Ситуация в моей личной жизни перед поездкой из Монреаля в Париж напоминала хаб - пункт на пересечении двух транспортных линий или узел один конец которого уходит в бесконечность "вверх", а другой - в бесконечность "вниз". Оказавшись в ней, я имел в виду безразмерный "гордиев узел на годдиеве узле" двух людей, живущих в параллельных реальностях и пытающихся забивать каждый раз пустоту, как вокзалы - "одноразовыми" пассажирами. И, потому, всякий раз когда клубок с концами, хитро спрятанными внутри, превращался в ещё более крепкий - "змеинный узел", я руководствовался Зигмундом Фрейдом, который заметил однажды: "Eсли один из нас умрёт, то я поеду в Париж".
В моём не менее психоаналитичном интерьере жизни до сих пор никто не умирал, и я - каждый раз, когда что-то "умирало во мне", отправлялся в Париж. В этот эгоистичный и однозначно временный "островок" в пространстве. Мое "Я" регулярно бежало туда, где тот же старик Фрейд увлечённо занимался истериками у своих несчастных пациентов и пациенток. Никто и ничто не могло справиться с моими тревогами - я ехал в Париж, город в котором можно безответственно влюбиться и потерять голову с безоглядным восторгом страсти, вернувшихся из длительной командировки астронавтов.
Отъезды совершались регулярно. Точнее - по мере необходимости перенормирования отношений с самим собой, возникших задолго до того, как я стал взрослым. Главный парадокс моего детства, в котором родители - астронавты, нанимавшие андроидов-нянь на период командировок, заставляли мой детский мозг усваивать идею о том, что для удовлетворения потребностей нужно больше, чем одна женщина. Он - усвоил.
Вот и перед последним Рождеством я уехал в Париж.
...В отеле, в котором остановился, то ли по легкой тени женского смущения, пробежавшей по лицу андроида из соседнего номера, то ли по неуклюжим попыткам её спутника-человека осведомиться "Как у меня дела?", я предположил: соседи мои встречаются на Земле тайно. Она технически замужем или, как там называется в инструкциях, - "нежная и беременная машина". А он из числа тех, у кого карма - встречаться только с технически нежными представительницами иной цивилизации.
У Марии (так представилась на земной манер соседка) была та искусственная красота, которую нельзя измерить словами. Такая не имеет значения и сравнима только с собой. Её присутствие можно предположить в "чёрном ящике" или вычислить на логарифмической линейке. Чтобы найти решение, оказалось необходимым прибывать в состоянии душевного покоя. И я ждал соответствующего момента...
Для абсолютного равновесия потребовалось не просто забыть прошлое и настоящее, приведшее в Париж, но и осознание трех вещей: никакая организация души не вечна, никакие отношения не закончены и ничто не совершенно, включая искусственный интеллект.
Судя по тишине за стеной моих соседей, андроид Мария явно придавала "транскосмическим отношениям" некую таинственную глубину. Пытаясь уловить хоть какое-нибудь свидетельство "любви" или "разврата", я оказался в ситуации как если бы наблюдатель мог войти внутрь открывающегося пространства, и в результате - возникал новый параллельный мир. В нём - тайная любовница могла парадоксально делать всё!
"Она же тайная!" - объяснило моё сознание.
На четвёртый день, не поспевая за ускорением воображения, я осознал, что наработал достаточно причинно-следственных связей для "решительных" "мужских" действий. Поэтому с раннего утра меня навязчиво преследовали ожидания - податливые и текучие, как психологические триллеры, за которые невозможно зацепиться, ибо у жанра не имеющего чётких границ, нет "волос", за которые можно держаться.
- Вы в Париж впервые? - наконец-то я дождался проявления решительности и "поймал" соседку, спустившуюся без своего спутника в буфет.
- Я - беременный андроид, который используют на разных планетах для обучения акушеров. А вы?
- Я возвращаюсь сюда каждый раз, но не могу понять то ли это игры и упражнения по развитию дополнительных пространственных представлений, то ли... - я развёл руками, так как не мог толком объяснить словами ощущения дереализации чуткого создания, поэтому сделал это как инроверт, мыслящий более сложно, - Здесь все на тебя смотрят. Ты нужен всем. И все готовы тебя любить. Можно хоть целый день ходить по улице в огромной дурацкой шляпе "Людовика XIII", свалянной из меха бобра и обвитой длинным пером, которую нужно только выкинуть, но люди здесь лишь говорят: "Смотрите, кто идет в огромной шляпе?!". А в других местах слово "шляпа", наверно, значит, не то же самое. И это страшно!
Сообщая сведения о себе, я предполагал, что соблюдаемые правила знакомства на короткой дистанции должны быть искренними и доверительными как признание в онанизме или бесстыдном эксгибиционизме. И Мария отнеслась к услышанному адекватно. Она сказала в ответ:
- Обычно любовные отношения - это неисправность, и если на неё не обращать внимание - будет уже не больно. И вот это то, на самом деле, и окажется страшно.
"В самом деле! - испугался я и почувствовал дополнительный момент ужаса. - Теперь - всё, действительно, уходит без возврата, кроме разве что Рождества, до которого оставался неполный день, который я в Париже проведу один..."
Но Мария не оставила меня одного и продолжила:
- Вчера утром, после завтрака я дала клятву, что больше не буду есть хлопья. Я отказалась от них. Моему механизму уже двадцать девять лет, и я не могу остаток жизни сидеть в отеле и есть хлопья!
- А что же вы едите сейчас? - поинтересовался я, понимая что от её ответа зависит "судьба".
- Проклятые хлопья.
Ответ рассмешил обоих...
- Я дала клятву акушеру. Но теперь его больше нет.
"Ах, вот кем приходится ей спутник!" - cообразил я.
Что теперь ещё можно добавить к этому?..
Конечно же, я "снял свою огромную шляпу" и предложил Марии немедленно покинуть этот чертов отель, чёртов Париж, чёртову Европу. Я попросил её отправиться со мной на Рождество в Монреаль, до которого оставался всего один день.
- Монреаль? - удивилась она.
- Это самая последняя точка во Вселенной. - пояснил я. - Если вы не знаете точно куда вам надо, вам нужно именно туда.
- О, нет! - застонала Мария. - Я слишком беременна для тематических путешествий. Но, скажите. Почему Монреаль? Почему не Кеплер-452 би или не семь планет, вращающихся вокруг звезды Траппист-1 в созвездии Водолея?
- Видите ли, Мария...
На самом деле было много причин, по которым не следует жить в любом другом месте. Но главная заключалась в том, что Монреаль - это единственный честный способ выяснить собственные намерения. Ты должен знать как долго сможешь не скрывать свои мысли, отсутствие доходов, письма любовниц и пакетики с марихуаной. А уехать из Монреаля - всё равно, что уничтожить улики.
...Всего этого я не сказал - не должен был. Но одна из вещей, которые все должны решать - как сделать женщин простыми и доступными для того, чтобы их было легко использовать при любой степени сложности отношений. С учётом этой мысли о долженствовании я сказал:
- Ни для кого на свете Монреаль не означает так много, как для астронавта, потомка астронавтов, потомков астронавтов. В те дни, когда он возвращается с астрон, когда страх пустоты заставляет его глубоко зарываться в вагины монреальских шлюх всем лицом и всем телом, он - его единственный друг, его брат, его отец, его мать, он сам.
Мы не уехали в Монреаль и остались в Париже на Рождество. Но этот вечер оказался, пожалуй, самым "рождественским" из всех рождественских в моей жизни. В подарок мне дали послушать тишину, которую не так-то просто слушать. А кто любит в тихий спокойный вечер устроить бурный и громкий секс с беременным андроидом? Он был тихий и спокойный, с железными нервами. А потом...
Когда Мария почувствовала наступление технических схваток, я побежал искать ночного портье, а когда возвратился с ним в номер отеля, то роды уже произошли. Робот-ребёнок, способный "кричать", "дышать" и "мочиться" дышал и мочился, крича. Его пульс и другие параметры отображались на мониторах, оказавшихся у Марии для демонстрационных целей, а цвет кожи зависел от того, кто на него смотрел.
Через несколько минут меня поздравляли уже все, кто только мог ходить, говорить или пожимать руки: парамедики, служащие отеля, соседи, не спавшие в Рождественскую ночь. Люди появлялись и исчезали с частотой произнесённых тостов и преподносили подарки - рождественские маффины и кексы. Немцы несли глювайн, французы - бутылки водки с оттенками меда и злаков, подвыпившие англичане махали ветвями остролиста, символизирующего власть над "уходящей" частью жизни. Кто-то принёс шар омелы, под которым мы с Марией должны были по обычаю молодых родителей целоваться, если бы не...
Нет, я не сопротивлялся. Не жаловался. И не объяснял никому ничего - cо мной оставалось только то, что не имело значения. Так в конечном счете и выглядели мои "завязанные на узел" отношения с миром - адюльтер в огромной дурацкой шляпе и переделанная на новый лад фраза старика Фрейда, которую я в Рождественскую ночь шептал на ухо сломанной при родах "возлюбленной":
- Если один из нас сломается, то я вернусь... в Монреаль.
![[]](/img/s/samojlowich_a_m/chsywmyw/androida11.jpg)