Полкан всё время сидел на цепи. Он давно забыл, что такое бегать вместе с собачьей сварой по посёлку, лаять на прохожих, гонять противных тощих облезлых котов по улицам, драться с другими ретивыми псами, доказывая свою состоятельность и обнюхивать собак противоположного пола. Всё это осталось в далёком, уже размытом чередой прочих безрадостных воспоминаний прошлом. Жизнь цепного пса скучна и однообразна - каждый день ты сторожишь вверенный тебе клочок земли, облаивая каждого, кто приближается к забору или, набравшись излишней смелости и наглости, старается перемахнуть через него, рычишь на ненароком приблизившихся прохожих и гремишь длинной стальной, поржавевшей во многих местах цепью. В конце каждого дня ты получаешь за верную службу скромный паёк и очень редко - большую белую говяжью кость, в качестве награды. Но это уже скорее мечта, чем реальность.
Реальность же, происходит сейчас, когда не идёт вожделенный сон, и приходится выть на бледную крошечную луну, нагло свисающую с бескрайнего чёрного неба, заполонённого серыми клоками маленьких тучек, то ли от тоски и непреодолимой скуки, то ли от дурной собачьей натуры.
Эта декабрьская ночь, как назло выдалась неприветливой, морозной. Ледяной завывающий ветер поднимал тучи белого снега и мотал их туда-сюда, метая холодную крупу во все стороны. Наледь на узких дорожках, распластавшихся между высокими грядами сугробов, зловеще поблёскивала призрачным светом, тонкоствольные деревца, покрытые инеем, медленно раскачивались, будто стараясь сбросить с себя тяжёлый пласт снежной крупы.
Полкан пребывал в каком-то непонятном беспокойстве. Что-то внутри него дёргалось и дрожало.
Воду в миске затянуло тонким ледком, а у Полкана ужас, как пересохло в пасти. Он рычал, снуя из стороны в сторону, но нигде не находил себе покоя.
Желудок сводило от нестерпимого голода. Накормить Полкана было некому, потому, что сторож склада Васька, который пёс охранял уже много лет, запил, а нового всё никак не присылали.
Непонятная тоска охватила нутро Полкана, и он завыл пуще прежнего. Этот вой - утробный, протяжный, даже немного скорбный, поднимался куда-то в поднебесную высь, и непроглядная тьма, заполонившая небосвод жадно глотала его.
Полкан задрал морду вверх. Далёкие звёзды равнодушно мерцали, а луна, как будто злорадно ухмыляясь, глядела прямо на него.
Пёс разозлился. Ярость захватила всё его существо, и он, в порыве гнева, забрешил на звёзды и луну, на посёлок, окруживший его, на целый мир, где, кажется, все, кроме него жили в тепле достатке.
Жучка в это время бежала по заснеженной дороге, как вдруг до неё донёся ужасный громогласный, рокочущий лай Полкана.
Это огромный пёс всегда пугал Жучку, которая, по сути своей, была миролюбивой собачонкой, очень любила ребятишек и целыми днями сновала по поселковым дворам и закоулком со стаей других собак. Жизнь приносила Жучке одно удовольствие. Эта крошечная собачка каждый день вбирала в себя многие радости этого мира, которые, для неё, заключались в маленьком кусочке колбасы, рыбьих головах, куриных косточках остатками мяса и ни к чему не обязывающей беззаботности, сопутствовавшей ей повсюду.
Лохматый, чёрный, с большой пастью полной острых, пожелтевших от старости зубов, Полкан ненавидел остальных собак, вечно на кого-то рычал и лаял и не позволял приблизиться к себе ближе, чем на десять шагов.
Жучка боялась его. Благо, Полкана крепко держала цепь, а Жучка была свободна.
И вот сейчас Жучкой овладела странная жажда приключений. Она решилась...
Полкан заметил маленькую белую собачонку, с густой шерстью, коротким лапами, зелёными глазами и необычайно пушистым хвостом, бегущую к нему перестал брехать. Она ловко перескакивала через нанесённые ветром снежные холмы и неотвратимо приближалась к нему...
И через несколько мгновений, она уже была совсем недалеко от него.
- Полкан, ты чего такой злой!- крикнула Жучка, заранее готовясь отскочить подальше от ужасного пса.
Но, к удивлению Жучки Полкан не стал кидаться на неё. Он, наоборот как-то поник, опустился на снег и уткнулся носом в свою лапу.
Чуждое, до этого момента незнакомое чувство, охватило душу пса. Он вдруг понял, что не хочет рвать на куски эту дерзкую шавку. Он жаждал нечто другое...
- Подойди сюда, - сказал он тихо, приглушённо, я тебе ничего не сделаю, обещаю. Голос его хрипел и срывался. Жучка, робко и пугливо, приблизилась. Полкан не двинулся с места.
Он чихнул, потрогал лапой рыхлый снег и понурил голову.
- Я не злой вовсе, поверь, - сказал он.
- А почему тогда ты лаешь на всех?
- Оттого, что работа у меня такая. Знаешь ли ты, что такое работа, долг? Нет, тебе эти понятия чужды, незнакомы. Ты - вольная, носишься, целый день бесцельно по улицам, да перед прохожими вертишься и скулишь за добротный кусок. А мне нельзя. Думаешь, у меня молодости не было?
Была. Всё было. Помню, как я чёрным лохматым щенком, заливаясь радостным лаем, несусь по песчаному берегу какой-то зелёной речке, гоняюсь за бабочками, за хвостом, щёлкаю зубами. И так хорошо, привольно на душе. Передо мною горизонт - бескрайнее голубое небо, по которому плывут кучевые облака, справа - река, а по её течению несутся гнилые, заросшие густым зелёным мхом брёвна, слева - поле, где ржаные колосья раскачиваются на ветру. И, чувствуя, я, что везде свобода - и в облаках, летящих в неизведанные прекрасные дали, и в золотящихся колосьях, и в бурной реке. Ощущаю на себе её дыхание, яркое солнце светит мне прямо в глаза, ветер треплет уши и колышет густую шерсть, перебираю лапами быстрее и быстрее и готов уже взлететь, но что-то не дает...
И вот уже вовсе не щенок я, а молодой ретивый пёс, который готов прибиться к стае своих сородичей и носиться с этой сворой день и ночь. Но приходит он, хозяин...
- Какой ещё хозяин? - осторожно поинтересовалась Жучка.
- Вот именно, не чуяла ты, что такое хозяин, не узнать, тебе похоже этого никогда.
- Хозяева плохие, они нас закабаляют и заставляют служить им.
- Врёшь, врёшь, строптивая. Меня ведь хозяин подобрал, когда я молод был, полон сил. Не скажу, что жилось припеваючи, но нет, худа без добра. Когда хорошо служишь - тебе награда: за ухом почешет, кость со стола кинет, а озоровать начнёшь - как пить дать, получишь под зад сапогом.
- А тебе попадало?
- Всё бывало: и в горе жили, и в радости. Порой придёт пьяный, весёлый, подзовёт к себе, начнёт по голове гладить, а я ему голову на колени положу и глаза закрываю. Хорошо! Иногда, правда, злой приковыляет, да, как начнёт меня бить, и палкой, и рукой, и валенком пройдётся. Но я всё прощал. Такая уж у меня натура. Я ему абсолютно всё прощал. Ведь никого для меня милее и ближе на свете не было и не будет. Помню, сидел он всегда в кресле, у печки, газету читает, а я приду. Лягу у него в ногах и засыпаю. А душа так и трепещет, свет внутри льётся ровной струйкой, проникая в самое сердце, и чувствую я, что это и есть счастье. Свобода мне не нужна, стая безразлична. Только, чтобы был хозяин, который меня любит.
Знаешь, верность - самое великое чувство на Земле. Когда ты бесконечно верен, твою душу озаряет ореол великой бесконечной любви. И чувствуешь ты своё истинное и самое верное предназначение на Земле - служить тому, во что веришь. И не требует твоё существо свободы. Она не нужна, потому что прерывается бесконечная дорога, странствия твои обрываются и приходит покой.
- Врёшь, ты, Полкан, хозяева неверны ни себе, ни своему слову. Думаешь, я родилась бродягой? Нет, и меня любили, и меня холили, лелеяли, но всё напрасно. И тот, кому я долгие годы лизала в слепой верности руки, берёт тебя за шкирку и выбрасывает прочь. Лживы, надменны люди. Всё в их жизни состоит злобы и фальши. "Ни во что не верю, никуда не стремлюсь". Где ж сейчас твой хозяин, которому ты был так верен? Ведь он бросил тебя замерзать в этом бездушном холодном мире.
Полкан ощетинился, зарычал. Густая, цвета смолистого дёгтя шерсть пса, вздыбилась, из ноздрей вырвался белый пар.
Полкан оскалился и начал рыть лапой снег.
Жучка вздрогнула, зажмурилась, в душе сверкнула мысль о близком, неотвратимом конце. Прошло мгновение, другое...
Ничего не происходило.
Жучка открыла глаза и взглянула на ужасного беспощадного пса. Он лежал, уткнувшись носом в лапы и скулил, как щенок.
Посыпал снегопад. Огромные белёсые хлопья начали быстро, быстро засыпать посёлок, закрыли луну и звёздное небо. Ветер подгонял снежинки, угрожающе улюлюкал.
Стало холоднее. Полкан поднял голову и посмотрел Жучке прямо в глаза. Его взор, пронзительно печальный, с годами потухший, растративший духовное тепло и жажду познания бытия. Жизнь потеряла смысл. Верность, гревшая сердце верного пса ушла, скрылась за снежными сугробами, и внутри рвала душу жгучая тоска.
- Пил он, - тихо и робко начал Полкан, - есть такая у людей вредная, всепоглощающая болезнь, которую они себе выдумали. Сами не знают, зачем это, для чего, только вливают в себя эту бесполезную жидкость, разлагающую их нутро. Хозяин говорил, что боль заливает алкоголем. Какую боль? Видно самому ему было невдомёк. Только боль с каждым днём перехлёстывала его всё сильнее и сильнее. И ничего не спасало. Из дома исчезли многие вещи. Почти всё, чем дорожил эти годы. Даже медали, которые он с кровью завоевал, ушли. Потом, когда вновь кончилось его лекарство, а в доме остались только пустые бутылки, очередь дошла до меня.
Продавал хозяин меня осенью, когда шли бесконечные холодные дожди, и мёртвые жёлтые листья покрывали землю, а пронзительный северный ветер сбивал их в кучи, хозяин взял меня на прогулку. Первый раз в жизни, он вёл меня на поводке. Мы шли окольной размытой дорогой, простиравшийся посреди пшеничного поля. Нивы давно были сжаты и сухие, жёлтые, сваленные в стога, пахнущие дурманящим запахом снопы, лежали по обеим сторонам дороги. Было тихо, только тонкий молочный туман поднимался и уходил высь, будто земля испускала свой дух.
Вдруг на пути попался нам Васька-сторож. И это случилось. Продал меня хозяин. Помню, как он отдал поводок сторожу и сказал томно и вкрадчиво, утирая слёзы:
"Я ведь душу продаю тебе, Вася, душу"...
Сказал и пошёл. Я долго смотрел на его сутулую широкую спину в драной куртёжке, голенища стоптанных сапогов, длинные русые волосы. Уходил он, не оглядываясь, крепко сжимая у себя в руке выторгованную сотню. Перед ним стелилась грязная дорога, вся в лужах и глубоких рытвинах, в которых лежали солома и листья. Она уходила прямо в небо. В бледно-голубое величественное и бесконечное небо...
Больше я его никогда не видел.
Полкан замолчал и застыл. Потом он поднял голову к небу, устремил свой взор туда, где недавно висела жёлтая луна, и завыл. Вой, гулкий и протяжный, разнёсся по всему посёлку. Ему завторили другие собаки. Страшный протяжный звук слился в стоячем воздухе какую-то самобытную грустную собачью песню, полную невыносимой тоски и боли утраты.
Жучка тоже не смогла стерпеть и завыла.
Это продлилось недолго. Вскоре Полкан замолчал и другие, также успокоились. Подобно дирижеру, пёс остановил этот собачий оркестр.
- Уходи, прочь, - обратился Полкан к Жучке, не с угрозой, а скорее с мольбой, - я всё сказал.
- Тебе плохо? У тебя что-нибудь болит? - спросила она взволнованно.
- Прочь! У меня всё болит!
И Жучка ушла.
Она бежала по замёрзшей дороге, и в голове её зрела небывалая ранее дума о том, что всё в этом мире так призрачно и непостоянно. "По - настоящему верны только собаки, - говорила себе Жучка, - а люди лживы и неверны ни себе, ни своему слову. Собака будет стоять до последнего мига своей жалкой жизни, лаять до кровавой пены, пока не пропадёт голос, бросаться и рвать, не за пищу, не за конуру, а за человека, за хозяина.
Человек может продать собаку, а она никогда не променяет человека. У людей ничего уже не осталось в этом мире, а псов есть собачья верность. Они рождаются с этой верность, с ней же и умирают. Но верность уходит в сырую землю, и люди топчут её, не понимая, что вместе с верностью, они топчут и собачьи сердце и душу. Нет. Людям нельзя верить. Я не хочу быть в их стае".
С этой мыслью Жучка заснула в одной из тёмных подворотен.
Утро выдалось серым и непогожим. С неба падали мокрые крупные хлопья снега, которые ветер кружил и бросал в лицо зазевавшимся путникам. Все дорожки в дачном поселке порядком замело.
Через некоторое время снег лежал уже повсюду: на крышах старых покосившихся сараев, верхушках заборов, на проводах и машинах, утонувших в высоких молочных сугробах по самые колёса.
Хмурое, насупившееся тёмными тучами серое небо обрушило свой гнев на голые, ветки фруктовых деревьев, на едва светящиеся в разразившейся пурге окна домов, на заборы и кусты.
Несмотря на непогоду, Жучке повезло. Ей перепала большая говяжья кость с ошмётками мяса. Она уже хотела приняться за этот подарок судьбы, как вдруг ей вспомнился тощий чёрный пёс с облезшей шерстью и грустными потухшими глазами. И собаке внезапно захотелось поделиться со своим новым печальным знакомым.
Она зажала кость крепко в зубах и опрометью понеслась по заметённой дороге. Лапы её проваливались глубоко в снег, поэтому бежать было тяжело. Но Жучка спешила, неслась изо всех сил. И через час она была на месте.
Но тут её ждало разочарование - конура была пуста, цепь валялась в стороне и была наполовину засыпана снегом. Жучка забеспокоилась. Кость выпала из её пасти на землю, но Жучке было уже всё равно. Она обежала сарай, поискала за складом, но Полкана нигде не было.
Вдруг Жучке послышался шум. Она прислушалась и поняла, что он доносится из сторожки. Она побежала на звук.
Дверь была нараспашку. Сторож стоял, прижавшись к старому лакированному столу, и осоловелыми красными пустыми глазами смотрел куда-то вглубь комнаты. Потом крякнул, вздохнул и, со словами: "Эх, хороший бы пёс" вышел вон.
Жучка молнией метнулась в полутёмную комнату и увидела Полкана. Он лежал рядом с закопчённой печкой. Чёрная шерсть его была вся мокрая, кое-где в талом снегу, почти растаявшем от печного тепла. Глаза пса были раскрыты и упрямо смотрели прямо на Жучку. В них застыли боль и страх. Страх умирать в одиночестве, когда твой предсмертный стон пропадает в беспощадном буране, а тело, словно гроб сжимает убогая конура и рядом нет никого, кто мог бы утешить, обнять, почесать в последний раз за ухом.
Снежная буря становилась сильнее. Ветер раскачивал дверь с такой силой и ненавистью, будто хотел оторвать её, ржавые петли скрипели протяжно и противно. Жучке показалось, что они тоже оплакивают Полкана.
Крупные снежинки залетали в широкий дверной проём. Не обращая внимания на печной жар, они ложились на пол, ковёр, попадали на шерсть собачонки и мёртвого пса. Жучка подошла к Полкану и лизнула его огромную чёрную лапу. Пёс не шевельнулся. Лапа всё также недвижно лежала на прогнивших половицах, и белые мушки ежесекундно облепляли её.
Жучка всё поняла. Она заскулила и ринулась прочь. Ей показалось, что мир перевернулся. Душа собаки металась из стороны в сторону, не находя себе места в жалкой потрёпанной шкуре.
Жучка упала на снег и зажмурилась. Мир почернел, и в следующий момент перед ней возникла огромная широкая дорога, простирающая вдоль речки, по берегам которой растёт сочная зелёная трава. Солнце заливает этот изрытый, истоптанный путь своими тёплыми лучами. Поют стрекозы, и пчёлы, жужжа, кружат над сладким ароматным клевером и нежными полевыми цветами. А по этой дороге, заливаясь, лаем и быстро перебирая коротенькими лапами, бежит маленький чёрный щенок. Он гонится за лёгкой белой бабочкой, которая торопливо машет своими нежными белыми крыльями. Щенку никак не удаётся её поймать. Впрочем, ему это не нужно. Он просто, ни смотря, ни на что, несётся навстречу яркому, тёплому, приветливому солнцу, улыбающемуся ему с просторов бесконечного голубого небосвода...