После смерти родителей дед остался единственным близким мне человеком. Вопреки тяжёлой болезни, он всегда был надёжной опорой. В последние годы, правда, здоровье его ухудшилось, приходилось всё чаще и чаще ложиться в больницу. И вот теперь... Жаль. Я любил его...
Оказавшись дома, прошёл на кухню, сел за стол. Достал пакет с документами. Сверху - официальный бланк выписки из истории болезни.
"Арсеньев В.П. Коренной петербуржец. Неоднократно обращался с жалобами на навязчивые видения. Поставленный диагноз: хронический галлюцинаторный психоз. Отягощён наследственностью... Состав галлюцинаций: динамически развивающиеся картины в антураже 19-го века. Состояние ступора... Анамнез болезни... Назначенные препараты..."
Нагромождения медицинских терминов. В сторону. Так, теперь... Сложенный вчетверо лист. Бумага в выцветшую клетку. Почерк деда.
"Виктор! Я виноват перед тобой. Очень виноват. Всю жизнь я был материалистом. Думал - россказни, семейные предания. Но... Я обязан был исполнить завещанное моим отцом. Я должен был сделать это, чтобы спасти себя, чтобы уберечь тебя. Но я не верил. Я всё надеялся на медицину и пытался смириться со своей болезнью. Теперь я понимаю, как я ошибался...
Возможно, написанное мною покажется тебе бредом. Я бы многое отдал за то, чтобы оно так и было. Но... Вот уже два столетия, как на нашем роду лежит страшное проклятие. Эта болезнь. Она перешла ко мне от отца в момент его смерти. А он - получил её от своего. Теперь... Я чувствую, что умираю. Ты - следующий, Виктор.
Запомни! Остался один осколок. Всего один. И ты должен найти его. Найти обязательно. Иначе болезнь настигнет и подчинит тебя...
В моем кабинете, в столе, ты обнаружишь шкатулку. В ней - записки моего отца. Прочти их и, пожалуйста, поверь тому, что он пишет. Поверь! И зеркало, зеркало тоже там. Собери его..."
Я прервал чтение. Последний осколок? Зеркало? Семейные предания? Действительно, бред... Но...
Сколько раз я находил деда замершим, застывшим в случайной позе, с невидящими, странно вытаращенными в пустоту глазами. В тот момент, когда это случалось, он мог заниматься чем угодно. Читать газету, смотреть телевизор, стоя у плиты, варить кофе. Приступ настигал его внезапно, отключал сознание, отнимал всякую возможность двигаться. Очнувшись, он часто не помнил, а, возможно, просто не хотел сообщать содержание своих видений. И вот теперь он пророчит эту болезнь мне. Чушь какая!
Я вернулся в прихожую, решительно отворил дверь в его комнату и... остановился на пороге. Задернутые тяжёлые занавеси, застеклённые, забитые книгами полки, картины на стенах. Аккуратно застеленная стариковская кровать. Никто не заходил сюда почти три месяца, с тех пор как хозяина увезли в больницу в последний раз. Тяжёлый, сумрачный воздух. Запах лекарств. Пыль. Запустение...
Массивный, тёмного дерева, стол - цель моего визита, находился в углу у окна. Зелёная лампа, старомодная чернильница, стопка бумаги... Я осторожно, буквально на цыпочках, приблизился. Прикоснулся рукой к холодной, шероховатой его поверхности. Рывком выдвинул ящик. Пусто. Следующий. Какие-то бумаги. Потом ещё один. Вот оно! Большая, во всю ширину ящика, деревянная шкатулка. Почерневшая от времени, растрескавшаяся, с бегущим по краю замысловатым узором. Я осторожно вытащил её и поставил на стол. Присел рядом и долго-долго не решался открыть. Жутковато. Страшно...
Наконец одним движением откинул крышку. Сверху лежала стопка пожелтевшей, исписанной крупным размашистым почерком бумаги. Вычурное, пестрящее ятями письмо давалось сложно. Но вскоре содержание захватило меня и увлекло в прошлое, в события почти двухвековой давности...
"Это произошло накануне наполеоновского вторжения. Предок наш, граф Арсеньев Кирилл Владимирович, был человеком в высшей степени утончённым и чувственным. Красавец - гусарский капитан, ходивший с Давыдовым по льду в шведскую компанию, он был неизменным участником кутежей, страстным игроком, задирой и дуэлянтом, и, конечно же, пользовался большой популярностью у женщин. Непостоянный как погода в столице, любовниц своих менял он, словно перчатки после бостона. Те же его боготворили и почитали за великое счастье хотя бы однажды разделить с ним любовные утехи.
Как-то майским вечером, на балу у княгини N познакомился он с недавно прибывшей из Парижа баронессой Антуанеттой де Кёр. Юная и прекрасная как Венера, черноволосая красавица стрелою страсти пронзила сердце графа. Занявшись утренней зарёю, их отношения заполыхали, словно стог на ветру, и вскоре уже весь Петербург только и говорил об этом романе. О баронессе, однако, ходили и другие слухи. В свете шептались о том, что за границей изучала она колдовские науки. А кое-кто рассказывал даже, что видел, как она сорокою вылетала из окна своего будуара...
Прошло некоторое время, и любовный жар их подёрнулся пеплом. Все чаще и чаще уезжал Кирилл Владимирович якобы по делам, оставляя Антуанетту одну. Подозревая худшее, она начала слежку. И вот однажды граф уединился с некой новой пассией на тайной квартире. Стояло раннее утро. Любовники только что проснулись, и Кирилл Владимирович брился, наблюдая себя в небольшом настенном зеркале. Внезапно он заметил смутную тень, отражением мелькнувшую в дверях, а в следующий момент на пороге возникла разъярённая баронесса. Гнев её был страшен.
Граф не успел вымолвить и слова. Чёрная муаровая сеть, выплеснувшись из рук колдуньи, окутала его непроницаемой тьмой. Зловещее заклинание сорвалось с её уст. Прогремел гром, и заключивший несчастного кокон, бешено вращаясь, устремился к зеркалу. Секундой позже всё было кончено. Граф пропал, исчез, растворившись в глубине посеребренного стекла. Раздался жуткий, каркающий смех. С треском раскололось зеркало, и чёртова дюжина осколков, звеня, обрушилась вниз. Взмахом руки Антуанетта смела их в подол своего одеяния и, окутавшись мраком, исчезла также внезапно, как и появилась.
Женщина, с которой был в ту ночь граф, забившись в угол, в страхе наблюдала за происходящим. А через девять месяцев у неё родился сын. Будучи единственным ребёнком графа, он унаследовал титул и всё его состояние. В возрасте пятнадцати лет с мальчиком случился первый приступ странной душевной болезни. Врачи оказались бессильны что-либо сделать. Тогда его отвели к одной известной в то время в Петербурге гадалке. Осмотрев юношу и выслушав историю исчезновения его отца, она поведала следующее:
Будучи заключена в зеркале, душа Кирилла Петровича до сих пор не успокоена. И видения, возникающие во время приступов - суть зримое им из глубин разбитого стекла. Единственный способ победить болезнь и освободить душу несчастного графа - это собрать зеркало воедино. Однако не просто сделать это. Движимая страшной местью, Антуанетта постаралась рассеять осколки по всему свету. И лишь один оставила она себе, чтобы хранить его как зеницу ока. Ибо явлено, что в тот момент, когда последний осколок вернётся к своему хозяину, зловещее могущество ведьмы, отразившись от поверхности зеркала, обрушится на изринувшую его, низвергнув баронессу либо её возможного наследника в пучину ада..."
За окном совсем стемнело. Я отодвинул бумаги, и, протянув руку, зажёг лампу. Искажённый зелёным абажуром свет заиграл на поверхности шкатулки. На дне её лежало ещё что-то. Нечто, завёрнутое в кусок тёмного бархата. Тяжёлый прямоугольник рамки. Проступающий сквозь ткань, колющий кончики пальцев холод. Зеркало. Зеркало из легенды.
Старинное, безнадёжно исчернённое временем, оно лежало теперь передо мной. Тщательно проклеенные трещины разбегались по поверхности стекла. Я пересчитал образованные им части. Двенадцать. Не хватало лишь последнего, тринадцатого. Тринадцатого. Небольшого, треугольной формы, размером всего-то с половину спичечного коробка. Того, который суждено было мне отыскать. Отыскать или...
Я внимательно разглядывал линию излома. Взгляд скользил по испещрённой микроскопическими отколами кромке, подолгу зацеплялся за каждый выступ, за каждый вычурный изворот трещины. Свет лампы причудливо преломлялся в толстом стекле, играл мутнеющим серебром подложки, исподтишка цеплялся за слипающиеся ресницы. Сознание угасало...