Седов Алексей Павлович : другие произведения.

Столкновение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ ведется от лица уличного таксофона. Он обладает человеческим сознанием, но не помнит своего прошлого. Герой поневоле осведомлен обо всех темных делах уличной шайки, члены которой звонят по нему для конспирации. Однажды он узнает, что они затеяли серьезное преступление. Его мучает то, что он не может их остановить, потому что изолирован от внешнего мира и способен только слушать и наблюдать. Решив совершить невозможное и помешать им, он выясняет правду о себе самом.
  Столкновение
  
  Когда он кое-как сжал сломанные пальцы чтобы подтянуть к себе за скользкий от крови провод трубку, я заметил, как в его глазах мелькнул испуг. Это был не страх смерти, которая могла настигнуть раньше, чем он поднесет ее к уху, а страх того, что он услышит в ней только тишину.
  Увы, я никак не мог ему сказать, что два жизненно важных проводка внутри меня из последних сил цеплялись друг за друга, пропуская ток. Я знал, что когда они разомкнутся, меня не станет. Но до тех пор я обладал сознанием и понимал, что когда он опустит в меня окровавленную монету и наберет на вмятых кнопках номер, я, как и положено таксофону, соединю голоса.
  И еще я знал, что времени совсем нет, потому что каждый из нас двоих мог отключиться в любой момент. И человек, который протаранил меня на машине, и я сам, проломивший ему грудь железным углом и лежавший у него на коленях, осыпанный крошками лобового стекла и монетами.
  Мы оба из последних сил старались не провалиться в забытье. Не знаю, что помогало ему, но я цеплялся за прошлое. Это надежное средство. Особенно теперь, когда я, наконец, обрел память. Я был прав. Чтобы мир перевернулся, надо было просто вспомнить свое имя.
  * * *
  Вечер, когда все это началось, обещал быть самым обычным. В пабе "Брандспойт и шлем", возле которого я был установлен, уже собрались все завсегдатаи, за исключением "четверки Дугальда", как я называл их уличную шайку.
  Дугальд и его подручные, сами того не подозревая, давно взяли меня в сообщники. Чтобы не светить номера мобильных, да и просто потому, что я стоял рядом с их пабом, они выбрали меня своим главным переговорным пунктом. Поэтому я был лучше, чем кто бы то ни было осведомлен о том, кому сбывались краденые мобильные, угнанные велосипеды и скутеры, у кого закупались и в чьи руки и вены уходили пакетики травки и дозы. Но поскольку я был изолирован от внешнего мира и при всем желании не смог бы никому ничего сообщить, их расчет на уличный таксофон в итоге оказался верным.
  Однако в тот вечер из "четверки Дугальда" к пабу пришли только двое. Одним из них был сам Дугальд - высокий, широкоплечий вожак, чье лицо с малоподвижной мимикой и крупными, жестокими чертами, порой казалось мне не человеческим, а иллюзией такового, как нам иногда видятся лица в рельефах скал. Его сопровождал Микки - самая мелкая сошка в их шайке: маленький, щуплый, никогда не снимавший синюю шапочку с большим помпоном, из-под которой на лбу языком огня вырывался рыжий вихор.
  У этого Микки была особая роль в шайке: благодаря умению подделывать разные голоса и незаурядному актерскому таланту, он был одновременно шутом и виртуозом телефонных афер. Взяв в руки трубку, он мгновенно превращался из мелкой сошки в звезду вечера. Микки не просто выуживал по телефону важную информацию или убеждал срочно перевести деньги попавшему в передрягу знакомому, но проделывал это с блеском, превращая преступную аферу в настоящий спектакль, заставлявший членов шайки зажимать себе ладонями рты, сгибаться пополам и оглашать улицу гоготом, как только он вешал трубку.
  Сейчас, когда Дугальд и Микки были вдвоем, контраст между ними был особенно разительным: король и его шут. Впрочем, как я сразу понял по их лицам, на этот раз они затевали совсем не шуточное дело.
  - Ответит старик, - вполголоса заговорил Дугальд, привалившись ко мне плечом - мистер Доннели. Скажешь ему, что ты Джулиан Коннор, старший брат Томми. Скажешь, отцу надо позарез надо с ним еще раз встретиться. Мол, он считает, что выяснил что-то, что поможет старику освежить память. Главное, говори важно и печально.
  Микки кивнул, и синий помпон шапки тоже кивнул в такт с его головой.
  - Старик согласится. Ты заедешь за ним после уроков. Он учитель в школе. Делать тебе ничего не придется. Заберешь его на такой же тачке, как у родителей Томми и отвезешь, куда я скажу. Старик ничего не заподозрит. Он этого брата в глаза не видал, тот за границей, а тачку должен помнить.
  Не дав Микки ничего спросить, Дугальд отправил в меня монету и сунул ему трубку.
  - Слушаю вас, - произнес на другом конце усталый пожилой голос.
  - Здравствуйте, мистер Доннели. Я Джулиан Коннор, брат Томми, - заговорил Микки с такой интонацией, как велел Дугальд.
  - Здравствуйте, Джулиан - ответил мистер Доннели, который, казалось, состарился еще сильнее после того как Микки представился.
  - Я вас беспокою, сэр, потому что меня попросил отец. В последние дни ему нехорошо, - искусно играл роль Микки. - Но он очень хочет еще раз встретиться с вами, сэр. Он считает, что нашел какие-то сведения, которые, возможно, помогут вам что-то вспомнить. Ведь любая мелочь может сыграть роль. Пожалуйста, не могли бы найти время еще раз с ним пообщаться? Для нас это очень важно.
  - Конечно, разумеется, - мгновенно оживился старик. - Все что потребуется, чтобы найти Томми.
  - Благодарю вас, сэр. Вам удобно если я заеду за вами завтра к школе? Во сколько вы заканчиваете?
  - В пять.
  - Хорошо. Вы помните нашу машину?
  - Конечно. У меня самого когда-то был Эм Джи. До встречи, Джулиан. Передайте отцу, что я сделаю все, что в моих силах. Он это знает.
  - Еще раз спасибо, сэр.
  Дугальд нажал на рычаг и одобрительно кивнул.
  - Тачку заберешь завтра утром на мойке Лукаса. Красный кабриолет Эм Джи, - Дугальд порылся в кармане кожаной куртки и протянул Микки ключи. - И гляди не поцарапай. Лукас за нее шкуру спустит. Она черт знает какого лохматого года. Он ее раздобыл в каком-то клубе коллекционеров.
  - Заберу старика и что? - поинтересовался Микки.
  - Ничего. Отвезешь куда надо и забудешь. Там им уже другие люди займутся. Дальше не наше дело...
  Они ушли, и окончания их разговора я не слышал. Привычный размеренный поток моих мыслей закрутился стремительным водоворотом, как только я вспомнил лицо пропавшего Томми, радостно улыбавшегося с передовицы помятой газеты. Ее принесло ветром недели три назад к стойке щитка, на котором я висел. Томми Коннор. Одиннадцать лет. Вышел из школы и не вернулся домой. Ниже приводились приметы и комментарии полиции. Я не успел дочитать передовицу до конца, потому что ветер поволок газету дальше. Однако я запомнил, что в ней упоминалось про пожилого учителя, который в тот день видел мальчика последним.
  Я не сомневался, что мистер Доннели, которому они приготовили ловушку, и был тем самым свидетелем. Эта догадка самым чудовищным образом воплощала мои давние подозрения. Я с самого начала чувствовал в Дугальде что-то очень темное. С одного взгляда на их компанию делалось ясно, что тот Дугальд, которого знали его подручные, был только вершиной айсберга. Достаточно было вслушаться в его смех, когда Микки разыгрывал свои телефонные спектакли. Сначала его голос вливался в дружный гогот шайки, но очень скоро начинал диссонировать с ним, становясь все более жестоким: его смех был как пир древнего тирана, который начинался весельем, а заканчивался кровавыми забавами. Я отлично видел, что угнанные велосипеды и партии травки были для Дугальда давно пройденным этапом. Этот человек только и искал возможности выйти в другую лигу, и, получив такой шанс, не остановился бы ни перед чем.
  С этими размышлениями я не заметил, как на мою улицу опустились сумерки. Предстоящая ночь обещала быть самой мучительной из всех, что мне довелось здесь простоять. В моей жизни было много бесконечных ночей. Бесконечных и бессонных. Мое тело уличного таксофона не требовало ни отдыха, ни сна, которым я мог бы хоть ненадолго забыться. Я не мог закрыть глаза и не испытывал ни усталости, ни других физических ощущений. Все что у меня было это зрение, слух и непрерывный поток мыслей, который и был моим я. Но в моем внутреннем мире тоже было ограничение: я не помнил своего прошлого. С первого дня, как я появился на этой улице и понял что я человек, заключенный в оболочке таксофона, я старался разгадать главную тайну своего существования: вспомнить, кем я был, и как меня звали. Но эти воспоминания были наглухо замурованы. Бесконечными ночными часами я пытался отыскать в памяти хотя бы мельчайшую частицу прошлого. Но тщетно: я как будто ощупывал в непроглядной темноте круговую неприступную стену. В ночной тишине безлюдной улицы мне в душу нередко закрадывалось жуткое подозрение, что возможно за этой стеной ничего и нет. Только черная бездонная яма.
  Но сейчас меня мучила другая догадка. Что если на самом деле я просто угодил в ад, и он именно такой: ты знаешь, что должно совершиться зло, не можешь никаким способом его предотвратить, и обречен стоять в стороне и наблюдать? Ледяной ад, ад бессилия.
  Я вновь увидел мысленно лицо Томми на помятой передовице, которую пригнал по асфальту ветер. Люди, на которых работал Дугальд - кем бы они ни были - все рассчитали точно. Убирать свидетеля в первые дни после похищения мальчика, пока шум еще не утих, было слишком рискованно, но долго тянуть тоже было опасно. Мистер Доннели мог вспомнить какую-то деталь, которая вывела бы полицию на их след. Значит, старик был последней надеждой спасти Томми, если он еще жив. А теперь и я. Но какой толк от таксофона с человеческим сознанием, который мало того что изолирован от внешнего мира, но еще и не помнит кто он.
  Что я мог сделать? Весь смысл моего существования сосредоточился в этом вопросе. Надо было совершить что-то непосильное. И тогда мне на ум пришла странная мысль.
  А вдруг выход во внешний мир каким-то образом скрыт в глубине моего внутреннего мира?
  Проще говоря - что если единственный способ как-то повлиять на объективный ход вещей это вспомнить себя? Я понятия не имел, каким образом это что-то изменит. Просто это был единственный шаг, который мне оставался, и я всей душой поверил, что он что-то даст.
  * * *
  И вот, я в очередной раз постарался вспомнить все с самого начала. С того дня как меня вызвал к жизни первый электрический импульс.
  Это было весенним утром. Первым, что я увидел, была слива в цвету, которая росла рядом у края тротуара, протягивая ко мне пышные розовые ветки. Я не ощущал ее аромата, но отчетливо видел каждый лепесток и слышал, как шелестят о край моего козырька ее ветки. Еще не понимая, кто я и что происходит, я обвел взглядом улицу и заметил под деревом пестрого чайчонка. Птенец уже оперился и был ростом почти со взрослую птицу, однако еще не летал, а только бегал, быстро перебирая тонкими перепончатыми лапками. Чайчонку не сиделось на месте: он выбегал на разведку и снова возвращался под дерево и отчаянно пищал. Но при очередной вылазке он направился не в сторону тротуара, а спрыгнул с бордюра на дорогу.
  Я захотел броситься к нему, но не смог. Я был способен только стоять и наблюдать. Отчаянная смесь жалости, страха и ощущения полного бессилия на мгновение вытеснила из моего сознания вопросы о том кто я и как здесь оказался. Чайчонок добежал до разделительной полосы, когда через его вытянутую утреннюю тень пронеслась машина. Я хотел закричать, но не мог.
  К счастью, машин было мало, и птенец благополучно пересек дорогу и запестрел на другой стороне улицы. Но этот первый импульс в один миг заставил меня многое понять о себе.
  Так началась моя жизнь на улице, названия которой я первое время даже не знал. Улица была небольшая: дорога в две полосы, перекресток со светофором, пара автобусных остановок, магазинчики, церковь и конечно паб "Брандспойт и шлем", возле которого я стоял. Со временем, из обрывков разговоров выходивших покурить посетителей, я составил представление о городе и улице, и даже узнал немного ее истории. "Брандспойт и шлем" был заведением для пожарных центральной городской станции, которую потом перенесли в другой квартал. Ее старое, много лет пустовавшее здание из бурого кирпича, с высокими, наглухо затворенными воротами гаражей и поросшим будлеей фасадом, виднелось в конце улицы и оглашалось по утрам гомоном чаек, слетавшихся на ее крышу.
  Одна из первых истин, которую я понял, будучи таксофоном, заключалась в том, что я безнадежно опоздал в этот мир. Меня давно заменили мобильные телефоны, и я со своими железными углами и громоздкой трубкой смотрелся архаичным истуканом. Не считая шайки Дугальда по мне почти никто не звонил, и я очень скоро догадался, что оказался здесь не потому, что был нужен, а потому что в городе действовало устаревшее правило, предписывавшее устанавливать определенное количеств таксофонов на квартал. Так что своим рождением в виде таксофона я, по всей видимости, был обязан какому-нибудь бюрократу из мэрии.
   На своей улице я был не один. Через дорогу стоял еще один таксофон. Не знаю, обладал ли он как и я человеческим сознанием, но ему, как представителю старшего поколения, достался замечательный домик-будка, который уютно подсвечивался по вечерам. Бывало, что когда мою трубку не возвращали на рычаг, и она беспомощно свисала на шнуре день и ночь напролет (отчего я ощущал себя мертвой вещью и испытывал одиночество особенно остро), я с завистью глядел на это горящее окошко, думая о том, каким был мой дом в другой забытой жизни.
  Поскольку я опоздал в этот мир, вместо будки мне достался только козырек от дождя и щит с рекламным плакатом. Я всегда следил, какую рекламу в него помещали, надеясь, что она напомнит мне что-то из прошлого: мою любимую туалетную воду или корм моей собаки. Плакаты менялись регулярно, но лишь до тех пор, пока в город триумфально не вошел мистер "Рецепт Безупречности".
  Этот мистер "Рецепт Безупречности" - по всей видимости, известный актер - рекламировал светлое пиво. В одно прекрасное утро появился повсюду: он взирал со стены дома напротив, красовался в витрине винного магазина, важно курсировал мимо, занимая весь борт двухэтажного автобуса. На первый взгляд в рекламе не было ничего необычного: одетый с иголочки актер поднимал наполненный до краев бокал пива, глядя зрителю прямо в глаза и сдержано улыбаясь. Но не все было так просто: присмотревшись можно было заметить, что взгляд его был слишком проницательным, а в улыбке присутствовал весь спектр значений, от молчаливого приглашения приобщиться к глубокому знанию жизни до самоиронии. Он настолько соединился с бокалом в духовное целое, и так убедительно преподносил его как способ философски осмыслить вещи, что я не мог понять, добился ли он этого впечатления искусной игрой, или мистер "Рецепт Безупречности" был не так уж безупречен, а просто предвкушал команду "снято" чтобы, наконец, влить в себя чертову пинту.
  Так или иначе, мистер "Рецепта Безупречности" глядел так глубоко в душу, что всякий раз, как я встречался с ним глазами, мне казалось, что он прекрасно знает, кто я на самом деле и как мне живется. Поэтому я воспринимал его как некий знак, который дала мне улица. Когда я отчаялся выудить из своей памяти даже малейшую частицу прошлого, мне осталось надеяться только на то, что однажды сама улица, как река, вынесет мне какой-нибудь случайный обломок воспоминаний.
  Мне ничего не оставалось, как жить ее жизнью и смотреть, как она струится сквозь меня изо дня в день своим неторопливым течением. Но кроме дневной и вечерней жизни, состоявшей из наблюдений и поиска знаков, была еще и совсем другая ночная жизнь, когда река улицы мелела, и я увязал густом иле одиноких часов.
  Зимой эти ночные часы тянулись бесконечно, потому что я даже не мог закрыть глаза и был обречен бодрствовать каждый миг.
   А весной и летом из соседнего переулка мне на помощь приходил маленький спаситель - соловей.
  Когда город засыпал, он начинал свою песню, никогда не надоедавшую, потому что с каждой трелью она как будто рождалась заново и звучала как в первый раз голосом нового поколения. Часто в утренних сумерках мне начинало казаться, что в этой соловьиной песне скрыты голоса моего прошлого. Они поднимались как туман над сонной рекой моей улицы, но моя мысль была слишком неуклюжа, чтобы их уловить и призраки голосов ускользали, опять становясь звуками птичьей песни.
  
  Ночь, когда Микки и Дугальд подстроили старику ловушку, была самой мучительной и долгой в моей жизни. Я истратил все душевные силы, стараясь найти хотя бы одно воспоминание, но тщетно.
  Мои мысли иссякли и я смотрел неподвижным взглядом на пустой перекресток.
  Меня вывела из оцепенения песня соловья. Но странное дело... мне показалось, что уже где-то ее слышал. Вот только где и когда?
  И тогда меня поразила до невозможности простая догадка. Что если я не помнил своего прошлого не потому, что это злая судьба или проклятье, а потому что я сам захотел его забыть и наглухо запер дверь для воспоминаний?
   Чем дольше я вслушивался в соловьиную песню, тем убедительней казалась мне эта мысль. От птичьих трелей внутри меня что-то больно резонировало. Это были голоса прошлого, но еще не различимые по отдельности, а слитые в сплошной гул. Это гудел улей жалящих воспоминаний, и я чувствовал, что единственный способ повлиять на внешний мир и спасти Томми это влезть в этот улей рукой и вытащить оттуда самое мучительное и постыдное из них.
  Но я упустил момент. Над крышей заброшенной пожарной станции затеяли утреннюю ссору чайки, по дороге прогремел мусоровоз, и скоро соловьиная песня утонула в звуках пробудившейся улицы. Ночь растаяла, а вместе с ней и моя надежда докопаться до прошлого.
  
  Но приблизительно около полудня произошло нечто совершенно невероятное. У тротуара прямо напротив меня с визгом затормозил красный Эм Джи. Как я сразу догадался, он был той самой предназначенной для похищения машиной, которую Микки должен был забрать с мойки Лукаса. Но вот самого Микки, я сначала не узнал, потому что впервые видел его с непокрытой головой, без его вечной синей шапочки с помпоном. Выражение его лица тоже было незнакомым и не имело ничего общего с шутовской миной, с которой я привык его видеть в шайке Дугальда.
  Микки опустил в меня монету, но прежде чем позвонить, достал из кармана диктофон, включил запись и поднес к трубке. Его взгляд - как было всегда, когда он готовился сбросить свою личность и перевоплотиться в новую - на секунду стал пустым и отрешенным. А потом его хрупкие пальцы быстро забегали по кнопкам.
  - Дугальд, - мрачно просопел Микки в трубку, - есть разговор.
  Ему даже не надо было представляться. Я узнал этот голос по первым интонациям. Шепелявый, хриплый, носовой - он совмещал в себе сразу несколько дефектов речи и мог принадлежать только одному человеку.
  - Лукас... - произнес на другом конце Дугальд, настороженно понизил голос.
  Творилось что-то совершенно невообразимое. Микки явно затеял очень опасную игру. Дугальд был не из тех, кто спустит такую выходку с рук даже собственному шуту.
  - Я выхожу из этого дерьмового дела, Дуг, - взял быка за рога Микки, с безукоризненной точностью воспроизводя характерные интонации и дефекты речи, так что передо мной как живой возник Лукас - с его пересеченной шрамом верхней губой и недоверчивым, жестоким прищуром маленьких глаз, притаившихся где-то на третьем плане за тяжелым по-бульдожьи выпирающим подбородком и выдающимся еще дальше куполом брюха.
  Я хорошо знал Лукаса, потому что Дугальд нередко приводил его в "Брандспойт и шлем", и созванивался с ним через меня по всем деловым вопросам. Лукас занимался машинами и всем что с ними связано. Он был крайне алчен и осторожен. В какой бы сделке он не участвовал, для него всегда важнее всего было то, чтобы последствия никаким образом не повредили его бизнесу. Очевидно, Микки тоже хорошо это знал, потому что изображая Лукаса давил именно на это.
  - У меня наклюнулась хорошая сделка. И мне меньше всего сейчас надо вляпаться в дерьмо, Дуг - сообщил Микки, добавив нужную нотку трусости.
  Его расчет оказался безукоризненно точным
  - Ты спятил, урод?! - взорвался Дугальд на другом конце провода.
  - Ничего личного, Дуг. Просто у меня без пяти минут сделка. Так что пригоняй тачку назад прямо сейчас, понял?- упрямо и решительно пробубнил Микки. - Мне не нужны проблемы.
  - Но они у тебя будут Лукас! Они у тебя будут! Эти люди не из тех, кого можно кинуть в последний момент.
  - Бизнес есть бизнес, Дуг. Станешь угрожать, сдам легавым.
  - Послушай меня внимательно, - внезапно заговорил Дугальд с ледяным спокойствием, которое было самой страшной из его интонаций. Я насторожился, почувствовав, что Микки подвел его к нужной черте. - Ты завязан в этом как и мы, Лукас. Я знал, что от тебя можно ждать подставы. Поэтому оставил у себя номера с твоего фургона, на котором увезли пацана. И еще его ранец и шмотки. Так, на всякий случай. От этих доказательств ты не отвертишься, если легавые тебя накроют. Так что не дергайся и все пройдет гладко.
  В ответ Микки крепко выругался и нажал на рычаг. Потом убрал диктофон в карман и направился к машине решительным шагом человека, которому нет пути назад.
  
  Я не знал что думать. Означало ли все это, что Микки тоже хотел спасти Томми, и был со мной заодно? Если так, то каким был его план? Допустим, он наведет полицию на тех людей, что собираются избавиться от мистера Доннели. Полицейские возьмут их на месте с поличным, а Лукас, перетрусив, даст любые показания. И неважно, что запись розыгрыш. Главное, что в ней упоминаются реальные вещественные доказательства.
  Но зачем подставлять Дугальда? Что мешало сдать его полиции как соучастника и свидетеля? Я видел только одно объяснение. Микки решил свести с ним какие-то свои счеты. Вытянул из него показания, чтобы тот больше не представлял для следствия ценности. Причем тем же способом, каким он заставлял его шайку валяться от хохота.
  Хохота...
  Как только я вспомнил их смех после телефонных спектаклей Микки, улей внутри меня напряженно загудел, как будто войдя с ним в резонанс. И тогда меня поразила догадка.
  Неожиданный союзник в лице Микки, его невероятный звонок - все это произошло после того, как я решил, что вспомнив себя смогу повлиять на внешний мир. Не был ли этот дикий поворот событий следствием моего решения?
  Если так, то паззл начал складываться в картину. Я со всей ясностью ощущал, что воспоминание о хохоте шайки Дугальда заставляет улей гудеть сильнее. Хохот был ключом. Вернее, нет. Хохот и был гулом этого улья.
  Теперь он сделался таким отчетливым, что я мог различить в нем отдельные звуки. Этот гул был дружным смехом в большом зале. Но это был смех не взрослых, а детей и подростков. В его шуме выделились два голоса.
  - Пожалуйста, простите его, мистер Раш, он полный дурак, - отчаянно закричала девочка.
  - Что ты, Хейли, по-моему, это забавно, - ответил ей старик.
  Мистер Раш... Откуда выплыло это имя?
  Его звук резонировал с каким-то до невозможности знакомым голосом, который я слышал каждый день. Вернее каждую ночь. Это не был голос человека. Это был голос соловья! Ну конечно. Теперь я вспомнил. Старик держал дома певчих птиц. Соловьи, канарейки, скворцы. Но не только они. У него во дворе была голубятня. Когда старик приходил в школу на его пиджаке, в волосах, даже в бровях можно было заметить мелкие перья и кусочки птичьего помета. Мистер Раш не вел у нас уроки. Он был дежурным по пожарной безопасности.
  "Птицевод ку-ку", вот как мы его звали. Мистер Раш ходил по коридорам, пришаркивая ногой и кивая головой в такт походке, как голубь. Он проверял огнетушители, по-птичьи наклоняя голову вбок, и протирал их своим носовым платком. Самой уморой было потихоньку пойти за ним по пятам походкой курицы. Все от младшеклашек до старшеклассников валялись от хохота. Все, кроме Хейли. Я никогда не пародировал его при ней.
  - .... пожалуйста, простите его, мистер Раш, он полный дурак.
  Хейли.... Теперь я вспомнил ее лицо. Она была выше меня на полголовы. Я этого стеснялся и поэтому в школе делал вид, что у меня к ней ничего нет.
  ... Хейли держит меня за руку и ведет по узкой, крутой лестнице в верхние комнаты, откуда доносится разноголосый щебет.
  Мы в доме у мистера Раша.
  Ладонь Хейли горячая, пальцы сильно сжимают мою руку. От этого голова так кружится, что я придерживаюсь за перила. Увидь кто в школе, что мы держимся за ручку, нас бы засмеяли. Но здесь можно.
  После уроков мы подобрали у края дороги чайчонка. Хейли боялась, что его задавят, и решила отнести его мистеру Рашу.
  В школе ее недолюбливают, потому что она чуть не с кулаками бросается на того, кто передразнивает этого старика. В ее семье мистер Раш - герой. Она даже писала про него сочинение "Герои в нашей жизни". В свое время он был начальником пожарной команды, где служил ее дедушка. Они работали на пожарной станции, которая теперь стоит заколоченная. Хейли рассказывала, что капитан Раш в одиночку вытащил ее деда из огненной ловушки, когда они тушили склад, и того завалило горящими балками. Это было, когда еще не родилась ее мама. Хейли много раз слышала эту историю от дедушки, и мистер Раш навсегда остался для нее героем.
  Но он такой чудик. У себя дома он естественный. А в школе, когда ходит по коридорам, из него сыплются перья.
  Мы разглядываем птиц, а птицы нас. Внизу засвистел чайник. Мистер Раш ждет к столу. Хейли не отпускает мою руку. Ее ладонь стала еще горячее. Она быстро поворачивается ко мне. Я вижу ее глаза совсем близко, а потом еще ближе. Мое лицо горит, я уже чувствую, что произойдет в следующее мгновение и закрываю глаза, земля уплывает из-под ног, пространство теряет измерения в этой нежной темноте.
  В этой нежной темноте не так страшно прикоснутся к следующему воспоминанию, которое и спрятано в сердцевине улья.
  Теперь вместо близких глаз Хейли на меня смотрит сотня других глаз из школьного актового зала. Завтра первый день летних каникул, все классы показывают какое-то представление. Я на сцене. Мы поделились на две команды. Каждый изображает персонажа, команда соперников отгадывает, зал подсказывает. Вот Каспер сделал пару угловатых движений, и кто-то из младшеклашек не выдержал и закричал, что это андроид C3-PO из Звездных Войн.
  Настала моя очередь. Я предвкушаю, что какой сейчас поднимется хохот. Я занимаюсь в театральном кружке и играю во всех школьных спектаклях. Но лучше всего я умею смешить. Это выходит само собой, и я знаю, что именно этого от меня все и ждут.
  Я прохожу по сцене, шаркая ногой и по-птичьи кивая головой в такт шагам, и направляюсь к огнетушителю, что висит на стене. В рядах, где сидят младшеклашки, раздается смешок. Я наклоняю голову в бок и принимаюсь разглядывать огнетушитель со всех сторон. Вижу краем глаза, что теперь даже учителя в первых рядах с трудом сдерживаются от смеха. Но никто не решается выкрикнуть, кого я показываю, потому что старик тоже в зале. Я роюсь по карманам, ища носовой платок. Я заранее наполнил карман перьями из подушки. Не отрывая взгляда от огнетушителя, я выдергиваю из кармана платок и осыпаю себе штаны ворохом перьев. Зал взрывается хохотом. Среди этого хохота я слышу голос Хейли:
  - Пожалуйста, простите его, мистер Раш, он полный дурак.
  Я так и стою, застыв на месте, обсыпанный перьями.
  - Что ты, Хейли, по-моему, даже забавно... - начинает старик, но ее уже нет рядом. По-птичьи наклонив голову, он смотрит, как она, закрыв лицо ладонями, выбегает из зала.
  Это был последний год, когда мы учились вместе. Осенью ее семья переехала и больше я ее не видел. Я не хотел ее предавать. Просто лучше всего я умел смешить. Это получалось само собой. Таким все меня знали. Все, кроме Хейли. Она не видела меня шутом, как остальные. И она звала меня не кличкой, а настоящим именем.
  Да.
  Гул перестал гудеть, и я вспомнил свое имя в звуке ее голоса.
  Она звала меня....
  
  * * *
  - Микки?! - удивленно окликнул его кто-то в тот самый момент, когда он уже поднес ключ к двери автомобиля. Он невольно отдернул руку, увидев, что от сверкающей чистотой машины прямо к нему направляется молодая женщина.
  - Господи, Микки! А я думаю: ты или не ты.
  - Привет, Хейли... - ошеломленно выдавил он, отступив на шаг от подготовленного для него кабриолета, который он должен был забрать на мойке Лукаса для предстоящего дела.
  - Боже мой, ну и встреча!
  - Здорово выглядишь, - только и сумел сказать Микки, подняв взгляд выше, чем обычно, чтобы заглянуть ей в глаза, потому из-за каблуков разница в росте, которой он десять лет назад стеснялся в школе, была еще больше.
  - Как у тебя дела, Микки? - Хейли, положила ладонь на капот Эм Джи.
  - Да так, как обычно ... - неуверенно сказал он и замолчал.
  - Красивая машина, - сменила тему Хейли, видя его замешательство. - Какого она года?
  - Э...э шестьдесят пятого, - на ходу придумал Микки.
  - Прекрасно сохранилась. Наверное, требует много ухода. Но все равно здорово иметь классическую машину.
  Микки ничего не оставалось, как кивнуть и погладить до блеска начищенный капот с видом гордого хозяина.
  - Ты давно приехала? - поинтересовался он, стараясь говорить непринужденно. - Надолго?
  - Нет, завтра уже уезжаю. Навещала тётю. Она теперь живет в нашем старом доме.
  - Ты по-прежнему в Дублине?
  - Нет, в прошлом году переехала в Лондон. Мне предложили работу в детском издательстве. А ты чем занимаешься?
  - Да так, всяким разным, - уклончиво сказал Микки, но почувствовав, как подозрительно звучит такой ответ из уст хозяина коллекционной машины, поспешил прибавить, - в смысле играю разные роли.
  - Ничего себе! - ахнула Хейли. - Значит, ты все-таки стал артистом, как мечтал!
  Вместо ответа Микки небрежно пожал плечами и прислонился к кабриолету спиной, засунув руки в карманы. Теперь надо было не только сочинять про машину, но и про себя. К счастью, второе было легче: немного вальяжности и непринужденности, и спортивная куртка и шапочка с помпоном станут не одеждой мелкой сошки в уличной шайке, а маскировкой под обывателя, а его первоначальная растерянность будет выглядеть смущением из-за того, что его узнали на улице.
  - А где ты играешь? - расспрашивала Хейли.
  - Когда где, - импровизировал Микки, все больше воодушевляясь ее искренним интересом. - В основном в театре. У нас небольшая студия. Ставим спектакли по стране и на европейских сценах. Еще я озвучиваю разных персонажей в мультфильмах и играх. А недавно подписал контракт на роль в сериале. Съемки начнутся осенью.
  Хейли изумленно качала головой и улыбалась. Микки продолжал выдумывать на ходу свою карьеру, чтобы только видеть эту улыбку, которая в один миг настигла его из прошлого, перечеркнув все старания последних лет забыть об их дружбе и об их ссоре.
  - Послушай, а ты сейчас никуда не торопишься? - неожиданно для самого себя спросил он. - Может быть, немного прокатимся? Хочешь?
   - Почему нет. До обеда я свободна.
  - Тогда прошу, - Микки открыл дверь машины и галантным жестом пригласил Хейли в салон.
  
  
  Чайка ловила налету куски хлеба, которые Микки и Хейли отламывали от одного багета и по очереди бросали в воздух, сидя на парапете речной набережной, где они припарковали машину.
   Хейли рассказывала о новой работе, о планах на ближайший год, о своем старом доме, в котором она жила эту неделю. Микки на ходу придумывал курьезные эпизоды своей карьеры и даже изображал в лицах продюсеров и коллег, пародируя разных знакомых, в том числе Лукаса, чем смешил Хейли до того, что роняла куски хлеба, и чайке приходилось камнем падать вниз, чтобы успеть подхватить их над самой водой.
  Микки умел ее смешить, когда они учились в одном классе. Может быть, поэтому он ей и нравился. Они были странной парой - школьный шут и девочка с обостренным чувством справедливости, которая воспринимала слишком близко к сердцу любую шутку над старым чудаком пожарным дежурным. Из-за него они и поссорились. Но Микки не хотел ее предавать. Просто он при всем желании не смог бы ей объяснить, что смешить было для него не забавой, а потребностью, способом справляться со страхом, который был с ним с самого рождения.
   Но теперь это уже неважно. Это было слишком давно.
  Микки смотрел на ее лицо, пока она, продолжая бросать птице хлеб, рассказывала ему о своей новой жизни. Удивительно, но ни во взгляде Хейли, ни в ее интонациях, не было ни тени обиды за прошлое предательство, ни отголоска тех воспоминаний, которые он замуровал глубоко внутри. Казалось, что они кормили чайку над рекой забвения.
  Хейли почувствовала его взгляд и замолчала.
  - Можно я кое-что сделаю? - спросила она, внимательно посмотрев ему в глаза.
  Микки кивнул. Тогда она сняла с его головы шапочку с помпоном и положила на парапет рядом с собой.
  Речной ветерок непривычно холодил непокрытую голову с жидкой рыжей шевелюрой.
   - Замечательно, что ты не забросил своего призвания, - как будто вслух подумала Хейли. -- Мистер Раш говорил, что ты очень талантливый.
  - Как он? - осторожно поинтересовался Микки.
  - Он умер прошлой весной. Я навещала его в доме престарелых. Он до самого конца держался хорошо. Всех помнил. И тебя тоже. Говорил, что у тебя замечательные способности, и ты многого добьешься многого, если пойдешь в жизни своим путем. Он действительно верил в тебя, Микки. И не ошибся!
  - Что с его птицами? - спросил Микки.
  - Большинство раздали. Несколько живут у тети. Соловей умер почти одновременно с ним.
  
  - Не забудь, - Хейли протянула ему шапочку, когда они встали с парапета чтобы вернуться к машине.
  Микки небрежно взял ее за помпон и нацепил оставленный дорожными рабочими пластиковый колпак, стоявший у края тротуара.
  
  
  
  
  Отвезя Хейли на мойку Лукаса, где осталась ее машина, Микки мчался по улице, с наслаждаясь тем как ветер обдувает его непокрытую голову. До вечера, когда он должен был забрать из школы мистера Доннели, было еще полно времени. На светофоре водитель соседней машины высунулся в окно, спросил год его Эм Джи и одобрительно кивнул.
   Дугальд рассчитал все точно. Старик ничего не заподозрит. Такую машину увидишь не каждый день. Микки представил, как коллекционер ухаживал за ней и выставлял ее раз в году на каком-нибудь на слете автолюбителей. Может быть, отец пропавшего Томми тоже приезжал туда и брал мальчика с собой. Они с сыном ждали этого события. Вместе выкатывали машину из гаража по выходным, полировали хромированные части зеркального блеска. Отец учил Томми названиям деталей, истории марки. Разбуди мальчишку среди ночи, он наверняка выложил бы про нее кучу фактов.
  Микки стиснул руками руль так, что костяшки пальцев побелели, и затормозил на центральной улице у магазина электроники, откуда вышел спустя пять минут с диктофоном в кармане.
  По старой привычке он выбрал таксофон у паба "Брандспойт и шлем", по которому они обычно звонили. Сдать заказчиков похищения, чтобы полиция задержала их с поличным на складе, где они будут ждать старика, было несложно. Другое дело Дугальд. У Микки были с ним свои счеты, однако Дугальд мог дать ценные показания. Был только один способ допросить его раньше полиции. Для этого надо просто еще раз хорошо сделать ту работу, которую он выполнял для Дугальда все эти годы.
  Сценарий разговора пришел ему в голову сразу: в составленном Дугальдом плане Лукас был самым слабым звеном.
  Разговор сложился даже удачнее, чем Микки мог предположить. Уже через полчаса он забрал из тайника гаража, где они хранили угнанные велосипеды и скутеры, вещественные доказательства, о которых проговорился Дугальд. Дальше в игру вступит Лукас. Зная его трусость, можно было не сомневаться, что он сделает все, чтобы спасти свою шкуру. Лучшего свидетеля нельзя было и пожелать. Он отлично заменит полиции Дугальда. И его самого.
   Он и Дугальд. Направляясь в полицию, Микки был воодушевлен как никогда. Причиной была не только встреча с Хейли, воскресившая все забытые чувства, но и то, что из его сердца вдруг ушел извечный страх. Микки с самого детства смешил всех, кто его окружал - соседей, знакомых родителей, родственников. Это было его способом пересиливать страх, усвоенный им еще в утробе. Ему казалось, что если он заставит этот мир рассмеяться, то он его не тронет.
  Поэтому, вступив во взрослую жизнь, он примкнул к Дугальду, в котором нашел воплощение своего страха. Сделавшись его шутом, он установил с ним некий симбиоз, и его даже перестали мучить по ночам кошмары. Они оба использовали друг друга каждый в своих целях. Но теперь пришло время завершить эту игру. Каждому из них двоих осталось сделать последний ход.
  Они условились, что в час, когда Микки заберет старика, Дугальд будет сидеть в "Брандспойте и шлеме" у всех на виду, обеспечивая себе алиби. Микки должен был проехать под окнами, тем самым подать Дугальду знак, что все идет как задумано.
  Микки замедлился до скорости пешехода и проехал под окнами паба, несколько раз посигналив. Теперь был ход Дугальда. Если Микки все рассчитал правильно, то сейчас он бросится к таксофону позвонить тем людям, но не дозвонится, потому что их уже арестовала полиция. Дугальд подождет минуту, слушая гудки. Этого как раз хватит, чтобы обогнуть дом, и зайти на еще один круг.
   Микки сильнее выжал газ и сделав пару поворотов вылетел из-за угла.
  Щит с рекламой, на котором висел таксофон, закрывал от Дугальда несущуюся на него машину. Микки видел ноги Дугальда от нетерпения пинавшие столб.
  Направив машину прямо в него, Микки вдавил педаль газа в пол.
  Актер на рекламном плакате "Рецепт безупречности" стремительно приближался, и, философски улыбаясь, поднимал бокал пива за его упокой.
  Микки на полной скорости сшиб таксофон вместе с Дугальдом и влетел в стену паба.
  От удара он лишился чувств, но скоро очнулся от боли в груди, обнаружив у себя на коленях осыпанный крошками лобового стекла и окровавленными монетами таксофон, который проломил ему ребра.
  Микки разглядывал его, как будто увидев новыми глазами.
  Ему вдруг вспомнился дом, где он вырос. Они с Хейли часто болтали по телефону до самого рассвета обо всем, что взбредет в голову, так что потом на первых уроках клевали носом каждый за своей партой. Старый телефон стоял на тумбочке рядом с диваном, но его вечно запутанный провод был слишком коротким, поэтому Микки клал аппарат себе на колени.
  Сломанными пальцами Микки кое-как подцепил окровавленную монету и опустил в прорезь таксофона. Хейли сказала, что поедет домой. Он еще помнил ее старый номер.
   Все было предельно просто и ясно. Микки и не знал, что в жизни бывает такая ясность. Не было ни страха, ни неловкости, ни сомнений. Только понимание того, что надо успеть сказать ей напоследок самое важное.
  - Только бы таксофон еще работал, - подумал он
  Но Микки чувствовал, что смерть может настигнуть его раньше, чем он успеет позвонить. В груди было холодно, и жизнь с каждой секундой уходила. Но не просто уходила, а как будто переливалась во все, что его окружало. Сейчас и всегда. В растущую у дороги сливу, в чайку, что кружила над улицей, в облако, возможно повторившую одну из форм, которую он уже видел в детстве и забыл. Даже в этот железный таксофон, что лежал сейчас у него на коленях. Все это принимало его душу и на мгновение становилось им самим.
  Микки из последних сил сжал пальцы и потянул к себе за скользкий от крови провод телефонную трубку.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"