Я терпеть не мог ходить в детские ясли, как, собственно говоря, после и в садик, и в школу. В ясли меня отдали в 9 месяцев, сразу, как только я начал ходить. Кто, спрашивается, заставил меня так рано пойти?! Валялся бы себе приспокойненько дома, жуя кашу, которую к слову, я тоже терпеть, не мог, окруженный заботой и вниманием и раздавая свое внимание родственникам. Мое внимание давалось моим родителям и бабушке с дедушкой тяжело. Ночами я отчего-то практически не спал, превращая их для своих родных в пытку сродни злодейским пыткам гестапо, когда чуть засыпавшую жертву будили, не девая ей спать на протяжении нескольких дней. Так и я не давал им особо расслабляться, закатывая еженощные концерты. Со мной нянчились по-очереди, сменяя друг-друга на посту, давая возможность поспать, оттрубившим в карауле. Одной, очередной, отнюдь не прекрасной ночью, когда отец заступил в караул, не выдержав моего сольфеджио, он сказал мне в раздраженной форме "Ну, что ты все орешь да орешь, чего тебе не спиться то?! Сейчас в унитазе тебя утоплю, если не замолчишь!" На мое счастье, меня спасла бабушка, отправила папу спать и заступила на дежурство от греха подальше. А так кто знает, пришлось бы, может в младенчестве сгинуть в фекальных водах канализации, если бы ни бабушка!
Как я уже упоминал, в ясли меня отправили в 9 месяцев. Родителям нужно было продолжать учебу в университете, совмещая ее с работой, а бабушке с дедушкой работать.
Скорее всего, ясли я невзлюбил сразу. С того момента, как я себя помню, ясли я уже ненавидел. Мои первые воспоминания с ними начинаются лет с двух. Это вечный дневной сон, кипяченое молоко с отвратительной пенкой на полдник, постоянный контроль со стороны воспитателей, полнейший тоталитарный режим в стенах этого богоугодного заведения, а самое главное отсутствие моих родных, разлуку с которыми я переносил тяжелее всего. Каждое утро я просыпался с отвратительным настроением, предвкушая, что нужно опять идти в эти проклятые ясли. Закатывал истерики, пытаясь играть на самых чувствительных струнах моих родных. Родные, а особенно бабушка, прислушивались, страдали, видя мою агонию, но каждый раз отводили меня туда. И так каждое утро за исключением выходных дней, когда я мог набраться сил и подлечить нервишки для новых утренних истерик.
Вот об одном из таких дней, я и хочу поведать. Меня привели в ясли к 8 утра. Естественно настроения у меня не было никакого, а вернее оно было, отвратительное и плаксивое. Глаза наливались слезами от обиды на родных, что они меня снова бросили на целый долгий день (удивительно, как медленно идет время в детстве). В таких заунывных чувствах прошла первая часть дня, пришло время дневного сна. Все дети улеглись по своим кроватям и постепенно засыпали. Периодически в комнату входила воспитательница с видом надзирателя и сурово приказывала, тем кто еще маялся от бессонницы "Так, все быстренько положите ручки под голову и спать!" Я положил, как и было приказано, руки под голову. Мне было не удобно. В такой неестественно позе я никогда не спал, но руки все же из-под головы не вынимал, боясь кары педагогичной воспитательницы. В такой не совсем удобной позе я валялся с открытыми глазами, периодически закрывая их, когда в спальню входила надзирательница. Через некоторое время она оставляла нас в полном покое и я уже безбоязненно мог смотреть в окно, за радостной и свободной жизнью, которая протекала вне этого заведения. За окнами доносилось беззаботное щебетание воробьев, летел пух, напоминая хлопья мокрого снега.
В зеленых листьях, которые трепетали от легкого дуновения ветра, играли ласковые солнечные лучи. Моя душа рвалась на волю, к теплым лучам и купающимся в лужах воробьям, но организм медленно сдавался под натиском дневного сна. Мои глаза наливались свинцом, и я уже не мог держать веки в открытом состоянии. В голове сделалось как-то пусто, но уютно, мысли рассеивались. Я уснул.
Вокруг чирикали воробьи и мы с мамой шли за руку за новой игрушкой в культтовары. Я бежал в припрыжку, мама держала меня за руку и говорила со мной почему-то бабушкиным голосом "Вот шило то в попе ". А я думал, как это шило может поместиться в моей худосочной попе, ведь оно же большое, но размышляя, продолжал прыгать, наслаждаясь приветливым солнцем. Разгонял жирных голубей и нахохлившихся мокрых воробьев, которые попадались нам на пути. А мама продолжала говорить бабушкиным голосом "Не успокоишься, отдам тебя соседям на воспитание!" Я не сильно огорчился, так как мало верил в вероятность сего, но стал вести себя тише, на всякий случай, чтобы не будить в "бабемаме" зверюгу. "А то еще игрушку не купит" подумал я! Вот мы подходим к магазину, почему-то до него было идти неслыханно долго, поднимаемся по лестнице , открываем тяжелую и холодную дверь и я вижу прилавок за которым стоит толстая и неприветливая продавщица, которая почему-то уж очень похожа на нашу повариху. Я подошел к прилавку и стал рассматривать модельки автомобилей. Больше всего мне понравилась серебристая "Волга". Она была просто великолепна, у нее открывались все двери, в черном игрушечном салоне был виден руль, как у настоящего автомобиля. Капотик у нее тоже открывался, под которым находился маленький хромированный моторчик. О такой машинке я мечтал уже очень давно, наверное, с месяц, как увидел ее у одного мальчика из нашего двора. Удивительным образом автомобильчик оказывается у меня в руках, я ощущаю его прохладный, гладкий, лакированный метал, ощущаю запах новой игрушки, трогаю малюсенькие каучуковые колесики. Сердце переполняет жутчайший восторг и хочется заверещать диким голосом. Я предвкушаю множество счастливых дней, которые мы с машинкой проведем вместе, завистливые лица сверстников во дворе, которые будут угощать меня конфетами и другой разной снедью, только что бы поиграть с "Волгой". Но моя "Волга" выскальзывает из рук, картинка плывет, из далека доносится крайне неприятный голос. Вдруг я опять ощущаю мягкую прохладу металла моей игрушки, но голос опять заставляет машинку исчезнуть, настроение у меня начинает портится, неприятно ноет в груди, и хочется расплакаться. Я уже совсем отчетливо слышу голос, он совсем неприятный и очень знакомый. "Так, дети, а ну, просыпайтесь на полдник! Кто не успеет одеться к обеду будет есть раздетым". Я окончательно проснулся и открыл глаза. Душу заволокла такая тоска. "Это был всего лишь сон, и "Волги" у меня нет и "бабамама" тоже только лишь сон!" в отчаянии осознавал я. Пришлось сползти с кровати и натягивать коричневого цвета колготки, которые были растянуты на коленках и пятках до безобразия. Я в них себе напоминал балерина, которого видел по телевизору. Он танцевал в короткой маячке, в белых, сильно, облегающих колготках .Он произвел на меня тогда странное впечатление. Мне казалось то, что он делал немного стыдным занятием и вид его вызывал такие же чувства. Уж очень колготки его были облегающими.
"Ну, что ты копаешься, а ну одевайся быстрее и иди чистить зубки" вырвал меня из моих размышлений голос воспитательницы. Я подчинился приказу и отправился чистить зубы.
Настроение мое стало еще более отвратительным, когда я увидел накрытые для нас столы с теплым кипяченым молоком и пряниками. В топленом, чуть желтоватом молоке плавала отвратительная белая пенка. Мне потихоньку становилось дурно, неприятный ком подступал к горлу. Нас рассадили по столам и заставили полдничать. От запаха теплого молока мне стало еще более дурно, я выловил ложечкой отвратительную белую пенку, заткнул нос и залпом осушил полстакана. На секунду мне показалось, что меня должно вот-вот вывернуть наизнанку, но я справился с подступившим рвотным позывом, вдохнул в легкие больше воздуха, заткнул нос и выпил оставшееся молоко. Пряник я жевал уже всухомятку. Оставлять ничего недоеденным и недопитым было нельзя, можно было нарваться на грубость воспитателей. Тем более, что наша воспитательница была с самого утра на меня зла, за то, что я вкатал жвачку одной не очень нравившейся мне девочке, в волосы. Пришлось выстригать ей солидную прядь ее белокурых, пушистых и курчавых, как у ангела волос. После этого прическа ее выглядела весьма забавно, с заметной плешью средь белокурых кудряшек. Жвачки у нас в городе были редкостью и настоящим деликатесом, мне их обычно покупал дед, если те были в продаже, когда мы с ним вместе ходили в "Хлебный". Этот мятный квадратик жевательной резинки можно было разгрызть, только с риском разрушения собственных молочных зубов, уж очень он был тверд. Жвачка приятно скрипела латексом на зубах, но через некоторое время начинали уставать челюсти, потому, как и консистенция у нее была, латексная. Ну, вот я и решил, после того, как у моей жвачки пропал сладкий вкус и устали челюсти, наказать не полюбившуюся мне девчонку, таким изощренным способом.
После полдника нас выводили на прогулку. Назад нас больше не заводили, так как в следующие часа два, нас всех разбирали по домам. Нашу группу вывели строем на игровую площадку на территорию яслей, которые были огорожены деревянным забором и отпустили гулять. Лазить по железным петухам, ракетам, мне не хотелось. Девчонки уже дружно расположились под навесом и стали слаженно играть в свои скучные девчачьи игры. Мальчики хаотично носились по всей прогулочной территории, создавая невероятное количество громких визжащих и кричащих, бестолковых звуков. Словно они длительное время прибывали взаперти и от замкнутого пространства немного помешались рассудком. "Оля, за тобой дедушка пришел" позвала воспитательница. Ольга с радостью бросила своих осиротевших подруг и поскакала к дедушке, который поджидал ее, стоя улыбаясь рядом с воспитательницей. Меня почти никогда не забирали первым из детей домой и я завидовал этой Оле черной завистью. Мне так хотелось тоже вот так вот, проскакать радостно через всю игровую площадку и отправиться под руку с дедом восвояси. Захотелось плакать, и я принялся в одиночестве бродить вдоль забора, пиная ногами попадавшиеся у меня на пути палки и сучья. Вдруг, я обнаружил, что в заборе нахватает одной доски, словно в ровном ряду зубов переднего зуба. Я заглянул в дыру, через нее веяло сладким запахом свободы. Я видел свой дом, рядом с которым и располагались мои ясли. В нашем дворе мирно покачивались старые клены, под их кронами двор казался защищенным и очень уютным. Стояла лошадь с тележкой, Грузчики разгружали привезенный лошадью в магазин товар, который находился на первом этаже нашего дома. Она стояла, повесив длинную морду и подергивала грязным хвостом. Это животное как-то раз больно укусило меня, когда я решил угостить его яблоком. Эти огромные желтые зубы мне остро въелись в память, вместе с физической болью, которую лошадь мне причинила, невольно прикусив мне палец. После этого лошадь я больше не кормил и даже побаивался. Я оглянулся назад. Оказывается, прогуливаясь в одиночестве вдоль забора, я зашел за здание яслей, откуда не был виден ни детям, ни воспитательнице. Посмотрел снова в прорезь в заборе и понял, это шанс! Я просунул ногу в дыру, протиснул полтуловище, потом голову и вот я весь уже был на свободе. Горло и грудь сжимало от переполнявшего чувства опасности, захотелось бежать со всех ног, что есть мочи и я побежал. Я бежал изо всех сил, мои сандалии готовы были слететь с ног. Я пересек двор моего дома вдоль, как мне казалось со скоростью ветра, чем немало удивил соседок из нашего подъезда, которые при виде меня перестали болтать и уставились на меня с нескрываемым удивлением. Делая вид, что я их не замечаю, быстро юркнул в подъезд и пулей поднялся на третий этаж. Мое сердце колотилось от возбуждения и бега, стремясь выскочить из груди. Не в силах больше справляться с переполнявшими меня чувствами, я разрыдался. Утирая слезы грязной ладонью и оставляя на лице темные подтеки, я нажал на звонок. Я стоял, плакал и ждал, что вот-вот дверь откроется и дед будет удивлен, но очень рад меня видеть. Но никто не открывал, тогда я стал стучать в дверь руками "Деда, открой, это я, твой внук Никита" позвал я. За дверью было тихо. "Дедуля, миленький открой, это я, твой внук " позвал я еще раз, в надежде достучаться до деда. Дверь не открывалась, за ней была мертвецкая тишина, которая была нарушена далекими шагами в подъезде. Кто-то поднимался вверх по лестнице. Я стоял лицом к закрытой двери, беспомощно смотря снизу вверх на дверную ручку. По щекам текли слезы градом, неприятно щекоча их, а тем временем шаги становились все ближе и ближе.
Я слышал, как они неумолимо приближались к нашему пролету. "Никит, а почему ты не в яслях? Как же это ты так ушел один что-ли!?" послышался голос соседки. Видимо, завидя меня, разговаривая возле подъезда, она решила проследовать за мной. Голос ее звучал удивленно и даже приветливо. Я стоял, не поворачиваясь, и продолжал плакать. Она подошла ко мне и осторожно повернула, взяв за плечо. "Чего ты тут делаешь, а?" поинтересовалась она. "Я к деду хочу", сквозь слезы пробормотал я. "Так ведь он же на шахте, в дневную смену сегодня. Его нет дома".
Дед работал на шахте и иногда в ночную смену, тогда он днем был дома, и я это знал.
От отчаяния я стал реветь еще сильнее. Мне ведь так хотелось домой, невозможно было представить, что придется сейчас возвращаться снова в ясли. Тем более я уже себе успел надумать совершенно другую картину. "Пойдем, я отведу тебя назад" она взяла меня за руку и повела за собой. Я не сопротивлялся, понимая, что это бесполезно и, что обречен. Мы вышли из темного, прохладного и полусырого подъезда и направились в сторону яслей. "Тебя скоро заберут, чего ты плачешь? А в ясельках хорошо! С детишками поиграешь. Как же ты это так умудрился удрать?" все время болтала соседка по дороге.