Лето было в самом разгаре. Асфальт горел, а вдоль дороги тянулись новенькие коттеджи. Июльское солнце брезжило в их окнах, переливаясь соцветием слепящих лучей. Изредка откуда-то с Востока начинал дуть слабый ветерок, который поднимал пыль. Я шёл по направлению к солнцу, и оно нещадно обжигало моё лицо. Параллельно мне по дороге бежал бродячий пёс. Это была огромная серая дворняга внушительной мохнатости. Она высунула язык и тяжело дышала, едва ворочая своими массивными лапами. Мы шли без единого звука, сойдясь в молчаливом единодушии, что погода к нам сегодня безжалостна.
На перекрёстке она свернула и засеменила к спасительному теньку, едва тянущемуся от выси железных заборов. Я стал смотреть на светло-голубое небо, на котором не было ни единого облачка, и думал о том, как мне хочется пить. Потом мне показалось, что не стоит об этом думать, иначе будет хотеться ещё сильнее. И я стал думать о дворняге. Интересно, куда она вообще побежала? Что с ней будет дальше? Почему меня вообще это волнует?
Благо, идти оставалось немного. Наконец-то дорога стала гораздо просторнее, а на обочине появилась местами пожухлая, но вопреки солнцепёку, всё ещё зелёная трава.
Город был рядом, недалеко от дороги уже начинались высотки, но здесь газонокосильщики из благоустройства решили не утруждать себя и оставили ландшафт нетронутым. Я сошёл на траву для того, чтобы хотя бы чуть-чуть послушать её шелест.
Снова подул ветер, трава едва зашевелилась и немного встрепенулась. На минуту он стал её спасением от летнего зноя. Но ветер стих, и она снова поникла и коснулась высохшей земли.
Дом, к которому я подходил не был похож на соседние. Точнее, часть его была в точности таким же роскошным коттеджем, как и два его соседа. А вот вторая половина была одноэтажной обшарпанной пристройкой, стены которой в некоторых местах были залеплены серым бетоном, являющейся ничем иным, как захолустным бараком, одним из многих, коими был раньше расстроен этот район.
Его хозяин Володя сидел на скамеечке около крыльца и пытался курить свою "Яву". По поводу своего дома он любил шутить, что работает охранником у богатого соседа, потому его пристройка имеет такой невзрачный "камуфляжный" вид. На самом деле сам "охранник" уже давно зарился на ажурную решётку, которой была огорожена часть дома соседа, и лелеял мечту её спилить и продать. Но его останавливала два взаимодополняющих факта: во-первых, у соседа стояли камеры, во-вторых, сам сосед раньше занимался борьбой без правил. Поэтому в случае неблагоприятного исхода, эта решётка могла украсить могилу Володи, который предпочитал попусту не рисковать.
К тому же, сегодня, уже к полудню, Володя уже порядком набрался, поэтому теперь всё ниже клонил голову к земле, сидя в абсолютно неестественной позе. Его одутловатое лицо, украшенное парой шрамов, выражало полное отсутствие. Солнце пекло ему затылок, тёмные волосы на затылке намокли и слиплись, а шея приняла нездоровый ярко-красный цвет.
Я попытался открыть калитку, но меня недружелюбным рыкающим лаем встретил его пёс Адольф. Это была небольшая белая со светло-коричневыми пятнами, довольно тупая дворняга, которая, несмотря на свои небольшие габариты, готова была вцепиться в любого, кто хотел пробраться за калитку.
Володя нашёл его ещё щенком года четыре назад и взял к себе сторожить дом. Сторожить в доме было нечего, кроме старенького телевизора, поэтому Адольф по первости заскучал. Но потом он быстро нашёлся и стал оберегать покой хозяйки. Возможно, у пса тут был и корыстный мотив, поскольку жена Володи, Галя, была единственной, кто его, бедолагу, кормил. В обмен на это пёс всего себя отдал работе, и когда пьяный Володя, шатаясь, пытался в тщетных попытках дойти до своей кровати, бесстрашный страж кусал его за щиколотки и икры, рычал и всеми силами старался не пустить того на кровать. Из-за этого страдали ноги Володи, которые вечно носили на себе следы собачьих зубов, и сам Адольф, который получал на утро палкой по спине.
И если тут всё было понятно, то по каким мотивом он гонял Володину дочь Юльку, которая, будучи студенткой, приезжала в родительский дом погостить, не было ясно никому, кроме самого Адольфа. Может быть, в его собачьей беспросветно-тоскливой жизни, этот таинственный ритуал, стал единственным развлечением. Он делал это со вкусом и удовольствием. Заканчивалось обычно всё тем, что, загоняя её, то на кровать, то на комод, то на кухонной стол, пёс звонко лаял и пытался допрыгнуть до неё, а Володя смотрел на всё это, сидя на стуле и хохотал. Потом с улицы прибегала его жена и выгоняла Адольфа взашей. Пёс уходил гордо, с чувством выполненного долга.
Поэтому в данный момент, я понимал, что ему ничего не стоит оставить пару отметин и на моих ногах, чего мне очень не хотелось.
Но на моё счастье, на собачий лай вышла Галя и оттащила извивающегося и надрывающегося до хрипоты Адольфа в дом.
- Заходи, - успела крикнуть мне она, затаскивая неугомонного пса.
Я вошёл. Володя не обратил на меня никакого внимания. Взгляд его всё также был направлен в землю. Я присел с ним рядом на скамейку, но и тогда он не отреагировал.
Из дома снова появилась Галина и ещё с порога начала браниться:
- Вот, снова набрался, - со злобой бросила она, - вторая неделя уже пошла. Может, ты ему скажешь?
- Да, если бы был от этого толк, отмахнулся я, - сколько уже переговорено. А чего он вдруг опять взялся?
- Кто его знает? Ему разве повод нужен?
- Не гоняет?
- Пусть только попробует, - сперва расхорохорилась она, но потом глянула на Володю и продолжила чуть тише, - сейчас, слава богу, нет. Это раньше он, по первости, с непривычки. Теперь уже меньше, только когда совсем пьяный.
- Может, убрать его с солнышка, а то совсем плохо станет?
- Попробуй, - ухмыльнулась она, - я уже пару раз пыталась, он в дом не идёт. Хоть и пьяный, да сильный. Хотя у тебя, скорее всего, получится. А знаешь, пока пусть так сидит, он вроде так посмирнее.
Мы замолчали. Володя пока что не подавал признаков сознания. В доме бранился последними собачьими ругательствами до хрипоты верный своему сторожевому делу Адольф. Я принялся изучать её. Лицо почти не тронуто старостью, но под глазами и в уголках рта уже появились морщины. Серые глаза отдавали привкусом тоски и усталости. Она изредка теребила свои тонкие светло-коричневые волосы и изо всех сил старалась не смотреть на Володю. Я знал её не очень долго, но за все эти годы успел понять, что она - очень сильная женщина. Но с Володей она начала сдавать. Я её не винил, тут кто угодно сдаст. Хотя она этого не показывала, ей было всё тяжелее и тяжелее день ото дня. Она крепилась, подбоченивалась, ругала его последними словами, но даже её терпения не хватало для того, чтобы смириться с тем, что это навсегда.
- На работу ходит? - спросил я, чтобы прервать неловкое молчание.
- В том-то и беда, что нет. Третий день уже, как перестал. Завтра мусорщики приедут, а контейнеры не вывезены. Я ему сразу сказала, что за него вывозить не пойду. Там, наверное, уже баки заполнились, и теперь всё мимо летит. Пускай сам вычищает.
- Если очухается...
- И не говори.
- Всех друзей перебили, сволочи! - как гром среди ясного неба вернулся в сознание Володя. Как только он открыл рот, воздух тут же наполнился запахом самой, что ни на есть, дешёвой браги. От большого количества выпитого вкупе с солнечной ванной, он никак не мог понять, где находиться, что его очень переполошило. Он вертел головой, как заведённый, пугливо озирался по сторонам. Его голубые глаза вылезли из орбит, а рот никак не мог закрыться.
Володя вскочил со скамейки и стал размахивать кулаками, выкрикивая ругательства. Иногда он пытался выговорить какие-то нечленораздельные фразы: "Убили...враги...друзья мои, погибли...всех как одного...лежат".
Через несколько минут силы покинули его. Он замолчал, снова присел на скамейку и замер, лишь иногда покачиваясь, будто колыхался на ветру.
- Оклемается минут через десять, - со знанием дела сказала Галина.
- Он всегда так?
- Нет, только с этого пойла. Ему через два дома местные самогонщики по дешёвке наливают, по шестнадцать рублей стакан. Сегодня он ещё ничего. Позавчера меня убить пообещал, так я всю ночь глаз не сомкнула, боялась, как бы чего действительно со мной не сотворил. Обошлось.
- Откуда он деньги-то берёт?
- Ворует. Раньше от зарплаты укрывал, а теперь ворует в основном, - она махнула рукой, - можешь подождать, пока оклемается, или я иди, я б с тобой ещё посидела, но мне дела делать надо.
- Ничего страшного, я подожду, мне сегодня некуда торопиться.
Галина встала и пошла в дом. Когда дверь за ней закрылась, я услышал, как заскулил, утихомирившийся было, Адольф. Имел он ещё одно неприятное свойство: разлёживаться под дверями у всех на ходу. За эту привычку он часто страдал отдавленными лапами или намятыми боками.
Под аккомпанемент собачьего лая и жужжания пчёл, летавших над клумбами, я стал ждать, пока Володя хотя бы немного придёт в себя.
Через десять минут я услышал хриплый голос:
- А. пришёл всё-таки, здорова.
Володя сидел, как ни в чём не бывало и доставал из кармана пачку красной "Явы".
- Будешь? - учтиво поинтересовался он.
- Спасибо, у меня свои есть, только зажигалку дай.
Мы закурили. Жара по-прежнему набирала свои обороты. Даже пчёлам постепенно надоедало жужжать, и хотя они продолжали делать это, но уже как-то исподволь. Белый дым, который мы выпускали из наших ртов, тревожно колыхался и тянулся вверх, прямо к палящему солнцу.
- Как вчера ЦСКА сыграли? - спросил Володя.
- Выиграли 2:0.
- А я уж побоялся, что им ввалят. Знаешь ведь, их как по телевизору не показывают, сразу продувают. Станут чемпионами-то?
- Похоже на то.
- За них ещё мой отчим Геннадий Семёнович болел. Всё время и футбол, и хоккей с ним смотрели. Не помнишь ведь его?
- Он умер за два года до того, как я родился.
- Понятно.
Володя зашёлся кашлем бывалого курильщика. Он начал стучать себя по груди, как будто старался выбить этот кашель из себя.
- Возьмут мои "золото" в этом году?
- Похоже на то, отрыв большой.
- А я как назло заснул вчера, новостей спорта не дождался. А сегодня с утра бегущую строку смотрел, ждал-ждал, а там только сегодняшние матчи гоняют туда-сюда.
Он докурил, смачно харкнул в кусты и бросил окурок в баночку из-под кофе, стоящую рядом с ним. Я тоже воспользовался возможностью, затушил окурок о землю и опустил в баночку.
- Нормально сейчас спишь?
- Когда как. Когда пьяный, вообще как младенец. По трезвянке, бывает, всю ночь уснуть не могу. А так, в любом состоянии снится порой всякое.
- Опять войну видишь?
- Сейчас уже реже. Только иногда. Стрельба уже месяца три не снится, а вот друзья почти каждую неделю. Но это пройдёт.
- Ты извини, что я у тебя спрашиваю.
- Нет, спасибо, что спрашиваешь. Ты единственный, кто интересуется. Вот какая штука: больше двадцати лет прошло, а снится всё, будто вчера только было. Вроде бы не умер, а смерть по-прежнему не отпускает. Вижу её проклятую и днём и ночью, а покоя всё нет. Хотя нет, вру. Позавчера, знаешь что приснилось? Звёздное небо. Когда привал у нас был, сидели мы с моим товарищем на каком-то пригорке. Курили, вот как сейчас мы с тобой. А вокруг нас - бескрайнее звёздное небо. А звёзды там такие огромные, яркие, аж слепят. И луна тоже огромная. И пусто кругом, а главное - тихо. И кажется, мир таким бескрайним, а ты таким маленьким, ничтожным перед ним. Но в этот же момент, кажется, что ты бесконечен, что вот-вот сольёшься с этой пустотой, которая и пустотой-то не является, и станешь частью чего-то большого и важного...
А потом Галька на работу будить стала, де - мусор пора вывозить. А я с бодуна, злой как чёрт. Да, ну его. Давай-ка, ещё закурим.
Мы закурили.
- Слушай, - обратился он снова ко мне. Есть рублей шестнадцать до получки?
- Опять на пойло твоё?
- Нет, на пиво не хватает. Я только пивка попью и всё, в завязку, честное слово.
В этот момент Галина вышла из дома, для того, чтобы отправиться на небольшой огородик, находившийся за домом, и, видимо, услышала Володину просьбу.
- Не давай ему ничего, - рассвирепела она, - а то он так до осени не просохнет.
- Не лезь не в своё дело, - огрызнулся Володя, - у меня вообще горе, друг мой, Васька Гныш, - кивнул он мне, будто я знал Ваську много лет, - помер.
- Гныш твой, будь он неладен, месяц назад помер. А ты всё лопаешь.
- Я всех друзей поминаю.
-А работать, кто будет, морда твоя пьяная? Не давай ему ничего, - снова обратилась она ко мне, - пусть просыхает и отмечаться идёт, а то уволят опять.
И снова повернулась к нему:
- Я за тебя, сволочь ты этакая, больше к начальству ходить, просить не буду. Мастер и так ругается, если бы я один твой участок себе убирать не взяла, давно бы тебя рассчитал.
- Слушай баба, я сам знаю, когда мне пить, а когда нет, иди, куда шла - зло бросил ей Володя.
Галина в сердцах плюнула себе под ноги и ушла обрабатывать грядки.
Володя докурил и задумчиво произнёс:
- Бывало, Васька, покойный, ну, который Гныш, говаривал: "Кто пил - ушёл, кто пьёт - уйдёт, а кто не пьёт - две жизни проживёт"? Присказка такая у него была, когда его за пьянку костерили. И, точно, я вот ни одного не видел, кто бы две жизни прожил. Вот только странное дело, я вроде бы погиб когда-то давным-давно, а всё ещё не в земле.
Володя смотрел на меня каким-то до ужаса уставшим и болезненным взглядом, своих немигающими, как будто, покрытых тонкой корочкой льда глаз.
Я осторожно сунул деньги в руку Володи. Он спрятал их в карман и похлопал меня по плечу.
- Поможешь мне сегодня баки вывозить?
Я кивнул.
Порой, чтобы понять друг другу нам не нужно ничего говорить. Мы просто сидели и смотрели на голубое небо, и всё остальное казалось неважным до того момента, пока ни приедет мусоровоз.