Нуремхет : другие произведения.

Василиск и волшебница

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Могущественная волшебница Фади Рохи ищет себе в мужья мифическую тварь. На свадьбе дочери она слышит о чудесном существе, спящем зачарованным сном в глубине леса, и отправляется на его поиски. Иллюстрации Анастасии М.: "Ладе Хаорте": http://i.imgur.com/cQDOvQm.jpg "Фади пляшет с Сабхати": http://i.imgur.com/PwF43uc.jpg "Нур-Гайят": http://i.imgur.com/Gz6pSb6.jpg
  Дом старой Вохи стоял на окраине села, касаясь скатом крыши еловых веток. Покосившаяся хижина выглядела неприветливо и мрачно под стать своей хозяйке: говорили, Воха была одержима золотом пуще всякой страсти и даже похитила яйцо василиска, чтобы вылупившийся змей отыскивал для нее золото и серебро. Василиска, впрочем, никто никогда не видел. Кайо, сельский кузнец, когда бывал пьян, утверждал, что слышит, как старая Воха зовет своего питомца. 'Ладе, ладе, выйди ко мне', - звала колдунья, и вскоре василиск стал известен в округе как ладе Хаорте, золотоносная жила.
  
  Никто так и не узнал, приносил ли змееныш ведьме что она хотела, а через два месяца мальчишки, состязаясь в храбрости, заглянули в окно ее дома и увидели, что старая Воха лежит на полу мертвая. Они рассказали об этом родителям, и еще до полудня все в деревне были уверены, что старуха случайно взглянула на своего любимца - и пала замертво. Дом ее сожгли в тот же вечер, чтобы не пустить дальше порога злую силу, поселившуюся в нем со смертью колдуньи. Пока хижина горела, ждали, что василиск покинет ее, спасаясь от огня, но из пламени так никто и не показался. Змееныш либо сгорел вместе с домом, либо покинул хозяйку еще раньше.
  
  Почти месяц после этого по улице и в лесу ходили с опаской, прощупывая палками землю, но время шло, а от Хаорте не было ни слуху ни духу. Так о нем и забыли.
  
  ... В десятке верст от села, в одном из самых непроходимых уголков лесной чащи жил человек. Был он немолод, но и не то чтобы стар, а здоровья в нем хватило бы, чтобы завалить быка. Звали этого человека Сатрий Хадош. Двенадцать лет назад, скрывшись здесь от людского глаза, он собственными руками поставил дом и обнес его забором из крепких бревен. Жилище его находилось так глубоко в лесу, что никто из села не забредал сюда, а даже если заходил случайно, все одно не видел Хадошевой усадьбы. Чаща скрывала ее пуще тумана: деревья, обступившие дом, были ему самой прочной и самой надежной защитой. За много лет никто из деревенских так и не догадался, что в лесу, помимо зверья, обитает человек. А Хадош и радовался этому: невмоготу ему было казаться людям с тех пор, как он по злому навету зарубил красавицу-жену. С того дня невыносим для него сделался человеческий голос, и как ни просил князь Дариуш своего верного витязя остаться, Хадош не внял его уговорам. Вещей, которые он взял с собой, всего и было, что охотничий нож, топор и заговоренное копье, покрытое волшебными узорами. Это копье досталось Хадошу от деда, а тому - от его деда, и не один враг уже пал, пораженный его острием. Сила копья была такова, что если оно не убивало противника, то погружало его в глубокий сон, как только вонзалось в плоть, и спящего невозможно было разбудить, не извлекши наконечника из раны. На поле брани оно не раз спасало жизнь Хадошеву деду, и нерадивый внук надеялся, что так же верно оружие послужит и ему.
  
  И копье служило вот уже двадцать лет, а рука не знала промаха. Всякий враг, будь то человек, лось или дикий кабан, валился замертво от его удара, и не было у Хадоша товарища более верного, чем это старинное, закаленное в крови оружие.
  
  Нынче копью предстояло вновь понести непростую службу. С весны близ Хадошева жилища принялся бродить огромный бурый медведь, ломая заросли орешника и угрожающе ревя, словно провозглашая себя хозяином здешних мест. Медведь был в два раза крупнее Хадоша и так свиреп, что даже птицы, чуя его приближение, замолкали. Казалось, этого господина леса человеку не одолеть, но Хадош привык отвоевывать свой угол у диких зверей, поэтому, как сошел снег, начал готовиться к битве.
  
  В один из первых дней нарождающегося лета верные товарищи: нож, топор и копье - были наточены до кинжальной остроты, а сам Хадош полон решимости расправиться со зверем, вздумавшим соперничать с ним за угодье.
  
  Медведь приходил из неглубокой ложбины на юге: Хадош полагал, что там находилась его берлога, хотя ни разу не видел, чтобы зверь забирался в нее. Сегодня он, не особенно таясь, шел по направлению к лощине, с ножом и топором за поясом, с копьем в руке - истинный хозяин здешних мест, ровня бурому богатырю. Чем ближе, однако, Хадош подходил к лощине, тем тревожнее становилось у него на сердце, словно какая-то сила тянула его прочь от неглубокого оврага. Не желая поддаваться страху, он продолжил путь и достиг северного склона прежде, чем солнце поднялось в зенит. Остановившись близ высокой лиственницы, Хадош прислонился к стволу и оглядел лощину, пытаясь отыскать врага. Солнце заливало пологие скаты оврага золотым светом, пряный запах раннего лета стоял в воздухе, и вся эта благодатная тишь, радующаяся теплому дню, казалась неестественно молчаливой и зловещей. Будто неясное темное волшебство затаилось в сверкающей лощине, отравляя ее своим дыханием.
  
  На какое-то время Хадош забыл о медведе и потому очень удивился, услышав угрожающий рев. Вслед за ревом раздался громкий треск сучьев, и, ломая могучими лапами крыжовник, на южный склон оврага выбрался лесной царь. Завидев на противоположном склоне Хадоша, медведь издал яростный рык и пошел на врага с неотвратимостью тарана. Хадош принял боевую стойку и выставил вперед острие копья, намереваясь пронзить медведя, как только тот бросится на него. Возможно, их битва и окончилась бы победой человека, если бы зловещая случайность не помешала им схватиться. На полсотни шагов ниже того места, где стоял Хадош, в траве послышался шорох. Покачиваясь, из зарослей репья и подорожника поднялась голова крупной черно-фиолетовой змеи. Морда ее была обращена к медведю, и потому Хадош видел только три выроста на голове с натянутой между ними чешуйчатой перепонкой. Медведь, замедлив свое неумолимое приближение, бросил взгляд на змею - и повалился наземь, не издав ни звука. Снова шорох - и змеиная голова скрылась под лопухом, будто испугавшись падения большого животного.
  
  Хадош в мгновение ока спрятался за лиственницу, до побеления пальцев стискивая копье. Не в силах поверить в то, чему стал свидетелем, он вновь и вновь воскрешал в памяти очертания диковинной твари. Хадош мог поклясться, что никогда не видел ничего подобного наяву, но в бестиариях встречал существо, похожее на змею, увенчанную короной. Три чешуйчатых выроста с натянутой между ними перепонкой - венец змеиного царя. Взгляд василиска почитался смертельным для всякого, кто его встретит, и Хадош успел порадоваться, что змей, выползший посмотреть, что происходит, не обернулся к нему.
  
  Он стоял за деревом еще долго, прислушиваясь к звукам, доносившимся из лощины. Некоторое время было тихо, затем раздался шорох, заставивший Хадоша подобраться, - но, очевидно, разбуженный змей удалялся от него прочь: звук становился все слабее, пока, наконец, не затих вовсе.
  
  Переведя дух, Хадош осторожно выглянул из своего укрытия: медведь лежал там же, где и рухнул, - василиску подобная добыча была еще не по размеру. Змею, похоже, не исполнилось и года: Хадош помнил рисунок из бестиария, где василиск в десяток колец обвивал колонну величественного дворца. Повстречавшийся ему детеныш убил медведя случайно, потому как проглотить не мог. Очевидно, разбуженный, он пополз охотиться, и хорошо бы Хадошу убраться из лощины раньше, чем змей вернется. Подойдя к поверженному царю леса, Хадош взял его за передние лапы и взвалил на плечи. Мертвый зверь был так тяжел, что заставил человека едва не пополам согнуться под его весом. Однако и Хадош не жаловался на здоровье. Медленно и осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь, он поднялся по северному склону оврага и двинулся к своему жилищу.
  
  Так и стал Хадош с той поры следить за своим зловещим соседом. Каждые несколько дней он навещал овраг, стараясь производить как можно меньше шума. Он натирал руки и лицо грязью и соком волчьей ягоды, чтобы василиск не учуял его, а учуяв, не принял бы за животное. Однако большую часть времени змей, похоже, спал или грелся на солнцепеке, не показываясь на глаза. Лощина, в которой он поселился, пропиталась злыми чарами настолько, что лесные обитатели - от огромных до самых маленьких - обходили овраг стороной. Впрочем, были и те, кто не слушался голоса осторожности и ступал на склон оврага. Однажды Хадош нашел на склоне мертвого волка, а в другой раз - двух вепрей и беременную важенку.
  
  Через год, однако, василиск перестал уступать ему дармовую дичь. Змей вырос настолько, что мог целиком проглотить небольшого кабана, и Хадош, едва завидев среди травы блестящие черные кольца, спешил убраться от его лежбища. Еще через два года василиск превратился в настоящее чудовище, похожее на то, что нарисовал неизвестный природовед в своем бестиарии. Теперь Хадошу казалось, что его знакомец мог не только обвить гранитную колонну, но и раскрошить ее в своих могучих кольцах. Когда змей выходил на охоту, все живое от мала до велика таилось в норах или мчалось во весь опор. Замолкали птицы и насекомые, даже деревья, казалось, переставали шуметь. Когда воцарялась тишина, Хадош понимал, что василиск отправился за добычей. Когда лес снова оживал, это значило, что змей вернулся в лощину и вновь погрузился в дрему.
  
  Зима обычно бывала спокойной порой, даром что голодной: остывая и покрываясь снегом, будто огромная гряда сугробов, василиск погружался в глубокий сон и отогревался только весной, пробуждаясь вместе с лесом. В ту весну, когда снег начал стаивать, Хадош заметил, что венцевидный гребень на голове змея изменил цвет: кончики шипов и кайма перепонки полыхали багрянцем. Новый хозяин леса взрослел, и все теснее становилось ему в узкой лощине. Еще несколько дней василиск лежал не шевелясь, пока снег сходил с его огромного тела, позволяя солнцу разогреть и наполнить силой неподвижные кольца. А затем покинул лощину и двинулся на поиски нового ли логова, первой ли добычи.
  
  Чудовище было теперь так громадно, что заметить его отсутствие или присутствие не составляло труда. Так и Хадош, подойдя по привычке к лощине, не увидел там змея, но увидел глубокий след во влажной земле, оставленный исполинским туловом. Необычным в этом следе было то, что вел он не на северный склон лощины и не на южный, а в широкое место оврага, где почти отвесно обрывался поросший лесом откос. Любому животному было бы не под силу взобраться на высокий берег, но проклятый змей, очевидно, достиг того размера, который позволил ему дотянуться до вершины и подняться на нее. И было это плохо, очень плохо, потому как путь этот вел к деревне, расположенной за лесом. Если василиск нападет на деревню, Хадош не простит себе, что не убил его детенышем, когда была возможность.
  
  Перехватив покрепче копье, Хадош помчался в обход обрыва, продираясь сквозь непролазную чащу. Этот путь василиск обычно не избирал, особенно когда вырос настолько, что переплетенные, изломанные бурями стволы стали мешать ему. Двигался Хадош долго: казалось, змей успеет несколько раз добраться до деревни и сожрать местных жителей, пока возмездие доберется до него. Когда он вновь отыскал зловещий след, солнце уже поднялось выше древесных крон. То и дело, следуя за василиском, Хадош натыкался на мертвых животных, не в добрый час выбравшихся из зимних укрытий. Но судьба, очевидно, благоволила смелому человеку: когда в лесу воцарился теплый полдень, он все же нашел что искал.
  
  Хадош вышел на неширокую поляну, с четырех сторон окруженную березами. Посреди поляны, словно вросший в землю исполин, рос огромный дуб. Девять чудовищных колец обвивали его: спрятав голову в переплетении ветвей, словно что-то или кого-то там выискивая, василиск не видел Хадоша - но Хадош, молясь про себя Небесному Отцу, видел василиска.
  
  Молитва придала ему сил: выйдя из-за стены деревьев, он высоко поднял копье и потряс им, издав громкий боевой клич. Змей, отвлеченный от своих поисков, высунул голову и угрожающе зашипел, пытаясь отогнать Хадоша. Но тот не собирался уходить. Не поднимая глаз, он побежал к дубу, занося копье для удара. Растерянный василиск уже не успел бы развернуть все свои кольца и сбежать, да, верно, и не предполагал, что от такого мелкого существа нужно спасаться бегством.
  
  Как ни был Хадош силен и ловок, как ни было могущественно зачарованное копье, все же и ему нужно было целиться. Василиск зашипел снова, и Хадош, подняв глаза, увидел над собой широко распахнутую пасть с узкими блестящими клыками, и раздвоенный язык, и трубочку дыхательного горла, и влажное черно-розовое нёбо. Собрав все силы, он метнул копье в эту пасть - прежде, чем василиск успел ее захлопнуть, - и, казалось, прожил всю жизнь ради того, чтобы увидеть, как затягиваются мутной пленкой свирепые золотые глаза.
  
  ***
  
  С тех пор как Фади Рохи похоронила второго мужа, прошло пять лет. От первого ей достался неприступный замок в горах на крайнем западе Савры и красавица-дочь, от второго же - сын, с младых ногтей стремящийся выйти из-под материнской опеки. Оба они, сын и дочь, глухи были к голосу мира и, унаследовав от отцов знатность и богатства, силу матери унаследовать не смогли. Фади Рохи была волшебницей и происходила из старинного рода Рауфи в Срединном Лаурадамане. Считалось, что начало роду положила Рауфи Желтая Лисица, жившая много тысяч лет назад. Желтая Лисица была рабыней, но, обнаружив в себе дар понимать язык животных и растений, стала весьма уважаемой женщиной и выкупила свою волю. Затем она вышла замуж за бога-льва, чьи изваяния по сей день украшают дворцы Суари, и родила от него шестерых сыновей. Фади происходила из рода четвертого сына, прозванного Золотым Скорпионом, могущественного колдуна и великого человека. Знания и сила передавались в его роду из поколения в поколение, но если волшебные свитки бережно хранились и переписывались, то кровь бога-льва разбавлялась и слабела с каждым новым браком. Очень скоро семейство Рауфи сохранило лишь память о былом могуществе, и те, кто прилежно изучал писания древности, могли стать самое большее знахарями и ведунами. И так продолжалось много тысяч лет, пока не родилась Фади.
  
  Вероятно, ей далеко было до Золотого Скорпиона, не говоря уже о его великих предках, но появление в семье могущественной волшебницы стало гордостью отца и радостью матери. Когда Фади исполнилось четырнадцать лет, она покинула свой солнечный край, чтобы выйти замуж в холодную сумрачную Савру. И вот теперь двое ее детей, как ни радовали материнское сердце, а все же лишены были и толики той силы, которой обладала сама Фади. В Савре ее звали Риодной Алгаротой, матерью птиц. Каким образом народное воображение связало ее с птицами, Фади не понимала: разве только те, что без конца кружили у башен горного замка, могли еще быть приняты за ее слуг. Мысль о том, чтобы обречь свой род на новое многовековое прозябание, страшила Фади. Не раз и не два она обращалась к легендам далекого прошлого: перед глазами ее вставали то Рауфи Желтая Лисица, то Мать-ящер из местных легенд. Фади не постояла бы за ценой, чтобы заполучить себе в мужья дракона, кентавра или гидру. Она вынашивала эти планы с рождения сына, но прежде чем осуществить их, хотела пристроить своих детей: если с ней случится несчастье, они не окажутся брошены на произвол судьбы.
  
  Два года назад Янош упросил отдать его в обучение в западную Холью. Долина Ицели, где всякий мужчина был воином, казалась ему прекрасным краем храбрецов, воспеваемых в стихах и балладах. Долго плакала Фади, долго не хотела расставаться с ним. В конце концов, она отправилась в Холью сама и среди прославленных воинов, составивших свое богатство наемничеством, нашла Левагура Красного Вепря. Этот человек прошел множество битв и, несмотря на свой возраст, оставался статен и крепок. Именно к нему обратилась Фади с просьбой учить ее сына, и Левагур согласился. С тех пор минуло два года, а мать так ни разу и не повидалась с ним. Пропав в непролазных лесах Хольи, ее десятилетний отпрыск не стремился вернуться в горный дворец.
  
  Но сегодня он выбрался навестить ее вместе со своим учителем. Нынче Фади отдавала замуж дочь, и с самого утра все семейство покинуло замок, чтобы отправиться к дому жениха. Сам жених, сын зажиточного купца, послал им навстречу своих слуг и братьев, чтобы сопроводить невесту от материнского порога до нового дома. Впрочем, забрать девицу с порога, как того требовал обычай, не получилось. Горный замок был неприступен, и Фади, до сих пор не одобрявшая этот брак, отказалась проложить гостям тропу внутри скалы. Пришлось им ждать у подножия горы, когда семейство, наконец, спустилось. Фади с дочерью сидели в повозке, а Левагур и его ученик ехали на лошадях по обе стороны от нее. Путь предстоял неблизкий: выехали засветло, а добраться должны были к вечеру. Аданка, спрятанная под покрывалом, с трудом видела дорогу сквозь плотную сеть на лице и вскоре задремала, привалившись к материнскому плечу.
  
  Она познакомилась со своим будущим мужем год назад, когда стала спускаться с горы в долину. В тот день старый купец проезжал неподалеку с отрядом охраны и юным сыном. Охранники устроили привал у подножия горы, а юноша отправился бродить по долине, вырвавшись из-под пристального отцовского ока. Там и встретился он с девицей необычайной красоты и влюбился с первого взгляда. Уже потом Аданка, плача, призналась ему, что ее мать - могущественная волшебница Риодна Алгарота и ни за что не отдаст единственную дочку заезжему торговцу. Это, однако, не охладило пыл юноши, и много месяцев после этого он приходил к подножию горы, иногда вовсе без охраны, и ждал, когда возлюбленная спустится к нему. Узнав об этих ее вылазках, Фади разгневалась не на шутку и пригрозила замуровать наглеца в скалу, если Аданка еще раз пойдет с ним на свидание. Безутешная дочь осталась дома, угасая с каждым днем, и Фади, как ни была сурова, не могла вынести ее страданий. Видит небо, она хотела для Аданки другой партии, но дочь была ей дороже гордости, и Фади скрепя сердце дала согласие на брак.
  
  Солнце коснулось нижним краем земли, когда свадебный поезд прибыл к дому. Жених уже стоял на пороге в рубашке из алого льна, расшитой золотой нитью. Рядом с ним возвышался отец, облаченный в длинный горностаевый плащ. Завидев гостей, он сбежал с крыльца и заключил в объятия Аданку, едва выбравшуюся из повозки. Затем расцеловал опешившую Фади и широким жестом пригласил собравшихся в пиршественную залу.
  
  Дом был просторен и светел. Окна в нем располагались так, что даже на закате солнечные лучи падали сквозь них, отчего казалось, будто внутри всегда день. Пир еще не начался, и длинные дубовые столы пустовали. Когда гости расселись, старый купец поднялся со своего места и произнес громко:
  
  - Сегодня я, Лотар Маниуш, женю своего сына Ясвора на дочери Риодны Алгароты, и не найдется никого счастливее меня! Да живут они в любви и согласии и да будет потомство их многочисленно, как многочисленны звезды на небе!
  
  Зала взорвалась одобрительным шумом: кто-то кричал, кто-то хлопал в ладоши, Фади услышала даже лихой свист. Ясвор и Аданка, все еще укрытая с ног до головы, стояли поодаль, не садясь на свои места до соединения рук. По обычаю соединить руки жениха и невесты должен был отец последней, но Фади вот уже много лет была вдовой, посему его обязанности принял на себя Янош. Чрезвычайно гордый оказанным ему доверием, Янош подошел к сестре и торжественно вложил ее ладонь в ладонь жениха. Так, держась за руки, они прошли к своим местам во главе стола и опустились на скамью. Шум в зале сделался еще громче. Счастливый отец подождал, пока возгласы и рукоплескания утихнут настолько, что вновь можно станет говорить, а затем поднял руки и провозгласил:
  
  - Да начнется пир!
  
  Казалось, этих слов собравшиеся ждали больше, чем объявления о браке. Тяжелые дубовые двери в обоих концах зала распахнулись, и слуги принялись вносить угощение. Не успел Лотар устроиться рядом с Фади, как столы были сплошь уставлены огромными блюдами и подносами с пирогами, жарким и рыбой, а между ними тут и там расположились кубки и кувшины с водой и вином. Фади едва не силой усадила Яноша рядом с собой, чтобы хоть это семейное торжество он провел с матерью, а не с воинами войхола, расположившимися в дальнем конце зала.
  
  Пока все наедались и напивались, было относительно тихо. Солнце вскоре зашло, и слуги зажгли факелы на стенах. Лотар рядом с Фади выпивал уже третью чашу вина, так и не притронувшись к воде, и оттого сделался еще более словоохотлив, чем был.
  
  - Ты, госпожа, родом из Лаурадамана, как мне доводилось слышать? - спросил он Фади, отрывая сочащуюся жиром ногу жареного поросенка. - Я бывал там несколько раз - чудесный край, поистине чудесный. Мне никогда не забыть суатрийских дворцов и бассейнов, а уж сады, о, какие там сады - гуляла ли ты в них, когда была ребенком, госпожа? Я слышал, в Суари выращивают волшебные плоды, продлевающие молодость и отгоняющие тоску. А в Лаоре - о, как-то раз я побывал и там - женщины ходят в невесомых покрывалах из пыли драгоценных камней. Говорят, эту пыль роняют с хвостов огромные огненные птицы, живущие в лаорских лесах. Я видел столько чудес, госпожа, что давно должен был перестать удивляться чему-то. Но мог ли я представить, что и на нашей небогатой земле может существовать что-либо диковинное! Представь себе, госпожа, проезжал я как-то деревню к юго-востоку отсюда, так там рассказывают историю о ладе Хаорте - до чего удивительная история! Говорят, одна местная ведьма держала у себя маленького василиска, а тот возьми и сбеги от нее. Подался в леса, несколько лет там жил и рос, огромным чудовищем сделался, веришь ли, госпожа, длиннее этого стола. И вот когда он уже вошел в силу, нашелся неведомый богатырь, который поразил чудище заговоренным копьем, а сам погиб. Но василиск не умер: говорят, он просто уснул и спит до сих пор в чаще леса.
  
  - Давно спит? - Рассказ старого Лотара увлек Фади.
  
  - Пятую весну, почитай.
  
  - А ты, добрый Лотар, не собираешься ли наведаться снова в те края? - вкрадчиво осведомилась Фади.
  
  - Мой путь лежит в Саярн, госпожа, но, памятуя о нашем родстве, я могу заглянуть и в это село.
  
  ... Пять дней гуляли свадьбу, а еще через полмесяца Лотар собрал свою небольшую дружину и вместе с Фади выехал из усадьбы. Путь до пресловутого села занял четыре дня. Янош ехал с матерью до ближайшего города, а затем их пути разошлись: Лотар поехал на юг, а Левагур с учеником - дальше на восток.
  
  В деревню они прибыли утром на пятый день. Село было небольшим, но оживленным, и Фади посетила странная мысль, будто оно лишь пытается казаться затерянным в лесах глухим уголком. К востоку от деревни лежало малое поле, а на западе черно-зеленой стеной высился лес - село подступало к самому его краю. Ничуть не боясь василиска, спящего где-то в чаще, на опушке бегали дети разного возраста - в основном, мальчишки, но Фади увидела и двух или трех девочек. Отряд остановился у самого большого в деревне дома, откуда навстречу Лотару вышел высокий худощавый человек с хитрым лицом и небольшими залысинами. Приятели обнялись, и Лотар представил Фади своего друга:
  
  - Это Гаруш, мой старый товарищ, а это госпожа Риодна Алгарота. Она путешествует со мной, потому что хочет взглянуть на василиска, спящего в ваших лесах.
  
  Прохладный цепкий взгляд Гаруша метнулся по лицу Фади и остановился на ее переносице.
  
  - А чего госпожа Алгарота желает от нас?
  
  - Проводите меня к василиску - ничего более.
  
  Будь на месте Фади кто попроще, Гаруш определенно расхохотался бы, но в присутствии волшебницы выдавил только кислую улыбку.
  
  - Я туда не пойду, пускай госпожа не рассчитывает.
  
  - Он же спит. Что он может сделать?
  
  - Мелихова дочка говорит, что василиска там вовсе нет - мол, вырвал копье из раны и сбежал. Не на что там смотреть и злую силу почем зря тревожить.
  
  - Чего ты хочешь? - прямо спросила Фади. - Золота?
  
  - Зачем мне золото. - Гаруш глядел на нее исподлобья. - На что мне его здесь тратить?
  
  - Тогда, может, ты примешь мой подарок. - Фади расстегнула пряжку наборного пояса и протянула его несговорчивому хозяину.
  
  Гаруш принял дар - не без некоторой опаски - повертел в руках, рассматривая накладки из серебра и бронзы, затем снова поднял глаза на Фади.
  
  - Завтра моя дочь проведет тебя к тому месту, - произнес он. - Но я уже сказал, что василиска там больше нет. Сегодня вы, вероятно, устали с дороги, поэтому не побрезгуйте моим гостеприимством и отдохните в моем доме.
  
  Дом у Гаруша и вправду был просторный: он вместил не только Фади и Лотара, но и пятнадцать воинов его охраны - большинство из них составляли войхола. День, проведенный в деревне, постепенно начал тяготить Фади больше, чем долгая дорога. В сердце ее поселилась неведомая доселе тоска, и как ни темна была ночь, уснуть под ее покровом не удавалось. Как только звезды усыпали небосвод, Фади вышла из дома и устремила взгляд вверх, где сверкающий белый дождь, застывший в вечной неподвижности, осыпал чащу.
  
  Наемники войхола сидели на опушке, разведя небольшой костер, словно и им милее был этот лес, нежели тепло дома. Фади хотела спросить, не боятся ли они змей, что могут приползти на огонь, а пуще того - их ужасного царя, покинувшего свое узилище. Но наемники затянули песню - и прежние вопросы перестали занимать Фади. По всей Империи ходила о войхола слава не только как о блестящих воинах, но и как о поэтах и певцах. Говорили, ветра четырех сторон света спускались с небес, чтобы слушать песни войхола, и тоска, не отпускавшая Фади с полудня, принялась глодать ее с новой силой. Неслышно ступая, она приблизилась к костру и остановилась поблизости, ожидая, когда войхола закончат свою песню. Когда последний звук затих в ночном безмолвии, показалось, что лес вздохнул, отгоняя пришедшее наваждение.
  
  - Спойте про Мать-ящера, - попросила Фади, и наемники, не задав лишнего вопроса, запели о девице Ольвии, отданной на растерзание дракону и не пожелавшей смириться с собственной участью.
  
  История Ольвии, получившей впоследствии прозвище Мать-ящер, нравилась Фади. Будучи вдвое младше нее, не обладая ни родовитостью, ни волшебной силой, Ольвия добилась того, чтобы о ней слагали песни. Сколько ярости и страсти, сколько упрямства было в этой девочке, вчерашнем ребенке, жене и матери чудовищ. Не в силах справиться с подступившей печалью, Фади поклонилась наемникам и ушла в дом.
  
  Наутро ее ждала новая неожиданность, не зловещая, но и не сказать чтобы слишком приятная. Хозяин дома рассудил, что пояса в обмен на поход в проклятую рощу будет недостаточно и хорошо бы Фади вдобавок к этому взяла в обучение его старшую дочь.
  
  - Я не беру учеников, - отрезала Фади.
  
  - Ты не думай, - уговаривал ее Гаруш, - моя дочка не из тех лодырей, кто только и знает, что жить на учительских харчах. Она со зверьем обращаться умеет, травы знает, неприхотлива, прислуживать тебе может.
  
  - Не много ли ты хочешь за василиска, которого и в лесу-то уже нет? - нахмурилась Фади.
  
  - В самый раз прошу, госпожа волшебница, - ухмыльнулся Гаруш. - Вижу, что нужен тебе тот змей - вот только зачем, ума не приложу.
  
  - Потому как не твое это дело. И запомни: если твоя дочка будет путаться у меня под ногами, я немедленно отошлю ее обратно.
  
  На том и порешили. Лотар с охранниками поехали дальше на юг, а Фади направилась в лес в сопровождении Толы, старшей Гарушевой дочери, навязанной в ученицы. Девочка выглядела не старше двенадцати лет, была светловолоса и худощава, но уверенно вела лошадь Фади по едва заметным лесным тропам. Через некоторое время конь начал проявлять беспокойство: он шел сначала все медленнее, затем принялся останавливаться через каждые несколько шагов, прядал ушами и всем своим видом показывал, что дальше идти не желает.
  
  Когда конь уперся и встал так, что с места его было уже не сдвинуть, Фади спрыгнула на землю и дальше они с Толой двинулись пешком.
  
  Через несколько сотен шагов им открылась небольшая круглая поляна, которую со всех сторон обступали березы. В середине поляны рос огромный дуб - и какое жалкое зрелище он являл! Почерневший и согнувшийся от тяжести, многие годы гнущей его к земле, со шрамами обугленных колец, опоясавших его некогда сверху донизу, дуб медленно умирал не в силах излечить свои раны.
  
  - Здесь он спал. - Тола показала на дуб, хотя могла этого и не делать. Трудно было не понять, что за сила искалечила могучего гиганта.
  
  Рядом с дубом лежало копье: острие и часть древка покрыты были засохшей темной кровью. Фади приблизилась и, наклонившись, подняла его с земли. Древко было испещрено тонкой вязью, в которой Фади узнала заклятие живой смерти, погружающее всякого, на кого оно направлено, в глубокий сон.
  
  - А скажи мне, дитя, - спросила она Толу, - верно ли говорят, что неведомый витязь поразил Хаорте прямо в пасть?
  
  - Все так, госпожа, - закивала девочка, не торопясь, однако, приближаться. - Копье достало его уже на излете и прибило к дереву. Мы с братьями ходили к дубу и видели.
  
  - Тогда ответь мне, дитя, разве мог Хаорте, пребывая в заколдованном сне, сам выдернуть копье у себя из пасти, да так, чтобы не сломать его?
  
  Тола растерянно моргнула.
  
  - Наверное, нет, - неуверенно произнесла она.
  
  - Видимо, это дело чужих рук, - продолжала Фади, вовсе не заботясь о том, слушают ли ее. Сунув ладонь за пазуху, она вынула золотистый клубок, тут же превратившийся в мышь, и велела ей: - Ищи.
  
  Золотой зверек пробежал по расписанному древку, несколько раз лизнул засохшую кровь у наконечника и скользнул в траву. Тола во все глаза смотрела на оживший клубок, словно это нехитрое чудо повергло ее в смятение и трепет.
  
  - Она будет искать василиска? - спросила, наконец, девочка. Жадное до диковин детское любопытство побеждало страх.
  
  - Она пойдет туда, где почует темные чары, и рано или поздно нагонит Хаорте, а за ней и мы. Идем, не стоит отставать.
  
  Очевидно, Тола думала, что они отправятся в горный дом Фади, а не на поиски сбежавшего чудища - но, как бы то ни было, она не выразила никакого удивления, когда Фади объявила о ближайшей цели их путешествия. Покинув поляну, они вернулись к оставленной лошади, которой общество оголодавших за зиму волков было всяко приятнее проклятой березовой рощи. Оседлав коня, Фади направила его в обход, и до самой темноты их никто не потревожил.
  
  Когда сумерки стали сгущаться, путешественницы остановились на ночлег в сосновом редколесье. Насобирав веток и сухой хвои, Тола развела костер и достала из узелка хлебные лепешки, которые испекла в дорогу. Через некоторое время пламя заплясало в середине костра, а обе путницы устроились у огня.
  
  - Чем отличается ведьма от волшебницы? - спросила Тола. Как ни оголодала она за день, все же Фади до сих пор занимала ее больше, чем лепешки. - Старая Воха была ведьма, и все ее боялись. А тебя все любят.
  
  - Ведьмы обладают знаниями, а волшебницы - силой, - мягко улыбнулась Фади. - Я живу далеко в горах и редко кажусь людям, потому они и любят меня и слагают обо мне легенды. Живи я неподалеку от них, меня тоже боялись бы.
  
  - А скажи, добрая госпожа, у тебя есть дети? - Задав вопрос, Тола тут же смутилась, будто упомянула о чем не следовало, но Фади только рассмеялась.
  
  - Есть дочь и сын, но оба уже выросли и покинули меня.
  
  - А зачем ты ищешь этого василиска, госпожа? Ты хочешь его убить?
  
  - Я хочу увести его за собой, - расплывчато отозвалась Фади.
  
  - Чтобы он приносил тебе серебро и золото? - понимающе закивала Тола. - Старая Воха тоже хотела золота, но погибла. Если бы не тот случай, она, наверное, сказочно бы разбогатела.
  
  - Мне нужно от него нечто ценнее золота. Но об этом тебе знать пока рано. Уже совсем стемнело, дитя, почему бы тебе не лечь спать, а я посторожу костер.
  
  Тола принялась убеждать, что она последит за огнем сама и может легко не спать всю ночь, но Фади настояла на том, чтобы она легла. Подождав, пока девочка уснет, а костер прогорит до углей, Фади достала из плаща волшебное веретено. Словно только того и ожидая, из-за облака выплыла полная луна, белая и круглая, щедро разливающая свет. Протянув руку, Фади ухватила этот свет и скатала из него тонкую серебристую нить. Сверкающая дорожка протянулась от луны к ее пальцам, ложась ровной пряжей на веретено. Фади сидела так много часов, спрядывая лунную нить, пока спина не затекла, а небо не начало светлеть. Ночное светило постепенно тускнело и, прежде чем над лесом забрезжил рассвет, Фади оборвала нитку и спрятала веретено в складках плаща.
  
  Наутро, когда они с Толой вновь отправились в путь, девочка рассказала Фади об удивительном сне, что ей привиделся.
  
  - Мне снилось, госпожа, что ты сидела у потухшего костра и собирала лунный свет в ладони. И он казался вовсе не светом, а белой ниткой, блестящей и тонкой, как будто из серебра. Вот уж воистину странные сны видятся в этом лесу. - Тола потрясла головой, словно пытаясь отогнать наваждение, но, судя по голосу, не была ни удивлена, ни испугана.
  
  - Это был не сон, - улыбнулась Фади. - Всю ночь я пряла лунный свет, чтобы из него сплести вуаль легче воздуха, которая скроет меня от глаз смерти. Тогда смерть, как бы близко ни подошла, не увидит и не учует меня.
  
  Стоило ей это произнести, как в зарослях крушины по левую руку от них раздался негромкий шорох. Фади обернулась на звук, но, словно почувствовав ее взгляд, существо по ту сторону зарослей замерло, и она не различила его очертаний.
  
  - Я смогу посмотреть в глаза василиска и остаться жива, - продолжала она. - А скажи мне, дитя, почему вы называете его ладе Хаорте?
  
  - Потому что старая Воха, когда его звала, говорила все время 'ладе, ладе'. Не знаю, зачем она так делала: наверное, то было какое-то заклинание.
  
  В кустах снова раздался шорох. Фади почувствовала, как в спину уперся чей-то внимательный взгляд. Лес из смешанного постепенно превращался в хвойный, все больше сосен поднималось в светлеющее небо, а ковер из травы и прошлогоднего сора уступал место ковру из опавших игл. Неожиданно сильный порыв ветра завел тоскливую песню в верхушках сосен, и Фади подняла лицо к небесам, чтобы взглянуть на качающиеся деревья.
  
  - Знаешь ли ты, дитя, кто истинный хозяин здешних мест?
  
  - Отец говорит, что лишь Западный ветер владычествует над нами, - отозвалась Тола, - и что, когда лес горит - то он веселится сам с собой и пляшет.
  
  - Верно говорит, - кивнула Фади. - Сегодня ночью я приглашу его на свидание и буду плясать с ним до света, а ты найди себе укрытие и жди меня.
  
  До конца дня они шли под сенью хвойного леса, крошечные существа среди неподвижных гигантов, застывших в вечном молчании. Кустарников теперь почти не попадалось, и, казалось, идущему по их следу существу негде было прятаться, но всякий раз, когда Фади оборачивалась, заслышав шорох мягких лап у себя за спиной, взгляду ее открывалась пустынная лесная тропа, усыпанная хвоей. Она ни разу не остановила лошадь: если конь не считал крадущееся за ними создание хоть сколько-нибудь опасным, то ей и подавно не стоило бояться его. И все же природа неведомого преследователя начинала ее занимать.
  
  Когда солнце стало клониться на запад, путешественницы отыскали ручей, бодро бежавший в каменистом ложе и за версту дающий знать о себе веселым звоном. Наполнив водой кожаные сосуды, напившись и напоив коня, они прошли еще немного, выбирая место для ночлега. Идущее по их следу существо, по-видимому, собиралось ночевать вместе с ними.
  
  В конце концов, выбрали неширокую площадку, образованную семью соснами, между которыми лежала рухнувшая восьмая. От этой-то восьмой Тола и наломала ветвей, а Фади подожгла их маленькой искрой, соскользнувшей с ее ладони в сложенный костер. Коня привязали к одной из сосен, но некрепко, чтобы он мог отбиться от нападения хищных зверей, если те осмелятся явиться к огню. Фади уверила Толу, что обитатели леса не сунутся к костру, а если особенно любопытный волк забредет на огонь, его всегда можно будет прогнать горящей головней. Судя по лицу Толы, это не успокоило ее, и тогда Фади сказала, что отдаст ей свой кинжал, который девочка может пустить в ход, если почувствует угрозу своей жизни.
  
  Когда костер разгорелся настолько, что сделался выше Толы, девочка спросила Фади:
  
  - Тебе не показалось, госпожа, что за нами весь день кто-то шел? Может быть, это медведь? Или волк, которому глянулась твоя лошадь?
  
  - Думаю, если нас и вправду преследует дикий зверь, он определенно меньше медведя или волка, иначе не сумел бы так хорошо прятаться. Как бы то ни было, не бойся, маленькая Тола, редкий зверь подойдет к костру, а того, кто подойдет, ты всегда сможешь отпугнуть.
  
  Когда алое марево заката уступило место сумеркам, а те, в свою очередь - ночи, Фади сбросила плащ и платье (Тола с восклицанием 'Стыд-то какой!' закрыла лицо руками) и, пообещав вернуться к рассвету, покинула девочку.
  
  Теперь ей надлежало выбрать место для своего свидания, а это не так просто было сделать в безлунном лесу, укрытом непроглядным мраком. Фади шла почти наощупь, разрывая босыми ногами хвойную подстилку. Холодный воздух ранней весны обнимал ее со всех сторон, заставляя волоски на коже приподниматься, как если бы Фади была чем-нибудь сильно возбуждена. Наконец, луна показалась из-за черных облаков, и Фади обнаружила, что стоит в середине большой поляны, окруженной соснами. Ковра из опавшей хвои на поляне не было, как не было и травы - ступни чувствовали только холодную весеннюю землю.
  
  Запрокинув голову, Фади посмотрела в белый глаз луны и позвала громко:
  
  - Господин мой Сабхати, Западный ветер, князь Суари и владыка Савры, спустись ко мне!
  
  Голос ее утонул в лесном молчании, и на какой-то миг могло показаться, что призыв так и не был услышан, но через несколько ударов сердца внезапный порыв ветра облизал Фади плечи. Ветер был горяч и нес запах нагретого песка и камня, словно она находилась не в лесу, освобождающемся из зимнего плена, а в родных краях, где земля раскалена и желта как золото. Охваченная тоской и восторгом, Фади раскинула руки и закричала:
  
  - О господин! Ты единственная моя отрада и единственное напоминание о доме! Иди ко мне, возьми меня, пляши со мной!
  
  Она закрыла глаза, и в тот же миг могучая сила обняла ее, подхватила, подняла над землей и закружила, словно и вправду ветер собрался плясать с ней. Обычно Сабхати являлся людям как свирепый сероглазый человек с выгоревшими русыми волосами, заплетенными в четыре косы. Но Фади знала, что, если откроет глаза, увидит лишь сосновые иглы, кружащиеся в воздушном потоке. Поднявшись высоко над лесом, она смеялась и ловила руками его косы - ураганные столбы - и не было на земле женщины веселее и яростнее нее.
  
  Они плясали всю ночь, а когда на восточном краю леса заалел рассвет, выбившаяся из сил Фади взмолилась своему свирепому другу:
  
  - Я устала, господин мой ветер Западный, отпусти меня.
  
  И Сабхати, известный грубостью и неистовством, необыкновенно бережно для своих сил опустил ее на землю. В последний раз лизнув ее лицо огненным дыханием, он взметнулся под самые вершины сосен и полетел прочь, в благословенный край Суари и святую землю, некогда породившую Фади.
  
  Сама Фади осталась внизу, покрытая потом и пылью, встрепанная и дрожащая. Добравшись до ручья, она смыла с себя следы ночной пляски и устало побрела к тому месту, где они задержались на постой.
  
  Тола, едва увидев ее, всплеснула руками и бросилась Фади в ноги.
  
  - Прости меня, госпожа! - вскричала она. - Я сидела у огня и следила за костром, когда кто-то утащил твою пряжу! Я даже не разглядела, кто это был, так быстро он скрылся!
  
  Осторожно обойдя Толу, Фади приблизилась к оставленному на земле плащу и заглянула под него. Неведомый похититель действительно украл веретено и скрученную на нем лунную нить, лишь обрывки пряжи валялись на земле.
  
  - Это был человек или зверь? - спросила Фади.
  
  - Мне показалось, небольшой зверь вроде кошки или горностая, но я не рассмотрела его. - Губы Толы дрожали, словно она боялась, что госпожа разгневается на нее за невнимательность. Однако Фади была слишком утомлена, чтобы гневаться, да и потеря пряжи не большая беда.
  
  - А куда он побежал, ты не видела?
  
  Тола указала рукой куда-то влево, и никаких более точных указаний Фади от нее добиться не смогла. Одевшись, она отправилась по следу неведомого зверя - уж не того ли преследователя, что шел за ними целый день? - но Сабхати, резвясь над лесом прошедшей ночью, замел следы хвоей и землей. Фади доводилось слышать о чудесных животных, питающихся лунным светом, и, потеряв след, она решила, что зверь сам придет на угощение, если положить лакомство на доступное место и не спугнуть пришельца.
  
  Вернувшись к стоянке, она положила часть оставшейся пряжи в рукав, а другую крепко зажала в ладони и так, ожидая неведомого зверя, улеглась спать. Тола, похоже, уверившись, что наказание ей не грозит, села следить за стоянкой.
  
  Когда Фади открыла глаза, солнце уже покидало зенит и в его золотом свете начал проступать едва заметный багрянец. Какой-то зверь осторожно лизал ее запястье, просунув мордочку под рукав, словно стремясь добраться до спрятанной там лунной пряжи. Размером зверь был не больше куницы, а внешним видом напоминал одновременно лису и кошку. Круглая, немного приплюснутая мордочка оканчивалась длинными белыми усами, а голову венчали огромные треугольные уши, стоящие торчком, словно животное всегда пребывало настороже. Незваный гость был похож на сервалов, во множестве обитавших на родной земле Фади, и она узнала пришельца.
  
  К ее костру пожаловал не кто иной, как лунный ягур - волшебный зверь, обитающий везде, где на небо выходит луна. В безоблачные ночи ягуры усаживались на освещенном месте и широко раскрывали пасти, пожирая лунный свет, и вот сейчас один из них решил поживиться лакомством, доступным в светлое время суток.
  
  Хотя Фади не двигалась и даже дышать старалась как прежде, зверек, видимо, понял, что его заметили. На несколько мгновений он замер, насторожившись - ушки еще выше поднялись над его головой, хотя это казалось невозможным - а затем молниеносно схватил зубами спрятанные нити и бросился бежать. Прежде, чем простыл его след, Фади вынула из складок плаща серебряного червя и велела ему:
  
  - Ищи!
  
  Ожив от звука ее голоса, червь принялся извиваться в руках, и Фади бросила его на землю, прямо в след, оставленный лапой ягура. Некоторое время червь лежал неподвижно, будто бы оглушенный падением, а затем, немыслимо изгибая свое кольчатое тело, пополз по следам зверя.
  
  Трое слуг было у нее: золотая мышь, серебряный червь и бронзовый жук. Среди всех людей они слушали только Фади, и лишь ее голос мог вдохнуть жизнь в холодный металл, из которого состояли их тела. Мышь могла обнаружить источник любых чар, будь он хоть на границе земли, червь мог дни и ночи идти по следу живого существа, а жук отыскивал любую пропавшую вещь.
  
  Разбудив задремавшую Толу, чтобы та следила за лошадью и пожитками, Фади пошла за червем, и не успело закатное марево пасть на лес, как серебряный проводник привел ее к невысокому пригорку, поросшему мхом и лишайником. В подножии пригорка была вырыта нора, присыпанная наполовину хвоей и землей. Изнутри норы, постепенно угасая, разливалось белое свечение. Червь корчился на земле неподалеку и, как то было в обычае у его живых собратьев, пожирал почву, пропуская ее через себя. Фади накрыла его ладонью, и кольчатое тулово вновь обратилось в холодное серебро. Спрятав червя в рукав, Фади раскрыла ту ладонь, в которой были зажаты остатки лунной пряжи, и протянула ее ко входу в нору.
  
  Некоторое время из норы никто не показывался - очевидно, ягур расправлялся с прежней добычей - но Фади была терпелива, и ее ожидание оказалось вознаграждено. Когда лучи солнца сделались алыми, пушистая мордочка осторожно высунулась наружу и обнюхала протянутую ладонь. Затем ягур выбрался из норы уже целиком. Окрасом шкуры он вовсе не походил на пятнисто-полосатых сервалов: коричневый, белый и бежевый смешивались на его шерсти в причудливых сочетаниях, не позволяя определить, какого же цвета дивный зверь. Шершавым языком он слизал остатки нити у Фади с ладони, но, получив угощение, не стал забираться обратно. Осторожно, не желая испугать или разозлить нового знакомого, Фади легла на живот и заглянула внутрь норы. Ее веретено было там: вряд ли она увидела бы его, если бы не обрывок лунной нити, сиротливо поблескивающий на деревянном остове. Вытянув руку, Фади достала веретено из-под земли и стряхнула сияющий обрывок на голову ягуру: извернувшись, словно ящерица, зверь поймал нитку на лету.
  
  Некоторое время они сидели друг подле друга, глядя, как алый солнечный свет становится все ярче, а сам сияющий круг медленно катится за границу земли. Когда половина его скрылась за стеной леса, Фади поднялась и пошла к стоянке. Нынче ночью ей надлежало спрясть новую нить - и в следующий раз прятать ее надежнее. Ягур остался сидеть близ норы, словно бы завороженный умирающим красным шаром.
  
  Поужинав хлебными лепешками и напившись из ручья, Фади устроилась на поваленной сосне и вновь достала веретено. Кроме Толы, следящей за огнем, да лошади рядом с ней примостился давешний ягур. Круг света, исходящего от пламени, оканчивался у ног Фади, в руки ей лилось белое сияние луны, почти полной, едва обрезанной сбоку острым серповидным лезвием. Ягур сидел тут же, на сосне, широко распахнув пасть навстречу лунному свету. Время от времени он захлопывал пасть, осторожно приближался к Фади и внимательно следил за движениями ее рук. Затем отходил и снова принимался за свою удивительную трапезу. Тола, наблюдавшая за их молчаливыми трудами, наконец, не выдержала и предложила:
  
  - Почему тебе, госпожа, не прогнать этого зверя? Еще чего доброго увяжется за нами и уничтожит всю твою работу.
  
  - Пускай сидит, - благодушно отозвалась Фади. - Поблизости не так много мест, где лунный свет падает свободно, как здесь.
  
  Однако Тола все равно свирепо смотрела на ягура, принесшего ей столько тревог прошлой ночью. Закончив работу, Фади спрятала веретено у себя на груди, чтобы ягур не добрался до пряжи, и, разостлав плащ на хвойной подстилке, улеглась спать. Когда она засыпала, чудесный зверь все еще сидел на рухнувшем стволе и пожирал свет.
  
  Следующим утром ягура на стоянке уже не было. Умывшись и позавтракав - скоро ли им снова представится возможность? - путешественницы покинули уже почти родную стоянку и продолжили дорогу. К полудню след золотой проводницы вывел их в предгорья. Южная оконечность саврийского хребта предстала их глазам, и некоторое время обе стояли в молчаливой задумчивости, размышляя о том, как идти дальше. Не сорвется ли лошадь на узкой горной дороге, где может пройти человек, но не конь? Не проплутают ли они без цели долгие дни, истощив силы и припасы и так и не добравшись до змеева логова? Стал ли вообще ладе Хаорте искать убежища в этом неприветливом месте, не повернул ли он на юг, передумав?
  
  Так размышляла Фади и видела, что Тола, как и она, замерла в нерешительности, глядя на вздымающиеся скальные громады.
  
  Возможно, сомнения взяли бы над нею верх, если бы внезапное дуновение ветра не повеяло на нее тяжелым духом темных чар. Золотая мышь шла по верному следу: могущественный источник волшебства был близко, и Фади почувствовала, как к ней возвращается решимость.
  
  - Идем, маленькая Тола, - весело сказала она. - Я чувствую, наша цель близка и странствие не затянется. Пускай и конь пойдет с нами: в лесу его разорвут волки, а нам не так далеко предстоит идти.
  
  Тола кивнула, взяв лошадь под узду, и последовала за Фади к пока еще широкой горной тропе, ведущей, казалось, к чертогам Небесного Отца.
  
  Тропа была так длинна и так петляла, что путешественницы поднимались по ней два дня. Конь стал уставать, а накормить его было нечем: редкие плато, поросшие низкой травой, не могли утолить его голода, и все чаще Фади стала задумываться о том, не отпустить ли коня в лес, пока еще есть возможность. Но чувство, что источник опасных чар все ближе, не оставляло Фади, и она решила, что вначале доберется до него, а потом уж подумает, что делать с лошадью.
  
  Через два дня подъема путешественницы, наконец-то, достигли цели. Перед ними возвышалась башня из дикого камня, наполовину разрушенная, всем своим видом говорившая о древних бедствиях, которые ей пришлось выдержать. Едва заметный след золотого проводника вел в башню, как будто ладе Хаорте укрылся за этими стенами. Фади пошла по следу, Тола - за ней, ведя лошадь на поводу. Но тут до этого смирный конь снова принялся упрямиться и рвать узду, предпочитая остаться на горной дороге, нежели идти к башне.
  
  - Злую силу чует, - удовлетворенно произнесла Фади. - Отпусти его, пускай уйдет где ему безопасно.
  
  Тола отпустила поводья, и конь поспешно отбежал подальше от башни, скрывшись за поворотом тропы.
  
  - Мы найдем его, госпожа? - встревожилась девочка.
  
  - Далеко не уйдет, - успокоила ее Фади. - Подойди сюда, посмотри.
  
  Возле замка лежало небольшое чистое озеро, глубокое и неподвижное, настолько прозрачное, что под водой можно было видеть каменистые берега. Присев, Фади зачерпнула воды: она была прохладной, но не ледяной - видимо, за день солнце успело нагреть поверхность озера.
  
  - Не хочешь искупаться?
  
  Тола в ответ пробормотала что-то невразумительное. Скорее всего, она боялась злых чар, лежащих на башне и всем, что ее окружало, а может, стыдилась обнажаться при посторонних. Фади ни чары, ни посторонние взоры не смущали. Сбросив плащ и платье, она погрузилась в воду и прикрыла глаза от удовольствия. Озеро словно баюкало ее в своих объятиях, ласкало, будто самый нежный любовник, заставляло забыть обо всем на свете и отдаться прохладным рукам воды. Слишком хорошо знала Фади это колдовство, чтобы уступить ему.
  
  Тола некоторое время стояла на берегу, переводя смущенный взгляд с озера на Фади и обратно.
  
  - Я хочу быть как ты, - наконец, произнесла она. - Ты такая красивая, госпожа, мне никогда такой не стать.
  
  - Станешь в свое время, - безмятежно откликнулась Фади. - Иди ко мне. Здесь хорошо и не холодно.
  
  Тола заколебалась и уже хотела последовать ее примеру, как внезапно испуганно вскрикнула и отскочила от берега, указывая на что-то в глубине озера. Неподалеку от ноги Фади лежал человеческий череп, изуродованный и раскрошенный чудовищным ударом, но все же узнаваемый. Вытянув ногу, Фади нащупала на пологом склоне дна другие кости: судя по острым краям, ранящим ступню, они тоже были сломаны. Теперь Тола ни за что в озеро не полезет и пить из него не станет. Решив не испытывать ее храбрость, Фади выбралась на берег. Все время, пока она одевалась, Тола с напряженным страхом смотрела на озеро, словно ожидая, что из него в любое мгновение могут появиться ожившие мертвецы.
  
  - Там никого нет. - Фади положила руку ей на плечо. - Пойдем в башню. Если повезет, цель нашего путешествия окажется неподалеку.
  
  Тола поспешно закивала, хотя, видят небеса, в башню ей хотелось идти еще меньше, чем оставаться возле озера. Тяжелая, окованная железом дверь заржавела и не двигалась с места. На счастье она была полуоткрыта, и Фади с Толой проскользнули в щель. Запах гнилого дерева и отсыревшего камня ударил в ноздри, стоило им переступить порог. Доски пола наполовину развалились, проломы в них зияли черными дырами. Внутри не было ничего, кроме двух крошечных окошек под потолком да лестницы в дальнем конце зала, ведущей на следующий ярус.
  
  Когда они поднялись по скользким от сырости ступеням, их глазам открылся тот же безрадостный вид: пустое помещение - на сей раз с целым полом - и лестница наверх. Третий ярус был наполовину разрушен и завален обвалившимся камнем. Лестница, выходившая от него, продолжалась под открытым небом, опоясывала остаток башни и обрывалась в пустоту. Запрокинув голову, Фади увидела верхнюю площадку башни, ощетинившуюся квадратными зубцами. Площадка, судя по всему, тоже была пуста. Золотой проводник ошибся и пошел на след темных чар, которыми была напитана башня. Хаорте здесь не было.
  
  Тола ждала Фади у начала лестницы. Они хотели уже покинуть заброшенный дом и продолжить дорогу, как прежде светлые небеса стали затягивать тяжелые черные тучи. Оставаться под открытым небом во время непогоды было опасно, и обе путешественницы решили переждать грозу на первом ярусе башни. Костра не разводили: Фади зажгла волшебный огонек, дававший немного тепла и света в воцарившемся мраке.
  
  Гроза бушевала так долго, что неясно было, тучи ли закрывают солнечный свет или само солнце уже спряталось за границей земли. Толу, которая никогда еще не боялась столько в один день, стало клонить ко сну. Дрожа от холода, она прижималась к Фади, и та, почувствовав прилив материнской нежности, привлекла девочку себе на грудь.
  
  - Спи, дитя мое, - прошептала она, целуя ее в лоб, - и ни о чем, ни о чем не думай.
  
  Подействовали ли ее объятия или Тола была настолько утомлена, что даже чары башни больше не имели над нею власти, но девочка уснула очень быстро, склонив голову Фади на колени. Фади еще долго сидела без сна, слушая затихающий дождь, а когда мрак непогоды уступил место лунной ночи, осторожно поднялась и, стараясь не разбудить Толу, выскользнула через приоткрытую дверь.
  
  Луна заливала озеро белым сиянием. Свет ее скатывался со скал, сам просился в руки, но в эту ночь Фади не доставала веретена. Сбросив одежду, она обернулась соколицей и поднялась высоко в воздух, разыскивая в отчаянии след золотого проводника. Горная цепь раскинулась под ней, словно хребет неведомого чудища, тут и там ее прорезали глубокие ущелья, белое сияние луны висело над миром воды и камня, и золотистый след волшебной мыши едва заметно мерцал в полусотне верст от башни. Маленький проводник снова учуял темные чары, и на сей раз Фади надеялась, то был след Хаорте. Ей хотелось полететь за мышью, но без лунной вуали она оставалась видима для глаз смерти, и верхом бесславия было бы погибнуть от случайного взгляда, почти достигнув заветной цели. Покружив над горами, Фади хотела было снижаться, как вдруг сильный удар обрушился на ее крыло. Жалобно затрещали тонкие косточки. Беспорядочно кружась в ставшем неуправляемом ветре, с каждым вздохом теряя животный облик, Фади падала на зубчатую крышу башни, и крылья ее обращались в руки, а с груди сходило белое оперение, открывая под собой беззащитную кожу.
  
  Она рухнула на крышу, и холод дикого камня тут же пропитал ее насквозь. Она лежала бы так еще долго, собираясь с силами и приходя в себя, если бы не зловещий ледяной голос, раздавшийся у нее над головой.
  
  - Возлюбленная моя Риодна, сколько же лет я не видел тебя.
  
  Фади села на коленях и отбросила волосы за спину. Перед ней стоял высокий человек в плаще из черной шерсти. Лицо его закрывал глубокий капюшон, а руки, виднеющиеся из-под широких рукавов, были до локтей окованы железом. Мертвый король говорил тихо, но слова его, будто капли расплавленного металла, тяжело падали в безмолвие ночи.
  
  - Ты все так же прекрасна, как и десять лет назад, сердце мое. Десять лет бесплодного ожидания - и вот ты со мной. Разве в силах я поверить своему счастью. Посмотри на меня, матерь птиц, посмотри, кем я стал, ожидая тебя.
  
  Силы возвращались к Фади с каждым вдохом, и, стоило прозвучать последнему слову, как она поднялась. Теперь они стояли друг против друга, и ветер, долетавший от северных ущелий, трепал ее волосы и его капюшон.
  
  - Ты льстишь себе, если думаешь, что тебя изуродовало ожидание, - отозвалась Фади. Отвернувшись от Мертвого короля, она подошла к одному из зубцов и посмотрела на уходящую вниз громаду башни. В некогда пустых окнах теперь горели яркие огни, и весь замок, словно бы отряхнувшись от следов времени, оживал вместе со своим хозяином.
  
  Мертвый король подошел к ней сзади, так близко, что Фади почувствовала, как жесткая ткань плаща прикасается к ее спине.
  
  - Ночь - мое время, - произнес он. - Ночью я могущественнее любого из живых, и сердце мое наполняется силой, которой я никогда не ведал при жизни. Ты ищешь славы для своего рода, отрада моей души, я могу дать тебе эту славу. Зачем тебе тварь бессловесная, змей лесной? Будь моей, принадлежи мне безраздельно - и наши потомки станут величайшими чародеями света, все земли придут поклониться им, и твое имя будет произноситься со страхом и трепетом, как ты того желаешь. - Он шептал почти ей на ухо, едва уловимым запахом разложения веяло от омертвелых губ, железные руки опустились на ее бедра, вжимая в пол, не давая двинуться с места.
  
  - Он живой, а ты мертвый, - покачала головой Фади. - Я не хочу вынашивать того, кто погибнет уже в моей утробе.
  
  Хозяин замка расхохотался.
  
  - Пускай лучше погибнет в утробе, но родится неуязвим. Все, что живо, может быть убито, а я вечен, и ни голод, ни жажда, никакое оружие не возьмут меня.
  
  Закованные в железо пальцы с силой оцарапали Фади живот: капли крови пробежали по серебрящейся в лунном свете коже и скопились в густых кудрях между бедер. Сладострастный жар разлился у нее под ребрами, и Фади прижала ладонь к животу, чтобы стереть кровь.
  
  Мертвый король подхватил ее, словно пушинку, и усадил на один из зубцов башни, развернув лицом к себе. Заключив Фади в объятия, он целовал без конца ее лицо, губы, шею и грудь, сладковатый запах тлена бил ей в ноздри, хриплый голос все шептал и шептал неистовые признания:
  
  - Много их приходило сюда, много находило башню, но все они, слышишь ли, все нашли погибель в моем озере, потому как мне нужна только ты, сердце мое, только тебя я ждал, проклиная незваных гостей, дарующих мне надежду. Хотел тебя цепью сковать, камнем сбить, как увидел в небе соколицу - сразу тебя узнал и пустил дротик. Крепка моя рука - и после смерти не ведает промаха. Не сердись на меня, сердце мое, потому как все, что я ни делал, делал от любви и никогда не причинил бы тебе вреда.
  
  Ерзая на холодном камне, Фади ждала, когда ослабнут его объятия. Нынче она была не рада, что десять лет назад очаровала Мертвого короля, и искала только возможности сбежать от него. И хотя все ее существо откликалось на него страсть, Фади хорошо было известно, что будет с женщиной, в лоно которой попадет семя мертвеца. В какой-то миг железные руки перестали оплетать ее спину, и, прежде чем похожие на ножи пальцы впились ей в бедра, Фади опрокинулась назад, перекувырнулась через голову и обратилась птичкой-стенолазкой. Распахнула нарядные красно-черные крылышки и метнулась вниз. Только влетев в узкое окошко на первом ярусе, услышала гневный крик Мертвого короля:
  
  - Ты сама придешь ко мне, матерь птиц! Раньше, чем думаешь!
  
  На стенах зала плясали волшебные огни. Фади оделась и разбудила Толу, опасаясь, как бы хозяин башни не пустился за ними в погоню. Быстро собравшись, путешественницы покинули его владение и поспешили вверх по горной тропе, уводящей прочь от зловещей башни. Мертвый король сдержал свое слово и не причинил Фади вреда, но отчаянные его проклятия еще долго неслись им вслед, заставляя Толу сжиматься от ужаса.
  
  Ночь переждали под выступом скалы, условной и весьма ненадежной защитой, а утром пустились на поиски пропавшего коня. Вчера лошадь, стремясь убраться от башни, ушла той же дорогой, по которой ночью поднимались они, но путешественницы так нигде ее и не встретили. Оставалось предположить, что несчастное животное рухнуло с обрыва во время грозы, и так бы они и думали, если бы к середине дня не наткнулись на зловещее объяснение.
  
  Тола, идущая впереди, внезапно вскрикнула и подалась назад. Подойдя, Фади убедилась, что девочка счастливо избежала гибели. Поворачивая в очередной раз за выступ скалы, дорога резко обрывалась. Больше половины ее ширины словно бы выгрызли огромные челюсти, и в образовавшуюся дыру видно было, что происходит внизу.
  
  Внизу была яма, заполненная, насколько хватало глаз, телами мертвых животных. Фади увидела косуль с переломанными ногами, и серн с окровавленной шерстью, и множество других зверей, которым не удалось вовремя отступить от опасного края. Своего коня она среди них не заметила, но почти не оставалось сомнений, что несчастная лошадь нашла последнее пристанище в этом огромном естественном могильнике.
  
  Фади жалела коня: пускай он был почти бесполезен на горных тропах, он всегда нес ее, когда она уставала, и вез ее припасы, которые теперь придется нести самим. Их поход сделается еще медленнее - но ведь и ладе Хаорте не птица. Он тоже устает, и спит, и подолгу лежит в странной дреме, которая так свойственна его роду.
  
  Они снова шли до темноты, а когда стемнело, забрались в низкую неглубокую пещеру в толще скалы. У редких елей Тола собрала ветви, все еще сырые после вчерашней грозы, и Фади подожгла их. Поужинав, она достала пряжу, на добычу которой потратила столько времени, и принялась резать ее на нити, чтобы из них сплести себе вуаль.
  
  Лунная пряжа была прочна, и даже кинжал, закаленный в вулканах тех безжизненных земель, что лежали за Лаором, с трудом резал ее. Тола, поначалу с любопытством наблюдающая за работой, вскоре стала клевать носом и очень быстро уснула. Фади, которой в последние дни спать доводилось мало, следила за входом в пещеру.
  
  Так она трудилась довольно долго, и костер успел прогореть наполовину, когда ее работу прервал странный стук, доносившийся снаружи. Чем-то он походил на стук копыт по каменистой почве, но был куда глуше. Фади отложила веретено и кинжал и прислушалась. Стук не стихал, более того, он приближался к пещере, где ночевали путешественницы. Поднявшись, Фади выглянула наружу. Лунный свет заливал долину и змеевидную горную тропу, уходившую в обе стороны от их убежища. Стук копыт доносился с той стороны, откуда они пришли, и, когда Фади обернулась, ее глазам предстало зловещее в своей невообразимости зрелище.
  
  По тропе медленно поднимались звери - десятки, сотни зверей, идущих друг за другом. Здесь были горные козы с распоротыми животами, олени, чьи рога едва держались на мертвых головах, даже ее конь был среди ночных пришельцев. Передняя и задняя его половины шествовали отдельно друг от друга, как два самостоятельных существа, и выплясывали в лунном свете дикий неестественный танец. Все животные двигались словно в полудреме, спотыкаясь и пошатываясь, будто какая-то сила, вселившаяся в мертвые тела, с трудом владела ими. Уж не Мертвый ли король послал своих слуг привести непокорную невесту!
  
  Вернувшись в пещеру, Фади растолкала сладко спавшую Толу и велела ей:
  
  - Сейчас же собери вещи, нам нужно уходить отсюда. Я обернусь львицей, а ты садись мне на спину и держись крепче.
  
  Едва понимая, что происходит, вялая после сна, девочка принялась собираться. Фади отдала ей свою одежду, а сама обернулась большой желтой кошкой, и Тола, подхватив пожитки, уселась на нее, обхватив руками пушистые бока. Лучше было Фади обернуться лошадью или иным быстроногим копытным, но природа ее чар была такова, что позволяла оборачиваться только хищниками.
  
  Они выскочили из пещеры, когда первая серна с переломанными ногами заглянула в нее. Тола закричала, увидев шествие мертвых животных, но ни свертков с вещами, ни львиных боков не отпустила. Фади бросилась вверх по горной тропе, несясь быстрее ветра, чтобы мертвые звери, за чем бы ни пришли, не сумели за ней угнаться. Но словно бы дьявольская сила вселилась в оставленные тела: увидев убегающую от них львицу, животные словно обезумели. Все они, сколько их было, бросились в погоню, уже не соблюдая порядка, обгоняя друг друга на узкой тропе, толкая и сбрасывая в пропасть. Странная это была погоня: травоядные гнали хищника в западню, и рассохшиеся копыта стучали почти под ушами Фади. Камни летели у нее из-под ног, то и дело до ее слуха доносился звук, с которым очередное мертвое тело срывалось с крутого склона - но погоня не останавливалась ни на миг.
  
  Постепенно Фади стала уставать. Дыхание ее делалось все чаще и тяжелее, потому как она несла не только себя, но и Толу, и все их припасы, которыми прежде нагружали коня. Очертания тропы стали размываться у нее перед глазами, а неверный лунный свет делал их еще менее четкими, словно дразня волшебницу, укравшую часть его сияния.
  
  Она не заметила, как тропа сделалась уже, и в очередном прыжке не нашла под лапами опоры. Сорвавшись с тропы, львица покатилась вниз по склону, ломая ребра и слыша отчаянные крики Толы, мертвой хваткой вцепившейся в ее бока. Луна рассмеялась громким плачущим хохотом, перевернулась несколько раз и застыла на небе. Стук копыт прекратился, как и девичьи крики, и всепоглощающая тишина укрыла мир.
  
  ... Фади очнулась в одиночестве, голая и разбитая, на холодном камне. Ночь уступила место прохладному утру, но сложно было определить, следовало ли это утро за страшной ночью или прошло уже много дней. Высоко в небе кружил орел, высматривая добычу. Куда ни кинь взгляд, простиралась однообразная каменистая пустыня, черно-серая, расцвеченная в некоторых местах золотистыми лучами солнца. Фади попробовала подняться, но смогла встать только на четвереньки. Каждый вдох был для нее мучителен, и все тело пестрело ссадинами и ушибами. Обратив взгляд к скалам, Фади позвала негромко:
  
  - Батюшка Хозяин Гор, правду ли говорят, что ты являешься путникам, попавшим в беду, и помогаешь им? Если правдивы слухи о твоей доброте, не оставь и меня в моем несчастье.
  
  Голос ее развеялся среди скал, ни единого звука не послышалось в ответ. Стараясь не тревожить раненый бок, Фади легла на спину и прикрыла глаза. Так она лежала долго, чувствуя, как весеннее солнце лижет горячим языком ее раны. Болезненное забытье начало овладевать ею, когда до ее слуха донеслись голоса. Один принадлежал Толе - Фади узнала его, другой же был незнаком, но, судя по всему, говорил человек средних лет. Чьи-то руки осторожно подняли ее с земли и понесли куда-то, пятна солнечного света заиграли на веках. Казалось, ее несли очень долго, но, вероятно, неведомый спаситель прошел недалеко. Солнце перестало облизывать лицо, на глаза резко опустилась темнота, как будто они оказались в каком-то помещении. Те же руки, что подняли ее, теперь осторожно положили безвольное тело на мягкую шкуру большого животного. Едва коснувшись ее головой, Фади тотчас погрузилась в сон, настолько глубокий и мрачный, что даже если бы шкура под ней начала гореть, она и тогда не проснулась бы.
  
  В этом сне ей виделся огромный змей, прибитый к старому дубу: из пасти его торчало зачарованное копье, золотые глаза, прежде убивавшие одним взглядом, казались затянуты тусклой пленкой. Черно-фиолетовые кольца обвивали дуб, словно раскаленные обручи, и древесина медленно плавилась в их объятиях. Поразительная тишина стояла над поляной: не слышно было ни птичьего пения, ни стрекотания насекомых, что обычно не смолкало в лесу по летней поре. Казалось, сама трава пытается сбежать из-под дуба. Этот сон сменился другим, в котором она, Фади, лежала посреди огромной пещеры, вырубленной в скале. С потолка пещеры капала вода и собиралась прозрачной лужицей у нее на животе. Какие-то безволосые холодные создания, прячущиеся во мраке, подползали к ней и пили эту воду, облизывая ее живот шершавыми языками. Фади хотела пошевелиться - и не могла. Глаза ее были бесполезны в окружающей тьме, и только слух обострился до предела, чтобы вовремя услышать приближение подземных обитателей. Услышать - и никак не воспротивиться.
  
  Так она лежала много дней, служа живым источником для невидимых жителей пещеры. Шершавые языки до крови истерли ее живот, а холод подземелья сменился жаром. Казалось, в пещере разом засияли сотни черных солнц, дающих тепло, но не дарующих света. Фади обливалась потом и подставляла жаждущие губы под капли, падающие с потолка, но ни одна не попадала ей в рот. Прячась от жары, обитатели скальной толщи заползали между ее ног и копошились там. Это было неприятно Фади, тем более когда холодное тонкое щупальце проникало внутрь нее, чтобы оставить там комок вязкой слизи. Эта слизь жгла Фади изнутри, извивалась, как живая, разрасталась у нее в утробе, чтобы образовать безволосое худое тело, заставив невольную мать в мучениях вытолкнуть его из себя.
  
  Так повторялось много дней, пока Фади не ослабла окончательно, пока обитатели подземелья не оставили истерзанное тело и не позволили, наконец-то, свету коснуться ее ослепших глаз.
  
  Когда она проснулась, живот ее был цел, зато вся правая сторона туловища ныла от тупой боли. Спасаясь от погони мертвецов, она упала на правый бок и сломала ребра. Обломки костей распороли кожу, и в рану попала земля. Нынче Фади боролась с лихорадкой и казалась самой себе слабой и хрупкой, не сильнее тех женщин, что умирали в родах. Как будто волшебная сила, которой она так гордилась, оставила ее и не способна оказалась противостоять обычному заражению крови. Над собой она видела лица: одно принадлежало Толе, а другое - бородатому человеку средних лет. Фади решила, что это был Хозяин Гор, о котором она много слышала здесь, в Савре, но которого никогда не встречала.
  
  Вскоре лихорадка вновь забрала ее и опутала вереницей навязчивых образов и видений. Ей мерещилась башня из дикого камня и Мертвый король, стоящий на ее вершине. В этом сне на нем не было капюшона, и Фади видела бледное, обтянутое кожей лицо, лишенное, казалось, даже намека на мышцы. Король улыбался ей, в провалах глазниц не было видно глаз, но и эти провалы светились торжеством.
  
  - Вот ты и пришла ко мне, матерь птиц, - говорил он, и какая-то сила неумолимо тянула Фади к закутанной в плащ фигуре. Ее ладони ложились в окованные железом руки, и, как только она ступала на верхнюю площадку башни, пол под ней раскрывался и она падала вниз, в хоровод мерцающих огней, а Мертвый король, как огромный нетопырь, летел сверху, и под развевающимся плащом можно было видеть все его худое тело, источенное тленом. Фади одновременно хотела и не хотела его любви: в объятиях железных рук она забывала о своей ране и о болезни, глодающей ее, и лишь какая-то потаенная часть души отталкивала мертвого возлюбленного. Король чувствовал это и хмурился, протягивая к ней руки, но тотчас же в глазницах его вновь зажигался торжествующий огонь, когда Фади подавалась к нему, чтобы забыть о пожирающем ее пламени.
  
  Когда она снова открыла глаза, то готова была увидеть башню и ее зловещего господина, но у ее ложа сидело существо куда более страшное, чем Мертвый король. Он был не стар, но и не то чтобы слишком юн, серые глаза, лишенные даже искры теплоты, внимательно разглядывали Фади. Четыре русые косы, переплетенные разноцветными лентами, лежали на широких плечах.
  
  - Мой господин, - Фади старалась говорить внятно, однако язык ворочался с трудом, - ты бываешь в тех краях, куда мне нет ходу, и за десяток ударов сердца путешествуешь от края до края материка. Ты видел мой край, который я вижу только во снах, и дом, в котором я не бывала пятнадцать лет. Господин, возьми застежку с моего платья и отнеси моей матушке в Суалафи, скажи, пускай молится за меня. Я охвачена огнем, я погибаю, каждый день я рожаю десятки тысяч невидимых чудовищ, вот и сейчас они грызут меня изнутри. Господин мой, уничтожь мерзкое кладбище в двух верстах отсюда, чтобы бесплотная сила больше не вселялась по ночам в мертвые тела, и башню... - Она внезапно замолчала, словно хотела передумать, словно на миг шевельнулась в ее сердце жалость к Мертвому королю. - Нет, господин, башню не трогай, там живет человек, который любит меня беззаветно. Ах, уходи, уходи же скорее, потому что я вновь теряю рассудок!..
  
  Сабхати склонился над ней, чтобы снять застежку с платья, положенного у нее в изголовье, и Фади показалось, что в бездонных и беспечальных серых глазах мелькнуло нечто, похожее на сострадание. Впрочем, зрение могло подвести ее, потому что демоны болезни вновь начали глодать ей ребра, колотить изнутри живот и разрывать утробу. Фади хотела в отчаянии схватиться за руку Сабхати - даром, что та была холодна как ветер и горяча как огонь - но ее свирепый господин уже выскользнул из пещеры и понесся далеко на юг.
  
  Темнота вновь стала укутывать Фади, и на сей раз она не противилась ей. Только руки, замерзавшие даже в жаре лихорадки, прижала к горячей ране на боку, чтобы отогреть. Она снова видела Мертвого короля - ближе, чем в прошлый раз, когда он стоял на вершине башни. Нынче они находились в каком-то подземелье, темном и неприютном, где лишь далеко сверху падал небесный свет. Оба стояли на горе трупов, уходящей вниз насколько хватало глаз. Здесь были все горные животные, когда-либо виденные Фади: волки, медведи, лисицы, рыси, но больше всего было копытных травоядных. Повсюду виднелись переломанные, словно тростинки, ноги серн и косуль, ветвистые оленьи рога, побуревшая от крови овечья шерсть. На самой вершине пирамиды лежало разрубленное надвое тело ее коня. На одной его половине стояла Фади, на другой - Мертвый король. На сей раз он не стал вести долгих разговоров, видимо, чувствуя, что ослабевшая от болезни и сопротивления невеста и без того в его власти. Вместо этого он толкнул ее на лошадиный труп так, что она упала, и навалился на нее всем весом, вдавливая в мертвое тело. Запах тлена с небывалой силой ударил Фади в ноздри и, несмотря на то, что он был противен ей, она ощутила необыкновенно сильный прилив похоти. Словно бы от ее желания подножие жуткой пирамиды охватил огонь, Фади слышала, как пламя, ревя, пожирает мертвую плоть. Король, казалось, почувствовал ее безмолвный призыв, железные руки потянулись распахнуть плащ, но прежде, чем он сумел это сделать, Фади попросила хрипло:
  
  - Подожди... сними железо с твоих рук, чтобы я могла чувствовать горячие объятия, а не холодный металл.
  
  Назвать объятия мертвеца горячими можно было с трудом, но Фади сколько могла оттягивала неизбежное. У нее уже не оставалось сил противиться страшному супружеству и она только тянула время. Мертвый король послушался ее: Фади получила мучительную передышку, пока он расстегивал бесчисленные ремни и зажимы железных рукавов. Под ними оказались тонкие и худые, покрытые язвами руки, которые снова протянулись к Фади, обняли ее с крепостью цепей, и огонь, пожиравший пирамиду, поднялся выше, охватив любовников. Фади сдалась: обвила руками худую шею, а ногами - узкие костлявые бедра и уже не помнила, что происходило после этого, потому как весь видимый мир заполыхал в красном пламени.
  
  Наутро она была слаба, но горячка болезни больше не мучила ее. Ни адского жара, ни ледяного холода Фади больше не чувствовала: ей было прохладно и не более того. Бледная как смерть Тола поднесла ей отвар из размятых ягод костяники - редкое лакомство для этих мест и времени года.
  
  - Я думала, ты погибнешь, госпожа, - сказала она. - Хозяин Гор обещал довести меня до дома, если с тобой случится беда, но как же я могла тебя оставить.
  
  - Обычная лихорадка не может свалить меня, - отмахнулась Фади. Веселость и высокомерие возвращались к ней вместе с силами, а с ними приходил и голод. - У тебя еще остались хлебные лепешки?
  
  Тола безропотно развязала исхудавший узелок с припасами и протянула ей лепешку. Та затвердела, и жевать ее было трудно, однако Фади по душе была и такая еда.
  
  Пока она ела, в пещеру вошел Хозяин Гор, и Фади, прижав правую ладонь к груди, едва поклонилась ему на своем ложе. Но ее спаситель только усмехнулся добродушно:
  
  - Ты голодна, матерь птиц? Это хорошо, что голодна. Значит, идешь на поправку. Останься у меня еще, пока не наберешься сил - а тогда продолжишь свой путь.
  
  Разумеется, Фади не собиралась отправляться в поход, едва сумев сесть, но мысль о том, что за время ее выздоровления Хаорте успеет уйти так далеко, что она не отыщет его и в год, беспокоила ее. Хозяин Гор подошел к проему входа и задумчиво поглядел наружу, на прохладное ярко-голубое небо.
  
  - Холодна весна, - медленно проговорил он. - Все, кто греется от солнца, прячутся сейчас: змеи, ящерицы - все что сонные мухи.
  
  Фади внимательно посмотрела на Хозяина, но он так и не обернулся к ней. Иногда казалось, что он умеет читать мысли, а может, Тола рассказала ему о цели их похода и таким образом он пытается сказать Фади, что у нее еще много времени.
  
  Пошатываясь от слабости, она поднялась со своего ложа и тоже подошла к выходу. Перед ней лежала неширокая площадка, обрывающаяся крутым склоном. У середины горы склон делался пологим и зарастал кустарником и лесом. Далеко внизу лес сливался в сплошное зеленое море, расчерченное кое-где бело-голубыми лентами ручьев и мелких речек. Вдохнув полной грудью воздух так, что закружилась голова, Фади протянула руки навстречу ветру и ощутила, как в ладонь легло что-то холодное и тяжелое. Удивленно взглянув на странный подарок, она узнала рубиновую заколку матушки, и от странного чувства у нее перехватило горло.
  
  - Госпожа Долиси из Суалафи молится за тебя. - Горячий вздох встрепал ее волосы. - Я был в срединных землях Лаурадамана и в горах на юге Савры, я испепелил кладбище диких зверей неподалеку отсюда и обрушил вершину скалы в могильную яму.
  
  - А башня? - спросила Фади, затаив дыхание и не зная, какой ответ желает получить.
  
  - Я разрушил ее до основания и сжег дотла человека, похороненного в ее стенах. Я вижу, тебе стало лучше, и твой вид радует мое сердце.
  
  Больше всего братья-ураганы любили говорить о сердце, которого ни у одного из них не было. Фади почувствовала, как невидимая ладонь погладила ее по щеке, а затем новый порыв ветра подсказал ей, что Сабхати покинул гору.
  
  Только когда безжизненный голос, похожий на рев огненного смерча, перестал звучать над пещерой, Тола осмелилась выглянуть наружу.
  
  - Страшный он, - проговорила девочка, передернувшись. - Я слышала, Западный ветер сжег большой город к востоку отсюда и каждый год насылает засухи на южный берег, чтобы убить всех людей.
  
  - Глупости, - передернула плечами Фади. - Мой край горяч и безводен, но в том нет вины Сабхати. Над Лаурадаманом сияет свирепое солнце, и его нужно винить в наших бедах.
  
  Хозяин Гор усмехнулся в бороду, но ничего не сказал.
  
  Все дни, что прошли до того, как Фади покинула пещеру, она плела вуаль. Нарезала нитей из лунной пряжи, часть из них закрепила на длинной спице, а оставшиеся вплетала между ними, чтобы получилась частая сеть. Работа приводила в порядок мысли, а времени, чтобы думать, у Фади оказалось достаточно. Не был ли ее недуг навеян чарами Мертвого короля, если после его гибели - о, благословенное пламя, уничтожающее даже то, что уже мертво! - Фади быстро пошла на поправку. Что было бы, если бы в своем последнем видении она отдалась ему? Не стало бы насильственное супружество ее концом? Фади вздыхала, жалела Короля, но в то же время радовалась, что сумела избавиться от его домогательств. Когда вуаль была готова, Фади пришила ее к головному покрывалу и, впервые опустив лунную сеть на лицо, почувствовала, что та почти ничего не весит.
  
  В последнюю ночь перед уходом Фади вновь обернулась белым соколом и поднялась над горами, чтобы обозреть простирающиеся внизу долины и ущелья и отыскать едва заметный след золотой мыши, которого никто, кроме нее, не мог увидеть. Пометавшись в поисках зачарованного следа, Фади все же отыскала его в нескольких верстах к западу от пещеры, куда принес ее Хозяин Гор. Если бы не глаза Хаорте, она прилетела бы к нему птицей, но на сокола не наденешь лунную вуаль - разорвет клювом, снесет ветром - да и не примет ли оголодавший по зиме василиск птицу за добычу. Покувыркавшись еще немного в потоках прохладного воздуха, размяв затекшие от долгой неподвижности члены, Фади вернулась в пещеру и прикорнула рядом с мирно сопящей Толой.
  
  На дорогу Хозяин Гор принес им вяленое мясо козы и сосуды с ледяной водой. Не зная, как благодарить его за гостеприимство, Фади хотела было произнести свое обычное прощание - 'будь дом твой полная чаша' - но передумала. Того можно было пожелать купцу или крестьянину, но не могущественному существу, чей дом - хребет свирепой Нур-Гайят, супруги Северного ветра. Поклонившись в пояс, Фади произнесла:
  
  - Да хранит тебя Небесный Отец.
  
  ... И вновь началось бесконечное однообразное путешествие. То ли оттого, что не было сил молчать, то ли из желания развеять гнетущую тишину, Тола заговорила:
  
  - Госпожа, ты слышала легенду о Ратуле?
  
  Фади покивала:
  
  - Как ее можно не услышать, живя в Савре.
  
  - Говорят, когда Мать ураганов принесла человеческую девочку, Горный Хозяин предложил отдать Ратуле ему, чтобы самому о ней заботиться, чтобы братья-ветра ее ненароком не убили.
  
  - Вот как. - Мысли Фади были далеко, она едва понимала, о чем говорит Тола, но та все не замолкала.
  
  - Еще говорят, что когда-то давно он был хорошим человеком, которого однажды завалило в горах. Так Нур-Гайят оставила его у себя, и теперь он следит за тем, чтобы никакого другого путника не постигло несчастье. А если путник идет или едет куда-то с недоброй целью, Хозяин Гор будет вынимать камни у него из-под ног и посылать ему вслед обвалы.
  
  - В таком случае я рада, что он счел нашу цель доброй. Посмотри: ты знаешь, что это такое?
  
  Она указала на сиротливо стоящую на краю дороги каменную плиту. За долгие годы гранит отсырел и раскрошился, но на нем все еще можно было разглядеть грубо вырубленные очертания человеческого лица. Глаза, рот и нос были намечены углублениями, и получившаяся маска имела очень мало сходства с человеком.
  
  - Это могила колдуна. Мне самой удивительно, что в прежние века люди забирались так далеко в горы. Мой первый супруг, да хранит Небесный Отец его душу, рассказывал мне, что такие камни ставили там, где сжигали тело мертвого и очень могущественного чародея.
  
  - Я слышала, что наши предки добровольно приносили себя в жертву у этих могил, когда был голодный год и для семьи не видели никакого спасения.
  
  - Что ж, я могу только удивляться благородству твоих предков, - без толики восхищения произнесла Фади. - На моей родине жертвоприношения редко бывают добровольными. Но сегодня я нарушу суатрийский обычай.
  
  Она достала из складок плаща кинжал и надрезала сбоку предплечье. Порез получился неглубоким, но длинным и, собрав кровь, Фади щедро вымазала ею губы маски.
  
  - Пей мою кровь, слушай мое слово: приведи ко мне ладе Хаорте, - горячо просила она. - Останови его, задержи его, погрузи его в сон по холодной поре, отними тепло у солнца, дай мне его догнать. - Она крепко поцеловала маску в окровавленные губы.
  
  - Госпожа, давай уйдем отсюда, - испуганно забормотала Тола. - Мне кажется, что он улыбается, госпожа, это дурное место, пойдем скорее дальше.
  
  Но уйти далеко им не удалось. Погода внезапно начала портиться, и путешественницам срочно пришлось искать укрытия. На сей раз им не везло: сплошная скальная толща не раскрывала перед ними гостеприимных пещер, и лишь когда на их спины уже обрушился ливень, они нашли небольшой проем в скале. Пещерка оказалась столь невелика, что в ней можно было только сидеть и лежать, согнув ноги в коленях. Но и это убежище было лучше, чем никакого. Где прячется Хаорте, когда его настигает непогода? Быть может, он лежит под холодными струями не в силах пошевелиться и слушает раскаты грома над головой. Или, может быть, он погружается в полудрему и не слышит хохота грозы. Гроза сильнее василиска, гроза может убить его, и вряд ли Хаорте настолько безогляден, что не понимает этого. Сейчас, когда за стенами их крошечного убежища падал сплошной стеной ливень и сверкали молнии, Фади жалела своего далекого возлюбленного больше, чем Мертвого короля.
  
  Развести костер в такой тесноте нечего было и думать, поэтому путешественницы сидели во мраке, изредка прорезываемом вспышками молний, и смотрели наружу, ожидая окончания непогоды. Однако гроза и не думала заканчиваться. Из темно-серого небо сделалось черным, будто какие-то злые чары нависли над горами, и Тола крепче прижалась к Фади, словно ища у нее защиты.
  
  Сквозь шум дождя и удары грома Фади услышала другой звук, глухой и отдаленный, но оттого не менее зловещий. Во многих верстах от них с предсмертным стоном обрушивалась гора, и звуки далекого обвала вызывали в душе самые мрачные предчувствия.
  
  - Нас ведь не завалит, госпожа? - плачущим голосом спросила Тола.
  
  - Это далеко отсюда, - расплывчато отозвалась Фади. - А над нами падать нечему. Постарайся уснуть.
  
  Если ее слова и успокоили Толу, по лицу девочки этого было не понять. Однако, как и в проклятой башне, когда Фади обнимала ее, девочка все же погрузилась в сон, оставив свою защитницу всматриваться в темноту за входным проемом.
  
  От долгого вглядывания непонятно во что в глазах стало рябить, и в какой-то миг Фади померещилась человеческая тень, стоящая неподалеку от пещеры. От удивления она моргнула, но тень не исчезла. За стеной дождя трудно было определить, мужчина это или женщина, да и окружающий мрак не позволял разглядеть что-то еще, кроме смутных очертаний. Но на горной дороге определенно кто-то стоял. Через некоторое время тень обрела подвижность и вполне человеческим шагом двинулась на север - туда, куда лежал и ее, Фади, путь.
  
  Фади решила не будить Толу и не следовать в одиночестве за странным незнакомцем. Он не казался ей опасным или зловещим, и, хотя любопытство охватило ее, усталость оказалась сильнее, и Фади, откинув голову, закрыла глаза.
  
  Пробуждение настолько удивило ее, что в первый миг Фади не нашлась что сказать. Первым, что она увидела, была Тола, стискивающая острый камень и нависающая над ней с самым решительным видом. Преодолев изумление, Фади спросила:
  
  - Уж не убить ли ты меня собралась?
  
  Тола вздрогнула, будто была так сосредоточена, что не заметила ее пробуждения.
  
  - Тише, госпожа, не двигайся, - прошептала она, крепче сжимая камень. - Отец говорил, они не любят резких движений.
  
  - Кто?
  
  Только сейчас Фади почувствовала, что на груди у нее что-то лежит. Просунув руку под ворот платья, она вытащила на свет молодого желтобрюхого полоза, который тут же вцепился острыми зубами ей в ладонь.
  
  - Это всего лишь полоз. Залез погреться, - ласково проговорила она, свободной рукой поглаживая светлое брюхо. - Ты погляди только, дитя, как удивительна природа: я думала, эти твари живут в местах куда более теплых, чем это.
  
  Полоз, очевидно, думал точно так же: стоило Фади снять его с себя, как он сделался вял и медлителен, разжал челюсти и улегся ей на руки. Ласковые поглаживания и вовсе расслабили его, и подросток, непонятно как оказавшийся так далеко в горах, был теперь кроток и спокоен.
  
  Тола все еще не отпускала камень.
  
  - У нас говорят, тому, кто убьет змею, семь лет горя не знать, - произнесла она, с отвращением и опаской глядя на полоза. - Отец, когда убивает гадюку, приколачивает ее тело к дверям и всем хвалится, и после этого ему все удается. Он говорит, Небесному Отцу угодно, чтобы мы убивали злых тварей, за это он дарует нам удачу во всех делах.
  
  Фади до смерти надоело слушать о том, что говорят в глухой деревеньке на краю леса. Слова Толы казались ей глупыми и омерзительными, а ее отец не понравился с того дня, когда она впервые его увидела.
  
  - Небесный Отец никогда не станет желать гибели своим детям, - произнесла она. - Тем более что этот полоз - мой счастливый знак. Я никак не ждала увидеть его сородичей в столь неприютном месте, а это значит, что скоро и Хаорте будет греться у моей груди. Иди, иди к своему царю, маленький змей, скажи, что его невеста спешит к нему и с нетерпением и радостью ждет встречи.
  
  Поцеловав полоза, Фади вынесла его на залитую солнцем дорогу и отпустила прочь.
  
  - Он поползет к Хаорте? - с сомнением протянула Тола.
  
  Полоз, вовсе не обратив внимания на просьбу Фади, медленно развернул кольца и направился в противоположную сторону. Фади это ничуть не смутило.
  
  - Идем за мной, маленькая Тола. Ты чувствуешь, как сгустился воздух и потяжелело небо? Это темное волшебство творится вокруг. Цель близко, и на сей раз сердце не обманывает меня.
  
  Тола подняла взгляд вверх, на безоблачное голубое небо с ярким солнечным пятном. Никаких зловещих чар она определенно не чувствовала, но в этот день ничто не могло омрачить настроения Фади.
  
  Они шли почти до самых сумерек: погода благоволила им, и ни дождь, ни ветер не омрачали их путешествия. След золотой мыши вел на север, и с каждым шагом Фади чувствовала, как трещит от напряжения воздух вокруг. Все в ней ждало и боялось предстоящей встречи, и только Тола, видимо, ничего не чувствовала, послушно следуя за ней.
  
  Когда солнце почти скрылось на другой стороне земли, внезапный толчок сотряс скалу под ними. Где-то неподалеку раздался оглушительный грохот, такой сильный, что Тола припала к земле, зажимая уши, а Фади отшатнулась в страхе. Казалось, сама земля выгнулась под ними, но жуткий звук умолк так же внезапно, как и послышался - лишь эхо еще некоторое время бродило между скал, приводя в ужас их гостей и обитателей.
  
  - Что это было? - Тола испуганно посмотрела на Фади, поднимаясь с земли.
  
  - Может быть, землетрясение, - неуверенно отозвалась та, оглядываясь по сторонам.
  
  Постепенно смолкло даже эхо земной дрожи, и над горами снова воцарился покой. Фади хотелось спешить вперед, невзирая на усталость и наступающую темноту, но Тола едва переставляла ноги, и им пришлось сделать привал на нешироком плато. Будто чувствуя себя виноватой в задержке, девочка наломала сухих ветвей боярышника и раздула костер. Как только они устроились возле огня с кусками вяленого мяса, страшный грохот, услышанный несколько часов назад, повторился снова. На этот раз он звучал громче и был ближе, и обе путешественницы замерли возле костра, чувствуя, как содрогается плато под ними.
  
  - Что это такое, черт возьми? - прошептала Фади. Голос ее почти утонул в оглушительных раскатах, но Тола, казалось, услышала его. Она безмолвно указала рукой куда-то за спину Фади, глаза ее были расширены не то от страха, не то от удивления. Фади обернулась: позади нее, не так уж далеко на севере, находились три небольшие горы, упирающиеся острыми вершинами в облака. Над ними непрестанно сияли зарницы, именно в их свете ей померещилось, что средняя гора отдаляется от своих соседок. Некоторое время они с Толой смотрели в ту сторону в полном молчании, затем Фади произнесла, даже не пытаясь скрыть ехидства:
  
  - Об этом твой отец ничего не говорил?
  
  - Нет, - медленно отозвалась Тола. - Но матушка рассказывала, пока была жива, что на самом краю мира горы сходятся в битве и сталкиваются друг с другом. Госпожа, - глаза ее внезапно расширились, хотя казалось, сделать их еще круглее невозможно, - госпожа, что если это и есть край мира и за ним ничего нет? И мы провалимся в пустоту, если пойдем дальше на север?
  
  - Глупости говоришь, - оборвала ее Фади. - Всем известно, что край мира лежит за морем, а море далеко на западе. Ложись лучше спать и постарайся не тревожиться понапрасну.
  
  Однако выспаться в тот раз получилось плохо. В середине ночи земля задрожала снова, и теперь Фади ясно видела, как вторая из трех гор приблизилась к своим соседкам, с силой ударилась об их склоны, вызвав бесчисленные камнепады, и снова медленно встала на свое место. Фади не понимала, как горы могут двигаться по собственной воле, и на какой-то миг ей сделалось страшно: уж не достигли ли они в самом деле края земли.
  
  Ничего удивительного не было в том, что наутро обе путешественницы оказались утомлены и хотели побыстрее оставить позади место битвы.
  
  - Мы идем туда? - Тола с ужасом взирала на узкую тропу между второй и третьей горами. - Их никак нельзя обойти?
  
  - След ведет между гор, если мы примемся обходить их, то легко его потеряем, - ответила Фади, которую также не прельщала собственная задумка. - Давай подождем, пока они снова не сдвинутся и не разойдутся, тогда у нас будет достаточно времени, чтобы пройти между ними.
  
  Так и ждали они почти до самого заката, но каменные громады, словно в насмешку, и не думали шевелиться. В конце концов, Фади не выдержала и повела Толу вниз по склону, по черной скалистой пустоши, лежащей перед горами. Наконец, они подошли так близко, что, сойдись горы в битве, путешественницы определенно оглохли бы, но острые вершины были неподвижны.
  
  С дрожью в сердце входила Фади между мощных подножий. Ее не покидало чувство, что она загоняет себя в смертельную западню и та захлопнется, если вести себя слишком шумно. Тола позади тоже двигалась едва слышно. Девочка настолько пыталась слиться с окружающими скалами, что почти перестала дышать. И все-таки, когда они были уже почти на середине тропы, Тола не выдержала и прошептала:
  
  - Матушка говорила, это не горы бьются, а Нур-Гайят чешет свою косу.
  
  Чешет косу? Фади не уставала поражаться грубости и глупости сравнений, придуманных этими невежественными людьми, но высказать свое недовольство не успела. Оглушительный грохот толкнул ее наземь, заставив зажать уши. Гора по левую руку от нее начала придвигаться к своей соседке. Путешественницы находились в середине тропы и не успели бы убежать, да и о каком бегстве могла идти речь, когда от ужаса и грома ноги их ослабли и приросли к земле. Не видя спасения, Фади в отчаянии вытянула руку, словно хотела задержать надвигающуюся громаду, и выкрикнула:
  
  - Госпожа моя Нур-Гайят, не губи меня, я расчешу твои косы!
  
  Голос ее потонул среди грохота камней, и Фади застыла в ожидании ужасной гибели, но гибель не пришла. Вместо этого Фади увидела на узкой дороге женщину, страшную как смерть, лишь очень отдаленно напоминающую человека. Все ее тело состояло из камня, а косы стекали вниз расплавленной магмой. Горные породы образовывали сероватую пленку на ее волосах, которая тут же сворачивалась от жара и пропадала в раскаленном красном море. То была Нур-Гайят, супруга Северного ветра, каменный панцирь земли. В отличие от братьев-ураганов, их жены не так часто общались с людьми, и ходили слухи, что до знакомства с маленькой Ратуле старшие из сестер: Нур-Гайят и Янгире, жар земной, - вовсе не умели принимать человеческий облик.
  
  Голос свирепой госпожи звучал как грохот камнепада и был так же жуток, как она сама.
  
  - Чеши, если не боишься за свои руки.
  
  Гранитная ладонь протянула ей гребень из алмаза, и Фади, дрожа, приняла его. Нур-Гайят опустилась на колени, и Фади, зайдя ей за спину, прикоснулась гребнем к пылающим прядям. Она ожидала, что пальцы ее превратятся в прах от одного прикосновения к страшному жару, но алмазные зубцы неожиданно легко вошли между раскаленных пород, а руки Фади не почувствовали ничего, как будто их защищали невидимые перчатки. Каменная госпожа не двигалась и не произносила ни слова, пока Фади трудилась над ее волосами, и лишь когда опустились сумерки, произнесла:
  
  - Довольно.
  
  Фади отошла от нее и положила гребень на землю, но Нур-Гайят мотнула головой:
  
  - Забери его себе в награду - и будешь сиять, как бриллиант, а сердце твое станет крепче алмаза. Я люблю смелых людей, а ты смелая: будь иначе, я раздавила бы тебя. Мой супруг с уважением отзывается о твоем доме, и мой деверь, Западный ветер, дружен с тобой. Иди дальше спокойно: ни один камнепад больше не потревожит тебя, ни одна дорога больше не провалится под твоими ногами.
  
  Фади, как ни обмирала от усталости и страха, нашла в себе силы ответить подобающим образом:
  
  - Да хранит тебя Небесный Отец, добрая госпожа. Я вовек не забуду твоего милосердия и с гордостью буду носить твой подарок.
  
  Не суть важно, что о милосердии могущественные силы природы знали еще меньше, чем о любви. Каменное тело Нур-Гайят рассыпалось обломками, лава расплескалась по ним, остывая в холодном воздухе ранней весны, но только когда они с Толой покинули тропинку между злосчастных гор, Фади смогла вздохнуть с облегчением.
  
  Ночь путешественницы провели у подножия пологого холма, поросшего лещиной и боярышником. Место битвы находилось не слишком далеко от их ночлега, но обе были так утомлены, что не проснулись бы, даже обрушься небо им на головы. Ложась спать, Фади потянула носом воздух, словно принюхивающаяся ищейка. Темные чары были так близко, что ей хотелось немедленно продолжить и завершить путь. Но усталость не позволяла подобной роскоши: Фади уснула как только опустилась на землю.
  
  Нур-Гайят сдержала обещание, и в эту ночь их ничто не побеспокоило, а наутро они начали восхождение.
  
  Чувства не обманули Фади: чем выше путешественницы поднимались, тем сильнее становились темные чары, окутывающие склон, тем беспокойнее озиралась Тола, чувствуя необъяснимое желание развернуться и бежать со всех ног. В конце концов, Фади сжалилась над ней и велела ждать у зарослей боярышника, а сама продолжила подъем. Когда Тола скрылась из виду, Фади оказалась на вершине скалы, отвесно обрывающейся вниз. Край ее был таким острым, словно небесное лезвие срезало кусок горы и обрушило в пропасть. Там, в пропасти, клубились, словно дым, злые чары, не видимые человеческим глазом, но ощутимые для людей и животных как поток дикого, неуправляемого ужаса. Подойдя к краю обрыва, Фади покрыла лицо лунной вуалью и заглянула вниз.
  
  Он был там. Она так часто представляла его себе, что узнала бы во всякое время и в любом обличии. Огромные кольца мертвым грузом лежали на обвалившихся камнях, усыпанные гранитной крошкой и обломками, словно похороненные внутри горы. Должно быть, василиска погубил давешний обвал, чей грохот слышали они с Толой в трех днях пути отсюда. Склон у противоположной стороны расселины был довольно пологим, и Фади спустилась по нему вниз к подножию крутого обрыва, сделавшегося могильной ямой. Хаорте, казалось, оставался жив: затянутые смертной пеленой глаза едва заметно мерцали, подрагивала трубка дыхательного горла в полуприкрытой пасти, да раздвоенный язык, изредка показываясь, бездумно ощупывал воздух. Оглушенная и застывшая, взирала Фади на его агонию.
  
  Ее молчаливый траур прервало появление чужака. То была женщина в длинном платье из беленого льна, в красном плаще, с тяжелой русой косой, спускающейся до пят. Три смерти знала Фади на этом свете: старуха в лохмотьях приходила за теми, кто умирал от старости и болезни, женщина возраста Фади забирала погибших от чужой руки или несчастного случая, смешливая девочка являлась самоубийцам.
  
  Пришелица склонилась над умирающим василиском, чтобы поцеловать его и отторгнуть душу от тела, когда Фади остановила ее:
  
  - Погоди, сестрица.
  
  Смерть обернулась на голос и устремила взгляд выше ее плеча.
  
  - Где ты? - окликнула она. - Как ты со мной говоришь?
  
  Под лунной вуалью, скрывающей Фади от глаз смерти, пришелица не видела ее.
  
  - Я бедная женщина, пришедшая сюда из далеких краев. Путь мой лежал по лесам и болотам, ущельям и горным вершинам и завершился здесь, в этой пропасти. Скажи мне, сестрица, стоит ли жизнь человека жизни бессловесной твари? Что если я предложу тебе жертву куда более ценную, чем мертвый змей? Человека? Девственницу? Дитя?
  
  Смерть моргнула, словно силясь определить, где находится Фади.
  
  - Если ты не обманываешь меня, то поторопись. Душа василиска блуждает далеко отсюда: очень скоро Небесный Отец заберет ее, и даже я не буду иметь над нею власти.
  
  - Я не заставлю тебя ждать, - пообещала Фади.
  
  Так и не сняв вуали, оставив Смерть гадать, кто была ее собеседница, она поднялась по пологому склону и вернулась к зарослям боярышника, где ждала ее Тола. Судя по всему, беспокойство девочки достигло того предела, когда она готова была либо бежать из проклятого места, либо стремглав нестись навстречу своему страху, позабыв всякую осторожность. Появление Фади развеяло ее тревогу, и Тола едва не вскричала от облегчения, когда увидела свою спутницу.
  
  - Где ты была так долго, госпожа? Ты видела его?
  
  - Видела, - кивнула Фади. - Он нынче кроток как ягненок и не причинит тебе вреда. Идем со мной, я устрою вам встречу, чтобы он признал в тебе друга.
  
  Судя по лицу Толы, она с куда большим удовольствием встретила бы разъяренного медведя, нежели василиска, но перечить волшебнице не осмелилась. Оторвав от платья длинный отрез ткани, Фади крепко завязала ей глаза и, взяв беспомощную девочку за руку, повела вверх по склону. Чем ближе они подходили к могиле Хаорте, тем сильнее Тола стискивала руку Фади - но ни разу не попыталась вырвать свою, и это было хорошим знаком.
  
  Когда они остановились у края пропасти, девочка, по-видимому, почувствовала неладное. Она вцепилась в ладонь наставницы, словно боялась ее отпустить, но на сей раз Фади оказалась непреклонна.
  
  - Отпусти мою руку и иди дальше сама, - произнесла она, высвобождая ладонь из отчаянной хватки. Тола всхлипнула от страха, не видя, но чувствуя грядущую беду, но сделала шаг, затем еще один, и еще... Страшный крик вырвался из ее груди, когда нога не нашла опоры, казалось, скала зазвенела от этого вопля, но продолжался он недолго. Глухой звук падения оповестил Фади о том, что все кончено, и, взглянув сверху на подножие обрыва, она увидела, как женщина с русой косой склоняется над телом разбившейся Толы.
  
  Когда она спустилась с противоположного склона, Смерть все еще была там.
  
  - Если хочешь разбудить василиска, спеши, - произнесла она, обернувшись на звук шагов Фади. - Если он откликнется на твой зов, душа соединится с телом и больше его не покинет.
  
  С этими словами она пошла прочь и через сотню шагов растворилась в толще скалы. Фади присела у головы Хаорте и прикоснулась ладонью к холодной чешуе. Признает ли он ее, когда проснется, полюбит ли? Не будет ли ему поперек горла ее ласка? Мысли появлялись и исчезали в голове, и ни одна не задерживалась надолго, словно вовсе не занимала ее любовь неразумной твари, а было достаточно того, что она, Фади, его любит. Склонившись над неподвижным чудовищем так низко, словно желала его поцеловать, она позвала негромко:
  
  - Ладе, ладе, слушай меня. Я шла через леса и скалы, чтобы встретиться с тобой. Мне явились такие чудеса, каких ты и в самом диковинном сне не увидишь. Я, как змея, выскользнула из лап смерти и опустила пелену на ее глаза, дабы смерть не видела моей тени. Ладе, ладе, слушай меня. Я покажу тебе свой дом, что стоит в красных скалах у берега южного моря. Там песок и глина, сады и солнце. Там вдосталь еды и никогда не бывает холодно. Там покой и свобода - и мы с тобой отправимся туда, когда ты наберешься сил. Ладе, ладе, выйди ко мне.
  
  Так говорила она, и казалось, огромный змей перестал трепетать в агонии, слушая ее голос, - пока горячий выдох не коснулся ее лица, а маленький вьюрок, пролетавший мимо, не оборвал свою весеннюю песню, рухнув замертво.
   Среди всех заклинаний мира Фади Рохи отыскала правильные слова.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"