Сэголь : другие произведения.

Розмарин для мёртвых, гранат для живых

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повседневность. Рассказ о неуловимых мыслях и чувствах под небесами одной жаркой страны... Может быть, даже отчасти о романтике, в одном из её видов? Да какая романтика может быть на кладбище, на котором растут кипарисы и розмарин?! Но ведь и посещение погоста может дать тебе понять, что кто-то из живых для тебя особенно дорог, и помочь принять новое решение.
  'Тук'. С глухим стуком камень лёг на могильную плиту. 'Тук'. Рядом с первым камнем, оставленным Йоной, Мири положила ещё один осколок известняка - точно такого же, как и тот материал, что пошёл на изготовление надгробия. Свои камушки молодые люди просто подобрали на улицах по пути сюда.
  
  Почти все могилы в обозримой видимости были отделаны этим светлым камнем - желтоватым, а иногда с оранжеватым или с розоватым оттенком. Как и дома за пределами кладбища: древний город стоял на горах, местный камень легко поддавался обработке и был весьма наряден. Так что и на 'территории живых' строения и ограды были облицованы этим известняком, столь красиво смотрящимся на золотящем его солнечном свете. 'Йерушалаим шель заав, ве-шель нехошет, ве-шель ор ...'[1]
  
  Тем удивительней для Йоны казалась разница - кладбище разительно отличалось от жилых районов! Интересно, чем именно? Молодой человек не мог сказать навскидку. Но даже небо над головой, безоблачное, но словно затянутое сиреневатой дымкой, казалось каким-то другим. Блёкло-голубой цвет с оттенком пыльной лаванды. Цвет, так похожий на серо-голубые глаза Мири... Но нет, глаза на её подвижном и всегда оживлённом лице ничем не напоминали о вечном покое, в отличие от неба над 'Ар А-менухот'.[2]
  
  - Йона? - окликнула юношу девушка, осторожно прикоснувшись к рукаву его белой рубахи. - Ты будешь читать молитву? Или мне прочесть?
  
  И Йона осознал, что задумался слишком глубоко, выпал из реальности.
  
  - Да, конечно... - он стиснул пальцы на чёрной обложке небольшого сидура[3]. Оторвав взгляд от девушки, Йона зашуршал страничками с позолоченными краешками в поисках поминальной молитвы. Наконец нужный текст был найден, и молодой человек негромко начал читать вслух:
  
  - Итгадаль ве-иткадаш Шмэй раба...[4]
  
  - Амэн! - тут же подхватила Мирьям. За миньян [5] одна женщина никак не могла сойти. Но Йоне почему-то показалась, что сегодняшний Кадиш Ятом [6] более искренний и сильный благодаря тому, что подруга рядом. Он читал текст, уже успевший глубоко врезаться в память, с небывалым подъёмом.
  
  ...Но всё равно был полностью опустошён, когда произносил последние слова:
  
  - Осэ шалом би-мромав, у яасэ шалом алейну ве-аль коль Исраэль, ве-имру: амэн.[7]
  
  Захлопнув сидур, Йона невидящим, расфокусированным взглядом уставился на могилу своей матери. Он решительно не понимал, что делать дальше, когда молитва уже прочитана, а камень на могилку положен. Не говорить же с гниющим под каменной плитой трупом женщины, произведшей его на свет? Он видел подобное во многих иностранных фильмах: герой приходит на могилу и там говорит с мёртвыми родителями, с возлюбленной или с другом. Это всегда казалось ему глупым. Какой от этого прок? Душа уже покинула бренную плоть. Это в первые семь дней траура душа усопшего может метаться между кладбищем и своим домом, но потом связь с останками разрушается. В последующие тридцать дней уже осуществляется переход в мир иной. И если нужно обратиться к духу покойного, то зачем делать это, сверля взглядом могилу - как будто сам человек всё ещё там? Привязан к гниющему мясу. Бррр. Какая неприятная мысль!
  
  Но эти думы лучше помогли Йоне осознать: да, мама умерла, её тело находится вот под этим тяжёлым параллелепипедом из иерусалимского камня - он же сам видел, как закапывали труп, зашитый в белый мешок[8]. Её путь на этой земле прервался окончательно. Интересно, а разлагается ли её тело должным образом? Солнце нещадно сушит почву, которая к тому же почти вся скована камнем - так как в израильском климате можно надеяться на это? Впрочем, когда хоронили его мать, сезон дождей ещё не кончился - в этом году весна была поздней, и прохлада держалась до самого апреля.
  
  - О чём ты думаешь? - внезапно спросила Мирьям.
  
  Йона вздрогнул. Вопрос обманчиво простой. И такой... женский. Мысли на то и мысли, чтобы человек держал их при себе. Но его подруга всегда слишком хорошо читала по его лицу... Юноша задумчиво поскрёб ногтями короткую клочковатую бородку, что начала отрастать у него во время траура. Запрет на бритьё был самым раздражающим из всех[9] - растительность на лице бесила и мешала неимоверно. Кроме того, бородёнка у него росла какая-то рыжеватая, притом что он был тёмным шатеном. Выглядело это сочетание просто нелепо.
  
  А Мирьям ждала. Спокойно смотрела на него, словно кошка. Так умеют немногие. Женщины... И эта терпеливость - тоже исключительно женское качество. Девушка стояла и смотрела на него, не двигаясь, как если бы обратилась в статую. Как будто каменное спокойствие могил и серо-голубого в сиреневой дымке неба начало проникать и в её плоть.
  
  Йона вздрогнул. И открыл рот - он был готов на что угодно, чтобы заставить Мири отмереть, даже признаться в своих тяжёлых мыслях:
  
  - Я думал о том, что могилы нужны не для мёртвых, а для живых. Чтобы мы, находящиеся в плену иллюзий, могли утешиться, придя к месту упокоения своих близких, и тщетно поговорить с теми, чей дух уже улетел в другие сферы. Это нас успокаивает. А мертвецам нет никакого дела до могил. До того, что творится на кладбище. Мы просто позволяем себе погрузиться в утешительную иллюзию, когда навещаем погосты.
  
  - Весь мир - это иллюзия, которую накинул Творец на истинное мироздание. Чтобы Его создания могли существовать, несмотря на Его величие. Мир не выдержал бы всей Его мощи, так что Творцу пришлось замаскировать себя, упростить свою суть и спрятать за завесами, чтобы несовершенное, хрупкое Творение могло сосуществовать с Ним, - отозвалась девушка.
  
  - Хасидизм[10], да? - Йона немного оживился. - Плоть - иллюзия, мир - занавесы, скрывающие истину и искры Творца во всём сущем, а человек мечтает отдёрнуть все занавесы, найти Творца и осознать собственную сущность. Или, по крайней мере, в этом состоит его предназначение - найти в этой иллюзии Творца, найти его в самом себе. Что-то в этом роде, если я правильно помню. М-да, для кладбища разговор странный. Или, наоборот, уместный?
  
  - Я к тому, что согласна с тобой. Могилы не имеют значения для тех, кто освободился от телесной оболочки. Для тех, кто уже вышел за пределы нашей привычной иллюзии. Прости, если это отдаёт какими-то религиозными проповедями... - маленькая ладошка Мирьям поднялась в неопределённом жесте. Сверкнул луч солнца на колечке с турмалином. - Просто не знала, как ещё об этом можно сказать.
  
  - Я не в претензии, Мири. Это... интересный разговор... - голос юноши дрогнул. У него внутри словно распускался тугой узел, в который, казалось, раньше стянулись его внутренние органы от волнения. 'По крайней мере, мне не пришлось говорить с могилой... с трупом. Потому что Мири тут. Потому что именно она пошла со мной'.
  
  Йона машинально принялся выстраивать камушки, лежащие на могиле, ровными рядами. Большинство камней осталось здесь ещё с похорон.
  
  - А ты знаешь... - не поднимая головы и не прекращая своего занятия, проговорил Йона.
  
  - Что? - отозвалась Мирьям.
  
  - У гоев... Ну, других народов, часто принято приносить на могилу цветы. Живые. В букетах.
  
  - Серьёзно? А почему? Зачем мёртвым цветы?
  
  - Серьёзно-серьёзно. Я не вру. Ты, небось, видела такое в фильмах. Зачем... Не знаю, в подарок?
  
  - И именно потому, что я не понимаю, зачем мертвецам подарки, тем более, цветы, я и спрашиваю тебя.
  
  Йона пожал плечами:
  
  - Может быть, это что-то вроде жертвы? Пережиток прошлого? Жизнь цветов возлагается на могилы, и они медленно умирают, усыхают и гниют, как и труп под землёй?
  
  Мирьям фыркнула, ничего не сказав. Поправила рукой подол длинной и широкой узорчатой юбки. И Йона словно услышал непроизнесённые язвительные слова: 'Ты сегодня так оптимистичен!'. Другому она бы точно высказала это вслух, у неё был острый язычок. Но с ним она была осторожна, как с хрустальной вазой. Особенно в последнее время. Потому что он и был разбит, признался себе юноша.
  
  - Ты скажи, скажи что хотела, - подначил он свою подругу.
  
  - Ну... Это же идиотизм. Жертвовать органы размножения чего-то живого своим мертвецам.
  
  - Как бы 'смерть к смерти'?
  
  - Всё равно не логично ни капли. У нас всё лучше. Мы всего лишь приносим чувства, вложенные в скромный камень. Неживой. Такой же камень, как тот, под которым покоиться телам усопших. Да, это гораздо лучше. Без выпендрёжа.
  
  - Какого выпендрёжа?
  
  - Цветы дарят девушкам, когда хотят произвести на них впечатление. Особенно дорогие. А на мертвецов впечатления не произведёшь, какими букетами их ни заваливай и какие помпезные надгробия ни возводи в их честь. Но насколько я знаю людей, наверняка многие из гоев, возлагающих цветы на могилки, покупают какие-нибудь дорогие и пафосные цветы. Под стать живым. Выпендриваются, а делают это зря. Только для себя.
  
  - Могилы для живых, как я и говорил, - Йона пожал плечами.
  
  - Всё равно, у нас лучше всё заведено. Интересно, почему?
  
  - Так уж сложилось... А почему? Вот в древнем Египте вообще хоронили вместе с мертвецами утварь, рабов и всякие ценности. Вывих с цветами - проще, дешевле и безопасней.
  
  - Я не спрашиваю, почему у египтян сложился такой обычай. Тем более, у древних. Я спрашиваю, почему это у нас, евреев, не сложился обычай, как у вполне современных гоев? Не знаешь, так и скажи.
  
  - Ты сурова. Сразу видно воспитательницу в детском саду. 'Деточки, учитесь не врать и выражать свои мысли ясно!'
  
  - Смеёшься?
  
  - А как же!
  
  И тут Йона понял, что действительно засмеялся. Впервые за долгое время. Тут, у могилы своей матери, рассуждая о подношениях мертвецам. А всё потому, что Мири растормошила его. Да, она это умеет. И только она. Простая, но такая особенная девушка. Что ж, для того они и есть, друзья. Чтобы тормошить, чтобы веселить ненароком, чтобы помогать вытаскивать твою депрессивную задницу из уныния. Юноша улыбнулся:
  
  - Не сверкай на меня глазами! Во всём признаюсь. Я не знаю, но... Возможно, всё дело в климате. Здесь цветы умирают быстрее, выращивать их труднее, а в древности наверняка далеко не каждый мог позволить себе такую роскошь. Особенно после изменения климата, когда турки вырубили все леса... Но и до этого было жарко, сухо. А вот камней у нас тут - всегда было завались. И это как бы очень демократично. Одинаковые камни на могилу возложат и бедняк, и богатей. Мы равны перед смертью. Даже если ещё живы.
  
  - Тоже приемлемая версия. А в каких именно странах мертвецам цветы-то дарят, ты не сказал?
  
  - Ну, в Бразилии точно. Тётя Рахель что-то такое рассказывала. И в России. Ты же знаешь, что мои предки в Южную Америку в начале прошлого века попали из России? А уже оттуда часть семейства сделала 'алию'[11] на Святую Землю.
  
  - Да, знаю, конечно. Вообще много евреев с русскими корнями сделали алию из Бразилии, Венесуэлы и других южноамериканских стран. Правда, вот ты у меня по-русски и двух слов связать не можешь...
  
  - Угу.
  
  Разговор заглох. Молодые люди переминались с ноги на ногу около могилы.
  
  - Пойдём уже? - решилась Мири. И осторожно взяла руку Йоны.
  
  - Пойдём, - согласился тот, позволяя мягкой ладошке направить его прочь. Утянуть подальше от погоста и от сложных мыслей. Они повернулись спиной к скромному могильному камню и зашагали к первой из длинных каменных лестниц, ведущих наверх.
  
  
  
  Они тяжело брели по петлям дорог, медленно карабкающихся вверх по склону. Назад, к выходу с кладбища. В мир живых. Путь им предстоял неблизкий. Могила матери Йоны располагалась в новой, далёкой части кладбища, в наделе "Нун Тет"[12]. А некрополь под названием 'Ар А-менухот' был просто огромен. Кладбище занимало площадь, равную немаленькому городскому району. Или даже двум. И это несмотря на то, что в последние семь лет мертвецов тут уже начли хоронить этажами: выстроив открытые площадки, заполненные могилами, которые располагались друг над другом. Йоне эти новые сооружения напоминали парковки при торговых центрах. А что, очень похоже. Бетонные уровни на колоннах. Только вместо машин в них припаркованы могилы. Ярусное захоронение. Припаркуйте ваших мертвецов на нашем кладбище!
  
  Кстати, по пути их обогнала всего одна машина. И ещё трактор араба-рабочего, который ехал на строительство новых могил. Пешеходов же не было видно вовсе. Нет дураков тащиться в такую даль под уже совсем не по-весеннему палящим солнцем.
  
  Они шли и молчали. Берегли дыхание и последние капли сил, выжимаемые из них жарким светилом. Вокруг царила тишина. И лишь ветер беседовал о чём-то с гудящими вдалеке цикадами, резвясь в ветвях кипарисов.
  
  А кипарисов вокруг хватало. По сути, здесь почти не попадалось других деревьев. Повсюду торчали растрёпанные языки зелёного кипарисового пламени. Поминальные свечи земли, мрачный огонь...Такая тёмная зелень, что на фоне светлого неба и раскалённого, сияющего камня каждое дерево казалось провалом в бездну, в нездешнюю пустоту. А под ногами то и дело с шорохом перекатывались маленькие плотные шишки, похожие на потрескавшиеся деревянные шарики.
  
  Около могилы его матери тоже выстроились рядком кипарисы - ни дать ни взять почётная стража или караул. Во время похорон Йона исподтишка на них поглядывал и невольно сравнивал их с цепочкой людей, пришедших вместе с ним хоронить маму. Те казались лишь неверной подделкой под древесных стражей. Неясные фигуры, чьих лиц он, почему-то, никак не мог разглядеть и запомнить. Из-за слёзной пелены? Или из-за того, что они не были достаточно живыми? Лишь Мири рядом с ним была живой, яркой и чёткой. И ему постоянно требовалось сдерживать себя, чтобы не схватиться за её руку, подобно маленькому ребёнку. А то будет он как малыш в её садике...
  
  Так что сегодня, когда уже закончился месяц Нисан, во время которого Йона не мог посещать кладбище[13], он позвал с собой именно её. Ту, что была самой живой. Ту, что внезапно оказалась самым близким человеком. Действительно, верно говорят: друзья познаются в беде. Без неё бы он не решился прийти под сень кипарисов. Нашёл бы у себя внутри оправдания для того, чтобы отложить визит. И это несмотря на то, что по причине праздников так ни разу и не навестил могилу по истечении своих Семи Дней[14]. Но Мири с ним рядом, и потому даже здесь он способен дышать. Смерть отступает в стороны. И Йона может с любопытством вертеть головой по сторонам.
  
  Кроме засилья кипарисов[15], бросался в глаза и избыток розмарина лекарственного. Почти по каждой каменной стене спускалась пышная грива этой пряной травы. Колючие тёмно-нефритовые сферы кустов и их аморфные скопления выглядывали из-за каждого угла и поворота. Узкие листики снизу были серебристо-белёсыми, а сверху - такими же густо-зелёными, как и кипарисы. На пустых делянках и рядом с могилами тоже было полно 'морской росы'. Проходя мимо очередного кустика, Йона тронул упругие, жёсткие стебли рукой. Тут же в воздухе запахло пряностями и хвоей. Без сопутствующего запаха съестного, сопровождающего этот, аромат розмарина казался каким-то нереальным. Он словно уносил сознание в неведомую даль. Да, розмарин отлично подходил для кладбищ. Розмарин для мёртвых... Если и есть подходящий, уместный букет для возложения на могилу - то им, безусловно, мог бы стать пучок розмарина. И даже его мелкие цветки, голубоватые с лёгким сиреневым оттенком, сейчас так походили на клочки неба, затянутого дымкой - тот же самый светлый и блёклый оттенок. Кусочки вечности, упавшие на землю.
  
  Казалось, молодым людям уже никогда не выбраться наружу. Не покинуть некрополь, полонивший их своей однообразностью - пустынные дороги, каменные могилы, розмарин да кипарисы. Лишь изредка попадались сосны и кактусы - скромные прислужники в этом царстве, в котором правят только два вида растительности.
  
  - Может быть, мы заблудись? - неуверенно произнесла Мири.
  
  Достав записную книжку, Йона сверился с перерисованной в неё схемой кладбища:
  
  - Боюсь, что так. Мы идём уже час, давно должны были выйти на дорогу номер один. Но что-то я не вижу нужного указателя. Прости, я здесь всего во второй раз, а во время похорон меня вообще привезли на машине.
  
  - Плохо, что здесь так пустынно, некого спросить, правильно ли мы идём, - пожаловалась девушка, отхлебнув воды из пластиковой бутылочки.
  
  - Твоя правда. Подозреваю, что мы слишком сильно забрались влево. Свернули где-нибудь лишний раз. Но, судя по схеме, здесь все дороги замыкаются, петлями и кольцами охватывая гору. Если продолжим идти так, рано или поздно всё равно попадём на тропу, ведущую к выходу.
  
  - Попробуем... - с сомнением в голосе согласилась Мирьям. - Стой, не человек ли это там, вдалеке?
  
  Подняв голову, Йона прищурился на плывущий в мареве горизонт.
  
  - Ты права, - изумлённо подтвердил он, - там что-то вроде микроавтобуса и рядом с ним человек в белом.
  
  И как она только заметила? Вот что значит - живой и пытливый взгляд. Хорошо, что она с ним. Сам он бы не увидел. Его, казалось, слишком цепко держали могилы. И вездесущий розмарин.
  
  - Йона, шагай бодрее! Давай поскорей нагоним этого человека и выберемся отсюда! - весело крикнула ему Мири.
  
  Но спешить им не пришлось - человек то был или мираж, с места он не сдвинулся. Когда молодые люди подошли поближе, они увидели, что белый фургон - это торговая палатка на колёсах. Там продавались различные культовые предметы и книги. Внутри за прилавком сидел бородатый мужчина в светлых одеждах Береславских хасидов, а второй, одетый так же - тот самый, которого они заметили издалека - стоял с ним рядом и переговаривался.
  
  Мири подбежала к мужчинам, чтобы спросить дорогу. Пощебетав с ними немного, она вернулась к Йоне:
  
  - Мы правильно идём! Выход уже близко! И знаешь, он по-русски говорит!
  
  - Кто? - удивился Йона.
  
  - Один из хасидов. Такой милый! У него красивые глаза и смешной акцент. Он пытался продать мне оберег с изречением раби Нахмана. Было неудобно отказываться... Но я в этом просто не понимаю. Зачем он мне? Или всё-таки надо было купить, раз продавец такой добрый?
  
  Йона покачал головой. В этом вся его Мири - с любым человеком моментально подружится, и любой-то у неё 'милый', у любого найдутся хорошие качества. Стоп, а почему это 'его Мири'? Разве может он назвать её своей, хоть в каком-то смысле?
  
  - Давай, Йона, пойдём, чего ты задумался? - девушка потянула юношу за рукав. И тот снова позволил ей себя увести.
  
  
  
  Бреславские хасиды верно сказали - достаточно скоро они вышли к выходу с кладбища. Причём вышли не с той стороны, где входили. Действительно, наверное, по пути свернули куда-то не туда.
  
  Подавив вздох облегчения, Йона шагнул наружу. Повертел головой, высматривая рукомойник с кружками для Натилат Ядаим[16]. И вот уже он сам тянет Мири за собой - ему не терпелось смыть с рук кладбищенскую скверну. Освободиться от власти мертвецов?
  
  Но некрополь очень неохотно отпускал их. Из мыслей никак не шли розмарин и камень, ветер, запутавшийся в кипарисах, одинокая звенящая тишина.
  
  Атмосферу немного развеял наглый кладбищенский нищий, который вымогал у всех подряд подношение в размере не меньше ста шекелей[17]. Мол, 'другие суммы не принимаю'. Йона смотрел на него негодующе. Такому человеку совсем не хотелось подавать Цдаку[18]. Лучше он дома ещё раз положит несколько монет в коробочку. Или зайдёт к Мири и положит в её цдакешню.
  
  Вскоре подошёл автобус, и молодые люди с облегчением погрузились в него: ведь внутри работал кондиционер.
  
  Ехали они в молчании. Йона недоверчиво щурился на яркую синтетическую обивку сидений - после однообразия кладбища эти краски казались слишком кричащими и неестественными. Покружив по району Гив`ат Шауль, запруженному толпами суетящихся ультрарелигиозных евреев, которые напоминали воронов из-за своих чёрных шляп и сюртуков, автобус вырулил к центральному автовокзалу. Молодые люди вышли под всё так же яростно пылавшее солнце. Мири, приложив руку козырьком ко лбу, завертела головой, высматривая остановку восемнадцатого маршрута автобуса - там ей надо было сделать пересадку.
  
  - Я провожу тебя? - полувопросительным, полуутвердительным тоном произнёс Йона.
  
  Мири напряжённо посмотрела ему в лицо. Серо-голубые глаза прищурились. Но, к его удивлению, сегодня Мири не стала отказываться и корить его за лишнюю трату времени и средств (ведь он жил совсем в другой стороне, в Кирьят Йовеле). Девушка просто кивнула и произнесла:
  
  - Хорошо, Голубок!
  
  Йона чуть поморщился, услышав это прозвище. Его самолюбию отнюдь не льстило то, что имя 'Йона' как раз и переводится с иврита как 'голубь'. Как-то совсем не мужественно. Хорошенькую шутку выкинул его покойный отец - сам-то он носил гордое имя Арье[19]. Но от Мири Йона был готов терпеть любые подколки. Голубок так Голубок. 'Кем меня ни называй, просто будь со мною рядом. Если я Голубок, то ты - Горлинка', - подумал юноша. Ей всё можно. Тем более что Мирьям буквально спасла его рассудок сегодня, отправившись вместе с ним. Именно её присутствие на кладбище не дало ему вновь погрузиться в пучину горя и отчаяния.
  
  Пока они ехали на восемнадцатом автобусе через центр города, Мири не оставляла попыток его растормошить, говорила с Йоной об их общих увлечениях и интересных событиях последних дней. Что-то выспрашивала у него про армейские сборы, в которых он участвовал осенью. И снисходительно не обращала внимания на молчаливость своего спутника, который отвечал ей исключительно односложно. Понимала она, ой понимала, что ему достаточно просто слышать её голос, это птичье пение. Всего лишь быть сегодня вместе с нею.
  
  Когда они доехали до остановки, откуда до жилища Мирьям было уже рукой подать, молодые люди сошли с автобуса почти неохотно. Не хотелось прерывать наконец-то ставшее оживлённым общение. И дальше они пошли совсем медленно, прогулочным шагом. Мири продолжала ворковать, то и дело обращая внимание Йоны на многочисленные цветущие растения вокруг.
  
  А посмотреть тут было на что - район Бака был старым и ухоженным, вокруг ничего не напоминало о скромном кладбищенском розмарине. Вся флора пышно цвела, стараясь успеть до наступления самой жуткой жары - теперь, после того как кончился не только праздник Песах[20], но и сам весенний месяц Нисан, лето готовилось окончательно воцариться в Иерусалиме.
  
  Сильным ароматом заливал воздух какой-то из подвидов китайского белого жасмина, росшего в качестве живой ограды одного из игрушечных садиков. Ему вторили кусты с неизвестными Йоне мелкими ванильно-жёлтыми цветочками. Сладкий, такой сладкий запах! Зеленовато-белёсые с коричневыми отметинами ирисы, ультрамариново-фиолетовые звёзды на плетях вьюнка-ипомеи, буйный выплеск лилового олеандра и ярко-пунцовые гроздья соцветий бугенвиллии оттеняли вздымающийся посреди ближайшего сада ствол старого эвкалипта, на коре которого причудливо смешались мягкие оттенки: кремовый, серебристый, розовый.
  
  Вот уже Йона и Мири зашли в небольшой переулочек, где в одном из частных особняков снимала комнату девушка. Здесь буйство цветущей растительности достигло поистине небывалого размаха. Ещё один высокий эвкалипт и пару кряжистых сосен увивали многочисленные лианы, покрытые трубчатыми нежно-розовыми цветками. Громадный степенный фикус, достигавший крыши рядом с ним стоявшего трёхэтажного особняка - и тот украсил концы ветвей нарядными белыми цветами величиной с голову младенца каждый. Дома тонули в пышной зелени. В глубине палисадников зрели завязи апельсинов, лимонов и мушмулы, наливаясь всеми оттенками жёлтого и оранжевого. Края тротуаров обмела кадмиевая пена опавших цветков акаций.
  
  Но над всей этой вакханалией жизни по праву царило стройное цветущее гранатовое деревце, росшее у калитки дома Мирьям. Девушка как раз остановилась под ним, чтобы попрощаться. Ажурное кружево отрадной тени скрадывало фигуру девушки, помогало ей лучше вписаться в картину - с этими её солнечными конопушками на подвижном лице, с цветастой индийской юбкой. И нереально-яркие лепестки, кружась, обсыпали её вьющуюся каштановую шевелюру. А ещё не облетевшие цветки яростно пламенели в кроне травянистого, молодого и тёплого цвета, словно сама квинтэссенция огня. Настоящее пламя не могло поспорить с яркостью и свежестью этого контраста. В сполохах лепестков мажорным аккордом звучало спрятанное в глубине венчиков золото тычинок.
  
  'Если розмарин цветёт для мёртвых, соперничая с самой асфоделью[21], то гранат, наверное, расцветает для живых[22]', - решил Йона. Он набирался смелости сказать на прощание что-то очень важное и хорошее, но и сам пока не знал, какие именно слова сорвутся с его губ.
  
  - Вот ты меня и проводил, - с улыбкой промолвила Мирьям, снимая со своей чёлки лепесток пронзительного оранжево-красного цвета и вертя его в пальцах. - Ну, до встречи? Позвонишь мне, как придёшь в себя?
  
  - Нет, постой... - Йона беспомощно разевал рот.
  
  - Не позвонишь? - Мири подняла брови. Её глаза сияли улыбкой.
  
  - Не то... - до Йоны внезапно дошло, что именно он хочет сказать этой девушке. Так неожиданно для него самого. И так естественно и просто.
  
  Почувствовав всю весомость этого момента и его серьёзный настрой, Мирьям тихо ждала под гранатовым деревом, сложив руки на животе.
  
  - Я не то хотел сказать. Знаешь, ты мой лучший друг...
  
  Это было, наверное, странное и неподходящее начало, ведь он вёл совсем к другому. И тем не менее Йона чувствовал, что так будет правильно. То, что он ощущал к этой девушке, ничего общего не имело со страстью - таким мимолётным и ненадёжным чувством. Как и с прочими наносными банальностями. Она действительно была его самым-самым хорошим и дорогим другом, проверенным испытаниями, вот и всё. И с ней хотелось стать ещё ближе.
  
  Такая добрая.
  
  Такая живая.
  
  Такая драгоценная.
  
  'Как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими...[23]'
  
  Её образ в обрамлении гранатовых цветов, казалось, навечно врезался в его память.
  
  Да, это правильно. Единственно верный выбор. Она, и только она должна встать с ним рядом. Плечом к плечу. Подтрунивать над ним, поддерживать и принимать его поддержку. Она ничья. Не его. И он ничей. Совсем одинокий. Но это можно исправить, ведь так? Совсем немножко. Сблизиться на толщину цветочного лепестка.
  
  'Прости, мама, - подумал Йона, - время мёртвых и скорби как-то неожиданно кончилось. Сейчас, на исходе весны. Чувствую себя немного виноватым, но... Она помогла мне двигаться дальше. Я хочу двигаться дальше. Зачем и для чего? Да хотя бы во имя этого гранатового дерева, чьи цветы горят, будто красное знамя. Пускай розмарин и кипарисы останутся блёклым воспоминанием позади. Пусть. Розмарин для мёртвых, гранат для нас, для живых. Мы воздеваем торжествующее знамя. Мы живы!'
  
  - Мири, после сегодняшней поездки я кое-что понял. Жизнь скоротечна, а с тобой она проходит гораздо веселей и проще. Я хочу тебя попросить... когда кончится мой траур, следующей весной... Нет, или даже в самый жаркий месяц, когда на этом дереве нальются гранёные тяжёлые плоды, - Йона поднял руку и ухватился за цветущую ветвь. - Давай тогда сыграем свадьбу! Давай поженимся, Мири! Что скажешь? Ты останешься со мною рядом?
  
  И Мири, эта обычная, простая, сложная и невероятная Мири, стоящая в пламенеющем вихре облетающих лепестков, опустила ресницы и тихонько ответила: 'Да'.
  
  Сэголь, 2014
  
  
  
  
  _____________________________________________________________
  
  
  [1] 'Иерусалим из золота, из меди и из света...' (иврит). Строка из известной песни. Прослушать песню можно здесь: http://youtu.be/u7V__s2rmII
  
  [2] 'Гора упокоений'. Название самого большого кладбища в Иерусалиме, расположенного в районе Гив`ат Шауль.
  
  [3] Молитвенник с иудейскими молитвами.
  
  [4] 'Да возвысится и освятится Имя Его' (древнееврейский).
  
  [5] Молитвенное собрание не менее чем десяти евреев мужского пола, достигших возраста ритуальной зрелости (13 лет). По правилам поминальную молитву полагается читать именно в миньяне.
  
  [6] 'Кадиш сироты'. Вариант поминальной молитвы для сироты в трауре.
  
  [7] 'Устанавливающий мир в своих высотах (на небесах), он дарует мир нам и всему Израилю, и мы скажем: амэн'. (древнееврейский)
  
  [8] Евреев не принято хоронить в гробах, которые могут воспрепятствовать скорому разложению останков, истинному 'возвращению в землю'. Также в этой культуре запрещена кремация, так как тогда человек, опять же, не сможет отдать своё тело земле, питавшей его своими плодами при жизни. Труп просто заворачивают в ткань. Чаще всего именно белую, так как для евреев белый цвет символизирует смерть и скорбь. Белые одежды также носят во время постов и в трауре.
  
  [9] Во время траура запрещено бриться и стричься, носить новую одежду, слушать музыку и так далее.
  
  [10] Одна из восточноевропейских ветвей иудаизма, возникла в восемнадцатом веке. Большое значение хасидизм придаёт именно эмоциональному служению Творцу.
  
  [11] 'Алия' - иммиграция в Израиль, дословно: 'восхождение'. Поэтому, 'эмигрировать в Израиль' = 'подниматься, восходить'. А 'иммигрировать из Израиля в другую страну' = 'спускаться, нисходить'. При разговоре на другом языке израильтяне обычно употребляют этот термин без перевода, говорят 'сделать алию', чтобы не потерялся оттенок смысла.
  
  [12] 49-ый. Здесь буквы ивритского алфавита используются в качестве числительных, чтобы обозначить порядковый номер надела на кладбище.
  
  [13] Нельзя навещать кладбище во время субботних и праздничных дней, а также первых дней любого месяца и всего Нисана.
  
  [14] Семь Дней - самый жёсткий период траура, длинные поминки, когда скорбящие семь дней не выходят из дома, а их навещают знакомые и друзья, которые приносят еду, поминают усопшего и пытаются утешить понёсших утрату.
  
  [15] Кипарисы на кладбищах некоторых южных стран растут не случайно, и традиции этой уже не одна тысяча лет. Это дерево - старинный символ печали. У древних греков кипарис был посвящён Аиду, владыке подземного мира.
  
  [16] Ритуальное омовение рук. Три раза надо плеснуть водой на каждую руку. Производится каждое утро, перед тем как съесть хлеб, и при выходе с кладбища или любого иного места, которое считается ритуально нечистым.
  
  [17] Почти тысяча рублей.
  
  [18] Цдака - 'праведная' (корень слова обозначает именно праведность) помощь беднякам или пожертвование на любое другое столь же богоугодное дело. По правилам, любой еврей должен отдать на Цдаку десять процентов всего, что зарабатывает. Цдаку ещё часто подают перед праздниками, зажиганием свечей, любым важным делом - и в том числе, посещением кладбища. Дома держат маленькую копилку, куда можно складывать Цдаку - считается, что это может помочь благосостоянию еврейского жилища. Не относится это правило десяти процентов лишь к тем, кто слишком мало зарабатывает, чтобы обеспечить себя всем нужным. Но и такие люди стараются класть в коробочку для Цдаки хотя бы мелкие монетки.
  
  [19] Переводится как 'лев'.
  
  [20] Праздник исхода евреев из Египта. Обычно выпадает на апрель. Именно название этого праздника перешло на христианскую Пасху - ведь празднованием первого 'пасхального сэдера', праздничным застольем, и являлась знаменитая 'Тайная Вечеря', после которой римляне схватили Христа, который как раз справлял этот праздник.
  
  [21] В древней Греции, ещё одной средиземноморской стране, розмарин считался одним из растений, символизирующих смерть, и венки из розмарина клали на могилу, веточки вручали родственникам почившего. И в Древнем Египте существовали похожие традиции: ветвь розмарина вкладывали в руки усопшим, чтобы аромат этого растения облегчил путь в страну мёртвых. Эта символика частично перешла в Древний Рим, а потом и в Европу, где иногда можно было встретить изображение розмарина на надгробьях.
  
  [22] Гранат в культуре Израиля да и некоторых других древних стран Средиземноморья и Среднего Востока несёт в себе исключительно положительную символику. Он обозначает изобилие, жизненную силу, циклическое возрождение природы и даже вечную жизнь и саму вселенную. Также это растение считается эмблемой брачных уз и символом чувственности.
  
  [23] Цитата из 'Песни Песней' Соломона.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"