Мир без магии и чудес. Всюду железобетон, асфальт и стекло. Электричество, ядерная энергия - верные слуги человечества. Поезда, самолеты, пароходы - наиболее часто использующиеся способы передвижения между городами, странами, континентами. Телефоны, компьютеры, Интернет - уже давно заменили голубиную почту.
Как все в нем сложно... Каждое свершение требует усидчивости, терпения, много ума и находчивости. Все сложно, но в тоже время возможно. Обычный техногенный мир, все подчинено законам физики.
Однако, когда-то давно, все было совсем не так. Когда-то в этом мире мирно сосуществовали обычные люди и маги - те, кто владел способностью по собственному желанию преобразовывать энергию мира. Но жажда власти и жгучая зависть тех, кто такими способностями не обладал, привели к тому, что магии, как и ее носителей не стало. Их извели всех под корень: старики, женщины, дети, все, в ком текла хоть капля магической энергии ушли в небытие. Их жгли каленым железом, вырывали признание в том, что они черные маги при помощи многочасовых пыток. Им вгоняли иглы под ногти, применяли испанский сапог, дыбу - все, на что только способна фантазия людей, мнящих себя вседержителями. Власть, она считала наделенных магией людей пятном позора, уродами, которым не место на этой земле. Всеми силами, с фанатизмом маньяка, уничтожала тех, в чьей крови текла магия этого мира.
Последним, владеющим крупицами силы, кого уничтожили, стал совсем дряхлый старец Ириний, который только и мог, что предсказывать погоду. Однако муниципалитету хватило и этого, чтобы отправить его после жесточайшей пытки водой на костер. Предать огненной смерти на столбе позора посреди празднично украшенной центральной площади. Да... для власти, погрязшей во взяточничестве, бюрократии и продажности - это, действительно был праздник. Праздник победы над нечистыми, над уродами, которых, как они считали, давно уже следовало изничтожить, как и следы оспы, портящей лицо. Как пошутил один из власть предержащих - сделать пластическую операцию.
Помост с высоким столбом стоял в самом центре городской площади. Все сделано так, чтобы как можно больше народа могло наблюдать за казнью последнего наделенного магией. На столбе по обе стороны вкручены специальные кольца. Когда Ириний с трудом ,на практически негнущихся ногах, взошел на возвышение его руки с помощью специальных браслетов приковали к этим кольцам. Отсутствию священнослужителя, отпускающего грехи, присутствующие на площади люди не придали большого значения. Но для истинно верующего Ириния это было смерти подобно. Как можно уйти из мира, не покаявшись, не попросив прощения у всех тех, кого он вольно или невольно обидел за свою не такую уж и короткую жизнь. А прожил он не много не мало, а восемьдесят семь лет. Многое повидал, не меньше испытал. Он служил и Родине, и обычному люду. Старался никого не обижать и ничему не завидовать. Так чем же он заслужил ЭТО?
У ног старика аккуратными стопками уложили хворост. Глашатай прочел приговор и к столбу с трех сторон подошли люди с горящими факелами. Ткнув ими в сухие ветки, облитые каким-то горючим веществом, они быстро отошли от скоро занявшегося хвороста. Миг, и языки пламени уже лижут старческие, разбитые артритом ноги, поднимаясь все выше и выше по порванным в лоскуты штанам темно серой пижамы, бывшей когда-то бледно голубой. Его забрали из дома посреди ночи, когда все приличные люди спят. Вырвали из сладких грез сна, вытащив из-под одеяла, как последнего щенка, не взирая на возраст. Как много времени прошло с тех пор?
Старик прищурил подслеповатые глаза и посмотрел на выглянувшее из-за туч солнце. Его яркие теплые лучи коснулись сморщенной кожи щек, почерневшей в тюремном застенке. Затем перевел взгляд на пляшущее по одежде пламя и только сейчас почувствовал сжигающую плоть боль. В исторгшемся из горла крике все присутствующие на площади смогли разобрать:
- Будьте вы прокляты. ... ажет ваше истинное лицо.
Однако пророчество так никто до конца и не услышал, потому что проклятие старого синоптика захлебнулось в восторженном вопле наблюдателей из муниципалитета. Только простой люд все еще пытался уловить, что же это за слова потонули в поднявшемся гвалте. Однако из уст старика теперь вырывался лишь ничем несдерживаемый болезненный крик. Вскоре затих и он, а прикованная к столбу жертва бюрократического произвола безвольно обвисла на браслетах. Через полчаса от столба остался лишь обгорелый остов, а тело старика не подлежало опознанию. Оно полностью выгорело, оставив на память о нем лишь горстку легкого серого пепла.
Захлопнула учебник истории. Обожаю историю. Особенно историю родного края. Иногда такое можно узнать, что даже самые тонкие волоски на затылке встают дыбом. Вот и на сей раз... Умудрилась в университетской библиотеке отыскать старую потрепанную книгу по истории родного города. Хотя... Глянула на обложку книги, - книге уже лет двадцать. Да и событие, о котором я только что прочла, произошло лет за десять до ее издания.
Странный он все-таки мой город, мой Иезевиль. Город с двумя лицами: днем благонравный и мирный, ночью он становится проклятием для всех без разбору. Мужчина, женщина, старик или ребенок - ему все равно. Он одинаково наказывает всех, не разбирая чинов и имен.
Мне ли этого не знать? Дочь своего отца-мэра, лучшая студентка на историческом факультете университета, готовящаяся к госэкзаменам. Каждый вечер я, сломя голову, мчусь домой, стараясь успеть скрыться в родительском доме до наступления сумерек. Только сейчас я узнала, почему он, мой любимый город живет двойной жизнью, только сейчас я поняла причину того, почему ночью на улицах творится ТАКОЕ.
Остается неразгаданным только один вопрос: почему проклятие затронуло не всех людей? Почему я, отец и сестренка остаемся прежними, в то время, как другие, например, наш бывший сосед, с наступлением ночи становятся отбросами? Не могу даже подобрать другого слова.
Поэтому жизнь нашего маленького городка подчинена законам выживания. Не ты, так тебя. Не тебя, так кого-то другого. В мире, где нет магии и волшебства, где уже давно забыли о других расах, кроме человеческой, где каждый ради своего блага готов на любую низость, кругом процветает коррупция и бандитизм, трудно жить честному человеку. Мой отец, он всегда был честен, и с людьми и с самим собой. Я не помню такого, чтобы он врал нам, своим дочерям. После того, как его выбрали в городской муниципалитет, а потом и главой города многое изменилось. Он, как и прежде, не врет, по крайней мере, мне. Теперь он просто молчит, стараясь не показывать нам, дочерям, как ему сложно, трудно держать себя в руках, общаясь с этими... Трудно и мне. Хотя это всегда так бывает, когда ты еще очень молод и страдаешь юношеским максимализмом. Еще труднее, если ты - девушка с грустными и все понимающими глазами. Тебя унижают, а ты прощаешь. Тебя бьют, а ты до последнего держишься гордо. Даже насилие ты сносишь безмолвно, лишь глядя на мучителя печальным взглядом своих стальных глаз, из которых не скатилось даже слезинки.
Время, когда творится беспредел - ночь. И тебе нужно успеть, успеть добраться до дома, пока на город не опустилась тьма.
Да... Когда-то давно я следовала совету отца: не отвечать на оскорбление - оскорблением, на унижение - унижением, ударят, не бей в ответ, а подставь другую щеку. Следовала до тех пор, пока чаша моего терпения не переполнилась. Последняя капля, переполнившая бездну моего терпения, упала тогда, когда родилась сестренка. Такой долгожданный всеми нами человечек. Господь подарил нам это чудо, пищащий туго спеленатый кулек, однако забрал самое дорогое, что только у нас было - маму у меня и жену у папы. Мне тогда только исполнилось десять. До конца жизни я буду помнить то длинное платье из жесткой ткани угольно черного цвета. И бледное, словно выточенное из мрамора лицо мамы, лежащей в гробу. Ее холодную гладкую руку. И голос отца на заднем плане:
- Поцелуй маму на прощанье. Ну же, дочка, не бойся.
Однако сколько не скорби, а нужно возвращаться в школу. Ненавижу, вернее, всегда ненавидела это место всей душой! Кто-кто сказал, что дети жестоки. Это несколько не то слово, которым можно охарактеризовать те страдания, которые они причиняют окружающим их детям и животным. Садисты, которые получают удовольствие от страданий окружающих. Кто делает вас такими? Родители, школа, улица или проклятие?
На следующий день после похорон мне пришлось возвращаться к прерванным занятиям. А так как отец тогда еще не состоял ни в муниципалитете, ни тем более не был еще мэром, а всего лишь обычным врачом, то мне пришлось идти в городскую школу, служившую мне личным узилищем.
Так как траурные одежды положено носить на протяжении сорока дней, в школу я пришла в своем черном платье и шелковой шали такого же угольного цвета. Тут же ко мне подбежала стайка моих одноклассниц, которые, перебивая друг друга, накинулись на меня с глупыми и беспардонными вопросами. В начале они скривили губы на своих кукольных лицах, потом спросили:
- Это у нас что, новая мода такая? Не знала, не знала... - проворковала одна.
- Ой, какая у нее шаль, ты ее у бабушки столетней позаимствовала? - ехидно сощурившись, пропела другая.
- Фи, девочки, посмотрите на платье! У меня дома в таком даже прислуга на глаза не посмеет показаться! - прикрывая в притворном ужасе глаза, воскликнула другая.
- У меня мама умерла, так положено... - тихим шепотом пробормотала я. Однако их уже ничто не могло остановить.
- Ой, мама умерла... Бедненькая, тебя пожалеть надо? - делая вид, что сожалеет о моей потере, накуксилась одна.
- Зачем ее жалеть? Это она виновата, что мама умерла! - практически улыбаясь, вымолвила другая.
Резким движением я вскинула голову, и со слезами на глазах прошептала:
- А я здесь причем? - действительно, в чем моя вина? Какое отношение я могу иметь к маминой смерти? Правильно, никакого. Но попробуйте объяснить это десятилетней девочке, неуверенной в себе и своих силах.
- Нет, - помотала третья из стороны в сторону головой. Я уже хотела вздохнуть свободно, но не удалось, так как она продолжила дальше. То, что она сказала, и стало той отправной точкой в моем становлении, как личности.
- Это не она, это ее маленькая крикливая сестра виновата, что мама умерла! Не было бы ее, и мама твоя живая осталась бы! Лучше бы она умерла!
Буря негодования поднялась в моей груди и обрушилась на ничего не подозревающую издевательницу. На глаза опустилась кроваво-красная пелена, из горла вырвался резкий крик:
- Замолчи! Не смей так говорить о моей сестренке! Тварь! - и я накинулась на эту маленькую противную девчонку с крепко сжатыми в маленькие кулачки ладонями. Другие две девочки пару мгновений не веря своим глазам, смотрели на меня. А потом бросились нас разнимать. Только я так сильно вцепилась в одежду и в волосы языкастой однокласснице, что разнять нас смогла только классная руководительница, вышедшая из кабинета, услышав крики из коридора.
Таким образом, закончилось то время, когда меня могли обидеть мои сверстники. Нет, они, как и раньше, пытались задеть меня посильней, да пообидней. Только теперь я перестала быть тюфяком и старалась отвечать своим обидчикам. Тогда я твердо для себя решила: никто больше не посмеет обидеть меня, мою сестру и отца. У него свой способ защиты, у меня свой. И себя (как личность), и моих родных я буду отстаивать до хрипоты, последнего вздоха. Причем так, чтобы никто не мог догадаться, что я сделала и как. Порой они даже не понимали, что это моя вина в том, что с ними произошла неприятность. Так забавно наблюдать, как все эти подхалимы, паразитки и иже с ними трепещут в суеверном ужасе.
Правда тогда в моей детской головке мысль билась только одна: ненавижу!
Это сейчас они разложены все по полочкам. Вот она моя ненависть и все те, кто вызывал и вызывает это чувство. Вот полочка - презрение. На ней складируется всё, и все те, кто его заслужил или облил им меня. Вот еще одна перекладинка, на ней лежит любовь. Любовь и воспоминания. Все самое светлое, что я когда-либо испытывала. Жаль, что она заполнена всего ничего. А вот здесь, в моей памяти хранится самое сокровенное...
Это шкаф, в котором хранятся мои скелеты. Вернее все те проделки, которые я обрушивала на своих обидчиков. Те происшествия, которые я продумывала до мелочей. Сначала мне помогало детское воображение и всевозможные сведения, которые я черпала из своих друзей-книг, а потом уже и извращенная фантазия начитанного и любознательного подростка. Хм, как я жалела в то время, что у меня нет возможности испробовать некоторые вещи. А мне так хотелось! Одно то, что я могла в мельчайших деталях представить то, чему бы я подвергла очередного издевателя, помогала мне примириться с происходящим. А потом наставал момент мщения.
Я до сих пор помню, что я сделала с теми тремя насмешницами, пытающимися поставить мне в вину смерть мамы и желающими смерти моей сестре. Твари, они заслужили не только этого.