный солдат-чурка и Шпала не успевал их остановить. Со злости он опять засовывал их в карманы, плевал вслед военному и шипел в полголоса: "Дубак!" А вот ментов он не боялся, они были голубые. Если ему на пути попадалось стеклышко, мозг сразу оценивал, острое оно или нет, годится ли для какого-нибудь дела в камере. Все в доли секунды, подсознательно и он одергивал, останавливал себя лишь на попытке незаметно схватить его и запрятать в складки робы, так, чтобы "пупкарь" не заметил. Возле урн во множестве валялись жирные цивильные бычки с фильтром, которые тоже хотелось схватить и заныхать. В камере только махра.
   Диковато было идти вот так, самому по себе, без команды, без охраны... Зеленый цвет он привык воспринимать как цвет опасности, в тюрьме так были одеты менты, а здесь вокруг была лавина зеленого цвета и это угнетало, ошарашивало, заставляло втягивать голову в плечи. Тут еще какие-то перекрестки, семафоры... Водители кричат: "Жить надоело?" Витька им стандартное: "Пошел на ...!" Все вокруг неестественно пышно, пестрит в глазах после серых стен тюрьмы. Все женщины -- загадочные существа, сверхъестественно красивы, хочется подбежать сзади и приподнять юбку, посмотреть, как там устроено. Мужчины тоже неестественны, вместо черной робы вырядились в пух и перья, как попугаи, да еще лохматые все, подлецы! Это уже совсем борзость, ну ладно бы еще бороды, а то ведь и на макушках волосы! И загорелые все неестественно, как негры. В общем, дурдом какой-то! Неестественно все вокруг. Неестествен сам цвет и образ мира. Небо голубое, океан зелени. Оказывается, нормальный цвет мира -- зеленый! И даже земля может быть зеленой. Всякую растительность Шпала вообще отвык видеть живой еще с прошлого лета, ведь пробившийся где-нибудь на территории тюрьмы кустик травы -- это уже ЧП. А тут, смотри, цветет и никто его не выдергивает, не уничтожает! Огромное количество разнообразных, неведомых запахов, вместо одного стойкого запаха пота, гнили и параши. На ногах неестественно легкие после тюремных "коц" туфли, на неестественно мягкой подошве. и они не стучат по асфальту, как копыта лошади, не спадают с ног, потому что и шнурки здесь разрешены! И штаны тоже не спадают.
   Необыкновенно сладостное ощущение шагать по траве, как по ковру, многочисленные стебельки затягивают, ласкают ноги. А поваляться в траве, разве это с чем-нибудь сравнимо!? Вам, дорогие граждане, всего этого не объяснить! Тюрьма, конечно, не то место, куда стоит стремиться, но день освобождения из нее, а тем более освобождения нежданного! это неповторимый день! Спросите об этом человека, освобождавшегося когда-нибудь из мест лишения свободы, он наверняка вам это подтвердит. И даже если ему пришлось освобождаться с десяток раз, то и тогда каждый из этих дней для него -- день наивысшего блаженства! Чувства, возникающие при освобождении -- ни с чем не сравнимые чувства. Их невозможно передать, объяснить. Они ни на что не похожи из этой жизни. Свобода -- разве может понять это слово человек, никогда не терявший ее? Увы, так устроен мир! но и испытать самое сладчайшее на свете чувство -- чувство обретения свободы многим из вас не дано!
   Любовь и свобода дороже всего,
   За них не жалей никогда, ничего.
   Отдай за любовь свою жизнь, свою кровь,
   А ЗА СВОБОДУ ОТДАЙ И ЛЮБОВЬ!
   Написать эти строки мог лишь человек, познавший истинную цену свободы.
   К вечеру Витька вроде бы уже чуть-чуть привык к перегрузкам и не шарахался к урнам или за стеклами. Так он пришел в клуб на фильм. Неизвестно, откуда появилась Ларочка и села сзади него. У Шпалы было такое ощущение, что это продолжение суда. Нужно во что бы то ни стало смотреть вперед, там что-то говорят судьи, а сзади сидит то, на что нужно смотреть, но если обернешься, тебя опять начнет тыкать в бок мент, поэтому он согнал ее соседа и сел рядом. Посмотрели пол фильма, смысла которого Витька уловить не мог, так как мысли толкались, сбивали друг дружку, перепрыгивали с одного на другое с торопливостью блох. Он положил Ларочке руку на колено, она ее не убрала. С половины фильма Шпала предложил ей пойти погулять.
   Они вышли на улицу. Вверху было необыкновенно черное и необыкновенно звездное небо, вокруг необыкновенно красивые дома, люди, неестественная растительность. Ведь эта ночь, более чем ночь рождения, была ночью впервые! Они пошли гулять по саду, завязался разговор, и тут Витька обнаружил в себе еще одну странность: он отвык, вернее разучился говорить на родном русском языке, на котором не задумываясь говорил семнадцать лет с самого рождения и который без малого десять дет изучал в школе. Тот язык, на котором он изъяснялся теперь, несмотря на некоторую схожесть, русским назвать было нельзя. Не был он, однако, и французским и немецким, не был ни одним из официально зарегистрированных в мире языков, не был и местным наречием, ибо распространен был, напротив, очень широко, вернее повсеместно в союзе, однако, как- то так, что некоторые люди, прожив жизнь в этой стране, и не подозревали о его существовании, другие знали урывками, надерганными словечками, которые повторяли, в основном, без понятия, как попугаи. Ему же, напротив, этот язык казался настолько естественным, что он по привычке, не задумываясь, погнал на нем и хватился только тогда, когда Ларочка, выслушав его монолог, попросила: "А теперь переведи, пожалуйста, на русский, что ты сказал!" О! Это оказалось делом несравненно более тяжелым. Витька с трудом, мучительно долго подбирал каждое слово, некоторые забыл, но многие подобные понятия в русском языке вообще отсутствовали. На вопросы о жизни там вообще трудно было отвечать русскими словами. Вместо одного понятия приходилось выговаривать два-три предложения и то не в точку получалось, а все вокруг да около. Не подумайте, дорогой читатель, что он кривлялся, нарочито выпячивая блатной (а он особенно блатной, особенно непонятный на малолетке) жаргон. Витька действительно за три месяца отучился разговаривать на нормальном русском языке и в этом ничего нет сверхъестественного, вам бы такую тренировку! Ведь изучать "феньку" пришлось не за совесть, а за страх! Любое неправильное слово было чревато огромными неприятностями. Оценки в виде степени авторитета в камере выставлялись ежедневно, начиная с самого первого и сурового экзамена, где за каждое неправильное слово пока только присуждалось несколько ударов в душу. Это были еще азы, однако и за день-два, данные для изучения, ты должен запомнить не только новые названия всех предметов и понятий, но и словосочетания, обороты, подъебки, ответы на них и т.д. В "феньке" нет, например, словосочетания "просто так" оно в их мире было еще более грешно, чем самый грубый, отборный мат в этой жизни. Оно могло повлечь за собой необратимые последствия. Вместо него естественно вписывалось "от не хуй делать". И подобных примеров не счесть. В первые дни приходилось следить за языком, чтобы не сболтнуть лишнего, потом заучивалось, привыкалось и вот уже речь лилась рекой. Так попробуйте теперь вспомнить забытые, запрещенные в том мире обороты. У вас по привычке язык отказывается их выговаривать, хотя здесь вам за них никто ничего не предъявит. Кстати, такая форма обучения намного действеннее, чем обычные двойки по-иностранному, раз выученное без запинки повторишь и через двадцать и через тридцать лет! Конечно, Витька избегал в разговоре матов, но, например, совсем не смог найти подходящее выражение для вопроса: "Ты будешь со мной ходить?" И вместо этого выдал: "Ты будешь со мной... лазать?" Можно представить себе, как у Ларочки "пухли уши " от его выражений, хотя, надо отдать должное, в этом положении она оказалась на высоте. Терпеливо поправляла Витьку, подсказывала нужные слова, язвила лишь иногда по привычке: "Как это лазать -- по чужим квартирам что ли?" Возмущалась лишь явной грубости. Не обижаясь, терпеливо выслушала все Витькины претензии, подумала, (она явно думала, сомневалась, а не делала вид!) и сказала:
  -- Витя, давай с тобой дружить! Мы будем с тобой хорошими друзьями... Ходить я с тобой не могу.
   Казалось бы, чего большего-то, по нашему разумению, может ли девчонка вот так в лоб, сразу, незнакомому, непроверенному человеку сказать: "давай ходить!" Уж во всяком случае это был лучший вариант на перспективу. Гораздо лучше того, что выкинул Шпала. Он же воспринял все своеобразно:
  -- Ах, так -- значит, с другими могу, а с тобой, Витя, будем дружить! Идиота нашла?
   Хорошо еще, что он все это не высказал в лоб, не из за стеснения, впрочем, из за бедного словарного запаса, ибо подобная мысль пришла ему в голову в гораздо более грубых выражениях, а их-то он уж не хотел в ход пускать. Шпала был взбешен. В его понятия не укладывалось такое. Тем более тонкости женской души. "Значит дружить буду, а ходить нет!" -- да на черта ему такая подачка? Она для него хуже пощечины. Трехмесячная стажировка приучила его ненавидеть всех и брать, вырывать свое у других только силой. Ему, к сожалению не стукнуло в голову, что насилие здесь не только не поможет, но оно даже вредно. Впрочем, кто знает, не обвела ли бы его Ларочка вокруг пальца со своей дружбой так, как "Ивана Царевича"? Для Шпалы же в данный момент всякая дипломатия и тактичность казались позором уже сами по себе. "Перед судьями, перед ментами не гнулся, на малолетке свое слово имел, а тут перед бабой слюнявиться, подстилкой, которую полгорода перетоптало!" Он знал только два способа достижения цели: кулаками и ножом. Поэтому Витька тут же, не пускаясь в витиеватости, объявил Ларочке, что она все равно будет его, рано или поздно, другого выхода у нее нет, а если кто кроме него к ней подступится, тому он -- Шпала "рога поотшибает!" Вот так, кавалерийским наскоком, Витька предполагал решить любовную проблему. Он не подозревал, как был смешон со стороны в своих попытках повелевать. Богу не под силу управлять женщиной, не то что простому смертному! Лара умолкла и некоторое время они шли молча, не разговаривая.
  -- Ну что молчишь? -- прервал, наконец, затянувшуюся паузу Витька.
  -- Я не могу сделать того, что ты от меня хочешь и не хочу обещать... понапрасну, -- отозвалась она.
   Они подошли как раз к ее дому. Видя, что убеждения не помогают, Шпала решил взять свое силой. Лара сопротивлялась молча, стоя спиной к стене. И Витька, к стыду своему, почувствовал, что не в силах совладать с ней. Три месяца душной камеры сделали из его мускул атрофированные мясные ниточки, а Ларочка, напротив, оказалась сильна не по возрасту, ее тело в объятиях Шпалы мгновенно стало выкованной из стали скульптурой дикой кошки. Ее силы превосходили Витькину мощь. Видимо, за ними наблюдали, потому что когда Витька собрался подмять ее под себя, в глаза ему ударил сноп света, и во вспыхнувшем прямоугольнике окна нарисовался силуэт квадратного от бицепсов лысого дяди. Дядя что-то кричал Шпале. Витька не струсил, но онемел от неожиданности, руки его на секунду ослабли и Ларочка воспользовалась этим -- выскользнула из его объятий и убежала. Когда он, преследуя, вбежал в ее подъезд, выяснилось, что и бегун Шпала против нее никудышний, вверху захлопнулась дверь Ларочкиной квартиры.
   На том их отношения, в общем-то, и закончились. Скоро у Витьки прибавилось забот в отношениях со "своими" поселковыми, потом, как следствие его увлекла бесшабашная, разгульная жизнь, где баб хватало и без Ларочки, тем более не таких сильных и норовистых. Дороги их пересекались редко. До Шпалы долетали шальные слухи о Ларочкиных выходках, он обычно сплевывал сквозь зубы, шипел: "Шалава!" и за вином забывал. Не сходить же с ума в самом деле из-за какой то бляди! Однако, что-то говорило в минуты искренности самому себе, что в глубине подсознания кровоточит незажившая рана уязвленного самолюбия. Память о том, каким слабаком и болваном он выглядел тогда в ее глазах. Ничтожеством с Наполеоновскими амбициями, не способным на деле даже взять женщину на два года младше его силой! Через год, летом, когда в местечко "Шагаровка" на практику в стройотряд привезли старшеклассников из городских школ, он с поселковыми по традиции стал ходить туда в "ночное". Эта традиция с Витькиной подачи, собственно говоря, и началась. Кроме огромного количества девочек, в стройотряде еще были пионервожатые из лагеря неподалеку, поварихи... Ларочку Витька видел там частенько, почти каждый вечер она шлялась в обнимочку то с одним, то с другим, однажды она, пьяная. с пьяною же толпою ребят шла в лес. Потом он слышал от участников этого пикника захватывающие, бравурные рассказы о том, как ее драли на полянке всей толпой -- "хором". Что ж, разве он сам ходил сюда к бабам не за этим? Конечно одна с "футбольной командой" это даже не любая прожженная блядь согласится, ну да Ларочка есть Ларочка! Шпала теперь относился к ней наплевательски: "Тварь -- она и есть тварь!" Не драться же в самом деле из за какой-то шлюхи со всем лагерем, это глупо и недостойно если, хочешь, чтобы тебя уважали.
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Про фонари которые не светят, болтливость стариков и загадку природы относительно дозы спиртного на душу человека (страдающую душу!) Не возноситесь над толпою!
  
  
   Когда провожали в армию Лобана, Ларочка все же поддела Витьку за живое, впрочем, его страдания тут же были отмщены. Лобана забирали одним из первых с их года. (Сам Шпала в армию попал с опозданием, только в девятнадцать лет. Однако, для стройбата, где много было и двадцатипяти, двадцатишестилетних "воинов" этот возраст казался детским). Витька с ближайшими друзьями пришли на торжество раньше назначенного часа. Помогали заносить в освобожденный для проводов бильярдный зал (нечто вроде местного клуба, хотя без завхоза, заведующего) столы, стулья, расставлять по длинному Т-образному застолью посуду, блюда с едой. Перед работой баба Маша -- мать Лобана налила каждому по граненому стаканчику, чтобы дело спорилось! Позже сам Витька Лобан отозвал всех в рощицу за домом. Он вытащил из сумки две бутылки самогону, несколько стаканов и жареное мясо на закуску.
  -- Давайте, ребята выпьем, а то мы будем дожидаться, пока прочая публика соберется, еще час? Все мои лучшие друзья здесь!
   Выпили. Самогон оказался "зверь"! Так что, когда все многочисленные гости (в то время проводы были непременно убийственно пьяными и непременно многочисленными) собрались и началось пышное застолье, Витька после нескольких тостов с удивлением почувствовал, что косеет. Открывали торжество как всегда по старшинству пожилые, а их крайняя болтливость в этих обстоятельствах всем известна. Длинные скучные тосты были похожи на монологи мыслителей. Тут и напутствия и поучения и воспоминания собственной бравой юности, причем приукрашенные иногда до неузнаваемости. Пока слушаешь с поднятым стаканом, рука устанет и самогон прокиснет. А уж закусить по-человечески в подобных обстоятельствах и вообще нет никакой возможности: только кончит говорить один, лезет со своими проповедями другой и всей публике приходится из вежливости всю эту дребедень выслушивать. У стариков есть такой идиотский бзик -- они считают, что проводы придуманы не для молодежи, а специально для них, чтобы дать возможность наконец-то перед этой самой молодежью высказаться, так как при прочих обстоятельствах это, сами знаете, не всегда возможно. Кто попадал в подобные обстоятельства неизбежного общения с отжившими, зациклившимися на своем людьми, знает всю тяжесть и скуку этого мероприятия.
   Шпала незаметно выскользнул во двор, сел на лавочку на ветерок, чтобы просвежиться. Это не дело, если застолье еще только началось, а он уже опьянел. Зачем тогда было и приходить? Стрельнул у кого-то из ребят сигарету (сам он был некурящий), закурил. Под выпивку он всегда курил за компанию, это сближало, объединяло в тесном кружке за разговором. Разговор -- это квинтэссенция всего происходящего в молодежном мире. Как можно ориентироваться в нем не зная всех новостей?
   Сигарета, сигарета, ты одна не изменяешь,
   Я люблю тебя за это, ты сама об этом знаешь!
   Так он просидел минут около десяти в одиночестве, когда вдруг увидел Ларочку в объятиях какого-то моднячего пижона. Патлы до плеч, потертый джинсовый костюм. Он прижимал ее к себе правой рукой за бедра, она, обняв левой рукой его сзади за плечи шла, прижавшись телом к нему. Одета Ларочка была тоже под стать гребарю. Джинсы, рубашка. Она счастливо и, как Витьке показалось, преданно заглядывала хиппарю в глаза, франт же снисходительно улыбался и слегка косил глазом в ее сторону. Шпалу словно электрическим током шибануло. Ближе всего обуявшее его чувство можно, пожалуй обозначить как бессильную ярость. Так, оказывается, иногда один взгляд, выражение лица может сказать и пронять больше, чем тысяча рассказов очевидцев. Эх, как бы он сейчас уработал этого самоуверенного, самовлюбленного дискаря... Да ведь нельзя во первых. После того, как на Витьку повесили условно, в поселке он еще никого пальцем не тронул. Здесь вся общественность, как говорится, начеку! Ведь недаром же кто-то писал анонимные письма в облисполком и даже в Москву. Во вторых -- глупо! Ларочка ведь наверняка помнит то его заносчивое заявление у ее дома и дразнит Шпалу, как быка, красной тряпочкой.
   Больше всего кроткий пол любит кровавые побоища. Гладиаторские бои -- наверняка, их инициатива. Тело Витьки заколотила крупная предательская дрожь. Дрожали плечи, руки, ноги, туловище, дрожала сигарета, зажатая между пальцами, даже губы дрожали. Словно вдруг он чертовски замерз на этом ветерке. Пара была все ближе, они должны были пройти рядом с лавкой, на которой Шпала сидел. Сунув сигарету под доску, на которой сидел, Витька вцепился в эту доску обоими руками и напряг до предела все мышцы, стараясь скрыть выдающую его с головой дрожь. Как штангист, взявший рекордный вес: только бы несколько секунд до зачета продержаться. Счастливая парочка прошла мимо него как мимо мусорницы с окурками, стоящей рядом, и скрылась в здании, где сейчас гремело пиршество. Витька сидел еще минут десять, пока не унял дрожь настолько, чтобы она не бросалась в глаза. Он был уже трезв, как стеклышко, пожалуй, он протрезвел еще в тот самый момент, как только увидел их. Теперь бы Шпале лишь добраться до стола и принять чарку, чтобы унять дрожь и не выглядеть идиотом. Под пьяный бестолковый гул он незаметно юркнул на свое место, придавил соседу ногу под столом и шепнул на ухо:
  -- Витек, тезка, налей мне полный граненый!
   Витек Фрол был парень свой, искренне завидующий Шпале за его три месяца отсидки в тюрьме и стремящийся в своем поведении во всем подражать ему. Он не стал спрашивать, что, зачем и почему, а наполнил подставленный Витьке стакан до краев наравне с собственным. Шпала тяпнул, взял со стола бутылку, налил Фролу и себе, тяпнул второй стакан.
  -- Кажись полегчало! -- он приступил к закуске.
   Дуэт "Ларочка и К" был в центре всеобщего внимания, патлатый, понятное дело, горд, что свободно владеет предметом, на который обращено исподволь внимание всех парней в зале. Опасное возвышение! Но ему это пока что невдомек. Через некоторое время, когда народ в очередной раз встал из-за стола, чтобы размяться и начались танцы под пластинки, партнер увел даму в лесок и вышедший на перекур с ребятами Витька видел, как через некоторое время они показались из кустиков, под которыми недавно бухала их компания. Ларочка застегивала змейку на джинсах, заправляла в них рубаху, расстегнутую на груди, поправляла свои красивые каштановые волосы. Шпала не пропускал ни одного тоста, пил стаканами и принял уже мамонтову дозу крепчайшего самогона, но не пьянел! Это была какая-то удивительная загадка природы. Витька Фрол и тот наконец заметил что тут что-то не так.
  -- Что с тобой, тезка, ты вроде как не в настроении? -- спросил он.
   Шпала нервно отмахнулся. Однако, Витек, может быть, по пьяной лавочке, хотя уже давно сошел с дистанции и только наливал Шпале, настаивал:
  -- Витек, брат, может тебе не нравится тут кто? Так ты только скажи, я за тебя любому тут пасть порву!
  -- Видишь этого патлатого? -- показал глазами на Ларочкиного кавалера Шпала, -- Сделай доброе дело, попорть ему портрет.
  -- Об чем разговор!
   Патлатый представился Графом из Харькова (в то время это была всего лишь соседняя область), Ларочкиным другом детства. Семенова действительно до приезда в поселок жила в Харькове, но это уже когда было! Значит, не забыла друга детства, навещала! Фрол встал, подошел к сидящему рядом с Графом Лосю:
  -- Хочу с тобой, Славик, выпить на брудершафт!
   Налил себе и Лосю по полному и, как бы нечаянно, опрокинул свой стакан на голову патлатому. Тот, как и подобает графу, не стерпел, ухватил хамское отродье за грудки. Витек, галантно, чтобы не отвлекать от дела публику, не портить людям праздник, предложил претенденту выйти. Они удалились, и хотя харьковчанин был без малого на голову выше тезки, да и возрастом пожалуй, постарше, вернулся он через некоторое время с начинающим уже синеть пятнышком под глазом. Шпала пожал Фролу под столом руку.
  -- Твои уроки не пропали даром! -- отреагировал Витек.
   Шпала рассказывал любознательному Фролу о малолетке и ее законах, по его просьбе учил его правильно бить. Показывал, в основном, в лесу на веточках. Позже Витя Фрол сел за драку, попал на малолетку и был освобожден в связи с амнистией уже с зоны месяца через четыре. Он был очень благодарен Шпале за информацию, которая ему нежданно так пригодилась. Говорил, что, пожалуй, не знай он этого, вряд ли нашел бы правильную линию поведения и не запятнал бы себя. И тут началось, как у рыболовов вдруг начинается клев. Оказывается, Граф уже многим тут намозолил глаза своим присутствием, особенно в качестве Ларочкиного ебаря. К ним подошел Толик Стрекоза:
  -- Витек, чего тот фитиль на тебя дух тянул?
   Фрол кивнул на Шпалу. Витька объяснил:
  -- Он мне портит весь праздник. Хочешь сделать дружеский подарок -- отоварь его, но только так, чтобы мы тут были вроде бы не при чем!
  -- О'кей -- о'би! Вернее, просто о'кей, -- поправился Толик, -- Шпала, дружара!
   Через минуту "обладателю благородных кровей" в танце наступили на ногу в области колена. Он оказался чрезмерно вспыльчивым, несдержанным, этот Граф, слишком гордым, для того чтобы назвать его умным! Патлач полез на рожон вторично, хотя самому пьяному в зале понятно было, чем это все кончится. "Виктории" ему здесь не видать! Это ведь не Харьков, где он, может быть, в самом деле фигура, хотя вряд ли, имеющие авторитет в мире улицы такими опрометчивыми не бывают. Ведь ясно -- в крайнем случае подпишется вся толпа. Потом подошел Славик Лось:
  -- Витек, хочешь уважу?
   Это стало чем то вроде очередного гуляночного развлечения. Когда Графа потащили бить в четвертый раз, Ларочка подошла к Шпале:
  -- Витя, сделай так, чтобы Андрея не трогали!? ... Пожалуйста!
   Витька ответил честно:
  -- Ларочка, я наслаждаюсь, когда вижу твоего фрукта в виде, непригодном для употребления... вовнутрь! Должен же когда-то быть и на моей улице праздник?
   Толик Афанасенко был уже, кажется, шестым, кто обещал Шпале отоварить Графа. Вид у стиляги-счастливчика был уже далеко не Графовский, подсиненная в некоторых местах, неравномерно поправившаяся физиономия, замытый от крови костюм. Этот продукт американской фирмы "Вранглер" был нещадно выкатан в Икской пыли, у носа Граф держал платочек. Ларочка белкой крутилась вокруг друга детства:
  -- Андрюша, дай, я намочу платок спиртом... Вот! Андрюша, дай я вот тут вытру!
   "Ну, уходи же, уходи дурак! -- думал про себя Витька, -- чего еще дожидаешься?" Но Граф держал фасон, ему, видимо, стыдно было ударить в грязь лицом перед подругой. Наконец, Семенова вырвала его из поминутно цепляющейся толпы, используя какой-то благовидный для него предлог, повела домой. Тут как раз вернулся из магазина, куда он ездил на своей "Яве" за всеобщей водкой Толик Афанасенко. Отдал висящую с левой стороны на руле сумку, полную бутылок Лобану.
  -- Эх, не успел! -- кивнул он в сторону уходящего Графа, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. -- Ну ладно, я его так достану!
   Он рванул с места так, что мотоцикл встал на дыбы. Несомненно, Афанасенко не рассчитал, переборщил: он зацепил не соизволившего или просто не успевшего отскочить Графа рулем и предохраняющей ногу дугой с такой силой, что мотоцикл развернуло на месте и Толик чуть было сам не расшибся, если бы вовремя не успел подставить ногу. Тело же Графа, вращаясь как гигантский пропеллер вокруг своей оси и одновременно вокруг своей средней части по принципу голова-ноги, слетело с дороги под откос. Раздались визги, причитания:
  -- Убили, уби-или!!! -- по большей части от старых гостей.
   Однако, патлач оказался живуч. Его отлили водой под расположенной неподалеку колонкой, Ларочка взвалила руку выведенного из строя ухажера себе на плечо и помогла ему скорее укостылять прочь. Времена были старые, патриархальные, все тем и кончилось. К концу гулянки Витьку все же разобрало, как-то неожиданно, резко, как кувалдой по голове стукнуло. Шел домой зигзагами, всем довольный и мурлыкая себе под нос: "Из-за острова на стреже..." Возле его дома Шпалу поджидали Ларочка с Графом. Ухажер, видимо, хотел разделаться с обидчиком. Витька запел громче, принял равнение направо, на поджидающих, и, проходя мимо, сделал по стойке "смирно" -- постарался шататься с как можно меньшей амплитудой. Что ж, пусть рискнет здоровьем! Шпала ему с одного удара остатки мозгов вышибет. Ты Граф, а я Емельян Пугачев. Держи! Хоть этот хлыщ и дылда под стать Ларочке, однако, будет очень даже хорошо, если он сейчас прицепится. Тогда уж Шпала его, как говорится, с чистой совестью! А если просто гнилой разговор типа: "Зачем так делать..." -- то он счастливчика любви просто пошлет на ... вместе с Ларочкой. Витька прошел мимо. Глаза ухажера на секунду встретились с его смешливыми озорными и пьяными глазами. В глазах Графа был укор, в глазах Шпалы презрение отвергнутого. Он прошел не окликнутым, добрался до своей квартиры и отрубился.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
   Любовь -- уроки Женщины! Фортуна в образе следователей. 3й перелом челюсти. Скорая помощь приезжает вовремя. Есть ли разница между мужской красотой и женской. Значительность на морде как помеха мордобитию. Любовное предложение, сделанное женщиной приятно вдвойне!
  
   И вот теперь, уходя в армию, Витька задумал, наконец, осуществить свою давнишнюю мечту насчет Семеновой. "Нет худа без добра!" Фортуна в образе следователей, пожелавших оставить его в Икске, способствовала этому. Ведь впереди в лучшем случае два года службы, сколько воды утечет с тех пор! Что будет когда он вернется? Ларочка сейчас в самом цвету, тут не то что года, дни, мгновения будут изменять ее, уводя все дальше по загадочному пути красивой женщины. "Ломайте розы и рвите цвет, пока тем Розам семнадцать лет!" Видимо, затаенная обида, страсть жили в нем всегда, не умирали все эти годы от его появления в девятнадцатой, от момента заражения любовью.
   В тюрьме Шпала слышал о Гребенникове Сергее -- знаменитом покорителе женских сердец с Заводских переулков. Сейчас, взявшись за дело всерьез, как он всегда брался за захватывающую идею, Витька выяснил адрес неотразимого и нашел его. Гребень по внешнему виду был чем-то схож с Графом. Такой же высокий, длинноволосый, черты лица тонкие, как на ликах святых. В бокс, конечно, с таким носом не пойдешь, но бабам нравится! На морде выражение не то высокомерия, не то причастности к какой-то великой тайне. Вытертая фирменная одежка дополнялась на сей раз еще очками-полароидами -- предмета особой гордости обладателя. Впрочем, он выгодно отличался от своего собрата во любви простецким нравом (все-таки Икск -- не Харьков) , умением опустить себя до уровня простого урки, каким был например Витька. Начал Шпала разговор без лишних сказок и подготовок, сразу после церемонии знакомства, состоящей в обозначении своих названий (фамилии, имени, клички) и рукопожатия.
  -- У меня к тебе долгий разговор, ты мне нужен по делу. Где мы можем с тобой этим заняться без посторонних ушей?
   Сергей предложил пройти в его комнату. Дома была еще сестра, очень похожая на Гребня. И тут Шпала должен был признать, что для нее фамильные черты очень неплохо подходят. Это был Гребень в женском исполнении и смотрелся он довольно притягательно. Впрочем, много общего было не только в длинных светлых волосах, но еще и тот же потертый фирменный костюм, та же значительная тайна в лице. Черт возьми, неужели женщинам нравится в мужчинах то же самое, что и мужчинам в женщинах?
  -- Сестренка у меня мировая, она не будет подслушивать, -- по-своему понял Витькин взгляд Сергей.
  -- Ну, если вы мне не доверяете свои мужские тайны... -- она особо подчеркнула слово мужские, растянула, пропела.
  -- Ольга! -- она первая протянула Витьке руку.
  -- Виктор! -- неуверенно пожал ее тонкую ладонь Шпала.
  -- По крайней мере вы меня на кофе пригласите?
  -- Пригласим, пригласим! -- и Сергей посмотрел на Витьку.
  -- Ее действительно можно было бы пригласить, -- сказал хозяин, когда они уединились в отдельной комнате, -- от нее у моих друзей секретов нет, мы свободно обсуждаем с Ольгой даже ее подружек, даже их достоинства в постели, хи-хи!
  -- Да нет, у меня дело только к тебе, -- с некоторым сожалением сказал Шпала. -- Как-то за тобой ухлестывала Ларочка Семенова...
   Гребень страдальчески наморщил лоб. Витька подсказал:
  -- Младше тебя на два года, учится в 19-й школе, живет в поселке Южном, тебя с ней познакомили в беседке у твоего дома, в мае прошлого года, тогда с вами еще был Бармалейчик...
  -- А-а-а, та дура, -- облегченно улыбнулся гроза всех баб, -- так у меня с ней ничего...
  -- Знаю!
  -- Тогда что тебе нужно?
  -- Нужно, чтоб было!
  -- ...?
  -- Мне нужно, чтобы ты обратил на нее внимание и чтобы Ларочка это поняла. Короче, мне нужно, чтобы ты привлек ее настолько, что она согласилась бы пойти с тобой в лес... на пикник, скажем.
   Гребень захохотал:
  -- Так на нее и внимания никакого обращать не надо, только свистни, куда угодно побежит!
  -- Ну, это твоя забота. Короче, в назначенный день, в назначенном месте, вы приходите на полянку, выпиваете, так, чтобы она была заметно пьяна, деньги на это я тебе дам, а потом ты каким-нибудь образом теряешься.
  -- Зачем тебе это? -- встревожился Гребень.
  -- У меня с ней свои счеты.
  -- А я тут причем?
  -- Ты мне поможешь.
  -- А если я не захочу?
  -- Я могу попортить тебе облицовку, зачем тебе это нужно при твоем успехе у баб? Фонтанов для меня в городе нет, так что искать управы не советую -- напрасная трата времени. Да и потом, что ты собственно менжуешься? Твое дело чистое. За расходы, связанные с этим мероприятием, я тебе заплачу. Полсотни, кроме прочего, сверху хватит? Ежели хочешь, ты ее всегда сможешь отдрючить, потом, а это недоразумение она тебе легко простит, ты ведь просто нечаянно потерялся, с каждым может случиться.
  -- Что ты с ней хочешь делать?
  -- Ну, это мое дело! -- улыбнулся Шпала, -- во всяком случае, никаких следов насилия не будет, это я тебе обещаю!
  -- На черта она тебе нужна?! -- искренне удивился Дон Жуан. -- Хочешь, я тебе таких девочек найду -- закачаешься! И в кровати умелые, не то что та корова...
  -- Не стоит, на других у меня уже не хватит времени, скоро армия!
  -- Во всяком случае, его потребуется меньше, чем на охоту за Ларочкой, а удовольствия ты получишь от этого куда больше, смею тебя уверить!
  -- Что ж, я не прочь развлечься, однако, Ларочка мне нужна, это вне зависимости от прочего.
  -- Ну вот и о'кей! Ольга, иди сюда, у нас к тебе появилось дело!
   Когда слабая половина пришла, Сергей кивнул на Витьку:
  -- Ему нужна хорошая девочка для дружбы, умелая в кровати, у тебя есть на примете из числа подружек не занятые?
   Шпала от столь неожиданного оборота смутился, предательски покраснел, а женщина лишь понимающе с озорством улыбнулась:
  -- Представь себе, я еще за стеной догадалась, о чем могут быть у вас мужские разговоры, неужели для этого стоило выставлять меня за дверь?
   И она с обидой посмотрела почему-то на Витьку.
  -- Что ж, я вас стеснялся! -- смело соврал Шпала, но, кажется, не очень удачно: ее серые с голубым глаза сверлили его, как сверла из быстрорежущей стали сверлят пенопласт. Гребень в женском исполнении оказался более отважным и опасным соперником.
  -- А какие кавалеру девушки нравятся больше, -- по-прежнему глядя прямо ему в глаза пропела Ольга, -- блондинки или брюнетки?
   Стыдно сказать, Витька даже точно не знал значений упомянутых типов и потому замялся.
  -- Ему больше нравятся шатэнки, -- ответил за Витьку Сергей, -- а впрочем, мы надеемся на твой вкус!
   Ольге понадобится на подбор вариантов, по ее словам дня три-четыре. Столько же взял и сам Гребень на размышления по поводу Ларочки.
  -- Зайди в следующую среду? -- сказал он.
  -- Хорошо! -- ответил Шпала, на том и расстались. В дверях он поманил Сергея к себе и прошептал ему на ухо: -- Ольге про Ларочку не говори, не хочу выглядеть смешным!
   Когда в четверг вечером, уже по сумеркам, Витька зашел к Гребенникову, в квартире стоял дым коромыслом. Были гости, которые что-то пили, ели, курили. На столе стояла неплохая выпивка и приличная закуска: грибы, колбаса, салат, картофель.
  -- По какому случаю пир? -- поинтересовался Шпала, когда хозяин запустил его во внутрь. -- Праздник какой нибудь?
  -- Сегодня день Бахуса -- древнегреческого бога виноделия! -- ответил Гребень. -- Праздники бывают так часто, а хорошее настроение так редко, что мы решили устроить себе праздник хорошего настроения. Прислоняйся, то есть присоединяйся! Да не боись, заходи, ты попал как раз вовремя!
   На столе, кроме вина, стояла еще початая трехлитровая банка терновой наливки. Ольга, Олечка -- очаровательная пьяная хозяйка, как ангел порхала по плавням меж стола, стульев, журнального столика и гостей. Курила, артистически пуская кольца дыма в потолок, присаживаясь на стол, щебетала, рассказывая, как по подобному же пьяному случаю пыталась объяснить соседке, что ей бы "вот этим ключиком открыть бы входную дверцу своей квартиры, потому что у нее самой это ну никак не получается!" Сегодня она была одета традиционно по-женски, в коротенькое открытое платьице, и умело пользовалась этим, выставляя, как бы между прочим, на всеобщий обзор гостей свои длинные красивые ноги. Витька был представлен и принят как старый знакомый, что его несколько раздосадовало: если Гребень не выполнит обещаний, или не возьмется за дело, как ему после этого бить морду, да еще с выражением значительной тайны на ней? Впрочем, последнее он как-нибудь переживет! Наливка была чудная, хозяйка прелесть, так что и обычная магазинная гнилуха на десерт в этой обычной квартире, под обычную музыку запомнилось ему как нечто необычайное, неординарное. Ольга оказалась на полтора года старше Сергея и имела на него, как это теперь уже определенно понял Шпала, решающее влияние. Обещанной подружки среди публики не присутствовало, она должна была, по словам Ольги, подойти чуточку попозже, впрочем, вскоре Витька начисто забыл об этом обстоятельстве.
   Кроме хозяев в квартире присутствовали: Сергеев друг "Варлаам"-- Володька Варламов со своей подругой Зиночкой, и подруга обеих дам Вика. Впрочем, резонным его поползновениям на ее общество не суждено было оправдаться: Витьке удалось потанцевать с Викой всего один раз, Ольга объяснила ему, что это не та и больше всех занималась Шпалой сама. Витька при этом не мог отделаться от чувства, что она держит его если не за шута, то, во всяком случае, за глупого котенка, с которым бывает интересно поиграться, совершенно не опасаясь при этом за свои собственные пальцы. Танцы перемешивались с питием. Когда абсолютно все винные запасы были истощены, Витька, как угощавшийся на халявку, вызвался сгонять в магазин за вином. Деньги от присутствующих он принять отказался, объяснив, что у него достаточно в кармане своих. Действительно, он принес Гребню обещанные полсотни, надеясь этим прекратить его сомнения на свой счет и побудить Дон Жуана к действию, но в продолжении вечера так и не выбрал случая вручить ему их. Кроме того, был еще четвертак, взятый взаймы у кого-то из друзей на мелкие расходы. И сейчас, отправляясь в магазин, Витька надеялся таким образом снять с себя зависимость, в которую он так неожиданно попал, и развязать себе тем самым руки на случай дальнейших действий.
   Едва только он вышел из дома, как со стороны беседки, той самой, где когда-то, по преданию, Ларочку знакомили с Гребнем, его окликнули. Это была, насколько он успел понять, группа ранних блатарей двора, подрастающая молодая поросль, вытянувшаяся в один солнечный месяц и стремящаяся потеснить прошлогоднюю растительность, утвердить среди нее свои права. Один из них пальчиком небрежно поманил Витьку к беседке, как подзывает хозяин лакея. Шпала хохотал в душе, предчувствуя развлечение, но смиренно и потупив взор в землю подошел. Ершится сразу было нельзя, это могло насторожить, спугнуть зелень и испортить всю прелесть приключения. Он прикинулся колхозником.
  -- Эй, ты откуда будешь, что тебе здесь надо? -- начал дежурный допрос тот, который был, видимо, лидером в группе.
  -- Да вот, пришел знакомого по работе найти, проведать, а то он у меня тридцатку еще с прошлого аванса занял и на больничный смылся! Саня Гришкин, может знаете? -- добросовестно разыгрывал Витька свою роль.
  -- Какой еще Гришка Санькин, что ты нам зубы заговариваешь, ты сам то чей холоп будешь? (О! Это новый оборот, надо запомнить!)
  -- Какая тебе разница? -- просто со слезинкой в голосе, ответил Шпала. -- Ну, Витька я Гроздев с поселка Южного.
  -- А что ты тут тогда шаришься, словно у себя дома, гребаный твой рот?
   Витька едва держался от смеха: "Он даже не знает кто такой Гроздев с Южного! И куда эта молодежь лезет, спешит? Ну что ж, тем хуже для них!"
  -- А что, нельзя что ли тут ходить? -- придурковато поинтересовался он, -- что вы мне тут ходить запретите!?
   Этого хватило, чтобы атаман пошел на него, метнув окурок в сторону. Витька слегка попятился, сделав вид, что боится, и, выбрав положение, хлопнул фитиля, вымахавшего под два метра ростом, а ума так и не набравшегося, коротким ударом левой в челюсть. В правой у него была сумка для пойла. Зелень упал трупом, как подрубленный столб, воткнувшись лицом в грязь, так, что Шпале пришлось даже посторониться, давая дорогу телу. Он посмотрел на остальную тройку сидящую в беседке.
   Все как и должно быть: глупые, искаженные страхом и удивлением физиономии, отвисшие, с вываливающимися изо рта сигаретами челюсти, парализованные фигуры. Сейчас бы он мог пожалуй без особого труда постелить их всех вокруг беседки, только зачем такие издержки?
  -- Еще есть желающие указать, где мне можно ходить и где нельзя? -- с самодовольной улыбочкой резко рявкнул Шпала.
   Сигареты, как по команде, выпали из разинутых ртов. Не надеясь получить иного ответа, он развернулся и пошел прочь неторопливой походочкой. Завернув за угол, Шпала согнул в локтях руки, как на тренировке и побежал легкой трусцой. Побежал он не от страха, просто физическая нагрузка хорошо гасила нервное напряжение после подобных стрессовых ситуаций. В ближайшем магазине вина не оказалось. Шпала был рад и с удовольствием пробежался до следующего. Там он купил шесть бутылок "Волжского" и, сложив их в выделенную ему хозяйкой сумку, той же трусцой пустился в обратный путь. Пришлось, правда, выстоять длиннющую очередь.
   Войдя через арку во двор, он обнаружил здесь необычайную сутолоку; толпа гомонящего народа, скорая помощь у беседки... "Черт бы их побрал, этих желторотых птенцов, -- вскипел изнутри Витька, -- кости еще не окрепли, а туда же, акселераты!" Однако, не пятиться же задом, могут заподозрить! И он, кивком головы надвинув шапку на самые брови и опустив лицо в землю, быстро юркнул в нужный подъезд. Опрометью вбежал на четвертый этаж. Входная дверь была открыта настежь, извергая на лестничную клетку облако сизого дыма, которое пеленой, причудливо закругляясь, плыло вверх. У Шпалы заколотилось сердце. Внутри оказался только Серега.
  -- Почему дверь настежь, -- тревожно спросил Витька, -- где остальные?
  -- Это я ее открыл, -- невозмутимо ответствовал покоритель женских сердец, -- пусть проветрится в комнате, а народ, падкий до зрелищ, глазеет на улице, как твою жертву грузят в скорую помощь.
  -- Почему мою?
  -- Милиция тех троих допрашивала, они описали твою внешность, и вот эту нашу сумку при тебе... элементарно, Ватсон!
  -- Слушай, быстренько пойди позови всех! -- скомандовал Шпала.
   Когда они пришли, глаза у Ольги сияли сатанинским огнем. Она уставилась на Витьку с милой улыбочкой и пропела торжествующе:
  -- А я-то знаю, где прячется злодей!
   Взгляд Шпалы, наоборот, был серьезен и взволнован, ведь ему было не до шуток: если сейчас кто-то ляпнул на улице про него -- каюк! Слишком много на шее делишек, чтобы еще раз выйти сухим из воды. И тогда прощай все! Прощай армия, прощай Ларочка...
  -- Девочки и мальчики! -- обратился он к присутствующим. -- Вы там, во дворе, не успели всуе упомянуть мое имя и фамилию?
  -- Нет, мы еще только слушали! -- за всех ответила Ольга иронично.
  -- Вот и ладушки, не надо никому ничего, хорошо? А то у меня могут быть неприятности с милицией!
  -- Но ведь ты же только оборонялся! -- удивилась Вика.
  -- Все равно, не люблю нездорового интереса к моей персоне... Он там как, жив?
  -- Откачали. Теперь грузят в скорую. Челюсть у него кажется сломана.
   "Третья" -- отметил про себя Витька.
  -- Давайте обмоем это происшествие! -- ни с того, ни с сего предложила хозяйка.
   Она быстро подошла к Витьке, взяла у него из рук сумку, вынула из нее бутылку и, откупорив, разлила по стаканам.
  -- Ну, вздрогнем за выздоровление дворового хулигана -- Коли Картамышева, пострадавшего от собственной глупости и за здоровье нашего друга Вити, оборонившего себя от поползновений врага! У тебя как, Витя, ручка не болит? А то я могу полечить! Серьезно, я кое-что смыслю в массаже.
   После того, как все выпили, она подошла, и, взяв Шпалу за правую руку, принялась рассматривать, гладить ее. Затем все танцевали. Они гуляли до глубокой ночи. Витька несколько раз порывался уйти, но Ольга неизменно удерживала его, говоря, что подруга, с которой она обещала Витьку познакомить вот-вот должна подойти и будет некрасиво, если он уйдет именно теперь. На вопрос, откуда такие точные сведения насчет подруги, Ольга ответила, что, оказывается, эта загадочная особа живет в этом же подъезде, и она к ней недавно ходила. А что ее задерживает в столь поздний час -- секрет! Витька сам все скоро поймет.
   Ольга действительно несколько раз куда-то выходила, то одна, то прихватив с собой того или другого из присутствующих. Постоянно о чем-то шепталась с ними... Словом, Витьке мнилась какая-то интрига, и он чувствовал себя неудобно. Пить Ольга ему под всяческими предлогами не разрешала, уходить тоже и все только и делали, что шушукались, а он среди них сидел, как дурак. Вдруг, ни с того ни с сего, Ольга спросила его при всех -- неужели Витке мало ее общества? Шпала не нашелся что ответить, тем более, что никакого ее общества он на себе не ощущал. Ну и шуточки у нее! В конце концов, это уже сверх, когда тебя, как котенка, дразнят бумажным фантиком, да еще при публике. Он решительно раскланялся и пошел одеваться, но Ольга прыгнула на него сзади, как кошка, повалила и стала отнимать вещи. Затем вытолкала, якобы шутя, всех гостей с Гребнем впридачу вон из квартиры и начала дораздевать окончательно сбитого с толку Шпалу прямо на полу в коридоре уже по-настоящему. Впору было кричать : "Насилуют!", но Ольга так усердно его целовала при этом, что рот был все время у Витьки занят.
   В конце концов отбросив свои шмотки -- предмет распри, Витька решил не противиться неизбежному и принялся в свою очередь раздевать Ольгу. Она ему помогла, сорвав с себя остатки одежд так, что швы затрещали и, усевшись верхом на Шпалу, принялась его любить. Когда первый прилив прошел, Ольга утащила свою новую добычу к себе в спальню. Чикаться она с ним не стала: сама улеглась под низ а Витьку на этот раз водрузила на себя. Такой женщины Шпала действительно в своей жизни еще не знал. Она вошла в экстаз, как только построение было окончено. Не было в Ольге ни застенчивости, ни, тем более, нерешительности. Все, что от Шпалы требовалось -- это его присутствие, остальное Ольга делала за него сама. Потом, как ни странно, не он, а она ласкала его, целуя и обихаживая каждый Витькин сустав, и, наконец, успокоилась, устроив свою голову на его груди.
   Это было выше верха блаженства, ибо еще накануне Шпала не предполагал, что такое возможно! Ему казалось до сих пор, что ласкать -- это крест мужчины! Его плата за позволение женщины обладать ею. Оказывается, обладание может предоставляться даром, да еще награждаться женскими ласками! Больше всего Ольге нравилось ласкать, кроме его мужской плоти, его руки. Она целовала, гладила их, прижимая к щеке, груди, животу, зажимала между ног... Это была полная противоположность той Ольге, которая только что публично издевалась над ним.
  -- Какой ты сильный, -- шептала она, стремясь ввернуть себя в его объятия, -- обними меня, возьми в руки, как берешь вещь, ну, крепче, еще крепче! Вот так. Я хочу сегодня быть для тебя вещью, делай со мной, что хочешь!
  -- Слушай, -- пробовал поначалу объяснить свое напряжение Витька, -- а где будет спать Сергей, когда придет?
  -- Он не придет, -- убежденно отвечала Ольга, -- он останется у Вики, в крайнем случае, переночует у Варлаама. Я со всеми договорилась. (Оказывается, это был заговор!)
  -- А родители?
  -- Они живут в другой квартире. Здесь официально прописаны дедушка с бабушкой. Ну, хватит тебе об этом!!!
   Когда к утру Гребень все-таки пришел, Ольга, как ни в чем не бывало, крикнула ему через дверь:
  -- Сережа, лапочка, мы здесь!
   Но это было уже совсем в другом мире... Она была и скрипкой и смычком и можно только поражаться ее энергии. До утра Ольга почти не давала Витьке сомкнуть глаз, выжимая из него все силы по каплям. Когда он обессиливал, она принималась гладить, массажировать его, возвращая телу, казалось бы, навсегда ушедшую из него силу. А когда сила наконец появлялась, тут же требовала отдать ее всю без остатка. ( Типично женский эгоизм!) Не подчиниться Витька не мог, слишком прекрасна была его мучительница! Лишь под утро, когда первые жаркие бои были позади, на ложе воцарилось перемирие. Ольга оставила в покое тело и принялась потрошить его душу.
  -- Ты считаешь меня ветреной? -- спросила она, как всегда вдруг, ни с того ни с сего. -- Ведь признайся, ты так считаешь!
   Витька, захваченный врасплох из-за полного отсутствия мыслей в голове, промычал что-то наподобие того, что глупо было бы ему, в сущности, еще невежде в любви, судить ее, вполне самостоятельную и не нуждающуюся в подсказках женщину, чем привел Ольгу в совершеннейшую ярость. Впрочем, похоже, и любой другой ответ привел бы ее в то же состояние. Ей нужен был лишь противник.
  -- Не уворачивайся от ответа! -- Ольга чувствительно стукнула Шпалу ладонью по щеке. -- Ведь ты бы никогда не стал относиться ко мне серьезно, так?
   Опять же глупый вопрос!" -- подумал Шпала.
  -- Слушай, но ведь и это несерьезно! -- пробовал Витька объяснить свое положение. -- Ведь ты требуешь, чтобы я глядел на тебя как мужчина... выбирающий себе жену!? Какой же авторитет будет иметь для тебя мужчина, если он ровесник твоего младшего брата, ведь тебе нужен самостоятельный, опытный мужик, наверное, даже не такой, как твои сверстники в институте!
  -- Ах, оставь, причем тут возраст, -- нетерпеливо перебила его Ольга, --опыт не определяется возрастом. Ты для меня и есть этот опытный мужик, понятно тебе?!
   Она, определенно, льстила ему! Шпала невольно хохотнул:
  -- Ну что ж, если ты хочешь, чтобы я смотрел на тебя сверху, пожалуйста: я бы не взял тебя в жены!
  -- Почему?
  -- Ты действительно слишком потрепана... Я не имею в виду...
  -- Ты жесток! -- ахнула Ольга.
  -- Что поделаешь, ты сама этого хотела!
  -- Ты считаешь меня развратной?
  -- Нет, но...
  -- Ты считаешь, что любой желаюший, а желаюших, поверь мне, найдется много, при первой же попытке сможет легко овладеть мной, так же легко, как я досталась сейчас тебе? Ты считаешь, что я сплю с каждым, кто мне приглянулся? Ты предполагаешь, что возможно с такой страстью, с какой я сегодня любила тебя, любить всех? Ты абсолютно уверен, что такая женщина, как я не может быть верна одному?
  -- Зачем этот разговор, кому он нужен?
  -- Он нужен мне! -- Ольга запнулась. -- Может, я хочу..., может я хочу сделать тебе предложение!
  -- Вот это да! -- охнул со смеху Шпала, -- ох-хо-хо!
   Ольга надавала ему увесистых оплеух:
  -- Слушай сюда! Кстати, для чего тебе понадобилась эта Лара Семенова? Что ты надеешься от нее иметь? Что ты вообще ищешь в женщинах?
   "Вот оно! -- хлопнуло Витьку как обухом по темечку. -- Все-таки этот гад все выболтал ей. Ну, стыдоба!!!"
  -- Ну, Витенька, -- переменила Ольга тактику, снова льстясь к нему, как ребенок. -- Ладно, бросим эти разговоры, давай я буду тебя любить!
   Потом, так же невзначай она продолжила:
  -- Слушай, я, конечно, понимаю, что это смешно, но ты мне нравишься! Что я могу с этим поделать? Ты, эгоист несчастный, хам неблагодарный, знаешь ты, сколько мужчин добиваются этой любви? А ты! Ну скажи, нравлюсь я тебе, по-крайней мере, как женщина?
   Витька честно ответил:
  -- От тебя я без ума!
  -- Ну вот, -- она горячо прижалась к нему, -- ты же ничего не имеешь против того, чтобы жить со мной как с женщиной?
  -- Конечно нет, -- ответил Шпала, -- но есть некоторые обстоятельства!..
  -- Понимаю, тебе нужна Лара! Ну что ж, обещай мне, по крайней мере, что ты после нее придешь ко мне еще, хоть раз.
  -- Обещаю!
  -- Ну вот и отлично!
  -- Слушай, зачем я тебе нужен? -- поинтересовался он.
  -- А зачем тебе нужна она? Кто это объяснит. Я надеюсь, что со временем ты убедишься, что я могу быть верной, вот и все. Понимаешь, это просто напасть какая-то на человечество! -- любовь. Сколько не имей поклонников, а в один прекрасный день втрескаешься сама, как обыкновенная дура, и будешь для него на все готова. Я же, Витенька, вот поверь мне на слово, так, как с тобой в первый раз в жизни, а ты!!! Ты сам не понимаешь, какую ты девочку зацепил! Нет, я, конечно, без ложной скромности, но вполне серьезно! Мне, лапочка, предлагали за свой член, с официальным оформлением брака, и дом и машину впридачу, и право иметь сколько угодно любовников! Да еще в ногах валялись, упрашивали! За мной еще в школе ведь ребята табунами бегали! И до сих пор. Я мужским вниманием, Витенька, сыта по горло! Сначала интересно было за носы вас водить, ну и прочее -- подарки, рестораны... Некоторые нравились мне. Потом проходило. И вот надоели все окончательно! Все мужики казались уродами, пустышками, понимаешь? Хотелось найти одного, настоящего парня. Пусть он будет без дома, без машины, но чтобы настоящий! И вчера я его нашла! Я Вить, полгода до тебя за ручку ни с кем не гуляла, все искала такого. Хотелось любви, пусть даже несчастной, пусть оскорбления, только от настоящего мужчины, не от этих слизняков! Ты настоящий мужик, Витя, только настоящий мужик ради любви готов на все, кроме унижения. Ты такой и я тебя люблю! Так что ты надо мной не смейся, хорошо? Я тебя, Витя, еще не так любить буду, ты потом узнаешь как! Сделай дела со своей Ларочкой и приходи, увидишь. Я не боюсь. Так, как я, никто больше тебя любить не сможет. Никто тебе и половины этого счастья не даст. И ты будешь только моим! Сколько это продлится -- неважно, пусть год, пусть месяц -- это на всю жизнь! Потом можно продаваться за "Волги" и виллы на море...
  -- Обязательно продаваться?
  -- Вечного ничего не бывает! Будем вместе, пока не надоедим друг другу, а потом... потом можно и старость устраивать!
  -- Не рано ли, в двадцать лет?
  -- Борзый ты, Витька! Или глупый. Ты что, думаешь всю жизнь за ветряными мельницами гоняться? Это сейчас у тебя такая прыть, потому что самолюбие играет. Вы, мужики, вообще народ упрямый и самолюбивый, только тем и живете! Ну вот представь, что ты ее уже напялил, что дальше? Ну поменяешь еще десятка два баб, если повезет, конечно! Поменяешь и поймешь, что все они, так же, как и вы, мужики, абсолютно одинаковы. Только любовь достойна того, чтобы за нее вот так вот, как ты сейчас, на все идти, остальное хлам! А любовь, Витенька, она один раз в жизни бывает большая! Ну, пусть у вас, у мужиков, чаше -- два, три... Все равно мало! Еще везет тому, кто на первой же зациклился и всю жизнь от несбывшейся мечты страдает. Ты на такого не похож! Может быть, конечно, тоже на чем-нибудь зациклишься, если от моих рук отобьешься. А я, лапочка, счастливая родилась. Никогда для меня чье-либо внимание проблемой не было. Хватает мне внимания, понимаешь, даже через край! Так, что Витюша, поверь мне, одной настоящей любви на жизнь вполне хватает! А по мелочам, это -- как пьянка -- у каждого своя норма! А я не алкоголик, Витя, да и тебе не советую. Это ты сейчас такой голодненький, миленький, лапочка! Спасибо Ларке надо сказать, что тебе не дала, мне оставила! Она, наверное, тоже на ком-то зациклена. А если так -- бесполезно тебе ее добиваться. Опять моя выгода! Я же тебе говорю, что я счастливая родилась! Я слишком старо выгляжу?
  -- Нет, почему?
  -- Вот и представь, что перед тобой твоя Ларочка!...
   Это, определенно, был бесенок! Причем на следующий день и потом она издевалась над Витькой при брате, да и при всех остальных, нисколько не меньше прежнего и только оставшись с ним вдвоем, клала свою гордость как ненужную одежду к его ногам. Однако, не этим Ольга покорила его окончательно. Покорила своей необычностью. Она оказалась удивительно разносторонним человеком, знала много такого, о чем Шпала не имел ни малейшего понятия и просто на равных делилась с ним. Ольга оказалась прекрасным другом, умела понимать с полуслова и даже без слов, лучше чем любой мальчишка. Обычная прогулка, на которую Ольга вытащила Витьку в следующий раз, превратилась в увлекательное путешествие в неизвестный, загадочный мир. Каждая улица грязного, слякотного осеннего города, каждый облупленный дом, имели для нее совсем особый смысл в жизни, голый лес превращался в сказочную страну со строчками неизвестных стихов:
   Что дел тебе до суеты людской,
   Ты здесь природы вольной покровитель
   Пространств твоих незыблемый покой
   Хор соловьев, влюбленных покоритель...
   Белые, изгрызанные экскаваторами, горы мела за городом казались ландшафтом какой то далекой звезды, садовый домик, куда они наконец забрели (это был, видимо, их домик, потому что Ольга знала, где прячется ключ и хорошо ориентировалась внутри) превратился в сказочный замок, а хозяйка стала его феей. Ольга могла сделать веселое чудо из любой ерунды: желтого листка в лесу или закатившегося под кровать яблока в доме. С ней было каждую секунду интересно, чем бы ни занимались, достигать же, догонять ее, действительно, оказалось не таким уж легким делом, как это представлял себе Витька спервоначалу. В Ольге жил поэт, искатель приключений, верный друг и хорошая хозяйка -- хранитель домашнего очага. Действительно ли она связывала с Витькой какие-то свои надежды, или это было спортивное удовольствие, вроде охоты у мужчин, она добилась своего, и Шпала считал ее победу заслуженной, он честно сказал ей после этой Одиссеи по окрестностям:
  -- Я не видел девчонки лучше чем ты, я не представляю себе девчонки лучше, ты для меня идеал, но давай оставаться с тобой наедине пореже. Я боюсь за себя, боюсь, что раскисну раньше времени и не сделаю того, что должен, а потом, когда этот угар пройдет, буду жалеть всю жизнь. Я не привык верить в хорошее. Слишком хорошо не бывает долго, поэтому -- давай останемся на некоторое время просто друзьями, иначе я вынужден буду избегать, бояться тебя. И, прошу тебя, не старайся вникнуть в мои дела с Ларочкой, лучше я потом тебе сам все расскажу, хорошо?
   Ольга согласилась терпеливо ждать, Кажется, она была внутренне довольна своей победой.
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
   Слежка и разработка плана операции по захвату. Наблюдательный пункт в частнособственническом сортире. Если жрете радиоактивные яблоки -- закапывайте, пожалуйста, огрызки в землю поглубже! Захват. Слезы как последнее и вернейшее оружие женщины. Кто такой "кентяра" и при чем тут отметки в аттестате. Что можно сделать за день "спустя в рукава".
  
   Дело по расчетам Витьки было плевое: что Гребню увлечь Ларочку? Только глянуть на нее заинтересованно. Но Дон-Жуан все медлил -- то не было подходящего предлога, то верные люди обещали привести ее куда-то на вечеринку и не привели, а время шло! Потом, когда Шпала понял, что Сергей менжуется и дела делать не будет он не смог дать ему по физиономии, слишком Гребень был похож на Ольгу и просто перестал иметь с ним дело. Времени оставалось в обрез, а надеяться приходилось только на себя. Витька несколько раз, еще будучи в школе, пытался следить за Ларочкой: выжидал, когда она после уроков выйдет из школы, и следовал за ней по пятам, прячась так, чтобы Ларочка не заметила слежки. Семенова ходила в другой конец города и там неизменно терялась в одном из двух возможных многоэтажных домов. Первый она огибала, миновав подъезды, а у второго не показывалась. Или он не успевал ее перехватить, наблюдая с другой стороны домов. Витька вначале пришел к выводу, что где-то в этих домах у Ларочки есть любовник, поэтому тут она из предосторожности путает следы, однако потом, окольными путями, через знакомых ее знакомых выяснилось, что Ларка просто напросто посещает Детскую художественную школу, расположенную в торце первого дома, именно поэтому он тут всегда и терял ее из виду (хорош же Витька был Шерлок Холмс со своими умозаключениями!). Ситуация обрисовалась предметней. Шпала еще тогда изучил здание и прилегающие к нему постройки, дни и часы занятий Ларочки в Худ. школе, маршрут ее следования туда и обратно. И одно время пришел к выводу, что лучшего места для задуманной операции ему не найти. Туда еще по свету Ларочка шла через городской парк, обратно, вечером, когда было уже темно, предпочитала ехать до остановки рейсового автобуса на троллейбусе, который останавливался недалеко от художественной школы. Под зданием, которое посещала Семенова, находились обширные лабиринты подвалов, дверь туда, правда, была из листового железа и на ней висел внушительный замок, но Витька после некоторых усилий смог подобрать к нему ключ. Наблюдательный пункт за входом в школу он облюбовал себе в дощатом сортире, стоящем в огороде соседнего, самостройного, частного дома. Оставалось только подкараулить Ларочку по дороге на занятие в эту Детскую школу или при выходе из нее, затащить в подвал -- и она в его руках! Правда провернуть это во дворе жилого дома, так, чтобы не увидел ни один посторонний глаз, оказалось не так просто.
   В конце концов после провала задумки с Гребнем Витька вновь вернулся к этому варианту. Пришлось заново разузнавать часы и дни занятий, ведь с тех пор прошло время и Ларочка была то ли уже в другой группе, то ли в старшем классе, пришлось так же заново подбирать ключ, так-как замок на подвале сменили, но главный форпост его надежды -- дощатый туалет в огороде стоял и здравствовал, разве что покосился еще сильнее! Витька приходил на место заблаговременно, открывал отмычкой подвал, но оставлял дверь прикрытой и затем шел наперехват, стараясь взять Ларочку на прицел еще на подходе. Затем, после того, как произвести налет по какой-либо причине не удавалось, он шатался где-либо часа полтора и приходил ориентировочно за полчаса до окончания занятий, устраивался в нужнике и, закрывшись на крючок, наблюдал в проверченную в стене меж досок дырку за дверью школы, надеясь выждать момент, когда Ларочка появится на крыльце одна, чуть опередив или, наоборот, отстав от своих подружек. Однако, проходило занятие за занятием (они были трижды в неделю: понедельник, среда, пятница), а удобного случая все не предоставлялось. С занятий Лариска шла всегда в обществе четырех своих подруг, они вместе следовали на остановку троллейбуса и садились на один и тот же номер, перед занятиями же ему удавалось обнаружить ее уже на подходе, за парком.
   До армии оставались считанные дни, уже вовсю гремели песни и звякали чарки на проводах, областной военкомат изо дня в день был переполнен призывниками, одетыми во всякое рванье с котомками за плечами. Нужно было что-то срочно менять в механизме операции: либо вести Ларочку на занятия в художественную школу еще от стадиона, либо искать варианты встречи в другом месте. Порой нападали сомнения: что толку будет ему овладеть ей, после стольких положенных на это дело трудов, в то время как другие получали то же самое играючи? В конце концов, кусая локти в туалете, Шпала решил, что просто добиться и взять ее против воли будет для Ларочки, пожалуй, слишком мягкой расплатой за те муки и неудобства, которые она ему причинила. К тому же нельзя сбрасывать со счетов тот вариант, что сразу после этого Семенова может обратиться в судмедэкспертизу и там ей дадут заключение (бог знает, как они это определяют?), что она была изнасилована. Поэтому он не просто изнасилует ее, он ее унизит так, что узнай об этом любой, ему будет стыдно не то что жениться на ней, но даже просто общаться с ней как с нормальной девушкой!
   В конце концов, параллельно с операцией "Сортир" Витька решил попробовать провернуть операцию "Школа". Этот вариант был, пожалуй, самым рискованным и сложным: нужно было увести Ларочку из-под самого носа у толпы, стоящей на остановке, так, чтобы никто ничего не заподозрил. Лучшего места искать было уже некогда. В этот день он встал в шесть утра, поел и вышел на остановку рейсового автобуса. Семенова должна была ехать в школу, по Витькиным расчетам, автобусом на 7 часов 20 минут. Шпала тщательно осмотрел место предстоящей акции, просчитал все варианты и пришел к выводу, что лучше всего будет перехватить Лару на полпути от дома к остановке. Надеяться приходилось, конечно, лишь на случай: тропинка через сад просматривалась вся целиком и из окна ее дома, и от остановки через хлысты уже голой лесопосадки. К тому же утром по ней идут часто и выловить Ларочку так, чтобы никто рядом не оказался... Нужно сделать все так, чтобы не было непосредственных свидетелей ее захвата. Тогда армия его прикроет. Не станут же его, только что отбывшего служить, возвращать обратно только для того, чтобы допросить, что он думает по поводу поступивших на него заявлений. Шпала пропустил один автобус, второй, она еще не появлялась. Уже рассвело полностью, как вдруг Витька заметил от домов Ларочкину черную каракулевую шубку.
   Он ушел за деревья и, стоя среди немногочисленных, к счастью, не подобранных автобусом пассажиров, ждал, когда наступит момент выйти ей на перехват. Вот Лара достигла почти половины пути, Шпала вышел навстречу. Шел спокойно и не торопливо, как бы прогуливаясь, в то же время зорко поглядывая на идущую навстречу Ларочку: на дома, не идет ли кто либо вслед.
   Теперь посреди этой еще существующей тропинки обнаружили участок высокой радиации. Земля перепахана глубокой вспашкой, брызгали чем-то, теперь, кажется, насыпают сверху слой грунта. Примета времени!.. Да и в других местах поселка, где, по слухам, радиация сверх... сносят старые домишки, насыпают грунт, якобы равняют, а потом кладут асфальт в виде ненужных дублирующих пешеходных дорожек или просто квадратов -- понимай, как хочешь. Делают нелепые неудобные автомобильные стоянки, вроде бы и не нужные, неуместные, срочным образом застраивают вдруг ухабистый пустырь теплицами, как будто есть радиоактивные фрукты будет полезней! По поселку ежедневно ходит лысый благообразного вида дядечка с дозиметром и на все вопросы о сегодняшнем фоне неизменно отвечает: -- Нормально! Нормально -- это двадцать пять микрорентген в час вместо пятнадцати повсюду. Для Икска двадцать пять -- норма. Это объясняют влиянием Курской магнитной аномалии. Хотя, если в действительности не двадцать пять, а все сто, разве скажут? Почему огурцы третий год сохнут, и деревья в посадке? И если к примеру одноэтажные старые домишки можно под каким-либо предлогом снести, то ведь четырех-пятиэтажки не снесешь! Весь поселок не снесешь!
   Но вернемся вновь в то дремучее время общего застоя, когда эта тропинка была еще экологически сравнительно чиста. Все складывалось пока удачно. Шпала мысленно повторял себе, что, пока он не приступил к захвату "заложников", преступления еще не существует. Все еще можно остановить, повернуть, обратить вспять... Пока они не сошлись, нужно смотреть по сторонам, слушать и думать. Они встретились. Кажется, Лара его даже до последней минуты не заметила, шла, погруженная в свои мысли.
  -- Здравствуй! -- сказала она Витьке с растерянной улыбкой.
  -- Здравствуй Ларочка! -- поздоровался Шпала. Она хотела пройти, но Витька загородил Ларе дорогу. -- Мне нужно с тобой поговорить!
  -- Мне некогда, у нас сегодня в школе диктант, -- ответила она безукоризненно учтиво.
  -- Диктант подождет!
   Витька взял ее за руку и потащил в сторону. Каждая секунда была дорога. И так все складывалось неправдоподобно удачно -- пока никаких прохожих. Ларка задергалась, затрепыхалась, пытаясь высвободиться.
  -- Я сейчас буду кричать!
   Раздумывать было некогда. Витька левой рукой (он ведь был левшой по части бокса, как вы уже догадались) ударил Ларочку боковым по краюшку подбородка (легонько ударил, так, чтобы только оглушить), подхватил ее под руку, поймал на лету выпавший портфель и повел ее наискосок через голый сад к посадке. Лара машинально передвигала ногами. Когда они вошли в лесополосу, Витька потрепал ее за плечи, окончательно приведя в чувство.
  -- Ты сейчас пойдешь со мной! -- сказал он ей повелительно.
  -- Я сейчас пойду домой и мы с мамой будем звонить в милицию! -- взвизгнула Семенова.
  -- В таком случае за один удар или за десять мне дадут один и тот же срок!
   Она потупилась. Шпала пошел по тропинке меж деревьев и скомандовал Ларе через плечо, чтобы она шла за ним. Портфель ее он, как истинный джентльмен, нес сам. Семенова повиновалась.
  -- Не вздумай бежать! -- на всякий случай, не оглядываясь, предупредил Витька. -- Силенок у меня по сравнению с тем днем, когда я вышел из тюрьмы, поприбавилось, бегаю я быстро!
  -- Угу! -- ответила она из-за его спины.
   Шпала держал ушки на макушке, четко ловя каждый хруст ветки у себя за спиной. Если звуки затихали, он резко оборачивался и приотставшая Ларочка испуганно подбегала к самой его спине. С каждым шагом они удалялись от людей все дальше, шансы на успех предприятия все увеличивались.
  -- Что ты со мной хочешь сделать? -- плаксиво спросила она сзади.
  -- Увидишь! -- отвечал Шпала. Ларочка помолчала еще некоторое время.
  -- А за изнасилование еще больше дадут! -- наконец назидательно пискнула она сзади.
  -- Я знаю, за что сколько дают! -- успокоил ее Витька.
   Вот они свернули уже, перешли через трассу и другой дорогой потопали к лесу. Ларочка была тиха, как мышка, и лишь усердно сопела у Шпалы за спиной, послушно торопливо семеня, поспевая за широким Витькиным шагом. Наконец они пришли. Выбрав в лесу полянку, Шпала поставил портфель и обернулся. Семенова шла, понурив голову, она чуть было не споткнулась о Витьку. Когда она подняла от земли лицо, Шпала увидел, что глаза ее полны слез. Увидев его обернувшимся, Ларка зарыдала в голос и повалилась перед Витькой на колени:
  -- Витя, Витенька не надо!
   Шпала тотчас же поднял ее, озадаченный таким оборотом дела. Ларка повисла на него, найдя новую точку опоры, прижалась, обняла руками за шею, уткнула лицо Витьке в плечо и продолжала плакать взахлеб. Она была дылда -- эта Ларка, пожалуй, со Шпалу ростом, а плакала, как маленькая девочка, и это необычное зрелище будило в душе массу самых противоречивых чувств. Витька поймал себя на мысли о том, что, собравшись Ларку изнасиловать, он неожиданно для себя нашел еще большее наслаждение не в ее унижении, а в лицезрении ее беспомощности, слабости, зависимости от него. Ему хотелось вот так стоять и стоять с плачущей у него на груди красивой девчонкой, и никакой физической близости ему сейчас не нужно, не променял бы он это ощущение на самый изысканный секс! А Ольга еще спрашивала его, что он надеется поиметь от встречи с этой Ларой. Да за мгновение этого чувства он готов вновь проделать всю ту работу, которую провел за года с тех самых пор, как увидел ее впервые. Слезы необыкновенно крупные и необыкновенно горячие обожгли Шпале щеку. До сих пор Витька не подозревал в себе подобной сентиментальности, но этого рыдания он вынести не мог. Подобный оборот при планировании операции он не предусмотрел и провалился. У Ларки был особенный волнующий запах -- запах женщины! И этого Витька тоже не предусмотрел, а между тем аромат настолько кружил голову, что обеззараживал мысли почище любого Кашпировского. Ему хотелось стоять и стоять так с Ларкой на шее. И в то же время ее слезы будили в нем мужчину: ему хотелось по праву сильного защитить ее, слабую.
   О, как сладок этот жест -- защищать любимую! Чувствуешь себя львом, всемогущим, как будто не сам довел ее до этого, а какой-то злодей, которого ты сейчас уничтожишь и она будет тебе за это дарить свою нежность. А может все мужчины так и делают: сами бабам создают неудобства, а потом являются как спасители и от всего избавляют? Заманчивая стратегия! Сам того не замечая, Шпала принялся, как умел, успокаивать свалившееся ему на плечи сокровище: гладил по красивым темно-коричневым волосам, еще вчера казавшимися такими далекими, недоступными. Нет, что ни говори, покорение упорной девушки дает ничем другим не заменимый стимул для мужского самолюбия. Кто этого не испытал, тот не поймет, это как покорение Джомолунгмы в Гималаях-- ты равен богу! И вот Ларка -- дерзкая, неприступная, гордая, язвительная, высокомерная, заносчивая, остроумная, ослепительная -- мечта многих парней -- плачет у него на плече!
  -- Ну перестань, ну хватит, ну чего ты?
   А ее, казалось, еще больше подхлестывало то, что ее пожалели, слезы полились в три ручья, как из фонтана, она уцепилась за Витьку посильней и принялась плакать с каким-то новым жалобным подвыванием. Нет, определенно -- бабы рождены, чтобы плакать у парней на плечах, у них это так бесподобно получается, даже без всяких предварительных репетиций и действует на мужиков тоже неотразимо -- это, наверное, природой так предопределено! Красивое ее лицо тыкалось ему в шею, в щеки, в ухо, в нос. Она была так необычайна -- эта плачущая Ларка, как ребенок, потерявший мамину грудь. Вряд ли кто-нибудь еще видел ее такой. Ларка не задумывалась сейчас о том, как она смотрится снаружи. "Черт возьми! -- мелькнуло в Витькиной голове. -- Неужели может распутница переживать из-за одной близости против воли? Или: разве можно так правдоподобно притворяться, играть роль? Нет, все таки эта Ларка сложная, непонятная натура!" "Черт возьми, неужели этот идиот верит такой дешевой игре, -- возможно, думала в это же самое время Ларка, -- а еще в Дон-Жуаны лезет! Да его можно слезами за нос водить еще лучше, чем недоступностью. Все мужики такие же идиоты. Это у них с рождения, это неисправимо! Это для нас клад."
   Она, между тем, не утихала. Правое плечо уже было насквозь через штормовку и байковую рубаху мокрое от ее слез. Витька осторожно взял ее голову в свои руки, приподнял от плеча, повернул и принялся целовать искривленные гримасой, мокрые, горячие губы. Он понял святую истину -- мужчине ничего и не остается делать, как только быть полным идиотом, вне зависимости от того -- переживает женщина искренне или играет роль -- другого не дано! Иначе нет любви, а есть расчет -- который все губит. Мужчина должен быть идиотом перед женщиной, иначе перед ним уже не предмет страсти а ебальный станок. Играет же она роль или действительно живет этим, не знает, пожалуй, даже она сама! Видно, бог такими создал женщин -- без театра они не могут. Но ведь раз так, то и в ее игре -- любой -- все равно 50% истинных чувств, а это не так уж и мало! Кажется, Ларку начало отпускать, она не рассудком еще, душой поняла, что целующий не станет причинять боли, истерика утихала. К ней вновь вернулась речь:
  -- Витенька, Витюнчик, не надо, не на-а-а-до!!!
   Сколько горя, страха было в этом голосе, сколько крика о помощи, мольбы о пощаде.
  -- Да не буду я тебя трогать! -- вырвалось у Шпалы. Подумав, он уточнил: -- Без твоего желания...
   Ларочка все еще всхлипывала, Витька ее успокаивал. Вокруг глаз у нее образовались черные кляксы от растворившейся туши. Оказывается, лицо женщины это не то, что есть на самом деле, а то, что она рисует с помощью всяких красок и штукатурок! Наверное, у него такие же на плече! Господи, о чем он сейчас думает, о какой-то ерунде: кляксы!..
  -- У тебя тушь расплылась, -- сказал он ей.
   Ларочка достала платок, поплевала на него и передала Витьке. Шпала обстоятельно приводил ее лицо в порядок, стирая черные кляксы.
  -- Пойдем гулять! -- предложил он. покончив с реставрацией.
  -- Пойдем! -- согласилась Лара, -- На урок я все равно опоздала.
   И они пошли вдоль опушки поместившегося в овражках леса, пошли без цели, куда глаза глядят. Вдали по железке то и дело сновали, гудели поезда. Время было застойное, вот они и сновали! Нынче, на очередном году независимости России (непонятно от чего), один в час пройдет -- и то хорошо. Вот такой прогресс!
   "Что же она за человек, -- думал Витька, -- так плакать из-за того, что другим позволяла с легкостью? Или не позволяла? Злые языки, что страшнее пистолета? А она еще девочка? (Тут следовало бы вместо вопросительного поставить знак недоумения, однако такого в русском языке, к сожалению, нет.) Но ведь он сам видел! Впрочем, что он видел? Пошла -- вышла, застегивала змейку, поправляла рубаху... Ведь порисоваться Ларка любила, что там говорить! Сделать показуху любыми путями для нее высший шик! Может, тогда и Граф-бедняга ни за что пострадал? Впрочем, черт с ним, с Графом -- нечего возле Ларочки отираться, он ведь кажется предупреждал ее на этот счет когда-то! А может, ей было интересно посмотреть бой быков? Да нет, ведь она искренне переживала за Графа. Не рассчитывала на такой оборот дела или любила? Но ведь тому же Олежеку Головатому, с которым была ближе, чем с кем бы то ни было на поселке, кроме Бражникова по словам того же Юры Бражникова (а он тоже следил, подглядывал мерзавец!) не дала! И все попытки перейти дальше простой дружбы легко, но настойчиво, пресекала.
   Кадр из отношений Ларочки с Олежкой со слов наблюдавшего из кустов Бражникова: весна, распустившийся нарядной молодой листвой лес, сухая в мягенькой, не выгоревшей еще траве полянка. Ларочка в джинсах лежит на животе, перед ней учебник за восьмой класс, она готовится к экзамену. Рядом Олежек. Олежек Ларочке театрально:
  -- Лара, ты хочешь испытать самую большую радость в жизни?
   Ларочка, гоняя по книге муравья соломинкой:
  -- Нет не хочу!
  -- Но почему же, ведь это такое большое, такое захватывающее чувство!
  -- Олежек, помоги мне лучше справиться вот с этой задачкой!..
   Олежек, сам парень городской, к тому времени только год как переехал в поселок и замашки у него все "изысканные", в моде соображает слегка, в музыке, трепач отменный, как все городские и... паинька-мальчик! Витька с Чавой как-то по пьянке хохмы ради завалили к Олежеку в школу. Чава с дымящей папиросой в зубах пристал к седоватому мужчине в коридоре школы, дышит ему в лицо дымом и перегаром:
  -- Где тут Голова учится?!
  -- Какой Голова? -- заикаясь от волнения спрашивает учитель.
  -- Ну ты что, Голову не знаешь? Олег Головатый -- десятиклассник!
  -- А зачем он вам?
  -- Он наш кентяра!
  -- Какой еще кентяра?
  -- Друг значит, ты что -- ни разу не образованный? А еще очки носишь! Ха-ха!
   Чава поворачивается к Шпале, довольный своей шуткой. Витька улыбается, ему этот маскарад нравится. Это он надоумил Чаву пошутить, это его скрытая месть Олежеку за Ларочку. (Явно-то нельзя: мужикам и вдруг из-за бабы ссориться!) Учитель смотрит на довольного Шпалу и, видимо, решает, что лучше не обострять отношения с этими типами.
  -- Это десятый "А", -- наконец говорит он, -- у них сейчас математика, вон туда пройдите.
   Когда Олежека нашли и рассказали о шутке, он рвал на заднице волоса и выл белугой:
  -- Сволочи, это же наш директор школы! Не видать мне теперь хорошего аттестата!
   И заскулил, заскулил... Все они, городские, такие: на улице рубаха-парень, сам черт ему не брат, а в школе паинька-мальчик! О карьере еще с первого класса думают. Хитрые и жмоты! Витька, работая в учебном цехе, приспособился как-то вытачивать из эбонита пишущие ручки под шариковый стержень. На обратном конце ручки с помощью маленького наждачного камня, на котором лерки точат, вырезал женскую голову. Работа плевая, за день он бы таких ручек два десятка спустя в рукава, как говорится, сделал бы, только куда их столько? Шпала сделал несколько штук для пробы, показал кое-кому из ребят. Некоторые брали. Предложил Олежеку за трояк штуку. Тот долго торговался и в конце концов взял оптом оставшиеся семь штук по два рубля за штуку. Через некоторое время Селепа, встретив Витьку на остановке рассказал ему, что несколько дней назад Олежек пытался толкнуть ему ручку, подобную той, которую он уже купил у Шпалы за трояк, за... пятнадцать рублей! Олежек утверждал, что вещь западно-германская, контрабандная и порывался даже где-то найти клеймо фирмы. Олежек занимается борьбой и любит пощеголять перед публикой своим накачанным телом, однако на драку, сколько Витька ни пробовал его вытащить, не идет. Он четко знает свои силы. Перед Селепой, например, он может покуражиться, а перед Витькой чуть что -- поджимает хвост. И против чужих в драку за честь поселка его не вытащишь! Словом гниль!
   Ну да Шпала не Олежек, он волен сделать с Ларкой все что захочет, она и сопротивляться не будет! Так, по крайней мере, Витьке казалось. Возбужденный этими мыслями, Шпала остановил Семенову и начал целовать. Ларочка поджала губки. Витька почувствовал, что колет ее нежное личико щетиной. "Черт возьми, не успел утром выбриться, откуда ж знал: повезет -- не повезет, да и общаться планировал по-другому!" Он пытался разбудить в ней желание, хоть небольшое, безобидное, чисто девичье желание целоваться. Ларочка только сжимала губки, исподволь уводила их прочь. Витька был ей неприятен! Семенова старалась побороть, скрыть в себе это отвращение и оттого была холодна, напряжена. Она напрягалась всем телом, чтобы стоять и не защищаться, когда Витька ее целовал. Ну разве это удовольствие? Почувствовав Ларочкино настроение, Шпала бросил бесполезное дело.
  
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   Была ли Зоя Космодемьянская горячей женщиной? НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА -- это тот, который имеется в наличии в настоящее время! Раз, и в дырочку! -- а если не в ту? Прогулка на вертолете. О том, что золотые горы не перевесят пару белых простыней. Бактериологическое оружие комсомола. Завлекающий маневр или дезориентация противника путем намека на брак? Длинные волосы и тонкий нос -- это красиво... до первой драки!
  
  
   Он был огорчен, что не сумел расслабить Лару, разнежить, зажечь хоть чуть -- чуть. Оказывается, Витька преувеличивал свои чувства, думая, что открыв их, сможет рассчитывать на взаимность. Что-то было в Ларке сильнее, чем диктат сознания: она могла понять, могла принять, но приказать себе любить не могла!
   Странно! Опять это никак не объяснимо. Как же Семенова спала тогда с другими? Или -- кто нравится, с тем проще? Но ведь не могла Ларка не почувствовать, что отношение к ней животное? Ей богу, одно из двух: либо она так и не преодолела того шока, о котором рассказывал ему Юрик Бражников до сих пор, либо притворяется! Но зачем притворяться так неумело, зачем напрягаться и стоять, как Зоя Космодемьянская под пыткой?
   А может, Зоя вовсе не так стояла, или не стояла вообще? Может, в ее задачу входила борьба бактериологическим оружием? Это же не то что какой-то там сарай подпалить, про который нам в школе фуфло двигали. Может, это просто завлекающий маневр был! А может, в горячке керосиновую лампу перекинули? Так можно до батальона живой силы противника из строя вывести! Причем за одну ночь, да без боеприпасов. Конечно, не всякому такое под силу, только нашей советской комсомолке, да и то не какой попало! Впрочем, о чем это он? Ах, да! Опять эти проклятые воспоминания о прошедшей войне. Вечная память героям!
   Нет, она не хочет, это очевидно! Ларочка, между тем, поняла, что провинилась, видимо так она расценила Витькино молчание, и первая, чтобы загладить вину, завела разговор:
  -- Где работаешь, кем, как дальше жить думаешь?...
   Витька сказал, что, по всей видимости, его скоро забреют в армию, а о дальнейшем он не задумывался: может быть, станет помощником машиниста и будет гонять поезда по железке, как Чава, может, задумает поступить в мореходку. Была бы шея, а хомут на нее всегда найдется!
  -- А в институт? -- осторожно расспрашивала Ларочка.
   У Шпалы начало складываться такое впечатление, что Семенова выясняет, выявляет его кандидатуру в будущие мужья, хочет знать, на что от этой партии может рассчитывать! Возможно, это была специально направленная Ларочкой дезориентация, рассчитанная на усыпление его сознания. Может быть, ей просто не о чем было больше спросить, не пришло иное в голову.
  -- Только меня с моим аттестатом там и не хватало! -- усмехнулся Шпала.
   Действительно, в выданном ему документе с первой до последней стояли могучей непробиваемой стеной тройки. Хоть бы одну четверку для разнообразия поставили! Точно намек: "Меньше не можем, больше недостоин!"
  -- Ну почему? После армии у тебя будут льготы, без конкурса...
  -- Ах, не мое это дело -- институт! Сиди, штаны протирай... Мне живое дело нужно, с риском, с опасностью и чтобы сам себе начальник! Я такой человек -- подчиняться не умею и без желания что-нибудь делать тоже не хочу!
  -- Все такие, но ведь надо же как-то в жизни устраиваться.
  -- Боже мой, руки, ноги есть, здоровья, слава богу, хватает, пристроюсь как-нибудь, не пропаду ведь! Нынче всякий труд в почете! И не в зарплате счастье, на зарплату в наше время не живут. А в умении вертеться. "Хочешь жить -- умей вертеться!" А в общем, Лар, там видно будет, чего зря загадывать? Отслужу, ума, как говорится, наберусь, начну жизнь с новой страницы.
   "Тут еще хоть бы до армии додержаться!" -- думал он про себя. Ларка собиралась в художественный, говорила, что нужно будет ей этот год ПОДтянуть себя, ПОДнажать, ПОДготовиться хорошенько. Витька слушал вполуха, от него эти проблемы были далеки, как небо, и потому совершенно не интересовали. Неужели же Шпала так и уйдет в армию, погуляв с Ларочкой вот так вот на "пионерском расстоянии"? А ей, похоже, больше ничего и не нужно! Вон, как довольна, что нашла общую тему для разговора. Эх, Ларка, Ларка, как будто это главное! Мне ведь два года служить, что будет с тобой через эти два года? Да нет, оставлять ее целой никак нельзя! Сильнее его никто Ларуню не полюбит, просто потому, что невозможно сильнее любить! Вот кажется, скажи Витьке сейчас: "Выбирай: берешь от Ларки все, что хочешь, и на этом твоя жизнь кончается, или отступаешься и живешь в свое удовольствие до ста лет!" И Шпала выберет первое.
   Только ведь дело в том, что нельзя взять Ларочкину любовь против ее желания. Ничем нельзя взять, ни силой ни смелостью! Почему плохо так жизнь устроена? Ну полюбит Лариска кого-нибудь, какого-нибудь патлатого фраера, так ведь что обидно-то? Полюбит она, может быть, вновь того, кому нужна только на ночь! Если бы знать, что тот счастливчик лучше, понимать, что есть в нем вот "энто", до которого Витьке тянись не тянись -- все равно не достать! Тогда все просто и ясно: не вышел ты рожей, парень! А то ведь Шпала для нее готов любым стать, чего угодно добиться, только вот Ларке такого "приспосбленца" не нужно! Ей чтобы от природы "раз, и в дырочку!"-- как говорят первоклашки. Нужно найти где-нибудь комнату с кроватью, а уж там Витька ее сможет расшевелить! Не может быть, чтобы Ларе все, бесповоротно и окончательно все было противно! Если она девочка, то ведь еще и не чувствовала настоящей ласки. А если уже чувствовала, то не смогла бы сейчас вести себя так! Словом: нужна комната с кроватью! Эй, люди! Нужна комната с кроватью на два часа, от этого зависит счастье всей дальнейшей жизни человека. Может быть даже счастье двух людей!
   Шпала отвечал на Ларочкины вопросы, делал вид, что слушает ее, а сам сосредоточенно перебирал в мыслях всех знакомых, все места, которые могут для этого подойти. Ведь нужен не просто засаленный угол с подстилкой, нужны БЕЛЫЕ ПРОСТЫНИ, чистота, порядок, уют. Иначе Ларочка не расслабится, хоть юлой вокруг нее вейся. Эх, судьба человеческая! Вот так вот иногда счастье всей жизни зависит от наличия в данный момент пустой комнаты со свежей постелью. Есть она, и на всю дальнейшую жизнь человек счастлив, может быть даже два человека счастливы, нет -- пропал человек, он несчастен, он потерян для мира. "Что жил -- то зря!" Дай ему потом хоть золотые горы, осыпь благами, ему всего будет мало, потому что все это вместе не перевесит одной ночки с любимой девочкой. А ночка у любви бывает только одна, и приходит она НЕЖДАННО! Упустишь ее, потом уже не вернешь! И хуже того -- всю жизнь локти кусать будешь, что вот -- близко было, а не вышло! Человек, пропустивший этот ЧАС любви не будет сЧАСтлив никогда! На всю жизнь он ущербен в душе, и может принести окружающим только неудобства, неприятности, горе. (Всю жизнь потом локти ему штопай!!!) Ущербное способно порождать и плодить только ущербное. Излучать, генерировать тепло может только озаренная внутренним светом душа. Кажется она способна создавать эту животворящую энергию из ничего! Ущербная же только поглощает и поглощает без конца, без пользы, подобно черной дыре, в которую напрасно без отдачи улетает материя (от локтей на рукавах). Самое теплоемкое вещество -- человеческая душа! Так может быть проще чем выдавать угля на гора, электроэнергии на душу, спирта и кандалов, построить такие комнаты, куда пускать двоих, не спрашивая документов и цели их пребывания, не стращая инструкцией? Больше было бы озаренных светом душ, раздающих тепло, меньше верхняя одежда снашивалась, легче было бы жить на земле?
   Перебрав в памяти все возможные варианты Витька остановился на профилакториях в Липках. Комнату можно было найти только там.
  -- Ларис, поехали в Липки, -- предложил Витька.
  -- Зачем? -- удивилась она.
  -- Там красиво, сосновый лес, воздух душистый... Я всегда мечтал поцеловать тебя в Липках под сосной, поехали!
   И они покатили в Липки. Вначале на рейсовом до города, потом оттуда на вертолете... на троллейбусе, извините. (Проверка внимания, а то тут некоторые спят, а перед ними распинайся, рассказывай!) Ларка была вполне спокойна, она уже убедилась в том, что Витька не хочет брать ничего насильно и не боялась его. А может, это являлось данью благодарности с Ларочкиной стороны, но только она нисколько не тяготилась его присутствием и наоборот, была даже весела. На людях Ларка вообще оттаяла и щебетала, щебетала о чем-то без умолку. Впрочем, она не рисовалась! Возможно, Ларка просто была искренне рада, что Витька перестал быть врагом, черной силой, которую лучше не дразнить, иначе она черт знает что натворит: силой, всегда висящей над головой как дамоклов меч, и в благодарность подарила свое дружеское расположение -- все, что она могла подарить!?
   Собеседники поговорили о жизни, которая на пороге окончания школы Ларку больше всего волновала, о живописи -- это была ее главная идея: всего достигнуть через живопись! Говорили о семейных отношениях, об отношениях между мужчиной и женщиной вообще... Впрочем, последнее для Ларки было весьма туманно и интересовало лишь постольку поскольку сей факт в жизни любой женщины имеет место. Это необходимое зло -- нужно обихаживать мужа, рожать и воспитывать детей. Кто это все только выдумал? Однако Ларка считала, что достаточно подготовлена к семейной жизни: она умеет прилично готовить, а ведь "Путь к сердцу каждого мужчины лежит через его желудок!"
   Витькины думы были более конкретны и ограничивались сегодняшним днем: "Какой хороший человек все-таки Ларка, что бы о ней ни говорили! Как хорошо было бы с ней вот так -- просто дружить. Сколько тепла она способна дать и даже нет необходимости ее ревновать, ведь если зная его, она выберет другого, значит он лучше! Тогда у всех шансы одинаковы! Однако, Шпала находился в остром цейтноте -- он уходит в армию. Эх, идиот, упустил тогда шанс, ТОТ ВЕЧЕР, ведь мог с ней сблизиться еще раньше, так нет, гордыня взыграла, нетерпение!.. Однако, теперь это все -- мираж! Два года при Ларкиных данных ни одна дружба не выдержит. Шпале нужно сегодня либо все, либо ничего, чтобы уж знать наверняка: он сделал все что мог, разбудить Лару было выше Витькиных сил!
   Они вышли из троллейбуса и по асфальтированной дорожке углубились в сосновые посадки. Здесь у дороги деревья росли еще густо, четкими рядами и это портило впечатление, настоящая природа была дальше. Ларочка Семенова сразу смешалась, потеряла свое беспечное настроение. Какая-то тайная мысль затуманила ее личико. Все-таки Лара его опасается! Витька понял, взял ее за талию, отвел от дорожки в сторону.
  -- Ларчик, скажи честно, -- начал он, -- кто из городских ребят тебе нравится? Кто этот счастливчик? Я, понимаешь, просто хочу знать, какими достоинствами должен обладать настоящий мужчина. Я понимаю, например, что сам лично не красавец, но вот объясни ты мне, почему длинные волосы и тонкий нос -- это красиво? Я думаю так: нос должен быть такой, чтобы не тек кровавой юшкой после первого же удара. А твои дискари!... Впрочем, ладно, не буду задевать твою любовь!
  -- Я не знаю, как должен выглядеть НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА, я еще никого не любила! -- задумчиво ответила Лара. -- А дискари... Мне нравится современная заграничная музыка, нравится независимость в их взглядах на все, понимаешь: на жизнь, на правду, на любовь! Ведь должен же в конце концов быть выход из этой серости, окружающей нас! Мне нравится то, что они не подчиняются вдалбливаемым нам с детства канонам, нормам, принципам, они ищут! Они не такие, как наша надоевшая обыкновенщина, они самостоятельные личности!
   "А я выходит серость, червяк! -- отметил про себя Шпала. -- Выходит, для того, чтобы быть ЛИЧНОСТЬЮ, нужно рядиться в драные штаны с заплатами и как попугай кричать "Айловью, айловью!"
  -- Нет, Лар, серьезно, -- проговорил он, -- я ему ничего не сделаю, пальцем не трону, не расстраивайся, слово даю, только скажи кто?
  -- Мне действительно никто не нравится! -- убеждающе повторила Ларка.
  -- А Беря? -- не выдержал Витька. Семенова покраснела, болезненно наморщила носик:
  -- Понимаешь, с ним было одно время, но это не то! -- Она покачала головой. -- Это было так, заблуждение. У меня сейчас с ним ничего нет.
  -- А Гребень? -- входил в азарт Шпала. Ларка вздрогнула, лицо ее теперь стало пунцовым.
  -- Гребенников Сережа? -- пролепетала она. -- Откуда ты его знаешь?
  -- Я все про тебя знаю, Ларка, -- не преминул пустить пыль в глаза он, -- во всяком случае, гораздо больше чем ты думаешь! Так что обманывать не советую!
  -- А я тебя и не обманываю, -- вздохнула Ларка и тут же потупила взор, теперь она снова стала похожа на мышку.
  -- Ну-ну, не расстраивайся, Ларунчик! Я не хочу тебя обижать, просто мне надо знать правду.
   Витька погладил ее по волосам, поцеловал в шею, пощекотал языком мочку уха и... Ларка встрепенулась, по ней как будто заряд прошел!!! "Вот оно!" -- сердце в груди Шпалы радостно подпрыгнуло. Но вслед за дрожью на нее вдруг накатил страх и Лара снова окаменела. Витька продолжал ее успокаивать, осторожно гладя щеки, шею, как бы раскладывая в ленту волосы.
  -- Ну так, все-таки, как же с Гребенниковым?
  -- Я бы хотела, чтобы у нас с ним было все, -- призналась Ларка,-- раньше хотела!... А потом я поняла, что этого не будет, ну, то есть, должно быть взаимно, а он привык с девчонками по другому! -- последнее слово она почти проплакала, голос предательски пополз вверх и оборвался на самой высокой ноте.
   Ларка насупилась, она явно обиделась на Витьку за допрос. Между тем, оба шли уже по настоящему сосновому лесу. Шпала остановил свою любовь и осторожно прижал к сосне, стал целовать, стремясь вымолить прощение. На Витьку нахлынуло вдруг такое чувство вины перед Ларкой за все свои глупые подозрения, за весь гонор по отношению к ней... Боже мой! Если даже что и было, то по ошибке, ведь не это главное, ведь не разбудили до конца в Ларке душу ни дискари -- Чисарь, Беря, ни Гребень, ни даже Граф!... Граф? Граф!!! Не забыть бы выяснить про него!
  
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
   Афоризмы Ларки Семеновой. Идеал мужчины: толстый и весь в угрях! СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ Я ТЕБЯ ПОЛЮБИЛА! Мужиков лечить надо (в профилактории!) Срывайте плоды сразу после появления завязи, иначе сорвут другие! Ябедничать нехорошо! Женщины -- существа кровожадные. Когда таксисты цветут и отчего они "тухнут".
  
   Ларка опять приняла оборонительную позу, но на этот раз Витьке надоело лишь облизывать губы. Он почти силой разжал своим языком ее губки, затем настырно пролез, пробуравился меж двумя рядами красивых, ровных, белых, как фарфор, зубов, и, наконец. достиг ее пугливого язычка. "Вот это уже другое дело! Это не холодный кожный покров, это уже живой, трепетный и подвижный, как сама Ларкина душа, орган, с ним можно поиграться! Ларочка задергалась, задергалась и притихла, прислушиваясь. В конце концов его язык вел у нее во рту себя прилично, не обижал хозяина, не гнал его с территории а наоборот гладил и обихаживал. Вслед за паникой по случаю проникновения в ее организм инородного тела, Ларку посетило чувство щекотки. Возбуждение передавалось телу и она мелко мелко задрожала. Не то чтобы эти новые ощущения ей понравились, но она была ими смущена и поспешила ретироваться, чтобы на досуге понять: не несет ли в себе это захватывающее чувство какой либо каверзы или запоздалой боли? Ведь не зря же предупреждают, да и сама Лариса по опыту знала: все мужчины кровожадны и хотят причинить только боль! Потому она скоренько отдернула ротик и, продолжая еще дрожать, выговорила, впрочем, со скрытым удовольствием, удивлением и некоторой иронией:
  -- Сначала кулаками, а теперь целоваться начинаешь, да? -- и смешно погрозила Витке пальчиком.
   Путь был открыт и Шпала не торопился с натиском ринуться в наметившуюся брешь. "Поспешность нужна при ловле блох, да удовлетворении чужой жены!" Пусть Ларунька придет в себя, оценит выгоды нового способа общения.
  -- Так все же, кто тебе нужен, кто твой идеал? -- продолжил он начатый ранее разговор, -- Гребень с его блистательными Дон Жуанскими победами, Чисар с философией мировой любви, Беря -- красавец-гусар в микроскопическом исполнении, Олежек Головатый -- деловар с тушей быка и душой ростовщика, или, может, Селепа? Он ведь, кажись, все мамины деньги ухлопывает, чтобы покатать тебя на такси! Что ты ценишь больше всего в человеке: импортные пуговки, покрой костюма или длину волос? Какой он должен быть: высокий, низкий, обязательно красивый, умный, образованный, воспитанный, эрудированный, само собой, возвышенный, разбирающийся в попмузыке, умеющий интересно мыслить, толстый, весь в угрях?
   Ларочка задумалась, пошла вперед и некоторое время шла молча. И тут она выдала афоризм, на который, пожалуй, только она, Ларка Семенова, была способна.
  -- Мне нужен такой как ты, -- наконец решительно сказала она, потом помолчала и добавила, -- но... только... чтобы я его любила, -- еще помолчала и, наконец, просветила все окончательно, -- А ТЕБЯ Я НЕ ЛЮБЛЮ!
   Сам Витька долгие годы потом думал над этой головоломкой. "Как так? Ведь раз человека не любят, значит чего-то в нем не хватает (угрей, к примеру) , или же наоборот, в нем много чего-то лишнего, словом, он не такой, как хотелось бы... А тут что же получается? Сумбур какой то!" Более-менее четко, во всяком случае уверенно, ответил на этот ребус его семейник в лагере Берез. "Ну что тут непонятного? ПЕРЕСПАТЬ С НЕЙ НАДО БЫЛО, тогда бы она тебя полюбила. Она же тебе русским языком объяснила: "Сделай так, чтобы я тебя полюбила!"
  -- А откуда все же ты знаешь Гребенникова?"-- спросила в свою очередь Лара.
  -- От Бармалейчика -- Юрки Мармалевского, мы с ним сидели в одной камере.
  -- Какого Мармалевского?
  -- Небольшого роста, черный волос, нос с горбинкой, он присутствовал при вашем знакомстве и вообще знает Гребня.
  -- А-а, вспоминаю!
  -- Он, кстати, тоже имел на тебя виды, мы с ним даже заспорили тогда в камере, кто первый добьется от тебя ... этого!
  -- Так вот оно что, теперь я поняла!
  -- Что ты могла понять? Ничего ты еще не поняла! Если бы ты знала -- Ларка, сколько на тебя угроблено времени, сколько сил положено, чтобы сегодня вдруг выпала такая удача!
   И Витька подробным образом описал ей всю историю от того момента, как в первый раз в своей жизни увидел ее, и вплоть до сегодняшнего утра. Не волнуйтесь, словарный запас его уже достаточно восстановился! Рассказывал Шпала с юмором, так что оба частенько вместе покатывались со смеху над каким-нибудь курьезным эпизодом. Когда же Гроздев поведал о том, как заставлял Гребня охмурить ее, Ларка захлопала в ладоши и захохотала так, что Витька вначале хохотал вместе с ней, а потом даже обиделся.
  -- Ну чего тут особенного?
  -- Сейчас, ха-ха, расскажу, ха-ха, -- вставила между приступами хохота Ларка и, просмеявшись, объяснила: -- Понимаешь, недели две назад я видела Гребенникова в нашей школе. Он ходил по коридорам и кого-то искал. А когда столкнулся со мной, вдруг прыгнул в сторону, как кузнечик, лицо стало такое испуганное, щека задергалась, он сначала хотел что-то сказать, но не смог, повернулся и убежал. И я все это время ломала голову, что бы это могло значить, неужели я такая страшная, что испугала его, ха-ха! Теперь я все поняла!
   Потом Шпала описывал Семеновой, как еще в школе следил: куда это она ходит в другой конец города через парк и пришел к выводу, что там живет ее таинственный любовник, и Ларка опять до слез хохотала. Рассказывал, как, долгие часы высиживая в туалете, наблюдал, как она приходит и уходит в художественную школу, о том, как мучился, подбирая отмычку к замку подвала.
  -- Кстати, что бы ты делала, затащи я тебя в тот подвал?
   Ларка подумала.
  -- Наверное, царапалась бы и кричала "Мама!"
   Она в конце концов так развеселилась, что не могла уже без смеха смотреть на Витьку.
  -- Какая я была легкомысленная! -- сказала Лариса вдруг, -- не замечала такой угрозы! Ты же не знаешь Витя, какой это удар для девчонки, когда ее заставляют кого-то любить насильно! Это такое унижение... Я бы его нормально не пережила! Остались бы на всю жизнь отклонения. Витенька, лапочка моя, я тебя так ЛЮБЛЮ сейчас за то, что ты меня не тронул там в лесу... и раньше. Ты мне сейчас рассказал, я все поняла -- вы, мужики, все такие свихнутые на этом вопросе. Вы больные, калеки, вас лечить надо, ей богу! Дай я тебя расцелую! -- и Ларка принялась чмокать его в щеки, нос, подбородок.
   Они выбрались на бетонную дорогу, принадлежащую какому-то профилакторию и пошли по ней.
  -- Больше всего я боюсь этого! -- задумчиво сказала вдруг Лара, глядя куда-то вдаль.
  -- Чего? -- не понял Шпала.
  -- Этого! -- она кивнула на плакат "Берегите лес от пожара!" на котором был действительно намалеван лес. -- Серости, работы не для души а за кусок хлеба!
   Так, разговаривая, погуляли еще некоторое время, Витька уже держал Лару за талию и ей это нисколько не было неприятно. Впрочем, что это, разве победа? Другие без усилий добивались и большего! Однако, Ларку он не винил, винил себя за недомыслие. "Раньше это все надо было делать!" Витька остановил ее, вновь начал целовать, осторожно, правая сторона подбородка была припухшая. Ларка сопротивлялась, стесняясь, вновь стала подрагивать. Тогда Шпала расстегнул ей пальто, принялся гладить руками по спине, бедрам, груди, животу и Лариса замерла, она прислушивалась к его движениям, прислушивалась к себе, то вздрагивая, то затихая. Правда, во время каждого перерыва она престрастно отряхивала свое пальто от какого-то мифического мусора и аккуратно вновь заправляла все свои платья, туалеты... как будто через минуту не все сначала!
   Витька наощупь уже обследовал всю Семенову и играл на Ларкиных ощущениях, как на инструменте, постоянно настраивая на нужный тон, нужную мелодию. Из этой схватки она не могла выйти победительницей, да, пожалуй, и вряд ли этого хотела! Слишком многое все больше и больше восставало против Ларисы самой внутри, это читалось по ее телу. Семенова дрожала уже постоянно, но не стеснялась этого, наоборот, при каждом его все более смелом, откровенном шаге, после волны дрожи, расслаблялась еще больше, становилась еще податливей. Ларка неосознанно, плотью шла ему навстречу, ум же безучастно, отрешенно наблюдал. Наверное, это и есть гипноз? Побродив везде, куда только можно было добраться руками, Шпала предложил:
  -- Пойдем вон в тот профилакторий, я знаю там отдельную комнату, которая сейчас пуста? -- и Ларка пошла за ним без сомнений и колебаний.
   Это был профилакторий министерства путей сообщения Икской ю.ж.д., одноименного с местностью названия Липки, где с некоторых пор по Витькиному примеру отдыхал Чава. Дальняя по коридору комната на втором этаже наверняка должна была быть пуста, в крайнем случае, Шпала бы выгнал оттуда на время обитателей. Они поднимались уже по лестнице, когда навстречу им, черт знает откуда, взялся именно директор именно этого профилактория. Это даже нельзя было назвать случайностью, это было злым роком! Директор появлялся в профилактории крайне редко и вот -- на тебе! -- возник именно сейчас на их пути! Причем, это был не просто директор, это был директор "не в духе!" Витька с Ларкой прошли было уже мимо него, когда бумажный тигр вдруг опомнился.
  -- Это кто такие, откуда, зачем, да как вы смеете!
   Словом, они, несмотря на довольно складные россказни Шпалы о его причастности к депо были раскушены. Директор ругал обоих вслед самыми последними словами, причем, особенно налегал ни за что ни про что на Ларочку в смысле ее "моральных принципов". Витька мог бы дать ему в рог, но его многие здесь знали, рикошетом попало бы и в Чаву, потому он ограничился тем, что в ответ сочно отматерил директора и потащил Ларочку прочь. Риск -- говорят -- благородное дело! Шпала хотел получить как можно больше от своего владения Ларочкой и потерял все. Пожалуй, лучше бы он попробовал в лесу на лавке. Теперь же все его труды были зачеркнуты. Дремавший Ларкин рассудок взял верх над смятенными чувствами. Пробовать начать сначала было себе вреднее. Этот старый козел внушил ей настороженность, почти неприязнь к Витьке. Все же Шпала взял ее за талию, погладил, поцеловал, успокаивая, и они пошли, разговаривая о постороннем, как ни в чем не бывало. Ларка, казалось, сама подсказала выход (если б он знал, чему равна эта подсказка!), поняла, пошла навстречу. Она сказала:
  -- Пожалуй, нужно возвращаться уже домой, сколько времени? Я должна быть на истории, чтобы не записали. Устала, как будто кросс на лыжах бежала! Ты послезавтра приходи ко мне, ладно? Завтра я буду занята весь день: школа, потом художество... А послезавтра приходи, часика в два я буду дома. Родители будут на работе, -- добавила Семенова как бы между прочим.
  -- А бабушка? -- спросил он.
  -- Ее похоронили когда ты был в тюрьме.
  -- Жалко бабулю!
  -- Ах, -- махнула рукой Ларка, -- она так долго болела, что мы все давно с этим свыклись!
   На остановке Ларочка лихо остановила частную легковушку: она попросила Витьку только стоять подальше до поры до времени и смотреть куда-нибудь в другую сторону. Когда же вслед за ней и Шпала сел в машину, улыбающийся шофер сразу потух и до города разговаривал сухо, нехотя. Ларочка же, наоборот, кокетничала с ним напропалую, видимо хотела позлить Витьку. Ох уж эти бабы! Ну разве поверишь что она девочка? Что это ОНА БЫЛА С НИМ В ЛЕСУ всего 5 минут назад? В городе "жених" и "невеста" еще некоторое время гуляли по улице, потом Ларка уже самолично, полностью взяв в руки инициативу, затащила Шпалу в подъезд, расцеловала его неумело, но горячо и вытолкала вон: "Иди!" На том она исчезла из Витькиной жизни навсегда. То, что Шпала сделал с Семеновой, было, пожалуй, самым худшим вариантом из всего, что можно было придумать, хуже, чем если бы он вообще не тронул ее, оставил при своей сложности, неприязни к мужчинам. Гроздев добровольно проделал всю черновую работу, оставив собирать плоды другим, раздразнил ее, разбудил, дал почувствовать сладость поцелуя, объятия, сладость остального нетрудно было предположить ей самой. Глупой щепетильной осторожности еще смогло хватить Ларке на то, чтобы не встретиться с Витькой еще раз, но уберечь от других соблазнов эта осторожность уже не могла. Пусть будет эта повесть предостережением и наукой другим: срывайте бутоны, пока они у вас в руках, и не ждите, пока бутоны эти распустятся полностью. Не требуйте сразу всего: и обладания, и вершины блаженства, иначе упустите и то, и другое! "Если женщина подарила тебе ключ от своего сердца -- торопись, потому что завтра она сменит замок!" Где ты теперь, Ларка? Смеешься ли до сих пор, вспоминая, как ловко провела, облапошила "простофилю" или грустишь о несбывшемся? Хуже, конечно, если тебе просто плевать на все это. Стала художницей, как мечтала, или отдаешься за валюту иностранным морякам где-нибудь в порту, стала верной, любящей женой, счастливой матерью или имеешь денежных любовников при высоких должностях? Впрочем... худшее верней! "Хорошая женщина, как хорошая книга, всегда потерта, потрепана!" У тебя гораздо больше было шансов найти себя в разврате, нежели в искусстве и добродетели!
   Уже в армии он узнал, что Ларка, несмотря на заверения, в тот же день все разъябедничала матери. Зачем она это сделала, ведь не мстила же? А если мстила, то за что? Не за то ли, что оказался слишком взыскательным к месту и не довел дело до конца? Из озорства, бахвальства, или по принципу: "Нету большей радости, чем делать людям гадости!"? Из затаенного желания все же взять реванш, пусть не женскими уловками, так с помощью правосудия? Хотела скрыть, списать свои более удачливые делишки на подходящую "меченую" кандидатуру? Вопросы без ответов. Возможно, спроси об этом Ларочку, она и сама не смогла бы ответить на это четко, вразумительно, или ответила бы что-нибудь вроде: "Потому что мне нужно было то, что ты хотел со мной сделать, но только... чтобы ты после этого сразу умер!" Вот если бы можно было так: сначала отдаться, насытиться, а потом в отместку за эту неслыханную дерзость загрызть, выпить кровь, сожрать мясо, а кости оставить шакалам на утеху! И кричать при этом: "Да здравствуют дискари, да здравствуют дискари!" Так, по преданию поступала царица Тамара, так поступали все царственные особы, связавшиеся с недостойными смердами -- уничтожали отработанный материал: "Мавр сделал свое дело -- мавр должен умереть!" А может быть, все проще и чище? Кто-то утром видел, как Шпала потащил Ларку в посадку, доложил матери, и Лариса не в силах была противостоять натиску -- созналась? Мать написала Витьке в армию, что с ней говорила Ларочкина мать, сообщила, что хотели было посадить, но Шпала вовремя скрылся на службу, а на него уже лежало заявление в милиции и справка о побоях! Просила передать, чтобы он не писал Ларочке, все равно письма рвут, не читая, и впредь не подходил близко, иначе она за себя не ручается! Так что та неудача, может быть, и к лучшему? А может быть, наоборот, надо было не сопливиться и сделать как задумал раньше?
   Все женщины пижонщицы, все женщины жеманщицы,
   Все женщины предатели любви!
   Их всех давно бы надо, согнать в большое стадо
   И атомною бомбою стереть с лица земли!..
  
  
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
   Панфиловец лезет со связкой гранат под крейсер "Аврора" -- а у нас действительность еще кошмарней -- Чава женится! Круговорот вещей в природе. У капитализма невероятно длинный конец. О том, как Витька ушел из военкомата в нарсуд в чужих туфлях. Сто грамм на брата от ветерана до призывника -- традиции, след которых давно выветрился. Сверхнормативный расход тогда и нынче. Коммерция дело тонкое, а воровство -- опасное!
  
  
   А казенные конторские дела шли, тем временем, своим чередом: "Дела идут -- контора пишет!" Правда, чтобы она писала, отцу пришлось похлопотать по линии военкомата. И здесь у него нашелся очередной знакомый! Витька получил наконец долгожданную повестку. Хронология нашего повествования немного нарушена (о чем я кстати предупреждал еще во вступлении), ибо события, связанные с повесткой, происходили до кражи Семеновой Ларочки, здесь же они описываются ниже с тем, чтобы читателю легче было представить сложившуюся накануне решающего события обстановку. Другим призывникам повестки прислали уже давно. В то время в поселке была традиция устраивать в клубе вечер по случаю ухода ребят в армию. На таких вечерах уже отслужившие и недавно вернувшиеся из армии парни или ветераны Великой Отечественной войны давали призывникам наставления о том, как служить, к чему стремиться и чего избегать в армейской жизни. Здесь впервые фронтовики вели себя с ребятами не как учителя, а как равные. Существовало неписаное правило: после официальной части общая выпивка. Небольшая, чисто символическая: по сто грамм на брата от ветерана до призывника, но для молодых, в смысле признания их равенства перед старшими, весьма важная.
   Зачитывались благодарственные письма от командиров частей, где служит тот или иной их вчерашний товарищ. Часто случалось и так, что самые отчаянные, шухарные доармейские подростки в армии становились примерными воинами, отличниками боевой и политической подготовки (предмет скрытой Витькиной надежды). На вечере всем призывникам дарили подарки. Это последнее обстоятельство, а также желание быть ни в чем не хуже других, подтолкнули Шпалу поинтересоваться у устроителей вечера: почему не пригласили его? Завклуб была очень смущена, сказала, что насчет него из военкомата ничего не сказали. Тем не менее, она смоталась в магазин и приобрела там самую дешевую электробритву и открытку для приглашения. Еще бы, ведь деньги, выделенные для проведения вечера были уже израсходованы! (И на выпивку в том числе.) Шпала представлял собой сверхнормативную трату.
   В тот же день ему передали пригласительный билет на вечер. Все чин чинарем! Ведь обойти кого-нибудь с поздравлением по такому значительному случаю -- тягчайший грех! Это нынче молодежь отправляют в армию без подобных торжеств и посылают умирать непонятно за что! Все стало просто и до предела цинично. Молодежи нет дела до стариков, старикам до молодых, и всем вместе до интересов державы, в свою очередь так подло предавшей интересы и тех и других своих сограждан. Жизнь человеческая не стоит ни гроша, и распоряжаться ею новые правители могут, уже не ссылаясь на интересы народа, но наоборот им во вред, зато на пользу собственным. Кто после этого убедит меня в том, что подобные правители с их приспешниками не достойны виселицы? В интересное время мы живем, что ни говори! Потому -- что ни говори -- все без толку! Вернемся, однако, во времена проклятого, заклейменного нынешней властью, застолья.
   Там всех горячо поздравляли, жали руку, целовали в щеку, поили чаем с тортом... Свою дешевенькую бритву на вечере Шпала сменил на более дорогую. Потом оказалось, что и бритвы, купленные остальным призывникам, тоже двух разных марок и одни чуть дороже других. Пришлось выменянную бритву променять еще раз и в итоге Витькино самолюбие и спортивное удовольствие было удовлетворено: он владел самой дорогой из трех разных видов. Как ему удалось провернуть этот размен? Очень просто: нужно только уметь расхвалить товар, его действительные или выдуманные достоинства. Дескать, вот такая же дома у отца уже лет десять пашет и сносу нет, а эти новые марки еще не доработаны и часто ломаются. А потом вскользь сказать, что ему самому-то, в принципе, бритва не нужна, привык станком бриться, так что все равно продавать. И тут получается обоюдная выгода: тому, кому бритва нужна в армию, берет дешевую и надежную, а дорогой хлам берет тот кому все равно... Впрочем, Витька действительно не собирался брать бритву в армию, как и вообще что-либо при себе. Только не обремененному шмотками да откроются ворота в рай! Он смотрел на жизнь практически: все стоящее все равно отберут старики, неужели не понятно? Не отберут, так выменяют, не выменяют, так украдут, на то они два года стажировались и молодому незнающему тут никак не противостоять! С другой стороны запасать впрок нет смысла, через два года эта модель может выйти из моды или ее усовершенствуют, сделают более практичной, либо сбавят на изделие цену. Новые марки всегда дороже, а потом их уценяют! Так что единственная выгода, которую можно извлечь из бритвы -- это ее поскорее толкнуть, хотя бы тому же Олежеку.
   На врачебной комиссии в военкомате Шпала тоже время не тратил попусту, спер себе превосходные моднячие туфли. К делу нашего повествования это обстоятельство конечно не относится, но всегда приятно вспоминать свои удачные аферы, а неудач в жизни Шпалы еще будет предостаточно! Так что упиваемся хмелем побед, пока есть такая возможность! Ему давно уже нужны были хорошие туфли взамен изношенных, под джинсы-самопалы, которые он приобрел с помощью другой аферы. Что поделаешь, если "Волка ноги кормят"? Больших денег на зарплату он никогда не получал, родительская помощь целиком уходила на выплату исков, штрафов, и заминку дел, большего требовать от них было бы бессовестно.
   Впрочем, не менее бессовестно было заставлять их беспокоиться о Витькиных выходках вообще, но с этим Шпала поделать уже ничего не мог: приключения сами находили его, а вот счета по ним почему-то доставались родителям! Однако... есть такая поговорка, читатель: "Дураку стеклянный прибор не надолго!" Спешу тебя успокоить и восстановить поколебленную сим бравурным повествованием справедливость: как только Гроздев оказался вдали от предков, платить по счетам пришлось ему самому. Тогда-то он и почувствовал, сколько стоит настоящее приключение!
   Витька принаряжался, как мог. Это вытекало из его образа жизни: где можно найти на бутылку, там можно разжиться и на штормовку, например. Новейшую штормовку, как по нему сшитую, Витька содрал с пьяного. Кепку ему задарили в долг, который он уже давно простил... Вообще же в одежде, как и во всем, Шпала образца 1977 года придерживался в первую очередь принципа: "Просто, надежно, удобно!" -- чтобы можно было пролезть в любую щель, проползти на брюхе, перелезть через любой забор, убегая от ментов, например. Чтобы одежда не стесняла движений -- даже резких -- словом, чтобы она была практична прежде всего, а уж потом красива. Родителям, естественно, говорил, что все покупает и кормится на свои деньги. Мать как-то собралась купить Витьке туфли и несмотря на его отнекивания вытащила в город в магазины. Но ведь покупать немодные -- только деньги переводить! А модные стоят дорого! Витька отнекивался, говорил, что не нравятся, тогда мать предложила ему выбрать самому. Что было делать? Он показал, какие ему нравятся, мать заплакала:
  -- С долгами еще не рассчитались в которые влезли из-за штрафа за машины, чемодан с вещами черти где оставил, денег домой ни копейки не приносишь (Шпала и сам появлялся дома раз в месяц, так чтобы не забывали), а требуешь чтобы по моде!
   И Витька сказал, что скоро сам соберет деньги и купит себе приличную обувь, какая ему нравится. И вот настал день покупки. Все круги медкомиссии он прошел одним из первых и вышел в исходный пункт, где ворохом была свалена одежда всех проходящих комиссию, когда в ней был всего лишь один человек. Черт возьми! -- и каких только шикарных вещей не носят праведные мальчики и маменькины сынки! Разве неправедному за пьянкой и прочими делами купить такие? Тут ведь на два месяца пьянки угроблено! И Витька, недолго думая, надел самые красивые из тех, что были ему по ноге. Жадничать он не стал: "Жадность фраера губит!" и ограничился лишь туфлями. Действительно, права мать: надо же как-то наживать упущенное добро! Его чемодан перешел в собственность Ершовских железнодорожников, теперь ему обязано перейти чье-то добро: должен же действовать круговорот вещей в природе, о котором еще в школе учили. А то, что новые вещи должны быть лучше прежних, так это тоже закономерно: "Каждому по способностям!" Иначе получается, что одному на роду написано носить джинсовый костюм, а другому фуфайку? Ну как, скажите, он подойдет к Ларочке в своих туфлях? Парень, оказавшийся в комнате со Шпалой, внимательно смотрел за примеркой обуви, но ничего не сказал и Витька подумал, что он все понимает, поэтому объяснять и показывать кулак ему не надо. Он оделся, вышел в последнюю комнату, где сидела уже сама комиссия: военком, еще какие-то люди и в числе неизменный милиционер. Покопавшись в каком-то талмуде, последний вдруг заявил Витьке:
  -- Этой осенью в армию мы тебя не возьмем, у тебя условно!
   Вот те раз! А Шпала уже перевыполнил план по правонарушениям как раз на эти два года вперед, и куда ему теперь прикажете подаваться, если не в несокрушимую и легендарную?
  -- Ну и что же? -- удивился Шпала. -- Пока отслужу, как раз и срок пройдет!
  -- Не имеем права!
  -- Имеете-имеете, я у судьи консультировался! -- И добавил, ища поддержки у остальной публики: -- Родину-то кто защищать будет?!
   Мент заерзал:
  -- Но ведь у тебя невыплаченный иск по делу!
  -- С чего вы взяли?
  -- Хорошо, принеси копию приговора из суда.
   Витька рысцой понесся через весь город, чтобы успеть обернуться до конца комиссии. Это счастливое обстоятельство, как потом вышло, уберегло его, возможно, от нового приговора. В нарсуде Шпала еще позажимал свою старую знакомую -- секретаршу, так как оставшийся в деле приговор оказался единственным и с него пришлось перепечатывать копию. А тут еще бабушка- старушка, болтливая Мефодьевна, каркнула, что военкомат -- это дело зряшное, потому что его все равно, дескать, рано или поздно посадят, потому как Шпала в голову не взял и все такой же веселый, как и до посадки! Пришлось бабушку предупредить и три раза сплюнуть через левое плечо. Странные у этих пожилых людей, однако, взгляды на жизнь: значит, если весел, то опасен для общества, а если уже законом и страхом пришибленный -- значит исправился! Получив приговор, Витька побежал было обратно в военкомат, но что-то в сердце екнуло, забежал к Чаве в общагу и сменился с ним туфлями.
   В них Шпала и прибыл в военкомат. Отдал копию приговора милиционеру и его посадили слушать какую-то длинную и скучную лекцию о недремлющем оке капитализма, придуманную для того, чтобы прошедшие уже комиссию не слонялись по двору без дела. В разгар лекции в зал вошел военком и ввел какого-то запуганного, заплаканного парня.
  -- Прошу прекратить на несколько минут лекцию! -- обратился он к читающему дяденьке отнюдь не просительным тоном. -- Вот у этого парня пропали дорогие туфли! -- объявил затем майор в зал, -- я, конечно, никого из вас не подозреваю в том, что он умышленно одел чужие, хотя с оставленными их спутать трудно, скорее всего кто-то одел их в суматохе по ошибке, поэтому посмотрите еще раз внимательно на свои ноги и у кого окажутся чужие туфли выйдите и отдайте!
   Все завошкались, заерзали, Витька тоже несколько раз вынужден был взглянуть на пол. Как и следовало ожидать, туфли не нашлись. Вышел один товарищ, сказал, что сомневается его это туфли или не его на нем надеты, чем вызвал улыбку военкома и дружный смех в зале. Потерпевший за свои их не признал.
  -- Ну что ж! -- заключил военком. -- Тогда будем искать, найдем -- не обижайтесь!
   И зашуганный, заплаканный парень начал ходить по рядам, проглядывая все пары ног, а ученый дятел опять затянул свою унылую песню. Вдруг к военкому подошел тот самый фрукт, что видел процедуру облачения Витьки в чужие туфли и стал что-то говорить ему, показывая в Витькину сторону. Шпала сейчас же сделал морду топором и принялся усердно слушать про коварные ухищрения загнивающего капитализма, любыми путями стремящегося оттянуть свой и так невероятно длинный конец. Краем глаза он видел, как военком подозвал неудачника и направил его в Витькину сторону. Терпила осмотрел весь ряд, особенно долго разглядывал Витькины ноги, так что Шпала приподнял их и показал ищущему Чавыны туфли. До экспроприированных им было далеко. Неудачник вернулся к военкому и сексот что-то нашептывал ему на ухо.
   "Я все хорошо проверил, там моих нет!" -- донеслась до Витькиного слуха фраза. Потерпевший начал ходить по другим рядам, а сексот, удивленный и посрамленный, поглядывая на Шпалу, сел на место. Витька ожидал, что, когда поиски закончатся ничем, его выдернут из зала и начнут расспрашивать, но все получилось еще смешнее: в зале произошла заминка, "терпила" выловил свои туфли на каком-то чудаке, возник ожесточенный спор и военком увел обоих прочь. Чем там у них дело окончилось, непонятно, но до конца его пребывания в военкомате никто больше на Витьку внимания не обращал.
   На следующий день после приключения с Ларочкой Шпала зачем-то ехал в город. До окончательного решения их взаимоотношений, кои должны были проясниться завтра, к Ольге он решил не заглядывать. На остановке в Грязном в автобус сел Сержек, Витькин одноклассник с пятого по восьмой класс.
  -- А ты что к Чаве на свадьбу не пошел? -- огорошил он вопросом Шпалу.
  -- Какую еще Чавыну свадьбу? -- удивился Витька.
  -- Самую натуральную! -- в свою очередь опешил Сержек. -- А ты что, разве не знаешь?
   Шпала поглядел на Сержека, пытаясь определить, пьян он, слегка угорел от выхлопных газов автомобилей, стоя на остановке, или просто его разыгрывает? Лицо однокашника было нормальное, зеленоватого цвета, серьезное даже!
  -- Ху, -- хмыкнул Витька, -- в том-то и весь секрет, что я не знаю! Чава мой лучший друг, и вот вся округа крупно подозревает, догадывается, можно сказать, что он женится, а я узнаю об этом последний, случайно! Может это быть, как ты думаешь?
  -- Не волоку в подобных деликатностях, -- ответил Сержек, -- только в это самое время твой лучший друг целует молодую жену под вопли "горько!"
   Тон у Сержека был безупречный, нос, как всегда, сопливый, и Шпала вынужден был усомниться в своих доводах.
  -- А ты-то сам почему у него не на свадьбе?
  -- Меня он не приглашал!
  -- Меня тоже! -- успокоил Витька. -- Может, он вообще никого не приглашал?
  -- Нет, Юрика Малыхина, Салогуба из грязненских пригласил!
  -- Слушай, Сержек, я сейчас вернусь и увижу все сам, но если ты мне наврал, с тебя бутылка!
  -- А если нет?
  -- Тогда две бутылки!
   Шпала сошел на подоспевшей остановке, пересел на встречный автобус, вернулся в поселок. У Чавыного дома шум стоял столбом, а дым коромыслом. Именно коромыслом, потому что к нему примешивалась пыль от задорных танцев, алкогольный перегар и вонь от многочисленных сигарет, все это в смеси облаком висело в воздухе над барачного типа домиком. Чава, уже в предотрубном состоянии, кинулся Шпале на шею, как панфиловец со связкой гранат под крейсер "Аврора", с душераздирающим воплем:
  -- Витек, как я рад тебя видеть!"
  
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   Кто такой этот ЧАВА, и откуда он взялся со своим ружьем на Витькину голову. Схватки с индейцами в гражданскую... Мушкетеры выкинуты из седла. Погром в "Хижине дядюшки Бэшина". Мирные американские деревни во Вьетнаме. Замаячившая виселица. Не обижайте пионеров -- они могут Вас скальпировать! Социализм -- это когда все друг у друга воруют. Дефицит как двигатель прогресса. Пулемет из фуфайки, джигит метает самодельные бомбы... Поступить совсем по-научному -- скинуть снаряд кому-нибудь на голову! Экологические проблемы Краснодона.
  
  
   Итак: кто же такой был Витькин друг Чава, о котором мы здесь так наслышаны и почему столь удивлен был Шпала такому необыкновенному повороту его судьбы? Судите сами: с Сашкой Чавиным Витька познакомился еще в седьмом классе, когда в соседний "А" пришел новый курносый, застенчивый паренек. Оказалось, их многочисленное семейство переехало в поселок Южный в поисках квартиры из какого-то ближайшего колхоза (Бросок из каменного века в современность!). У Чавы было ружье и это послужило основой их с Витькой дружбы. С ружьем они шатались по окрестным лесам и стреляли, во что придется. Набредя на стоящий у железной дороги склад путейщиков, где была печка, всякий раз взламывали замок (вскоре петли уже вынимались из дощатых дверей без особого труда), растапливали печь и грелись. Это была игра в романтику: ружье, хижина, печка и стук поездов под окном. Каких только планов не строили они, сидя в этой хижине на лавке, наблюдая за дрожащими языками пламени в каменке, бросающими на стены и потолок кровавые блики. И планы эти, под стать обстановке, были мужскими -- двумя непременными аспектами их были водка и женщины. Что касается первого, то эта задумка иногда сбывалась: Чава частенько, выкрав у матери из заначки, прихватывал из дома грамм триста- четыреста самогона. Так что в их берлоге не хватало только женщин. Зато ими изобиловали фантазии друзей. На роль главных героинь были перепробованы все видные девчонки Грязищенской школы. Друзья неторопливо, важно и многозначительно курили махру или семена конского щавеля и в клубах дыма, висящих под потолком, виделись им страны, времена, люди, обстоятельства прочитанных ими книг, увиденных фильмов. Герои Фенимора Купера -- суровые пионеры, жизнь которых -- вечная схватка с природой, с воинствующими племенами отважных индейцев: Том Сойер, капитан Тенкеш, неуловимые мстители, три мушкетера... Они без труда вживляли себя в ткань воображаемых событий, потеснив или вовсе выкинув из сюжета главных героев, возводили себя на их место. Потом, когда путейцы взамен старых хлипких петель поставили новые, кованные, через все двери, с таким же убедительным замком, Чава с Витькой, обнаружив подмену, долго бились в ярости над замком. Найдя железку все-таки сбили его, а затем устроили в складе небывалый погром: переломали или раскидали по оврагам весь инструмент, хранящийся здесь на случай ремонта дороги, сожгли в печке жерди со знаками, издолбили ломом всю штукатурку стен, разбили окна, дверь, раскорежили ломом печку, топоры затупили об рельсы так, что они уже ни на что не могли пригодиться, лезвия их более похожи были на полотно ножовки и тоже закинули в овраг. В заключение подожгли саму хижину, а огнетушители разрядили на ближайшие деревья. Это была их месть за то, что у них хотели отнять возможность пользоваться складом: "Не нашим, но и не вашим!" Однажды нарвались в лесу на охотников, мирных с виду дядей. Они, увидев ружье, взяли его, якобы, посмотреть и не отдали. "А у тебя разрешение на это ружье есть?" Козлы! Потом Чавино ружье продавалось в Икске в магазине "Охота" за восемьдесят рублей. Витька с Чавой ездили смотреть на него. А этим петухам они все-таки отомстили, как смогли, о чем речь пойдет ниже.
   Витька своего друга еще таким не видел! Чава за ночь изменился, как будто два года во Вьетнаме мирные американские деревни сжигал, да еще со стариками и детьми! Осунулся, глаза запали, заблестели, как у алкаша, вокруг них синие круги. Голос глухой стал, грубый, злой. И сам Чава стал свирепым -- весь мир возненавидел! Что ему там в голову взбрело?
  -- Повешусь, -- кричит, -- зачем мне такая жизнь БЕЗ РУЖЬЯ?!
  -- Ну, другие ведь живут, обходятся! -- пробовал ободрить друга Шпала.
  -- Другие пусть живут, раз иначе не могут, а я не хочу!
  -- Почему?
  -- Какой я мужик без ружья!
  -- Не волнуйся, и без ружья встречаются! Я же без ружья...
  -- Ты -- другое дело. У тебя ружья не было. А у меня было и отняли, какой я теперь мужик?!
  -- И ты отними у кого-нибудь.
  -- У кого? Было бы ружье, я бы их всех перестрелял!
  -- Всех не успел бы!
  -- Ну, кого успел.
  -- У Федорова возьми напрокат.
  -- Не даст!
  -- Ладно, все обойдется.
  -- Не обойдется! Это ты потому так говоришь, что у тебя ружья не было. И вместо того, чтобы меня поддержать, успокаиваешь. Какой ты мне друг? Ты мне больше не друг, понял?
  -- Понял.
  -- Вот и вали своей дорогой, а ко мне больше не подходи никогда. Это из-за тебя, между прочим, ружье пропало!
  -- А я при чем?
  -- Без тебя бы я в лес не пошел, одному скучно.
   Что поделаешь? Пришлось перегружать половину горя друга на свои плечи. Получалось неважно! Печалиться и проклинать себя Витька не умел так вдохновенно, как Чава -- в роль не вошел. Да и какой смысл входить? Не вешаться же из-за Чавыного ружья за компанию. Что же ему теперь Чаву за ноги держать, когда тот в петлю прыгнет, чтобы ногами не дрыгал и тарелки на столе не разбил? Куда ни кинь -- везде клин! Так и так -- он виноватым остается!
  -- Тогда вот что, -- объявил Витька, -- если ты настоящий ДЖИГИТ, то из-за ружья не вешаться должен а мстить!
  -- Как? Где я их искать буду?
  -- Где? А хоть на той полянке, где они после веселились и пили.
  -- А где она?
  -- В лесу наверно.
  -- Ты ее знаешь?
  -- Не-а!
  -- То-то!
  -- Ничего, найдем!
  -- Ну, найдем, и что тогда?
  -- Отомстим.
  -- Как? Что мы с тобой в двоем сделаем против кодлы мужиков!
  -- Ну... хотя бы... подкинем снаряд в костер и взорвем их к едрене фене!
   У Чавы глаза засверкали.
  -- Ты настоящий друг! Завтра же пойдем в Редкодуб...
   Так назывался лес, где были сосредоточены основные ископаемые военного снаряжения. Говорят, здесь в войну располагались склады немцев, а наши их РАЗ бомбили, ДВА бомбили, ну и РАЗБОМБИЛИ в конце концов! Вот и разлетелись снаряды по всей балке. Их никто тут так и не РАЗминировал. Не до того было: на полях хватало. Тридцать лет время от времени трактора взрываются!
  -- Завтра же пойдем в Редкодуб и принесем оттуда снаряд побольше!...
   Витька представил себе кишки, обильно развешанные на деревьях, и мстить ему расхотелось.
  -- Постой, я же не то хотел сказать, я же образно выразился!..
  -- Никаких образов, позор можно смыть только кровью!!!
   Эх, начитались они романов всяких там Купиных, понимаете ли, ибн Филимонов, про всяких там кровожадных пионеров, намечтались в Хижине Дядюшки Бэшина, теперь это начинает выходить боком! Хорошо еще, что Чаве в голову не пришло скальпировать их всех поголовно! Надо ему подсказать!
  -- Послушай, друг, -- пробовал урезонить Шпала мстителя, -- до Редкодуба километров двенадцать! Ты представляешь, как мы будем волочь снаряд, да еще побольше, эти двенадцать километров? Это же не плуг, чтобы по стерне.
  -- Не хочешь, я сам приволоку! А ты всегда так, как до дела -- так в кусты, друг хренов!
  -- Слушай, может, для полноты мщения и гранаты хватит? Глядишь, кто-то жив останется...
  -- Ни в коем случае, не достойны они жить!
  -- Честно говоря, не хочется мне что-то сидеть за твое ружье.
  -- Сам посижу!.. Может, еще и не узнают. Мало ли несчастных случаев...
  -- Ура! -- обрадовался Витька нежданной спасительной мысли. -- Не получится у тебя большой снаряд, куда ты его в костер спрячешь?
  -- А гранату?
  -- Гранату можно замаскировать, грязью облепить, или лучше взять толстое полено, расколоть пополам, выдолбить внутри углубление, запрятать туда ее и сбить половинки вместе!
  -- Все правильно, ты это хорошо придумал, только граната не пойдет, она из полена никого не убьет... Я туда запрячу авиационную бомбу, или мину из миномета, как раз влезет!
  -- Мину найти конечно трудно, да и бомбу...
  -- Ничего, кто ищет, то всегда найдет!
   Чего не сделаешь ради спокойствия друга? Пришлось пилить вместе с заманьячившим Чавой в Редкодуб. Взяли две лопаты без ручек и нож -- их собственность. Чава сбил ручки, чтобы не увидели посторонние, не растрепали родителям и не было вопросов. Шпала ожидал -- вот пройдет горячка и друг забудет эту мерзкую идею с местью, а пока приходилось принимать участие во всей этой комедии. Дотащились кое-как до места, слегка заблудились. Шпала ведь уже года четыре сюда не заявлялся, Чава и отродясь не был. Долго искали дерево для ручек на лопаты. Лес сплошь состоял из молодых корявых дубков. Кое-как нашли. Еще дольше делали сами ручки. Вернее, делал Чава. Витька полностью доверил ему инициативу, а сам, взяв лопату без черенка, пошел искать "ископаемые". Пороху попадалось много, набрали чуть ли не килограмм. Удивительно, что, пролежав почти тридцать лет в земле, он не терял своей силы. Только высушить, как следует, и вполне тянет на взрыв-пакеты, фейерверки всякие. Нашли пару снарядов, на том работа в тот день и кончилась. Снаряды прикопали, они были не нужны пока. Домой шли уже в темноте.
   В следующий раз Витька пойти не смог, родители дома припахали. Чава отправился один. Так он и приспособился потом ходить сам. Неделю копался. Снарядов, говорит, нашел с дюжину, все затырил. Пороху разного: и ружейного -- квадратиками, и снарядного -- трубочками -- внушительный мешочек насобирал. А небольшую авиационную бомбочку нашел случайно уже по дороге обратно. Приволок. Взял подходящий пень, обуглил его на огне, чтобы не вызывал подозрения и замонтировал туда бомбу. Еще неделю трудился. Шпала не помогал, думал -- Сашке быстрее надоест. Но когда с "пламенным приветом" было все готово, пришлось подключаться и ему, искать стойбище охотников. Снасть отнесли в лес и запрятали, чтобы, в случае чего, быстрее было доставить на место представления. Витька пробовал исподтишка воздействовать на Чаву.
  -- Слушай минер, а ты знаешь, сколько твои кореша ошибаются в жизни?
  -- Всего раз!
  -- То-то! Давай подумаем.
  -- А чего тут думать, взрывать их надо да и все!
  -- Ну, взорвешь, ружье-то себе не вернешь, а это невелика радость! Нужно так додуматься, чтобы и трупов не было, и ружья у них украсть -- вот это высший класс!
   В конце концов рассудив, что взорвать охотников он всегда успеет, Чава уступил натиску Шпалы и оба стали думать, как провернуть эту аферу. Подкидывать идеи -- это Витька любил, не любил черновой работы, это пусть другие! Так пришли к выводу, что главное -- найти логово охотников, а все остальное нужно определять на месте, исходя из обстоятельств. Все выходные пропадали в лесу, наблюдали, искали. На первый раз установили все стоянки, где недавно жгли костры и готовили еду. На второй лазали по деревьям, смотрели где появятся группки охотников, следили за ними, пытаясь определить -- те или не те. Прошлись к вечеру по стоянкам, засекли, какие заняты. Внимание привлекла одна, самая большая. На третий раз на ней и застукали всю компанию. Засели наблюдать.
  -- Ты узнаешь кого-нибудь?
  -- Кажется да! Вон тот чуть-чуть похож... А впрочем, все они гады, какая разница!
   Группа действительно оказалась та, потом, наблюдая за ней пристальнее, в этом окончательно убедились. Выявилась следующая закономерность поведения данных двуногих: они собираются не столько для того, чтобы поохотиться, сколько поточить лясы, похвастаться друг перед другом и напиться до поросячьего визга на лоне природы. Появлялись в выходные с утра, приезжали все вместе на автобусе. Придя в лес, расходились по двое-трое. К вечеру собирались всей капеллой в установленном друзьями месте -- трепались, хвастались добычей -- в основном, болотными утками, да изредка кабанчики, зайцы (судя по разговорам). Когда добычи "не було" хвалились и успехами собственными, либо жен, детей. Публика -- сброд: и шофера, и бухгалтера, и ученые-профессора, и слесари, и грузчики, один даже из ментуры был...
   Это такой неформальный клуб по интересам. Профессора помогают работягам пристроить детей поближе к науке непыльной, работяги взамен воруют для профессоров разный необходимый в хозяйстве дефицит, потому как у тех самих мозги в эту сторону не варят, а у работяг -- в другую. А дефицитом в то благословенное времечко было все бытовое: стройматериалы, запчасти, продукты... Но самый большой дефицит -- информация где, что и как достать! Дефицит -- залог коллективизма. Когда каждый от профессора до грузчика что-то контролирует, все друг другу нужны, и, значит, друг друга уважают -- они УВАЖАЕМЫЕ люди! А если все в магазинах есть, тогда зачем дружить? На дефиците весь строй основан!.. Зарплата у работяг поприличней, это и по продуктам из дому видно, да и "кормовая база" -- у того жена в столовой, у другого -- в магазине... Словом, "начальство" тут -- нищие родственники, но ЭЛИТА! Приятно с начальством вот так запросто посидеть, за жизнь почирикать! Кроме того, путевочку для тещи куда-нибудь "к едрени матери на воды", рекомендация в партию, пособие из фонда взаимопомощи, благодарность... Короче, у них там, как успели понять Шпала с Чавой из наблюдений и прослушиваний, каждой твари по паре, то есть все друг другу нужны. Спаянный коллективчик, и споенный! А заправляет всем грузчик, он, оказывается, по совместительству и бригадир-шабашник. Бригада своя под рукой -- кому чего подсобить "трэба"! Морда -- за три дня не объедешь! Он у Чавы и ружье отобрал. Готовили всегда на костре похлебку. Пили, потом соревновались в меткости -- стреляли по пустым бутылкам, стоящим и летящим. Потом по домам -- то есть опять гурьбой на автобус.
   Они с Чавой облюбовали наблюдательный пункт в кустах. Выработали план. Решили взорвать все-таки припертый из Редкодуба снаряд неподалеку, в то время, когда будут охотнички пировать. И, воспользовавшись созданной ситуацией, постараться стащить все, что плохо лежит. С этим снарядом проблема! Самый здоровый выбрали. Тяжеленный! Чава для его транспортировки нашел где-то на помойке детскую коляску, подделал ее, приволок из тракторной мастерской кучу ветоши. На всякий случай взяли два. Волокли с неимоверными предосторожностями и конспирацией целый день. Тут же встала и еще одна проблема практического плана: как взорвать снаряд под боком у охотников так, чтобы те не увидели костра? Существует огромное множество простых, но, тем не менее, надежных способов подрыва снарядов. Вот лишь некоторые из них:
      -- Можно, например, молотком по остряку ка-а-ак лупануть!.. Только где потом молоток искать и все остальное к нему впридачу.
      -- Можно залезть с ним (со снарядом, то бишь) на высоченную березу и скинуть его оттуда кому-нибудь на голову, но наверняка потом придется долго и больно падать, причем, сначала вместе с березой вверх, а уже потом, как положено, вниз.
      -- Можно построить мартеновскую печь, загрузить в нее снаряд и далее действовать согласно инструкции для выплавки стали.
      -- Можно просто кинуть его в топку паровоза. Не возбраняется также и под паровоз, особенно если вагоны хорошо загружены пассажирами.
      -- Можно проехаться по данному предмету и трактором.
      -- Можно кинуть его в молотилку, а можно и в мельницу.
      -- Можно выстрелить в сие изделие снайперским выстрелом из пушки, можно сбросить на него атомную бомбу...
   Однако, во всех этих случаях не избежать вредных побочных эффектов. Словом, неудобные какие-то способы! НЕЭКОЛОГИЧНЫЕ! Можно, говорят, поступить совсем по-научному: разбить аккуратно лампочку от карманного фонаря, так, чтобы нить накала не оборвалась. Положить эту лампочку в пакет с порохом, а к ней подсоединить проводки и проводки эти протянуть к укрытию. Пакет с порохом каким-то образам, проделав в снаряде дырку, положить вместе с толом. Тогда, если подсоединить проводки к батарейке, нить накала лампочки подожжет порох, он взорвется, и если детонация будет достаточной -- взорвется снаряд. Но, во-первых, как доковыряться до тола, так, чтобы снаряд не испортить? Ведь за другим идти будет уже некому! Хотя, теоретически, если удалить взрыватель, снаряд уже не опасен. Там между взрывателем и толом в снаряде тонкая фольга, лишь бы влага не проходила. Ее можно ножом проткнуть. Но это все теоретически, а практически Шпале никак не хотелось копаться в его наконечнике. Черт знает, что там внутри: перержавела какая-нибудь деталь, чуть тронь -- боек бахнет, а взрыватель возьми, да и взорвись! И тогда поминай, как звали. Еще один нюанс: Шпала слышал, что тол сырости не боится, что его вообще можно выплавлять из снаряда в кипящей воде. И значит -- вперед и с песней! Но так это или не так, Витька не имел ранее возможности убедиться, а теперь не имел желания. А вдруг боится сырости? Как ни крути, короче, а взорвать на костре -- самый надежный способ, тут он и подсохнет заодно, если что!
   Раньше они взрывали снаряды, и Витька знал, что греется он на огне часто очень долго. Пацаны наваливали большие кучи веток, клали снаряд сверху и ждали. Вначале пламя до небес, но быстро прогорает. И вот оно уже потухло, а снаряд в углях все до кондиции доходит! Иногда несколько часов греется. Словом, тут этот механизм неприемлем. Пламя большое охотники увидят, а небольшое -- как сделать? Додумались и до этого! Натаскали из мастерской масла -- отработки и ветоши. Весь лес перерыт воронками, окопами, блиндажами, ходами сообщения... Недалеко от поляны как раз было подходящее вместительное углубление -- оно скорее всего в войну предназначалось для стрельбы из танка. С трех сторон земляной бруствер. Витька с Чавой закат этот еще углубили в одном месте, затем из дырявого ведра, корыта и пары кастрюль сделали хитроумное приспособление, что-то вроде топки работающей на масле -- постоянная регулируемая подача масла, постоянный ровный огонь. На месте котла укрепили снаряд. Другой, про запас, спрятали неподалеку. Их наблюдательный пункт находился на опушке поляны и представлял собой воронку от разрыва бомбы, заросшую кустами терна и перевившего их лианами въюнка. Чава прихватил слабительный порошок для свиней, добытый где-то в таком количестве, будто собирался полк свиней им травить, а не кучку охотников! Чтобы при случае всыпать его в котел. Все забабахали, как задумали. Во время подслушивания их в этом наблюдательном пункте чуть не обоссали, но терпение было вознаграждено: в самый тот момент, когда пошли пьяные разговоры -- БАБАХНУЛО, да еще как! У Витьки с Чавой аж уши заложило! Такое впечатление, что весь земной шар вздрогнул.
   Охотники с рюкзаками на поляне на полметра вверх подпрыгнули. С некоторых шапки как Фома хреном смел! Все живые опрометью бросились бежать на звук. Только некоторые прихватили ружья с собой. Остались лишь двое кашеваров. Тут Витька, зашедший с тылу, бросил в другой уже стороне один за другим два взрывпакета. Темнело, а в порох намешали опилок магния. Хлопок и зарево от искр были как на салюте. Взорвались взрывпакеты на опушке. Кашевары было залегли, но потом, выхватив ружья, побежали на шум и свет. Шпала юркнул в заранее приготовленное укрытие: куст, метрах двух от дороги. Хорошо замаскировался: рядом пройдешь и не заметишь. Третий взрывпакет, самый мощный он засадил перед самой мордой кашеваров, когда они вздумали бежать вдогонку. Те аж на колени попадали! Дальше повара-профессора в лес шагу не сделали, залегли в кустах и принялись палить из ружей куда попало -- идиоты! Чуть своих не перестреляли. Вот и доверяй огнестрельное оружие таким олухам! Чава, воспользовавшись моментом, (СЕКИ МОМЕНТ!) выскочил из своего убежища, позакидывал в костер все пожитки охотников, прежде всего рюкзаки. Сбил и перегадил все варево. В заключение он подпитал ОГОНЬ МЩЕНИЯ еще двумя-тремя патронташами местного происхождения и специально приготовленной промасленной фуфайкой, сложенной рулетом и переложенной патронами, найденными в Редкодубе. Это для того, что костер может от взрывов раскидать, а фуфайка будет гореть и постреливать исправно!
   На шум и выстрелы устремились те охотники за приключениями, которые побежали было осмотреть место взрыва. Но тут как раз начали жахать в костре Чавыны приправы. Короче, переполох был на славу! Как у немцев в Краснодоне. Никто ничего не поймет, залегли вокруг поляны и кричат друг другу:
  -- Не стреляйте, это какое-то недоразумение, давайте поговорим!
   А кто с кем будет говорить, если это костер стреляет, с одиночных на очереди перешел?
   Встретились с Чавой в условленном месте. Сашка поведал, что все получилось в полнейшем ажуре. Поляна была пуста. Он перепортил все, что мог, схватил три ружья и побежал в лес. С дури, жадности или с голодухи (сиди в кустах -- слюнки глотай!) накидал за пазуху еще жареного мяса, колбас, два пузыря водки... Жадность фраера сгубила! Лучше бы еще что-нибудь из охотничьего оборудования взял. А так... (Тут должен стоять знак сожаления, но его в русском языке нет.) По дороге одно ружье бросил -- тяжело! Два других спрятал в приготовленном месте. Теперь. как повезет! Все же рискнули приблизиться к месту ТРАГЕДИИ. Стрельбы уже не было слышно, только маты. Оставленное посреди дороги ружье вытащили буквально из-под носа хозяев. Хорошо, охотники еще угли в костре разгребали, искали уцелевшее имущество. Дело сделали, тут и захваченный Чавой харч пригодился, победу отметить. Жаль, мясо простыло, а огня зажигать нельзя! Напившись, Чава порывался пойти к охотникам, заявить им, кто в этом лесу хозяин. Шпала удержал друга, успокоив тем, что де имя Чавин и так по всем лесам округи гремит. За ружьями пошли на следующий день со всеми предосторожностями. Кружили по лесу долго -- путали следы, но никого не заметили. Ружья были в тайнике! Третье -- брошенное по дороге, оказалось самым ценным. Пятизарядка с оптическим прицелом! Что с бою взято -- то свято! Трофеи брать с собой не стали, но перепрятали еще более надежно. Окончательно забрали их лишь через неделю.
   Вот это улов! Плата, достойная трудов. Но как разделить? Пятизарядка была вне конкуренции и ее сразу отложили в сторону. Чава, на правах застрельщика, выбрал себе двустволку вертикалку двенадцатый и шестнадцатый калибр тульского производства. Немногим хуже досталась и Витьке: двустволка горизонталка ижевка. Пятизарядка так и осталась по договору ничейной, общей. Не продавать же ее за бесценок без документов! Ходить с ними на охоту, конечно, было нельзя -- не дай бог нарвешься на крестников, но и возраст был уже не тот -- ПОСТАРЕЛИ на два месяца, а это целая эпоха в 14 лет! Начали организовываться бабьи кружки, нужно было не опоздать! Снасть в полене так и не понадобилась!
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
   МОРЕХОДКА: жен в каждом порту куры не клюют, три дюжины сберкнижек и квартира в Одессе с виллами на море. ЗАЖИМУХИ в подвалах. Гитлер требует 20 бутылок самогона в качестве контрибуции. Как принято одеваться, идя на бал в приличное общество? Да очень просто: в шапку ушанку, фуфайку, кирзовые сапоги и не забудьте перепоясаться солдатским ремнем! Стиральная машина как ударный инструмент кузнеца. Шпала-миротворец. Дискари ходят на "цырлах". Если вас разденут в электричке под Харьковом, знайте -- это народные традиции Долбинцев, как и разбой, грабеж, обворовывание грузовых поездов, ворованный спирт и дружеские перестрелки. Переводчик с Ближнего Востока предпочитает ездить на броневике. О том, что памятники, как новобранцы в армии, раздеваются за 45 секунд. Влияние народных праздников и гуляний на численность твердых пород деревьев. Дедуктивный метод Жеребца. Торчать на заборе -- это не основное предназначение штакетины! ЛЮБОВЬ И ПУРГЕН -- смешивать не рекомендуется! ПЕРВЫЙ ПЕРЕЛОМ: сколько раз нужно перекувыркнуться через голову, чтобы его получить? Избиение Долбинцев. Революционный переворот -- штука сложная, требующая тонкого чутья и тщательной проработки операции! -- ПРЯМ, КАК В БОСНИИ! Гонки на грузовиках по пшеничному полю, помятые черепа и техника, преследования и перестрелки, разврат изощренный до предела -- наилучший отдых неформальной молодежи!
  
  
   Когда окончили грязищенскую восьмилетку, Чава сбил Витьку поступать в мореходку. У Шпалы до его завораживающих рассказов не было ни малейшего подобного желания. Чава нашел где-то в газете (он и газеты читал, оказывается!) объявление о приеме в Херсонскую мореходку.
  -- Ну и что! -- прочитав подсунутую им газету, спросил Витька.
  -- Как что? Штурман ДАЛЬНЕГО плавания, ты что не понимаешь? Это же почти что капитан, это же ЗАГРАНКА!
  -- Ну и что?
  -- А представляешь какая жизнь у моряка который ходит в загранку?
   Шпала этого себе не представлял. Чава объяснил:
  -- У него же денег куры не клюют, фирменные шмотки, иностранная аппаратура -- любая, жен в каждом порту по дюжине! Когда такой корабль приходит к причалу, на берегу его уже встречают толпы блядей на любой вкус и цвет. Снимай любую! Морячки везде на расхват идут, бабы из-за них дерутся между собой!
  -- Ты-то почем знаешь, плавал или на берегу встречал?
  -- Не "плавал" а "ходил"! -- авторитетно поправил Чавин, -- моряки так не говорят -- "плавал". Плавает говно в проруби! Откуда знаю? Морячок один знакомый рассказал. Я тебя с ним познакомлю. Да и потом, ты что, сам не видишь? Вон Курняк из морфлота пришел, видел, как вокруг него бабы увиваются! А твоя Ларочка так и путается у него под ногами, шпильки ему вставляет, как Моська вокруг слона -- дура! Ему баба для гребли нужна, а не такая ссыкля! (Витька уже тогда выделял Ларочку среди других девчонок, но еще не потерял из-за нее голову, сердце его было занято Маринкой.) Так то ж военный, а в торгашах на тебя почище Ларочки толпами будут вешаться. Из плаванья пришел -- два месяца отпуск, из кабаков не вылезаешь и то все пропить не успеваешь, еще на книжку тыщами падает. В загранку можно пять лет походить и на всю жизнь вот так хватает: кооперативная квартира где-нибудь в Одессе, вилла за городом на берегу моря...
   Они послали заявления и получили вызовы. Поехали поступать вместе. Чаву мать позорно сопровождала до самых ворот училища. Витька ехал без родителей. За несколько дней поступления погуляли весело: пропили и прогуляли все деньги, оставив только на билеты домой. Из курсантов нашелся "наставник" -- Гарик, который водил их по злачным местам и помогал спускать деньги. Витька завалился на первом же экзамене, Чава на втором. Правда, конкурс в мореходку был почище любого института -- 10 человек на место.
   В девятом классе, когда дворовые девчата начали кучковаться по подвалам, они с Чавой, несмотря на то, что Витька уже учился в девятнадцатой, а Чава так и остался в грязищенской, вошли в одну такую компанию. Проводили свободное время где-нибудь в переоборудованных подвалах -- закутках, травили сальные анекдоты, заигрывали с одноклассницами, зажимали их настолько, насколько они сами уже это позволяли, словом, самообучались азам половых взаимоотношений. После девятого класса они стали систематически ходить на блядки в Шагаровку, куда в тот год впервые привезли на практику девятиклассников многих городских школ и вскоре уже считались здешними завсегдатаями. Причем, еще здесь выявилась одна далеко идущая Чавина особенность, о которой речь пойдет ниже.
   О Шагаровке можно рассказывать много. Их девятнадцатая школа была в числе первых, привезенных сюда. На голом месте -- расчищенной бульдозером площадке разбивали лагерь: под руководством преподавателей размечали колышками и веревками будущие объекты: плац, дорожки... Ставили палатки, посыпали дорожки и площадку песком, рыли всякие ямы... Кухню достроили только на третий день их пребывания, до этого питались под открытым небом. Туалет соорудили и того позже. Танцплощадку сделали, уже когда Витька здесь присутствовал в качестве наблюдателя. Обустроив лагерь собирали в совхозном саду вишни, 10 кг -- дневная норма. Через неделю Шпалу выгнали за то, что он в свои ящики с вишнями для увеличения веса клал комья земли. Южный находился отсюда километрах в трех-четырех. Шпала ушел, и приходил теперь к ночи, захватив поселковых сверстников. Вскоре на ночь сюда таскался уже почти весь Южный. Соотношение сил изменилось, весь лагерь целиком уже не мог противостоять пришедшей толпе. А тут еще всякие трения между городскими и местными: кто-то бабу между собой не поделил, кто-то кому-то что-то не так сказал, не так поглядел, все это грозило городским немедленной расправой как в личном, так и в общественном смысле, ведь колхозники -- народ сплоченный, в военном деле более организованный (об этом см. выше). Единственной инстанцией, способной выслушать и понять интересы городских в споре с Юганьскими был Шпала. К нему начали обращаться по всякому поводу уже не только из девятнадцатой, но и из других школ. Местные приходили в ночное под бухом, да еще чтобы ночью не ПРОСТЫТЬ, набирали с собой вина мешками, а это рождало определенные трудности уже для преподавательского состава. Пришедшие орали за полночь во всю глотку песни идеологически вредного содержания, ругались матом... Учителя, выгнавшие Витьку из стройотряда, уже забыли и думать о своих прежних угрозах не засчитать ему практику. Теперь они тоже прибегали к помощи Шпалы, для наведения в лагере хотя бы относительного порядка. И Шпала помогал, насколько это было в его силах. Так, при его посредничестве была достигнута договореннось между учителями с одной стороны и местными с другой, что местные ведут себя на территории лагеря прилично: не скандалят, не задираются, не ругаются матом, не распивают спиртные напитки, не вовлекают в пьянку городских и т.п. А учителя в свою очередь не вызывают ежедневно из города наряды милиции (тем более, что среди лесов это дело вообще зряшное!) Не препятствуют общению местных юношей с городскими девушками, не выгоняют их с территории лагеря и из палаток... Причем, учителя понимали, что давить на Витьку и стращать его бесполезно. Не будет среди местных его, удержать толпу в каких-либо рамках вообще будет невозможно! Дискари, которые поначалу встретили Шпалу в девятнадцатой издевочками, теперь на "цырлах" перед ним ходили, не знали какой лестью вымолить у него прощение. Витька, как истинный "жентельмен" был великодушен: простил их!
   Вначале в Шагаровку пришло немного народа -- человек девять. Стали знакомиться с девушками. Тут-то городские и попытались вякнуть. Слава богу, не из их школы! Чувакам не понравилось, что у них отбивают баб! Ои пригрозили. Объяснили, что прежде чем заводить шашни, нужно узнать занята девчонка или нет. Пришедшие сказали, что они завтра представят свои аргументы на этот счет. Им ответили, что их будут ждать и смогут достойно встретить. Это была четвертая школа. Не преминули известить, что их район в городе имеет вес и что местные просто еще не знают заводских, поэтому такие борзые! Защита чести поселка -- дело святое! У ребят, пришедших со Шпалой, были взрослые братья шофера. Машины в ту пору в поселке оставляли возле дворов, чтобы не ходить пешком, ну и подвезти, если кому чего понадобится. Со всей истинно колхозной широтой и хваткой обставили предстоящее мероприятие. На следующий вечер на плац лагеря зарулили два грузовика, битком набитые народом с колами. Номера машин замазаны грязью. Приехали все желающие от 14 до 24-25 лет. Драка дело добровольное, а не так, что захотел пришел, а захотел нет! Во времена ушедших в прошлое нашествий на поселок долбинцев и тридцатилетние мужики за колы брались, да что там за колы? Бывало -- и за вилы, и за ружья! Ведь тридцатилетние тоже молодыми были. Эта традиция давняя!
   Прикол тех времен: после очередного неудачного набега на поселковый клуб долбинцы рассеяны и бегут. За ними гонятся местные. В узком проходе между рядами сараев мечутся несколько долбинцев -- их догоняют местные. Навстречу всем идет местный кузнец -- дядя Вася, мужик большого роста и огромной силы (отец Витькиного одноклассника). Дядя Вася несет за спиной огромный мешок.
  -- Вы что делаете! -- орет он зычным голосом, увидев процессию. -- За что людей бьете?!
  -- Это не люди, это долбинцы, дядя Вася, не пропускайте их! -- кричат ему наступающие.
   Дядя Вася скидывает мешок с плеч и крутит им вокруг себя. Проход узкий, одного из преследуемых удается зацепить. Он падает, его тут же добивают до отруба. Дядя Вася кладет мешок на землю, садится на него перекурить. Пробует на крепость "сиденье" кто-то из местных -- можно ли тоже присесть.
  -- Дядя Вася, а что это вы волокете в мешке такое круглое?
  -- Да это стиральная машина сломанная! (У дяди Васи была двухведерная стиральная машина.)
   Все умирают со смеху: дядя Вася, выходит, бил долбинцев стиральной машиной.
  -- Да ну, -- отмахивается дядя Вася, -- она же без мотора, легкая!
   Но в последнее время Долбино стало хиреть. Многих лихих хулиганов пересажали. А Южный, наоборот, все разрастался, в нем становилось все больше народу. Перестали долбинцы ходить войной на поселок уже лет пять назад. Юганьские туда драться никогда не ходили. Поселок расположен на автодороге союзного значения, а Долбино на аналогичного значения железной дороге. В Долбине половина мужского населения пересидела: за драки в соседних деревнях и в поездах -- долбинцы издавна промышляют разбоем в местных электричках от Икска до самого Харькова -- это их безраздельная вотчина. Бывает, что и в скорых поездах грабят. Большая статья дохода у них --это обворовывание грузовых поездов по пути, и, особенно, у себя на станции. Еще у них большая статья дохода и воровства -- спиртзавод. Полсела работает на спиртзаводе, полсела на железнодорожной станции. Соответственно, одна половина села ворует с завода, другая -- со станции. У них там СВОИ НАРОДНЫЕ ТРАДИЦИИ, УХОДЯЩИЕ КОРНЯМИ В ГЛУБЬ ВЕКОВ. Ворованного спирта перепьются по вечерам и давай друг в друга из ружей палить -- это там обычное дело!
   Плюс к грузовикам на плац шагаровского стройотряда зарулили еще несколько мотоциклов с колясками, тоже не пустых. Приехал на своем "Москвиче" Колька Репнин на тот случай, если нужно будет быстро смотаться в поселок за подмогой в виде еще нескольких машин. Колька работает переводчиком где-то на Ближнем Востоке и восемь месяцев назад пригнал вот этот "Москвич". Кто бы теперь мог подумать, что совсем недавно он был новый? Сейчас "броневик" не имел ни одного стекла, ни одной фары, ни одного сиденья внутри, если не считать ящика из-под водки в качестве сидения для водителя. Кузов весь помят и кое-как отрихтован кувалдой. Белый родной цвет сохранился лишь на некоторых местах, там же, где кузов подвергался рихтовке, а подвергался он почти везде, железо было замазано темно-коричневой половой краской. Так что получилось что-то в виде маскировочной окраски. Колька учился ездить на своей покупке путем проб и ошибок. "Какой же русский не любит быстрой езды?" А так как Колька, несмотря на свои языки, был русским, то при своих навыках и переворачивался он часто. Так что, в конце концов, решил не ставить после очередного ремонта ненужный хлам в виде сидений, стекол и т.д. на свои места, а свалить его в отчимовом гараже, там он целее будет! За здоровье же своего "коня" хозяин нисколько не беспокоился. Отпуск у него кончался и из своей покупки Колька стремился выжать столько, сколько она может дать наслаждений, а в следующий раз он пригонит себе новую машину вместо этой. "Первый блин всегда комом!"-- комментировал Репшин данный вопрос.
   Как уж там заводские готовились к достойной встрече, неизвестно, но когда с машин, как горох, стали сыпаться на землю вооруженные колами люди -- многие были в танкистских или мотоциклетных шлемах, остальные просто в ушанках, все в фуфайках, перехваченных солдатскими ремнями, в кожаных перчатках, кирзовых сапогах (колхозники -- они и есть колхозники -- народ не гордый, но практичный!) -- "цивилизованный люд", бывший на плацу кинулся к палаткам. По лагерю раздался дружный женский визг, а вся мужская половина, покидая палатки через зад под брезент, спешила укрыться в лесу. Вопль стоял невыносимый. Постояв некоторое время "свиньей", как РЫЦАРИ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА на Чудском озере, и поняв, что схватки скорее всего не будет (Витька кола в руки не брал и прикинулся, что он тут вообще ни при чем!), приезжие пошли по палаткам успокаивать прекрасную половину. Им объяснили всю их безграмотность в вопросах сельской жизни, в том, например, что ВЕДЬ ДЕВУШЕК НИКОГДА НЕ ОБИЖАЮТ, А ТОЛЬКО ЛЮБЯТ! Затем стали разыскивать кого-нибудь из мужского пола. Из кустов выглядывали отдельные, наиболее храбрые личности. Им объяснили, что не собираются никого тут бить первыми, просто их вчера стращали, а этого не любят! Попросили пригласить кого-нибудь из "заводских", чтобы узнать, что те имеют против них. К машинам стали подходить учителя, спрашивали, в чем дело и требовали покинуть территорию лагеря, так как посторонним здесь нельзя находиться. Им отвечали, что посторонние это они, а МЫ -- МЕСТНЫЕ!
   Одним словом, каждая сторона осталась при своем мнении в этом вопросе. (Внешний противник -- это хорошо! Он сплачивает людей, заставляет забыть прошлые обиды. Это лучше, чем междоусобицы в поселке во времена безделий. Так же как и здоровье целой нации определяется ее сплоченностью. И тут мы подходим к гитлеровскому пониманию того, что война необходима, без нее общество мельчает.) Затем вышла делегация заводских. Им объяснили, что вчера они были неправы, и для того, чтобы загладить свою вину, они должны поставить магарыч -- 20 бутылок вина (чисто символический) Могли ли заводские отказать в подобной маленькой услуге своим новым друзьям? Они лишь попросили отсрочки. На что им сказали, что тянуть с дружеским знакомством нет никакого смысла и предложили свои услуги в виде транспорта и возможность пересчитать вино на самогон. Самогоном тут же захотели запастись и сами городские, был организовал сбор средств. Дело было сделано, разговор благополучно окончен. Лишние, кого знакомство с "малолетками" (женского пола) не прельщало, сели в грузовики и уехали, пообещав прислать за полночь за остальным народом. Колы свалили в Колькин броневик, который вместе с мотоциклами по просьбе учителей отогнали за территорию лагеря. Прочая публика рассыпалась по палаткам, в надежде найти на ночь подруг. Колька Репнин, тоже по бабам не дурак, даром, что переводчик на Ближнем и жена дома с грудным дитем сидит!
   Претензий насчет отбивания от городских больше не было. Витькиным одноклассникам из девятнадцатой почему-то ни в этот вечер, ни позже ни разу не пришла в голову светлая мысль назвать кого-либо из гостей "колхозанами", наоборот, они были само угодничество. Городские девочки артачиться тоже не стали и чувихи отдавались колхозникам с ничуть не меньшим азартом, чем у себя в городе, плюнув на своих ТИТУЛОВАННЫХ собратьев по лагерю. Впрочем, женщины всегда отдаются победителям и плюют на побежденных!
   Дядька Паша Жеребец -- поселковый плотник, выйдя утром на улицу, с удивлением обнаружил, что работы опять привалило.
  -- Эка напасть, парадокс прямо-таки! -- рассуждал Жеребец, глядя на голые жерди клубного забора, -- вроде и не сезон, не праздники, не выходные, и свадьбы вроде бы ни у кого на поселке не было, а вот поди ж ты, опять весь штакетник у клуба оборвали, и созреть не успел!
   На колхозной пилораме уже давно поняли, что торчать на заборе -- это не основное предназначение штакетин! Пилили впрок каждый месяц, знали: старые уйдут, особенно после праздников. С некоторых пор и дерево на штакетины стали пускать не какое попало -- заметили: твердые породы дольше носятся! И пилить, пренебрегая ГОСТом, стали шире и толще. Опыт -- сын ошибок трудных! Пробовали у клуба бить тонкий, да негодный в надежде на то, что его за ненадобностью оставят в покое. Какое там! Рвут и бросают, рвут и бросают! Кто же во время драки, да под горячую руку выбирать будет? Даже профессия такая появилась -- подающий, вроде секундантов у дуэлянтов. Эти дерутся: хрясь-хрясь, только щепки от колов осиновые летят, а те им "патроны" подают. Наутро бабка Фекла придет, дрова соберет печь топить. Впрочем, грех жаловаться! Кто знает, сколько дуба, списанного на клубный штакетник, осело на дачах у поселкового начальства, да и не только у него, тот понимает толк в молодежных забавах!
   Когда же, пройдя мимо памятника погибшим воинам, он увидел, что и памятник "раздели", удивление Жеребца удвоилось и переросло в уверенность, что это не какая-нибудь местная стычка, НАЧАЛАСЯ ВОЙНА! Но радио утром ничего такого не передавало, из чего дядя Вася Жеребец справедливо заключил, что это наверняка не с Америкой. А раз Америка тут ни при чем, применил Жеребец дедуктивный метод, значит, опять долбинцы! И от этой мысли под ложечкой у дяди Васи Жеребца засосало, как во времена юности. В общем, если к вечеру колы не принесут, и не сложат кучечкой на месте их повешения, значит, ушли с концами! ( У дяди Васи с пацанами была договоренность, что все целые и ненужные, оставшиеся от драки колы не разбрасывают куда попало, а кладут под раздетый забор).
   Первый заезд, отработав практику уехал, приехали новые, а хождение в Шагаровку продолжалось все лето. Здесь они с Чавой и Жучей, хохмы ради, под видом наркотиков, скормили Худаю таблетки пургена и наблюдали, как он, ухаживая за дамой, через каждые пять минут вынужден был извиняться и бегать в лес. Причем, учиненной шутки над ним новоиспеченный "наркот" так и не понял. Свои ощущения от принятия "колес" выразил так: кайф зашибись, только немного в животе бурлит! и на следующую ночь при дележке требовал себе еще большую дозу именно этих колес! Здесь Витька провел свой первый удачный нокаутирующий удар. То есть, совсем удачный: с переломом челюсти, первой по счету.
   До этого его жертвы если и отрубались, то не надолго. Данный случай послужил провозвестником "новой эры" в Витькиных взаимоотношениях с окружающей его социальной средой, сигналом к решительному штурму ее вершин, методом их достижения.
   А дело было так. В Шагаровке, неподалеку от их лагеря, но попозже, уже к концу лета, когда городские школы перестали заезжать и походы сюда приутихли, обосновался стройотряд районных сельских школ. Грязищенская школа, годом раньше преобразованная в среднюю, тоже присутствовала там и в ней старый Витькин класс -- теперь 9 "Б". (Витька, после неудачного поступления в мореходку, отдал свои документы в городскую девятнадцатую, надеясь избежать преследований со стороны старых учителей за свои прошлые художества.) Так вот, в этом лагере верх захватили извечные враги Юганьских -- Долбинцы. Они, имея в лагере немногочисленных союзников, в короткое время так настроили против себя все остальные, присутствующие в отряде, школы, что зрел революционный переворот. Здесь отрабатывали практику почему-то только парни. Девчонки что ли ремонтом в школах занимались? А там, где есть скопище молодых парней и нет баб, всегда бывают драки! Это все равно, что всех быков из стада согнать в один загон. Однако, до него (переворота) и для его непосредственного успеха необходимо было предпринять ряд организационных упреждающих мер, с целью сломить моральный дух противника и одновременно повысить оный в рядах угнетенных классов. Об этом всем тайно поведали поселковому "экспедиционному Краснознаменному Шагаровскому корпусу" их страдающие собратия. Юганьские, находящиеся в этом стройотряде должны были возглавить восстание изнутри. Для этого им контрабандой из поселка было доставлено оружие: велосипедные цепи, колы и т.д. Собственно, все школы, находящиеся в стройотряде, также вооружались через своих земляков и долбинцы в самую первую очередь. Задача поселковых заключалась в том, чтобы средь бела дня посеять панику в рядах противника. По кодексу рыцарской чести победа могла считаться полной только тогда, когда Юганские сами без посторонней помощи извне возьмут власть в свои руки. Иначе эта власть будет непризнанной, марионеточной и грозит мировой войной уже между целыми поселками Южным и Долбино.
   Революция -- дело сложное! Тут "на ура" не бывает, нужна тщательная подготовка и хорошо продуманный и правильно разработанный план. По уговору все школы в определенное, заранее условленное время, должны были либо исчезнуть из лагеря, либо скрыться в палатках. Во дворе, таким образом, останутся только праздно шатающиеся, как и положено победителям, долбинцы и их союзники. Кроме того, "диверсионная группа" знала, где находятся их палатки. В это назначенное время, выскочив из леса, толпа Юганьских и устроила в лагере погром. Били всех, кто попадался под руку. Обрезав шнуры, валили неприятельские палатки и обрабатывали колами и цепями все, что внутри шевелилось. Еще одну лишнюю впопыхах обработали, но оттуда крикнули "свои!" и ее бросили. Как ни подготовлены и начинены оружием были долбинцы, как ни старались быть все время начеку (потому и гуляли по двору!), но, застигнутые врасплох, они не оказали сколько-нибудь серьезного сопротивления. Остатки от не отрубленной на месте живой силы бежали в лес, но и там их ждала предусмотрительно подготовленная засада. Колы здесь были уже не нужны, ими и не пользовались. Оружие свалили в кучу как бы случайно, чтобы не быть застигнутыми врасплох на месте преступления да еще с уликами в руках. На "оставшихся в живых" отрабатывали удары. Но получалось -- все кучей на одного. Это Витьке не нравилось и, отыскав в кустах очередную жертву, он крикнул остальным:
  -- Не трогайте, это мой!
   Парень был одет в спортивные брюки красного цвета с лампасами и в синюю рубашку с коротким рукавом. Шпала решил попробовать правую (не ударную) руку. Вспомнил все, как учил тренер: рука параллельно земле, локоть идет за кулаком, как нитка за иголкой, кулачок сжимается в самом конце, вспомнил свои ежевечерние самостоятельные тренировки в лесу по веточкам, и ударил, согласно науке. Парень плашмя повалился на спину в кусты. Медленно повалился, нехотя. Тут прибежал Юганьский парень и сообщил, что физруки позвонили в милицию в город, оттуда выехал наряд и с минуты на минуту менты будут здесь. Никаких выгод, в отличие от избиваемых, Юганьским встреча в органами правопорядка не сулила. Был брошен клич: "атас -- менты!" Оружие, как уже сказано, сбросили в кучу: его, по уговору, Юганьские тут же в лесу и припрячут для себя. И компания с чувством выполненного долга дала деру.
   Эти четыре километра они пронеслись, кажется, со скоростью пули, потому как Витька вспоминает: только что была драка и вот они уже с разбегу ныряют в Юганьский пруд. Потом, все еще через раз дыша, собрали скинутую по дороге одежду, сели на бережку. Многие закурили и начались базары:
  -- Ты видал, как я бью? Он аж два раза перекувыркнулся!
  -- А мой? Щучкой метров пять летел!
   Витьке тут особенно похвастаться было нечем, ибо все очевидцы решили, что удар был плохим: парень не кувыркался через голову, не летел щучкой, а просто лег в кусты, как бы поспать, не крикнул даже, гримасу страдальческую не сделал, а так и лежал со спокойным лицом, даже глаза не зажмурил -- притворялся, наверно! На следующий день, пробравшись на разведку в лес под лагерем, вызвали своего из стройотряда и он сообщил, что вслед за ними, минут через пять, приехала милиция на трех воронках. Всех собрали, опрашивали, кто где был и что видел, и многие долбинцы описали приметы того или иного из нападавших. Был шмон, и так как только долбинцы свое оружие держали при себе в палатках, у них все его и отобрали, и теперь они безоружны. Всех построили, была перекличка и одного не нашли. Пошли прочесывать лес. Целый час искали и, наконец, нашли в кустах, отрубленного. У него красные спортивные штаны с лампасами и синяя рубашка. Другие описали, кто его ударил. Это были Витькины приметы. А потом его увезли в больницу, так как челюсть висела и он не мог разговаривать. Менты подозревают Юганьских, так что теперь Витьку будут искать как злодея, да и другим, кого запомнили, лучше бы на время слинять куда-нибудь. А ночью Юганьские в лагере взяли власть почти без боя: завалили в палатки долбинцев с колами, помахали ими, кое кого отоварили для острастки. Шпала в тот же день уехал к родичам в Шебекино и отдыхал там две недели, пока стройотряд не кончился.
   Шагаровка! Здесь они прошли большую школу прикладной любви, здесь, наконец, происходили захватывающие побоища между целыми группировками из близлежащих сел (свято место пусто не бывает! Вскоре веселый хутор разведали и соседи. Юганьские потеряли монополию и за сферы влияния в местечке шли постоянные войны.) Ситуация менялась по нескольку раз на дню, как в кинофильме "Свадьба в Малиновке". Подъедет пара грузовиков с Репнянскими (или Краснянскими, те тоже уже откололись и захотели отдельно свою политику делать), юганьские отсиживаются в лесу, прячутся. Схлынет толпа, останутся только ебари, а тут как раз пара грузовиков с южными подоспевает. Потом, естественно, утряслось, договорились! Побоища шли с применением всего современного арсенала подручных средств, а именно: холодного и огнестрельного оружия, грузовых машин для придания вооруженным группировкам мобильности и маневренности, разведки, агентурной сети в тылу врага... Гонки на грузовиках по бездорожью, несжатому пшеничному полю с преследованиями и перестрелками, пьянки, помятые черепа и техника, разврат изощренный до предела... Словом, выражаясь современным языком, забытый, заброшенный хуторок стал центром отдыха неформальной молодежи.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Высоцкий свидетельствует: раз в месяц с Икского пацана можно содрать автомат, а раз в год? "Тигр"! Прежде чем целоваться, научитесь работать "колом"! Убийство последнего "короля" Икска. Культ силы, выносливости и бесстрашия оборачивается в наркоманию и голубизну. Гайки сорвал Горбачев! Тысячелетняя защита рубежей России от монголо-татар, половцев и прочей нечисти и многочисленное разорение города дотла -- не повод для его награждения! Звание Героя дается только по блату. Абракадабра состоит из проводов, пахнет канифолью, выпивает по 12 кружек пива за раз и бьет током, когда с ней здороваешься (а когда не здороваешься -- в глаз!), но Шпала ее поддерживает. Коммунистический рай -- фонтаны там бьют водкой и коньяком! -- но попасть в него можно только через потайной ход в каморке Папы Карло.
  
   Теперь два слова без протокола. Поговорим о молодежи вообще, и о некоторых тенденциях в частности. Юность Витькиного и более ранних поколений была суровой, временами просто жестокой, с отдельными, весьма значительными иногда, элементами уголовщины. Что тут скажешь против? Если посмотреть ретроспективу поколений, то выявится примерно следующая картина: Икск, как всегда, страдал за матушку-Россию чаще и больше остальных городов. Защищал ее от врагов еще когда и Москвы-то на свете не было. Тому причиной его местонахождение: граница леса и дикой степи в древности. Досталось ему и в последнюю войну: четыре раза переходил из рук в руки, был разбит, без всяких натяжек, до основания, превращен в пепелище, стерт с лица земли. Однако статус города-героя, как наша зазнавшаяся столица и другие приблатненные города, не получил. И разве мало других таких городов кроме него? Стало быть -- обыкновенная история! И поколения обыкновенные. Как было при немцах и партизанах, автор не знает, брехать не станет, пусть про это рассказывает Володька Высоцкий и другие очевидцы. Мне же по этому поводу даже разговаривать с ними не приходилось. Зато приходилось общаться с более поздними, о чем я вам тут и докладываю. Сразу после освобождения и чуть подале оружия валялось по местам сражений здесь столько, что пацаны им играли в войны. Недавно в местной газете были опубликованы фотографии тех времен. На одной из них одиннадцати-двенадцатилетние пацаны идут по селу в обнимочку, с автоматами за плечами. Раз в месяц, со слов того же очевидца, в село приезжала машина-полуторка, менты ходили по дворам, отбирали у пацанов игрушки: винтовки, автоматы, пулеметы, гранаты, бомбы... Нагруженная с верхом полуторка к вечеру уезжала в город. Через неделю после подобного шмона боезапас пацаны восстанавливали в полном объеме. (Эх, дураки люди были, не берегли, а как бы оно сейчас пригодилось! Во времена демократии. Даже из простой коммерции: пару автоматов продал и уже предприниматель, богач, новый русский!) Но тогда все были еще русскими старыми! Времена шли и источник оружия постепенно иссякал. Последними из Юганьских, кто имел автоматы-пулеметы были подростки 54-56 годов рождения. На долю Витькиных сверстников остались уже объедки: бомбы, гранаты, снаряды, порох. Сколько снарядов они взорвали по окрестным лесам, поджаривая их на кострах, не счесть! Порох применяли для всевозможных взрывпакетов и фейерверков. Гранаты уже были роскошью, только учителей попугать. Но и в те времена по окрестностям были овражки, где нельзя было в землю лопату воткнуть, как она натыкалась на военное железо. Это все к слову о поколениях.
   Да, жестокие были времена, жестокие нравы! Безусловно, оружие надо было конфисковывать, снаряды обезвреживать, молодежь учить уму-разуму. Ведь были случаи -- подрывались на минах, выбивали друг другу из самопалов глаза. И без оружия нравы были суровые. Может быть, это отголосок его? Даже среди девчонок считалось обычным делом добывать в лесах порох, чтобы затем истратить его на фейерверки. Что же касается ребят, то в кодекс чести входило: культ силы, культ выносливости, культ бесстрашия. Игры были соответствующие: на стройках, играя в квача, прыгали со стены на стену, рискуя сорваться и разбиться, лазали на строительные краны. Если играли в войну, то обычным делом считалось пытать пойманного "врага", заламывая ему руки так, что кости трещали. И вечный позор тому, кто все это не сумеет вытерпеть, преодолеть наравне с остальными. Далее была уже вышеописываемая юность, где прежде чем научиться танцевать и целоваться, необходимо было научиться владеть колом, цепью и тому подобным инвентарем. Были слабаки, преимущественно из семей с интеллигентными родителями, не признающие подобные традиции (в основном такие попадали доучиваться в девятнадцатую). Их не уважали, облагали данью в виде определенного количества рублей или спиртного к празднику. Из них на поселке и формировались представители другой волны -- дискари. Насколько теперь понятно, государство закручивало гайки постепенно, равномерно со всех сторон. На глазах менялись традиции, уходили в прошлое наиболее жестокие из них. Конфисковали оружие, затем начали разбираться с хулиганами. Лет за пять до Витькиного возмужания ушли в прошлое групповые драки молодежи между собой улица на улицу, район на район в областном центре. Убили и похоронили последнего "короля" города -- Гарина. В районных центрах и селах традиция групповых драк просуществовала дольше и закончилась уже позже описываемых времен. Но все изменялось постепенно.
   Разрушенный город рос на глазах, рос на глазах и поселок Южный. Когда Витька с родителями туда переехал, в нем только что сдали два первых многоэтажных в два этажа дома. Ему было тогда три года. Когда Шпала уходил в армию, Южный по площади под многоэтажками уже превосходил остальную самостройную часть поселка. Это к тому, что все выше описываемые выходки молодежи не мешали стране развиваться. Мы развивались тогда бешеными темпами, что бы сейчас ни говорили! Уже появились, и с каждым годом становилось все больше, особенно в областном центре, семьи с лишними деньгами, способные одеть своего отпрыска в заграничные джинсы рублей за 100-250 вместо обыкновенных отечественных штанов рублей за пятнадцать. Таких отпрысков в ЭЛИТАРНОЙ девятнадцатой школе и собралось солидное количество. Дома росли вверх, вместо пятиэтажных хрущевок начали строить девятиэтажки. А молодежь все больше втискивали в стандарт будущих строителей коммунизма. Пройдет еще пяток лет и забавы Витькиной поры уйдут в историю. Прекратятся массовые драки -- их лидеров просто попересажают. Прикроют самостийные ансамбли с блатным репертуаром, играющие на танцах, затем прикроют и сами танцы. Культ силы и смелости, кажется, никто не запретит, но сама по себе она перестанет играть ключевую роль в жизни подростка. Перестанут прыгать по стенкам на стройках, висеть на турниках, соревноваться в силе и ловкости.
   Все вроде бы к лучшему. Но почему по статистике сегодня молодежь в подметки не годится той прошлой? Раньше из призывного возраста лишь 10% было больных, теперь лишь 10% здоровых! Вместо подорвавшихся на собственного изготовления взрывчатке и искалеченных опасными играми, появилась новая статья жертв: самоубийцы и умершие от наркотиков. И этот отход в процентном отношении не меньше, а больше прошлого! От наркотиков здоровье теряют больше, чем от драк и самопалов. Так может быть, прежде чем завинчивать гайки и втискивать молодежь в прокрустово ложе паинек, следовало сначала подумать, пораскинуть мозгами в какую сторону "пойдет процесс"? И еще одна издержка, менее явная, но более жестокая по своим последствиям. "Завинченная в рамки" молодежь стала уходить в ТИХУЮ ОППОЗИЦИЮ режиму. Лишенные возможности тратить энергию, они стали копить в себе недовольство окружающей действительностью. Все больше молодежи будет перетекать из среды хулиганов в среду дискарей, хиппи и так далее с их отрицанием всего нашего и преклонением перед всем иностранным. Это недовольство в среде молодежи будет накапливаться, а молодежь поколение за поколением взрослеть и в восемьдесят шестом своей борьбой за трезвость Горбачев сорвет гайки. Дискари захотят жить как "там", и грянет перестройка. "Может я не все тут толком догоняюсь, там в соседней камере кореша поймут". Однако и в моих сумасшедших умозаключениях, возможно, есть какая-то микроскопическая доля истины. А все-таки! Стоило ли искоренять традиции драк и культа силы, чтобы получить общество наркоманов, голубых и просто отщепенцев -- ненавидящих все русское колхозное и боготворящих все западное городское. Впрочем, не примите все вышеизложенное всерьез, я ШУТЮ! Может быть, нужно было предусмотреть какую-нибудь отдушину? Может, молодежи просто необходим риск?
  
   Сколько Шпала знал Чаву, у того было всегда одно более или менее неизменное хобби -- радиолюбительство. Именно из-за него они и пострадали в последний раз, путешествуя на товарняке. Трудно сказать, откуда Сашка почерпнул любовь к заумным схемам, паяльнику и запаху канифоли, во всяком случае в колхозе, где он до этого жил, радиокружка не было, в Грязном, насколько помнится, тоже. И все же Чава ТВОРИЛ. Дома у него было два сломанных радиоприемника самых первых выпусков и Сашка пытался слепить из них один действующий. Кроме того, он еще что-то выменивал у сверстников в школе. Однажды Чава прибежал к Витьке радостный.
  -- Пойдем, что я тебе покажу! -- тащил он Шпалу к себе.
   Когда они вошли в единственную комнату их дома, (кроме нее была большая кухня, она же и коридор, она же и прихожая, она же и столовая и спальня на трех членов семьи, остальные трое спали в зале), так вот, в зале на столе стояла странная вещь, похожая на АБРАКАДАБРУ. Она представляла собой обычную фанерку, на которой был размещен клубок проводов, лампочек, сопротивлений и еще бог знает чего из области электричества: каких-то коробочек, катушечек, баночек, щитков...
  -- Вот! -- с гордостью сказал Чава. -- Сам собрал!
   Это несомненно было нечто, во всяком случае, у Витьки сразу возникло именно такое ощущение, поскольку это было что-то единое, целое, живое, с характером. Предмет стоял на столе, перемигиваясь огоньками лампочек, и недовольно рычал на пришельцев. И по мере того, как они осторожно приближались, рык усиливался, становился более сердитым, грозным. Наконец, когда пришельцы подошли совсем вплотную, стал даже потрескивать и, кажется, подпрыгивать, стараясь ухватить, ужалить. Как и всякое живое существо, он распространял свой специфический запах: запах озона и тлеющих проводов. Чава, однако, своего детища не испугался и, отважно сунув руку прямо ему в пасть, начал что-то там энергично крутить. По мере того, как он крутил, зверь начинал то визжать, то хрюкать, то лаять, а то даже мяукать.
  -- Видишь, -- не без гордости произнес создатель, -- говорит!
  -- А что он говорит? -- поинтересовался дотошный не в меру гость.
  -- Это не важно! -- оборвал хозяин, -- главное, что говорит, а что говорит -- это не главное!
  -- То есть как это не главное? -- позволил себе не согласиться оппонент. -- Это смотря по тому, для чего изделие предназначено: если это электрокабель, который будет охранять двор, то, пожалуй, с него этих звуков достаточно, однако в таком случае не хватает ног...
  -- Ты ничего не понимаешь! -- вскипел на друга Чава. -- Вот здесь нужна совсем, совсем другая лампа, а ее нету, пришлось поставить эту... А вот этот блок я вообще из головы выдумал, соответственно тому, что у меня было в наличии. И несмотря на это, он говорит, четко говорит! Вот ты прислушайся хорошенько и поймешь, что именно человеческая речь.
   Витька осмелился и приблизил ухо к чудовищу, действительно, оно что-то возбужденно говорило, но что, к сожалению, было непонятно.
  -- Да, -- подумав, сказал примирительно Шпала, -- что-то в этом есть, но...
   В это время прибор, очевидно от обиды, пыхнул и из недр его повалил едкий густой дым. Чава в падении рванул два вставленных в розетку проводка, но его говорящее детище уже прекратило свое существование.
  -- Жаль, -- сказал Сашка, потирая ушибленный о спинку стула глаз, -- я хотел к нему приделать одну хреновину, и тогда он точно говорил бы совсем как мы с тобой.
   Потом Чава из этого радиоприемника сделал какую-то штуку, которая бьет током , когда здороваешься. Потом эту шутку усовершенствовал и сделал легче, от батарейки, и она не просто била, а как бы пилила. В другой раз Чава приглашал Витьку поехать в Грязное, чтобы купить сломанный приемник у Сержика. Шпала всю дорогу сокрушался:
  -- Платить три рубля за какую-то рухлядь -- это же преступление! На эти деньги, если еще чуть-чуть досшибать, можно купить три бутылки вина, или... (он запнулся, подсчитывая: 24 умножить на 4 = почти рубль, 4 умножить на 3 = 12) 12 кружек пива!
   Чава сам был в сильном сомнении, но сдерживался:
  -- Мамаша мне дала на приемник пятерку, за трояк нужно уломать Сержика продать приемник, а два рубля пропьем!
   Дело обернулось неожиданным боком. Сержик, оказывается, не далее как полчаса назад продал обещанный Чаве приемник своему однокласснику Юрке Малызину. Чавин ударился было в скорбь. Шпала же потребовал у Сержика выплатить в таком случае им неустойку в размере трех рублей. Сержик помялся, но трояк выложил (а куда бы он делся?) Затем они пошли к Малызину и с него тоже содрали трояк. Чавыны деньги также пошли в дело.
  -- Вот такое радиолюбительство я понимаю и поддерживаю всей душой, -- говорил Витька Чаве, когда они распивали очередную бутылку в очередной подворотне.
   Чава явился виновником того, что их изгнали из КОММУНИСТИЧЕСКОГО РАЯ, куда они, как в сказке, попали нежданно, негаданно. Еще в девятом классе, когда Витька только-только познакомился с некоторыми урками, сшибающими у магазинов на выпивку, верным его проводником в этом мире стал Серега Мотор. Он был на класс старше Шпалы и знаком ему еще по Грязновской школе. В первый год Витькиной учебы там они дрались с Серегой из-за Маринки Ивановой, Шпала тогда набил Мотору физиономию. Теперь Сергей учился в одном из ПТУ города и проявил в искусстве сшибания денег недюжинные способности. Он мог с двух-трех предложений в разговоре отличить городского от колхозника и даже наверняка сказать, к какому району города данный индивидуум принадлежит и каково его положение в "табели о рангах" -- иерархической системе блата -- проще говоря -- следует его трусить или благоразумней взять в долю пайщиком. В искусстве же манипулирования именами городских авторитетов, стращания и запугивания, Витька ни до, ни после не видел ему равных. Это компенсировало обратную сторону Моторовой сверхчуткой натуры -- то, что он был трусоват. Шпале же в дуэте предназначалась роль вышибалы-мордобоя. Без Мотора трусить он тогда еще не решался, так как можно было запросто попасть в непонятуху. Уже когда Мотор передал ему все свои знания и опыт, когда, благодаря работе в паре с ним, у Шпалы появились собственные многочисленные знакомства и связи, тогда... Вот тогда то, в один прекрасный день, Мотор и показал Витьке то, что не показал бы даже, по его словам, родному брату, единственно ему, Витьке, как верному компаньону! Он показал Шпале источник водки.
   Дело было так. Они, как обычно шатались с Мотором по базару в поисках денежных клиентов. День был на редкость невезучий: за два часа не удалось даже размочить абсолютный нуль. Каждый образованный пьяница знает -- самое главное найти на первую бутылку, дальше идет легче.
  -- Эх, была не была, -- махнул рукой Серега Мотор, -- поехали!
  -- Куда?
  -- Сам увидишь!
   Они сели в троллейбус и поехали в район "Радуги". Встав на одной из остановок, Мотор решительно двинулся к магазину "Стекляшка", прозванному так, видимо, за свои огромные во всю стену окна или пункт приема стеклотары с торца. "Интересно, что он собрался тут делать? -- думал Витька, поспевая за ним. -- Неужели, паскуда, с самого утра зажимал деньги и только сейчас раскололся? Не может этого быть, да и зачем было бы в таком случае ехать именно сюда? Дешевое вино есть и в "Центральном". Трусить же здесь, в чужом районе и вовсе глупо."
  -- За каким чертом ты меня сюда притащил? -- окликнул он Серегу, -- я на выпивку настроился, на кой черт мне твои тайны?
  -- Погоди, прожужал ему на ухо Мотор, -- хочешь водочки выпить?
   Шпала скривился:
  -- Товар разгружать? За кого ты меня принимаешь? Я же баклан, а не грузчик!
   Он считал ниже своего достоинства зарабатывать на выпивку, это значило в Витькиных глазах опуститься из ранга аристократии в ранг бичей, самому стать тем, кого ежедневно трусишь.
  -- Нет, разгружать не будем, возьмем и все!
   Шпала приободрился:
  -- Отберем у грузчиков?
  -- Нет не отберем!
  -- Но не будем же мы в конце концов просить?!
  -- Нет.
  -- И то хорошо!... И... по сколько может выйти?
  -- По сколько хочешь, по бутылке на рыло тебя устроит?
   Еще бы Шпалу не устроило!
  -- Однако, по бутылке -- это не сколько хочешь, сколько хочешь вообще не реально! -- вступился он на всякий случай за справедливость. -- Это знаешь анекдот: алкаш поймал золотую рыбку и она поклялась ему исполнить три любых его желания, если он ее выпустит. Вот алкаш, недолго думая, загадывает первое желание: хочу море водки! И тут же у его ног море. "Какое твое второе желание?" -- спрашивает рыбка. "Еще море!" И стоит алкаш на маленьком островке среди океана водки. "А третье желание?" -- спрашивает его рыбка. Алкаш думал, думал, и отвечает наконец: "Ладно, давай еще сто грамм, и вали куда хочешь." Вот это сколько хочешь, я понимаю!
  -- Ладно, увидишь! -- заверил Мотор.
   "Стекляшка" располагалась в первом этаже пятиэтажного жилого дома. Они обогнули здание и с изнанки вошли в подъезд. Обыкновенный подъезд жилого дома: две двери, за ними почти сразу лестничный марш. Кто бы мог подумать, что в этом обыкновенном типовом доме есть каморка, имеющая, подобно каморке Папы Карло, потайной ход в сказочный мир. Сбоку под лестницей небольшая дверь. На Южном в домах такие же, они ведут в небольшие подвальные комнатушки. Еще недавно их компашка устраивала в таких себе логово. На этой двери висел замок. Мотор подошел к ней, что-то повернул и открыл дверь вместе с замком. Витька пригляделся, оказывается, петли скручены и висят только для близиру. Серега спустился в темноту норы, подал оттуда Шпале знак:
  -- Иди сюда, только тихо!
   Едва Витька влез, он спешно закрыл дверь.
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   О том, что петлю нужно налаживать с любовью и нежностью. Министр и миллиардер -- два мелких фраера! Для кого социализм придуман, и по ком он сшит. Самый вкусный коктейль: две капли романтики на стакан водки! Жизнь + Шпала = любовь до гроба! Хватит ли на всех коньяку при коммунизме? Рабоче-крестьянская закусь: красная икра, балык, осетрина... О том, как водка помогает развивать в себе культурную личность. Резинка от трусов, голые комсомолки и птицы-феникс -- все утеряно безвозвратно! Избегайте не в меру деятельных компаньонов! -- они жопу в горсть, и скачками по городу от тюрьмы! Не приступайте к работе, не опохмелившись! Откуда прет широта души?
  
  
   Стало совсем темно, однако спичек Мотор не зажигал. Зашуршали, куда-то удаляясь его шаги, затем раздался легкий шелест, как будто кто-то гладит рукой стену, следом вписался грубый звук -- это палкой по стене, что-то упало легкое, тишина, гладит рукой по земле, опять скребет палка, крадущиеся шаги к Витьке.
  -- Присядь! -- раздался шепот снизу.
   Шпала присел. Его ощупала Серегина рука, остановилась на ладони, сунула в нее что-то.
  -- На, присвети, только чуть-чуть!
   Витька чиркнул спичкой. Мотор тут же закрыл собой стену от света.
  -- Тише свети, еле-еле, спичку горизонтально держи! -- прошептал он Шпале в самое ухо и извлек из темноты какую-то сухую сучковатую ветку с ниткой на конце. Сергей осторожно, с любовью и нежностью расправил эту нитку, оформил в небольшую петлю.
  -- Выключай!
   Опять что-то зашуршало в темноте, удаляясь.
  -- Иди сюда! -- донеслось еле слышно.
   Витька, выставив вперед руки, пошел наугад. Наткнулся на Серегу. Почти сразу же в руки ему угодил другой предмет, который Шпала никогда ни с чем не спутает. Это была бутылка! Холодная, увесистая, жидкость внутри нее благородно поплескивает, перетекая из конца в конец. Раздался легкий звон, словно ангелы зазвонили на небесах в колокольчики, и в руки Витьки прыгнула вторая бутылка.
  -- Хватит! -- раздался над ухом голос Мотора. -- Пошли.
  -- Какой пошли? -- зашипел в ответ Шпала. -- Дай разобраться, что к чему!
   Откуда-то подсвечивало. Витька присмотрелся, за Мотором в стене была дыра! Канализационная труба, опускаясь с потолка, уходила в нее коленом. Между трубой и стенками дыры кулак пролезет в одном месте. Заглянув в пролом, он увидел в слабом свете крошечных, забранных решетками окошек магазинный подвал, весь заваленный какими-то ящиками. Как раз под дырой в обе стороны, насколько хватало обозрения, были складированы ящики с водкой. Белые жестяные пробочки на бутылках сияли таинственным лунным светом. Мотор постоял рядом, вслушиваясь в тишину, и шепнул:
  -- Уходим!
   Палку Сергей спрятал в дальний угол. Бутылки сунули за пазухи. Вылезли, закрыли прежним манером дверь и направились в парк, начинающийся за следующим домом. Все еще не веря в реальность происходящего, Витька поминутно заглядывал себе за пазуху. Бутылка с зеленоватой этикеткой многообещающе улыбалась ему оттуда, корчила рожи и подмигивала пузырьками глаз.
  -- Да! таких приключений у меня еще не было! -- признался он Мотору.
   В этот момент вся литература, и изучаемая в школе, и та, которую можно взять на чтение из библиотеки, показалась ему удручающе постной. Куда ей, всей вместе взятой, до Витькиной, полной приключений, жизни.
  -- Когда-нибудь напишу об этом рассказ! -- мечтательно сказал он Мотору.
   Серега поморщился:
  -- Ну и дурак! Его все равно не напечатают, а тебя посадят.
  -- Так ведь я напишу как будто фантазию, и потом срок давности уже пройдет.
  -- Пиши, -- подумав, одобрил Мотор, -- только когда меня на этом свете не будет, не хочу из-за глупости сидеть!
   Они разместились в парке на лавочке. Голые деревья, земля покрытая снегом, чистое серо-голубое небо. Для полного счастья ему не хватало лишь закуски и Ларочки.
  -- Как же ты на это место напал? -- спросил Шпала Мотора.
  -- Я здесь два месяца грузчиком работал.
  -- А училище?
  -- Меня уже полгода, как отчислили. Еще одно место на Харгоре знаю, там чуть-чуть дырку расширить и коньяк доставать можно.
  -- Так что же ты молчал! -- не выдержал Витька, -- а мы, как шакалы, ходили целыми днями деньги сшибали!
  -- Тут тоже с умом надо! -- возразил Мотор. -- Сразу после завоза из верхних ящиков можно пару бутылок взять, вроде как это с грузчиками рассчитывались, а наглеть нельзя, если будут ящики неполными -- заметят! Так что уговор -- я тебе это место показал, без меня чтоб не лазал!
  -- Ладно, а коньяк покажешь?
  -- Покажу в следующий раз.
   Они выпили по половинке, закусили снежком, тогда еще про экологическое неблагополучие в стране социализма ничего не было слышно, потрепались за жизнь, еще выпили... Жизнь ждала на пороге, не решаясь постучаться. Она была впереди целиком, маня непроглядными далями и несусветным количеством спиртного, баб, приключений. Казалась вся такой же легкой, красивой и загадочной, как сегодняшнее приключение. Витьке совсем захорошело, к градусу романтики прибавился градус алкоголя и этот коктейль был ему по душе!
   Чего, спрашивается, Шпале в жизни не хватает? Да ведь у них взаимная любовь с первого взгляда! Причем она сама, первая в него втрескалась. Значит, будет любить Витьку до гроба и никогда не изменит! Если еще появится доступ к коньяку, для Шпалы вообще наступит коммунизм -- жизнь по потребности. Лет на десять раньше, чем для всех остальных. Хотя что-то не верится, чтобы при коммунизме на всех коньяку хватило. Скорее всего, спиртное сделают по талонам или вообще отменят, и на кой черт тогда этот коммунизм будет нужен! Нет уж, ему и при развитом социализме хорошо! Ведь если разобраться, социализм этот развитой целиком для таких людей, как Шпала, и придуман --деловых, предприимчивых, энергичных... Тютелька в тютельку! Как по нему сшит. И разве может он променять свою жизнь сейчас на чью-нибудь другую? Нет, конечно! Где найдешь жизнь лучше? Главой правительства? Миллиардером в Америке? Так и тот и другой на виду, разве могут они позволить себе то, что может себе позволить Витька? Нет! За свою жизнь они должны расплачиваться тысячей разных ограничений, жертв, и потом эта работа, которую хочешь не хочешь они должны нести на своих плечах, иначе вмиг потеряют все. Шпала же никому ничего не обязан. Он может работать, может не работать, может в один миг сорваться и уехать куда глаза глядят, может загнуть трехэтажным матом в толпе общественности, или залепить в ухо типу, который ему не нравится, может соблазнить любую мужнюю женщину и если даже это дело откроется -- что с него возьмешь? И, наконец, самое главное: он может говорить вслух то, что думает, чего ни один министр или миллиардер себе позволить не может. Эх, граждане, убитые многочисленными заботами, на что вы меняете жизни свои?! Те же дискари, на которых помешалась Ларочка с их деланным протестом против окружающей действительности. "А чем, -- спросить бы у них, -- эта действительность плоха?" Жить просто надо уметь! Программа мероприятий на сегодня была исчерпана, оставалось впитывать в себя весь кайф жизни. Друзья разошлись, чтобы нескоро встретиться вновь.
   Ночью Шпале снился коммунистический рай: фонтаны с водкой и коньяком, голые комсомолки с подносами в руках, на которых была разбросана самая разнообразная рабоче-крестьянская закусь: черная и красная икра, балык, осетрина... Птицы Фениксы с павлиньими хвостами, подносящие в клюве стаканы с 40-градусным нектаром, белые медведи, ведущие ежеминутный учет всего выпитого и съеденного для составления отчетности и учета пожеланий трудящихся. Тут же под гром оркестра распинался выбранный недавно общественностью директор рая, рассказывая, какие недочеты выявлены и как они будут устранены в самом ближайшем будущем...
   На следующий день Витька узнал, что Мотора посадили. Втроем они забрали наручные часы и двадцать пять рублей денег у колхозанина на базаре. Групповой грабеж! За него и дают обычно на всю катушку! А ведь он всегда был такой осторожный -- Серега Мотор. Через три месяца за летчика угорит и Витька. С месяц Шпала пользовался источником один. В первый раз, правда, пришлось порядком намучаться, прежде чем удалось освоить такой вид ловли на удочку, понять все его секреты. Набрасывать петлю на горлышко оказалось делом несложным, но вот как только он начинал тянуть, петля соскальзывала и бутылка со звоном срывалась. Приходилось долго прислушиваться: не идет ли кто на шум... Наконец он понял принцип затяжки петли: ее нужно набросить пониже, под самую последнюю риску горлышка, затем, когда петля легла на конус потянуть в сторону хода шнура, а потом, держа в натяжении завести конец удочки в другую сторону и тогда только поднимать. Улова хватало за глаза, так что Витька даже начал наживать себе капитал, приторговывая спиртным в школе. На заработанные деньги ходил в кино, в театр, обжирался мороженым в кафе, как буржуй... Так водка помогала Шпале развивать в себе всестороннюю культурную личность, и трудно даже представить, до чего бы он развился, получи положенный срок! Но более, чем материальные блага, Шпале нравилось искушать дискарей. Одаривая их водкой в нерабочее время, и без отрыва от учебы, со скидками, Витька требовал взамен лишь презренных денег. А когда и таковых у клиентов не было, разные чудаковатые услуги. Так, например, Чисарю с Берей он как-то назначил прокричать во весь голос трижды на каждом из трех верхних этажей школы (первый был не в счет, там учились первоклашки): "Да здравствует Витька Гроздев!" в качестве возмещения долга. Они аккуратно исполнили условие и орали на всю школу. За "глашатаями" по пятам ходила толпа зевак. Шпала потом неделю смеялся, когда вспоминал, какие глаза были у Ларочки, наткнувшейся в коридоре на орущий дуэт.
  -- Хочешь, сегодня они будут кричать "Да здравствует Семенова?" -- спросил он ее на следующее утро, когда встретил в автобусе по пути в школу.
   Ларочка смутилась, покраснела и неуверенно как-то пролепетала:
  -- Не надо! Зря ты их так, они хорошие ребята.
  -- А я что их заставлял, что ли? -- удивился Шпала. -- Они сами, по своему выбору. Не веришь, спроси у них сама сегодня!
   Кажется, она не поверила, но задавать своим кумирам щекотливые вопросы побоялась. Ларочка жила в мире иллюзий, придуманном и подогнанном под запросы своего "я". Одних она превозносила до небес, делая их равными богам, других бесконечно презирала, и переубедить ее в этом было чрезвычайно трудно. Действительности она за доказательство не признавала и могла найти любому противоречащему ее точке зрения факту оправдательное объяснение. Но еще бы чуть-чуть и, ей-богу, дискари за водку сами продали бы ему Семенову, убедили, уговорили бы ее переспать с Витькой. Только нужна ли такая любовь через силу?
   Предприятие рухнуло, когда он посвятил в него Чаву. Тот оказался не в меру деятельным компаньоном и, несмотря на Витькин запрет пользоваться лазейкой без его ведома, энергично принялся опустошать магазинные ящики и поить всякую свою знакомую, малознакомую, и вообще не знакомую шушару. Широта русской души перла у него изо всех щелей! На третьем или четвертом лове он и спалился, едва не загремел в тюрьму сам и не потащил за собой туда же Витьку, ибо Шпала наверняка знал, что друг не из храброго десятка и после первого же хорошего нажима, а тем более звиздюлины расколется, что называется, до самой сраки!. Чава полез в подвал очередной раз за добычей с глубокого похмелья (Вот где следовало бы на стене повесить плакат с надписью: "Не опохмелившись, к работе не приступать!"), руки тряслись и поэтому шнур удочки зацепился не за бутылку, а за обитый жестью угол ящика. Оставлять вещественное доказательство на месте преступления было нельзя и поэтому Сашок решил подтащить к дыре весь уже почти пустой ящик, чтобы отцепить удочку а заодно и набрать водки. Сам ящик он собирался потом как-либо разобрать и вытащить в каморку через пролом, чтобы не видно было убыли. С полпути ящик сорвался, наделав много шуму, и весь оборвавшийся шнурок остался на уголке. Выдернув из трусов резинку (иной подходящей веревки под рукой не было) Чава принялся было ее прилаживать на удочку, как дверь в комнатушку вдруг распахнулась и на пороге выросли ноги здоровенного мужика в робе. Видимо, это был кто-то из грузчиков магазина.
  -- Ты что тут, едрена мать, делаешь?! -- рявкнул он на рассупонившегося рыбака, ослепив его лучом карманного фонаря.
  -- Ка-какаю! -- пролепетал полуживой Чава.
  -- А ну-ка брысь отсюда, чтобы я тут больше духу твоего не чуял!
   Чава схватил штаны за мотню в охапку и был таков. Пуговицы на ширинке он застегнул только квартала через два. Обо всем этом Чава рассказал Шпале в тот же час дрожащим, виноватым голосом. Он не без основания предполагал, что ослушание и самодеятельность не обойдется ему безнаказанно. Когда Витька прибыл на место, там уже вовсю кипела работа: у открытой двери каморки суетился человек со стамеской, врезая вместо прежнего новый внутренний замок, рядом лежал небольшим штабельком красный кирпич сложенный в столбик, стояла бадья с раствором. Отведя Чаву в парк, Шпала в первый раз за их дружбу набил ему от всей души морду.
  -- Кричи "Ура!", тварь безмозглая, что все еще так обошлось! -- шипел он на компаньона, когда тот ощупывал пальцами зубы во рту и вытирал снегом расквашенные губы. -- А то бы и срок получили, и списали бы на нас все, что сами продавцы разворовали, всю жизнь бы платить, не выплатить! Мужик тебе еще с понятием попался!
  
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Теория удара на полном серьезе! Не изобретайте велосипед -- читайте эту книгу, и вы узнаете о боксе столько, сколько не узнаете прозанимавшись им пятилетку! Этих знаний Вам хватит! А технология удара и его тренировка в следующей главе.
  
  
   В избиении летчика Чава оказался участником чисто случайно, так же как и сам Шпала. Просто хотели отомстить понаехавшим колхозникам за непочтительное поведение по отношению к ним, местному населению, а еще честней -- поразвлечся! А что? Все умные люди так делают! Никто его силой на драку не тащил, да и в самой процедуре избиения Чава только и делал, что присутствовал, что и сам потерпевший в своих показаниях отметил. Поэтому Сашку оставили гулять под подпиской, в то время как Шпалу с Зилом посадили в сырые и темные тюремные казематы. Однако родители Чавина, узнав о случившемся, посчитали своего отпрыска невинно пострадавшим, оклеветанным и пришли в милицию требовать справедливости. Папаша, судя по голосу был пьян, мамаша голосила, как на похоронах. Они предприняли целый штурм, прихватив с собой двоих Сашкиных младших братьев и восьмидесятилетнюю безумную бабку, которая всю дорогу то выла, то смеялась невпопад но очень громко. Что же касается чавинят, то они подвывали тише, но вовремя и порой вставляли реплики типа:
  -- Свободу Юрию Деточкину!
   или:
  -- Дед Мороз -- Красный Нос, борода из ваты, ты подарки нам принес, ... горбатый?
   Вся капелла выла и стенала.
  -- Наш не виноват, ето Гроздев, подлец, его всегда с пути сбивает! И соседи ето вам скажуть, подтвердять! Наш никогда ни на кого первым руку не подымал. Ето они с Зиленковым его заставили. Вы допытайте их, зачем нашего Сашку сбили. За нашего все соседи подтвердять, и в школе ён примерный, а того сявку давно пора в цепи заковать, штоб людям спокойней жилось!
   И все это под дружный плач и вопли. Витька сидел еще в дежурке в решетчатой клетке, как зверь в зоопарке, и весь концерт слышал прекрасно. Потом, когда его освободили, Чавыны родители заискивающе улыбались и спрашивали, как здоровье, хотя вряд ли могли знать, что Витька все слышал. Но если бы случилось вновь то, что случилось, и если бы даже Шпала сидел напротив них, они еще раз точно так же обливали бы его грязью, чтобы вытащить своего. Витька потом долго обходил стороною их дом, не мог терпеть этого двуличия, хотя Чава забежал к Шпале в первый же день. В конце концов он пересилил свою брезгливость, понимая с самого начала, что Чава тут ни при чем, хотя и в его характере было что-то от характера родителей. "Яблочки от яблоньки недалеко падают!" Случись ему спасать свою шкуру, и Витьку он выдаст с потрохами да еще и оговорит. Ведь были за душой у друга подленькие штучки типа водочной эпопеи. Потом пришла пора любви и они с Чавой лазали по бельевым веревкам, по простыням через балконы в общаги к бабам и занялись этим почти всецело. Как-то, это было еще до тюрьмы, ища приключений, влезли через черный ход в городской драматический театр. Вернее, это были грузовые ворота, большие и закрытые изнутри на засов. Они этот засов отодвинули и вошли. Блукали по лабиринтам подвалов, заваленных невообразимого вида декорациями, прочим громоздким хламом и все в пыли выплыли прямо на сцену, когда там шел спектакль. Хорошо -- дядя из суфлерки замахал им руками, упоминая чью-то мать и они смылись за кулисы. Оттуда, предварительно отряхнувшись, и помыв в сверкающем кафелем и медью туалете рожи, через коридор проникли в зрительский зал. Здесь они познакомились с двумя юными особами из культурных интеллигентных семей, принявшими наших друзей за начинающих артистов. Обоих пришельцев это сравнение глубоко оскорбило. Шпала с Чавой начали взахлеб доказывать девушкам, что они уже вполне состоявшиеся артисты, можно сказать -- мастера своего дела! Что артистами вообще не становятся, ими рождаются, и вот кореша именно таковыми и уродились, у них это в крови. Гастроли устраивают регулярно по всей округе. Критиковали почем зря игру своих коллег на сцене, приглашали девушек совершить с ними турне... Девушки назвались секретаршами из обкома партии. Потом выяснилось, что они такие же секретутки, как друзья артисты -- любители!
   Кроме того, у Сашки возникла идея фикс стать более мужественным и не ходить у Витьки в подручных, а самому создать собственный авторитет среди молодежи. Он попросил Шпалу объяснить, как это сделать, и, в частности научить Чаву работать кулаками. Витька охотно высказал Сашке свои убеждения о том, чем можно заработать себе авторитет и передал все необходимые знания по теории бокса, которыми располагал сам. Ведь кулаки в зарабатывании авторитета с точки зрения Шпалы были главным! Поэтому он детально объяснил технику удара, демонстрировал и заставлял Чаву повторять и запоминать движения. Тренировались на свисающих листиках какого-нибудь дерева. Это был самим Витькой изобретенный, любимый его способ тренировки.
   Отклоняясь слегка от темы, скажем, что далеко не все боксеры умеют хорошо бить из различных положений! Порою даже знаменитости имеют в своем арсенале всего один коронный нокаутирующий удар. К тому же тренеры приучают бить их только из стойки, а этого в драке явно недостаточно! Сам Гроздев начинал в боксе как левша. Для левши классические методы защиты и ведения боя нужны в гораздо меньшей степени, чем для обыкновенного боксера. Гораздо важнее уметь провалить противника, вызвать его на себя и работать на опережение (то есть уметь предвидеть следующий шаг, финт и уйдя от него одновременно нанести встречный) Значит, для левши главное -- хорошая реакция, сильный удар, а боксерская стойка вторична -- она от всех бед не спасает! Постепенно начал работать в открытой стойке, а это уже совершенно другая стратегия: тут для противника твоя рожа и руки в разных местах, за всем не уследишь! Короче, от подобной тактики его стойка тоже не защищает, и тут уж кто ловчей! Совершенно ясно, что Шпале пришлось "изобретать заново велосипед", то есть, пересматривать технологию удара с тем, чтобы она была применима из всех положений. Никто ему в этом не помогал, да и помочь вряд ли мог: тренеры умели объяснить принцип удара только из стойки, да и то лишь приблизительно! Если следовать только ему, никогда никого не нокаутируешь. Боксеры высокого класса вначале занимались от Шпалы отдельно, и приходилось часами выстаивать на улице, наблюдая их тренировки в зале. Шпале они тогда казались богами! Волшебниками своего дела. Всего через полгода его еще с одним парнем из группы перевели в эту сборную. Но, как теперь Витьке кажется, обольщаться не следует! Перевели его в качестве груши для мастеров. Во всяком случае, никто Шпалу тут ничему не учил. Руководство тренера заключалось в том, чтобы определить, кому с кем стоять в паре и сколько раундов, либо -- какие отрабатывать удары по мешкам. Предполагалось, что всю теорию попавший сюда спортсмен уже должен знать и сам! Никакой теории Шпала однако не знал, и на первых порах забыл даже то, что умел (И слава богу! Иначе он бы ничему путнему не научился!) У него появилась даже паскудная привычка закрывать глаза, встречая удар. А били Витьку боги и мастера своего дела нещадно! С месяц он ходил весь в синяках, зубы во рту постоянно шатались и голова, конечно, побаливала. Что говорить, были мысли, особенно на первых порах, бросить этот бокс к чертовой матери! Но на нем ведь Шпала строил все свои надежды относительно дискарей, Ларочки, и вообще своего положения в молодежной среде города! Ему нужно было научиться бить по-настоящему! А здесь Витьку никто этому не учил! Шпале лишь предоставили возможность докумекать самому. Для этого, коли уж попал в сборную, оставалось держаться изо всех сил и наблюдать, наблюдать, запечатлевать на фотопленку памяти каждое движение, жест, прием...Чтобы дома это все мысленно прокручивать несчетное количество раз, думая и сопоставляя.
   Шпала подметил, что перворазрядники и КМСы предпочитают для работы по мешкам брать старые, сбитые перчатки. Каждый имеет свой "любимый" мешок. И по нему-то бьют тоже не куда попало, каждый выбивает себе в снаряде ложбинку и в эту ложбинку бьет! Наблюдая за теми из них, которые имеют самый сильный удар, Шпала заметил, что он вовсе не зависит от замаха: то есть, можно сильно ударить, даже имея руку в 15-20 сантиметрах от мешка. Что сам удар ничем не похож на ту детализированную схему, которую им объясняли в прошлой группе: удар начинается с носка ноги, затем заворачивается пяточка, потом идет корпус, потом плечо и лишь в последнюю очередь рука. На практике у тех, кто бить умеет, все это в лучшем случае идет одновременно, а то даже обходятся и без пяточки. Он понял, что удар из стойки не лучший вариант удара, что прямой и боковой, в сущности, одно и тоже: прямой можно рассматривать как боковой, у которого очень большой радиус. (Тут некоторые теоретики и именитые тренеры могут осмеять высказанные взгляды, но Шпала, сломавший на своем веку уже добрый десяток челюстей, мне кажется, имеет право высказать свою точку зрения на этот вопрос). Заметил Гроздев, что у лучших "ударников" хороший одиночный отличен по звуку: от него щелчок, как от удара хлыста, как выстрел. Того же пытался различными путями достигнуть и он. Правда, каждый снаряд звучит по-своему! Что касается положения локтя и сжатия кулака, то это достигается практикой: сильно и неправильно ударить -- значит подвернуть кулак, либо растянуть сухожилие! Рука скоро сама запоминает, как правильно. На этом его познания в сборной кончились. Устав терпеть побои, Витька, хоть и не по рангу, и не по правилам тренировки принялся давать сдачи своим именитым соперникам изо всей силы. Терять ему все равно было нечего! И... о чудо! Бить его стали меньше. Заметили, что он тоже живой человек. Дальше пошло легче, перестал закрывать глаза, и постепенно перенимал, примерял на себя манеры ведения боя то одного, то другого своего сокомандника.
   Получается, что никто Шпалу ничему не учил по-настоящему и в боксе. Да и можно ли чему-то такому научить? Научить понимать противника, предугадывать его действия, научить своей, неповторимой манере, в которой именно тебе а не кому-нибудь другому везет... Окружающие могут только подсказать, да и то не всегда! Сколько раз каждый из вас сталкивался с тем, что человек, умеющий что-то делать лучше других, сам рассказать не может, как у него это получается? Просто получается и все! И ничего тут сверхъестественного нет, особенно касательно бокса. Вовсе не обязательно нужно понимать до тонкостей, как что происходит в механизме реакции, вернее, это даже вредно! Шпале, например, никогда не удавалось нокаутировать кого-то на ринге специально, чтобы Витька, допустим, подумал: "Ага, сейчас он сделает это, а я вот это и тогда вот так ударю!" Насколько Гроздев знает, и у остальных так не получалось! Понимаешь, что как было, только после боя. В бою не до того, да и не успевает все равно мозг за ситуацией, он только мешает! В бою мыслишь мышцами. Самая надежная память: как увернуться, как нанести удар... И информация идет от глаз прямо на мышцы, минуя отдел логического мышления, для него все происходящее лишь записывается на пленку для будущей обработки! Так что спрашивать у кошки, как она ухитряется все время падать на лапы, бесполезно! Она и сама не знает, просто так получается. А научиться наблюдать, вживаться в чужую шкуру, чувствовать его движение как свое, вот это в обучении боксу главное! И еще мышечная память! Чтобы, проделав сто разных попыток, и среди них одну удачную, ты мог именно эту одну удачную повторить и запомнить, а остальные тут же прочно забыть. Шпала это понял, и запоминал на тренировках чужие движения мышцами и на пленку для подстраховки, а дома старался удачно повторить, а потом и заучить. На тренировках, впрочем, он не старался выпячиваться! Все-таки мастерам нужно поддаваться! Так, чтобы и спросить было можно о чем-то -- объяснят, и вообще легче в их шкуру влезть, когда они занимаются своим делом и на тебя внимания ноль. Так что времени Витька зря не терял, перетягивал чужие повадки на себя, вживался в них, учился. А вы говорите -- артист! Тут еще каким артистом надо быть, чтобы чужие движения как свои чувствовать. Есть такие умники на свете: посмотрят на кого-то, и тут же его передразнить могут! В боксе нужно именно это, только глубже -- не просто повторить, но и понять!
   Три месяца тренер Шпалу мариновал, никуда на соревнования не выпуская. Затем выпустил, да еще как! Подошел очередной чемпионат области, и Петров неожиданно на тренировке заявил Гроздеву, что хватит ему даром хлеб есть, пора и в деле себя показать. Витька будет выступать в весе до 70 кг, в этом весе из сборной никого нет, так что -- вперед и с песней! Шпале нужно только согнать пару килограммов веса. Конечно, Петров подбодрил Витьку как полагается перед столь решительным для него соревнованием.
  -- Ну, ты хоть не сильно меня опозоришь? -- спросил.
   Шпала ответил, что сделает все, что в его силах. Петрова этот ответ не успокоил.
  -- Что значит все, что в твоих силах? А сверх сил, что -- делать не надо? Если ты будешь делать ровно столько, сколько в твоих силах, ты никогда ничего путевого не добьешься. Нужно каждую тренировку делать больше, чем в твоих силах, стремиться, тогда эти самые силы будут расти. Так что давай, дерзай. Я даю тебе шанс показать себя. Ты же понимаешь, что мне обыкновенные не нужны? Обыкновенных везде навалом. Тебе дали возможность потренироваться с мастерами, теперь должен показать на что способен. Понял?
  -- Понял!
  -- Ну вот, посмотрим, насколько ты за это время вырос в боксе, есть у тебя прогресс или нет. Короче, если себя не покажешь, выгоню!
   Шпала, несмотря на то, что вопросы было не принято задавать, все же поинтересовался, как он себя должен показать.
  -- Ну не падать же в первом бою, -- пояснил тренер, -- если даже перворазрядник попадется и то из принципа продержаться можно, не выиграть, но хоть продержаться. Продержишься -- оставлю, нет -- выгоню к чертовой матери, зачем мне такие боксеры нужны? Ну, если уж не выстоишь, пошлет тебя в нокаут, оставляю последний шанс -- вцепишься ему зубами в глотку.
   Все засмеялись, а Петров на полном серьезе продолжал:
  -- Ну а как же, должен он показать свой характер? Не умеет бить, так пусть хоть волю к победе покажет!
   Возможно, тренер и шутил, но это было искусство -- определить, когда Петров шутит, а когда нет, оное с уверенностью не мог сказать никто. Короче, Шпала понял так, что груша Петрову больше не нужна и вопрос в отношении него стоит: либо -- либо! Витька себя показал! Он и сам не ожидал этого, да и никто, наверное, не ожидал. Гроздев этот чемпионат выиграл!!! Нокаутировал одного перворазрядника, одного второразрядника, и третьеразрядников можно не считать!
  -- Ну, ты даешь! -- похвалил после соревнований Петров, -- за чемпионат области положен первый разряд! Но я тебе дам второй, потому что у тебя ведь и третьего не было!
   Так Шпала перестал числиться в сборной грушей. Напарник, с которым их перевели, не вынес тягот и бокс вскоре бросил. Что касается Петрова, то как тренер он был не фонтан, но фонтан он был как психолог! Мобилизовать спортсмена так, чтобы на каждой тренировке тот отдавал все силы и даже сверх. В этом Петров видел свою задачу, а учиться предоставлял спортсмену самому, справедливо полагая что "захочет -- научится!" А не научится, освободит место другому: поумнее и поталантливее. В сборной места дороги! Каждое на счету! Ведь сборная -- это лучшие боксеры из всех групп, тренирующихся в "Спартаке". Естественно, все тренеры вышеназванных групп тут же.
   Сказанное -- не самовосхваление Шпалы! Он и не помышлял стать великим боксером. До того, как влез он во всю эту кутерьму, не подозревал в себе и половины подобных талантов! Так получилось, жизнь, как говорится, заставила! И вот Гроздев вдруг обнаруживает, что может повторить увиденный жест, даже танец. Что у него неплохо получается корчить из себя простофилю, и правдоподобно врать ментам на ходу. Больше того, Витька Вам по секрету скажет и берется это утверждать, что у каждого из вас получится, стоит только по-настоящему захотеть! Он просто старался быть всегда на уровне и не любил выглядеть хуже других. А если не хуже, значит надо быть в чем-то лучше! Гроздев был, надо это признать со всей откровенностью, очень самолюбив. Смотри Шпала на себя и жизнь проще, может быть и довольствовался бы вторыми ролями, и горя себе не знал! Не продиктовал бы мне этой дурацкой книги... Каждый сам выбирает свою судьбу! Но когда Витьке говорили, что он чего-то не может, что не его это дело, тут Шпала из кожи вон лез, чтобы доказать себе и окружающим обратное! Есть такие отдельные безмозглые личности, которые вместо того, чтобы как все, наоборот, всегда прут против течения. И зачем им это нужно, сами не знают, знают только что нужно! Так и в боксе: он проиграл первые два боя на первых своих соревнованиях и тренер, не Петров, а предыдущий, сказал Витьке, что нет у него для бокса данных, реакции нет. А она не приобретается, она от рождения! Того нет, другого нет... И посоветовал себя и других понапрасну не мучить, из бокса уйти. А когда Шпала чемпионат области выиграл, старый тренер поздравил его, и, очевидно забыв, что он кому и когда плел, сказал Витьке, что у него прирожденный талант боксера, и реакция отменная от рождения!
  -- Да ведь вы же, Семен Михайлович, полгода назад совершенно наоборот мне насчет реакции говорили! -- напомнил тренеру Шпала.
  -- Понимаешь, Гроздев, реакция и талант действительно от рождения, и их не натренируешь, -- ответствовал тренер, только они могут у одного быть ярко выражены, а у другого под спудом, и не сразу проявиться. Ты тоже был неповоротливый, как медведь, весь закачанный, реакции никакой, удара никакого. Вот я тебе и сказал! Откуда же я знаю, что там у тебя внутри, какие генетические данные? А взялся тренироваться по-хорошему и видишь, получилось! Если данные есть, то они себя рано или поздно все равно покажут!
   Из чего Шпала лично в своей жизни сделал вывод, что нельзя верить никакому постороннему мнению, нужно стараться, а там дело само себя покажет! Как же иначе можно определить, есть данные или их нет? И вообще: в данных ли дело? А то поверил бы он этому тренеру на слово и что вышло бы? Бокс бросил бы, в девятнадцатой остался бы колхозаном, Ларочки бы не достиг, и всю жизнь считал бы себя ни на что не способным! Так что -- его совет, поосторожней вы относитесь к этим чужим мнениям, а то ведь вас свиньей назовут, а вы поверите! Как сказал кто-то: "Самое большое наслаждение в жизни -- достичь того, чего, по мнению других, ты достичь не можешь!" Что-то в этом есть! Икск, несмотря на свою невеликость, в смысле бокса был известен на всю Россию. Не пуп земли, конечно, но считалось, что бокс здесь поставлен. Выходили боксеры и на Союз и на международный уровень. Сам Петров придерживался "ударной" теории в боксе, считал, что победа по очкам -- это дело случая: могут тебе победу присудить, а могут и не тебе... А вот если противника положил в нокаут, никакое, самое пристрасное жюри победу уже не отнимет. Поэтому ориентировал на досрочную победу. Говорил так:
  -- На солидных соревнованиях на очки не рассчитывайте! Там и без вас блатных хватит!
   А отсюда вытекал его следующий афоризм: "Выиграйте Союз, а Мир вы шутя выиграете!" Это его мнение основывалось на том, что в верхах в то время бытовала игровая концепция бокса. Считалось, что неэтично советскому спортсмену бить соперника до отрубона, да еще и по телевизору на весь мир! Он должен нести гуманность и обыгрывать так, чтобы выигрывать, не калеча! Такие у нас вверху нашлись Ослы! "Ударников" зажимали, как могли, но уж если все-таки прорвался через все препоны, то тогда берегись немчура и прочая нерусская сволочь!
   И все же, как считает сам Шпала, научился по-настоящему бить он только после секции бокса, после тюрьмы, и двух сломанных челюстей на счету! Научился чисто случайно.
   Детская комната милиции трудоустроила Гроздева на "Котельный" завод в учебный цех, там он и познакомился с Горбанем. Саня Горбань занимался боксом у конкурента Петрова -- тренера Свиридова. В городе были в то время всего две конкурирующие фирмы. Естественно, патриотический накал в обоих держался на грани замыкания. Считалось верхом предательства не только перейти от одного тренера к другому, но и вообще иметь какие либо сношения с представителями противоположного лагеря. В воспитание боевого духа своих спортсменов у Петрова вообще входили дикие элементы наглости и уголовщины. Так, например, перед соревнованиями ставилась задача: во время взвешивания позади Свиридовских в очередь не становиться, непременно влезть вперед, оттолкнув "конкурентов". Это, по-видимому, следовало понимать как моральное угнетение соперника. А если "мухачу" придется отталкивать "тяжеловеса"? Он все равно должен это сделать, а в случае чего за него обязана подписаться вся команда! Этакое неофициальное групповое побоище перед выходом на ринг! Уступил место в очереди -- вон из сборной! Не удивительно, что Свиридовцы считали Петровцев грубиянами и задавалами. Попробуй быть "джентльменом" когда на тебя смотрит тренер! В других городах на "гастролях" бывало и похлеще! Петров, например, ставит добровольцу задачу незаметно вытащить кошелек у прохожего. Или, если в гостинице нет мест для спортсменов, "уговорить" администрацию. Сам, он в качестве примера, все поставленные задачи выполняет первым и с завидным умением: и кошелек вытащит незаметно, а потом остановит "пассажира" и скажет что у него из кармана выпало вот это, и нищим прикинется так, что все местные побирушки сбегаются его бить, потому что у них клев прекратился... В общем, Петров -- это отдельная тема на будущую писанину, в эту все равно все не уместишь! Петровцы всегда били Свиридовцев на соревнованиях почти стопроцентно (так же, впрочем, как и всех остальных! Из всего вышеописанного, думаю, понятно, что питомцы его внушали своим поведением и манерой боя другим командам почти священный ужас.) Но у Свиридова был один, не достигнутый Петровым пик: его воспитанник (всего единственный, но зато!!!) вышел в мастера спорта международного класса, стал чемпионом Европы и финалистом на Кубе! Личность Петрова вызывала у интерес посторонних и рождала кучу сплетен о нем. Сам тренер сборной рождение этих сплетен о себе всячески культивировал. Это, надо честно сказать, давало его воспитанникам огромный моральный плюс, но и ответственность! Естественно, в отместку, в противовес, либо для имиджа, создавались кем-то сплетни и о Свиридове, о его воспитаннике -- чемпионе Европы. (Боксеры вообще народ суеверный, какими и должны быть фанатики!)
   Не удивительно, что, узнав кто откуда, Шпала с Горбанем сделали вначале шерсть дыбом и оскалили друг на друга пасти. Затем обнюхались, позже принялись рассказывать оппоненту анекдоты о его тренере, затем о своем... Потом вдруг обнаружилось, что несмотря на свою настороженность по отношению к собеседнику, они суть зеркальное отражение его, что у обоих больше общего среди всей окружающей их публики, чем даже у самых закадычных друзей. Что наших новых знакомых раньше просто специально травили друг на друга, как бойцовских собак перед решающей схваткой, где ставки хозяев высоки, что каждому из них одиноко без прошлого, которого не объяснишь толпе, а воспоминание о нем может навеять только взаимное общение. Короче, они необходимы друг другу! Это звучит удивительно, но похоже, все ярые соперники -- те же ярые друзья! И первые необходимы в жизни не меньше вторых, а заменить плюс на минус гораздо легче, чем многим из них кажется. Никаких роковых последствий после всего сказанного не вызовет тот факт, что вскоре друзья стали друзьями. Ну а как известно из теории второй сигнальной системы Павлова: слово является раздражителем определенных нервных окончаний, и если все время говорить о боксе, то через неделю кулаки начинают чесаться и проситься в дело! Стали показывать друг другу свои версии теории удара наглядно, для чего вылавливали подвернувшихся под руку прохожих. Представители двух противоположных, изолированных одна от другой школ, они буквально обогащали друг друга каждый своим знанием. Спорили до хрипоты, почти до драки, но драка между двумя "бывшими" боксерами невозможна -- они прекрасно понимают чреватость боя без перчаток. Бились "бесконтактно" -- то есть останавливая кулак перед самым подбородком противника. Полученные гипотезы выносили на "всенародное обсуждение". Шпала подвигнул Горбаня на солидный пересмотр вдолбленных в него догм, но и сам не избежал столь же солидного пересмотра своих. Он уловил в манере нанесения удара друга одну деталь, которая коренным образом изменила всю постановку дела. Оказывается, используя ее, можно вырубать с высокой степенью надежности без всякой тренировки, разогрева мышц, и т. д. Словом, лучший результат при гораздо меньших затратах!
   Тут я, запечатляющий данные излияния нашего "героя", должен сделать остановку и попросить у Вас, дорогой читатель, прощения за Шпалу, за эти его откровения. Действительно, мы теперь понимаем, что все боксеры, как и все, видимо, спортсмены, немного, так сказать, того! Бить ради доказательства своей теории первого попавшегося встречного -- для нас это чересчур! Складывается такое впечатление, что у подобных личностей получение и нанесение ударов дело столь же обычное, как, скажем, для каждого из нас примерка обуви при покупке! Вернее, мы видим даже, что оно еще более возвышенно, чем простое действие, оно в их глазах является искусством и одновременно душевной необходимостью, подобно слаганию стихов для поэта в минуты вдохновения! Но "из песни слово не выкинешь"! Оставим это на их совести. Для нас же важно установить, так сказать, психологическую модель поведения описываемых типов, мотивы их поступков, и их следствия. Ведь если книга не является постижением жизненного опыта на чужих ошибках, то она теряет основное свое предназначение! Развлечение, заключенное в ней, мы можем найти в других сферах, голые сведения о тех или иных событиях, фактах из научных статей... Банк данных личного жизненного опыта, его причинно-следственных связей нам может дать только художественная литература -- в этом ее основное предназначение! Читая и усваивая содержание таких книг, мы обогащаем свой жизненный опыт заочно, не прибегая к методу проб и ошибок, являющемуся, пожалуй, единственным средством познания при непосредственной встрече с реальностью. Мы бережем собственную шкуру от ненужных шрамов и рубцов для тех исключительных случаев, когда ей все-таки придется жертвовать во имя опыта, недостижимого иными путями. В этом преимущество человека перед животными, когда каждый должен понять все сам, если только данная информация не записана у него в генетической памяти!
   Смысл же усвоенного Гроздевым новшества состоял в том, что при нанесении удара Горбань под конец как бы скидывал руку с плеча почти одновременно фиксируя кулак. То есть плечо, предплечье и кулак как единое целое продолжали по инерции лететь вперед, в то время, как корпус, разогнавший и "сбросивший" их уже возвращался на свое исходное место. Этим достигалось дополнительное ускорение так как уменьшался радиус окружности. (Так ускоряется движение грузика на ниточке, когда та постепенно наматывается на карандаш.) Как известно, сила удара -- это масса, помноженная на квадрат скорости, то есть, скорость в ударе -- главное! Подобной скорости хватало для отруба с лихвой, даже без тренировки. Конечно, требовалось пересмотреть "прицел", но это дело наживное: опытным путем достичь попадания в цель и запомнить ощущение мышц.
   Еще когда ни в области бокса, ни в области драки он не был сколько-нибудь заметной фигурой, а стать ей, чтобы достичь прекрасной Ларочки, страстно хотел, Шпала тренировался тем, что бегал через лес, в самую его гущу и лавируя, уворачиваясь от встречных веток, наносил удары по другим. Теперь в Витьке взыграло желание попробовать себя в качестве тренера. Используя весь описанный опыт, он добился, наконец, от Чавы довольно приличного исполнения ударов и считал, что с этим багажом тот способен заявить в среде молодежи свои права. Вот только беда: в конфликтных ситуациях Чава по привычке поджимал хвост, вместо того, чтобы самому идти на обострение. Из житейской боксерской практики Шпала знал, что многие парни-технари приобретали уверенность в себе лишь после того как, случайно нарвавшись где-то на скандалиста, вырубали его. Таким путем, в частности, нашел себя Витькин друг по учебному цеху Горбань.
  
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
   суть которой столь же конкретно обозначена в названии: исповедь маньяка, техника удара. Некоторые комментарии.
  
  
   Горбань был от рождения тихим мальчиком при взбалмошной мамаше-садистке. Боксом занимался у Свиридова (конкурента Витькиного тренера Петрова) года два. Выигрывал, проигрывал, но особых талантов не выказал, а затем и вовсе бросил бокс. Перелом в сознании и поведении у Горбаня наступил, когда защищаясь (ему пришлось драться с двумя обломами), Саня обоих их вырубил. Это произошло уже на Витькиной памяти.
   Семья друга тогда только что переехала в другой район города, где Горбань никого не знал. Баб он недолюбливал всегда и до самой армии не испытывал к ним влечения. (Видимо, по аналогии с матерью, которую откровенно ненавидел). Папаша жил отдельно от них. Позже свою концепцию отношения к прекрасному полу, да и к жизни вообще Сашок выразил Шпале следующими словами:
  -- Бабы существуют для того, чтобы их пиздить и в рот давать! Больше ни для чего. Чтобы я совал в эту зассанную, вонючую дыру? Я же свой хуй не на помойке нашел! А чтобы я еще этих сук упрашивал, чтобы я этих сосок целовал!!! Да она может у полгорода пересосала. Их, блядей, нужно каждое утро на площади кнутами сечь, всех поголовно, только тогда они будут вести себя как надо!
  -- А как надо? -- антиресуется тут слушатель.
  -- Готовить мужику жрать, тряпки стирать, порядок в доме наводить, детей воспитывать... Все, что положено бабе делать. Как мужики этого не понимают? Да если бы каждый хотя бы по одной бабе в день пиздил, уже прогресс был бы! А то еще цветочки им дарят, наряды покупают всякие, по ресторанам водят... Как они после этого кому попало давать не будут! (Глубокая мысль, надо заметить!) Эти мразевки только побои понимают! Ломается-ломается, а сама аж балдеет, так ей приятно когда мужик перед ней унижается!... А как дашь между рог -- сразу не то что пизду подставляет, и в рот берет! (Тонкий все же Саня знаток женских сердец!) Ей и ебли не надо, лишь бы над мужиком поизмываться. А если сначала отмолотишь ее хорошенько, а потом засунешь, вот тогда у нее сразу оргазм! Чё смеешься? Я пробовал, сколько раз! Знаешь, сколько я этих мразевок перепиздил? Я теперь уже, если мне баба сразу даст, никакого кайфа не получаю! Чует, стерва, заранее. Так не интересно. А вот когда она еще не знает тебя и начинает свои прорисовки, тут ее обломать высший кайф! Знаешь, как баб бить интересно! Она визжит, царапается, на колени падает, просит "Не надо!", а ты ее по голове, сучку, по голове!... И ты знаешь, что я выяснил? -- Бабу вырубить труднее, чем мужика. Серьезно! У них это, видно, от природы предусмотрено. Бьешь ее, а она, как кошка, через голову кувырк -- и опять на ноги становится! А потом -- хрясть, и обмякла!!! И еще люблю жлобов толстых вырубать, которые на баб похожи. Знаешь, у него морда жиром заплывшая, а ты ему так -- хлесть! -- и у него кожа -- шварк напополам -- и сало торчит!
  -- Что эти бабы! -- как-то пооткровенничал Горбань. -- Вот я вырублю в подворотне какого-нибудь жлоба и наслаждение при этом такое испытываю, какое мне ни одна баба дать не может!
   В другой раз Горбань сказал:
  -- Знаешь, какая у меня самая большая мечта в жизни, розовая мечта? Встретить жлоба под два метра ростом и вырубить его, посмотреть, как он будет падать!
   Потом оратор черной завистью завидовал Шпале, когда тот вырубил именно такого жлоба во время драки один на один в туалете так, что тот воткнулся мордой в писсуар. Все вышесказанное я описываю вам с тем, чтобы доказать уже прозвучавшую ранее мысль: у всех боксеров мозги набекрень! А также для того, чтобы была возможность проследить, откуда берутся маньяки. Узнав Санину судьбу, вы не посчитаете их существование делом слишком уж невероятным. Все просто: парень всю жизнь воспитывался без отца одной матерью, которая вымещала на нем злобу за покинувшего ее Сашкиного родителя. Через нее Горбань возненавидел весь женский строй, всю их породу! Ну, а остальное было делом случая. У него накопленное зло нашло выход через бокс, у другого, возможно, нашло бы через что-то другое... Суть не в этом! Забегая далеко вперед, скажем, что маньяка из Горбаня, к счастью, не получилось. Получилось, к несчастью, другое: как ему Шпала и предсказывал, Саня сел за кулак! (Оказывается, есть у Гроздева дар предвидения!) Только сел не до армии, а после, но зато основательно! Банальная для боксера история: не рассчитал удар, сломал кому-то челюсть и сотряс мозг. Получил три года. На зоне, слово за слово, треснул по челюсти еще одного. Тоже не совсем удачно, вернее, даже неудачно совсем! Клиент, падая, стукнулся затылком о бордюр асфальта... Смертельный исход! Горбаню добавили еще пятилетку и отправили на строгач в тайгу. Года через три после начала горбачевской перестройки он освободился по концу срока с надзором на ушах. Благополучно этот надзор пережил. Женился. Родил ребенка. Когда Шпала его в последний раз видел, работал все там же: на Энергомаше токарем. Получал, правда, терпимо!
   После всех вышеописанных передряг Саня стал домоседом. Но до сих пор у него боязнь улицы -- того, что пристанет вдруг какая-нибудь мразь, он не сдержится, стукнет по челюсти... А молодежь сейчас знаете, какая хлипкая! Сразу норовит копыта отбросить. В общем, обычная боксерская судьба. И прошлые свои подвиги Горбань вспоминать не любит. Его начинает мандражить, лезут в голову неприятные воспоминания, Сане хочется уйти от них, хочется выпить! А ведь он давно не пьет -- боится потерять над собой контроль.
   Но вернемся к нашим веселым временам, когда описываемые герои были еще вполне безмозглы и, значит, вполне счастливы! Так вот, баб Горбань недолюбливал (мягко выражаясь!), потому не уступил дорогу в подъезде на лестнице крале -- своей новой соседке, задел ее плечом. Краля, как это принято в культурном обществе, обозвала Саню "козлом", на что в ответ он двинул ей под дыхало и оставил отдыхать тут же в тенечке. Придя через неделю на танцы, он узрел свою новую знакомую леди, идущую к нему в сопровождении двоих. Видимо, Горбань ощутил легкий сквознячок, потому что, недолго думая, потребовал назад сданное было в раздевалку пальто, однако, согреться как следует на морозе не успел, потому что эти джентльмены потащили его обратно с улицы в теплынь за рукава. Саня был, как уже нами достаточно убедительно здесь сказано, довольно робкий и застенчивый парень, не умел знакомиться с дамами, поддержать разговор с мужиками (если только он не касался бокса!), потому не нашел ничего лучшего в сложившейся ситуации как пнуть одного из членов по колену, добавить ребром ладони по затылку и кинуться наутек. Бегал Горбань нормально, поэтому вполне понятны просьбы его навязчивых попутчиков сзади не бежать так быстро и подождать их. Но ведь новые его незваные знакомые так спешили обрадовать Сашку своим общением, что даже не захватили своих пальто, и теперь могли свободно простудиться, упарившись от темпераментного бега и резко остановившись. Нужно было достичь какого-нибудь закрытого помещения, но ничего сколько-нибудь достойного Горбань в этом районе города не знал и бежал наугад. "Штирлиц бежал по лесу скачками. На опушке качки наконец-то отстали!" Преследователи нередко кричали встречным, чтобы те задержали лидера, и Саня с трудом отвязывался от ласковых объятий болельщиков. Короче, кросс был славный! Играли в догонялки по всему городу. Во всяком случае, Сане так показалось. Один раз уже совсем было настигли, но в проулке, куда он нырнул, ребятня натянула, забавы ради, проволоку на уровне горла взрослого человека. У Горбаня хватило реакции поднырнуть под нее, а преследователи со всего маху, как фашистские мотоциклисты в фильме о партизанах, налетели, крякнули и сделали сальто назад. Однако, мстители попались упорные и не прекратили преследования. Их старания позже были достойно вознаграждены! С красными кровавыми полосами на глотках, хрипящие и выкрикивающие угрозы, они казались застенчивому юноше еще страшнее. Обезумевший от страха Горбань решил укрыться от погони в отделении милиции (благо, он понял что бежит именно туда!) собрал в горсть силенки, поднажал, и уже забежал в арку ведущую в милицейский двор. Тут его и настигли. Рука одного из злодеев ухватила Сашку за плечо, по инерции его развернуло и Горбань увидел кулак, летящий ему навстречу. Механически, не успев ничего даже подумать, Саня выполнил нырок с ответным боковым ударом. Поэтому крайне удивился, когда "бандит " вдруг обмяк, и, расставив ноги, по словам самого Горбаня, "как проститутка" улегся в углу арки отдыхать. Второй подоспевший мститель, увидев товарища отключенным, сам нападать не решился, но прыгал вокруг Горбаня и кричал:
  -- Вась, вставай, сейчас мы его!
   Поняв, что промедление смерти подобно, Саня отважно кинулся на оставшегося противника и нокаутировал его. Он успел уже отдышаться, а враги Горбаня все лежали и никого по близости не было видно, ведь был глубокий вечер, а темнеет зимой рано. Стоило ли делать такую большую пробежку перед столь коротким боем? Даже как-то обидно стало за соперников! Тогда, расхрабрившись, Саня привел в чувство и вырубил вновь одного, потом второго, потом обоих сразу. Так, по его словам, Горбань тренировался на претендентах часа два, не давая беднягам замерзнуть.
  -- Вы же собирались меня бить, ну, давайте, бейте! Я вас даже потренирую!
   Когда надоело просто бить, поставил учеников в боксерские стойки, показал, как правильно наносить удары и заставлял нападать... Под конец "уставших" спортсменов приходилось прислонять к стенке, чтобы не падали, но руки тренер заставлял во что бы то ни стало держать у подбородка!
   У Горбаня, очевидно, была мания преследования, или она развилась вследствие постоянного напряжения и настороженности. Его, кажется, ловила местная шпана, но определить конкретно в каждом случае, засада ли это или посторонние, было трудно! Саня и не утруждал себя домыслами! Бил всех подряд, приблизившихся к нему ближе протянутой руки... А потом уже выяснял детали. Через три месяца вынужденной обороны его имя знал уже весь "блатной мир" города. Ну скажите, трудно ли заработать приличный авторитет среди доармейской (да и некоторой послеармейской) публики? Так он поверил в себя.
   Неофициально даже тренер Петров советовал неудачникам в группе такую вещь:
  -- Ты пойди к пивному ларьку, где брюхатые дяди пиво пьют, дождись пока кто-нибудь начнет к тебе приставать и вдарь, тогда все у тебя наладится!
   Действительно, Шпала, кажется, не знал ни одного хорошего боксера, который пренебрегал бы уличными тренировками. Один из парней в их группе специально для этой цели разводил домой пьяных парней с вечеринки:
  -- Они всегда кого-нибудь зацепят, а я заступаюсь за друга!
   Лучшего способа поверить, проверить себя, пожалуй, просто нет. Плохо только, что челюсти иногда попадаются слабые! Однако, Чаве это не грозило, и Витька подсказал ему проверенный способ:
  -- Толкни кого-нибудь плечом, наступи на ногу, словом, нарвись на скандал и... выруби.
   С тех пор Чава одно время его замучил -- завидев идущего навстречу тщедушного прохожего, он шептал Витьке на ухо:
  -- Сейчас я его вырублю!
   И, уставившись на жертву, как удав на кролика, шел навстречу прямо лоб в лоб. В конце этой дуэли его или отпихивали или Чава в последний миг отпрыгивал сам.
  -- Нет, этот, пожалуй, слишком большой, опасный! Я сначала не разглядел, а потом подошел... -- говорил он, когда мужик скрывался из виду, -- вот следующего я!...
   И все повторялось сначала. Иногда Чаву огибали и тогда он ликовал:
  -- Видишь, он менжанул! А если бы он сейчас завозникал, я бы его вырубил!
  -- Чава, кто же будет возникать, когда мы идем вдвоем, а он один? -- удивлялся другу Шпала. -- Ты прохаживайся сам, а я тут в кустах буду, на случай, если не получится и понадобится моя помощь! Если что -- отмажу от асфальта!
   Он ложился в кустах и катался со смеху, наблюдая за ходящим туда-сюда по тротуару Чавой. Ну и походка у него становилась, когда друг кого-то собирался вырубить, это не описать, это надо было видеть! Руку Чава всегда, сам того не замечая, держал наготове и как-то особенно ей подергивал, имитируя удар по воображаемому противнику. Он был грозен, как туча и полон решимости, но куда все это девалось, когда до жертвы оставалось шага два? Чаву отпихивали, а он дергался что-то крикнуть вслед, (типа: "Сам дурак!") но слова застревали у него в горле и, махнув рукой, вновь опустив тараном голову и набычив шею, Чава шел навстречу новой "жертве". После двух-трех таких, более чем часовых, безуспешных поисков, Шпала, насмеявшись вдоволь, объявил Сашке, что, очевидно, он просто лезет не в свои сани и лучше бы ему отступиться от этой безнадежной затеи, чем еще больше разжег раненое Чавино самолюбие. Друг его долго еще мучил своим "сейчас я его вырублю!" и шел на таран, особенно по пьянке. Это стало у него своеобразной манией, помешательством, психическим расстройством, порогом, через который он никак не мог, и оттого еще более хотел переступить. Так что одно время Витька стал избегать общество пьяного друга. Тогда Чава принялся возить из Грязного в город своего друга по радиолюбительству Сержика и пробовать при нем: "Гляди, сейчас я его вырублю!" Ему нужен был свидетель, поддержка. В конце концов Шпала стал опасаться, что Чава подвинется рассудком, и так в пьяном виде у него начинала дергаться неосознанно рука. Но все обошлось и рецидивы неизменно повторялись только в стадии глубокого опьянения. Сам едва стоя на ногах, Чава шептал как заклинание: "Сейчас я его вырублю!" и шел, стараясь попасть на цель.
   А теперь, дорогой читатель, если тебе еще самому не расхотелось, я опишу обещанную технику удара и его тренировку. Только учти все прочитанное и не повторяй чужих ошибок!
   Итак, техника удара.
   Я опишу здесь принципы, пригодные для нанесения удара из любого положения. Все это, естественно, со слов "знатока" Шпалы, так что ко мне претензий, в случае чего, никаких. А Гроздева, если захотите, можете поймать в Икске и набить ему рожу (если, конечно, получится!).
   Прежде чем начать его отрабатывать, забудьте все, что вы знали и умели до этого! Таков закон. Иначе у вас ничего не получится! И не апеллируйте к технике нанесения удара в восточных единоборствах! Так бьют только идиоты! Чем руководствовались их изобретатели, стремясь наносить удар одной рукой без корпуса, неизвестно, но так прилично ударить просто невозможно! Хотя, для того, чтобы вырубить человека, многого и не нужно! Шпале приходилось без всякой предварительной тренировки драться с парочкой таких "асов". Это не бойцы, а заведенные механические роботы! Никакого чувства дистанции, никакой логики... Они молотят по воздуху руками, как мельницы. Надо -- не надо, без разницы! Так учит теория их боя: за одним ударом строго следует другой удар или блок. К тому же эти любители экзотики абсолютно лишены чувства юмора: похоже, они и не догадываются, что движения противника могут быть ложными и все принимают за чистую монету. Короче, со стороны получается хлебоуборочный комбайн! Нет, если конечно эти две мельницы напустить друг на друга, то рубиться они будут здорово! Там у них, естественно, масса премудростей друг против друга: какой блок применить против его блока или чтобы поймать руку противника, какую серию ударов нанести... Но с точки зрения здравого смысла -- перехватывать кулак, делать блок -- это же идиотизм! Гораздо легче, проще и, самое главное, надежнее элементарно уйти от удара: отпрыгнуть назад, в сторону, просто убрать голову!
   Выглядит, конечно, не так эффектно, но экономит массу сил! Смотришь на их головоломные трюки со стороны, это безусловно красиво! Но в реальной драке имеет очень небольшую ценность. Так вот, бой свелся к следующему: две эти молотилки планомерно наступали, прочесывая площадку квадрат за квадратом, а Шпала делал "челночок". Видели, как Мухаммед Али на ринге танцует? Вот это челночок и называется: взад-вперед, из стороны в сторону... Самое главное, ни секунды не оставаться на одном месте! Ну и, конечно, преимущество позиции -- прыг к одному, финт сделал, (финт -- обманное движение) -- тому бедняге на полчаса работы: он делает блок, потом выясняется, что это была ложная тревога -- противник уже с другого бока, нужно уходить! Вместо того, чтобы просто отпрыгнуть в сторону, эта дурмашина делает массу каких-то замысловатых приемов, крутится, приседает, уворачивается и в конце концов отходит на безопасное расстояние. Пока он все это проворачивает, Шпала заводит следующего. Так они молотили по воздуху, надеясь, что рано или поздно Витька попадет под их молотки, но он был не куст пшеницы, неподвижно стоящий на поле! Он двигался. И как бы ни продуманы были их системы защиты, ухитрялся все же зацепить слегка то одного, то другого! Скоро молотилки упарились, начали уставать, махали руками и ногами по воздуху все реже, делали ошибки. Подходить вплотную для нанесения удара кулаком Витька не рискнул, все-таки он в первый раз с подобной техникой обороны сталкивался, поэтому, улучив в одном из прыжков (а прыгать легче, чем приседать и молотить руками) удобную позицию, засадил одному ногой по роже, другому под дых и оба скисли! Так что выводы: учитесь прилично бить руками, ногами и хорошо чувствовать дистанцию, быстро перемещаться в пространстве, и всякие "дзю-до" и "дзю-после" вам даром не нужны! Имейте в виду, что кино есть кино, а драка есть драка! По видику Арнольд Шварценеггер выглядит, конечно, гораздо красивее толстого и безобразного против него Мухаммеда Али, особенно, если наденет цветастые трусики, но мозги последний вышибет первому с одного удара! Все, что вы видите в боевиках, надумано лишь для того, чтобы сорвать с вас "денюжку"! Вы хотите уметь хорошо драться или хорошо выглядеть во время того, как вас будут бить? Если первое, то оставьте "бросок через пупок" и всякие там тройные сальто акробатам! А нижеописанный удар есть всегда, без всяких мышц, без всяких ежедневных тренировок. Если он "поставлен" правильно, и если вы точно попадете в подбородок, вы вырубите всегда. И еще: вовсе не обязательно набивать кулаки до появления мозолей на костяшках пальцев. Это ничего не дает кроме переломов, ревматизма, и т.д. Руки надо беречь, обматывать эластичными бинтами, иначе они будут стираться до кровавых мозолей. Это предохранит от растяжения, ведь по мешку нагрузка больше, чем в драке по челюсти! И легкие перчаточки, хотя бы рабочие верхонки сверху.
   Классический удар начинает наноситься с носка ноги, одноименной названию руки, наносящей его. Ступня должна быть слегка приподнята и опираться на носок. Неплохо также и другую ногу держать на носочке. Стойка должна быть пружинистой, чтобы в случае чего легко можно было прыгнуть в любом направлении. Но тактика ведения боя нас сейчас не интересует, ограничимся ударом! Он действительно идет как бы от носка ноги: последний в момент удара приподнимает ее, пятка выворачивается наружу одновременно ведя ногу, а та в свою очередь корпус. Последний выкидывает руку, снабженную кулаком (Если кулак отсутствует, бейте костяшкой руки -- разница небольшая!). На этом первая часть объяснения заканчивается. Единственное пожелание -- после некоторой тренировки делать все это вместе, а не по частям, как описано. Кроме того, все вышеописанные элементы вовсе не обязательны. Это не догма, требующая беспрекословного исполнения, экспериментируйте, пробуйте, как вам лучше, удобнее! Нанести хороший удар можно и без ноги, одним корпусом!
   Сложнее дело со второй частью удара, то есть непосредственно с самой рукой. Вначале принцип: удар наносится не одним кулаком, но и "подпирающим" его предплечьем, а предплечье плечом. В этом еще одно коренное отличие удара в боксе от восточных единоборств, Там на полном серьезе лупят и сверху по затылку! Скорее себе руку сломаешь, чем противнику синяк набьешь! Угол между предплечьем и плоскостью, по которой наносится удар, должен быть со всех сторон 90 градусов. Представьте, что вы бьете ломом или копьем. Правильно втыкаете -- копье пробивает шкуру зверя, чуть сместили плоскость от перпендикуляра -- удара никакого нет! Копье пошло рикошетом или сломалось. Для того, чтобы у вас получился из руки лом, вы должны в последний перед соприкосновением со снарядом миг сжать кулак, зафиксировать кисть. Тогда у вас рука, предплечье, плечо,-- все одно целое! Формула силы удара: масса помноженная на квадрат скорости. Масса кулака ничто по сравнению с массой всей руки! С этим мы разобрались! Далее, чтобы скорость была приличная, руку нужно "кидать"-- не бить с силой, а свободно кидать! Как вы муху ловите? Легко, свободно, а под конец сжимаете кулак (поймали!). Так же точно наносится удар, только кулак сжимается чуть раньше и фиксируется кисть. Если у вас локоть перпендикулярно снаряду, вы сразу почувствуете, насколько сильнее у вас получается удар по такому принципу, чем если бы вы даже завели кулак за спину и били наотмашь (как пьяные мужики в колхозе дерутся.) В боксе из стойки (а от нее все учатся) удары наносить проще всего: от подбородка кинул руку в цель, кулачок сжал под конец -- вот и весь удар! Но в драке он вам вряд ли пригодится: во-первых, некогда руки к подбородку приставлять, во-вторых, ваш удар виден и от него легко уйти. А по этой технике наносить удары можно минимум от груди. Однако, в качестве тренировки скорости нанесения удара, движения от подбородка нужно потренировать! Больше доверяйте своим чувствам, экспериментируйте! Ловите скорость и запоминайте удачные движения. Помните, что 100% информации вам не объяснит никто, основную часть работы должны проделать вы, и за Вас никто этого не сделает!
   Теперь немного о тренировке скорости. Для того, чтобы она нарабатывалась, рука должна быть не закрепощена, то есть -- расслаблена! Не у всех это получается сразу, некоторые напряжены всегда, даже когда ничего не делают! Требования тут следующие: добейтесь полного расслабления руки. Проверить это очень легко: попросите кого-нибудь "поиграть" вашей рукой. Пусть он ее подбрасывает и ловит, или не ловит, рука должна быть свободна: она не Ваша, она у Вас отнята, она парализована, висит, как плеть! Пусть помощник подергает ее, и если вам даже слегка будет больно, вы не должны напрячь не один ее мускул. Когда вы этого добились, первый шаг сделан. Теперь освойте такое упражнение: представьте себе, что от плеча и до кулака у вас нет ни костей, ни мускулов. Что кулак -- это гирька, а рука до плеча -- веревка. И вот Вам нужно с помощью корпуса и плеча закинуть гирьку точно в цель. Это научит вас бить "корпусом" а не мышцами руки, они в ударе совершенно не нужны! Быть может только минимально -- удержать руку в нужном положении -- все! На этом их функция закончена. Если упражнение с грузиком и ниткой у вас получается, и вы точно попадаете кулаком в цель (листок на дереве, или узелок на подвешенной к люстре веревке), удар почти готов! Наложите первое упражнение (с ломиком) на второе (с гирькой) и у Вас уже приличная основа для практической наработки. Что касается упражнения с ломом, то здесь правильная постановка руки (локтя, кисти и кулака) нарабатывается чисто практически, без особых мысленных ухищрений: возьмите или сделайте сами снаряд подходящей жесткости (на первых порах пойдет мешок с песком), остальное -- дело времени! Сильно и неправильно бить по такому снаряду нельзя, сразу выявятся недостатки в постановке руки: либо локоть будет заносить вверх -- вниз, либо кулак подворачиваться... Так что вы сами постепенно "поставите" и запомните движения руки. В нужный момент она у Вас будет идти правильно сама!
   Последний и самый ювелирный этап. Объяснить его труднее всего, поскольку здесь огромное множество самых разнообразных движений, которые нарабатываются практической тренировкой, откладываются непосредственно в мышечной памяти и никогда ни у одного боксера с логическими системами мышления никак не связаны. Я постараюсь описать лишь видимую часть айсберга. Конечно, прилично бить вы сможете и без всего нижеописываемого, при том, однако, условии, что проделаете всю ту практическую работу, которую в свое время проделал сам Шпала, Саня Горбань, да и все остальные хорошие и плохие боксеры. Во всяком случае, Витька не слышал, чтобы кому-то объясняли что-то сверх того, что здесь уже сказано. Все остальное, как правило, тренирующиеся постигают сами, по крупице добывая опыт из практических тренировок. Так что учитесь учиться! Это пожалуй, основной необходимый в жизни талант. От того, как быстро вы умеете себя переналадить, переориентировать, в конечном счете зависит ваш успех! Что можно посоветовать по делу? Независимо от того, поймете вы дальнейшее объяснение или нет, имейте в виду, что очень большое значение порой имеет рутинная тренировка до полнейшего изнеможения изо дня в день! Самому заставить себя так работать очень трудно. Шпале, и другим занимающимся у Петрова повезло! Тот умел обеспечить моральный настрой в группе, при котором изнеможение в конце тренировки считалось нормой. Среди сборной ходил даже такой афоризм: "Легче всего избить не того, кто совсем не умеет драться, легче всего избить боксера, тренирующегося у Петрова, когда он идет с тренировки!" Так вот, польза подобной нагрузки очень велика -- она закаляет, делает спортсмена более выносливым и, значит, увеличивает запас прочности организма. А это в жизни еще более необходимо, чем в спорте, поскольку точно отмеренного времени боя нет! И самое главное -- длительные сверхнагрузки, когда выполнить все что от тебя требует тренер, ты физически не в силах, заставляют "думать мышцами"! К примеру, нужно молотить по мешку с полной отдачей всю тренировку, да не одиночными, а сериями! Тренер зорко наблюдает, и отмеривает положенное время по секундомеру. И вот ты чувствуешь, что уже не в силах поднять руки, но звучит гонг и... руки поднимаются сами собой. Они молотят по мешку уже без тебя!!! Так вот, при таком раскладе, когда сил "уже нет" и организм работает непонятно на каком ресурсе получается удивительная вещь: мозг как бы отключается от контроля мышц, они предоставлены сами себе и работают автономно. И последние, получив свободу, и чувствуя себя не лучшим образом, начинают "халтурить" -- то есть, выполнять упражнение с минимальными затратами. Тренер ведь не видит: сжимаешь ты под перчаткой кулак или нет... Короче, мышцы начинают гнать халтуру, но она оказывается для достижения цели не менее важной, чем сознательная нагрузка! Мышцы учатся экономить силы! Выполнять все необходимые элементы защиты и нападения с наименьшими физическими затратами. Пусть они где-то допустили "брак" (скажем, несжатие кулака) -- это не страшно, в нужный момент, в бою, когда главное будет не количество, а качество, они все сделают правильно! Главное, боксер научился на бессознательном уровне работать с наименьшей затратой сил! В народе это называется: "Не умеешь понимать через голову, поймешь через ноги!" (руки, в данном случае). Так вот, понимать через руки в боксе -- главное! Вы можете не уловить чего-то из описанного здесь, или что-то у вас не будет получаться -- не расстраивайтесь! Знайте, то что Вы хотите, но не можете сделать, накапливается у Вас на бессознательном уровне и иногда нужна стрессовая ситуация, чтобы это накопленное проявилось. Так бывает у всех, кто долго тренируется: на тренировках не получалось, а в бою, в самый ответственный момент, когда об этом и не думаешь выходит само! Просто на тренировке ваше сознание подавляет подсознание, где, собственно, и хранятся все практические навыки.
   Ну вот, отдохнули от упражнений? Теперь приступим вновь! Мы договорились до того, что в драке Вам удары от подбородка не пригодятся. Вы можете пойти разными путями учась бить "снизу". Можете постепенно опускать руки... В таком случае имейте в виду: то, что Вы умеете от подбородка, годится ниже, вплоть до уровня груди. А то, что Вы будете уметь снизу, легче начинать отрабатывать от пояса. Можно пойти следующим путем: *читесь бить от подбородка и затем спускаете технику этого удара до уровня груди. Вам останется лишь найти для себя способ быстро выводить руку на уровень груди, и уже из него наносить удар. Постепенно, с помощью наработки, у Вас эти два этапа сольются, и получится один слитный удар. Так учился сам Шпала. Из своей практики он может Вам подсказать, что руку снизу или от пояса до груди он лично поднимает не мышцами, а как бы подкидывает корпусом одним импульсом. Далее, когда рука подброшена, тем же корпусом, с помощью его поворота посылается вперед. Заметьте -- нигде нет продолжительного напряжения мышц, лишь импульсы -- кратковременные, в долю секунды, сокращения! Вы можете этого не понять, не суметь сразу, но подубасьте по груше приличное время, и мышцы сами поймут, как им лучше. То, на что вы тратите лишнюю силу, у вас при длительной тренировке откажет в первую очередь! Будете поднимать руку мышцами, на сто тысяч первом разе она у Вас откажет. Я шучу, но в каждой шутке есть доля истины! Быть может, устанет на сотом разе, это не главное! Главное то, что устанет в первую очередь. Это для вас сигнал! Что-то в этом движении вы должны менять, выполнять его другим способом, другой группой мышц... Устранили это узкое место -- идете дальше и так до тех пор, пока после долгой тренировки у вас будут равномерно уставать все мышцы тела. Это принцип. Из практики известно, что удар, на который затрачено много силы, никогда не бывает правильным! Короче, вы должны добиться того, чтобы при самой большой халтуре удар все же был нокаутирующим. Достигать того, чтобы непременно ломать челюсть, Шпала Вам не советует! Во-первых, сам он подобного эффекта никогда не добивался, это достигается побочно при правильной постановке удара, во-вторых, при первых признаках нужно срочно от чрезмерной силы удара избавляться, иначе Вы с ним хлебнете горя! Самый лучший способ для смягчения удара -- слабее сжимать кулак в конце. Для этого и снаряд придется подбирать соответственно мягче! И самое последнее: оно Вам нужно будет только тогда, когда Вы наработаете некоторый опыт и поймете мышцами, что чем легче -- тем лучше! При нанесении бокового удара, а у Вас из открытой стойки только такие и будут идти -- руку нужно как бы скидывать с плеча. Чтобы Вас не заносило, и Вы не летели вслед за кулаком -- как уже сказано, кидаете руку. Остановить ее можно двумя способами: либо напряжением мышц плеча, что, кстати, при длительной тренировке мышцам не понравится! Либо проще: скинув руку с плеча, пустить ее в "свободное плавание" в то время, как корпус уже будет возвращаться на исходное место. Это кстати хорошо нарабатывается при нанесении серии ударов с максимально возможной быстротой. Тогда вы понимаете, что экономней остановить руку контрдвижением плеча. К тому же так она после нанесения удара сама, без дополнительных затрат возвращается на свои исходные позиции и готова для нанесения следующего удара. Так вот, при некоторой модернизации этого способа, когда Вы будете отводить плечо назад не по прямой, а как бы втягивая его ближе к телу, сутуля (на самом деле, тут движение сложнее: расслабляется и работает лопатка!) у Вас получается дополнительное ускорение на самом последнем "ответственном" участке, и его хватает для того, чтобы совершенно "легкий" (в смысле экономный) при нанесении удар был нокаутирующим. Все! На этом все секреты удара, известные Шпале, Ваши! Теперь Вам только остается пораскинуть мозгами и приспособить данную тактику к нанесению ударов изо всех положений, да и не только! Главное достоинство в тактике ведения боя -- в ее экономности! Практика подсказывает, что в бою нельзя злиться, нельзя нервничать, нельзя даже относиться к нему слишком серьезно! На это все тратятся силы! Бой вести нужно как бы играючи!
   Вы уже отдохнули от идиотских шуточек, составляющих стиль данного повествования и загрузились знаниями по самую макушку? Тогда продолжим наш цирк! Жизнь слишком коротка, чтобы позволить себе роскошь относиться к ней серьезно! Ибо все в ней, кроме удовольствия -- лишь плата за него!
  
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
   Странная игра -- шахматы! Чем больше в них играешь, тем сильнее тянет на лесоповал! ЦРУ -- пароль старый! Влияние фазы Луны и Земли на вырабатывание желудочного сока у штангиста. Борщ с самогоном -- вкус непередаваем! Мышу пустили "паровозом", а шифер пропили! О том, что у Чавы есть свои подкупленные депутаты в парламенте США. Не ходите по ногам и не опирайтесь на морды зрителей -- этим вы доводите их до экстаза! Может ли животное быть помощником машиниста тепловоза или хотя бы просто Советским человеком? Он ему в любви признался. Йоги учат держать кирпич за пазухой, но убивать таксистов монтировкой!
  
  
   Еще одной странностью Чавы была его манера пить, что, наверное, является не какой-нибудь приобретенной вредной привычкой, а скорее выражением типа нервной системы. Так, по крайней мере, казалось Шпале. Судите сами: если одному после принятия дозы хочется закусить, второму поспать, третьему напиться вдрызг, а четвертого тянет на приключения, и все это от одной и той же бутылки, в одной и той же подворотне, в одну и ту же фазу движения Луны вокруг Земли, и Земли вокруг Солнца, то, наверное, дело тут в самом человеке! Поначалу все вроде бы шло тихонько, без отклонений. Витька заглянет к Чаве домой, сыграют несколько партеек в шахматы, а надо сказать, странная это игра! В шахматах Сашок был силен, как шифер, и почти всегда Шпалу обыгрывал. Это было тогда! Потом Витька пятилетку пилил лес в тайге, не то что шахматы, буквы забыл, как пишутся! А Чава работал помощником машиниста тепловоза. Гонял каждую смену поезда туда-сюда по железке и от скуки этой работы так же регулярно каждую смену с машинистом резались в шахматы. Судя по количеству тренировок, ему гроссмейстера присваивать пора! И вот ворочается Шпала из Сибири, садятся они с Чавой за шахматы и Витька раз за разом выигрывает у друга. Просто очевидное-невероятное! Может, таежный воздух мозги прочищает, а тепловозный дым их коптит? Тогда всем гроссмейстерам места на лесоповале бронировать надо! Эту загадку природы наука, пожалуй, еще объяснить не в силах!.. Так вот, насчет шифера! Пропили его весь! Сашка пороется где-нибудь по сусекам, найдет выгнанный и припрятанный матерью самогончик (а его Чавына мать гналла напостоянку), отольет часть, дольет водички.
  -- Ну что, Витек, пожрать хочешь? -- это для конспирации, вроде пароля, чтобы бабка, которую Чава за постоянную слежку окрестил "ЦРУ", ничего не заподозрила.
   Сашка выходит на кухню, тащит оттуда большую тарелку борща, хлеб, ложки, и два стакана с чаем. Бабка в валенках, в фуфайке, в очках с линзами двадцатикратного увеличения, как в перископ, следит за его передвижениями, шепчет беззвучными губами молитвы. Один стакан чая тут же выливается в цветок. (Помни нашу доброту!) Чава наливает самогон, как пипеткой капает -- не дай бог на одну каплю больше, чем себе! "Да отсохнет рука обделившая хозяина!"
  -- Ну, за все хорошее! -- шепчет. -- Дай бог не последняя!
   Витька уже закусывает, а Сашка все тянет, как обычно, смотрит на стакан, как удав, желудочный сок вырабатывает. Настраивается он, как штангист. Один раз дотянул. Настраивался-настраивался, пока мать пришла. Хорошо, с бабкой задержалась на кухне, разговаривает, вот-вот войдет. Чава заметался, заметался со стаканом и -- плесь его в борщ, а стакан -- под кровать. Тут мать в комнату. Здрасте-здрасте!
  -- Как у вас, что у вас? -- это она Витьке, а Чава на борщ нажимает.
   Чавына мать Шпалу расспрашивает, а сама носом туда-сюда водит, тут воздух потянет, там потянет... Чава нажимает.
  -- Ну, как я борщ сварила?
  -- Во! -- Сашка поднимает большой палец.
  -- Ну-кась, дай покушаю.
  -- У-у-у-у! -- Сашка с забитым ртом обхватывает тарелку, машет ложкой, прожевывает, объясняет:
  -- Мы же с Витькой из одной тарелки.
  -- Ну и что? Я, чай, не заразная. Борщ-то варила, поди пробовала! Вон я Витькиной ложкой, он что-то не ест!..
   Чава хватает Витькину ложку в руку:
  -- Ма, ну это вообще свинство, так с гостями обращаться.
  -- Ну, дай твою.
  -- Не не дам!
  -- Ладно, я пойду на кухне возьму.
   Мать уходит. Чава шепчет Витьке повелительно:
  -- Ешь, надо успеть, пока она придет!
   Витька берет ложку, делает глоток, и глаза у него лезут вон из орбит. Этот вкус непередаваем! Вылейте в тарелку горячего борща грамм 250 бурачного самогона и вы ощутите непередаваемую прелесть этого напитка. Слезы брызжут из глаз и все изнутри просится наружу. Чава исподтишка показывает кулак:
  -- Крепись!
   Витька перебарывает себя, глотает, а оно назад, Витька глотает, а оно назад... А Чава уже ложек шесть такого борща упорол! Что-то кричит с кухни бабка, мать Чавы звенит ложками, Витька не в силах больше держать гремучую жидкость в себе, до краев наполняет уже почти пустую тарелку, достается и цветку. Тотчас же опять входит мать с натертой, как солнышко, ложкой в руке.
  -- Я своей попробую!
   Немая сцена. Оба едока за столом окаменели. Кто-то из писателей утверждал, что у пьяных и у влюбленных есть свой ангел-хранитель. На их пьяное счастье что-то спросила из-за занавески бабка. Тетка Зина -- Чавына мать оборачивается, что-то отвечает ей. Сашка хватает тарелку и швыряет в открытую оконную форточку. Трах! Тарелка зацепилась за раму и все стекла, занавески залили жирные ржавые пятна. Мать оборачивается, немеет от застрявшего в горле восторга.
  -- Мыша сваренная в борще попалась! -- эмоционально, с оборотами объясняет Чава и бежит блевать на улицу.
   Чавын отец так характеризовал их способ времяпрепровождения:
  -- Вот вы выйдете и идете, куда ветер дует и ждете, пока ветер переменится, чтобы вернуться домой!
   Было такое! Плыли они по течению. Но -- смотря кто и в чем!
   По мере взросления, зависимость Сашки от спиртного увеличивалась, хотя алкоголиком он не был и особой тягой к выпивке не страдал. Запоем Чава заражался латентным способом. Он мог не пить неделю, месяц, год -- столько, сколько случай берег его от искушения, при этом не испытывая ни малейшего влечения к алкоголю. Но стоило Чаве залить за воротник хоть каплю, хотя бы пробку понюхать, весь его иммунитет от этого запаха растворялся. Сашка срывался, шел в вираж, в штопор, из которого уже не мог вырваться до того, как совершит положенное число витков и истратит все свое здоровье. Скажем, живет он и живет себе припеваючи, ест, спит, ходит на работу и прекрасно себя чувствует, берет от жизни все прелести, ни в чем не нуждается, ничто его не тяготит, не гложет. Но вот, к примеру, идет одним прекрасным днем Чава с работы домой и на беду нарывается на старых знакомых, скажем, просто знакомых или даже незнакомых вовсе, неважно! А важно то, что этим встречным нужно срочно выпить, их мучает духовная жажда. Чава попадает в их орбиту.
  -- Дай двадцать копеек, добавь на бутылку?!
  -- Мелочи нет, только трояк!
  -- Давай тогда так -- мы тебе мелочь, а на твой трояк берем два пузыря на троих?
  -- Нет, ребята, нет желания!
   И Чава идет дальше. Он не лжет, желания у него действительно пока нет. Но микроб страсти, поразивший случайных встречных, со слюной ли, по воздуху... (наукой этот вид болезни еще точно не исследован) уже внедрился в Чаву и начал свое разрушительное действие. Примерно через полчаса появляются первые симптомы. Ни с того ни с сего приходит в голову мысль:
  -- А почему бы и действительно не выпить?! Что тут такого?
   Чава вспоминает все прежние несчастья, выпавшие на его долю по причине выпивки, гонит эту новую мысль прочь, но довод, подобно снежному кому, обрастая все новыми аргументами, возвращается вновь и вновь. Чава опасается нового срыва, и чем больше он его опасается, тем назойливее свербит голову злосчастная мыслишка: "А все-таки, почему бы и не нахрюкаться до поросячьего, скажем так, визгу? Что тут, собственно говоря, такого, что и до поросячьего... Если даже и вообще вусмерть, то тоже ничего такого!"
   Это какая-то дьявольская игра воображения, которое работает против своего хозяина, и стремится нанести ему как можно большее поражение, унижение. Оно издевается над ним, говоря: "Все равно будет так, как Я этого захочу! И чем больше ты будешь сопротивляться моей власти, тем большее поражение и унижение получишь от меня! Помнишь, как прошлый раз ты обоссался на вечеринке у знакомых? А на этот раз обсерешься, если захочу! Так что -- не противься мне!" И, что самое опасное, так это действительно то, что Чава это второе свое "Я" боится. А если чего-то боишься, то как можно у него выиграть схватку? Чава из последних сил сопротивляется, с ужасом понимая, что, чем больше будет это его сопротивление, тем жутче окажется месть! Уж лучше бы он сразу покорился! А ну как и вправду того, не утерпит по большой нужде в общественном месте?! Какой враг ввел в его мозги это вредное чувство делать все назло, всему сопротивляться? И вот наступает такое мгновение, когда Чава уже не в силах преодолеть, а тем более еще усугублять своим сопротивлением, надвигающегося несчастья, он вдруг разворачивается и бежит к месту встречи, надеясь найти компаньонов. От момента внедрения инфекции до того момента, как обессиленный борьбой организм предпочтет сдаться на милость победителя, может пройти порядочно времени. Сашка успеет поесть, сходить по делам и засесть за телевизор, однако пищеварение его уже нарушено, мозг не способен вникать в суть увиденного, вирус поражает центральную нервную систему, угнетает силу воли, самолюбие, способность правильно мыслить, ощущать, словом, угнетает все высокие чувства, открывая простор низменным и необузданным страстям. Вдохновленный пьяною Музой, Чава записывает в дневник, втайне им сочиняемый потомства для, следующие мысли: "Оказывается, я до сих пор думал и думаю животом! Иду сегодня в магазин за хлебом -- пиво продают. Так меня на пиво после этого зрелища целый час тянуло! Законный вопрос: может ли животное быть помощником машиниста тепловоза? Имею ли я право вообще называться советским человеком, не переступив через свое низменное "Я"? Поэтому первая задача -- поставить свое пузо на место. Знать бы вот только где оно, где грань, ведь душа и тело, учат йоги, едины. Видно, сразу на втором месте Живот (Мамон) -- опасный соперник! Если мы не удовлетворяем его требования, он объявляет нам войну: во-первых, состояние тела резко ухудшается: слабость, вялость, подавленность, или, наоборот, перевозбужденность, бессонница и т.д. Вопрос: может ли это дойти до смерти или он, падла, тоже жить хочет? Во-вторых, у него (у живота) есть свои агенты в мозгу, которые получив приказ хозяина, начинают его обосновывать, вуалировать, подбирать под соответствующее действие доказательство (точь в точь подкуплленные депутаты в парламенте США." (Ну точно: все беды от ума, все болезни от нервов, только один триппер от удовольствия!)
   Наверняка разыскиваемых им компаньонов уже нет на прежнем месте, однако, для Чавы это уже не имеет никакого значения. Водоворот захватил его и теперь выплюнет из себя лишь полностью отработанным. С этого момента все Чавыны помыслы направлены только на удовлетворение возникшего желания. При этом он проявляет чудеса сообразительности и изобретательности. Если даже за душой у Чавы нет ни гроша, что большей частью и случается, то он напьется так же аккуратно, как если бы его, скажем, поили специально. Впрочем, реакция еще обратима до тех пор, пока внутрь ему не перепадет хоть несколько капель "живительной влаги". В трезвом виде, вернее сказать, в невкусившем виде, Чава, хотя и целиком захвачен идеей, еще не способен по каким-то внутренним причинам пойти на преступление, еще не отпущены какие-то глубинные подсознательные тормоза. С момента же возлияния все иные желания оставляют его и в ход вступает простой, но надежный, редкий генетический код: выпить; еще больше выпить; еще еще больше... и так до отруба. Не было такого случая, чтобы Чава бросил на полдороге. В поисках денег на добавку Чавин, увидев открытую дверь балкона, лез по водосточной трубе и забирался в чужую квартиру, не имея представления, дома ли хозяин. Увидев в такси под ногами монтировку, хватал ее и, угрожая убийством, грабил водителя... Он был отчаянным парнем в недопитом виде!
   Замечателен финал. В разные периоды Чава кончал по-разному. Одно время, напившись до определенной кондиции, он начинал демонстрировать свою храбрость встречным и поперечным, искать ссоры, и ему непременно набивали физиономию, что и было конечным пунктом его программы. В другой период, (обычно летом) Чава по пьянке непременно ссорился с подругой. Витька видел одну сцену такой размолвки. Они оба отдыхали тогда в профилакториях. Шпала в своем от котлостроительного завода, Сашка в своем -- от железной дороги. Профилактории стояли рядом и в тот день в Чавыном показывали фильм. Витька пришел, занял место, начал искать глазами друга. Он быстро заметил его девчонку -- Юлечку, красивую, статную, она занималась в кружке парашютистов и уже сделала несколько прыжков (очередная Витькина зависть) Но где же сам Чава? Спросить у Юли было неудобно, в этих вопросах Сашка вел себя как ревнивый самец. Начался фильм и Шпала, отбросив всякие мысли, окунулся в сюжет. Уже ближе к концу сеанса из коридора в зал ввалилось что-то сопящее. Витька сидел недалеко от входа и сразу признал -- это Чава.
  -- Сашок! -- шепнул он.
   Чава уставился на него мутными глазами и спустя минуту вдруг гаркнул на весь зал:
  -- Витюха!
   Он подскочил к Шпале и принялся его обнимать, жать руку, как будто сто лет не видел и ужасно соскучился. В пьяном виде он был чересчур приветлив и общителен. Такие нежности Витька отнюдь не приветствовал, он оттолкнул сердечного друга опять в коридор:
  -- Ты что, очумел? Я тебя в упор не знаю!
   Чава вновь засопел, и отвернувшись от Шпалы всем телом, прилип к дверному косяку, стал смотреть кино. Чуть погодя, Витьке стало совестно перед другом, он решил загладить вину.
  -- А ты что к Юлечке не идешь? -- опять шепнул он.
  -- Она здесь? -- воскликнул Чава ничуть не тише прежнего.
  -- Тихо! Вон она сидит! -- Витька показал пальцем.
  -- Где? -- рявкнул Чава.
  -- Да тихо, я тебе говорю!
   В зале уже шикали, Шпале стало неудобственно. На кой черт он с ним связался? "Долго мы не виделись и на хера мы встретились!" романс называется! Кое-как объяснил Чаве координаты и рад остался, что сбыл его с рук. Чава выпрямился, потоптался на месте, ища равновесия и ложась на курс, дождался, пока его перестанет раскачивать и осторожно, как канатоходец, пошел по центральному проходу. Дальнейшее можно было видеть на экране: сначала на нем показалась Чавына голова, потом плечи... Вот голова опять начала раскачиваться, это Чава делает новый поворот и ловит равновесие. На крики он внимания не обращает (не до того!), сосредоточенно выдерживает равновесие и, в крайнем случае, опирается на чью-либо макушку. Добрался, наконец, его силуэт исчез с экрана. Чава встал буквой "Зю", нагнулся к самому лицу сидящего и так минуту или две стоит перед ним, рассматривая вплотную. Не то! Чава опять выпрямляется, делает несколько шагов по ногам, опираясь на удивленно поднятые на него лица, склоняется опять. Еще пару минут заглядывая в самое лицо, рассматривает сидящую. Наконец раздается ликующий крик:
  -- Юлечка, а я тебя ищу!
   Зал в экстазе начинает гудеть. Юля что-то темпераментно выговаривает Чаве, в ответ только глухое, ровное, обиженное сопение. Наконец, Сашка с размаху плюхается рядом, отворачивает от подруги лицо. На нее он тоже теперь обижен! Через десять минут сквозь звуки фильма все отчетливее начинает прорываться храп.
   Но вот сеанс наконец кончился. Шпала выходит на улицу одним из первых, не дожидаясь толкучки, и ждет друга. Толпа все валит и валит, а где же Сашок? Когда вышли почти все, Витька заглядывает в уже залитый светом зал. Чава лежит на прежнем месте и воодушевленно дает храпака. На следующий день Чава в печали: поругался с Юлькой. Наконец, самым невероятным феноменом было то, что зимами, в самые лютые морозы Сашка, где бы и при каких обстоятельствах он не напился, в каком бы беспамятном состоянии не был, обязательно очухивался в одном и том же месте: в селе Грязном, в канаве, через дорогу напротив дома, где жила его бывшая одноклассница Тукмачева Галя. Чава при этом клялся-божился, что в трезвом виде он о ней даже не вспоминает. Возможно. Однако, факт остается фактом! Однажды Шпала с Чавиным ездили в Харьков -- в соседнюю республику, Сашке нужен был отрез ткани на брюки, а в Икске ничего путевого не купишь! Витька за компанию и на халяву. Отрез они, естественно, не купили, но напились жестоко, так, что отрубились сразу же после посадки в обратный поезд. Последнее, что было в памяти Шпалы, это слова Чавы:
  -- У этого вагона в задней оси колесо с ползуном (или прокатом)!
   Сам Сашка этих слов не помнит, значит, отрубился раньше, рассуждал о дефектах железнодорожного транспорта уже в отрубленном состоянии. Затем отрывочно признание в любви в стихах, читаемое Витькой внимающему Чаве. Причем, в стихах Витька его почему-то называет Галей! Чава-Галя в полнейшем восторге от Витькиного признания... Память вернулась к Витьке, когда он продирался между крестов по кладбищу. Как он туда попал, теперь навсегда останется загадкой. Кладбище за городом, в противоположном от поселка направлении, туда и трезвым-то попотеть добираться! Замерз смертельно. Добравшись до города, влез в безлюдный троллейбус и там вновь отрубился. Когда проснулся, едва выбрался из-западни, оказывается, открыть дверь снаружи гораздо легче, чем изнутри. Наутро с удивлением, граничащим с нежностью, обнаружил, что брюки выше коленей все в блевотине (Странно! ведь по идее должны быть ниже коленей и чем ниже, тем больше!), да к тому же еще не его! Шапка тоже оказалась чужая. Кое-как, справившись с болью в голове, доковылял до Сашки Чавина, чтобы узнать, что вчера было. Чава помнил, оказывается еще меньше Витьки, не знал даже, на чем добрался домой (а еще рассуждал, как завзятый железнодорожник, о прокатах на колесной паре!), но Витькины брюки и шапка оказались при нем, тоже не в лучшем виде: брюки в нескольких местах прожженные, испачканные в смоле, шапка такая, как будто ею в туалете ж... подтирали.
   Чава рассказал, что смутно помнит, как очнулся в какой-то занесенной снегом канаве, среди леса. Впрочем, канаву он сразу же узнал, а лес оказался вовсе не лесом, а лесопосадкой за дорогой напротив дома Тукмачевой. Как он не замерз в 30-градусный мороз? Чава говорит, что, придя в себя, развел здесь костер и отогревал замерзшие руки и ноги. (Вот кто Витькины штаны довел до выкидного состояния!) Жалко и страшно было уходить от костра в злую морозную темень. Напоследок нагрел в костре белый силикатный кирпич, который стащил из штабеля у дома виновницы пьяных дум своих, положил его за пазуху и так с кирпичом пришел домой.
  -- А где же кирпич? -- спросил Шпала. -- Ты ведь его должен вернуть на место, нехорошо обкрадывать того, кого любишь!
  -- Выкинул где-то на подходе, -- вздохнул Сашка, -- он стал уже холодным, но тяжел был по-прежнему, а я и так еле ноги передвигал!
   И вообще наяву это было, или привиделось ему, Чава сказать не мог. По дороге в Икск, где они рассчитывали опохмелиться, Витька с Чавой сделали остановку в Грязном, специально, чтобы выяснить истину. Снег в канаве действительно был примят, в одном месте вытаял и здесь видны были разбросанные угли и пепел, впрочем, все уже прилично занесено слоем свежего снега, так что пришлось провести раскопки. Но где и при каких обстоятельствах они махнулись брюками? Шапки не в счет, шапками могли махнуться и случайно. Витька нашел этому моменту следующее единственно разумное объяснение: очевидно, Чава в поезде пошел блевать в туалет (потому и штаны облеваны сверху а не снизу, раковина укрывала нижнюю часть от колен). Наличие же многочисленных брызг свидетельствует о том, что раковина скорее всего была закрыта крышкой, и Чава, не разобравшись, извергал свою гнилую суть на эту крышку. Далее, прорыгавшись и очистившись таким образом от скверны, он возвел помыслы свои к небу и его осенила высокая мысль: признаться в любви Галочке Тукмачевой, возможно даже просить ее руки, поскольку на пустяки Шпала свои штаны другу бы не пожертвовал! Косвенно эту версию подтверждали смутные воспоминания о признании в любви Чаве-Гале. Видимо, Витька учил Сашку изъясняться красиво! Номера, которые выкидывал Сашка по пьянке были не менее оригинальными. Впрочем, те же номера, возможно даже со знаком плюс выкидывал и сам Витька, однако, недостатки мы лучше подмечаем у других, а достоинства, как правило, у себя, и поскольку рассказ ухвачен мною со слов героя. привожу его в том виде, в котором он достиг моих ушей.
   Еще в их школьную бытность, когда приметы будущих великих деяний только-только "играли робкими струями" на их лицах, проглядывали в их характерах, Чавин среди всех выгодно отличался в изобретательности и скрытности. По части добывания выпивки в том числе. Как-то на вечеринку у одной из подруг их компашки, имеющей одиозную кличку "Клизма", Сашка в качестве взноса за свое нежданное появление предъявил гостям стащенную с уроков труда в школе спиртовку с синим содержимым внутри. Он был уже хорош сам и пояснил, что одну такую вещь они уже раздавили с Сержиком прямо во время урока. Спирт -- класс! Правда, о том, что сталось потом с Сержиком, и где сам Чава был с того урока и до сих вечерних пор ответ дать отказался, сославшись на некую военную тайну. Содержимое стеклянной банки попахивало керосином, было какого-то сине-ржавого цвета, с внушительным количеством осадков в форме лохмотьев, и не внушало доверия. При наличии под рукой в достаточном количестве водки все присутствующие исполнить рискованный трюк отказались. Сашка за это на собратьев и сестер, как водится, обиделся и решил продемонстрировать смертельный номер на себе. Следует сказать, что обижаться на всех, по всякому поводу и без всякого повода Чава умел изумительно, особенно по пьяному делу. Он иногда и сам не понимал, за что собственно, и на кого именно он в данный момент обижается! Вылив содержимое спиртовки в стакан, он взял в другую руку большую кружку с водой и... Все следили, затаив дыхание, и Чава с честью вытянул весь груз. Потом были еще тосты и танцы, в суете которых Чава незаметно исчез, однако, вездесущие девочки заметили, что туалет постоянно занят! Когда, уже заполночь, решили расходиться по домам, Клизма -- в отсутствие родителей хозяйка квартиры, заявила, что ночевать в квартире один на один с Чавой в туалете она боится, может, коварный маньяк специально притаился там и ждет! Попросила сорвать защелку и извлечь оккупанта оттуда, поскольку на стук и крики Чава не отвечал и никаких признаков жизни оттуда не подавал. Что мог сделать для друга Витька? Серега Федоров дернул дверь и в коридор вывалился Чава, синий, как содержимое уничтоженной им спиртовки, со спущенными до колен нижними принадлежностями одежды. Руки он так и держал обручем, как будто все еще обнимал унитаз. Пришлось Чаву в отрубленном состоянии кое-как одевать и лично Витьке тащить его до дому!
   В другой раз Сашке посчастливилось обрыгать собственных учителей с директором школы во главе. Шпала тогда уже учился в городе. Они выпили, потом еще... Чава был хорош, Витька немногим лучше. Он вез друга домой. В троллейбусе Чаве вдруг срочно захотелось рыгать. Вы ведь знаете этих пьяниц: никакой дисциплины не понимают! И нет такой команды, которая бы их остановила. Так неожиданно и невмоготу ему, ровно понос. Шпала схватил его за рот, горло и так держал на удавке до остановки. Но вот троллейбус остановился, Шпала бросил Чаву, тот руками ухватился за двери, точно хотел их распахнуть раньше времени и весь напрягся в предвкушении мига блаженства. Поэтому ничего удивительного нет в том, что, едва створки дверей открылись, как на голову весело гомонящей и толпящейся публики из троллейбусас ревом обрушилась струя недавно усвоенного "Волжского" вперемешку с более ранними пластами заглоченной пищи. Удивительное состояло в том, что его с букетами встречали его учителя! И вот Сашка появился перед ними на возвышении. Чава при этом изогнулся с поклоном, словно приветствуя: "Милости просим к нашему шалашу!" Блевок получился необыкновенно смачным, словно внутри у него не было ни хитросплетений кишок, ни других органов, а только сплошной резервуар, резиновый мешок с помоями. И вот: "Здрасте вам!" С ужасом Шпала из-за плеч Чавы увидел толпу учителей Грязновской школы, едущих, очевидно, с какого то праздника: они были хорошо одеты, женщины -- с букетами в руках. Он бросил друга на произвол судьбы и быстрее пули выскочил через другую дверь. Самое удивительное, что обгаженные учителя так и не узнали в лицо своего ученика. Наружу Чаву вытолкнула толпа выходящих, там же, у входа, оказались и работяги, которые, не церемонясь, тут же отпнули от себя мерзостного типа так, что Чава упал мордой в лужу, и, не в силах самостоятельно подняться или просто не желая покидать освежающей ванны, так и лежал на тротуаре мордой вниз. Учителя, подняв высоконравственный гомон, отряхнулись как смогли, вениками цветов, да так и уехали с остановки. Когда толпа рассосалась, Витька, притаившийся до тех пор в стороне, подошел, схватил друга за шкирку, как мешок, и потащил его к колонке. Если вы думаете, что Гроздев несправедлив в оценке друга, то представьте себе, что друг этот был далеко не ангел, и, пожалуй, приносил немало хлопот, так что уже сам факт того, что, несмотря на все неудобства, Витька продолжал общаться, нянчиться с Чавой, а не послал его от себя подальше, свидетельствует о чем-то!
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   Чава устраивает цирк в общаге, а комендант дает ему маяки с корабля. Герасим из "Му-му" лезет по бельевым веревкам в окно туалета. Весь на четвереньках и в паутине, как китаец на чердаке. Если из подвала ползет что-то черное, то это Сержик надумал линять! Предусмотрительный интеллигент ходит в тулупе и со шлангом в руке! Шпала -- членовредитель. Чава поправляет лифчик на груди -- значит, у него новая баба! Красивые телки на Украине женятся в 15 лет. Дыра шире маминой -- жди ребенка через шесть месяцев! Девичьи прелести или дармовой самогон -- что главнее?
  
  
  
   Сержик Самойлов рассказывал Витьке, как ему пришлось однажды тащить Чаву в общагу железнодорожников. Он проклял тот день и час, когда познакомился с Чавиным! Подобрал же он Сашку чисто случайно.
  -- Иду по городу через дворы, чтобы путь сократить, зима, все от снега белым-бело, а тут смотрю -- из подвала что-то черное лезет! Интересно мне, дураку, стало, что это может быть, присмотрелся, а это Чава в тулупе. Мне бы линять! А я еще больше удивился, подхожу -- точно он! Только на четвереньках и весь в паутине, как диван на чердаке. "Чава, это ты?" -- спрашиваю. А он обрадовался, на меня кинулся, повис и мычит, как Герасим из "Му-му". Отцепиться от него не могу! А он, подлец, еще и целоваться лезет! Люди уже кругом начинают собираться: кто со шваброй, а кто поинтеллигентней, тот с резиновым шлангом от стиральной машины. И физиономии совершенно не наши, неприветливые, точно в Китай попали! Я себя проклинаю: "На кой черт подходил?" Повис теперь на меня, как камень, и не оторвешь. А публика, чувствую несознательная -- бить будут обоих. Чаве то хорошо, он предусмотрительный -- в тулуп вырядился! А мне каково в пальтишке? Я им прикрылся, от общественности прячусь. "Куда тебя оттащить?" -- спрашиваю. Мычит, показывает на подвал, туда, бай-бай! Он меня к себе водил как-то в гости, знаю, где их общага, волоку его, а Чава в тулупе тяжелый, гад, толстый, тащить неудобно и висит на мне, как так и надо! Я ему говорю: "Сашок, поимей совесть, перебирай хоть чуть-чуть кеглями, иначе брошу тебя тут да и... с тобой!" Тут Чава говорит: "Ха-ха!" и кулак мне в лицо сует. Пыряет, пыряет -- попасть не может. "Сейчас вырублю!" -- говорит, а сам на мне висит. Ну, я его уронил на асфальт и пошел прочь. Слышу сзади стоны: "Помогите, умираю!" Подхожу, Чава лежит плачет. Говорит: "Прости, Сержик, я думал менты повязали, хотел убежать!" Тащу его дальше, а он висит, увидит прохожего, кричит: "Отпусти меня Сержик, сейчас я его вырублю!" Он и так тяжелый, а тут еще смеюсь, не могу. Кое-как дотащил его до общаги, Чава тут с полчаса на лавке отлеживался, сил набирался, чтобы через вахту ровно пройти. "Я, -- говорит, -- вестибюль пройду, а в коридоре ты меня подхватишь!" "Ладно, пошли!" Я первый прошел и из коридора наблюдаю.
   Вот Чава так вздохнул глубоко, отцепился от двери и пошел. И пошел он полукругом прямо на бабку-вахтершу, бух -- и обнял ее! А бабуля, видимо, спала, потому что сидела, как истукан, а когда Чавин на колени ей свалился, как взвизгнет, как закричит: "Чавин, это ты?!" Чава тут вскакивает, и я удивился, как ровно он побежал к выходу, прыгал по крыльцу через одну ступеньку и несся к лавке. Там на ней ребята из общаги сидели. Вот Сашка за них спрятался и выглядывает. Подхожу я, сажусь еще впереди него. На крыльце мечется вахтерша, недовязанным свитером, как сигнальщик с корабля флагом замысловатые маяки дает, кричит: "Чавин! Опять напился?" И машет нам кулаками, а Чава мне на ухо шепчет: "Тсс! Не шевелись, она нас не видит." Бабка прокричала, что будет коменданту сейчас звонить и ушла. Чава ставит задачу: "Надо сделать так, чтобы комендант пришел, а я уже у себя в комнате сплю, и ребята подтверждают, что я никуда не ходил! Пошли, там одно место есть, влезть можно!" Хорошо звучит -- пошли -- я его волоку, а он рукой показывает: "Туда! Теперь туда!.." За угол его притащил, там у стены труба кочегарки. "Вот по этой трубе, -- говорит, -- нужно нам забраться на третий этаж, там в туалете окно открывается." А скобы на трубе только метров с двух начинаются. Я его кое-как подсадил, Чава ступеньки четыре преодолел и срывается мне на голову. Хорошо, что я руки успел подставить, а то была бы из Чавы отбивная. Упал он мне своей костлявой задницей прямо на грудь, она и до сих пор еще болит. Я из под него вылажу, а Чава: "Скорей, скорей, Сержик, подсаживай, нужно успеть!" Видали молодца? Бросил я его на месте, полез сам, спросил номер комнаты, где Чавин живет, захожу, говорю: "Ребята, помогите!.." Так они всей комнатой Чаву на бельевых веревках в окно тащили. Посмотреть -- со смеху обоссышься! Как альпинисты в горах: Чава по лестнице ползет, а его четверо сверху страхуют и один снизу подталкивает. За этим делом их застал комендант. Как рявкнет сзади:" Чавин, ты что тут цирк устраиваешь?" Чава со страху и сорвался с лестницы. Болтается на уровне второго этажа, ногами окно разбил, руки, как кошка расставил, кричит: "Спасите! Держите!!" Мы перепугались, а комендант больше всех, кричит: "Одеяла тащите, матрацы, будем ловить!" А ребята сверху ничего сделать не могут, только-только сил хватает, чтобы не бросить. Комендант снизу под Чавой бегает, руки расставил и орет, что попало: "Держись, за трубу хватайся, в окно лезь!" Тут, действительно, окно на втором этаже открыли и кое-как, под руководством коменданта Чаву туда втащили. Как только его в окно втащили, комендант таким матом на весь квартал загнул, что я скорей ноги в руки и наутек." Чаву за этот трюк выгнали из общаги, и чуть было не отчислили из школы помощников. Хорошо, дядька вмешался!
   Наконец, самой интересной особенностью Чавиной натуры было его отношение к женскому полу. Как уже сказано выше, впервые они серьезно и на продолжительное время занялись этим вопросом после девятого класса, когда в Шагаровке открылся "молодежный дом терпимости". И сразу Чаве покатило везение: девчонки на него вешались одна лучше другой! Возвращались из Шагаровки, как правило, под утро и все вместе.
  -- Витек! -- рассказывал Сашка. -- Сегодня с такой бабой познакомился!.. Галей зовут. Такие ножки, такие ляжки, а груди у-у-у! (Чава все это показывал руками). А личико, а губки -- вообще звиздец! Правда, не дрючится, но баба... -- за всю мазуту! Я с ней серьезно решил!
  -- Это как?
  -- Женюсь!
  -- Ты что? -- впервые услышав о таком обороте, изумился Шпала, -- в пятнадцать лет?
  -- А что? Еще год подождем, а потом уедем на Украину и там распишемся. Там, говорят, с шестнадцати расписывают, мы уже решили!
  -- Однако же! За одну ночь?!
  -- Ну что сделаешь, раз такая баба попалась! Не упускать же!
   И Витька действительно потом убеждался: "Красивая телка, -- ему бы такую!" Но проходила неделя, другая и женитьба неожиданно откладывалась на неопределенный срок. Чава уже не кричал, как оглашенный, через всю улицу, завидев друга, шел как в воду опущенный.
  -- Случилось что? -- спрашивал Шпала.
  -- Да с Галочкой поругался!
  -- Как?
  -- Пришел под бухом, она начала звиздеть, а я ее послал на... да и все!
  -- Ну и не переживай, помиритесь!
  -- Нет, уже все!
  -- Другую найдешь!
  -- Нет, такой больше не будет!
   Неделю Чава ходил, как опущенный в эту самую воду, терял аппетит, худел и даже вино не оказывало на него нужного действия. Он страдал искренне и проникновенно, причем, совершенно не зная меры. Друг Шпалы поразительно быстро иссыхал, чах, еще чуть-чуть, и, казалась, загадочная болезнь кончится смертью. Но в самый последний момент, уже в двух шагах от смертного одра, Чава вдруг исцелялся самым замечательным образом: он вновь влюблялся! И вот уже, завидев Витьку, Сашка вновь несется к нему, не разбирая дороги, и орет на весь поселок еще издалека:
  -- Витек, вчера такую бабу нашел!.. -- Какую, он уточнял уже приблизившись: -- Там такие ножки, такие ляжки, груди у-у-у! А личико!.. Верочкой зовут. Помнишь Галочку? Еще лучше Галочки! Правда, не дрючится, но баба... за всю мазуту.
   И, подумав, добавлял:
  -- Наверно женюсь, мы уже договорились!..
   И все повторялось с завидным постоянством. Так что на шестой или седьмой раз, после очередной Чавиной размолвки, когда Витька вновь увидел друга радостным, бегущим к нему напролом и еще издали начинающим махать руками, показывая, какие прелести ему удалось на сей раз заполучить, Шпала тут же первый крикнул запыхавшемуся товарищу:
  -- Да Чава, ну ты этой ночью бабу отхватил! Поздравляю!
   Сашок остановился, опешивший:
  -- Откуда знаешь?
   А руки его тем временем привычно скользили по телу-то словно бы поправляя на груди лифчик, то вроде оправляя ягодицы, то оглаживая чулки... Он сам не замечал этих жестов, они служили ему подготовкой для тех слов, которые он еще издали хотел выкрикнуть.
  -- Знаю, знаю, видел! -- убедительно раскачивал головой из стороны в сторону Шпала. -- Там такие ножки, такие ляжки, а груди...
  -- У-у-у! -- подхватил Чава привычно.
  -- Личико вообще класс! Еще лучше той, прежней твоей, как ее? Олечки! -- продолжал Витька.
   Сашок был в восторге по поводу такой оценки его выбора, ведь не он же, посторонние так отзываются о его подруге! А это уже объективная оценка, без дураков!
  -- Не дрючится?
  -- Не-а!
  -- Жаль!
  -- Ага! Но ничего, я решил...
  -- Знаю, знаю, -- серьезно!
   Не выдержав положенную деловую мину, требуемую при данном разговоре, Шпала в самый ответственный момент прыснул, и, не имея уже возможности остановиться, захохотал зычно на всю автобусную остановку, у которой происходил этот исторический разговор, как сумасшедший. Чава по началу не понял причины такой идиотской выходки того, кому он доверял свои, как ему казалось, самые секретные, нежные тайны и стоял, удивленно хлопая глазами. Потом привычно обиделся, ушел и страдал молча, ни о чем Витьке не рассказывая. Потом выпили, помирились и опять:
  -- Витек, вчера такую бабу нашел! Такие ножки, такие ляжки!..
   Что касается девчонок, то Сашке действительно попадались одна краше другой. Шпала завидовал другу черной завистью. Ничего особенного ни в Чавином лице, ни в его фигуре ведь не имелось. Он был похож на Бумбараша из кинофильма про революцию. Прямые длинные волосы соломенного цвета, курносый хрящеватый нос, жидкая козья бородка, когда не брился, худоба... Его нельзя было назвать красивым, привлекательным, как, скажем, Игорька Маурина, или Берю. Обыкновенная, даже невзрачная наружность, а вот девчонки к нему льнут! Видно, был в Сашкиной душе секретный замечательный уголок возвышенных, поэтических чувств, увидев который, девчонки воспринимали Чаву совершенно иначе, чем парни. Да и он ведь их тоже! Хотя бы взять ту же уверенность в девственности всех своих партнерш -- это, как вскоре выяснилось, далеко не всегда соответствовало истине, у Чавы не дрючились даже те, которых перепробовала уже половина города! Сие, наверное, лишний раз доказывает чистоту его тогдашних чувств, восторженное, пусть иногда и наивное мнение о женском сословии. Может быть, все этим и объяснялось? Девушки и вчерашние девушки видели чистую незаплеванную душу (ту, в которую еще можно наплевать!), тянулись к ней и сами становились чище. Исключение, в смысле развития любовного сюжета, составил Сашкин роман с девчонкой из Старого Оскола. Кажется, ее звали Нина. Характеризовал он ее обычно: "Ножки, ляжки, и др.." -- но поругаться не успел. Нина прислала ему к новому году письмо, в котором писала, что очень скучает, праздник они будут встречать на квартире без взрослых, у всех в ее компании будут мальчики и она очень хочет чтобы Саша приехал встречать Новый год с ней. Витька читал это письмо, Чава в восторге, видимо, совал его всем, кому не лень, прочитать и умилиться, читал и душа разрывалась на части от зависти. Таким желанием сквозило между строк, таким обещанием.
  -- Как думаешь, что делать? -- победно поглядывая на друга спросил Сашка.
  -- Как что? -- изумился Шпала-- как что!!! Ты что еще не решил?
  -- Черт его знает, может, просто женские штучки?
  -- Да не твое это дело, так и знай: если не поедешь, то ты будешь самым последним кретином и извергом в придачу!
   Но Чава все гадал и сомневался.
  -- А вдруг у нее это мимолетная блажь? -- докапывался он в сотый раз до Витьки. -- Вдруг она просто пошутила!
  -- Твое дело ехать! -- зверел от его доводов Шпала.
   Сашка еще посомневался и поехал к ней... на восьмое марта!
  -- Ну как съездил? -- спросил его по возвращении Витька.
  -- Я же тебе говорил, что блажь!
  -- А конкретно?
  -- Приехал, встретились, она на меня ноль эмоций. Я говорю: "Ты как насчет праздника?" Она говорит: "У меня уже парень есть!" Я спрашиваю: "Давно?" Она говорит: "На Новый год познакомились!"
  -- Может, это она тебе мстит?
  -- Нет, она сказала, что у них все серьезно и хотят пожениться!
  -- Блажь! Да ты сам идиот самый последний, тварь, осел!, -- негодовал Витька, -- и роняет же судьба таких баб дуракам!
   Но вот Чава женится по-настоящему. Витька, его лучший друг, узнает об этой свадьбе последним, да и то чисто случайно. И когда же его угораздило жениться? В тот самый момент, когда Сашка только-только начал понимать смысл любви, только подобрался вплотную к самой приятной ее части и, казалось бы, теперь только вкушай ее, наслаждайся за все принятые муки! А Чава спекся на пороге в рай. Этому нежданному-негаданному предприятию предшествовал следующий разговор между ними. Дело было осенью, листья уже на деревьях желтели, под кустами не налюбишся! По воле случая они надолго потеряли друг друга из поля зрения. Может быть, целый месяц не виделись. Шпала залечивал член. Чава обрел какой-то свой круг интересов. Взяв на последнюю мелочь бутылку гнилья Витька решил проведать друга. Чавин отдыхал в профилактории. Дорогу в это бабье царство ему подсказал Шпала. (Как и ему в свое время кто-то). Они удалились в окрестный лес на полянку. Чава шел первым. Опорожнив одним глотком точно полбутылки, хоть по аптечным весам проверяй (профессиональный навык), он протянул бутылку Витьке, сам утерся рукавом, нащупал припасенный на камне ломтик соленого огурца, найденный для этой цели в столовой. И вот, только Шпала присосался к своей порции, преодолел отвращение к слащавому, горькому зелью, как Чава, хрустя ломтиком, бросил между делом:
  -- На прошлой неделе одну блядь подхватил.
   И выбрал же, подлец, время сказать! Витька со всего маху поперхнулся, до того неожиданным было сообщение. Горькая бормотуха попала в легкие и он долго отхаркивался, откашливался, тер пальцами слезящиеся глаза.
  -- Ты что? -- уже встревожился Сашка.
  -- Так они же у тебя ведь это... все не дрючатся!
  -- А, какой там не дрючится, полгорода перегребло, -- махнул рукой Чава со смехом, -- дыра шире маминой!
  -- Ну! Уже лазал?
  -- А как же, в первый день!
  -- Ну и как?
  -- Говорит: "Ты у меня первый такой, жить без тебя не могу!"
  -- Всем что ли так говорит?
  -- Наверное!
  -- Но за то там, по ходу ножки, ляжки, у-у-у!
  -- Груди у-у-у! Мне из лифчика две беретки сшить можно, а так форменный крокодил, физиономия страшнее атомной войны!
  -- Ну и как, жениться решил? -- спросил уже насмешливо Шпала.
  -- Что я в зад раненый? Погребу и брошу!
   Прошел месяц и вот у Чавы свадьба. Молодой женой, как Витька и подозревал, оказалась последняя Чавина подруга. Родители Чавы, видимо, были рады, что их старшой наконец остепенился и готовы были оженить его на любой без разбора, лишь бы только он не шлялся по всяким дурным местам, да не пил с такими забулдыгами, как Витька. В середине торжества жених потух, ибо не привык упускать случая и был самым пьяным на собственной свадьбе. Гостям пришлось долго тренировать ноги танцами, прежде чем его вновь привели в чувство и снова можно было сесть за стол. Когда Чава уже проспался и появился вновь вменяемый Шпала, он спросил, отведя его в сторонку, как такое могло произойти.
  -- Понимаешь, -- смущенно почесал за ухом Сашка, -- Папаша ееный нас на чердаке с ней застукал во время этого дела... Но папаша у нее -- вот такой мужик! И самогону в доме море!
  -- Но ведь на всю жизнь самогоном не спасешься!
  -- Зачем же на всю? До армии поживу и брошу!
   Месяцев через шесть после свадьбы, рановато даже для их первой встречи, у Чавы случилось прибавление семейства, во время его службы в армии жена расстаралась на второго ребенка и, насколько нашему герою о судьбе друга известно, живет он с женой и по сей день в любви и согласии. Вот такие бывают приколы!
  
  
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
   О том, что после чужой свадьбы член стоит на 10 палок! Зачем человеку деньги, если пока бабы и так дают? Разделение труда: одни трахают, другие им создают условия! Что выше хватательного инстинкта? Фильм жизни -- кадры накладываются! Шпалу, кажется, надули! А также о том, что нашему герою еще нести свой крест и пить бокалами еще полкниги.
  
   На следующий день при головной боли в память о вчерашней пьянке Витька с утра не мог дождаться двух часов дня. Вы, наверное, уже забыли, что в это время его должна была ждать дома Ларочка. Да и конец в отличие от Шпалы Вы знаете. Вам легче! Гроздеву же предстоит нести свой крест еще полкниги и выпить бокал горя до дна. "Что день грядущий нам готовит?" Шпала предпочитал не думать о надвигающейся встрече, чтобы не испытывать возможного разочарования. На свою удачу встал он поздно, да и треск в голове на этот раз был кстати, он отвлекал от ненужных мыслей. Витька должен быть расслаблен, в этом залог успеха! Шпала попил за неимением лучшего рассольчику из-под маринованных огурцов, ибо идти к Чаве было наверняка бесполезно, да и не нужно: ведь Витька должен быть трезв, и запах изо рта ему ни к чему, а член (Шпала это по опыту знал) после опохмельного отхода стоит гораздо лучше. Можно на десяток палок расстараться, такой класс показать!
   Потому Витька понежился в кровати, прикидывая по своему обыкновению все возможные шансы на дальнейшую жизнь. Задачка на сей раз была проста, как будто придумана для первоклашек: армию можно было сразу отсечь, ибо здесь познания его, а, соответственно, и шансы что-либо изменить были равны нулю. Армию нужно было вытягивать, как лотерейный билет: что выпадет! Однако Шпала надеялся на свою удачливость и смекалку, на то, что ему непременно должно подфартить, ведь не лох же он какой-то из деревни! Слава богу, для своих девятнадцати лет Витька кое-что видел, так неужели же эти навыки не помогут ему прокрутиться среди сверстников, взобраться на гребень волны еще раз? Иного исхода Шпала себе не представлял: он должен быть всегда на гребне, как бы бурна ни была стихия, какие бы водовороты и подводные течения не таила в себе! И до сих пор Витьке это удавалось!
   Итак, отбросив армию, он имел впереди лишь дни, может быть недели отпущенной свободы. Как ими лучше распорядиться, что еще можно натворить напоследок, кроме того, что он уже успел? Вот тут приходилось задуматься! Витька-исполнитель опередил Витьку-стратега и натворил даже больше, чем рассчитывал в самых смелых своих мечтах. Это нужно учесть и впредь ценить свой исполнительский талант выше, замахиваться на большее!
   И здесь как раз таится противоречие: с одной стороны, его кипучая натура, готовая ради достижения цели горы свернуть, с другой -- отсутствие достойной цели впереди. Что ему нужно? Шпале бы хватило только Ларочки, а Ее Величество Судьба сунула ему еще Ольгу впридачу. Не отказываться же, раз дают! Так можно фортуну прогневать! Хотя, что с ними с обоими делать, когда путешествия в страну любви с одной из них за глаза хватит! Что нужно еще? Обеспечить себе приличную жизнь на эти дни? Об этом, к несчастью, даже хлопотать не надо: все устроено, налажено так четко, что если Шпала захочет, он будет пить каждый день ровно столько, сколько в него влезет, а иногда и больше! Уж лучше тут ничего не трогать, не лезть в отлаженный механизм! Лишнего добиваться все равно ни к чему!
   Взять где-нибудь миллион, что ли? Хотя -- на черта он ему, собственно говоря, нужен сейчас, когда в самом соку такие девочки? Ведь миллион до поры и в чужом кармане полежит, ничего ему не сделается, а эти ягодки упускать нельзя -- испортятся! Потом будет армия, кто знает, что будет после нее? Может быть за это время как раз случится денежная реформа (что-то уже давно не было!), а то и вообще деньги отменят, стоит ли сейчас рисковать и забивать себе голову ради непонятно каких благ? Нет, не надо хватать куски через один, из всякого нужно извлекать пользу по порядку. К тому же, если рассудить здраво, зачем человеку деньги, если пока ему бабы и так дают? Да еще и содержать готовы! Перестанут давать, придется работать не членом, а головой! Зарабатывать деньги, покупать на них виллы и машины, чтобы в конце концов обменять все это опять же на женскую красоту, пользоваться которой, так же, как и машиной и виллой будут в основном те, кому бабы и так дают! Короче, если эту формулу упростить, получается, что одни баб трахают, а другие создают им для этого все необходимые условия! Разделение труда! Так, чем гоняться за бумажками, именуемыми деньгами, не умнее ли будет гоняться сразу за приключениями?
   Ведь в армейской жизни тоже должны быть свои преимущества перед штатской, нужно их только выявить и умело использовать! А с другой стороны, нельзя оставлять без дела и эмоционального напряжения свое внутреннее "Я", жаждущее деятельности. Ведь страсть движения, дерзания, риска должна подпитываться радостью новых побед, иначе она зачахнет, атрофируется! А ведь это самый ценный дар -- авантюризм, жажда дерзаний, жажда риска и приключений, без него бы у Витьки не было и сотой доли того, что он сейчас имеет! Фортуна словно решила поиздеваться над ним и сыпанула на голову Шпалы из рога изобилия благ больше, чем он может переварить. А сытая жизнь опасна, она губит!
   Хороший, здоровый организм и материально и духовно должен быть всегда голоден, только тогда он будет идти вперед, совершенствоваться, усложняться! Ведь жизнь -- это движение! Не идущий вперед вовсе не стоит на месте, он скатывается назад! Его сносит течением! Так же и идущий быстро не должен замедлять свой шаг, его сложная, привыкшая к быстрому движению структура, упростится и горе тогда! Ведь наверстать гораздо трудней, чем упустить! Потому всякий нормальный организм должен двигаться с ускорением! Выходит, жизнь это даже не движение, а ускорение движения! Функция от функции! И, значит, прекрасны трудности! Они нас хоть чуть-чуть осаживают, не то бы мы уже давно развили третью космическую и улетели за пределы того, для чего созданы Богом!
   Исходя из всего сказанного, Шпала расценивал свое нынешнее состояние как явно ненормальное. Другие гнутся под тяжестью невзгод, он почему-то в качестве, видно, наказания, за какие-то грехи освобожден от всякого сопротивления и вынужден изнывать, не испытывая привычной нагрузки, обычного земного притяжения -- так скажем! Это непорядок! Нужно срочно придумать какое-нибудь сложное, дерзкое, дух захватывающее смелостью и безрассудством предприятие, даже если ради него придется пожертвовать одной из двух ягодок. Ведь двух зайцев все равно не убить! Что же сотворить? Где найти достойное себя занятие?
   Вот когда жалеешь, что культуры не хватает! Был бы Витька культурный человек, имел бы представление о том, что является для человека высшими ценностями, а что низшими, а теперь вот сиди, думай, сам во всем разбирайся! В церковь пойти, что ли? Узнать у попа: что есть высшая цель для человека? Да ведь не даст он на этот вопрос ответа, потому что свою высшую цель в жизни каждый должен выбирать сам! На то дан человеку рассудок. Только вот что выбрать, когда кругом ни одного яркого примера, сплошная серость! Урвали и довольны! А если ему на данный момент больше не надо, тогда как? Что выше хватательного инстинкта? Не научили! Ну, раз не научили, тогда чего бы еще такого ухватить, чтобы еще лучше достигнутого? Найти ослепительную красавицу и добиться ее? Времени мало, тем интереснее! Просто взять боем -- изнасиловать! Тут и захватывающий душу риск и вообще -- класс! Только вот трудно будет найти подходящий предмет, чтобы и лучше Ларки и лучше Ольги, такие экземпляры не каждый даже месяц увидишь! А тут за один день найти!.. Отпадает!
   С врагами рассчитаться? А где их взять -- врагов? Со всеми давно!.. Не с потолка же брать! Может, Олежеку на всякий случай морду набить? Чтобы и после Витькиного ухода в армию Ларку десятой дорогой обегал? Глупо! Всему свету бить придется! Да, кажется, он достиг всего, чего хотел и даже сверх того, однако, Шпала по опыту знал, что в минуты недовольства собой, самоедства, сознание все равно выудит какой-нибудь факт, где он оплошал, будет разыгрывать этот факт один против всего банка удач и все равно выиграет! Вот ведь как подло устроен человек, всегда сам для себя гадость за душой держит! А вот сейчас, когда делать нечего, почему бы ему не засветить этот будущий козырь?
   Как ни странно, особого счастья от всех своих успехов Витька не испытывал, а ведь есть же более полное ощущение счастья, гораздо -- гораздо более полное, ведь обязательно есть, должно быть! Шпала это знает точно. Всепоглощающее мгновение счастья он испытал, стоя на боксерском ринге в Шебекино, когда его руку впервые подняли вверх в знак победы.
   Провалявшись в кровати и убив таким образом время кое-как до нужного срока, Витька наконец собрался к Семеновой. Впрочем, собраться ему было --только подпоясаться! Никаких ухищрений, в смысле приведения в порядок или тем более гримировки внешности, подбора наряда, Шпала не совершал. Это казалось ему рисовкой -- слишком сильно принаряжаться, да и во что? Побрился только не в очередь, так как брился он обыкновенно через день и сегодня как раз должен был быть день пролетный, но не колоть же Ларочкины губки своей щетиной! Освежился одеколоном он самым скромным образом. После бритья Витька вообще никогда лицо не умащивал, от этого у него всегда бывали раздражения. Потому брызнул по разу под мышки, и то ему казалось, что этот запах нарочито сильный. Ну, само собой, сменил белье...
   Подойдя к ее квартире, Шпала вдохнул поглубже, выдохнул и нажал кнопку звонка. Внутри послышался какой-то шум, затем все стихло. Шпала, выждав для приличия, нажал еще и еще раз. Тишина. Нехорошее предчувствие холодком поползло по его душе, как туман из лощины. Неужели шум ему только послышался? Но на слух Витька вроде бы пока что не жаловался, и галлюцинаций слуховых не бывало, а вот предчувствия! Предчувствия Шпала уважал, и не уважать не мог! Судите сами: в вечер перед избиением летчика ему вдруг приталдычилась дурацкая заунывная песня: "А мне вчера приснился крокодил зеленый, зеленый-презеленый, как моя тоска..." Больше ни слова Витька не знал, и откуда эти-то вдруг возникли в голове ума не мог приложить, но две строчки стонал беспрестанно, как заклинание. Знакомые девчонки думали что у него плохое настроение, просили бросить, а он все завывал... И влетел на следующий же день.
   В последнюю ночь на тюрьме они было собрались камерой мочкануть дубаков и уйти в побег. Главная роль предназначалась Шпале и вот в самый последний момент он раздумал: "Нет, ребята, чую, завтра на суд выдернут! Не сбудется, божусь, вечером сделаем, что задумали." И на следующее утро его выдернули на суд, а оттуда прямиком попал Витька домой. Еще в пятом классе приснился ему как-то сон, что вот пришла его тайная любовь Маринка в школу в новом ни разу до того ею не одеванном платье и волосы на голове заколола необычно: сзади "жучком". А пришел Витька на следующее утро в школу и точно громом его ударило, все точь-в-точь -- и платье новое, им во сне уже виденное, и прическа...
   Да и вообще бывали у Шпалы такие мгновения, что вот увидит он какой-нибудь кадр происходящего вокруг кино и вдруг вспомнит, что еще в детстве снился ему однажды Большой Непонятный Сон, так -- не сон даже, а разрозненные непонятные, неизвестно откуда взявшиеся видения. И вот один кадр из них сейчас целиком накладывается на действительность. Сон тот Витька давно забыл и вспоминал теперь по крупинке от кадра к кадру. И так поразительно четко накладывалось изображение на память, что сомнения быть не могло -- он уже это видел! Особенно часто возникали и накладывались кадры тюрьмы: бритые головы, черные робы, решетки на окнах -- это они испугали его в детстве сильнее всего. Шпала пытался вспомнить весь фильм предначертанной ему жизни, но ничего не получалось, сходилось и возникало перед глазами только прошедшее, будущее же виделось в такой густой пелене, что ничего нельзя было разобрать. Какие-то расплывчатые тени, неестественные фигуры, очертания...
   Впрочем, и тогда в детстве, увидев этот сон, он ничего из него не понял и только испугался! А ведь жизнь его кем-то уже предначертана! У сна есть продолжение и конец. И этот последний кадр он, очевидно, увидит на смертном одре: склонившиеся над ним лица неизвестных еще родных, потомков. Эта мысль скользнула и потухла. В конце концов -- все там будем!
   Шпала приложил ухо к двери. Нет, определенно там было какое-то осторожное движение! Впрочем, что думать, когда не открывают! Быть может, шорохи слышатся из соседней квартиры? Витька вышел на улицу обесФураженный и побрел наугад. Ноги понесли его к остановке. Когда на полпути Шпала вдруг обернулся на Ларочкины окна, ему вновь показалось, что занавеска в зале чуть-чуть колыхнулась. Прямо наваждение какое-то! Может быть, у нее какие-нибудь непредвиденные обстоятельства? Нужно будет зайти еще раз как-нибудь попозже!
   Стоя на остановке и бестолково глазея по сторонам, Шпала никак не мог привести в порядок рой мыслей в голове. Витьке почему-то все настойчивее начинало казаться, что Ларка его позавчера крупно надула. И эта догадка, укореняющаяся в душе, начинала уже отравлять жизнь медленно, но верно. Хуже всего был не факт возможного обмана сам по себе, а именно то обстоятельство, что провела его Ларка именно сейчас, в канун армии. В иное время Шпала бы нашел тысячу способов отомстить ей, да и Лариска -- эта хитрая лисочка, никогда не решилась бы надуть его подобным образом в иных условиях. Но сейчас все обстояло особым образом, находилось в ином измерении. Две недели Ларка может продержаться на осадном положении. Украсть ее второй раз нечего и думать! И надо же было допустить подобную оплошность в самый канун ухода! Витька теперь два года будет вспоминать о том, как держал ее в руках и упустил.
   Вот она -- неубиенная карта его внутреннего инквизитора! Плюнуть на все, поехать к Ольге? А что это даст? Самообман! Если бы Шпала смог поставить крест на Ларке, успокоиться, внушить сам себе в конце концов ту мысль, что она была в его власти и Витька мог, но не захотел... Однако "Но" и "Если бы" слабые утехи. И тем обиднее поражение, что принято оно не из-за превосходства противника, а по собственной глупости! "Нет, -- в конце концов решил он, -- поддаваться на эту удочку нельзя!" Эта подлая мыслишка -- только дай ей укрепиться в голове -- доставит массу несчастий! Гнать ее, пока не поздно, вытравить, выжечь каленым железом! Главное -- ни о чем не думая, добраться до гастронома, принять дозу, а потом к Оленьке. Она все поймет и простит, и будет ночь жаркой любви, а на следующее утро его сегодняшняя неудача станет так же далека и неразличима как камешек на том берегу Волги.
  
  
  
   ГЛАВА СОРОКОВАЯ
   ЛТП -- отдых стоит дорого! Если смерть жены празднуют три месяца, то она этого заслужила! ночлежка -- несладкая жизнь! Как вымерли мамонты. Сердечное спасибо за удар в челюсть. Хорошие деньги за счет здоровья. Хахаль. Сын улицы. Золотые прииски, рыболовецкие траулеры, геологоразведочные партии и невыполненные половые обязательства. Когда появился участковый с понятыми, ему все стало ясно!
  
   По рассеянности, целиком занятый своими мыслями он, кажется, пропустил один автобус. Во всяком случае, когда Витька пришел сюда, на остановке было много народу, а сейчас почти никого.
  -- Здоров! -- хлопнул его по плечу кто-то.
  -- Здоровей видали!
   Шпала обернулся. Позади него стоял Чава с объемистой хозяйственной сумкой в левой руке, трезвый, ладный, выбритый, помолодевший, сияющий, как ласковое солнышко. Вот ведь, живет человек и горе его не берет, и все ему в жизни понятно: женился, потому что папаша еёный на чердаке застукал во время этого дела и цветет теперь, как майская роза в лопухах! Может, и самому так же? К чему все усложнять? Нужно будет сегодня смеха ради слазить с Ольгой на чердак, может, кто и застукает! Витька представил себе, как они с Олей орут с чердака прохожим внизу: "Эй, вот они мы, застукайте нас!"-- и усмехнулся своим мыслям.
  -- Вот это другое дело, -- понял его улыбку по своему Сашка, -- а то надулся, как сыч, голова, что ли, болит с похмелья?
   Со вчерашнего дня он почему-то взял моду держать себя в разговоре с Витькой на правах старшего, более опытного. Вот что женитьба делает с человеком, столько перемен за одну ночь!
  -- Не-а, просто, настроения нет, -- отмахнулся Шпала.
  -- Настроение? -- удивился сей же миг Чава, -- так мы его в одну минуту сейчас выше крыши можем поднять!
  -- А ты куда? -- неохотно спросил Витька, чтобы хоть что-нибудь спросить, а заодно и разговор перевести на тему, его самочувствия не касающуюся.
  -- Как куда? Свадьбу гулять!
  -- Ты же вчера гулял.
  -- То дома, а теперь в общежитии, холостяцкую пирушку закатим, поехали со мной!
   Определенно Чава нашел как раз, то что искал! Почему Витька сразу этого не понял? Женился он не на упомянутом "крокодиле", а на самогоне и папане-собутыльнике! Достиг всего, о чем мечтал. Так чего же ему теперь не быть довольным? Чава жил уже в общежитии подвижного состава -- одноэтажной хатенке у самого железнодорожного вокзала "где ленты улиц пригород плетут..." Занятия в школе помощников у них кончились, началась практика, и, несмотря на то, что дипломов новоиспеченные "специалисты стальных магистралей" еще не получили, из общаги школы их потихоньку выталкивали: нужно было делать ремонт, готовиться к следующей смене. Сашке это было даже на руку: из школьной проживалки его поперли, а из этой когда еще попрут! Хотя... зачем ему теперь общага, с молодой-то женой, классным ееным папаней, и морем самогона в тещином доме? Можно смело предположить, что теперь Чава всеми силами будет набиваться в примаки, после однокомнатного барака на шесть человек -- отдельная изба с обслугой в виде жены и тещи -- это ли не рай?
  -- Ты же знаешь, что в последнее время твои ко мне менее приветливы. -- ответствовал Витька.
   В новом друговом пристанище Шпала побывал уже неоднократно и успел оставить по себе добрую память! Витька назанимал у его новых приятелей по житию в общей сложности рублей сто, каковые в той же последовательности и пропивал. Возвращать долги он, естественно, не собирался, да и не мог бы этого сделать, потому что привык лишь спускать чужие деньги, а своих у Шпалы никогда не было. На угрозы он отвечал лишь презрительной усмешкой, да предостережением, что потом ведь их поодиночке все равно переловит в городе, и вообще может устроить обитателям ночлежки несладкую жизнь, благо у Шпалы "вся шпана в городе -- кореша", а здесь, в общежитии, почти сплошь иногородние да колхозане.
   Может быть, все так бы и улеглось, если бы он вдобавок не отоварил их наставника и любимца -- машиниста тепловоза дядю Васю. Его -- этого дядю Васю -- многие знали в городе, хоть и по прошлым молодым делам. Витька же был из другого поколения, да и вообще тогда ни бога, ни черта не боялся. Дядя Вася, пьяный, во время очередной гулянки, кои случались в вышеозначенной общаге каждый день, полез на Шпалу бороться. У него была мания -- как пьян, так бороться! Против Васи вся общага, а он стоит в центре, как медведь от собак, отбивается. Жлоб дядя был естественный -- за два метра ростом, больше полутора центнера весом, весь волосатый -- как горилла. И этой-то обезьяне в руки Витькину белую кость? Бороться Шпала не умел, а вот боксировать, слава богу, в недавнем прошлом приходилось! А этот мудила пристал, как банный лист к жопе! "Какой ты мужик, если бороться боишься! "Витька ему пробовал словами объяснять -- не понимает! Жажда кипучей деятельности у человека. Тащит Шпалу за шкирку на футбольное поле...
   В общем, он одним ударом пресек дяди Васины притязания, и его питомцы бегали потом вокруг туши вожака, как пещерные жители вокруг туши забитого камнями мамонта. "Это тебе даром не пройдет, "Жука" весь "вокзал" знает!..." А Витьке было плевать. Что он, нанимался чучелом работать в борцовской секции? Гроздев в тот вечер тоже был под бухом. И у него, как всегда под бухом, было лирическое настроение, которое этот насекомый жук прервал.
   Но какой огромадный машинист Вася, Шпала по настоящему разглядел лишь по трезвянке на следующий день. Он сидел за чем-то все в той же общаге в одной из двух комнат, когда в дверной проем со скрежетом протиснулось что-то большое, лохматое и рычащее. Оказалось, это дядя Вася "Жук" с лейкопластырем на подбородке.
  -- Козлы вонючие! -- ругался дядя Вася, -- вчера толпой накинулись с дубинами!! Жаль, я пьяный был, не помню кто. Удавил бы петухов!
   Жук-Вася едва не подпирал головой потолок, да и вширь, как показалось Витьке, если вздохнет, форточки захлопываются и в комнате места маловато. Жук стоял метрах в двух от сидящего на кровати Шпалы, но нависал над ним, как скала. Слышали анекдот? Просыпается муравей под танком, голову лапкой чешет, вверх смотрит и говорит:
  -- И чего только спьяну не приволокешь!
   То же самое думал сейчас Витька: "И чего только с пьяну не свершишь!" Сейчас вот он трезвый, а разбираться с этим Жуком навозным придется! Шпала встал.
  -- Ты, дядя, следи за базаром! Петухи, козлы... Ну, я тебя вчера вырубил. Ты что-то против меня имеешь?!
   "Интересно, как это я вчера до его подбородка допрыгнул!"-- подумал он про себя. Жук явно опешил. Весь этот спектакль он рассчитывал сыграть для умиротворения собственного самолюбия и унижения противника.
  -- А, -- наконец проговорил он, -- вот теперь я вижу, что ты мужик, а не козел, раз готов за свои дела отвечать!
   Шпале не улыбалось воевать с дядей Васей в этой комнатенке -- места мало! Тут эта горилла его из одного угла в другом рукой достанет.
  -- Готов! -- проговорил он, как смог, твердо, -- здесь бардак устраивать не будем, пошли на улицу разбираться!
  -- Не разборки я с тобой устраивать пришел, -- проревел Жук, -- в глаза тебе посмотреть. Меня за всю жизнь никто ни разу не ударил, понимаешь? Никто! Вот я и пришел на тебя поглазеть, какой ты из себя есть. Не ожидал, честно говоря , что ты вот так вот встанешь, ответишь... Добро! Дело пьяное, забудем. Я к тебе ничего не имею. А ты ко мне?
  -- Я тем более!
  -- Ну, давай руку.
   Рука Шпалы утонула в Васиной лапище. Жук ее привычно сжал, так что у Витьки в глазах потемнело. Посмотрел на Гроздева. Витька сделал морду кирпичом. Тогда Жук перевел взгляд на зажатую в своей клешне руку, отпустил ее и еще некоторое время рассматривал. Действительно, было не просто понять, как такая маленькая беленькая ручка смогла одолеть подобное черное и косматое чудовище. Шпале самому это было сейчас непонятно!
  -- Ну, спасибо хоть на старости лет уважили почувствовал, что такое настоящий удар! -- прожужжал Жук. -- А то вроде я и не мужик, что ни разу не битый!
   Чава потом рассказывал лучший прикол в депо. Перед поездкой по рации: "Посадите Жука посередине кабины, а то у вас тепловоз на один бок наклонился!" Дядя Жук претензий к Витьке не имел, но его воспитанники чувствовали себя неловко, оттого что не смогли дома честь лучшего жука железной дороги оградить.
  -- Нет, Сашок, не могу, у вас в общежитии дракой пахнет. -- вздохнул Шпала.
   Тогда Чава, в качестве последнего аргумента, расстегнул сумку, и на Витьку глянули две сестрички -- полные трехлитровые банки самогона, прозрачного как слеза. Этому доводу Шпала противопоставить ничего не смог. Черт возьми, в конце концов, это входит в его программу: Витька примет дозу и скоренько свалит к Ольге.
  -- Поехали, -- отчаянно махнул рукой Груздь.
   Проходя мимо гастронома, Шпала напоролся на тьму сплошь знакомых корешей-собутыльников. Здесь были: Володька "Гвоздь", крепыш лет сорока, много хапнувший горя в жизни -- отсидел два срока за драки, в которых был прав, работал на прииске, на рыболовецком траулере, несколько сезонов ходил в геологоразведочной партии в экспедициях на Крайнем Севере, видел смерть товарищей.
   Тут же Славка Карась, третий месяц празднующий смерть бывшей жены. Она нашла себе любовника, а Славку, чтобы не мешал, упрятала в ЛТП. Славка был мужик работящий, за что и пострадал. Он за два года своими руками отделал новую двухкомнатную квартиру, обставил с нуля мебелью -- словом, в игрушку превратил. Работал грузчиком на цемзаводе, получал хорошие деньги, (за счет здоровья!) и с дури на женину книжку все клал. Так его жена Людка уговорила, чтобы не возникло, мол, соблазна пропить. На машину решили копить. Была у Славки счастливая семья и цель в жизни. И вот в один прекрасный день его дорогая жинка закатила ему обидный незаслуженный скандал. Были объяснения, взаимные упреки... Дело кончилось вмешательством соседей. Но чего в жизни не бывает? Было и было, прошло вроде. Только Славка после того помаленьку стал выпивать. Вторично Людка закатила скандал месяца через полтора. Вновь то же самое, как с цепи сорвалась, обвиняла Славку, что он охладел к ней, на стороне гуляет и деньги, между прочим не все домой приносит! Сославшись на подруг даже назвала ему имена этих его "любовниц". Славка с женой ссориться не стал, помнил урок. Не мужское это дело оправдываться, да и бесполезно с бабами. Ушел молча из дому и оказался у гастронома, вот этого самого, где и сейчас стоит. Попались под руку друзья, и он к вечеру крупно нагрузился.
   Пришел поздно, думал, Людка успокоилась, спит. Не тут-то было! Людка вскочила, свет зажгла и в одной ночной рубашке кинулась Славке лицо своим маникюром обстругивать. Ну, Славик ее малость пихнул, так что супруга на себя мебель собрала. Людка вскочила и стулом в окно -- бац, только стекла полетели, а сама в двери и -- ходу. Славка сначала понять не мог, почему в окно? По нему бы -- другое дело. Когда появился участковый с понятыми, ему все стало ясно! Соседи поддержали сторону жены, дали показания, что он регулярно пьет и истязает жену. А пил Славка тогда гораздо меньше, чем теперь, после ЛТП. Словом,оформили его на год в этот самый Лечебно-Трудовой Профилакторий. Жена сразу подала на развод, привела в Славкой отделанную квартиру хахаля дядю Колю -- как велела его называть дочери Ирине, и зажили они на широкую ногу, все поспешили спустить, пока Славка в "профилактории" отдыхает. Мебель распродали, а может его родичей оделили, купили на Славкины деньги, что у жены на книжке лежали, не новую, но добрую еще "Победу". И вот на этой-то "Победе" за день до Славкиного освобождения угодили под "Краза". Оба насмерть, машина в лепешку. Дочка Иринка "гостила" очередной раз у бабки -- Славкиной матери. Есть, видать, бог на свете!
   Были тут еще мужики разных, но подобных в чем-то этой судеб. Всех их объединяет одна философия: все в жизни дым, было -- и в один момент растаяло! Живи настоящим и не загадывай о будущем! Или, как в песне поется:
   Призрачно все в этом мире бушующем,
   Есть только миг, за него и держись!
   Есть только миг между прошлым и будущим,
   Именно он называется -- ЖИЗНЬ!"
   Витьке нравится в них то, что эти мужики не задаются, не кичатся своими знаниями, опытом, не считают его (желторотого, по сути, птенца), только еще вступающего в жизнь, чем-то ниже или глупее себя. Они всегда и охотно раскроют свою, у каждого неповторимую и во многом поучительную жизнь, поделятся своим опытом, если попросить у них совета, не будут приукрашивать и лакировать, как это сплошь и рядом делается, действительность. От них Шпала перенимает правду жизни, и с ними всегда легко, всегда весело.
   Еще один неповторимый тип среди присутствующих -- Сын. Он, как всегда, на боевом посту в нормальном своем рабочем состоянии -- чуть живой. Но, при всем том, на ногах. Сын -- это сокращенное от его полного титула Сын Жилой. Жилая -- это район Икска, старейший, с глубокими традициями. Некогда Жилая держала верх во всем городе. В то время в ней и славился своим ремеслом Дядя Юра Боцман -- отец Сына. Был Дядя Юра чемпионом города по литроболу. Никто не мог его перепить. И это первенство отец Сына держал рекордный срок -- всю жизнь. Он и сейчас его держит номинально, утверждает, что перепьет любого, хотя здоровьишко у Юры Боцмана, конечно, уже не ахти. Некогда Боцман работал грузчиком, славился своим мастерством на кулачках и враждующие районы перед очередной стычкой задабривали Дядю Юру спиртным, старались переманить на свою сторону. Кличка Боцман вселяла суеверный ужас в противоположную сторону и на 90% являлась гарантией победы для обладателей. Именно тогда Дядя Юра приобрел навык выпивать лошадиные дозы, не пьянея. Роста он был среднего, но могучего телосложения, от которого к настоящему времени уже ничего не осталось. Теперь Юра Боцман кажется маленьким, тщедушным сморчком. Вечно небритый, в поношенном, но всегда еще довольно чистом пиджачке моды двадцатых годов. Глянешь на него и не за что не поверишь о былом легендарном прошлом. Каждое утро с бидончиком Боцман семенит к пивной, это для разминки, форму-то нужно поддерживать!
   Трое старших братьев Сына, некогда гроза всего города, теперь из тюрем не вылезают. Младший, то есть сам Сын, решил пойти по стезе отца и, похоже, скоро побьет рекорд собственного родителя. Династия, так сказать. Внимания воспитанию своих отпрысков Юра Боцман не уделял никакого. "Родил, на том тебе спасибо!"-- как говорил Райкин. И то сказать, легко ли держать звание чемпиона! Сын рос на улице. Пить, курить и говорить начал одновременно. Воровать, пожалуй, чуть-чуть пораньше того. В иерархии района его держал мощный авторитет родителя и братьев. С детства Сын был накоротке со всеми знаменитыми сявками, коих только на Витькиной короткой памяти переменилось несметное количество. От них сын и научился жизни. Потому его и прозвали "Сын жилой". Если бывают сыновья полка, то почему бы не быть сыну улицы? Сын маленького роста, тщедушный, безплечий, узкая острая грудь, сгорбленный, как старик, лицо, когда не пьян, бессмысленное, измученное. Череп какой-то неровный, острый и вытянутый. Двумя словами: "стройный, как коромысло и красивый, как собака!" За полчаса до открытия магазина Сын приходит НА РАБОТУ. Это его единственная работа после окончания неполных восьми классов, больше Сын нигде не работал и не учился. В руках у Сына кирзовая ношеная сумка, в ней граненый с окоемкой стакан, окрещенный в народе "хрущевским" и корка хлеба. Летом возможны огурцы, яблоки -- зелень из соседских огородов -- это закусь. Знакомых у Сына -- вся публика, посещающая винно-водочные отделы гастрономов. Поят, естественно, из уважения -- обидеть Сына Жилой -- страшный грех! И потому сын наглый, как танк и беспрестанно падает всем на хвост. С первого же стакана Сын пьянеет, но не до отруба и в этом состоянии затем продолжает оставаться независимо от количества выпитого. Это и есть его РАБОЧЕЕ СОСТОЯНИЕ. Сколько же всего он за день пропускает за воротник с открытия и до закрытия гастронома, сказать трудно. И менты Сына не трогают, смирились уже. Днем Сын не ест, вино, видимо, и является его основной пищей.
   Сделать вид, что не заметил друзей, Витька не смог, хотя Чава перехватил сумку в дальнюю руку, опасливо озирался и встрече был не особенно рад. Поэтому Шпала ограничился приветственным кивком:
  -- Здоров, коллеги!
   На Витькин кивок Сын не ответил. Занят кайфом или считает себя выше? Как же, блат братьев! Ничего, найдется предлог, Шпала ему еще настучит по уродливой башке, и блат не поможет. В принципе с Сыном Витька особых дел не имел -- как напарник в сшибании на бутылку, он экземпляр невыгодный: ни шерсти, ни виду, в задницу плюнь, так и голова отскочит, а жрать вино за троих. На хвоста же его берут только одного. Так что из своих в поте лица натрушенных поить его нет резона. Сын нагл и нахрапист всегда, с любого количества норовит себе полный стакан наделить: "Да отсохнет рука, обделившая хозяина!" Шпала же всегда наливает ему ровно столько, сколько и остальным. Однажды, когда сын обнаглел, Витька наказал его, бортанул на один круг. Знаете, есть такой приемчик: выпил стакан и перешел в другое место круга, с понтом закурить взять, а тут и стакан подходит. С тех пор Сын на Шпалу в обиде. Остальные ответили на Витькино приветствие.
  -- Кучкуйся к нам, сообразим!
   Извините мужики, свои дела! -- он кивнул на Чаву успевшего отдалиться.
  -- Зазнался и на помойку не показываешься! -- съязвил Славка.
   Шпала развел руками.
  -- Что за дела могут быть у алкаша? -- донеслось вслед.
   "А то непонятно! -- подумал Витька. -- Чава почему заспешил с сумкой? Пронюхали бы, что у него там, разве осталась бы хоть капля? Впрочем, видит бог, я не намекал!" По пути к общаге суждена была еще одна встреча. Шпала нос к носу столкнулся со своей временной прошлой подругой Наташкой Козуб. Он было хотел не заметить ее, но не тут то было, Натка пристала, как репей! В принципе, она была, по-своему конечно. права: у Витьки были перед ней невыполненные половые обязательства. Больше того: она спасла Шпале жизнь!
  
  
  
   ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
   Шпалу назначают евреем. Гибель при исполнении половых обязанностей. Оживший маньяк с ампутированным членом невероятных расцветок. К эскимосам разведчиком или в Афганистан Бабраком Кармалем -- что предпочесть? Булава Богдана Хмельницкого и слишком грубое влагалище. Делают ли польские каскадеры себе в детстве обрезание? Лишение шкурки гарантирует отсутствие триппера у верблюдиц!
  
   Познакомился Шпала с Наткой на стадионе во время зрелища, показываемого то ли польскими, то ли чехословацкими каскадерами (а может быть они только так именовались для рекламы). Прыжки через машины на мотоциклах, езда на двух колесах (на машине), сальто и прочие трюки.
   Витька только что, несколько минут назад выписался из больницы, где по направлению военкоматовской врачебной комиссии удалял фимоз. Чтобы Вам было понятно, что это за штука и с чем ее (некоторые) едят, поясняем, это шкурка на залупе. А может и не сама шкурка, а ее форма. Короче, что значит иностранное слово фимоз, Шпала не знает, но ему обрезали именно эту часть тела. Обрезали по причине того, что с некоторых пор она стала срастаться и уже не пропускала вперед, как бы это помягче выразиться... ах, да!!! Головку члена! У мусульман и у евреев подобные операции делают всем детям мужского пола поголовно, и называется она по-русски: обрезание... Говорят, так гигиеничней, меньше шансов подхватить чего-нибудь на конец в условиях жары, грязи и отсутствия воды на помывку. Короче, кочевники -- они и есть кочевники: пустыня, жара и верблюд вместо любимой девушки. В Икске верблюдов нет, но есть триппер! От триппера тоже, наверное, помогает.
   В общем, военные комиссары решили, (кто бы мог подумать -- они и членами занимаются!) что, возможно, Шпале придется служить в пустыне, а ударить лицом в грязь никак нельзя! Или, может быть, его готовились заслать к эскимосам разведчиком, а то и в Афганистан планировали Бабраком Кармалем?! Шпалу, таким образом, евреем назначили! Была пятница и Витька упросил заведующего отделением выписать его раньше срока, с тем, чтобы не валяться еще целых два дня в насмерть осточертевшей больнице. Стояла весна -- пора пробуждения жизни, когда распускаются листья на деревьях и всякое живое существо ищет себе пару. "Щепка на щепку лезет" -- как говорят пожилые люди из простых.
   Итак, Шпала искал себе спутницу! Врач забыл предупредить Витьку о мерах предосторожности, необходимых для избежания осложнений, как со стороны здоровья, так и со стороны закона! Короче, вводный инструктаж не был проведен. Гроздев остался один на один со своим несколько модернизированным прибором. Естественно, он захотел этот прибор тут же опробовать в действии, дабы определить все плюсы и минусы нового дизайна. Да и не только! Шпала успел заметить, что у его иной марки аппарата на несколько порядков увеличилась чувствительность! А это сулило неограниченные возможности и новые сферы применения! Для Гроздева это была тем более настоятельная, просто приспичившая необходимость, ибо после операции "ампутированный" слегка орган замучил его своей маниакальной активностью, вернее сказать агрессивностью! Еще три дня назад он находился весь фиолетовый и не лез в горлышко трехлитровой банки, но вот, на удивление быстро, что было бы, наверное, невероятно и неправдоподобно для какой-нибудь другой части тела, зарос, похудел и стал все настойчивее выказывать свой неуемный норов.
   Дело явно шло на поправку, ибо аппетит у больного развился такой, что если бы он был у здорового, то назвали бы больным его хозяина! Стоило лишь какой-нибудь молоденькой сестричке войти в палату, как Витькин кореш вставал на дыбы, едва сросшиеся швы трещали по всем, так сказать швам, а он, закусив удила, рвался наружу из тонких спортивных штанов все далее. И чем сильнее когти боли вонзались в его тело, тем более он стервенел. Шпала пробовал сразу же отвернуться к окну, не помогало: член работал на женский голос! И уже по опыту было ясно, что сам он не угомонится ни через час, ни через два, ни к вечеру. В народе такое состояние называют сухостой! Дождавшись ухода виновницы, Витька прикрывал выпирающее через край бесстыдство, чем придется и по-медвежьему (член ведь был все еще толст, как гантель и тугие штаны еще больше пробуждали боль, бесили его, да плюс еще бритая стерня мудей), переваливаясь из стороны в сторону ковылял к умывальнику, где успокаивал озверевшего тигра струей холодной воды из крана. На дню ему доставалось более десятка купаний.
   Со Шпалы усыхала вся палата. Подарили даже смехом чью то вязанную спортивную шапку для того, "чтобы "головку" после баньки не просквозило". Хуже было после еды, когда ложки и стаканы в очередь полоскали в раковине палаты. Тогда приходилось, прикрывая руками огромное хозяйство, ковылять танцующим шагом до туалета. А сестры в отделении как назло все молодые, они или сами поняли причину столь странных Витькиных передвижений, или из палаты кто-то подсказал, только зачастили к ним именно после завтраков, обедов и ужинов. В палате же мужики еще специально тянули с мытьем посуды, а то взяли да и приклеили на стене перед кроватью Шпалы фотографию полуобнаженной знойной женщины -- вырезку из журнала. Но если фотографию можно сорвать, то затеянные специально рассказы анекдоты и истории про подобного рода дела не сорвешь, не пресечешь каким-либо иным способом!
   Словом, издевались всем отделением над Витькой как хотели. За день до выписки, не в силах терпеть, Шпала опробовал аппарат на холостом ходу и пришел к заключению что он уже вполне исправен. Теперь лишь требовалось поле деятельности для обкатки норовистого конька, испытание в боевой, так сказать, обстановке. Витька, придя на представление, приглядел недалеко от себя на скамейке девчонку при теле и недурной внешности, подсел, познакомились. Наташка оказалась родом из районного городишки Шебекино. (Там Шпала как раз под руководством старшего двоюродного брата постигал азы бранной и бабной жизни.) Обзавелась крышей и койкой она здесь в общежитии консервного завода. Потом новые возлюбленные целовались до глубокой ночи. ЦелКоваться Наташка умела, льнула всей тугой ядреной грудью. У Шпалы два вечера их встреч болели губы, язык и еще более половой инструмент с придатками. Расходились за полночь, под самый последний рейсовый автобус до Южного, везущий преимущественно людей, отработавших вторую смену. Витька едва успевал запрыгнуть в него, добирался до постели и тут только снимал адское напряжение. (Закат солнца вручную!)
   На третью их ночь довольствоваться поцелуями и зажиманиями Шпала отказался, поставил вопрос ребром: или -- или! Наташка закатила истерику, стыдила его за хамские требования и порочные наклонности, клялась, что еще невинная девочка, ни разу не целованная (в некоторые места), что ей сейчас нельзя и вообще она позволит подобное только после свадьбы! Витька доказывал, что более терпеть не в силах, и был неумолим. Они разругались. Натка попросила ее проводить и поцеловать напоследок. Дверь общежития закрылась за ней и Шпала побрел к остановке автобуса, успокаивая себя тем, что лучше так, чем мучения. Но за углом Натка догнала его и объявила ликующему Шпале что согласна! Они долго искали подходящее место потемнее, побезлюднее, желательно в каком нибудь замкнутом пространстве и на удобном ложе. Наташка без спросу взялась читать ему свои стихи. Оказалось, что она пишет стихи! В школе помещала их в стенгазету и даже один или два раза пролезла в районку. Впрочем, в поэзии Витька был не силен, тем более в данную минуту, возможно она просто наизусть читала ему что-то из классики, уж слишком хороши были стихи. В конце концов она сама потащила Шпалу в какой-то двор, сказала, что знает там подходящую скамейку. Но скамейка оказалась грязной, закиданной песком. Натку уже колотило:
  -- Ну давай здесь, ну давай, хоть стоя!
   Она сама спустила лишние туалеты, встала буквой "Г" и задрала край платья. Вот она, долгожданная блаженная минута! Витька начал вводить свой изголодавшийся член во влагалище. Его окружила упругая теснота. Черт возьми! Кажется, он переоценил свои возможности: член шел медленно, туго и Шпале было больно в сшитом месте. Он уже несколько раз вынужден был давать обратный ход, не пробившись за внутренние губы. А еще кричал что хочется -- козел! От рук млел, не болел, а тут влагалище ему, видите ли, грубое попалось! Наташке видимо надоели такие отдаленные маневры, она завела правую руку себе между ног и, цепко ухватив Витькину мошонку, требовательно дернула ее на себя. (Простая девчонка, из народа, не обучена тонким манерам, что сделаешь?) Шпала испустил душераздирающий крик и вошел внутрь влагалища. Однако, это проникновение отнюдь не было сладостным: он чувствовал, что швы в каком-то месте разошлись. Ощущение было такое, будто он елозит членом по лезвию бритвы. Какое уж тут наслаждение, как бы вытерпеть, не закричать! Ну и хорош же он соблазнитель: битых три часа девчонку уламывал, а теперь скажет что не может? А Наташка все тянула и тянула на себя до упора. Потом, войдя в экстаз, начала дергать туда-сюда. Тоже мне девочка, целка! На колючем ошейнике таких невинных держать надо и не спускать с него в присутствии мужчин! Витька вынужден был подчиняться взнуздавшему его член хозяину. Стиснув зубы, чтобы не выдать боль, он мусолил членом у нее внутри согласно руководящим указаниям.
  -- Витя, ты что, уже спустил? -- вдруг удивленно спросила Натка.
  -- Да, почти! -- не то простонал, не то прорычал Шпала.
  -- А почему у меня там мокро?
   Витька вынул Член, провел ладонью по его концу и поднес ее к глазам. Он не был человеком сентиментальным, но на сей раз испугался: ладонь вся сплошь была в обильной крови. Шпала выскочил из-за сарая на свет уличных фонарей и увидел что конец его члена превратился в булаву Богдана Хмельницкого. Какое-то бесформенное, кровавое месиво, из которого в разные стороны фонтанчиками брызгала кровь. Этакая дождевальная установка. Витьке стало дурно. "Не хватало еще скончаться при исполнении полового акта!" -- пронеслось в голове. Ему представилась надгробная мраморная плита с эпитафией, выбитой на ней и покрытой золотом: "Погиб при исполнении половых обязанностей!" И рыдающих вокруг молодых женщин. Теряя равновесие, Шпала сел на что-то.
   Подбежала Натка. Увидев Витькин конец, она вскрикнула и схватилась за голову:
  -- Что это?
  -- Не видишь, балдею! -- выдавил некое подобие улыбки Шпала.
   Наконец у него хватило самообладания взять в руки: в одну свои эмоции, в другую член: Витька сдавил змею в ладони так, чтобы меньше текло. Штаны спереди уже сплошь были мокрые от крови.
  -- Нужно его чем-то перевязать! -- кивнул он на член Наташке.
  -- Может быть наложить жгут?! -- ляпнула она. -- Нас на курсах медсестер учили, при сильных кровотечениях помогает!
  -- А узлом завязать? -- съязвил Витька. -- Это же особый орган, тут жгут не поможет!
   Она кивнула и исчезла за углом сарая. Чудовищно медленно текли секунды ожидания. Шпала мучительно искал выход из сложившейся ситуации. Казалось, у него в руке граната с выдернутой чекой: чуть прослабишь сжатие и сработает боек! Рассчитывать ему, кроме как на самого себя, не на кого! Натка, очевидно. сбежала. Что ж, в ее положении это нормально и даже вполне еБстественно. Нужно срочно как-то прекратить кровотечение, перевязать, пережать член. Но чем? Порвать рубаху! Но как это сделать, одной рукой и зубами? Ведь отпустив вторую, он истечет кровью раньше, чем успеет что-нибудь сделать! Тема достойная классиков мировой литературы, Шекспира например. Пьеса под названием: "Вся жизнь в кулаке!" Сверхгамлетовские страсти: человек умирает в центре города от разрыва члена... Хотя не поймешь, что это более -- трагедия или комедия? Драма!
   Витька высвободил края рубахи из-под штанов, попробовал порвать один из них рукой и зубами. Не поддалось. Тогда он взялся с середины, взвыл от напряжения, страха и бессилия, дернул, рубаха разошлась вдоль от ворота до края. Шпала отступил дальше и стал грызть материю, стараясь разорвать ее еще хотя бы в одном месте. Зубы выворачивало от натуги, ткань скользила в зубах, волокна щекотали небо. Кое-как разорвал по второму месту, зажал держащей член рукой край рубахи, зубами воротник, дернул другой рукой получившуюся ленту, она разорвалась на два обрывка посередине. Витька протяжно и затравленно взвыл от чувства собственной беспомощности, (Так воют волки зимой в мороз). Слезы обиды покатились из его глаз. Тогда Шпала решительно встал и пошел в ближайший подъезд жилого дома. Не пропадать же в конце концов от стыда в самом прямом смысле! Неужели никто не поможет? Он взошел на площадку первого этажа и принялся поочередно звонить, стучать во все двери. Наконец за одной из них раздался приглушенный шум. Средних лет женщина в халате поверх ночной рубашки с заспанным лицом открыла дверь, но... тут же и захлопнула ее с пронзительным визгом. Вид у Шпалы, конечно, был хорош: разорванная рубаха, окровавленные брюки и кусок кровоточащего мяса в кулаке. Витька хотел заплакать во второй раз, но передумал, и вместо этого рявкнул на весь подъезд:
  -- Эй, есть здесь кто живой? Помогите человеку!
   Ему вовсе было не до шуток: швы разошлись абсолютно по всей окружности члена, из-под разошедшихся краев кожного покрова кольцом торчало бесформенной разноцветной массой мясо, испещренное синими жилами кровеносных сосудов. Промедление казалось Шпале смерти подобно: если Витька даже не истечет кровью, свободно может начаться заражение крови, гангрена. А ежели ему оттяпают эту штуку по самые яйца, в восемнадцать лет, зачем Шпале такая жизнь? Он был близок к отчаянию и с трудом удерживал самообладание.
   Обозначилось шевеление за дверьми других квартир. План созрел мгновенно. Витька лег на площадке боком, лицом вниз, так, чтобы не было видно его окровавленной плоти, однако, и пола ею не касался. Отворилась чья то дверь, послышались шаги. Кто-то приблизился к нему. Шпала ждал, что его будут кантовать, постараются перевернуть лицом вверх, но человек после минутной паузы поступил иначе. Он прокричал в коридор:
  -- Эй, товарищи жильцы, выйдите, пожалуйста, на лестничную площадку, здесь человеку нужна срочная помощь!
   Оратор прокричал эту весть раза три, прежде чем двери начали скрипеть и в коридоре родился шелест. Над Витькиной головой сгущались неведомые тучи. Его обступили плотным кольцом чьи-то ноги. Шпале из-под приоткрытых век были видны разношерстные тапки, шлепанцы, туфли, сандалии. Однако. с оказанием первой помощи не торопились. Вместо этого над его поверженным телом затеяли длительную дискуссию на тему: стоит ли самим жильцам вмешиваться в данное дело, или благоразумней вызвать милицию, скорую помощь, КГБ, ОБХСС, пожарников, сантехников, администрацию ЖЭКа (благо представился подходящий случай!), представителей из Организации Объединенных Наций, из общества собаководов-любителей, спасения на водах и под водами, корреспондентов из журналов "Мурзилка" и "Здоровье" и так далее и тому подобное (смотри телефонный справочник партийных и советских органов, государственных и общественных организаций). Шпале была приемлема любая из предложенных концепций, только бы они решали поскорее, а то холодно лежать на бетонном полу, члены затекают без движения. Особо распинался какой-то ученый старик, говоря, что здесь, возможно, все не так просто как это есть на самом деле, что наверняка было совершено какое-то зверское преступление и требуя, чтобы никто не прикасался к "трупу" до прихода судмедэкспертизы, иначе де могут быть утеряны некие важные улики! Витька потихоньку свирепел изнутри. Вдруг все голоса пересилил единственный знакомый:
  -- Это маньяк! -- кричала женщина средних лет. -- Он только что пытался меня изнасиловать! Он угрожал мне расправой! Он вооружен!
   Данное "разоблачение" грозило срывом всей затеи: народ возроптал и спешно принялся разбегаться по квартирам. Шпала, как мог быстро, вскочил, и с единственным имеющимся оружием в руках кинулся преследовать отступающую толпу. Он стремился успеть забежать вслед за кем-нибудь из них в квартиру, с тем, чтобы добраться до телефона. Толпа дружно взвыла и вмиг исчезла в своих норах. Шпала было успел заскочить в одну из квартир, но в последний момент, миловидная худенькая блондинка с невероятной для нее силой оттолкнула Витьку, упершись ему ладонью в лицо так, что Гроздев отлетел к стене и едва не упал. С улицы раздался крик и в подъезд вбежала Наташка с простыней или пеленкой в руке.
  -- Куда ты ушел! Я пришла, а тебя нет! -- испуган но говорила она. -- Все дворы обежала, нигде не могла тряпок достать, пришлось на дерево лезть и палкой с балкона... (А вы говорите! Подвиг санитарки, во время войны вынесшей под пулями с поля боя раненного бойца, меркнет перед подвигом этой девчонки! Про таких Некрасов говорил: "Есть женщины в русских селениях... Коня на скаку изобьет!... А ведь ей-ей изобьет, не только коня -- мамонта! Шпала теперь это отчетливо понял.)
  -- Сейчас перевяжу!
   Она принялась рвать ткань на ленты и перематывала ими Витькин член. Материя сразу же становилась багровой от крови. Натка намотала уже целый клубок, а ткань все краснела. Наконец, она действительно соорудила нечто наподобие жгута из связанной кольцом ленты и палочки. Они закрутили эту снасть и закрепили в таком положении. А в подъезде была мертвая тишина. Никто больше не открыл дверь, словно и не слышали крика о помощи! Вот так будут на клочки резать под дверью и никто даже не выглянет! Молодец Наташка, можно только удивляться ее самообладанию! Таких женщин, наверное, едва ли найдется одна на тысячу!
   Троллейбусы еще ходили, значит было до часу ночи. Наташка довела Шпалу до остановки, посадила на нужный номер, сама с ним не поехала, да это было бы и глупо, верх наглости с его стороны не отринуть ее. Витька сказал:
  -- Иди, дальше я доберусь сам!
   И знаете что она произнесла ему в ответ на прощание? Натка сказала:
  -- Приходи, буду ждать, комната 27!
   И еще раз крикнула вслед, когда троллейбус тронулся:
  -- 27я комната!
   Шпала вылез на нужной остановке и так же, как несколько дней назад в больнице, по-медвежьи, с черепашьей скоростью доковылял до травмпункта. Низ живота у него был, как у беременной женщины. Мотня не сходилась в пуговках, и штаны приходилось нести в руках, поддерживая изнутри карманов пояс. В кабинете дежурили двое врачей: он и она.
  -- Что у вас? -- спросил мужчина дежурным безмятежным роботоподобным голосом.
  -- Пусть женщина выйдет, -- попросил Витька.
  -- У нас -- медицинских работников пол не имеет значения! -- нравоучительно произнесла женщина. -- Показывайте, что у вас?
   Очистив свою совесть предупреждением, Шпала бросил штаны и вздернул рубашку. Женщина взвизгнула и, стиснув рот руками, выскочила из кабинета, где-то в коридоре раздались звуки блевания.
  -- Откусили, что ли? -- сразу оживившись, дружелюбно, как о чем-то совершенно естественном, свойском, как о наличии пива в ближайшем гастрономе, например, спросил мужчина.
   "Какие у этих медиков, однако, похабные мысли! -- подумал Витька, причем, действительно, независимо от пола!
  -- Не совсем! -- ответил он и вкратце объяснил в чем дело.
   Доктор сразу погрустнел, поскучнел, потух как-то внутренне, даже зевать начал.
  -- Ну, показывай свое хозяйство, -- сказал он тем же дежурным голосом.
   Бинты прилипли друг к другу намертво и изверг в белом халате вдруг сдернул сразу весь клубок. Шпала потерял сознание и очнулся лежащим на кушетке, над ним хлопотали двое: он и она.
  -- Я же тебе говорил, это не то, что ты думала!"-- то ли сказал доктор, то ли сам он это сказал мутным еще сознанием, то ли просто подумал.
   Вдруг Витька увидел у мужчины в руках огромные ножницы, похожие на те, которыми работают по железу. Он закричал что было сил:
  -- А-а-а-а! -- схватил доктора-изувера обеими руками за ворот халата и рывком вскочил с ложа.
   Доктор тотчас же обхватил его и попытался повалить обратно на кушетку силой. Тогда Шпала саданул ему с левой в челюсть, и мужик всей своей внушительной массой плюхнулся задним местом в таз, где плавали окровавленные ленты простыни. Брызги веером, блеснув всеми цветами радуги, разлетелись в разные стороны на стол, шкаф, стены, кушетку, а доктор вместе с тазом, как на санках, покатился под ноги Витьке. Тот вовремя отпрыгнул в сторону и лекарь на своей ступе влетел под кушетку. "Так вот почему он, гад, спрашивал не откусили ли!" Шпала первым делом посмотрел на свой посиневший член -- конец был на месте! Женщина -- медицинский работник тем временем выскочила вон, закрыла за собой стеклянную дверь и закричала через нее визгливо:
  -- Мы вам помощь оказываем, а вы еще хулиганите! Я сейчас милицию вызову!
   Витька быстренько натянул на себя тряпки, схватил со стола бинт и выскочил на улицу. Перевязывался он где-то под фонарем, уже квартала через три от травмпункта. Кровь из развороченного мяса уже не текла, даже не капала, ткань стала светлей, словно омертвела, и была обильно полита какой-то липкой желтоватого цвета жидкостью, однако чувствительности своей не утратила и адской болью отдавалась на каждое движение, каждый оборот бинта.
  -- Ишь -- деятель! -- приговаривал между делом Шпала. -- Да я себе скорее голову дам отрубить!
   Покончив с перевязкой, он побрел наугад по ночным улицам и нашел пристанище на лавке в парке. Здесь Витька дождался рассвета и потопал уже непосредственно в отделение городской больницы, где недавно лежал (он ведь прописан был в общаге от Котельного, потому и лежал в городской). В приемном покое Шпала еще с разрешения сестры повалялся на кушетке, пока пришли врачи. Заведующий отделения, узнав в чем дело, выговаривал Витьке:
  -- Я же тебе говорил -- рано выписываться, а тем более на баб лезть! Тебе месяц, месяц держаться нужно!
  -- Легче удавиться! -- заметил Шпала.
  -- Давись -- но держись! Если хочешь, чтобы все было в порядке!
   Затем его повели в перевязочную и там, обработав рану, стали ее вновь заматывать бинтами.
  -- Вы что делаете? -- удивился Витька, -- а зашивать?
  -- Что зашивать? -- не понял врач.
  -- Ну кожу, что разошлась.
  -- Ничего она не разошлась, а расползлась только.
  -- Какая разница?
  -- Большая, она у тебя так зарастет!
  -- Да вы что? Вы поглядите на кого он похож! Это же..., это же осьминог какой-то получается, Как я с таким членом жить буду?!
  -- Послушайте, молодой человек, у вас тут обширная рана, зашивать вам ее никто сейчас не возьмется, ни один грамотный хирург мира, это на сто процентов заражение! Он у вас зарастет, оформится и все будет в порядке. К чему вам красота в этом месте? А на счет формы... Люди специально для этой цели разную дрянь вставляют: шары, гантели, серьги всякие. Так что если кое-что из этих неровностей и останется, вам же ваша жена потом еще спасибо скажет!
   Ему нашли с условием возврата какую то робу поприличней, видимо, вещи лежащих в отделении больных: штаны, рубаху, и в них Шпала добрался домой. Провожать Витьку вышло все ходячее отделение больницы с медперсоналом во главе. Лежачие же через окно тыкали на него друг другу пальцами.
   В тот же день по городу вновь (уже в который раз!) поползли упорные слухи о том, что де объявился новый маньяк, еще почище старого! С невероятных размеров и расцветок членом. Который уже успел средь бела дня в центре города изнасиловать целый подъезд жильцов, включая даже стариков, женщин и детей! Что маньяк залез по пьянке к кому-то на балкон и его отчетливо наблюдали и, как водится, засняли на скрытую видеопленку: у злодея невероятно длинные волосы, как у женщины. Когда он лез по дереву на этот самый балкон, скребя когтями, слышал зловещий скрежет его зубов весь квартал... Правда, разные жильцы утверждали что именно на его балкон лез, и дело дошло аж до драки между дворами по этому поводу! Однако, маньяк тогда ограничился тем, что всего лишь украл простыню.
   Еще говорили, что он убивает младенцев и выпивает из них кровь, и ему помогает женщина-вампирша! Что обнаружена огромная лужа крови (и это послужило предметом особой гордости жителей одного из дворов, ибо указывало на причастность именно их территории к похождениям маньяка!) на месте убийства им молодой женщины, тело которой разыскивается. Другие, напротив, утверждали, что из компетентных источников им известно, что маньяка уже изловили и член ему ампутировали настолько, что он теперь никакой опасности больше не представляет даже для пятилетних девочек! Но и те и другие сходились на том, что ЖЭКам это никак не должно сойти с рук! Что вконец обнаглели слесаря и электрики -- без бутылки не подойдешь, И куда только смотрит милиция! Бабульки целый месяц были счастливы -- для их языков нашлась работа!
  
  
   ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
   Женская логика -- вся суть в том, что сути нету! Комсомольские взаимоотношения -- оплодотворения вновь не состоялось. Бутылки с бумажной пробкой -- значит самогон! Драка с десантником в стиле "тык в манду". Взаимосвязанные несуразности. Она хотела замуж! Перо Жар-птицы. Женщина приносящая несчастье. Я таких, как ты, мешок достану!... Господь Бог -- великий варвар!
  
   Две недели после этого любовного акта у Витьки с Наткой были "комсомольские" отношения. Они гуляли, загорали, говорили о том о сем: о моде, о любви, о жизни -- словом, дружили. Потом их связи расстроились. Все оказалось друг другу сказанным, все понятым... Наташка была на год старше, она хотела замуж. Шпала боялся женитьбы, как огня и потому даже слышать не хотел о чем-нибудь подобном. Напрасно Натка убеждала, что, будучи его женой, она сможет позволить Витьке гораздо больше теперешнего, будет ласкать в тысячу раз откровеннее, жарче и в конце концов сможет доставить ему такое удовольствие, которое не способна дать ему ни одна иная женщина в мире. Натали проявила неистощимое красноречие, описывая Шпале все прелести этого возможного брака, и дьявольскую изобретательность в разнообразии форм убеждения, так что в конце концов стоило разговору, скажем, только коснуться кулинарии, Витька уже подозревал Наташку в том, что этот уклон в беседе она подстроила специально, чтобы расписать ему свои блестящие кухмейстерские способности. Не зря же Натка исподтишка все время выведывает, какие блюда он больше всего любит, какие занятия предпочитает и потом некоторое время спустя начинает расхваливать Шпале именно этот вариант счастья от своего имени. Приходилось быть всегда начеку, ибо собеседница внушала ему мысль о женитьбе не мытьем, так катаньем! В конце концов встречи стали для него рутиною, Витька под различными предлогами появлялся на свидания все реже, и они расстались.
   Месяца через два Шпала вновь случайно встретил Наташку. Она пожурила его за то, что Витька ее оставил, осведомилась о теперешнем самочувствии его любовного органа и предложила кстати отметить вдвоем на природе день ее рождения, который назначен был Наткой на субботу. От Шпалы требовалась лишь десятка денег, все остальное, включая организацию, Натали брала на себя. Витька, предвкушая особый смысл в предприятии, согласился, отдал необходимую сумму. Они договорились о времени и месте встречи и разошлись. В субботу, встретив Наташку, он слегка оттаскал ее за ухо, чмокнул в губки, каковые показались Шпале почему-то слишком настороженными, неприветливыми, взял из ее рук увесистую, вместительную сетку со всяческой снедью и вдвоем двинулись на природу. Натка на правах именинницы взялась выбирать место страсти и маршрут к нему сама. Так, нежно воркуя, они прошли квартала два, как вдруг на перекрестке набрели на парня лет двадцати трех -- двадцати четырех, оказавшегося к несчастью Наткиным односельчанином и хорошим знакомым. (Она оказывается не из самого города, а из села!)
   Земляки кинулись друг другу в объятия излишне жаркие и излишне долгие. С этого момента вся стройность предприятия перевернулась с ног на голову, как если бы Эйфелева башня перевернулась вдруг на шпиль и в таком положении чувствовала себя прекрасно. Начали твориться какие-то взаимосвязанные несуразности, смысл которых Витька узнал лишь позже. Добрые знакомые так долго братались, как будто не виделись по меньшей мере лет двести. Шпала за это время, кроме шуток, успел справить малую нужду в подвале ближайшего дома, осмотреть все достопримечательности газетного киоска неподалеку и намотать приличное количество кругов вокруг беспрестанно целующихся, так что ему как-то неудобно даже стало напоминать вновь о своем присутствии, да и со стороны некрасиво: двое милуются, а вокруг них вертится какой-то тип с сумкою, высматривает чего-то! Затем Натка, все же заметив его, пригласила Витьку вместе с ними на пикник. Шпала хотел было галантно отказаться и отдать сумку, но его уже не слушали и не видели, так как, обнявшись, плотно шли прочь. "В чем же тут суть? -- думал Витька, поспевая с сумкой за ними, -- ни как не могу понять женской логики! Что она, изменила свои планы? Ведь не пьянка же Натке в конце концов была нужна, а близость со мной! Если она теперь взяла этого Сережу, значит, я лишний! Обидно, конечно, но что сделаешь, возможно, Натка возлагает на него большие надежды. Глупость какая-то -- этот пикник!" Собравшись с духом, Гроздев вторично попробовал отколоться: забежал с сумкой вперед млеющей паре и провозгласил:
  -- Да я, в общем-то, сегодня пить не собирался (тут Шпала жадно сглотнул), мне еще вечером в одно место надо поспеть, приглашали, не могу отказать!
   И сделал плаксивую, угодливую рожу.
  -- Ничего, успеешь! -- приструнила его. как мама нашалившего оболтуса, Натка, -- хочешь мне праздник сорвать?
   И опять они впереди, как голубки воркуют, друг друга глазами поедают, а Витька, как вьючный осел сзади с сумкой. Идет и думает: "Все порядочность корчит! Ну на кой черт я ей сейчас нужен?" На берегу Северского Донца влюбленные земляки нашли полянку среди зарослей прибрежных ив, кликнули Шпалу. Он разложил "скатерть-самобранку". Натка, естественно, помогала. Расстелили газеты, выставили на них бутылки с бумажной пробкой -- значит самогон, достали стаканы, положили ложки, нож, хлеб, прочую закусь. Как ни странно, три стакана, ложки три, и тарелки на троих! Сережа между тем, отойдя в сторону, деловито стукает по веткам руками и ногами, отрабатывая удары. Великовозрастное дитя забавляется! Совсем, что ли, ошалел от счастья? Этот Сережа серьезный тип, опасный! В армии служил в воздушном десанте, учился в специальной какой-то там школе, где в совершенстве изучал самбо, карате и еще что-то там, чего натощак не выговоришь! Сейчас ведет полулегальную секцию коварнейшей борьбы с интригующим названием "ТЫК В МАНДУ" в каком-то подвале на каких-то началах. Все это он рассказывал Натке по дороге между поцелуями, нарочно громко рассказывал, так чтобы Шпала слышал. Потому Витька не стал больше предпринимать попыток отколоться: "А то подумает еще -- струсил!" В общем-то, он красивый пацан, ничего не скажешь, стройный, возраст уже... Короче, Натка свою выгоду правильно угадала и оценила.
   Серый много не пил, только поднимал стаканы за компанию: у него сегодня занятия с группой. Наташка усиленно накачивала Шпалу, сама употребив ради поддержки убийственную уже для лошади дозу. Не случайно при этом шутя приговаривала: "Что я лошадь, что ли? Я ж не лошадь -- правда, мне и ведра хватит!" Удачу праздника она целиком приравнивала к количеству выпитого самогона. Вместе запели: "Ах, эта красная ряби-и-ина, среди осенней желтизны, я на тебя смотрю любимый из невозвратной стороны..." Кажется, они оба счастливы, на одном уровне, уже оба дозрели и не прочь заняться любовью на полянке прямо при тренере -- Сереже. Однако, этот Сережа захотел вдруг, сразу после песни, как по команде... бороться! Нет, он ей-богу дитя! Тянет Витьку за руку на ковер. И Наташке вдруг загорелось, чтобы они непременно поборолись: кто сильней? Шпала же, напротив, в себе спортивного влечения не чувствовал и бороться никак не хотел. Зачем ему самому выставлять себя на посмешище? Посудите сами! Он долго упирался и отнекивался, как мог, пока земляки не вытащили Витьку из-за стола вместе.
   Он быстренько дал положить себя на лопатки (пусть Сережа перед Наткой покрасуется) и уже садился было вновь на свое место, как вдруг великий борец схватил его за шкирку и потащил бороться опять. Второй Жук выискался! Этого уже Шпала стерпеть не мог, он дал каратисту такого пенделя, что-тот не удержался на ногах и слегка проелозил мордой по траве. Десантник встал, элегантно тряхнул "ежиком" на голове, принял стойку фехтовальщика и так мелкими крадущимися шажками пошел Витьке навстречу. Не доходя шага полтора он вдруг прыгнул, выкинул вперед ногу. Интересно, почему в моде стало бить по морде ногой, когда рукой это сделать гораздо удобнее? Реакцию Шпала еще не утратил окончательно, он сделал обычный нырок, хотя поздновато, нога обутая в кед скользнула по правой стороне лица (он левша?) обожгла, кое где стесала кожу, прочертив красные черточки до уха, и нанес боковой на сей раз с правой. Удар оказался на нонешний день, как ни странно, не нокаутирующий, видимо, он плохо или не вовремя сжал кулак на завершающей стадии, но с ног соперника все таки сбил. Тренер лежал ничком на траве, трогая пальцами разбитую губу.
   Витька выпил еще самогону и предложил Натке уединиться в кустики. Она отказалась, а каратист, очухавшись, стал кричать что-то насчет возмездия. Пришлось Шпале ответить, что он всегда к услугам крылатого пехотинца и сесть закусывать, поджидая, когда тот придет в форму и соизволит сводить с ним счеты.
  -- Ты плохо сегодня размялся, -- сказал Витька Сержу, показывая на деревья, -- потренируйся еще!
   Серый заклеил клочком газеты свою разбитую губу, сел в круг к пойлу, закуске и предложил выпить Шпале мировую. Выпили, потом еще раз все вместе "за дружбу!"
  -- Мы же мужики в конце концов! -- убеждал Витьку Наткин земляк и лез целоваться. Шпала брезгливо оттолкнул нарисовавшееся рыло.
  -- Не хочешь целоваться, давай еще выпьем! -- коверкая слова пьяно промычал десантник, -- только без дураков -- каждый по полному!
   Он явно прикидывался, играл роль, став вдруг неимоверно пьяным. Расчет на то, что витька выпил значительно больше и должен потухнуть раньше. Шпала взял налитый Сергеем полный под завязку стакан, посмотрел, как пьет неистовый соперник, выдохнул и тоже выпил. (Он мог силой воли заставить себя не пьянеть определенное время, но что будет завтра с его головушкой!) Наташка угрюмо следила за обоими. "Нечего было за двумя зайцами гнаться!"-- злорадно подумал Витька. Беседа не клеилась, пикник превратился в уничтожение продовольственных припасов. Каждый ждал чего-то сверхъестественного. Шпала -- что Натали наконец сделает выбор; Наташка -- что мужики полностью выяснят отношения и сами решат: кому оставаться, а кому уходить; Сергей тянул время, надеясь пережить соперника... Скучнейшее занятие ждать и догонять! Наконец претендент что-то придумал -- предложил Витьке померяться на руках. При одной даме на двоих это был, конечно, не мужской разговор, но, может, занятие перерастет в таковой? В конце концов право побежденного выбирать место и время для реванша. Они легли на живот друг перед другом, одну руку положили под грудь, вторую, уперев локтем в землю, скрестили с рукой противника. Левой Шпала завалил соперника без базара, правыми у них была боевая ничья. Праздник явно и окончательно был испорчен, всякое веянье его пропало, и Наташка решительно и обиженно начала собирать пожитки.
   Разбитые, отравленные алкоголем, четвертованные неудачами, плелись обратно в город: Натка за лошадь, оба они за два колеса расхлябанной телеги. Серый пытался было снова очаровать спутницу необычным враньем, но время чар истекло, пышные наряды, скрывающие грешную плоть растаяли, перо жар-птицы потухло в его руках, каратист болтал неприкаянно, невпопад и в конце концов вынужден был найти себе покой на Витькином плече. Звуки города, сутолока, бензинный угар воскресили его, крылатый вояка вскинул голову как на зорьке петушок, отряхнул перышки, захлопал крыльями и потащил Шпалу бороться руками еще раз до победного! Во дворах нашли лавку без спинки, стали перед ней на колени друг против друга. Боролись правыми. Натка свысока смотрела на обоих. Глаза ее излучали презрение, омерзение, затаенную боль, разграбленную надежду. Возились, пыхтели, сопели и тужились так долго, что она плюнула и ушла. Витьке это было видно, Серый стоял спиной и корячился, надрывая сухожилия и позвонки не на живот, а на смерть. В конце концов силы его иссякли, шальные дрожащие импульсы слабели, разреживались, рука легла под Витькину и, расслабившись, тренер задрожал весь несуразно взрывчато -- наразвал, упал лицом на лавку, застонал, забулькал навзрыд.
  -- Ну ты что, совсем с ума спятил? -- принялся его успокаивать Шпала. -- Из за такой ерунды реветь!
   Он посмотрел назад, туда где должна была быть Натка и сказал:
  -- Хана! Оплодотворение вновь не состоялось!
   Взял обмякшее тело побежденного соперника, сильно встряхнул, поведение показалось Витьке истерическим.
  -- Понимаешь, -- сквозь слезы и сопли поведал парень, -- она ведь меня специально с тобой сегодня свела. День рождения, случайная встреча, объятия -- это все разыгранная комедия!..
   "Бессмыслица космическая! -- подумал Витька, он вылупил на собутыльника глаза, выставил их, как баран выставляет рога на неизвестное существо.
  -- Да ну!... Зачем ей это понадобилось?
  -- Она мне нравится, понимаешь! А Натка сказала, что у нее уже есть парень -- ты! И вот она решила, что если я набью тебе морду, то она -- так и быть, будет моей!
  -- Ну и дурак же ты, братец! -- придя в себя от услышанного проговорил Шпала. -- Что же ты мне раньше не сказал? Я бы тебе ее даром отдал, даже морду бы позволил себе набить, если только конечно не очень больно!
   Ему стало пронзительно жаль соперника неудачника, Витька обнял поверженного друга и вместе зарыдали. Это была белая песня -- "Песня о несбывшейся любви." Какая глупость правит бал в этом сумасшедшем мире! Вот так же, как он Натку, кто-то сейчас для развлечений держит при себе Ларочку. Не держит даже -- позволяет держаться за себя -- развлекать, ублажать, убивая ею скуку. И Шпала, как ни рвет жилы, не может побороть эту невидимую, но могучую руку рока! Проплакавшись на спине друг у друга как на могилах потерянного счастья, они расстались, не прощаясь и каждый побрел своей дорогой. Витька чувствовал огромную вину перед Сергеем. Вот так, ни за что, сам не подозревая, сломал человеку жизнь, без всякой корысти, пользы для себя, для нее, для кого бы то ни было! Как бессмысленно жестока судьба! Что он мог сделать? Только извиниться перед Сергеем за содеянное.
   Однако, какова Наташка! Чудно, вопреки проблескам разума, она неизмеримо выросла в его глазах. Это же надо было так оперативно все смекнуть, разыграть, устроить! Ведь она со Шпалой встретилась случайно, значит, никакого плана мести у Наташки в голове не было заранее, она изобрела и воплотила, запустила его на ходу, во время их разговора! И как все безукоризненно сыграно! Все же происшествие было ему крайне неприятно. И вот их новая случайная встреча, за которой Шпала, видит бог, не гнался! У него было ощущение, что эта женщина роковая, она приносит несчастье. Два случая тому подтверждение!
  -- Ну, как твои дела с Сергеем? -- втайне надеясь, спросил Витька.
  -- С каким Сергеем?
  -- С односельчанином, десантником...
  -- А-а-а! Он не Сергей, а Игорь. -- Натка покраснела. -- Теленок! Я ему давно дала от ворот поворот.
  -- Зря! -- обиделся Шпала за друга по несчастью. -- Он хороший парень, красивый, веселый...
  -- Слушай, я сама знаю какой мне нужен! -- рассердилась Натка. -- Ты куда бежишь-то? Лень со мной поговорить, что ли?
  -- Да нет, Наташ, ты же мне того, считай, жизнь спасла!
  -- А-а! -- она озорно захихикала. -- Ну так когда мы с тобой продолжим?
  -- Не знаю... И вообще, стоит ли? Мне на днях в армию!
  -- Знаешь, я давно хотела тебя найти, должок стребовать, даже к вам на Южный как-то приезжала, да не нашла тебя!
   Час от часу не легче! И ведь не скажешь ей: "Наташка отвяжись, так нам обоим будет легче!"
  -- Ты не переживай, я ведь от тебя жениться на мне теперь не требую, -- она потупилась, -- просто хочу твоей любви! -- сказала, придвинувшись, шепотом.
   "Какая разница: Ольга или Наташка? -- вдруг подумал Витька. -- "Все равно коньяк или мадера, водка русская или вино, все равно Татьяна или Вера, ты ж меня не любишь все равно! Ну так что ж, бросай, грустить не стану! Я таких как ты... мешок достану. Только знаю поздно или рано, ты ко мне по шпалам примчишься босиком, Шалава, Шалава!" Пусть это будет его последним холостяцким приключением, прежде чем Шпала отдаст себя во власть одной. И для дела полезно! -- уже явно натягивая, кривил он душой, -- Может быть Наташка, получив от него то, что хочет перестанет гоняться за миражами, за которыми так долго гонялся сам Витька, возьмется за ум, поймет, что главное -- человек надежный, преданный, любящий, перестанет ломать жизнь Сергею -- Игорю!" "Эх жизнь! -- в тысячный раз внутренне проклинал он скверность устройства мироздания. -- Все-таки Господь Бог великий варвар, что так заставляет людей страдать, и, главное, ни за что!"
   Натку они с Чавой взяли с собой.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
   Самая ценная валюта для хорошенькой девочки, это внимание парней! У мужиков во время возбуждения сперма на мозги давит и они начинают мыслить спинным мозгом! Любовь материя сложная, как... капроновый чулок! Кредиторов только двое! Если женщина хочет сменить партнера, она меняет веру. Доза за дозой -- и неудача отдаляется! Хорошая девушка перед траханьем раздевается, как солдат в отбой! Мотня с треском распахнулась... Бляди выбирают негров и ментов, прочим остается онанизм! Разделение функций между самцами разного вида. Если обман существует -- значит он кому-то нужен! Деньги изо всех сил лезут в карман, но жрать их на людях неприлично! Полярник высунул из палатки на мороз свой конец. Проститутка выискивает в члене дефекты и норовит сбавить цену вдвое. Спускание на звездную лысину вождя -- наказание для фраеров.
  
   В общаге уже были накрыты, собранные откуда-то и составленные в фалангу тощие ободранные столы, играла считываемая допотопной радиолой с современных пластинок музыка, суетились в фартучках божественного происхождения девочки. Натка тут же закамуфлировалась, переменила веру: облачилась в такой же чистенький фартучек (где она его только взяла? Не с собой же притаранила!) и став сама потусторонней быстро нашла со всем здешним хозяйским миром общий язык. Скоро сели за столы. Мужского полу было голов двенадцать, девочек с Наткою трое человек. Витькиных кредиторов среди присутствующих только двое.
   Зазвучали тосты, зазвенели стаканы, зачвиркали о блюдца вилки, зарычали изголодавшиеся желудки. Шпала, как тогда, на проводах у Лобана, добросовестно принимал дозу за дозой, хорошенько закусывал и радостно ощущал про себя, что его сегодняшняя неудача с Семеновой отдаляется, блекнет, уходит из круга действительности. "Черт с ней! -- раззадорившись сивухой, думал он. -- В конце концов считать меня за идиота она уже никогда себе не позволит. А любовь?... Любовь -- это материя сложная, нежная, как капроновый чулок, к примеру, Проволокой ее не скрутишь, цыганской иголкой не заштопаешь! Бывает ли она вообще такая, какую мы ее ждем? В конце концов то, что будет сегодня между ним и Наташкой -- тоже любовь!" От этих мыслей Витьке стало приятней ощущать себя, поднялся общий тонус фантазии и вторящей ей плоти. "Нужно будет пить поменьше, чтобы не ударить лицом в грязь на этот раз!" Наташка пила мало, как все присутствующие девчонки и была у парней нарасхват. "Пусть мылятся! -- думал насмешливо Шпала. -- Бриться-то я буду!" Пригласив "Королеву бала" на танец Витька спросил ее на ухо нетерпеливо, жадно:
  -- Пойдем?
  -- Попозже! -- так же тихо, одними губами игриво ответила Наташка.
   Она резвилась неустанно, самозабвенно, как дитя. не жалея ног. Еще бы! Ведь усилия оплачивались самой ценной валютой -- вниманием парней! Это заколдованный круг, цепная реакция: уверенность в себе рождает внимание, внимание -- уверенность в себе и так по восходящей спирали. Из девчонок уже осталась Наташка одна. Подружки с парнями исчезли тихо и незаметно среди всеобщей бестолковой сутолоки. Она стянула на себя взгляды и помыслы стольких парней!
  -- Ну что, пойдем?
  -- Попозже!
   Шпала уже слегка обиделся: "В конце концов если Натка хочет сменить партнера, он ведь не против, но зачем держать его заложником?" Ишь, как глазенки строит всем подряд! А те и рады стараться, идиоты: друг перед другом, друг перед другом! Нет, что ни говори, а мужики определенно дурнее баб. У них во время возбуждения мышление перестает функционировать -- сперма на мозги давит! Начинают думать спинным мозгом! Стали бы вот так же девчонки толпой выкобениваться перед одним единственным парнем?
   В стае, между тем, кажется, проклюнулся лидер, которому Натка явно оказывала предпочтение перед остальными.
   С Бараном из Курска она танцевала чаще других (почти через раз), уже неоднократно позволила себя чмокнуть в щеку и ощущать, оглаживать всею его трепетной грудью.
  -- Что ж, пора уходить! -- решил Витька. На всякий случай он еще раз пригласил Наташку, чтобы очистить совесть.
  -- Ну что, Нат?
  -- Какой ты нетерпеливый!
  -- Почему? Я просто не хочу даром терять время!
  -- Дело твое!
  -- Спасибо!
   И он освободил ее из своих объятий.
  -- Ты уже уходишь?
  -- А что же мне еще здесь делать?
  -- А я?
  -- Как хочешь!
  -- Хорошо, я пойду с тобой, только отшей от меня вон того типа, -- Натка кивнула на Барана, -- он усиленно набивается меня провожать и я устала ему отказывать.
   "Прямо уж так и устала, небось опять хочет увидеть бой гладиаторов!" -- мелькнуло в голове у Шпалы. Он оттащил залетного кавалера в сторону.
  -- Слушай, земеля, -- Шпала дружески и одновременно немного снисходительно положил Барану руку на плечо, -- вот с той девчонкой чтобы я тебя рядом больше не видел, ферштейн?
  -- Кстати, ты когда мне пятнадцать рублей отдашь? -- попытался контратаковать новоиспеченный ухажер.
  -- Во! -- Витька сунул собеседнику под нос пятерню, сложенную в неэтичную фигуру. -- В Фонд мира! Купить хочешь? Она дороже стоит!
  -- Сколько? -- в тот же миг, в сердцах, с надеждой хватаясь, как утопающий за соломинку, выпалил Баран.
   Шпала посмотрел на него как бы заново, после долгой разлуки, с интересом и азартом, прикидывая, сколько можно слупить с этого страдателя по женским прелестям.
  -- Что ж, -- после некоторого раздумия, неторопливо, растягивая слова, как бы боясь продешевить, пропел он, -- я думаю... на полсотни... она потянет!
   Витька явно издевался над незадачливым покупателем: тому кто смог бы Натку увлечь, Гроздев отдал бы ее даром.
  -- Значит, если я заплачу тебе полсотни ты отступишься от нее? -- проницательно глядя ему в глаза, выкрикнул курянин.
   В голосе его мешалась тревога быть обманутым, страх потери и трепетная страсть обладания. Шпале стало смешно.
  -- Баран, ты сколько получаешь? -- с веселым удивлением спросил он, -- Или, может быть, ты дочь миллионера гребешь?
  -- Отстань! -- каркнул тот, лихорадочно, дрожащими неверными руками шаря по всем карманам. -- Я сейчас! -- и исчез куда-то.
   Через секунды он возник вновь, держа в руках две новые хрустящие двадцатьпятки.
  -- Значит так, -- срываясь на верхних нотах, проговорил клиент, -- я плачу тебе полста, как договорились, прощаю долг и ты отступаешься от Натки, согласен?
  -- Согласен! -- все еще как бы во власти услышанного анекдота проговорил Витька.
   Он ждал истинной концовки, развязки, когда можно и должно смеяться. Вот если бы сейчас эти бумажки вдруг оказались конфетными фантиками, Шпала бы понял юмор и хорошенько посмеялся. Но бумажки, сунутые в его руку, были реальностью: два ломкие, хрустящие, раскрашенные как павлиньи перья четвертака. А вот Баран переместился в пространстве и уже азартно танцевал какое то "Железное танго" или "Краковяк вприсядку". Подождав еще чуть-чуть и не ощутив прилива смеха, Шпала с сожалением посмотрел на благородные билеты, зачем-то проверил на свет водяные знаки. Увенчанная звездами лысина вождя была на месте и оттого он загрустил еще больше.
   Кажется Витьку вторично за сегодняшний день ловко надули. Ведь не деньги же ему нужны, зачем они Шпале за неделю до армии, зачем они ему вообще, сами по себе? Зрелище Груздю нужно, азартная игра, которую он и хотел, всем сердцем надеялся получить сегодня, чтобы залить пожар души И вместо этого получил... как проститутка за услуги. Шпала хотел было тут же вытащить из толпы Барана, разбить ему морду и заставить сожрать всученные деньги, но... поезд ушел, как говорится! Хорош же он будет, манипулируя перед Наташкой радужными банкнотами, она сразу все поймет! Да и козел -- Баран, то есть, оказывается, откровенно поверил в эту игру и теперь счастлив купленным счастьем. "А черт с ними со всеми в конце концов! -- подумалось вдруг. -- Кому и что Витька должен доказывать? Барану, который уже за прошлые пятнадцать рублей считает его аферистом и скрягой; Наташке -- для нее он бесчувственный толстокорый пень, который она силится побольнее укусить, достать, только и всего; другим разным присутствующим? Так ведь им, если даже Шпала раздаст сейчас эти полсотни, все равно всех долгов не вернет, а для толпы это главное! Мелкие душонки! Им не нужна большая, захватывающая игра, им нужна синица в руки и разве неправильно, что Витька пользовался их деньгами, как хотел, наказывая фраеров за убогость желаний на каждом шагу? А они по- прежнему меряют все на свой аршин, откупились за Натку деньгами. Ну и черт с ними!"
   Шпала оделся и мельком кивнув танцующей Наташке, так, чтобы видела только она одна, вышел на улицу. Многочисленные мудрые звезды глядели Витьке в лицо. Они его понимали и принимали ту точку зрения, что какие-то вонючие деньги не самое главное в этом мире, Но и деньги должны иногда валяться в карманах, особенно если они сами туда изо всех сил стремились. Что ж, пусть будет еще смешней! Выскочила румяная, жаркая как печка Натка.
  -- Ты что, бросил меня, продал, да?
   И в глазах ее блеснули, как две звездочки, слезинки.
  -- Тс-с-с! -- Шпала зажал ей рот, увлекая за угол. -- Я же за тобой, я же не ушел совсем!
  -- Куда ты меня тащишь? -- повинуясь тайне, прошептала Наташка. --Моя куртка!
  -- Сейчас и ее достанем, не волнуйся! В общем так, слушай! Ты идешь вон в тот переулок, прячешься в темноте среди кустов и ждешь меня, а я выкраду твою куртку. Ну все, давай, а то твой Отелло сейчас выскочит и будет от тоски и бешенства рвать на одном замечательном месте волоса.
  -- Почему замечательном?
  -- Потом объясню. Давай, давай! -- и Витька легонько подтолкнул ее рукой в центр тела.
   Натка неуверенно побежала. Тогда он приблизился к черным окнам спальной комнаты и почти без прикидки, с ходу, начал карабкаться на один из подоконников. Здорово помогал завалинок. Но окна были большие, старинного фасона, с полукруглым верхом и с завалинка до форточки еще не дотянуться. Значит, нужно встать на подоконнике, держась только за рейку посередине. Впрочем, это удалось Шпале достаточно легко и быстро. В успехе операции он не сомневался, так как знал, что форточка почти никогда не бывает закрыта на шпингалет. Поддел ее ногтями, она открылась. Ну, теперь скорей, пока Козел не начал "метать икру" по двору! Витька влез "щучкой", аккуратно передвигая тело в деревянной раме, перебирая руками за оконную ручку, затем спинку кровати и наконец верхушку тумбочки. Форточку тут же за собой прикрыл. И вовремя!-- так как снаружи уже послышались шаги. Шпала стремительно присел, зацепив бедром панцирную сетку кровати, тут же прихлопнул ее рукой -- успокоил и "гусиным шагом", пятясь, отошел дальше от окна. Привстав вновь на полусогнутых, как у калеки ногах, он почти тут же увидел во дворе фигуру Барана.
   Несостоявшийся гребарь шел крадущейся, рыскающей и одновременно испуганно суетливой походкой, оглядываясь во все стороны. Кидался то к сараю, то к туалету, то к лавке в глубине двора. Заглянул даже в кадку для дождевой воды. Обшарив и исходив по закоулкам весь двор, он позвал взволнованно, грустно и каким-то непередаваемо душевным, страдающим голосом, как волк на Луну провыл:
  -- Наташ, Наташа!
   У Витьки невольно дрогнуло, сжалось болью сердце. Черт возьми, опять он ломает чье то счастье! Убийство какое-то! Пятнадцать лет расстрела! Что с нами, мужиками, делают эти бабы! Ну зачем он, Витька, на сегодня Наташке? Или зачем в противном случае ей нужен был Баран? Они что, эти бабы, все от природы немного садистки? Обожают издеваться над повергнутым, пить из него кровь по каплям, питают патологическую страсть к кровавым побоищам в свою честь. Гладиаторские бои и рыцарские турниры наверняка их изобретение, с их подачи, во всяком случае. Ибо только женщине. кроткому, ангелоподобному существу льстит так бессмысленно проливать чужую кровь. Или у прекрасного пола просто существует разделение функций между разного вида самцами? С одними они любят дружить, с другими целоваться, с третьими спать в постели? Шпала знал одну такую особу. С одним из его знакомых, кротким, возвышенным, мечтательным парнем она дружила, гуляла, разговаривала о любви и чистых человеческих чувствах: справедливости, добре, верности... С другим, часом позже, спала на чердаке в давно и обстоятельно оборудованном ложе. И так вплоть до самой намеченной свадьбы, лишь случаем расстроенной из за того, что бедный обманутый жених был освобожден из плена бредовой любовной слепоты друзьями и своими глазами увидел, какие уроки богиня его сердца преподает другому, более ограниченному и практичному его знакомому. Все они трое были знакомы и дружили с детства, учились в одном классе...
   Что же обманщица? Застигнутая женихом с многочисленными общими знакомыми на месте преступления, она даже нисколько не смутилась, не постеснялась при всем собрании надеть вновь на тело свои туалеты, а своему платоническому партнеру сказала в заключение:
  -- Ты сам разрушил свой убогий рай, в котором бы, сидя смирно, мог прожить счастливо всю жизнь. Что же до обмана, в котором ты так истерически меня здесь обвиняешь, так знай: он существует потому, что такие как ты желают быть обманутыми и сами предлагают себя на эту роль.
   Юное коварное создание с легкостью бросила обоих своих партнеров и поселок, где жила от рождения. Уехала куда то на комсомольско-молодежную стройку. И через пол года там же выскочила за муж за какого то иносранца -- не то грека, не то турка, а может быть араба, которого в качестве реванша за свое поспешное ретирование и привозила в поселок на всеобщее обозрение. Кажется этот гибкий, весь подвижный как марионетка и смуглый как мумия из Печерских лавров иностранчик в ней души не чаял. Теперь она живет за границей, шлет оттуда шмотки и письма сестре и подругам, а оба партнера, да и многие из их общих друзей-одноклассников тайно сохнут по ней и отчаянно сплетничают по каждому новому слуху о безотказной всеобщей школьной любви. И каждый сам себе думает: А не лучше было бы, если бы все осталось по старому: женился бы на ней один -- он, а все пользовались! Зачем было шухер-то поднимать!
   То, что бабы превыше страсти ценят выгоду -- скорее правило, чем обидное исключение. Зачем далеко ходить за примером? Вон на поселке уже две мощных группировки блядей, одни из которых дрючатся исключительно с неграми, другие с ментами. Неудивительно, что при таком раскладе, включая отток красивых баб за границу, среди простых самцов уже существует некоторая натяжка в этом отношении, так как и негров и особенно ментов в городе тьма тьмущая. Хотя по статистике баб, говорят больше, чем мужиков. "На притеснения коммунизма ответим стопроцентным онанизмом!" "Галя вышла за муж за грузина, Лена вышла за муж за казаха, всех умнее оказалась Зина: вышла за муж за индейца с острова Ямаха!" Кстати, что интересно -- все бляди почти поголовно удачно выходят замуж!
   Размышляя таким образом Шпала исподтишка, в полуприсяди наблЯдал за пылким Ромео. Как ни жаль его, а учить надо. Слова в таких случаях не помогают, ибо не приемлются на веру. А в следующий раз будет умнее. Что, разве Ларочка Витьку не так же обидно по носу щелкнула? Так какого черта он будет отрывать от себя другим? Жалость развращает людей! К тому же это двойная беда: во первых Гроздев сегодня не будет иметь того, что заслужил, а баран иметь незаслуженное! И, во-вторых, этот вот "Козел" -- сойди ему на сей раз все гладко, в следующий наколется на чем-нибудь гораздо более серьезном и будет каяться, страдать потом всю жизнь, как теперь Шпала по Ларке. Все в мире справедливо и никто не имеет права портить его ненужным состраданием, помимо всего прочего это к тому же еще и наказуемо. "Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!" или, еще вернее "Не делай людям добра и они не будут делать тебе в ответ зла!" В это время, словно что-то заподозрив, Баран резко, как голкипер на мяч метнулся к окну. Витька едва успел упасть и закатиться под кровать, больно ударившись головой о никелированную ножку. Запах сырости и кислой погребной плесени подсказал ему, что полы здесь видимо моются часто и слишком много грязи Шпала на себя не соберет. Прикрыв ладонями расстояние от лица до оконного стекла сверху и с боков, как аквалангист в маске курянин вглядывался в темноту комнаты. Одну за другой он обследовал многочисленные кровати, гипнотически обработал взглядом углы.
   Шпала лежал не шевелясь. Кажется, Баран его не заметил. Да и зачем ему, по идее, глядеть под кровати, Не будут же Витька с Наткой строить фигуры там! Когда силуэт исчез, Шпала осторожно вылез из убежища, подполз на четвереньках к тумбочке и из-за нее выглянул наружу. Двор был пуст. Одежда немногих гостей была свалена на крайний к двери кровати. Кроме Наташиной куртки здесь лежал еще всего лишь болоневый без подкладки плащ со шляпой и полупальто грубой драповой ткани. Все это Витька отлично видел еще когда сам под конвоем ключницы пришел сюда, чтобы взять свою штормовку. Тогда он включал свет. Кровати в этой комнате были застланы аккуратно по белому, как в армии, и ни одна не примята. Видимо, комната в данный момент была нежилая и служила для ночлега случайным заезжим экипажам или вообще была законсервирована. Ведь Чава, кажется, во время застолья обмолвился, что практика в школе уже закончилась и кое-кто из ребят, в основном, иногородние, из других областей (по преимуществу Витькины кредиторы) разъехались домой, невзирая на назначенную вечером пьянку. Взяв с кровати Наташкину куртку и скрутив ее в сверток, Шпала бесшумно раскрыл форточку и хотел было уже выбираться в подлунный мир в последовательности, обратной той, которой он сюда вползал, то есть по-рачьи, ногами вперед и вверх, но в последние мгновения сообразил, что так быстро и удачно совершить перемещение в пространстве ему вряд ли удастся. Во-первых, трудно будет ногами нащупать подоконник; во вторых, он может невольно сделать резкое движение ногой и разбить стекло; в-третьих, и самое главное, на улице, чем черт не шутит, Шпалу может поджидать засада и пятиться на врага тылом не лучший вариант. Найдя на ощупь, он попробовал открыть закрашенный до бесформенности оконный шпингалет. Это легко удалось, видимо окно открывали часто. Тогда осторожно, встав во весь рост (черт побери, на тумбочке останутся грязные следы его туфлей моднячих, ну да что сделаешь?), Витька открыл и верхний шпингалет, со скрипом минимальным, но все же неизбежным. растворил одну створку (в окнах стояли только одни рамы -- внешние) сбросил на землю куртку и, совершив ряд замысловатых маневров, сам оказался снаружи от створок рамы. Тогда прикрыл их за собой, сунул руку в открытую форточку и застопорил верхним шпингалетом. И на один хватит! Затем закрыл и саму форточку. Натка, согнувшись в три погибели, пронятая сырой осенней свежестью, мелко дрожала в условленых кустах.
  -- Где ты был? Я вся продрогла тебя ожидая! -- недовольно скороговоркой простукала зубами как морзянкой она.
   Жадно и быстро накинула на себя куртку, подрожала в ней еще чуть-чуть. Затем, расстегнув Витькину штормовку, холодная, забралась к нему под одежду, прижалась полной грудью, дрожащим свежим тугим телом. Руки-ледышки сунула сначала, выпростав шерстяную рубаху ему на пояс, затем под штаны, обхватив стальными обжигающими клещами весь прибор с придатками. Шепнула в ухо:
  -- Так теплее! -- и, сложив губы трубочкой, подставила их для поцелуя.
   Шпала чувствовал себя как приготовленный к анатомированию труп, только что вынутый для этой цели из холодильника. Странно однако, что у этого трупа стоял и непонятной силой поддерживался в неприличном для него, трупа, состоянии один орган. Ему даже вдруг живо показалось, что в местах соприкосновения этого органа с тугим кольцом происходит шипение, как при соприкосновении льда с нагретым докрасна воткнутым в него прутком металла и оттуда валит густой пар. Витька невольно замер, прислушиваясь. Нет, нет шипения, нет пара! И вновь прилип к губам, проник в нее сладко и вольготно, пока лишь языком. "Однако, поза неудобная! -- как бы размышлял, разговаривая, делился сам с собой Шпала при этом. -- Сам-то уже вроде привык, согрелся, но вот мое продолжение!.. Необыкновенное, надо тебе признаться, ощущение; как будто ты полярник и за неимением термометра выставил из теплой палатки на лютый мороз свой конец, чтобы измерить температуру, или как тот волк, который держит в замерзшей проруби хвост и приговаривает: "Ловись рыбка большая и маленькая!"
  -- А почему-то место у Барана прекрасное? -- как ни в чем не бывало, кокетливо спросила она.
  -- Понимаешь, есть в нем одна прекрасная черта.
  -- В ком?
  -- В Баране.
  -- Какая?
  -- Та, что разделяет его зад на две половинки...
  -- Ха-ха!...
  -- Ты мне из армии напиши, -- напевно шепнула ему Натка на ушко, -- я тебе писать буду! Послужишь, ума наберешься, дурашка, поймешь, какая баба тебе настоящая нужна.
  -- Настоящая женщина -- это женщина которая имеется в наличии в настоящее время! -- попытался сострить Витька.
  -- Ху, балбес! -- Натка поерзала своим продолжением живота о его зажатый в тисках член. -- Ну-ка, покажи, какой он у тебя теперь стал!
  -- Ну не здесь же! -- возмутился было Шпала, ухватил за рыскавшую по пуговицам руку.
  -- А какая разница? -- невинно и обидчиво, устремив на него глазки, по-детски недовольно выпятив губки, спросила Натка и в то же самое время резко дернула за пояс штанов. Мотня с треском распахнулась, несколько пуговиц звякнув о ветки кустов затерялись где-то в зарослях. Витька едва успел поймать на коленях спадающие штаны.
  -- Ты что, одурела? -- пытался промычать он грозным голосом, но под конец фразы невольно сбился на смех.
   Выходка Натки, что ни говори, чем-то была сродни его собственным выходкам и потому развеселила, заинтриговала. "Черт возьми, это не Натка а хулиган в женском обличии! У них, оказывается общность характеров!
  -- Слушай, ну как же я домой пойду? -- пытался протестовать Шпала через смех.
  -- А вот так и пойдешь! -- с прежней простотой ответила она. -- Руками держать будешь, зато занятие и меньше желания возникнет знакомиться по пути с женщинами. И добавила успокаивая: -- У меня булавка есть. Сделаешь -- получишь булавку! Ну-ка, ну-ка, кажется, я что-то ощущаю, а выразить не могу!..
   И, как племенного жеребца за узду, потащила Витьку на буксире из кустов под фонарь, принялась, как ни в чем не бывало, рассматривать интересующий ее объект. Переулок, надо сказать, был тихий и безлюдный, но все же! Шпала крепился некоторое время, краснея от натуги, как колхозник на базаре, у которого дотошная подслеповатая бабка все выискивает и выискивает дефекты в предлагаемом продукте, отчаянно приценивается, норовя сбить цену вдвое, уговаривает уступить, норовит ухватить почти задаром.
  -- Ну хватит! -- сказал, наконец, отбирая игрушку и засовывая собственность на место, захлопывая полы брюк и застегивая прорезь на уцелевшие чудом пуговицы. -- Давай булавку, не обману!
   Натка вопросительно, притворно обиженно посмотрела на Витьку. Шпала чмокнул ее в ушко. Заколов булавкой пояс, он привел таким образом себя в порядок и оба, обнявшись двинулись в темноту наугад. Кривая улочка вывела их к железнодорожному депо, расположенному посреди многочисленных переплетенных между собой путей, уставленных по обочинам тесными конурками составителей, домишками диспетчеров, семафорами, ящиками автоматических и рогатками ручных стрелочных переводов, столбами домкратов, ящиками подстанций... Запах пыли, навечно смешанной с мазутом и копотью, главенствовал над всем. Тупики и запасные пути во множестве были уставлены товарными и пассажирскими вагонами, сцепленными нередко вперемешку. Предполагая найти среди них пристанище, Витька с Наткой принялись осматривать один вагон за другим. Наконец в очередном вагоне оказалось выбитым одно из окон. Шпала, порыскав вокруг, подтащил к нему найденную доску, упер ее одним концом в каменистую насыпь, а другим в железо обшивки под окном. Взобравшись по доске при поддержке Натки, он кое-как освободил нижнюю часть рамы от осколков стекол, частью вытащив их, частью выбив поданным снизу булыжником. Затем слез, подсадил в окно Натку и с разбегу по доске достиг окна сам.
   Внутри было темно и уютно: плацкартный вагон, полки покрыты мягкой обивкой, запах комфорта и дальних странствий. Он жадно, как ястреб цыпленка, ухватил ее сзади за бедра. Натка сама выбирала подходящее для любовной схватки отделение. Наконец найдя его, выделив каким-то необъяснимым чутьем среди других, повернулась к Витьке лицом, обняла его, подставляясь для поцелуя и, получив требуемое, тут же деловито принялась сдирать со Шпалы штормовку.
  -- Зачем, -- удивился было Витька, -- она же не помешает!
  -- А подстилать я что буду? -- зажужжала Натка неведомым, возбужденным, словно брюшным голоском. -- И вообще я так не хочу, снимай рубаху и брюки, вообще все снимай, я должна тебя чувствовать!
  
  
   ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
   Стахановец с экрана телевизора предлагает зрителю заняться половым актом в извращенной форме. Отбойный молоток в руках фехтовальщика врубается в заветные недра матушки земли -- или что лишнее в совокуплении? Эпилептик поражает мамонта, развивая при этом могучее давление на периферии. Сексот -- любитель секса. Великий охотник каменного века постигает закон концентрации противоположных электрических зарядов. Дебила в жилете путейщика легче перепрыгнуть чем обойти. Створки преисподней защемляют детородный орган вымирающего позвоночного!
  
  
   Сама она разделась совершенно донага, сняв даже носки, причем на удивление быстро, как солдат в отбой и, подскочив к мешкающему Витьке, чуть было не сорвала ему на штанах остатки роскоши былой. Их Витька отвоевывал до последнего. Не сверкать же в самом деле голой задницей в проеме окна. В самом деле, в самом теле! Однако, Натка была на этот счет другого мнения, она считала, что для полноты ощущения ничего кроме волос на теле не должно оставаться. Поэтому, содрав наконец со Шпалы злосчастные брюки с трусами впридачу, Наташка еще некоторое время пожирала его глазами, насыщаясь, а затем присовокупила добытый трофей в свою пеструю коллекцию. Любовно устроив из обоих комплектов вещей, как из перышек, себе уютное гнездышко, она подоткнула к месту каждую тряпочку и, наконец, жертвенно расположилась на нем, расставив на всю возможную ширину ножки.
   В неверном свете звезд и фонарей, проникающем в вагон после нескольких отражений, тело Натки казалось выточенным из мрамора, груди же, чернея двумя пятнами сосков, выдавали естество, оригинал фигуры. Меж ног, скрытая мягкой чернотой волос, манила тайна. После свежести вагона горячие объятия ее показались раем! На сей раз Витькин намерзшийся член она ввергла прямо в пылающую преисподнюю. Пламя било у Натали струями из-под низа живота, обдавая центр его тела ласковым теплом. Когда ж первая юбка была с триумфом закончена, Наташка долго еще не хотела выпускать Шпалу из себя, лаская сухими и влажными объятиями. Казалось, створки ее преисподней сошлись капканом, защемив в себе его плоть навсегда. "Я слишком долго ловила его, чтобы так просто выпустить!" -- словно говорила она. Витька утопал в разлившемся меж ее ног океане, рассасывался в нем. Все остальное, не погруженное в спасительную влагу, вот-вот должно было растрескаться, рассыпаться прахом, ибо его душа, подобно закону концентрации противоположных электрических зарядов. собралась вся в конце его органа, который был всего ближе к ее душе. Мгновения растягивались в вечность.
   И вот, как только паралич забвения кончился, тело, возвращенное душе, вновь приобрело упругость. Налился силой и желанием каждый его мускул. Поднялось могучее давление на периферии. И вновь в сладостном исступлении его забил припадок, схожий с припадком эпилепсии, сокращающий преимущественно брюшные мышцы. Сам Шпала представился себе фехтовальщиком, на приз насаживающим кольца на шпагу. А член свой отбойным молотком в руках стахановца. Вибрирующий с положенной отбойному молотку частотой и с каждым толчком врубающийся, рвущийся все дальше в заветные манящие недра матушки земли. Натка вдруг с отвращением и гневом сбросила его с себя, вскочила сама и выбежала вон. Витька, ударившись виском об обитый алюминиевой полоской край стола, некоторое количество мгновений не мог придти в себя и понять, что происходит. Обхватив голову руками, чтобы унять боль, он в то же время силился сообразить, что такого лишнего в том нехитром арсенале средств он допустил, что так взбесил ее.
   Едва приметный перелив полумрака заставил Шпалу взглянуть в окно. В ту же секунду челюсти свела судорога, кулаки сжались сами собой и он прыгнул к окну и треснул по нему с отчаянием. Стекло разошлось тысячами затейливых паутинок. В центре провалилась дыра. Рожа необъятная, дебиловатая, приторно добродушная не отклонилась, даже не дернулась в ответ, продолжая стоять в квадрате окна истуканом. Бессильная ярость охватила Витьку. Он голый, со стоящей между ног антенной -- актер, исполняющий в пределах телевизионного экрана смешную и нелепую роль для этого ублюдка. Контакт исключен: если зрителю надоест, он просто выдернет штепсель из розетки и отправится спать. Для того, чтобы достичь его, Шпале нужно пробить еще одно стекло, но тогда он наверняка порежется о первое! Рожа расплылась от нелепых Шпалиных угроз еще шире, заняв собой, казалось, весь проем окна. Придурок в жилете путейщика ликовал: кадры увлекали его. Витька сделал знак направо и перешел в другое отделение. Путеец последовал за ним. Тогда, вскочив на стол, Шпала принялся возить и тыкать своей возбужденной частью тела по стеклу, изображая акт, который он хотел бы предложить зрителю. Подействовало: рожа сузилась, вытянулась и исчезла.
   Как же Натка не взглянула в окно, черт возьми, тут как раз рампа товарного склада начинается. Выхватив из ложа одну за другой шмотки, Шпала форсированно оделся и выскочил в коридор. Здесь он чуть не сбил с ног испуганную, обнявшую плечи руками Наташку. Витька не нашелся, что ей сказать (кто знает, что принято говорить в таких случаях?), молча отстранил голое тело и побежал вдоль по коридору. Уже подбегая к лазу крикнул:
  -- Одевайся, живо, я его отвлеку!
   Доски на месте не было, видимо сексот (любитель секса) случайно наткнулся на нее и, предположив развлечение, специально убрал куда-то, а сам, обойдя вагон с рампы, отправился высматривать искомое зрелище. Пришлось прыгать в темноту наугад на невероятно изломанную, каменистую насыпь. Приземлился не совсем удачно. Слегка повредил ногу. Однако, в горячке Шпала этого даже не заметил (до поры). Лишь прыгнув несколько раз на одной здоровой ноге, пока затихла резкая прорезающая боль, всхромнул осторожно, затем ступил уверенней и побежал уже более-менее нормально. Метнулся в одну сторону, в другую, через вагон увидел открытое пространство пути и побежал туда. Дебил был на прежнем месте. Он переходил от окна к окну, сделав ладони иллюминатором и высматривал Натку в вагоне.
  -- Эй! -- звонко и негодующе крикнул Витька и запнулся.
   Презрение, густо замешанное на растерянности, сдавило горло. Дальнейшее развитие обращения требовало логической связи, работы мысли. К такому труду в ораторском искусстве Шпала был не приучен, он выразил этим "Эй!" самую суть, которую с таким же успехом могло выразить любое другое слово или даже просто звук "ы-ы-ы!"-- человекоподобного существа любого уровня развития. Ограничившись этим, самец пошел на случайного врага, как, вероятно, первобытный человек пошел бы на мамонта, ставшего свидетелем и помехой совокуплению. Он и так, похоже, сказал слишком много! Зря кричал. Витька понял это, как только идиот обернулся к нему. До того единственным порывом Шпалы было поскорее избавить Натку от этого унижающего жадного взгляда пресмыкающегося, пожирающего и обворовывающего на расстоянии. Вымирающее позвоночное из простейших видит тайну совершенного человеческого женского тела, видит акт обладания этим телом другого, по его мнению, может быть, более жалкого, недостойного позвоночного, однако знает, что никогда не окажется на его месте само, никогда не будет обладать чем-либо подобным, никогда не сможет даже приблизиться к этому, дающему продолжение телу, хотя бы настолько, чтобы обратить на свою персону внимание и упивается своей короткой властью, данною волею случая.
   Теперь, когда питекантроп встал к нему "во фрунт", Витька со всей отчетливостью осознал, что он широк не только в образине: несимметричные квадратные плечи делали его похожим на уродливого, но могучего горбуна. Исчадие ада, ниспосланное отравлять одним своим видом всю красоту и радость окружающей жизни. Громила принадлежал к тем неудобным видам двуногих, которых при встрече на узкой тропинке легче перепрыгнуть, чем обойти. Ассоциация с пещерным жителем, облаченным в грубую одеревеневшую шкуру, дополнялась еще тем, что железнодорожник стоял с огромного размера молотком в могучей и грязной лапе. То есть, огромным был не сам молоток по себе, но его неестественно длинная ручка. Она представляла аналогию дубины. Все же, мысленно уже прикинув примерные шансы на сколько-нибудь правдоподобную иллюзию виктории, Шпала не сбавлял шага, надеясь на эффект натиска. В принципе ведь ему с этим зверюгой незачем меряться худосочной силенкой, достаточно будет лишь раз удачно зацепить по его внушительных размеров квадратному подбородку. По опыту Витька знал, что массивные туши с бычьей шеей и тяжелой грубой головой отрубаются еще лучше: меньше момент инерции, ведь удар приходится в подбородок, по которому трудно промазать. Человек-гора спокойно, снисходительно наблюдал за приближением дерзкого пигмея. Шпала был начеку, шел влобовую быстро, но крадучись, пружинисто ступая, и мгновенно отскочил назад, когда по окружности параллельно земле просвистела головка молотка. Он тут же атаковал вторично, но принужден был вновь отскочить: молоток возвращался по прежней траектории. Для того, чтобы войти в мертвую зону и, наткнувшись на пузо, все же достать нижнюю челюсть троглодита нужно было сделать два прыжка, а частота колебаний инструмента в руках квадратного все увеличивалась и никак не давала подходящей возможности. Витька пытался зайти с разных сторон в тыл, молниеносно прыгая то в одну, то в другую сторону. Эффект равнялся нулю. Наоборот, горилла вскоре оправился и, вращая молотком, как македонянин мечом пошел на Шпалу яростно и на полном серьезе. Пятиться задом становилось все трудней, такая скорость в руководстве по эксплуатации человеческим организмом не предусмотрена, а убегать Витька боялся, у него стыл затылок от ощущаемой перспективы запущенного вслед молотка. По сторонам ни одного подходящего для защиты предмета, рампа вплотную к вагону, не проскользнуть! Каждый упущенный миг прибавлял бездну отчаяния. Скоро конец платформы, резкий спуск и щебенка, нужно на что-то решиться! Наконец натиск стал совершенно невыносимым.
   Шпала с отчаянием смертника развернулся в прыжке и кинулся бежать неожиданными резкими зигзагами. Он ждал в спину свист молотка, ловил его, чтобы тут же присесть, но в спину раздался смех. И ожидавший свист кинулся на землю от смеха, кувыркнулся, содрав себе в кровь ладони. Встав, в три прыжка нырнул за вагон. Он был побежден, осрамлен и мало того, -- осмеян безудержными широкими громовыми раскатами смеха. Питекантроп испускал воинствующий клич в спину недостойному самцу-сопернику. Очутившись в недосягаемости молотка Витька, воя от злости, присел и лихорадочно принялся искать увесистый булыжник. Стыд разрывал на части. Лучше бы ему сейчас умереть! Такого позора еще не знало его мужское самолюбие. Булыжник предъявил свои услуги в тот же миг. Посреди сравнительно мелкой щебенки, красавец, он был обронен всевышним вовсе не случайно, о чем говорили его исключительные размеры и сам просился в руки. Схватив этот дар небес, Шпала выглянул из-за вагона резко, нырком и тут же опрометью кинулся обратно. Уже скрывшись в укрытие, осмыслил увиденное и сообразил, плюсуя факты собственного ничтожества, что прятаться было вовсе незачем. Выглянул второй раз, медленнее, но с прежней фатальной трусливостью. Картина без изменений! Толстяк уже забыл о недавней схватке, как и о Витькином существовании на земле вообще, он вновь упивался сеансами в окне вагона. Тупое лицо исказила гримаса блаженства. Импульс всепоглощающей злости, посланный каждой клеточкой тела ударил Шпале в голову. Не размышляя, он с силой метнул камень. Как ни удивительно, камни, брошенные без всякого прицела и подготовки, но в великом бешенстве, доставшемся нам от воинственных пращуров, метко летят в цель! Так Великий Охотник каменного века вновь на мгновение воскрес в своем далеком потомке, чтобы еще раз поразить мамонта. Витька опомнился, когда булыжник уже расстался с его рукой. Не понять теперь нам на досуге, чего в том его крике было больше: страха, ненависти или предупреждения, но громила повиновался, обернулся на возглас и тут гранит опустился ему на голову.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
   Мертвец колышет жирным животом и продает арбузы. Лужа мутной парящей крови распространяет слащаво приторный запах, но не спешите лезть в нее моднячим туфлем! Лишь миг отделяет человека от кучи навоза, в которую он все равно рано или поздно превратится. А пыльный след протектора на спине отделяет его от правил внутреннего распорядка колонии. Забытый член толпы разрезает макушкой плотные слои атмосферы. Кровь превращается в кисель. Запах табака отбивает след. Клацанье зубов на помойке. План дальнейших действий.
  
   Все дальнейшее, как теперь вспоминается Шпале, было поразительно просто, материально и посредственно. Раздался глухой, хрусткий, обычный до тошноты звук арбуза, надрезанного продавцом для пробы треугольником. Голова железнодорожника дернулась, как воздушный шарик на коротком поводке от резкого порыва ветра, запрокинулась назад, мелькнул провалившийся лоб. И так он продолжал стоять несколько мгновений, а булыжник, сделав свое дело, весело катился и подскакивал по асфальту. Наконец, все видимо напоследок хорошенько взвесив и отбросив сомнения, человек решительно завалился навзничь. Туша грохнулась, подняв вокруг себя мощное облако серой цементной пыли, и вдобавок еще хряснувшись со всего маху об асфальт бритым мощным затылком. Впрочем, последнее было наверняка лишним. Сжавшись в божью коровку размером, словно каждая недавно негодовавшая клетка его организма вдруг ужаснувшись своей работы. уменьшилась в тысячу крат, Витька медленно, как казалось, со скоростью этой самой коровки приблизился к упавшему.
   Хотелось верить в несбыточное, но чуда не произошло... То был не кошмарный сон, кончающийся с пробуждением, выйти из игры не представлялось возможным. И правила этой игры на ближайшие лет десять для него будут правилами внутреннего распорядка колонии. Тяжелая туша лежала неподвижно. Кажется, еще колыхался из стороны в сторону жирный живот мертвеца. Череп был расколот до слизистой, комковатой, кажется, еще двигающейся, переливающейся, сокращающейся внутренности. Лоб как бы стесан, перестал существовать и в этом его отсутствии особенно страшно смотрели выпученные в разные стороны глаза. Видимо, булыжник угодил в голову жертве самым острым, коварным ребром. Быстро расплывалась огромная уже лужа мутной парящей крови, распространяя липкий, слащаво-приторный, тошнотворный запах. В лунном блеске она отсвечивала ртутью. И тишина висела вокруг. Словно ничего не случилось, смотрели с неба на Витьку звезды, подмигивали одобряюще одноглазые. Глухо залаяла вдалеке на позднего прохожего дворовая собака, и была где-то рядом вечность. Жуткий визг, короткий и пронзительный, подбросил Шпалу. Сзади стояла Натка. Искореженное, поведенное ужасом лицо ее испугало Витьку больше, чем вид окровавленного трупа. Похоже только теперь он до конца, до мурашек по спине и волоса дыбом, ощутил необратимость произошедшего. Все врут те, кто воспевает некий мистический ореол смерти, будто что-то СВЕРХошибочное, СВЕРХстрашное случается в этот миг и некая, прекрасная по сути субстанция -- жизнь человеческая навсегда теряется, нанося невосполнимый урон окружающему. Драматизм как раз наоборот, в полнейшей нехитрой и нескромной заурядности всего происходящего. И труп обезображенный, несуразный еще при жизни, лежит не вызывающе, нагло и подчеркнуто: он лежит совсем так же, как лежала бы сейчас туша разделываемого кабана. И вонь от внутренностей вполне реальная и вовсе не благородная. Даже наоборот, отвращающая одной той мыслью, что всякий, и живой еще человек, как вот Натка или Витька состоит внутри из такой же непотребной мерзости. и лишь миг отделяет его от кучи навоза в которую, впрочем, он обязательно в конце концов превратится. Раздавленная машиной на асфальте собака будет выглядеть точно так же как и венец природы -- человек! Только страх перед непосильным, тяжелым, вернее смерти отравляющем жизнь наказанием, перебарывает патологический интерес распотрошить эту мясную кучу до конца. Пока еще свежа! Чтобы уж наглядно увидеть, как все неблаговидно и просто устроено. Все эти мысли проносились в Витькиной голове вихрем, без последовательности, но в единой спайке, как сноп искр электросварки.
   Вспомнилось, как год назад, вот так же, ища способ убить скуку, они шатались с Сашкой Чавиным по городу. Забрели к железнодорожному вокзалу. Здесь, среди толпы пьяных, стоящих кольцом и о чем то возбужденно кричащих парней, Чава усек, но до конца не идентифицировал знакомую рожу. Храбро протаранив частокол спин (в таких случаях действовать нужно раскованно и уверенно до наглости, либо не ввязываться вообще) он пересек мертвое пространство круга морской валкой походочкой (память о поступлении в мореходку) и фамильярно поздоровался с опознанным, за ним со всеми остальными по цепочке. Витька, естественно, следом. Круг стал на двоих человек шире. Разговор в толпе пьяных -- священный огонь. Нить его не должна быть прервана, пламя погаснуть, иначе толпа покарает дерзкого! Непонятный, ПОЛУбулькающий, ПОЛУплачущий, ПОЛУгавкающий и почти бессмысленный базар -- вещь "сама в себе", без правил и обязанностей. Начатый с первым стаканом и развивающийся по своим законам. он очень труден для понимания с конца: ни врубиться, ни догадаться! Нужно лишь чувствовать общую мелодию, где каждый инструмент гнет свою партию, и выть в тональность. Шпала напряженно внимал, повизгивая. (Неприлично ведь стоять и молчать!) Вдруг идиотский толчок в спину сбил гладь зарождающейся мелодии в омуте его души. так толкают перед дракой в круг, чтобы свалить и добивать ногами. Витька обернулся, предупреждая удар. Танцуя замысловатые петли, маячил перед ним в дым пьяный, забытый член толпы. Лицо тупое, каждый мимический мускул атрофирован. И пока Шпала соображал, как ему повести себя, умирающая марионетка, набрав скорость вновь врезалась тараном в толпу. На сей раз попало в Чаву, что-то уже рассказывающему о своей принадлежности к собранию присутствующих. Сашка был в роли, потому воспринял ситуацию однозначно: оттолкнул от себя помеху и продолжил речь. Гроздев для чего-то зорко следил за броуновским движением эквилибриста. Попрыгунчика повело, повело глубокой петлей. Казалось, спиной он под сорок пять градусов к плоскости асфальта. Но вопреки законам физики, какой-то чудной здравому человеку силой держался на плаву, не падал. Пятился, пятился, перенес наклон со спины на бок, с бока на грудь, лег на воздух, упал на курс и попер, попер тараном набирая скорость, макушкой разрезая плотные слои атмосферы. На сей раз маятник промахнулся мимо толпы.
   Все наращивая скорость и угол наклона, он точно воткнулся под заднее колесо разворачивающегося, напрессованного людьми, как селедкой автобуса. Траектория была идеальной, трезвый человек вряд ли бы так точно рассчитал ее, так заострил в решающий момент. Лениво и мягко перескочил через упругое препятствие железный жук, промассажировав подставленную спину, подпрыгнул, как мячик, деловито урча и поплелся дальше. Пьяный был "цел", лишь пыльный след протектора, как печать, поперек спины. Ни крови ни дерганий. Он спал. А толпа продолжала гомонить. "Неужели все?" -- подумал в тот миг Шпала. Так это оказывается легко и просто, и не страшно вовсе. Может, клоун сейчас встанет, почесывая спину и пойдет договаривать разговор? Так легко, ласкающе перешагнуло через него колесо! Но ведь вес? Ведь все раздавлено!?
  -- Уби-и-или! Уби-и-и-или!... -- после мгновений тишины несется со стороны вокзала.
   А толпа гомонит, бушуют в ней пьяные страсти. "Почему убили, кто?" --думает Витька, за руку вытаскивая из толпы Чаву. Друг отбивается от него, как от назойливой мухи: он еще не все рассказал! Шпала объясняет:
  -- На минутку! Только на одну минутку...
   Оттащив в сторону, показывает пальцем на лежащего, говорит шепотом:
  -- Слышишь?
   Только теперь Чава соотносит в какой-то степени возгласы с лежащим на асфальте.
  -- Кто его? -- спрашивает удивленно и испуганно. -- За что?
   А толпа уже забыла о Чаве, она молотит свое, гонит лошадей вскачь. Витька молча тащит Чавина прочь.
  -- Давай посмотрим! -- возбужденно, ликующе шепчет Сашка. Первое после замешательства чувство -- любопытство: приятное увлекающее зрелище. Чава забыл или вовсе не помнил, что минуту назад сам толкнул злосчастного.
  -- У нас по условному на шее, хочешь еще влипнуть? -- шепчет Шпала, увлекая друга прочь.
   Чава недоволен: лишили такого зрелища! Лишь когда узнает от Витьки, что он же и толкнул погибшего, сообщил ему невольно некоторое ускорение и траекторию, пугается, примолкает.
  -- А кого ты знал то в этой толпе? -- допытывается на случай погони по следу Шпала.
  -- Да никого! Рожа показалась знакомой, а потом понял, что не тот, пришлось сочинять всякую чушь!
   Тогда впервые липкое гадливое чувство причастности к чьему-то превращению в навоз скользнуло по его душе но лишь юзом: несчастный случай, чужая рука... Сейчас все на нем, а Витька не чувствует себя ни на миллиметр виновным, гораздо меньше, чем тогда. Он возмущен этой нелепой выходкой трупа, этой жестокой комедией, подстроенной и разыгранной против него небесами. "Не мог этот камень, что ли, лежать на метр дальше или пролететь на дециметр выше, или не мог этот скот как-нибудь по-иному подставить под него голову?" Лишь дикий, обжигающий, звериный, удесятеряющий силы и изворотливость сознания страх. Шпала, оказывается уже все понял, все придумал, продумал и изобрел, только еще сам не знал этого! И вот теперь, узнав, он сорвался с места.
  -- Ты ничего не забыла там в вагоне? -- пытливо шепчет он ошарашенной Натке, таща ее в сторону.
   Она совсем обезумела, залезла в кровь туфлей, но лишь немножечко, кончиком. Витька моднячим краденым туфлем разчеркивает, размазывает оставленные ею на асфальте кляксочки. Страх гонит прочь. Но Шпала пересиливает его, берет себя в руки -- только в этом спасение! Он возвращается в вагон, протирает стекло, стол, полку, пол собственной штормовкой, пятясь к окну. Лихорадочно быстры, дерганы все Витькины движения. Полной гарантии в том, что где-то не остался босой Наткин след, конечно быть не может, но все-таки!
   Потом вдвоем с Наткой они изо всех сил тащут тяжелую тушу за ноги по асфальту и кое-как наконец запихивают ее под вагон. Пот течет с обоих градом, но медлить нельзя! Еле-еле отдышавшись, Шпала командует Наташке найти где-нибудь средних размеров палку и сломать из сухого бурьяна веник. Сам вытирает внешней стороной собственной штормовки невидимые следы железнодорожника с окон, а внутренней пот с собственного лба. Штормовка мокрая и грязная. Прибежала Натка, живо, как солдат, исполнивший приказание. Держит в одной руке брусок от какой-то упаковки, в другой жидкие хлысты сухих, ломких веток. Витька ловит себя на желании поцеловать ее в губки за не каждому мужику присущее самообладание, быстроту и исполнительность. Но сейчас не до сантиментов! Поэтому он лишь как можно спокойнее берет у Натки из рук брус и будничным деловым голосом просит:
  -- Нат, протри окна еще раз рукавом, а то штормовка вся в поту, будет вонять!
   Сам он острым обломанным концом бруса соскребает с асфальта кровь, сталкивает за рампу, под вагон. Дело поддается на удивление легко. Вначале Шпала было пробовал согнать лужу ребром бруска к краю, но неожиданно убедился, что кровь изменилась и по цвету и по консистенции. Ртутный блеск пропал, масса заметно потемнела, до какого-то неопределенного, непрозрачного, что ли, цвета -- серо-буро-малиновая -- и в некоторых местах уже довольно плотно схватилась, представляет собой как бы пласт довольно густого киселя. Впечатление усиливалось еще описанным уже слащавым запахом. Уловив невольно такое сходство, Шпала едва сдержал в себе подкативший к горлу ком тошноты. Он поддевал концом палки тягучий пласт, откидывал его дальше, и ловко, пока тот не вернулся на прежнее место, старался подсунуть в образовавшуюся брешь конец инструмента еще дальше. С пыльного асфальта кровь сдиралась легко, только кое-где шмотки ее прикипели и их пришлось сковыривать, соскабливать. Скоро место происшествия было приведено в порядок. Молоток железнодорожника, некоторое время назад грозивший пересчитать Витьке ребра, был сброшен под вагон. Злосчастный булыжник Шпала прихватил с собой. Пятясь, Натка спешно заметала следы веником.
   Метров за десять от вагона, уже на щебне, Витьке вдруг пришла в голову великолепная идея. Он вспомнил, что след у собак хорошо отбивает запах табака. Хотел уже было вернуться, чтобы порыскать в кармане железнодорожника на тот случай, если в них окажется курево. Однако скоро отказался от этой идеи. Вдруг мертвец, как сам Шпала, некурящий, или кто-то случайно увидит его возле захоронения. Да и вонь от промасленной, прокопченной, просоляренной почвы такая, что забьет собой все запахи. И так они с Наткой уже слишком долго, непростительно долго здесь отирались, чтобы остаться совершенно стерильными, незапятнанными, ненаследившими.
   Наконец они вышли с территории железнодорожного хозяйства и окунулись в темноту пригородной свалки. Сюда с холма окрестные жители долгие годы скидывали всякую ненужную рухлядь, обломки строительства, прочую дрянь. Драные корзины, матрацы, вязанки камыша, бездонные ведра, консервные банки всех мастей... Чего только тут не было! Сюда же железная дорога спихивала отходы собственной жизнедеятельности: искореженный металл отслуживших механизмов. Вдали все более открывающийся по мере их подъема на холм железнодорожный вокзал продолжал жить своей трудовой, нервной, насыщенной жизнью. Летели многочисленные голоса громкоговорителей: объявления о прибытии, отправлении поездов, распоряжения составителям и стрелочникам. Им вторили веселые короткие гудки маневровых и долгие протяжные тяжелых рейсовых локомотивов. Праздничной иллюминацией висели над ареной событий многочисленные огни. Проносились с шорохом, стуком поезда, прорезая огнями прожекторов ночную темень. Взявшись за руки, как альпинисты, преодолевая многочисленные завалы и препятствия, беглецы неумолимо карабкались вверх. Камень и палку по очереди захоронили в наиболее укромных, непролазных местах, закидали мусором, заплели проход бурьяном и проволокой. Подъем был чем выше, тем круче, сверху из отбросов образовались целые площадки с почти отвесными склонами. Весь массив дико зарос. Непролазные кусты каких-то колючек, не то шиповник, не то черт знает что! Все выше человеческого роста. Густо, так что ногу поставить некуда и все намертво переплелось между собой. Кругом по этому холму полно извилистых тропинок, а они лезут по бездорожью. Пахнет железной дорогой, пахнет откуда то снизу древесной стружкой и опилками , так сильно будто там пилорама, пахнет помойкой.
   Наконец выбрались! Верх холма еще уложен какими-то бетонными блоками, вроде парапета. И сразу же за узенькой кривой тропинкой подслеповатые изжитые домишки, заборы, сотканные из чего попало, что под руку попалось, сарайчики латаные-перелатаные с выгребными окошками для навоза. Сухое костлявое дерево без коры в переулке... Все почему-то западает прямо в душу, навсегда. И, почему-то, как всегда ни к месту охватывает чувство удивительной красоты, неповторимости всего вокруг. Щемит сердце: не то скорбь, не то музыка, не то боль. И стыдно становится перед всем этим не за железнодорожника, а вообще за все, а за что так и не понятно. Так у Витьки всегда бывает с тех пор, как стал взрослым: появляется ощущение прекрасности, неповторимости мира и сразу мучается душа от чего-то и всегда в самые ответственные, неподходящие для созерцания минуты, когда о другом думать надо. Перед дракой например.
   Когда наконец огни и бурьян остались позади, скрылся из виду вокзал с вагоном на темных задворках Наташку неудержимо начала бить крупная дрожь. Всхлипы и клацанье зубов переросли в истерические рыдания. Витька, зажав ее голову руками, плотно притянул ее к себе, закрыв грудью рот, принялся успокаивать, уговаривать. Так мила была Наташка в этот момент. Она наравне со Шпалой выполнила все, что требовалось для их, вернее, его спасения, мужественно перенесла все тяготы, превозмогла страх, пересилила саму себя, и теперь в безопасности имела право вспомнить о том, что является женщиной -- слабым существом. (Такую бы слабость мужику! Был бы у Витьки надежный товарищ!) Пока ее ладное стройное тело дрожало в руках Шпалы, успокаивая, оглаживая это, требующее внимания сейчас как никогда тело, он посвящал ее в план дальнейших действий. Крадучись, словно воры, пробирались они к общаге железнодорожников. Перебежками из темноты в темноту. Еще на подходе явственно был слышен пьяный бестолковый шум раскатами вырывающийся из избушки на курьих ножках. Убедившись, что спальня по прежнему пуста, дрожащие, умирающие от страха (обнаружение в этот момент было равносильно их гибели) Витька с Наташкой шумно и быстро, напропалую, забрались через окно в темную секцию. Сдерживая шум дыхания прислушались, выглянули в окно. Все как обычно: песни с матами, безлюдье и Луна.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
   Что общего между богом толпы и председателем задрипанного колхоза? Любовь -- женская логика и мужская. Падение чувства самосохранения у самцов во время гона: олени на охотников бросаются! Подрумяненные менты с рвущимися с поводков огромными овчарками стоят на шухере. Баран преображается в дойную корову. Сколько дают на рыло простому советскому человеку? Вера изменяет с удачливым спортсменом. Наивные марсиане строят эшафот. Законы пастбища. Клеопатра и атомная бомба -- тайная связь, последние засекреченные данные!
  
   Успокоив дыхалку (сердцебиение ему сбить не удалось: мотор стучал как вечевой колокол в набат и бил молотом кроветока в мозг), Витька первым делом проверил наличие шмоток на кровати. Плащ и полупальто оказались на месте. Везение неслыханное! Теперь его в первую очередь беспокоила лишь такая мысль: не заметил ли кто нибудь исчезновения Наткиной куртки. Мысленно перемножая возможные варианты, актеры тем временем оперативно готовились к задуманной инсценировке. Натка наполовину разделась- расхристалась, распрягла на себе сбрую подвязок, подтяжек, разбросала на кровати тряпки свои и чужие, улеглась на них, покаталась, приминая. Шпала приослабив мотню, навалился сверху. И далее оба они принялись извлекать из себя приличествующие моменту звуки: она визжать, негодовать, смеяться. Он настойчивым полушепотом, полурычанием уговаривать ее. Шум борьбы, лязганье панцирной сетки, все воспроизводилось натуральным образом.
   Не сразу, но старания труппы были замечены. Когда дверь распахнулась и на пороге выросла пьяная толпа во главе с вездесущим Бараном, Натка, потная и румяная, как ни в чем не бывало продолжала извиваться под столь же потным Витькой и шаловливо нараспев повторять: "Ну не лезь, ну не балуйся, ну хватит!"... Она была притворно пьяна, весела. В один прыжок воздыхатель достиг кровати и за шкирку, как шкодливого котенка, стащил Шпалу с женщины. От дрожи и судорог он словно окаменел, наблюдая, как Витька испуганно, бестолково отмахивается, торопливо застегивая на штанах редкие пуговицы. Скулы Барана сомкнуты, желваки напряжены двумя заклепками и не дают ему изрыгнуть ни звука. Курянин в шоке. Если бы не этот столбняк, Баран, пожалуй, сейчас разорвал бы Шпалу. Ситуацию необходимо использовать, вытянуть из нее конфликт во что бы то ни стало -- смекает Витька. Иначе как сможет он объяснить оторванные на мотне пуговицы, ссадины на руках, напухшую и уже ощутимо побаливающую ногу, когда менты потянут всю сегодняшнюю компанию на допросы. А тягать эту пьянь, как только узнают об убийстве железнодорожника, начнут в первую очередь. И потому, чудесно в миг преобразившись, сменив страх на ярость, он тигром бросается на толпу. Точнее -- быком. Лбом лезет на кулаки, несуразно растопырив руки рвет чужие рубахи.
  -- Да вы чё такие наглые, быки гребаные. Вон на фуй отсюда!
   Шпала ляпает показуху, потому военная тактика ему сейчас ни к чему, наоборот, чем некладней -- тем лучше: больше нелепых отметин, естественней их появление. Ну вот! Последние пуговицы на брюках с треском отлетают. Его валят, возят по полу. Кто-то душит, кто-то бьет пинками, кто-то лезет в карман за двадцатипятирублевками. Оживший Баран, насев сверху, с душераздирающим, пронзительным криком мартовского кота царапает ногтями лицо, рвет волосы. Он, видно, совсем не умеет работать кулаками -- этот Баран, -- отмечает про себя между делом Витька. Шлифуя лицом дубовые плахи, он ревет тем временем от напускной ярости и искреннего восторга:
  -- Козлы, твари, пидорасы, да я вас... Бляди гребаные!
   В разгар избиения в тесную толпу сверху, точно голубка, слетает Натка. Она-то прекрасно понимает смысл спектакля и свою роль в нем. Разгоряченные победители не сразу оставляют Шпалу. Но вот его подняли. Штаны соскакивают, их ловят, суют Витьке в руки, поддерживая, ведут через зал к умывальнику. Шпала нарочито сильно хромает. Физиономия его горит жарким пламенем, как будто бы последнюю обработали наждачной бумагой. В зеркале Витька видит ее, свою окровавленную сопатую рожу и не может отказать автору портрета в азартной выходке поработать на публику еще раз. Вырывается из объятий, вбегает в зал, где застолье (ведь его физиономию еще, быть может, не все видели, так пусть увидят, запомнят!). Нет, драка Шпале уже не нужна, только всеобщее внимание. Потому он истошно и пьяно орет, потрясая для убедительности порознь кулаками:
  -- Фуесосы! ...Толпой на одного, да? ...А ну один на один, кто смелый?
   К нему бросаются сразу несколько из самых крепеньких парней -- желающие. Удивительно как дурны и забывчивы пьяные люди: один раз толпой отоварили поддавшегося им Шпалу и уже каждый мнит себя во сто крат его сильнее! Всякий в присутствии женщины готов сразиться с Витькой один на один! А про то, что он как-то на их глазах одним ударом завалил полуторастокилограмового Жука, все уже прочно позабыли!
   По дороге в отчий дом ты ударяешь в стену лбом,
   Лишь об одном и том слегка жалея,
   Что вот сейчас ты, захмелев, когда не страшен даже лев,
   Не можешь встретить Кассиуса Клея!
   Всех, раскинув бульдозерной лопатой руки, сдерживает Баран:
  -- Стоять! Он мой, я сам с ним посчитаюсь!
   И, уже обращаясь к Витьке, спокойно:
  -- Приведи себя в порядок, умойся, штаны вон отремонтируй... Мы с тобой поговорим часа через полтора.
   Сзади, по правую руку от Шпалы, Натка, и курянин явно не может удержаться от рисовки, хочет быть великодушным. Потом Баран с Наташкой ведут Витьку вновь к умывальнику и Шпала шестым чувством улавливает исходящее от всего Баранова существа благоговение. "Хоть и наивная, но великая штука все же эта любовь! -- с некоторой жалостью к черствому себе вынужден признать Витька. -- Делает человека богом во плоти, в один миг изменяя все его устои! Заставляет перешагнуть себя... Тесна ей грубая наша материалистика. Условные и безусловные рефлексы, данные нам отцом мировой генетики -- Миклухой-Маклаем, теория эволюции Дарвина, марксистско- брежневская наша философия."
   И вот вполне обыкновенный, разумный с виду, плоть от плоти современный -- эгоистично-материалистичный Баран преображается, начинает делать добрые наивные глупости. В ущерб себе помогает сопернику, с которым ему через полтора часа предстоит драться и который -- знает -- его не пожалеет. Делает, и плевать ему на здравый смысл! Ради этой минуты, ради этой возможности открыть себя Натке готов лечь костьми. Не побоится он выйти один на один с Витькой, почтет за счастье эту неравную схватку, лишь бы за ней наблюдала его дама сердца! Не зря же ученые утверждают, что вирус любви действует прежде всего на центральную нервную систему: поражает мозг; притупляет чувство опасности, ощущение боли, голода, холода; сушит извилины, ответственные за логическое мышление, критическую оценку обстановки и чрезмерно перевозбуждает воображение, повышает агрессивность, распаляет страсть. Давно замечено, что у самцов во время гона резко падает чувство самосохранения.
   Их можно заманить в ловушку и перестрелять без особого труда! Сперма на мозги давит! Глухарь во время своего любовного танца так увлекается, что перестает видеть и слышать все вокруг, его остается брать голыми руками. Лоси не прекращают свой поединок даже при появлении охотников и стрельбе. Селезень летит на подсадную утку, зная о спрятавшемся где-то рядом охотнике. Кобели, бегающие толпой за гуляющей сучкой, готовы разорвать первого попавшегося гражданина, на которого ей вздумается гавкнуть...
   Горькая наша мужская доля! Что с нами делают эти проклятые бабы! (Смотри Евангелие от Луки Мудищева). Ить как все хитро против нас придумано! У самок, наоборот, возрастает беспокойство, скрытность, пугливость. Чувство опасности у них угнетает половой инстинкт, а у самцов возбуждает! Ему среди неопределенности, либо перед смертельной схваткой обязательно надо куда-нибудь воткнуть, а там и трава не расти! Вопреки чувству самосохранения, между прочим, ибо доказано, что у самок после полового акта работоспособность и жизненный тонус повышаются, а у самцов -- наоборот! Таким образом, первое для него главнее второго, и мужик предпочтет одну палку перед боем сомнительной перспективе прежде сохранить себе жизнь, чтобы потом иметь их сотни! Все концентрируется на одном чувстве, одной доминанте, остальное угнетается. В этом смысле все самцы похожи на своих представителей у пауков, которые не видят для себя смысла в дальнейшем существовании после оплодотворения самки, и с легкостью позволяют после исполнения своих половых обязанностей сожрать себя обожаемой партнерше с тем, чтобы та имела больше шансов произвести потомство. Кто-то из великих сказанул, что, дескать, только влюбленный имеет право называться человеком. Это, батенька, вилами по воде, вилами по воде! Женщина -- да. А чересчур возбужденный самец скорее имеет право называться смертником! Нормальным его считать точно нельзя. Дальше совокупления, в отличие от самки, он своих действий не планирует. Потому в этом состоянии сплошь совершает поступки, на которые бы сроду не отчаялся в нормальном виде. Захваченный любовной страстью, трус может вмиг превратиться в отчаянного героя, жадина -- в мота, циник -- в самого отъявленного верующего. И все это без оглядки на завтрашний день. За миг данный индивидуум готов промотать состояние, доставшееся ему трудом многих поколений предков. Поставить жирный крест на репутации собственной и целого рода вообще. Собственными руками разрушить дело всей своей жизни. Предать лучшего друга, продать душу дьяволу... Меньше всего влюбленный похож на самого себя обыкновенного. Скорее, это полная его противоположность. Это то, чем он хотел бы быть в глазах окружающих, но до поры стеснялся предъявить на него свои права. Можно сказать, что это подсознательное, угнетаемое в обычном состоянии, видение себя. Причем все эти, вновь "открывшиеся" качества у влюбленного самца утрированы, карикатуристичны. Он сам не понимает глупость своих действий, тот смешной вид, который имеет со стороны. Очарованный страстью находится в мире иллюзий, вытащить из которого его не способны ни доводы одного человека, ни целой толпы, ни даже, по-видимому, титулованного гипнотизера. Он сам кого хочешь загипнотизирует своей бредовой верой в чудеса.
   Кажется самой мощной из всех известных в настоящее время сил природы является любовь. Поэтому, если поразмыслить, нет ничего удивительного в том, что поддавшийся этой страсти может отдать не только целое состояние, но и саму жизнь за мгновения обладания предметом своего вожделения. Что слабый пол и эксплуатирует самым бесстыдным образом на протяжении всей известной нам истории цивилизации (да и неизвестной тем более!) ! Царицей Клеопатрой, помнится, было объявлено во всеуслышанье, что она готова отдаться первому встречному и поперечному под тем однако условием, что на следующий день тому отрубят голову. И что же? Недостатка в дураках не ощущалось! Вообще самки -- народ кровожадный и гораздо более осмотрительный, прагматичный в любовных вопросах! Красота самца для них не главное! Гораздо важнее его надежность! Они эгоистичны. Для женщин любовь -- это прежде всего накопление благ и запасов для произведения потомства. Они обирают мужчин, чтобы отдать детям. Сами бы мужики на подобные жертвы не отважились! Чувство материнства у них, как выяснилось, полностью атрофировано. Но за право обладания красивой самкой последние готовы тратить себя без остатка!
   У самцов, если разобраться, по сравнению со слабым полом к тому же ограниченный ресурс двигателя! Их природа запрограммировала на более тяжелое, но короткое действие: как например движок танка против движка рабочего трактора. Так что тут полное совпадение интересов! Из-за баб устраивались войны, погромы, турниры... Изобретено колесо, паровой двигатель и беспроволочный телеграф. Последние данные пока засекречены, но из заслуживающих доверия высокопоставленных источников просочилась информация, что и атомная бомба была изобретена из-за них проклятых! И нет сведений, чтобы когда-нибудь им это все надоело!
   "Знать бы тебе, Барану, что у нее сейчас в голове, что на душе, святая ты простота!" Потому курянин заботлив к своему кровному врагу, как мать к любимому дитяте. Помогает Шпале вымыть физиономию, отряхивает на нем побуцканную, вывалянную по полу одежду. Когда шеф отворачивается за полотенцем, Шпала не может удержаться, чтобы рикошетом, в зеркало, не послать Наташке довольную улыбку. "Все идет как нельзя лучше!" Даже ран на лице оказывается совсем мало, кровь вся из носа, а нос -- это дело заживное! Затем тот же Баран -- Коля Баранов -- приносит ему иголку с нитками для починки брюк. Половины пуговиц, естественно, не находится, ведь штуки три из кармана Шпала сам украдкой закидывает в самые темные углы под кровати. И Коля приносит откуда-то Витьке целую коробку, битком набитую всевозможными всех цветов форм и размеров пуговицами. Вот и все позади. Как нельзя удачнее сыграна задуманная роль. Теперь только сиди и шейся. А улизнуть от предстоящей через полтора часа драки это уже как два пальца... И ведь никто за позорное бегство не осудит. Натка свой человек...
   Однако не зря, ох не зря говорится, что ждать и догонять хуже всего. Бездействие гнетет сильнее всякой драки. Горячка, вызванная стрессовой ситуацией прошла, адреналиновый допинг закончил свое действие. По пятам отпускающего возбуждения проник в душу страх. Мелькают в голове, прыгая друг через друга мыслишки одна другой ужаснее, словно в чехарду играют. Гудит страхов осиный рой. "А все ли четко? Нет ли щелки, в которую пролезет жестокий Вий?" Прихватывая могильным холодком сердце, проносятся видения ужасов. Моментами "крыша едет конкретно" -- паника одолевает здравый смысл и тогда слышится, как монотонно и пронзительно кричит все существо:
   "Это не я убил. Этого не было, не хочу, не верю. Мы так не договаривались. Не буду дальше играть в эту игру! Все шулера. Это все специально подстроили. Остановите, я вылезу, нам дальше не по пути! Я ведь еще и пожить не успел, налюбиться не успел, ничего не успел! Жить хочу, жить! Простите в последний раз, я никогда больше не буду хулиганить. Не буду обижать слабых, хамить, уклоняться от общественно-полезного труда, членских взносов... Добиваться Ларочкиной любви не буду. Да черт с ней, с этой Ларочкой! Черт с ними вообще со всеми с бабами! Никого добиваться не буду. Примерным мальчиком стану. Буду довольствоваться тем, что положено. Что дают на рыло простого советского человека! Ведь живут же так все нормальные люди вокруг. Не хватают, чего по рангу не положено. Обходятся средними женами, средней зарплатой, средним остатком, средним бесправием... И довольны, и не жалуются! Зато не потащат их на суд, потому что таких целая толпа -- народ. И я так хочу, и я так буду. Только отпустите в последний разочек, в самую золотую серединку спрячусь и носу больше не высуну! Как бы только выкрутиться этот самый последний раз? Или поздно? Нет уже возврата и зря все эти сопли? От наводнения мыслей голова раскалывается. Мозг налит расплавленным свинцом. Нервы стянуты в тугой узел и напряжены до предела. Чрезвычайно обострен слух, он ловит малейшие звуки.
   Мнится: с минуты на минуту грянут сирены и все люди как один, кто с ружьем, кто с колом выйдут на улицы, станут разыскивать убийцу. Ученые собаки возьмут след. И вот распахнутся двери и на пороге появятся запыхавшиеся подрумяненные менты с рвущимися с поводков огромными овчарками, а гудящая толпа с вилами и цепями широким кольцом окружит общагу словно шум прибоя зашумит: "Подайте Гроздева сюда!" Больше всего Шпалу беспокоило сомнение: неужели Баран не проверил после Наткиного исчезновения ее куртку на кровати! Это же первая элементарная реакция. Или не знал, не запомнил как, в чем она пришла? Во все время их столкновений Витька украдкой вглядывался в его лицо, но ничего определенного из этих наблюдений не почерпнул. И, кстати, почему Баран назначил разборки именно через полтора часа, не раньше. не позже? Что-то тут не чисто! И почему за столом нет его земляка и верного друга Краба? Как же поделикатней выяснить эти вопросы? Ведь от них потом как от печки предстоит раскручивать всю линию своего поведения. Выведать у Чавы? А вдруг массировано займется Сашкой следствие и тогда он непременно сдаст. Сболтнет скорее всего без задней мысли, что был такой разговор и тогда как в сказке: "Дерни деточка за веревочку, дверца и откроется!" Но ведь Чава, по всему видно, уже невменяем, на грани отруба, в том состоянии, когда человек еще по инерции держится, но уже не соображает. Если разговор и войдет в него, то куда-нибудь в подкорку, В черный ящик, выудить откуда эти сведения можно только с помощью растормозки. И Витька решился. Быстренько покончив с шитьем, он отвел друга в сторону.
  -- Чава, после того, как я ушел, заглядывал кто-нибудь в спальню?
  -- А разве ты ушел? -- вылупился на него в ответ Сашка мутными как сопли по весне глазами.
  -- Ну часа полтора, два назад, никто в спальню за чем-нибудь не заходил?!
   Ноль эмоций. Шпале пришлось повторить вопрос еще раз. С третьего захода Чава врубился, чего от него хотят, долго и, судя по выражению лица, мучительно напрягал мозги, неравномерно и рискованно покачиваясь из стороны в сторону. Витька тем временем для лучшей доходчивости повторял вопрос еще и еще раз, растолковывая смысл и так и эдак, задиктовывая информацию по буквам, в то же время затравленно озирался во все углы, с тревогой поглядывал на стоящую в проходе на шухере Наташку. На пятом или шестом разу Чава вдруг взорвался и рявкнул:
  -- Что ты мне как глухому по два раза повторяешь, я понял, дай подумать!
   Он еще довольно продолжительное время скрипел на всю комнату мозгами, раскачиваясь как маятник. Ничего в конце концов не вспомнил и порывался было пойти спросить у ребят, так что Шпала едва установил его на прежнее место. В конце концов от Чавина удалось выяснить, что он не знает, заглядывал ли кто-нибудь в спальню, так как специально за этим не следил, А гостей посторонних с тех пор не было. И вообще Сашка искренне удивлялся, кому это понадобилось бы вдруг туда заглядывать. Он даже и не заметил, какое внимание вызвала в застольной компании Натка. Насчет Краба Чава определенно сказал, что тот поехал в рейс на Харьков часа 4 назад и значит вернется примерно через час. Шпала понял: полчаса на то, что Краб будет мыться в душе. Баран ждет Краба. Краб тоже Витькин кредитор и не упустит случая с ним посчитаться. К тому же Краб каратист, не пьет, ежедневно по утрам делает зарядку, пробежки, и дрыгает ногами. Везет же Шпале на каратистов! Значит рабы взбунтовались и хотят его сегодня крупно починить?! Нужно еще пол часика пить и делать ноги с Натахой. Свои вопросы Витька задавал шепотом, Чава же орал чуть ли не во все горло. У него была такая привычка по пьянке делаться шумным и грозным. Он и топал в таком виде как-то по-особенному с силой, выделяя таким образом свой воинственный накал, за что частенько бывал битым прохожими. На сей раз, несмотря на этот самый накал, Шпале приходилось его постоянно жестко одергивать, затыкать рот, стукать в полсилы в грудь, под дых, но это помогало лишь на полфразы, которые оратор словно заглатывал, концовку же он тогда выкрикивал с удвоенной силой и еще пытался громко возмущаться таким к себе обращением. Вытянув с горем пополам из Сашки все что можно Витька взял с него слово молчать об этом разговоре. Чава бил в грудь и кричал, что легче даст себя порезать на куски, чем проговорится. А когда он вновь сел за стол и кто-то полушепотом спросил Сашку о том, чего от него хотели, Чава простодушно и на всю общагу рявкнул:
  -- Да что-то насчет спальни, кто туда заходил, я так и не понял!
   У Шпалы, присутствующего при сем собственной персоной, дыхание перехватило от ужаса. Сердце упало в пятки, звякнуло там, полежало некоторое время без движения и с бешеными ударами, как Чава по пьянке, шаг за шагом стало подниматься на место. Ступени были видно крутыми, оно колотилось все быстрей и Витька в такт ему задышал, как загнанная лошадь. В глаза бросилась кровь в стаканах. Шибануло приторным, уже знакомым, врезавшимся в сознание запахом. Витьке стало неудержимо, до головокружения, дурно. Чтобы не выдать себя, он вышел на воздух и прислонился здесь спиной к дверному косяку. Обмяк. "Что делать? Все кончено. Игра проиграна. Он выдан с головой!" Неотступный слащавый запах сделался невозможен. Они пьют кровь убитого! Потянуло рвать. Шпала сделал два шага в темноту, сунул пальцы в рот. Только бы побыстрее выйти из этой ужасной комедии, выдавить все из себя! Ве-е-ек! Бу-ге-ге-а-га-га-гек! ! -- с шумом извергал он из себя начинку окружающего его мира.
   "Боже, как противно! Боже, дай силы выстоять! Я не верил в тебя так, как это делают другие: шоблой, на показуху, к праздничку, в одного на весь колхоз. Рисованного на иконах, как кому вздумается, жалкого, распятого... И сотни раз растолкованного толпе до мелочей многочисленными тупорылыми бестолочами, и угодничающими перед владыками жизни шохами. Опошленного ими до состояния кровожадной и завистливой твари. Пусть же эта мразь поклоняется жалкой карикатуре, достойной ее! Угнетает этой корявой и смешной верой глупых в угоду хитрым! Ты -- мой бог не такой. Ты не фраер! Я не говорил о тебе с посторонними, чтобы они не пятнали Твой образ своими грязными губами, и мерзкими рабскими мозгами! Я не беспокоил Тебя по всякому поводу молитвами и челобитными: прибедняясь, унижаясь и подхалимствуя, будто Ты какой-нибудь председатель задрипанного колхоза, любящий и ценящий из -- за собственной ограниченности прежде всего лесть и покорность. Не клянчил лишнее или незаслуженное, как холоп у барина. Врут те, кто говорит, что Господь один на всех, ты конкретно на каждого!
   Ты говорил мне: "Я дал Тебе мозги и руки не для того, чтобы Ты доил меня, как корову! Я окружил Тебя природой и людьми. Вот и пасись в отведенных Тебе угодиях! Живи так, как позволяют тебе жить твои мускулы, твои мозги. И старайся то и другое совершенствовать! Я Твой главный тренер после Петрова: будешь стараться стать хорошим спортсменом, сделаешь все, что в твоих силах, потратишь их по делу, обращайся, подкину еще и сил, и удачи. Нет -- выгоню тебя из сборной, в рот мента...! Ищи себе другого тренера, живи, как хочешь, а на Мою помощь не рассчитывай!" И Я жил как Ты велел. Не отвергни же Меня и в этот тяжкий час! Я приемлю Твою справедливость, Твои правила игры! Но вдруг вера изменила ему, либо Шпала изменил Вере. "А что если Бог-тренер только за удачливого спортсмена? И ведь никто не заповедовал ему пренебрегать законами пастбища, нарушать их! Никто не учил ставить себя выше других, пренебрегать окружающим его обществом, его моралью!
   И странно: воспрял дух, но превратился в ненависть. И обратилась она против самого Шпалы. Трус, жалкий слизняк, мерзость, возомнившая о себе Бог знает что! Никто не виноват, сам возвел себя на эшафот. Мнил о своей исключительности? Получи исключительную меру! Так должно быть, это конец каждого, кто противопоставляет себя стае. Нелепо, нежданно, несвоевременно, как выстрел в спину. Шпале вдруг стало пронзительно, до самоистязания больно и стыдно. Ведь не такие они, другие, эти ребята -- его старшие сверстники. По другим законам живут и нельзя к ним так вот со своими мерками. Они, послеармейцы кажутся почему-то наивными марсианами. Не догадывающимися, что все эта поверхностная справедливость, человеколюбие -- лишь парадная мишура, маскировка жизни, где действуют звериные законы... А может наоборот, весь его шкурой добытый жизненный опыт сплошная роковая ошибка? И тюрьма, и зеки в ней, и менты. Все КПЗ, ЛОМы и "девятки", где Витька когда либо парился. Следователи-портняжки, шьющие дела как кафтаны по всем правилам существующей моды. Да с размахом, чтобы побольше материала -- раскрутил, отоварил, расколол и на всю катушку! И суды, делящие подсудимых на неприкосновенных и козлов отпущения. Ведь есть же книги, рассказывающие о личностях, сумевших прорвать цепь кошмарных случайностей, нащупать огромный клан настоящих честных людей и путем исправления, полного самоочищения, искупления вины заслужить себе право жить среди них. Витька их почитывал, случалось, до того, как занялся пьянкой. Много хороших книг. И во всех подобных казусах толчком к прозрению для этих блуждающих в потемках странников служила случайная (а по сути закономерная) встреча с подобными же простыми, но мудрыми людьми. Очистительной молнией озарило потемки Витькиной истерзанной души желание раскрыть все, до последней, с песчинку размером лжи. Очиститься и принять муки искупления. Вот сейчас же, ну! Будь смелей, Шпала, покажи, что ты тоже человек и способен переступить через свое животное, состоящее из инстинкта самосохранения "Я". И неожиданно стало легко во всех, так сказать, телесах. Не чувствуя ног (и их продолжения), как в бреду, Витька поплыл в зал. Дым зависал здесь густой пеленой. Все слушали очередного рассказчика. Негромко с пластинки провидчески хрипел Высоцкий: "Вдоль обрыва, по над пропастью по самому по краю, я коней своих нагайкою стегаю, погоняю. Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю, чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!..."
  -- Ребята, -- гаркнул он во весь голос, стараясь перекрыть многотонный шум толпы. -- Ребята!!!
   Ноль эмоций.
  -- Ребя-я-я-та! -- это уже с надрывом, во всю силу голосовых связок.
  
  
  
   ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
   Эпоха застолья или запоя -- как правильно? "Бог не фраер -- все простит!" -- думают Павлик Морозов с Раскольниковым, методически отбивая почки Ивану Сусанину. "Ничего, козлы! -- шипит тот. -- Вы еще в ментовке не бывали, со следовательскими штучками незнакомы..." Между тем в это же самое время в соседних кустах Алеша Попович пьет политуру и закусывает одеколоном: ему завтра в поездку, придется дышать в трубочку! Князь Игорь вскармливает с конца храбрых воинов, повитых под боевыми трубами. Обломов прет жену замполита, бандитские пули глохнут в его перине, А город, как всегда, думает: ученья идут! Двойная мораль, коллективный разум, интеллектуальная жвачка, шантаж и разновидности кривых носов.
  
   На него недовольно окрысились:
  -- Ну чё орешь, дай человеку досказать, как жену замполита пер!
   И словно в бою шашкой сразило Шпалу наповал. Что это с ним? Что это было? Затмение глупости или он уже сходит с ума? Надо же какие химеры способно создать больное воображение! Какой клан, какие принципы, какая добродетель, вера в справедливость? Да конь здесь не валялся! Все гораздо проще: есть двойная мораль и они, прошедшие армию, это четко усвоили. Одна мораль -- общепринятая, официальная, "как велят". По ней говорят, под нее рядятся. Другая -- бытовая, "как все" -- по ней живут. Это свод неписаных законов, устная Библия, в которой своя, отличная от официальной, система взглядов на доблесть и низость. Взгляды формирует коллективный разум, анекдотами, притчами, в таких вот разговорах. "Переть" жену замполита -- это доблесть. Воровать у государства -- доблесть. Воровать у "работяг" -- подлость. Ну а дальше-то что? А ничего! Философия "как все" не любит отсебятины. Все молчат, и ты молчи, так правильно! Все толпой бьют кого-то и ты сбросься на пару пинков для солидарности! Сегодня толпа против Витьки, значит, он пидорас, пинать его. Завтра, окажись любой из них в толпе поддерживающих Витьку, он тут же примет общую веру, естественно, как свои личные убеждения, и все нынешние грехи Шпалы сойдут ему за доблесть! Коллективизм! А он уж вообразил черти что, паникер несчастный! Узнала бы Натка, какие у него в голове мысли, перестала бы за парня считать. Тряпка! Ноги о такого вытирать. Раскольников выискался! Тому хоть простительно -- фраер, ни разу в ментовке не бывал, со следовательскими штучками не знаком. А тут вон видали идиота -- с повинной идти собрался! Да и потом, какой Раскольников? Раскольников только себя сдал, а тут еще Натка на шее висит, одной веревочкой связаны. Павлик Морозов -- вот кто он! Хотя Наташку, конечно, Шпала в любом случае отмажет. Все следы заметал только сам, а ее припугнул, мол чуть чего, сразу чего? -- сдаст как соучастницу! Да еще ножичком пригрозил. Хотя зачем ножичек на себя вешать? А с другого боку хоть и так, что с того? Убийство все перекроет. Только вот как квалифицировать будут: групповое, одиночное, случайное, преднамеренное, отягчающие обстоятельства, усугубляющие обстоятельства, смягчающие, если таковые имеются...
   Витьке вдруг стало смешно. Нет, определенно он тронулся: делит шкуру неубитого медведя! Вернее сказать убитого, но не раскрытого... На кой хрен сейчас эти думки? Может его еще не раскроют -- это убийство-то! Или как бывает: возьмут кого-нибудь заодно, а предложат и второе на себя взять. От вышки конечно пообещают отмазать, а сроку хоть так, хоть эдак пятнашка! С ними особо не церемонятся, с мокрушниками-то, начнут методично почки отбивать, рано или поздно согласишься. И любой бывалый уголовник это знает, не станет зря здоровье гробить, оно в лагере еще понадобится! Сейчас о другом нужно мозговать: как выкарабкаться. Наташка, похоже сразу поняла, по одному только Витькиному виду, по его аллюру на входе, чего тот хочет выкинуть. Она вся побледнела, как стена (Шпале это даже через дым было видно), с минуту стояла столбом, точно вкопанная. Хорошо, история с замполитовой женой оказалась длинной. Натка успела придти в себя, да как все хитро сообразила! Сделала на бледном еще лице капризную гримаску и плавной походочкой порхнула к шипящей уже на холостых оборотах радиоле:
  -- Ребята, ну что это такое, вы забыли, что среди вас женщина! Оставьте свои салдахвонские пошлости, давайте танцевать!
   Поставила пластинку с записью вальса, врубила звук на полную мощность. Так, что все голоса сразу потонули в мелодии -- кричи не кричи! И, ухватив Барана, лихо закружилась с ним в танце, хитро при этом, мстительно поглядывая на Витьку: "Что, выкусил? Думал мучеником стать, а остался дураком!" "Бежать, пока есть запас времени?! -- неспешно дожевывал свою интеллектуальную жвачку мыслитель. -- Впрочем, бежать не выход, это значит выдать себя, а заодно и Натку с головой! Бега, это на крайний случай. Сейчас главное сделать все, что в его возможностях, чтобы замести следы. Спутать карты, закрепить свое липовое алиби как можно надежнее, основательнее." Чава неуправляем, одна надежда на то, что он вот вот вырубится и не успеет разболтать тайны. Внушить ему молчать бесполезно, но можно и нужно помочь ему сойти с катушек побыстрей. Заодно как можно сильней споить, уморить и всю кодлу. Заставить ее забыть об обмолвленном Чавой! Между тем, самогону на столах оставалось еще море. Каким-то таинственным источником емкости под него постоянно подпитывались. Во всяком случае, судя по степени опьяненья толпы, те две банки, что привез Чава, уже давно должны были кончиться. А на столе, между тем, стояло еще четыре бутылки из-под "столичной", в каждой из которых покоилось некоторое количество мутной, глушащей жидкости. Кроме того, какое-то красное пойло в трехлитровой банке. Эпоха застолья стаканным звоном звенела по всей Руси великой и вернее пуль валила людей с ног. Шпала вытащил в коридор Натку.
  -- Что они пьют, самогон?
  -- Нет, что-то красное. А-а, это Мультик расчувствовался, притащил своего вина на пробу.
   Она смотрела взволнованно прямо Витьке в глаза.
  -- Ты что надумал?
  -- Ничего, Нат, хотел их всех пидорасами обозвать, опять драку затеять, да уже все, я лучше придумал, ты помогла.
   И он объяснил ей очередную задачу. Тост, произнесенный красивой женщиной, особенно если этот тост за любовь, не может быть не поддержан! Наташка должна воспользоваться своим обаянием и повести за собой толпу, как Иван Сусанин, в болото беспамятства. Несколько подходящих тостов на эту тему, особо пикантных из женских уст типа: "Так выпьем же за ту силу, что держала шляпу!"...или "Так пусть же каждой женщине будет за что держаться. проходя над пропастью!.." он ей тут же продиктовал, остальные Натка должна была изобрести, сообразно обстоятельствам. Само собой зажигательные танцы, объятия, поцелуи через одного и брудершафт с особо стойкими. Тут он предоставляет ей неограниченную свободу и полную инициативу. Шпала пил усердно, пытаясь себя посильнее упить, однако не настолько, чтобы отключиться вообще, но настолько ровно, чтобы при некоторой игре выглядеть совершенно тяжелым и тупым. Он должен органично влиться в этот пьяный клубок, так, чтобы завтра не каждый и вспомнил, что Витька на время исчезал, но зато всякий помнил бы, что именно он был. Для этого нужно чем-то обратить на себя всеобщее пьяное вялое внимание. Выкинуть что-то острое, вопиющее, потрясающее, способное прорваться и засесть в сознании каждого даже через пелену отупления. Необходимо устроить грандиозный скандал. И этот скандал будет, несмотря на то, что пьяная толпа подобна пороховой бочке. Пока что дружина в веселье и Витька усиленно втирается в ее сердцевину: громче всех орет песни:
   К тете Наде на параде молодой комиссар
   Все подходит сзади-сзади, зорко глядя в небеса.
   Флот военный, флот воздушный в небесах, в небесах,
   Тете Наде стало жарко в теплых байковых трусах...
   Сильнее всех смеется и кричит, произносит тосты и требует от всех поднять и осушить. Временами сквозь гвалт ему слышится нарастание каких то неясных и тревожных звуков на улице. Впрочем, Шпала понимает, что это бестолочь: по поводу обнаружения трупа никакой тревоги объявлять не будут. Он уже взял себя в руки. Появился даже какой-то азарт: неужели и на этот раз все сойдет? Возвращаются из поездок по одному помощники, садятся за стол, веселые, обычные... А ведь шли через двор депо, должны были видеть скопление милицейских машин. Впрочем, Витька опять же понимает, что и это не обязательно. Труп могли уже обнаружить и розыск идет полным ходом. Отрабатываются версии, проигрываются различные варианты, приняты первые оперативные меры, все подразделения оповещены и задействованы. А город будет жить по-прежнему в полном спокойствии и неведении завтра и всегда. Поползут лишь шепотливые противоречивые слухи один другого невероятнее: отрезали и унесли голову, сняли кожу с правой руки, порубили на части и спрятали в разных местах... Взбудоражат на миг сонное людское царство, да и заглохнут тут же в нем, как пули в пуховой перине. Натка прекрасно справляется со своей ролью. Она еще ласковее и обворожительнее, чем прежде (можно представить себе, чего это ей стоит). Сама тащит танцевать, вешает на себя по очереди всех, уже порядком оглушенных и простерилизованных по мужской части парней. Лишь отдельные шальные искры еще вспыхивают на миг в каждом, когда она кладет партнера на свою пылающую грудь. Их с Наткой задача разжечь пожар и тогда заключительный аккорд будет могучим и слитным, он поглотит собой все прежние частности и впечатления. Напоить массу до скотского состояния, до поросячьего визга -- в этом успех. Витька старается изо всех сил, но ведь и он не двужильный! Да, не такое уж легкое дело, споить взращенных и закаленных эпохой запоя.
   Пожалуй, русский человек в этом смысле выносливее именно на генетическом уровне. И при чем тут статистика, утверждающая, что мы самый малопьющий народ? В ней ведь наверняка не учтено количество самогона на душу населения, количество одеколона, политуры, лекарственных средств на предположительно спиртовой основе и прочей подобной мути. Зачем же так оскорблять, не разобравшись, как следует! А если взять только количество алкоголя, реализованное через магазины, да приплюсовать к ним пятнадцать союзных республик и кучу маленьких народностей, которые в этом смысле еще не совсем обрусели... Тут мы, конечно, довольно бледно выглядим, у нас еще обширное поле деятельности! Так это ж несправедливость какая! Опять мы -- русские -- должны пить не только за себя, но и за кучу дегенератов!
   Кое-кто незаметно покидал застолье, зажав рот рукой, выбегал на улицу и там слышались таинственные звуки. Другие временно отсутствовали по причине отруба (единственная уважительная причина, сравним: единственной уважительной причиной оставления поля боя считается смерть!). Велик и могуч русский народ по части выпивки, но изумительно терпелив к ее качеству! Такие относились и складывались рядами на пол в секции. Однако на их место тут же заступали новые и с этим стоглавым драконом, отращивающим вместо одной отрубленной головы две, Шпала совладать не мог. Ведь не Алеша же Попович! Интересные люди -- эти железнодорожники! Чаве вон завтра днем в поездку, обязательная "строгая" медкомиссия с дыханием в трубку, а он в числе прочих валяется в отрубе. Другие уходят в рейс прямо из-за стола и вот так здесь, сколько Витька помнит, почти каждый вечер за редким исключением (почему он тут и прижился!). Удивительно просто, как у нас при таких делах еще аварий не случается! "Ладно, все к черту, пора сматывать удочки!"-- решает Шпала никаких больше драк, устал!" Краб должен появиться с минуты на минуту, на кой черт ему эти лишние приключения. Натку пора спроваживать, чтобы концы в воду. А завтра ментам он скажет -- это его случайная знакомая. Два-три раза виделись, перепихивались... Кроме имени больше ничего о ней не знает, как-то не интересовался... Пусть, ищут если захотят! Все нюансы на случай допроса они уже обговорили, так, чтобы показания сходились в цвет.
   Уходят порознь. Она раньше, он чуть позже и "прощай" -- дай бог навсегда! Может когда-нибудь через года свидятся случайно, вспомянут лихую свою молодость. Витька взял с гвоздя ключ от их спальни, проводил Натку за курткой:
  -- Прощай Натаха, ты была настоящим другом, я тебя никогда не забуду!
   Слезы появились у нее на глазах. Натка обняла Шпалу, прижалась, посмотрела в глаза.
  -- Неужели между нами все кончено?
  -- Да!
  -- Но ведь можно же будет через полгода-год, если все уляжется, найти тебя? Я буду ждать!
  -- Не стоит, Нат!
  -- Я понимаю, я для тебя игрушка, наигрался, натешился, изорвал и в мусорный ящик!
  -- Ну Наташка, о чем ты говоришь, о чем тут можно думать сейчас! Полгода, год! -- дай их сначала прожить.
  -- Хорошо, я ухожу в тень и буду молчать, но через полгода, если... я тебя разыщу, хорошо?
  -- Хорошо!
  -- И вообще, ненаглядный мой, не для того я тебе следы заметать помогала, чтобы ты другой достался! Учти, будешь хвостом вилять -- сдам с потрохами к чертовой матери. Ни себе, но и не другим! Так что, голубчик, ты теперь от меня никуда не денешься -- мой будешь!
   Она, довольная, как дитя, вновь прижалась к Витьке:
  -- Поцелуй меня на прощание! ...Ну, еще ... еще раз ... вот здесь... Я тебя хочу!
   Все тактические соображения отступили на задний план, затерялись в мощном водовороте чувственных ощущений. Исчезло представление о пространстве и времени. Он целовал ее, она отвечала. Он раздевал ее, она помогала себя раздевать. Обои дрожали... ядерным взрывом вспыхнул электрический свет где-то позади Шпалы. Потоки его воспламенили воздух, высветили все черточки, линии, каждую мелочь Наткиного тела. Он был закономерен, неизбежен -- этот взрыв. Расплата за их чрезмерную ветреность, забывчивость. И все-таки ворвался неожиданно, нагло, выкрав и поругав красоту тела, принадлежащего только ему. Витька рывком обернулся вполоборота. Зарево заставило его прикрыть глаза козырьком ладони. В огненном прямоугольнике чернел силуэт Барана.
  -- Ты чё приперся? -- как можно спокойнее спросил Шпала, -- в наглую, что ль, решил прорваться?
  -- Брось девушку! -- зарычал тот в ответ.
   "Здрасте вам! -- подумал Витька. -- Почему именно девушку и -- брось? Ничего не придумал умнее, что ли, чтобы завязаться?" Смысл и исход разговора был более чем очевиден. Все же он решил еще поиздеваться над соперником. Главное -- убить противника морально, тогда его легче будет убить физически.
  -- Это почему же? -- осведомился Шпала тактично.
   Баран замялся, Витькино поведение сбивало его с толку.
  -- Видишь, она тебя не хочет! -- наконец выдвинул курянин убедительный, видимо, на его взгляд аргумент.
  -- Ты меня хочешь? -- повернулся Шпала к Натке.
   Она с быстротой бывалого солдата уже заканчивала одевание. Сам Витька, застегнув на мотне презентованные пуговки, был готов еще раньше.
  -- Хочу! -- серьезно и без тени стеснения ответила она и недовольно Барану. -- А ты не суйся в чужие дела!
  -- Вот видишь, земеля, как глупо ты выглядишь! -- вновь обратил лицо к противнику Шпала, оснастив его предварительно райской извиняющей улыбкой.
  -- Хорошо, -- отрубил неприятную тему курянин, -- мне просто нужно с тобой поговорить.
  -- Вот это другое дело, -- пропел в ответ Витька, расставив, словно для объятий, руки, -- с этого нужно было и начинать. Прямота украшает мужчину!
   Он встал, включил в комнате свет, хлопнул Барана по плечу, беззаботно и панибратски, словно не допускал мысли, что тот -- взведенная пружина -- в любой миг может выстрелить ударом. "А он и не ударит, -- чувствовал Шпала, -- для того, чтобы ударить первым нужно решиться, отбросить сомнения, а он готовится, подогревает себя. Баран прикрыл дверь, вошел на три шага внутрь и остановился виновато, растерянно, словно забыл за чем пришел.
  -- Один на один, что ли, хочешь поговорить? -- напомнил противнику суть дела Витька.
  -- Да! -- ответил тот.
   Шпала удовлетворенно кивнул:
  -- Ценю в людях храбрость и благородство! -- и ногой лягнув дверь, крикнул через плечо: -- Заходи, Краб!
   Краба как раз дверью и шибануло с ног. Витька обернулся, услышав непонятный стук и увидел каратиста катающимся по полу. Тому видно представилось, что пока он стоял под дверью и вслушивался, выбирая момент для неожиданного броска, откуда ни возьмись, подоспела Витькина подмога, подкралась сзади, шибанули его чем-то по голове и сейчас будут добивать пинками. Затем он встал, все еще недоверчиво озираясь, постоял по-крабьи, растопырив руки, и с пришибленной глупой улыбочкой вошел наконец в комнату. Точно гражданин из первого ряда в цирке, неизвестно как оказавшийся в сундуке и под аплодисменты зрителей выходящий оттуда.
   Куряне мои -- славные воины,
   Под трубами повиты,
   Под шеломами взрощены,
   С конца копья вскормлены.
   Дороги им ведомы,
   Овраги ими знаемы,
   Луки у них натянуты,
   Колчаны отворены,
   Сабли наострены,
   Сами скачут, как серы волки во поле,
   Себе -- чести, князю -- славы ищучи, --
   почему-то припомнились вдруг Шпале, глядя на них строчки восьмисотлетней давности "Слова о полку Игореве". Да, тут ничего не скажешь, выучка налицо!
   Физиономия у Краба была замечательная. Нос его походил на двугорбого верблюда, прилегшего отдохнуть в пустыне у источника. Этим источником был левый голубой глаз. Нос старательно огибал его и в то же время наползал на соседний серого цвета правый глаз. Видимо, это было знаком лихого скандального характера в прошлом. Смею Вас уверить, уважаемый читатель, что из всех кривых носов, тех, что огибают левый глаз и набегают на правый значительно больше, чем обратных. Витька был левшой, так что Крабу предоставлялся сейчас счастливый случай исправить правовыпуклую конфигурацию носа на значительно более редкую обратную. Разглядев как следует душегубов, Шпала деловито развернулся к ним спиной и пошел по полутораметровой ширины проходу меж двумя рядами коек к дальней стене комнаты. За ним, выдерживая безопасное расстояние двинул Баран, чуть подальше на подхвате Краб. Натка наблюдала турнир с прежнего места. Не доходя до стены, Витька развернулся и занял, таким образом, самое выгодное из всех возможных здесь положений. По крайней мере, можно надеяться, что второй так просто не зайдет ему в тыл. Рожи у обоих курян были такие, как будто они шли с дубинами на медведя, Шпала же наоборот, настроил душу на спокойное течение и постарался расслабиться, как можно сильней, это было его первейшей заповедью еще с боксерских времен. Знал по опыту: стоит только утратить хладнокровие, задергаются суетливые мыслишки, вслед за ними в унисон задрожат, загудят, как подтянутые струны нервы, напрягутся мышцы и сразу все к черту: наполовину теряется реакция, хлесткость, резкость удара, исчезает маневренность, быстрота. Рабочие импульсы, как в засоренном радиоэфире, вязнут в шуме ненужных бестолковых ощущений. Прочь все лишнее! Сейчас он аппарат, настроенный на строго определенную операцию. Все мышцы максимально ослаблены, сигналы от них и к ним почти отсутствуют -- затишье -- эфир чист. Весь внимание, Баран начал издалека -- с разминки, а именно с ходьбы на месте. Он так медленно приближался, да еще шевелил губами, что казалось поет какую-то строевую песню и потому экономит отпущенное пространство, чтобы допеть до последнего куплета. А ну как ошибется, шаг лишний останется или, наоборот, не хватит? Интересно, долго он этот номер готовил? Вторым упражнением была ходьба в присядку. С середины комнаты атакующий пригнулся пониже, расставил, как клешни, руки, ноги на ширине прохода, кулаки сжал до лиловых оттенков, челюсти до хруста. Ребристые бугорки у соединения челюстей портят овал лица, придают ему ишачий вид. Левый бок вперед, шажки еще более микроскопические, крадущиеся, шепот срывается на шипение. Так пока дойдешь, устанешь!
  -- Я давно хотел с тобой рассчитаться, и вот этот час наконец настал. Теперь ты мне за все, за все ответишь-ш-шь! -- театрально, с чувством, давит он из себя.
   Ага, оказывается этот Баран аутотренингом занимается! Есть такая порода людей, которая верит в то, что говорит. У этих тоже свои проблемы, так входят в роль, что потом сами не могут отделить правду от вымысла. великий поселковый брехун Селепа, например, для этой цели постоянно держит в курсе своих дел друга Бражникова. Сообщает ему всю точную информацию, чтобы в случае чего, после очередного забреха можно было справиться о том, как все было на самом деле. Со стороны, конечно, эти заклинания смотрятся эффектно, даже нравятся публике, однако гораздо полезнее просто практично прикинуть, куда провести первый удар.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
   Несознательные прокуроры считют демократов за людей и дают за них по всей строгости! Оно и отсидеть не жалко, лишь бы человек был хороший. Данила-мастер вынимает голову из промежности Хозяйки Медной горы, в то время как Левша ее подковывает. Баронесса рассматривает через узор оптического прицела театр военных действий, а ее любовник, шепча стишки и молитвы, под кроватями заползает ей в тыл. Халявщик доит члена президиума.
  
  
   Информацию, заключенную в словах Барана, Шпала пропускает мимо ушей, зато как завороженный следит за движениями челюсти. Она видна ему словно через узор снайперского прицела. "Дальность три метра, дальность два с половиной... удобный разворот, неудобный, центр тяжести смещен влево -- вправо..." Все-таки Баран замучил Витьку своими заклинаниями. Он так долго подбирался, что сделалась скука. Центры отвечающие за подготовку к бою начали уставать, ослабили внимание. Поступила информация о том, что мускулы без движения затекают потихоньку. А курянин все еще никак не мог досказать свой бесконечный стишок. "Главное, вырубить Барана с первого удара", -- рассуждал от безделья Шпала, тогда с Крабом он уж как-нибудь потягается, несмотря на его каратэ. На сей раз сдаваться и поддаваться Виктор никак не собирался. Пусть еще скажут спасибо, что он сам сунулся им в руки, а то б достали его! Можно было вообще не чикаться: уложить Барана у двери, а потом Краба за дверью. Но такое "пиратское" нападение Шпала посчитал ниже своего достоинства. Он ведь тут пасся месяца три, доил их, припугивал, если надо, а теперь так вот позорно через окно! Нет уж, не доставит Груздь им такого удовольствия, дорого курянам достанется победа!
   Наконец, бормоча молитвы, Баран приблизился настолько, что с двух прыжков его вполне можно было достать по челюсти. (А это ерунда в сравнении с "быстротой" реакции соперника!) Он вон от натуги посинел весь, идет, как баржу за собой тащит. Улучив момент, когда противник перенес вес на заднюю ногу, Витька бросился на него. И, несмотря на страшную Баранову гримасу, которую тот только и успел скорчить в ответ, навинтил шуту с левой по челюсти. И курского "как будто ветром сдуло", бревном закатился под кровать. В тот же миг на обороняющегося кинулся Краб. Он оказался верным другом и, надо признать, смекнул четко, что в бою с дистанции Шпалу не взять. А первый удачный Витькин удар может быть для него и последним в этой драке. Поэтому кубарем бросился ему под ноги. Нос Краба остался правовыпуклым. Шпалу в боксе таким приемам не обучали. Кроме того, если бы он готовился сразиться именно с Крабом, то вряд ли бы позволил противнику достичь цели таким образом. Однако, все было рассчитано правильно. Каратист верно учел, что Витька отвлечет внимание на Барана, а в этот момент он и проведет самый безопасный для себя прием. Так все и случилось. Краб ловко ухватил его за ноги, но опрокинуть не смог -- Шпала успел-таки наполовину согнуть "колени в локтях" и перенести все туловище вперед, компенсировав таким образом давление. Кроме того, Витька долю секунды поискал брешь в обороне -- щель, через которую можно было бы достать кулаком до Крабовой физиономии. Надо ведь все-таки выправить упорно не желающий переходить в экзотику нос. Поняв, что такого удара ему из столь стесненного положения нанести не удастся, Шпала принялся бить живой клубок напрягшихся мышц у своих ног куда попало. Суетиться его заставило то, что кажется, Баран все же успел в последний свой "предсмертный миг" как-то дернуться и Витька не попал ему точно в челюсть. О данном факте свидетельствовало то, что, залетев под кровать (как он ухитрился туда залететь от удара, торпедой скользил, что ли? кровати-то торцами в проход!), Баран все-таки еще подавал признаки жизни -- шевелился, барахтался. Шпала с трудом удерживал равновесие, поэтому паниковал, бил Краба куда попало. Удар к спине прилипал под некоторым углом, нагрузка на кулак шла не прямая, оттого играла кисть, амортизируя, смягчая силу удара. Одновременно растяжение в сухожилиях отдавалось острой болью. Из положения "на полусогнутых" ударить сильнее было невозможно. Везет же этому моллюску! К тому же ребра Краба спасают мышцы его культуристического тела. Однако и такие смазанные удары брату-акробату выносить видимо не особенно приятно. (Сделать-то больше он ничего не может. Все что мог, уже сделал, теперь только держи любой ценой, в этом спасение!) И Краб истошно визжит, прижав лицо к самому полу:
  -- Баран, скорей! Баран, сука, не менжуйся! Сейчас брошу, будешь знать!
   Хрена он бросит! Витька ему первому такого пинка в пятак даст, что нос вообще по морде разбросается! Баран было притих под кроватью. Как-то сразу успокоился, обмяк, подобрел. Весь его бойцовский дух и мстительность куда-то вмиг исчезли. Лежит, кайф ловит. Видимо, шлангом решил прикинуться: пусть брат Краб за меня воюет -- у него и клешни шире, и панцирь на спине! Но последние слова союзника заставили его ожить, проявить двигательную активность. Баран быстренько из положения "навзничь" принял упор лежа, вильнул ящерицей и выставил краюшек носа из-под кровати. Так он постоял несколько секунд. сверкая на Шпалу зелеными огоньками глаз из потемок. Однако идти в лобовую атаку на связанного по ногам Витьку так и не решился. И крикнув из своего убежища:
  -- Держись Краб, я заползаю ему в тыл!
   Лихо, как лазутчик в фильме про войну дал задний ход. Демонстрируя блестящую армейскую выучку, по-пластунски, быстро и безукоризненно, огибая на всякий случай театр военных действий по наибольшему радиусу устремился под прикрытием кроватей Шпале в тыл. "А куряне-то войны славные!" Соображает Баран в тактике военных действий. На публику, правда, уже не играет, не до того! Выбирать не приходилось, Витька начал бить по хребту. Боль в руках глушил страх. Помогло! От первого же удара меж лопаток Краб застонал и слегка расслабил объятия. Шпала приноровился и нанес второй, объятия еще разжались. Ну, еще разок и ноги будут свободны! Но в это мгновение сзади удавкой за горло его схватил Баран. Витька локтем ударил Отелло куда-то под ребра. Баран икнул, что было мочи и отскочил, но спереди в унисон Шпалу дернули за ноги. Он упал. Тут же хотел подняться. Сверху на него упал Баран, схватил Витьку за руки. В боксе за это дисквалифицируют!!! Все, что оставалось в данной ситуЯЙции -- выгибать живот мостиком и бить противника лбом в переносицу. Шпала чередовал одно с другим. Получалось плохо: затылок на обратном холостом ходу больно бился об пол. "Как у дятлов мозги не болят?" Однако, он успел все-таки скинуть с себя Барана, почти встал. На него вновь удавом бросился Краб, обвил, связал Витьке руки. Шпала столбом упал куда-то в проход между двумя кроватями. Больно ударился спиной. На нем, как надгробный камень, лежал Краб, прижав к груди Витьки голову, ногами обвив его ноги. А Баран с радости лупил Краба успитками. То есть целил-то, он конечно, в Витьку, но попадал неизменно в союзника.
  -- Баран -- скотина! -- орет Краб. -- Перестань меня пинать!
  -- Вов, ты его разверни ко мне, а я ему ка-а-к стукну!
   Краб, упершись ногой в пол, разворачивает клубок. Витька, выждав момент, рывком уходит от пинка, подставляя Крабову спину. Тупой удар, Краб ахает, его объятия ослабевают. Шпала пытается выбраться, почти выбирается... Собрав силы, Краб броском накидывается вновь и удачно: обе руки зажаты еще выше, надежнее. Ничего Крабу не сделаешь! Пришлось покориться судьбе. Попробовав раз-другой высвободиться, Шпала лежал смирно. Расслабился, глубоко вдыхал кислород пополам с вонью и пылью. Экономил силы. Краб же держал его, как прежде. Дрожал, но держал: всей силой своего мускулистого тела. Витька чувствовал на солнечном сплетении его жаркое, тяжелое дыхание. Оно непривычно щекотало Шпале плоть. Как горячо любящая баба прильнула! Вот только бы чуть пониже! И ..."Роман с введением". Даже член президиума зашевелился. Краб тратит сил, конечно гораздо больше, не в пример больше Шпалы: расслабиться ему никак нельзя! Не то что расслабиться, но даже ослабить хватку. Эх, только бы на секунду Краб расслабился, успеть бы Витьке выхватить только одну руку, туго пришлось бы котелку каратиста. Так они лежали сравнительно длительное по меркам схватки время -- секунд наверное десять. Наконец из глубины тряпья, глухо и задавленно в Шпалу прогудело:
  -- Баран, пинай его!
   Сверху нарисовалась физиономия Барана. Он пнул несколько раз "для примерки", но попадал все в Краба. Иначе и быть не могло: Витька теперь лежал головой к самой тумбочке. Проход же был так узок, что пробраться к его голове Баран мог только пешком по Крабу. Он пробовал пнуть Витьку в ноги, попал в ноги каратиста (под кроватями-то не видно!) Раззадорившись, Баран уже хотел было пнуть со всей мочи. Его остановил звериный Крабов рык:
  -- Баран -- козел, сейчас хлебало набью!!!
   "Ага, -- весело подумал Шпала, -- вот было бы чудненько!" Со стороны драка смотрелась, наверное, уморительно. Да, не нужна ему была эта схватка, слишком много Шпала выпил, чтобы воевать с двумя!
  -- Вова! -- виновато проныл Баран, вмиг скорчив жалобную физиономию. -- Слезь с него, я не могу так его достать!
   Краб копошнулся. Витька вмиг выхватил левую руку и принялся стучать ей Крабу в правое ухо.
  -- А-а-а-а! -- заревел Краб, оттолкнулся от Шпалы и собирался, видимо, ретироваться. Глаза при этом свои разноцветные он зачем-то тщательно зажмурил. Как будто данная "хитрость" могла защитить их от ударов!
   Сверху на всех оперативно верхом прыгнул Баран. До того оперативно, что не рассчитал. Ударился пахом о Крабову голову, взвыл. Оба упали на Витьку. Влюбленный мститель вдавил своей задницей каратистову макитру так, что тому не вздохнуть и принялся в панике работать кулаками по чему попало: по тумбочке -- так по тумбочке, по кровати -- так по кровати! Два брата -- оба акробаты! "Цирк уехал, а клоуны остались!" Он, наверное, тоже глаза зажмурил? Таких мук осьминог не стерпел. Он выдернул наконец свою голову из промежности двух тел. Вскочил и накатил Барану в спину два смачных успитка. Кричал при этом:
  -- Держи его, Баран и разворачивай, а я буду бить как ты меня!
   Последнего Шпала без внимания оставить не мог и выразил свое одобрение громким хохотом. Зря! Не злорадствуй! -- учит Кришна. Тут же со зла первый курянин засветил ему в глаз такой фейерверк, что Витька сменил смех на вой. Наверное на голос ориентируется Краб. В ответ Шпала принялся душить Барана. Его еле отвратили от замышленного смертоубийства, расторгли объятия. Держа каждый по Витькиной руке, куряне еще несколько секунд переругивались между собой. Шпала, памятуя урок лежал тихо, соображая, как бы лучше ему выкарабкаться. Враги продолжали творить свое черное дело: Баран придавил левую руку Шпалы своим коленом, затем, при поддержке Краба, второе колено утвердил на правой его руке. Сам он пока что держался за тумбочку. Краб ухватил и нейтрализовал Витькины ноги. Положение приобрело катастрофический характер: у Барана руки свободные, ими он может как из пушки расстреливать распятого Шпалу. Получать в лоб, когда затылок прижат к полу, смеет вам Витька доложить, совсем не то, что получать в лоб вообще: тут хватит и завалященького удара! Потому, нащупав пальцами левой ноги ножку кровати, он из последних сэкономленных сил дернулся в тот момент, когда Баран наносил свой роковой удар. Удалось! Барабас попал в пол, схватил кулак левой рукой и сунул его себе в рот. Кажется, по локоть вошло! Пользуясь ситуацией, Шпала сбросил Баронессу с себя. Тут же сверху упал Краб. Это просто мука какая-то! Они что, так и будут сыпаться на Витьку по очереди? Баран дислоцировался у тумбочки, зализывал раны. Но по требовательной команде "старшого" вскочил и принялся пинать Шпалу более-менее прицельно: раз вскользь попал в голову, два раза в плечи. Пришлось шагая лопатками, прятаться под кровать. Краб, стукнувшись лбом об уголок панцирной сетки принужден был слезть с Витьки. Вскочил и принялся пинать его с другой стороны. Арена военных действий выглядела теперь следующим образом: слева от Шпалы, спиной к тумбочке, располагался Баран, справа Краб. Сам Витька ногами под одной кроватью, туловищем под другой, бедрами в проходе. У компаньонов наконец-то появилась возможность расквитаться с мошенником и халявщиком. Они спешат использовать ее, наверстывают упущенное, пинают его с обоих сторон. Шпалу выручила мода: оба курянина обуты в кеды -- самую модную и практичную по тем временам обувь, преимущественно китайского производства. К тому же проход узок, они спешат, суетятся, из-за чего больше попадают друг другу по ногам, чем Витьке по бедренным костям. А попробуйте ударить ногой, обутой в кед, врагу в бедренную кость, кому будет больнее? Потому оба на чем свет стоит кроют все на свете, но азарт их не покидает.
  -- А-а, коз-зел!, -- кричит Баран, -- Думал, на тебя управы не найдется?!
   "Из него определенно в будущем вырастет демократ, -- думает Витька, -- для Барана главное не дело, а возможность высказать свое мнение по всякому поводу! Будет у Гайдара соратничек. Прибить бы его сейчас, до демократии, да срок дадут несознательные недальновидные прокуроры!
  -- Думал городскими запугать! -- не унимается оратор. -- А нам по фую городские. Мы сегодня прощальный бал справляем. Нонче корочки получили, завтра разъезжаемся по домам! Мы из тебя сейчас, сучок, твою подлую душонку выбьем. За все расквитаемся сполна! У каждого будешь просить прощения!...
   Что-то бубнил и Краб, попугивая, Шпала уже не слушал.
   "Ах вот оно что! -- с тоской думал он, врубившись, наконец, в ситуацию. Так вот почему они сегодня все такие отчаянные ребята! Чава, подлец, специально, что ли все подстроил? Просить прощения у каждого, при Натке, ну уж нет! Лучше он хоть одному-двум зубами глотку перегрызет, а там будь, что будет! И отсидеть не жалко, когда знаешь за что!" Витьке, поверьте, уважаемая публика, было совсем не больно терпеть удары. Он мог бы с успехом лежать так, пока мстители не выбьются из сил. Гораздо горше Шпале было сознавать что он, -- хитрая по личному убеждению лиса, на сей раз так опростоволосился. Сам сунул голову в петлю. И теперь железнодорожники будут праздновать на своей улице "День победы", которую не заслужили. Против этой несправедливости восставало все Витькино существо. Нет, не удастся им -- пугливым овцам -- праздник по щекочущему самолюбие сценарию "Кающийся Шпала!" Кроме того, в Витке взыграла профессиональная гордость: Данила Мастер сам пошел в любовники Хозяйки Медной горы, чтобы сделать вещь, достойную себя; один Левша подковал блоху... -- Витька тоже считал себя мастером своего дела. Должен же он оставить по себе память!
  -- Ребята, -- взвыл Шпала, как можно жалобнее, -- я все понял, что поступал неправильно. Я буду просить прощения, только не бейте меня больше. Простите меня!
  -- Ага! -- ликующе и восхищенно взвыли в один голос Краб и Баран. -- Жидкий, видать, на расправу! Все вы сявки такие, только пока вас боятся смелые!... Ладно вставай, не боись, мы тебя больше бить не будем. А остальные ребята пусть каждый сам скажет: готов ли он тебя простить И на каких условиях!
   Витька выбрался из-под кровати, беспрестанно чухаясь и подобострастно извиняясь. Оба друга были на вершине блаженства. Видимо, результат превзошел самые смелые их ожидания. Лишь желая услышать слова покаяния вновь и вновь, они ликующе повелительными голосами продолжали припоминать Шпале о все новых его прегрешениях. Витька, как бабка перед попом, все признавал и во всем без разбора каялся, поворачиваясь для большей убедительности попеременно то к одному кредитору, то к другому. Одновременно искоса он выверял момент, когда Крабов нос примет самое удобное для реставрации положение. Наконец Мастер без Маргариты его улучил. Боковой слева снайперски точно опустился кредитору на переносицу.
  
  
   ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
   Детская игра в "пацанские понятия". Авторитет или здоровье -- что первично? Какое богатство катит человеку, если его не узнала даже собственная мать? Шакалы лакомятся мертвечиной. Батрацкие каблуки топчут благородную физиономию. Колобок с Фантомасом молотят колхозные снопы на футбольном поле. Честный рыцарь бьет пенальти и разъяренная толпа размазывает его по стенке. Рабы тащат на острых крючьях кишащий червями труп для четвертования. Князь с закрученными за спину руками по пластунски ползет через асфальт. Чебурашка делает "тройной тулуп". Инквизитор в бреду выбалтывает страшную тайну -- он убил бутылкой трехлетнего ребенка.
  
   Краб завертелся волчком, как Чебурашка в "Ну погоди!", фонтаном разбрызгивая кровь на стены, одеяла, подушки, пол, Витькину одежду. Тройной тулуп. Сколько он сделал оборотов, Шпала не считал, тут же кинулся на Барана и обнаружил пустое место. Невероятно быстро тот выскочил из-под кровати у двери, мелькнул в проеме и где то уже в коридоре раздался его истошный вопль:
  -- Ребята, наших бьют, на помощь!
   Бежать не имело смысла: Натку все равно догонят и возьмут в полон. Чтобы не потерять форму перед решающей минутой, Шпала хотел тренировки ради добавить Крабу, но увидел, что-тому уже и так слишком. Каратист, скорчившись, лежал на полу, плотно закрыв окровавленное лицо руками в луже собственной крови.
  -- Ну вот ты и красавец! -- нагнувшись одобрительно похлопал его Витька по плечу. -- А я им сейчас буду.
   В комнату ломилась разъяренная толпа. Серьезная штука! В такой толпе не соображают, вполне могут и до смерти забить. Шпала не ждал, пока его размажут по стене. Он сам прыгнул в набегающую толпу и успел нанести по крайней мере три отличных удара. Гроздев стремился продать свое здоровье подороже, прежде чем его успели сбить с ног и принялись молотить, как сноп на колхозном току. Подняться на ноги не было никакой возможности, удары сыпались, как горох с неба. Когда сбили с ног и бьют толпой сопротивление бессмысленно и вредно! Гораздо умнее свернуться калачиком и кататься по полу. Так есть надежда, что не переломают все ребра! "Только бы не убили!" -- думал Витька, стараясь успевать прикрыть от ударов и почки, и лицо. В этой игре он был мячом на футбольном поле, с той только разницей, что здесь не было положения вне игры и перерывов между таймами -- одни пенальти. Сегодня очередь Шпалы быть Графом. Только Граф получал свои фонари бескорыстно, а Шпала за деньги, взятые и прощенные этим ребятам-работягам. Зла, как ни странно, он ни на кого не имел, кроме себя: все правильно, такова жизнь! Били долго и с усердием. Каждый вкладывал в дело душу. Витька ощущал это по угощениям. Когда его уже тащили в умывальник отмываться, увидел в зале троих лежащих, как пациенты на операционном столе. Среди них конечно, Краб. Значит один все же воскрес после его удара! Всем делали примочки. "И то не на сухую проигрываю! -- отметил про себя Шпала, -- Противник несет ощутимые потери: три против одного! Это лечит лучше всякого лекарства!" Едва успел он отмыться, черти принесли из поездки еще одного члена, желающего с Витькой расправиться. Ему говорили, что уже дали сполна, хватит, держали, уговаривали... Но свежий мститель все рвался через толпу и, наконец прорвавшись, получил от Шпалы встречный в челюсть. А что Витьке было делать? Бить так и так, все равно будут! Зато он ручаться мог, что неуемный мститель получил перелом челюсти по крайней мере в одном месте. Все же Шпала уже не боец, после таких молотков! Его опять пинали ничуть не меньше прежнего. Когда окончили, желавший рассчитаться все еще лежал без сознания на полу. Его подняли и утащили в зал откачивать. Шпала вновь отмылся и ... все повторилось. После третьего раза Витька сам еле держался на ногах, на теле ни единого живого места. Отмывали сами железнодорожники. Только-только маленько отлежался и Натка взялась его дотащить до дому, из "поездки" вернулся еще один. "А сколько их всего будет?"-- с тоской подумал Шпала. Парень предложил ему схлестнуться один на один. Вполне возможно, что он и выиграл бы, если бы Витька промазал. Но даже если Шпала выиграет, его ждет смерть в качестве приза -- забьют в конце концов до смерти толпой!
   Витька отказался от "заманчивого предложения". За сегодняшний вечер у него уже было три таких драки "один на один" и Шпала слишком хорошо знал, что они из себя представляют. Правда, желающих бить его с каждым разом становилось все меньше, но их все еще было слишком много! На этот раз в роли мстителя оказался не приезжий "колхозник", а свой из Икска. Он учился вместе с ребятами и зашел сейчас в гости. Звали его не то Толя, не то Коля, а кликуха оказалась "Князь". Шпала раньше даже не слышал этой клички. Она ему ничего не говорила. Но "дворянин" бил себя в грудь и все повторял через каждое слово: "Я князь, меня все здесь знают!" Он имел очевидно в виду район железнодорожного вокзала. И опять заиграла старая пластинка:
  -- Я давно хотел с тобой рассчитаться!
   А этот еще за что? Из солидарности? Витька извинился и сказал, что в данное время ничем не может помочь. Впрочем, об авторитете Князя среди вокзальских он сразу составил себе невысокое мнение: лично он -- Витька никогда бы не стал бить уже битого толпой. Идти на поводу у стада -- дешевый авторитет! Парень настаивал, распаляя пьяную толпу:
  -- Вот ты всех здесь запугиваешь своим блатом в городе (имелся в виду "Центр". Витька себя причислял в основном к центровским, хотя знал как свои пять пальцев столпов всех районов и с основной массой из них был лично знаком). -- А я, Князь, меня все здесь знают, весь вокзал, -- продолжал истец, -- и если бы я захотел, тебя бы здесь давно убили.
   "Он явно работает на толпу, -- понял Шпала, -- хочет на мне поднять свой авторитет! Никто Князьев конечно тут в упор не знает. Хотя в принципе Гроздеву какая разница? Он бы эту шушару из-под земли достал и уничтожил, даже если бы за него весь город подписался!"
  -- Но я хочу чтобы все честно, пошли один на один!
   Витька ответил:
  -- Нет!
  -- Но почему? Больше никто не подпишется, Даю тебе слово!
   Что было Шпале отвечать? Положение стало слишком серьезным, чтобы заниматься чистоплюйством. Отомстить этому выродку за нанесенное оскорбление он всегда успеет, но для этого Шпале нужно остаться живым! В противном случае он будет не только мертвым но и "обосраным". Витька пошел на крайний шаг -- хитрость, которая -- Шпала считал -- оправдана в данной ситуации.
  -- Я знаю, что никто не подпишется, но просто чувствую, что слабее тебя, мне с тобой не совладать!
   Ложь была настолько явной, что сзади заводилы даже залыбились.
  -- Ну ты же еще не дрался, разве ты не мужчина? -- прибег к иезуитским приемам подстрекатель. -- Давай!
   Витька окинул довольные рожи своих инквизиторов. Они празднуют сегодня, они пьют его унижение. Что ж, пусть лакомятся мертвечиной. Шакалы! Ему нет до них дела, ему не стыдно унизиться перед ними! Это толпа рабов. Любого из них он без труда поставит на колени.
  -- Нет!
  -- Но почему?
  -- Я тебя боюсь.
   Тут уж не смог сдержать оскала злорадства сам Князь. Однако он тут же поспешил прикрыть ее лаской честного рыцаря.
  -- Нет, ты не такой парень, ты никого не боишься!
  -- Я бо-юсь те-бя!!! Видишь, я повторяю это при всей толпе, при своей девчонке: "Я бо-юсь те-бя!!!" Разве этого недостаточно? У меня дрожат колени от страха, я знаю что ты меня уроешь.
   Аргумент был веский -- полнейшее признание Шпалой своей несостоятельности. Князь мог праздновать победу на своем уделе. Эти слова законно могли бы подтвердить на любых разборках. (Дело другое, кто бы из знавших Витьку в их смысл поверил?) Но как упрек Шпале они могли бы сойти. Конечно можно было бы свалять дуру, пожертвовать здоровьем ради торжества "справедливости". (Слово-то какое -- справедливость!) Только зачем Шпале эта детская игра в "пацанские понятия". Элементарная логика: Что дороже в данной ситуации, авторитет или здоровье? Авторитет среди таких, как эти, Витька себе одной дерзкой удачной дракой вернет, а здоровье -- вещь невосполнимая! Кроме того, зачем ему перспектива, когда Шпала в этом мире уже посторонний! Не завтра так после завтра оставит его, как выжатый лимон.
   Итак, Князь мог праздновать победу! Витька отломил ему от трудов своих. Но какой родимчик подхлестнул его играть дальше? Эх, молодежь, азарт берет верх над разумом! Что ж, жадность фраера погубит! -- мудрая поговорка. Соблазнился Шпала на Чавин самогон, крепко получил за жадность, а ведь жопой чувствовал -- не надо идти! Теперь Князева очередь платить за жадность. И, как на смех, сам же "Груздем" объявился. А коли так, полезай в "кузов". Любой из этих шох Витька бы просто в рожу плюнул, да в зад пнул. Вопросов больше не было. Растоптанный Шпала повис на Натку и спешил отвалить восвояси, как вдруг Князь вызвался проводить его до остановки. Видимо, он уверовал если не в свою силу, то в магическую (мифическую) силу своего блата. Они трое откололись от толпы во дворе общаги и покатили: Витька на плече у Натки, Князь рядом, с бесчисленным словесным поносом о своем авторитете. (Ну может ли он у такого быть?) Спускались к троллейбусной остановке, что рядом с ж. д. вокзалом. Это вплотную (метров 5-10, смотря в какую сторону ехать) от ЛОМа, где Шпала с Чавой только недавно гостили за свои железнодорожные подвиги. Князь все пугал и разглагольствовал. (Похоже он решил, что язык страшнее кулака! Или уверовал в свои гипнотизерские способности. Что может внушить Витьке ту мысль, что он и вправду значительно сильнее?)
  -- Я Князь, -- орал он на всю улицу, -- меня тут каждая собака знает. Стоит мне сейчас только свистнуть и тебя тут же уроют! Пойдем сейчас в любой двор и тебе скажут, кто я такой!
  -- Да-да! -- соглашался Витька и украдкой оглядывался на общагу --далеко ли отошли? "Да нет, еще не очень!"
   Оратор не унимался. Он остановил порознь две шоблы салабонов лет по 15-16 и устраивал длительные комедии с допросами, стремясь выявить во всем блеске свой авторитет. Шпала свирепел потихоньку, поддакивал и поглядывал на общагу. "Боже мой! -- думал он. -- Родина ждет героев, а звезда рожает дураков! Этот, пожалуй, еще глупее Графа." Нет, погони сверху не наблюдалось, кажется, в общаге про них уже забыли. Наконец, когда они подошли к остановке и Князь в очередной раз провозгласил свой титул, Витька, снявшись с Наткиного плеча (он давно ждал этого момента!) сказал:
  -- Ты Князь, а я Стенька Разин, держи земеля!
   Удар был мощнецким, насколько может быть мощнецким удар у полуживого боксера в сильной степени опьянения. Князь повалился на месте, как подрубленный, лицо вверх, глаза открыты. Шпала собрал остатки сил, подпрыгнул повыше и приземлился каблуками на благородную физиономию. Вся злоба, Бог знает где копившаяся в нем, вырвалась наружу. Он озверел.
  -- Князь? -- рычал Витька, вонзая каблуки в лицо поверженного противника. -- Держи, Князь! Вот тебе, вот! -- и вертелся на физиономии.
   Удивительно, как потом Шпала не обнаружил этого Князя в больнице со всеми остальными своими крестниками? Везет же дуракам! (Имеются в виду обе стороны.) Люди, стоящие рядом на остановке, словно онемели, сжались в кучу. С противоположной же стороны завопили что есть мочи:
  -- Держите его, закрутите ему руки за спину!
   Это бесновался дядя, показывая, как именно надо закручивать руки. Он бегал по остановке туда-сюда, делая вид. что никак не выберет место перебежать дорогу. Хотя машин и видно не было поблизости, хоть по-пластунски ползи! Женщины же на все бесконечные оттенки душераздирающего визга принялись голосить:
  -- Убивают, у-би-ва-ют! Люди, милиция, на помощь!
   И лишь один подвыпивший мужичек, увидев Витькин удар, захлопал ему в ладоши и захохотал.
  -- Бей князей! -- восторженно орал он. -- Да здравствует рабочий класс!
   Услышав слово "милиция", Витька вновь повис на Натку и на максимальной скорости при ее помощи поковылял в ближайшую темную подворотню. Они спрятались в кустах. Ждали. Но погони не было.
  -- Ну пока, Нат! -- подал ей руку Шпала. -- Лучше всего на ближайшее время вообще сваливай из Икска!
   Лицо его уже распухло так, что Витька еле смотрел через щели глаз, хоть две спички вставляй для распорок. Потом долго держал физиономию под струей холодной воды из колонки. Засев в угол рейсового автобуса и отвернувшись от всех, ехал домой. Кондукторша, увидев его лицо, даже денег за проезд со Шпалы брать не стала (и то польза!) Мать, открыв двери, не узнала его.
  -- Кто вы, что вам нужно? Витенька, это ты? -- упала без чувств.
   А мать у Гроздева, надо вам сказать, не из слабонервных. Потом она тоненько-тоненько выла, гладила его по волосам и делала многочисленные примочки.
  -- Сынок, что с тобой, тебя бандиты избили? -- допытывалась.
   Хотя и знала, что Витька правды все равно не скажет.
  -- Не доживешь ты как все! Убьют тебя рано или поздно. Все равно убьют, -- попомни мое слово! Не жилец ты на этом свете, ой не жиле-е-ец!
   Потом Шпала разделся, осмотрел себя перед зеркалом: на теле не было, пожалуй, ни одного белого участка кожи. Все сине-зелено-фиолетово-красные разводы. Принял ванну. Потом до утра растирался бодягой и еще какой-то дрянью. Мать сказала, что помогает от опухоли и синяков. Черта с два! Вся кожа от этой бодяги закаменела, стала точно чужая, отмороженная -- ничего не чувствуешь, а Витька к утру все равно распух, как колобок. В зеркало на себя страшно было взглянуть: Фантомас против Шпалы был еще красавцем! По крайней мере черты лица у него были более менее правильные. А тут бесформенное месиво серо-буро-малинового цвета. Глаза закрылись совсем, только двумя пальцами раздвигать надо. А прочее? Говорят, есть болезнь: "размягчение костей", вот у Шпалы и было сейчас то же самое. С содранных участков кожи бежит сукровица, из глаз слезы с гноем, из носа кровавые ошметки и сопли. Бриться, есть, разговаривать, вообще пошевелить каким-либо мускулом на лице больно из-за корочек, образовавшихся на участках с содранной кожей. Увидела бы его в этот момент Ларка или Ольга, хоть сразу в петлю лезь! Одна Натка может быть только не разлюбит, не бросит. Собственно по его жизни, по его характеру только такая жена ему и нужна! А уж как паскудно было на душе, этого словами не передать. В те редкие мгновения за ночь, когда удавалось смежить глаза (тавтология какая-то, ведь глаза у него и не открывались) снились кошмары до того ужасные, что Витька боялся засыпать, чтобы криками не выдать себя, не выболтать в бреду произошедшего. Да и что вы знаете о кошмарах дорогие товарищи? Худший из кошмаров это явь, от которой не куда деться.
   Бывает, приснится сон, что кого то убил нечаянно: выкинул в окно пустую бутылку, а она попала трехлетнему мальчику в голову. Разъяренная толпа родителей, их родственников и просто соседей ломится в квартиру. Ты заваливаешь дверь мебелью, из последних сил сдерживаешь натиск. Потом позор: наручники, всеобщее презрение, суд... Проснешься от такого сна весь в холодном поту, до утра не можешь сомкнуть глаз. И еще часть дня чумным ходишь, пока не развеешься... Тут примерно то же. Только проснувшись и ощупав лицо для верности, переходишь из кошмара забытья в кошмар яви. Уйти от которого уже невозможно; хочешь -- не хочешь участвуй в нем! Снился расчлененный труп железнодорожника, сплошь кишащий червями. Отдельные его части Витька находил у себя в комнате: то под кроватью, то в тумбочке для обуви в прихожей... Холодел от ужаса: не заметили ли гости? Голову нашел в кастрюле с супом. Он, умирая тысячу раз по дороге, тайком выносил члены в лес и закапывал. Но они каким-то образом вновь оказывались в доме спрятанными в новое место. Потом, без всякого перехода, снилось, будто он с несколькими обритыми наголо типами сидит в шаровидной яме. И их каждый день по очереди поднимают вверх на острых крючьях для четвертования. Но странное дело, после чудовищной процедуры казни они вновь становятся живыми и даже коротают остатки времени между казнями игрой в домино. А письма из дому им шлют по существующему порядку раз в полгода. Потом, то ли здесь же, то ли это было уже в другом заведении он запросто беседовал с чертом.
  
  
   ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
   Ад "в натуре"! Точка зрения простого черта "из мужиков". Крайняя степень неравенства среди чертей. Антагонистический характер противоречий: беспредел со стороны блатных и бесправие рабочих чертей. Революционная ситуация. Отсутствие организации и вожаков. Объективные факторы: промашки в планировании мироздания. Догматизм Творца. Ущемление рационализаторства и изобретательства. Последствия: износ оборудования, перенаселенность, поголовная вшивость, чесотка, дистрофия... Несовершенная система наказания и поощрения грешников. Отсутствие перспективы, неуверенность в завтрашнем дне. Дурной пример загнивающей верхушки на все слои Ада.
  
  
   Это был не блатной черт -- обыкновенный работяга, весь прокопченный дымом. Глаза красные, воспаленные, под левым огромный лиловый фингал. Шерсть блеклая, неопределенного цвета, взъерошенная. Вся измазанная сажей, перевита тысячами тоненьких нитей и капелек смолы, отчего при пламени костра черт сверкает как новогодняя елка с дождичком и игрушками. Кое-где шерсть вообще сплошь залита гудроном и склеилась в броню. На ребрах и хребте она вся вытрепалась, видна грязная, источающая вонь красная шкура в рубцах шрамов. Волосяной покров кишит вшами, шевелится от них. Кроме того черт беспрестанно яростно чешется, аж клочья летят и кожа до крови -- видно, болен чесоткой! Местами шерсть выжжена и припорошена золой. Кое-где и шкура пропалена до мяса. Волдыри, ожоги, лишай... Черт тощий, замученный. Шея его толщиной с собственный хвост. Живот прилип к спине. Ребра, как стиральная доска. Кости таза умывальной раковиной выпирают. Хвост же черта измазан в смоле так, что превратился в сосульку. Когда его сгибаешь, этот смоляной панцирь с треском разламывается на сегменты. (Витька сам пробовал, черт любезно позволил.) Копыта тоже все облеплены смолой пополам с песком, мелкими камушками и ракушками. Они превратились в огромные неуклюжие култышки асфальта. Черт их еле таскает. Все недосуг долотом обчистить! Меж копытцами язвы и гниль. Рога у черта обломаны у самого основания. Пятак горячий, сухой -- видимо, температура. Губы растрескались от жары, все в шрамах, местами разбиты до мяса. Зубы желто-коричневые, прокуренные, зачифиренные, гнилые, нечищеные. Изо рта разит невыносимым смрадом. Клыки обломаны. Черт беспрестанно шабит махру, завернутую в клочок газеты "Комсомольская правда".
   Гость жаловался на свою жизнь. Радио обрезали за неуплату денег вовремя в городскую радиосеть. Телевизора за невыполнение плана опять на неделю лишили. Новостей с "миру" вовремя не узнаешь, хоккей между сборной СССР и канадцами не посмотришь. А какое у черта может быть отношение к труду, когда его последнего удовольствия лишают, да еще незаслуженно! С газетами плохо: выписал семь штук, а доходит только три, да и то с большим опозданием. Так что частенько приходится бумагу на курево из ленкомнаты воровать! Оборудование допотопное, все уже давно списанное, котлы текут, сантехника вся ни к черту. Рационализация и изобретательство должным образом не поощряются. Над всем довлеет догматизм: Как раз выдумали, так и живи! Спецодежду уже три столетия не выдают, хотя положено. И молоко, что за вредность, тоже налево уходит.
   -- А откуда ж спецодежде взяться? -- удивляется по наивности Витька.
   -- Как откуда! -- в свою очередь удивляется черт, -- грешники, кто на легком труде в швейке шьют. Это только так говорится "легкий труд", а в общем по блату. Завсклад аферист еще тот!
   Маленький такой, лысый, картавый. В земной жизни -- говорят -- партийным богом был. Там и не такие аферы прокручивал: целые страны распродавал. Дьявол о нем высокого мнения! На попойки приглашает, советуется... Иной раз и опыт перенимает по части диктатуры. Вообще партийные из начальства многие здесь на теплых местах. Сатана их оберегает за то, что при жизни ни в бога ни в совесть не верили и церкви ломали. "Мерзавцы, говорит, -- каких еще свет не видывал! За все предыдущие столетия в практической плоскости меня самого за пояс заткнут, в идеологической тем более!" Они ж все еще при жизни ему души продали. Ценные помощники, за то и бережет. Им тут сидеть до нового сотворения мира! Главные надзиратели по отрядам все из них, замполиты, изобретатели пыток. Свою партию организовали, на собрания собираются, с лекциями среди чертей выступают.
   Ну и уголовников, конечно, Дьявол тоже жалует, особенно отъявленных, из убийц. Ад уже давно забит сверх норматива, он на такое количество грешников не рассчитан. Господь, когда мир создавал, не скумекал малость! Шутка ли -- за шесть дней сотворить? Вот и наворочал делов, всем миром вовек не расхлебать! С похмелья да в кураже оно только так и бывает! "Господи, прости мою душу грешную!" -- перекрестился при этих словах черт украдкой. Теперь вот крутись, как хочешь, додумывай за него, изворачивайся. Да чтобы все это не противоречило доктрине! А авторство всевышний потом себе все равно присвоит. Порешили новый Ад строить. Пообещали чертям светлое будущее. Проект разработали, с верховным согласовали, фундамент залили, стены кое где выгнали -- на том заглохло. То стройматериалов нет, то капвложения вовремя не выделили. Капвложения выделили -- материал со стройки уже давно пропит... и так далее в том же духе. Согласия среди дьявольской верхушки нет, всяк только о себе думает, одним днем живет. И так тянется эта стройка уже целое тысячелетие, а обязались еще в прошлом сдать. Пока сдадут, уже и этот вариант устареет. Рабочих чертей не хватает, вербуют из самих же грешников. А те народ сами понимаете какой: все алкаши, наркоманы, тунеядцы, редко порядочного, работящего человека найдешь. Согласны хоть сутками в смоле кипеть, лишь бы палец о палец за день не ударить. Они за столетия уже привыкли, им смола что банька! Чтобы мало-мальски разгрузить Ад, Сатана наиболее дисциплинированных грешников, у кого срока поменьше домой отпускает под подписку, что обязуются вернуться, как-только строительство Ада будет закончено. Долго же им жить среди людей придется! Практикуются зачеты: год за два-три, условно-досрочное поднятие в рай. Свои контрабандисты появились: в Рай подымутся, погуляют, товару хапнут, пьяный дебош устроят, их опять в ад к нам на исправление. А у них тут все куплено. "Исправляются" для отвода глаз. Через положенный срок опять наверх. Некоторые так уже по полсотни ходок сделали. Им здесь житье лучше, чем в раю. Там ведь не пей, не кури, не сладостраствуй... А здесь сможешь выкрутить -- пожалуйста! Грешники друг другу срока в карты проигрывают. Сатана собрал вокруг себя кучку чертей посильнее, от работы освободил, пьянствует и развратничает с ними. А те потом заставляют нашего брата -- мужика -- вместо себя в две да в три смены вкалывать, рукоприкладствуют и управы на них нет.
   Травматизм среди нашего брата -- рядового черта -- огромный! В столовой у рогатых все повара куплены, продукты из общего котла волокут, а мы -- работяги -- потом одну воду хлебаем. В санчасть и то без подарка не подходи! А блатные тем временем с жиру бесятся: золотые фиксы себе вставляют, рога золотой фольгой обивают с чеканкой, с алмазами; на копыта золотые подковы набивают. А на это все ведь умельцев грешников иметь надо, и от мучений их освобождать и поблажки да послабления незаслуженные делать. Где на эту армию благ напасешься? А за счет рабочих чертей! И на исправляемость остальных они дурно влияют: Те ведь тоже видят, что закон не для всех и непокорствуют, уклоняются, бунтуют. Блатные из рая для баловства и распутства разного ангелочков приваживают, спаивают и живут с ними всем хором. Да и те черти, что мастью пониже, шерстью пожиже, грешников подкармливают и на блуд совращают. Обещают перед Сатаной слово за них замолвить, что, мол, будто бы исправились уже, досрочно в Рай можно. Спаивают их, травкой обкуривают, таблетками на шириво снабжают. Еще блатные черти взяли моду себе делать разноцветные наколки "китайской тушью" (тоже товар контрабандный, прямиком с миру идет). На груди и на брюхе колют, где шерсть пореже. Благо из грешников кольщиков хватает. А умелые, так нарасхват идут и живут, как не любому блатному и снится -- на золоте обедают! Ну, что касается моды на наколки, то она самая разная и постоянно меняется. Колют себе блатные черти на груди Ленина со Сталиным, Кремль, голых баб, русалок всяких; на брюхе попов в неприглядном виде, у самого срама ангелочков на подхвате. Изречения всякие типа: "За все легавым отомщу!"
   Словом, что и говорить, подразвратили нашего брата, черта, грешные миряне. И до того уже дошло, что некоторые из грешников, те, что самые шустрые, дерзкие и шевелят мозгами лучше любого рабочего черта живут, все имеют, у них блат везде, их наш брат побаивается. Делали мы -- мужики -- восстание. Но Сатана с подручными самых отпетых грешников споили, пообещали срока сократить, льготы всякие, вооружили и натравили на нас... А ваш брат, пьяный, хуже любого черта. Мне вон глаз выбили и ногу левую ломом переломали, других вообще на куски поразрубили. Теперь срослись так, клочками, квадратиками шерсть на шкуре и растет, а у меня вон глаз вырос новый. Нам тогда, после восстания -- всем мужикам рога поотшибали и клыки напильником пообпилили. И с тех пор, как-только рога или клыки отрастут чуть, регулярно вновь отшибают. Теперь только блатные рогатыми ходят. Чем рога длиннее, тем блатнее значит. Кто начинает приблатовывать, тому рожки длиннее оставляют. Так про таких предателей и говорят: "В рога мочит!"
   -- Сдохнуть БЫ, -- мечтательно подытожил черт, -- да нельзя, бессмертные мы, вот и мучаемся!
   -- Напоследок Витька задарил собеседнику пачку сигарет с фильтром "Стюардесса", зубную щетку и тюбик душистой зубной пасты -- вещи, которые некоторые сокамерники предусмотрительно захватили с миру. Черт был очень доволен, обещал при случае помочь. Этот сон немного успокоил Шпалу -- подумал: "Оказывается не так страшен черт как его малюют! жить везде можно, если быть дерзким, хитрым и не вешать нос".
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
  
   Бронебойный довод в споре, стопроцентно спасающий от тюрьмы. Нравственность жополизов. Разборки на тюрьме -- их механика. Личный воронок с "Красными шапочками". Шпала грызет ментам глотки. Колхозные бабы и ковбои делят между собой сферы влияния. Симптом дяди самых честных правил. Пытка непониманием. Три перелома челюсти. Рабы железного змея выступают с гневным осуждением... и вяжут аборигенов на хазе. Боцман перекусывает себе язык. Горшок со скорпионами -- не суйте туда... Белый бычок гримируется, используя полный джентльменский набор: целый боекомплект кремов и пудр, черные очки... Горошины в кубе. Основание для перелома носа. Мартышка и очко.
  
   В десятом часу утра прискакал Чава. Голос взволнованный и напуганный. Он коряво объяснял матери из-за порога, что срочно должен увидеть Витьку. Шпала сидел в своей комнате возле склянок с примочками и, затаив дыхание, внимал через дверь. Его била лихорадочная дрожь. Так, что аж склянки на тумбочке стали позвякивать и пришлось убрать ноги с пола. Поджать под себя на кровать, чтобы не распространять импульсы. Мысли заметались в голове, сбивая друг друга, словно горошины в раскрученном до сумасшедшей скорости кубе. Достигнув такой убойной силы, когда человек не в силах переварить весь объем информации и действует скорее интуитивно, чем по логике. Что уже стало известно, а что еще нет, и как себя вести, соответственно? На что-то надо было решиться! Но на что он не знал и сидел, как пригвожденный к месту. Мать взяла на работе отгул, с утра бегала к врачу, чтобы посетил на дому. Съездила на Витькину работу. Сказала, что упал, расшибся, несчастный случай, работать не может. Она, стоя на дверях, не хотела Чаву пускать. Все допрашивала, выпытывала, что вчера с Витькой случилось и кто его так... На что Сашка уклончиво отвечал, что он был пьяный и ничего не помнит. Лишь сегодня ребята рассказали. Следовал вопрос: "А что же именно рассказали ребята?" На что Чава отвечал, что почти ничего, поэтому он и хочет узреть Витю. И сказка про "белого бычка" повторялась. Это дало возможность Шпале если не придти в себя, то, по крайней мере, окаменеть. Наконец мать, по крупицам вытянув из Сашки некоторую особо интересующую ее информацию, запустила посетителя в Витькину спальню.
   Вначале Шпала увидел лишь Чавины глаза; они были квадратными от страха. Сашка зашел, сразу прикрыл за собой дверь. Весь дерганный. Неуверенно сунул руку для пожатия, как в горшок со скорпионами.
   -- Ты! Че там вчера в общаге произошло? Менты дело крутить начали! Сегодня трое на хазе были чуть свет. Один с папой. Всех выспрашивали, записывали. Шесть человек наших в больнице лежат, у них тоже терлись. У всех подробно по минутам вызнают, что вчера в общаге было. Особенно тех, кто в поездку уходил или возвращался. Наши ребята дали на тебя показания.
   Шпала сидел ни жив, ни мертв. До поры молчал, как завороженный, ожидая что вот-вот из Чавиных уст сорвется нечто более страшное. Тирада не прояснила ситуации ни в худшую, ни в лучшую стороны. Из всего сказанного в мозгу зафиксировалось лишь: менты, допрос, показания, дело.
  -- Кто дал показания? -- наконец почти выпалил он.
  -- Все! И те что в больнице лежат.
  -- А кто там лежит?
   Напряжение в душе Витьки все возрастало. Его интересовал Баран: дал ли он показания и какие именно?
  -- В больнице Краб, -- перечислял Сашка по пальцам, -- у него перелом... этого самого -- основания носа! У Боцмана язык перекушен. Басмач, Клыка, Сема с переломами челюстей. у Мартышки что-то с глазом...
   "Да, однако, тяжкие грехи на мне! -- мелькнуло в голове Шпалы. -- Вчера не рассчитывал так постараться. Сами виноваты! А Боцман -- клоун! Как он ухитрился себе язык перекусить? Вот что значит трепаться вовремя драки! Во всех школьных учебниках нужно написать: "Разговаривать и пережевывать пишу вовремя драки опасно!" А то учат черти чему. Жаль, что не Баран себе язык перекусил: в качестве главного свидетеля он был бы тогда значительно менее опасен.
   -- И еще там по мелочам у остальных: у кого зубы выбиты, у кого фингалы... Все побои сняли и на тебя дали показания. И кто не пострадал, тоже дали -- подтвердили.
   -- Да какие показания, черт возьми! О чем?
   -- Ну, то есть, что ты драку затеял.
   Витька не удержался от вздоха облегчения. Замонала эта простота! Ей богу, так и в гроб свести можно. Не удержался от радости, выпалил недоверчиво:
   -- А еще что-нибудь?
   -- Что? -- не понял Чава.
   -- Ну что кроме драки?
   -- А что может еще быть кроме драки?
   Шпала уже сразу понял, что сболтнул лишнего. И хватился теперь за первое попавшееся, что пришло в голову. Как утопающий за соломинку, стремясь придать правдоподобную причину вопросу.
   -- Ну... там... обокрали кого, или может обосрали -- я ж не знаю?! За самогон-то не копали?
   Теперь пришел черед испугаться Сашке, он сразу съежился и мгновенно забыл все другие вопросы.
   -- Пока нет. Наши все будут говорить, что пили водку. И ты тоже говори!
   -- Ага, думаешь менты дураки? -- не давая другу опомниться, перешел в наступление Витька. -- А где покупали такое количество? Продавцов опросят... Не все ведь мешками волокут! А куда тару дели? Посуду-то вчерашнюю от самогона отмыли? Аппарат мать дома надежно спрятала? А то ведь могут и с обыском нагрянуть!
   Чаву сорвало с места, Шпала поймал его руку уже за дверью:
   -- Ты куда?
   -- Пойду гляну, надежно ли мать самогонный аппарат спрятала. Заболтался я тут с тобой!
   -- Ага, дуй, и сразу бегом сюда.
   До возвращения Сашки он не находил себе места. Хотя и прошло в его отсутствии минут десять, они для Витьки растянулись в вечность. Каждая секунда была дорога: От нее мог зависеть срок в десять лет и вся дальнейшая жизнь. Наконец самогонщик вернулся.
   -- Ну что, к тебе еще не приходили? -- встретил его Шпала вопросом.
   -- Пока нет!
   "Ага, -- анализировал ситуацию Витька молча, -- значит про спальню Баран не сказал. Иначе бы уже были здесь, на Южном. Взяли бы Шпалу за потроха, да и Чаву не обошли бы. А может выжидают, пока он со страха наделает глупостей, чтобы быстрее и легче расколоть? Прямых доказательств о его причастности к убийству, как Шпала считал, у ментов быть не может. Разве что их с Наткой там кто-то видел, или остался где-то след.
   -- Си-ильно они тебя! -- боясь тишины кивнул Чава на Витькину физиономию, будто только сейчас заметил. В деле выползания из щекотливых ситуаций он полагался на смекалку и опыт друга всецело. Поэтому молчание мог расценить лишь как намек:
   ­-- Дело плохо!
   -- Да уж не слабо! -- согласился Шпала.
   -- А как там дело было?
   -- Ах, долго рассказывать... За долги.
   -- Кто первый начал?
   -- Теоретически, конечно начинальщик я, а практически начали Баран с Крабом.
   -- А наши говорят -- ты!
   -- Ну, это пусть они друг другу гонят! Кто им поверит? Что я в очко раненый, один на целую артель прыгать.
   -- Ну, не знаю..., они так говорят.
   -- Пусть говорят!
   -- Слушай, а что за баба вчера с тобой была?
   -- Ну мы же вместе с тобой ее встретили!
   -- Да? А откуда она?
   -- А я знаю? Блядешка. Раз всего встречались ... На танцах познакомились. Оттуда в ближайший подъезд затащил, стояка натянул и разошлись. Кроме имени ничего о ней не знаю.
   -- А тебя допрашивали? -- спросил в свою очередь Шпала Чаву.
   -- Нет. Я дома ночевал. Как добрался, не помню. А сейчас вот приехал, рассказали, и я сразу к тебе! Что будем делать?
   "Странно, однако! -- мелькнула у Витьки подозрительная мысль, -- Почему дома а не в канаве, через дорогу от Тукмачевской хижины? Свадьба образумила, или был не в отрубях. Помнил что произошло и сделал ход конем, чтобы выглядеть честненьким?
   -- А что делать,-- подумав, решил Шпала вслух,-- тяжко, а ехать надо!
   -- Куда?
   В больницу к этим шестерым терпилам.
   -- Зачем? -- у Сашки мелькнул в глазах страх. -- Ты меня прости, -- помедлив, трагическим фальцетом продекламировал он, -- но ... если что... на меня не надейся! Я против своих не пойду! ... Против тебя тоже. "Моя хата с краю, я ничего не знаю!" -- Пьяный был, спал. Ты пойми, старик, у меня же семья, дети... скоро будут!
   Оказываться между двух огней Чаве меньше всего хотелось. Шпала данную позицию друга отлично понимал и ничего не имел против. Ради бога!
   -- Зачем?! Ну не бить же! Нужно узнать, что они там написали, какие дали показания... Чтобы знать, прикидывать, как перед ментами отбрехиваться. А то начнем звездеть, а оно не в строчку! Начнут копать, сразу и твой самогон выплывет ... Да и вообще, зачем лишнее болтать? Может они чего не успели сказать, а мы вытреплем!
   И Шпала с Чавыной помощью занялся гримировкой того места, которое когда-то было лицом. Вышла из своей комнаты мать, стала опять донимать вопросами: куда, да зачем они собрались. Витька ответил в общих чертах, что заминать дело. Мать посомневалась, но в конце концов дала еще целый боекомплект всяких кремов и пудр. Предупредила только, чтобы вел себя тихо, а то, дескать, она его знает. Большие черные очки, несмотря на отсутствие подходящего сезона, были водружены на нос и сильно облегчали дело: самую безобразную часть лица, которую, как ни старайся, загримировать нельзя, они собой закрывали. Поднятый воротник пальто и шарф докончили дело. Цвет изменили мазями и пудрой. Опухоль с глаз за время нахождения Витьки в вертикальном положении чуть спала. Глаза приоткрывались, но Чава все равно вел его почти на ощупь.
   На остановке, в автобусе ловить на себе жадные взгляды аборигенов было мало хорошего. Но что сделаешь? Вначале зашли в общагу. Ее население, некоторые представители которого носили на себе следы вчерашней Витькиной обороны, дружно выступило с гневным осуждением Шпалиных действий. Хором повторяли выдуманную версию: "Витька начал!" Пришлось им объяснить, что -- кто начал в данном случае -- не главное. Поскольку драка все равно будет квалифицироваться как обоюдная, либо как оборона со стороны Шпалы. Какую опасность он для толпы представлял, что его избили до такой степени? В конце концов ведь могли просто связать и оставить успокаиваться. Так что не в их интересах затевать это дело и напрасно последователи Корчагина заняли такую неконструктивную позицию. Отмазаться в случае суда рабам железного змея все равно не удастся! Короче, он скоро убедил противную сторону, что перед лягавкой это дело нужно заминать всеми возможными способами. А между собой утрясти: кто кому сколько должен и разойтись красиво. Был у Витьки козырный аргумент на закуску, который -- знал он -- возымеет действие! И возымел!
   Этот способ убеждения, как и все истинно ценные крупицы житейской мудрости, Шпала почерпнул в народе. Когда будучи в бегах из дому, прятался у знакомых брата в Шебекино. Накануне там случилась драка между Логовцами и Вознесеновцами. Не поделили сферы влияния, как теперь говорят. Тогда обычно выражались в том смысле, что не поделили колхозных баб. Две огромные шоблы человек по полтораста в каждой (вам не видать таких сражений!), вооруженные колами, цепями, штыками, и обрезами, вновь сошлись на решающую битву через день. Как член в мясорубку попал сюда и Витька. Местные-то в случае чего еще смогут (возможно) убежать, а ему куда деваться? Захоронят где-нибудь в сугробе с расколотым черепом! Снежком присыплют. Глядишь, к весне найдут! Но обошлось, смогли решить дело мирным путем. Его двоюродный брат Сашка -- Бешин (дань ковбойским боевикам, кочевавшим тогда по экранам кинотеатров), недавно вернувшийся из Краснодарской колонии, имел вес в шобле логовцов и участвовал в этих переговорах. Витька присутствовал здесь же благодаря авторитету брата. Формула доказательства, выдвинутая логовцами запомнилась ему своей железной логикой и вот теперь пригодилась.
   С доводами Шпалы хозяева общаги согласились. Однако окончательное решение оставляли за "боевым авангардом", лежащим в больнице на излечении. Как с ними Витька договорится, так и будет. Медсестра долго не хотела пускать Шпалу с Чавой в палату. Не верила, что "пришли навестить друзей". "Ишь морды-то какие!" И грозилась вызвать милицию. Но терять Витьке все равно было нечего. Они с Сашкой отчаянно канючили, уговаривали старую каргу и наконец получили белые потрепанные халаты. Все потерпевшие нехотя собрались вместе в отдельной палате. Каждый из них именно себя считал больше других и совершенно невинно пострадавшим. Каждый более всего боялся потерять в разговоре со Шпалой чувство собственного достоинства. Которое вследствие побитой рожи у профанов всегда раздувается до невероятных размеров. (Необъяснимый но неизменный факт: симптом дяди самых честных правил).
   Собрание было похоже на сборище почтенных индюков. Слова говорили как через клюв перекидывали. Шпала избегал глядеть кому-нибудь из них в глаза. Разговаривал со стенкой. Однако не смог удержаться, чтобы украдкой все же не взглянуть на творение рук своих, прежде всего на Крабов нос! Носа он не увидел, так как искомое было прикрыто марлевым тампоном. Однако лицо у каратиста приятно поправилось! Челюсти же были зафиксированы к верхним зубам шинами. Вначале почтенные саксаулы и слышать не хотели ни о каком примирении... Но последний бронебойный довод убил их наповал. Шпала cказал:
   -- Хотите вы того, братцы-кролики, или нет, драка будет идти как обоюдная. В самом худшем для меня случае! Меня, конечно, посадят. Но посадят по крайней мере и одного из вас -- того, кого я выберу и дам на него как на зачинщика показания. Может быть посадят и двоих-троих ваших... Как удастся постараться! Вы, все здесь сидящие, да и большинство из общаги -- иногородние, либо колхозники из забитых деревень. Теперь усекайте: мы, все осужденные, пойдем одним и тем же этапом, на одну и ту же зону: на Валуйки -- общак. Икские там держат верх. Меня, слава Богу, в Икске знают. Значит кое-кто и на Валуйках знает -- вместе в камере по малолетке еще сидели. Мы с вами еще будем сидеть на тюрьме, а туда уже дойдет весть, будут ждать, встречать. Сколько мне дадут: три или пять лет, я их отсижу. И отсижу неплохо! Любой же, кто попадет туда из вас, хоть на год, хоть на день, самое лучшее -- окажется пидорасом. Будет спать под нарами и ежедневно отсасывать и огребаться звиздюлями. В худшем случае, ему отобьют все здоровье. Он и до освобождения не доживет!
   И будет плакать мать стару-у-ушка
Слезу смахнет рукой отец
И дорога-а-ая не узна-ает
Каков танкиста был конец! --
Машиниста конец!
   Шпала конечно блефовал -- кто знает, как оно там получится. Кто сейчас верх держит, кто из его врагов там, а кто из друзей? Но им-то почем знать всю эту механику? Они глотают то, что Витька им сейчас жует. И сам бы он, не окунись в этот омут, так же глотал бы! К тому же сказанное действительно имело под собой некоторое основание: кому легче на зоне прокрутиться: ему -- местному, известному в городе, знающему механику тюрьмы, или им -- лохам? Вопрос был исчерпан. Никому перспектива оказаться со Шпалой на тюрьме и на Валуйках не улыбалась. Индюки как по мановению волшебной палочки превратились в символ мира -- голубей с веточками оливкового дерева в клювах. Все дружно под его диктовку взялись писать встречные заявления: что претензий к Шпале не имеют. Кто начал и с кем между собой дрались не помнят. Он аналогичное заявление написал так же.
   Витька предупредил их, чтобы требовали зарегистрировать свои заявы. Иначе менты могут с ними в туалет сходить! И довольный оборотом дел отчалил в сопровождении Чавы -- верного оруженосца! Который, услышав "мудрые речи" друга преисполнил морду достоинством и больше уже не считал всех остальных своими. У дома Шпалу ждал личный воронок, а в квартире теплая компания "красных шапочек".
   -- Эх, подонок! -- только и сказал отец, вышедший из спальни, когда Шпалу уводили. -- Сколько я тебя из петли вытаскивал?! Все равно неймется. Сам в нее лезешь, лезешь, аж пищишь! Но вот попомни мое слово, больше пальцем не пошевелю. Что заработал, то и получай!
   Мать была вся в слезах и причитала на разные лады. Обращалась то к Витьке с призывом образумиться, то к милиции, прося отпустить, а то к отцу, умоляя замолчать и не обещать со зла того, о чем потом придется жалеть. Ах, мама -- мама, поздно, давно поздно. Еще с детского садика! Все сверхчеловеческое напряжение последних суток навалилось на него разом, вдруг обретя какой-то новый оттенок: "Да сколько же это можно так жить? Такое терпеть! За что такие испытания одному? Вся жизнь -- приманка, издевательство! Разве он придумал правила этой жестокой игры? Или возможно было от нее уклониться? С рождения все тебя пинают и бьют по голове, стремясь любой ценой принизить, уничтожить твое внутреннее "Я". "Я"-- последняя буква в алфавите!-- как еще в школе учат. Сделать машиной для удовлетворения своих похотей... И вот, если ты это свое "Я" все-таки сохраняешь, обретаешь навыки защищаться и наступать, тебя сажают в лагеря! Изолируют как опасный для данного так называемого общества элемент. Оказывается ты нарушил его законы! А гады торжествуют. Их эти законы защищают от рождения, потому что они все вкруговую лижут друг другу задницы. Общество жополизов и хуесосов! Их закон это меню-раскладка -- кто у кого от рождения и до смерти должен лизать. Но что не менее важно -- непременно в какой последовательности! Они любят и ненавидят не по желанию. По необходимости: уступают свою жену, дочь, честь, кусок хлеба одному, в надежде отобрать это все у другого, еще более низшего. Хуесосы боятся независимых и ненавидят их. Им в голову не влазит как это можно так жить, ни у кого не отсасывая. Бунт! Развал системы!!! Потеря нравственности! Такие на что хочешь могут замахнуться. И вот за то, что Витька в их игру не играет: своего не отдает, жопу никому не лижет его и сажают.
   Самая пакостная в данном бутерброде приправа это та, что сам он из него выкарабкался, а бабу оттуда для себя вырвать не смог. Именно ту, для которой, собственно говоря, все его "Я" Шпале и нужно было. В чем весь смысл выигрыша состоял. Девочку на глазах претендента пустили по кругу. Обидно. Но не потому, что проиграл! То самое обидное, что выиграть ведь и не мог ни при каких обстоятельствах. Так задумано было: "Система". Только всяк это понимает под конец, когда изменить ничего нельзя, а только и остается, что лечь головой на плаху. И черт бы с ней, если бы только твоя голова полетела! Ты ей хозяин был, с тебя и спрос. Но родителям-то горе за что? Вот она в чем подлость! Худо-бедно, но есть у тебя успокоение -- знаешь, что в конце концов не мог поступить иначе. И повторись все сызнова, зная о грядущем конце, поступил бы так же, только еще решительнее. Не остановился бы на полдороги. Не оставил на потом. А выхлебал всю ту удачу, что привалила, до донышка! Не поймут того родители, никто не поймет. Долгий разговор! Жалко мать. Но бога ради избавьте Шпалу от ее жалости. Не надо его жалеть, ему так спокойнее, легче! Невыносима эта пытка непониманием. Невыносима! Невыносима! Невыносима! А-а-аааа! ... это он в слух воет? Нет, еще про себя. Но слезы уже хлынули. Витька прячет лицо. Озирается, и видит пристальный взгляд лейтенанта. Это уже слишком!
   -- Что вылупился, ментяра гребаный,-- орет Шпала в истерике,-- ложил я на вас, мусора! Ну подойди, попробуй -- глотку перегрызу, сука!
  
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
   Технология допроса и уловки следователей. О роли мандавошек в истории: из за них Пушкин промазал на дуэли, а Наполеон проиграл битву при Ватерлоо. Дантес подкладывает свинью в кровать Евгению Онегину и Татьяне. Брежнев поздравляет собратьев по "перу" и кастету. Его брат -- Пиночет ввинчивает коловорот в череп Ленскому, отчего тот пишет бездарный роман в стихах. Видя зверства Александра Македонского, обутого в тряпочные валенки и галоши высокой проходимости, недисциплинированные покойники бегут из мертвецкой. Их ловит мясник из гастронома. Затем все выше перечисленные садятся в воронок и едут на торжественные мероприятия: комсомольский субботник, сбор металлолома, ударную плавку, закладку последних штанов в пользу голодающего Поволжья.
  
  
   -- А-а-аа! -- вновь взвывает мать и Витька бросается к выходу. Его кто-то ловит за рукав. Шпала отбивается не глядя, по чему попало. Выбегает на улицу. Прыгает в черное, прокаленное морозом нутро воронка. Забивается в угол. Ментам того и надо. Они сделали свое дело и на Витьку видимо не в претензии; мирно садятся на лавки у двери. Садится он. Воронок взвывает, дает кандраша, взбрыкивает с места в карьер и увозит наконец Шпалу от проблем. Минутой позже к нему присоединяется Чава. Его родителей, как выясняется, допросить успели раньше Витькиных. Одуряюще медленно тянутся минуты ожидания в обшарпанном коридоре отделения милиции. Замызганный, полувыкрошенный линолеум. Расшатанные театральные кресла из гнутой фанеры по четыре в пачке. Высокий однообразно серый и грязный потолок. Многочисленные, обитые темно-коричневым дерматином двери с номерками от единицы до двенадцати. Причем дверей только десять. На одной сразу три номерка в ряд: 7,8,9. И тишина!
   Налицо вся никчемность жизни. Первый кабинетик -- это рождение, последний -- смерть. Между ними какие-то еще там события: кабинетики 2,3, ... 11. И долгое, в перерывах между этими событиями, ожидание в коридоре. Пропащее время, взятое у тебя взаймы без отдачи чиновником. Возникать не имеешь права! Иначе тебя без пересадок, транзитом пошлют прямо в последний кабинет. Их с Чавой допрашивают по очереди: один вышел, другой заходи! Только и отдышки, что успеваешь перекинуться взглядом с единственным своим здесь человеком. Система допроса рассчитана на изматывание, запутывание и, как следствие, ошибку, неосторожность. В который раз приходится пересказывать одно и то же. Вопросы следователя так же раз от разу повторяются в той же последовательности. Лишь с некоторыми изменениями: один два отбрасываются, а в конце присоединяются один-два новые. В них весь смысл очередного прокручивания пластинки. Какой-либо настоящий или мнимый подвох. А все остальное лишь гипнотический сеанс на усыпление. Ты говоришь, а следователь смотрит на тебя, как удав, перекладывая бумаги с одного конца стола на другой и обратно -- это тоже часть мистического действа: танец шамана, у каждого, впрочем, свой. Вопросы-ответы заучиваются, рифмуются и к финалу получается некий бездарный роман в стихах. Под конец (это уже видимо за полночь) устроили обоим очную ставку и перекрестный допрос. Вот они -- минуты творчества -- живая импровизация!
   Предложили расписаться в протоколе допроса. Несмотря на усталость, Витька свои показания внимательнейшим образом перечитал, изучил, что потом потребовал и от Чавы. Наконец завизировал свою подпись. Не там, где показывал следователь: внизу едва начатого листа. А там, где положено: сразу под текстом. А то еще следак потом чего-нибудь допишет в свободном пространстве! Следователь все тем же казенным голосом каким вел допрос? посоветовал Шпале (с чего бы?) сходить в судмедэкспертизу и взять там справку о побоях, после чего доверил обоих выводному. Чаву сопровождающий отпустил на все четыре стороны. Витьку, бог знает почему, закрыл в зверинец : фойе, отделенное от коридора решеткой. Там, среди бичей, бухариков и прочих граждан задержанных Шпала коротал ночь, скрючившись на скамейке. Несмотря на отсутствие сервиса и метрдотеля с бокалом вечернего шампанского на подносе жизнью он был доволен. Из сегодняшнего допроса было видно, что никаких "визитных карточек" на месте преступления не оставлено. Баран ничего о спальне не сказал и в убийстве Шпалу подозревают не больше, чем остальных. За день он так устал, что не обращал внимания ни на ругань между собратьями (по "перу" и кастету), ни на окрики дежурного милиционера. Донимал, правда, сволочь -- заставлял сокамерников время от времени его будить. Витька тогда мычал или шевелил одним из членов, чаще всего рукой, доказывая тем, что он жив. Сержанту было скучно: поговорить по душам не с кем, спать не полагалось, о блядях думать тоже... Он развлекал себя тем, что доебывался то до одного задержанного, то до другого, как глухой до радио: сыграй да сыграй!
   -- Иванов?.. Иванов... Иванов мать твою ... !!!
   -- Да здесь я, здесь!
   -- А куда ты на хуй денешься?!
   -- Петров?
   -- Я.
   -- Головка от хуя!
   -- Сидоров?
   -- Здесь!
   -- А гражданин начальник?
   -- Здесь я, гражданин начальник!
   -- Вот так то!
   Это казалось голубому верхом остроумия. Пробовал доебаться и до Витьки, вернее доебать его, вывести из себя. Но Шпала всю ментовскую натуру дежурного понимал четко: тому больше делать нечего, как целую ночь напролет языком пиздеть! У охранников это наравне с шоферами маршрутных автобусов профессиональное заболевание -- болтливость. Тому тоже целый день поговорить не с кем, вот он и орет в салон: "Граждане! Берите билетики, на линии работает контроль! Кстати, мой одноклассник, кстати в одной школе учились... кстати о блядях!.." Поэтому участия в словесной дуэли не принял. Иначе Витька бы всю ночь напролет только и делал? что упражнялся с сержантом во взаимных подъебках.
   Раненько утречком, часиков в шесть его напнули из милиции. Памятуя наставление следователя, Шпала прямехонько и пошел в судмедэкспертизу. Было очевидно -- еще не время. Он дернул одни двери, другие, все заперто. После сравнительно теплой кутузки и целых суток натощак утренний морозец казался особенно свеж. Нужно было куда-то прятаться. В мошонке, как обычно, чесалось, словно шевелилась залетная вошка. После ночи в привратке это явление неудивительно. Но могла быть и ложная тревога -- мнительность. С тех пор, как он впервые познакомился с этими насекомыми в тюрьме, после каждой ночи в не слишком чистой компании (ночевки на вокзале, например), утром возникала некая настороженность, вслушивание. Нередко шевеление являлось лишь галлюцинацией. Однако Шпала предпочитал все же сменить белье и проверить для успокоения швы одежды. Особенно такие мнимые диверсанты мучили его после тюрьмы. То и дело гладил прилично раскаленным утюгом белье с изнанки, особенно швы, проверялся, но ничего не находил.
   Так вот, у Витьки вопрос к Пушкину по этому поводу: "Если он по бабам шлялся, значит и мандавошек ловил! -- Как у Александра ибн Сергеевича на этот счет, галлюцинаций не было? Немаловажный вопрос между прочим, и не такой глупый, как на первый взгляд кажется! Просто исторический, можно сказать!!! Из него могут выползать далеко идущие последствия. Например: вдруг пиит и промазал на дуэли из-за какой-нибудь залетной мандавошки. А это, сами понимаете, целая революция в историографии! А если еще дальше пойти? Еще смелее объять необъятное! Вдруг эту мандавошку ему Дантес специально перед дуэлью в кровать подсунул. И не ему одному... Возможно, многих великих людей: талантливых полководцев, ученых, политиков губили эти подлые звери! Ну мог ли, к примеру, Наполеон выиграть битву при Ватерлоо мучительно соображая: где же это он вчера ухитрился подхватить таких злых мандавошек. Се же есть не тронутый пласт, целина, немереный простор, неоткрытый материк в истории человечества. Целую диссертацию настрочить запросто: "О роли мандавошек в истории."
   Можно, конечно, подождать до времени в одном из подъездов ближайших жилых домов, повиснуть на теплую батарею. Но ведь скоро люди лавиной повалят на работу, а он будет являть им свои фонари? Витька упорно продолжал тыкаться во все двери, пока за одной из них не услышал шорох. Рядом оказался звонок и Шпала несколько раз выжал его до отказа. Внутри, где-то далеко, глухо отзывался его электрический голос. Вышла коренастая бабушка: В белом халате поверх телогрейки, стеганных тряпочных валенках, оснащенных галошами высокой проходимости с ведром и тряпкой в руке.
   -- Ну, чего родимчик ломает! Ба-атюшки! Да ты никак из мертвецкой сбежал? Очухался, што ли?
   -- Не, бабушка, не лежал я в вашей мертвецкой, это вы меня с кем-то путаете, -- оправдывался Витька, -- морда слишком фотогеничная, на артиста похож... народного, вот вечно и обознаются. Я пришел побои снимать!
   -- Это как еще?
   -- Ну, на справку.
   -- А-а-а... не врешь?
   -- Не!
   -- Хорош, красавец! У нас и то народ гораздо симпатичней выглядит. А вчерась только ну вот вылитый такой же, прости господи, сявка в мертвецкой лежал. По синякам приметила!
   -- Не, бабушка, не я, пойдите посмотрите. Может, братуха мой?
   -- ...
   -- Да я шутю, бабуль, нет у меня братьев кроме Пиночета и Брежнева.
   -- Посмотрю, посмотрю, а то как же? За вами глаз да глаз нужен!
   -- А меня уж пустите, пожалуйста, погреться, пока врачи придут.
   Бабуля охотно пропустила его внутрь.
   -- А что, бывают у вас такие случаи?
   -- Какие?
   -- Ну, чтобы покойники убегали?
   -- А то не бывает? У нас и не такое еще бывает! Самый недисциплинированный народ -- покойники. То недохватает, а то, глядишь, и лишний возьмется. Счет да счет нужон, вот!
   -- Не, бабушка, ну ты глянь лучше, разве похож я на покойника?
   -- А черт вас разберет, все вы на одно лицо -- синие, битые.
   -- Ну вот -- шевелюсь же!
   Наконец санитарка провела его в какую-то тесную, но теплую каморку, указала на кушетку:
   -- Вот, побудь пока здесь.
   -- Эй, бабуля, а за чем ты меня закрываешь?
   -- Целей будешь. А то сбегишь, а потом за вас отвечай!
   -- Ну и бабушка, то ли с приветом, то ли с юмором, не поймешь.
   Витька лег на кушетку и уснул. Видимо, бабуля забыла про него, потому что растолкала лишь часов в десять:
   -- Иди вон, обследовайся!
   Шпала спросонья поплелся по коридору, но свернул видимо куда-то не туда... И вместо улицы вышел в зал с зарешеченными окнами, где на каменных ваннообразных столах лежали голые растребушенные покойники. Их было двое. В дальнем Витька моментально признал своего вчерашнего крестника -- "Человека-Гору." Пузатый бегемот был важен и спокоен. Впрочем, пузатый ли? Что это у него там со всем профилем от кадыка и до члена? Низкое любопытство убийцы, щедро разбавленное страхом перед разоблачением с одной, и страхом перед неизвестностью с другой стороны, заставило подойти поближе. Зрелище нагого, изувеченного и растребушенного тела было чудовищно.
   Проломленный и провалившийся лоб, выпученные глаза, почерневшее от запекшейся крови лицо, слипшиеся волосы. Грудная клетка вдоль взрыта, как консервная банка открывалкой. Меж мякоти мышц видны белые пятна ребер. Из брюшины наискось вниз и в бок, через каменный стол и в ведро тянутся извилистые кишки. Захватывают татуировку "Вася" на левой руке.
   -- Эй, ты что тут делаешь?
   Сбоку возник мужчина в черном прорезиненном фартуке. Точь-в-точь как у мясника в гастрономе! В перчатках и с каким-то хитроумным коловоротом в руках.
   -- А... я на экспертизу пришел.
   -- Тебе сюда еще рано! К нам сами не приходят.
   Мужчина открыл краник в головах покойника, на труп полилась вода.
   -- Уходи отсюда, а то плохо станет, возись тогда еще и с тобой!
   И он принялся ввинчивать коловорот в череп покойника.
   -- Уходи, уходи, не положено здесь посторонним!
   Кое как сдержав рвоту, Шпала выскочил наружу. Вид вываленных на камень внутренностей, запах крови и формалина преследовал его. Белизна свежего снега успокоила. Витька зачерпнул горсть пушистого свежего, переливающегося искорками покрова, сунул в рот.
   Пренеприятная же это штука, когда тебя осматривают, ощупывают, обстукивают холодными, как лягушка, руками. Что-то долго подробно пишут в казенный талмуд, дотошно расписывая каждую ссадину. Написали бы коротко: "Весь избит до такой-то степени по шкале Рихтера. Диагноз: Отрихтовали!" И все дела. Справку, очевидно, следовало присовокупить к заявлению о том, что такие-то и такие избили его. Злодеи! И что их следует за это наказать. Расстрелять, поставить в угол, лишить участия в комсомольском субботнике, в сборе металлолома, в экскурсии местам боевой и трудовой славы, в школьных играх на приз шахматной короны с Ботвинником впридачу... Или наоборот -- наградить! Объявить благодарность с занесением в личное дело, позволить принять участие в юбилейной ударной плавке, в закладке парка в честь покорителей космоса, в закладке последних штанов в пользу голодающей Африки, в бессрочной ударной вахте памяти... Но у Шпалы ведь уже лежало в кармане собственноручно написанное заявление об обратном: претензий он не имеет. Поразмыслив, Витька решил обе бумажки пока никуда не отдавать, а оставить в кармане на всякий, как говорится, пожарный. Он благополучно добрался домой и в следующую неделю носу за двери квартиры абсолютно не высовывал. Менты, как ни странно, его тоже не донимали.
   Гроздев не знал, что дракой в общаге железнодорожников занимается городская милиция, а убитым -- железнодорожная, которые между собой не особенно в контакте. Не знал, что "убийцу" нашли еще в ту же ночь. А через сутки под напором увесистых "улик" милицейских он сознался. Это был хилый тубик, недавно только освободившийся из лагеря. Пойман он был в "сей же час"! С поличным. На хищении каких-то вещей из ж. д. склада, у которого стоял злополучный вагон. И оказал вооруженное сопротивление сотруднику милиции. (Проткнул ножом шинель и поцарапал руку.) Вначале непреклонный, под массированными побоями он быстро сник, сообразив, что и мент ему обойдется не дешево! Так что довесок не стоит того, чтобы на него гробить драгоценное здоровье, которое на отсидку срока в лагере ему очень пригодится. А тут еще следователь оказался -- душа человек: Сменил гнев на милость и стал играть с ним в открытую.
   Он заявил, что отлично понимает, так же, как и сам подследственный, что убийство железнодорожника тот не совершал. Но вполне очевидно так же, что это лишь дело времени. Он -- Масалов -- мог убить его. Был на это морально готов. Человек, поднявший нож на сотрудника милиции -- отчаявшийся в этой жизни человек! Ему свобода -- это время от посадки до посадки, которое нужно пережить, перекантоваться как-то и желательно повеселей. Вот он весь -- сидящий перед ним Масел. Мента он валить не собирался, это только китняк, для того, чтобы по новому сроку на зоне вес иметь. А тюрьма для Масла -- дом родной, по всему видно. Судим трижды, и статьи все серьезней: от простой хулиганки по первой ходке, к воровству по второй и грабежу по третьей. Другой пример: откинулся он -- Федя Масел -- из колонии уже три месяца назад, и все это время отирается на ж. д. вокзале, и в его округе. Не раз попадал в линейный отдел, предупреждали его. Ведь у Масла катил надзор после отсидки. Так что если бы Федя действительно решил за ум взяться, как тут начальнику расписывает, давно бы уже свалил к себе в Малиновку, а нет, так в другую деревню рядом, стал на учет, устроился на работу, с участковым поладил... Но не тот Масел человек, чтобы работать! Не по нем такая жизнь. Ему "романтика" нужна: украл, выпил, в тюрьму! И желательно подольше. Ведь за два своих последних срока Масел на зоне пальцем о палец не ударил. Кантовался между больничкой и тубзоной, да изредка шнырем ночным в отряде. Вот и вся его "трудовая" биография. Потому Маслу на воле жить не в жилу, побыстрее обратно охота! Ну а коль так, он, следователь Галкин, ему -- Феде Маслу -- в том поможет. Он поможет Феде, а Федя ему, и обоим станет жить легче.
   А он, следователь Галкин, не такой человек, чтобы добро не помнить. И Федя Масел это знает, да и другие его кореша. Никто про следователя Галкина дурного слова не скажет! Потому: справедливый он человек, и никогда преступников за людей второго сорта не считал. Наоборот, завсегда к ним с уважением! Он, Галкин понимает, что уголовники такие же люди и тоже нужное для народа дело делают. Кто у нас в Сибири заводы строит, плотины, железные дороги? Кто на комсомольско-молодежных ударных вкалывает, рекорды дает, пятилетки за четыре года выполняет и наград никаких за свой бескорыстный труд не требует? Кто войну выиграл, ракету в космос запустил, страну из разрухи поднял и великой сделал? Он в отличие от некоторых штатских деятелей это дело правильно понимает. Как-то в одном из стихотворений, которое ваш брат, неизвестный зек написал:
   Кто строил людям города, рубил тайгу, пускал заводы,
Кто понял раз и навсегда цену потерянной свободы...
   Все точно так, без иронии! Он, Галкин, эти произведения безвестные почитывал, потому что бережет, собирает. Уже два солидных альбома насобирал! При этих словах следователь вынул из металлического сейфа действительно два солидных альбома тюремной прозы и лирики, и предъявил их Маслу на полное обозрение. Уважаю, собираю, ценю, не в пример некоторым! Федя их пролистал, и чего только тут не было.
   -- Ты, кстати, тоже, если что помнишь хорошее, запиши, пожалуйста, и мне отдай, сохраню для потомства, так сказать. Ну, и тебе работа не задаром конечно: чаю принесу, курева... Что еще зеку нужно для полного счастья? Сам, поверишь, балуюсь, стишки пописываю. Да некогда особо с работой. Это ведь не вам: сиди себе, пиши... Завидую я вашему брату в этом плане! Ну, это отступление, так сказать, легкая музыка для отдохновения. А сейчас к делу, к самой сути...
   Срок Маслу так и так катит приличный, терять ему нечего. Так что пусть он и убийство на себя берет. Ведь один и тот же срок, одна и та же тяжесть. А он уж за это, следователь Галкин, для Масла постарается. РЦД Маслу катит, тельняшка -- особый режим. Камерная система. Небо в клеточку все десять лет. Так вот, отмажет он Масла от "особняка". Будет ходатайствовать о помещении его на лечение в тубзону прямо из зала суда. А это и кормежка посытней, и работа полегче и режим помягче... На тюрьме Масел будет жить как у Христа за пазухой. Галкин об этом позаботится. Камеру любую может выбрать сам. Другие бы следователи на том и ограничились, он -- следователь Галкин -- нет! Потому что он самый человечный человек и есть. Все по справедливости хочет! Ему за Масла повышение чина корячится, а перед пенсией вовсе это дело не лишнее! Тянет Масел на повышение -- матерого уголовника Галкин изловил и расколол. Так вот, за все это он Масла честно и отблагодарит. Блат у него свой есть и в линейке и в тюрьме. Все необходимые вещи Маслу к зоне соберут. Самому-то ему -- голи перекатной -- кто ж принесет, передаст? Пока еще на зоне обживется, насобирает. А так -- как законный вор на зону поедет. Баул будет, за него он ручается. Масел может даже сам ему, Галкину, список написать, что ему нужно, все сделает, в разумных пределах, конечно. Теплое белье, тапочки, сменка, роба милюстиновая долговечная, рукавицы, шапка зимняя черная под зековскую "пидорку", валенки, домино, шахматы, тетради, конверты, ручки, карандаши... Это ж кум королю -- сват министру! Со жратвой ему, с курехой здесь следователь поможет. И тут, пока будет длиться следствие, Галкин его будет выдергивать из тюрьмы в линейку, сажать здесь в отдельную камеру и требуй уж, чего душа пожелает: и выпить принесет и пожрать! А ведь то Масел сам понимает, какие расходы Галкин сам на себя берет, когда проще было бы ему просто выбить из Масла эти показания! Так что все желания Масла сразу, одним махом для него исполняются! Ну, и пусть он теперь, Федор Масалов, скажет: человек следователь Галкин или не человек? Ни одна живая душа, мать родная для него того не сделала, что сделает он -- следователь Галкин! Масел потребовал некоторых гарантий и задатка в виде бутылки водки с подходящей жратвой и отдельную камеру на ночь, что было в точности и исполнено. Через неделю следствия он честно подтвердил -- следователь Галкин -- самый человечный человек!
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
   Новое средство от температуры -- мат! Что важнее: рука в управлении или знакомый в обкоме? Затягивание следствия по делу: количество переходит в качество! Адаптация к ударам на ринге и в жизни. Повестка из милиции в помойном ведре. Вшивые наемники у вшивых капиталистов шарят по карманам в джунглевом лесу. Хилые вьетнамцы -- друзья Буденного -- собирают навозных жучков на броне быстроходных танков. Мелкий фраер в казенном пальто с погонами... -- Да это же Карл Маркс!
  
   Шпала не знал, что котируется лишь как хулиган. Он лечился и ждал, когда потянут на очередной допрос. Прикидывал, как выворачиваться из возможных следовательских каверз. Но все не тянули, будто забыли вовсе. Однако и неотступный страх уже притупился. Совершенно спокойно целыми днями и ночами напролет Гроздев строил предположения о том, как повернется его судьба. Какие возможны осложнения, неприятности за долгий срок в лагере. К чему нужно быть готовым, а чего можно и нужно избежать. В конце этой недели ему все же пришло сразу две повестки, но обе, увы, не те! Одна "депеша" была из районной милиции. Но какое отношение имеет районная милиция к железнодорожнику и общаге? Шпала ее просто порвал и выкинул в помойное ведро. В районе, насколько помнится, Витька ничего не совершал, так что, видимо, проверка! Об эпизоде с Ларочкой он уже давно и прочно забыл. Вторая повестка оказалась из военкомата. Комментарии, как говорится, излишни.
   Шпала ежедневно грел синяки на своей физиономии обычной настольной лампой и это в конце концов дало результаты. А может быть сказалась и профессиональная адаптация к ударам, приобретенная во время занятий боксом. Помнится, первое время в сборной у него не сходили синяки. Но тренер сказал: "Привыкнешь, пройдет" И точно: привык -- прошли. Оказывается, тело может даже к ударам привыкать! "Если вас ударят в глаз, вы, конечно, вскрикнете! Ударят раз, ударят два, а потом привыкнете!" -- как у них в секции говаривали. Опухоль лица довольно быстро спала а синяки поменяли цвета. Пора было выходить в люди: на работу, на разведку, и по всяким прочим текущим делам. Да и в военкомате, самое главное, появиться. На дворе имело место быть шестнадцатое ноября. Осенний призыв заканчивался. Отец продолжал нести свой тяжкий крест. Видя, что Витьку на сей раз (как ни странно) не посадили, он предпринял последний и решительный штурм с тем, чтобы уж склонить процесс на переломе в нужное русло. Не зря же столько трудов положено! С одной стороны, "адвокат поневоле" навестил следователя и выяснил все возможные пути улаживания конфликта. Вернее, отсутствие таковых! С другой, побывал в военкомате с тем, чтобы непременно добиться призыва. Дело о драке само по себе, казалось бы, не стоило вылупленного гроша (или выведенного гроша, или ломаного яйца, или выломанного ребра -- это уж кому как больше нравится). Обыкновенная потасовка, какие случаются в городе на каждом шагу по несколько раз в день. Однако транспортная и гор прокуратуры постоянно соперничали между собой, совали носы и палки в колеса друг другу. Теперь же требовалось нечто вроде джентльменского соглашения. Городская знала, что транспортная прикрыла дело по машинам. Транспортная видела, что городская намерена прикрыть драку. В любой момент соседи могли обвинить друг друга и в то же время вновь раскрутить свое дело. Однако у Чавы была рука в управлении, у Витькиного отца знакомый в обкоме. Начинающий неизбежно навлекал на себя немилость, опоздавший -- неприятности. Единственное, что могли предпринять по такому случаю следователи с обоих сторон, это затягивать следствие по делу как можно дольше, в надежде, что количество по теории Маркса все-таки перейдет в качество, усилия всех по сдерживанию неотвратимости наказания увенчаются успехом и батя сбагрит Витьку в армию. Тогда и сказке финиш!
   Наконец, когда Шпала похудел в лице уже настолько, что остался не в порядке лишь цвет, он массированно загримировался и двинул в военкомат. В нем оказалось на удивление немноголюдно. Маленькое окошко дежурки в бронированном стекле, точно сберкасса. Однако непомерных размеров рожа за ней, да еще в форменной с кокардой фуражке портила все сходство. Витька протянул сонному прапорщику повестку. Полированная, нержавеющая вертушка поддалась, прокручивая его внутрь. Ровно как на солидном заводе оборонного значения. С шиком живут! Кругом по стенам на плакатах бравые солдатики в различных ракурсах. Агитация. Информация запугивающе мобилизующего содержания... И ни одной голой бабы! И ни единой живой души! Впрочем, в сравнении с милицейским коридором здесь было поинтереснее: почище, помягче, побогаче. Полы, стены, ступеньки, перила -- все блестит свежей красочкой. Стены разрисованы до уровня груди под дерево, двери обиты со вкусом. Вошел, и сразу чувствуешь: "Броня крепка и танки наши быстры!" Армия -- защита народа! И денег на нее государство не жалеет: С рабочего последние штаны снимет, а солдата оденет! Это не то, что у каких-то там вшивых капиталистов вшивые наемники, которые у своего убитого товарища первым делом выворачивают карманы и снимают часы. Недавно показывали по телевизору документальные кадры: в джунглевом лесу американские солдаты потрошат своего собрата. Один кричит: "Я точно знаю, деньги домой он не успел отослать!" Не удивительно после этого, что они даже с хилыми вьетнамцами не могут справиться. Тут вам не там, тут традиции, преемственность! Русь всегда воевала. У нас кто в армии не служил, того и мужчиной-то не считают. Девчонки и те стороной обходят: ненадежный, дефектный, или припадочный какой-нибудь или с приветом! Да и несерьезный! На Витьку тоже пока смотрят как на несерьезного (зеленого). Раз в армии не был, значит, ума еще не набрался, не остепенился. Бутылку в закутке на троих выпьешь, начнут про армию вспоминать, а тебе и сказать нечего. И сразу к индивидуалу отношение другое -- пренебрежительное. Как будто шпион или на худой конец засланный! Все нормальные люди служили, от министра до рабочего. В этом качестве они равны и спаяны воинской дружбой. "Буденный наш братишка, с нами весь народ." От подобных мыслей Шпала весь преисполнился гордостью и ему даже стыдно стало, что именно военные машины они с Чавой тогда ободрали.
   Витька сунулся со своей ксиватурой в один кабинет, в другой... Пытался объяснить, что раньше прийти не мог: попал в авиакатастрофу, в автомобильную аварию, принимал участие в тушении пожара и даже вынес грудного ребенка из речного водоворота. Получил две медали, три сотрясения мозга и только что оклемался. Его послали. Но не далеко, пока что только к военкому: Рассказывать про аварии и пиздовороты, в которые Шпала попадал. Искомая дверь с вывеской оказалась закрыта. Безуспешно потратил Гроздев полтора часа на ожидание. Пересмотрел все плакаты. Намотал, шагая туда-сюда по коридору не один километр. И в конце концов, выяснив распорядок работы, решил наведаться к вечеру. Во второе его пришествие дверь кабинета военкома так же была заперта, но Витька столкнулся с разыскиваемым прямо в коридоре. Не дав Шпале и рта раскрыть, как следует, майор рявкнул:
   -- Это что за вид? Молчать, я вас спрашиваю! Кто разрешил здесь появляться в таком недисциплинированном виде?! Тебе в тюрьме место а не здесь!
   Вырвал из Витькиных рук повестку, приписное свидетельство и выгнал вон, сказав, чтобы ноги его здесь больше не было.
   -- Тварь гребаная! -- крикнул напоследок в свое оправдание первое пришедшее на ум Шпала и хлопнул дверью так, что стекла в дежурке задрожали, зацокали.
   Постоял с минуту, прислушиваясь, с трепетом и восторгом ожидая, что вот-вот выскочит взбешенный военком и тот с бульдожьей рожей дежурный. Кинутся на него с кулаками и тогда... Но нет, все было тихо. Он покусал губы и поплелся прочь, склоняя военного чиновника по всем падежам, перемежая самые изощренные обороты традиционных пожеланий с матами. В чем разница между подобного рода заклинаниями и колдовством? Во всяком случае, между ними есть что-то общее! У Витьки, например, сразу пропадает самая сильная икота, если он смачно, зло и долго выругается. Всем знакомым рекомендует, и не было случая, чтобы не сработало! А как мат успокаивает душу, снимает стресс! Говорят даже температуру понижает на 0 целых 6 десятых градуса!
   Прокричав три квартала так, чтобы и в военкомате было слышно, Шпала мало-помалу исчерпал фонд самых сильных, самых образных своих ругательств и потихоньку успокоился. Плюнул на все: на свою жизнь, на военкома, на неудачную любовь, само собой... И, сунув руки в карманы, бодро пошагал в кино. И по мере того как ускорялся шаг, на душе становилось весело и беззаботно. Что, выкусил, майорская рожа! Да на Шпалу менты и следователи так в тюрьме не орали. Никто так нагло и самоуверенно еще никогда ни орал. А ты, крыса тыловая! В бане, на улице бы так не рявкнул. Я бы тебя быстро под лавку загнал. А в своих стенах решил -- можно? Тысячи перед тобой гнулись, привык, обнаглел! Но этот номер ты надолго запомнишь. Не на того напал! Распалясь вновь, Шпала сообразил, что слишком легко пожалуй этот майоришка от него отделался. Теперь Витьке все равно терять нечего: раз не армия, то тюрьма! И, круто развернувшись, побежал обратно. Только бы еще застать! Стальную вертушку он взял штурмом, как оборонительное укрепление, за которым осажденный враг. Прапорщик поймал Витьку, когда он уже почти влетел в коридор.
   -- Где военком? -- рычал Шпала, отделяя пуговицы от микроофицерского мундира.
   Бульдог не ожидал такого натиска от сравнительно хрупкого против него хулигана.
   -- Нет военкома.
   -- Передай этому ублюдку, что я его на х.. видел! На х..., так и передай!
   И, вырвавшись из медвежьих объятий изумленного прапорщика, Витька размашистым шагом вышел на улицу. "Ах, как я зол, как я зол!" -- такими словами можно было выразить обуревавшие его сейчас мысли. Майора нет, или затаился в своем кабинете, как паскуда. А завтра злости уже не будет! Я так и сяду, не набив этому салдахвону ебало. Ничтожество, возомнившее о себе бог знает что! Шпала и не таких видел. Шпала самого Жука из вокзальских одним ударом уложил. Жука!!! А это кто? Мелкий фраер в казенном пальте с погонами. Дремучий лесник, неизвестно как попавший жить в город. Охотник каменного века в звериной шкуре мамонта, собиратель навозных жучков и сладких кореньев, земледелец подлый, колхозник! Он же совершенно не умеет себя вести в приличном обЧестве!!! И святой долг Шпалы его этому научить. Срочно требовались положительные эмоции.
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
   Подвыпивший урка "бацает" на сцене крепостного театра в центре дворянского поместья пару "вещей" из "зоновской лирики", после чего на пинках выносит современных мэтров эстрады и кумиров публики из Кремля. Он авторитетно заявляет: шанс стать звездой есть у каждого, была бы только воля! Королева красоты из заокеанского шоу-конкурса предпочитает "пионерскую" любовь. Самое невиданное из приключений, или что бывает когда до билета в кино не хватает 5 копеек! марафонские забеги ради поцелуя в щечку. Джульетта ловит расхитителей социалистической собственности в свободное от работы время , но исправно платит членские взносы!
  
   Шпала решил заглянуть в кинотеатр. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! В кои-то веки так удачно совпало приятное с полезным. И он вожделенно настроил душу на разумное, доброе, вечное. Будь, что будет! -- от такого решения Витьке сразу стало легче. Сколько дней воли ему осталось? Старое позади, а новое, как ни крути, неотвратимо! Значит, можно и нужно расслабиться! Хорошая штука -- забвение от хлопот! И редкая! Водкой сыт по горло, бабами тоже. Две недели -- это колоссальный срок, когда человеку ничего не нужно. Вечность в сравнении с десятилетиями суетности. В центральном кинотеатре посмотрел подряд три фильма! Это в то время, как раньше и на один-то за несколько месяцев возможности не выкраивал, то времени нет, то денег. А на бутылку всегда хватало, даже смешно! Бывает так: пьешь, пьешь... и в один прекрасный день задумываешься: "Ну что это все вино да вино. Лучше бы хоть раз пожрать по-человечески, или в кино сходить." Крамольная мысль. Ибо не укладывалось в сознании: как можно потратить деньги на что-то кроме выпивки. Страх просто одолевал, как перед чем-то неведомым. И вот как-то они втроем -- трое собутыльников: Шпала, Вася-Геолог и Грузчик, вдруг, от фонаря, решили бросить пить. Не насовсем конечно, а так -- на недельку примерно. Чтобы посмотреть на мир трезвыми глазами, как это ухитряются делать все нормальные советские люди. И как же они так живут все остальные "трезвенники"? В каких красках мир сей неповторимый видят? На что себя, глупые, разменивают? Почему невежественные ненавидят и шумят на пьяниц? Чтобы бить врага, нужно знать его оружие! И потом, это же самое невиданное из приключений: целую неделю ходить трезвым! Знакомые узнают -- не поверят. Детям своим, внукам рассказывать будут легенды о смелых естествоиспытателях, решивших на себе познать неведомое! Привычно скинули из карманов наличную мелочь в широкую и некогда могучую ладонь Грузчика. И решили для начала сходить в кино. Как назло до трех билетов не хватило пяти копеек. С досады, начав с этой мелочи, всю неделю и пили беспросыпно!
   Вышел из кинотеатра Витька просветленным. Настоящее стало для него серым, неинтересным. Отодвинулось на второй план. Вот какая должна быть жизнь: как в том фильме про влюбленных: Красивая, чистая, значительная! На улице стало уже темно, горели фонари. У входа в кинотеатр Шпала напоролся на компанию малолеток формулой 2+2. Занятый светлыми мыслями, он вероятно прошел бы мимо, однако его окликнули.
   -- Не узнаешь? -- с кокетливой улыбочкой заглянула в глаза королева красоты из заокеанского шоу-конкурса.
   Первые пылкие струи женственности делали юное безупречное лицо особенно неотразимым. Ну и конечно присутствовал здесь весь набор вещественной роскоши. Бог ты мой! Да ведь это Светка -- сестренка Сокола с Болховца! Когда-то Витька обитал в их краях, ухлестывая за местной Джульеттой, так что частенько, пропустив все маршрутные автобусы, возвращался домой трусцой со спортивной сумкой за плечами. Она еще "пешком под стол ходила"! Ну и глуп же был Витька тогда! Через ночь устраивать марафонские забеги на 12 километров и из за чего? Даже не из-за поцелуя в щечку, из-за прогулки за ручку! Теперь бы, кажись, не из-за всякой ебли преодолел бы то же расстояние на рейсовом транспорте! Потом эта Джульетта стала сговорчивой, даже чересчур: была согласна на все ради примирения. Сама к нему домой приезжала. Но ... "Отрезанный ломоть к хлебу не пристанет". Так и осталась та их любовь "пионерской". Пожалуй нет, не глуп. Ведь Витька считался тогда уже мужчиной. Была та любовь необычной и прекрасной в своем роде. Вот так балдеть от одного соединения ладоней. От одного лишь пробивающегося в аромате летней ночи запаха девичьего тела...
   -- Ну ты же Витя Гроздев?.. Вас с Колей Зиленковым за летчика судили вместе!!!
   В красивых глазах уже мелькали искорки отчаяния. Необходимо было спасать девичье самолюбие.
   -- Помню конечно, Светочка. Просто я, честно говоря, ну... обалдел немного! Ты та-акая девочка стала. Богатой будешь!
   И черные, глубокие, как морская пучина, глазки засветились в ответ счастьем. Светка с подружками в качестве стажеров приезжали к ним в поселок на танцы позапрошлым летом. Опыта набирались. Тогда там было весело и многолюдно. На некоторое время Южный стал молодежной Меккой -- культурным (или скорее бескультурным) центром чуть ли не всего района. В областном центре функционировала танцплощадка. Но задавленная усиленной опекой: а) милиции; б) партийных и советских органов; в) рабочих дружин; г) общественных шаек; е) и прочей многочисленной и въедливой хуеты, а так же: 1) придирчивостью и догматизмом в отношении отбора песенного репертуара; 2) протежированием в смысле подбора исполнительских групп; и так далее, и тому подобное. Она выродилась, превратившись в нечто мертвое, застывшее, кастрированное и уродливое. Но по мнению "культурных" владык зато вполне приличное и социалистическое. А может нужно было просто убрать мусор из под носа хозяев жизни и его сгребли за печку?
   До поселка существовало хорошее транспортное сообщение. Здесь был облупленный, но крепкий просторный клуб (бывший крепостной театр дворянского поместья) и богатые традиции увеселительной индустрии: сногсшибательный самогон и еще более сногсшибательные драки всех видов: одиночные, смешанные и групповые. Смешанные -- это когда шоблой одного окучивают. Ручные, цепные, коловые, стрелковые. Сногсшибательный репертуар. Его здесь выбирала сама публика. Исполнительские группы возводили на сцену и свергали вольные слушатели. Претендентов на клубный трон было в избытке. Всех влекла возможность показать себя (засветиться). Отсутствие цензуры, формалистики. Ансамбли, осевшие при городских школах, домах культуры обязательно должны были иметь документы, удостоверяющие зачатки музыкального образования. И, следовательно, право на существование, выступления. Здесь же никто не спрашивал, имеешь ли ты музыкальное образование. Или какой твой моральный облик. Состоишь ли ты в комсомоле, в добровольной народной дружине. Вовремя ли платишь членские взносы. Ловишь ли в свободное от работы время расхитителей социалистической собственности, или сам эту собственность расхищаешь. Являешься ли распространителем лотерейных билетов. Какие выполняешь общественные нагрузки. Чем занимаешься в свободное время, какие книги читаешь. И наконец: устойчивы ли твои политические взгляды! Никого также не интересовало, на какие шиши существует группа или отдельный претендент. Их это аппаратура, краденная или взята напрокат именно для этого выступления.
   Решившихся попробовать себя на звездной стезе влекла непосредственная, живая реакция публики. Понравившиеся песни здесь встречали на бис, за плохие нередко били морду. Все это гнало на сцену клуба все новых ловцов удачи. Бывало всякое: исполнителей подбрасывали вверх и ловили. Подбрасывали вверх и забывали поймать. Выносили со сцены на руках. Выносили со сцены на пинках. Надевали на шеи медали (бутылки с самогоном на ленте). Надевали на шеи собственные гитары галстуком. Словом, здесь бушевала стихия. В порядке вещей считались такие метаморфозы, когда подвыпивший урка, отсидевший где-то в таежных лагерях червонец и по случаю заглянувший сюда на танцы, вылезал на сцену, просил у ансамбля гитару и "бацал" пару вещей из зоновской лирики так, что публика приходила в неистовый восторг. В то время как какая-нибудь заезжая группа из Икска, обосновавшаяся в солидном ДК и считавшаяся там чуть ли не советскими битлами, после пары песен едва успевала унести ноги со сцены. Никаких авторитетов ни большой советской эстрады, ни тем более западной заранее не признавалось. Нередко в здешние хиты проходили песни, которые в соседнем колхозе вовсе не блистали. И не проходили те, которыми морочило голову радио и телевидение. Все зависело от исполнителя. Южный, очевидно, послужил хорошей "взлетной полосой" для многих ансамблей. Добиться успеха у здешней публики считалось высшим достижением. Если признали здесь, то уж в Икске, или тем более у себя в поселке признают точно!
   Очевидцы подтверждают правдивость всего вышеописанного. И даже берут на себя смелость утверждать, что очень многих из сегодняшних кумиров публики, мэтров эстрады, мелькающих на приемах в Кремле и на тусовках при Красной площади, разъезжающих по заграницам и т. д. с той сцены выгнали бы взашей!!
   Соответственно и молодежь тянулась сюда по той же причине: в клубе крутилась вся "авторитетная" публика ближайшей округи. Здесь каждый мог себя показать, кто дракой, кто глоткой... А девицы, естественно, своей красотой, и умением кружить головы отчаянным хулиганам! Всяк имел шанс, была бы только воля! Связи, приобретенные тут, это блат не только в Икске, -- шире! Светка училась тогда в седьмом классе. В клубе они с подружками чаще всего простаивали у стены, не привлекая, естественно, никакого внимания разгоряченного вином и танцами зала. Скромно, еще по-детски одетая Светка даже по сравнению с подругами выглядела стеснительной девочкой. Еще не умея выделять красоту тела ни одеждой, ни походкой, лишь особым блеском особенных глаз привлекла она однажды ненадолго Витькино внимание. Расшифровав их выражение как просьбу заметить, Шпала пригласил тогда Светку на танец. Как же была она смущена, испугана и обрадована! Она, к удивлению Витьки, не в пример многим старшим девчонкам хорошо танцевала. Видимо, долго и усердно репетировала дома перед зеркалом. Но что ж он мог тогда еще для нее сделать? Сказать несколько комплиментов? Шпала так и поступил. Уделив таким образом несколько минут внимания подрастающей особе, Гроздев посчитал свою миссию исчерпанной. Слишком велика была пропасть между ними. Слишком много бы пришлось потратить на Светку времени, чтобы добиться от нее чего-то существенного! А Шпала был сыт платонизмом после ее землячки. Зато, встречая потом ее взгляды, несколько раз улыбнулся и однажды даже подмигнул. Позже случилась история с секретаршами, война со своими -- Юганьскими и ловля их в городе. В клуб затем Виктор заявлялся редко. Пасся на стороне в городе, где была его "вотчина". И вот тебе "здрасте". Такая восхитительная перемена в этом юном создании всего за два с небольшим года!
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
   О том, что красивой девушке стоит лишь поласковей взглянуть на мужчину, как он сразу же распускает павлиний хвост. Звездная болезнь. Крестоносцы ловят и бьют суперменов. Древний мамонт по кличке "левша" получает отсрочку от армии, и поступает в пединститут на спортфак. Школа гладиаторов: беготня за скорыми поездами и наркотики. После боя верная подруга в пух и перья громит очередных родственников. Большой спорт: главное выгодно запродаться! Менеджер вынужден халтурить, чтобы остаться живым. О том, что такое настоящая любовь публики, ее восторг и как это помогает в жизни и спорте. Канатоходец объемом в две смены бьет кирпичом из-за угла карточного шулера за то, что тот "промыл" ему глаза. Писатели с лезвиями бегают за битым сявкой по хитроумным лабиринтам, но в конце концов оказываются в мышеловке. Толя Плоскогубцев и его мифическая тень требуют комиссионных с интриганки. Романтический поступок. Панибратство с великими.
  
   Уже отчетливо оформилась женская стать в Светкином молодом гибком теле. Ресницы умело подведены. Бровки с помощью пинцета превращены в изогнутые в виде лука ниточки. Губки накрашены сердечком огненно-красной помадой. Золотые сережки в ушах. Добротная, подчеркивающая безупречность фигуры дубленка. Сапожки модные, облегают уже голенастые стройные ножки. И взгляд! В нем все: ощущение собственной красоты и надменное высокомерие. Лихая бесшабашность и кошачья осторожность. Хищническая ненасытность и в то же время намек на рабскую покорность... Словом так могут смотреть лишь избранные. Отмеченные божьей ли, чертовой ли благодатью женщины. В Витькином сознании сами собой вспыхнули заученные еще на малолетке строки неизвестного автора:
   Кровать была расстелена,
А ты была растеряна,
И спрашивала шепотом:
А что потом, а что потом?!
   Но вот идешь по городу,
Красиво держишь голову,
На каблучках -- иголочках
Задорно пляшет челочка.
   В глазах твоих насмешливость,
И в них приказ: не смешивать!
Тебя сейчас с той самою,
Раздетою и слабою
   Но это дело зряшнее --
Ты для меня вчерашняя,
Раздетая и жалкая,
Как в лихорадке, жаркая
   И как себя поставишь ты,
И как считать заставишь ты,
Что там другая женщина
Лежала жарко, жертвенно.
   И спрашивала шепотом:
А что потом, а что потом?!
   Да, все так, только кровати не было. А жалко, такую бабу проворонил! В эту минуту Шпала и на дух не перенес бы утверждение, что Семенова красавица. Вот она, мужская психология! Светкины глаза тем временем, сменив, как в калейдоскопе, причудливые узоры складывающихся в тайниках души чувств, приняли стабильное выражение чуткого внимания, ожидания, надежды. Она принялась щебетать, щебетать, вдохновенно оттирая Витьку от компании. Шпала и сам был не прочь спрятать свои фонари во мрак ночи и потому пятился несколько полукругом.
   Кажется, она была рада встрече. Светка вспоминала дословно всю его глупую болтовню во время того танца, обстоятельства суда, на котором она, оказывается, присутствовала. а между слов так и сквозило: ну погляди же, как я хороша. Ведь правда хороша? Ничуть не хуже той, которую ты вбил себе в голову. И я уже взрослая, все пойму в любви, не сомневайся! Шпала и не сомневался: Золотые серьги в ушах, дубленка и сапожки, все подтверждало это. Но поразительно, как отчетливо помнила она все мелочи его выступлений на ринге (боев), судебного дела, которые сам Витька давно забыл. С восторженным прямо-таки восхищением говорила о том, как мужественно Шпала вел себя во время суда и даже дал сдачи охраннику. Знала бы она, лапочка, подлинную причину того бесстрашия! А впрочем... Может быть всегда подлинная причина отваги в сознании обреченности? "Кому терять нечего -- тот страшен!" Светины глаза светились уже романтической восхищенностью. Они прямо-таки выпихивали Витьку на роль супермена. Неужели она и впрямь верит в то, что говорит. Или это четко выверенная игра? Неужто в пятнадцать лет можно быть такой опытной сердцеедкой? А такой наивной? Последнее вполне вероятно! Ура!!! Она его таким видит! Она его боготворит! Сладчайший яд честолюбивого блаженства, осознания собственного всесилия, необоримого очарования до краев заполнил изголодавшуюся Шпалину душу. Она возликовала. Тело наполнилось радостной трепетной истомой. Предчувствием обладания божественной красотой, любовью такого юного, свежего создания. Ее чистотой телесной и душевной. Голову одурманило. Все вокруг закружилось, поплыло... Крыша поехала как у "Нашего дома России". Странно! Раньше Витька не замечал в себе признаков звездной болезни. Плыл выше нее. На ринге не до того было. Приходилось держать голову свежей. А здесь не смог устоять, разомлел! Он сейчас не лучше Барана, когда тот в общаге ухлестывал за Наткой. Могучий, безусловный инстинкт самца. Ну, природа! Куда против нее попрешь? Значит и Шпала точь-в-точь как те глухари, которые, ухаживая за самкой, перестают видеть и слышать все на свете! Раздувающие зобы, расфуфыривающиеся перья... Гроздев вдруг почувствовал, как за спиной у него веером распускается яркий павлиний хвост. Переливается под фонарями всеми цветами радуги. Трепещет на ветру. Наверное, весь город сейчас на него вылупился! Впечатление было настолько ярким, что Витька даже рукой помацал сзади себя. Хорошо, что человек не птица! Хвоста нет -- значит мысли скрывать можно! Правду говорят: огонь, воду пройти -- раз плюнуть. А медные трубы славы кого хочешь сломают! Герой так герой, супермен, так супермен. Юности вообще присущ максимализм. А девушкам, тем более красивым, особенно. Вера в сказочного рыцаря. И любая входящая в мир любви девчонка лепит из романов образ своего крестоносца, который тщательно охраняет, потому, что в нем весь смысл ее любви? Может быть самый высший героизм и состоит в том, чтобы принять вызов. Наполнить правдоподобием тот образ героя, который на тебя навешивают? А может быть это самая высшая глупость! Ладно, поживем -- увидим.
   Светка как верная сестренка Сокола присутствовала на всех соревнованиях по боксу, где участвовал Шпала. Да и где не участвовал, тоже! Сокол занимался у Степанова, который в свою очередь тренировался в сборной у Петрова. Был на два года младше Витьки и старше Светки. Шпала оказывается уже древний, как мамонт! Сергей Соколов был тоже левшой, и неплохим боксером. Во всяком случае перед ответственными соревнованиями Петров забирал его к себе в сборную на месяц-другой для тренировки. Но характер у Сергея был не тот, чтобы выдерживать здешние нагрузки постоянно. Шесть дней в неделю вместо трех, плюс темп! Импульсивная натура: есть желание -- лупит по мешку целую тренировку так, словно дал обязательство разнести его до конца занятия. В пух и перья. халтурить абсолютно не умел, и выкладывался так, что потом две-три тренировки это был уже не боксер, а груша.
   Сокол в эти периоды предпринимал всяческие усилия, чтобы отвертеться от занятий. Потом говорил, что у него заболел или умер очередной родственник. По-своему он был, конечно, прав -- Серега Соколов: Действительно, тренировка с энтузиазмом дает гораздо больший результат, чем без оного. Только система у Петрова была рассчитана не на энтузиазм, а на его противоположность -- ежедневный каторжный труд! Петровцы тоже выкладывались каждый день до ручки. Но при этом умели по крайней мере халтурить! Сохранять по крупицам все, что возможно, с тем, чтобы быть "живым" и завтра и послезавтра. Энтузиастов здесь не было, только прагматики. Для удовольствия уже никто давно не тренировался . Цели были прозаичнее: Петров поможет поступить в институт (в педагогический на спортфак), сможет добиться в военкомате отсрочки от армии. Год два в боксе -- великий срок! Можно выйти в большой спорт, показать себя на союзном уровне. Запродаться подороже, повыгоднее! Все в группе это понимали. Не делал из этого секрета и сам Петров. Система построена так, что тренер из глубинки не может сам довести спортсмена до международного уровня. А если сможет, то ценой огромных и в основном излишних усилий (не только для себя, но и для спортсмена)! А это тоже вред: пока прорвется, весь перегорит. И в итоге дорога открыта, а сил по ней идти уже нет.
   Поэтому существовала отлаженная система, по которой подающих надежды спортсменов "покупали" у таких работяг, как Петров, тренеры союзного уровня. Покупали это в лучшем случае! В основном старались украсть. Но патриотизм в группе был высок. О подобных предложениях сразу говорили тренеру. А уж Денисович решал, отпустить спортсмена, или он еще может для него что-то сделать сам. Так что тренировки шли в сборной примерно как в школе гладиаторов -- на выживание! Соревнований здесь ждали, как отпуска в рай: Можно отдохнуть, отоспаться! Всего один бой в день, да и то не каждый! А если еще ехать куда-то -- вообще красота! Ни в какое сравнение с тренировками эти нагрузки не шли. Вот где действительно можно было расщедриться на энтузиазм, потому что силы без дела девать некуда. Это примерно, как наркотик: приходит время тренировки и тебе хочется бегать, прыгать, бить, уворачиваться... В общем, потребность движения и эмоций. И отходняк такой же. Если нет возможности удовлетворить запросы организма, начинает ломить все тело! Не дай бог испытать. Тогда согласен за вагоном бежать, лишь бы не сидеть в нем сиднем! Забегая вперед, скажем, что больших высот добились как раз "шланги", подобные Соколу, которые не перегорели, коим удалось сберечь задор и честолюбие для решающего броска. Но в тоже время удалось и вылезти, засветить себя, продаться хорошему "менеджеру". Сокол был прав в своем стремлении тренироваться по желанию. Но если бы можно было совместить одно с другим! Однако...
   Мы крупно отвлеклись от темы нашего повествования, в котором в самое ближайшее время читателю предстоит кстати узнать, что и жизнь боксера "областного" уровня иногда бывает не менее, а то даже и более приятна, чем ранга международного! Итак, Сокол тоже был левшой, как сам Шпала. Отчасти поэтому отношения у них внутри сборной, во время его пребывания там, сложились особые. Есть такие профессиональные нюансы, о которых интересно говорить только левшам, а правшей они не касаются. Сокол являлся также хорошим болельщиком. Всегда смотрел выступления Шпалы и потом давал свои комментарии: как это выглядело со стороны. Своим энтузиазмом Серега каким-то непонятным образом смог заразить и сестренку. На всех соревнованиях Светка неизменно присутствовала в качестве зрителя. Причем, что самое удивительное, это зрелище ей нравилось! Светка даже неплохо разбиралась в некоторых вопросах их ремесла. Во всяком случае свободно заткнула бы за пояс любого просто зрителя. Откуда у нее эта страсть? Может, Сергею как старшему брату не на кого было сестренку оставить дома, и он брал ее с собой? Вот что получается, когда девчонок не водят в детсадик, а берут с собой на соревнования! Они перестают играть в куклы и начинают обсуждать преимущества прямых ударов перед боковыми. После боя Сокол непременно подходил к Шпале и жал ему руку как коллеге. При нем была и верткая тоненькая Светка, зачастую ничем в смысле одежды от пацана не отличаясь. И стрижка у нее была под мальчишку. Так что Шпала всегда смотрел на нее как на Соколово бесплатное приложение.
   От кумиров эстрады Шпалу отличало то, что трибуны начинали истошно вопить еще при его выходе на ринг, и продолжали без перерыва до следующего за ним боя. Тишину во время выступления здесь испортить не боялись! Наоборот, каждый присутствующий считал своим священным долгом давать с места ценные указания, как Витьке вести себя на ринге. Все такие знатоки, прямо куды бечь. Взрывом рева встречали очередной его финт, удар. Восторг публики -- вещь интересная. Любовь эта зависит от представления, которое ей может устроить тот или иной спортсмен. Толпе нужен не бокс -- зрелище. "Хлеба и зрелищ!"-- было лозунгом черни еще в Древнем Риме. С тех пор ситуация нисколько не изменилась (в лучшую сторону!). Даже многие ребята лучше, опытнее его, никогда не имели такого успеха у публики. И... завидовали Витькиной популярности черной завистью! Многие недолюбливали. Считали шутом гороховым -- и правильно! Может, это привычка толпы все время болеть за одного? Ничуть не бывало! На второй день в Краснодаре трибуны при его выходе на ринг уже ревели так, будто Шпала был здесь местным героем. Техникой и прочим ее не удивишь, публике нужно представление!
   Из всей сборной Шпала один был клоун. Что поделаешь, если судьба такая? Ну, не может он работать, как все! У Витьки своя методика, почерк, тактика выработалась. Абсолютно спонтанно! Импровизация. Просто чувствует, что так лучше -- и делает. Он левша, а значит должен работать на опережение. вызывать на себя противника, ломать ему тактику боя... Как это сделать? Первая примочка -- открытая стойка. Сколько раз Петров ругал Витьку за то, что руки опускает. Потом перестал. Видит: так у Шпалы лучше получается. А если стойка не помогает? Приходится дразнить противника, морду подставлять под самый удар. Кинется -- ан нет! Реакция у Шпалы отменная. Ну, а коль уж и это нипочем? Совсем беда! Приходится на всякие трюки пускаться: то за нос его, к примеру, ухватить, то по лбу постучать... Публика, конечно, в экстазе. Весь зал на ушах: вот-вот коллективный оргазм начнется! Петров после очередного такого боя вставляет Шпале за "неспортивное" поведение! Потом и с этим смирился: Все-таки внимание публики -- великое дело! На мастеров спорта так не ходили смотреть, как на Шпалу. Тренеру сборной хреново? "Синий угол -- Виктор Гроздев, "Спартак" Икск. Постоянно тренируется под руководством тренера -- Петрова Валентина Денисовича." И полон зал рева, как при запуске ракеты. Сборной реклама и ему лично, и спорту в целом подмога! Присутствующие власти видят, что бокс в городе пользуется большим успехом у молодежи. Глядишь, деньжат на спортивный инвентарь подкинут! Звякнут куда надо, порекомендуют... Без них никуда! Шпале тоже не в убыток: Допустим, формально за бой он получил на один удар больше, чем нанес сам. Но победу присуждают Гроздеву!
   Сколько Шпале приходилось сталкиваться с мнением толпы, он не переставал удивляться слепости и непоколебимости ее симпатий и антипатий. Публике не нужны подсчитывания ударов, чем занимаются судьи с боков. Ей не главное -- по защите попал удар или прошел. Лишь бы сильно, эффектно! А на соперника как действует? Он, бедолага, на ринг выползает, уже не жив ни мертв. Коленки трусятся, ткни пальцем -- сам упадет! (Сие, конечно, есть гипербола -- художественное преувеличение. Проще говоря -- брехня, как и все прочее!) И еще: Витька думал, что слава умирает вместе с боксером. Черта с два! Она живет в памяти тех, кто подрастает. Вот и сейчас: магическое действие его имени и присутствующие уже решительно не видят, что перед ними битая физиономия. Не было бы имени, посчитали бы за бичару, с которым стремно рядом стоять! А так Светка сама на хуй лезет!
   Короче, задача понятна: Шпала должен оправдать возложенные на него надежды. И смысл этих надежд тоже в общем-то понятен. Так вперед и прочь сомнения! Тут Витька пустился в такую отчаянную ложь, рисовку, жеманничество и кокетство, что даже у самого привыкшего к риску дух захватывало. Впрочем, почему ложь и рисовка? Это азартная игра. Ложь, заведомо продуманная, выверенная -- есть несправедливость. Она легка. Это когда ты играешь краплеными картами или бьешь кирпичом из-за угла: риск минимален, результат на 99 % известен заранее. Другое дело ложь на удачу. Это если не героизм, то, по крайней мере, почетная удаль! Случалось ли вам восхищаться отважным канатоходцем, балансирующем на тонком, натянутом, как струна канате? Так вот: это он жалкий лгун, шулер, играющий с вами краплеными картами. Он все прорепетировал заранее и запасся страховочным тросом. Лгущий наудачу идет не по канату, а по лезвию ножа! Идет в кромешной тьме, без всякой страховки. Причем лезвие под его ногами снабжено хитроумными зигзагами. Тут игра, пожалуй, даже с шестеркой против туза! Ведь у оппонента гораздо больше шансов поймать лгуна на слове, на заранее известном факте, на случайной неувязке. От него не требуется ни смелости, ни риска, ни элементарной логичности. Ложь же должна быть во всех отношениях безупречна и в то же время поверхностно неряшлива. Иначе ее сразу заподозрят по этой самой чрезмерной безупречности. Но как расценить ложь, когда лгуна не только не пытаются поймать, но еще и помогают преодолеть хитросплетения лезвиевых лабиринтов? Пожалуй, это можно сделать лишь по фактическому результату: верно ли рассчитал он собственные силы и степень расположения к нему помогающего. В подобной ситуации находился сейчас и Витька. Он отбросил сомнения и ступил на отточенное жало, понимая, что обратного хода уже не будет. Говорят, от великого до смешного один шаг. В данном случае до него был один неверный, неуклюжий жест. Вот так и писаки: один врет и велик, другой говорит правду и высмеян как лгун! Верно ли понял Шпала ситуацию, что это канат, брошенный ему жаждущей рукой через ущелье. Или хитроумная мышеловка? Шпала играл вдохновенно роль скромника, пытаясь вставлять в ткань разговора слова о том, что все было, в принципе, не так уж и сногсшибательно. Светка настаивала. По ее словам выходило, что Витька и сам не знает, какой он герой. Шпала постепенно, как бы нехотя, соглашался, сдавая позиции. И при этом постоянно думая еще о том, как бы не засветить свои героические фонари. Сзади них из компании послышался шепот. Один из парней недовольно вопросил другого:
   -- Это кто такой?
   На что второй удивленно и с религиозным трепетом ответствовал:
   -- Ты что, это же Шпала, не узнал что ли?!
   Витька мог бы поклясться, что видит обоих впервые в жизни, но, не прекращая разговора, прислушался.
   -- Ух ты, так это тот самый? -- тише зашептал первый. -- А я чуть было его не того...
   -- Ага, нарвался бы, он тебя одной левой!
   Их разговор услышала Светка. Она запальчиво взглянула на Гроздева, явно ожидая сейчас же какого-нибудь нестандартного романтического поступка. Так вот для чего Витька ей на данный момент нужен! Соколова на его авторитете зарабатывает сейчас драгоценные очки. Коммерсантка несчастная! И, конечно, ей выгодно раздуть Витькины "подвиги" до фантастической величины. Безразлично, правда ли это или самая грубая ложь! А Шпала должен интриганке в этой комедии помогать, в надежде получить потом комиссионные. Своих синяков он больше не боялся! Их сейчас можно было выставить напоказ, значения это уже не имело. Наоборот! Делало Витьку еще более загадочным. Когда толпа признала в вас кумира, вы можете делать что хотите: бегать голиком, ссать ей в глаза, обзывать самыми последними словами... Вам все это сойдет с рук и даже наоборот -- зачтется в заслуги. До тех пор, пока вы не перестанете владеть ее вниманием. Что было делать? Шпала подошел со световой стороны. Положил парню, объемом грудной клетки в две газеты "Ленинская смена", руку на плечо. Спросил с оттенком снисходительности, но не зло, шутливо:
   -- Не узнал, что ли?
   Собеседник явно струхнул. Причем не перед битым сявкой, стоящим перед ним. Перед какой-то его мифической тенью.
   -- Да нет, я просто... я думал сначала.
   Психология стаи! Если все знают какого-то там Шпалу, или, скажем, Толю Плоскогубцева, то уже считается неприличным сознаться в том, что ты этого Плоскогубцева не знаешь, и вообще он тебе никаким боком не нужен. Витька не дал ему договорить, того требовала роль. Хекнул весело и поглядел на соседа. Тот поддержал его усердной улыбкой. Теперь нужно было отколоть что-нибудь остроумное, за что собственно толпа всегда и боготворит: что-нибудь эдакое!
   -- Я и сам, братуха, себя последнее время не узнаю! -- доверительно пожаловался Шпала собеседнику.
   И, похлопав его по плечу, отвалил назад к Светке, сочтя выходку на редкость остроумной. Не громкий смех за спиной в два голоса, мужской и женский, убедили его в том, что сцена признана оригинальной. (Публика любит панибратство с великими. Теперь товарищ будет всем по праву хвалиться, что сам Шпала обнимал его за плече и называл "братухой"!) Светка тоже восприняла ее восторженно, сверкнув на своих недавних ухажеров ликующими задорными глазками. Витька упорол явную чушь и вполне осознавал это. Выходка была плоской, банальной. С тем же успехом он мог сказать любую другую фразу. К примеру: "Как так, я ж специально утром побрился для такого случая!" -- или что-то в этом роде. Главное, чтобы без смысла. Чем бессмысленней -- тем смешней! К тому же толпа не любит чересчур заумных шуток и слишком длинных фраз, это он знал точно.
   Говоря, не задумываясь, всякие глупости гораздо больше шансов стать ее кумиром, чем долго думая выдавать какие-нибудь изощренные афоризмы.
   Нить закручивающегося сюжета явно провисала в воздухе и грозила оборваться, не найдя продолжения, либо опоры. Впрочем, все относительно! Не из длиннот ли состоит наша жизнь? Возможно, для остальных все выглядело натурально.
   -- Ладно, мальчики, вам пора, -- изрекла голосом воспитателя в детском саду Светка и как бы со вздохом скуки добавила, -- и... нам пора.
   Ручки ее обе ухватились за Витькину левую выше локтя. А сама их обладательница слегка припала к его плечу и, плавно разворачиваясь, указала направление. Значит, так тому и быть. Видит Бог, он не искал этого романа, не вел к назначенному концу. Но раз уж завязка состоялась, нужно постараться взять от него все, сколько можно! Очевидно, это и есть последний ход Светки: показать "мальчикам", с кем она запросто дружит. Шпала ей необходим только до первого угла. Важно хоть на поцелуйчик ее расколоть!
   А насчет того, что подыгрывал, подпускал розового туману... Так нужна ли грубая материалистика в подобных делах? Не лучше ли и впрямь почивать душами в грезах?! Врать нечестно -- в смысле обещать лишнего -- Витька не будет. Честно -- пожалуйста! Понимай следующим макаром: ежели Светке захочется, Шпала удовлетворит ее желание, солжет, что любит Светлячка. Но сам первый уверять не станет. А то Витька раз погнал правду-матку! Сразу после суда, с Ларкой.
   Хватит! Женщинам истина не нужна, как бы они вас в этом не уверяли. Наоборот, чем сильнее баба от тебя требует правды, тем более хочет, чтобы ты ей наплел с три короба! Но только прогнал пургу "в цвет"! Нарисовал рай, которого мечтательница ищет и ждет! Что именно -- угадай! Такие правила. У любви свои законы. (Ниже следуют мудрствования по поводу женской логики, рассчитанные на любителя.)
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
  
   Вожди и кумиры. Процесс их сотворения, развитие, расцвет и гибель. Необходимость, роль, последствия. Степень и границы власти, ее основа. Гитлер свидетельствует: "наследники российского престола любят пожрать на халявку и выклянчить у власти сувенир!" Приоритеты личности вождя и необходимый набор качеств. Способы его воздействия на публику. Борис подворачивает очко за демократию! Второстепенная роль "мозгов" в мировом прогрессе. Перераспределение энергии поклонников кумирами и магами. Приоритет толпы. Ее иллюзии, настроения. Классификация знамений и "мучеников". Потребность толпы в героях и чудесах в зависимости от степени ее дикости. Верования древних викингов. О любви женщин. Схожесть характеров баб и народных масс.
  
   Женщинам нравится красивая, но безобидная ложь. Они обожают себя. Тщеславны. И потому, в щекотливых ситуациях, обставляют дело таким образом, чтобы при любом раскладе выглядеть ангелами. А всю вину свалить на мужиков! На первый взгляд парадоксальная штука: бабы все коварны и предательницы.
   О женщины! Кто ложь вашу измерит,
   Тот весь песок на дне морском сочтет.
   Будь проклят тот, кто женщине поверит
   И трижды тот, кто клятвы ей дает!
   О женщины! Вам жизнь без лжи немыслима и часу.
   Не страшны вам, не клятвы, ни ножи.
   Скорей голодный волк откажется от мяса,
   Чем женщина откажется от лжи!
   С другой стороны, баба -- самое преданное существо на свете! Как одно может уживаться с другим? Ответ на сей животрепещущий вопрос дала ему Натка. Она вразумляла:
   -- Хоть это говорить Вам, мужикам, и не положено, но тебе, так и быть, я скажу. Просвещу глупого самца: мы, женщины, любим точно так же, как собака своего хозяина. Везуч охотник, добытчик и псине при нем хорошо. За дерзким она в огонь и в воду! Если мужик сильный -- мы его боимся и боготворим. Терпим побои. Но стоит "повелителю" дать слабину, проморгать удачу (фортуна тоже женщина -- любит силу, напор, грубость) и он перестает для нас быть Богом. Такого мы презираем и готовы предать его в любое время. В общем, главное в мужике -- фарт -- удачливость, сила! Вернее надежность, наглость... Ну, я не найду как это назвать!!! Тут дело не только в мускулах. Понимаешь, мы -- бабы -- можем все, что угодно сделать, любое перенести, когда знаем, точнее чувствуем, что рядом есть защитник. Не в смысле пугала ворон отгонять... Короче, ты не врубишься! Просто слабые мы, непостоянные, сами себе ладу дать не можем. Сорвешься иногда, такое натворишь! Вот и нужно, чтобы кто-то нас в руках держал, воспитывал, ну и любил конечно! Тогда можно себе позволять слабости, капризы. А без них для бабы какая жизнь? Знаешь: в случае чего остановят. Не кулаком, понятное дело -- любовью! Покапризничать перед кем-то, поплакаться в воротничок, заставить понервничать, поревновать, изменить иногда... Одним словом, нужен же кто-то постоянный, дабы на нем испытывать свои чары!.. Ну и ломовая сила, естественно: огород, сенокос, хозяйство... Охрана. Лай! Выбивать, чего положено и не положено, требовать, ругаться. Деньги кто-то приносить обязан! Кроме названного, сам знаешь, в доме существуют многочисленные электроприборы, сантехника, прочее разнообразное оборудование, мебель, да мало ли чего! Гвоздь, например, в стену вбить, не будешь же соседа звать? Дорого рассчитываться!
   Короче, "была бы шея, а хомут найдется!" Добавим про себя: напарник, собутыльник, массажист, козел отпущения -- инструмент на все случаи жизни. Палочка-выручалочка, причем подходящих размеров!
   Иногда женщина не обольщается по поводу партнера. Лепит со знанием дела себе не кумира, но подходящего мужа. Процесс тот же, что и сотворение кумира, однако без иллюзий и более сложный. Берется за основу опять таки идеальный вариант. Образ. Но далее конструируется под него рабочий механизм! Делается пробный Образец. Проверяется на нем правильность технологических выкладок. Зачастую мастерство конструктора шлифуется на нескольких моделях! Устаревшие, либо неудачные выбрасываются на помойку, где их подбирают менее талантливые коллеги. Уточняется способ изготовления. Допуски и посадки. Возможные отклонения. Разрабатывается проектно-сметная документация. Калькуляция. Подбирается нужный материал. В зависимости от того, где робот будет применяться! В какой среде, под какими нагрузками... Испытывается на носкость, долговечность, взаимозаменяемость, крепость, на излом, разрыв, скольжение, сопротивление (к алкоголю). Либо на пластичность, способность принимать предложенную форму. Механизм вытачивается, изготовляется по частям и монтируется. Все ручная работа! Поштучное производство. Единственный экземпляр! Налаживается, регулируется. Опробуется на холостом ходу. Затем в рабочих нагрузках. На повышенных... Должен быть обеспечен необходимый запас прочности! Во время испытаний, уже по ходу дела, доводятся до нужной кондиции отдельные узлы. И наконец движок маскируется под идеальную упаковку -- внешность. Куклу начиняют механизмом. Изобретение патентуется. Сверхъестественными силами такая женщина свое творение не наделяет, но хорошо знает все его сильные и слабые стороны. Как классный токарь станок, на котором работает. Это не любовь. Привязанность. "Мой муж конечно не идеал, но я ведь в него уже столько сил вложила! Жалко бросать. Да и все они одинаковые. Хуй на хуй менять -- только время терять!" Любопытно, что с подобной задачей чаще всего справляются "мастерицы" не с высшим образованием, но с "рабочей хваткой и обширной практикой"! Следует лишь отметить, что в натуре все сложнее вышеприведенной схемы. Процесс взаимный. И кто кого перешибет!
   Есть еще третья любовь. Слабых, но нежных бабы любят так же, как мать свое дитя.
   Так же поступает и толпа со своими кумирами! У нее женское лицо, что подмечалось давно и неоднократно многими заметными в истории личностями!
   Бабы и народные массы способны жить лишь в мире иллюзий!
   Образы возлюбленных они создают себе в воображении сами.
   И если воздушный замок готов и принят в эксплуатацию, творца бывает переубедить очень трудно. Почти невозможно! Ваятельница долго и придирчиво выбирает себе подходящий материал для постройки предмета поклонения. Но если сырье найдено и запущено в дело, то, предложи ей даже в тысячу раз лучшее, баба его все равно с негодованием отвергнет. И будет самозабвенно лепить идола из того, что выбрала и опробовала на крепость, гибкость, носкость...
   Как человек относится к богу? Точно так же толпа или женщина относятся к своему кумиру. Последний воплощает зримо некоторые наиболее существенные черты первого. 1) Они моделируют его в своем воображении. 2) Находят подходящий по каким-то, одним знатокам ведомым признакам, похожий на данный образ предмет. (Мессию). 3) Перестраивают оный, ремонтируют, чинят, подгоняют, украшают, придавая еще большее сходство с оригиналом. Мучеников, как правило, признают (канонизируют) задним числом! Потому косметический марафет наводят после смерти прототипа уже в области сложенных о нем легенд. Вообще, реальный герой на конечной стадии "народного творчества" имеет очень мало общего с тем образом, который о нем сложила толпа. Последний может и не подозревать о существовании первого. Он уже никому не нужен! Порой вреден!!! Раз запущенная "фабрика сплетен" (читай мифологии!) далее работает автономно и по своим законам. 4) Затем "строители пирамид" переносят на вновь созданного идола собственный идеал. Наделяют теми качествами, которыми, по их мнению, должен обладать сверхчеловек (бог, кумир, герой...) 5) И, наконец, слепо поклоняются ему как реальному воплощению своего внутреннего образа. Кумир -- живой идол! Оба -- посредники общения с неведомыми силами. Естественно, от начала и до конца процесс сотворения (обретения) посредника -- работа не осознаваемая, интуитивная. Кто же будет обожествлять рукотворную вещь? Поклоняются носителю Сверхъестественного. Того, чего у всех остальных нет!
   Однако кумир -- лишь зеркало, отражающее направленную на него веру -- энергию. копилка, общая касса. Центральный диспетчер. Иногда линза, преобразователь. Но не генератор, с чем основная масса идола всегда отождествляет. Не путать с вожаком, который, наоборот, в первую очередь является именно "излучателем" воли, затем хорошим ее организатором, причем уже не только своей! Лазером, концентрирующим и отсылающим энергию в нужном направлении, туда, где от применения ее возможна наибольшая отдача! А уж потом всем остальным. Впрочем, одно способно накладываться на другое! Дополнять, провоцировать и т. д. Вожак со временем может стать кумиром, идол начать исполнять функции вожака... Сапожник печь пироги! Обо всем этом мы поговорим позже. А пока рассмотрим предмет, так сказать, в чистом виде!
   Кроме вышеперечисленного кумир -- знаменатель отдельных разноречивых мнений! Усредненный, обобщенный и потому всегда посредственный. Тем он и ценен, что каждому понятен и доступен. Эталон. Он -- путеводная звезда. Маяк, по которому масса равняется. Склад мировоззрений и разгадок тайн, которые сами поклонники таскать в себе постоянно не могут. Но по мере надобности имеют возможность подключаться к центральному хранилищу.
   За идолом следят, стремясь выведать его секрет, переманить на себя хотя бы часть той силы (ауры), которая "избраннику богов" помогает. Подражают осознанно или неосознанно. Шаманят.
   От него толпа стерпит все: Издевательства, оскорбления, несправедливость. "Бог дал, бог взял!" Но лишь до тех пор, пока данный предмет защищен "сверхъестественной" ипостасью, высшей благодатью, магическим заклинанием... Покуда он управляет "кармой" каждого отдельного индивидуума, вхож в информационно-энергетический максимум и свой человек на всех без исключения астральных плоскостях, где, как известно обитают (и горя не знают) всевозможные мыслеформы... Ночью над кумировой хатой кружат караваны летучих тарелок и сам этот "обыкновенный волшебник", стоит ему хватить лишнего, буровит среди прочей галиматьи, что получил власть от пришельцев из космоса, когда те с началом перестройки и демонтажем железного занавеса впервые посетили землю. Однако распространяться на данную тему "звездный странник" скромно отказывается! Боится попасть впросак? "Просветленный" темнит! Ибо марсиане, оказывается, взяли с него за ужином обет молчания! Ежели Будда чего лишнего сболтнет про иные миры, его ждет неотвратимое наказание: понос, хвори всякие... И действительно, наутро учителя рвет, не то в счет кары, а мобыть с похмелья.
   Итак, кумир держится слепой верой самой толпы! Как только он эту силу теряет, таинственные, туманящие взгляд покровы спадают с идола. И чернь видит причину: собственное ничтожество, глупость, подлость, подпирающие величие монумента. "Вассалы" чувствуют себя преданными, обманутыми, разоблаченными, оплеванными. Памятник поскорее свергают с пьедестала. Уничтожают. Втаптывают в грязь. С глаз долой! Припоминая ради поднятия всеобщего энтузиазма перенесенные от него обиды, изнасилования. Последними гордятся чрезвычайно. Выставляют напоказ порванное очко. "Пострадал от системы!" Забывая, однако, добавить при этом, что задницу "борец (Борис, по-гречески) за демократию" услужливо подставлял сам, мечтая выгадать особые привилегии и личное расположение "властелина"! К тому же давно замечено: наиболее ярые подлипалы, шестерки и прочие холуйствующе-подхалимствующие элементы всех неистовее топчут своего вчерашнего хозяина. Тайна проста: боятся свидетеля! Ведь им есть что скрывать (в отличие от остальных "идейных") из своей прошлой "интимной жизни" с властью! Попутно ищут врагов и среди своих. "Кто виноват, что мы столько времени терпели этого тирана?"
   Человек так устроен, что не любит копаться в себе. Срывать пломбу особой секретности и лезть отверткой в блок запретной информации. Развенчивать, перестраивать дьявола внутри. Да еще находясь среди стихии толпы! Иначе что же останется? Какой фундамент для самолюбия. Для всей личности? Нет уж! С оным лучше разобраться наедине, в час досуга. Запершись в пустой комнате и укутавшись с головой под одеяло! А пока нужно найти козла отпущения, да и свалить на него все беды разом! Начинаются разборки. Наконец пар из перегретого котла выпущен.
   Кумир развенчан! Виновные наказаны... На самом деле козел отпущения назначен, посажены невинные, награждены непричастные. Толпа в растерянности. Утрачен ориентир. Никто не знает, что ему нужно делать, куда стремиться, чего достигать. Разброд полнейший. Начинается междоусобица, грабежи, голод, разруха. Ночью режут в подворотнях за талоны на мыло, а днем митингуют в троллейбусах о том, как жить дальше! Вчерашние герои комсомола и стахановцы спиваются сумасшедшими темпами, Их, в порядке шефской помощи, лечат и учат употреблять в меру распущенные из ЛТП, ввиду закрытия последних, алкаши со стажем. Работники идеологических фронтов рассажены по дурдомам. Выкинутые на улицу разведчики объединились в "общества с ограниченной ответственностью" и распродают за валюту тайны государства, которого уже нет. Урки, сшибающие у гастрономов на общую бутылку и оттянувшие вместе не одну ходку, бьют друг другу морды по политическим мотивам. Инфляция долбит, сбиваясь на очереди, как счетчик Гейгера в таксомоторе, и каждый щелчок прибавляет лишний нолик! Деньги не стоят бумаги, на которой они напечатаны. Так что купюры используют для оклейки окон на зиму и сто рублей одной бумажкой равно пятидесяти по рублю!
   Точно крысы с тонущего корабля бегут из страны "работники интеллектуальных профессий", мрази, нажившиеся за счет народа при старом режиме. Им в лоб столь же мощным потоком прут мрази новые, жаждущие наживы: Прорицатели, факиры, банкиры, волшебники, шулера, кондуктора, недобитые князья, недовешанные изменники, нищие наследники престола, ловцы удачи, поймавшие сифилис целители, общители с духами, продавцы духов и парфюмерии, строители экономического чуда, вершители прочих чудес... Но и те задерживаются не долго: банкиры -- сорвав куш, наследники престола -- пожрав и выжрав на дурнинку всласть, выклянчив у новой власти подарок: яхту или брошь, прорицатели -- наебав публику, строители экономических чудес -- спиздив у колхозника последнюю фуфайку спешат убраться до бури! Гибнет цивилизация! "Так жить нельзя!"-- решает толпа и принимается творить себе нового кумира. "Доброго" и "настоящего" в отличие от прежнего, "лживого" и "злого". Прошлый тоже из виду не теряется. Кумирами не разбрасываются! Все идет в дело. Он зачисляется в разряд "падших ангелов". Воплощение всего отрицательного, что на несчастного теперь, опять же старательно, вешают! И так идол выполняет данную роль, пока не будет заменен своим последователем. Тогда перекочует в царство теней, полузабытых преданий, легенд, сказок.
   Почему так происходит? Зачем толпе обязательно нужны кумиры, вожаки, боги, герои...?
   Дисциплина, способность ставить перед собой цели и достигать их является, по-видимому, самым трудоемким из человеческих занятий! Для этого требуется ежедневная работа души, безграничная вера в себя, борьба, напряжение... Причем каждому ее приходится начинать и вести в одиночку, практически с нуля (и не раз!), в условиях полной неизвестности предмета, отсутствия необходимой информации, часто путем проб и ошибок, утрат! А кому нравится идти на жертвы? Каждый желает получить удовольствие не вложив никакого труда, либо затратив минимум! Потому основная масса охотно и с легкостью спихивает эти функции на добровольцев (в рамках специализации труда в любой организованной стае), оставив себе менее ответственные и более приятные занятия. Как говорил, кажется, Гитлер, (к сожалению не могу привести его высказывание дословно, у меня нет под рукой "Майн Кампф."): "ТОЛПА ЛЕНИВА! Она не любит думать, рисковать... Но ощущает потребность подчиняться любому, и испытывает желание дрожать перед сильным."
   Люди, да и целые народы, конечно, бывают разные, но если справедливо вышесказанное, то можно сделать лишь вывод, что:
   Чем подлее, ленивее, глупее и жаднее толпа, тем более она нуждается в кумире!
   Однако, ни один коллектив, как бы хорош он ни был, все же никогда не обходился без вожаков! И здесь, видимо, матушка-природа распорядилась мудро! Действительно: "Во что превратилась бы армия, каждый солдат которой обладал бы даром Наполеона?" Все хорошо в меру! Наверное, такой народ не смог бы существовать. Он распался бы на бесчисленное множество индивидуальностей и превратился в ничто!
   Толпа -- становой хребет, опорно-двигательная система любого общества!
   К тому же правомерна надежда остальных на немногих "избранных". Как заявлено выше, работа над собой наиболее тяжкая! "Покори себя, а толпу ты покоришь играючи!" Следующее несчастье: Ее невозможно сделать за раз, нужно творить повседневно, от рождения и до смерти. И все же! Однажды справившемуся повторить что либо еще раз гораздо легче. А поддавшемуся?! Поэтому первый и передоверяет второму сию ношу. Специализация! Короче, быть самому себе хозяином, тренером, судьей и богом -- слишком большая роскошь для человечества! Гораздо легче подобную неотъемлемую функцию каждого индивидуума взвалить, в рамках узкой специализации, на отдельных личностей, у которых это лучше получается. Неверно утверждение о том, что 80% индивидуумов вообще не способны быть самостоятельными, проще говоря лидерами. Человек рождается многопрофильным, запланированным на все случаи жизни, так же как каждый ребенок изначально талантлив. По мнению Г.П Малахова, выраженному им во 2-й книге из серии "Целительные силы":
   Тело сознания -- назовем его нашим подсознанием или глубинным сознанием, записывает код голограммы на хромосомы. Оно, являясь вместилищем прошлого опыта, в котором хранится бесконечный материал и хранилищем бесчисленного числа программ реализации жизни, укрепляется и питается правильным психологическим настроем (целеустремленность, непоколебимость, безграничная вера в успех), который закрепляет и подпитывает ту или иную программу развития. Правда, он признает затем, что: "очень многое зависит от окружающей среды. Так, науке известен факт, что икринка лягушки, попавшая на водоросль, дает развитие лягушке, а упавшая на дно -- даст жизнь водоросли!" Не берусь насчет последнего утверждать, я лягушкой не был! Но ход мыслей мне нравится!
   Некоторые выводы из всего вышеописанного.
   Основное качество, следовательно, для любого лидера: -- везучесть! Древние викинги, кстати, именно по этому признаку выбирали себе вождя. Любопытно, что по их мнению, удачу приносило богатство, или хвалебная песнь в свою честь. Оно, ежели вдуматься, и понятно! Собственно, без удачи все остальные качества, какими бы редкими, гениальными они ни были, теряют всякий смысл! Хотя, тут надо прикинуть, что первично: вера или везучесть!
   Так вот, в реальной жизни, большинство кумиров изначально обладают способностями вожака. Выбрасывают импульсом определенный запас энергии, который "зажигает" и объединяет (сплавляет) вокруг них толпу. А затем, "запустив машину", переходят на "прием", постоянно получая подпитку от поклонников и перераспределяя эту "чужую" энергию. По тому же принципу действуют все "шарлатаны": гипнотизеры, целители, черные и прочих расцветок маги... В чем сами нередко сознаются!
   Кстати! вожак является генератором воли, энергии но не идей! Он движок, толкач. Сами производители идей редко бывают их проводниками! К тому же, наиболее ценная основа любого движения -- энергия, воля, потому "атаману" вовсе не обязательно быть Эйнштейном. Главное его достоинство -- честность, справедливость (без чего нет коллектива!), способность объединять, вести за собой. И, конечно же, дар провидения! Во что вождевы "реформы" выльются. Талант видеть в душах людей, которые ему советуют. А "мозгов" на службу себе лидер может найти сколько угодно! "Сила есть -- ума не надо!" -- утверждает народная пословица и в определенной степени она права! Между прочим, раньше существовала хорошая традиция казнить вожаков, заведших дружину в болото и награждать приведших к победе. Кажется, ее пора возрождать, иначе самозванцы погубят нас!
   Мораль: вождей нужно выбирать умеючи! Только у нас могут доверить руководство страной человеку, который находится под каблуком у собственной жены, или валяется пьяный в самолете, в то время, когда должен находиться на важной международной встрече! (Не будем показывать пальцем!)
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
   Мухамеда Али объявляют колхозником. Среднестатистический былинный богатырь "Первач" назначен толпой королем заочно. Аргументы: он мастер спорта по каратэ, кулаки с помойное ведро, город в руках держит!
  
   Вот такое понимание любви почему-то созрело у Витьки сейчас, после десятиминутного разговора со Светкой. Беспринципность это или более высокий уровень мышления? И плясали на душе азартные, злорадствующие чертики: все так удачно опять! Одаривает его судьба, черт возьми, сверх того, чего по правде говоря достоин. А может не судьба, а толпа? Онавсегда одаривает несправедливо! Дает либо все, либо ничего! Под счастливой звездой родился! Чужая слава досталась и кормит его своими плодами. Хотя нет, слава слепа как и толпа. Толпе нужны кумиры, она готова подчиняться каждому. Нужно лишь уметь сработать на публику. Несколько эффектных ударов и вот ты уже "Мухамед Али"! Толпа слагает о тебе легенды, одна невероятнее другой. Для баб ты красавец, для мужиков силач, причем еще с налетом мистики. Обязательно с налетом! Толпа об этом позаботится без тебя. Ей нужны только былинные герои, никак не похожие на обыкновенных людей. Если ты обыкновенный, то как же ты можешь быть героем? А если ты герой, то как же ты можешь быть обыкновенным? Часто Шпалу пугали им же самим. Вот, например, цепляется один хмырь. Начинает клянчить на выпивку. А чтобы припугнуть сообщает по секрету: "Ты Витьку Шпалу знаешь?" Шпала хохмы ради ответил, что не знает такого. Что тут было! Хмырь стал утверждать, что если не знаешь Шпалу, то в городе вообще делать нечего. А по вечерам выходить на улицу просто опасно!!! И уж, во всяком случае, если просят на бутылку, то нужно давать! Тогда точь-в-точь как сейчас на душе у Витьки прыгали чертики. Он упивался собственной известностью!
   Вывод первый. Певцов знают только в лицо. Хулиганов гораздо шире. Преимущественно даже заочно. Ведь личное знакомство с хулиганом -- пропуск в любую компанию! Возможность дармовой выпивки и отмазка в случае разборок.
   С трудом корча серьезную физиономию, Гроздев продолжал спектакль.
   -- А что ж за блоть этот самый Шпала? Откуда у него поддержка?
   И товарищ, который минутой раньше внушал, что без поддержки Шпалы в городе делать нечего, теперь смело утверждает совершенно обратное . Но Хмырь противоречия не замечает.
   -- Он без поддержки, сам в авторитеты вышел. У Шпалы рост больше двух метров... (Народу почему-то нравятся богатыри именно двухметрового роста. И кулачищи обязательно с помойное ведро! Среднестатистический гражданин полагает, что большой кулак -- признак сильного удара.)... мастер спорта по боксу и по каратэ. Весь город в руках держит!
   Толпа не признает полутонов: если имеет разряд, то обязательно мастер спорта. И не только по боксу, но и по карате прицепом. Чего уж там мелочиться? Народ на свою мечту фантазии не жалеет! Мало-мальский вес заимел, значит обязательно уже весь город держит. А иначе какой же он авторитет? Может так и назначают "королей города"? А они потом заочно от толпы узнают, что, оказывается, уже весь город в руках держат? Такую чернуху нужно еще было суметь придумать! Шпала, не в силах уже сдержаться, захохотал. И хохотал долго и старательно -- до упаду. Потом объяснил опешившему Хмырю, в чем дело. Тот, естественно, такой наглой лжи не поверил. Пришлось искать свидетеля, знающего Шпалу в лицо. Бить совсем поникшего Хмыря он не стал. Тот и так доставил Витьке огромное удовольствие своим рассказом. Выпили за Хмырев счет и разошлись. Напоследок Шпала разрешил Хмырю врать дальше в том же духе, ведь ему это только на пользу!
   В другой раз, когда после примирения с Юганьскими ездил в соседнее село Красное на блядки, случилось еще почище. Он снял бабу и повел провожать. Пристроились на лавочке возле ее дома. Смеркалось. Облапив тепленькое товаристое тело, Шпала уже обследовал сиськи до волосяных зарослей. (Прикол, не падайте в обморок) Как вдруг почуял бредущее по дороге многоликое чудовище. Сначала уловил гул, увидел огоньки сигарет. Затем разглядел попристальнее: шобла человек в пятнадцать, все с колами. Толпа, по-партизански крадучись, шла бить Юганьских. Долетал базар: "..Только сначала посмотрим, пацаны. Если с ними Шпала, лучше уйдем. Он челюсти ломает, как спички..." Кодла приблизилась на расстояние пяти аршин к их ложу. Витька отсел от жаркой "Мальвины", дабы та не почувствовала, как он дрожит. А затрясся так, что казалось, лавка под задом ходуном ходит и началось землетрясение. Их обнаружили.
   -- Эй, ты кто? Ну-ка иди сюда поближе!
   Груздь встал и услышал вдогонку шепот:
   -- Только сильно их не бей!
   Он шел, а навстречу уже развернулись для замаха штакетины. А ну как отоварят раньше, чем узнают в личность! Такое вполне может быть. В этих случаях даже обычно сперва бьют, а потом смотрят. И еще на ходу Витька рявкнул:
   -- Что, твари, пиздить меня собрались, что ли?
   -- Шпала! -- пронеслось по толпе и колья враз исчезли, а сама куча сжалась в комок. Витька подошел.
   -- Здоров, Витек! -- кто-то сунул ему из кодлы руку. -- Выпить хочешь?
   -- А что есть?
   -- Для хорошего человека всегда мигом найдем!
   -- Что это вы, на кого с колами собрались?
   -- Да так... Тут болховские повадились к нашим бабам, хотим проучить!
   Вывод второй. Толпа, как собака на сене, сама своих баб не ебет, и другим не дает.
   Потом, когда Шпала уже заканчивал дело с кралей, они еще принесли ему бутылку самогона с закусью. Вот и думай, что такое слава и кого она выбирает в свои любимцы. Одно понятно: кодла, это такая масса, которая сильных (или хитрых) непомерно превозносит, слабых столь же неумолимо втаптывает в грязь.
   Вывод третий. Сильному жить намного легче, чем слабому! Не любой сильный вынесет на своей шкуре те напасти, которые приходится выносить слабому!
   Так что кумиром вполне можно стать помимо своей воли. Вот, допустим, идешь ты по улице. Вдруг тебя хватают и объявляют героем. Все падают перед тобой на колени. И ты, если не хочешь скандала, будешь делать то, что толпа от лидера неосознанно желает-требует: станешь ею повелевать, даже если и не хочешь этого делать! Ибо, ежели ты не примешь правила игры и "контора" скоро поймет, что это не тот, за кого его признали, она, разочаровавшись в своем кумире, так же легко втопчет тебя в грязь по самую макушку! Странное дело, но, похоже, должности в толпе назначаются наобум! Вот, допустим, Шпале последовательно предлагали в 19-й школе роль "колхозанина", "дегенерата", "шестерки"... Витька от них смог откреститься и... Через некоторое время узнал, что его утвердили "героем"! Поразмыслив, Шпала от подобной должности не стал отрекаться: раз уж в толпе непременно нужно кем-то быть, лучше работать кумиром. А не то опять какую-нибудь шваль предложат!
   Вывод четвертый. Не торопитесь соглашаться на первую предложенную вам роль! Может быть у Фортуны в запасе для Вас припасено что-нибудь посущественнее!
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
   Кумир -- эмоциональный настрой: постоянное пребывание в состоянии медитации. Победа -- качественный скачок развития личности: мощная энергетическая и эмоциональная подпитка, получаемая в момент достижения цели, с лихвой перекрывает затраченную энергию, является залогом будущих побед и связанных с ними наслаждений. Каждая новая вершина требует все меньших затрат и приносит все больше морального удовлетворения. Это как наркотик! Момент блаженства -- закрепляются лишь положительные эмоции, все перенесенные утраты стираются. Аналоги подобного состояния: в трансе, гипнотическом сне, у верующих вовремя молитвы, йогов, наркоманов, спортсменов... Как стать кумиром? Стратегия.
  
  
   Слыхали поговорку: "Без меня меня женили!" Точно так и происходит. Толпа частенько выбирает нас "без разрешения". И сколько ни сопротивляйся, заставит играть предназначенную роль. Особенно если в конце концов сам врубаешься, какие выгоды сулит этот новый имидж, помимо желания принятый. Сразу и недюжинный талант артиста обнаруживаешь. Другие блистательные способности в тебе находят поклонники -- самозванцы. И до того вдалбливают в сознание, что начинаешь в них верить. А когда лишь допустишь подобную мыслишку, тут оно как раз получается! Само! Без всякого умственного усилия! Катит!!! Словно верховная сила подвязывается, руководит! Будешь стараться -- не выйдет, испортишь! Ты в трансе! На автопилоте! В гипнотическом сне! Чувствуешь сигналы из космоса, ловишь их, поддерживаешь связь. Остального не касайся! Все сделают за тебя. Двигают мускулами, как марионеткой, даже не чувствуешь усталости! Не твоя сила расходуется! Лишь смотришь на собственные похождения со стороны и удивляешься, кто такое вытворяет, и как это у него получается? Что делать, выдается "на гора" само, автоматически, напрямую, в нужный момент. Как? -- Не понятно, но знаешь: пока это есть, не проснешься, не упустишь связь -- все будет катить "в елочку"! Везти так, что охуеют отъявленные скептики. Атеисты перекрестятся и зашикают на нечистую силу!
   Представь: ты учлет (ученик летчика). Делаешь свой первый тренировочный полет. Набираешь высоту и дергаешь рычаги, пытаешься что-то совершить. Но вдруг чувствуешь -- управление перешло в чужие -- мастерские руки, штурвал двигается вместе с твоими граблями, схватившими его. И планер начинает ни с того ни с сего откалывать фигуры высшего пилотажа! Ты при этом присутствуешь, набираешься опыта, запоминаешь движения рук... Такое вот сравнение.
   Умники нарекут и растолкуют данное состояние по разному. Каждый в меру своей распущенности: верующие -- провидением Божьим, медиумы -- поступлением информации из космоса, гипнотизеры -- фазой расслабления, при которой критические, контрольные функции сознания отключаются и информация из подсознания, минуя стадию обработки, напрямую подается на мускулы. Малахов -- подключением "опыта предков", записанного на хромосомах...
   Спорить не берусь! Единственное, что я знаю, состояние сие вполне реально и оно доступно каждому человеку. Более того, всякий испытывал оное многократно. В минуты опасности, стресса наши поступки опережают сознание. Спортсмены хорошо знают чувство неописуемого душевного подъема, счастья, слияния с окружающим миром, когда, после трудного боя, приходит долгожданная, заслуженная победа. Случаются "полеты" и во время тренировки! Иногда это называют "вторым дыханием". Рубикон, шагнув за который перестаешь ощущать усталость, восстанавливается дыхалка, появляются откуда-то немеряные силы, исчезает все вокруг кроме одной точки, единственного дела, на котором полностью концентрируется воля, внимание. Странно, но иногда после такой работы выглядишь свежее и счастливее, чем до нее! Выходишь из спортзала новым человеком, перед которым открыт мир! Не существует преград и все в жизни катит наилучшим образом. Будто достиг вершины и с высоты ее смотришь на округу по-иному, дальше. Обозначились чудесные просторы, горизонты, которых не видел и о коих не ведал раньше! Обостряются все чувства: Краски цветов становятся ярче, запахи сильнее. Звуки, вибрации, время -- сливаются вместе в единую гармонию. Старые, забытые ощущения приобретают новый смысл и остроту. Будущее, еще не виданное проступает архипелагами из поредевшего тумана. И ты способен объять необъятное, понять недоступное... Ощутить небывалый доселе восторг!!! Чувствуешь себя гением.
   С покорением очередной вершины как будто заново рождаешься, становишься другим человеком! Происходит некий качественный скачок в развитии. Сбрасываешь старый, ставший тесным панцирь мироощущения. Появляется безграничная свобода, смелость!!! Не только моря, уже и океаны тебе по колено! В душе, как на "чистой" дискете моего допотопного компьютера "Электроника", остается только самое необходимое: операционные программы. Для человека это: вера в свои силы, стремление к прекрасному, любознательность (желание поскорее забить дискету под завяз новой информацией... А прочее: усталость, страх, неуверенность... Стерто! Осталось там, внизу, позади навсегда! И эта совокупность энергии и свободного пространства в душе дает право полнее распоряжаться собой, более командовать. Потому что внутренний недремлющий враг "Сомнение" получил по зубам и надолго теперь затих, не оправится.
   Понимаешь: для того, собственно, жизнь и нужна: для борьбы, достижений, самосовершенствования. Остальное -- суета сует! И силу для предстоящего пути видишь в себе самом! Не в случайном везении, стечении обстоятельств. Потому что на этой, покоренной вершине как раз и лежит для тебя кем-то мудро приготовленный запас новых сил и вдохновения. Жизнь, спорт, творчество -- точно наркотик! Знаешь -- на следующем перевале ждет в тысячу раз большее наслаждение и спешишь к нему, не жалея сил. А впереди еще и еще высоты! И покорение каждой несет неиссякаемое блаженство. Вся жизнь впереди, долгая, целеустремленная, счастливая, трудная. И еще даже немного жаль, что все-таки не успеешь, не все "пики" покоришь, наверное останется парочку!
   Я описал это состояние по своему, как умел. Однако, подобное доступно, оказывается, не только в спорте! Из литературы явствует, что похожие чувства испытывают верующие во время молитвы! Не понятно, как они могут получать равноценное наслаждение, не затратив предварительно сил, не достигнув чего-то нового? "Медики" во время медитации, йоги, погружаясь в пучину своих хитроумных упражнений. Ну и конечно наркоманы, честно перенесшие все тяготы и опасности по добыванию необходимой суммы для покупки дозы. Да, кстати, охуевающая новость: специальные упражнения на медитацию издревле являлись неотъемлемой частью восточных единоборств! Ныне сии методы перекочевали уже практически во все виды спорта! А нам, неучам, приходилось доходить до всего своей головой.
   Вернемся, тем не менее, к "звездной" теме! Поддержка публики играет на психику себялюбца (а кто не самолюбив?) Ту же роль, что и покорение ослепительной заоблачной вершины в спорте. Видимо здесь задействованы одни и те же внутренние пружины: Признание -- самая большая награда! Все совершенно чудесным образом начинает катить в елочку. (Почему именно в нее? А видели ли вы что-нибудь более стройное?) Да еще лучше, чем ожидал. Круче, нежели доверивший роль коллектив предполагал! Артист в ударе. Толпа вновь в экстазе. Требует исполнить номер на бис. Повторяешь еще бесподобнее. В тебе вторично первооткрывают кучу талантов, которые тут же проявляются в натуре, и опять сверх всякого ожидания... Короче, это похоже на спираль!!! Происходит процесс взаимной накачки веры.
   Как данный парадокс получается? Объясняю подробно. Вас никто не знает, но вы хотите чего-то достичь. У вас есть какие-то задумки на этот счет. Что-то удается вам лучше, чем другим, или лучше, чем остальное. Короче, вы рассчитываете прорваться здесь. Толпа относится к вам презрительно, или вообще не замечает. Во всем есть свои преимущества. Тем легче ее удивить! Следует иметь в виду, что больше всего публика любит зрелище, яркое, необычное. Поэтому важно (и сравнительно легко) произвести на нее первое неизгладимое впечатление. Отколите нечто этакое, сногсшибательное! Чем резче, ярче будет ваше возникновение из небытия, тем более сильный и продолжительный интерес вы к себе вызовете. А это уже большое дело! Основа основ!!! Не упускайте случая, куйте железо, пока оно горячо. Внимание вещь очень ценная, но скоропортящаяся. Когда вы на следующий после "дебоша" день возникнете пред светлые очи заинтригованной публики, взоры уже будут полностью обращены на вас! Пользуйтесь моментом сполна, сыпьте чудеса щедро, как из рога изобилия. Почва готова, пора бросать семена! Не упустите погожий денек. Он год кормит! Это как условный рефлекс по Павлову: закрепляется повторением. Интерес общества должен не угасать, но возрастать к вам раз от разу! Вы обязаны быть оригинальным: "Чем-то не похожим на окружающих и с каждым прожитым днем на самого себя." Однако, теперь уже важно не голое внимание, вы должны успеть внушить друг другу обоюдную симпатию! Установить контакт. В конце концов люди любят прежде всего себя, и задача кумира помочь им в этом: восхищайтесь окружающими, дарите им свое обаяние, расположение, дружбу, преданность! Чрезвычайно важно как можно быстрее найти и всячески выделять среди остальных, тех, которые в вас искренне поверили. (А не предавать в угоду сиюминутным интересам, ровно нынешние демократы, друг друга!) Одаривайте своих первых поклонников безмерно, возвышайте перед остальными, переводите часть внимания публики, обращенного на вас, тащите за собой вверх (а иногда толкайте впереди). Это ваш фундамент, основание будущей пирамиды! Пусть это будут один, два чудака. Неприметные, забитые окружающими (тем лучше!). Подберите их, бережно приблизьте к себе. С подобных маленьких людей начинается толпа и ваш путь наверх, в ее кумиры. Сделайте все, расшибитесь в доску, чтобы оправдать полученное доверие, а вернее превзойти ожидания на ваш счет. Покажите всем что: а) умеете ценить дружбу выше выгоды! б) на вас можно положиться, в) иметь с вами дело. Число ваших поклонников увеличится, они поверят в вас больше. Запомните: вы не должны останавливаться ни перед какими тратами, стремясь оправдать полученный кредит доверия! Это масштабная игра. И вначале "расходы" будут превосходить полученную взамен поддержку.
   Итак: коллектив впервые поверил "кандидату". (Возможно даже случайно и виновник не прилагал к оному никаких усилий.) Что остается? 1) Доказать "избирателям" -- они не ошиблись, либо признать себя банкротом! Оказаться оплеванным, осмеянным, втоптанным в грязь. Али еще хуже и дурнее того растратить кредит доверия в личных целях. (Как наши дорогие реформаторы с нынешним президентом во главе.) Таких действительно нужно расстреливать из рогатки. Мало -- рубят сук на котором сидят, обсерают малину себе, публике и тем, кто придет после. Не приносят пользы ни кому, включая зачинщиков. Они, что самое худшее, подрывают устои толпы, которая в результате перестает себе верить, а значит исполнять присущие ей функции. Общество заболевает! Это самый большой вред, который может нанести толпе возведенный ею кумир. Место подобных "вождей" навечно в списках пидорасов. Жадность губит фраера! Он потому и пидор, а не кумир, что начинает воровать слишком рано и помногу. Подлые твари эти спиздив на грош, приносят вреда на миллиарды, да еще предают народ, который в них поверил. В то время как завтра могли бы совершенно заслуженно взять миллионы, принести пользу доверившему им народу, да еще и доставить толпе то чего она ждет: удовлетворение!
   Однако, мы отвлеклись пожалуй, пидоры не стоят того! Момент 2): Избранник доказывает публике, что достоин ее внимания. 3) Коллектив доволен им, благодарит, и выдвигает следующие возросшие требования, подкрепляя последние очередной порцией доверия. Действия приобретают масштаб! Маховик набирает вес и обороты. Итог: 4) Толпа восхищается кумиром (тобой!), осыпает комплиментами. Лимит доверия солидный. Требования расплывчатые: она хочет чего-нибудь эдакого, необычного, чего именно публика сама толком не знает! И вообще, думать над тем, чего толпа хочет -- не ее функция! Для чего народ тебя выбрал? Доверился тебе? Вот ты и должен за всех думать, чего они хотят. 5) Вы опять угадали, ваше величество! Толпа покорена. Она у Ваших немытых ног. Восхищение переходит в преклонение. Лимит доверия безграничен. Требования прежние: Что-нибудь эдакое... Ну, впрочем, король сам знает, она полностью доверяет вкусу благородного... 6) После двух-трех циклов подобного "удачного" угадывания публика уже целиком и навечно покорена своим кумиром. Восхищение, преклонение переходит в безграничное обожание и религиозный страх. Слепая вера в твои силы становится привычкой. Всякое критическое отношение, попытки реальной оценки поступков исчезают. Толпа их пресекает в зародыше. Отныне это табу! Вменяется в обязанность лишь восхвалять героя. Ибо восхваляющий тебя -- восхваляет толпу. Сомневающийся -- не уважает тех, кто тебе доверяет! Отныне ты бесконтролен. Пользуешься безграничным доверием избранников и абсолютной свободой. Что бы ты ни сделал, все хорошо, прекрасно и достойно восхищения, поклонения, подражания.
  
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
   Мушкетеры, книга 2я: "В пятнадцать лет спустя!" Комплекс неуловимого Джо. Ангел-хранитель грозит с заводской трубы, пристегнувшись ремнем к громоотводу. Бермудский треугольник. Долбоюноши жарят под окнами серенады. Судьба красивой девушки -- принадлежать многим! Тихая гавань. Увесистая пиздюлина в награду за пророчества. Нарисованный рай. Чернобыльская АЭС. Отбойный молоток на ходулях. Семейное счастье и розовые мечты. Верблюды в Сахаре хлещут "Жигулевское" пиво, отгоняя погонщиков клешнями.
  
  
   Видимо его все-таки посадят, и надолго! Не может же всегда только везти. Это противоестественно. Извращает характер. Притупляет ощущение реальности. Развивает комплекс неполноценности (вернее неуловимого Джо!). Возникает мания преследования, фатализм... Как дамоклов меч висит сознание того, что рано или поздно не повезет. Ожидание изматывает хуже казни! Жаждешь: пусть неотвратимое случится быстрее. Ангел по специальности хранитель грозит пальчиком с самой высокой в городе заводской трубы, пристегнувшись ремнем безопасности к громоотводу, когда идешь на работу. Предупреждает: "Будь готов!" А Шпала ему снизу, секанув рукой по-пионерски воздух: "Всегда готов!" За все нужно платить! Но всевышний не был бы самим собой, ежели не закручивал бы такие сюжеты: он никогда не делает того, чего от него ждут. Он сначала заставит уверовать именно в свою неуловимость, непогрешимость... И ослепив таким образом с легким сердцем насылает кару. Словно испытывает, наваливая на плечи все большее количество везения. Уже до фантастических размеров! И ждет, пока душа под действием славы и благ извратится. Значит предел, пора насылать невзгоды! Чтобы закалился!!! Кто-то изрек, мол самая тяжкая пытка не трудностями. Они укрепляют! Испытание славой -- ибо последняя лишь развращает человека! За таких девочек, за удачу, приключения -- не жалко платить. В конце концов и в зоне люди живут по-разному. С чего бы Шпале оказаться среди тех, кому плохо? А если сидеть надоест, Витька сбежит. Махнет через кордон и завербуется наемником в Южную Родезию. Знать бы, где она находится! На все он готов. Надеется: не будет в пути крестном серых, неярких дней, скуки, страха, монотонности, зависимости. Это главное! Романтики вредны любой власти! Смущают своим вольнолюбием послушное стадо. Потому за ними всегда охота. Жизнь у таких коротка и ее особенно надо ценить. Она не равна жизням прочих!
   Когда Витька легонько под локоток повернул Светочку и повел в темноту кустов за рестораном, она лишь понимающе улыбнулась. Первый поцелуй жаден и долог. Как глоток "Жигулевского" пива в сахаре после недели странствий, только там одной клешней верблядей отгоняешь! Партнерша отдалась в объятия с готовностью. Однако лишь шаловливые ручки Шпалы, расстегнув пуговицы дубленки и взрыв изысканное тряпье, стали добираться до "берМУДского треугольника", испуганно отшатнулась:
   -- Ты что?
   -- Светочка, но я же не из тех мальчиков, которые жуют сопли возле кинотеатра. Я так не могу, мне нужно все!
   Она потупилась, попятилась:
   -- Так ты только для этого со мной пошел?
   В голосе послышался надрыв, близкие слезы.
   -- Свет, я истерики не переношу! Сделаем вид, что ничего не произошло и я провожу тебя до остановки. Хорошо?
   Но не такова оказалась истинная дочь Евы, дабы удовольствоваться полупобедой! Соколова не ответила.
   -- Дай-ка я тебе слезки вытру, не порть свои красивые глазки... (Искомой влаги на ресницах не обнаружилось.) Ты не обижайся, Светуль, я не хотел тебя обидеть, -- жалобным голосом выпрашивал у нее Витька прощения по дороге к остановке 103-го автобуса.
   -- Нет, ничего, -- всхлипывала Светка,-- просто я... Не хочу я, чтобы со мной так!
   -- Извини Света, черт меня принес к этому кинотеатру!
   Соколова взглянула на него с мольбой:
   -- Причем здесь кинотеатр? Я же не "прости господи" какая-нибудь, я не могу так, Витя!
   -- Ладно, Свет, все, прости!
   -- Ну почему ты такой!!!
   -- Какой?
   -- Ведь можешь же ты меня проводить не до автобуса, а до дому, пешком?!
   Вот это да! Так она действительно к Шпале неравнодушна! Юная суверенная красавица, чьей слезинки сей потрепанный жизненными штормами обормот не стоит!
   -- Светунь, за тобой хоть на край света!
   Дорога до храма несравненной была долгая, а пешеходы не спешили. Успокоившись, интриганка отчаянно кокетничала и подзадоривала. Так что через каждый фонарь приходилось останавливаться и ее целовать. Целоваться Соколова сеструня умела и любила. Как пиявка. Губы отсосала! Переговорили обо всех пустяках на свете. Юное дарование кружило голову бездомному "хромому" волку розовыми мечтаниями вечного и легкого, как солнечные лучи, семейного счастья. Она явно нажимала на прелести верной долгой дружбы с разлукой, скитаниями, испытаниями и женитьбой в конце. Витька в этих приливах детских фантазий отмалчивался -- тема не нравилась. Подружка понимала гордое безмолвие нашего траченного героя как обиду за навязчивость. Переходила на игривый тон. Затем поцелуи и все сначала! В конце концов Шпала смекнул, что отмолчаться не удастся. Но дорогие украшения сбивали с толку. Они со Светкой уже стояли недалеко от ее дома.
   -- Понимаешь, лапочка, меня могут упрятать и надолго! -- прервал ухажер струю розового тумана земной скукой бытия. -- За что -- тебе знать необязательно. Да и... сама понимаешь, чем меньше посвященных -- тем лучше! Или армия... Либо -- либо! Все решится на днях. Выходит у нас с тобой единственная встреча...
   Тогда собеседница погнала про разлуку. Шпала ей наобещал, что будут дружить. А у самого голова шла кругом -- совсем запутался с этими бабами! Ну почему Витьке стоит остаться один на один с красивой девушкой и она сейчас же кажется ему самой лучшей? Шпала готов за ней в огонь и в воду! А потом оказывается с другой и все то же самое! Так какую же из них выбрать? И можно ли сотворить сей волевой акт вообще? Просто кошмар какой-то! Перед любой устоять совершенно невозможно, но Светка это что-то особенное! Цветок, распустившийся только на один день. Такой свежести он еще никогда не ощущал. Неужели же Гроздев опять, по чьему-то бездарному сценарию, обязан его упустить, отдать другому? Как Ларочку! Может, у него роль по жизни следующая: готовить, подогревать девушек для других?" "Договор об общественном согласии", сформулированный и отредактированный Светкой до последней запятой, следовало лишь скрепить "подписями обеих сторон", то бишь Витьке устно согласиться с предложенной ею версией их совместного счастливого будущего.
   -- Ну что ты все молчишь? -- наконец cпросила его мнение Соколова, исчерпав запас красноречия и нарисовав с десяток различных сценариев идилий их будущего блаженства. Что-то полагалось отвечать.
   -- Не глупо ли для первого раза строить такие грандиозные прожекты грядущего, оставив впроголодь настоящее? -- туманно начал отповедь эксперт. -- Мы ведь друг друга практически не знаем! Вот ты говоришь: разлука, ожидания... А хотя бы представляешь себе реально, что значат минимальные два года врозь? Тебе сейчас пятнадцать?! Молодая и независимая, как Гвинея Бисау. Красивая. Все мальчишки заглядываются. Любовь -- увлекательная, неизведанная страна, где каждый шаг -- открытие! Не спорь, я знаю и не поверю... что в пятнадцать лет сводить парней с ума может уже надоесть! На вас, мадемуазель, временное затмение нашло. Облачко в ясную погоду. Так бывает! Перемыкает на чем-то одном. Хочется этого любой ценой! Ну и ладушки! Вот он я весь. Давай наслаждаться друг другом. Но зачем же нам обманывать себя насчет остального? Ведь для тебя свежий ухажер, каждая новая победа -- все равно что Соколу или мне выиграть бой нокаутом при полном зале восторженной публики! Только чемпионат области первый! Бесподобный роковой Светик пробивает себе дорогу. Толпа восходящую суперзвезду еще не знает и потому особенно сражена. Ей сейчас можно любую лапшу на уши вешать! Самый волнующий, упоительный момент в судьбе кумира. Мощь сияния и высота полета нарастают! Помнишь, как ты стояла в клубе у стеночки и завидовала старшим девчонкам, мечтая перехватить хоть искорку адресованного им внимания? Так вот, настал твой черед, ты им всем теперь утрешь сопли!!! И пусть не надеются -- пощады не будет! Да перестань, Свет, не поверю я. Сам боксер! Это значит уйти из спорта в наилучшей форме, когда ломится победа на мировом первенстве! И захочешь -- не сможешь! Публика не отпустит, болельщики, поклонники... Куда ты от них спрячешься? Это же не ринг! Весь мир -- ристалище! Всякий встречный самец задирается и не отстанет, пока не получит "нокаут". Красавице необходим сильный удар из любого положения! Постоянно должна быть в форме. "Бои" ежедневны, обязательны, на каждом шагу. Никуда от подобных турниров не деться -- они твоя судьба! А лучший вид обороны -- наступление! Путь один, другого нет! И финиш предугадать не трудно... Светик, лапочка, дай я тебя лучше поцелую... Не ревную я тебя, не виню и не думаю плохо. Боже избавь! На улице, в троллейбусе, на работе, на танцах приставать будут, под окнами цельную ночь на гитаре любовные серенады жарить, записочки пошленькие сочинять... И так всю твою долгую и, надеюсь, счастливую жизнь! Что поделаешь, если столько долбоюношей сами мечтают быть обманутыми, наказанными? Настаивают, шагу ступить не дают. Море объектов тренировки! А фронт работ, масштабы чудес!? Тыщи сердец можно покорить и бросить в грязь у своих ног одним движением руки, которого -- заметь! -- они страстно ждут, как дрессированная собака команды "Фас!". Другой дороги выбраться из смертельной, вонючей давки под названием жизнь нет. Только наверх. Ты должна быть жестокой -- иначе погибнешь! Толпы мечтают повиноваться! Получать и исполнять приказания. Если откажешься ими повелевать, они тебя просто растерзают! Быть чьей-то для красивой девушки -- непозволительная роскошь. Толпа не простит ни ей, ни обладателю. Она должна принадлежать всем! Да погоди ты, я ничего не боюсь!!! Насчет союза мы еще поговорим, а пока дай завершить полотно.
   ...Не знаю, почему так несправедливо, одним ничего -- а другим чересчур, это не ко мне вопрос... Без всякой твоей личной заслуги и отдачи. Бог приколы мочит! Наградил красотою, значит, пользуйся и не спрашивай -- бесполезно!
   Продолжу, лапочка, чтобы знала, какие лишения себе готовишь. И испытания иезуитские примешь! У всякой медали две стороны. Окромя кнута есть тут пряник! Устанешь бороться со стихией, захочешь тихой гавани для отдохновения. Станешь искать опоры. (Я не в счет: ТУрма!). Найдутся "союзники". Один намек и у твоего крыльца "Волга" с личным шофером. Дорогой ресторан, роскошные тряпки, деньги... красивая жизнь. И ничем, представь, за это платить не надо! (Сначала!) Объявятся дармовые слуги, рады будут угождать за право видеть ежедневно, надежду когда-нибудь добиться большего верностью. Толпа возьмет крепость с тыла. К хорошей, легкой жизни быстро привыкаешь! А потом трудно опять в героические будни. Да и без мужика нельзя, что ни говори! Это же издевательство над Богом -- такой девочке терпеть! Уступишь одному, другому...
   Тут Витька получил за свои пророчества увесистую пиздюлину.
   -- Спасибо, лапочка!.. Не веришь? Скоро убедишься! Нет, я не про себя, тут в цвет! Полностью разделяю и поддерживаю. Более того, рад бы в нарисованный рай! Измены не боюсь. Мы с тобой "одной крови", только разными видами спорта занимаемся. Кстати, боксер из Соколова ученика тоже хороший получился, волевой, целеустремленный... Жаль, женского бокса у нас нет. Да и незачем тебе личико портить, свое и так получишь... Станочком заработаешь! Ой, ой, ой! Ну Светик, имей совесть, что я тебе, груша? И так синяки с рожи не сошли! Работай в корпус! Нет, я не в том смысле... Если тебя не целовать, звезда, ты очень агрессивна!.. Ладно, хватит сопливым делом заниматься! Ты наверно свой вес на одной присоске можешь удержать? Нет? А на другой?! Не обижайся, глупая, разве это плохо? У меня такой жаркой бабы еще не было! Я бы тебя любил 26 часов в сутки. Но... Семицветик достанется другим! Соколик, я же в меру распущенности рассуждаю, такова жизнь! Ты намекаешь на дружбу, верность... Согласись, лапочка, если посмотреть на вещи реально, это же смешно! В 15 лет каждый день на счету. Страда! Успеть урвать побольше ощущений. Еще годик, два и все изменится, появятся проблемы. Куда идти учиться, работать... Хлопчики начнут серьезные предложения делать. Так что два года верности для тебя сейчас равносильно расстрелу! И потом, даже если настолько самоуверенна, подумай, какие перспективы, гарантии я тебе могу дать со своей стороны?
   -- Ну что же нам делать? -- отчаянно взмолилась Светка.
   Прижалась смазливой, в меру наштукатуренной мордочкой, засопела как маленький ребенок. Ребристые шустрые кулачки, только что профессионально избивавшие Витьку, превратились в ласковые теплые ладошки, обвили шею, пролезли за пазуху.
   -- Смотреть на вещи реально! Представим оконцовку и начнем плясать оттуда.
   -- Как же мы сможем исходить из того, чего еще не было?
   -- Очень запросто! Армию вообще опустим. Дорога накатанная! Сперва придется обмениваться жгучей любовью в конвертах, а дальше, глядишь, получится! Хорошо, если близко служить. Сможешь в гости ездить регулярно. Торжественно обещаю: трахать буду, как врага народа! Возможно на этой почве у нас что и образуется!
   -- Кобель! Дальше своего конца не видишь!
   -- Ну я ж не астроном! В натуре, Свет, глядишь тебе горячей любви раз в три месяца и хватит! Хотя в три вряд ли получится!
   -- Витенька, не суди по своей колокольне! И вообще, ты можешь говорить о чем-нибудь, кроме постели? Братишка рядом, он тебе доложит, если что!
   -- Хорошо, покалякаем о тюрьме... Тоже буду трахать, не волнуйся!
   -- Знаешь, я заметила потрясающую вещь: у всех боксеров мозги набекрень! Отбиты наверное. Никаких интересов, кроме спорта и женщин!
   -- О-о! Кучеряво, если на них еще время остается!
   -- У Сокола пока хватает с избытком!
   -- Погоди, попадет к Петрову -- считай калека!
   -- А ты что уже?
   -- Давай проверим!
   -- Вить, скажи честно, я только для этого тебе нужна?
   -- Нет, но без тела не получится точно!
   -- Спасибо за откровенность!
   -- Пожалуйста!
   Наивный народ -- бабы. Простой, как трусы за рубль сорок! Светка целуется -- аж дрожит, и при всем том обвиняет Шпалу в низменных инстинктах! Собирается терпеть годы! Помолчали. Чувствовалась некая напряженность, развивающаяся, нависшая над обоими. Груздь уже догадывался, что прет со своими размышлениями куда-то не туда, но остановиться еще не мог. формировались и подавались на запасные пути составы мыслей. Конвейер работал на полную мощь, замыкал на себя все извилины, а эту махину резко не остановишь! Еще пару товарняков нужно было отправить со станции, чтобы освободить место для новой сборки. Именно последнее Шпала и совершил, вывел обобщение сказанному:
   -- Короче, давай друг другу не обещать ничего! Все равно это треп, "протокол о намерениях" -- не более! Сегодняшняя встреча -- лишь знакомство. Все что мы наговорили -- информация к размышлению. И жизнь у каждого пошла своим чередом...
   -- Значит расход?
   -- Он всяко-разно неизбежен.
   ЛЭП -- лапочкина нервная система гудела и искрила от перенапряжения! Казалось: приблизишься -- убьет током! Стремясь разрядить обстановку Витька вновь заговорил:
   -- Свет, ты пойми меня правильно, я не в обиду...
   Тут запнулся.
   -- Ну-ну! -- с вызовом поддержала Светка. Она, кажется, уже пошла вразнос! Такую гасить -- мешок с пиздюлями развязывать! Чернобыльская АЭС в уменьшенном варианте. Сейчас будет выброс!!! Но падать ниц и закрывать лицо руками Шпале по рангу не полагалось.
   -- Молодая ты еще, Свет, не в том смысле, что вообще, а... в рассуждениях.
   -- Это потому что не сплю с кем попало в кустах?
   "С кем попало" больно резануло Витьку по самолюбию. Но он проглотил пилюлю. Не время было влезать в конфликт и не умно.
   -- Светунь! Все это хорошо, все прекрасно, то что ты говоришь. Только вот нереально, для меня по крайней мере.
   -- А что для тебя реально?
   -- Есть ночь, есть ты...
   -- Не продолжай, понятно, мне пора, -- оборвала она резко, развернулась на месте, как солдат и промаршировала к дому. Гравий под ногами разлетался от каблучков, как от отбойного молотка. Черт возьми, немало смелости наверно нужно, чтобы вот так цокать по гравию на ходулях! Ногу подвернуть -- раз плюнуть! Да и каблучки поломать. За девушкой щелкнула калитка.
  
  
   ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
   Для чего нужна целка? Минздрав предупреждает: Если шкура на ляжках потерта -- кобыла лягается! Сексуальные фашисты. Геракл совершает дерзкий поступок: Бьет морду пьяному и прыгает под автомобиль. Жертвенная кровь. Великая комбинаторша срывается с якоря и проламывает плетень в чужом огороде. Ревнивый муж подпирает сверхчувствительное тело с низу, пока не загоняет себе раковую занозу! Мужская насильница кадрит невинных мальчиков. Девичья мечта -- толстый ... букет чувств и годик любви по пионерски. Водила в экстазе катапультируется с новогодней елки, предварительно ослабив сбрую!
  
  
   "Вот такие заурядные бывают "романы"!-- думал Шпала, труся домой по знакомому маршруту. -- "А может я и необходим-то был ей лишь для рекламы перед этими мальчиками? Ну и для тренировки, естественно, удовлетворения собственного самолюбия... Тоже гусь хороший! Больше следовало лапать и меньше лязгать зубами. Не давала, правда, лезть за лифчик и далее! Вот к чему язык приложим, бестолочь! Уфаловывать, обещать близкое блаженство, а не предстоящие трудности! Кому нужна неизбежность, даже пусть и блистательная?! Эх, недожал, недопер, недоделал... Хотя, за один вечер, пожалуй, трудновато! Девчонки обычно не соглашаются. Даже из чисто этических побуждений: что о них подумают! Ладно, черт с ними, обидно, досадно, ну ладно! Разве можно знать заранее, как получится? Адресок он ее теперь знает, напишет после утряски, а там видно будет! Достала все-таки гадкая девчонка! Под самый занавес его вольной жизни -- такой неприятный штришок. Будет отныне заодно с Ларочкой покалывать в сердце отравленными стрелами ревности. И к Ольге нельзя, и к Натке нельзя... Где бы разрядиться, черт возьми!?"
   Автобусы ходить еще не перестали. Но наведывались так редко в этот медвежий угол. Да и ждать не хватало нервов. После стрессовых ситуаций лучшее средство -- бег трусцой. Все же "скотовоз" нагнал и перегнал Шпалу ближе к центру. Витька поднажал и сел на остановке в этот тарантас. Вскочил за миг до того, как створки дверей сомкнулись. Водитель, видимо, хотел перед его носом щелкнуть "воротами", но не рассчитал ловкости претендента. Шпала упал на сиденье прямо у двери. Не прошло и минуты, как кто-то его обнял. Витька поднял рожу и в нее сейчас же ткнулось что-то мокрое. Груздь аж вздрогнул от неожиданности. Светка! Открылись "люки". Остановка! На сей раз Шпала едва успел катапультироваться. Водила, надо думать, в экстазе от его трюков!
   -- Как ты здесь оказалась, Светка?
   -- Поехала тебя перехватывать.
   Само собой разумелось, что Витька опять провожал ее до дому. Эта девчонка нравилась нашему Шпале все больше! Черт возьми, где же граница?
   -- Вить, я не хочу, чтобы ты меня неправильно понял, -- начала Соколова. -- Я не против дружить с тобой, серьезно дружить! И догнала, чтобы сказать: я смогу тебя дождаться! Буду ждать сколько нужно. Потому что... Ты не поймешь, наверное, посчитаешь глупой. Просто... я намечтала так! С тех пор, как начала понимать, что люди делятся на парней и девушек, я себе взяла за ориентир тебя, и все время думала, сверялась: а что бы он на это сказал, как бы подумал... Наивно, да? ... Подожди, не перебивай! Должен быть у человека смысл в жизни? -- скажи. Вот у вас с Соколом бокс, достижения, победы... А у меня может иметься своя цель, и я тоже хочу ее достигнуть во что бы то ни стало! Ты говорил, что я красивая и мальчики за мной будут бегать, уже бегают... Понимаешь, Вить, может это глупо, может все выйдет так, как говорил ты, но я хочу попробовать, убедиться сама! А если я сейчас не смогу тебя удержать, то, просто, перестану уважать себя. Ты не представляешь, сколько я этой встречи ждала, как-только не представляла ее себе! Я для этого жила!!! Училась танцевать, краситься, наряжаться, правильно ходить, улыбаться, мальчиков кадрить... Я ведь и с парнями дружила только для того, чтобы научиться нравиться. Специально подбирала похожих характером на тебя и пробовала по-разному. И все на мне для этого. Кроме тебя мне ничего не нужно!!! И вот нашла, чтобы потерять так глупо? Я столько мечтала, представляла эту встречу, строила хитроумные планы и сама же от них отказывалась! -- Боялась страшно! Думала: "Пусть это произойдет позже, но естественно!" Ждала. А встречи не случалось. Ты куда-то пропал, как в воду канул. Перестал появляться на танцах в Южном. И где -- никто не знает! Я братишку тихонько выспрашивала, а он тоже ни в зуб ногой... И вот, когда уже устала надеяться на чудо, мы встретились. Я вначале даже не поверила, думала призрак, галлюцинация, мираж. Только тогда успокоилась, когда остались с тобой вдвоем. Но не могла же я там тебе отдаться, сразу. Что бы ты обо мне подумал, Витя? Я вообще не хотела этого пока! Мне достаточно еще годик любить тебя "по-пионерски", даже вдалеке, это не главное! Главное знать, что ты тоже меня любишь! А ты говоришь про какие-то постели по два раза на дню. Может это для вас, мальчишек, так важно... Может девчонки, когда попробуют, хотят. Но мне пока все такое безразлично. Ну подумай сам, разве я могу переспать с каким-нибудь другим парнем, если мне с тобой еще хочется дружить чисто, без этого. Разве можно относиться к девушке серьезно, если овладел ею в первую встречу? Просто выбора у меня сейчас нет, Я не хочу тебя терять, Витя! Ты оказался нормальный. Лучше, чем я предполагала. В смысле: добрый, нежный, чуткий. С тобой легко! Все получилось сразу, само собой! Если бы я знала это, я бы к тебе сама, первая приехала! Только люби меня пожалуйста, не обижай! Может я еще не все понимаю, но я дойду, научусь любить тебя как надо, чтобы тебе хватало. Лишь бы у нас все было по-настоящему. Не обманывай меня, ладно? Для меня сейчас это очень серьезно. Если захочешь бросить, то лучше потом, когда уже... ну в общем смогу это пережить! Ты мне нравишься. Очень!"
   Переоценить значение Светкиного порыва было невозможно. Беззаветно преданная девичья душа -- что может оказаться бесценнее на свете? (Если конечно ее обладательница свежа и прекрасна собой.) Шпала поник, буквально обовшивел духом! Заметался из стороны в сторону по той простой причине, что не знал, какой мерой оплатить Соколовой за подаренное счастье. Своей безграничной преданностью? Мелко! То же могли бы сделать по отношению к данному объекту сотни. Расцеловать ее, совершить в честь лучшей девушки на свете подобно Гераклу некий великий, героический поступок -- морду пьяному набить? Как выразить бесценной, превзошедшей собою всякое воображение спутнице благодарность, признательность, блаженство, ликование, восторг... Словом весь пестрый, толстый букет чувств, овладевших Шпалой, чтобы это равновелико дошло? Что-то требовалось сотворить в ответ непременно решительно и возможно не раз! Однако слов не было, вернее сущие в человеческом языке оказались слишком мелки и пошлы, затерты от чрезмерного употребления. Дерзкие поступки, как-то: избиения ни в чем не повинных прохожих, либо прыжок под автомобиль могли быть истолкованы неадекватно... А состояние любимой девочки внушало опасения. Оставалось единственное малоэффективное средство: Работать тем примитивным инструментом, который был в наличии -- набором слов, оказавшимся под рукой. Другим инструментом виктор подпирал обретенное счастье снизу на всякий случай! Чтобы ноги не подкашивались. У Груздя больше и в мыслях не было обретя Светку вновь перечить ей в чем-либо! Первейшей задачей сейчас являлось успокоить юную Жанну Д'Арк до нормального состояния. Если девчонка бегает за парнем и признается ему в любви, можно утверждать -- без срыва тут не проканало!
   -- Светик, не волнуйся, не переживай. Я обещаю писать. Буду весь к твоим услугам... Только это, подумай лапочка. стоит ли брать на себя обязательства? Прикинь! Срок -- дышло! Захотят, влепят на всю катушку, не два -- три года.
   -- Ничего смогу ждать пять!
   -- Ну вот, явный перекос в сознании! Три года с ее данными нереально, а уж пять...
   -- Дело пахнет червонцем.
   -- Ты специально врешь мне!
   -- Поверь...
   Она обняла Шпалу неожиданно, начала целовать взасос.
   -- Я согласна!
   -- Свет, я буду писать, но имей в виду -- у тебя полное право отказаться в любой момент
   -- Я согласна сейчас!
   Витька даже не понял сразу, что сейчас-то? А догнавшись, долго соображал, как отговорить экстремистку от роковой затеи. В Шпале вдруг проснулся ревнивый муж! Он понимал, насколько данная ипостась глупа, но ничего с собой поделать не мог: ситуация с Ларочкой упрямо повторялась. Ну не способен Витька совершить то, что сия экзальтированная мазохистка предлагает. Воспользоваться неосторожно брошенным обещанием. Возможно, секс и принесет сейчас некую мизерную радость. Но потом перерастет в большую головную боль. Вот такой Шпала оказывается старомодный и щепетильный урод! Дорожит он Светкиным покоем. Душой!
   -- Нет, Соколик, нет! Теперь не могу я. Все оказалось слишком серьезно. Это было бы подло с моей стороны, воспользоваться твоим безвыходным положением. И кроме прочего, я бы никогда не согласился провести со своей любимой... первую ночь в неподходящих условиях!!! Не обижайся. Если это серьезно, у нас все еще будет. Я тебе обещаю лавину любви!
   -- Я уже обдумала!
   Ах, она просчитала варианты, -- великая комбинаторша! Какой цинизм!!!
   -- Мне все равно теперь не для кого себя беречь! А из прошлых слов я поняла, что по другому ты со мной дружить просто не будешь, я тебе стану неинтересна, надоем. Если так, какая разница, когда начинать, сейчас или в следующий раз! Ты говоришь про мое удовлетворение, оно для меня не главное! Но раз впереди неизвестность, хочу, чтобы помнил и верил в мои чувства. Если ты меня не обманываешь, то должен переспать со мной сейчас. поломать целку!
   -- Зачем?
   -- А на кой она мне?! Сколько впереди всякой неразберихи! Сразу не сможешь написать, а потом забудешь, пропадешь опять. Так наши отношения останутся на твоей совести, не сможешь потом свалить на обстоятельства или еще кого-нибудь!
   Времена пошли! Все перевернулось с ног на голову: Девушка на ебле настаивает, а парень ни в какую! Строит из себя целочку, отказывается, стесняется!
   Светка во что бы то ни стало хочет пожертвовать невинностью прямо сейчас, дабы у Шпалы не осталось никаких сомнений насчет первого и второго (целки и намерений)! У Соколовой характер, как у Юльки из нарсуда. Зажглась, точно новогодняя елка огнями желаний, попробуй выключи! Успокаивающая терапия -- это когда целуешь и гладишь сначала по тем местам, где хочет она, потом -- где хочешь ты, чтобы она не хотела! Ни черта из Витьки не получается укротителя! Оказывается он не настолько стальной, чтобы заставить девчонку страдать. Глупое, черт возьми, положение!
   -- Свет! Я сделал все что мог! Предупреждаю: торжественная сдача пизды в эксплуатацию не доставит тебе никакой радости. В Минздрав рацпредложение нужно послать: на упаковке гандонов сие мудрое предостережение печатать, как на пачках с куревом. Это называется халтурой! Ну что нам даст такая показуха?
   ...Короче, надо искать место. В том что у обоих не получится, Шпала ни минуты не сомневался. Не любит он работать из-под палки! Камикадзе непоКОБЕЛима! Настаивает как прежде, чтобы акт состоялся... Нашли площадку для "рыцарского турнира" за околицей. Там у забора были сложены штабелем старые доски. Витька их обследовал на ощупь: нет ли гвоздей, грязи... Подстелил свою штормовку. Много ли с нее толку? Стал жертву раздевать, готовить, но оказалось зря. Не получится пилить на пиломатериалах. У Светки трусики, а сверху колготки. Вернее, щелевка-то ни причем, так -- информация к размышлению. Нужно отчаянной "мужской насильнице" снимать поименованный туалет и прятать в карман, капрон тоже, чтобы о занозы не порвала. Без "чешуи" она будет ножками своими белоснежными сверкать на всю округу! И наконец: тогда Витькину брезентовую куртку трэба подкладывать не по дниз, а наверх пальто, иначе станет течь и дубленку попортит! А снять трусы с колготками можно лишь скинув сапоги... Знал же: вот она, головная боль, начинается! Схоронились в укромном месте. Акробатка, держась за Шпалу одной рукой, принялась с себя всю эту сбрую снимать. Распрягшись, надела вновь сапоги, запахнулась пальто -- нормально. Не видно ничего! Пошли искать иное укрытие. Наконец у одного плетня "наездник" приметил возвышение. Как раз под свой рост. Поставил на него Светку, прислонил спиной к изгороди, примерил -- нормально.
   Далее было долгое и осторожное введение с охами и скулежом. Хотя все это, честно говоря, Витьку даже возбуждало! Перво-наперво тело у "спортсменки" бесподобно! Юное, упругое, стройное, без намека на жировые складки. И... сверхотзывчивое! Затем ее решимость превозмогать боль... Точь-в-точь партизанка-комсомолка во время пытки. Возбуждали конечно не фашисты, а девичья одухотворенность! Шпале пришлось идти на все ухищрения, продемонстрировать высокий класс! Он и в ушко "Ляльку" целовал, и груди за соски дергал, и попку гладил... Короче, кое-как вставил, начал качать потихоньку. Боль у партнерши притухала, но возбуждалась она скорее от ласковых подбадривающих слов, нежели от прикосновений. Видя, что Соколова боится, Витьке пришлось вытащить инструмент и предложить ей подержать его в руках. Попрактиковаться в пользовании! Сам же нашептывал в это время следующие наставления:
   -- Он твой. Не бойся своего преданного мальчика, погладь, побалуй. Видишь, как он тебя любит, откликается на ласки!
   Кажется, подействовало. Светка почувствовала свою власть над новым знакомым. И только а) данные многочисленные преграды были устранены, б) чувства обоих успокоены и настроены на "лирический лад", едва Шпала в) почувствовал свободу, желание и г) начал потихоньку набирать обороты, д) вышел на финишную прямую, е) узрел вершину блаженства и ж) карабкался к ней, з) "необъезженная кобылка" научилась и стала ему в этом альпинистском подъеме помогать, как могла... От дороги раздался голос (который, как позже выяснилось, принадлежал матери):
   -- Света, домой, сколько можно целоваться!
   От освещенной проезжей части в темень, где они упражнялись в скачках, наверняка увидеть было ничего невозможно! Скорее всего парочку заметили, когда оба еще стояли у дома, а теперь кричали наугад. Но можно себе представить, как это подействовало на Светлячка. Она сорвалась с "якоря", кинулась, проломив где-то плетень, в чужой огород, принялась надевать трясущимися руками колготки, трусики. Шпала был рядом, помогал, чем мог. Наконец, с делом покончив, непослушная девчонка установила дыхание, поцеловала Витьку, прошептала:
   -- Пока, пиши, не забывай и не провожай. Сразу, как сможешь, сообщи.
   Сунула ему нечто в карман и, оправившись, приосанившись, ушла в темноту. Груздь постоял еще в чьем то огороде. Вытер конец рукавом штормовки. Послушал отдаленные переругивания матери с дочкой... Когда все стихло, он покинул укрытие. Округой вышел на шлях. В кармане обнаружил платок. Вынул. Белую ткань пропитала Светкина жертвенная кровь.
   "Стадион" почти безлюден. И время спросить не у кого. Может последний автобус уже ушел? Да нет, ведь тогда бы вообще ни души не нашлось. В сторонке, под деревом, подпирая крону, стояла и смолила длинную сигарету с фильтром массированно наштукатуренная и модно, но неряшливо одетая двухметровая кобыла, древняя и пьяная. Витька пристал к ней.
   -- Сколько время?
   -- Счастливые часов не наблюдают!
   Кляча оказалась совсем не так стара, как показалось вначале. Но лицо, забранное разнокалиберными многочисленными морщинами, выдавало крайнюю степень пропитости и затасканности ее обладательницы. "Лягается! -- заинтересовался Шпала.-- Шкура на ляжках до дыр истерта, а туда же, целку из себя строит! Интересно, а поднимется на нее в случае чего или нет?"
  
  
  
   ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ
   Второстепенная роль таланта в достижении поставленных целей. Бессмысленность наличия способностей при отсутствии четких ориентиров. Преходящее значение: талант, как и здоровье, дается "авансом", без применения глохнет и за его рациональное использование придется держать ответ перед хозяином! Капризность и непостоянство: способности могут проявляться там, где не нужно, но исчезать, где нам прежде всего необходимы! Невозможность полного проявления и развития таланта без постоянного труда над собой. А так же: жизненный опыт, колония, чернокнижники, шизофреники, баптисты и доктора наук.
  
  
   В певцы Шпала не рвался, хоть в детстве и имел честь посещать музыкальную школу. Аж на протяжении трех лет грыз гранит науки! Служил музам, которые как известно не терпят хуеты. Одним из лучших считался! "ТАЛАНТ!" -- говорили. И в школе сначала тоже все учителя в один голос вопили: "Талант, талант!!!"... А к окончанию восьмилетки Витька стал твердым троечником. И у всех этих преподавателей сидел уже в печенках! Десятилетку вообще еле кончил! музыкальную ближе к концу бросил. Их старый педагог тогда ушел то ли на время, то ли насовсем. А новый имел обыкновение учить искусству игры на баяне с помощью дрына. За пару месяцев он ухитрился разогнать почти всю музыкальную школу. Лишь самые твердолобые остались: тем дрын не помеха для постижения тонких материй!
   Так вот насчет жертв, которых как известно требует любое искусство. Дураков нет! Жертвы ему приносят одни, а успех оно дарит, как правило, совсем-совсем другим!
   Да и вообще, честно говоря, Гроздев по жизни был талант. Это вам по секрету конечно, без лишних громких слов. Все ему давалось легче, чем другим разным. Стихотворение с одного раза запоминал. Что учитель целый урок талдычит, мог точь-в-точь пересказать. Даже если все это время карикатуры на одноклассников рисовал или из рогатки постреливал. Привык на память да на язык полагаться. Дома в учебники и не заглядывал. Но пошли в старших классах такие предметы, что одно занятие пропустишь, уже ничего дальше не поймешь. В некий прекрасный день Витька обнаружил -- алгебра для него темный лес. Ну так что ж? Это даже интереснее! Выезжал на списываниях да на подсказках. Не учить же в самом деле весь учебник сначала! Тем более, что чем дальше -- тем в нем больше. А тугодумы как один в отличники вылезли! У них действительно талант какой-то делать хорошо неинтересные вещи. К концу школы одна учительница дала Витьке следующее замечательное прозвище: "Способный лентяй". А другая уточнила: "Умная голова, да дураку досталась!"
   На заводе, когда учеником токаря пришел, мастер ему раз объяснил по-хорошему, и Шпала сложную деталь сделал сам. День точил, два эти детали. На третий надоело! Вместо работы начал пробовать сделать выкидной нож. Рядом за станком напарник стоял. Ох и тупорылый был дятел! Мастер задолбался ему объяснять. Неделю учил! И потом еще, чуть что, у Шпалы "ума пытал". Через неделю аккурат напарник только первую деталь сделал. Невероятно обрадовался. Сам себе удивился! Бегал по цеху всем сокурсникам показывал. И так ему эта "творческая" работа приглянулась, что он данные детали до самого выпуска аккуратно точил. План перевыполнял. Рекорды устанавливал! Когда у человека фантазии нет, у него мысль ни на что больше и не отвлекается. Работает, как автомат в заданном режиме. И счастлив! Через год Шпала увидел портрет этого сокурсника на заводской доске почета. Сам он за то же время научился лишь прекрасно гнать халтуру, ломать станки, прогуливать, пьянствовать, рассказывать небылицы мастеру и пудрить мозги приемщице ОТК.
   Спрашивается после этого вопрос: Нужны ли человеку способности и фантазия, или ему от оных одна нервотрепка? Вечно чего-то нового хочется, неизведанного... А в итоге всю жизнь гоняешься за журавлем в небе!
   Пойдем вперед. К следующим вопиющим фактам жизненной биографии нашего героя, доказывающим правоту выше упомянутого, ниже подтверждающегося, нами утверждаемого тезиса о том, что: "Все горе от ума!" -- впервые высказанного еще Грибоедовым в одноименной опере под одноименным названием... Ну и так далее! Всю дальнейшую доармейскую жизнь Шпалы Вы здесь прочитаете "аж бегом". На этом мы, по такому случаю, специально останавливаться не будем. Первый (и последний в этой книге) день Витькиной службы в армии Вам тоже даст необходимое представление насчет того, как у Шпалы все покатило сначала. О том, что за слишком быструю смекалку и умение неплохо устроиться в армии (в ущерб интересам тех кого она охраняет и еще более тех, кого кормит) ему пришлось тянуть срок, тоже небось слыхали. Но это в общем! По частям там так же колоссальный жизненный опыт. И главное ценный! Ни в одной книге не найдешь, не прочитаешь. Достаточно сказать, что Шпале пришлось за службу сменить три воинских части. И еще в нескольких побывать являясь прикомандированным. Причем в разных родах войск. Прикидываться баптистом, прибрасываться шизофреником... Познакомиться с чернокнижечниками. Проехать, находясь в бегах, пол-Союза. Скрываться от "погони" то у "химиков", то у цыган. Срываться от самих химиков... бежать из закрытого города, делать ноги от конвоя, драпать из спецприемника, тикать от облавы, валить от кондуктора, сматываться от контролера, съебываться от патруля, уебывать от милиционера... Короче, улепетывать от всех. И это менее, чем за год жизни! Ну и, естественно, опыт колонии тоже кое-чего стоит! Здесь наоборот привалило чалиться целых четыре с лишним года. И еще один високосный день, твари, всунули! В самом, можно сказать, шебутном возрасте. Было время отдохнуть от приключений. Прошлое проанализировать. На будущее сделать выводы. Понаблюдать на бесчисленных живых примерах. (вот уж чего здесь было в избытке!) за тем, как в общем складывается жизнь у "охотников за удачей". Любителей пожить за чужой счет. Бродяг (тогда бродяги тоже считались преступниками!). Борцов за истину. Совесть. Справедливость. Веру (за веру тоже сажали). Так же, впрочем, как и за отсутствие нужной... И вообще трудно сказать, за что тогда срока не давали. Сеяли за все в общем и ни за что в частности. Даже поговорка выработалась: "Жизнь -- та же картошка: не сожрут так посадят!" Потому была, естественно, возможность понаблюдать, поисследовать, поразмышлять поэкспериментировать над жизнью любых слоев населения. Можно сказать над природой человеческой вообще! Материал, если присмотреться, огромный и уникальный! Возможность наиредчайшая. Счастливейшая! (Знак "!" сменить на знак кривой усмешки.) Ежели, конечно, до всего этого иметь охоту, а паче время и силы. С последним напряженка! Ведь 90 % прошедших зоны то и другое целиком тратили на элементарное выживание! "Слона-то, как говорится, они и не приметили!" Многих, впрочем, не в том вина! Шпале повезло. Причем запечатлеть в динамике. Ибо, будучи по жизни способным лентяем, Шпала предпочел в местах лишения свободы не вкалывать как Папа Карло, зарабатывая себе Условно Досрочное Освобождение (УДО), или чахотку и место на обширном зоновском кладбище, что гораздо вернее! Где ярусами и плечом к плечу мирно уживаются каторжане царских лагерей, белогвардейские офицеры, "кулаки", пламенные большевики, враги народа (гнилая интеллигенция), пленные японцы, и т. д. "Воры", "суки", "бляди", "ломом подпоясанные", "махновцы", "одни на льдине". "Блатные", "шерстяные", "вигоневые", "мужики", "чуханы", "козлы", "пидорасы". "Фуфлыжники", "тихушники", "кумовки", "лукальщики", "отказники". Бригадиры, банщики, повара, мастюшники (кустари), завхозы, шныри, культорги... Фух! Не забыл ли я кого? Древний кандальный шлях! "Все промелькнули перед нами, все побывали тут!" (Включая декабристов) И лишь ни одного демократа там нет до сих пор. Ждем-с!!!
   Гроздев оставался верен себе: старался устроиться так, чтобы жить как можно лучше в установленных кем-то для него рамках. По этой причине ему часто приходилось путешествовать с зоны на больничку, где все режимы находились вместе, а "география" была представлена от Колымы до Урала. Приходилось подолгу "гостить" там и, естественно, наблюдать жизнь зеков от малолеток до особо опасных рецидивистов включительно. Плюс этапы туда и обратно, где только и можно встретить кочующих толпами и в одиночку отказников, раскрутчиков, крытников, поселушников, химиков, возвратчиков, этапников, приговоренных к расстрелу, спецконтингент: осужденных ментов, политических, женщин. Кого-только в этой системе нельзя встретить? Нет такой категории от самых сильных и влиятельных мира сего (в прошлом и будущем, но не в настоящем, ибо в настоящем здесь все равны, как при коммунизме!), до полнейшего ничтожества. От святого до грешника. От верующего до воинствующего атеиста... Впрочем, то и другое и третье может быть в одном лице. Да и кто вправе их классифицировать?
   Короче, тот мир сжат, и вмещает в себя при меньшем объеме значительно больше информации, чем любой другой. Нельзя сказать, чтобы судьбы основной массы всех вышеперечисленных были банальны! Хотя Солженицын и говорит, что опыт колонии целиком отрицательный опыт, а Шаламов это подтверждает. Иногда отрицательный опыт во сто крат ценнее положительного! Что оба они блестяще и доказали на деле: прожив за его счет всю дальнейшую жизнь. Так что дело не в положительности, либо отрицательности, а в умении им воспользоваться!
   Но нельзя сразу объять необъятное! Обо всем здесь прозрачно намЕкнутом Вы будете иметь возможность прочесть в следующей книжонке ныне еще неизвестного автора. Пока же мы разбираем вполне конкретный вопрос: как стать кумиром. И в его рамках первую часть: о талантах и поклонниках. Заболтался я тут конечно с Вами! Но где Вы найдете неболтливого описателя? Так вот. Если всего этого недостаточно до сих пор, можно продолжить! Как читателю еще (оказывается) неизвестно, по окончании отсидки решил Шпала взяться за ум. И не повторять прошлых ошибок! Поступить в институт. А чтобы легче было подобное мероприятие провернуть, устроился работать. При данном учебном заведении в один из отделов сотрудником. Служба, доложит он вам, была не бей лежачего! (Правда, зарплата тому соответствовала) Но, нет-нет, приходилось и там выполнять никому не нужные физические упражнения: Опыты какие-то непонятные, грандиозные проводить. Воплощать в металле и прочей натуре всяческие бредовые замыслы "местных" ученых мужей. Заваленный подвал-мастерскую прибирать, перетаскивая с места на место кем-то когда-то где-то спизженный и припрятанный здесь дефицит, про который сами хозяева, между прочим, давно забыли. Станки ремонтировать. Клеить расшатанные учеными задницами и пришедшие в негодность стулья... В общем, если кому-нибудь из светил вздумается поискать, работу всегда можно было найти! А ставка одна и та же: 80 р.
   И вдруг, Витьке на счастье, одна весьма ученая дама из их отдела заметила его смекалку! Поведала по секрету, что работает по совместительству с Киевским институтом строительных материалов. На два института, это в понимании Шпалы как на две разведки: воруешь ценную информацию у одних и выдаешь другим за свою. И те и другие тебя умным считают. Тетя поведала, что там у них появилась проблема со стыком. Строители всего мира бьются. Нет надежного способа соединения материалов наподобие брезента. Чтобы два куска можно было по любому соединить между собой: по краям, посередине, по кривой... А после разъема чтобы они остались такими же целыми как и прежде. Ну и, естественно, герметичного, гибкого. Витька высказал свои соображения на этот счет... И тут поканало!
   Тетя попросила додумать детали. Шпала сказал, что ему нужно сосредоточиться. ОН не может творить в антисанитарных условиях... И тетя вмиг освободила его от рутины по подвалу. Перевела в светлый кабинетик, за специально отведенный стол. Витька за день продумал ей принцип этого соединения и несколько вариантов его исполнения. Тетя оказалась тупая. Ей пришлось долго объяснять элементарные вещи, приводить примеры из жизни, рисовать все эти соединения в различных ракурсах. Наконец тетя попросила Шпалу все это оформить соответствующим образом: описать внятно, обрисовать красиво, обосновать убедительно и обсосать еще раз все возможные варианты. Не спеша! И начались блаженные недели творчества. Шпала в чистенькой одежде приходил в кабинет, садился за свой стол и начинал творить. Изобретал тот же разъем с небольшим конструктивным изменением. И весь дальнейший день его описывал, обосновывал, обрисовывал, обсасывал. Попутно он не забывал отдыхать, ходить в туалет, на перекуры, и просто сидеть за столом с умной рожей. Все это учитывалось в работу. Так бы жить да жить! Только без привычки надоедает. Если б еще на работу можно было раз в неделю появляться и показывать всю проделанную работу оптом! Но для этого нужно ученую степень иметь, как тетенька -- Витькина протеже. В науке чем дальше, тем интереснее!: Тетенька начала таскать в кабинет всяких умных дядей, и Шпала им всем делал лекции и показывал свои каракули. А дяди кивали головами и изредка задавали вопросы тете. Тетя спрашивала у Шпалы... Потом дяди говорили тете свои замечания, а она толкала ногой под столом Витьку и велела выслушивать всякую их ахинею, запоминать и учитывать. Сама тетя (как и большинство дядей) оставались в проекте ни в зуб ногой. Да им это и не нужно было. Тетя обещала Шпале, что его имя будет в перечне авторов изобретения. Но всех дядей тоже брала в соавторы, в обмен на участие ее в их разработках. Когда число "соавторов" перевалило за десяток, а работа подошла к нудной черте -- черчению. Шпала объявил, что недостаточно подкован знаниями и от авторства отказывается. С тетей чуть удар не случился. Но в институт Витька уже поступил, а из отдела скоро собирался линять. Так что ему было в высшей степени плевать на свое детище. Витька с тех пор окончил институт, сменил кучу мест работы, но зайдя как-то по старой памяти в подвал отдела нарвался на упреки своих бывших товарищей по работе: "Ты напридумывал, а нам до сих пор разъебывайся!"
   При окончании института нужно было написать дипломную работу по зоотехнии. В учебниках все, что нужно, есть, бери и списывай. Но Шпала тогда как раз окунулся в практику с головой: работал зоотехником в колхозе, где у него в подчинении было две фермы. Дойного стада 400 голов, молодняка... и того более, 1000 голов скота. Конечно, практика крупно отличалась от теории. Наукой тут и не пахло. По его должности Витька был в первую очередь надсмотрщиком за доярками и скотниками, ворующими комбикорм и разбавляющими молоко. За трактористами, вечно пьяными и колымящими, вместо того, чтобы вовремя отгорнуть навоз из-под транспортера, отчего вся ферма засералась. Иногда за шоферами, возящими с полей зеленку. Те предпочитали толкать ее налево в частные подворья. Ругался с агрономом, норовившим списать на ферму несуществующий урожай. С заведующим отделением за отсутствие транспорта... Короче, образование тут и не требовалось, но необходимо было иметь сильную глотку и крутые кулаки. И вот дипломная работа. Шпала списывает по учебнику и чувствует, что все что здесь написано -- херня на постном масле. Это не для реального положения дел написано. Допустим, племенное дело. Голштино-фризы заграничные, на которых руководство области помешалось, дают молока больше, но против исконно наших симменталов гораздо капризнее. О какой голштинизации может идти речь, когда нет соответствующей кормовой базы, условий содержания? Проводить голштинизацию, значит гробить стадо! Совсем не учитывалась в науке "Психология поведения в стаде". Ученые считали, что главное для коровы это сиськи, в то время, как из практики и наблюдения было видно, что более сильные симменталы забивают более слабых голштинов. Не подпускают их к кормушкам. Короче, вся наука шла в разрез с практикой и порой даже противоречила самой себе. Шпала написал, как по книге, а ниже сделал дополнение, как на практике. Америку не открыл, написал то, что сам видел. Но профессор работой был потрясен. Какое-тонкое понимание сути дела! Выделил Шпалу из всей прочей братии и предложил ему после окончания института пойти в аспирантуру. Под свое, естественно, руководство. Шпала до диплома противоречить ему не стал. Потому и на защите особо не страдал. Но двигать вперед науку за каких-то жалких 80 рэ? Да что он бешеный? Ну вот нет у Витьки самолюбивой жилки. Не греет его звание аспиранта или, допустим, даже старшего намученного сотрудника. Не у каждого есть талант штаны за столом просиживать. Словом, после получения диплома он ушел в сторону. Профессор нашел себе другого ученика: тупого, но более исполнительного. Тот, промучившись 3 года и защитив кандидатскую теперь считает себя чуть ли не Дарвиным, и со старыми знакомыми вроде Шпалы уже не здоровается: не ровня!
  
   Многие люди наивно полагают, что в институте, да еще в научно исследовательском, все сплошь кругом умные люди. Шпала их должен огорчить. Там тупорылые бестолочи, да еще и мелочливые завистники, карьеристы, склочники, очковтиратели и подлизы.
   Вообще по жизни: Чем человек образованней, тем он подлее и безнравственнее!
   Так, кстати, во всем мире! (См. Гюстав Лебон "Психология народов и масс"). Образованность и умение шевелить мозгами весьма разные вещи! Образованность и культура, интеллигентность -- тем более.
   Много за свою жизнь Шпала сменил профессий, мест работы, занятий. Все искал, где можно ничего не делая жить припеваючи. И в бизнес нырял. Между прочим, теперь в народе очередное поветрие насчет того, что бизнесмены, предприниматели, банкиры -- это самые умные люди, цвет нации. Дескать, потому они и богаты. Чушь это! Очередное промывание мозгов!
   Так вот, о нашем незабвенном Шпале. Прыгал он, бегал, и оказался к 37 годкам у разбитого корыта. Нет ни положения в обществе, ни твердой почвы под ногами, ни профессии одной, но до тонкостей изведанной. Той, в которой мог бы сказать о себе: я мастер! И начал Гроздев замечать, что от прозвища "способный лентяй" осталась только вторая часть. А он-то думал всегда, что талант и способности никуда не уйдут, они вечно с человеком. Оказалось, нет! Дар этот так же не безграничен, как, например, здоровье или физические силы. То и другое дается раз в жизни, авансом. Без бережного отношения и постоянной тренировки глохнут, тупятся. Мало того, за них еще ведь перед спонсором держать ответ приходится: Зачем его добро по пустякам растратил!
   Выходит, из всех вышеописанных персонажей Шпала самый глупый и есть! Все остальные направляли свои мозги на что-то определенное, по плану. На то, что давало им хлеб. Они могли управлять своими силами. Возможно, частью блистательных способностей каждому пришлось поступиться, но зато удалось и достичь чего-то реального. Не вышло и его стремление жить как можно легче. Парадокс: ища все время жизни легкой, Витька обрекал себя на самую тяжелую! На то и поистратился. Короче, у Шпалы теперь на вас одна надежда, читатель! Может вам его опыт понадобится, чтобы самим не тратить на это силы. Выручите уж, пожалуйста! А то ведь придется за долги рассчитываться, а ему и сказать нечего. Прямо как-то неудобственно получается! А в общем-то вывод какой? Способности без цели в жизни для человека только наказание одно! Да и талант пресловутый на 99% из труда состоит. Только в боксе у Шпалы поначалу не обнаружилось никакого таланта, там ему больше всего и повезло!
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
   Снегурочка Ира беспредельничает, штык дымит, а тюремный ишак ревет подъем. Иван Сусанин роет землянку для королевы мОрга, а та надувает и хлопает о гвоздь презервативы. Дед Мороз прорубает окно в Европу сквозь двери Ноева ковчега. Проглоченная веревка оборачивается петлей вокруг горла. Исторический бивак революционных солдат на потолке.
   Чтобы выяснить этот вопрос он зашел сзади и ухватил кобылу за ягодицы.
   -- Ну-у! -- заржала кляча предупреждающе.
   -- Не встанет, -- констатировал Витька и выпустил дряблое содержимое из своих рук.
   -- Молодой еще, парниша! -- она повернула к нему насаженную на длинную шею голову с огромными зубами и чувственными, мясистыми, ярко, будто фосфоресцирующей краской выделенными, губами. "А что если в рот? -- подумал Шпала, -- Вон губы какие рабочие!" И от этой мысли словно от волшебного заклинания любовный инструмент мгновенно возник из пепла.
   -- А хочешь сигарой угощу, -- предложил он,-- Гавайской!
   Пуская колечки дыма кляча посмотрела на него долгим мутным взглядом -- словно испытывая. Кроме тоскливого безразличия и пренебрежения в нем угадывался только что возникший интерес. Изучив Шпалу подробно с головы до ног и дососав за это время соску, дама наконец гордо вскинула голову и бросила через плечо:
   -- Не употребляю!
   Помолчали.
   -- Как зовут тебя, кобыла стремная? -- завопил нараспев Витька ей через плечо и добавил, когда дама резко обернулась, тем же голосом, -- "Снегурочкой кличуть!" Знаешь такую сказку? -- вопросил он с улыбочкой, глядя ей в глаза.
   -- А не пошел бы ты на ... ! -- ответила кляча.
   -- Ну зачем же так грубо, Снегурочка, я ведь могу и по чердаку настучать!
   -- Я не Снегурочка, я Ира!
   -- Ну вот и прекрасно, Ирочка, а я Вася! Ну, как мы это дело оформим?
   -- Никак! -- она повернулась, чтобы уйти.
   -- Нет, Ирочка, так я тебя не отпущу, мне разрядиться надо, штык дымит!
   -- Я в рот не беру!
   -- Ну не в рот, какая разница куда, пошли скорей в кустики, может еще до автобуса успеем.
   -- А что дашь?
   -- Червонец, -- соврал Витька, хотя в кармане и гроша ломаного не оставалось.
   -- Мало! -- подумав, сказала кобыла нагло.
   -- Ирочка, бля человек, это уже беспредел! Сколько же ты за свою шкуру хочешь?
   -- Четвертак!
   -- Да за четвертак я из ресторана красотку сниму!
   -- Как хочешь, я к тебе не набивалась.
   -- Хорошо, тридцать и в рот!
   -- Подходит.
   -- Ну пошли!
   -- Нет, только на хате.
   -- Так что я тебе тут землянку рыть должен?
   -- У меня есть на примете.
   -- Несговорчивый ты человек, Ирочка, а где твоя хата?
   -- На совхозе.
   Это было как раз в сторону Витькиного дома.
   -- Черт с ним,-- согласился Шпала,-- поехали к тебе на хату.
   Подошел сто второй. Они сели и покатили молча. У Шпалы уже стало пропадать желание. В электрическом свете ее морщины через штукатурку выглядели особенно отталкивающе.
   -- Ну что, пошли? -- встав, кобыла взглянула на него сверху вниз.
   "Пожалуй, такого удилища у меня еще не было, -- подумал Витька. -- Эх, и заеду же я ей щас, во все пихательные и дыхательные!" И он шагнул из автобуса. От трассы к жилому массиву вела аллея. Высокие тополя по обе стороны дороги стояли густо и потому вверху расходились веером. Их ветви аркой нависали над путниками.
   -- Подожди тут, я отойду на минуту, -- вдруг скомандовала попутчица и, закурив "Стюардессу", ушла в гущу лесопосадки.
   Мигая и вздрагивая, огонек однако был виден в темноте. Вот он описал круг, заметался, застыл на месте и пополз вниз. Присела! Минута попалась добрая, она все тянулась, но никак не кончалась. Огонек, поплясав во тьме, вдруг стремительно полетел вверх и в сторону. Стукнулся обо что-то невидимое, замельтешил, падая, и затух. Некоторое время с места действия совсем не доходило каких либо признаков жизни. Затем на пару секунд вспыхнула по-мужицки прикрытая ладонями спичка. Озарила лицо пассии и потухла, оставив в продолжение новую тлеющую точку. Досчитав до пятидесяти, после того как вторая сигарета разделила учесть первой, Витька решительно шагнул в хрусткую, шуршащую листву навстречу предмету своего вожделения и погреб, огибая стволы. Ему представилось, что, может быть, кляча решила слинять, оставив его с носом. Предмет он нашел на предполагаемом месте в утружденной позе.
   -- Ты что, веревку проглотила?
   -- Не мешай кайф ловить. И вообще уйди, че приперся, я тебя не звала!
   -- Ну ты давай, завязывай поскорей с этим делом, ждать-то надоело! Он ведь без толку-то долго стоять не будет, не часовой.
   Витька опять отошел, но на сей раз не так далеко. С места действия слышались довольные стоны и похрюкивание. Наконец, ко всеобщей радости, Снегурочка с делами управилась, взяла лыжню и повела Шпалу за собой по аллее далее. Вскоре оба свернули к двухэтажным новым коммунальным домам, стоящим по периметру просторного двора. Во дворе умещались: детская площадка с песочницами, беседками и качелью; столбы с веревками для сушки и выхлопывания белья; беседка с фонарем для игры в домино; огороженная ломаным забором площадка с мусорными ящиками; стоянка для автомашин; палисадники. В самих домах было то ли по два, то ли по три подъезда, Витька не посчитал. Его мысли были заняты другим. Шпала усиленно генерировал подъемную силу для своего члена, мысленно накачивал его "праной". Для чего упорно представлял кобылу голой, в ослепительно белых, шуршащих от крахмала простынях, при единственной подсветке уличных фонарей. Выходило сносно. Пожалуй, с актом можно справиться, провести ночь без скуки. Все в конечном счете будет зависеть от его изобретательности, ну и, естественно, от партнерши. Необходимо сразу потребовать от нее полнейшей покорности и инициативы. Только тогда "из искры возгорится пламя!"
   В подъезде висела кромешная темень. Шпала шел держась за мословатый зад подруги. Первый этаж. Лошадка остановилась перед одной из дверей, нажала кнопку звонка. Внутри послышался долгий, неприятных оттенков звук, точно "ишак" при подъеме в тюрьме.
   -- Ты кому звонишь? -- уставился он на нее.
   -- Мужу, кому же еще! -- невозмутимо пояснила хозяйка квартиры. И, выждав секунду, осклабилась:
   -- Что, небось навалил от страха!
   "Сама б...ь и шутки у нее б...ские!" -- подумал про нее Шпала. Чаровница тем временем уже гремела ключами. Когда врата в страну любви открылись, изнутри этого царства в глаза ударил современный электрический свет.
   -- О-о, и свет забыла выключить! -- развеселилась кобыла. Она изогнулась в соблазнительную позу и стала снимать с ног кроссовки фирмы "Она даст".
   -- Это еще со вчерашнего вечера. Разувайся!
   Разуваться в коридоре было сумасшествием. Единственный сравнительно чистый пятачок пола заняла сейчас Королева морга. Сам морг представлял из себя следующее зрелище: стены, как следами от пуль, изрешечены выбоинами различного диаметра. Изрезаны кривыми и не очень полосами, ясно указывающими на то, что с 1917 года ремонта здесь не производилось. На потолке, как раз посередине чернело пепелище костра, а вокруг него ясно запечатлены были следы многочисленных сапог. Видимо из-за невообразимой тесноты и чтобы не мешать хозяевам, революционные солдаты и матросы раскинули здесь когда-то исторический ночлег перед решающей схваткой с мировой буржуазией. Пол до такой степени замызган и залит каким-то особенным, липким сортом грязи, что установить его первоначальный цвет не представлялось возможным. Вперемежку с окурками, пробками, спичками, битым стеклом и прочей мусорной приправой, он представлял хорошую декорацию к опере "Иван Сусанин" в действии, где Иван ведет неприятельское войско через непролазные болота. Дверь в зал была до того древней и избитой, что видимо являлась спертой по случаю с Ноева ковчега, без стекла, представляя собой уже как бы не дверь, а окно ... в Европу. Через этот проем видно было, что свет зажжен и в зале. Данная хитрость вызвала в госте еще четче обозначившуюся тревогу. Все происходящее в этой квартире становилось странным.
   Лошадь сняла лапти. Сунула босые ноги в какие-то изодранные, заскорузлые, словно деревянные колодки тапки, сделанные из осенних туфель. Открыла дверь и зацокала в зал. Витька, не разуваясь последовал за нею. Зал представлял собой ту же живописную картину: почти полное отсутствие мебели, грязь, бычки... С той только разницей, что они были кроме пола развешаны еще и по стенам. Вдобавок здесь порхало и нечто еще более привлекающее внимание: по потолку в нескольких местах, словно сосульки, свисали презервативы. Один ближайший подвешен так лихо, что уже ни в коей мере не мог остаться незамеченным. Растянут сей интим был до невероятных размеров, как воздушный шар. И раскрашен какими то кляксами, рисунками и надписями. Предмет данный, как уже было сказано, не мог не отвлечь внимания вновь прибывшего. И Шпала на мгновение, лишь на мгновение, не более того, остановил на нем свое внимание. Гандон висел так, что за ним далее находилась дверь в кухню. Она была темна. Но среди темноты на потолке и стенах отражался свет идущий из окошка ванной комнаты и туалета. Этого Витька понять еще не успел. Лишь уловил блики краем глаза. Потому что в следующий же миг какая-то черная тень мелькнула по стене и в горло ему стальными когтями вцепилось нечто цепкое и безжалостное. От сильного внезапного рывка голова Шпалы запрокинулась назад, что еще более затруднило какое-либо организованное сопротивление. В горле запершило. Грудная клетка предпринимала отчаянные усилия с тем, чтобы втянуть внутрь легких хоть каплю кислорода. Руки судорожно вцепились во что-то металлическое застегнувшееся на горле. Из последних сил он рванул эту петлю на себя. В ответ был жестокий рывок назад. Выгнутый дугой Витька не удержался на ногах, потерял равновесие и полетел в пропасть.
  
  
  
  
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
   Возвращение с того света и опыт внеземных "цивилизаций". Создатель предупреждает Шпалу о недопустимости прожигания жизни, но делает это как всегда загадками. Небесные объедки. Чувства в космосе.
  
   Свет померк. Он летал долго и со все более сумасшедшей скоростью, но удара от падения не следовало. Наоборот, его существо становилось все более легким, невесомым, словно очищаясь от ненужного груза. Кроме того, окружающий мир претерпел существенные изменения: в нем не было уже больше верха и низа. Витька летел меж звезд. Летел со скоростью света, как потом выяснилось. Последнее явствовало из того, что эти небесные объедки (простите, объекты) проносились назад с сумасшедшей быстротой. И каждая из них словно уносила навсегда в недоступность что-то для него родное, знакомое... Бесценное и невосполнимое. Души ли погибших, либо будущие пристанища ныне здравствующих людей. Может быть, знакомых! Или несбывшиеся мечты? Не понять, все обезличено. Вообще, чувства претерпели изменения. Вместо земных многих: осязания, обоняния, слуха, зрения, вкуса образовалось одно космическое чувство прозрения. Приблизительно оно похоже на сплав всех чувств, мыслей и знаний вместе, к которым приплюсовалась еще некоторая масса подсознания. То есть информации, заложенной в каждом человеке, но открывающейся ему только в экстренных случаях. Представьте, что вы видите сразу все вокруг вас и спереди и сзади. Причем, зрение это устроено как-то так, что позволяет вам видеть одновременно и обратную сторону вещей, в обычной жизни невидимую. И даже суть этих вещей насквозь. Слышите все звуки от сверхмощных до самых тихих. Улавливаете и всевозможные электромагнитные колебания. Существуете одновременно в прошлом настоящем и будущем.
   Все просто и понятно: Гроздев -- точка не имеющая координат ни в пространстве ни во времени, равно как и окружавший его ранее мир. Тот кто создал его из себя -- бесконечен. Он может создать бесчисленное множество таких миров и ничуть от того не потеряет. Причем все миры могут находиться в одной и той же точке, но существовать в разных измерениях. Не перемешиваться и не знать о существовании друг друга. Каждый из них имеет свои меры пространства и времени лишь внутри себя. Снаружи же он вообще не виден и как бы не существует для соседей. Миры проходят друг сквозь друга, но, организованные по разным принципам, не ощущают чужого присутствия. Причем даже внутри себя миры эти имеют много уровней. Так, находящемуся на одном из них представляется, допустим, что камни под ногами, пространство вокруг и время, в которое он живет, вещи совершенно разные. В то время, как со стороны видно, что ничего этого на самом деле нет! Грубая материя -- лишь энергия, определенным образом организованная. Та же энергия -- пространство и время. В рамках одного мира с его планетами, солнечными системами, пульсарами, галактиками и прочей херомудией все это незаметным образом постоянно перетекает одно в другое: пространство становится временем, время материей... И так без конца.
   Мир похож на закрученную в клубок спираль, концы которой спаяны между собой. Внутри этой пустотелой спирали мы находимся при жизни. Так выглядит его бесконечность. Отсюда же практическое бессилие официальной науки когда-либо разгадать тайну его сотворения. И ограниченность материалистического понимания мира. Находясь внутри него мы будем пользоваться только логикой и смыслом, присущим этому уровню организации материи. И никогда не сможем взглянуть на все это со стороны. С тем же успехом можно поручить разгадку сей тайны муравью, посаженному в аналогично устроенную трубку. Мир познаваем! Но лишь духовным путем. Только концентрацией энергии высшего порядка возможно вырваться за его оболочку.
   Эти миры -- полочки, по которым хозяин распихал какие-то свои заморочки. Связь между ними возможна лишь через "центрального диспетчера". Он может послать часть энергии из одного мира в другой, реорганизовав ее соответственно приемлемым для этого мира образом. Или вообще свалить несколько старых миров в кучу, замесить и вылепить из этого куска теста что-то новое. Другое дело тот феномен, который представляет собой Гроздев. К энергии, из которой созданы миры, он не имеет никакого отношения. Что Шпала такое -- неизвестно! Но представляет собой какое-то организованное раз и навсегда начало. Он и подобные ему -- сила более высшего порядка, чем миры. Потому что посылаются на них и отзываются обратно регулярно и независимо от последних. Однако созданный как личность ниже творца. Сам он миры создавать не может. Лишь выполняет на них конкретные поручения. Создатель не посчитал нужным до поры ставить его в известность относительно цели такого создания и уготованной ему участи. Совершенно очевидно, что все они содержат в себе разные задания, находятся на разном уровне развития как личности и на разном удалении от истины -- творца. Это видно Шпале из того, что отбросив обузу тела и обретя свое космическое "я", он ощущает вокруг движение таких же посланцев. Все они разных величин. Причем многие значительно мощнее его энергетически. Чувствуется, что такие выполняют задания не где-то в занюханных мирах на затерянных планетах, а ворочают целыми их сотнями. С другой стороны Витька припоминает, что и сам вовсе не новичок и не из последних. Во всяком случае у него есть уже какой-то космический опыт. Он видит этот механизм мимолетом не в первый раз и все лучше с каждым пролетом понимает его устройство. Итак, воля создавшая точку, несет ее куда-то.
   При всем том Гроздев знает, что сработан он не "вчера". Жизнь его прошедшая -- это такая мелочь, о которой не стоит даже упоминать. Мирок, на котором Шпала существовал в последнее свое воплощение, давно затерялся в огромном пространстве. То был бесконечно малый миг, пылинка в пустыне. Скопление звезд все реже, реже. Вот в обозримом пространстве осталась лишь одна светящаяся точка. Она приближается, но не увеличивается. Стыковка. Витька на этой точке, слился с ней. Никто ему ничего не говорил, но Шпала по прошлому своему "космическому" опыту знает, что определен сюда на эту крохотную звезду навечно. То есть не совсем навечно, но почти. Через триллиарды триллионов лет о нем, может быть, вспомнят. Облекут в новую плоть: человеческую, звериную -- неизвестно какую. И пошлют на краткий миг существования в иной мир, существующий совершенно по другим принципам. Мертвящая тишина. Наивысшее одиночество. Наивысшая безысходность. Ничто не в его воле, ничто Витька не может изменить. Да и кто он теперь? Гроздевым Виктором этот сгусток сознания был в прошлой своей жизни. Здесь названия нет, оно не имеет смысла. А кем будет в следующее свое сошествие знать пока не дано. Секретный конверт с инструкциями демонстрируется непосредственно перед новой жизнью. Затем смысл его стирается из памяти, но остается в глубине подсознания, в черном ящике, как у самолета. Вторично вскрыт и просмотрен он будет только после возвращения с задания. Тогда же будет вынесена и оценка действиям. Определено место пребывания -- отдыха до следующего задания. Но почему сейчас его без суда и следствия прямо на звезду?! Не оправдал доверия? Или списали за ненадобностью ?
   Откуда родился крик? Это великолепнейшее случайное приобретение. Оказывается "АГЕНТ 007" имеет возможность кричать! Кричать -- это значит жить! Шпала не способен двигаться, думать, понимать -- но способен кричать. У него нет возможности воспринимать чьи то позывные (и телефон, сволочи, обрезали!). Да и крик Витькин, возможно, существует лишь в мире, где он один. И все же! Если это не спасение, то возможность выразить себя -- тоску, одиночество, ужас. Шпала орет, весь исходя на крик. Ревет на разные лады. Вначале это просто спазмы в горле, затем еле слышное хрипение... Но с каждым вдохом и выдохом крик все сильнее. Вот он уже занимает собой все свободное пространство. Долго разносит этот крик в вечности таинственный окружающий эфир. Дойдя до самых оконечностей того мироздания, где он поселен, крик эхом возвращается. Так бывает в пустой комнате! Только, судя по времени прохождения эха, комната сия огромнейших размеров. Никого, никого более в этом мире нет. С каждым новым воплем Шпала все отчетливее осознает это. Отступившая было тоска вновь смыкается... Оказывается, за ним наблюдали. Звезда на которой Виктор поселен, начинает медленно двигаться назад, постепенно ускоряя ход. Все больше звезд, в обратном порядке прибывающих. Шпала начинает ощущать их радиоголоса. Они приветствуют Гроздева, выражают радость по поводу его возвращения. "К нам, к нам!" -- кричат скопления на перебой. "Здесь твои предки!... А здесь твои друзья!... Как там на земле, что нового?" Шпала обещает, что как-только освободится, ко всем обязательно залетит в гости. Расскажет новости. И вот уже он среди ослепительного света. Опять куда-то попал! Но свет этот добрый, он излучает Любовь.
   -- Чего ты орал? Экий нетерпеливый! Нельзя даже на миг оставить одного, -- слышит Витька знакомый голос. Свет, окружающий его, любовь, общение -- все вместе, как тепло от печи, отогревает душу. Шпала растворяется в этом свете Истины, Любви, Вечности. В нем открывается новый уровень сознания -- Учитель наделил Витьку сейчас силой своего разума. Вскрывается пакет с инструкциями. Параллельно проходит вся его прошедшая жизнь. На земле это называют "Первым или личным судом". Хотя, на самом деле, правильнее было бы назвать все происходящее "Отеческим наставлением". Создатель раскрыл перед Шпалой тайну бытия, и Витька сам видит всю бездонную пропасть своего несовершенства. В другом времени и месте он наверняка поник бы от отчаяния. Но мощь добра, идущая к Гроздеву от Наставника, не дает смятению одержать верх. Затем учитель показывает Шпале вечное блаженство тех, кто уже достиг высот совершенства. Спрашивает его, хочет ли и Витька достичь того же. Шпала отвечает утвердительно. Он готов остаться здесь хоть сейчас, навсегда! Но Витьке говорят, что время еще не пришло и выталкивают вновь в мир. Поразительно правильно, по той же дороге Шпала возвращается на свою пылинку, которая вырастает до размеров земного шара. И на этом шаре он точно (даже странно) снайперски попадает в ту же грязную комнату. Несколько повисев над своим безжизненно лежащим на полу телом, душа нехотя влезает в него. Делать нечего, служба такая! И сразу, как-только дух оживил плоть, та, в свою очередь, кричит первому о собственных невыносимых страданиях. Вот он Ад!
   Был ли конец? Самый главный вопрос, который с тех пор Витьку мучает. То есть было ли все произошедшее физической функцией уходящего сознания? Бредом. Или это реальность! И душа, освобожденная от тела, перенеслась на принадлежащую ей звезду, чтобы пребывать там вечно? Ах, если бы был и конец, тогда не надо бояться смерти! Она лишь переход в небытие! В то время, как душа бессмертная, заключенная навечно на далекой звезде, ни с чем не сравнимая мука! Невозможность умереть -- зло величайшее, теперь он это знает. Хотя, с другой стороны, черт его разберет! Если не на отшибе, где вечный холод и мрак, одиночество, а поближе к "цивилизации". В скопления знакомых душ, с которыми можно общаться. В свет и теплоту, любовь... Тогда это уже вечное блаженство!!! Но в таком случае нужно признать догматы христианства о грехе и праведности. Об их последствиях... А этого Шпале очень не хотелось! "Если ударили по правой щеке, подставь и левую!" Боже мой! Одна эта заповедь уже бесила его. Архаичны вынесенные впечатления. Но почему-то Гроздев позже в себе обнаружил уверенность, что благостный конец все-таки был. Та темнота и тишина полнейшая, когда не существовало уже и души.
   Яркий пример того, как человек в конце концов выдает за реальность единственное, что ему выгодно! В настоящее время Витька уже так не думает. А куда денешься? Наукой доказано, что подобные ощущения были не у него одного. у подавляющего большинства вернувшихся с того света. Это не бред. Подтверждено соответствие действительности всего увиденного ими еще на земле, с высоты птичьего полета. Можно конечно и дальше упорно все отрицать. Но где набраться столько глупости?
   "Большое видится на расстоянии!" Тогда Шпала мало чего понял из открытого ему. Приобрел лишь главную загадку себе на всю остальную жизнь. Которую позже, по мере сил и времени, уже не мог оставить без внимания, старался решить. ...Кто-то, очевидно, толкнул безжизненное тело. И подчиненное необъяснимым законам оно вновь начало функционировать. Клетки мозга не успели отмереть, процессы полностью восстановились. Возвращалось сознание... Если память задним числом не фунциклирует, то первым ощущением была все возрастающая тяжесть. Как будто из невесомости он вернулся в лоно земного притяжения. Юркая, точно солнечный свет душа, словно напялила на себя тяжеленный и неповоротливый водолазный костюм. Тело начало чувствовать себя и уже одно это было обузой. Первая мысль: "Ну на кой черт ему эта бессмыслен ная нервотрепка?" Опять иметь плоть, наполненную тысячами тысяч болей. Кучей животных инстинктов. Заставляющую рабски "пахать" на себя сознание. (Душа -- служанка тела: где взять пожрать повкуснее, бабу покрасивее...) Иметь это сознание, вмещающее в себя кучу разных, плохо увязанных, а порой и вовсе конфликтующих между собой точек зрения, принципов, философий, фактов, моральных обязательств, причинно-следственных взаимосвязей, логических умозаключений. Огромный груз памяти... Какой в этом смысл? Смысла нет! Очевидность такого заключения не требовала доказательств. Ибо Шпала только что возвернулся из вечности в этот душный тесный мирок. Там он без всего вышеперечисленного прекрасно обходился! И точно знает: весь мир целиком ничто против нее. Там Витька пролетел невообразимые, несравнимые со здешними мерками расстояния, увидел и узнал то, чего большинству смертных до этой самой смерти не увидеть и не узнать. Испытал безграничную муку и наивысшее блаженство. Прожил солидный кусочек вечности (уж никак не меньше тутошних миллионов полтораста!). И все это за несколько минут земного времени! Но ведь Шпала только что находился от этой навозной кучи более чем далеко, в другом измерении! В месте, откуда никто не в силах его достать. В свою очередь и в тот мир ни одно, даже самое лучшее из всего здешнего, с собой не унесешь -- оно там бесполезно. Вся эта жизнь для вечности бесполезна. Если посмотреть на сей мизерный чахлый мирок со стороны, то прямо аж не по себе становится: так глупо он устроен, убог и скоротечен! Не было никаких реальных оснований для возвращения назад в жизнь. Даже обещание всех земных благ не соблазнило бы Гроздева. Больше того! Не соблазнили бы и самые "святые" обязанности! Увидь Витька сейчас с небес, как его злейшие враги или даже последние ничтожества со злорадным восторгом оскверняют его земной прах, и то бы пальцем не пошевелил для того, чтобы все это прекратить. Настолько все внизу подло, что даже память людская о тебе не стоит того, чтобы ради нее пальцем о палец ударить! И все же он возвращался. Инстинкт (или Промысел) действовал вопреки разуму. Так представлялось Шпале то его путешествие впоследствии.
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
   Притон людоедов. Как остаться живым?
  
   Очнулся Витька лежащим в углу, вся штормовка в побелке, брюки в липкой, как лента для ловли мух субстанции, голова идет кругом. Кто-то немилосердно дубасил его по щекам ладонями.
   -- Вставай, скотина! -- донеслись точно через слой ваты до рассудка возгласы.
   Не сразу Шпала понял, что между пощечинами и звуками существует какая-то связь, что это ему кричат "вставай!", и что это слово вообще обозначает. Да и состояние! Ни шевелиться, думать даже не хотелось: очень болела голова, раскалывалась просто! Все тело оставалось словно налито свинцом. Липкий холодный пот обильно полил члены. Дыхание глубокое, жадное. "Трудно жить на свете пионеру Пете: бьет его по роже пионер Сережа!"-- пришла в голову цитата народного мудрствования. Она всегда почему-то Витьке взбредала после полученного сильного удара на ринге. И это было единственное положительное на данный момент ощущение. Он взахлеб глотал прокуренный, пропитанный винным перегаром, спертый воздух "хазы", словно аромат весеннего леса. Только бы не двигаться и дышать! Но Шпалу жестоко тянули за грудки вверх. Опять спина скользила по побелке. Не осознавая еще, где он, кто, что с ним и почему, Витька послушно стоит, поддерживаемый и припертый к стене. Раз пришла в голову поговорка, значит он на ринге и пропустил плюху! Но откуда здесь стенка, почему рефери не в белой рубашечке и без "бабочки"? ...По карманам шарит, пидорас! Уже и в боксе, что ли, победы за взятку даются?
   -- Натрепал, обсосок, ничего за душой нет! -- раздался женский голос, предположительно слева. Может быть, боковой судья?
   Где-то Шпала слышал эту мелодию! ...Постой, паровоз, да ведь он же... Происшедшее накануне вспомнилось разом и остро. До мельчайших подробностей, ощущений. Будто молния осветила сознание. Целый шквал звуков, запахов, чувств. Сразу стало легче, определеннее. В этот миг ему говорят сакраментальную фразу:
   -- А, пидор, хотел сразу умереть? Нет, мы тебя еще выебем, а потом уже сделаем шашлык!
   Поистине кавказское гостеприимство! То есть, Витьку оживили только для мук и издевательства? Ситуация понятна: он сейчас, точно Алеша Попович на ринге у "Калинового моста" после хорошего нокдауна -- когда сил нет, а бой продолжать надо, и не просто ладить, но и выиграть. Приз здесь побольше, чем звание чемпиона области и полцарства впридачу с Василисой Премудрой, томными взглядами поклонниц. В выигрыше собственная жизнь! Токмо бы наскребать воли на пару точных ударов. На большее "Деревянный Мальчик" не способен. Какие либо нагрузки выше сил. Сам едва в сознании. Малейшее напряжение и Шпала его потеряет. Так что, если хоть одно из "чудес" не проканает, можно прощаться с жизнью. Вторую такую возможность ему не представят.
   На шее у плененного воина цепь, размером с ту, на которой медведя срать водят и в любой момент ему вновь могут перекрыть кислород! Но нужно "восьмерить под дурку" и темнить пока это возможно, время сейчас работает на Витьку: с каждым глотком воздуха, ограниченным через удавку, он все сильнеет, умнеет и прозирает! Кажется, стоящий перед Шпалой субъект -- неопределенного возраста, небритый, с воспаленными как у поносника глазами тип -- не слишком церемонится. Сигарета в его зубах то и дело разгорается ярким пламенем, маячит перед самым Шпалиным носом. Старатель усиленно извлекает из нее никотин, отчего шрам на его левой щеке то и дело выгибается вовнутрь и от напряжения стал фиолетовым. Движения "утюга" (мокрушника) точны, рациональны, решительны. Похоже, никотин для него то же, что для Витьки сейчас кислород! Впрочем, чего душегубу суетиться? Когда Шпала до сих пор стоит, благодаря поддержке стены с одной и его руки, оснащенной удавкой, с другой стороны. Змей ГЕРОИНычь! А все-таки обидно: почему у русского богатыря еврейское фамилия Попович! Никак, сионистские происки!
   Удар пошел сам. Витька не думал о возможных последствиях, не сомневался. Прошлые спортивные занятия убедили его, что и в бессилии есть у человека неизмеренный запас прочности (или порочности, у кого как!), больший, чем он сам о том подозревает. Мандраж же вообще качество в борьбе излишнее, драться нужно до конца! Силуэт, маячивший перед глазами, сдуло. Вместе с ним нападающий лишился и опоры. По инерции тело понесло вперед, Шпала чуть не упал, споткнувшись о поверженного противника. Удавку снял первым делом. Следующей в поле зрения попала общая подруга. Запечатлелся ее взгляд ("косяк"), полный растерянности и ужаса. Затем исчезла и Снегурочка. Две туши на полу. В правой клешне дикаря-людоеда он увидел открытый выкидной нож. Не такой, как у Витьки, грубой работы. Преодолевая боль и головокружение, обосранный богатырь нагнулся, вынул пику. Обвел мутным взглядом комнату. К горлу подкатил ком. Шпала сунул в рот два пальца и его стошнило прямо на лежащих. После опорожнения желудка стало немного легче. Самое время убираться, но победитель в таком виде! А ничего достойного внимания вокруг нет. Он осмотрел квартиру, больше никого в ней не было. "Бахадыр" решил отдышаться и сел: это легче чем стоять! Интересно, сколько они до меня тут человек скушали под винцо и гитару? В дальнем от Витьки углу зала стоял шифаньеро. Шпала направился к нему. Все ненужное для удобства ШМОНА он просто сбрасывал на пол. Старомодный, но новый и чистый костюм в конце концов нашелся. Лепень этот видимо предназначался для торжественных визитов хозяина.
   Глянув на его обладателя, Витек заметил, что ворог ожил. Виду бандит не показывал, но веки чуть заметно подрагивали и были слегка приоткрыты, он определенно следил (ливеровал) за Шпалорезкой. Сляпав показуху, будто ничего не заметил, Гроздев несколько отвернулся в сторону и принялся снимать с себя брюки. Краем глаза при сем он зорко наблюдал (кнокал) за поверженным. Тот осторожно огляделся и протянул руку к лежащей невдалеке пустой бутылке из-под водки. Быстро скинув калошку с одной ноги Витька прыжком подскочил к распластавшемуся в самый тот момент, когда он всего сильнее выгнулся и ударил Горыныча успитком в солнечное сплетение. Мочканул не здорово, так как был босяком, но человек со шрамом свернулся в три погибели и глухо застонал. Подумав с секунду, Шпала для надежности засадил ему лезвие в ягодицу, отчего олень взвыл и стал извиваться угрем на сковороде.
   -- Лежи и не шевелись, паскуда! -- прорычал реваншист и воткнул ему пиковину по самую рукоятку в другую ляжку.
   Экстаз был полнейший! Здесь присутствовало все: судороги и нега, крики и скулеж... Рам со Шрамом исполнял сцену Пушкина из "Евгения Онегина" "То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя!" Руками коцаный теперь изо всех сил зажал боевые раны, чтобы не истечь кровью. "Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна?" Я твою маму в рот ебал! "Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена?" Стерва! Так и сыплются из Шпалы стихи в минуту опасности, так и прет из него культура! Много видно в детстве ее хавал! Когда исполнитель затих, импресарио, подумав, прибрякнул вопросительно:
   -- У тебя приличней этого балахона что-нибудь есть?
   Человек не шевелился.
   -- Оглох, волк тряпочный?!
   Клубок развернулся, показалась голова. Долго и неопределенно удушитель смотрел на Витьку, то ли не догонялся о чем речь, а мабуть что в уме прикидывал.
   -- Сколько ты будешь еще испытывать мое терпение -- гад!
   -- Там, в спальне, в чемодане под кроватью ... у нее. -- Рам показал подбородком на товарища по работе.
   -- Ползком на брюхе вперед! Я за тобой. Эй, стерва! -- Шпала пнул леди в пах. -- А ты, пидерлог, не вздумай шелохнуться. В случае чего обоих припорю, блядей!
   -- Кончай, мне и так и эдак вышка!
   -- На хуй ты -- тварь нужен, об тебя руки марать! Живи, если сможешь. Я вот только яйца обрежу и в рот тебе запихну, в память о нашей милой встрече!
   Произнеся сию речь Витька пошел за подконвойной ковырялкой, держа интервал в два шага. Та, мыча что-то нечленораздельное, вяло катилась по полу. Спереди в темноте спальни раздался шорох, сзади шухер. Шпала метнулся на хипеш и чуть было не поймал на калган ящик-стул. Сработала реакция. А говорят это плохо, когда оная свирепствует! Если на Берегу Слоновой Кости, например! Рука с ножом прикрыла голову от удара, смягчила его, но сама повисла плетью. Досталось слегка и черепной коробке. В тот же миг и сам налетчик пырнулся на Витьку. Плохо его попортил, оказывается! Не думал Шпала, что когда-нибудь научится боксировать ногами так виртуозно! Левая (он определенно левша) встретила неприятеля, кажется даже попала оному в живот. Клиент сложился на ходу. Ребром правой руки Витька нанес ему удар по шее, когда тип находился на подлете. Все длилось считанные мгновения. Сзади на шею кинулась лярва. Снегурочка была тоща, потому, усевшись на спину, не опрокинула Шпалу. Все же несколько мгновений она отвлекала на себя его внимание. Тут-то и ломанулся в последний и решительный бой раненный людоед! Он погиб в схватке, как и положено натуральным хычникам. У Витьки просто не оставалось выбора и раньше, чем он сам опомнился, рука с ножом вылетела вперед, ткнулась во что-то мягкое. Она казалась все еще чужой. Как удар прошел, неизвестно. А зрение не возвращалось в полном объеме! Дело в том, что лярва, верно угадав единственный путь спасения, сидя на Витькиной хребтине, делала все, дабы лишить Шпалу его временно или окончательно. Она изо всех сил дергала Витьку за уши в разные стороны, либо пыталась когтями выцарапать ему "шнифты". Потому одной, а иногда и всеми двумя, Груздю постоянно приходилось отдирать ее пальцы от глаз. Шпала перехватил нож в правую руку и принялся писать им перед собой наугад. Вскоре лезвие перестало встречать на собственном пути преграды. Тогда он обратил жало внутрь и постарался уколоть им у себя за спиной. Раздался вопль и груз покинул Витькины плечи. Еще за миг до последней кровавой развязки Шпала слышал с изнанки шорох и потому успел сориентироваться. По сравнению с прошлой битвой ему определенно везет, хотя, ну его на ... такое везение! Позже обжатый фраер яростно пинал распростертые на полу тела. Калечил добросовестно и в основном из панического страха за собственную жизнь, к которой лишь минуты назад относился так скептически!
   Задумал черт вешаться. Выбрал на берегу пруда наклоненную к воде иву, привязал к самой макушке веревку, надел на шею петлю и прыгнул вниз. А ветка возьми да обломись! Рухнул рогатик в воду. Барахтается в ней, приход ловит! Наконец освободился кое-как от петли, дотянулся до берега, вылез. Отдышался чертила и говорит: "Фу, ну его на фуй такое вешанье -- чуть не утоп!!!"
   Уработавшись до полного изнеможения присел Витька на ящичек, хозяевами услужливо представленный. Стал размышлять логически. Мыслить дедуктивно. Два трупа. Групповое убийство на дому! Всю милицию на ноги подымут, искать будут. Без разницы, что личности терпил скорее всего установить не удастся. Если семейство разбойничков жило скрытно, то рюхнутся о них не скоро. Возможно даже когда. Это было бы хорошо! Главное для Шпалы постараться уничтожить собственные следы. Устроить здесь пожар? Глупо! Тогда хипеш поднимется сейчас же. А уносить отсель жмуриков -- палева больше чем выгоды: наверняка соседи увидят! Короче, лучше всего вспомнить, где он тут мог наследить, замести и убираться по-тихому! Этих щас добить, чтобы верняк.
   Витька встал, направился к кукле. Перевернул носком туфля ее тушу вверх лицом. Только наклонился нанести удар, как стерва ожила. Прикидывалась, лярва! От сего фольтика Шпала резко катапультировался. Хотел тут же вернуться и дожать, чтобы не подняла шум. Но штопорнулся. Стоять, Казбек! Скомандовал сдержано, как можно спокойней и уверенней:
   -- Очухалась, сука!? Слухай, падла, сюда! Без возражений. Сейчас ты при мне пошинкуешь своего муженька-подельничка в мясо для борща! За это останешься жить. Поняла?
   План у Витьки был такой, что Кобыла, ежели она не сильно пострадала и способна передвигаться сама, заметет следы еще лучше! Ей ведь "мусор" из избы выносить тем более ни к чему. При данном раскладе, возможно, ни группового, ни какого другого убийства вообще не обнаружится!
   -- Угу!
   -- На рысях ползи за инструментом. Где хранятся ваши приправы?
   Молча кошелка четырьмя костями погребла к кухне. Ничтяк, жить будет! Зазвякала оттуда посудой.
   -- Эй, тише! Не поднимай лишний шум!
   -- Не ссы! -- отстукала шлюха. -- Соседи сюда нос не суют. Приучены!
   -- А все одно, палево ни к чему, ни тебе ни мне!
   Когда лахудра приволокла инвентарь и собралась ужо пилить горло сожителю, подал признаки существования и тот:
   -- Стой, мразь! Совсем опаскудела. На вора грабки подымать? Жучка локшевая!
   На что Кобыла ответствовала:
   -- Тебе всяко разно кранты, а я жить еще хочу, мне вышка не корячится!
   -- Лучше уж я сам себя порешу, чем от какой-то бляди смерть принимать. Эй, дай-ка сюда МЕССЕР!
   -- Стоп! -- отозвался наблюдавший за ходом переговоров Шпала. -- Никаких острых предметов!
   -- Не менжуйся, -- вставил ниньзя, -- я без понтов...
   -- Да на хуй ты со своей показухой тут нужен! Это вы уж без меня разбирайтесь, кто кому харакири делать будет! По-нашенски: чем больше живых, тем меньше подсыпки! Сам сильно прохудился? Может она тебя соштопает?
   -- Не знаю!
   -- Короче, поножовщину в сторону! Приписаки за угол. Ты, лярва, сейчас его облэкаешь, поможешь, чем смогешь. А мне отседова пора рвать когти! Кстати, моральная компенсация! Раз вы разбоем промышляете, значит, золотишко имеете! Подремонтируетесь, себе еще награбите. А пока вываливай рыжье на пол!
   -- Какое рыжье? Раскатал губу! Много сейчас в рыжье по вечерам шляются? С них хоть бы на жисть содрать.
   -- Да, уж эти скорее порубить себя на пятаки дадут, чем насчет заначки расколются! -- подумал Шпала. -- Ну их на ... с мокрушным добром связываться, тем более перед армией! Барыг знакомых нема. Попутают еще где с такой вещулиной, а она темная, по мокрому делу канает!
   -- Ладно, кончай базар! Жрите, подавитесь, если что зажилили. А прибарахлиться, падлы, скиньтесь! Не заявляться же мне домой при таком видосе! Где шмотки?
   Шавка глянула на шишкомота. Тот утвердительно кивнул. Тогда без подсказки жучка поползла в спальню. Через некоторое время, действуя, как бульдозер, она молча выгребла оттуда ворох разнокалиберного и разномастного бутера. Сделав дело так же тихо и добросовестно откандехала в сторону.
   -- Эй, не понтуйся. работать, работать! Помогай подельнику.
   -- Фирменные костюмы, куртки, брюки, рубашки, туфли лежали на полу перед Витькой. Все центровое но не нулевое.
   -- До-о-олго вы тут суки промышляете. Скольких раздели?
   -- Не твоя печаль, -- ответил окровавленный, -- бери и вали!
   -- Утухни, гадина! Я с тобой еще за это не рассчитался.
   Шпала провел пальцем поперек горла. На коже кое-где чувствовались ссадины, горел обозначившийся ломаной бороздой рубец.
   -- Чем душил, петух гамбургский?
   -- Цепью велосипедной.
   -- У-у тварь, не мог помягче чего найти! Эй, ты, лярва, я кому сказал? Ползи к своему любимому, обними его покрепче и умрите, пока я буду ярлыки менять!
   Шмотки Витька сортировал не спеша, деловито оценивая каждую.
   -- Они не темные?
   -- Отсиженные, бери!
   Выдернув, влупился наконец в лучшее, что пришлось по размеру. Несколько усомнился лишь по поводу того, брать ли ему свое рванье. В принципе, Шпала мог бы уволокти весь куш, но на кой хрен ему это? Мыслить далее, чем до тюрьмы Витька считал дохлым номером. Однако свои верха казались чем-то родным, частицей собственного тела, которую нельзя оставлять на поругание. С каждой вещью были связаны особые воспоминания. Вот эти брюки он сблочил с пьяного, на плечах штормовки размазывала тушь Ларочка... "Телячьи нежности!" -- вынырнув из пелены воспоминаний, наконец зло подумал Шпала и решительно отмел ненужные сантименты. Таранить, как барыга, узляки с тряпками -- это его недостойно! Красть, так миллион, дрючить, так королеву! Впрочем, трахать надо всех подряд! "Каждую шваль на ... пяль, бог увидит -- лучше даст!" Напоследок зачем-то сменил туфли, хотя его были лучше. Все остальное, вместе со своей бывшей экипировкой, пинками зафутболил на прежнее место.
   -- Так! А с тобой, лярва, я еще не рассчитался. Ползи сюда, бери на клык!
   Гостеприимный шалман Шпала покинул в два часа тридцать одну минуту, семнадцать секунд. Судя по показаниям его новых наручных часов. Старые, выше на кисти, отвешивали на 4 минуты меньше. 22 ноября одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Менее чем через сутки (вечером) ему должно было стукнуть девятнадцать лет. Комсомолец Витя сегодня именинник!
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
   Три слагаемых счастья и благополучия. Как избавиться от мата и стоит ли? Герои уголовного мира. Буратино переносит пытку надеждой, после которой у него остается на шее рубец и новые центровые шмотки. Граф Монтекристо гвоздем роет тоннель через Ла-Манш, в перерывах изучая науки и аристократические манеры. Декабрист в Петропавловской крепости, коротая время до виселицы, изобретает космические корабли!
  
   Пришел домой в четыре часа утра и сразу же завалился спать. В шесть его разбудил отец и осведомился о том, как решился вопрос в военкомате. Витька ответил, что великолепно: все летит к черту! Военком забрал документ. И вообще ему надоели эти изматывающие, но бессмысленные потуги, отвратить неотвратимое. Он лично решил плюнуть на все еще вчера и зря отец лишил его сна по такому ничтожному поводу! Потому, что и в милицию, по повестке он сегодня тоже не пойдет. Ноги бить неохота! А надо, так сами за ним приедут! Высказав такое мнение, Шпала снова упал в постель и отвернулся лицом к стенке. Батя, помолчав, проговорил ему В затылок, чтобы Витька не горячился, не отчаивался и чего-нибудь, самое главное, не ухитрился выкинуть еще, сверх уже известного! А этот вопрос он постарается уладить сегодня же, через своего знакомого в облвоенкомате. Нехотя Шпала дал бате слово быть благоразумненьким мальчиком. Хотя первая часть отцовской просьбы вызвала болезненную реакцию в его душе. Устал Гроздев-младший надеяться. Все существо протестовало против этой пытки надеждой!!! Но Витька отчетливо понимал состояние родителя, он видел боль в его глазах. Безусловно от взгляда отца не укрылся рубец на шее Шпалы, новые шмотки, валяющиеся на полу перед кроватью. На оба эти пункта он так внимательно смотрел вовремя разговора! Что может батя подумать о нем -- Витьке на основании всех выше приведенных фактов? Что его сын сорвался и катится вниз с чудовищной скоростью! Может быть так оно и есть, хотя все значительно сложнее, но объяснить то этого Шпала отцу не может!
   А вот насчет тезиса: "Чего-нибудь не выкинуть", тут он прав, в тысячу раз прав! Витька уже начинал сам себя бояться! Что это -- рок? Хоть носу из дому не высовывай. Обязательно ввяжешься в какой-нибудь кошмар и мерзость! Или может характер его, наклонности тому виной? Но ведь было же все сравнительно неплохо до недавнего времени! Когда то Шпала сознательно искал приключений... Теперь приключения преследуют Витьку по пятам с такой адской настойчивостью, что дай бы бог найти возможность от них куда-нибудь лукануться! Сами по себе эти происшествия на первый взгляд кажутся случайностями. Но, с другой стороны, стоит проследить всю Витькину прошедшую жизнь, случайности складываются в зловещую закономерность! Если бы он в детстве не был таким хилым, либо, что еще важнее, таким мнительным по поводу своих недостатков, то, вероятно, не стал бы столь задиристым! Ведь легче всего уйти от внутренней дисгармонии с помощью кулаков. Помнится, и в любви юному Буратине постоянно сопутствовала зависть да мстительность. Вечно деревянному мальчику казалось: кем-то он обойден! Обязательно хотелось иметь все наилучшее из того, что есть под этим небом. С изнанки на сию проблему глядючи, нельзя же за такие наклонности винить! Почему Шпала не должен быть самым сильным? По какой причине он не может стать самим собой и, значит, ни от кого не зависимым? Кто сказал, что лучшая в мире девушка обязана принадлежать не ему, а кому-то другому?
   Перелом начался с тюрьмы. Здесь события уже приняли неразрывный и почти неизбежный (в причинно-следственном отношении) характер. Защитить свою честь Витька был обязан! И путь для этого существовал только один -- сила и решительность. Закончиться на сем конфликт также не мог, слишком много завязалось узлов вокруг тюрьмы, любви и вообще по жизни. К тому же надо приплюсовать всемогущее общественное мнение. Ориентированное таким образом, что для благополучной части общества всякий судимый является человеком второго сорта -- неисправимым типом, чуждым, опасным элементом, от которого избавиться все средства хороши! Для среды же мелкоуголовной, каждый, в тюрьме откантовавшийся, наоборот личность! Герой, посмевший бросить вызов всей коммунистическо-репрессивной системе! (Заблуждение, до сих пор культивируемое в народе! Тех личностей, посмевших тягаться с фортуной, в образе ЧК, за собственное место под солнцем, ни в коем случае не следует причислять к борцам за идею.) Хотя оглоеды, составляющие толпу, вечно одних с другими путают! Для потерянных, спившихся, заблудших, опустившихся, не нашедших места в "гуманнейшей системе государства развитого социализма" (а такие существуют в любом обществе и ориентированы всегда на протест всеми доступными средствами!) "удачливые личности", подобные Шпале -- отдушина! Живое подтверждение того, что их собственная жизнь еще не кончена! Стоит только быть упрямым, стоять до конца, бросить вызов всем сытым с галстучками и любой из сих сирых может сделаться хозяином своей судьбы!?!?
   В принципе так оно и есть, но при одном условии! Ежели: а) Удается свести до минимума роль случая, его влияния на твое каждодневное существование. И б) Заиметь солидный запас времени, для того, чтобы все в себе и вокруг себя перестроить! Тогда совершенно точно так и есть: каждый творец своего счастья! И все как по библии: "Да будет вам по вере вашей." Заметьте: не по уму и способностям! По вере!!! Все остальное -- дело наживное!
   А много ли у несчастного, голого человека возможностей оградить себя от произвола случая? Или средств обеспечить необходимый запас времени для созидания? Вот и получается, что все мы рабы недостатка: а) средств, б) времени, в) веры! Одному из тысячи удается собрать все эти три составные воедино. И тогда данный счастливчик безусловно на коне! А если к вышеперечисленному еще добавляется везение, мы уже имеем фарт (простите факт, что, впрочем, в данном контексте одно и то же!) Великой Личности в истории человечества! Посадите любого тупорылого в одиночку, кормите его, обеспечьте необходимые для работы данные, поставьте цель, оговорив ее достижение условием немедленного освобождения. И он изобретет вам нечто великое! Если только не идиот с рождения! Потому что выхода у сего "счастливчика" другого нет, кроме как стать великим или погибнуть! Вспомните Графа Монтекристо. Не являясь по жизни землекопом, он гвоздем прорыл "Тоннель через Ла-Манш"! И не будучи с детства шибко образованным, не имея к тому особых наклонностей (талантов) изучил еще в перерывах между этим делом кучу наук!
   -- Научите меня чему-нибудь из того, что вы знаете, -- сказал Дантес, -- хотя бы для того, чтобы не соскучиться со мной. Боюсь, что вы предпочитаете уединение такому необразованному и ничтожному товарищу, как я. Если вы согласитесь на мою просьбу, я обещаю вам не говорить больше о побеге.
   Аббат улыбнулся.
   -- Увы, дитя мое, -- сказал он, -- знание человеческое весьма ограничено, и когда я научу вас математике, физике, истории и трем-четырем живым языкам, на которых я говорю, вы будете знать то, что я сам знаю; и все эти знания я передам вам в какие-нибудь два года.
   -- Два года! Вы думаете, что я могу изучить все эти науки в два года?
   -- А куда ты на хуй денешься!
   Простите, это не аббат, это уже я. Но на моем месте, ей богу, так бы воскликнул любой, посидевший в одиночке!.. Через год это был другой человек. (О Дантесе)... Они рыли без устали, бросая работу только в те часы, когда принуждены были возвращаться к себе и ждать посещения тюремщика. (Вертухая по-нашему, а то тут непонятно выражовываются!) Более года (плюс к тому, прошлому) ушло на эту работу, выполненную долотом, ножом и деревянным рычагом; весь этот год аббат продолжал учить Дантеса, говорил с ним то на одном, то на другом языке, рассказывал ему историю народов и тех великих людей, которые время от времени оставляют за собой блистательный след, называемый славою. К тому же, аббат как человек светский, принадлежащий к высшему обществу, в обращении своем сохранял какую-то грустную величавость; Дантес благодаря врожденной переимчивости (шустроте) сумел усвоить изящную учтивость, которой ему не доставало, и аристократические манеры, приобретаемые обычно только в общении с высшими классами или в обществе просвещенных людей. (То есть ебанул встречный план, с опережением!) Через пятнадцать месяцев проход был вырыт; под галереей была сделана выемка; можно было слышать шаги часового, расхаживающего взад и вперед; и узники, вынужденные для успешности побега ждать темной и безлунной ночи, боялись одного...
   Тут некоторые штатские могут сказать "брехня" дескать, выдумки! А декабрист, который сидя в одиночке в Петропавловской крепости, коротая время до виселицы, изобретал космические корабли -- тоже брехня? Кстати, еще одно, "чтобы не было базару на пересылочке"! Перед освобождением Шпала тоже целый год оттянул в БУРе. Он взял себе цель извести маты и прочие вульгарные привычки, дабы, по выходе на свободу, в Витьке не могли угадывать бывшего уголовника. Объявил сокамерникам, чтобы за каждый нелитературный оборот наказывали его куревом. Выражения всякие крылатые из книжек заучивал... Откинулся Шпала на волю за забор, огляделся, а там все матом гнут, ровно извозчики, почище, чем в камере БУРа! И он сюда со своими заумными галантностями не по делу влазит! Короче, не поняли Витьку, за "тилихента" гнилого посчитали, али, того хужей, шпиена! Сторониться начали. Было дело, морду едва не набили! Шпала плюнул на ету беспонтовую затею. (Что ему в свое оправдание привести нечего? Убедительного, неопровержимого!) и теперь излагает сии строки, как народу удобней! Тем более, мода на них тут как тут! Так что ж ён свой талант и познания недюжинные по этой части в землю зарывать должен? Зато на ноги в троллейбусе больше не наступают! Объявится какой-нибудь борзяк, верхушек нахватавшийся, блатных, насосавшийся . Начнет при публике искусство являть, пару слов его по фене спросишь, сразу язык в жопу, извинения и на цырлах к выходу. Тем более есть чем подкрепить!
   Вор и пропойца -- свободный человек, а все, пристегнутые к системе, лишь жалкие подхалимы, шестерки, шестеренки! Преступный мир, усиленно замалчиваемый сверху и потому нуждающийся в самовыражении и рекламе, толкает "удачливых" на роль собственных героев-великомучеников, чтобы потом, выжав энергию и здоровье, как из губки, в конце концов самому же и сожрать за ненадобностью! "Никчемная жизнь обречена на гибель во имя сохранения и поддержания жизни более достойной!" Вынужденный обходиться малым, этот мир в высшей степени рационален. В данном случае рационален до безнравственности. Герои уголовного мира не живут долго! (Иначе какие же они герои?) Такие либо погибают от системы, либо становятся жертвами роковой случайности.
   Кстати о мате! Лучше уж он родёмый, чем мертвая иностранщина. На ем же вся заграница говорит. Давно языком межнационального общения признан, а мы оттедова всякую ихнюю гадость волокем, штоб умнее, чем есть казаться! Да не получится. Умные уже в три погибели гнут на всяких там симпозиумах нашим родёмым. Не догадываетесь почему? А универсален он. Одним нашенским матом, без примеси прочих выражений, можно что угодно объяснить от квантовой механики и теории вероятности до самого тонкого душевного ощущения. (Последнее вообще неповторимо!) Возьмем, к примеру, одно всем знакомое слово из трех букв. "На хуя до хуя нахуярил? Отхуяривай на хуй!" -- Вот вам уже целое выражение. А теперь попробуйте сделать то же с любым иностранным словом. Или, допустим, такая вещь, как ассоциации. Тысячу ассоциаций на одно нашенское слово. Причем не обязательно мат, можно из блатной музыки. Такие как, например, понт, шухер, кантовка, палево, забуриться... Некоторые образцы, так это ж просто поэзия! Попробуйте вырвать их из языка без ущерба для последнего! А какие ассоциации у слова брокер например? Одно на льдине. Прыщ на ровном месте...Ну и т д. Однако, если поразмыслить, то лучше уж феня,
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
   Казнь и похороны последнего короля Икска. О телках: наставляют рога исподтишка, подбивают подруг на побег, устраивают диверсии. И все это из-за неразделенной любви! Мораль? Как учить заумных реформаторов? На лесоповал, план и бугра с двадцатикилограммовой дубиной. Гарантия полного выздоровления за три месяца! Курсы ускоренного изучения "фени" для новых русских: паханы и авторитеты натаскивают политиков, бизнесменов, рэкетиров азам рыночной экономики. Предупреждают по хорошему: крутизна в зоне не канает! А в это время детей сажают в карцеры, прививают воровскую идеологию. Ведь рыночная, это испохабленная уркаганская!
  
  
   Яркий пример тому -- Юрка Гарин -- последний некоронованный король города. Умер Юрка во цвете юности, двадцати шести лет от роду. Его, на глазах трехлетней дочери, убил за беспредел (модное нынче словечко у наших высших политических деятелей из блатного лексикона!) "коллега" по зоне. Обычные разборки. А сей перл объезжен телевизионными комментаторами! Нет, не зря Витька "феню" учил. Скоро на ней вся СНГовская элита будет изъясняться! Только вот фраера косяки порют: он за право на ней "ботать" прописку проходил (госэкзамены), а эти так чешут. Под блатных канают! За сие, господа, положено на хуй пялить. Имейте в виду! А может Шпале открыть платные курсы ускоренного изучения фени? Арендовать какое-нибудь КПЗ. Кредит льготный взять в банке на раскрутку: зарплата охране, баланда, амортизация... Репетиторов нанять, со стажем. Лет, этак, под тридцать пять отсидки В колониях различных режимов, от малолетки до особо строгого. И чтобы, непременно, лет по пять буров и крытки в том числе. Паханов на лекции приглашать из Всесоюзных Авторитетов. Хотя те вряд ли с таким дерьмом, как нуждающаяся публика, дела иметь захотят! Придется ссученных подписывать. Тех, что мастью пониже, шерстью пожиже. "Новым русским" и такие преподаватели за счастье! Где, после усвоения курсантами основных норм каторжанского поведения и воровской идеологии, делать им прописку по всей форме и выдавать затем свидетельства? Назрела в том острая необходимость для политиков, бизнесменов, рэкетиров, килеров... А то ведь с таким фуфлом, их на первой малине колонут. Правиловка начнется! Да и тюрьма по многим из них давно плачет. А там, братишечки, крутизна не в счет! /
   Прав оказался незабвенный собаковод Менженин! Из простых тюремных охранников, а какая прозорливость! Впору государственному стратегу!!! Ныне аксиома: любому шишке, прежде чем на должность, необходимо в камере стажироваться. Практика теперь сие подтвердила! Воротилы (политики и прочего), отсидевшие с пол года в тюрьме, становятся геометрически мудрее и прогрессивнее. (Лукьянов даже стихи писать начал от просветления!) Трезвее смотрят на всяческие глобальные социальные прожекты, внимательнее относятся к простым людям. Последнего не сможет отрицать самый ярый, из ныне существующих, моралист Солженицын! Так то ж на привилегированном положении. А если бы их, блядей, еще в общую камеру, на баланду? Втроем на одну койку. Матрацы от вшей шевелятся. Клопы с потолка эскадрильями пикируют. Днем спать не положено, а ночью допрос. Пару сумасшедших убийц на хату для разнообразия. Карцер иногда, по усмотрению дежурного. Смирительная рубашка... Затем, по этапам да по пересылочкам прогнать в гурте, а не отдельно, как пидоров! Двадцать пять человек в "купе", половину едут стоя. Ржавая селедка и буханка хлеба на два дня. Воды в бачке вечно не хватает. А оправка раз в сутки по секундомеру: тридцать секунд на брата. По тройкам: один ссыт в умывальник, двое в унитаз. И пинки, в виде массажа, по дороге туда и обратно. Да на лесоповал месяца на четыре! (По зиме на верхних Тугушах в лесоцеху справные мужики за три месяца становились дистрофиками.) Вот тогда бы они, дорогие наши сограждане, лицом к народу точно повернулись! Всех наших заумных реформаторов: Ельцина, Гайдара, Чубайса, Козырева и иже с ними! Не надо даже стандартный трояк, как мужику за мешок зерна. Всего с полгода, считая с тюрьмами, этапами и КПЗ. Детский срок! План на бригаду как в 77-м, и бугра откуда-нибудь с Богучан. Чтобы восьмерик сроку, два метра росту и килограмм двадцать дубина в руках. Уверяю вас, гораздо действеннее для мозгов, здоровья и общего кругозора, чем в футбол с думой играть, или в теннис с личной охраной! Кто у нас на словах ярые борцы с привилегиями? Так вот, по уму они же давно на виселицу заработали! Тогда, реформаторы следующие, прежде, чем какую-нибудь хуйню внедрить, десять раз подумали бы, на собственной шкуре примерили. Каково оно простым людям придется? Потому что: "Вдруг опять под замок, в общую камеру. А там мужички и предъявят!" К сему еще один резон: рынок строим. Идеология нужна. А она от воровской мало чем отличается. Рыночная, это испохабленная уркаганская! Так давайте с ясельного возраста, как собаковод Менженин предлагал, детей по тюрьмам таскать, в карцера сажать, воровскую этику прививать. А испохабить ее потом они всегда смогут! И еще одно! Вспомните незабвенных наших революционеров. Прежде чем к власти прийти, реформы толкать, все по этапам проКАНТовались. (Последователи Иммануила Канта!) Как в прочем, цивилизИРованном мире положняк! Закалились. Практический опыт приобрели. Чаяния народа изнутри поняли. От случайных людей и мыслей в своих рядах освободились. Вот это уже революционеры в готовом виде! Настоящие. Явные. И ничего, слава богу 70 лет страну в руках держали! Пока до третьего колена не выродились, изнутри в демократов, как Ельцин, не превратились. А нынешняя хуета? Та, та, та! Что революционерами себя величают! На спецпайках выращены, дедушкиными Гайдаровскими заслугами к власти пристроены. За руководящие кресла мать родную продать готовы, Родине изменить, жопу подставить! Жизни в упор не знающие. За пять лет обосрались так, как те за все 70 не успели! Себя, дедушку и внуков разом!
   Пользуясь своим авторитетом, Гарин (он же Гагарин) еще в тюрьме по малолетке набросал тихому колхозному парню, севшему за обворовывание сельского магазина, кучу мастей. (Всего их тридцать шесть.) Дело, как говорится, житейское! Для того они -- колхозники и существуют, чтобы на горбу последних себе славу зарабатывать! Одним мастевым больше, одним чистым меньше. Зато о Гарине молва. Лишняя крупица авторитета! Единственное Юрик не учел, что люди разные встречаются! Одного бьешь -- он гнется, мнется, как пластилин. А другой лишь сжимается, точно пружина! Этот, рано или поздно, обратку даст. Ничего не забудет, не простит! Сталь. Либо распрямится, либо сломается совсем. Как одного от другого отличать? А по глазам видно! Бьешь это его, значит, в глазенки смотришь, а они бегают. Боится тебя, сволочь! Такого можно в бараний рог согнуть. Кого угодно из него вылепить. Шоху, пидора... Другой, яко морду не воротит, а в зенках огонь ненависти пылает. Этот терпит до времени! Молчит, пока сила не на его стороне. "Минер ошибается раз в жизни." Упустил Гарин данный штришок! Такой простой народной приметы не выучил. Психологии не чтил, двоечник! Понадеялся на авось. У каждого, мол, своя по жизни дорога!
   А стежки их пролегли рядышком. У обоих была зона малолетки на Бобрах, где первый блатовал, второй терпел унижения. После те же персонажи за разные дела свершили еще по ходке на взросляке. Сей момент характер преступлений изменился. Гарин мелкое хулиганство, его крестник -- поножовщина. И вот взрослых людей судьба свела на колхозном рынке. Гарин прогуливался меж торговых рядов с дочкой за ручку (идиллия!), в другой он имел авоську с зеленью. Мафиози на отдыхе! Коллега евоный шлялся, видимо, надеясь насадить чей-нибудь толстый лопатник. Он только что очередной раз освободился, отсидев в общей сложности солидный срок. На себя Калган махнул рукой давно. Они встренулись. Говорят и добродушную корову, если с ней грубо обращаться, можно превратить в зверя. Случается, что травоядное даже поднимает на рога не только хычников, но и самого "Венца природы"!
   Были произведены интересные научные опыты: дисциплинированную корову-рекордистку пьяные скотники загнали в угол и долго охаживали черенками от вил. Результат превзошел всяческие ожидания! Тихая буренка изувечила несколько животноводов. Причем, труп наиболее ей ненавистного нашли по кишкам далеко от места избиения искореженным до неузнаваемости и зарытым в навоз. Мстительница истыкала его в решето и отбила в котлету. Затем принялась крушить все на своем пути: выворачивала заборы, помяла "Жигули", на которых ездил зав.фермой. Самого его, вместе с подчиненными, загнала на деревья...
   Кстати о телках. Оказывается, очень даже злопамятны! Хорошо помнят все нанесенные им когда-либо обиды. Коварны. И способны сводить счеты исподтишка. Одна незаслуженно мною оскорбленная юная особа по кличке Ласточка принялась наставлять рога! (На меня.) Причем чужие! Мстила скрытно: она избивала тех своих подруг, которые заискивали перед ее врагом, либо тех, кого наоборот я выделял сам. Зимой раскидывала из кормушек на проход силос, чтобы доставить больше работы подметать. Загаживала поилки, и последние приходилось шуровать длинной проволокой. Отвязывалась по ночам и терроризировала весь коровник, бодая остальных до тех пор, пока и они не срывались с мест. А затем все вместе под ее чутким руководством устраивали разгром. Раскидывали припасенную на подстилку солому, корежили инвентарь. Причем сама провокаторша перед приходом скотников к утру предусмотрительно ложилась на место, предоставляя расплачиваться другим! Летом мстительница подбивала подруг на побег из база. Устраивала диверсии на пастьбе: гнала более слабых телок вперед, творя беспорядок, на зеленя, чтобы учинить потраву. А пастуху потом взъебка, а то и штраф! В лес, в болото... Но все разом прекратилось, лишь только я уделил страждущей особе должное внимание и почтительность. Более того, прошлая хулиганка с тех пор помогала мне, например, держать стадо. Бабы есть бабы: ревнивые, взбалмошные и самовлюбленные до бесконечности! Заболтался, извините! Есть у меня такой недостаток: о чем бы речь не завел, а кончаю всегда на женщинах.
   МОРАЛЬ: Уважать нужно всех! Ибо даже самая последняя скотина может наделать тебе столько пакостей исподтишка, что выгоднее жить с ней в мире!
   Лагерь обозлил и ожесточил бывшего колхозного парня, развил в нем дерзость. И второй предъявил первому за беспредел в камере. Может статься, дело обошлось бы по-другому, окажись он сильней. Но баклан -- Гарин натаскался в частых городских драках между районами, где у него к тому же было почти всегда выгодное перед противниками положение. К сему времени в молодежном уголовном мире Юрик являлся признанным авторитетом! В ходу имелись спичечные коробки с его автографом, открывающие их обладателю доступ в чужой район, гарантирующие в нем безопасность. Гарин оказался проворней и избил соперника на свою голову. (В буквальном смысле этого выражения!) Униженный и оскорбленный (вторично) забежал в мясной павильон, одолжил у рубщика топор и снес Юрику башку прямо среди базаряшей публики. Упали королевские мозги на кучу астраханских арбузов... Говорят, почитатели Гарина прессовали убийцу часа два, не давая подъехавшему наряду милиции забрать преступника. Пиздели, будто ему отбили все внутренности. Утверждали, что, даже если Калган выживет, его все равно припорют на зоне, преступный мир не простит! Шпала случайно видел похороны казненного "короля". Он, пятилетний мальчик, оказался с матерью на улице, по которой несли гроб с телом. Можно смело утверждать, что ни одного смертного за годы народной власти в городе не хоронили с такими почестями. Народу был океан! Остановилось движение транспорта по улице, где несли гроб! Были сметены отряды милиции, предусмотрительно выставленные в заграждение по случаю. Для усмирения толпы вызывали войска. Это уже по слухам. Витька с матерью не дождались конца процессии и обошли несколькими кварталами выше. Однако, вот Шпале исполнилось семнадцать лет... И в разговорах за бутылкой, от ближайших в прошлом Гариновых друзей (Вся королевская рать!), он не раз слышал, что: "Гарин получил свое!" Убийца его остался жив, отсидел срок и живет невдалеке от города. И сюда заезжает часто. При встрече и попойках Юриковы друзья первые жмут Калгану руку! Его боятся и уважают за дерзость. Хоть и "обиженный", а не "блатной". Витьке как-то показывали Калгана со стороны: высокий, сухой, жилистый. С исшрамленным лицом. С синими от татуировок руками. Но не алкаш.
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
   Джентльмен красит лошадь к ебле! -- Народная примета. О пользе фашистов. Как поступать с повесткой из милиции? Живчики во влагалище сдают нормы ГТО. Настоящий секс -- член 30 см и черный, как эскимо! Америка: ковбои грабят банки, покупают себе джинсы, слушают битлов и плюют с Нью-Йоркского небоскреба. Банный лист -- Ларочка. О том, что трахнуть бабу легко, если точно знать, как это делается! Фирменная тряпка как альтернатива длине члена.
  
   Наконец родители ушли на работу. Витька определил это на слух, по хлопкам двери. Он встал, с неким гибельным наслаждением сделал зарядку (всем смертям назло), после чего пошел умываться и бриться в ванную комнату. Рубец на шее действительно был как у висельника. Рваная со ссадинами борозда в некоторых местах уже приняла багровый оттенок. Это страшное украшение маячило перед глазами из зеркала во все время его бритья. Нужно будет одеваться в свитер с глухим воротником. Покончив с туалетом, Шпала кинулся на кухню и с жадностью принялся расправляться с трофеями, оставленными покинувшим позиции "неприятелем". На холодильнике, рядом с откидным календарем в раме, обнаружил еще одну повестку. На сей раз из райотдела милиции. Возмущенный, он изорвал ее на мелкие кусочки и, выкинув в унитаз, сдернул. Ну чего привязались? С одной овцы две шкуры не дерут! В ментовку, по делу о драке, Витька все же решил ехать.
   "К сожаленью день рожденья только раз в году!" Может быть последний его день рожденья на воле. Надо бы как-то отметить! Но как? Пить до чертиков неохота. Провести вечер с друзьями в теплой компании? Так где их взять? Странно, но Шпала обнаружил, что нет у него друзей и никогда по большому счету не было! Ни победами на ринге, ни авторитетом в школе или на базаре сего дара не купишь. Ведь жил Витька и живет по волчьим законам. А здесь не бывает друзей, есть только союзники временные! Эх, слава богу, что скоро перемены. Неважно какие! Шпала надел свитер с высоким воротником. На него новый, с бою взятый фирменный джинсовый костюм. Сверху кожаную кепочку под таксиста. Ай да парень получился! Стиляга, а не парень. Только морда бандитская: нос приплюснутый, широкий, глаза колючие, взгляд быстрый, цепкий, волосы короткие, подбородок кирпичом, скулы яблоками... Короче, рожа немного подкачала, для нОнешнего Совкового интеллектуала: дискаря, наркомана, али голубого. Жаль, нет фашистов. Витька бы вступил, чтобы уничтожать всю эту хуйню, которая таким как он жить мешает!
   На остановке узрел свет очей своих -- Ларочку. Вначале, заметив Шпалу, она испуганно отвернулась. Но тут же поворотилась обратно и на личике засветилась осторожная улыбочка. Такой вот перепад настроений, смена гримас!
   -- Здравствуй Лара.
   -- Здравствуй Витя. Какой ты сегодня нарядный!
   -- Стараюсь не отставать от моды.
   -- Нет, я серьезно, клевая вещь, где ты ее ухватил?
   -- В Харькове на барахолке.
   -- И сколько отдал?
   Шпала поморщился. Черт его знает, что может стоить этот Спинжак при брюках? К тому же и направление разговора ему не нравилось. (Поскольку полный профан в данной области!) Так "переливают из пустого в порожнее", когда больше мечтать не о чем. Надеяться! Но Семенова действительно заинтересованно рассматривала его добычу. Обошла вокруг, без стеснения ощупывая руками каждый шов. Деловито, со знанием! Сунула куда-то пальчик, ковырнула ногтем, покрутила на свету пуговку, пожмакала материю, послюнявила, потерла... Словно самого Витьки тут и не было, а кУстюм висел в шкафу, на хазе у барыги! "Человека встречают по одежке!" А одежу различают по швам и пуговицам.
   -- Нет, серьезно, сколько ты за нее (вещь) отдал? -- обойдя круг вновь удивленно спросила Ларунька. И Шпала вмиг жестоко приревновал себя к своей упаковке. Что она больше ценит?
   -- Да так, чепуха, триста рублей.
   -- Ого, чепуха! Сколько же ты зарабатываешь?
   -- Мне хватает.
   Все-таки Витьке становилось приятно, что хоть данным образом смог разжечь Ларочкин интерес к себе. Как много людей оказались бы пустыми и неинтересными, если бы все ходили голыми!
   В ее глазах он несомненно тянул сейчас гораздо больше любого столичного хипаря-пидораса, несмотря даже на свою бандитскую рожу и короткие волосы! Ведь не назовешь же ее глупой девчонкой. Но у Семеновой где-то на подсознательном уровне прочно заложен культ преклонения перед всем импортным (имеется в виду штатовским, в крайнем случае английским), особенно перед тряпкой. Нашими советскими, но достаточно большими деньгами, на которые можно эти тряпки купить. И стойкое презрение ко всему остальному. Способностям, силе, таланту... (Какие смешные, дутые слова!) Вера, Надежда (не путать с одеждой!), Любовь -- чушь собачья! Окружающая жизнь сплошная пошлятина! Скучище! Все не то, все не так! Не те песни поют, не такие длинные машины делают, ходят не так, любят, трахают не так... Все не то и не так, все пошлятина! Вот АМЕРИКА... Америка, это дело другое! Там секс -- вот уж секс! Член 30 сантиметров и весь черный, как эскимо! Кругом ковбои. Трах-бах. Банки грабят, покупают себе джинсы, слушают Битлов и плюют с сотого этажа Нью-Йоркского небоскреба на все остальное! Вот это жизнь. Вот как надо! Там даже негр-мусорщик намного умнее и тоньше, интеллектуальнее, клевей, сексуальней нашего совкового парня. Фирменные джинсы -- знак причастности к тому, выдуманному ею миру! В общем, по мнению Семеновой, стоит на какого нибудь пидора одеть американские джинсы и он сразу превращается в ковбоя! Была бы на человеке "фирма", а все остальное приложится! И трекать он научится по городскому, и в музоне рубить (Тем более, что никакого ума ни для того, ни для другого не нужно, даже наоборот!), и волосы у "чувака" со временем отрастут, губы оттянутся. А кто ж хипаря при всех этих достоинствах дураком или неудачником назовет?! С таким конечно уже вполне можно "на тачке к кабаку". Чтобы все крутые интеллектуалы, сосущие в нем по два часа один коктейль, ахнули! Городская элита увидела, оценила и приняла. (Элита, по Ларочкиному мнению, только голубые! Они на совков не похожи! Раскрепощены, свободны от устаревших предрассудков...)
   -- Жаль, такая вещь и перед самой армией, поносить не успеешь! -- сочувственно отозвалась Семенова.
   -- Да нет, это я уже давно купил. Просто берег. Куда попало не надевал! -- соврал Витька.
   -- А сегодня что за дата?
   -- Мой день рождения!
   -- Да-а? Поздравляю! Надо запомнить. Жаль, подарить тебе нечего.
   Она принялась шутливо таскать его за уши.
   -- Ничего, не пропадет за два года!
   -- Вообще да, хорошая вещь не выходит из моды. Туз -- он и в Африке туз! -- согласно поддакнула Ларочка.
   Расхотелось Шпале после подобной разминки переходить к разговору на щекотливую тему. Может это был четко продуманный ход с ее стороны? Ну действительно, какого черта теперь выяснять, почему Семеновой не было дома в назначенное время?! Такая картина получится, будто он напрашивается... В натуре!!! У Витьки возникло ощущение, точно с момента их последней с Ларочкой встречи пронеслось лет двести. Они существовали в разных временных измерениях. Столько всего на голову Шпалы свалилось, переменилось, пришло и уплыло безвозвратно! Убийство. Путешествие на тот свет. Возвращение. (Уже целая эпоха!) Отечественная война в общаге. Чавына свадьба. Встреча и роман с Наткой. Ночные кошмары. Ментовка, камера, морг, военкомат. Решение жить по-новому. Снегурочка с лошадиной мордой, уничтожение бандитского притона... И Светочка, Светочка, Светочка.
   Светлячок, Светуня, Светлана.
   Цветок, пламя, юность, нежность, любовь!!!
   В роли похитителя он быть еще согласен, но в роли просителя -- увольте! Витька внимательно осмотрел Ларочку с ног до головы. "Эх, прощай мечта моя неудачная!" Завоевать твое сердце не удастся, потому что оно до отказа забито тряпками, а на тело уже не осталось времени! Как это у брата Пушкина: "Та женщина ушла в покупки, она ушла, как дождь в песок!" На остановке много народу, украсть, как в прошлый раз, не удастся. Нечего и мечтать! Деревья умирают стоя. Точно так же умирала в Шпале сейчас любовь.
   -- Ну, когда ж тебе в армию? -- помолчав печально спросила Семенова.
   -- Не дождется никак! -- мелькнуло у него в голове.
   Я вас любил, любовь еще, быть может,
   В моей душе угасла не совсем,
   Но пусть она вас больше не тревожит,
   Я не хочу печалить вас ничем
   Что-то Витьку на лирику растащило! А вообще разговор беспонтовый. Это же вежливый отказ. Прощальный поцелуй, после отрицательного ответа! Да нет, не верно Ларка его поняла, не нуждается Шпала в ее утешительстве. Он ведь счастливее в тысячу раз этой мелочливой куклы. Не понять ей! На сердце стало удивительно легко. Витька отчетливо различил, что настал конец. Долгожданный! И оттого слегка возликовал. Теперь все просто, он знает, что неспособен вызвать в "Мальвине" ответное чувство. (Как и никто вообще! Искренняя была Семеновна, когда говорила Шпале, "Не люблю." Нельзя поклоняться двум идолам одновременно!) Ну и ладушки! Подумать только, на что он променял Ольгу! Да это стылое палено даже на Натку не тянет, в подметки ей не годится! А Светочка? Бля -- человек-симфония! Первая любовь размером во всю жизнь!
   -- А, что, в армию? -- рассеянно отозвался Витька. -- На днях, возможно даже завтра...
   И нетерпеливо пошел к дороге, посмотреть, не идет ли автобус. Попутно проголосовал проходящему грузовику. Как назло "точило" не остановилось. Нехотя вернулся обратно к Ларке. Придется продолжать ненужный базар, тянуть резину в долгий ящик. Теперь он глядел на свою собеседницу с таким печальным безразличием и отвечал так односложно, что Ларунька в конце концов забеспокоилась. Бог этих баб разберет. Неужто (о крамольная мысль!) "Витенька" ей не до конца безразличен?
   -- Ты на меня обижаешься? -- неожиданно спросила мечта потупившись.
   -- За что?
   -- Понимаешь, у нас дядя в Харькове ... приступ ... больница ... нежданно ... срочно надо было ехать!
   -- Да, конечно, понимаю.
   -- Вить, ну пойми, я же не могу так!
   Удивительное сходство: все они "Так не могут!" (Окромя Ольги, та по-всякому!) А как могут?
   -- Да, понимаю!
   -- Неожиданно...
   -- Ага, понимаю... когда вынимаю!
   Подошел автобус. Обрадованный избавлению, Шпала сорвался с места, растолкал толпу, влез, сел на колесе у окна. Гомонила с боем заполнявшая салон публика, он наблюдал осенний пейзаж за окном. Медитировал. Наконец "скотовоз" тронулся и Гроздев облегченно вздохнул. Отъебалась! С боку кто-то мягко привалился, прижался, засопел. Удивленный и испуганный Витька обернулся и увидел при себе неизменную Ларочку. Банный лист! Без стеснения губки ее залезли к уху, присосались, защекотали.
   -- Ви-течка (-течка, --течка), поехали в Липки, я с уроков сбегу! Только это, мне сейчас нельзя, понимаешь? У меня менструация... Она скоро кончится, тогда. Ладно?
   Боже мой! А Шпала чего-только не изобретал, не химичил: вес в школе, в городе, победы, слава, похищение... Бред сивой кобылы! Навязчивая идея! Паранойя! Так бывает: Зациклится человек на одном и бежит по кругу. Выход где-то рядом, а он его не замечает.
   Трахнуть бабу, оказывается, удивительно легко, когда точно знаешь, как это сделать!
   Анекдот: на постоялом дворе джентльмен выезживает лошадь, а в окно на него внимательно смотрит красивая баба. Этот же пельмень думает: "Как бы мне ее трахнуть? Что такое изысканное прикумекать. Дерзкое, нестандартное! А покрашу-ка я лошадь в синий цвет! Она увидит, спросит: "Почему у тебя лошадь синяя?" А я отвечу: "Да хуля лошадь? Давай я тебя выебу!" И выебу! Сказано -- сделано. Скачет на синей кобыле. Дама косяка давит -- ноль эмоций! Житель-мент соображает: "Где-то ошибка в вычислениях! А ебану-ка я в клеточку..." Короче, он так все красил и ездил, а дама все смотрела и вздыхала. И вот однажды мадам ему цинкует открытым текстом: "Что ты все ездишь и ездишь? Не бзди, выеби меня!" А у жительмена крыша уже настолько поехала, что он гутарит: "Да хуля выеби? Ты посмотри какая у меня лошадь!" (Непонятый гений! Япония-Мать!) Так и тут. Оказывается, достаточно было всего лишь приобресть фирменный кУстюм! Только и делов!!! Ларчик просто открывался! Так легко, что и в голову не могло прийти! Все великое глупо до безобразия! Если все бабы такие... не стоило бы жить! "Узелок завяжется, узелок развяжется ... А любовь -- она и есть, только то, что кажется!" Это были минуты горечи за бесполезно растраченные усилия. Однако, то были и минуты блаженства! С небес звучала музыка Баха -- орган. Ему вторил орган в Витькиных штанах. Аккомпанировал колокольный звон храма Христа-спасителя. Вдруг с новой силой захотелось жить, а не гнить в тюрьме. И еще возжелалось влупить по самые... эти самые! Впустить живчиков в женское влагалище. Нехай соревнуются, кто быстрей до матки. Нормы ГТО сдают! Естественный отбор! Шпала обнял Ларку за талию, что он мог сделать еще?
   -- Понимаешь, Лар, сегодня не могу, срочные дела, а завтра... завтра меня может не быть. В общем, мы с тобой уже вряд ли увидимся.
   Коричневые глаза засветились тревогой, подозрительностью.
   -- Я буду тебе писать, ждать, я к тебе в армию приеду.
   Похоже, у них самое заветное желание у всех: писать и ждать! График чертить придется, чтобы не столкнулись, как поезда!
   -- А если меня на Камчатку зашлют?
   Она помолчала.
   -- Ну ты тогда служи лучше, чтобы отпуск дали... И мы с тобой поженимся.
   Черт побери, как в тюрьму неохота! А надо. Придется сбежать, погулять, пока у Ларки уладится все по женской части, а уж там что бог даст. Опять отец будет пиздеть, мол сам себе усугубил наказание!!! Потом они долго и жарко целовались в подъезде. Лара просила написать сразу.
  
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
   Возникновение и развитие капитализма в СССР. Теневая экономика: ее становление, укрепление, перетекание в "свет", продвижение к рычагам власти. Необходимость изменения государственного устройства. Перестройка. Стартовый капитал первых кооперативов и итоги приватизации. Бесславный конец. Устройство, суть и предназначение преступного мира. Его истинный и "воровской закон". Нерушимая и постоянная связь власти с преступным миром. И все это на фоне очередных приключений Шпалы!
  
   К следователю опоздал на два часа и сидел у него до вечера. Но это был день рождения! Так "удачно" свой праздник Витька еще никогда не справлял.
   Шпала следаков давно поперепутал, кто его по какому вопросу вызывает и которое дело ведет. Все они казались Витьке на одну рожу. Не запоминал и не вникал. Врал по отработанной системе. Но этот дядечка глянулся откровенностью, тем что плакался ему в жилетку на свою судьбу. Удивляла по началу система допросов. Шпала привык выворачиваться, а тут следователь словно сам подсказывает правильный ответ! Он рассуждает вслух:
   -- Так, если вы говорите, что несколько человек знали заранее о готовящейся драке, отходили в сторонку, говорили о чем-то... Кто конкретно предупреждал? Он даст показания? Тогда это будет квалифицироваться как предварительный сговор с их стороны. Преднамеренные действия...
   Болтая сам с собой, пинкертон Витьке разжевал всю ситуацию. Допрос длился часа два. Затем кудесник выгнал Шпалу в коридор, подождать неизвестно чего. Разрешил отлучиться на часик, сходить пообедать, например. Но к двум, чтобы как штык! В 14.00 дяденька пригласил Витьку к себе и принялся с его согласия шлифовать показания. Объяснять, как все лучше изложить. Покончив с тем, вновь выселил, дав для развлечения почитать "Друзья и враги Анатолия Русакова." Так пересказывали и шлифовали все то же несколько раз до вечера. А под занавес фокусник раскрыл карты! Весь день, оказывается, они занимались маскировкой. Колотили понт на случай, если кто кинется проверять или сдаст. Да-да! Здесь своих закладывают будь здоров, хуже, чем в тюрьме! Итог работы следующий: дело закрыть нельзя. И открутиться невозможно. Он -- следователь -- сделал все, что было в его силах: ситуация представлена в самом выгодном для Шпалы свете. На него напали, Витька оборонялся. Более никаких нюансов, хотя в показаниях потерпевших вначале фигурировали деньги, женщина... Все это убрано, как неподтвержденные факты! Будь его клиент чист, Шпалу, конечно, не посадили бы за такую мелочь. Дали по условно обоим сторонам. Но поскольку данная мера у Витьки уже есть, а полностью его вину в случившемся исключить никак нельзя, вывод один: Шпалу посадят! Сколько кинут -- решать суду, тут он -- следователь ничем помочь не может. Да и отец сам, надо думать, позаботится, что возможно сделает. Процесса тоже избежать, видимо, не удастся: драка групповая, в общественном месте... По существующему законодательству ходатайствовать о возбуждении дела могут все: 1) потерпевшие 2) общественность 3) администрация общежития... А в связи с последними указаниями правительства об усилении борьбы с хулиганством, правоохранительные органы не только имеют право, но и обязаны возбудить уголовное дело! С этим сейчас строго, все подконтрольно и никто нарушать данное распоряжение не станет. Так что заявлений от Витькиных крестников и от него самого о том, что обе стороны друг к другу претензий не имеют, явно недостаточно! Отец был здесь. Разговаривали откровенно, как и что можно сделать. Он -- следователь -- знает, про папашину руку наверху. Оттуда тоже звонили, узнавали. Объяснил товарищам существующее положение -- дохлый номер. Его даже областному прокурору изменить не по силам! Остается одна надежда на армию! Их покорный слуга и так берет на себя большую ответственность тем, что тянет дело. Не передает его в суд, хотя тут любому проверяющему будет видно, что не оправдано. Короче, из них двоих Витька счастливей! Никаких забот в жизни -- одни развлечения, за которые отдуваются другие! Ну, будет разбирательство, ввернут Шпале три года, им давно и честно заработанные. Через половинку папаша из колонии вытащит. А на следователя в любом случае одни неприятности. Причем не заслуженные! За затяжку дела по головке не погладят, за объективную оценку тоже. А благодарности никакой! Повышения по службе в ближайшее время для него не предвидится. Все теплые места забиты! Пока освободится что-нибудь стоящее, о "мавре" уже забудут. Или отцов протяже уйдет из области на гору, или из Москвы какой-нибудь дотошный малый с проверкой нагрянет, выкопает эти проволочки и его по пизде мешалкой! Короче, перед Витькой один из тех, на ком принято отыгрываться. Крайний! Работа такая -- быть козлом отпущения. Система! Кто с прокурором ладит, себе дела ухватят перспективные, на которых можно вылезти. Остальным суют подобное фуфло. Отказаться невозможно. Весь мусор на молодого сваливают, чтобы самим чистенькими оставаться!
   Следователь был до того искренен в своей светлой грусти, что Витька даже счел нужным объясниться. Прежде всего он попросил извинения за причиненные собственной персоной нечаянные траты. Выделив руководящую роль бытия в данном процессе и свою личную неспособность чего-либо изменить в нем. Жизнь устроена так, что оставаться сколько нибудь свободным возможно лишь в ущерб зависимым. Причем удивительное дело: другим, столь же самостийным, он ничего причинить, окромя пользы, собственной свободой не может. А вот зависимым гос. чиновникам от таких одни неприятности. И чем мельче винтик в этой машине, тем большее неудобство своей личной независимостью Витька ему причиняет. Абсолютно ненужные трения на бытовом уровне! На всех давит аппарат. Чем больше от него зависишь, тем больше он на тебя наседает!
   -- Иными словами, продал душу дьяволу! -- отозвался собеседник. -- Поделом мне? Неверный ответ! Наивный. Не сдался, а в плен взяли. Чуешь разницу? И тебя возьмут, дай срок! Знаешь как это делается? Заходят с тыла, берут в заложники семью, детей, близких... А потом куда ты на хуй денешься! Будешь делать, что скажут. Иначе ни родителям старости, ни семье достатка, ни детям будущего! Коллективная ответственность -- понял? Потомственное рабство! Твой ведь папаша тоже душу дьяволу продал, чтобы тебя, бестолочь безмозглую, не сожрали!
   Крыть было нечем. А юлить Шпала не умел. Подленько перемолчать совесть не позволяла. Поддакивать и того хуже! Витька рубанул с плеча, как всегда поступал в подобных щекотливых ситуациях. Рассек Гордиев узел! Сказал, что денег за услуги к сожалению нет. Папаша уже давно все растратил по его делам из семейного бюджета на два года вперед! А что он, лично Витька, еще может? Только морду кому набить, подстеречь и искалечить какого-нибудь следовательского недруга! На это усталый дядя улыбнулся, поблагодарил и ответил, что подобных врагов у него пока нет. Пожелал Шпале удачи. Благополучно слинять в армию. А если Витька ему с проводов еще литру водки поставит, то вообще хорошо будет!
   Вечером отец "обрадовал", что дело действительно хуже некуда. Завтра отбывает последняя команда. Списки уже сформированы, знакомый ничего не может сделать! Остается уповать на армейскую неразбериху, да на случай: Если кто-то из призывников напьется вдрызг и не явится на сборный пункт, либо в последний момент потеряется, его -- Витьку сунут под шумок вместо выбывшего. Привезут в часть, а там уже поди разберись, какими путями забрали! Шанс конечно был мизерный. Но все-таки шанс! Мать купила в честь дня рождения торт и бутылку шампанского, посидели в семейном кругу, отметили праздник. Давно не общались с родителями вот так мирно. В ночь Шпале выпадало идти на работу. Каких понтов ради эта кутерьма? Но отец настоял, а Витька был счастлив хоть в чем-то угодить ему.
   По ночному сырому городу, не торопясь, он добирался на смену с неким особенным наслаждением. Все вокруг преисполнилось каКого-то сверхъестественного значения, высокого смысла.
   Грусть напрасна, потому что жизнь прекрасна,
   Если ты живешь и любишь, как в последний раз!
   Краски и запахи воспринимались с удивлением, словно бы были вновь. Завтра что-то решится и в жизни Шпалы наступит перелом. Это последние миги его бестолкового вольного существования!!! Раздевалка, вонь пота и мыла. Цех -- особый запах шифера -- пара, цемента, машинного масла и еще чего-то необъяснимого -- какой-то химии. Витька точно впервые попал сюда на экскурсию. По дороге к своему волноукладчику напоролся на мастера, тот знаком пригласил заглянуть в будку-кабинет. Прикрыв за ним дверь, спросил Шпалу напрямую, как он думает жить в коллективе дальше. Драка с наставником, побеги в рабочее время на Молдаванку, прогул из-за побоев -- что дальше? Пришлось выкручиваться, делать плаксивую мину, говорить, будто случилось недоразумение ... Неумно было сразу ответить так же прямо: "На днях меня заберут в тюрьму, или завтра в армию. И на ... я тебя видал вместе с твоим коллективом!" Такой оборот на крайняк, если воспитатель насядет с "политзанятиями"! Тут не по делу вошли бригадир и бывший Витькин наставник. Оба встретили его появление с ухмылочкой.
   -- Ну что, подлечился, герой? -- спросил бугор.
   -- Очухался спасатель? -- поддакнула шестерка.
   -- А тебя не ебут, жопу не подставляй! -- огрызнулся Шпала на последнего.
   -- Так! -- подытожил разговор мастер.
   Видно было, что отношение к Витьке после вынужденного отпуска в трудовой среде сильно изменилось. Не оправдал доверия, не обнаружил в себе "рабочей кости".
   -- Место твое на волноукладочной машине занято. Месяц поработаешь на загрузке асбеста!
   Наставник из-за плеча бригадира бросал на Шпалу быстрые ликующие взгляды и весь светился счастьем. Бывает порода людей ехидных.
   -- А сейчас иди вон к комсоргу, получи аванс.
   "Странное занятие, -- думал Витька, разыскивая молоденького шустрого комсорга с выхоленным лицом и рыжими усиками, -- раздавать авансы и зарплаты." Найдя, получил шестьдесят рублей, расписался в ведомости. Пришлось накупить у этого самого "комсомольского вожака" из своих кучу каких-то марок с освобождением на водах, ДОСААФом, обществом красного креста, трояк на чьи-то похороны и еще один лотерейный билет. Короче, рублей пятьдесят осталось! Теперь понятно, почему комсорг. Кому еще можно доверить такую ответственную работу -- собирать взносы на всякие там ДОСААФы?
   На загрузке асбеста хронически не хватало людей. По этой причине сюда спихивали провинившихся. Ибо, хотя официально асбест еще не считался канцерогенным веществом, эмпирически, на бытовом уровне все старые работники знали, что он вреден! Обычно здесь "пиздячили" "неуловимые". На заводе так называли бригаду местных бичей, вкалывающих, в основном, на погрузке и выгрузке, и живущих тут же в штабелях мешков с асбестом, в цеху у печи (такая теплынь круглый год!), в будках стрелочников... Словом, где кто пристроится! Работали без документов, трудовых договоров и прочей бумажной волокиты. Деньги получали наличными, прямо на карман. Многие из них были в розыске, либо скрывались от алиментов. Каким-то непостижимым образом БОМЖи (Без Определенного Места Жительства -- ментовский термин, прижившийся на "северах": Ленинградская, Псковская, Новгородская, Вологодская области. Здесь на "юге" БОМЖей чаще называли бичами -- Бывший Интеллигентный Человек!) всегда заблаговременно узнавали о готовящейся облаве милиции и в нужный час с территории завода исчезали, либо прятались по норам. Вот и сегодня в напарниках у Витьки оказалось двое неуловимых: Вася, отсидевший в прошлом двенадцать лет за преднамеренное убийство и Коля Буржуй -- оттянувший за что-то наподобие только восемь. Вася был высок, сух, мускулист, с головы до ног весь покрыт татуировками и пользовался среди комбинатовских (Комбинат состоял из трех заводов: 1-й, 2-й и трубный) бичей непререкаемым авторитетом. Работа оказалась несложной и не очень тяжелой. Замесочная машина пожирала загруженный асбест медленно, потому что что-то там постоянно хандрило в цеху. Единственное неудобство против него -- здесь было холодно! Вася, видя как Витька мерзнет, научил его сооружать портянки из бумаги пустых мешков, принес откуда-то фуфайку. Потом, когда слово за слово познакомились и Шпала рассказал немного биографии, а так же о том, за что сюда попал, король бичей счел возможным допустить его к себе в гости.
   Хоромы у Васи и еще двух-трех (судя по местам) из его друзей были великолепные. Обосновался с царственным шиком он внутри штабеля асбеста. Жилище оказалось добротно построено и на долгое время. Вася с гордостью объявил, что возвел его сам, и лежать этот дом -- штабель будет нетронутым пока он здесь! Залежи мешков с асбестом располагались под навесом, с боку цеха. Бумажные кули -- толстые, в виде блоков, уложены лишь по периметру. Внутри же образовалось солидное помещение. На расстоянии двух с небольшим метров от пола, образованного из настилов и укрытого досками, опилками, листами плоского шифера и тряпьем... Потолок из досок, на которые тоже навалены мешки асбеста. Снаружи обычный штабель. Нипочем не догадаешься, что внутри, тем более, все это дополнительно еще укрыто брезентом! Из комнаты есть смотровое окно на улицу -- асбестовая труба, вложенная между мешков. В хижине печка-буржуйка, электрический обогревательный козел, три раскладушки, некое подобие стола из ящиков, посередине которого стоял транзисторный приемник и телевизор в углу. Вася пригласил сюда Витьку чифирить. Все его приближенные были уже в сборе. Шпалу апартаменты так потрясли, что он некоторое время зачарованно смотрел вокруг. Как у Гитлера в бункере!
   -- Вы сюда, наверное, и баб водите со всего города?
   -- Зачем со всего? Нам и комбинатских да молдаванских блядей хватает!
   -- Классное местечко, -- польщенный интересом гостя, добродушно хвастался Вася.-- Теплое. Асбест мороза не пропускает и не горит! Так что в пожарном отношении безопасное. У меня здесь даже директор завода бывал, вот как ты сейчас сидел чифирил. Мастер, нет, не появлялся, невелика он шишка, чтобы сюда заходить! Всякая хуета будет шляться, хаза быстро запалится. А она для дела нужна! И так нарасхват! Тут и менты каждый день пасутся, блядей болховских трахают... которых мы же им и поставляем. Совсем бляди (в смысле мусора) обнаглели! Уже как за положняк катят! С ними тоже отношения надо поддерживать, иначе жизни не дадут! И самим, и нужным людям... Короче, не пустует. Предлагал Директору сюда телефон провести, для удобства, никак номер не выбьет.
   По телевизору шел хоккей: сборная СССР против канадцев.
   Наутро, уставший и сонный, идентичный демисезонной мухе "Цэ-цэ", Шпала притопал в военкомат. Так уж получилось, что ночью он до донышка раскололся перед Васей. Рассказал про свою жизнь, о нечаянном убийстве! Было нечто в этом биче такое, что Витька поверил ему, решил -- не сдаст. Надоело таскать на сердце тяжесть. "Вождь" оказался мужиком сочувственным. Он послал гонца на Молдаванку за винцом и оба тет-а-тет до утра пили в бродяжьем кильдиме. Шпала довел до сведения хозяина, "яки" заимел аванс и порывался скинуться на пойло. Но Вася неизменно его притязания отвергал. Говоря, что денег они получают достаточно, а Витьке его еще пригодятся в дорогу, или в тюрьму. Провидение "расколу" способствовало! Цех окончательно стал: наебнулась "мешалка". После профилактики (отдалбливания налипшего цемента) кто-то забыл лом и его машина все-таки не смогла переварить, хотя пыталась долго и покорежила сильно! Компаньон рассказывал про свои приключения, трудную и удивительную бичевскую жизнь. В припадке взаимной симпатии, "кореша" скрепили состоявшееся знакомство узами кровного братства. Для чего надрезали вены на руках и соединили окропившиеся места воедино, дабы "Кровь смешалась!" Вася клялся, что разузнает о дальнейшей Витькиной судьбе. И если случится -- тот попадет на зону, сделает для него все возможное. Пустит в ход свои связи, какие у последнего в Сосновке -- местном строгаче, очень обширные! Крутиться же, в случае чего, он советовал Шпале именно туда. Много чего бич бывалый рассказал Витьке о жизни вообще и о зонах в частности. И Шпала был теперь абсолютно спокоен, он осознал: Жизнь на посадке в "крематорий" не кончается! Вот Вася двенадцать лет отхуярил и живет припеваючи!
   Напоследок, однако, излечив разом эйфорию, титулованный бродяга присоветовал Витьке не клевать на мансы про каторжанские понятия! Вольную воровскую романтику и прочую поебень! Чернуха все это! Ловкая приманка, чтобы у лоха душок выведать, на крючок его поймать.
   -- Мало ли, что неуловимый! Ты откуда мою внутрянку знаешь? Может я спецом сюда из ЧК засланный! Мокрушников пасти. Не расстегивай душу перед первым встречным. Вообще ни перед кем! Да не дрейфь, то я для понта. Мне расчета нет никакого тебя сдавать. Я у ментовки не на крючке. Чистый. Ничего за мной нету. А здесь потому, что ни кола ни двора после зоны. Деньжат подкоплю, куплю хибару какую-нибудь дырявую. А там шпал напизжу, отстрою. Местный я, краснянский. По карманам шарить не умею, квартиры курочить тоже. Значит, не гастролер! Мне тут жить, как и тебе. Так что учу на будущее.
   Много разного сброда и сильно все меж собой повязаны, здесь в "тени". Особенно в ней! Это сказки, будто в "законе" есть мораль, принципы... Голый расчет. Корысть! Преступный мир не что иное, как черная подпольная экономика! Подводная часть айсберга, не облагаемая налогами, не маскируемая под социализм. Не идеологизированная понятиями гуманности, справедливости, чести, совести, верности долгу, Родине ...Не перераспределяемая на весь голодный народ. Собственно, она и есть у нас основная, вверху только маскировка! Нужная до поры. Капитализм скрытый. Здесь зарабатывают на всем без стеснения: на оружии, наркотиках, проституции. На чем не принято зарабатывать открыто при социализме! Потом деньжата отмываются, чтобы ими можно было оперировать наверху.
   Вот, к примеру, на комбинате бичи беглые, розыскные встречаются. По идее, менты их ловить должны! А, между тем, за счет оных вся эта система существует, На хребтах уголовных держится! Левые деньги, которые верхушку обогащают, смазывают, откуда берутся? Да и не только вершину, всю систему! Официальную экономику поддерживают наравне с нефтедолларами, чтобы не рухнула. Или накрылась пиздой, но не так быстро, иначе верхи на черный день накопить не успеют! Выходит, одна система и они все (менты и уголовники) в ней сосуществуют. А раз так, то взаимодействуют, информацией делятся! Со здешних неуловимых мзду имеют все: и директор завода, и начальник уголовки, и прокурор... И так вверх по цепочке до самого Кремля! Эдакое узаконенное социалистическое рабство! А теперь думай: ловят их мусора, или охраняют? Нет, конечно план пополнения зон соблюдать надо, тут у матросов вопросов нема! И показатели выполнять: сколько по тяжким, а сколь по алиментам ...Кто-то должен идти крайним! Чуешь, куда клонится? Правильно! Среди этих беглых, кажНый второй на опера тянет! Иначе на воле не бродил бы, давно сцапали, да послали лес косить! Все повязаны одной веревочкой, лишних здесь нет! Почему тутошние про облавы заранее ведают? Да потому, что с них навар есть! А поебень пришлая, прилипшая, в сети попадает. Все четко, продумано. Вот и весь сказ насчет преступного мира и воровского закона. Думаешь и впрямь "порок" искоренить нельзя? Глупость! Никому это не выгодно: ни верхам, ни ментам. Все на "свету" станет! Наш хваленый социализм пиздой накроется и высунется звериный оскал эксплуататора! А его рыло еще не ко времени светить. Не все к тому готово. Вот и поддерживают. Но это только один вариант! А второй крайняк следует еще принимать в расчет, что и "путний" залететь может "не по плану". Ломанется кому вышак, и уж тут все выплывет! Под расстрелом и "законники" колются до самой сраки, ложат всех с потрохами, чтобы шкуру от дырки спасти! Короче, как нам теперь понятно, эти безымянные "стахановцы" ковали в подполье основу перестройки! Создавали ее экономическую базу. "Белый" госбюджет, валовой национальный продукт и прочая тому подобная хуетень были расписаны от и до, на всех по чайной ложке, для поддержания жизнедеятельности государства. Остальное вниз, в подполье! Там, под крышей социализма, нарастал и набирал обороты черный вал частных денег и материальных ценностей. Государственное достояние растаскивалось и делилось по старшинству. (Министру с разворованной стройки "коммунизма" миллион, прорабу кирпича на дачу, работяге загнанный по дешевке куб раствора на бутылку, колхознику мешок комбикорма с фермы... Кесарю кесарево, а слесарю слесарево!) Вовсю множились и функционировали не существующие в отчетности цеха. Производя, в отличии от "существующих" (на бумаге) и на их же сырье только то, что пользовалось спросом! "Американские" фирменные джинсы, "японские" зонтики, "французскую" косметику, "турецкие" дубленки... Причем качеством не хуже оригинала! Когда сей вал перерос белый, конструкция взорвалась изнутри! Это стартовый капитал первых кооперативов и итоги приватизации всенародной собственности, состоявшейся, на самом деле, еще задолго до начала перестройки. И все бы оно хорошо, правильно и понятно, если бы перестроили государственную машину по уму те, кто накопил для новых производственных отношений денег и мозгов! А не продали за бесценок на сторону случайно дорвавшиеся до власти проходимцы. Им нет прощения, бо ни себе ни людям! Нет его и тем, которые, не удовлетворившись разделом "пирога", ограбили еще до нитки весь народ. Последние заслуживают только виселицы!
  
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
   ДМБ-79. Военкомат. Боря Ельцин лукается от армии: пиздит гранаты с армейского склада, повреждает пальцы. Заделался рэкетиром: трусит колхозников на базаре и терроризирует первогодок в ПТУ. Севастопольская губа -- описание устройства камеры. Телка еще не жена! Фельдмаршалы и орлы в штатском. Самогон, ветчина и шикарная девочка на скатерти самобранке. 2-я сигнальная система Павлова в действии.
  
   За массивными железными воротами, снабженными приоткрытой калиткой, стоял прапорщик с красной полицайской повязкой на рукаве. Витька ему поведал, что пришел по распоряжению военкома Степанова, здесь должны быть в курсе! Грозный часовой, тем несказанно обрадованный, оперативно его пропустил. На квадратном, внушительных размеров плацу сборного пункта, было весьма многолюдно и оживленно. Беспрестанно туда-сюда сновали какие-то вояки: рядовые, офицеры, фельдмаршалы, фельдфебели, фельдъегери и прочие фельдЕБЕЛИ. Изредка прорисовывались молодые, его возраста, орлы в штатском, тоже суетящиеся, бегающие, прикрикивающие. Остальные располагались тихо, кто где: там кружком, здесь кучкой, а вон у здания построились в две шеренги. Бригада Х (икс) метет метлами двор, Y (игрек) занимается шагистикой, Z (зет) чистит клозет... Все одеты кто во что горазд и в большинстве с мешками, сумками, рюкзаками, майданами, сидорами! -- Словно рыбаки подледного лова, только снастей в руках нет. По периметру: с фасада двор отгорожен от улицы зданием военкомата. С левого бока, если смотреть от ворот, глухая стена техшколы, где когда-то учился на помощника машиниста Чава. Справа и частично сзади какие-то склады. В самом дворе несколько зданий барачного типа. При всем том очень чисто, значительно прибранней, чем в городе. Вот оно, оказывается, как здесь внутри! Сколько раз Витьке приходилось видеть этот, размером чуть ли не с городской квартал Объект снаружи. Кирпичный забор, тот что со стороны парка, да и прилегающие к нему строения -- все исписано приличествующими месту надписями: ДМБ 76; 77; 78; 79; Весна; Осень; "ДЕМБЕЛЬ НЕИЗБЕЖЕН!" "Вася, мы тебя ждем! Люся, Валя, Маша." "ВЕШАЙТЕСЬ САЛАГИ!" "Дембель в маю, все по хую!" "Здесь был Лука. Кр. Гвардия 18.08.75г." "Коля + Ваня + Серый + Белый 8.09.77г. Валуйки." "Чечен, Влад, Черный Саня 17 бурса..." и т. д. и т. п. Каждую весну и осень к старым надписям прибавляются новые. Красить забор бесполезно. Его никто и не красит. Защитный покров составляет слой надписей. Эти стены в грядущем, несомненно будут представлять для археологов какого-нибудь энного тысячелетия ценный материал о нынешней жизни!
   Целыми месяцами, изо дня в день, с редкими перерывами, сборный пункт гудит новобранцами-призывниками. За забором бурлит не менее многолюдная и разношерстная толпа провожающих. Последние значительно буйнее, ибо без присмотра и под градусом. Лезут на заборы, пишут эти самые изречения, передают во двор запрещенный товар: водку, гнилье, самогон. Либо просто высматривают своих, подбадривают, кричат, машут руками, шапками. Изредка их гоняет дежурный по сборному пункту. Чуть поодаль, под сенью тополей, на столах и лавочках, на кирпичах, пустых ящиках из-под водки, а то и просто на земле располагаются газетные скатерти-самобранки, уставленные густо питьем и закусью. Объединяя вокруг себя людей, по родству, да по знакомству, кучками большими и малыми. Пушнины (пустых бутылок) в такие дни здесь, как по осени желудей под дубом! Тогда снуют скрюченные бабки, старички с мешками и все равно не успевают подбирать стеклотару. Те, кто еще в памяти, горланят во всю мочь песни, типа: "Скоро быть мне солдатом, но поверь дорогая, что ни разу за службу, не забуду тябя я..." "За летящий по небу голубой вертолет..." Пьют, дерутся, целуются, обнимаются, мирятся, клянутся в вечной любви и дружбе, устраивают разборки и больше всего... галдят. Милиция сюда не заглядывает. Это стало бы верхом наглости с ее стороны, ущемлением основной и священной свободы советских людей -- праздновать до потери пульса проводы на службу в Вооруженные силы. Кто в армии не был? И милиция прошла через этот же военкомат. Он -- столбовая дорога в жизнь, для каждого молодого человека! Пустырь за забором -- своеобразный заповедник в самом центре города, где все, не чуждое людям, считается обычным. Вот целуется парочка. А рядом их общий знакомый струей обмывает кудрявую березку -- символ Есенинского вдохновения. У стриженного под ноль парня, одетого в грязную изорванную фуфайку на коленях шикарная девица. По моде экипированная, нарядно размалеванная и с сигаретой в зубе. Задрав полы ее кожаного плащика, бритоголовый деловито тискает аппетитное тело за все возможные места... В кустах и естественных укрытиях можно обнаружить и того интереснее! Но только кто же станет без лишней нужды туда заглядывать, коли сам себе не враг? Так из года в год по весне и осени. Через этот сборный пункт, вот уже какое десятилетие, проходит весь годный к службе человеческий материал области. Целиком, без изъяна! Ибо, не родилась еще мода бегать от армии. Ничего, кроме позора и осложнений в дальнейшей жизни сей поступок не принесет! Служат все: "блатные" и "мужики". Луканулся только Боря Ельцин! Имел, стервец, пристрастие пиздить гранаты с армейского склада и однажды подорвался. Жаль, не насовсем! Нынче за забором что-то тихо, пустынно. Оно, если поразмыслить и понятно: ведь последний день, остатки по сусекам наскребенные. Всех, кто нынче находится внутри, в большинстве родители и знакомые уже провожали раз, а то и два. Затем отсрочки. Тут опоздавшие, дефектные и нестандартные (как Витька). От входных ворот, сделав круг, Шпала направился к одной из кучек, обосновавшейся в беседке.
   -- Здорово, ребята!
   -- Здоров, коли не шутишь,-- был неспешный ответ.
   -- Кто тут за главного?
   -- Хы! Дык все мы, слава богу...
   -- Ну, а самый?
   -- Это я! -- после некоторого замешательства и молчания вперед грозно, с достоинством выдвинулся рослый белобрысый битюк -- Витькин сверстник. Пренебрежительно сверху вниз уставился на Шпалу.
   -- А ты кто такой, какая команда?
   "Ого! Из этого ефрейтор выйдет," -- подумалось Витьке с иронией. Шпала в упор разглядывал колхозного атамана. По манерам было видно: верховодил в масштабах своего огорода, терроризировал в ПТУ первогодок. Когда набрал вес до нынешнего, бузил в сельском клубе, выпив для запаха. Рубился на колах с чужаками и ставил мировую. Вот он, гнет государства, налицо: выжимает прессом из народа все соки, сдавливает людей в одну массу, постепенно превращая в жмых. И нигде от этого давления не скрыться: ни в городском троллейбусе, ни в очереди, ни в селе! Коллективизм -- по-нашему, по-русски -- толпа. Все живем в шобле-ебле от рождения и до смерти. Отсюда и психология человека из толпы: успеть, урвать, из глотки выхватить, локтями шибануть, чтобы посторонился! Разные вот они -- люди собрались в этом дворе. Делить между собой нечего, дороги тоже ждут различные. Но психология толпы работает и здесь: оскалить пасть при встрече, рыкнуть на всякий случай. Между тем и сам Шпала такой же! Для него "атаман" -- потенциальная груша, при отработке ударов. Потому -- жизнь такая, беспросветная: с рождения тебя учат обороняться и нападать, а лишь только начинаешь делать это лучше других -- сажают! Жаль не встретил его, когда трусил подобных "хлеборобов" на базаре. Хотя, с другой стороны, даже интересно: новая жизнь, новая борьба за место под солнцем! Но этот двор лишь загон. Нет смысла показывать себя здесь, тем более, что висишь на волоске. Потому, оставив частности, Витька сказал просто:
   -- Слушай, земеля, объясни-ка мне, какой здесь порядок?
   Собеседник опешил от столь дурацкого вопроса и неприличествующего месту тона. Себя он вот уже двадцать часов чувствовал солдатом! Собрав к месту всю приобретенную осанку, со снисходительным достоинством старика, "атаман" стал разжевывать этому "штатскому лопуху", этой "тыловой крысе" кто есть ХУ. Лишь костюм Шпалы несколько сбивал его с толку.
   -- Мы здесь 14 человек, все прибыли еще вчера из Валуек с райвоенкомата. Там вон Старооскольские, они с Губкинскими кучкуются. Шебекинцы ближе к Корочанским. Борисовцы, Ивня и Строитель заодно. Алексеевские, Красногвардейские, Грайворонские... Сам как сюдЫ попал?
   -- Меня мама за ручку привела.
   -- Хы, клоун! Ты же с кем-то комиссию проходил, вам вместе повестки выписывали. С чьей командой корешился?
   -- Да ни с кем.
   -- Ну из какого ты района будешь, к тем и прибивайся.
   -- Ага, понятно, а где здесь Икские?
   У собеседника, судя по взгляду, сразу прибавилось к Шпале на вершок уважения.
   -- А ты с района, или с самого?
   -- С города." (Еще вершок с лихуем!)
   -- Тогда вон твои, а там -- кто из района.
   -- Здоров, ребята! -- приветствовал Витька публику, подходя к городским.
   -- О-о! Кто к нам пожаловал! Привет Шпала... Ты куда это так вырядился? Небось, не к теще на блины едешь!
   Эти попроще: тряпья поменьше, майданы потощее. Мелькнуло два-три знакомых лица. Тут же Витька обнаружил Потапа, своего закадычного друга.
   -- Здоров!
   -- Здоров, Шпала.
   Краткое рукопожатие. Причем рук у Потапа оказалось семь. Витька поздоровался лично только со знакомыми. Разводить "тары-бары" не было времени, необходимо уяснить для себя линию поведения. Вчера отец не растолковал до тонкостей, а Шпала не спросил, что нужно делать в военкомате: к кому подойти, как сказать. Батя, конечно, появится сюда, будет хлопотать... Но лучше и самому объявиться! Знает Витька эти дела по знакомству: Наобещают, не выполнят, а потом самого же и обвинят! "Что ж не напомнил? Столько оказалось мороки, совсем закрутился, из головы вылетело!"
   -- Какая здесь система, пацаны, к кому подходить?
   -- Насчет водки?
   -- Нет. Насчет того, что я пришел.
   -- Ха! В армию, что ль, торопишься?
   -- Тороплюсь! -- честно сознался Шпала.
   -- Смотри патрио-от!
   -- А то как же!
   Кто знает, в чем дело, тот молчит, остальным и объяснять не надо. Витька отвел в сторону Потапа, который посоветовал:
   -- Вон к тому прапорщику с повязкой подойди, или вот этому скажи, он здесь вроде шохи, начальству передаст. А можешь никому не объявляться. Тут все равно построения, пересчеты, переписки, переклички...
   -- А ежели забудут?
   -- Ага, жди!
   Шпала самолично подканал к прапору. Тот занес его фамилие имя и отчество в тетрадку.
   -- Ребята, а где бы здесь вывалиться вздрыхнуть, только что с ночной смены?
   В ответ дружное пожамканье плечами. А давануть храпака охота!!! За весь последний год отоспаться! Да и перегаром прет с ночной пьянки. Хоть бы где на лавке прикорнуть. Шатаясь по закоулкам, Витька обнаружил в одном из барачных, похожих на склады зданий комнату с нарами в два яруса. Точно как в КПЗ. Дверь железная, со смотровым окошком (волчком) и кормушкой, окна зарешеченые. Правда, обычных размеров! Только что нары не по стенкам, а именно в центре на всю комнату сплошными стеллажами и от краев по метру проходы. Все давнее, хорошо отработанное имеет свой строгий стиль. Отличительный! Потом точно такую же камеру он видел на Севастопольской гарнизонной гауптвахте. Однако сейчас Витьке было не до лирики и он по понятным причинам не стал вдаваться в подробности предназначения того помещения. На нарах довольно плотно располагались десятка два рыл. Все в основном с объемистыми, туго набитыми таинственным содержимым мешками. Выглянув на минутку, Шпала подошел к своим городским, затем (чем черт не шутит!) и к районным. Отыскал среди них по паре доверенных лиц. Попросил в случае, если кто будет разыскивать Гроздева, послать человека вон в ту каморку, он там будет спать. "Сделал дело, гуляй смело!" В данном разе прогулка заключалась в том, чтобы вкусненько перекусить и вывалиться на доски. При виде дорожных баулов, сложенных в бруствер, за которым скрывались неприветливые, прищуренные рожи осажденных, Шпала понял, что без штурма эту крепость не возьмешь! Однако, вторая сигнальная система и условные рефлексы академика-живодера Павлова, уже сделали свое черное дело: изо рта на ходящую ходуном грудь пролились сопли, а из носа слюни. Боже ж мой! Если представить себе, сколько во вражеском логове припасено сейчас всякого вкусного добра: домашней поджаренной колбаски, свежего истекающего жиром сальца, душистого чеснока, яиц, сыру, творога, масла ... всего и не перечислишь! А он -- бедолага сирый, горемычный, странник неприкаянный, должен испытывать муки голода?! Где же христианская заповедь "Возлюби ближнего." А где нормы социалистического общежития? Да и перегар зажрать нужно. Увидев горящий взгляд кочевника, соседи на нарах молча сдвинули боевые порядки. Сгребли под себя мешки, укрыли головы фуфайками, прижались плотней к доскам, друг к другу в ряд, растопырили пошире ноги. Рожу на две трети за баул, правый глаз в щель. Толкнули ногой спящих, напряглись и заняли, таким образом, массированную оборону. "За Родину, за Сталина!"-- крикнул Витька и рванулся на передовые позиции неприятеля. Вот он в броске перемахнул через бруствер и приземлился на плотно сомкнутые спины.
   -- Ну, землячки, какие вы все широкие! Раздвинься-ка, дай места! Эй, погоди, а фуфайку-то зачем из-под меня тащишь? Ведь телка (телогрейка) не жена! Жалко, что ли? Ну, глянь вон заспался: рожа пухлая, глаза не открываются... Пойди протрусись. Да не трожь, фофан я тебе сказал, посплю на нем, цел будет!"
  
  
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
   Кто накликал демократию? О жизни придворных блядей. Точка зрения государственной мандавошки. Перстень малолетки. Зачем интеллигенту целочка? Свадьба в Малиновке после перехода через Альпы -- колхозники бьют в военкомате городских. Кулацкое восстание разогнано. Недобитые Антоновцы скрываются под нарами. Кузнечик сопливый подметает двор и Шпала одевает ему на погоны лычки. Заложник -- "стрелочник". Президентская команда -- одни хуесосы! Пика в бок Хычника.
  
   Его пригласили пару раз мести двор, а он в ответ пару раз послал на хуй. Любопытная вещь: если ты только скажешь, что из города, тебя никто не трогает, но как только ты скажешь, что из района, сразу запрягают работать! И чем дальше район, тем чаще. Витька забавлялся тем, что назывался из самого дальнего района и всех "командиров" посылал на хуй. Были даже клоуны, которые утверждали, что это приказ самого военкома. Шпала их посылал на хуй вместе с военкомом, так как знал: военком Степанов его двор подметать не заставит. Как только подъявлялся очередной приказчик в их хазу, колхозники валили все на Витьку. Он им сам так разрешил! Дескать, вон его спроси, он тут главный! А Шпала всех "командиров" быстро отшивал и таким образом уже тем отрабатывал потраченные на него харчи. Все в основном в военкомате запуганы неизбежными суровыми испытаниями, инстинктивно сбиваются в кучи, и принимают на веру приказы любого самозванца. Для Витьки же армия -- праздник!
   -- Эй, мужУки, а у кого это с майдана такой запашок приятный? Мне он напоминает свадьбу в Малиновке... после перехода через Альпы! Тоже аппетит навевало зверский! Карпаты, я имею в виду. Ну не жмись, не жмись, поделись с ближним!
   За баул, который Гроздев хотел было придвинуть к себе, приобнять со страстной нежностью, судорожно вцепилось сразу пять рук. Кто-то треснул Витьку кулаком по загривку. Другой в бок. Третьего он сам лягнул, шваркнул, обороняясь... Крутые ребята! Внутрях вскипела вдруг злость неописуемая и Шпала принялся хватать мешочников за грудки, скидывать с нар. Некоторых ебнул ногами. Лишь одного, особо крупного, пришлось глушануть слегка кулаком по жабрам. Бить во всю дурь Витька после общаги опасался. Расшвыряв ближних, (а засевшие на нарах дрочилы не ожидали такого уверенного натиска, опешили) Шпала притушил до поры бешенство и как можно мягче заговорил:
   -- Ну, фрукты! Куды собрались-то, с такими сидорами? Не раскулачивают ведь! Чай, не этапом на Воркуту гонят. ("Чай" -- это было приобретение с Волги. Витька старался разговаривать с народом по-простецки!) Не на зону же, в ар-ми-ю! На кой хрен там вещи? В дорогу паек дадут, а что останется, все равно старики отметут.
   -- Не твоя забота. Много вас таких -- шустрых. Сам-то че хапаешь!?... -- послышалось в ответ.
   -- А я, мужики, с ночи. Нежданно-негаданно. И заберут, то ли нет -- не знаю. Потому жрать хочу, как собака и поспать не мешает.
   -- Хочешь, дак попроси, а неча руками шапать!
   -- Дак у вас попроси, а вы еще, чего доброго, и откажете.
   -- То наше дело!
   -- Не, мужики. Мы ж в Советской стране живем! Потому -- дело у нас обЧее... и вещи тоже. "Один за всех и все за одного!" -- наш девиз
   -- Ага, раскатал губу, держи карман шире...
   -- Короче, земляки, давайте без скандала! Ехать нам вместе, и служить, ебена мать. А мы, из-за каких-то паршивых харчей, в самом начале ссориться будем.
   -- Вот и не нарывайся на скандал, и хипижу не будет!
   -- Ах так! Ну тогда экспроприация экспроприаторов! Объявляю ультиматум: скиньтесь пожрать, иначе бедные будете. Сам не справлюсь, дак приведу щас несколько рыл. Перетрусим все шмотки, выбьем деньги какие есть -- вас это устраивает?
   "Земляки" повозмущались насчет тона просьбы, проявили воинственный пыл, демонстрируя готовность постоять за частную собственность, но пожрать скинулись.
   -- Вот и чудненько! -- комментировал Витька, уминая курятину вперемежку с салом, -- кулацкое восстание подавлено! Недобитые Антоновцы скрываются под нарами. Народ и партия вновь едины! Во имя Родины вершат свои дела, село для города и город для села! Может и я когда кому в чем помогу. Мы ж держаться друг за друга должны. Выручать. В армию все ж таки канаем! А насчет просьбы, слухайте сюда анекдот! Стучится один хмырь к бабке в избу. Говорит: "Дай, Бабуль, воды напиться. А то так жрать охота, что и спать не где!" Она ему отвечает: "Вас пусти, вы потом еще и подпрашивать начинаете!" "Да не, милая, какой с меня ебарь? Кожа да кости! Мне б хоть в коридоре на соломке!" Сжалилась старуха, пустила бродягу. накормила, баньку истопила. Вот мужик попарился, поел, выпил. Сидит, в зубах щепкой ковыряется, да и говорит: "Бабк, а бабк! А что ты там насчет ебли-то говорила?" Покончив с делом, Шпала заснул и проспал часа два, пока его не растолкали.
   На улице, где размещались городские, весь разношерстный ебучий народ стоял в одной большой шеренге. Шла перекличка. Витька с "будильником" пристроились с боку. Ему вначале не давали спать по поводу подметания плаца, он сначала издевался, а потом велел передать, что следующему, который его разбудит, он набьет без базара рожу и проспал.
   -- Опаздываете! -- прикрикнул лейтенант.
   -- А хули ш! -- недолго думая пизданул в ответ Шпала. (В полголоса конечно же!)
   -- После переклички возьмете у старшего метлу и прометете территорию от меня до того склада.
   -- Ага, размечтался, кузнечик сопливый!
   -- Васильев, Севастьянов, Федотов, Проглотов ...
   Витьку назвали почти в самом конце. Спать позже перебранки уже не хотелось, но и двор мести он не собирался:
   -- Нашли дурака!
   Увидев, что сообщник -- опоздавший (и опизденевший) расшаркивает метлой, зло поглядывая в его сторону, Шпала отобрал у оленя веник и вручил первому попавшемуся под руку:
   -- На, послужи Родине.
   Волчара стал упираться. Пришлось легонько постукать его по почкам, урезонить:
   -- Ладно мети, сейчас подмогу найду.
   -- Вот бляди, ниХто не хотит работать! -- возмущался Витька до хрипоты, таща "за рога" подсобника. Пока притаранил, оказалось, что первый уже слинял. Шпала сунул вновь приставленному метлу и показал кулак:
   -- Не дай бог сбегишь! А того козла я сейчас отыщу.
   Но поймать беглого оказалось делом архисложным: в рванье все выглядели на одно лицо. Легче раздобыть нового. Укомплектовав бригаду дворников, Витька добавил к ним и старшего команды, назначенного на эту должность военкоматским начальством.
   -- Ты же старшОй, вот и следи за работой. Нехуй без дела слоняться. Лычки-то заслужить надо!
   Покончив с трудами праведными, пошел шататься по двору и ... Какая встреча! Кого ниспослала ему судьба? Сердце радостно запрыгало в муди, когда, обойдя полукругом, Шпала окончательно убедился в правильности своего предположения.
   -- Хорь, Хорек! Харя, ебена мать!
   Субъект стоял неподвижно. "Нет, не может быть, чтобы я ошибался! -- подумал Витька. -- Однако это мы сейчас удостоверим. При мне в 13-й камере Козырь колол Хорьку "перстень малолетки". На левой руке -- темный прямоугольник, со светлой полосой наискосок по диагонали и вверху над всем корона. До того у Хорька на фалангах пальцев коряво, словно гвоздем было вытатуировано: 195? Цифра 5 немного портила светлую полосу. Опознанный тем временем с кем-то базарил. Руки он сложил на яйца, причем правую на левую. Шпала по колхозному завел кулак за жопу.
   -- Уебу! -- заорал и бросился в атаку. (Для понта!) Закрылся левой, сволочь. Очко не железное! Все в точности на месте.
   -- Не узнаешь, что ли? -- боком Витька решительно оттер в сторону собеседника.
   -- Нет!
   -- А ты посмотри лучше!
   От волнения и злости зубы начинали выстукивать чечетку.
   -- Короткая, однако, у тебя память, придется напомнить: малолетка, 75-й год, 13-я камера!"
   Сбоку голос:
   -- Коль! Помочь?!
   -- Не надо, я сам разберусь!
   Со снисходительной улыбочкой Хорек тащит Шпалу за рукав:
   -- Отойдем ка в сторонку.
   Они направились за сарай. Витька готовился к драке. Эту соплю он одним ударом убьет. Все же Шпалу трясло. Смотри ты, параша! Еще с выдержкой -- улыбочка:
   -- Пойдем, отойдем!
   Эх, быть беде: сейчас его шобляком отоварят, а потом еще неизвестно дружно ли подпишутся Икские. Битому ведь всегда помогать трудней! Да и бесполезно: крупной драки здесь мундиры не допустят. Начнутся разборки, Витька же еще крайним пойдет, а и без того на волоске... И как папаше в глаза глядеть? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове. Шпала обернулся, чтобы определить количество спешащей к Хорьку подмоги. Отделившись от основной шоблы, за ними, соблюдая интервал, следовали человек семь. Витька бросил взгляд на своих. Кажется, инцидент заметили. За передвижением из городских наблюдали по крайней мере две пары глаз -- Потапа и Лешего. Эти ребята понятливые и не промах. Шпала чуть заметно кивнул Потапу головой.
   -- За мной мужики, наших бьют! -- зычно крикнул тот и почти бегом ринулся наперерез Хорьковой подмоге. Без раскачки вся кодла снялась с места, побросав тряпки и устремилась за ним.
   -- Ебать ту Люсю! -- возмущался Леший. -- Еще не хватало, чтобы городских в военкомате колхозники били! Да мы их, блядей, сейчас калеками сделаем!
   Все же от своих до Витьки было много дальше, чем Хорьковой подмоге. Викторию должна решить завязка: отключать парлаМЕНТЯРУ нужно немедленно! Словно прочитав его мысли, подлый зверь ухватил Витьку за руку:
   -- Постой, не бей!
   -- Скажи своим, чтобы оставались на месте.
   Из подмоги, видимо, этот жест поняли по-другому. Часть группы остановилась, увидев спешащие навстречу превосходящие силы противника, кликнули своих. Другие же -- более отчаянные, ринулись к стоящей паре прыжками: закончить дело до подхода городских.
   -- Подождите! -- заорал им Хорек, но было поздно!
   Его сразила бандитская пуля. Видя, что преследователям осталось несколько метров, Шпала ебанул заложника с правой и, высвободившись, приготовился встретить нападающих. Лидирующая тройка дала по тормозам, оглянулись, ожидая подкрепления. А его не было! Оно основной массой уже запаздывало против Икских. Увидев это, трое все же ринулись было на Витьку. Он ударил переднего, засадил пинком воздух, встречая второго. От промаха Груздя развернуло. А тут еще в ускорении Витька получил тычок от третьего... В общем, неизвестно, чем бы это дело кончилось, если бы в тот же миг не подоспели свои. Бить Оскольских они правда не стали: Потап заломил руку за спину второму. То же сообща сделали и с третьим, оставив обоих в заложниках. Икские, а за ними и часть района, окружали Старооскольцев.
   -- В чем дело, Вить? -- крикнул Потап.
   -- Разговор вот с ним есть.-- Шпала кивнул на встающего с земли Хорька. -- Должок за тюрьму.
   -- А-а. Ну то ваши дела, сами разбирайтесь. А этих, -- он кивнул на подмогу, -- мы не пустим, не боись!
   Схватив шакала за шкирку, Витька поволок его за сарай. Тот, в свою очередь, упирался всеми четырьмя костями, крича при этом грозно:
   -- Подожди, сейчас я встану!
   За углом Шпала отпустил животное и приготовился отражать обещанную атаку.
   -- Ну давай, ты ведь уже встал!
   Хорек сжал кулаки:
   -- Я тебя сразу узнал! Зачем ты хочешь устраивать здесь разборки? Тут все мои ребята, они меня уважают. Нам вместе служить два года, давай тихо разберемся!
   -- Ага, вон ты теперь, петух, как заговорил! "Давай" в Москве членом подавился!
   Хорь предусмотрительно нагнулся и удар пришелся ему в ухо. Хычник упал, встал, держась руками то за голову, то за забор, то выставляя их для защиты.
   -- На фуя, не порти мне портрет, я ж могу ребят позвать!
   -- Да ... ложил я на твоих ребят, на всех разом и на каждого в отдельности! -- заорал Витька.
   -- Ну тихо, не шуми, давай по-хорошему договоримся, чего ты хочешь?
   -- Как чего? Набить тебе ебало и ввалить за щеку!
   Ответчик весь сжался в комок, запищал плаксивым голоском:
   -- Ну на фуя ты Шпала, ну не надо, я же не виноват, у меня тогда не было выбора. Если бы я против тебя не подписался, меня бы Козырь опустил. Что я один, что ли? Вся хата!
   -- И все вы пидорасы! Козырю жопу лизали, чтобы он вас не отгреб.
   -- Ему потом на зоне дали по башке за беспредел, опустить хотели -- Цыган заступился!
   -- А ты-то тут причем? Ты что ль предъявлял?
   -- Ну и я рассказал, когда спросили, как в камере было.
   -- Да ты -- шлюха что угодно скажешь. В камере Козырю шестерил, на зоне ему предъявили, сам же своего хозяина и продал.
   -- Ну ты же знаешь -- поддержки у меня на тюрьме никакой не было! Подельника опустили, он фуганул. Нужно было как-то приспосабливаться, чтобы и мне за него не предъявили.
   -- Че ты, сука, переводники ляпаешь! Какой спрос с тебя за подельника? Ты сам за себя отвечать должен! Ты же керосинчику в огонь плескал, когда я с Козырем поцапался. Ты ему нозил: "Слабо!" "Слабо вам в домино сбацать"; "слабо в коробочку"; "Слабо Шпалу на воду обыграть"... Когда хата была за меня -- ты молчал. Когда против -- делал все чтобы настроить еще больше!"
   -- Сам знаешь, в любой хате есть крайний. В нашей без поддержки были я и ты. Ну, Чечет еще... Его хотели крайняком пустить. Он на взросляке-подельнике выехал, на его авторитете. К Козырю и Мерзе подшестерился. Значит, крайним должен был стать кто-то из нас.
   -- Если виноватого не находят, его назначают! На меня метили, а я бы против камеры не потянул. Ты еще так-сяк держался. Вот я и переводил на тебя стрелы. Если б против тебя не настраивал, они бы меня выбрали! Ты, между Дрочим, сам виноват: слишком независимо себя ставил! Чуть бы им подыгрывал и мне тогда пиздец!
   -- Пидор ты гнойный, и понятия у тебя пидорьи! Каждый из вас только за свою жопу дрожал, потому и продались Козырю с потрохами. А теперь вы мне каждый за свои поступки ответите! Знаешь поговорку: "На хитрую жопу есть хуй с винтом!" Так что допрыгался, заголяйся!
   -- Витек, ну не сердись! Витек, ну только не это, что хочешь для тебя сделаю!!
   Хорек упал на колени.
   -- Матерью клянусь!
   -- Не трожь мать, пидор вонючий! На хер ты мне, тварь, нужен. Что ты для меня сделать можешь? Ну что, скажи! Ты же проститутка по жизни! Как демократы, точно! Завтра опять попадем в одну камеру и ты снова будешь переводить на меня стрелы, свою жопу выгораживать...
   -- Не, Витек, против тебя больше никогда! Я теперь знаю, что ты ни в жизнь крайним не окажешься! Я всегда за тебя...
   -- Знаем, знаем! До тех пор, пока я сильный вы все, хуесосы, за меня. Как президентская команда! Таких, как ты, сам бог велел на хуй пялить. Тебя сегодня не округлишь, ты же завтра и предашь... К тому же, зачем тебе целка? Все равно тебя рано или поздно выебут. Ты по жизни пидор!
   -- Я на зоне понял, Витек, я все понял.
   -- Что ты понял?
   -- Что надо быть человеком. Я теперь буду человеком!
   (Предвыборные заверения бывшего демократа!) Дальнейший разговор сделался бесполезен. Хорек человек -- это не укладывалось у Шпалы в голове! Как можно стать "лицом века", кого-либо или чего-либо боясь? Не дав отчета перед собственной совестью за унижения, которым позволил себя подвергнуть! А если возможно им оборотиться, то каким? Очевидно представления у Груздя с Хорьком на сей счет разные. Лично по Витькиным, "чистым" можно сделаться, только рассчитавшись сполна со всеми своими врагами! А это нереально: они будут возникать снова и снова. И, значит, остается лишь стремиться к идеалу. Настоящий парень должен не бояться ничего -- последнее тоже неосуществимо! "Человек -- звучит гордо!" Ему же хвалиться пока нечем. Хотя расчет с Хорьком прибавит крупицу самоуважения. Должник понуро стоял, ожидая своей участи. Но бить не защищающегося -- это саморазвращение! Сложные чувства боролись в Витьке. Спускать врагам можно только в рот или в жопу. А прощать -- значит плодить порок! Бить без нужды -- не уважать себя. Как же взять со "стрелочника", чтобы вариант был оптимален? Ебанутые мысли! В конце концов, кому Шпала собрался предъявлять? Выставлять обвинения можно врагу. А это холоп, лакейская рожа! Она будет служить новому хозяину так же усердно, как старому. Вернее даже более! Холоп угождает господину за деньги, а эта мразь за страх! Ее можно отъебать хоть сейчас, хоть слегка погодя! Жопу, честь, совесть дешевка давно потеряла. (Как наша передовая интеллигенция!) Все перечисленное теперь принадлежит тому, кому блядь служит. Выходит шоха -- тоже профессия! Стоит ли презирать мандавошку за то, что она живет и думает не так как человек? Ведь с ее, мандавошкиной точки зрения, последняя еще весьма неплохо устроилась! На самом, можно сказать, теплом и влиятельном месте! Не то что прочие бездари! В лесу, на морозе... Она многого достигла в жизни: в поте лица не вкалывает, а ведет праздное существование. Сплошные ночные пирушки, балы да гастроли! Челночные рейсы в загранку, за бугор! И налогов, между прочим, с оборота не платит, как прочая черная кость! Потому -- от хозяина льготы имеет! (На вывоз стратегического сырья, в том числе!) Принадлежит к придворной свите! Питается с царского стола -- сосет кровь с хуя вождя! За что, естественно, как и положено придворному гарему, восхваляет его мудрость и потенцию. Много всяких мандавошек с царского хуя кормятся! Одни из них пишут оды существующему порядку вещей, другие поют всевозможные дифирамбы царящей вокруг демократии (раньше ведь всяческих паразитов уничтожали нещадно! Элементарные права личности нарушались), третьи скачут по лобку, как по сцене в студии Останкино. Доносят до прочего люда своим искусством весть о плодотворном его члене, смысле жизни и о любви вообще. Так как считают себя поголовно талантливыми, раз уж на государственном пособии, диетпитании и спецпайке! Безусловными знатоками всевозможных возвышенных сексуальных чувств и придворных интриг многочисленных. Законодателями и носителями интеллигентности и культуры. Еще бы! Ведь профессия у них тонкая, деликатная, можно сказать, умственная! В сфере обслуживания ебашат! Круг знакомств (хозяина) широк. Много интересных людей встречали, обслуживали, обсасывали, лично знают, слышали. Вращались в светских кругах! Связи приобрели могущественные. Опять же, каждая у хозяина на счету и в фаворитах ходит!
   Всякая мелкая блядища, до хуя дорвавшаяся, мнит свою особу незаменимой персоной в аппарате, пока ее не выведут нафталином! Каждая мандавошка считает себя чиновником при государевом аппарате. Уверена, что имеет доступ к конфиденциальному источнику и безусловно чувствует пульс перестройки всего организма, происходящих в нем процессов. Всех остальных насекомых, таких, как рабочий муравей, например, государственная мандавошка и за хуй не считает! Но мнит неудачниками по жизни, грубыми рабочими животными и глухими провинциалами. А если представить шире? Обобщить, та скать, и углубить аллегорию! То все можно выразить следующей пояснительной картиной: Москва это заросли мудей, а правящая элита -- вошь на хую трудового народа. А народ наш -- мужик с похмелья, которому некогда в собственных мудьях разобраться и вычистить оттуда всех этих привилегированных мандавошек. Легче прочего, конечно, муди сбрить! Да жалко как-то, все ж таки свое -- родное! Вот и ищет иностранное лекарство. А мандавошки, тем временем, все наглеют!
   Каждая вещь должна использоваться по назначению! В том числе и человек, пока он позволяет помыкать собой как скотом. В конце концов, всяк имеет к собственной персоне то отношение, которого заслуживает: "Каждому свое!" И это даже хорошо, что в мире существуют шохи. Особенно когда они служат тебе!
   -- Ладно Хорек, живи! -- примирительно сказал Шпала. -- Дарю шанс стать человеком. Часы есть?
   -- Есть! -- собакин брат торопливо подвел циферблат к глазам. -- Пять минут двенадцатого.
   -- Давай-ка их сюда!
   Без лишних слов Толя Кошевой повиновался. И "Заря" с фосфорной разметкой перешла на руку Витьки.
   -- Теперь слушай меня внимательно: Рассказывать Оскольским я ничего н
  
  
   ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ
   Магия: еще одно доказательство. Средство достижения все тоже -- поиск! Далее: инстинкт людоеда -- снова о психологии и необходимости знания ее законов при такой жизни. Свидание с отцом. Афганистан -- осталось два года! О друзьях -- товарищах.
  
  
   "Крысы! -- думал Шпала, оставшись один.-- Хоть тот же Чечет. Вот на кого из камеры меньше всего зла держу." Церковный воришка -- Саша Чечеткин не был героем. Когда запахло керосином, он предпочел стать шохой у Козыря и Мерзы конфликту с ними. Это его дело! Уважать за которое, конечно, никто не станет. Но при том Чечет не ляпал переводников на других! Тонул сам, молча, не хватаясь за ближних. Когда на "ценителя искусства" стали наезжать, Витька поддержал Чечета. Он вообще не любил, чтоб кучей на одного! Саша поддержкой не воспользовался. Отчасти своей менжовкой он конечно подвел Шпалу. Козырь почувствовал тогда для себя опасность. Единства в камере не было. Каждый по большому счету внутри с гнильцой. С мандражом перед прессхатой, зоной, "парашей", которую о нем могут пустить! Страх этот методически и тонко вживлялся в сознание всякого арестанта отлаженной машиной правосудия. Подозрительность, недоверие ко всему, подлость, культивация приоритета самых низких инстинктов -- вот арсенал средств, с помощью которых государству удавалось "перевоспитывать" преступников. И люди попавшие сюда, что говорить, были не на высоте! Можно ли вообще остаться чистым, находясь в скотских условиях? Но и из общей человеческой массы, существующей в стране, в основном доминировал здесь мусор. Шпала тоже не ангел! И на него букет этих средств действовал. Прими Чечет поддержку Витьки, их оказалось бы двое и вся камерная иерархия, основанная на страхе, рухнула бы! Впрочем, нет, устояла, просто переместился центр тяжести, а система осталась! Она, видимо, неизменна. Подлая, но вечна! В системе, где каждый за себя, два человека вместе -- неодолимая сила! Однако Чечет, как уже сказано, был не боец настолько, что даже очевидная выгода не могла заставить его перепрыгнуть красные флажки страха, наброшенные спецификой режима содержания. Больше всего люди боятся неизвестности! Во тьме варианты. Шансы не просчитываются! Опасность худшего заставляет принять данность. Вот где поле для авантюристов, знающих тюремные нравы чуть лучше других! "Перепуганный дятел" предпочел гибнуть в одиночку, нежели спасаться вместе. Самое смешное, что лично Шпале в то время еще ничего не угрожало. Так на хера, спрашивается, он подписывался за Чечета себе во вред? Плохо знал человеческую психологию! Переоценил благородство и умственные способности современных двуногих! Наука, вместо которой у нас белое пятно. Все приходится постигать на собственной шкуре! Дуэт к нему явно благоволил и не прочь был принять в свои ряды. Но крысиный страх в отношениях между людьми -- вот что не удовлетворяло Витьку в положении вещей. Он хотел быть свободным, и это заставило Шпалу пойти против ветра. Романтический идеализм, почерпнутый из недобросовестной художественной литературы!
   Неустойчивость положения заставляет искать громоотвод, на который можно сбрасывать напряжение! Это везде! Когда каждый боится, воздух наэлектризован и нужен крайний. А камера, где все зэки заодно -- катастрофа для тюремной администрации! Потому она и создает напряжение, неустойчивость! Под давлением включается инстинкт людоеда: человек, который тебя не боится -- опасен! А тот, кого не успел унизить (обезвредить), обязательно ужалит исподтишка! Так началась неравная война, где против Шпалы был Козырь, а за ним сверху вниз Муса, Пузырь, Чечет, Хорек. Чем ниже опускалась эта цепочка, тем меньше было в действиях ее колец личной выгоды и больше страха. Последние два звена вообще действовали во вред себе! Подойди Чечет прямо, "по-босяцки", ничего ему Витька не сделал бы. Но видно чует за собой грешок, стороной обегает. Глупый всегда подл. Порок влечет за собой наказание на дурную голову! Страх его заставляет прибегнуть к еще большей подлости... И так по спирали! Чем дальше, тем труднее вырваться!
   Шпала посмотрел на часы: вдруг Хорек не успеет! Повод! И пошел шататься по двору. Икские усиленно рыскали в поисках возможностей достать спиртного. Кого-то ждали из за забора, другой только еще лез за него. Потап ходил взад и вперед, как прораб на стройке, сделав руки за спину и глядя себе под ноги. Увидев Витьку он приостановился, оживленно спросил:
   -- Ну как, порядок?
   -- Ничтяк! -- ответил Шпала мимоходом.
   -- Подожди, не исчезай. Сейчас должны принести! -- крикнул собеседник уже вслед.
   С Серегой Потаповым Витька познакомился на военных сборах. После девятого класса школы вывозили за город в оборудованный для этих целей палаточный лагерь. За раз около восьми. Как частенько бывает, между двумя субъектами там возник Какой-то скандал, который кончился для одного мордобитием. Обиженный, прибежав к своим, собрал шоблу и в свою очередь, отыскав, поколотил обидчика. Постепенно в войну втянулся весь лагерь и их с Потапом школы вошли в разные коалиции. Битва была в лесу при каком-то ручейке. Дрались на колах, арматуринах. Шпала с Потапом в этой сече как раз сошлись друг против друга. Потом неожиданно встретились в городе, в общей компании. Выпили и с тех пор друзья не разлей вода. Достойные соперники очень часто впоследствии становятся хорошими друзьями. Они испытывают друг к другу симпатию! К храброму противнику всегда чувствуешь больше доверия, чем к трусливому другу. Вот человек! И что ему можно предъявить, даже если бы он разбил Витьке арматуриной башку или наоборот?
   -- Ага! -- отозвался Шпала. Через забор лезет гонец, весь затаренный гнилухой.
   -- Хоп! -- лес рук ловит драгоценное тело.
   Потап первому наливает Витьке. Хорек все таки опоздал! Прибежал на пять минут позже, но уверяет, что долго искал Шпалу по территории двора. Дать по голове, что ли, в назидание? Запыхался, бедненький! А вернее делает вид. Шпала зовет Потапа за сарай, берет у Хорька бутылку.
   -- Быстренько давай сюда закусь и стакан!
   Хорек улетает. Через полчаса они с Потапом уже основательно навеселе, впору песни петь. Вот только что-то жрать опять захотелось. "Война войной, а обед по расписанию!"
   -- Эй, Хорек, у тебя не найдется там подкрепиться чего-нибудь в сидоре?
   -- Не зови меня "Хорек", -- осторожно возмущается Кошевой, выкладывая из чьего-то объемистого баула известный компонент любой закуски: сало. Впридачу к нему здесь же появляются котлеты, чеснок и хлеб.
   -- Как же тебя теперь величать?
   -- Наши ребята зовут меня ДракОн или ДрАкон, Драка. Колька -- Драка.
   -- Хорошо, извини, а Дрюк можно ?
   После сытного обеда по закону Архимеда...
   -- Ладно, Потап! Если что, ищи меня вон там, -- говорит в конце концов Шпала.-- Пошел я спать!
   На этот раз захорошевший Витька проспал лишь полчаса, как его разбудил посыльный Потапа.
   -- Ты Гроздев? Иди, там к тебе отец пришел.
   Вновь закрадывается в душу волнение: а вдруг знакомый сказал отцу, что ничего не выйдет? А Шпале так понравилась армейская жизнь! Отсюда за решетку хочется еще меньше, чем с воли. "Если армия не выйдет, нужно валить в Сибирь!"-- решает Груздь. И еще одна тревога: не заметил бы папаша, что он под градусом!
   Стараясь дышать носом, Витька подходит к воротам. Отец стоит за ними на улице, с какой-то сумкой и свертком под мышкой.
   -- Я вот тебе поесть принес.
   -- Спасибо, па! -- Витька берет сумку. -- Ну что?
   -- Что. Будем ждать!
   -- Подходил?
   -- Сказал: постараемся куда-нибудь воткнуть. Ну уж куда удастся, выбирать не приходится! На Урал, на Камчатку...
   -- Да-а! -- машет рукой Шпала, -- лишь бы взяли!
   В голове вдруг будто сноп искр, тело становится невесомым: "Боже мой! Неужели конец этому!" Перед глазами кадры из прошлого: пьянки, драки, убитый железнодорожник в луже крови, сам он, избитый до неузнаваемости. Камера на малолетке, камера в ЛОМе, камера в районке. Цепь, захлестнутая на горле... Неужели всего этого больше не будет? Останется только хорошее: Ольга, Ларка, Натка, Юлька... Ведь, если разобраться, не такой уж он -- Витька испорченный парень! Тоже мог бы жить как все: работать честно, не пить, не хулиганить, ходить с красивыми девочками в кино... Почему не каждому дано счастье жить спокойно? Легко переносить утраты, предательство, безответность, уколы самолюбия... Вы думаете ему самому нравилась исполняемая роль? Ничего подобного! Черт знает, какое-то роковое стечение обстоятельств. Кому же неохота жить радостно, светло?
   -- Ладно, вот я тут переодеться принес тебе на всякий случай, еду в дорогу и деньги.
   Отец лезет в карман. Ну на черта Витьке башли? Он бы свои тридцать аванса ему отдал. И жратва ни к чему! Но это мелочь, копейки.
   -- Не надо, пап! -- Шпала хочет удержать его руку и из собственного рукава на кисти показываются Хорьковы "Командирские" часы.
   -- Чьи это? -- кивает отец.
   -- Так, парень дал, чтоб не проспал время! Я ж с ночной, а тут каждый час построения...-- вдохновенно врет Витька. -- Я вот... аванс заработал (впервые в жизни!), на, возьми! И еще за меня на заводе не забудьте двухнедельное пособие получить.
   Деньги отца Шпала все таки отверг, так же как и часть продуктов из сетки. Но свой аванЕЦ всучить не смог. А то наложили на год пути! Котомка, между прочим, ему уготована была не хуже, чем у иных деревенских! В пору на Северный полюс с ней. Над Витькой же смеяться будут! Отец не представляет себе, как Шпала в дороге обойдется без продуктов и денег?
   -- Перебьюсь! -- уверяет Витька. -- Паек дают жирный.
   В конце концов сошлись на том, что из наготовленной жратвы Шпала взял два свертка: курицу и хлеб с сыром. Он положит их соседу в рюкзак, так что сумка тоже не нужна. (Деньги и вещи в те поры были дорогие. Самое дешевое -- еда.) В иные миры нужно входить налегке! Меньше забот о бесполезном. О том, что в нем тебе все равно уже не принадлежит. Больше самого ценного -- душевного спокойствия! Ведь еще древние говорили: "Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в рай!" Как мудры паломники, имеющие при себе только посох. "Будет день,-- будет пища!" Придя в "гостиницу", где с утра давил храпака, Шпала кинул свертки на нары:
   -- Вот, мужики, долг за ваши харчи, забирайте!
   -- А сам что в дороге есть станешь? Или опять у нас просить?
   -- Не, земляки, у меня своя контора подобралась, я лепту туда внес...
   Никто не притронулся к сверткам. Крестьянские нравы: своего не отдавай. Чужого не бери! Одежду сменил на обноски. Подумав, засунул в карман "цивильных" штанов тридцатку аванса и свои часы (позавчерашние). Он бы Хорьковы спулил, да папаша не понимает филантропии! Завернул все, сунул в сумку, отнес отцу. Теперь Витька как все!
   -- Ну иди,-- наконец говорит батя,-- а то потеряешься, искать начнут!
   Смутная тревога на душе. Скорее раствориться в толпе новобранцев.
   -- Эй, Хо..., Дракон! -- Шпала щелкает себя пальцем по горлу.
   Около пяти вечера их, всех оставшихся после малочисленных и редких поборов "покупателей" 1) построили в колонну, 2) зачитали по фамилиям, 3) пересчитали, 4) раскрыли ворота и 5) повели на вокзал. Наверное никогда, во весь призыв, не видел город такой толпы! Огромная, человек в триста орава оборвышей. С рюкзаками, в фуфайках, бритоголовая. И что в этом море Шпала? Одним больше, одним меньше! Но Витька не верит в происходящее. Ущипнуть себя, что ли, по башке колом огреть? Ведь уводят, уводят от тюрьмы!!! Отец и мать в группе провожающих идут рядом. Уже начались среди сопровождающей братии слезы, раздирающий душу вой, стенания. "Ну что, на войну отправляют, что ли! -- возмущается Витька,-- Так ОПЕРАЦИЯ в Афганистане еще не началась! И шейх ихний еще не убит нашим десантником. Аккурат два года мудрая Фортуна отмерила нынешнему призыву. Они отслужат и начнется. День в день! Что плакать то? Хоть и Афганистан! Погодите, придет в Чечне бойня, тогда нареветесь! Орать впору от счастья, подпрыгивать, как бешеному!" На перроне сутолока. Поезд вот-вот подойдет. Куда везут, Витька не знает, да и неинтересно! Но пока что направление -- Харьков.
   -- Мужайся сынок! -- говорит отец. -- Держи себя!
   И на щеке его предательски блестит скупая мужская слеза. Тю! Да что они все подурели? Вся эта толпа провожающих! Совсем рев устроили. Уже и парни -- призывники некоторые в голос подвывают! Это наверное коллективное сумасшествие: стоит одному заплакать, за ним второй... И вот уже вся толпа рыдает, как будто хоронят вожЖя мирового пролетариата. Множат в голове ужасы, один нелепее другого. И отец туда же! Уж он-то должен понимать, что Витька рад без памяти. Но не будет же Шпала при всей этой воющей публике смеяться до упаду. За дурака посчитают! Да что ему, в армии окажется тяжелее, чем в тюрьме? Или даже чем здесь на гражданке, где менты дохнуть не дают? Ни в жисть! Никто еще от службы, слава богу, не умер. Это же пропуск в рай! Оттарабанит и все его прошлое забыто, как и не бывало. Одни привилегии: при поступлении на завод, в вуз, в партию. Да-да, граждане, а вы как думали? Не век же Шпале дураком быть! Без фирмы "КПСС" нонче никуда! А чем Витька хуже или глупее прочих -- будет кричать: "Да здравствует наша дорогая, наш дорогой... Слава из КПСС!" А потом тихонько сплевывать под ноги и горя не знать. Если жисть так устроена, что дураки любят славословие, то это ж только великолепно! Куда хуже было бы с умными, которым не слова а дела подавай. Вот ежели б Ленька еще разную нищую братию по всему миру не кормил! А так пусть резвится -- хоть на жопу ордена цепляет.
   Рад Витька, но не может улыбнуться и виду не подает. Примета у него такая еще с бокса: как отдашься беззаботным чувствам, так расслабишься и проиграешь. Нужно всегда быть готовым к худшему, а лучшее -- оно само придет! Нельзя судьбе своих радостных минут показывать, иначе она обязательно подкинет КАКУю-нибудь подлянку. Не моги даже внутренне виду подавать, а то расслышит! "Ну не угадай же, злодейка, что он рад. А если и докумекай, то хоть не настолько, как это есть на самом деле!" Неверующим (в догму) был Витька человек, но суеверным крайне. Суеверным, успел он заметить, как и все рисковые люди. Нельзя в риске и азарте без суеверия! Это своего рода шаманство. Заговаривать судьбу помогает и успешно! Много таких примет у Шпалы существовало раньше: сходить перед решающим боем к Денису в гости; нарисовать в туалете, что в парке Ленина расположен, на стене рюмку; выложить в день, когда бой, бинты на спортивную сумку еще с начала соревнований... До зехеров этих доходил он эмпирически, анализируя каждую свою победу и неудачу. И те, которые четко подтверждаются, оставлял, укреплял. Другие, что раз так, а раз этак, старался додумать, видоизменить... В общем, как все шаманы!
   У каждого истинно суеверного человека приметы свои. И Витька их никому не расскажет, чтоб не разгневать ангелов-хранителей! Дабы они не распылялись, а только ему помогали. Важен, конечно, не сам знак или действие, а то состояние души, на которое при этом настраиваешься. Повторяя приметы, сопутствующие удаче, мы вспоминаем и закрепляем нужные чувства! Вот и теперь Шпала шаманил: изо всех сил уверял себя, что будто бы и не рад вовсе. Клял судьбу-злодейку всякими бранными словами за нанесенный ею жестокий удар: за то, что лишила возможности насладиться Ларочкой, разминула с Ольгой и не дала Юлечки. Уж такой он бедненький. Сирый и обиженный! В этом была вся каверза. Пусть подслушает Витьку, плутовка. Увидит, как жестоко ему насолила и успокоится. Отпустит, а то пожалеет даже! Посему, физиономия у Шпалы, в данный момент, могла быть основательно удрученной. Что родителями оказалось неправильно истолковано. Витька разговаривал с богами, заклинал духов. Знал, что те смотрят на него сейчас изо всех щелей, потому -- ответственный момент! А вот когда Шпала сядет в вагон, кикиморы за ним еще последят немножко, да и отстанут, займутся своими делами: "Ну, едет человек, ничего такого стрессового не предвидится, нечего за ним и наблюдать!" Вот тут-то Витька сможет радоваться хоть до чертиков, крика и истерики, на голове ходить! А еще более тому, как он ловко их всех обдурил!
   Дубы пусть смеются! А кто рисковал, тот испытал! Ему и доказывать не надо. Только вот гдеЙто Гроздев читал, что у человека вовсе и не пять чувств, а гораздо больше! Шестое, седьмое, двадцатое, тридцатое... Интуиция, ясновидение, телепатия... У всех они есть, однако неразвиты! Потому, как современный человек ими редко пользуется! ЧуЙствуем мы больше, чем о том догадываемся. Но чем, понять не могЕм! Делали такой эксперимент: вживляли человеку в мозг электроды. Нечто вроде антенн. Усиливали от них сигналы и выводили на экран. Затем действовали теми раздражителями, которые, по идее, человек ощущать не может: ультразвук, инфракрасное и ультрафиолетовое излучение, радиоволны, магнитные поля... Оказывается все Ен улавливает и реагирует, как миленький! Только чем, сказать не может. Передавали на расстоянии мысли -- секёт! Изменяли рисунок от его сигналов мозга на экране и просили привести изображение в норму. Эмпирическим путем испытываемые находили способ получать нужное изображение. И чем больше тренировки, тем быстрее. Но как они это делают -- объяснить не могли! Вот и думай: способен человек корректировать свою карму, или нет?!
   Подошел поезд, разнеслась команда: "По вагонам!" Вой провожающих сделался невыносимым. И Шпала, на секунду вынырнув из своих мыслей, вдруг произвел открытие: а ведь и все отправляющие тоже, наверное, шаманят, чтобы обмануть эту самую злодейку-судьбу! Внутрях, небось, рады рЫдешеньки, что оглоедов-отпрысков в армию сбагрили!
  
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
   О глухих подвалах МУРа, в которых хранятся досье на всех живых и мертвых. Город детства уплывает в даль, из которой нет возврата! Призывники предъявляют Иисусу за беспредел на малолетке, вскрывают его масть, после чего "обиженка" прыгает с поезда. Восставший из могилы вор сдает ее напрокат Брежневу. Сам идет на разборки с демократами. Алла Киркорова в путейской будке разливает из-под полы самогон и перебирает обширный майдан с закусью. Голубые князья -- или покупатели -- самозванцы! Смутные времена политических проституток. Дракула шестерит, ляпает переводники и ищет крайнего! Парламентария ловят на крысятничестве.
  
   Из за стекла общего вагона Витька машет родителям рукой. Он спокоен, он трагически спокоен. Позже отец напишет Шпале в Сибирь: "Поезд тронулся и я запомнил твой тоскливый взгляд..." Состав ускоряет ход, мелькают лица провожающих... Кто это? Откуда взялась она на перроне -- Валька -- секретарша из нарсуда. Другого кого высматривает? Но почему так пронзительно глядит на Витьку, успевает дернуть рукой вверх... Скрылась из видимости. Бред какой-то! Поезд все убыстряет движение. Увозит от тюрьмы, увоДит из этой жизни в новую, еще неведомую. И не знает Шпала, что не вернется сюда ни через два года, ни через четыре. Возвратится через пять с половиной, когда на месте нынешнего вокзала будет стоять новый, современный, из стекла и бетона; когда его младший братишка, который сейчас "пешком под стол ходит", вымахает на полголовы выше Витьки; когда Ленька, которого он сейчас так незлобливо поругивает, уже упадет в яму и на место него придут другие, еще более безмозглые, но при всем том еще и вредные типы. Когда начнутся смутные времена крикунов и политических проституток (по меткому определению первой политической давалочки).
   Вернется Шпала тощий и лысый на это место, как на кладбище своей юности. В сегодняшнюю жизнь он уже не вернется никогда. Пленка отрезана и отправлена в спецхран под замок до полного истления. Никому ее заново не посмотреть. "Лишь где-то там, в глухих подвалах МУРа, хранится юность, сданная в архив." Архив будет еще подниматься и дополняться. Наверное это самое уникальное в мире собрание! Здесь досье, возможно, на каждого советского человека, включая мертвых!!! Судите сами: к старости добрая треть Витькиных одноклассников пересидит в лагерях. Число же хоть однажды задержанных и, значит, оставивших "пальчики на память" трудно определить. То-то будет раздолье писателям -- крикунам из перестройщиков, заимеющим доступ к этому сокровищу в персонажах! Обыкновенных уголовников, воров, мародеров запишут в ранг идейных борцов с системой. Которых первые, в действительности, глубоко презирали! И погонят сии полчища мертвых в угоду своим амбициям. Встань те "борцы" из могил, они бы собственными руками растерзали своих нынешних "заступников". "То ли еще будет!"-- как говаривает Алла Пугачева (или Киркорова?). Не удастся Витьке обмануть свою судьбу глупыми заклинаниями. Блаженны не ведающие своей участи!
   Икск растаял за окном. Превратился в пригород, затем в село и наконец умер, уступив место лесу. Это где-то уже около их Южного. Сейчас мелькнет заново отстроенная путейская будка, в которой они когда-то с Чавой мечтали о подвигах и приключениях. Такое достопримечательное место нельзя не отметить! Верный оруженосец -- Хорек был тут как тут, ни на шаг не отходил, забросив свою Оскольскую братию.
   -- Наливай Дракон-Хорек!
   На столе появляется закусь. В граненый стакан Коля льет из бутылки "столичную" скрытно, из-под полы. Такое вороватое торжество Витьку не устраивает! Он отбирает у Хорьей морды бутылку, ставит на стол.
   -- А если "покупатели" увидят или проводники? -- жуликовато оглядывается Коля.
   -- Ну и что, ворованная, что ли? -- задиристо восклицает Шпала.
   -- Так ведь отобрать могут!
   -- А ты для чего? Набьешь капитану, или как там его, морду, только и всего!
   У Хорька начинает подергиваться щека.
   -- Ладно, -- смягчается Витька, -- я шучу! Можешь просто покупать новые взамен отобранных, если тебе так больше нравится. Я не возражаю!
   К их разговору прислушиваются окружающие призывники. Глядят голодными глазами Шпале в рот. Черт бы их побрал! Затариться не могли, что ли? А если кишка тонка, так неча и рот разевать! Все какие-то незнакомые. Не туда Витька попал с посадкой. Ладно, дело наживное! За окном знакомый пейзаж, вот-вот мелькнет будка.
   -- Ну давай! -- поднимает Шпала стакан, предлагая Хорьку чокнуться. -- Кстати, что сам-то не пьешь? Я насчет этого никаких запретов не ставил.
   -- Я не хочу! -- давит Оскольский, глотая слюну.
   -- А мне одному скучно, давай, хлебай!"
   Шпала заливает Дракону-Хоринскому из бутылки. Тот поперхнулся, но сдержался, не срыгнул.
   -- Молодец, растешь на глазах! Так, теперь мне еще стакан, остальное прячь или допивай и найдешь Потапа, помнишь такого? Пусть сюда перебирается, либо уж мы к нему, если там компания подходящая.
   Спрятав остатки спиртного в рюкзак, Коля предусмотрительно засунул его дальше под сиденье. (Они на боковых местах, за столом, остальные сплошь забиты сверх меры.) Уходит искать Потапа.
   Раздавив почти сразу же второй стакан, Витька основательно занялся жратвой. Что-то после ночной попойки с Васей он не пьянеет! Идет, как опохмелочное, только аппетит прорезался волчий. Мобуть нервное перенапряжение, стресс? Хорек отсутствовал не долго не коротко. Пришел, доложил, что Потап через пять вагонов к хвосту, у него там компания, зовет к себе. Пришлось поддавать Дракуле на плечи его затаренный до предела водкой рюкзак. (Пожалуй, тут Шпале одному за неделю не справиться. Впрочем, как знать!) Самому тащить еще обширный майдан с закусью. Как только встали с места, сдавленные теснотой из отсека тут же в прыжке овладели пространством. Стол, демонтировав превратили в лавку. Тащились долго по забитым пассажирами до предела и пустым вагонам. Не могли, что ли, освободить для призывников места подряд? В воздухе уже явственно проступал перегар. (Но еще не то, что было опосля!)
   Потапа с компанией нашли вольготно расположившимся в отсеке и прилегающем к нему пространстве. Вся братия мирно беседовала, однако глазенки заметно блестели. Хорек, сразу произведенный общим дневальным, или "шнырем" -- по-зоновски, тут же послан был узнать, где находятся основные силы противника -- сиречь капитан и сержанты. "Драка" правда божился, что видел кэпа "во главе" поезда. Тот, дескать, ходит с бригадиром, растУсовывает призывников. Однако такая расплывчатая информация никого не удовлетворяла. Заслали разведать наверняка. Хорек исчез. Прошло некоторое время и появился... офицер-поДкупатель с четырьмя сержантами! (Которые, как позже выяснилось и не сержанты вовсе в большинстве, а лычки нашили для порядка.) А также с мужчиной в костюме железнодорожника под мышкой. Впрочем, не только под ней! Капитан совершал обход. Рожа его, как и лжесержантов, была подозрительно красной. Цербер (собака недоразвитая) сделал несколько замечаний за грязь, дым. Пригрозил, что кому-то (кому именно?), служба по этому (по чему?), медом не покажется! ( Любят эти "Голубые князья" -- как их злобно обозвал Околоржавый, туманностями изъясняться!) Назначил старших. Дал им ЦУ (ценные указания) и ушел с сопровождением в следующий вагон.
   Потом вернулись мнимые сержанты. Они размахивали кулаками, стучали ногами об пол, ругались на чем свет стоит, употребляя малознакомые и потому достающие выражения типа: "Забыли кто вас гребет и кормит?" "Службу поняли?" В общем, привычный у них там набор слов. Кое-кого взяли за грудки... И, так же внезапно, как появились, исчезли. Все же остался после этого тайфуна тяжелый осадок на душе у каждого. В вагоне ехало человек сто призывников -- здоровых в большинстве своем, крепких ребят. И вот они униженно молчали! А четверо, таких же по сути, орали на целую кодлу всяко и видит бог, скоро начнут без стеснения бить. Да не то страшно, подло, что сдачи дать не можешь! Все это противоречило их вольной, пока еще, закваске. Увиденное больно задело Витьку. Он понял, что весьма скоро очутится в положении не лучше прежнего: т.е. сотворит нечто этакое! Стоило ли убегать от одной тюрьмы, чтобы угодить в другую?
   -- Да, что-то предстоит! -- сказал Шпала спутникам зло.
   -- А что предстоит? Окучивать будут, гонять будут как молодых , ебать по уставу и вообще ... Никуда не денешься, все через это прошли!
   Последнее названо довольно красноречиво. Именно: ебать. Хотя при одном намеке на буквальный смысл данного глагола, Витька не то что перед челюстью не остановится, но и из автомата полроты перестреляет! Ну а в остальном, нужно иметь храбрость признать! Унижения, видимо, терпеть придется, как ни отвратительна Шпале эта весть! Терпеть, потому что нет выхода. Все общество живет по такому блядскому принципу. А повесившись никому ничего не докажешь, только рассмешишь! Какая гадость предстоит! Мороз по коже и в горле говно. Выпить да и прочь невеселые мысли. Чему быть, того не миновать. Зачем умирать зараньше времени? Сегодня они еще вольны гулять. Так гульнем же напоследок, чтоб небесам жарко стало! Витька молча вытащил из Хорькова рюкзака пару пузырей, поставил на стол.
   -- Давай, братва, пусть эти бляди хуй сосут, сегодня мы еще вольные люди. По себе знаю: пока буду под градусом, ни одна мразь мною командовать не станет. А рискнут, за Шпалой не заржавеет! Ебать его в рот, пусть в части огребусь, но так вот не могу и не хочу. Еще не служба и я им не солдат. Давай!
   -- А может не надо? -- усомнился кто-то. -- Вдруг хуже будет?
   -- Хуже не будет! -- авторитетно заявил Витька. -- В случае чего на меня валите!
   -- Да ну ты что, Шпала, за кого ты нас считаешь? -- возмутился Потап. И к толпе: -- Кто боится, ищите себе другую компанию!
   От команды Потапа на столе появилось еще полдюжины беленьких. Они вмазали, они крепко ударили по бездорожью.
   Едва разыгралась кровь, принесло откуда-то шныря -- Дракулу. Хотел Витька со злости за будущие свои унижения набить ему е..ло, да вовремя спохватился: а Драка тут при чем? И чем Шпала будет лучше этих "дедов", если вот так же станет бить беззащитного? Теперь возможность самовыражения он находил именно в том, чтобы не поступать, как сержанты. Быть выше их, доказывать себе это! Витька усадил Хорька, обнял его за плечо и накачал хорошенько. Коля Кошевой (а Шпала, в порыве пьяной нежности, его теперь называл исключительно "Колян") даже прослезился от такого участия. Стремясь как то, видимо, отплатить добром за добро он донес, что проходя по вагонам видел "Маню". Петуха, которого в их бытность на тюрьме опустили то ли за крысятничество, а может и просто ни за что! Открытие не произвело на Витьку впечатления. Охваченный идеей фикс, он преисполнился гипертрофированного желания быть великодушным. "Опять эта шоха "переводники ляпает" и хочет найти крайнего! В рог бы ему дать!" Чем, собственно, виноват петух. Почему нужно над ним издеваться? Сам Хорек тоже не ангел, но перед пидорасом чувствует себя орлом: Он ведь только "шестерка"! Кошевой вмиг стал Шпале неприятен. Захотелось унизить его, чтоб не подставлял других. Но Потап при слове "петух" аж подпрыгнул. Он еще ни разу не пробовал живого пидора. Потап рвался сейчас же это дело оформить. Витьке сделалось гадко от сей грязи, но не запретишь же другу Потапу. Да и заступаться за петуха... выглядит мо меньшей мере странно! Потап между тем был в азарте, подбивал Шпалу на черное дело: натянуть "Маню". Пришлось сделать вид, что согласен. Гроздь твердо намерен был расстроить предприятие. Хорек, довольный тем, что смог оказать такую пикантную услугу, вел их. Витьке на душу легло безразличие. Вот так в жизни все хрупко, все относительно: честь, совесть! До конца чистым не был даже выдуманный Христос. Ему тоже свободно можно предъявить за многое! А они -- живые люди, зачатые в пороке, среди него существующие... И сам эНтот процесс, порой, его продолжение, напрямую от последнего зависит. Что Шпала должен сейчас сделать, дабы оставаться до конца чистым? Как минимум две вещи: 1) не идти в армию, где властвуют унижения; 2) не дать Маню Потапу на растерзание. И обе они нереальные! Вот таковы правила игры. Не хочешь -- не участвуй! Противно, но ведь и жизнь человеческая имеет какую-то цену. Витька, по млАдости лет, как это и предусмотрено всеобщим порядком вещей, был материалистом. В данном случае он понимал так, что не человек должен служить идеалам, а они последнему! Нравственность индивидуума проистекает из свободы. Волен Шпала, скажем, сейчас насиловать Маню и не... В этих рамках и лежит Витькина нравственность! В целом, живя в беззаконии, люди не могут быть нравственными. Способны к этому лишь стремиться. Выходит, прежде чем требовать от человека чистоты, необходимо предоставить ему свободу, нравственные условия?
   К черту заумные мысли! Шпале неприятен сам факт насилия и Витька сделает все, чтобы его расстроить.
   -- Вот он! -- украдкой показал Хорек и попятился. Взревев, Потап ломанулся вперед. Шпала схватил ебаришку за рукав.
   -- Слушай, ты ведешь себя как дурак, -- говорил он негромко. -- Зачем на весь вагон парафинить Маню? Ты же хочешь получить от нее удовольствие. Подумай, с каким настроением девочка будет тебя удовлетворять после такой услуги! Если тебе все равно, то учти, что мне кайф попортишь!
   Потап сбавил обороты.
   -- Хорошо, давай вытащим Маню в тамбур и поговорим.
   -- Давай!
   В сенцах парламентер пытался поздороваться за руку, но Шпала ладони не подал. Законы малолетки он помнил. Маня была жирная, как многие "рабочие" петухи, раскормленная на "диетпитании". Чтобы не передавать Потапу инициативу, Груздь начал сам.
   -- Здоров, здоров Маня! (Руки в карманах). При упоминании клички петух сразу все понял и сник. -- Ты не волнуйся,-- подбодрил его Витька,-- мы "масть вскрывать" не будем, но за это, несравненная, нас должна обслужить.
   Маня весь задрожал. Казалось, вот-вот паралич хватит. "И охота же тратить кому-то себя на такую образину!" -- подумал Шпала. В памяти вспыхнул образ Светки. Несчастные люди, кто до этого опускается!
   -- Ладно, Манечка, не трусь. Мы же не варвары какие-нибудь, насильно тебя заставлять! -- успокаивал Витька. -- Ты пока расслабься, приведи себя в порядочек, прихорошись. А мы через десяток минут заглянем, а? Ну и ладушки. Кстати, деньгами не ссудишь? Четвертак нас устроит .
   Маня трясущимися руками вынул из кармана бабки. Отсчитал 25, отдал Витьке. Тот Потапу.
   -- Ну а теперь мне!
   Петух нехотя отвалил еще четвертачок. Шпала подтолкнул Потапа к выходу:
   -- Иди, я еще с ним пококетничаю!
   И подмигнул заговорщически одним глазом. Компаньон понял в том смысле, что, может быть, Витьке наедине удастся заломать "соску" уже сейчас и шагнул в дверь.
   -- Только не подслушивай! -- крикнул вдогонку Шпала. Подождал минуту, выглянул. Потапа не было. -- Вот так, Маня! -- сказал на сей раз серьезно (Витька даже не знал, как этого петуха зовут), -- Не я тебя нашел, не я привел, да и на хер ты мне нужен, чтобы я перед обиженкой оправдывался. Короче, Маня, если не хочешь, чтобы тебя драл весь вагон, весь призыв, дергай отсюда куда-нибудь, да побыстрей! К капитану ли под крылышко; из поезда выпрыгивай -- дело хозяечье, думай сам. Мне все равно, я тебя предупредил. Давай, действуй! И запомни: Шпала ничего не говорил!
  
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
   Толпа новобранцев ставит на уши столицу! Переворачивает "воронки" с ментами, берет штурмом железнодорожный вокзал... Но оставляет в целости винные магазины! Шустрые маклеры распродают денежным клиентам армейские звания и должности. Шпала оказывает услугу пидорасу. Конверсия и консервы. Черное море оказывается по колено ребятам из стройбата! Панфиловцы бросаются под вражеские "Тигры" с бутылками "Волжского" в руках!
  
   Пройдя вагон встретил поджидающего его Потапа.
   -- Пор-рядок! Через 10 минут подмоется, зубки почистит, прелесть девочка будет!
   Тот воодушевился до экстаза:
   -- У-у-у! Не могу, штык дымит. Пойдем скорей пить, а то обтрухаюсь раньше времени.
   Витька тоже был не прочь поскорей забыть это гнусное дело. Странно, он ни сколько не чувствовал себя виноватым в том, что на полсотни наказал пидораса. Почему Шпала должен оказывать услуги подобной части населения безвозмездно? Имеет же он право получить взамен какое-то удовольствие! Пьянка продолжалась и все более свирепела. На душе сделалось благостно, как будто Витька совершил величайшее милосердие. Да и хмель стал медленно, но верно пробирать. Через Щас (т.е. очень скоро) они -- вся компания были уже кривые, как кипа турецких ятаганов. Хорек, видно шкурой почувствовав, что Шпала не в восторге от последнего его поступка, теперь примазывался в шохи к Потапу. Вдобавок, он тоже хотел "попарить шишку" и просил о том у нового хозяина разрешения. Зла на эту блядь Витька не испытывал. Даже как-то смешно было наблюдать за всеми Хорьковыми ухищрениями. Но при всем том думал, что нужно подобрать предлог и дать ему по голове. Во-первых, чтобы не сорвался с узды, а во-вторых, так "Дракон" меньше пакостей натворит.
   Люди, подобные Хорьку, что ни говори, добра не ценят и отвечают на него подлостью, но зато уважают силу. Как после этого шох не бить? Они любят именно за то, что их пи...т! И чем более к подобным созданиям бесчеловечны, тем сильнее преданы они своему мучителю. Странная порода блЮдей!
   Как же умно они поступили, что надрюкались до поросячьего визга! Аккурат вся компания тянула: "Врагу не сдается наш гордый Варяг...", когда появился еще более раскрасневшийся капитан с бравыми сержантами. Делать опять обход. Шпале было уже решительно море по колено и он в упор разглядывал воинов немигающим осоловелым взглядом. Как бы подначивал, ища ссоры. Но не наглел, конечно. Просто намекал: "Я вас не боюсь! Ха-ха!" Кэп оглядел всю капеллу, старательно выводящую вышеозначенную песню и молча шагнул дальше. В отсек ринулся один из сержантов. Но... странное дело, ринулся он за тем лишь, чтобыы шепнуть:
   -- Мужики, кончайте базар! Утухните пока обход кончится, поняли!
   И затем уже, во всю мочь легких и с неподдельной яростью:
   -- Что, суки, забогомели?! Забогомели, бляди, я вас спрашиваю?!!!
   С этими словами хуйвейбин ринулся в соседнее купе и принялся там окучивать кого ни попадя.
   -- А вы, твари, что, слов не понимаете? Кому сказано: "Чистота должна быть идеальной!
   И так далее по всему вагону. Капитан тоже орал, не отставал. Вот так! "Весь мир -- театр и люди в нем актеры, и каждый не одну играет роль!" В их отсеке засело дружной компанией десять рыл: весь цвет! И кинься сейчас сержанты в драку, Шпала наверняка знал: им дадут "обратку". Какой пример будет для остальных? И деды поняли, что, конечно они возьмут свое, но не сегодня. Чего ущучил лично Шпала? Он осознал: не стоит так уж серьезно относиться к "дедушкинским" оБскорблениям. Лучше принять все за игру. Тем более, что положение, видимо, не так уж безнадежно, если у сержантов тоже в критических ситуациях "очко делает жим-жим"! Что поняли остальные, которых окучивали вместо его друзей -- дело их. Конечно, после предупреждения командира, капелла тут же умолкла (зачем наглеть?), но с уходом начальства затянула громче прежнего. Потом пришлось Витьке тащиться с Потапом и Хорьком (фу мразь!) к Мане на блядки, которой еБстественно на месте не оказалось.
   Осенний день короток. Когда приехали в Харьков, густая тьма уже плотно навалилась на бывшую столицу. Выгрузились и расположились на втором этаже вокзала. Здесь уже размещалась аналогичная толпа таких же как и они оборванцев. Объединившись, "командиры" заперли входы и выходы с этажа. Дескать, в городе вам все равно делать нечего: выглядите бичи бичами, вас первая же ментовка заметет. Принялись раздавать сухой паек: рисовую кашу с мясом в консервных банках. Для чего разбили команду на звенья и назначили в них старших. Положенное количество консервов им и вручили. Через минуту те же сержанты, но без капитана все отобрали назад, обещая взамен водку в вагоне.
   По прибытии на "Самостийную Украину" Витька был уже хорош. Потому, все дальнейшее происходило словно в тумане. Ежели б не запрет покидать этаж, он может статься, так и сидел бы там, куда приземлился -- на лавке у окна. Теперь же нелегкая подняла стойкого искателя приключений и швырнула в очередную авантюру. Демон-искуситель явился в образе Потапа.
   -- Давай вылазку сделаем!
   -- Куда?
   -- Как куда, за вином. конечно. Забыл Манин четвертак?
   Ну на кой черт, спросить бы Шпалу ему вино? Когда он до части положил себе за правило пить только водку. В дозе которой, тоже однако, на данное время не нуждался. Не вино было дорого -- приключение! Это же исторические минуты Витькиной судьбы. Всю жизнь потом он сможет врать, как с оцепленного этажа, обойдя посты пробирались рекруты за пойлом. Армию -- Шпала знал из практики, мужики вспоминают при каждой второй пьянке. Раз сотворил и весь век рассказывай! Далее! О чем же он, иначе, станет писать в своей книжонке, когда грянет демократия и нужно будет искать пути к обогащению? Кто-то из великих авантюристов сказал, что самое выгодное помещение капитала -- вкладывание его в приключения! Витька это высказывание целиком поддерживал, так мог ли он поддаться чувству усталости? Особый шарм операции придавало то, что никто не знал, когда отправка: может через минуту, может через час.
   Разработали следующий план "Буря в пустыне": Потап тащит Шпалу, поддерживая за пояс, на выход и объясняет сержантам-стоРОЖАМ, ЯК чОловИку плохо: тошнит, вот-вот вывернет наизнанку. У Витьки, естественно, глаза под лоб. Уловка прошла с тем только нюансом, что Шпала переиграл и найдя первый же темный угол, действительно срыгнул. Шли, стараясь обходить фонари. Купонов в оное время на Украине введено не было. Своих денег тоже. Вино продавалось в каждом магазине и стоило 98 коп. (Как раз попалось "Волжское") Потому отоваренный четвертак пришлось нести назад в завязанной узлом Потаповой куртке. Да еще каждому в карманы запихнуть и за пояса брюк. Наверное похоже выглядели обвешанные гранатами панфиловцы, когда шли на немецкие "Тигры". Доперли кое-как груз до вокзала. Теперь его нужно было контрабандно внести на этаж. Посовещавшись, прикинув так и эдак, решили забросить через окно. Кликнули маячившую на втором этаже фигуру.
   -- Икский?
   -- Нет.
   -- Позови кого нибудь из Икских, из самого города. Лучше всего Бубу. Скажи -- там ребята ждут.
   Через некоторое время донесся условленный свист. Это явился Косторский и с ним Калач. Кидали на пару : Потап Бубе, Шпала Калачу. Ответственное дело: подбрасывать бутылки. Но, поверите ли, не разбили ни одной! На все предприятие с вином ушло минут двадцать. Еще десять длилось распитие. Потом за пойлом ушла другая партия, уже из четырех человек. В соседней команде ребята тоже не дремали. Примерно через час-полтора разброд в стане призывников обоих фракций был полнейший. Челночные рейсы совершали бригады поставщиков спиртного. Несмотря на запрет многие шлялись туда-сюда по нижнему этажу и платформе. В окна летели пустые бутылки, задевая прохожих, углы вокзала залили пятна блевотины. Вином вся колонна затарилась, как на войну: кто сколько унесет. Пьянка не прекращалась. С трудом, все хуже и хуже удавалось сержантам поддерживать какую-то видимость порядка. В ход пошло рукоприкладство, которое одно только и могло облагоразумить зарвавшихся. Потап случайно заметил в толпе Маню. "Застенчивая девушка" изо всех сил жалась к капитану, прямо по пятам за ним ходила. Это и сгубило ее невинность.
   -- Вон, -- крикнул Потап, подбегая к Витьке и тыча через зал пальцем, -- Маня! Пойдем!
   Шпала сослался на то, что пьян в стельку. Садист тоже был не трезвый. Он увел сопротивляющегося пидораса прямо из-под капитанского носа, во всеобщей толчее обхватив, точно родного брата за шею. Видя тщетность сопротивления, Маня покорилась своей участи. Потап тащил петуха в тупиковый коридор служебного входа. За ними не отставал Хорек. И скоро у коридорчика оказалась, закрывая его, толпа человек из шести-семи. "Охрана" то и дело менялась. На счастливую Хорькову рожу было невыносимо смотреть. Шпала крикнул его, и сидя снизу треснул по морде.
   -- За что? -- взвизгнул гребарь-перехватчик, ухватившись за подбородок.
   -- Че, сука, лыбишься? Запалить всех хочешь?
   Все вертелось, все кружилось перед глазами. Прилетел кто-то из солдат, крикнул на посадку. Шар у Витьки был уже залит основательно, у других видимо тоже. Потому своих покупателей от чужих в личность не отличали. Прибежали, уселись в поезд человек двенадцать. Вдруг появляются такие же вояки, кричат "вылазь!" А первые: "Нет, сидеть!" "Белые пришли -- грабють, красные пришли -- грабють! Ну куды крестьянину податься?" Эти бесноватые принялись драться друг с другом из-за призывников. Содом какой-то! Сам черт ничего не разберет. Бились они бездарно. Витька уже вскочил, желая вмешаться: навинтить по калгану тем и другим, и таким образом покончить спор! Но вспомнил, что находится в армии. Не его это собачье дело, в военные конфликты влезать! Сел, принялся подначивать обе стороны. Оказывается, тут на вокзале и не две вовсе команды, а множество. "В конце концов, среди концов, мы, наконец, найдем конец?" Новые оказались сильнее, отбили новобраТцев. Хотели тут же на Шпалу наехать за борзость. Однако Витька заявил, что немедленно переметнется в стан оппозиции. Поскольку убедительных доказательств ни у одной из сторон нет, то и взятки с него гладки! А свое недостойное поведение во время разборок объяснил тем, что является страстным болельщиком, любителем петушиных боев и ничего не может с собой поделать. Его обещали подлечить в самое ближайшее время.
   -- Что, свое начальство в лицо не знаете? -- шумели сопровождающие, похожие на поверженных противников, как сиамские близнецы. Но, странное дело, тут же выдали по банке рисовой каши! Приказали съесть немедленно в наказание. Вкусная оказалась, легкоусвояемая! Точно такую же банку он уже сегодня где-то видел! Напрасно в фонд мира пожертвовали! Но кто же сержанту, от которого, может быть, вся дальнейшая служба зависит, в такой мелочной просьбе откажет? Да для него, родЕмого и последние штаны с себя снять не жалко! Тем более, кому она нужна, каша, когда у всех сидора с домашними котлетами, курятиной, салом. Однако, ефрейторы в таких делах соображали лучше и смотрели на вещи практически: курица в газете, или котлеты (в желудке) товаром быть не могут. А вот консервированная каша (в жести) пожалуйста! Все собранные обратно банки они, несколькими часами позже загнали проводникам вагонов в обмен на чистую монету. (Конверсия! Или конвертация, как правильно?) Вообще, поездку за обобранцами сержанты и офицеры считали коммерческим мероприятием, обязанным принести сверхприбыли всем его участникам. Не зря же (и не безвозмездно) выбрали для этой цели командиры из своих ртов (простите рот!) самых пронырливых. Действовать-злодействовать "эмиссары " начали еще в военкомате : постоянно чего-то маклевали, наплевали, наблевали. Намекали, нарекали... В общем, обещали кому что, сообразуясь с умственным потенциалом и запросами объегориваемых. Одним сулили теплое местечко, другим звание, третьим личную поддержку в обмен, естественно, на деньги, ценные вещи. К Харькову (да и потом) вокруг сих фокусников-иллюзионистов сбилась некоторая группа подлипал и подхалимчиков. Это замечалось со стороны, однако Витьку абсолютно не интересовало. В делах угодничества он, прямо скажем, был не силен, проще выразиться, профан. И к тому же считал, что деньгами истинный авторитет не купишь. Приобрести можно лишь должность шохи, да и то лишь до тех пор, пока с тебя можно что-то взять. А подобный вариант его не устраивал.
   В критический момент меж группами призывников вспыхнула драка. Сержанты-"покупатели" обоих команд, действуя слаженно и решительно, почти затушили ссору, но она вдруг с новой силой полыхнула на перроне. Раздались крики: "Наших бьют!" И сметая караул, одним большим потоком масса кинулась вниз, чтобыы там разделиться на два лагеря. "Все смешалось: Кони, люди...!" Во время штурма зимнего, помнится, хоть красные околыши нашивали. Здесь же ничего было не понять: кто свой -- кто чужой. Куда девались пассажиры? Дрались одной большой свалкой, один против другого и все на всех. "Чей ты хлопец?" выясняли лишь после обмена ударами. Ситуация менялась ежесекундно. Витьку неожиданно сбили с ног и принялись пинать изо всех сторон. Но через мгновение самих нападающих свалили и Шпала, вскочив, тоже кого-то яростно футболил. Неизвестно откуда на голову летели бутылки. Слышался звон стекол. Завывала где-то рядом сирена. Скорая помощь, то ли милиция, а может быть пожарная служба... Но ничего нельзя было понять, изменить. Сзади напирали, с боков поджимали и гнали на неприятеля, которого равносильным же образом несло на тебя. Что оставалось делать? Бить первым, пока не сбили с копыт! Стихия! Витька до конца понял это явление, не где-то и когда-то, а именно сейчас. Слился с ней! Почему "СТИХИ и Я", почему не "ПРОЗА"? Да потому, что ритм здесь можно только чувствовать, а не понимать! Из-за чего началась драка, кто прав, кто виноват? -- меньше всего "обЧественность" волновало. Вдруг раздалось: "Бей ментов!" И противоборствующая толпа развернулась, плечом к плечу единой армадой двинулась на машины. Их поднимали вместе с запершимися внутри красными шапочками, пытались перевернуть... Дорвавшись до одного из УАЗиков, раскачивая его, Шпала был на вершине блаженства. Черт возьми! Он теперь как все. Грехи с нуля!!! А с торжеством закона здесь пожалуй еще туже чем на гражданке. Один или два "воронка" уже лежали на боку. Гуляй братва! Везет же Витьке на таких, как сам! Что за мудрые государственные деятели дарят ему постоянно столь ценную возможность отличиться? Нет бы рассовать шантрапу помаленьку в разные рода войск. Глядишь, обуздали бы их, перевоспитали. Так на тебе: собрали всех урок в одну большую толпу. Какому идиоту это в голову могло прийти? Ну теперь получайте чего хотели: братва "гулеванить"! Молодцы, все-таки, ребята из стройбата! Какая бы еще команда могла устроить на прощанье подобный бал? Непрерывный гул вдруг прорезали автоматные очереди.
  
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
   Под дулами автоматов. ВВшники избивают призывников. Курортный городишко, начиненный взрывчаткой и оружием. Пьяные галлюцинации. Восьмой "Б" оказывается баптистом! Селедки в бочке примеряют морскую и солдатскую форму. Проводники меняют шмотки на водяру. "На бану шум и гам -- суета!" Огромные свирепые овчарки рвутся с поводков. "Иде я?" Живые подсчитывают павших товарищей. Буба Косторский сосет мамину сиську и делает в штаны. Гонки по вертикали: проигравшего размазывают по асфальту!
   Вновь Витьку сдавило и понесло. Единственное, чего он больше всего боялся, сопротивлялся всячески, чтобы течение не прибило к шершавой стене вокзала. "Это конец! -- стучало в висках. -- Тогда сотрут." Но не прижало. Кое-как в людском море удалось попасть в двери. Внутри Шпала не увидел пассажиров -- лишь краснопогонники с собаками. Они дубасили толпу новобранцев, чем попадя. Витьку сия чаша благополучно миновала. Поток взнес его на второй этаж, опосля чего закрутил. Постепенно водоворот стих, люди осели на места. Лаяли, рвались с цепи огромные свирепые овчарки. Стояли вокруг стеной ВВшники. Внизу еще слышались вопли. Кого-то, видно, обрабатывали. Потом все смолкло. Появилось их начальство. Взялись читать по спискам фамилии, выяснять, кто присутствует. Перекличка тянулась довольно долго, "бойцов" сортировали из угла в угол. Но в конце концов кончилось. На удивление зачинщиков выявлять даже не пытались. Так под конвоем просидели до самого поезда. Под автоматами же на него и грузили.
   Каким-то таинственным образом вся их "гоп-компания" вновь оказалась в одном купе. Может быть Потап приказал Хорьку нести Шпалу именно сюда? Более ничего примечательного, вплоть до самого Симферополя Витька поведать не может по причине полнейшего отруба. Помнит только отрывочно, что лежал вольготно на верхней полке. Внизу у стола, заваленного бутылками и жратвой, густая, гомонящая, не расходившаяся во всю продолжительность путешествия толпа. Дым сигарет, кислый запах вина... Как только Шпала открывал глаза или подавал голос, снизу возникали руки со стаканом водки и закусью. Чьи именно они были, Витька не интересовался: выпивал и отрубался вновь. Смутно помнит Перекоп. Воды залива в огненно-красных лучах восходящего солнца. Чудились сквозь пелену сна и дурмана удивительной красоты ландшафты. Видимо, еще будучи в памяти, он приказал Хорьку будить и показывать ему все достопримечательности маршрута. Опыт Харькова для покупателей не прошел даром. В Симферополе всю команду прямо с поезда загнали в вокзал и закрыли на замок. Или это был не вокзал, а только его часть? Шпала помнит какое-то округлых форм помещение с большими окнами, за которыми, с одной стороны, железнодорожные пути, с другой -- кирпичные строения. Окошечки касс закрыты. А может быть это какой-то полустанок? Черт его знает. Витьке в конце концов не до того. Он еле теплый. За ночь и полдня, то ли от пьянки, либо от спячки, а мо быть от непомерного желания служить отчизне, все тело обрюзгло. Ноги едва влазят в еще вчера просторные башмаки, и то для удобства пришлось выдернуть шнурки! Болят, сволочи, как в колодках. Лицо обвисло, голова трещит. А тут, ко всему прочему, напихали народу, точно селедки в бочку: ни сесть -- ни лечь. В кутерьме растерялись где-то спутники: Потап, Буба, Калач... Исчез оруженосец Хорек. Оставил в самый жестокий момент похмелья -- гад! Ну ничего, пусть токмо на глаза попадется. Даром ему не пройдет. Вперемежку со своими Икскими, откель-то взялись еще Орловские. Оказывается вместе в поезде ехали. Только они аж из своего гнезда, а мы лишь в Харькове подсели. Почему, спрашивается, Шпалу со товарищи перли на Украину, если прекрасно могли на этот же поезд погрузить в самом Икске? Глупый вопрос! Кто бы иначе переворачивал ментовские машины. Или не было никакого погрома, его посетили пьяные галлюцинации? У всех на устах на разные лады "Севастополь".
   -- Что Севастополь? -- обращается Шпала к одному из Орловчан.
   -- В Севастополь едем служить!
   -- В сам город или в область?
   Оказывается нет такой области -- Севастопольской.
   -- А какая же есть?
   -- Крымская.
   -- Ну в чем разница, областной-то центр Севастополь?
   -- Нет, Симферополь!
   Странно однако: Севастополь на весь Союз знаменит, на весь мир! А Симферополь так -- курортный городишко! Подобный расклад вещей, по крайней мере, представлялся Шпале. Лишь потом, попав в "Гордость русских моряков" и узнав, что он вообще закрытый, весь до отказа начинен всевозможной и невозможной военной техникой и технологией. Как над землей, так и под, как на воде, так и глубже, да и в небесах наверное. Понял -- нельзя оному быть центром области, у Севастополя задача поважнее! В самом городе придется служить или в окрестностях никто не знал. Одни говорили так, другие наоборот. И те и эти Шпалу раздражали: "Что у них совсем мозги не болят, еще о такой ерунде спорить! Об деле надо думать -- где опохмелиться найти!" Откуда-то взялись знатоки и утверждали, что в городе три стройбата, все в черте. Вот, дескать, раскинут по этим трем. "А если Шпала хочет в четвертый?" Так же пиздоболы единодушно сходились во мнении, что форму стройбат носит морскую, хотя служба два года! Это ж надо подобную фигню выдумать! Обсуждали новости. Оказывается за поездку произошла масса событий: кто-то в пьяном виде упал с верхней полки и сломал руку об стол (жаль, что не голову!). Другой тоже упал, но сломал стол, а не руку. Третий пикировал вообще не на стол, а из вагона. Четвертый пятому поломал челюсть. А шестой их разнимал и ему досталось от обоих! Седьмой отстал по дороге или сбежал. Восьмой "Б" оказался скрытым баптистом, а "Е" всего лишь, педерастом. У девятого солдаты-"покупатели" отобрали водку. А с десятым ее вместе пили. Двенадцатому продавали. Одни приобретали пойло у проводников, другие наоборот излишек вагоноУважатым продавали... В общем, бардак, а не армия: никакого порядка! Некоторые спешили избавиться от хорошей одежды, обуви и тоже загоняли ее кондукторам или меняли на водяру...
   "Мне бы их проблемы! -- думал Шпала. -- Лучше б информировали: сколько вчера пострадало в драке на Харьковском вокзале с обоих сторон?" Весь этот галдеж бил кувалдой по сознанию. Иначе он и внимания не предавал таким мелочам. Ну какая Витьке разница: Будет оный служить в матросской или солдатской форме? Оленьке, Натке, Юлечке это без разницы. Для Ларочки на дембель можно где-нибудь достать в крайняк. Эх, скорей бы дембель! Сколько еще до него дней-то осталось? Гораздо важнее являлось сейчас найти грамм двести на опохмелье. Или уж хотя бы водички холодненькой. Или даже тепленькой. Ну хотя бы глоточек! Шпала облокотился о подоконник с видом на рельсы и положив голову поверх рук , задремал стоя. Прокимарив так с полчаса, накопив достаточно сил для того, чтобыы найти своих, а так же Хорька-паршивца, Витька воспрянул духом, гаркнул что было мочи:
   -- Потап, Буба!
   Гомон призатих на секунду, затем расцвел смешками и шпильками:
   -- О-о! Проснулся, очухался, ожил хе-хе.
   -- Да он наверно еще не знает, зачем его сюда привезли!
   -- Привет Вася!
   -- Побег ты на ... -- огрызнулся Шпала, -- Потап, Буба! Еманый рот.
   В гомоне послышались отдаленные возгласы, похожие на "Ну я!" или "Здесь мы." Буравя плотную, как в троллейбусе в час пик толпу, наступая кому на ноги, кому на мешок Витька проталкивался на звук. Сзади то и дело слышалось: "Ну!" "Эй ты!" "Полегче нельзя?" "По голове захотел!" Шпала не обращал внимания: "Каждого будешь бить -- кулаки по локоть сотрешь!" Да и "тАперича не то что давича"! За дорогу все сбились в шоблочки, так что одному в драку лучше не лезть.
   После нескольких ауканий, Потапа и его поредевших, не менее разбитых чем сам Витька друзей, он обнаружил в противоположном конце зала у окна. Компания отвоевала себе право хотя бы сидеть, и то это являлось уже большим достижением.
   -- Эй! -- обратился Потап к одному из плотно стоящих вокруг парней. -- Дай-ка свой майдан человеку сесть. А ну разойдитесь, раздвиньтесь!
   Толпа слушалась нехотя. Все были озлоблены неудобствами. К тому же команда, развалившаяся у окна, после продолжительной попойки представляла из себя жалкое зрелище и вряд ли была способна противостоять даже аналогичной по численности группе. Все течет, все изменяется! Остатки былого авторитета уже не имели никакого значения. Перспектива тоже никого не занимала, ибо представлялась туманной. Все определяла сила! А для наличия оной шобла должна была отдохнуть, прийти в себя.
   -- Дай чего-нибудь опохмелиться, хоть вина! -- простонал Шпала, падая на конфискованный рюкзак.
   -- У-у, ты в своем уме! -- взвился на него осоловелый Потап. -- Где же я его возьму?
   -- Что, все выжрали, что ли?
   -- Я так же помню как и ты!
   -- Ну а Хорек где? Он же, сволочь, обязан был оставить про запас!
   -- От них ты вряд ли что выяснишь, -- кивнул головой Потап на развалившуюся вокруг и спящую богатырским сном дружину. -- Сам-то еще проспался там наверху! Мы же бухали всю ночь напролет, так что к высадке все были "в ауте". Кто за столом, кто на полу валялись. Кто куда девался, кто уходил, кто приходил, с кем пили -- ничего не помню.
   Высказавши столь долгую, утомительную речь, земляк уронил голову на плечо и захрапел в тот же миг. Все спали сидя, привалившись спиной к стене.
   -- Хорек, Хо-ре-ок! -- со зла заверещал Витька.
   -- Ну че орешь? -- скорчившись проговорил сквозь сон Буба, -- Имей совесть, дай людям поспать. Как же, отзовется сейчас Хорек, жди! Он всю ночь думал, как от тебя сорваться.
   И бу-бу-бу-бу-бу и мя-мя-мя-мя-мя... Это дальше пошло неразборчиво. "Косторский" еще долго продолжал сквозь сон с кем-то разговаривать, удивляться и возмущаться. О чем -- можно было судить по интонациям, но смысл из-за дикции оставался непонятен. С краю ему вторил Акула, повизгивая во сне как слепой щенок, потерявший мамину сиську. Жутко, на вдох и выдох, захрапывал Калач... Ловить тут что-нибудь бесполезно, -- решил Витька. -- С ними каши не сваришь! Ближайшие два часа это трупы! Нужно шевелиться самому. Что-то искать. Хоть воды. Пошел вдоль стены по кругу обнаруживать двери. На них Шпала вскоре набрел, но створки были закрыты наглухо, даже не смыкали. Может это не те? Эти всегда закрыты! -- подумал путешественник и стал по ногам и по мешкам проДираться дальше. Наконец он набрел на другие двери, которые хотя тоже не открывались, но на стержне врезного замка все таки смыкали. Выглянул сквозь стекло на улицу. Солдат не увидел, но на всякий случай, стал барабанить по деревянной раме кулаками.
   -- Ага, лбом! -- посоветовал кто-то сзади. -- Мы уже ногами стучали.
   -- Ну и что?
   -- Бесполезно. Даже посрать не выпускают!
   -- Что они, твари, совсем обнаглели! А если у меня понос?
   -- Значит делай в штаны! -- осклабился сосед.
   -- Так никто и не подходил, что ли?
   -- Подходил сержант, сказал сейчас откроет и ебальник разобьет.
   Дело плохо! -- подумал Шпала, а вслух спросил:
   -- И долго мы тут околачиваться будем, чего ждем?
   -- Электричку на Севастополь.
   -- А когда будет?
   В ответ ему пожали плечами. "Да ну его все к ...!" -- решил вдруг Витька.-- Пьянство -- дело вредное! Вон как голова болит. А если на электричке ехать, это ж вообще не пьянка а мучение будет. Да и времена неудобственные грядут: раз электричка -- значит час-два езды. А потом пехом -- не на автобусе же такую ораву везти. Пьяной душе нужно спокойствие, комфорт. Так что пора завязывать. Приняв такое решение, он покорился судьбе и тискался туда -- сюда по людскому морю лишь от безделия. Теперь Шпале было даже интересно наблюдать, как стойкие любители крепких напитков устраивают гонки по вертикали, разрабатывая планы один другого грандиознее: с подкопом, скорой помощью, выбиванием стекол и т.д. А суть-то вопроса проста: постучать, сунуть сержанту червонец и попроситься в туалет. Единственная загвоздка в том, пустят ли дальше туалета? Вдруг в голову Шпале пришла идея.
  
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
   Суть любого бизнеса -- найти партнера дурнее себя! А также операция, позволившая шпале приобрести стартовый капитал.
   -- Ссышь, мужики! -- обратился он к группке замышляющих побег. -- У меня с сержантами вроде неплохие отношения, могу это дело устроить.
   -- Как ты его провернуть хочешь?
   -- Без проблем. Отдаю "командиру" червонец и прошусь с понтом в туалет, а на самом деле дую за водярой.
   Злоумышленники переглянулись.
   -- И обратно как?
   -- Что обратно?
   -- Ну сюда в чем занесешь?
   -- А-а-а!.. Ну дак это понятно, что ни как.
   -- Хе-хе, то-то! Ичь бля, дураков нашел.
   Шпала разобиделся:
   -- Ну подскажи толковее, раз умный.
   -- Дык вот мы и кумекаем...
   -- А хули тут мекать? Думай -- не думай, а сто рублей не деньги! Сейчас время упустим, потом уже взять не успеешь. Здесь надо зрить в корень, едрена матрена! Передать сюда можно только двумя способами. Первый -- сдаться на милость сержанту. Сколько не отберет, а что-нибудь да оставит...
   -- У-у-у-у! -- загудели слушатели.
   -- Тише, тише! -- успокоил их Витька. -- Дайте договорить. Значит и я ж про то, и мне сержанта поить не охота. А что сделаешь?
   -- Дак что ты там про второй вариант еще заикался?
   -- Ну второй, это обсмотреть весь этот сарай. Если где дырка есть, так через нее и подавать.
   -- Э-э-э! Я думал, ты че путнее скажешь. Да мы тут уже давно все щЭли обследовали.
   -- Ну и что -- тишина?
   -- Да мышь нигде не пролезет!
   -- Да-а, ну тогда остается третий вариант, как я и говорил!
   -- Что ты говорил?
   -- Ну чтобы не передавать вообще.
   -- Не понял, опять ты крутишь-мутишь...
   -- Блядь, ну какие вы тупорылые! Я ведь уже битый час вам объясняю, что самый лучший выход, это взять водяры, дождаться электрички и со всеми вместе под шумок сесть.
   -- Ну дак и че ты нам своими вариациями мозги засерал? Так бы и сказал, что есть идея!
   -- А че вы догреблись: "Как передавать, как передавать!
   Опять орава принялась гомонеть, обсуждая все за и против. Наконец постановили: "Годится!" Шпала достал четвертак.
   -- Кто идет? Мне два пузыря!
   -- Дак ты ж сам мылился, а теперь значит отбой, подразнил и в кусты?
   -- Могу и я, только у меня... одежда не подходящая!
   -- Это мы тебе дадим. Эй братва, сбрасывай у кого что.
   -- Стоп, еще одно условие: тогда я свои не трачу, беру с ваших себе за работу два пузыря!
   -- А не жирно?
   -- Иди сам, если хочешь.
   -- Хорошо, договорились!
   Через минуту Шпалу уже приодели более менее сносно. Снабдили внушительным рюкзаком и кипой ассигнаций различного достоинства. По мере приближения к месту службы деньги стремительно дешевели. Каждый хотел отовариться на эти бумажки хотя бы частицей положенных по их номиналу благ до того, как окажется за воротами грозной и таинственной воинской части.
   -- Вы посчитайте кто-нибудь, сколько там! -- скомандовал Витька, комкая рюкзак и прикидывая, куда его спрятать под одежду. Наконец он обернулся вещмешком как знаменем и схватив предложенным ремнем, застегнул сверху фуфайку. Точно в бронежилете!
   -- Сто сорок рублей! -- подытожил считавший.
   -- О, мужики, это я столько не доволоку. Сколько ж бутылок выходит? Сто сорок поделить на три шестьдесят две...
   -- Десять бутылок -- тридцать шесть двадцать. Тридцать бутылок -- сто восемь с копейками, пусть сто десять. И на тридцатку еще восемь; тридцать восемь бутылок!
   -- Слышь, пацаны, а может давай вдвоем как-нибудь вырвемся? Ну кинем ему четвертак...
   -- Да на ... он нужен, что ты один не дотянешь?
   -- Вдвоем как-то сподручней!
   -- Иди, не ссы!
   -- Ну ладно! Стучите в дверь, -- дал себя уговорить Витька.
   Как он и предполагал, компания подобралась из тех, что любят загребать жар чужими руками. Каждый желает быть чистеньким: в отпуск домой съездить, лычки на погоны одеть, чтобы служба легче покатила... Но всякий же хочет и выпить до капли, сколько прольется в его глотку! Возникает некое противоречие. И вот шобла превращается в толпу бизнесменов, каждый из которых ищет дурнее себя. В этом весь бизнес! Шпала им предложил услуги, и все свято уверовали, что наконец-то нашли самого дурного. Никому в голову не пришло, что и Витька, в свою очередь, может прокрутить им всем член в ноздре. А ведь бизнес -- есть бизнес! Сержанту, которого Шпала, может быть, в первый раз в жизни видел, он сунул червонец и скорчив рожу спросил, где здесь туалет. Серый, снисходительно улыбнувшись, показал за здание. Витька обошел вокзал и увидел невдалеке строение, которое трудно с чем-либо спутать. Еще ближе, из прямоугольной гранитной глыбы, фонтаном била струя питьевой воды. Напившись вдоволь и умывшись уж заодно, Шпала проследовал в туалет. Потрудившись над очком минут десять и выдавив из себя, наверное, последние остатки домашней пищи, встал, упаковался и вышел наружу. Здесь беглец обнаружил, что никто за ним не наблюдает. По перрону одиноко слонялись две три фигуры в военном, смотря, впрочем, больше себе под ноги, чем вокруг. Витька завернул за сортир и дал деру. Строения, попадавшиеся на пути, принадлежали железнодорожному хозяйству. Они были довольно запутанных конфигураций, сплетались в целые лабиринты.
   Отбежав метров сто и убедившись, что погони за ним нет, Шпала отдышался, пошел спокойно: "Как, черт возьми, доводит эта пьянка! Сто метров трусцой и уже запыхался. Нет ребята -- пить вредно!" (Жить тоже, но Витька пока этого не знает!) Голову начинало печь приветливое южное солнышко. Фуфайка в этих краях вещь лишняя. Ха, да ведь он в Крыму! Первый раз в жизни! За все его проделки Шпалу наказали тем, что отправили служить в рай -- чем не анекдот? Вперед! В Таврии он еще ничего не сотворил, надо торопиться. Прохожие путейцы сказали, что ближайшая электричка до Севастополя будет через два часа с небольшим и растолковали страннику, как попасть в центр города. Выйдя к магазинам, Груздь с удивлением обнаружил, что надписи на вывесках не по-русски: господарчи товари, перукарня чоловичья, перукарня жиночя, взутьтя... Черте-что, как будто в Америку с Михаилом Таратутой попал. А нехило было б! Получай от казны огромные бабки, снимай раз в неделю с сыном и прочей привезенной сюда "вкалывать" родней какую-нибудь хуйню, уча соотечественников законам рынка, а остальное время кайфуй!
   -- Слушай, а чего здесь вывески не по-русски? -- обратился он к прохожему.
   -- Как чего, -- пожал плечами тот, -- Украина же.
   -- Как, и здесь Украина? -- недоумевал Витька. -- Странно! Ермак, значит завоевывал, завоевывал... Так ведь Ермак же русским был! Ну, точно: нигде он не видел, чтобы Ермака, как Тараса Бульбу, с фонтаном волос из-затылка и ушей рисовали.
   -- А как по-вашему хозяйственный магазин будет?
   -- Чего это по-нашему? -- обиделся прохожий. -- Я, между прочим, как и ты -- русский!
   -- А по-ихнему?
   Шпала кивнул на окружающих.
   -- По ихнему "Господарчи товари", только и среди них тоже почти все русские.
   -- Как так?
   -- А вот так, в Крыму в основном русское население.
   -- Зачем же вывески по-украински писать?
   -- Спроси чего полегче.
   -- А ... вино-водочный как?
   -- Вон видишь вывеска: "Горилка".
   Не понятно все-таки, зачем писать по-украински, если русских больше. Тем более, что из самих-то украинцев больше половины по-украински ни в зуб ногой!
   Шпала рядом с Харьковом жил, он это точно знает! Днем с огнем там хохла не найдешь, и надписи все по-русски! Витька пошел в хозяйственный. Здесь, покрутив в руках и примерив, купил простенький столовый ножик за двадцать копеек с острым носиком. Тут же оказались в наличии и трехкопеечные полиэтиленовые пробки для бутылок, что еще облегчило ему проведение мероприятия, которое Шпала задумал. Витька купил сорок штук пробок. Ссыпал их в карман, попросил у продавщицы метра три волокнистого синтетического шнура. И вооруженный на все сто направил свои стопы к магазину "Горилка" напротив. Теперь требовалось действовать быстро и решительно. Первый вопрос: где здесь пьют? Возле каждого водочного должно быть такое местечко. Ага, вон там недалеко парк. Старик с мешком, собирающий пустые бутылки, явился просто находкой.
   -- Ну, как урожай, папаша?
   "Пахан" в ответ недовольно покосился на Шпалу.
   -- Ого, а из-под водки у тебя тары много?.. Зачем мне знать? Затем, что я тебе плачу за них прямо сейчас наличными, да еще с наценкой в пять копеек. Ну, коллега, у каждого свой бизнес! Ага, давай, давай, вытряхивай. Куда ты мне винную суешь! И за полцены не надо...
   Отсчитав тридцать две штуки купец унял разохотившегося продавца:
   -- Хватит! Держи свои девять рублей и помни мою доброту. Чего еще накинуть? Я тебе сейчас пинка накину, старый хрыч. Давай, давай, вали отсюда!
   До чего жадные люди встречаются на свете! Даже если они русские и всего лишь промышляют тем, что собирают бутылки! Впрочем, почему "всего лишь"? Может быть вернее "Аш!"? Кто знает, сколько он тут за день имеет! Быстренько побросал добытую "пушнину" в рюкзак. Так, полдела сделано, теперь самая деликатная часть. Три бутылки водки Витька взял в магазине "Горилка" внаглую, без очереди и теперь высматривал оптовиков. Одна; две; одна; четыре бутылки...
   -- Мужики! -- опрометью вылетел он за компанией, взявшей два ящика и собирающейся погрузить их в люльку мотоцикла, куда водку взяли?
   -- На рыбалку собирались с ночевой, а что? -- недовольно уставился на него горбоносый, самый молодой.
   -- Бля, мужики, манать ту Люсю, тридцать копеек за жестяную крышку! Какая вам разница?
   -- Какую крышку, что ты городишь?
   -- На свадьбу, мужики, на свадьбу. Чтобы, значит, в ресторанчике, как полагается И родня вся интеллигентная!
   -- Какая родня, какая свадьба?
   -- Да вот же! -- Шпала вытянул из кармана полиэтиленовую пробку и нож.-- Вот этим ножичком аккуратненько снимаем крышечку, ставим вместо нее капроновую и я плачу тебе тридцать копеек за каждую.
   -- Да погоди ты со своими деньгами, объясни -- зачем тебе жесть?
   -- Я же говорю: свадьба в ресторане, два дня. Сто человек гостей. Все такие, знаете ли, интеллигентные. За вилку двумя пальчиками...
   -- А за хуй двумя руками!!! -- досказал Горбоносый.
   -- Да погоди ты! -- шикнул на него второй, постарше и с усами как у запорожца. И к Витьке:
   -- Пизди дальше!
   -- Разве на всех водки наберешься? Спиртику достали, а его ж нужно упаковать, чтобы все чин чинарем.
   -- Погоди, а в каком ресторане, откуда ты?
   -- Да я... Эх, была не была! Ну естественно не отсюда! Из Севастополя, отец в морфлоте служит, офицер... Ну и вы, сами понимаете, знакомые тоже будут все офицерье и с женами... Так что пробки к бутылкам позарез нужны!
   -- И что, значит офицеры спирт пить брезгуют?!
   -- Да нет, те запросто! Это все сеструха у меня пизданутая: замуж собралась за одного хуя из консерватории, а у того родители интеллигенция до седьмого колена...
   Шпала и сам себе удивлялся, как складно он врет. Но и мужики попались не лохи.
   -- Скажи своему папаше, пусть он эту интеллигенцию зашлет на хуй. Это они до первой рюмки интеллигенция... Что-то ты хитришь, паря!
   -- Да чего мне хитрить, чего хитрить? Не хочешь давать -- так и скажи! -- взорвался Витька.
   Он четко знал, что лучший вид обороны -- это наступление.
   -- Мне крышек-то не жалко, а все равно пиздишь!
   -- Ну прими за сказку!
   -- Не попутают нас вместе с тобой?
   -- За крышки? За это вроде еще никого не путали!
   -- Хх-эх! -- усмехнулся Горбоносый. -- Ребят, в первый раз такое вот от него слышу!
   -- А что тут такого? -- вмешался высокий тощий. -- На военных кораблях у них знаешь сколько там спирту!
   -- Нам какая разница? Просит человек -- надо помочь!
   (Зачем же тогда спрашивали? Базар им нужен был! Пообщаться не с кем?)
   -- А ну давай-ка ножичек.
   С операцией освоились довольно быстро и скоро тридцать пять крышек перешли к Шпале в карман. Отдав капроновые крышки и червонец Витька сделал мужикам ручкой. Горбоносый хитро смотрел ему вслед.
   -- Не поверили, -- решил Шпала. -- Да и черт с ними!
   Ну, теперь за работу! Найдя в парке укромный угол, он привязал один конец синтетического шпагата к дереву, а другой зажал в руке. Надев крышку на бутылку Витька оборачивал ее шнуром вокруг, натягивал его, а саму посуду двигал взад-вперед, чтобы крышка плотнее закупорилась. Этот зехер он знал еще с Молдаванки. Таким способом экспедиторы разбавляли бутылочное вино, либо разливали по таре краденое, сэкономленное. Ведь как не охраняй, а тащили с винзавода по-черному. Все! Даже составителям перепадало, которые подавали вагоны на заводскую ветку. Куда запихнут, в какую очередь разгрузят -- все это имело цену в вине. И бочки-термоса с вином, как не высасывали на заводе, а все равно на обратном пути, пустые если под уклон поставить, то с полведра-ведро начерпать можно. Покончив с делом, он взглянул на часы. Необходимая вещь для делового человека -- часы! "Ого, надо поторапливаться!" Оставшиеся деньги в том же хозяйственном поменял на крупные купюры: пятидесятка; два четвертных и мелочь. Мелочь оставил в кармане. Крупные билеты, включая и свою двадцатьпятку, скрутил потуже и запихнул в носок под пятку. Теперь бы еще колонку найти. Ну вот и колонка. Шпала старательно вымочил под водой рюкзак. А то трех штук мало будет все пропитать! На подходе к вокзалу в одном из лабиринтов станционных строений Витька снял с плеча рюкзак набитый бутылками, оглянулся и что есть мочи саданул им о каменную стену. Затем он бросил рюкзак на пыльный асфальт, схватил лежащий поблизости кирпич и принялся методично дробить стекляшки. При сем акте Шпала приговаривал:
   -- Пить, ребята, вредно!
   Покончив с дроблением Витька вынул из-за пояса и карманов три полные бутылки, распечатал их ножом и равномерно полил содержимое рюкзака снаружи и стекляшки в нем изнутри. Пробки на трех остатних горлышках он закреплял уже с помощью зубов, со шпагатом было некогда возиться. Нож, оставшиеся пробки, шпагат выкинул за ненадобностью. Три вновь освободившиеся бутылки тоже разбил и сунул в рюкзак для счета. Теперь ни один Шерлок Холмс не подкопается, чисто сработано как в аптеке! К дверям вокзала Шпала подходил с перепуганной но злой рожей.
   -- Что такое? -- спросил сержант, недоуменно оглядывая подошедшего. -- Ты где был? Что за ВОНЬ?
   -- Капитан какой-то выловил, приказал все разбить об асфальт!
   -- Ебаные твари! -- сорвался часовой. -- Нет чтобы дедушкам деньги дать, хоть на пользу б пошли. Так они, бляди, ни себе ни людям!
   Открыв дверь он пенделем закинул Шпалу внутрь:
   -- Сиди, сука, мы с тобой еще в части поговорим!
   -- Что случилось? -- налетели алчущие едва дверь закрылась.
   -- Совсем суки озверели! -- рычал Витька. -- Как раз на подходе нарвался на какого-то капитана. Нет, чтобы просто отобрать, так он, пидор, заставил меня рюкзаком об асфальт бить!
   И он подал публике вещественное доказательство -- рюкзак.
  
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
   Афоризмы рыжего сержанта. А так же: красоты Крыма и Божье откровение.
  
   Электричка несет их -- всю "Дикую Дивизию" к таинственному легендарному Севастополю. Шпала сидит у окна, смотрит на причудливый каменистый пейзаж, так не похожий на Центральное Черноземье. Лунный пейзаж. Чем ближе к Севастополю, тем он невероятней. Он то ныряет в глубокое ущелье, то выносится на невообразимую высоту. Проскочили длинный, как показалось Витьке, более километра, тоннель. По сторонам взметнулись ввысь скалы. Огромные валуны со склонов угрожающе нависают. Кажется вот-вот сорвутся, покатятся и не миновать крушения. Скалы кое-где выедены подземными ходами, как корка хлеба тараканами. Темнеют в отвесных склонах многочисленные дыры, нечто наподобие окошек или дверей. Кое-где додумались вырубить и более приличные вещи -- балконы с перилами. Какие схимники и когда здесь обитали? Настроение прекрасное. В конце концов, не далее как час с мелочью назад Шпала сделал благое дело: нанес сокрушительный удар по пьянству! Да еще при этом и деньжатами обзавелся. Жаль, что не на экскурсию их везут, на службу! Ох и раскатал, однако же, Витька губу: еще туристическую фирму ему подавай, на борту снежнобелого теплохода "Аврасия"! А в тюрьму за убийство на червонец неохота? Или на Диксон служить? Хотя, в принципе, одно другому ведь не помеха. Почему бы перед армией не поселить призывников в отель пять звезд, где кормить шведским столом. Повозить на икарусах по всему побережью для экскурсии. В Коктебель заглянуть, где правительственные коньяки делают. Устроить приличную дегустацию... Да, еще баб бы в номера, чтобы каждый день новых! У нас ведь все для трудового народа. А народ -- это и есть Шпала! На Ласточкино гнездо знаменитое махнуть. Там ведь, говорят, лучшая в мире обсерватория с планетарием и синхрофазотронами! Потом повязать пионерские галстуки и в Артек, в младшую группу. Отдохнут так с месячишко-другой, а там можно и на службу! Много ли человеку для полного счастья надо?
   Рядом с Витькой сидит какой-то тусклый тип, снабженный непробиваемым лицом. На вид ему побольше, чем Шпале. Лет эдак двадцать пять. Но скептицизма ко всему окружающему на сорок тянет. Неужели пассажира не волнует столь живописный пейзаж? Оказывается, каменистые кручи его профессия: тип -- горный инженер. Интересно, а пустынные инженеры бывают, или только до бригадиров-свекловодов дотягивают? Какие люди едут рядом с Витькой в электричке на службу. Он ни разу в жизни не видел еще ни одного живого горного инженера. Воплотившаяся в социалистическую реальность сказка про Данилу-Мастера. Горный инженер, как оказалось, окончил горный техникум и один год, даже учился заочно в институте на эту самую ... Хозяйку Белой горы. А не в настроении товарищ потому, что вчера в драке ему сильно саданули чем-то по голове. Гордый инженер демонстрирует Витьке огромную фиолетовую шишару на затылке.
   -- И главное ведь ни за что! Ни к кому не лез, никого не трогал! -- выговаривает ему наболевшее на душе собеседник.
   -- Да-да! -- соглашается Шпала, недоумевая внутренне, как альпинист не понимает таких простых и естественных вещей. Что:
   Достается в первую очередь всегда тихим и невинным. Иначе, зачем бы вообще драки были нужны и кто бы в них участвовал?
   Это же очевидно! Для понимания подобной истины и институт кончать не нужно... Но все равно, какие люди! И кто-то еще после этого собирается утверждать, что в стройбат гонят одних распиздяев. А тут через одного инженеры, да еще не какие попало, а гордые! Перед самым Севастополем был какой-то долгий и нудный забор. Ни черта за ним не увидишь, как не старайся. Электрик, ведущий электричку, совсем мышей не ловит! Остановки не объявляет по-громкому. А ведь за оградой как раз должно было скрываться что-то интересное: может, атомная подлодка, или колония усиленного режима! Шпала прямо весь измаялся. Наконец тачка остановилась. Железнодорожный вокзал показался Витьке какой-то жемчужиной архитектурного строения. В натуре! Во всяком случае он довольно удачно вписывался в окружающий его ландшафт. За зданием вокзала гора, на ней колесо обозрения. С деревьев облетает листва. Из рупоров доносится: "Листья желтые". В колонне по четыре, огромной змеей они идут по городу, а от вокзала вслед звучит все то же: "Листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом нам под ноги ложатся..." И действительно, целый снегопад желтых листьев. Настоящие сугробы под ногами! Против Икска здесь теплынь бабьего лета.
   Совпадение слов с действительностью производит удивительное, неизгладимое впечатление: кажется, наступивший миг -- вещий. В детстве, в самый момент рождения, может быть, предсказано было Шпале и показано, что сей миг будет: колонна, песня, желтые листья под ноги. Только до поры он забыл про все увиденное, а может и не одно это. Стерлось, чтобы теперь вспыхнуть в сознании доказательством существования какой-то высшей силы, вселенского разума, знающего все наперед. Однако руководящее это начало не страшит, не давит, оно как бы соединяет тебя с окружающей природой, с этими желтыми листьями, с морем через свою плоть. Бог-тренер с лукавым добродушным лицом появился пред Витькой в разверзшихся небесах и погрозил ему пальцем:
   -- Что, стервец, усомнился во мне, когда дело запахло жареным? Чуть себя не погубил собственным же безверием! Не я ль тебе столько раз доказывал мое расположение? Кто эдакую бездарь на соревнованиях в чемпионы вытаскивал? Кто сей мерзости под ноги целые толпы покоренной публики кидал? Доказываю свою милость еще раз: мечтал ли ты, Шпала-дерево, о более прекрасном выходе из последней щекотливой ситуации? То-то же! Я с тобой, пока ты -- дубина, творишь без устали себе приключения. Интересно мне -- старому плуту, помогать в твоих выходках. Устанешь, потухнешь душой, станешь скучным, как этот горный инженер -- откажусь от своей опеки тебе: какой интерес тоску плодить? Навалятся тогда нечисть-невзгоды, да хвори и поделом! Зачем такому на свете жить, небо коптить, когда самому неинтересно и другим от него одна скука да расходы? Таких убирать с земли надо, как отработанный материал.
   И еще. С максимальной остротой Витька ощущает всю быстротечность, неповторимость жизни: этот день уже никогда не повторится! Шпала не будет шагать в огромной колонне по бессмертному городу и не посыплются ему под ноги листья... Каждый миг невозвратен! И все их, от первого до последнего, нужно прожить цельно, со смыслом, юмором, весельем... Впрочем, где-то все такое уже было. Кто-то Витьку опередил подобным высказыванием! Тоже служил в Севастополе осенним призывом? Однако некоторую сентиментальность в Груздевых ощущениях можно простить. Вольно или невольно он осознавал, что эти шаги последние без всякого подчинения. Впереди жизнь по каким-то другим, неведомым законам.
   КОНТРОЛЬНО ПРОПУСКНОЙ ПУНКТ.
   Шторка ворот с красной звездой посередине, отползает в сторону. За ней армия. Вошли. Оказывается, ничего особенного: тот же асфальт, газоны. Все даже еще чище, чем там, за воротами. Их разместили в какой-то части. Мешки приказали сложить в некую таинственную комнату, которую закрыли на замок. А самих выпроводили шататься по территории. Колонна стайками осела кто где вокруг огромного плаца. Отсюда призывники наблюдали, как лихо обитатели части -- матросики, строятся в шеренгу по два, по четыре, рассчитываются на первый-второй, пятый-десятый... Выполняют команду: "Шагом-арш, кру-гом, бегом..." Оказывается, это учебка. А лихие мариманы -- их призыв, они здесь только десять дней. В перерывах между шагистикой местные с призывниками разговорились. Матросики посмеиваются на удивленные вопросы ребят, когда они всему этому успели научиться.
   -- Погодите, приедете в часть, вас старики еще не то за десять дней делать выучат!
   Первые десять дней в армии -- огромный срок -- больше, чем годы на гражданке! Они так говорят. У кого как. У Шпалы, например, бывало, что за один день на воле узнавал столько, сколько и за год в армии не узнаешь. Все относительно. Темнело быстро. Или представление о времени начало шалить? К своим, Потапу, Бубе, Витьку не тянуло. С самого Симферополя он был сам по себе и даже не видел их. Собственно, Шпалу обуяла какая-то лень. Душой он был как бы где-то в небе. И наблюдал оттуда, с высоты, за своим бренным телом. Ну что Витьке сейчас городские? Трепаться о том, что может быть и как может? Только нервы тратить. Ему одному спокойней. Шпала давно заметил, еще в боксе, что напуганная толпа, как на нее ни плюй, все равно заражает тревогой. А зачем ему волнительность? Перед боем надо успокоиться и расслабиться -- тогда все лучше получается! Вот и сейчас Витька расслабился. Что будет -- то и будет, поживем -- увидим. Собственно, ему вообще плевать на все! Любое дальнейшее, по сравнению с предыдущим -- сплошное везение! Шпале одному спокойней, спокойней, спокойней... Однако, это не помешало ему, заметив сходство в промелькнувшей тени, догнать и уцепить за шкирку ее обладателя.
   -- А, Хорек. Так ты выполняешь свою святую обязанность?!
   Откуда взялась жестокость? Витька принялся бить "животновода" по мышцам. Это, как он знал на собственной шкуре, бескровно, но весьма болезненно. Особенно в перспективе -- через сутки-двое. Доставалось подлому хЫчнику и по ребрам. Хорек стонал:
   -- Прости Витек!
   Сбив таким образом накал ненависти и презрения к шестерке, Шпала прошипел ему в ухо:
   -- А теперь, где хочешь бери, чтобы через десять минут у меня, вот на этой ладони, лежало полсотни. Понял? И не вздумай еще раз попробовать смыться. Найду и ввалю тебе за щеку при твоих же оскольцах. Понял ты, скот? Время пошло!
   Когда, менее чем через пять минут, Хорек сунул ему в руку пять замусоленных червонцев, Витька пересчитал их, посмотрел в бегающие пидорьи глаза и сказал:
   -- А теперь, Коля, постарайся больше не попадаться мне на глаза. И, дай тебе бог, не попасть служить со мной в одну часть.
   Гад тут же исчез из его жизни навсегда. И слава Всевышнему! Шпале действительно не хотелось иметь этого подонка перед своими глазами, даже в качестве прислуги. С некоторых пор Хорек стал для него безгранично омерзителен. Даже невообразимо более омерзителен, чем жирная Маня. Новобранцев партиями зачитывали, строили в группы, считали и куда-то увозили. (На расстрел наверно, куда же еще? Шутка.) Подошел и Витькин черед. В группе человек из тридцати, где он оказался, одни незнакомые. Приказали всем быстренько забрать свои сумки, вещи. У Шпалы вшей не было, но всю процедуру он хорошо видел. Открыли комнату и кто какой мешок ухватит. Потом оказалось, что неразбериха с майданами, мягко говоря, была не так безалаберна. В комнате, где хранились вещи, окошки маленькие, как форточки, но через одно разбитые. Может, морячки пошерстили, а может и свои сержанты. Только потом, кто в машине, а кто уже в части, многие хватились: у того бритва электрическая пропала, у сего крем, у ентова тюбик зубной пастИ, у всякого прочего еда... Словом, ничего более менее достойного внимания, не упустили чьи-то шаловливые, умелые ручки.
   -- Бегом, бегом! -- командовали сержанты и подталкивали скачущих в галоп при майданах парней к дожидающимся их грузовикам с брезентовым тентом. Три машины, прыгай в любую. Не имея вещественной обузы, Витька залез одним из первых и уселся с комфортом в углу. Впрочем, машина скоро набилась так, что комфорт тут был весьма относителен. Меж дощатых лавок уже стояли стеной, а с улицы все наталкивали, скирдовали, подпрессовывали. Наконец залезли и сели в кузов сами сержанты, потеснив еще публику.
   -- Ну-ка, не стоять! Присели там!
   -- Так некуда же!
   -- Садитесь на колени друг к другу и так хоть до потолка. Не стоять!
   Шпале тоже бухнулся подарочек. Откормленный боров, наверное в полтонны весом! Тронулись. В прогале замелькали огни города. Куда везут? Интересный, конечно, вопрос, но лучше не спрашивать. Вообще, как ему подсказывало чутье -- главное не высовываться. Ближе к сержантам оказались и более болтливые. Разговор состоялся. "Куда везут?" Оказывается, везут в бухту "Казачью". Очень ценные сведения! Ну просто крайне необходимые. Что бы без них призывники делали? Но болтуны продолжали свое опасное дело -- допрашивание сержантов. Оказалось, Казачья -- это недалеко от города. Можно сказать, самый центр. Там расположен Воротниковский стройбат. В нем им предстоит проходить службу. Воротниковским батальон называется потому, что командиром отряда -- майор Воротников. А еще есть в Севастополе Морозовский и ...ский. Аты -- баты. Всего три, как и пророчили всезнайки. Карантин будут проходить там же в части.
   -- Со службой вам повезло! -- утверждал разговорчивый сержант. -- Два года, можно сказать, на курорте. Строители работают на разных объектах, так что за службу не только город, но и весь Крым неплохо узнать можно. Часты командировки. А там это вам не здесь служба: ни строевой, ни уставной показухи. В командировке жить можно, если старшина хороший. Если плохой, то хреново... прежде всего старшине! Поэтому плохих в командировки посылают редко. Прикомандировывают обычно к какой-нибудь части. У них же стойБРАТ и питается. А у морячков, или, скажем, у леНчиков, харч куда лучше. Они ведь не на хозрасчете. В месяц на "ларек" падает 5 рэ, вместо 3-х, как в обычных войсках. Остальное, за вычетом питания, обмундирования, ложится на "квиток". Так что к дембелю можно скопить приличную сумму. Некоторые домой на машине уезжают. Но это, конечно, единицы. Все зависит от того, как служба пойдет. Какая работа попадется. В какой роте служить... Лучше всего заработки в пятой роте. Но и вкалывают они, как проклятые! Там в основном отделочники: плиточники-мозаичники. В третьей, кто в гараже работает, неплохо получают. И левый доход есть. Хотя левый доход в стройбате есть везде! Лишь бы мозги были и украсть навыки. Там обычно (в третьей) автослесаря, токаря. Первая рота -- хозобслуга: повара, художники, музыканты, котельщики, свинарник, ну и прочая шваль. А остальные роты -- стройка, там много не заработаешь. Бывают, конечно, исключения. Если, скажем, золотые руки сварщик, или автокрановщик -- такие, чтобы и на окружающие гражданские объекты нарасхват.
   Опять же, что такое заработок? Бывает заработка нет, а напиздить и загнать со стройки можно столько, что хуй на приисках такие бабки заработаешь!
   Лично он гнаться за деньгами, за работой не советует: Работы еще на гражданке хватит до пенсии! Лучше употребить два года службы в "королевских войсках" на веселую жизнь: девочки, вино, самоволки.Так, чтобы было что вспомнить. Тут блядей море. На гражданке столько не переебешь. Но это на будущее. А пока им, молодым, конечно придется пахать, как папам Карлам. Ну и, естественно, уважать дедушек. Так положено. Однако недолго. И в том даже новобранцам повезло: основная масса батальона через полгода уходит на дембель. Столько им и терпеть. В части срочников 550 человек, из них 370 через полгода демобилизуются. Остаются 30 годишников и полторашников. Да их 80 человек, молодых. Плюс еще семьдесят чурок в карантине. Вместо ушедших на дембель придет 370 салабонов. Так что, дай бог, всем вместе, и им, и "старикам" удержать в руках эту молодежь.
   -- Через полгода дедушками будете! -- обнадежил сержант и неожиданно спросил: --Икские есть?
   Шпала, верный своему принципу, молчал.
   -- Есть -- раздался неуверенный голос.
   -- Хорошо жить будете! -- заверил дед.
   -- Что, бить будут? -- не понял кто-то.
   -- Да нет, действительно хорошо жить: икские в части верх держат. Я, кстати, тоже икский.
   -- А откуда? -- поспешил разнюхать все тот же юный следопыт.
   -- Можно сказать, из самого города. Городские-то есть?
   -- Есть! -- отозвался из глубины веков Витька . Теперь он тоже причислял себя к Икским.
   -- Откуда?
   -- Из центра.
   -- Хорошо, земель, в части еще поговорим!
   Огни города, видимые из его угла в проем были то слева, то справа, то сверху, то снизу, то пропадали вообще, то появлялись вновь... Но все-таки постепенно редели, тускнели, удалялись и скоро совсем скрылись за бугром. Остались только звезды в ноябрьском небе. Как хорошо, как спокойно складывается его жизнь! -- подумал Шпала.
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
   Пищеварительный трактат. О том, что армия -- прекрасная возможность избавиться от дурных привычек и начать жизнь с чистого листа. Шпала при значках и лычках приезжает на побывку и сводит всех девчонок с ума: они в экстазе обписывают углы его дома! Белый Орел -- лечу куда хочу! Теорема Пифа с горы. Отбой: дождь из сапог, голые ляжки, вонь и порнография. Процесс отбивания почек. Танец привидений с моторчиком под музыку ефрейтора Баха. Конюшня: в одном сапоге на друге под кроватью. Прапор с тубаром в зубах под куполом цирка. О том, что из сявок получаются хорошие воины!
  
   Только сейчас, глядя в звездное небо ночного Севастополя, он вдруг ощутил, что приобрел наконец ту действительную свободу, о которой раньше всуе даже не подозревал. Клубок проблем, как осьминог обвивавший Шпалу с головы до ног все эти годы, внезапно исчез, оставив по себе лишь недобрую память. Теперь, обозревая пройденный этап со стороны, ему "в догонку" стало страшно. Так, случается, знобит после неожиданно нагрянувшей опасности, когда сама она уже миновала. Гроздев нечаянно увидел, что путь его прошлый был скользкой тропой меж двумя бездонными ущельями. Каждый час, каждую секунду он мог поскользнуться, сорваться и хорошо, если сразу на смерть, а то искалечить себя навсегда. Жутко было подумать, просто пересчитать, сколько и каких опасностей на той, легкомысленно выбранной Шпалой стезе его подЖИДало и подъЕВРЕИвало. Чем они могли Витьке грозить. Теперь понятно, что было на душе у матери и отца, когда они видели его идущим под куполом по канату. Это Шпале там казалось, что ничего страшного! Со стороны понималось ясней. Такой финал не просто удача! Необходимо родиться под счастливой звездой, чтобыы благополучно сей путь преодолеть! Но все позади. С липким болотом преступности он завязал. (Слава богу не с головой засосало, удалось выбраться.) Все теперь в Витькиных руках и пора из жертвы обстоятельств стать их хозяином. Ведь что ни говори, больше подобного случая не представится, и дважды по крупному не повезет.
   Много (и это даже сейчас отрадно отметить) натворил он приключений. Пожалуй даже больше, чем требовалось. На троих раздели и все будут довольны. Гроздев просто их коллекционировал. Его по праву можно назвать охотником за приключениями. Причем азартным охотником! Теперь, как говорится, пора браться за ум, честь, совесть и все остальное. Витька себе это представлял так: за службу он ухватится энергично и покажет, что не только на хулиганство способен. Шпала недавно видел какой-то заграничный боевик про армию, так вот там командир говорит, что из бывших сявок часто получаются хорошие солдаты. Витьке в это хочется верить и поэтому он в последнем убежден. Второй способ доказательства теоремы Пифа с горы: на проводах зачитывали благодарственные письма от командования частей, где служат поселковые пацаны, их вчерашние товарищи. И о признанных Фулиганах хорошо пишут. Родителям приятно и пацанам за друзей тоже. Шпала добьется, чтобы и о нем так командование прописало. И еще хочет Витька хорошо служить, чтобыы получить значки и лычки вот как у этого рыжего. Кстати, они ему вовсе к лицу не идут! Зачем давать лычки рыжим? Только попусту товар тратить. На него ж бабы все равно ноль эмоций. Другое дело Шпала. А потом заслужить отпуск и при полном этом параде в поселок. Бабы все углы вокруг его
   Дома пообписают! Хотя у Витьки уже есть , но девочки такая вещь, что чем больше тем лучше: лишние не будут! Пусть по нему все с ума сходят. Пускай Ларочка увидит Шпалу в новом качестве.
   Поступь нежная, легкий стан,
   Если б знала ты сердцем упорным,
   Как умеет любить хулиган,
   Как умеет он быть покорным.
  
   Вот такие у Витьки надежды на службу. (С покорством, правда, напряженка!) И потом -- на гражданке у Шпалы тоже все должно пойти правильно. Женится на Ларке, (или на Ольге, или на Светке, или на Натке?), поступит работать на завод, заочно будет учиться в институте. Что еще человеку надо для полного счастья? Главное не попадать в зависимость от спиртного и связанных с ним знакомств. Сшибание на пузырь у магазинов до добра не доводит. Куча кентов появляется, имидж... Как потом от всего этого откажешься? Армия -- прекрасная возможность развязаться со старыми привычками и начать жизнь с чистого листа!
   В часть их привезли часов в 10 вечера. Однако на плацу еще занимались строевой солдаты-новобранцы. Три машины въехали на площадку перед барачного типа зданием -- казармой и остановились. Прибывшие выгрузились. Раздалась команда построиться в шеренгу по двое. У крыльца роты, озаренный светом лампочки, возник прапорщик с тетрадкой в зубах и табуретом. Однако на последний он не сел, как это можно было предположить, а поставил "баночку" перед собой и сверху придавил раскрытой тетрадью. (Чтобы ветром не сдуло!) Сам, запросто поддернув калошки форменных брюк, уселся на ступени. Последовала перекличка, затем счет. Наконец прапор вновь подошел к импровизированной трибуне и громко, так чтобыы было слышно всем произнес:
   -- У кого есть деньги, ценные вещи, сейчас будете по одному подходить ко мне и под роспись сдавать!
   От шеренги новобранцев до крыльца умещалось метров тридцать.
   -- Все слышали? -- рявкнул оттуда рыжий с подковообразными усами сержант, тот что вез их в кузове грузовика. И неторопливым шагом направляясь к шеренге внятно, зычно повторил:
   -- У кого есть деньги, ценные вещи, сейчас по одному будете подходить к товарищу прапорщику и сдавать на хранение под роспись!
   Когда он закончил толкать эту речугу, то находился уже шагах в двух от строя. Руки сержант держал сомкнутыми за спиной как конвоируемый. Тогда, проходя перед строем и зорко всматриваясь в зеньки каждому, словно пытаясь по ним определить, у кого из построенных эти ценные вещи есть, он тихо, но внятно, с ударением на шипящие, проголосил:
   -- Не вздумайте, бляди, сдавать!
   Так, прогулявшись перед всей толпой и повторив по ходу несколько раз свое предупреждение, сержант, пятясь, сделал пяток шагов и вновь гаркнул в строй:
   -- У кого есть деньги, ценные вещи? Два шага вперед! Шагом арш!
   Витька четко представлял себе, что поборы с приездом в часть не прекратятся. Деды все равно не успокоятся, пока не вытянут из них -- молодых все до копейки. А дарить этому сержанту свои "потом и кровью заработанные" сто семьдесят пять рублей и часы впридачу ему вовсе не улыбалось. Шпала стоял во втором ряду. Он попятился, так как неудобно было в шеренге нагибаться, вылез назад и принялся вынимать из носка заныханные деньги. Башмаки обходились без шнурков и потому сия операция заняла у Витьки немного времени. К тому же осталась с неприятельских позиций незамеченной.
   -- Нет желающих? -- вопросил сержант.
   -- Я желаю! -- протиснулся Шпала сквозь строй.
   Подойдя к табурету, он выложил часы и деньги. У прапорщика при виде купюр что-то произошло с пищеварительным тракТАтом, в общем, он чуть слюной не подавился. Но все же записал: "N 1. Гроздев Виктор Ильич. 1) Деньги в сумме сто семьдесят пять рублей; 2) Часы "Слава". И сделал пометку в виде галочки, указывая Витьке место росписи. Шпала сделал каракуль и пошел в строй.
   -- Ну, земеля, дрочи жопу! -- прорычал ему сержант вполголоса, когда Витька проходил мимо него.
   Однако дело было сделано, лед тронулся. За Шпалой начали выползать другие, сдавали деньги, часы, трусы... Некоторые пытались даже сбагрить свою штатскую одежду: костюмы, фуфайки. Но командир объяснил, что шмотки можно будет по желанию выслать домой после того, как им выдадут обмундирование. Сержант смотрел на всю процедуру и покачивал головой, как будто слушал музыку Баха в филармонии. После окончания кутерьмы со сдачей всех прибывших повели в казарму. Указали свободные койки и велели раздеваться и лечь спать. С момента инвестиции денег Гроздева мучила одна единственная мысль: когда его будут бить? Прямо сейчас, или чуть-чуть попозже. И что Витьке при этом следует делать. В смысле -- защищаться пассивно или активно и до какой степени? Вопрос представлялся сложным и требовал всестороннего рассмотрения: с бухты-барахты не решишь. А тут такой дефицит времени. Просто цейтнот! Вдруг его начнут окучивать прямо сейчас, а Шпала еще не принял решение, не выработал позиции. Согласитесь, это неприятно -- получать по морде без должной философской оценки факта. Опять же по одному будут бить или хором и до какой кондиции? Не правда ли, сие тоже имеет значение и немаловажное. Или вот такой вопрос: куда будут бить? По физиономии или по яйцам и чем. Однако тут Шпала с неудовольствием обнаружил, что в нем налицо превратное представление об армии. Это сброд уголовников или доблестные защитники Родины? Глупый вопрос! Конечно же будут бить по яйцам или в прочие части тела и избегать ударов в лицо. А еще вернее применят какой нибудь специальный, приличествующий случаю ритуал экзекуции, чтобы сочетать методы физического воздействия на провинившегося с моральным на окружающих. Прямо-таки высшая математика получается! Уравнение со многими неизвестными. И все же, при ощутимом недостатке информации, открытым оставался простой, как дважды два ключевой вопрос: как вести себя? Ведь это переломный момент и от него зависит многое. Вставший еще в вагоне и не легший до сих пор, он требовал разрешения. Давать сдачи или нет?! Причем тут Витька склонен был уповать на крайности: если бить, то один раз но сУрьезно -- так, чтобы этот сержант потом всю жизнь только на аптеку работал! А если серединка на половинку, то лучше и не пытаться. К побоям и драке ему не привыкать. Дело в другом: что выгоднее? Какую жизнь Шпала себе данной борзостью обеспечит на ближайшие два года -- вот вопрос! С точки зрения криминала он чист! Здесь пока с нуля, так что не посадят в любом случае. А дальше? Хорошо оно или плохо? Деды ничего такого не подозревают, будут бить без учета "техники безопасности". Значит можно улучить момент, подготовить выгодную позицию и сломать кому-нибудь челюсть, даже две, если удастся! О подобных курьезах Гроздев слышал из досужих россказней некоторых пришедших со службы. Мол раз резче отмашку дать, а потом старики трогать не будут. Однако, сдается Витьке, что армия -- это не Чавино общежитие: старики -- дружные ребята, система тут им знакома и на "ура" не прорвешься! Если б было так просто: сломал челюсть и все дела, до дембеля кайфуй, то на чем бы она, родЕмая, держалась? Мало, что ли, "крутых" сюда приходит с гражданки? Однако всех перемалывает! Значит, есть в данной системе что-то кроме грубой силы и наглости! А с другой стороны, ну как это можно вытерпеть, стоять и не дать сдачи? Так потом себя уважать перестанешь.
   Командование подобному "ЧП" вряд ли обрадуется. О мнении старших призывов говорить нечего. И свои ведь тоже не поймут, когда придет их очередь блатовать! Так что отмашка это уж на крайняк. С другой стороны, ведь и свою слабость дать почувствовать нельзя! Чтобы этот "земеля" видел: на гражданке ему отольется, припомнится. Держать голову прямо, когда тебя бьют и молчать? -- Что может быть глупее!
   Тут, конечно, некоторые штатские Витьку могут не понять. Но большинство-то у нас в армии служило! И мне думается, что подобный коренной вопрос, рано или поздно, каждому служивому приходилось для себя решать. Причем в одиночку! Другое дело, что всяк из него нашел свои выходы и решал по-своему. Как мы тут увидим, вся сложность в том и заключается, что однозначного решения здесь нет. В одной части его можно решить так и нельзя иначе, в другой наоборот... А чаще и хуже всего, что в нем есть какие-то свои пропорции, которые никто из молодых как раз заранее и не знает! Где же золотая середина?
   При всем том, Витька ждал от каждого сержанта удара в любую минуту. Странное дело, и это наверное тоже большинство служивших на себе испытало, в первые часы всяческие сержанты, прапорщики и офицеры кажутся на одно лицо! Но до постели ничего не случилось. Толпа принялась захватывать места, ведь койки были двухъярусные. Правда, не все. Шпала маленько замешкался... Лезть же наверх не хотелось. Потому толкнул собрата, возникшего в проходе и наложившего на спинку ближайшей кровати собственную грязную лапу. Тот отлетел, сгреб тумбочку, взревел благим матом и бросился на Витьку. "Завязалась кровавая битва". СУседи, как в таких случаях водится, принялись обоих держать, разнимать, уговаривать. На шум прилетел злой демон -- рыжий сержант.
   -- Что за шум? -- гаркнул судИя -- Разойтись!
   И увидев виновника исключительно в нашем покорном слуге проревел:
   -- Опять ты? Ну ничтяк "земеля"! Служба медом не покажется. Пока я здесь -- полы и гальюны твои. А сейчас спать! Эй...
   Он выдернул с верхнего яруса примостившегося там без хлопот "кормильца", что в военкомате пожертвовал Шпале котлеты и сало. "Сменись с ним местами." "Белый орел" возрадовался. Спикировал и начал, пританцовывая, вынимать из-под подушки и матраца бесчисленные свои "курки": вещи, продукты. Но благодетель евоный, не оглядываясь, испарился. Витька плюнул на все и улегся вниз. Претендент еще постоял в головах, пошумел, помахал крыльями. Пытался даже стащить Шпалу с занимаемого плацдарма. Выпросил, наконец, причитающуюся по праву долгожданную пиздюлину. И видя, что дело без сержанта опять не обойдется. (а тот может не разобравшись добавить!), успокоился и направил свой благородный гнев в иное русло: принялся уничтожать недоеденные продукты питания. Чинился он наверху довольно долго, и наверное, в отместку Шпале, все съел без остатка! Только лишь толпа растусовалась, разлеглась, откуда не возьмись примчался и принялся шастать по рядам шустрый солдатик. Не видно, чтобы дед, но и не молодой. Подшит, подтянут, однако без излишеств. Ни тельняшки на теле нет, ни сапог яловых... Да и другие-прочие, иногда мизерные детали говорят за то, что служака этот еще не вышел в местную элиту. Витьке и его сверстникам многие метки, отличающие деда от черпака, и "черенка" от шнурка были еще, конечно, не известны. Однако и без знаний, один внешний вид бойца может сказать внимательному взгляду главное: не было в данном представителе строительных частей наших доблестных вооруженных сил той "гусарской" выправки, что в сопровождавших их дорогой сержантах. И держался этот их будущий наставник не так высокомерно, как те. Солдат принялся выведывать у каждого по очереди кто откуда. Иногда останавливался и как бы повторяя заученный стих спрашивал:
   -- Так ты, значится, из Орла, ты Валуйки, ты Оскол... Ага!
   И несся дальше. Неужели запомнит? -- удивлялся на него Витька. О себе он все же сказал, что из самого города. Со строевых занятий пригнали на отбой "карантин". Здесь все были то ли из Африки, то ли из Китая. Будущий их призыв. Старожилам "повезло": строевые и прочие прелести службы азиаты выкушивали уже третьи сутки. В солдатской форме, обмятой и обвисшей, в сапогах, с уже обозначенными на носках морщинами, черные не столько от извечного своего загара, сколько от пыли. Против прибывших они казались аборигенами. Но какими? Рабочими муравьями, против ранее виденной "аристократии". Отбой у последних был со знанием дела: не успев забежать в казарму, все построились в проходе по двое. Передние выровняли носочки. Вслед им развязной походочкой вошел сержант. Пройдя вдоль шеренги, он, как каменщик мастерком, носком благородно ужженного сапога подстукал внутрь ноги выступающих из шеренги. Затем глянул на общий вид строения. Достал из кармана круглые, с крышкой, массивные часы на цепочке. Глянул на них, затих, и вдруг рявкнул так, что и лежавшие повскакивали:
   -- Сорок пять секунд отбой!
   Кровати этой партии карантина стояли через проход, деливший казарму вдоль от вновь прибывших. Потому весь процесс "отбивания" (почек) был виден отлично. Счетчик затараторил скороговоркой: 5 секунд прошло, 10 секунд прошло, 15 секунд прошло... Что тут началось! При слове "отбой" чурки заметались точно куры, переполошенные появлением коршуна в небе . Солдаты наскакивали друг на друга, стукались лбами. Шмотки летели по казарме. Опаснее всего вели себя сапоги, стряхиваемые с ног. Они резали воздух со свистом, как снаряды тяжелой артиллерии. Черные предметы летели в потолок. Некоторые прямо, другие вращаясь пропеллером. Стукались о его доски, дождем па дали вниз. Портянки действовали как пыжи: пролетев некоторое время вслед за снарядом, раскрывались, теряли скорость и плавно опадали на пол. Здесь же валялись куртки с некогда белыми подворотничками, реже брюки. По всему этому топтались, скакали и бегали полуголые в пижамах люди. Сквозь прорехи в кальсонах виднелись голые ляжки, выскакивали причиндалы переднего прикрепления. Странная пляска таинственных существ в белых одеяниях походила на балет. "Танец привидений с моторчиком". При фразе: "Сорок пять секунд прошло!" -- все они, кто в чем был: раздетые полностью, в куртке, в брюках, в одном сапоге прыгали без разбора в кровати. И скрючившись в три погибели, обхватив голову руками укрывались одеялом с головой. А сержант хватал первый попавшийся под руку сапог и принимался усердно крестить им остальных, не успевших вскочить на место. Последние прыгали кто куда, как кузнечики: под кровать, верхом на уже лежащего. Стоны, крики, зловоние испускаемых в усердии ветров. Конюшня! Пошедших на хитрость и вскочивших под одеяло в одежде, подоспевшие помощники сержанта стаскивали на пол и окучивали хором, до тех пор, пока обряд раздевания не был полностью выполнен. Наконец с помощью тумаков, сапогов и упоминаний на русском языке такой то нерусской матери, порядок был наведен: все солдаты лежали на койках одиночно, под одеялами, раздетые. Следовала команда:
   -- Подъем, сорок пять секунд!
   С кроватей горохом сыпались бойцы. Верхние выезжали из проходов верхом на нижних. Все бросались к разбросанным на полу шмоткам, принимались без разбору лихорадочно пялить все на себя. "Сорок пять секунд прошло!" -- и сержанты пинками загоняют в строй отставших. Вот строй готов, но на полу несколько лишних ничейных портянок. Да и из сапог там и сям торчат белые узлы. Торчат они и из карманов, и даже из-за пазух! Пуговицы, ремни застегиваются уже в строю.
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
   О том, что при наличии самолюбия служба медом не покажется! И все же армия -- единственное спасение для урки. Шелковая терапия: Гайдар учится делать отбой-подъем за сорок пять секунд под тумаки рыжего сержанта. До скольки нужно сосчитать прежде, чем решиться сходить в туалет? Говорите правду "старикам" и землякам -- это намного выгоднее!!! Терпилы режут шины участковому. Пивной ларек напротив нарсуда -- малина, а официантка в нем -- бандерша. Диверсанты уничтожают продовольствие. Сопляки на гражданке обламывают рога бравым дембелям.
  
  
   Начинается выяснение о принадлежности портянок.
   -- Чьи портянки? -- спрашивает сержант.
   Строй упорно молчит. Не мудрено --многие еще с трудом понимают русскую речь, выучили только команды. Следует приказ: "Разуться!" Виновных опять окучивают. Затем вновь: "Отбой, сорок пять секунд!" И так раз десять подряд. Кстати, сорок пять секунд -- величина здесь довольно условная. Она определяется скоростью дикции считающего, его настроением на данный момент. И составляет в реальном измерении секунд двадцать пять -- тридцать. Зато складывание обмундирования не учитывается! Что бросается в глаза, так это крайняя степень запуганности новобранцев. Удивительно, как при таком смятении они вообще еще что-то понимают! Будь спокойнее, чурки наверняка делали бы все побыстрей и с меньшей нервотрепкой, неразберихой. Но это со стороны хорошо рассуждать! Раз забитые, значит есть на то причины. Посмотрим, какой будет завтра Шпала со своими "камерадами". Все вновь прибывшие, затаив дыхание взирают за развернувшимся в непосредственной близости действом. Нетрудно разгадать мысли каждого. Наконец муштра окончена.
   -- Ну землячки, готовьтесь, завтра ваша очередь! -- повернувшись в их сторону улыбается рыжий сержант и объявляет: -- Полчаса по нужде не выходить. Скрип! А ну послушаем как часики тикают!
   И в казарме повисает мертвая тишина. Действительно слышно, как тикают где-то в коридоре над тумбочкой дневального часы. Старики ушли, а тишина продолжала висеть. Нарушить ее боялись и вымуштрованные, и те, кому муштра предстояла завтра. Первым было хуже: упавшие в спешке на кровать, в каких бы позах они не очутились, боялись пошевелить хоть пальцем. Боялись вздохнуть, чтобы не нарушить скрипом панцирной сетки зловещее безмолвие. Ведь "скрип!"- это значит еще десять раз "Сорок пять секунд отбой -- подъем!" Сколько времени прошло, неизвестно. Пижамники как-то бесшумно переползли в удобные позы, замолкли и кое-где уже начал прорезаться храп. Их пихали снизу, сбоку. Приехавшие так и лежали без движений и без храпа.
   Может быть час прошел, может быть вечность. Шоковая терапия, как Гайдар это называет. "Его бы, козла, в армию на сорок пять секунд отбой -- подъем!" Мигом морда поскромнела б. А тогда и о терапии порассуждать можно, когда она опробована на собственной шкуре! У нас все любят учить других тому, чего сами отродясь не знали и не испытали." -- недовольно думает Шпала. Когда лежишь и боишься пошевелиться, ток времени кажется ужасно медленным. Сон не шел. И хотя глаза у соседей были закрыты, Витька подозревал, что не только ему не спится. Сосед сверху упорно и зло уничтожал продукты питания, решив, видимо, скорее покончить жизнь перееданием, чем покориться сержантской муштре. Как уснуть, когда одолевают многочисленные мысли и мыслишки. Мысляры? Сталкиваются друг с другом, как еще недавно лбами при отбое айзеры. Роятся. Перепрыгивают друг через дружку, будто в бане в чехарду играют. Удивительный открылся мир. По идее, бравые старички-сержанты, не далее как всего полтора года назад тоже жались вот такой же серой, испуганной массой. А если взять шире: Весь мужской чин, несколько поколений были вот такими же. И нынешние генералы, и ударники труда, и артисты, и космонавты... Оказывается, это неизбежный этап в жизни каждого в нашей стране. И об том нигде ни строчки, ни слова, ни полтинника! Воспоминания о службе сыплются из многих, часто и по всяким поводам. Но что-то ни разу не приходилось Витьке слышать о том, как ему было страшно. О чувстве собственного бессилия перед этим. Даже намека на такой вот момент. А ведь он, может быть, самый главный! Завтра Шпала станет с искаженным от страха лицом рвать на себе робу, так, что затрещат пуговицы и прыгать, скакать, как полоумный. Увидели бы его бабы в тот момент: Ларка, Ольга, Светка и т.д. Это же светопреставление! Сбоку все же раздался храп. Черт возьми, вот нервы! И еще что интересно: эти бравые сержантики, выходя на дембель, куда они деваются? Или по привычке так и продолжают себя чувствовать героями. Пока такие вот сопляки, каким был Шпала им роги не пообломают и не дадут понять, что здесь вояка опять ничто? Мало Витька до армии бил этих дембелей! Жалко, редко ему под руку попадались. Эти гады абсолютно утратили реальное представление об окружающем их мире. Они на полном серьезе верят, что теперь так и останутся для Шпалы сержантами до конца жизни! Как-то он сразу троих таких пиздошил. Залупились, а сами ни в зуб ногой! Даже бить стыдно было. Теперь бы не постеснялся, еще на колени бы поставил. Возможно ли, что за два года Витьку так вымуштруют, что он и в мыслях не посмеет держать отоварить старика? Кто-то из двух сторон определенно сумасшедший! Но старики наглы, как танки и уверены в себе на все сто двадцать процентов. Значит, чего-то недопониает Шпала?! Храп с боку уже рвался на всю катушку.
   Насколько он успел заметить по дороге: сельчане народ более покладистый и толстокожий. Горя ему мало, что вот так же завтра будет метаться. Впрочем, и правильно! Долой мысли, если изменить ничего нельзя. И самое главное понять еще ни черта невозможно! Потому что в армии только полчаса или час находишься. Короче -- ничего страшного. Набьют Витьке морду раз, два, а он будет молчать, не сопротивляться. Потом присмотрится, что к чему. Сделает выводы. Тогда может видно будет! Ну а если уж достанут, конечно вынесет кому-нибудь челюсть, черт с ним! Уговорили.Сильнее прочего в жизни страшит неизвестность! Шпала срока не боялся. Трояк -- больше за увечие дедушек не дадут. На год длительнее -- всего и делов-то! Но вдруг как не посадят, а оставят служить. И здесь разберутся своей властью! Что-тогда? Валить кого-нибудь. Или запрут в дисбат. Говорят, хуже зоны!
   Лучше и вправду ни о чем сейчас не думать, а постараться уснуть. Только вот чертова натура! Привык всем возмущаться настолько, что стоило сержанту скомандовать о тишине, как сейчас же почувствовал Витька -- неудобно лежит. И чем больше пытался об этом забыть, тем сильнее чувствовал. А приказ чтобы по нужде не выходить?! Теперь вот ему невыносимо охота! И вправду:
   С такими замашками служба медом не покажется.
   Но ведь полчаса-то уже прошло. Нет, так в конце концов жить невозможно! Вот сейчас Шпала досчитает до десяти, встанет и пойдет в туалет. Раз, два, ... девять, десять! Нет, пожалуй это слишком мало, нужно потерпеть, нужно еще до десяти. Раз, два ... В коридоре послышался шорох. Кто-то вошел в казарму и голос, уже знакомый ответил другому -- незнакомому:
   -- Есть икские и много. Сегодня привезли восемьдесят человек, половина Икские.
   -- А из самого Икска есть? -- спросил незнакомец.
   -- Есть двое.
   -- Позови.
   Черт возьми, всего сорок икских из трехсот, всего двое из самого города. В проходе застучали шаги. Витька закрыл глаза. Его легонько встряхнули за плечи. Шпала делал вид, что спит. Не открывая глаз потянулся, переменил позу и лег на бок. Его принялись тормошить сильнее. "Чему быть, того не миновать, -- подумал Витька, все равно ведь не угомонятся, пока не разбудят!" И он открыл глаза. Над Шпалой наклонился тот самый солдат, который накануне выяснял место призыва каждого из поступивших.
   -- Ты ведь из самого Икска? -- неуверенно сказал он, -- Иди, там к тебе землячок пришел.
   Витька не сообразил сразу что лучше, отказаться, или это будет еще хуже? Оделся и вышел в коридор. У тумбочки дневального, перегораживая собой весь проход, стоял двухметровый шкаф. Косая сажень в плечах. Милюстиновая офицерская повседневка, выцветшая и выветренная, вытертая до особого блеска. Приталена. Сапоги даже не яловые, а вообще хромовые!!! Гармошкой, начищены до зеркального блеска. Носки ужжены "кирпичиком". Ремень из натуральной кожи приспущен на самые... Бляха обшорканная, так что звезда сплошная без серпа и молота круто выгнута. Ворот у гимнастерки нараспашку, за ним клинком на груди зебра тельняшки. Крохотная пилотка, как бумажный кораблик, на макушке и сдвинута набекрень массивной головы. На груди несколько значков. Шкаф протянул Витьке загорелую широкую ладонь:
   -- Здоров земеля!
   -- Здоров! -- ответил Шпала.
   -- Откуда сам?
   -- Из Икска.
   -- А где жил?
   -- В общаге котельного завода возле Радуги. (Витька действительно был там прописан)
   -- Так ты не городской?
   -- Почему?
   -- Ну раз в общаге жил.
   -- А что, мало городских по общагам?
   -- Ты радужный? -- несколько оживился КОМОД.
   -- Нет, я в основном в центре крутился.
   Шкаф заметно потух. Зрачки глаз стали уже, прицельнее смотрели на Витьку.
   -- Кого из центровских знаешь?
   -- Всех.
   Но увидя еще более недоверчивый взгляд собеседника Витька стал перечислять "поименно": Звяга, Коваль, Мотор, пока не посадили, Грузчик, Купа...
   -- Это какой Мотор, Сашка, высокий?
   -- Нет, Сергей, низкий плотный. Постоянно у центрального пасся и на базаре. Я с ним за компанию.
   -- А Купа -- это низкий хилый?
   -- Нет, вот Купа-то как раз высокий, и здоровый. Да ты что, Купу не знаешь? Он же вроде один на весь город.
   Собеседник помолчал, Затем резко спросил:
   -- Сына знаешь?
   Шпала поморщился:
   -- Я с ним дел не имел.
   -- А с Радуги кого-нибудь случайно не знаешь?
   -- Всех.
   На этот раз верзила даже усмехнулся:
   -- Ну, а конкретно?
   -- Прописа, Дору, Мясу, опять же пока не посадили, Медвежат-братьев. Не веришь, могу даже объяснить где кто живет.
   -- Не надо, -- махнул рукой диван и, прищурившись, еще основательнее спросил с нотками насмешки в голосе:
   -- А Султана знаешь?
   -- Вот тебе и раз! -- подумал Витька.
   Действительно, в глупое положение попал. Ведь сказал же, что знаю всех. А с Султаном, которого вся радуга чтит, незнаком. Между тем, про Султана он слышал, что такой действительно на Радуге существует! И как их дорожки разошлись? Несколько мгновений он всю эту информацию перемножал в сознании, сУмЛевался. Сказать, что знаком? Ведь действительно все о нем знаю заочно!
   -- Ты понимаешь, ответил Шпала и покраснел под изучающим взглядом вопрошающего, -- такой пролет: всех Султановских друзей наперечет, а с ним вместе не пили. Слышал краем уха -- посадили его будто за драку у кинотеатра. А Пропис говорил, что, мол, выкрутился, в армию забрали...
   -- А самого-то как в городе называли?
   -- Шпала.
   Шкаф улыбнулся.
   -- Вроде что-то припоминаю... Постой! А что там в центре два Шпалы?
   -- Почему?
   -- Ну одного я знаю из центра, а другой в Южном какой-то там самолет взорвал?
   -- Да это один и тот же Шпала. Это я! Только никаких самолетов я не взрывал, а просто летчика отоварили. Жил на Южном, друзей у меня там много. Вот и драка там была...
   Шкаф совсем расцвел.
   -- А как же Султана все-таки и не знаешь?
   -- Да я же тебе говорю...
   Неожиданно резко незнакомец протянул Витьке руку:
   -- Давай знакомиться, я -- Султан.
   Шпала, немного опешивший, пожал руку Шкафа вторично. На лбу его выступили капли пота. "Чуть было не сказал сдуру, что знаю Султана. Вот состоялась бы комедия! В ухо наверное сразу бы мне врезал... И прав бы был!"
   -- Не посадили меня, открутился! В армию вот пришлось слинять от суда! -- рассмеялся Султан.
   Витька тоже рассмеялся.
   -- Точно так же: это я от суда открутился, это мне пришлось линять в армию!
   -- Мир тесен, земеля. Ну как там, на Радуге, рассказывай!
   -- Участковый на Радуге сменился, -- принялся вспоминать Шпала самые последние новости из тех, что могли заинтересовать Султана. -- Старый, Казбек, в горотдел ушел, а вместо него молодого поставили.
   -- Козел этот Казбек, -- прорычал Султан, -- это же он меня сдал, сука. Терпилы заявы забрали. Свидетелей ищи свищи -- по морям да деревням разъехались. А он, пидор, нет чтобы дело прикрыть, все копает и копает. На моем горбу хотел в рай въехать. Слава богу, добился своего. Ушел. А как новый?
   -- Сенькой зовут, а кликуху еще не придумали, пока что Сенькой-мотоциклистом окрестили. У него мотоцикл -- "Урал" без люльки, вот он на нем участок каждый день и объезжал. Знакомился со всеми. Сейчас не объезжает. Говорят шины порезали, когда у Медвежат был.
   -- Все они, пидоры, приходят Сеньками, а через год становятся Семеном Петровичем или Ивановичем... А на мотоцикле на своем он скоро будет только на дачу к себе ездить. Оседлает какого-нибудь водилу из кинотеатра, или из кукольного...
   -- Еще летом заступил и сразу лютовать начал -- выслуживается! -- продолжал сообЧение Шпала.
   -- Доре последнее предупреждение сделал, что посадит за бродяжничество. Дора-то, сколь помню, никогда не работал. Теперь для отмазки грузчиком устроился в овощной, что как раз под ним в подвале. Медвежонок старший спился, на ЛТП отправляют. Прописа Валька с квартиры согнала, он сейчас к Дуське, продавщице из пивного ларька перебрался. И доволен, говорит, жаль, что раньше с ней не сошелся. Работает где-то по "монтажу". У Дуськи теперь вся кодла собирается: Дора, Пропис, Медвежата, Лопарь еще пришел со строгого. Она как раз в доме напротив нарсуда живет, второй подъезд первый этаж.
   -- Ну-ну, что я Дусю не знаю, -- перебил Султан, -- она до того в "Волне" официанткой работала. Баба была -- во! С ней все передружили.
   -- Коца еще какой-то откинулся, -- сообщил Витька в довесок, только кто он, что -- не знаю -- жиганы с ним не контачат...
   Поток новостей иссякал. Другие районы Султана мало интересовали. Событий же общегородских наскреблось немного.
   -- Тебя как зовут то? -- неожиданно прервал земляк Витькины потуги выдавить из себя еще хоть мало-мальскую новостишку. Вот те нате, -- подумал Шпала, -- у него что, мигрень?
   -- Шпала.
   -- Нет, а в армии?
   Витька не понял юмора. "Он что, намекает на то, что в армии он салага? Хорош землячок! Впрочем все они здесь...
   -- Шпала ты в Икске был и будешь, -- разъяснил Султан. -- А здесь пока что по имени и фамилии, доколе тебя часть не узнает. Я же не могу своих здесь разыскивать по кличке.
   -- Гроздев Виктор.
   И они в третий раз пожали друг другу руки.
   -- Слышал, -- улыбнулся Султан. -- А вообще по фамилии пока привыкай -- армия! Хорошо, земеля, я тебя завтра разыщу. Не волнуйся, все покатит хоккей! А кто еще с вами из самого Икска пришел, позови.
   Стыдно было признаться, что Шпала не знает, кто именно из городских попал с ним в одну часть. События развивались так стремительно, да и голова в последние часы совсем другим оставалась забита.
   -- Он там, вторая кровать от угла внизу спит, -- подсказал неизвестно откуда возникший у тумбочки солдат, тот что будил Витьку. Шпала пошел в отсек, разыскал нужную койку. На ней оказался похрапывающий во сне Буба. Растолкать его явилось не таким уж легким делом.
   -- Иди, там тебе земляк подканал.
   -- Какой земляк?
   -- Ну дед из Икских, Султан с Радуги.
   "А то сболтнет чего доброго лишнего, как я чуть не сморозил," -- подумал Витька. Глаза у Бубы все еще были шальные. Он встал, сопя, принялся одеваться. Пока с этим покончил, забыл, зачем его разбудили, оглянулся на Шпалу, спросил:
   -- Что случилось, не понял ничего?
   -- Дед-земляк пришел, своих посмотреть. Иди! -- нетерпеливо прошептал Витька.
   Сам доковылял до собственной кровати, сел. "Я, наверное, больше не нужен?" -- подумал. Посидел еще, прислушиваясь, не позовут ли. Затем хотел было раздеться. Но вспомнил, что его еще бить собирались. Все равно одеваться придется! И завалился так. "Теперь битье не страшно, раз земляк есть," -- подумал Витька и провалился в глубокую темную яму.
  
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
   Шпала ломает челюсть полковнику и выпивает у стариков весь запас вина, а самих их стелет по коридору. После чего его кликуха гремит по всему Крыму. Бухгалтерия в стройбате -- кому сколько заплатить, чтобы служба раем казалась. Принцип дедовщины -- давить с первого дня. Святой Фома сметает часы у Одиссея. Бритый Карабас Барабас записывается в морпехи. Дуремара крутят за убийство. Буратино уходит на дембель со вставной челюстью на присосках. Бабушка делает ход: е2 -- е4 и лечебные пиявки расползаются.
  
   Проснулся Одиссей Икский от хохота, раздающегося откуда-то с другой стороны казармы. Вокруг уже все спали. Слышно было усердное сопение. Ошалело посмотрел по сторонам, силясь вспомнить/ что это с ним. Первой почему-то в голову пришла глупая мысль, что Шпала в зоне. Косой деревянный потолок, двухъярусные тесно поставленные койки, храпящий бритый народ повсюду. Может, его уже раскрутили за убийство и Витька в колонии? Роба на нем еще вольная... "Да армия же это! -- наконец вспоминает Груздь, -- ура!!!" Вот чертовщина-то! Так быстро идут события, что и не успеваешь запомнить, освоиться. Проснулся от того, что хотел по-малому. Странно, подумал Шпала, припоминая, кажется, он терпел еще с самого отбоя, а уже за полночь. Там кто-то чего-то говорил, что нельзя сразу. Дрались с кем-то за что-то хором, потом земляк нашелся... Или Витька с Султаном во сне разговаривал? Все в голове перепуталось. События последних дней лежат сплошной грудой. Что было раньше, что позже, что во сне, а что наяву -- ничего не разберешь! Да и чем явь хуже самого фантастического сна? Помнится, его еще пигмей какой-то бить собирался, или это тоже во сне? Из-за койки дрались, рыжий сержант... Нет, бить Шпалу-деревянного, видимо, будут наяву, и тоже "Землячки". А еще он думал, ломать челюсть или нет, и решил пока погодить с этим делом. Витька сунул ноги в развалистые без шнурков туфли, встал, пошел на улицу. Шкандыб, шкандыб, шкандыб...
   -- Кто там шарится ? -- рявкнул голос из неведома, когда Буратино вырулил в коридор.
   -- Черт возьми, скрип, -- мелькнуло в его деревянной голове, но было поздно.
   Из кубрика вылез в проход основательно пьяный, вездесущий рыжий сержант. Скоро он Шпале в кошмарах являться будет. Усы его злобно топорщились, глаза были красные, как при запоре. В желтых зубах торчала чадящая папироса.
   -- О! -- воскликнул рыжий Карабас-Барабас, выразив видимо тем крайнюю степень удовольствия. -- Третий раз на мои глаза за ночь. Это уже не просто везение -- наглость. Сейчас ты заполучишь, земеля, то, чего так долго выпрашиваешь!
   При этих словах новоявленный директор кукольного театра схватил Витьку за шкирку и втолкнул в темный кубрик. Здесь, очевидно, жили старики-сержанты, проводящие карантин. Шпала успел различить со света лишь очертания двухярусных кроватей вдоль стен. Между ними метровый проход, в середину которого выставлены подряд две тумбочки. Весь пол заставлен бутылками. На тумбочке ворох каких-то вещей. На нижних кроватях, впритык друг к другу, сидят "камисары". "Ну, держись, Шпала! -- мелькнуло у Витьки в голове, -- вояки перепитые -- зверье, а такой шоблой по пинку скинуться мало не покажется!" Ах жаль, сейчас бы он эту шоблу всю постелил вдоль по коридору! А может постелить? Ведь пьяные! Какой спрос с салабона за пьяных? Ладно, чуть чуть Шпала потерпит, он добрый. А там видно будет. Один из сержантов вдруг резко вскочил, замахнулся и принялся чесать за ухом. Это едва -- е4 не стоило ему челюсти. Шпала нырнул под руку, вынырнул с другой стороны и еле сдержал удар. Дуремар -- ловец лечебных пиявок, однако, был настолько пьян, что не сразу разобрался с этим действом.
   -- Чё, земеля, ссышь, когда страшно?... Постой, да ты никак хотел дедушку уебать? А!!!
   При этих словах бабушка сделала выпад, намереваясь ударить Витьку под дыхало. Какой наив! Тот, отскочив, саданул рыжего сержанта спиной и одновременно приземлился ему на начищенные до блеска сапоги-скороходы своими нечищенными туфлями. Карабас взвыл и загнул в бога мать. От падения его спасло то, что сын солнышка уперся рогом в дверной косяк. Дуремар первый, провалившись вслед за собственным кулаком, обнял стойку кровати. Тоже мне бойцы хуевы! Витька инстинктивно втянул голову в плечи:
   -- Ну, сейчас начнется!
   -- Оставьте! -- раздался из правого угла голос. -- Полковник, ты чё его зацепил?
   -- Дак он мне с самого приезда кровь пьет. Ты не представляешь что это за фрукт. В три часа выпросил больше, чем другой за полгода службы. У, шлюха! Он сегодня прапору две сотни денег отдал и часы командирские. Ну, земеля, что молчишь? Боком тебе эти часики выйдут!
   -- Оставь его! -- повторил тот же голос. -- Он мой земляк. И твой, кстати, тоже!
   -- На хую я таких земляков видал! -- вскипел за спиной Витьки рыжий сержант. -- Таких земляков сегодня сорок человек прибыло, хуй хоть один мне червонец дал. А орловские мне сотенные да полсотенные дарили, вот то земляки.
   -- Не трожь его, я тебе сказал, ни сегодня, ни вообще, это парень с Радуги! Садись земеля, потеснитесь, дайте ему места. Вались, не стесняйся.
   Из-за угла выползла рука и потянула Витьку в темноту, вниз, принуждая сесть. Койка в том месте оказалась свободна. Перед самым носом повисло нечто большое и грязное. То была алюминиевая поллитровая кружка.
   -- Держи!
   Витька взял емкость обеими руками. Она оказалась тяжелая, полная до краев какой-то черной, как деготь жидкостью.
   -- Пей!
   -- Куда! -- гаркнул от двери сержант, -- салагу поить!
   -- Замолкни, Коленька, ты же через два года с этим салагой в Икске у пивной встретишься. Он мой друг с гражданки, понял?
   -- Это другое дело! -- примирительно прорычал сержант. -- Ну, земеля, скажи спасибо, в рубашке ты родился. Держи краба! -- через груду закуси потянулась рука.
   -- И не поминай лихом. Я, между прочим, тоже городской, Красное слышал?
   Еще бы Шпала не слышал! Ведь это в сторону их поселка. Они с краснянами все время цапались, воевали.
   -- Слышал.
   -- Может, знаешь кого?
   Витька пожал плечами:
   -- Своего возраста всех.
   Потом ему долго пришлось перечислять краснянских и обстоятельства их знакомств, и рыжий пришел в полнейший восторг. Оказывается, Шпала даже дом его помнит -- синенький, с гнутым из арматуры узором палисадника, второй от поворота справа.
   -- Видишь, он и твой хороший земляк оказывается, а ты его припахать хотел! -- подал вновь голос из угла Султан.
   -- А ты, земеля, пей давай, не держи посуду. За что пить будешь?
   Витька привык пить без обоснования, но тут видно другие порядки и правила. А за что же здесь положено пить? Что придумаешь? Может вопрос задан не спроста, здесь какой-то подвох?
   -- Не знаю, -- ответил Шпала.
   -- Пей, чтобы у тебя вся служба вот так же как сейчас прокатила! -- предложил Султан.
   Витька опорожнил посуду. "Портвейн виноградный" -- зафиксировал ощущение.
   -- Еще будешь?
   Однако, щедры старики! Но как выговорить: "Нет не буду?" -- ежели только что, со смаком принял поллитра? Это же будет фальшь, и никто в такое не поверит. Разве похож он на непьющего? А если сказать: "Буду..." "Ну и наглен же ты, братец! -- скажут -- На халяву да еще больше стариков выпить хочешь." Потому Шпала молчал, высчитывая правильный ответ. Султан молча отобрал у него посудину, наполнил ее наполовину и вновь подал Витьке.
   -- Ну, дай бог не последнюю, глуши.
   Шпала привел приговор в исполнение.
   -- Хотел припахать и правильно бы сделал! -- подал голос от двери рыжий. -- Мы с тобой что, такие в армию пришли? Тише воды, ниже травы были. Целый год от собственной тени шарахались! Деду на глаза боялись показаться. А чтобыы сесть рядом, а чтобы пить!...
   Рыжий от показного страха подпер рукой голову и зажмурил правый глаз. Левым он совершал круговые движения (возвратно поступательные), попеременно смотрел то на Витьку, то на Султана, словно оценивая произведенный эффект.
   -- Нас словами, земеля, не учили, только кулаком .
   -- Кстати, насчет кулака, -- вставил Султан,-- чтобы не было недоразумений. Ты вот хотел его сейчас прессануть...
   -- Ну хотел, и правильно бы сделал! Заслужил, хоть и земляк...
   -- А между прочим, он в Икске челюсти ломал, как семечки щелкал. А вдруг, грешным делом, не стерпел бы? И выходить тебе, полковник, на дембель со вставной челюстью на присосках.
   -- Никогда! Ни один салага не посмеет тронуть дедушку! Это ему не Икск.
   -- Ну а вдруг у него бы крыша поехала?
   -- Убил бы гада до дембеля!
   -- Ну, это ты, Полковник врешь, убить бы не убил. Условия бы, конечно, создал, я не спорю. Тут уж, -- он обратился к Шпале, -- и я бы для тебя ничего не сделал, земеля. Ну да ладно, теперь все позади. А вот на гражданке, Полковник, он бы тебе челюсть точно вынес!
   -- Пусть еще дослужит до гражданки! Тогда поймет, что старики его для его же пользы воспитывали.
   -- Помнишь у вас на Южном летчика отоварили? Его работа!
   -- Да не пизди! -- взорвался полковник.
   -- А вот ты спроси, как его кликуха.
   -- Ну и как?
   -- Шпала, -- сказал Шпала.
   -- Дак это и я могу сказать, что Шпала.
   -- Не Коль, это он! Он весь Икск знает, ты же сам видишь.
   -- И все равно, армия есть армия! -- твердо заключил полковник-сержант.
   -- Это же надо додуматься! -- вновь вдруг заорал рыжий благим матом и артистически вскинул руки вверх, как бы призывая святых в свидетели. -- Двести рублей как Фома хуем смел и часы ко-ман-дир-ские! Как раз мне на дембель ... Тебе на дембель, ему на дембель... Пример борзости остальным подал! Это надо пресекать в корне!
   Он ткнул пальцем в строй пустых винных бутылок на полу и повторил демонически:
   -- Пресекать в корне!!! Скажешь, я не прав?
   В коридоре мелькнуло приведение, блеснула его голая пятка. Сержант лениво обернулся:
   -- Ко мне, тварь! Ты что, сука, мимо дедушек без разрешения ходишь?
   Послышались глухие удары.
   -- Ну это ты зря, конечно, -- разочарованно произнес Султан, глядя Шпале в глаза, -- Деньги теперь все, с концами, не доищешься.
   -- Что, замылят? -- удивился Витька.
   -- Да, хуже, чем в тюрьме. Может на дембель только и получишь, если не вычтут за что-нибудь.
   -- Я за эту поездку полторы тыщи чистоганом привез! Не считая еще того, что дома погостил, -- поддержал Султана вернувшийся с урока преподавания рыжий Коля-сержант.
   -- В Орел ездил, своих не с руки обирать. Пять кусков нужно ротному отдать, за то, что за молодыми отправил, двести рублей старшине, за то что отпустил, ну взводному полтинник отстегну, чтобы не докапывался. А на остальные гуляй. братва! Учись салага, как жить нужно. Я в стройбате ни дня не работал, а на книжке три штуки лежит. Будешь дедушек слушать -- не пропадешь! Перед дембелем я тебе все точно расскажу, как себя надо повести и кому сколько заплатить, чтобы служба раем была.
   В проходе опять замелькали белые одежды, голые пятки.
   -- Вы что, суки! -- рявкнул сержант. -- Забыли, кто вас гребет и кормит?!
   Но опоздал -- видение растаяло.
   -- Ничего, на обратном пути прикнокаю, -- сказал он мирно и продолжил незавершенную мысль: -- Так что отоварить тебя крепко следовало. Через полгода мы уйдем, вам молодых принимать. Тогда мои слова вспомнишь: борзость пресекать надо в зародыше! Давить с первого дня, иначе молодые на вас в туалет будут ездить.
   Сержант замолчал. Четверо других стариков по парам давно уже терли свое: у тех металлу на значок возьму на дембель. Автобат обещал... Морпехи... Полковник, от нечего делать, принялся перебирать какие-то бумаги на тумбочке. Тут только Шпала разглядел, что это не что иное, как ворох денег. Белые лебеди возвращались из туалета так же стремительно: Мелькнули в проеме и нет.
   -- Стойте, бляди! -- рявкнул Коля-Полковник и катапультировался.
   -- Ладно, иди спать,-- сказал Султан Витьке и легонько пихнул его в плече. Шпала вышел в коридор. Слева, в нескольких шагах, полковник раздавал зуботычины стоящим шеренгой у стены по стойке "Смирно". Мочевой пузырь давно был переполнен. Но не скажешь же старикам: "Подождите, я схожу поссу, потом договорите." Витька вышел на улицу, огляделся по сторонам. Справа чернела соседняя казарма, слева беседка, сарай... Шпала пошел налево и за беседкой в десятке шагов обнаружил туалет. Со смаком опорожнился от своего тяжкого груза. Вернулся, упал на постель и тут же уснул.
  
  
   ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
   ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
   Главарь шайки Басаев тайно полощет член в щах Ельцина. Сержант с прапором угоняют истребитель в Турцию. Русские готовятся к войне. Урка с Радуги топит вражеские подлодки коромыслом и заставляет 6-й американский флот ползать перед ним по-пластунски. Кармен учится накручивать портянки. Рэмбо арестовывает фулиганов и отдает под трибунал. Свободные наемники пьют рабскую кровь. Цыпленок жареный устраивает парад на свадьбе в Малиновке. Банщик передает гармошку по наследству высокому блондину при Черном море.
  
   Подъем прозвучал в шесть утра. Витька проснулся абсолютно здоровым, несмотря на ночные 750 грамм вина. Никаких похмельных ощущений. Странно, что и ночью, выпив эти полторы кружки, он не почувствовал даже легкой степени опьянения. Видно вино пошло как опохмельная чарка глубокому дорожному запою.
   И закрутился первый армейский день. Всех, кто был нестрижен, обстригли. Обычной механической машинкой, как баранов: с "антеннами". Стриг банщик, который, оказывается, по совместительству был и парикмахером для новобранцев. Сводили в баню, переодели. Заставили подшивать погоны и петлицы. А они у большинства выходили то вкривь, то в кось. То на спине, то на пузе. Приказывали мыть полы и подметать казарму. Причем, тут же опять нашлись "блатные" и хитрые: подходили к Витьке незнакомые личности из орловских, совали в руки то веник то тряпку. Говорили, что так сказал сержант или прапорщик. Смех и горе. Надел одному ведро на голову, другому тряпкой засадил по роже -- отстали. Форму выдали почти всем не по размеру, а кому что достанется. Объяснили: поменяетесь потом сами! Роба сидела мешком. Но знатоки и сержанты говорили, что так даже лучше первые пол года: легче будет снимать и одевать при отбое и подъеме. Во время переодевания, когда они стояли у вещевого склада, "старики" -- годишники и полугодишники выглядывали через забор, из дыр и т.п. Требовали гражданскую робу из тех, что получше. Им она нужна была чтобы в самоволку ходить, или за вином и к бабам. Кто-то отдал, кто-то пожадничал. На Витьке было тряпье, так что и инцидентов не возникало. Никто не позарился. Водили на завтрак, обед, которые почти никто не ел. С пьянки, да с дороги, да еще свои харчи кой у кого в тумбочке. А вот к ужину, от строевой и прочих армейских прелестей -- проголодались. Жратва пошла нарасхват, да еще и не хватило. Какой-то член встал из-за стола, начал кричать на весь зал и махать руками:
   -- Пыня, пыня!
   Шпала думал, что он дурак. Потом оказалось -- нет, просто молдаванин. А "пыня" по-ихнему хлеб. После переодевания и во время строевой их долго учили накручивать на ноги портянки. И все равно многие растерли ноги. Но больше всего запомнилась шагистика. Высокий, стройный, подтянутый сержант, проводивший занятия с их взводом, казался Витьке воплощением всей армейской удали. Он так лихо чеканил шаг, отдавал честь, делал по стойке смирно. Выполнял поворот, команду "кру-гом" -- словно был заведенная игрушка. Сапоги на нем блестели. Роба ушита. Из нагрудного кармана торчала вчетверо сложенная, накрахмаленная, отутюженная "марочка", что в обычной жизни называется обыденным словом "носовой платок" . Сержант был блондинистый. Носил волосы на аккуратный пробор, и от него пахло одеколоном. (Снаружи). Он часто улыбался и еще чаще делал оскал, давая команду смир-р-но! Во-о-ль-но! И во рту видны были красивые ровные белые зубы. С некоторым удивлением Шпала обнаружил и в себе способности к воинственному делу. Он довольно быстро ухватывал все премудрости строевой, из которых самым трудным для нашего новобранца было научиться на ходу сменить ногу в строю. Для этого нужно было прыгать на одной! И то подобный аттракцион получился у Витьки со второго раза. Некоторые никак не могли сменить эту самую ногу. То семенили, то наоборот делали "шпагат". Наступали на пятки своим новым товарищам, многих из которых они еще и в "личность" не различали. Один чурка вообще был уникумом и удачно ходил, делая отмашку рук наоборот: При выносе правой ноги выносил и правую же руку. Иные падали при повороте. Других закручивало на сто восемьдесят и на все двести градусов. Третьи вообще не могли развернуться на носках. Путали направо и налево.
   Сержант, между прочим, объяснил среди всех прочих премудростей, что от их части через море до берегов Турции 241 километр. Новейший реактивный самолет покрывает это расстояние за четыре минуты. Ракета еще быстрее. Так что они живут в 4-х минутах от войны. В средиземном море постоянно курсируют корабли 6-го американского флота. Заходят и в Черное море. Регулярно пытаются пробраться к нашим берегам вражеские подводные лодки, в том числе и атомные. Здесь война, собственно, и не прекращалась со времен Трумена. Наши устраивают с "понтом" учения и под шумок топят оказавшиеся в этом квадрате американские подводные лодки, которых по заверениям янок здесь нет. Американцы не упускают случая подбить нашу лодку, или даже корабль. Лишь бы не было доказательства об их причастности к этой "аварии". Поэтому постоянно нужно находиться в полной боевой готовности. Начеку! И 45 секунд на отбой и подъем -- вовсе не чья-то прихоть. Что такое "чека", на которую нужно всегда быть, сержант правда не сказал. Но ведь здесь собрались не дети. Это и так все знали: ЧК -- чрезвычайная комиссия! На которую все должны работать.
   Под вечер, когда, после очередного часа шагистики, они отдыхали в курилке... ("Пять минут на оправку и перекур!" -- сказал блондин сержант и куда-то смылся так же лихо, как и командовал "парадом". День был на удивление жаркий.) ...Со стороны моря послышались переливы гармошки. Затем, в полумраке каменистого берега, стали различимы и сами исполнители. Они шли, подпирая плечом друг друга, прямо на отдыхающих. И тот, что справа жарил на гармошке "цыпленка жаренного".
   -- Старики, -- пронесся по курилке шепот.
   И действительно, трудно было предположить, что это окажутся молодые. Когда дуэт подошел ближе, Витька с некоторым удивлением, а затем уже и с нешуточной опаской обнаружил, что левый похож на вчерашнего его знакомого -- Султана. Правым был незнакомый крепыш ниже ростом, но со столь же мощными плечами.
   -- О-о! Салабоны!!! -- радостно и несколько удивленно заговорил Султан, как только оба причалили и плюхнулись на скамейку, разбрызнув в сторону мешковатые робы. -- Ну-у-ка, поприветствовали дедушек как положено!
   Все молчали. Не от щепетильности конечно, от растерянности.
   -- Ну... Что вас, в школе не учили? Петя, покажи!
   Крепыш поставил гармошку на лавку. Встал и как Попандопуло атамана в фильме "Свадьба в Малиновке", с вихляниями и выкрутасами приветство вал Султана:
   -- Здравия желаем товарищи дедушки!
   Одной рукой при этом он взял под козырек, другой покачиваясь держался за спинку лавки.
   -- Нет, товарищи не надо, -- забраковал Султан, -- какие мы им товарищи? Это вон прапорщик им товарищ.
   -- А мы кто? -- вылупился своими пучеглазыми гляделками Петя.
   -- Мы... мы...
   -- Господа! -- выпалил гармонист.
   -- Нет, -- отмахнулся Султан, причем сделал он это так, что чуть было не провалился вслед за рукой. -- Забыл, как называется. Ты кто? -- он прицелился на друга пальцем.
   -- Боец!
   -- Долбоеб ты, а не боец, слушай!
   По толпе блеснули чуть заметные улыбки. Но Петя обвел округу свирепым своим взглядом и улыбки превратились в напряженные гримасы, а смешок застрял в глотках.
   -- Ну кем ты будешь через полгода, когда уйдешь на дембель? -- продолжал Султан.
   И гармонист вновь, глупо и угодливо улыбаясь, заглядывал ему в глаза.
   -- Человеком! -- ответил на вопрос он недоуменно.
   -- Гражданином,пень, граж-да-ни-ном! Ну-ка все вместе, -- взмахнул Султан дирижерским жестом.
   -- Гра .. Здра ... Здравия желаем граждане дедушки. Ну!
   -- Здра-ра-ра, же-же-же... -- вновь раздался недружный хор.
   -- Плохо! -- скорчил гримасу Султан, -- придется пиздить! Ну-ка, еще раз и во всю глотку, чтобы в Севастополе было слышно.
   -- Здрав-гав-гав, здрав... гав... гав...
   Скандирование повторялось вновь и вновь, пока не приняло, наконец, вид более или менее осмысленной речи.
   -- Здрав... жела... граждане дедушки!
   Витька орал наравне с остальными. Это было в его глазах более приятной перспективой, чем вновь оказаться замеченным Султаном. Вообще он старался раствориться в строю, спрятаться за спины других. Но сие явилось не столь уж легким делом! Потому что и все остальные, за исключением явных дураков, конечно, старались сделать то же самое. Затем начался парад. Султан с Петей кое как влезли на лавку как на мавзолей и обнявшись, чтобы не упасть, приняли командование. А мимо них строем проходили молодые, отдавая честь на ходу. Петя одной рукой наяривал в качестве марша все того же цыпленка.
   -- Кру-гом! -- командовал Султан и все повторялось.
   Потом программа была усложнена песней. "Через две, через две зимы ли, через две, через две весны ли, отслужу, отслужу как надо и верну-усь!" В коррективе Султана она звучала: "Через одну зиму, через пол весны." Не складно, зато правда! Так и пели. Все с душой! Сачкануть, как на строевых у сержанта никто не решался. Мозоли тоже в счет не шли. Земля под ударами сапог дрожала, ходили ходуном стоящие на ней казармы, склады и прочие строения, свирепствовал шквал голосов, объединенных аккомпаниацией гармошки. Все это продолжалось довольно долго. Песню пропели наверное не менее десяти раз! Взмокло все до петлиц на одежде, а парад все не прекращался. Десятки пар глаз с мольбой смотрели в сторону казармы, куда ушел проводивший строевую сержант, где должен был быть и прапорщик. Когда же он, наконец, стройный и подтянутый, истинный представитель командования вооруженных сил, придет и разгонит этих хулиганов. Может быть даже арестует их и отдаст под трибунал, за издевательство над молодыми. Прошло ведь уже гораздо больше объявленных пяти минут для перекура. "Где же он задерживается, черт возьми, этот Рембо!" -- думал Шпала, добросовестно вместе со всеми дубася ногами по асфальту и горланя, не жалея глотки. Исчезновение высокого блондина при Черном-черном море выглядело тем более загадочно, что шум, который они своим парадом производили, разносился далеко по округе. Действительно, в Севастополе, очертания которого еще днем были видны на горизонте, должно было быть отчетливо слышно! Не могли же сержант с прапорщиком улететь куда-то срочно на реактивном сверхзвуковом самолете! Том, который до Турции летит четыре с половиной минуты. Взлетной полосы вроде нигде не видно, да и истребителей в стройбате с утра не было! Они же -- командиры, должны быть где-то здесь и на Чеку. В Черном море ведь американские подводные лодки, а в Средиземном шестой флот! И те и другие слышат устрашающие маневры и затаились, думают: "Наверное русские готовятся к войне, с минуты на минуту начнут!" Интересно, в Турции слышно их песню? Все происходящее пока что очень разнилось с показываемым в передачах "Служу Советскому Союзу!" На закуску были объявлены танцы. Пресытившись бранными почестями деды слезли с трибуны, душа их запросила возвышенного.
   -- Ну-ка сбацайте дедушкам цыганочку, -- изрек Султан, спустившись на грешную Севастопольскую землю, -- Петя, давай!
   И напарник зашпарил лихими переборами. Толпа стояла недвижимо и тяжело дышала, высунув языки.
   -- Ну, что не танцуем? Петя, повтори!
   И опять никто не двинулся с места. Султан встал с лавки.
   -- Что, салабоны, забогомели?
   В голосе его послышалась угроза.
   -- Ты почему не танцуешь? -- схватил бывший радужный урка за душу и притянул к себе ближнего карантинщика.
   -- Не у-ме-ме-мею! -- испуганно пролепетал тот.
   -- Кто еще не умеет? Ты тоже не умеешь? И ты? И ты...
   Схваченные за шкирку карантинщики рывком подтягивались к центру и так же рывком отбрасывались..
   -- Здесь нет слова "не умею." Кто сейчас не будет танцевать, будет по-пластунски ползать. Слово деда -- закон! Петя, давай!
   Гармошка заиграла в третий раз. Толпа принялась шевелиться, изображая известный танец кто как мог.
   -- Во, другое дело! -- оживился Султан.-- А ну, салапня, дай дорогу.
   И неожиданно принялся выделывать такие кренделя в танце, что Кармен, пожалуй, осталась бы здесь посрамленной в этом искусстве.
   -- Ну-ну, шевелись народ! -- кричал он при этом и снабжал последнее существительное нелитературным эпитетом. -- Кто салабоном танцевать не научится -- из того и деда не получится.
   И опять танцевали темпераментно и до сырости. На этот раз прошибло и петлицы, а с лиц пот лился ручьями.
   -- Так, -- наплясавшись, проговорил Султан, -- где-то у меня тут земляки есть. С кем я вчера разговаривал?
   Из толпы выделился серый, худой и невзрачный, бритый как все в новом мешковатом ВСО Буба. Он так резко контрастировал с пришедшей парочкой, что и впрямь казался мужиком, представшим пред светлые очи крепостника-барина. Что делает с человеком одежда! Казалось, вся серая масса карантинщиков -- люди черной кости, уже от рождения не могущие равняться ни статью ни образом жизни с сими избранными. Унизительно было сознание того, что и он -- Витька, такой же, как масса его сослуживцев: выстриженный охапками, как стерня на ухабистом краю поля. Может этак погано специально "бреют", чтобы молодого было видно за версту? И нигде он не сумел затеряться. Потный, мешковатый, угловатый. За два года переродиться в такого вот деда казалось просто нереальным, невероятным. (Но именно таким Шпала будет уже через пол года!!!) А ведь это все свободные люди свободной страны. Равные между собой от генерала до рядового, пользующиеся одинаковыми благами. Как легко, оказывается, человека можно превратить в раба! Это, между прочим, свободного человека! Выросшего и воспитанного в осознании собственной независимости и равенства. Чего же тогда ждать от истории средневековья, которой их пичкали в школе? Мог ли индивид, десятки поколений которого родились и выросли в рабстве, сам с рождения бывший слугой, считать себя равным господину? Даже одна мысль об этом должна была быть ему ужасна. И однако же и в те времена, среди рабов по наследству и по происхождению находились люди, поднимавшие собратьев на восстание. Говорившие: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!" Теперь подобное казалось Витьке нереальным. Раб в душе не может стать свободным человеком. Где-то история приврала или недосмотрела такую мелочь. Но сейчас Шпала был убежден: каждый атаман, предводитель народного восстания, лидер бандитской шайки чем-то выделялся среди прочих от момента своего появления на свет. Даже рожденный рабом и среди рабов он ухитрился вырасти свободным. Может сей умник кидал лягушек в суп своему барину, полоскал тайно в нем член, пер его дочь, супругу... Жил где-то на отшибе и не попал под барский сапог. Может сам был небольшим барином, но потом на своих обиделся и пошел против них. Черт его знает! Однако нынче Гроздев ощутил точно: человек однажды сломленный, покорившийся насилию, ставший холуем не сможет уже забыть такого унижения, выкинуть из души. Его можно облечь любой властью, дать какие угодно полномочия и права, в душе раб все равно останется рабом! Это такая вешь, которую воспринимаешь с рождения. Вот стоят в строю Витькины сверстники, и не похоже, чтобы они были слишком-то унижены всем происходящим. И вчера Шпала думал, что все переносят настоящее очень тяжело. А потом оказалось, что некоторые дрыхли всю ночь напролет. Другие, самые дерзкие, в виде мести старикам, уничтожали собственные запасы съестного. Себя он считал хуже всех, ущербней. Не заложили в Витьку какой-то простой, для других понятной истины. Все живут, терпят, а Шпала "не может!" С тех пор как родители его в угол ни за что ставили. Наверное дефектный какой-то? А Гроздев-то, идя в армию мнил, что подготовлен к службе лучше остальных! Оказалось наоборот! Сволочь. Ладно! Закон Дарвина: "Сильные выживают, слабые погибают!" Не сможет приспособиться в жизни, значит подохнет!
   -- А еще один где, тот что из центра? -- оглядев Бубу, вопросил Султан. Как он был сейчас мерзок Витьке, как мерзки были все окружающие, даже Буба. Как мерзок Шпала был сам себе! И однако же, смятенный, он подался вперед, сознавая полнейшее собственное ничтожество. Иначе разве смог бы Груздь участвовать в этом спектакле? Нет, он не из тех, которые говорят: "Лучше умереть стоя, чем жить на зарплату!" Значит и в Витькином роду свободных наемников, воинов и бандитов затесалась рабская кровь. И вот теперь она проросла! Чем Шпала лучше Хорька? Только тем, что физически сильнее и умеет прилично бить по челюсти. Оказывается, главное -- кулаки, а не моральный дух! Никак он не может выработать свое отношение к происходящему, свое мировоззрение. А без него, как без стержня: куда ветер подует, туда и колышешься.
   -- Садитесь, земели! -- Султан приземлил обоих рядом с собой на лавку: Бубу справа, Витьку слева, повесив на их плечи, как на коромысло свои длинные мускулистые руки.
   -- Ну как, боец, голова после вчерашнего не болит? -- обратился к Шпале. И тут же:
   -- Да, видос у вас... Надо сказать банщику, чтобы подстриг поприлежней. Как думаешь, Петь, должны мои земляки с антеннами ходить?
   -- Ну, в рот мента!.. -- поддержал гармонист.
   -- И я так думаю! Тащи сюда этого гребанного Гошу, скажи чтобы машинку не забыл. И побыстрей. Передай -- Султан ждать не любит.
   -- Ага, щас сделаем! -- ответил Петя и, взяв гармонь под мышку, растворился за сараями.
   Прошло около минуты, прежде чем оттуда скачками, жопу в горсть, появился банщик. В свободной руке он сжимал бритвенные принадлежности.
   -- А что это вы отдыхаете! -- вдруг, обращаясь к толпе карантинщиков, возмутился Султан. -- Кто за вас армейскую науку постигать будет? Непорядок! Дедами отдохнете. Вот так же, как я вас, молодых воспитывать станете. А сейчас... "Учиться, учиться и учиться!" -- как говорил великий Ленин. Где это ваш сержант Кузя, что-то его давно не видно. Эй, сержа-ант, Кузя, греб твою мать! -- заорал он во всю глотку.
   Поднял палец вверх, призывая всех затихнуть. Прислушался. Тишина долгожданная повисла над частью.
   -- Сержант ...мать, ты куда делся, петух гамбургский! Ну ка, -- подозвал патрон к себе из сгрудившейся в курилке толпы двух человек, срочно разыщите мне вашего сержанта, скажите -- Султан зовет. Стойте! Скажите, сейчас же не будет здесь, хлебало набью. Дуйте!
   Гоша тем временем уже старательно скреб Витькину лысину. Через несколько секунд сержант Кузя -- бравый, начальственный, четкий, угодливо изогнулся перед развалившейся на лавке троицей. Видел он, естественно, только Султана.
   -- Чего Сашок?
   -- Скажешь прапорщику, -- тоном, не терпящим возражений, вещал сидящий рядовой стоящему перед ним в позе официанта сержанту, -- что этих двоих, (он похлопал ладонями по плечам Кольки Бубы и Шпалы) я беру с собой. Понял?
   -- Понял!
   -- Не понял, а так точно понял!
  
  
   ГЛАВА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ
   О том, что армия -- сложная штука: рядовой приказывает полковнику, они вместе пьют тройной одеколон и обнимаются с белыми медведями. Кто тут главный? Салабоны на стариках в туалет ездят, но обходят начальство с подветренной стороны. Балы, парады и местный театр. неуставные отношения на сопках Маньчжурии. Сковорода с оптическим прицелом, винчестер, кумар и многоженец. Казанская сирота Гоняет в бухте при луне чаек строевым шагом, за что получает дисбат. Девушки из курортного профилактория подшивают бойцам подворотнички.
  
   -- Так точно, понял Сашок!
   -- А теперь иди и занимайся с салагами строевой, я за тебя с ними в роте долбаться не буду. Стой! Ты почему их до сих пор не научил, как нужно приветствовать дедушек, а? Сержант Кузьмин, как нужно приветствовать дедушку?!
   -- Здравия желаю, гражданин дедушка! -- вытянувшись в струнку и взяв под козырек, гаркнул сержант.
   -- Вольно! Иди, занимайся!
   Кузя отошел два шага от толпы карантинщиков, привычно поправил ремень и гаркнул уже совсем другим голосом:
   -- Рота, стройсь!
   Шпала с Бубой переглянулись, хотели было вскочить. Но Султан прижал их к лавке. Затем неторопливо встал сам, потянул обоих вверх и за собой в темноту. Сзади наяривала марш "Прощание Славянки" курская гармошка. Компаньон очевидно не торопился разделить участь шефа. Его влекли балы и парады. "Так! -- усиленно соображал Витька, уходя в неизвестность под обнимку Султана. -- Что же это получается? Рядовой приказывает сержанту, чтобы тот передал прапорщику, что он, рядовой желает взять с собой вот этих двоих." Абракадабра какая-то. Непонятно, кто из них старший! Оказывается, армия -- штука посложней, чем он ее себе представлял. К удивлению Шпалы, по походке и координации движений он подметил, что Султан не настолько пьян, как это только что разыгрывал. Из всего сейчас увиденного, в голову напрашивались успокаивающие выводы о том, что армия -- театр, где каждый относится к отведенным ему обязанностям всего лишь как к роли и не более того! Еще вчера Гроздев выяснил, что рыжий сержант вовсе не настолько кровожаден, как об этом можно подумать с первого взгляда. Земляк специально поддерживает сей имидж для того, чтобы, по его словам, удержать молодежь от анархии. Иначе, дескать, крах. Салабоны на стариках будут в туалет ездить! Сержант Кузя -- достойный продолжатель ратных дел, без всяких видимых неудобств совмещает в своем репертуаре две совершенно разные роли: командира и мальчика на побегушках. Но... вовсе не строит из неприятной части своих обязанностей трагедии: ведь, как известно, плохих ролей не бывает, бывают лишь плохие актеры. В этом смысле Кузьмин может даже гордиться своей игрой. Она у него значительно тоньше и совершеннее, чем у других. Незабвенный отныне Султан, тоже, выходит, исполнял сегодня вверенную ему роль. Значит зачем-то она ему нужна? Ах, мозги заплетешь! Единственное понятно: Шпала неправильно относится к действительности. Что он собрался: один переделать здешние "веками" устоявшиеся нравы? Или, может быть, Витька совершенно крайний в этой игре. И уж ему-то, сироте Казанской, всех в ней тяжче? Так нет же! Похоже и здесь фортуна на стороне Груздя. Тогда какого ж ему еще рожна надо? Или Шпала уже настолько изнежился от удач и измельчал душой, что и сравнительно небольшие тяготы ему не в жилу ? В таком разе это хамство, пижонство! Над бухтой висела луна. Шумело где-то поблизости невидимое и ни разу в жизни не виденное море. Черное море!
   На Крым опустилась, взяв его в свои объятия, теплая, как лето средней полосы, осенняя ночь. Кое-где проглядывали из-за быстро несущихся со стороны моря облаков звезды. Прозвенел отбой. Но возле пятой роты -- карантина, начальство его не "услышало": их призыв еще продолжал занятия строевой. Слышна была дробь шагов и четкие уставные команды проводящего занятия сержанта. "Крики чаек, шум прибоя..." Все наяву и вместе с тем как бы нереально. Вот сейчас гаркнет мент, стукнет пудовым ключом по решке зверинца или по бляхе собственного ремня и ты проснешься в девятке городского отдела милиции "среди воров убийц и уркачей". Так круто изменилась Витькина жизнь. Еще каких-то три дня назад Шпала сидел у следователя в кабинете и думал самое большее о том, как бы выкрутиться, выкарабкаться на этот, самый последний раз. Сколько их было таких "самых последних" разов! Ежели б ему тогда сказали, что через три дня все тревоги Витькины отлетят, как те сухие листья с деревьев, о которых пел рупор на вокзале в Севастополе, что он будет в армии в Крыму, а не где-нибудь в тайге или на сопках Маньчжурии, не в заполярье на далеком острове, где все два года света белого не увидишь, обнимать белых медведей, а в Крыму, на курорте пить водку со страшными, легендарными армейскими дедами, Шпала бы вряд ли поверил. Да и кто из здравомыслящих, в армии служивших поверил бы? Все складывалось даже слишком хорошо, как нельзя лучше. Оттого щемило грудь непонятной тревогой: "Так в норме не может везти, надо ждать беды!" Хотя что ему может угрожать в ближайшем будущем? Сколько раз над Витькой нависали тучи реальные, гораздо более густые, свинцовые и что? Вот он в армии и все позади! Нужно только не теряться, не плутать, а смело идти своей дорогой, которую милостиво открыла перед тобой Фортуна.
  
   Бери от жизни все что можешь
   Бери хоть мало -- все равно
   Ведь жизнь на жизнь не перемножишь
   А дважды жить не суждено!
  
   Они перелезли через бетонную решетку забора и очутились в лабиринте низких без окон строений из какого-то природного камня. Вернее зарешеченные, маленькие как амбразуры окошки кое-где встречались, но были либо забиты досками, либо заложены кирпичом, либо просто темны. Слева по курсу проплыла громада полукруглого ангара из металлического профилированного листа. Свернули за угол и здесь открылись казармы. Вошли в торцевую дверь первой. Это оказалась кухня. Солдат в переднике поверх форменного обмундирования и в белой "пасочкой" шапке вышел на шум из небольшой комнатки. Но увидя Султана отступил в сторону, давая дорогу. Они прошли в рабочую часть. Зал размерами примерно шесть на шесть метров имел посередине одну большую плиту и еще несколько различных приспособлений ближе к стенам. Витька опознал: мясорубку, картофелечистку, ванны, некое подобие сковороды на шарнирах и со штурвалом сбоку... Из зала выходила дверь еще в какую-то комнату и в дальней стене окно раздатки.
   -- Вася, -- обратился Султан к повару, -- дай чего-нибудь пожрать и доставай пузырь.
   -- Бухалова нету, Саня! -- испуганно заговорил повар, -- Тот пузырь, что вы вчера оставляли, полковник сегодня выпил.
   У Шпалы вообще поехала крыша: так они тут что, и пьют все вместе -- полковники с рядовыми, а потом бьют друг другу морды? Он не просек еще, что это тот же самый "полковник" -- рыжий сержант, ухвативший себе такую кликуху за неуемное желание командовать всем и вся.
   -- Ну скот гребаный, на хер ты ему давал! -- разорился Султан. -- Ладно, раз он такая свинья, я ему тоже ... оставлю! Тогда сбегай, найди чего-нибудь.
   -- Где ж я возьму?
   -- На свинарник сходи к Стасу, скажи -- Султан просит.
   -- Был уже, полковник посылал.
   -- Вот крыса, -- опять обозлился поводырь, -- как за воротник попадет -- ради ста граммов в берлин пешком сходит! Ну и что, было у Стаса?
   -- Нет, сказал сам на голяках.
   -- Ладно, сходи в роте поищи. Видишь, земляков привел, надо угостить.
   -- Ничего нет, Саш, разве что одеколон.
   -- Хорошо, тащи одеколон, -- согласился Султан, -- только быстрей, чтобы им к отбою успеть. И пожрать собери.
   Повар исчез. Через минуту Султан потянул "бойцов" из зала в коридор и оттуда в небольшую комнатку, из которой при их появлении выскочил повар. Комната была убрана по-домашнему: Цветастые занавески на окнах, покрытый белой с вышивкой скатертью стол, поверх которой тонкая целлофановая застилка -- пленка. На столе уже стояла большая фарфоровая миска с холодным мясом. Рядом солдатская нержавеющая с картофельным пюре, тоже холодным. Еще в одной такой же соленые огурцы.
   -- Сегодня больше ничего не осталось, -- сказал повар, нарезая ножом хлеб.
   -- Ладно и так пойдет, -- ответил Султан. Парень достал из настенного, завешенного той же, что и занавески, материей шкафа три вилки, положил на стол и вышел. Хлопнула входная дверь.
   -- Вы ешьте, не стесняйтесь, -- обратился к Витьке с Бубой Султан, -- я уже отужинал.
   Оба неторопливо взяли по куску отваренного мяса, принялись жевать. Мерно тикали часы с гирьками на стене. Не более чем через минуту возвратился повар. Поставил на стол перед Султаном два круглых пузырька с надписью на этикетке "Тройной одеколон", достал и поставил алюминиевую поллитровую кружку.
   -- Убери, давай стакан, -- поморщился Султан.
   -- Сань, ты же знаешь, как после одеколона плохо стакан отстирывается. -- Завтра придет Жора Перидэрий, он сейчас дежурный по части, унюхает, будет мозги компостировать. И так сказал, чтобыы никого сюда кроме офицеров не впускал.
   -- Ладно, сунешь его в заначку, что у тебя стаканов, что ль, не хватит.
   -- А откуда они? Как полгода назад Труш из дому принес пять штук, так и стоят...
   -- Не жмись Вася.
   Султан отвинтил пробку, принялся трусить содержимое пузырька в стакан. Сейчас же вся комната наполнилась запахом.
   -- Тут земляки не дом -- армия, -- говорил он при этом, словно извиняясь, -- а потому здесь пьют все, что горит и гребут все, что шевелится.
   Натрусив, подал первый стакан Витьке. Одеколон был голубого цвета.
   -- Погоди, -- сказал Султан, -- так ты не выпьешь!
   Взял алюминиевую кружку и встав набрал в нее из крана воды.
   -- Вот, знаешь как спирт пьют?
   Честно говоря, Витька не знал. Ни разу не приходилось. Но он с готовностью кивнул и уже поднес стакан к губам, чтобы выпить, как Султан снова остановил:
   -- Да не так же! Делаешь глубокий вдох-выдох, не дыша набираешь в рот воды, затем подносишь стакан и пьешь все подряд. Выпил и сразу захлебнул опять водой. Потом набираешь воздух через нос, а выдыхаешь его через рот. Понял?
   -- Угу! -- вторично кивнул Витька.
   -- Ну давай!
   Шпала вдохнул, выдохнул по гимнастике йогов, отхлебнул из кружки и принялся глотать из стакана. Одеколон сразу же обжег полость рта и глотку, ударил запахом в мозг. Если бы не настрой, Витька наверное поперхнулся бы. Но тут выхлебал все и замер, поводя из стороны в сторону залитыми слезой глазами.
   -- Водой запей, водой запей! -- подсказал сидевший рядом Буба.
   Витька отхлебнул, но что это: вода или одеколон, не почувствовал. Начал дышать ртом, забыв про наставления, но ничего, все обошлось нормально. После одеколона мясо казалось безвкусной жесткой массой наподобие резины. Шпала ел механически, не чувствуя вкуса пищи. Но по внутренностям почти сразу же пошел благородный огонь: "Божок по жилушкам босичком прошел." Вскоре он поднялся и в голову. Лицо, руки -- все запылало, а в голове послышался легкий колокольный звон. У Бубы, если наблюдать снаружи, вливание тоже прошло удачно. Он все выполнил правильно без подсказки.
   -- На вот, загрызни! -- вынул Султан из кармана и положил на стол какое-то снадобье. -- Запах отбивает. Мускатный орех. Хотя от одеколона вонь истребить конечно трудно. Так что на всякий случай советую вам на начальство в ближайшие два дня не дышать и вообще держаться с подветренной стороны.
   -- Ну, как первые ощущения? -- спросил Султан, когда буря заедания начала стихать. Шпала с Бубой пожали плечами. -- Нет обиды, что я вас нонче строевой гонял с песней?
   -- Да ну-у! -- нестройно, но в один голос взвыл карантин.
   -- Вы, земляки, зарубите себе на носу: здесь армия, а вы салабоны! И изменить это не в силах никто. Подлянок тут нет. Скажут туалет драить, придется драить. Скажут пол мыть, значит мыть. Это служба. За неисполнение приказания губа, дисбат. И от обязанностей салабонов вас никто не избавит. Не побудете в этой шкуре, -- из вас и дедушек не получится. Поэтому, что по уставу требуется, все вы должны выполнять. Ремень между четвертой и пятой пуговицей, по окружности головы, пилотка на два пальца от переносицы, верхняя пуговичка застегнута. На работе можете эти требования не выполнять. Приветствовать дедушку и отдавать ему честь вы обязаны: он, как никак, это заслужил стажем службы. Все приказания дедушки, что касаются устава, вы должны выполнять. Если дедушка что-то спрашивает, обязаны отвечать. Ну а, что касается неуставных отношений, смотрите сами. Помочь я вам как землякам помогу, но перед дедушками за вас, как за салабонов, заступаться не имею права. Единственное что обещаю, -- это свои Икские от вас лишнего требовать не будут. Ну а если кто из других стариков начнет заставлять чистить ему сапоги, стирать робу, подшивать подворотничок, -- постарайтесь от этой работы отвертеться. Вместо себя чурку заставьте. Возникнет конфликт, которого избежать нельзя, чувствуете в себе силу -- выходите с дедом один на один. В смысле дайте сдачи. Я имею в виду, опять же, крайние случаи, когда дело о чести стоит. Наши не подпишутся, я обещаю, да и других предупредят. Словом, конфликты да драки могут у вас быть только с дедами-чурками. Тут уж стойте сами. Раза два-три отмашку дадите, перестанут заставлять. Ну а если уж совсем насядут, тогда обращайтесь к нам. Мы найдем, как это дело уладить потихоньку. Да не дрейфите вы! Это только на первом этапе у вас может быть непонятуха. А дальше в части увидят, что вы с Икскими дедами на коротке, и остальные вас трогать сильно не будут.
   Хлопнула входная дверь. А еще через секунду на пороге возник вчерашний рыжий сержант.
   -- Странно! -- вдруг ударило Витьке в голову. -- Почему он только сейчас заметил, что деды: и Султан, и этот Рыжий отличаются от них с Бубой не только одеждой, но, самое удивительное, и возрастом. Лишь секунду назад Шпала разглядел, что радужному громиле никак не меньше двадцатипяти. А рыжему, так тому вообще по физиономии можно все тридцать дать. Неужели армия так изнашивает людей?"
   -- Опять салабонов поишь, вместо того чтобы со своими в тесной компании? -- прорычал Рыжий, но руку всем троим подал. Так Витька до сих пор и не понял, кто из них главнее, но что Султан ему нравился гораздо больше -- это факт! Хотя... лучше всего бы все ж таки вместо этого курортный профилакторий с блядями.
   -- Насчет тесной компании, -- отреагировал тот, который имел трех жен, -- кто сегодня пузырь винчестера в одиночку выжрал, который я вчера здесь оставил?
   -- Мы, мы оставили! -- поправил Рыжий.
   -- Я принес, -- не согласился Султан. -- Знал, что есть на будущее. И вдруг приходит полковник, выжирает эту бутылку и ни гу-гу. Меня даже не предупредил. Как такое называется Коля?
   -- Кумар, кумар это называется Саша, -- окрысился сержант. -- А если ты с друзьями из-за подобной мелочевки разборки устраиваешь, то я тебе скажу, что вино у меня есть, десять бутылок. Еще днем загнал. Час назад сообщили, что все на мази. И не предупреждать я тебя хотел насчет бутылки, а пригласить пришел. Там Галочка будут с Леночкой, все как положено. Со старшиной я договорился. Завтра за нами машина заедет в общагу и заберет на объект.
   -- А Леночка насчет прошлой ночи на меня не обижается? -- заинтересовался Султан.
   -- Ну ты конечно хуйню спорол. -- сказал рыжий, взяв со стола и рассмотрев этикетку на одеколоне.
   -- В нашем магазине брали. Сегодня Лушка четыре ящика в часть завезла. После работы зашел, хотел купить для освежения -- уже все распродала. Я хуею! Чурки совсем в наркоманию ударились, кроме тройного ничего не признают!
   -- Потому я тебе за бутылку и сказал, видишь, чем пришлось земляков угощать.
   -- Им и это за счастье! -- махнул рукой рыжий. -- Первый день служат, а уже в офицерской комнате с камбуза мясо жрут и одеколон хлещут. Любому деду-чурке за счастье! Разбалуешь их!
   -- Ничего, поддержку надо давать! А чурки эти так и так перед дембелем гуляют. Ты думаешь у них как у нас? Придет домой, хуй ему папаша нальет. Будет пить по за углами как молодой. У них так положняк.
   Рыжий неожиданно сверкнул глазами и схватив стул подсел за стол рядом с Султаном. Взглянул на часы.
   -- Ладно, у нас есть еще полчаса, Коля подъедет, я сказал в роте, где нас искать. А сейчас давай поговорим, устроим молодым, так сказать, политзанятия. Поддержку давать, Саня, надо не в том, чтобы они за офицерским столом жрали, да пили с первого дня. Ты их к работе приучать думаешь? К службе. Стратегию объяснил...?
   -- А зачем я их сюда привел?
   Рыжий повернулся к Витьке с Бубой.
   -- Слухайте сюда, салабоны! За Султана не ручаюсь, но я вас поить и девок вам таскать до дембеля не собираюсь. Может это Саша нанялся вас обслуживать?
   Он взглянул на коллегу-многоженца.
   -- Коля, не дури! -- заговорил тот.
   -- Так вот, -- продолжил оратор. -- Парни я вижу вы с понятием. Хоть вот тот (он кивнул в сторону Шпалы) меня насчет часов и деньжат прибородил. Командиру части нас не сдадите. А сдадите, самим же хуевей будет! Жрете вы офицерскую хаванину, одеколон хлещете, дедушки вам поддержку дали...
   -- Э-э, затянул ты, Коленька! -- встрял Султан. -- Ну оставьте ему кусочек, что ли! Видите, у человека слюньки текут, вот вот подавится...
   -- Погоди, Саня, дай сказать, потом сам их воспитывай, как хочешь! Я, чтобы вы не приняли его приколы за правду, вообще армейские харчи не жру... Так вот, салабоны, не для того мы вам поддержку даем, чтобы из вас пьянь тропическая получилась. Нам с ним (он кивнул на Султана) когда служить сюда пришли, никто поддержку не давал. Верх здесь держали чурки. Мы, Икские взяли власть в свои руки и теперь передаем ее вам. Если вы эту власть не удержите, то будете самыми последними пидорасами перед теми ребятами, что после вас сюда служить придут. Перед всем Икском, короче. Поэтому пока мы здесь -- берите власть. Собирайте вокруг себя земляков и кнокайте чурок с самого первого дня. Чтобы они вас по стенке, по сте-но-чке обходили!!! Поняли?
   Глаза рыжего при этом загорелись каким-то свирепым огнем упивающегося мстителя.
   -- Да они вроде ребята не того, не борзые. Против нас ничего не имеют. Так что и бить вроде как не за что, -- усомнился Шпала.
   Теперь уже глаза рыжего буквально налились кровью. Даже дембельский чуб на затылке, как Витьке показалось, зашевелился и сдвинул пилотку. Сержант в одну секунду подскочил к нему и схватил Витьку за грудки:
   -- Эх, земеля! -- Рыжий приблизился к самому Витькиному лицу, дышал ему в нос перегаром и дымом табака. -- Не знаешь ты чурок. Какой это трусливый и подлый народец! Они тебе в глаза улыбаются, а ночью зарежут. Видел бы ты этих ребят когда они верх держат.
  
  
  
   ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
   Армейская механика изнутри -- принцип действия. Откуда произрастает национализм.
  
   Они же русских за людей не считают. В туалет верхом ездили! Плохо ты знаешь этих зверей. Жалости у них нет, и благодарности мрази не знают. Понимают только силу. Пока его бьешь, ты ему "брат"! Но если чурка верх возьмет -- "Русская свинья" будешь. Так нас и называли: "Русские свиньи". Думаешь почему в карантин сержантов всех славян подобрали? Мы этот вопрос специально с офицерами утрясли. Они же видели, как раньше было. Чурки -- неблагодарные твари. Верх держали, никакой дисциплины не было, голимый беспредел. Офицеры их боялись. Прошлого командира части только деньгами смазывали, ну ротных еще и то не всех, а на остальных положили! Тут политика хитрая. И такие верхи завязаны, что голова кружится! Думаешь почему большинство Икских из вашей команды пошло в Морозовский стройбат? Потому что там командование тоже хочет власть чурок искоренить. Азиаты сейчас верх держат, и нашим русским ребятам ох как туго! Вот чурок и разбросали в два стройбата -- наш да соседний. А в Морозовский девяносто процентов славян. Старики-чурки уйдут, дай бог они верх возьмут. Но там основной призыв годишники. Значит молодым еще год терпеть. А это не сладко! Потому у нас в карантин и назначили почти всех Икских, чтобы сразу, с первого дня чурок обломать. Вы видели, как они на отбое летают? Как птички. Но это чурки только нас боятся, это еще не все! Главное, чтобы они вас шугались. И установить такой режим надо сейчас, пока саксаулы в часть не вышли. Там земляков найдут -- вам трудней будет. Знаешь, какая у них сплоченность? Это у нас -- русских: Ты с Курска, а я из Икска уже не земляки а соседи. У них, будь ты хоть с другого конца республики, все равно ему брат родной.
   -- Да ведь все чурки из одной п...ы вылезли! -- вмешался Султан. -- У меня ж папаша чурка, я то знаю! Вера у них одна, язык в принципе тоже, только названия разные: турки, туркмены, таджики, татары... Друг друга без переводчика понимают.
   -- Какой хер друг друга! -- поддержал рыжий. -- Вон по курортам туристы шастают, наши чурки с ними общий язык аш бегом! С пол оборота. Лишь бы морда была черная. Турция, Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан, Монголия... Я хуею! Один Тувинец как-то попался и то они друг с другом разобрались.
   -- Правда, половина слов русских! -- уточнил восточный владыка.
   -- Особенно матов! -- согласился сержант. -- Так что все это одна пиздобратия! Потому бейте их на каждом шагу. Чтобы с завтрашнего дня начинали. Так своим и передайте. Если будет заваруха, мы поддержим. Ну а если не будете их бить, мы вас п..дить начнем хуже, чем этих чурок. Понял? И не ссы, все сержанты свои, все знают. Прямо в строю на ногу ему наступил, только слово скажет прямо в рог! А мы за вами будем следить! Если кто из сержантов за чурку заступится, нам скажете, мне или Султану. Но такого не будет, разве что для показухи при начальстве. Летеха в карантине тоже наш... И еще земели: за все надо платить! Мы без офицеров власть в руки бы не взяли. Не будем ротных греть, они завтра же от нас отвернутся. А это -- труба делов! Ни работы хорошей не получишь, ни денег на книжку не упадет, ни домой в отпуск не поедешь, ни в самоволку не сходишь... А сходишь, поймаешься раз-два и будешь через постель на губу ездить. Короче, служба адом покажется. А деньги ведь откуда-то брать надо?! Вот меня ротный устроил, я там палец о палец не ударил, а деньги получаю. Должен я его отблагодарить или нет, я тебя спрашиваю? А чурки, вон, до дембеля ломами глину долбят, копейки на счет падают. Такая же система и тут: За ваше благополучие в карантине мы должны своих командиров отблагодарить...
   Чем больше Шпала слушал, тем яснее ему становилось. Сейчас с них начнут требовать, чтобы молодые написали матерям и те выслали переводом некоторую сумму денег на кого-нибудь из сержантов или вольнонаемных. Ничего себе земляки! Кстати, Султан наполовину чурка... А встретил Икских лучше рыжего! Случайность? Закономерность! Русский народ вообще прославили полукровки: Ленин, Пушкин... А то и вовсе инородцы: Екатерина, Сталин. И так наверное у всех наций. Наполеон был корсиканец... "Никто не пророк в отечестве своем!"
  
   ЗАКОН ботаники: Нация в чистоте вырождается! И второй, социальный: инородцы, воспитанные среди русских, становятся еще более русскими, чем сами русские!
  
   Опять он в философию ударился, в то время когда о конкретном думать надо! Но дело приняло совершенно необычный оборот.
   -- Запомни земеля, у нас в Союзе самые нищие -- это мы, русские! А у разной черножопой братии денег хватает. У них стада овец у каждого, или виноградник. Арбузы, персики, апельсины... (А кокосы, бананы, финики?) Дома трехэтажные, по два-три автомобиля на одного члена семьи. Тридцать два сантиметра, не считая залупы!
   Пишу эти строки, а в Дагестанском селе Первомайское идет штурм дудаевских боевиков нашими спецподразделениями. "По своим лупят пушки". Село горит. Более ста заложников горят вместе с ним. Женщины, дети... Новосибирские ОМОНовцы, (около 30 человек) взятые чеченцами без боя из-за того, что наше командование запретило им открывать огонь, расстреляны боевиками. Спасти их жизни не посчитали нужным, дабы не скомпрометировать демократические принципы нынешней власти!
   -- Послужишь, увидишь, с какими баулами они к сынкам в гости приезжают. Мешок грецких орехов, бурдюк чачи, куль изюма, хурмы... это для них тьфу! Поэтому во многих частях офицеры ими закуплены. Нашим спасибо надо сказать, что свою нацию не продают. Они и орехи возьмут, и чачу выпьют, а верх все равно чуркам взять не дадут! Побольше бы таких командиров на всю армию!
   -- А в правительство? -- прервал его Султан.
   -- И в правительство! Тоже бляди все подкупленные! Свой народ унижают, а разной хуете за его счет наживаться дают. И здесь в карантине у каждого чурки есть деньги. Рублей сто, как минимум. Но они жадные, твари и быстрее своим землякам в часть отдадут, чем нам. Поэтому следите, чтобы ни один чурка из части в карантине не появлялся. Чуть что -- говори сержанту. А деньги из чурок выбивайте. Ночью вывел в туалет, дал оторваться, он сразу и русский язык понимать начинает, и деньги отдает. "Дурь" тоже у них может быть, анаша, то есть. Поэтому вы тех русских, которые из Чуркестана прибыли, на свою сторону привлекайте. Они лучше знают, у кого сколько денег и кто где что прячет. Самих их чурок бить не заставляйте. Парни наколяк дали, а дальше вы действуйте. Мы не можем: нас сразу за дедовщину могут посадить. Сейчас с этим борьба. Так что долбите их и выбивайте все до последнего рубля, пока в часть не перевели и по ротам не разбросали. А то уже сейчас видно: кое у кого из чурок в части деньги завелись.
   Он повернулся к Султану.
   -- Сегодня Рамзан нашему старшине роты -- Пелиху пятьдесят рублей дал. Пелих мне сам сказал! Ну а мы вас тоже не обидим! И не только поддержкой. Самим вам деньги пока ни к чему. Вы здесь все равно ничего не знаете. Деньги салабонам иметь не положено. Поэтому, достали "капусту" -- несите нам. Мы сколько нужно наверх отдадим, остальные с вами же и пропьем. Вот этот одеколон и мясо не предел, здесь можно лучше жить. Лучше, чем на гражданке! Вы тут оботретесь, мы вас с Султаном как-нибудь с собой на хату возьмем к бабам, сами увидите. Так что: были бы деньги! А чтобы они были, нужно не терять времени. Все усекли? Вам повезло. Через каких-то полгода мы уходим и все отдадим вам: и власть, и деньги, и блядей. Так что поднатужьтесь, оправдайте доверие! Ну а теперь нам с Сашком пора! А вы дуйте к своим, пока вас не хватились. И начинайте действовать. Давай!
   Он подал обоим руку. Затем повернулся спиной, желая показать, что с ними базар окончен и заговорил с Султаном.
   -- На фиг ты ей так прямо рубанул, что про женитьбу и речи быть не может? Галка ее утешала, сказала, что это все не окончательно. Можно еще тебя уговорить, приласкать...
   Витька с Бубой вышли на улицу в ночь. Затерявшаяся было в голове мелодия зазвенела вновь: "Вечерний звон. Бом! Бом!!" Все складывалось прекрасно. Даже земное притяжение словно вдвое уменьшилось, отступило. К тому же, от обоих пахнет теперь не потом, а благовонием. Они им насквозь пропитаны. У Бубы в кармане нашлись папиросы и спички. Шпала тоже закурил за компанию. Шли обратно тем же маршрутом: мимо сараев, ангара, перелезли через забор... Из-за угла было видно, как на плацу их товарищи наматывают строевой километраж. Занятия проводил почему-то уже сам прапорщик, собрав воедино две группы. Сержант терся тут же. Постояли, докурили, подумали. Плац был хорошо освещен прожекторами с казармы. Потому пробраться в строй незамеченными было маловероятно. Решили улучить момент, когда прапор вместе со строем повернутся к ним спиной и пристроиться в зад колонне. Если их заметят, скажут что были в туалете.
   -- Кругом! -- скомандовал микромайор. -- Левой, левой, раз, два, три...
   Они выбежали из-за сарая и вприпрыжку понеслись к строю. Черт дернул прапорщика остановиться и обернуться. Бубу и Шпалу он увидел, но продолжал командовать, как ни в чем не бывало: "Левой, левой..." Карантин помаршировал еще минут десять. Затем командир построил его лицом к казарме по двое, приказал Бубе и Шпале выйти из строя, повернуться к нему мордой.
   -- За самовольную отлучку во время строевых занятий, объявляю вам два наряда вне очереди! -- объявил он.
   Все понятно. Оба потупившись смотрели на свои сапоги.
   -- Стать, как полагается! -- рявкнул прапор. -- Что нужно отвечать в таких случаях?
   Ах, так значит нужно еще чего-то и отвечать! Спросили бы что полегче! В конце концов это уже свинство! Они в армии первый день, а им, мало того, что влепляют по два наряда вне очереди, да еще требуют, чтобы они что-то на это отвечали. "Спасибо" этот садист, что ли, ждет от них? Откуда Витька с Бубой знают, что в таких случаях полагается делать, они только сегодня вылупились. Из строя доносится шепот:
   -- Служу Советскому Союзу, Служу Советскому Союзу!
   -- Так что нужно отвечать, когда вам объявляют наряды вне очереди? -- не унимается прапорщик. Витька с Бубой переглянулись, набрали полную грудь воздуха, взяли один правой, другой левой под козырек и гаркнули:
   -- Служу Советскому Союзу!
   -- Ха-ха-ха, -- покатились со смеху сержанты, собравшиеся, видимо, делать отбой. За ними покатился со смеху и весь карантин.
   -- Четыре наряда вне очереди! Что нужно отвечать?.. Есть нужно отвечать! Есть. "Есть, четыре наряда вне очереди, -- нужно отвечать. -- Есть четыря наряда вне очереди.
   Они стояли от прапорщика с наветренной стороны и Шпала боялся теперь только одного, как бы командир не унюхал исходящий от обоих запах. Но ничего, обошлось! Карантин загнали в казарму. Начался онанизм с отбоем. Первый для Икских. Но участия в муштровке друзья по "несчастью" не принимали, стояли в стороне в коридоре. Прапорщик позвал какого-то сержанта, который объяснил порядок снимания и одевания на себя воинского обмундирования и продемонстрировал все на себе. У него это красиво получалось и быстро: всего за двадцать пять секунд! Потом принялись дрочить всех. Но сегодня культурно было, без пинков и мордобития. Покончив наконец с отбоем, сержант Кузя отвел обоих в туалет за ротой. Обсерватория была просторной: насчитывала двадцать очок. Кузя показал, где находятся ведра, веники, тряпки. Объяснил, что подобные места принято чистить в армии до блеска. Впрочем, туалет и был не грязным, гораздо чище любой общественной столовой. Несколько бычков на полу, да использованные бумажки в мусорницах. Полы и стены до плеча кафельные, а выше плеча их и обосрать-то трудновато! Так что работы не очень много. Конечно, по законам малолетки "падляк"! Но ведь он, когда из армии вернется, тоже будет всем рассказывать, что ни разу туалет не драил! А насчет подлянки, то Султан объяснил, что в армии ее нет. Шпала взялся за веник и принялся мести пол. Буба тоже чего то схватил.
   -- Погодите! -- Кузя вынул из кармана пачку сигарет "Стюардесса", зажигалку.
   Закурил и провел пачкой по кругу, приглашая угощаться. Витька с Бубой неуверенно взяли по сигарете, закурили.
   -- Откуда будете? -- спрашивал Кузя.
   -- Из Икска.
   -- Из самого?
   -- Так точно!
   -- Я из Костромы, еще год служить. Деды уйдут, вместе молодых учить будем...
   Оставив солидный бычок, Кузя кинул сигарету в урну.
   -- Постойте, покурите, я сейчас!
   Через пару минут в туалет шумной толпою ввалились десять чурок. Сзади их подгонял Кузя.
   -- Быстро хватайте ведра, тряпки, веники и чистить туалет.
   Чурки были, видимо, привычные и нарасхват разобрали инструмент.
   -- Давай быстрей! -- подгонял их пинками сержант, указывая каждому фронт работ.
   Увидев что дело закипело, он подошел к стоящим в сторонке Бубе и Витьке.
   -- Вы их тут шугайте, чтобы все было хоккей, а я пошел, мне надо быть в роте.
   И высокий блондин исчез. Буба первый со всего маху залепил одному из чурок пинком под зад:
   -- Чего сачкуешь, сволочь!
   Шпала, памятуя наставления "полковника", поспешил присоединиться. Служба началась!
  
   25.07.91 г. 10 час 31 мин 31 сек.
   18.11.95 г. 16 час 37 мин 43 сек.
   17.01.96 г. 13 час 04 мин 35 сек.
  
  
   Будем считать, что эти слова читатель сам переведет на нормальный язык -- в самом деле, неужто милиционер мог так литературно говорить.
   На блатном жаргоне "битый фраер" обозначает: фраер -- то есть не вор, не блатной, но уже битый -- значит осторожный, знающий воровские законы, которого запросто на арапа не возьмешь. (Прим. автора).
   Кстати, для тех, кто не знает: 1. Саратовская ГЭС находится в городе Балаково. 2. Василий Иванович Чапаев вырос и возмужал в Балаково. Здесь похоронен его брат -- первый комиссар города.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Владимир Семакин 4
  
   Владимир Семакин. Первый день службы. Роман 321
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 3.41*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"