Аннотация: Новая редакция. Теперь отредактировал звания
Звезда и шпага.
Пролог.
Впервые со странными людьми в кожаных куртках, которые звали себя комиссарами, я повстречался за три года до восстания Пугачева. Я тогда служил в Санкт-Петербурском карабинерном полку в чине вахмистра и уже успел несколько раз схватиться с гордыми шляхтичами Барской конфедерации. По войскам уже давно ходили упорные слухи о неких комиссарах, ведущих пропаганду среди поляков против своего короля Станислава Понятовского. Они называли его "ставленником русского империализма", "кровавым деспотом" и прочими малопонятными словесами. Комиссаров этих было приказано в плен не брать, а вешать тут же, на месте.
Мне жуть как интересно было своими глазами посмотреть на одного такого, и когда молва донесла до нашего эскадрона слух о том, что в небольшой армии Морица Беньовского, с которой нам предстояло накануне сразиться, их особенно много. Ротмистр Беньовский уже успел прослыть великим болтуном, склонным очень уж сильно преувеличивать количество вражеских - то есть, наших - потерь. Про его рапортам выходило, что он со своими гусарами и несколькими ротами добровольческой пехоты истребил почти всю нашу армию. Именно поэтому Иосиф Пулавский, командующий войсками конфедерации, отправил к Беньовскому сразу нескольких комиссаров, чтобы проверить, так ли удачлив он, как пишет в докладах. Ну и для общего контроля, наверное.
- Вот будет потеха, - усмехнулся Пашка Озоровский, моих годов прапорщик, картинным движением проверяя, как выходит из ножен палаш с офицерским темляком. - У тебя, Петя, копьё прямо как у гусар Беньовского.
- Тебе такого не доверили б никогда, - ответил я, столь же картинно перехватывая поудобней древко знамени.
- Это да, - важно кивнул Озоровский, - мне сразу прапорщика дали.
- Вот я тебе сейчас как дам! - шутливо замахнулся на него командир нашего взвода поручик Коренин. - Довольно болтать. Проверьте оружие как следует. Не для показухи.
- Есть, - ответили мы.
Закинув привычным движением знамя за спину, я открыл замки обоих пистолетов, взвёл курки, осмотрел кремни. Затем пришла очередь палаша. Я вынул тяжёлый клинок из ножен, покачал его в руке, сунул обратно. Это заняло какое-то время, однако ждать появления гусар и ополченцев Беньовского пришлось ещё долго. Болтать в присутствии командира взвода мы не решались, а потому минуты тянулись с бесконечностью капли мёда по ложке. В детстве я любил наблюдать за тем, как медленно-премедленно стекают они по блестящему металлу.
- Ползут они, что ли? - пробурчал Петька, не выдержав длительного молчания.
- Изматывают, - авторитетно заявил я. - Чем дольше мы так простоим, тем сильней вымотает нас ожидание.
- Умён ты, Пётр Андреевич, - рассмеялся поручик Коренин, - не по годам. Похоже, у нас в полку Суворов от кавалерии растёт.
Унтера и Пашка Озоровский рассмеялись, даже солдаты попрятали улыбки, прикрывая лица обшлагами рукавов. Я не обиделся на командира - сам виноват, наверное, очень уж потешный вид был у меня, когда я выдал свою "бессмертную" сентенцию.
Веселье прервал сигнал полковой трубы, тут же подхваченный эскадронными трубачами.
- К бою! - выхватил палаш из ножен поручик Коренин. - Ребята, не подведите меня!
Я тронул шпорами бока коня, тот двинулся шагом навстречу пока ещё невидимому врагу. Так медленно мы прошли недолго. Когда из-за рощицы показались длинные выкрашенные красной краской гусарские копья с пёстрыми флажками, мы перешли на лёгкую рысь. Именно с ними сравнивал штандарт, что я нёс, Пашка Озоровский. Не смотря на то, что я не первый день воевал в Польше, знаменитых элеаров - крылатых гусар, видел впервые. До рези в глазах всматривался я в закованное в железо войско, за которым поспешали быстрым шагом разномастные пешие роты ополченцев. Я вытащил пистолет, взвёл курок и положил его на сгиб локтя, теперь я могу быстро выстрелить, сунуть пистолет в ольстру и выхватить палаш. Запели трубы, и наш эскадрон перешёл на рысь более резвую. Я выбрал себе цель - немолодого гусара в старинном шлеме, большую часть лица которого закрывал массивный наносник в виде сердца. На самом деле, я видел в основном пышные усы, торчащие из-за него. Трубачи сыграли "в галоп!". Я ткнул коня шпорами, заставляя сменить аллюр, и приподнялся на стременах, упершись каблуками сапог в перекладину. Мой польский vis-Ю-vis слегка сгорбился в седле, зажав древко пики под мышкой. Отчаянно хотелось нажать на спусковой крючок, но я отлично понимал, что шансов попасть с такого расстояния, нет никаких. Надо ждать. Подпустить гусара как можно ближе, пускай конец пики упрётся мне в грудь, но выстрелить только после того, как буду уверен, что попаду. Хотя можно и опоздать, получив за нерасторопность острие пики в сердце.
- Карабины! - разрешил мои сомнения поручик Коренин. - Товьсь! - Я вскинул пистолет, навёл на усатого гусара. - Пли! - Я нажал на курок, вместе с остальными всадниками первого ряда. Почти сразу бабахнули выстрелы и второго эскадрона.
"Мой" гусар уронил пику - голова его дёрнулась от попадания пули, в массивном наноснике появилась дыра размером с два пальца. Он покачнулся в седле и рухнул вперёд, вывернув ноги из стремян.
Я едва успел спрятать пистолет в ольстру и выхватить палаш, когда два конных строя сшиблись. Благодаря первому залпу, нам удалось выбить немало гусар первого ряда с длинными пиками и знаменитого таранного удара у них не получилось, хотя нескольких карабинеров они всё же выбили из седла. А потом пошла рукопашная. Я обменялся быстрыми ударами палашей с гусаром без шлема. Следом тот вскинул своё оружие, видимо, желая ткнуть меня наконечником в горло, но я опередил его, рубанув снизу вверх, в предплечье, не защищённое доспехом. Гусар заорал что-то, выронил палаш, я же походя ударил его по голове и поспешил вернуться на своё место в строю.
- Отстаёшь, Ирашин! - крикнул мне поручик Коренин. - Рубиться не твоё дело! Ты - знаменщик, а не хрен собачий! Помни!
Бой был кровавый и жестокий. Мы сшибались с гусарами, теснили их, откатывались под напором свежих сил врага. Я орудовал палашом без устали, хотя навряд ли кого-то убил, кроме первых двух, тяжёлый клинок высекал искры из вражьих доспехов, кого-то удавалось достать в незащищеннее части тела, но смертельных ран не наносил. Моё дело - нести штандарт, обороняя его в первую очередь. Думаю, никому не надо объяснять, что он значит для эскадрона и всего полка. Меня прикрывали Озоровский с Корениным, так что особой работы для меня не было.
В тот день мы разбили конфедератов. Сокрушили легендарных гусар, большую часть истребив, обратили в бегство разномастное ополчение. Разгром завершила пехота и казаки Санкт-Петербургского легиона. В тот день во второй раз попал к нам в плен Мориц Беньовский, отправленный в Киев, а оттуда куда-то в глубь Империи, едва ли не на самую Камчатку, а равно и полтора десятка "кожаных" комиссаров.
Как и все офицеры, я, естественно, отправился поглазеть на них. Они заметно выделялись на фоне остальных пленных своими куртками незнакомого покроя со звёздами на рукавах. Во время боя они вдохновляли пехоту конфедератов, продержавшуюся, видимо, именно благодаря им, так долго против нас и Санкт-Петербургского легиона, что ополченцам совершенно несвойственно.
- Кто такие? - спрашивал у них премьер-майор Брюсов, командовавший нашим дивизионом.
- Губители самодержавия, - гордо ответил старший из них на чистом русском, без малейшего акцента, - могильщики капитала! - зачем-то добавил он. Какое отношение мы имели к капиталу - понятия не имею. - Мы прибыли сюда, чтобы свергнуть императрицу и освободить Россию от оков тирании самодержавия!
- Что же вы делали в стане конфедератов? - удивился премьер-майор.
- Они борются против ставленника Екатерины за освобождение Речи Посполитой, - сказал на это комиссар. - Восстание, начавшееся в Польше, пройдётся по всей России. Прогрессивное население империи поднимет голову и свергнет самодержавие. А после придёт время и для Мировой Революции!
- Эк хватил, - крякнул кто-то из солдат Легиона. - Лихо болтает, - поддержал его какой-то карабинер, не из моего эскадрона.
- Прекратить болтовню! - понимая опасность слов комиссара, рявкнул Брюсов. - Отойти от пленных! - приказал он на правах старшего из присутствующих офицера.
- Разойтись! Разойдись! - подержали его унтера, что посмышлёнее. - Чего тут собрались? Пленных не видали? Или дел у вас нет? Так живо сыщем!
Последние слова произвели на солдат особенно сильное впечатление, и они потянулись к палаткам своих полков. Возле пленных остались офицеры и караульные.
- Всем рты не позатыкаете, - мстительно произнёс старший комиссар. - Наше слово уже пошло в народ.
- Ваше слово - ничто против нашего дела, - ответил ему секунд-майор Ерышев из первого эскадрона нашего полка. - Нам ни к чему затыкать вам рты, проще - перевешать. Что мы и сделаем!
- Всех не перевешаете! - пискнул молоденький комиссар, лет девятнадцати - не старше.
- А вот тут вы ошибаетесь, - мрачно усмехнулся секунд-майор, - всех вас перевешаем, как только задавим эту вашу конфедерацию.
- Повесите нас - придут другие, - заявил старший комиссар.
Тогда никто не придал его словам особого значения. Я же вспомнил о них двадцать девятого ноября тысяча семьсот семьдесят третьего года, когда до Петербурга дошли слухи о появившихся в войске "маркиза Пугачёва" странных людей в кожаных куртках, называющих себя комиссарами. В тот же день императрица назначила командующим войсками, отправленными на подавление бунта генерала Бибикова. В составе этой армии находились и два эскадрона моего, Санкт-Петербургского карабинерного полка, где я уже был поручиком и командовал первым взводом третьего эскадрона.
Глеб Бокий выглядел совершенно не так, каким его себе представлял полковой комиссар Андрей Омелин. Известный в чекистских кругах как оккультист и специалист по "не традиционным технологиям", путешествовавший на Тибет, тайный член общества "Thule", в общем, личность крайне неординарная. А вот внешность подвела. Хотя с какой стороны посмотреть. Ведь настоящий чекист и, тем более, разведчик и должен выглядеть, что называется, никак. Примечательная внешность для него только помеха.
- Ну что же, товарищ полковой комиссар, - сказал он вместо приветствия, - вы представляете, чем вам с коллегами предстоит заняться?
- Пока нет, - покачал головой полковой комиссар Омелин.
- Да вы присаживайтесь, товарищ полковой комиссар, - указал Бокий ему на кресло напротив себя. - Не стесняйтесь. Задание у вашей группы, товарищ полковой комиссар, будет весьма сложным. И крайне ответственным. Вы слышали что-нибудь об экспорте революции?
- В контексте Мировой Революции, - пожал плечами Омелин, за время службы полковым комиссаром привыкший выражаться несколько витиевато.
- Не совсем, - покачал головой Бокий. - Вы чай берите, Андрей Валерьевич, не стесняйтесь. - Он и сам взял стакан в подстаканнике и сделал несколько глотков. Омелин последовал его примеру. - Как видите, идея Мировой Революции не получила должного распространения в мире, - он усмехнулся, - не смотря на все усилия Коминтерна. Поэтому "наверху" было решено экспортировать революцию во время.
- Во время? - удивился Омелин. - Простите, но это, каким образом?
- Весьма сложным, - усмехнулся Бокий. - Не скрою, что сам я мало что понимаю в этом, да и незачем это ни мне, ни вам, полковой комиссар. Главное, это возможно, а каким образом, пускай товарищи учёные думают, как им приказано было. - Он снова приложился к стакану с чаем. - Вы отправитесь в восемнадцатый век, во вторую его половину, в семидесятые года. Думаю, вы понимаете, чем они знамениты?
- Восстание Емельяна Пугачёва, - предположил Омелин.
- Верно, товарищ полковой комиссар, - кивнул Бокий. - Народная война казака Емельяна Пугачёва. Задачей вашей группы будет пропаганда в рядах казаков идей народовластья и постепенной смены самодержавия на более просвещённые формы правления. Это проект долгосрочный, рассчитанный на то, что Пугачёв победит. Вы поведёте Россию к социализму, наставляя новых правителей её при помощи Марксизма-Ленинизма.
- Но ведь для этого надо победить, - заметил полковой комиссар Омелин. - А как раз это казакам Пугачёва не удалось, не смотря на колоссальное численное превосходство над карательными армиями Бибикова, де Колонга и Суворова.
- Для этого с вами отправятся комбриг Кутасов с группой офицеров РККА, - сказал Бокий. - Вы познакомитесь с ним непосредственно после нашего разговора.
- Значит, я с военно-политическим составом буду отвечать за моральный дух армии Пугачёва, а комбриг Кутасов со своими офицерами - за его боевую выучку, - подвёл итог Омелин. - Всё понятно.
- Тогда осталось последнее, - Бокий поставил стакан с чаем на обитый зелёным сукном стол, - вы должны это знать. Дороги назад у вас нет. И отказаться вы не можете.
- Об этом, товарищ Бокий, - как обращаться к одетому в офицерскую форму НКВД без каких-либо знаков различия Бокию, Омелин не представлял, а потому решил назвать просто по фамилии, - я и не думал.
- Отлично, - поднялся на ноги Бокий и протянул Омелину руку.
- Служу трудовому народу, - ответил тот, пожимая её, после чего отдал честь.
- Можете быть свободны.
Глава 1.
Поручик Ирашин.
- Со своими воевать, - сказал мне поручик Озоровский, командовавший третьим взводом нашего эскадрона, - не слишком приятное дело.
- Какие они тебе свои, - отмахнулся я. - Казаки даже русскими себя не считают.
- Всё равно они подданные российской короны, - стоял на своём Озоровский.
- Не забывайте, поручик, - заметил премьер-майор Ерышев, - что казаки подняли восстание против короны и империи. Поле этого они перестали быть для нас своими. Советую вам это запомнить.
Это был наш последний обед в полковом офицерском собрании перед выступлением на подавление восстания "маркиза Пугачёва". Все разговоры, естественно, были посвящены предстоящей кампании против казаков. Секунд-майор же особенно лютовал из-за того, что его поставили командовать маршевым эскадроном, сформированным для пополнения убыли полка.
- А по мне так им просто головы запудрили, - возразил ему Озоровский. - А сами казаки ни в чём не виноваты. Они ведь считают, что воюют за царя Петра Третьего, а не против самой империи.
- Весьма опасное заблуждение, - заметил премьер-майор Брюсов. - Как бы то ни было, а корпус генерала Кара пугачёвцы разгромили, более того, часть войск перешла на сторону восставших. Не только солдаты, но и офицеры. Они, думаю, заблуждались столь же опасно, как и вы поручик.
- Во мне, господин премьер-майор, можете быть уверены, - резче, чем следовало бы ответствовал Озоровский. - Я на сторону пугачёвцев не перейду и людей не переведу.
- Я в вас, поручик, не сомневаюсь ни в малейшей степени, - спокойно сказал ему Брюсов и от мирного тона его Озоровский густо покраснел. - Равно как и во всяком офицере нашего полка.
- А всё же, мы превращаемся в неких карателей, не находите? - поинтересовался поручик Самохин, давно заслуживший славу балагура, частенько выдающего довольно опасные шутки.
- Ротмистр, - тут же осадил его Ерышев, - оставьте ваши шуточки. Они неуместны!
- И, правда, Василий, - кивнул Брюсов, - не стоило бы так резко выражаться.
- А что такого? - притворно удивился Самохин. - В семидесятом громили Барскую конфедерацию, как ни крути, а воевали на чужой территории, решая чужие внутренние проблемы. А теперь и вовсе...
- Довольно, - холодно оборвал его Брюсов, и лично мне стало несколько страшно от тона, каким он это произнёс. - Довольно, ротмистр. Вы и без того наговорили слишком много. Здесь, в собрании, все свои, однако услышь вас кто за их пределами, вы вполне можете загреметь в тайную канцелярию. Это станет чудовищным пятном на репутации всего нашего полка. Вы это понимаете?
- Понимаю, - кивнул Самохин. - Понимаю.
Я в очередной раз подивился умению нашего командира пристыдить даже такого показного циника, как поручик Самохин.
На этом большая часть разговоров в собрании стихла. По крайней мере, о будущей кампании против восставших казаков никто не сказал ни слова.
Путешествие из Польши в Казань в январе-феврале месяце, да ещё и ускоренным маршем - то ещё дело. Мы сутками не покидали сёдел, ели-пили и даже спали, не слезая с коней. Такой безумной гонки не было даже когда полк в спешном порядке перебрасывали на польско-российскую границу перед самым выступлением Барской конфедерации. Тогда хоть давали дважды в сутки спешиться и ночевали мы в деревнях, часто занимая их целиком. Теперь же нам оставалось лишь провожать польские, а после и наши, родные, селенья угрюмыми взглядами, проезжая мимо. В середине февраля к нам присоединился маршевый эскадрон секунд-майора Ерышева. Тот становился ещё более мрачным, когда видел карабинеров своего эскадрона под командованием премьер-майора Брюсова. В общем, настроение в полку царило не самое лучшее. Командир нашего полка это понимал, однако, по словам того же Брюсова от каких-либо действий воздерживался.
- Он считает, что первые бои поднимут нам настроение, - говорил премьер-майор.
- Это при условии, что мы разгромим казаков, - заметил язвивший из-за дурного настроения вдвое против обычного поручик Самохин.
- Ротмистр, не начинайте, - умоляюще глянул на него Брюсов, которому просто надоело увещевать неисправимого циника.
- Я в смысле, что мы казаков не разгромим, - быстро нашёлся Самохин, - а просто разобьём в сражении, и часть их отступит с поля боя. Согласитесь, господин премьер-майор, это не так поднимает боевой дух, как полный разгром вражеской армии, не правда ли?
- Конечно, - кивнул Брюсов. - Но вам стоит взять на заметку, ротмистр, что от помещения под арест за ваши дерзкие высказывания вас спасает только одно.
- И что же? - не без интереса спросил Самохин.
- Отсутствие помещения, куда вас можно было поместить, - вполне серьёзно ответил ему Брюсов.
Второго марта полк наш прибыл в Казань.
Но и тут отдохнуть нам толком не удалось. Не успели мы разместиться на временных квартирах, где раньше стоял Казанский кирасирский полк, который почти в полном составе вот уже несколько лет воевал за Дунаем в армии генерала Петра Александровича Румянцева. Собственно, в Казани остался лишь неполный эскадрон, составленный из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам не смогли отбыть вместе с полком на войну с Портой. Командовал ими седоусый поручик Роман Лычков, поднявшийся с самых низов и до восстания числившийся полковым квартирмейстером. Не смотря на это, опыт у него был просто колоссальный, ибо начинал карьеру он вахмистром ещё в одном из голштинских полков при настоящем Петре III.
Не смотря на спешку, полтора дня отдыха нам выделили. Ведь нельзя же, на самом деле, держать людей в сёдлах днями напролёт, а после, едва они прибыли к месту назначения, вновь загонять на коней. В конце концов, можно и лошадей так угробить, про нас я уже молчу, а они больших денег стоят. Потому-то нам - и людям, и лошадям - дали эти полтора дня отдыха. Лучше бы сразу погнали в Прикамье, воевать с пугачёвцами.
Всё дело в том, что в Казани обреталось довольно много офицеров из разбитых казаками полков. Большую часть времени они были предоставлены самим себе, а потому предавались пьянству и распутству, если было на что. Те же, у кого не было денег на это, старались прибиться к компании тех, у кого они были. Так и образовывались не слишком приятные сборища офицеров, пьющих дни напролёт и вспоминающих свои поражения.
В одну такую компанию нежданно-негаданно попали мы с поручиком Озоровским и Самохиным. Собственно, именно Самохин подбил нас отлучиться с квартир полка и погулять по Казани. В его устах это означало прогулку по питейным заведениям самого разного пошиба - чем меньше денег оставалось у нас в карманах, тем хуже, соответственно, становились трактиры и кабаки, куда мы перекочёвывали, подобно диким татарам, в столице былого ханства которых мы сейчас находились.
В одном из трактиров мы и повстречались с компанией офицеров мушкетёрских полков. И если для нас это было самое начало путешествия по питейным заведениям, то они явно пребывали в загуле уже довольно давно. Может быть, несколько дней кряду.
- Так вы, господа офицеры, с пугачевцами воевать собираетесь? - спросил у нас средних лет капитан в мундире со знаками неизвестного мне мушкетёрского полка. - А, знаете ли, против кого идёте, а?
- Мы сражались против казаков, служивших полякам Барской конфедерации, - пожал плечами поручик. - Ничего особо страшного в них нет. Те же крылатые гусары опасней. Из-за своих пик.
- У яицких казаков тоже пики есть, - сказал на это капитан, - да только не в них дело, - отмахнулся он.
- А в чём же? - поинтересовался я.
- В дисциплине, - ответил капитан-поручик в мятой треуголке. - Мы ехали воевать с дикой ордой казаков и башкир, а получили организованное войско, которое разгромило нас и осадило Оренбург.
- Что значит организованное? - переспросил Самохин. - У казаков, как бы то ни было, организация есть. Полки, в конце концов.
- Полки! - рассмеялся капитан, первым заговоривший с нами. - Полки, говоришь. Мы сначала смеялись над пешими казаками в выкрашенных в разные цвета кафтанах. Хуже того, с ними рядом шагали заводские люди и даже деревенская голота. Над ними смеялись особенно сильно. В кафтанах разных цветов, а многие без штанов. Вот только под Юзеевой эти крашенные кафтаны задали нам перцу. И командующий наш смазал пятки аж до самой Москвы. Вот с кем вам воевать, господа.
- Какие кафтаны? - удивился Самохин. - При чём тут кафтаны.
- Не в кафтанах дело, - сказал капитан-поручик, кладя на стол свою живописную треуголку. - Самое неприятное то, что Пугачёв собрал не только некую Тайную думу, но Военную коллегию, которая сформировала самые настоящие полки. Из безлошадных казаков, рабочих, ушедших с заводов и той самой деревенской голоты. Самый настоящие полки, - повторил он, - со своими офицерами и унтерами и железной дисциплиной. Более того, из башкир сформировали полноценную конную разведку, они же, вместе с казаками несут пикетную службу.
- В общем, - дополнил его третий офицер, поручик из егерской команды, - вместо разрозненной толпы бунтовщиков, которую мы ожидали увидеть, нам пришлось сражаться со вполне сформированной армией. Их офицеры уже худо-бедно овладели тактикой линейной пехоты и насадили дисциплину. Создаётся такое впечатление, что командуют в пугачёвском войске отлично обученные офицеры, прошедшие не одну военную кампанию.
- Что за бред?! - взорвался молчавший до того Пашка Озоровский. - Откуда у них могли взяться эти офицеры?
- А чёрт их знает? - пожал плечами егерский поручик. - Недаром же Пугачёва чёрным волхвом или колдуном народ считает. Может, договорился с Диаволом, - тут все, включая самого рассказчика, перекрестились, а Озоровский даже суеверно трижды сплюнул через левое плечо, - вот тот и отсыпал ему щедрой рукой офицеров-грешников. Среди нашего брата с праведниками тяжеловато, - невесело усмехнулся он. - А к ним и чертей своих приставил в кожаных куртках со звёздами на рукавах да картузах, вроде фуражных шапок.
- Погодите-погодите, - тут же насторожился я, - каких ещё чертей в кожаных куртках?
Повесите нас - придут другие.
- Есть такие в Пугачёвской армии, - мрачно сказал капитан-поручик, принимаясь разглаживать замятости на своей поношенной треуголке. - Комиссарами зовутся. Они ведут пропаганду в его армии и по всему Прикамью с Поволжьем, Уралу и Оренбургскому краю.
- Комиссары, - протянул я, вспоминая комиссаров Барской конфедерации. Что может связывать лихих шляхтичей Речи Посполитой с казаками Пугачёва. - Комиссары.
- Комиссары, комиссары, - кивнул капитан-поручик. - И вот что удивительно, особенно сильную пропаганду они ведут на демидовских заводах и среди крестьян, агитируют их вступать в ряды пугачёвской армии.
- И что же, - заинтересовался Самохин, - их слушают?
- Как попов, - ответил капитан-поручик, - в три уха, можно сказать. И после каждого, как они это на аглицкий манер зовут, митинга, за ними уходят два-три десятка человек. Целыми деревнями, бывает, с места снимаются, с бабами, детишками, даже скотиной. Так что армия Пугачёва в лагере напоминает некий табор, вроде цыганского.
На этом разговор сам собой затих. Мы выпили пару тостов для порядку, да и разошлись. Продолжать "прогулку по-Самохински" не хотелось, и мы направились обратно на квартиры Казанского кирасирского.
- Ты тоже вспомнил о польских комиссарах, Пётр? - спросил у меня Самохин, с которого беседа с офицерами-мушкетёрами согнала весь хмель, как и с нас с Озоровским.
- Да, - кивнул я.
- Что-то тут не сходится, - пожал плечами поручик. - Какая может быть связь между комиссарами Барской конфедерации, которых перевешали почти четыре года тому, и тем, что агитируют сейчас, по словам этих офицеров, в армии Пугачёва.
- Может, это алюмбрады, - предположил Озоровский, страсть как любивший разнообразные истории о тайных обществах, готовящих свергнуть нынешний миропорядок.
- Ты ещё фармазонов вспомни, - усмехнулся Самохин. - Чушь это всё. Досужие выдумки для барышень. А вообще, не о чем нам думать, да и незачем. Нам воевать надо. С Пугачёвым и всеми его чертями со звёздами на рукавах, кем бы они ни были.
А уже следующим утром наш полк, усиленный эскадроном Казанского кирасирского и ещё несколькими кавалерийскими частями, выступил на юго-восток, к Уфе. По дороге нам предстояло заниматься малопочтенным делом усмирения крестьянского бунта. В одних деревнях и сёлах нас встречали, как освободителей от зловредной пугачёвщины, хлебом-солью, но куда больше было таких, где нам были совсем не рады. И если в иных только смотрели исподлобья, да плевали вослед, то кое-где встречали и выстрелами из окон домов. Так что несколько деревень даже пришлось спалить. Не самое приятное дело, скажу я вам, тут уж волей-неволей вспомнишь слова Пашки Озоровского насчёт воевать со своими. Не за тем пришёл я в армию, чтобы деревни жечь и крестьян с запудренными головами на воротах вешать. Так думали многие в нашем полку и приданных частях, а потому настроения царили самые мрачные. Участились ссоры между солдатами и офицерами, дошло даже до пары дуэлей и банальных драк. Ситуацию окончательно испортило дезертирство пяти солдат казанских кирасир, что были родом из этих мест.
- Если мы не встретим армию пугачёвцев в ближайшие недели, - мрачно сказал поручик Самохин, - то наша бригада попросту разбежится.
- Отставить разговоры, - осадил его Коренин. - Особенно такие.
- Это, какие? - дерзко спросил у него Самохин.
- Сами знаете, какие, поручик, - ответил ротмистр, - подобные вашим. Боевой дух корпуса и без того низок из-за того, что нам приходится делать, а вы ещё подливаете масла в огонь своим показным цинизмом. Так что будьте любезны держать язык за зубами.
- Я - офицер и дворянин! - вспылил Самохин. - И никто не смеет мне затыкать рот!
- А я не приму вашего вызова до окончания кампании против Пугачёва, - ответил Коренин. - Думаю, я ясно выразился. Так что извольте замолчать. Считайте это приказом.
- Вас понял, господин ротмистр! - рявкнул Самохин, словно рьяный унтер на плацу, после чего, действительно, рта практически не раскрывал.
Март близился к концу. Погода улучшалась, а вместе с нею улучшалось и настроение. Мы двигались к Уфе всё быстрее, ибо весть о нас уже разнеслась по всему Прикамью, и деревенские старосты встречали нас более-менее приветливо, а тех, кто поддерживал Пугачёва тайно или явно, либо повыгоняли, либо попрятали. И вот, когда наш корпус уже практически подошёл к Уфе, мы встретили первых разведчиков пугачёвской армии. Башкирских всадников.
Эта новость существенно подняла настроение в корпусе. Особенно после двух лёгких побед солдат Луганского пикинерного полка, эскадрон которых был прикомандирован к нам в Казани, над башкирами-пикетчиками. Нескольких повстанцев удалось, хоть и не без труда, захватить в плен, их притащили в наш лагерь, связанных их собственными арканами.
- Противостоять нам будут войска фальшивого полковника Зарубина-Чики, - сообщил нам Коренин. - Он ещё с прошлого года осаждает Уфу, однако город держится до сих пор. Значит, настроения в армии его ещё хуже нашего.
Это верно. Ничто так не снижает боевой дух армии, как длительная и безрезультатная осада. Тяжело всё же топтаться под стенами, в общем-то, без особого дела, обстреливая город да сидя в траншеях. Особенно зимой, когда траншеи заполнены ледяной водой, а с добычей провианта становится совсем уж туго.
- Но и расслабляться не следует, - напомнил Коренин. - Именно Зарубин разгромил авангард генерала Кара. И я думаю, во многом именно из-за шапкозакидательского настроения самого генерала и офицеров. Надеюсь, на этот раз с нами этого ничего подобного не случится. Особенно с нами. Мы должны разгромить Зарубина и снять осаду с Уфы. Так сказал наш командир. Мы не должны его подвести.
Утром следующего дня две армии выстроились друг против друга. Дело было в считанных десятках вёрст от Уфы, близ села Чесноковки.
- Боже праведный, - протянул кто-то из карабинеров моего эскадрона. - Сколько ж их тут?
- На первый штурм Уфы, - ответил ему я, сам не знаю зачем, остались ещё привычки унтерские, - как говорят, пошло десять тысяч пугачёвцев. Даже если их число и уменьшилось хотя бы вдвое, то всё равно их остаётся ещё очень много.
- На наш век хватит, - усмехнулся, как всегда повеселевший перед боем, поручик Самохин. - Будет где разгуляться! - Он проверил палаш и пистолеты. - Напьёмся кровушки!
- Господа офицеры, - подъехал к нам вернувшийся от Михельсона Коренин, - идёт в атаку второй линией. Сначала прикрываем огнём казанских кирасир, задача которых нанести таранный удар по центру Зарубинской армии. А потом ударим в палаши. Наша задача разрубить войско пугачёвцев на две части, а по возможности и на более мелкие куски, после чего уничтожать спокойно и планомерно.
- Хороший план, - к Самохину вернулась и его знаменитая язвительность. - Удался бы ещё.
- Это зависит только от нас, - ответил ему Коренин, ставя коня на своё место в эскадронном строю.
Я перепроверил пистолеты, наполовину вынул и сунул обратно в ножны палаш. После чего стал присматриваться к нашему противнику. Одолжив зрительную трубу у Самохина, я навёл её на строй наших врагов. Казаки и рабочие с крестьянами были, действительно разделены на полки, выстроенные в ровные шеренги. Одеты они были в те самые крашеные кафтаны, о которых говорили офицеры-мушкетёры в Казани, и напоминали более всего солдат времён царя Алексея Михайловича. Первые ряды с пиками, копьями и просто дрекольем, за ними - мушкетёры, вооружённые кто чем - и древними пищалями времён того же Алексея Михайловича, и вполне современными ружьями, захваченными, видимо, у генерала Кара, с примкнутыми штыками. На флангах стояла лёгкая кавалерия - казаки и башкиры. Последние выглядели совсем уж нелепо со своими луками и стрелами, даже копья, не то, что сабли, были далеко не у всех. Однако недооценивать их не стоило - получить стрелу в горло неприятно во все времена, хоть в пятнадцатом веке, хоть в нынешнем восемнадцатом. А вот комиссаров я что-то не заметил, как не странно.
Запели трубы. Я быстро вернул Самохину окуляр, и намотал поводья на запястье левой руки. В первый момент, пока мы будем прикрывать огнём атакующих кирасир, для офицеров дел особых не будет. Залп всего один, как только солдаты разрядят карабины во врага, мы ударим в палаши, вот тогда и придёт наше время.
Мне со своим полуэскадроном предписывалось, как только мы разрубим армию Зарубина напополам, ударим по ней с тылу, чтобы отсечь от неё небольшой кусок и уничтожить его вместе с драгунами Сибирского полка.
Мы пустили коней шагом, при ином аллюре попасть в кого-либо с седла просто невозможно. Так что уже спустя несколько минут кирасиры оторвались от нас, разгоняя своих тяжёлых коней для сокрушительного таранного удара.
- К залпу готовьсь! - скомандовал я, взводя курок пистолета, хотя стрелять пока не собирался.
- Повзводно! - пришла по цепочке команда секунд-майора Брюсова, принявшего командование полком, пока Михельсон руководил всем сражением. - С первого взвода первого эскадрона! Огонь!
И почти тут же на левом фланге затрещали карабины.
- Пли! - выкрикнул я, когда дошла очередь до моего взвода, и едва не оглох от залпа двух с половиной десятков карабинов, но тут же, даже почти не слыша себя, скомандовал: - Карабины убрать! Палаши вон!
Солдаты вынули из ножен палаши, положив их поперёк седла.
Запела труба, и полк двинулся вперёд, переходя на рысь, догоняя уже врубившихся в строй казаков кирасир. А перед самым носом бунтовщиков пришпорили коней, разгоняясь до стремительного галопа. Кирасиры уже достаточно углубились в строй врага, проломившись через копейщиков, и теперь рубили не успевших дать нормального залпа мушкетёров. Однако теперь им грозило окружение, ибо пришедшие в себя казаки с флангов стремились зайти к ним в тыл. И тут, как раз вовремя появились мы.
Пули сразили многих казаков, поспешивших напасть на кирасир, а затем мы ударили в палаши. Я разрядил свой пистолет в голову ближайшего казака, тут же отвернувшись от неприглядного зрелища, сунул его ольстру и выхватил палаш. На меня было сунулся казак с рогатиной, но я рубанул его сверху вниз по синей шапке. Конь толкнул его грудью - и казак рухнул ничком. Ещё один попытался ткнуть меня обломком пики. Коротким ударом я срубил кусок дерева, что он держал в руках, так что у него остался совсем уж жалкий огрызок - полвершка от кулака. Однако казак не растерялся и, перехватив огрызок, как дубинку, попытался врезать мне в бок. Я ударил его палашом по голове, но предусмотрительный казак надел под шапку железную каску, какие носили стрельцы и копейщики в допетровские времена. Тяжёлый клинок палаша разбил её, по лицу казака заструилась кровь, однако добить его я не успел - и без того рисковал потерять своё место в строю. Ну да ничего, будет кому и этим заняться.
Наш полк с казанскими кирасирами в авангарде, оставляя за собой кровавую просеку, рассёк армию Зарубина на две части и вышел им в тыл. Однако воплотить вторую часть плана, замысленного Михельсоном, нам не удалось. Потому что в тылу нас встретили отлично обмундированные и вооружённые солдаты с современными мушкетами, выстроенные в три шеренги. Командовали ими офицеры в зелёных мундирах незнакомого покроя, синих шароварах и, отчего-то, картузах с незнакомыми эмблемами на околыше. Унтера, по всей видимости, были из казаков.
Офицеры вскинули сабли, загремели барабаны. Как во сне я услышал команды. "Первая шеренга, на колено!". "Повзводно...". И тут запели трубы. Мы рванули коней в разные стороны, ибо атаковать изготовившихся к стрельбе мушкетёров плотным строем, форменное самоубийство. Но, не смотря на это, потери наши были чудовищны. Пули выбивали кирасир и карабинеров из сёдел, убивали под ними коней, многие пребывали в позорном смятении.
- Прекратить панику! - прогремела команда оказавшегося каким-то образом рядом со мной секунд-майора Брюсова. - Собраться для атаки! Трубачи, уснули, что ли?!
Словно, и вправду, проснувшиеся трубачи выдули длинные трели из своих инструментов. Услышавшие привычные звуки люди позабыли о панике, сработали выработанные годами тренировок рефлексы, мы развернули коней и направили их на примкнувших штыки и ждавших нашей атаки солдат. Назвать их казаками или там рабочими с крестьянами язык не поворачивался. Это были солдаты - хорошо экипированные и подготовленные солдаты. Куда лучше, чем пресловутые казаки сотоварищи в крашенных кафтанах и железных шлемах под шапками.
Я с наскока рубанул по выставленному штыку, сломал его у самого основания, но мне тут же пришлось увёртываться от удара солдата второй линии. Получить пол-аршина стали под рёбра не хотелось, так что пришлось проявлять чудеса вольтижировки, хотя штык и пропорол мне мундир на боку. Я наотмашь рубанул по мушкетам солдат второй линии, даже сломал пару, однако был вынужден отступить - первая линия тоже не спала. Грудь моего коня уже окрасилась красным, на ней красовались несколько порезов.
- Ирашин! - подскочил ко мне секунд-майор Брюсов. - Бери свой взвод и возвращайся. Кто-то должен ударить казакам в тыл. Сибирцев там прижали сильно!
- Есть! - коротко козырнул я левой рукой, натянув поводья, и крикнул: - Взвод, галопом, за мной!
Заряжать карабины времени не было, поэтому мы сразу ударили в палаши. Казаки, видимо, не ожидали, что мы, связанные боем с регулярной пехотой - а как ещё назвать этих солдат? - не сможем эффективно действовать в их тылу. И они были во многом правы, приказ Брюсова был изрядной авантюрой, но ведь и драгун Сибирского полка надо спасать.
Мы обрушились на тылы казаков, рубя направо и налево, вновь прокладывая кровавую просеку. Однако и кони наши уже подустали, да и сами мы вымотались от длительной рубки. Поэтому продвижение наше, через ряды казаков замедлилось, а вскоре мы и вовсе завязли в сбившихся в плотную людскую массу телах. Живых и мёртвых. Я лихорадочно работал палашом, рубил направо и налево, позабыв об усталости. И медленно, шаг за шагом, продвигались мы к правому флангу, где насмерть дрались в окружении драгуны Сибирского полка. Их зажали пешие бунтовщики и башкиры, осыпающие их тучами стрел.
- Вперёд, орлы! - кричал я, обрушивая тяжелеющий с каждым взмахом клинок палаша на головы казаков. - Поднажми! Надо драгун спасать!
И мы продирались вперёд, словно через некие заросли Южной Америки, о которых я читал в книгах в детстве. Казаки стали представляться мне чем-то вроде густейшего терновника, после каждого удара ветви его сыплются наземь, а сам он рвёт мой мундир и моё тело острыми колючками.
Но всё же нам удалось прорваться к драгунам, хотя руки уже я лично не чувствовал - и как сражаться дальше представлял с трудом.
- Прорвались, всё же, - сказал мне залитый кровью драгунский офицер. - Молодцы! Придержите казаков, а я возьму пару взводов и попробую башкир отогнать. А там обратно рванём.
- Вас понял, - кивнул я. - Карабинеры, к отражению атаки!
Взвод выстроился в две шеренги, и мы вместе с двумя взводами драгун принялись рубить казаков, лезущих на нас. Однако приходилось постоянно пятиться, так как казаки, ввиду своего численного превосходства постоянно норовили обойти нас с флангов, а допустить окружения мы не могли. Правда, долго драться в обороне, что было не свойственно нам, как кавалерии, не пришлось. Драгуны, уехавшие бить башкир, вернулись очень быстро.
- Пикинеров на башкир пустили, - объяснил мне всё тот же офицер. - Теперь пусть лёгкие всадники их гоняют. А нам обратно надо. - Он вскинул окровавленный и порубленный палаш. - Вперёд, драгуны! Бей, руби!
- Карабинеры! - поддержал его я. - Не отставать от драгун!
- Рискнём, карабинер? - спросил у меня драгунский офицер.
- То есть? - не понял я.
- Ударим широким фронтом, - пояснил он.
- Опасно, - покачал головой я.
- Война, вообще, опасная штука.
- Людей можем положить.
- На войне, вообще, часто убивают. Главное, за что сложим головы.
- Хорошо, - сдался я. - Бьём широким фронтом.
- Повзводно! - скомандовал драгунский офицер. - В две шеренги!
- Карабинеры! - не отстал я. - На левый фланг!
И мы ринулись обратно в толпу казаков.
Из-за пресловутого широкого фронта продвижение наше замедлилось ещё сильней, чем когда мы прорывались на этот фланг. Однако и казаков с рабоче-крестьянами убивать стали куда больше. Мы прокладывали уже не просеку, а широкую кровавую колею, заваленную трупами и ранеными, истекающими кровью. Но и мы несли потери - чем дальше, тем больше. Падали драгуны, несколько раз тот или иной унтер, а то и рядовой подхватывал эскадронный штандарт. Да и мой взвод таял, как кусок сахара во рту. Мои раны отчаянно болели, кровь лилась на ноги и конский круп, держался я, как и все мы на чистом упрямстве и осознании того, что драться надо. За себя, и за своих товарищей, сражающихся рядом с тобой. Опустишь палаш ты, не только сам погибнешь, но других за собой на тот свет потянешь, тех, кто бьётся вместе с тобой, кто рассчитывает на тебя и твоё оружие. Вот и вскидывал я тяжеленный палаш раз за разом. И ведь вроде бы всего ничего весом - фунта два с половиной - а как помашешь им столько времени, так он уже с полтонны весом покажется. Неподъёмный совершенно.
Мы и на этот раз прорвались через плотную толпу казаков и рабоче-крестьян, потеряв почти половину состава, но и врагов на поле боя оставив без счёту.
- Молодец, Ирашин! - приветствовал меня Коренин. - Драгуны нам сейчас очень пригодятся! С кем имею честь? - обратился он к драгунскому офицеру.
- Капитан Холод, - козырнул тот и, усмехнувшись, добавил: - Как раз для сибирского полка фамилия.
- Ротмистр Коренин, к вашим услугам, - кивнул мой командир. - Вот и познакомились, а теперь пора этих солдатиков вместе добивать. Отдыхать нам некогда.
И мы с новыми силами накинулись на солдат, обороняющихся уже в каре. Мы осадили их живую крепость со всех сторон, рубили палашами штыки и мушкеты, ну и самих солдат, конечно. Однако оборонялись они крепко, стойко держали удар. И хотя казаки в крашенных кафтанах, вместе с рабочими и крестьянами, что находились сейчас в нашем тылу, уже начали сдавать, кое-кто на флангах уже подавался бежать, эти солдаты стояли насмерть. Стояли даже когда бегство казаков стало массовым, а к нам стали присоединяться всё новые и новые части из приданных нам в Казани, именно они рубились с казаками, когда мы зашли врагу в тыл. Мы перебили солдат всех до последнего, на что ушла большая часть дня и несколько десятков жизней. Последним упал на пропитанную кровью землю офицер в синих шароварах, где-то потерявший свой картуз.
- Вот и боевое крещение в пугачёвщине, - сказал, опуская палаш, поручик Самохин.
Глава 2.
Комиссар Омелин.
Полковой комиссар Андрей Омелин сидел в кресле и смотрел в мутное окно, затянутое бычьим пузырём. За ним шагали сероватые пятна, лишь отдалённо напоминающие людей, коней и домашнюю скотину. Не будь на дворе начала апреля - или конец марта, комиссар уже давно сбился со счёта дней и недель, - он бы настежь распахнул окна в жарко натопленной, душной избе, впуская холодный воздух, однако кроме него тут жила вдова какого-то казака с детьми мал, мала меньше, а поморозить детишек Омелину совершенно не хотелось. И так, глядя на расплывчатые фигуры, полковой комиссар начал вспоминать.
Поначалу, все, как и должно быть, шло хорошо. Восстание ширилось, корпус генерала Кара - разгромлен, даже без помощи войск "нового строя", которые готовили в Сеитовой слободе и Сакмарском городке офицеры Кутасова. Сам комбриг с большей частью своих людей, которых всего насчитывалось до двух взводов - взводы из одних офицеров, прямо как в Гражданскую, - отбыл в войска Пугачёва, налаживать среди казаков, крестьян и рабочих с захваченных заводов основы воинской дисциплины прямо на линии фронта. Надо сказать, это дало немалые результаты. Устроивших вылазку из осаждённого Оренбурга солдат майора Наумова истребили за два часа жестокого боя, не дав никому вернуться в город. В корпусе генерал-майора Кара ловкие политруки из солдат, прошедших Гражданскую, сумевшие проникнуть в обоз под видом отставников, так хорошо наладили пропаганду, что едва не половина его перешла на сторону пугачёвцев, едва только Зарубин-Чика с Овчинниковым атаковали авангард. Перебежчиков приняли с почётом и отправили в Сеитову слободу и Сакмарский городок, где они влились в полки "нового строя". Политруки получили медали, отлитые на Твердышевском медеплавильном заводе, с подписью "За доблестный труд в тылу врага". После разгрома корпуса Кара города, крепости и заводы, буквально, падали в руки пугачёвцев. К восстанию присоединялись новые народы, настроения в войске росло с каждым днём. И только "офицеры нового строя" и комиссары понимали - до начала тяжких дней остаётся всё меньше времени.
- Времени не хватает, - качал головой комбриг Кутасов. - Катастрофически. У нас всего один полк "нового строя" да и тот неполного состава. Мало унтеров и толковых офицеров.
- Как это не хватает? - удивился тогда полковой комиссар Омелин. - Вы же с собой привели десять человек офицеров, да и мои политруки тоже вполне могут сгодиться на роль унтеров, в крайнем случае.
- Андрей, - потёр ладонью лоб комбриг, - вот ты вроде и военный человек, а ничего не понимаешь. Надо готовить офицеров из местных кадров. Мои люди не смогут заменить весь комсостав армии Пугачёва, ни старший, ни, тем более, младший. Мы можем только готовить их. Я и так пошёл на огромный риск, разделив своих людей. Малейший конфликт с казаками в Сеитовой слободе или Сакмарском городке - и пять офицеров ничего не смогли бы поделать.
Комиссар подумал, что десять офицеров даже во главе с лихим комбригом смогли бы поделать немногим больше пятерых офицеров. Но говорить этого не стал.
- Я давно рекомендовал тебе, Владислав, - вместо этого напомнил он, - передать мне офицера посмышлёней, чтобы тот отбирал потенциальных офицеров с унтерами из казаков и рабочих с крестьянами. Вроде военспеца, как в Гражданскую.
- Да нет у меня людей для этого! - вскричал Кутасов, хлопая кулаком по столу. - Самому не хватает, а ты себе человека просишь!
- Сам же видишь, не справляются мои политруки с этой задачей, - пожал плечами Омелин. - Не для того их готовили.
И, действительно, почти половину отобранных в потенциальные офицеры казаков и рабоче-крестьян приходилось отправлять обратно по тем или иным причинам. Первой из них числилось хроническое неумение толково командовать и особенно подчиняться и нежелание учиться военной науке.
- А с политруками из местных как? - спросил Кутасов, чтобы сменить неприятную тему.
- Легче, - ответил Омелин, - но тоже скверно, если уж честно говорить. Приходится воспитанников из монастырей и бурс забирать, они хоть мало-мальски грамотны и способны воспринимать ту информацию, что мы им преподаём. Но их не так много соглашается с нами идти, у многих мозг уже основательно заштампован поповскими бреднями и они ещё плохо воспринимают идеи марксизма-ленинизма. Но работу мы ведём по деревням и особенно на заводах. Опираемся на рабочий класс, как завещал нам великий Ленин.
И вот теперь пришли чёрные времена для пугачёвского восстания. Бездарного генерала Кара, трусливо бежавшего в Москву, сменил энергичный и талантливый полководец Бибиков. И в подчинении у него был не жалкий корпус, а десять полков пехоты и кавалерии, гарнизоны городов и крепостей, лежавших на пути следования армии и остатки корпуса Кара. Разделив армию на две бригады и подчинив их Голицыну и Мансурову, Бибиков, можно сказать, взял армию Пугачёва в клещи. Города и крепости, занятые пугачёвцами, падали один за другим. Снята долгая осада Оренбурга. Пугачёв терпит поражение в Татищевой крепости и лишь ценой гибели полка атаман Овчинников отходит обратно в Берды. Правда, сам атаман сумел-таки вырваться с тремя сотнями казаков и закрепился в Нижнеозёрской крепости.
Чесноковки - второе по тяжести поражение, где не помогли впервые использованные войска "нового строя". В этом страшном бою сгинул победитель Кара - Зарубин-Чика, немногим позже попал в плен лихой атаман Хлопуша. Но гибнут не только пугачёвцы. В Татищевой крепости убит батальонный комиссар Каменков. Умер от ран старший политрук Васильченко. Бахмутские гусары зарубили под Самарой политрука Черкасова, вроде бы дальнего родственника популярного киноактёра, и пять младших политруков из пугачёвцев. Лихой казак капитан Малахаев, ветеран Первой конной, лично знавший товарищей Ворошилова и Будённого, сгинул в бою под Алексеевском. Старший лейтенант Юнусов, взявший негласное шефство над башкирами Юлаева, погиб под Чесноковками, нанизанный на пики луганских улан, точнее зовутся они ещё пикинерами. Там же был убит вместе с батальоном солдат "нового строя" майор Рыжков. Подполковник Сваржинский захвачен вместе со многими офицерами Зарубина-Чики двумя днями позже. Сам комбриг Кутасов едва спасся из Сеитовой слободы, после длительного боя его неполный полк "нового строя" вышел из осаждённой крепости, а самого комбрига, раненного, буквально, вынесли на руках.
И вот теперь Пугачёв исходил яростью в своих "царских палатах" в Бердах и требовал к себе "полковника нового строя", а Кутасов лежал в той же избе, где сидел сейчас у окна полковой комиссар Омелин. Раны комбрига были слишком серьёзны, и как бы тот не порывался встать и идти с докладом к Пугачёву, сделать этого не мог. А, как любил говаривать покойный ныне старший лейтенант Юнусов, если гора не идёт к Магомеду, то Магомед идёт к горе. Поэтому визиту Его императорского величества казацкого царя Петра Третьего Романова, он же Емельян Иванович Пугачёв, полковой комиссар Омелин ничуть не удивился.
Пугачёв не вошёл и даже не ввалился, а, буквально, ворвался в дом, впустив поток свежего холодного воздуха. При нём был его небольшой двор из "думного" дьяка Почиталина и секретаря военной коллегии Горшкова. Впрочем, последние держались за спиной "казацкого царя", чтобы ненароком не попасть в его поле зрения, ибо Пугачёв был в ярости. Он с размаху хлопнулся на лавку у длинного стола, за которым собиралась большая семья вдовой казачки. Мокрой шубы не снял, так что на пол вокруг него потекли струйки грязной воды - на улице шёл сильный дождь.
- Ну и где мой "полковник нового строя"?! - тут же вскричал Пугачёв. - Отчего не вышел к своему государю?!
Манера речи "казацкого царя" была довольно забавной. В ней мягкое южнороссийское "гэ" смешивалось с нарочитым волжским "оканьем", делая речь Пугачёва смешной. Однако сейчас вскочившего на ноги Омелина смеяться совершенно не тянуло.
- Кутасов болен, - ответил он, опуская обращение "ваше императорское величество", не пристало такое комиссару РККА, - и с постели подняться пока не в силах.
- Ну, что же, я хоть и царь, да не горд, - усмехнулся Пугачёв, сбрасывая мокрую шубу прямо на пол. - Веди меня к нему в светёлку.
- Идемте, - кивнул Омелин, которому так и хотелось добавить сакраментальное "гражданин Романов".
Комбриг Кутасов лежал в отделённом от общей комнаты занавеской углу, вроде бокса в больничной палате. Ран на его теле бригврач Чернышёв около десятка, и человек не с таким железным здоровьем давно умер бы, однако Кутасов жил и даже пребывал в сознании, не давая бригврачу колоть ему морфий для облегчения страданий. А то, насколько они велики, видно было невооружённым глазом.
Вид Кутасова произвёл впечатление даже на разъярённого Пугачёва. А уж когда комбриг попытался подняться с постели, при этом лицо его исказило такое страдание, что Омелин невольно скривился, "казацкий царь" аккуратно положил ему руку на здоровое плечо и мягким движением вернул обратно в постель.
- Не надо, не надо, - смягчившись, сказал он. - Довольно тебя жёнкины холуи отделали, не буду усугублять. - Он при случае старался вставлять "умные" слова, что слышал от офицеров и комиссаров РККА. - Но ответ тебе, всё одно, держать передо мной придётся! Довольно ждал я, покуда ты в себя придёшь. Пора тебе ответ держать, - повторил Пугачёв.
- Готов за всё ответ держать, - прохрипел Кутасов, и Омелин в который раз подивился его актёрскому таланту. Как ловко он, сын военспеца, царского офицера не малых чинов и потомственного дворянина, перевоплощался в некоего "народного элемента", как называл про себя эту комбриговскую маску - одну из многих - полковой комиссар. - За каждое слово и каждое дело.
- За слова не сужу, - покачал головой Пугачёв, - а вот за дела... Ты, полковник, обещал мне победу над карабинерами этого жида Михельсона. И где она, твоя победа? Солдат твоих перебили под Чесноковками, Сеитову слободу сожгли. Это твоя победа?
Омелину отчего-то вспомнился роман польского автора Генрика Сенкевича, который он читал в Академии, назывался он "Огнём и мечом" и представлял собой, в общем-то, гнусную реакционную клевету на восстание запорожских казаков и украинского крестьянства под руководством Богдана Хмельницкого. Однако был там момент, когда в битве у Жёлтых вод татарский мурза Тугай-бей кричит на предводителя народного восстания: "Где твоя победа? Где добыча? Ты обещал мне победу, а не поражение!", или как-то так. Нынешний допрос, учинённый Пугачёвым Кутасову, очень напоминал эту сцену из романа.
- Лёгкой победы, я тебе и не обещал, - покачал головой комбриг. - Мне докладывали о поражении при Чесноковках. Не разбегись твои казаки под напором царицыной конницы, батальон Сваржинского не потерпел бы поражения. Ведь батальон "нового строя" - это всего три с лишним сотни солдат, их недостаточно для победы над кавалерийским полком, да ещё и усиленным кирасирами, драгунами и пикинерами. Более того, - перешёл в наступление Кутасов, всегда считавший, что лучшая защита - нападение, - башкир разогнали двумя эскадронами пикинеров. Это ли не позор?
- С Юлаевым и Арслановым у меня будет отдельный разговор, - мрачно произнёс Пугачёв. - А пока с тебя спрос.
- За что спрос, Пётр Фёдорович? - Кутасов давно уже пользовался неписанной привилегией называть "казацкого царя" по имени отчеству. - Мои люди под Чесноковками стояли до последнего. Два офицера сгинули там. Ни один солдат "нового строя" не побежал. И в Сеитовой слободе полёг полк почти полного состава, чтобы вывезти рекрутов, которых мы готовили там, и пушки, и раненых солдат с казаками.
- Но ты обещал мне победу, - настаивал Пугачёв. - Победу! Не поражение!
- Будет тебе, Пётр Фёдорович, победа, - сказал ему Кутасов. - Дай только мне в себя прийти. Соберёмся с силами, перегруппируемся, подготовим хотя бы два-три полка "нового строя" из казаков и рабочих... - Он закашлялся и быстрым движением, чтобы никто не заметил, стёр с подбородка слюну, смешанную с кровью. В бою под Сеитовой слободой, комбриг лишился нескольких зубов и дёсны его нет-нет, да и начинали кровоточить. - Дай только сроку немного, Пётр Фёдорович.
- Дал бы я тебе сколь угодно сроку, - вздохнул Пугачёв. - Вот только даст ли его тебе жёнка моя, - он пожал плечами, - не ведаю.
Пугачёв, сказавши это, хлопнул себя по коленям ладонями и вышел из-за выгородки. Омелин хотел было последовать за ним, однако Кутасов удержал его, поймав за полу кожаной куртки.
- Не провожай меня, комиссар, - заметив это, сказал Пугачёв, не доверявший и даже опасавшийся комиссаров, как чего-то неизвестного и непонятного. - Сам дойду до дверей.
- Ты присядь, Андрей, - обратился к Омелину Кутасов, выходя из образа "народного элемента". - Разговор к тебе будет серьёзный и долгий, так что садись, а то подошвы простоишь.
Тот присел на край постели и приготовился слушать.
- Мы терпим поражение по всем статьям, Андрей, - сказал Кутасов. - Надо что-то сделать и срочно. Времени у нас почти не осталось. Мы не сумели подготовить полки "нового строя" до начала поражений, теперь нас может спасти только знание событий наперёд. Принимай командование на себя, полковой комиссар. Принеси сюда карту второго этапа восстания, будем думать и стратегию разрабатывать. Нам нужна победа, иначе "казацкий царь" наши головы на кольях перед своим хоромами выставит.
- А ты помнишь, что говорил нам этот профессор, как бишь его, - напомнил Омелин. - Как только мы изменим историю, она пойдёт по-новому. Он ещё с рекой сравнивал. Про русла там, пороги, лукоморья. Карта устареет, как только мы одержим хоть одну победу.
- И что же? - с трудом пожал плечами Кутасов. - Выбора у нас нет, как бы заезжено это не звучало. Неси карту, Андрей. Нам нужна победа.
Когда Омелин принёс карту, Кутасов попытался сесть ровно, чтобы нормально видеть её, так что комиссару пришлось подоткнуть ему под спину скатанную шинель. Комбриг разложил карту перед собой и принялся вчитываться в "легенду". Казаки сильно удивились бы, доведись им увидеть эту карту. Она была отпечатана на хорошей бумаге, какой не будет ещё несколько сотен лет.
- Значит так, Андрей, - оторвавшись от "легенды" сказал Кутасов. - Ближайшее место, где мы сможем изменить историю - это разгром под Сакмарским городком. Кстати, ты проследил, чтобы оттуда вывели всех офицеров РККА и рекрутские полки?
- Да, - кивнул Омелин. - После взятия Сеитовой слободы, я настоял на их переводе на Южный Урал, там очень сильно рабочее движение, так что недостатка в рекрутах не будет.
- Отлично, - покивал Кутасов. - Скоро и я отправлюсь туда, как только бригврач Чернышёв, решит, что я смогу пережить это путешествие. - Он усмехнулся. - Теперь о деле. Собирай всех солдат "нового строя", формируй из них полки, мои офицеры тут тебе помогут, и двигай с армией Пугачёва. Не сегодня-завтра он выдвинется к Яицкому городку, встретившись с войсками Голицына у Переволоцкой крепости, отступит к Сакмарскому городку. Первого апреля будет битва. Выиграть её навряд ли удастся, так что тебе придётся свести её, так сказать, к боевой ничьей.
- В смысле? - не понял последнего выражения Омелин.
- Надо не допустить полного разгрома и нанести армии Голицына такие потери, чтобы он не смог продолжать карательную операцию.
- Но ведь и с нашей стороны потери будут чудовищны, - покачал головой комиссар.
- Тут война идёт, Андрей, - резко ответил ему комбриг. - Кровавая и жестокая, как Гражданская или Первая Империалистическая. И убивают тут очень многих.
- Но ведь мы рискуем потерять почти всех солдат "нового строя", - зашёл с другой стороны Омелин.
- Преображенский и Семёновский полки после Нарвы тоже едва насчитывали половину списочного состава, - отрезал Кутасов, - однако теперь они - символ русской гвардии. А даже если они погибнут полностью, как батальон Рыжкова, мы сделаем из них превосходных мучеников. Ты, надеюсь, уже работаешь над этим, Андрей?
- Работаю, - ответил тот раздражённо, хотя как раз в этом направлении работа шла как нельзя лучше. - Всё это поповским мракобесием попахивает. Мучеников каких-то придумал, ещё святых своих заведи.
- Надо будет, и заведём, Андрей, - махнул рукой Кутасов, тут же скривившись от боли. - Ты пойми, сейчас не двадцатый век, народ без бога и попов - никуда. Вот ты отказался работать вместе с духовенством, а зря. На одном учении Маркса и Энгельса далеко не уедешь. Опираться на крестьянство надо - рабочих даже здесь слишком мало, и все они - те же крестьяне.
- Сначала поповство, - нахмурился Омелин, - а теперь ещё и эсерские идеи.
- Здесь тебе не Москва тридцатого года! - вскричал Кутасов. - Надо быть гибче, искать союзников не только там, где предписывает Партия и марксизм-ленинизм, а всюду, где это возможно. Как первые коммунисты, в пятом и в семнадцатом году. Мы сейчас, фактически, в том же положении, понимаешь! Да что там, нам куда тяжелей. Мы не можем опереться на интеллигенцию, на разночинцев, тех, кто делал бомбы с конца девятнадцатого века до Октябрьской революции, и подрывал ими царских холуёв и самих самодержцев.
Столь длинная речь оставила комбрига совершенно без сил. Он откинулся на подушки и скатку, прислонившись затылком к тёплой стенке печи.
- В общем, я понял тебя, Владислав, - кивнул впечатлённый Омелин. - Я возглавлю полки "нового строя" в Сакмарском городке. Победы обещать не могу, но твою боевую ничью - точно.
Он поднялся с кровати раненого.
- До встречи на Южном Урале, Андрей, - протянул ему руку Кутасов. - Оставь мне хоть одного комиссара из нашего времени для пропаганды.
Когда нам навстречу выскочил косматый мужик в добротном малахае, один из моих карабинеров едва не всадил в него пулю, приняв его за упыря или оборотня. Я и сам, надо сказать, немного струхнул - уж очень дикой наружности был этот селянин. Но вместо того, чтобы кинуться на нас, оскалив клыки, он сорвал с головы шапку и, отчаянно сминая её в ладони, обратился к нам:
- Вы, это, господа кавалеры, уж не серчайте. Мы, это, не по своей воле. Не хотели мы. Сами оне к нам заявились. И сидять посейчас!
- Кто заявился? - спросил я у него. - Говори толком.
Вытягивать из мужика причину его появления приходилось едва не клещами. Я постоянно перебивал его, переспрашивал, уточнял, в чём дело. Оказалось, что полдня назад в их селе объявился Зарубин-Чика со своими людьми. Пугачёвскому полковнику удалось бежать с поля боя, резервов, чтобы преследовать его, уже не было. Люди и лошади были заморены до последнего истощения. Как выяснилось, далеко Зарубин не ушёл.
- Так сколько с ним людей? - спросил я.
- Да с десяток, не боле, - ответил мужик.
Он был зятем сельского старосты, тот под благовидным предлогом отправил его за околицу, наказав найти военных и сообщить им о Зарубине. Что тот и сделал.
- Господин поручик, - азартно обратился ко мне вахмистр Обейко, - с вами ж, почитай, полный взвод. Два десятка карабинеров. Мы ж пугачёвцев вмиг скрутим.
- Так дела не делаются, вахмистр, - покачал головой я. - Мы в армии, если вы забыли. Подобные сведения надо передавать старшим по званию. Пусть начальство решает.
- Пока оно судить да рядить будет, - вздохнул вахмистр, - Зарубин уже за Уралом будет. А ведь могли бы героями стать. Ведь ещё древние мужи говорили, что победителей не судят.
- Ещё как судят, - осадил его я. - Это в античные времена может так и было, а сейчас могут легко под трибунал отдать. Прокопыч, - обратился я к мужику, - берись за стремя. Побежишь с нами, чинам повыше всё расскажешь.
- А, это, без меня никак нельзя? - заметно испугался мужик.
- Было бы можно, - ответил я, - я б тебя не гонял.
- А ну, берись за стремя, кому говорят! - прикрикнул на него обидевшийся вахмистр и даже плетью замахнулся.