- Бабуля, а что это на фотокарточке за мальчик у мамы на коленках сидит? - спросила девчушка лет семи у пожилой женщины, худенькой, как тростинка, с черными волосами полными седины, с толстыми пальцами в одутловатых венах.
- Ой, детка, это твой братик, - ответила она.
- Баба Маня, да что я, по-твоему, своего брата Колю не могу узнать? - скривив неумытую мордашку, произнесла вымазанная в саже и дворовой грязи щуплая, как сама смерть, девчушка.
Женщина растерянно посмотрела на свою дочь - маленькую, как и она сама, стройную женщину с грустным лицом, смурным выражением глаз и бровей и крепко сжатыми в кулаки ладонями. Та промолчала, даже кивком головы не подсказала матери, что ей ответить. Женщине ничего не оставалось произнести, как:
- Маленькая моя, это твой братик.
1990 год.
- Бабуль, а что это за мальчик с тобой на фотокарточке? - спросила толстая, как бочка, девочка подросткового возраста, у пожилой, худенькой, но довольно жилистой женщины с черными с проседью волосами.
- Это? - женщины указала на маленького, лет двух-трех малыша со светлыми волосами в коротких штанишках изображенного на еще довоенной фотографии.
- Ага, - кивнула она.
- Это? - раздумывая над чем-то личным, переспросила она и, не ожидая ответа, произнесла: - Это твой дядя.
- Бабуль, - хмуро поглядывая на женщину из-под сложившихся в одну линию бровей, проговорила толстушка, - неужели ты думаешь, что я не могу узнать своего дядю?
В ответ на последнее предположение внучки женщина промолчала, так ничего ей и не ответив.
2010 год.
- Бабушка, скажи, пожалуйста, а ты была замужем до войны? - поглядывая на старую замусоленную фотокарточку, на которой были изображены девушка лет восемнадцати-двадцати и мальчуган лет трех в коротких шортиках и сидящий у мамы на коленках, спросила женщина с полноватой фигурой, присаживаясь на край кровати около своей престарелой родственницы.
Та, не глядя на изображение, но внимательно посматривая в глаза внучке, ответила:
- Была. Его звали Иван Васильевич Гарбузов. Мы с ним расписались в мае 1939 года. В ноябре у нас родился сын Женя.
- Бабуль, а где он сейчас? - заинтересованно сверкая глазами, вопросила ее внучка.
- Мужа на войне убило, а сын в 1943 году умер, летом. Чуток до трех лет и не дожил, - глядя на внучку потухшим взором, ответила старушка со сморщенным лицом.
- Бабушка, а почему он умер? - не отставала та от своей прародительницы.
- Так воспалением легких заболел, - легко, словно на исповеди, ответила старая, сморщенная как старое яблоко женщина.
- А где его могилка? Ты вообще ее посещала? - шокированная бабушкиными откровениями, поинтересовалась женщина.
- Похоронили его на старом кладбище, на Парковых. Только ни креста, ни памятника на могилке не сделали, мы же бедные все были. А пометку на березе, что росла около его могилки, соорудил-смастерил-написал дядя Егор, брат моего мужа - вырезал на ее стволе имя Женя. Да только быстро то дерево горожане срубили, а мы с сестрой не смогли больше той могилки найти. А вообще мой сын красивый был: сивенький, голубоглазый, за ним все девки - мои подруги по казарме носились. Любили с ним сидеть.
Женщина подхватила свою бабушку под мышки, напряглась, сделала рывок, и вот старушка уже сидит на стуле, на котором полгода как прикреплено судно, и под которое ровно такой же срок ставится семилитровое ведерко.
Через две минуты, постучав заскорюзлой рукой по плечу приснувшей рядом с ней внучки, старушка - инвалид, хитро сверкая стального цвета глазами, произнесла:
- Не хочу пысать...
Женщина вновь усадила свою бабушку на кровать, правда вначале попыталась уговорить ее поспать, но в который раз у нее не вышло это сделать. Закутав худенькую фигурку в зимнее одеяло, она развернулась и ушла в свою комнату. Однако еще долгое время, лежа в старой девичьей кровати, слушала бред своей выжившей из ума бабушки:
- Бабушка, а? Бабушка, а? Бабушка, а? А у моего Жени сейчас уже правнучки были бы!
![Забытое фото [Васильева А.А.]](/img/s/samsonowa_j_w/morelzhi/1001.jpg)