Ты посмотри только! Мы пришли, и тут, правда, необычно, хотя еще ничего не началось! Вон напротив двери, через которую мы зашли сюда, стоит белая прямоугольная доска на треножнике! Будто сейчас подойдет какой-нибудь человек с палитрой и станет на ней рисовать. Да, как на мольберте! Только доска раз в десять больше стандартного мольберта. И уж точно никто на ней рисовать не собирается.
Слева у доски стоит пианино. Такое же точно, как было у тебя дома в детстве. Мы еще баловались, стучали по клавишам, изображали музыкантов. Как же оно называлось? "Элегия"! Точно, "Элегия"! У пианино вполоборота сидит женщина. Она ждет, когда все соберутся.
Садись вон туда, рядом с этим странным китайцем. Он что-то прячет в руке, накрытой курткой. На выбритом лбу подсыхают капли. Да, дождь был, пока мы ехали на трамвае. Боишься? Я сяду рядом с ним тогда, а ты - слева от меня.
Какие-то женщины подбирают подолы юбок прежде, чем сесть в кресла. Их лысые и иногда очкастые мужчины заученными движениями промокают платочками лбы.
За нашим рядом кресел стоит мужчина средних лет. Его пальцы что-то подкручивают в проекторе. Проектор старый, с двумя бобинами. От движений рук механика в нем то вспыхивает, то гаснет лампа накаливания. Периодически жужжит лентопротяжный механизм. Свет лампы падает на доску, возле которой стоит пианино. Механик закуривает. К нему подходит сотрудник кинотеатра и сообщает, что курить в залах запрещено. Механик достает из внутреннего кармана своего жакета сложенную в несколько раз бумагу и передает ее сотруднику кинотеатра.
Рассмотрев бумагу механика, сотрудник извиняется и покидает зал.
Наконец, все места заняты. Механик дважды хлопает в ладоши, и свет гаснет. Пианистка начинает играть. Звуки лениво вываливаются из пианинового нутра, словно сонные котята. Если прислушаться, можно заметить в них свист ветра и шелест листьев.
На экран падает свет. В проекторе пробегает пленка, оживляя картинку.
В черном прямоугольнике появляется белая окантовочная рамка, в ее центре текст:
"Часть I. Женя и Ира"
Белый кадр наводняется черными тонами, и вот уже сквозь мелкую рябь можно различить дерево. Но картинка черно-белая. Пока что черно-белая. Ладно, смотрим.
В расселине корней дуба на газетке покоилась торопливо насыпанная горка сухого корма. Бродячие псы пока оставляли ее девственной.
Слегка встревоженный ветерок потрепал дерево по макушке. Его листья сначала вздрогнули, но затем, ощутив благоговейную прохладу, принялись вертеться, словно хор первоклашек на показательном выступлении перед родителями. Восторженный шелест коснулся слуха Жени.
Возле экрана появляется женщина с тряпкой и ведром. Она проводит тряпкой по движущейся картинке, и кадры становятся цветными. Протерев весь экран, она удаляется.
Поле вокруг дуба зеленело первой пушистой щетиной и заканчивалось новостройками. Они глупо таращились на поле, как на неожиданно опустевшее место. Зато в тени его неуклюже разлеглись дождевые черви, рядом свербели кузнечики, а на самых макушках травинок божьи коровки сушили крылья прежде, чем полететь на небо.
Наскоро свинченный забор пялился на единственное в округе дерево. Сквозь его ребра было видно мужчин в оранжевых жилетках, что копались в земле. Радостно тарахтел трактор, и пара грузовых машин, обнажив юные кузова, пестрела молодой зеленью. Возле забора непоколебимым истуканом стоял транспарант с надписью.
На экране вновь появляется черно-белая рамка с текстом:
"Здесь будет город-сад".
Тень крайнего листа самой высокой ветви дерева падала на глаза юноше серой тряпкой, ограждая их от едкого солнца, что подкрашивало город цветом яичного желтка. Женя с немой благодарностью посмотрел на лист. Опять пронесся ветер, дружески потрепав дуб. Однако лист не шелохнулся.
До него было не достать, но юноша протянул руку. На лице Жени тень дубового листа соединилась с тенью ладони. Не спеша, согнув палец, будто царапая небо вокруг листа, он ощутил, как под подушечкой верным рядом пробежали небольшие поперечные бугорки. Воображение рисовало на лазури стежки или, вернее, шов. Но что это на самом деле, Женя не мог предположить. Ветер вернулся. Лист слегка выгнулся, но все же остался в том же положении. Казалось, его верхушка застряла в центре этого "шва".
Легкая нить легла на шею. Приняв за паутину, юноша слепо схватил ее пальцами и нервно отбросил. Ветер возвратил ее на место. Женя повернул голову в сторону докучливой нити, но увидел Ирину. Ее взгляд был направлен туда же, куда он смотрел секунду назад. Однако, улыбка, выявившая ямочки на щеках Иры, дала понять, что девушка краем глаза наблюдает за ним. Пара выбившихся из общей стаи волос, цвета обжаренного песка, вновь легла на шею юноши.
Синий кит ее глаз метнулся в сторону и опасливо застыл, встретившись со взглядом Жени. Позвякивающие на лице веснушки замерли, а едва видневшиеся из-под волос девичьи ушки покрылись розовой пыльцой. Идеально округлый подбородок чуть подался вперед, поджав тонкие губы.
Юноша протянул ладонь, испещренную мелкими узорами еще не пройденных дорог, и ворсистый солнечный свет лег на нее. Через секунду, держась за руки, пара неслась сквозь городские пейзажи, дополняя их тонким штрихом своего присутствия.
Женщина за пианино расправляет плечи. Движения ее рук становятся более точными. Какофония нот мгновенно преображается в польку. Мужчина, сидящий перед нами, начинает слегка покачивать головой в такт. Китаец справа от меня улыбается и поглаживает сверток из куртки.
Май сатанел. Скучающих горожан хватал за грудки и тряс до улыбок. Озарял выхолощенные тельца первоклассников, что почти уже дождались лета. Сгустком вечно юной энергии он катился по городу, засовывая за пазуху обездоленных, недовольных, смурных, и тут же ронял их из-под полы, уже осчастливленных новыми надеждами.
Веселье не покидало лица Ирины. Ее руки будто играли в салки: тут и там она нежно прикасалась к Евгению, будто не нарочно, случайно. Обегала его вокруг, вставала на носочки, заглядывая в глаза, подпрыгивала, опираясь о Женины плечи руками. Солнце играло ее фигурой в театр теней. На моложавой траве силуэт девушки перевоплощался то в кошку, то в птицу. Один раз даже показалось, будто собака махнула хвостом.
Медленно шагая, Женя наблюдал за причудами светотени, за Ирой, за тем, как трава сменялась голой землей с ухнутыми в нее бетонными плитами и бесконечной коростой асфальтовой корки. Редкие деревья и многочисленные здания вспарывали асфальт, словно нож охотника, что потрошит брюхо еще теплой добыче.
С каждым шагом здания становились выше и выше. Дома в два этажа сменялись другими, на пару этажей больше. Этот амфитеатр, выстроенный из старых многоэтажек, казалось, был бесконечен. Антенны домов, точно кладбищенские кресты, торчали нервно поднятыми волосками крыш, улавливая потусторонние звуки и изображения. Их директоры и вибраторы, похожие на фрагменты рыбьих скелетов, показывали в ту точку неба, где, как помнил Женя, нащупывался шрам.
Там небо темнело сильнее. И, словно оспенным пятном, расходилась темнота на всю лазурную гладь, опускаясь и на них, бредущих в вечернем уже городе и наблюдающих, как начинают тлеть фонари, словно окурки прохожих, брошенные в лужу у их ног.
Девушка не выпускала Жениной руки, тянула его дальше, словно буксир речную баржу. Мимо них проносились свалки изжитых вещей, изъеденных огрызков, сбитых в муку стекол, горы деревянной щепы и старый сгнивший пух перин, брошенных забытыми богом хозяевами.
Покидающее город солнце уже не высвечивало звонких ириных веснушек. В слабеющем свете они умело маскировались под общий тон ее кожи, стали неразличимы. Омытые жидкой темнотой вечера, волосы золотились ландышем.
Город располагался к ночлегу. Раскаленный бетон домов отдувался, как мужик после бани. Асфальт твердел. Его черно-глинистое земляное нутро кипело, но внешне он выглядел спокойным, не цепляясь больше к подошвам.
Ира шла спокойно. Она степенно вышагивала, говорила более размеренно, чем днем. Во всем ее поведении чувствовалась утомление от дневных забав. Улыбка не изменяла ее лицу, но теперь выглядела загадочно.
Двигаясь непредсказуемо, словно вычерчивая своим маршрутом паутину, перерезая квадратные дворы, пунктирно преодолевая грязь и мусор, высвеченные тусклыми фонарями, пара вышла к дому, пытающемуся оцарапать темное пузо неба.
Среди остальных домов в городе это здание горделиво высилось над сборищем девятиэтажек, надменно демонстрируя все свои шестнадцать этажей, и стояло в стороне, выглядев при этом, как воспитатель в детском саду, который, в силу своего безупречного превосходства, лучше знает, что нужно малышам. Вавилонская башня эпохи конструктивизма.
На его стенах угадывались блики телевизионных тарелок и следы старой крови. Отвратительная эстетика суицида.
Тапер перестает играть. Киномеханик закуривает очередную сигарету. Женщина слева от тебя достает из сумочки веер и начинает обмахиваться. Китаец сдергивает куртку с руки, немного подается вперед. Под курткой он прятал лысую кошку. Их еще называют "сфинксами". Я вглядываюсь в полумраке. Кошка не живая. Это чучело.
Под тихий стрекот лентопротяжного механизма проектора мы вглядываемся в экран.
Дверь желтушного цвета кое-как поддалась, издав лязг, подобный плачу новорожденного. Открывая дверь за приваренную ручку, Женя ощутил, будто кто-то изнутри подъезда тянет ее обратно, не желая впускать нежданных гостей в маленький обособленный мир подъезда.
За дверью непроглядный мрак налип им на глаза черной мокрой тряпкой. Ира выставила перед собой руку и двинулась вперед. Через шаг ее ладонь уперлась в деревянный массив второй двери. Девушка нащупала ручку.
Свежезаточеным лучом электрический свет резанул по глазам. Три каменных ступеньки помогли подняться на площадку первого этажа. Черными бельмами встретили гостей пять запертых квартир. И лишь шестая радостно распахивала нутро, в которое молодая женщина, улыбаясь, неумело вкатывала детскую коляску. В коляске новый человек пытался понять, зачем ему язык.
Готов поклясться, этот звук издало чучело в руках китайца...
После паузы тапер продолжает играть польку. Скорость игры увеличена вдвое против необходимого. Пианино будто захлебывается.
Между Женей и Ирой пролетела улыбка и, превратившись в солнечный зайчик, побежала вверх. Девушка бросилась вдогонку, юноша поспешил за ней.
Они мчались вверх. Ступеньки лестниц пролетали быстро, их границы невозможно было различить. Будто ковер-самолет подхватил пару и нес вверх, пронзая наполняющий лестничные клетки дым, пахнущий пирогами и вареньем.
На ярких голубых стенах подъезда проносились аппликации из цветной бумаги и рисунки. Вот стоит дом, из его трубы идет дым, вот желтеет солнце. Поезд мчится по рельсам наперегонки с самолетом, а в окнах самолета улыбаются люди. На опушке леса веселятся заяц, поросенок, медведь и осел.
Недавно вымытая, еще не подсохшая плитка площадок отражала яркий свет ламп. Женя щурил глаза, но подглядывал, боясь оступиться и упасть. Повернув после очередного пролета к следующему, он увидел, что что-то несется на него. Инстинктивно прижался к стене. Мимо весело и звонко пролетел футбольный мяч. Следом за ним появился мальчишка лет семи. Он сжимал в руках немного великоватый для его роста велосипед. Двухколесный конь послушно спускался вниз, отсчитывая каждую ступеньку нервным толчком и увлекая мальчишку вниз все быстрее. Юноша увидел на лице мальчика едва заметную кривую белую полосу лейкопластыря, тянущегося от правой брови к виску. Мальчишка торопился за мячом, но боялся потерять контроль над велосипедом, он двигался рывками, останавливаясь каждый раз, когда чувствовал, что его тянет не в ту сторону. Это нелепое волнообразное перемещение веселило его и, каждый раз, резко останавливаясь, он смеялся над своей поспешностью и тем, что из этого получалось.
Женя проводил мальчика веселым взглядом и продолжил подниматься. Вывернув на площадку очередного этажа, он столкнулся со спиной Иры. Она посмотрела на него осуждающе, и поднесла к губам указательный палец. Оглядев площадку, юноша заметил, что света стало меньше. Они поднялись достаточно высоко, и летняя духота уже не доходила до этих этажей. Окна между этажами были плотно закрыты, замки на них - замазаны толстым слоем краски.
Медленные мрачные ноты наполняют зал. Лысый мужчина перед нами утирает вспотевший лоб платком. Китаец уткнулся в чучело "сфинкса" маленьким желтым носом, но глазами не отрывается от экрана.
Возле одной из дверей квартир, той, что была правее всех, стояла группа людей, одетых в черное. До слуха доносился шепот, похожий на гуденье впадающих в спячку мух. Они назуживали, обшикивали, зачмокивали и выбулькивали звуки.
Это доносится из-под брюха чучела в руках желтого господина рядом с нами.
Все это походило на скомканную мантру. Они что-то сообщали друг другу, но сообщали нескончаемо и одновременно, словно нужно было это произносить, а слушать - совсем необязательно. Будто какая-то безраздельная истина возникла в их жизни, и надо было высказать то, что и без того известно всем собравшимся.
Из череды бесконечного бормотания Женин слух выделил совсем близкий всхлип. Глаза Ирины увлажнились. Группа людей разом замолчала и расступилась, обернувшись к девушке. То, что они окружали, стояло на двух табуретах. Внизу, между деревянных подставок, лежала собака и победно грызла кость. Женя хотел подойти поближе, но Ира дернула его за руку, и они пошли дальше. Рукавом куртки девушка вытирала глаза.
Дама слева от тебя выронила веер и пытается найти его на полу.
Свет подъездных ламп ослаб. Встревоженные мотыльки возникли вокруг них, принялись биться мягкими крыльями о раскаленные стекла светильников. Ступени лестниц изменились. Пыль, иссохшие плевки и мелкий сор покрывали цементные горбы. Теперь их никто не мыл. На стенах отмершими чирьями отлуплялась краска. Детские рисунки остались внизу. Их место занимали безжизненные трещины. За межэтажными батареями копошились стаями едва различимые черные жучки и продолговатые набухшие двухвостки. Пауки притаились в углах сплетенных ими сетей, ожидая жертв.
Следующий этаж был настроен радушнее. Сора и насекомых гораздо меньше. Свет ложился на площадку плотнее. Ира тут же рванула вверх. Боясь отстать, Женя прыгнул ей вслед через три ступеньки, однако нога, выставленная вперед, приземлилась на самый край последней, и он, потеряв равновесие, повалился назад. В крайний возможный момент ухватился за перила, чтобы подтянуться. Боль пронзила ладонь, но юноша удержался. Подобрав ноги, он отпустил перила. На поручне перил жил кривой полувбитый гвоздь. Кожа на ладони была содрана, мизинец окрасили лопнувшие капилляры. Прижав на секунду рану к бедру, Женя пошел дальше.
Агрессивный красный жук несся на него, и юноша, еще ничего не поняв, инстинктивно увернулся. Жук пролетел над головой и плюхнулся позади. Женя оглянулся и увидел тлеющий окурок. В этот же момент одна из дверей на лестничной клетке захлопнулась, лязгнул замок и послышались удаляющиеся шаги.
Преодолев пролет, Женя осмотрелся. Стены, покрытые зеленой краской, молчаливо таращились на него. Между центральными дверями жужжали счетчики, соревнуясь во вращении металлической дуги. Табло одного из них показывало результат на порядок выше результатов остальных.
На стене ярким пурпурным пятном было нарисовано кривоватое сердце. Под сердцем проходила стрела, острие которой заканчивалось возле косяка первой слева двери. Сама же дверь выглядела молчаливо и неприступно. Внушительной ширины массив толстого железа покрывали мелкие деревянные рейки цвета сухой соломы и старого красного кирпича, складываясь в ромб. Внутри ромба уже другие рейки повторяли его контур, создавая ту же фигуру меньшего размера. Узор повторялся от рейки к рейке и замыкался маленьким черным зрачком. Центр зрачка на секунду посветлел. За дверью послышался щелчок выключателя, и стеклянный глаз вновь затянуло вязкой темнотой.
Механик громко кашляет. Дама, что искала потерянный веер, уползла под ряд кресел, и пока не появляется. Желтый господин копается в карманах костюма, находит очки и надевает их на нос. У очков нет дужек. Звуки пианино вновь смешиваются в ленивую какофонию.
Резко мотнув головой, Женя побежал на следующий этаж. Окна подъезда тут и дальше были заложены кирпичной кладкой, верхние фрагменты оконных рам выбиты, через них внутрь проникала холодная ночная темнота. Она ложилась на перила и ступени лестниц, словно обивкой, покрывала стены и двери этажей, полупрозрачным черным мешком укутывала лампы.
Женя бежал вверх, пытаясь догнать спутницу. Преодолевая очередной пролет, он почувствовал, что толкнул кого-то плечом. Это был парень лет пятнадцати, выскребающий на стене маленьким ножичком слово.
На экране черно-белая рамка с текстом:
"Ира"
Парень обернулся и посмотрел на Женю. От правой брови к виску парня тянулся старый почти невидимый белый шрам. Он отвернулся и продолжил скрести.
Люди в зале начинают громко смеяться. Я не понимаю, над чем. Дикий гогот вызывает ухмылку механика. Только желтый господин ведет себя смиренно. Сейчас он сам напоминает чучело, отражающее свет экрана в стеклах очков.
Поднявшись на площадку между этажей, Женя увидел группу молодых людей. Человек десять. Трое парней стояли у заложенного кирпичом оконного проема. Один сидел на ступеньках, что-то тихонько наигрывая на гитаре. Рядом с ним сидели несколько девушек, одна курила, двое что-то обсуждали. Женя внимательно осмотрел их. Иры тут не было. Кто-то похлопал его по плечу. Женя обернулся. Еще один парень стоял рядом с ним, протягивая ему стеклянную бутылку с темной жидкостью внутри. Рука приняла бутылку и поднесла к губам. Сделав глоток, Женя почувствовал, как скулы скрутились от сильного кисло-сладкого вкуса, горло обожгло, словно он хлебнул бензин и поднес зажигалку. Через пару секунд желудок отозвался вибрацией недовольства, дыхание сперло. Женя передал бутылку и пошел дальше.
Следующие этажи встречали его полумраком.
Женщина-тапер прекратила играть. Закрыла крышку пианино, положила на нее руки и голову. Кажется, решила вздремнуть. Экран погас. Механик меняет бобину. Несколько человек встает с мест. Решив, что сеанс окончен, они собираются. Кто-то проверяет, на месте ли ключи, дамы застегивают молнии на одежде, брызгают друг в друга духами, их каблуки стучат о деревянный пол.
Наконец, механик поменял бобину. Экран вновь показывает фильм. Собиравшиеся нехотя возвращаются на места. Тапер, кажется, спит.
Преодолев очередной лестничный пролет, Женя понял, что запыхался. Ноги гудели от бесконечного подъема по лестнице. Юноша упер руки в колени и сделал глубокий вдох. Задержав дыхание на несколько секунд, он выдохнул, затем снова вдохнул. Организм начал привыкать к более размеренному поступлению кислорода, пульс редел.
Кто-то смотрел на него. Он почти физически почувствовал этот взгляд. Девушка лет двадцати улыбалась, глядя прямо в глаза. Прямые волосы отливали красным, касаясь плеч. Полноватые губы сияли пурпуром. Глаза на белоснежном лице подведены. Через плечо свисает сумочка. Девушка слегка кивнула головой, подзывая Евгения к себе. Юноша подошел. Девушка наклонила голову, всматриваясь в его лицо. Под красными волосами сверкнули небольшие серьги.
Чувствуешь этот запах? Что-то такое знакомое. Точно! Это малина и что-то еще. Да, малина и корица! Откуда он появился?
Женя всматривался в ее глаза, шумно дыша. И тогда она засмеялась. На щеках выступили ямочки. Это была Ира, но она сильно изменилась.
Лестница закончилась. На последней площадке не было квартир. Лишь площадка около двух квадратных метров, в центре которой находилась покрытая бесконечным количеством краски рыже-черная дверь. В единственной петле двери висел амбарный замок. Из сумочки Ира достала небольшой квадратный пакетик, выполненный фольгой. Надорвав его, она протянула его Жене. Внутри пакетика оказался ключ. Юноша достал его, вставил в замок. Дужка замка выпрыгнула из затвора. Ира выхватила замок из петли и бросила в пролет между лестницами. Было видно, как он трижды сверкнул в полете прежде, чем окончательно приземлился на одном из этажей.
Черно-белая рамка с текстом:
"Эй!"
Вероятно, это кто-то крикнул им снизу. Наверняка, тот парень со шрамом.
Женя приложил ладонь к двери и толкнул. Дверь не поддалась. Ира смущенно улыбнулась. Ее губы коснулись губ Жени, а ладонь легла на его руку. Девушка кивнула, и через секунду они одновременно толкнули дверь. Она поддалась, бесшумно распахнув некогда охраняемое ей пространство.
Пара высыпала на крышу здания. Пол крыши был устелен картоном, пропитанным битумом. Воздух тоже был черен. В нем виднелись лишь стоящие далеко внизу фонари и вывески. Женя смотрел вниз, находясь на безопасном расстоянии от края крыши. Раньше он никогда не бывал на такой высоте. Вокруг мелькали более низкие дома, словно иудеи перед Ваалом. Одна из вывесок внизу погасла.
По прямоугольнику крыши расставлены хлипкие антенны, провода натянуты между ними.
- Оле Лукойе! Оле Лукойе! Оле Лукойе - глазки закрывай, - вдруг запел мужчина в зале. Сидевшая рядом с ним женщина вскочила, заслонив собой экран. Мужчина тоже поднимается. Он поправляет галстук и, шевеля усами, натягивает дубленку. По ним бегают изображения Иры и Жени. Кажется, Ира толкнула Женю, и он упал. Но зрителей, собирающихся, очевидно, домой, нисколько не смущает, что они загородили экран.
Наконец, двое беспардонных зрителей уходят из зала.
Женя сидел на битуме, вытянув перед собой ноги. Руки он расставил по бокам для упора. Ира вышла на середину крыши. За ее спиной - черное полотно ночи. Справа и слева, словно кулисы, отбрасывали лунный свет антенны. Провода, идущие от крыши вниз, к другим домам, качались и посвистывали под несильными ветрами. Прислушавшись к этому свисту, юноша отметил некоторую ритмичность в образующихся паузах, когда наступала полная тишина, пока очередная волна стремящегося городского воздуха не начинала снова атаковать увесистые, но тонкие веревки, соединяющие дома.
На самом деле посвистывает чучело "сфинкса" в руках китайца. Кошка теперь словно живая, но спит. Я уже не уверен, может, это и не чучело.
Пианино начинает играть какой-то ноктюрн. Но крышка его закрыта. Женщина-тапер встает со стула, подходит к экрану. Ее ладони делают округлые движения в районе пояса, словно она гладит по голове несуществующего ребенка.
Замершая было Ирина, начинает неуверенно повторять
движения тапера,
следя за ней глазами.
Они исполняют синхронный танец.
Тапер взмахивает руками вверх, и ее, словно ветром, относит к стене зала. Затем она возвращается, подчиняясь неспешному ритму ноктюрна. Все быстрее и быстрее кружась, она начинает выкрикивать невнятные звуки, гаснущие в музыке пианино. Юбка поднимается под прямым углом, как у волчка. Спина женщины выгибается, словно натянутая струна. Она резко садиться на пол и опускает голову. Пианино стихает.
Женя всматривался в девушку. Веселые беззаботные черты лица обрели спокойную уверенность. Мочки ушей продевали кольца серег со свисающими камнями. Возникший словно из ниоткуда, зонт держался хвостиком за ее запястье. Длинный плотный плащ укрывал теперь Ирину.
Вокруг головы девушки появилось зеленоватое свечение, в такой перспективе похожее на нимб.
Ирина присела перед ним, поставив на колени сумочку. То, что казалось зеленоватым нимбом, осталось на небе. Овальное святящееся пятно с маленькими, идущими по всему краю лапками. Словно огромная сороконожка ползла по небу и вдруг замерла, боясь быть замеченной. Расстегнув молнию, Ира достала из этого женского чемоданчика нечто похожее на маленькую таблетку и поднесла ко рту юноши. Повинуясь, он взял губами предмет и проглотил. Девушка скрылась в бетонном коробке надстройки.
Не в силах оторвать взгляда от необычного ночного явления, Женя принялся разглядывать каждую "лапку" и каждый "усик" небесного насекомого. Свет на нем играл, переходя от изумрудно-зеленого к пепельно-белому, и обратно.
По мере того, как проходило время, небо менялось. Оно перемещало звезды и луну на своем фоне, будучи вечно недовольным собой художником, меняло эскиз. Сороконожка блекла, преображаясь и тяготея к уже красным оттенкам. Постепенно выходя из белого цвета, вступала в желтый, розовела, и вновь обращалась в желтый.
Женя чувствовал, что сороконожка общается с ним, но не словами, а использует те свойства, которые доступны ей - цвет и пульсация света. Она говорила с ним о бытие и роли его в этом бытие, обещая быть отныне мудрым наставником на пути долгой жизни.
Усики и ножки налились флуоресцентным и растворились в наливающейся утренней синеве неба. Женя закрыл глаза и тут же обнаружил, что спит.
Экран темнеет. Женщина-тапер встает, подходит к пианино, открывает крышку и начинает играть. Эту мелодию я, конечно, узнаю. Ты помнишь? Да, "Путь в Вальхаллу" Вагнера. Правда, старое пианино обрезает многие тона, и мелодия получается куцей. Тем ни менее, это точно Вагнер.
Появляется черно-белая рамка. Текст:
"Часть II. Прощание"
Евгений проснулся от приступа сильнейшей тошноты. Толчком рвотной массы его вытолкнуло из сна. Предчувствуя беду, еще не поняв, что происходит, Женя резко повернулся на бок. В этот же момент рвота наполнила рот, и он разомкнул губы. Разнородная масса была исторгнута. Юноша приподнялся, оперевшись одной рукой и сплюнул остатки гадости. Затем сел. Протер свободной рукой глаза и огляделся.
Он также был на крыше. Чуть выше дома поднялась утренняя дымка, и солнце уже пробивало ее сильными жаркими лучами.
Женя сел, вытер ладонью подбородок. Его внимание приковала надстройка в виде бетонной будки, служившая выходом на поверхность крыши. Вчера он мельком взглянул на нее, и его поразило наличие проемов в ней. Когда они с Ирой шли сюда, он готов был поклясться, никаких проемов не было. Так же вчера монолитная своей щербатостью серая стена надстройки была девственно однообразна. Сегодня же красовалась надпись, исполненная баллоном черной краски.
Текст на экране:
"Я БЕЗНАДЕЖНО ВЛЮБЛЕНА В ТЕБЯ"
Из центра этой бетонной коробки торчала кирпично-красная труба, а одна из стен была буквально завалена разного рода столбиками и решетками, перевязанными проводами. Создавалось впечатление, что эти металлические скелеты играют в перетягивание каната.
Неровная поверхность битума тут и там собрала небольшие озерца росы, но они уже иссыхали. Рядом с юношей располагалось самое большое озерцо на этой крыше - озерцо, созданное им, но не по его воле. Он брезгливо покопался в нем пальцем и выловил оттуда небольшой комочек бумаги. Стиснув зубы, Женя развернул его.
Маленький смятый лоскуток уже подвергся действию желудочного сока, но надпись можно было прочитать. Синей шариковой ручкой на клочке тетрадной бумаги в клеточку почерком прилежной ученицы было выведено:
"Приходи попрощаться"
Не теряя ни секунды, Женя встал и поспешил в подъезд. Миновав бетонную надстройку, он вырвался из-за рыже-черной двери во внутренности дома. Ноги перебирали ступеньки, словно поезд, мчащийся над шпалами. Иногда Женя хватался за перила, чтобы войти в очередной резкий поворот между пролетами. Каблуки его осенних туфель выбивали чечетку по трещинам старых ступеней. Узоры напольной плитки сменяли друг друга, но все они были неизбежного желтого цвета, цвета ушедшего времени.
Там, где голубая краска стен встречалась с известкой, будто пограничники, сновали туда и сюда мелкие пауки и сенокосцы. В воздухе висел сигаретный дым и запах скисшего крепкого вина. Видимые раньше надписи и рисунки на стенах заросли.
Женя бежал вниз, то и дело, обивая туфли о стены, дабы вытрясти из них огрызки, песок и пепел. В подъезде никого не было. Словно кто-то существовал тут минуту назад, но затем вышел из бытия лестничных клеток, оставив лишь след, что позабудется пространством подъезда через пару мгновений.
Юноша бежал вниз. Ни звука, ни вздоха, ни преград. Он спускался вниз со скоростью света, но свет будто бы давно опередил его. Словно попавший в уснувший маленький город, имеющий все шансы прослыть бунтарем лишь за то, что находится вне квартиры, Женя не встретил даже маленькой собачонки или таракана. Лишь пауки сопровождали его, будто верные лакеи подъездных пространств.
Где-то в этом месте, где кирпич в оконном проеме доходил почти до самого потолка, было нацарапано имя Ирины. Женя потрогал ровную стену. Все давно заросло.
Спустившись по последним ступенькам, юноша вырвался из чрева дома в чавкающую седеющую осень.
Механик вновь меняет бобину. Тапер будто не замечает этого, продолжает играть Вагнера. Китаец с кошкой не двигаются.
Мне вмиг стало неудобно сидеть. Что-то мешает. Рукой я нахожу на своем кресле бог весть откуда взявшийся маркер. Выкинуть его некуда, и я убираю в задний карман штанов.
Бобина заменена. Экран вспыхивает новой картинкой.
Бог сердитым ребенком срывал остатки листьев с деревьев, смешивал их с уличным мусором и швырял в лица прохожих. Тепло ушло в безвременье, оставив людей сиротеть и кутаться в толстые ткани. Вассалы надвигающейся зимы скрежетали и лязгали металлом, били бутылки, бесновато каркали в окна и долго смеялись в безлюдных закоулках города.
Ветер скулил и кружился загнанной бездомной собакой, хватающей в зубы все, что удавалось, и тут же бросал это. Зима ожидала своего часа, стояла у метро, держа в руке отрезанную голову девочки-лето, но дальше пока не шла. Скрюченным пальцем тыча в небо, обещала разобраться со всеми, как только вступит в свои права.
Мелкий дребезжащий холод пробрался под куртку, схватил Женю за лопатки и понес по городу. Лужи рябили и меняли берега. Птицы пили из них. Плотно укутанные прохожие оставляли обнаженными лишь глаза, которыми чертили свои маршруты. Битком набитые автобусы принимали грязевые ванны. Дома темнели стенами.
Через некоторое время юноша очутился там, где, казалось, совсем недавно ожидал Иру. Вместо раскидистого дерева, в тени которого Женя скрывался от жары, торчал лишь низкий куцый пень. В нескольких шагах от пня начинался высокий забор со сваями, выполненными белым кирпичом и арматурной решеткой с острыми наконечниками, что вросла между сваями. За забором высился храм, поблескивающий крестами под начинающимся дождем. В центре забора стояли широкие кованые ворота, в сетку которых были вставлены крепкие деревянные доски. На одной из досок юноша разглядел часть смутно знакомой надписи:
"Здесь .уд.. ..."
У храма стояла "Газель" ритуальных услуг. Распахнув задние дверцы, трое мужчин втащили в нее гроб. Женя наблюдал за ними. Увидев взгляд Жени, они махнули ему рукой, чтоб садился в машину. Женя сел, двери закрылись, и машина поехала. Бездомные собаки разбежались из-под нее.
Внутри, кроме подпрыгивающего на ухабах гроба, не было никого. В гробу лежала старушка. По спокойному выражению ее лица было ясно, что умерла она во сне. Тряска иногда мотала ее голову из стороны в сторону, и Жене казалось, что она отвечает его мыслям. Наверняка, она была счастлива. И, скорее всего, у нее множество родственников различного родства. В ответ на это покойница покачала головой.
В едва видимое с заднего сиденья лобовое стекло бросались грязные улицы. Машина беспрестанно поворачивала, словно все дороги в городе были построены "восьмерками". Мелькнула какая-то свалка. Терзавшая падаль в куче мусора ворона взлетела, опасаясь машины. Из ее клюва торчали чьи-то мелкие холодные внутренности. Понимает ли эта птица, что ее вид неприятен человеку? Покойница покачала головой.
Смешавшись в толпе дождевых капель, робко падал снег. Они, казалось бы, выехали из города, но иногда из-за росших островками деревьев выглядывали дома, оградившие собой и заборчиками небольшие палисадники. Последние впитывали дождь со снегом, раскисали, болотясь.
Вскоре и эти редкие дома перестали попадаться. Дорога шла через поля и перелески, повороты стали реже. Зато усилился дождь. Он капал сквозь металлическую крышу прямо на Женю. Смирившись, юноша иногда лишь вытирал рукой со лба набежавшие капли.
Они въехали в лес, и машина остановилась. Кладбищенские оградки и памятники с любопытством смотрели на гостей. Уже приехали? Покойница кивнула.
Двери машины отворились, и юноша вышел из нее. Затем трое мужчин достали гроб и понесли его по утоптанным узким тропинкам.
Коричневые пятна на пожухшей траве темнели под струями воды. Носильщики то и дело оскальзывались, рискуя уронить гроб. Покойная старушка в нем, однако, держалась крепко. Ее макушка лишь иногда показывалась над деревянной рейкой, обитой красной дешевой тканью, но, убедившись, что все в порядке, покойница снова покоила голову на дне ящика.
Вскоре они подошли к вырытой могиле. Мужчины поставили гроб на перекладины и ожидающе посмотрели на Женю. Юноша подошел к умершей, сомкнул безымянный и указательный правой руки вместе, а средний положил на них. Этим пестом он тронул лоб покойницы и, будто оттолкнувшись, пошел к ограде участка.
Каким-то нелепым образом в мыслях всплыл образ покойницы, еще совсем девушки. Она стояла на берегу реки вместе со своими ровесницами. Тьма поочередно проглатывала их и исторгала перед внутренним взором Жени. В руках она и ее подруги держали венки с помещенной в центр горящей свечой. Они поочередно подходили к воде, ставили венки на плавучую платформу из вытопленного воска и, шепча неразличимые заклинания, толкали их тремя пальцами. Точно так же, как сейчас Женя оттолкнулся от покойницы.
Мужчины накрыли гроб крышкой, заколотили в нее гвозди. Опустив ящик на дно, они взялись за лопаты. Грохот земли, ударяющейся о гроб, постепенно переходил в шорох. Яма наполнялась, она утоляла голод.
Вскоре вырос небольшой холмик. Это то, что почва еще не переварила. Мужчины вынули откуда-то памятник, формой напоминающий обломок чьей-то жизни. Под глухой шум кончающегося дождя они вкопали его в изножье умершей и ушли прятаться в машину.
На памятнике не было ни имени, ни фото, ни дат жизни. Женя подошел к надгробию и вынул из заднего кармана штанов маркер. За пару секунд на памятнике появилась дата, затем он нарисовал девушку, привидевшуюся ему. Отойдя на пару метров, юноша всмотрелся в получившийся памятник.
Острый разрез глаз, спокойная, но дерзкая улыбка. Он подошел снова и написал:
"Ирина"
У проектора вспыхивает лампа. Механик матерится, вытягивает из аппарата пленку. Женщина за пианино начинает наигрывать ритмичную плотную мелодию. Прислушавшись, я понимаю, что это композиция Аманды Палмер. "The killing tyрe", кажется.
Механик подходит к китайцу и дает ему подзатыльник. Глаза китайца начинают светиться не слабее проектора. Его взгляд падает на тапера. На стене над пианино я замечаю надпись, которую не приметил раньше: "В тапера не стрелять! Он играет, как умеет"
Механик поворачивает голову желтого господина так, чтоб свет его глаз падал на экран. Затем вытягивает из аппарата пленку, пропускает ее через очки китайца и фиксирует в лентопротяжном механизме.
Пленка пробегает перед глазами желтого господина и, возвращаясь обратно в проектор, сматывается на вторую бобину.
На экране появляется надпись:
"Часть III. Заключительная"
В черном небе яркими фонарями светили "сороконожки". Их лапки переливались новогодней гирляндой, заполнив собой почти все небо. Можно было бы их сосчитать. Все, как на ладони, они мерцали различными оттенками успокаивающих цветов. Одни были впечатляющего размера, свет от них почти слепил. Другие - меньше, они словно создавали фон, заполняли пустующие места между большими, подсвечивали их. Некоторые казались и совершенно невидимыми. Лишь сфокусировав взгляд, Евгений мог их различить. Но стоило отвести глаза, и они пропадали из поля зрения.
Он всегда замечал, когда на небе появлялась та или иная "сороконожка". Они рождались после определенных событий в жизни. Но теперь Женя не мог с точностью назвать причин появления и половины их. Лишь в одной он был уверен - той, первой, что появилась после их встречи с Ириной.
Евгений достал из кармана пальто футляр для очков, привычным движением открыл его, поддел очки за дужку и водрузил их на нос. "Сороконожка Иры" приобрела четкие линии. Он приподнял руку, насколько смог, и пальцем дотронулся до ее лапок. Она содрогнулась и вспыхнула розоватым светом. Женя смущенно улыбнулся и положил ладонь на сердце.
В последнее время сердце все чаще рокотало, всхлипывало, булькало жижей тела, словно ребенок, угодивший в болотную трясину. Колени при ходьбе отзывались ноющей болью. Желудок протестовал. Это было вроде похмелья, которое сваливалось на него без каких-либо причин, и которое невозможно было прогнать никакими средствами.
Сделав глубокий вдох, Евгений медленно направился к старой бетонной коробке, что всегда ждала его здесь. Ее стена хранила ту самую надпись, однако, ночь маскировала ее в своей толще беспросветного монолита. Мужчина подошел к стене и приложил руку к тому месту, где, как он помнил, было выведено "Я".
Внезапно сзади вспыхнул свет, целиком вырвав из тьмы надпись на стене. Казалось, ехала машина, освещая путь яркими фарами. За тот миг, что понадобился Жене для того, чтоб оглянуться, он осознал, что надписи на стене больше нет.
Поднялся зловонный ветер. Несло, как с городской свалки: гнилью, падалью, сырой известкой, старыми мокрыми тряпками и чем-то еще, едва уловимым. Пальто затрепетало, словно попыталось сбежать с хозяина.
Свет на секунду ослепил мужчину. В угасающей яркости проявились два огромных прожектора. Несколько ниже их и ближе к середине между этими бьющими лампами виднелся темный блестящий земляной мыс с двумя симметрично расположенными темными пещерами. Над уровнем крыши, под пещерами, виднелись толстые острые клыки-бивни.
На Евгения, злобно щерясь, смотрел исполинский пес. Издав громоподобный рык такой мощи, что, казалось, небо лопнуло, он вцепился пастью в край высотки и отодрал от нее кусок, оголив железобетонный скелет здания. Дом содрогнулся, и мужчина упал.
Мгновенно встав, Евгений кинулся к бетонной надстройке и скрылся в ней.
Дом шатало. Стены трещали, трубы их вен рвались. Мужчина бежал вниз сквозь мерцающий свет ламп и известковый буран. Почти на пятки упала бетонная плита и, поворачивая на следующий этаж, Женя посмотрел вверх. Сквозь образовавшуюся дыру пес следил за ним. Затем его морда исчезла из прорехи. Через секунду впереди показалась лапа, сметающая очередную плиту.
Евгений побежал дальше. Панели и доски падали по пятам. Труха то и дело окутывала лицо, втыкалась зазубринами в кожу. Псина орудовала лапами, сметая этажи и лестничные пролеты. Когти почти касались Евгения, но он все время уворачивался из-под них.
Этажи, казалось, уже не имели никакого значения. Мужчина пробегал их. Вниз, вниз, и только вниз. Куски бетона и арматуры летели в спину, но, стряхивая их, Женя бежал дальше. Один раз клыки почти настигли его, поддели за выбившуюся нитку. Она тут же порвалась. Лишь поправив пальто, мужчина двинулся дальше.
Пианино уходит в крещендо. Кажется, еще чуть-чуть, и струны лопнут. Кто-то схватил меня за ноги. Я пытаюсь их освободить, но безуспешно. Женщина с веером в зубах пытается затащить меня под ряд кресел. В ее безумных глазах нет ничего разумного! Она просто взбесилась! Видишь, ее веер насквозь в слюне и грязи! Помоги мне! Ну же! Почему ты не реагируешь?! Ясно, ты тоже - чучело! Я совсем забыл.
Впереди показалась дверь подъезда. Выбежав из нее, Евгений мог бы оказаться на улице, вне опасных стен. Однако, дверь была заперта. Он повернулся и увидел вход в подвал. Дверь, ведущая туда, была приоткрыта.
Вцепившись в ее торец, мужчина понял, что не успевает. Громадные клыки сомкнулись на его теле.
Глаза китайца взорвались, разбив стекла крепко сидящих на носу очков. Громко хлопнула крышка пианино. Прощальный звон клавиш никогда не закончится. Наступивший в этом зале мрак никогда не разгонят светом.