Сандерс Пэтти : другие произведения.

  Он никак не мог забыть о произошедшем. Он до сих пор не знал точно, что именно произошло.
  Просто в один не самый прекрасный день маленький человечек остался один в маленьком городке, таком же тщедушном и убогом, как и он сам.

  Он знал лишь свою работу. Он чинил динамо-машины, когда те ломались, и уже начинал ненавидеть эту работу, пусть и тонкую, требующую изобретательности – не всегда бывали запасные детали, а посылки с Земли шли месяцами. Но нельзя было допустить, чтобы машины остановились. Нельзя было допустить, чтобы город умер. И всё-таки это произошло.

  Он ценил свободное время. Сон – единственное, что спасало его от однообразия будней. Сон и картины, которые он рисовал время от времени. Когда ему дали заслуженный отпуск, первым делом он накупил еды в ближайшем магазинчике, столько, чтобы хватило на неделю, и заперся в своей маленькой квартирке, чтобы никто не мешал ему спокойно рисовать.
  А когда прошла неделя затворничества, просто не осталось никого, кто бы мог помешать ему.

  Город умер. Машины перестали работать совсем, даже погодная установка и то сломалась. Дома и улицы опустели. Вокруг не было ничего, кроме песка и пыли.

  Сначала он не поверил, что это – правда, представляя, что ему снится очередной кошмар, которых хватало на его недолгом веку. Он мечтал проснуться. Проснуться и пойти на осточертевшую работу, дальше чинить без конца машины, снабжающие город электричеством, и придумывать сказочные миры, далёкие от реальности, так жестоко поступившей с ним уже не раз.

  Он прилетел на Марс вместе с другими колонистами, думая, что здесь ему будет лучше, здесь он сможет рисовать необыкновенной красоты фантастические пейзажи, внести свой вклад в историю человечества. Но ничего этого не было и в помине. Только жалкий песок, краснеющий под далёким солнцем, холод по ночам, продирающий до костей, скудные запасы воды и воздуха да горстка разбившихся иллюзий.

  Кто-то, быть может, обрадовался, выйдя так же, как и он, однажды на улицу и обнаружив, что весь город опустел, а в покинутых домах и магазинах можно найти много вещей, ещё сохранивших память о людях, создавших их и ими владевших. Кто-то, но не он. Он боялся одиночества и не хотел думать о том, что ждёт его впереди.

  Когда первые приступы отчаяния прошли, он снова вернул себе способность соображать. Сразу вспомнились последние печальные новости с Земли, волнение в городе, и он понял, что за неделю, пока он увлечённо смешивал краски, игрался с оттенками и точил карандаши, произошло что-то настолько ужасное, что вынудило колонистов побросать всё и вернуться назад, к родственникам, оставшимся на Земле.
  Но почему никто не подумал о нём? Почему даже соседи не стали выяснять, куда он пропал на целую неделю?
  Не было никого, кто бы беспокоился о нём. Придя именно к такому выводу, он почувствовал пустоту, сжигающую его душу. Всё-таки, даже такому нелюдимому и скрытному человеку, как он, было тяжело осознавать своё полное одиночество.

  Много позже, когда еда, выпивка, с помощью которых он заглушал страх, и даже жалость к себе стали вызывать в нём острые приступы тошноты, он успокоился и начал подстраиваться под новые условия. Вскрыл все магазины и дома, завалил свой дом книгами и дисками, добрался до центра и сумел настроить динамики, чтобы в любое время включать музыку на весь город – это помогало ему забыться и отогнать щемящее чувство одиночества. Он не мог слышать шуршание песка под ногами – единственный звук во всей округе.

  А потом он собрал краски. Много красок и баллончиков, чтобы разрисовывать дома. Так он надеялся заполнить пустоту, царившую в нём. Но чем больше зданий он расписывал, тем тяжелее становилось на душе.

  Город в его руках преобразился и расцвёл, словно диковинный цветок. Квартал за кварталом оживали в причудливых картинах на стенах и окнах, блестели в лучах солнца, пели голосами позабытых певцов, заливались трелями неизвестных скрипачей и флейтистов. И только его чёрная фигурка, одиноко бредущая среди сотворённого великолепия, портила впечатление от цветного городка. Словно он отдавал стенам собственные краски.

  Ему казалось, что само время скользит перед ним, отматывая вперёд столетие за столетием. Ничего не менялось, ничего не происходило – только белых стен становилось всё меньше. Он не знал, что делать, когда они закончатся.

  Однажды, начав расписывать новый квартал, он привычно шёл по улице под звуки старинного романса, слушая чудесный голос безымянной певицы, как вдруг остановился, непонимающе уставившись на кусок разрисованной стены перед ним.
  Бросив ящик с красками на песок так, что некоторые опрокинулись и пролились, окрашивая землю в необычные для неё цвета, он подбежал к стене и коснулся её.
  Чужие рисунки. На ней были чьи-то рисунки, гораздо хуже, чем у него, но такие же реальные, как и прочие.

  Забившийся в самые глубины души страх снова вылез наружу.
  Он был не один? Но кто же ещё мог разрисовать стену? Как кто-то ещё мог быть здесь, когда он сам обошёл весь город вдоль и поперек, не обнаружив даже мертвецов?

  Его бросало то в жар, то в холод. Глаза блестели безумием в свете настольной лампы – солнце уже зашло. Буквы какой-то книжки, которую он машинально выудил из стопки, прыгали по бумаге, кружились в вальсе, сливались в одну чёрную кляксу. Весь мир куда-то ехал, оставив его наедине с лихорадочным бредом. Возможно, он заболел. А может, просто сошёл с ума.

  В дверь настойчиво стучали. Он прятался под столом, заткнув уши. Он не хотел верить этому наваждению. А голосок за дверью надрывался:
  – Пожалуйста! Я ведь знаю, что вы там! Не отнимайте у меня надежду!..
  Какой призрак решил потревожить его спустя тысячи лет безмолвия?

  Нет. Я больше не могу бояться. Что бы там ни было, я должен открыть дверь.

  Опрокинув стул и разрушив несколько стопок с книгами, он кое-как выполз из-под стола и шагнул к двери. Зажмурившись, повернул ключ и распахнул настежь её. Повеяло ночным холодом и лёгким ароматом цветов. Настоящих земных цветов.
  Он нехотя открыл глаза и глянул на пыльную улицу с застывшими картинками зданий. Прямо перед ним стояла, тоже застыв, девчонка в ободранном перепачканном платье, прижимающая к груди ведёрко ярко-алой, ярче, чем кровь или марсианский закат, краски и съёжившаяся, как будто готовящаяся к удару.

  Он истерично расхохотался. Он ожидал увидеть что угодно, даже собственную смерть, но не это. Оставалось только втянуть горе-художницу в дом и закрыть дверь, не пуская больше внутрь холод ночи.

  А где-то далеко от них гнал на своей машине Уолтер Грипп, спасаясь от телефонных звонков. Ему повезло меньше.