Той ночью, хотя у меня не было никакой "кошмарной" причины, я не сомкнул глаз. Хоть я и управился с приготовлением всего необходимого быстрее, чем ожидал, мандраж не давал мне заснуть. Я смотрел в окно, повторяя в уме всё, что собирался им сказать, постоянно меняя последовательность изложения и размышляя о фактах, которые казались мне ключевыми. Я прикидывал, а не скрыть ли мне способ, каким я всё это выведал? Но откуда ж я мог знать о них так много?

Перед полуднем я вырядился в галстук и пиджак. Ко мне должна была прийти дама, и мне очень хотелось посмотреть, как она выглядит. Она такая же, как её голос? Она была бы прекрасна.

С одиннадцати часов я сидел как на иголках. В половину двенадцатого я поймал себя на том, что нервно облизываю губы. Я пытался записать содержание последних кассет, но не мог сосредоточиться на работе. Я всё знал наизусть. Зачем ещё записывать?

Когда я наконец открыл дверь, я увидел перед собой их - мою компанию на весь остаток дня. Мне хотелось, чтобы мы хорошо посидели. Но началось всё совершенно иначе. Агнешка, которая на самом деле оказалась не красавицей, хотя, несомненно, была сексуальна - особенно её губы! - пошла ко мне, чтобы поздороваться, но Виктор рукой перекрыл ей путь.

- Ты нам соврал, - сказал он.

- Не думаю, - вежливо ответил я, показав Камилу, чтобы он закрыл дверь.

- Но всё-таки. Во время вчерашнего разговора ты сказал, что до нашей встречи новых жертв не будет. Между тем, их, как минимум, две.

- Правда? Вы, наверное, имеете в виду родителей пана Камила, - ответил я. - Что ж, смею заверить, они уже умерли к тому моменту, когда вы нанесли мне столь приятный визит.

- Может, он прав, - быстро вмешался Камил. - Я, когда вернулся, не проверял, сразу пошёл к себе. А потом, когда ты пришёл, - он повернулся к Виктору, бросив на меня убийственный взгляд, - ты ещё удивлялся, что они такие холодные. Может, он говорит правду.

Я повернул голову к Виктору, который подозрительно мерил меня взглядом и не думая менять (я был в этом уверен) выражения лица до конца нашего короткого, но напряжённого знакомства.

- Вы сами понимаете, - заключил я. - Но я чуть не упустил одного человека. Разница невелика, согласитесь, в пределах статистической погрешности, но если бы пани Лазарек уделяла больше внимания своему физическому развитию, меня можно было бы обвинить во лжи, - я со значением посмотрел на девушку, гадая как она отреагирует.

Она покраснела и подошла ко мне на два шага ближе:

- Откуда вы знаете? - выпалила она.

Я решил заканчивать с шуточками. Я владею информацией, они нет. Ergo¹: решать мне, а не им. Ergo: хозяин положения - я.

- Я расскажу вам, всё вам расскажу, - пообещал я. - Но не прямо сейчас. Если хотите знать, то, что знаю я, вы должны согласиться на мои условия. Вернее, на одно условие - я изложу то, что знаю, в том порядке, который сочту сообразным, и отвечу на все ваши вопросы в то время, которое сочту сообразным. Это вам ясно?

Виктор тут же открыл рот, чтобы бросить мне какую-то детскую угрозу, но девушка схватила его за руку.

- Ясно, - сказала она. - Давайте начнём.

Я жестом пригласил их пройти в квартиру и наблюдал, как они себя ведут. Они с интересом оглядывали стены. Сплошь все, от пола до потолка, заставленные запертыми на ключ шкафчиками. На каждой дверце номер, но эти цифры им ни о чём говорить не могли. Большой шкаф, в котором были упрятаны магнитофоны и пищущая машинка, я тщательно закрыл. Гостей ждали стол, три стула, три чашки и один термос, полный чая с лимоном.

- Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, - подзадорил я их, видя, как они нерешительно стоят посреди комнаты. - Наливайте себе чаю, и я расскажу вас случай, произошедший на этом месте в далёкие предвоенные годы, а точнее - в 32-м году.

- Отлично, - с издёвкой сказал Виктор. - Вы каждый день будете нам рассказывать по одному году истории Брудно?

- Пожалуйста, можете уйти, если вам не интересно, - парировал я. - Никто здесь никого не держит.

Они постояли, не двигаясь, несколько секунд. Потом сели, и Агнешка налила всем чаю. Камил качался на стуле, Виктор скреcтил руки на груди, а локти поставил на стол. И я продолжил рассказ, когда счёл, что гости уже расположились.

- Сперва небольшое предисловие. Надо вам знать, что место, где сейчас стоит наша многоэтажка, раньше было полями и лугами. Цивилизация начиналась на два квартала дальше, в сторону Вислы. Вдоль путей стояли дома, в которых жили железнодорожники, а в Аннополе располагался большой посёлок для бездомных, выселенных и всех, кого государство должно обеспечивать социальной защитой. Смертность там была приличной. Были, разумеется, и кладбища - еврейское, ближе к Праге, и, неподалёку от нас, огромный Брудненский некрополь - самое большое кладбище в Европе, как тогда, так и сейчас.

Осенью 32-го года варшавская пресса муссировала трагедию, которая произошла недалеко отсюда, на окраине железнодорожного посёлка - лучше сказать, в деревне.В том месте, где в наше время проходит улица Рембелиньская, недалеко от "Деликатесов". Сумасшедшая мать заперлась вместе дочерями в сарае возле своей хаты, облила его керосином и подожгла. Пока кто-то успел прибежать, всё уже было кончено - сарай, полный дров, сгорел моментально. Журналисты рыскали по судам в поисках лакомого кусочка, но до правды так и не докопались.

Завязалась небольшая дискуссия на тему, почему сумасшедшей позволили воспитывать детей, и дело утихло. Стоит подчеркнуть, что все сведения о её предполагаемом "безумии" поступали от соседей и были довольно противоречивыми. Кто-то обвинял её в том, что она держала детей взаперти, кто-то наоборот - что дети всё время оставались без присмотра. Она якобы ходила по деревне с горшком на голове и выкрикивала проклятия, поминая Чёрного Ангела, а в последние дни перед смертью она каждый день, по словам одной соседки, заходила в церковь и говорила, что конец света близок и что она лучше покончит с собой, чем будет дожидаться пришествия сатаны. Все эти противоречия впихивали в один абзац - логика никогда не была свойственна прессе.

- А какая была правда? - спросила Агнешка. Я видел, что информация о сгоревших детях произвела на неё впечатление.

- Правду, дорогая пани, правду установить труднее всего. У меня ушло несколько лет на то, чтобы найти свидетелей, а точнее родственников свидетелей того события. Я не мог опираться на письменные источники, потому что в сообщениях прессы содержались только те бессмысленные сплетни.

Правда в том, что упомянутая сумасшедшая, по имени Марианна Копеч, была такой женщиной, которая бы в наши дни, вероятно, сделала бы головокружительную карьеру биоэнерготерапевта, прорицательницы, гадалки и ясновидящей. У неё был дар видеть то, чего не видят другие. Кроме того, она была хорошей, преданной своей семье, селянкой. Хлопотала по дому, доила коров, плела корзины. Она никогда не хвалилась своими способностями - кто знал, иногда приходил к ней за советом. К сожалению, у пани Марианны была морока, и звали эту мороку Мариан Копеч - во-первых, её муж, во-вторых, хулиган, в-третьих, пьяница.

Он избивал жену и детей, как хотел, что никого не впечатляло и считалось нормой в семейных отношениях. Если он только он не бил её в церкви, на рынке или посреди улицы, никто не имел права сказать ни слова. Несмотря на такие издевательства, Марианна решила предупредить мужа о несчастном случае, грозившем его матери, и который, ей только ведомым способом, она предвидела.

Копеч высмеял её, как обычно, отношения к ней не поменял, а на следующий день, буквально в нескольких метрах от его дома, мать насмерть сбила машина молочника.

Копеч ошалел. Он обвинил жену в том, что она навела порчу на его мать, избил её до бесчувствия, а потом начал ходить от одного дома к другому, оповещая, что тот, кого сглазит его жена-ведьма, умрёт перед следующим новолунием в жутких мучениях. Многие посмеивались над ним, но некоторые перестали общаться с Копечами, чтобы избежать дурного глаза. На том бы, вероятно, и кончилось, если бы не три обстоятельства. Primo²: Копеч жил только своей манией, ни о чём другом даже не говорил, время от времени добавляя в список новые проступки жены. Все жители села, хотя или нехотя, слышали эту историю десятки раз. Secundo: собутыльником Копеча был некий Варслих, один из священников прихода Богоматери Розария, единственной тогда церкви в Брудно. Надо знать, что железнодорожники и деревенские не очень-то ладили друг с другом. Даже по воскресеньям первые ходили на одну мессу, а вторые на другую, а сам Варслих был "из мужиков" как тогда говорили. Ксёндз решил воспользоваться слухами, которые ходили среди людей. Он гремел с амвона о чёрной магии, сатане и порче, выбирая самые резкие отрывки их Писания, такое найти не трудно. По мере того, как слухи разрастались, жаждущая страстей община стала чаще посещать мессы. В то время не было телевидения, по которому каждый день можно показывают захватывающие истории. Воодушевлённый своим успехом, ксёндз однажды даже произвёл нелепую освящение "против чародейства", за что его потом основательно отругал приходской священник. Тогда его чуть не отстранили, что звучит довольно забавно, если смотреть на это с точки зрения более поздних событий.

Стоит отметить, что Марианна постоянно продавала корзины, ходила на рынок и заботилась о дочерях, а деревенские бабы и жёны железнодорожников продолжали ходить к ней за советом. Не думайте, будто она в одночасье была всеми проклята. Только Копеч, Варслих и ещё несколько полоумных поверили в этот вздор.

Ну и, наконец, tertio, изменившее всё - смерть Копеча. Глупая смерть пьяницы. Копеч, пьяный, бродил по Брудновскому лесу, тому самому, который вы видите из окна, попал в капкан, поставленный браконьерами. Звал на помощь, пока не выбился из сил, и когда его нашли через два дня, то опознали только по застрявшему ботинку, остальное растащили звери. Излишне говорить, что это случилось накануне новолуния. Конечно, прошло шесть или семь новолуний с тех пор, как Копеч начал разносить свои бредни, но на этом внимания не заостряли. Важно то, что он умер перед новолунием и в страшных мучениях, как и предсказывалось.

Дальнейшее легко угадать. Ужас вселился в тех, кто верил Копечу или ксёндзу и его друзьям из трактира. Остальные с трепетом взирали на двор соседки, пропагандистская болтовня всё-таки осела где-то в их головах. На следующую ночь в сторону дома Копечей полетели камни, забор подожгли, началась очередная охота на ведьм. И всё это, по иронии судьбы, в нескольких километрах от центра европейской столицы, где эмансипированные девицы развлекались на дансингах, говорили по-французски и погружались в межвоенную современность.

Марианне бы собрать вещи да уехать из Брудно. Она была привлекательной женщиной, наверняка бы где-нибудь пристроилась. Но гордыня и чувство несправедливости оказались сильнее здравого смысла. После того, как её старшую дочь "избили неизвестные"³, она пошла в костёл и пообещала Варслиху, что тот, кто поднимет руку на неё или её детей, кончит так же, как печально известный муженёк. Нервы её слишком уж расшатались.

Да, 1932-й год. Я этого не проверял, но полагаю, в Польше это последний случай самосуда над ведьмой. Однажды ночью суеверные душегубы, пошли плечом к плечу к дому Марианны. Они вытащили её из постели, заткнули ей рот, чтобы она не могла их покусать. Всей "акцией" руководил ксёндз и, возможно, он намеревался только попугать женщину и изгнать её из деревни, но кто-то выкрикнул: "Сжечь ведьму", - и толпу уже было не остановить. Хотя, насколько я понял, некоторые пытались.

Что тут рассказывать. Марианну и её дочерей затолкали в дровяной сарай, стены облили керосином и подожгли. Ужасная смерть, ужасное преступление. Нет и не было оправдания тем, кто это совершил. Нет такого наказания, которое бы соответствовало их вине.

Но кара их настигла. Когда пламя поднялось высоко и огня уже было не унять, Марианне удалось выплюнуть кляп и, прежде чем погибуть в мучениях, она прокляла своих убийц и убийц её детей:

"Нет судьи, который вас покарает, и нет палача, который вам отомстит за меня. Вы самим будете себе судьями и сами себе палачами. Вы все до единого умрёте и будете молить Бога о быстрой смерти".

Это были её последние слова.

В глазах Агнешки стояли слёзы, на лице Виктора появилась враждебная гримаса, Камил, который покачивался на стуле, замер, уставившись на свои руки. Впечатляющая история всех впечатлила. Я замолчал, ожидая, как же они откликнутся.

- Это невозможно, - сказала Агнешка. - В двадцатом веке? Это просто невозможно.

- Вы про век мировых войн, холокоста, исправительно-трудовых лагерей и этнических чисток? - спросил я. - Век бесконечных религиозных конфликтов, безнаказанной пацификации⁴ целых народов, абортов, эвтаназии и глобального терроризма? Пани изволит шутить?

Виктор заёрзал на стуле.

- Ну да, мрачная история, но какое отношение она имеет к нам? В нескольких кварталах отсюда семьдесят лет назад было совершено жестокое преступление. Печальный факт, ну и что с того?

Всё пошло так, как я планировал, я даже предвидел вопросы. Я ожидал, правда, что они сразу же спросят, как подействовало проклятие, но это можно было оставить и на потом. Так будет даже драматичней. Теперь же мне ничего не осталось, как прибегнуть к помощи науки. Я полез в шкаф и достал две карты. Одну из них разложил на столе.

- Взгляните, - сказал я, - это современная карта Варшавы. Вот кладбище, больница, улица Кондратовича, наш дом. Здесь, на нынешней Рембелиньской, когда-то стоял дом Копеч, обозначим его крестиком. Сразу за нашей многоэтажкой стоит крест, воздвигнутый на месте кладбища погибших от чумы, жертв эпидемии начала XVIII века. Здесь тоже поставим крестик.

- Всё равно ничего не выходит, - саркастически заметил Виктор.

Я проигнорировал это замечание.

- А теперь посмотрите на вторую карту, межвоенного периода, она на самом деле выпущена раньше того года, про который я рассказывал, но это значения не имеет. За то время здесь ничего не изменилось. Масштаб другой, но современные объекты воспроизвести легко.

- Бог ты мой! - вскрикнула Агнешка. - Кладбище было таким большим?

- Верно, паночка! Это и до сих пор самый большой некрополь в Европе, а в то время он был гораздо больше. Его урезали в ходе послевоенного расширения города. Кладбищенская стена на севере проходила по нынешней улице Кондратовича, которую мы отметим на этой старой карте; вот так. Видите, например, всю большую брудновскую больницу и ратушу гмины построили на могилах. Здесь была деревня, в которой толпа простонародья убила Марианну Копеч; крестик. Наша чудесная панельная многоэтажка - мы покрасим её в красный цвет - стояла аккурат между большим Брудненским кладбищем и кладбищем погибших от чумы.

- Помилосердствуйте! - воскликнул Виктор. - Всё равно ничего не выходит! Наш дом не стоит на месте преступления, не выстроен ни на каких могилах. Ни на обычном кладбище, ни даже на тех несчастных, погибших от чумы. Зачем вы тратите наше время на эту ерунду?

Я дал ему время успокоиться.

- Вы внимательный слушатель, пан Сукенник, иначе вы бы точно не стали журналистом. Тогда попрошу вспомнить, какая была официальная версия событий 32-го года?

- Сумасшедшая покончила с собой и своими детьми. До сих пор не понимаю, что это... Ах чёрт! - простонал он, и по его глазам я увидел, что он понял. Но не говорил, я хотел, чтобы он рассказал остальным.

- Самоубийство, - тихо сказал он, - церковь считает смертным грехом. Очевидно, что нельзя ни исповедаться, ни получить отпущение грехов. Самоубийц хоронят под стенами кладбища, на неосвящённой земле. Иногда их даже хоронили за стенами или на специальных кладбищечках изгоев. Я точно знаю, как поступали в таких случаях, потому что как-то писал о кладбище жертв чумы. Рядом с ним отвели место для всех тех, кто не заслуживал святейшей из святых католической земли.

Ха! Если бы вы только видели их лица! Что ж, драматично, эффектно! Меня прямо распирало от гордости, что я довёл их до такого состояния. Мастерская партия! И на этом сюрпризы не закончились. Но пока, хоть во мне всё и клокотало, я грустно покивал. Я готов был поспорить сам с собой, что следующий вопрос будет о последствиях проклятия и что задаст его Агнешка. Женских озарений никогда нельзя недооценивать.

- А что насчёт проклятия? - спросила она. - Оно как-нибудь подействовало?

- Что ж, - начал я со своей любимой вводной конструкции, - подействовало. Виновные погибли, все семь человек, ответственные за расправу. Три женщины и четверо мужчин. Варслих умер последним. Все они умерли не своей смертью - не прошло и года с тех пор, как похоронили Марианну и её дочерей. Как предрекала невинная жертва в момент своей гибели, так и случилось. Они сами приговорили себя к смерти и сами привели приговор в исполнение.

- Не понимаю, - сказала Агнешка. -Что значит: сами? Это же какой-то абсурд.

- Всё просто, - отозвался Виктор, - они все покончили жизнь самоубийством. Правильно?

- Правильно, - ответил я. - Из рассказов родственников складывается целостная картина. Сначала все встревожились, не знали, сработает ли проклятие. Но со временем их тревога переросла в животный страх. Они стали людьми, живущими в кошмаре. Они просыпались в ужасе, чтобы пережить день, полный страха, и в ужасе засыпали, чтобы испытать еще большую жуть. Они не знали других чувств, кроме чувства, что их преследуют и у них нет шансов спастись. Как они могли убежать от того, что было в их головах? Трое застрелились, двое повесились, один положил головы на рельсы. Варслих повесился в Брудненском лесу, недалеко от места смерти Копеча. Всех их как самоубийц похоронили за северной стеной кладбища. Жертвы и их губители почили друг подле друга. А спустя сорок лет экскаваторы раскопали их останки и на этом месте выстроили многоэтажный дом, жильцами которого мы имеем честь быть.

- А известно, чего они боялись? - спросил Камил.

- Нет. Никогда и никому они не рассказывали о своих страхах. По крайней мере, мне ничего об этом не известно.

- И что было дальше?

- Несчастные случаи, множество несчастных случаев. Вы знаете о трёх относительно недавних и эффектных. Паренёк, которому лифтом отсекло голову, пани профессор, которая выпрыгнула из окна, домохозяин, упавший в шахту. Ну и в последние дни - физрук со второго этажа, родители Камила. И первая жертва - пани Михалак с седьмого.

- Минутку, минутку, какая ещё пани Михалак? - прервал меня Виктор. - Вы хотите сказать, что с пятницы в квартире на седьмом этаже лежит какой-то труп?

- Конечно же, не в квартире. Пани Михалак, Рачела Михалак, умерла внизу, у входной двери. Насколько мне известно, её зарезало осколком стекла.

- А, это всё объясняет, - буркнул Камил. -Узкое окно слева было разбито. И помнишь, как я задавался вопросом, почему не убрали как следует после того бедолаги, которому оторвало голову? Это вообще не от него след остался, а от этой Михалак.

- Так, а куда подевался труп? Я не слышал ещё такого, чтобы чей-то страх телепортировал тело жертвы.

- Да, это действительно загадка. - Я в замешательстве поправил очки. - Загадка, которую я не могу объяснить, хотя, конечно, у меня есть некоторые подозрения. Но вернёмся к другим жертвам. Во время строительства дома погибли пять человек. Дело замяли, потому что над строительством панельных жилых массивов раскинули такой защитный зонт пропаганды успеха, что никому не хотелось поднимать шум из-за какой-то неприятной истории. Более того, если бы велась большая компьютерная база данных смертей и можно было это отсортировать по "Кондратовича, д. 41", появилось бы сорок записей.

- Не может быть!

- Но это так. Допустим, примерно десять из этого числа - вполне естественная смерть - пожилые люди, инфаркт, инсульт, бывает. Но если (такое случилось четыре раза) сердечный приступ убивает людей, которым не исполнилось и двадцати пяти, в этом есть что-то странное, не так ли? Что у нас там ещё? - припоминал я вслух. - Этот список лежал передо мной столько раз, что мне не пришлось тянуться за заметками. - Самые популярные причины смерти - порезанные в ванне вены, таблетки в желудке, головы в духовке. Двое (трое вместе с физруком) повесились, один хемингуэец забрызгал мозгами стену. Интересно, что семьи погибших практически сразу покидали это место, не рассказывая никому, что случилось с их близкими, поэтому никто не мог предупредить следующих жильцов. Поведение сообществ многоэтажных домов благоприятствует секретности. Никто никого не знает, никто ни с кем не разговаривает, никто не вмешивается в чужие дела. Пока не доносится запах разлагающегося трупа, всё в порядке. К тому же, как вы уже поняли, половина квартир в этом доме пустует. У людей всё-таки есть какое-то шестое чуство, которое отводит их сюда вселяться. Даже у вас, - я повернулся к Агнешке, - были сомнения, когда вы в первый раз пришли смотреть квартиру.

- Да, теперь, если всё припомнить, то да, вы правы, - сказала она, потирая виски. - Но Роберт был весь такой восторженный. Радовался, как ребёнок. Говорил, у нас тут будет всё близко. И до центра легко добраться, и большой магазин под боком, и кинотеатр скоро откроется, и лес, в котором можно погулять. Ну и цена. Цену на самом деле не задирали.

- Но почему? - По лицу Виктора я видел, что его клонило в сон. Он с трудом воспринимал информацию. К сожалению, ничего крепче чая у меня не было, да Камил и к нему даже не прикасался. - Почему?

- Что ж, - мой стиль всё-таки невыносим, - мы можем только догадываться. Экскаваторы вытащили из земли проклятие многолетней давности. Очень сильное проклятие, наложенное матерью, убитой вместе со своими детьми. И проклятие окружило это место, сделав каждого своим судьёй и палачом. Не хочу играть в философствование, но нет человека, который бы не таил в себе сильную травму, страхи, чувство вины, реальной или мнимой, мечтаний, нарушающих все социальные нормы. Задвинутые в самые дальние углы психики, они делают нас беззащитными, когда выходят на поверхность. На протяжении всей нашей жизни вы учимся притворяться, будто их не существует, вместо того, чтобы взглянуть им в глаза. Но когда мы вынуждены вступить в противостояние, мы проигрываем, хотя могли бы победить. Мы выбираем самый простой вариант - бегство. А бегство от самого себя - это только смерть или безумие.

- То есть наше решение правильное, - без энтузиазма сказал Виктор. - Тот, кто пройдёт свой кошмар до конца, будет свободен.

- Наверняка, - подтвердил я. - Тем более, что вы не убийцы. У вас нет настоящего чувства вины, которое бы нельзя было отогнать, - слово "настоящего" я произнёс подчёркнуто, не сводя глаз с Виктора. - То, чего вы боитесь, это иллюзия. Это древние, первобытные страхи, атавизмы, сопровождающие человечество испокон веку. Вы этого не знаете, но большинству жильцов снятся дети. Нет большего страха, чем страх смерти ребёнка. Мы можем смириться со своей гибелью. Но с гибелью того, кто дарует бессмертие нашей крови и нашей любви - никогда. Это большой страх, но у него есть основание.

После сего пафосного изречения, стилистически отшлифованного мной за ночь, наступила унылая тишина. Я решил, что нет смысла ждать с дальнейшими откровениями.

- Однако... - сказал я, сожалея, что никто не задавал мне вопросов и я не мог начать фразу со слов "что ж". - Однако у меня создалось впечатление, что всё осложнилось. Не знаю, почему, но подозреваю, произошла эскалация всех феноменов. Вы понимаете, дамы и господа, о чём я говорю. Заточение, невозможность покинуть здание, черное нечто, циркулирующее по объектам, необычайная интенсивность кошмаров. То, что прежде бытовало только в сфере психики, вдруг материализовалось и начало представлять физическую угрозу для жильцов. Я думаю, но это только предположение, что пришло время некой решительной битвы со злом, которое облюбовало это место.

- Курва мать! - фыркнул Виктор, употребив любимое всеми поляками восклицание. - Я просто не могу поверить, что выслушиваю это и принимаю всё за чистую монету. Какое, сука, зло? Что оно там, сука, облюбовало? Я должен верить, что живу в проклятой, сука, панельке, сука, с привидениями? Это какой-то, сука, бред!

- А почему бы и не поверить? - стоически ответил я. - На протяжении веков человечество воспроизводит истории о проклятых местах - скалах, кладбищах, перекрёстках, усадьбах и замках. И этих историй так много, что в этом явно, даже по теории вероятностей, должна быть какая-то доля правды. Вы так любите употреблять слово "бред", но скажите мне, пожалуйста, дорогой пан, если придорожная часовня может быть населена привидениями, если в руинах замка орудуют неведомые силы, а по кладбищу скачет призрачный всадник, тогда почему не может быть панельной многоэтажки, захваченной привидениями? Только потому, что он строился в то время, когда уже перестали записывать легенды и предания? Только потому, что здесь живут люди, которые не чувствуют необходимости травить друг другу байки? Откуда мы знаем, сколько их по всей Европе, таких мест, о которых никто никогда не узнает?

- Не переживайте, - сказала Агнешка. - Я вам верю. Верю, потому что давно о чём-то таком догадывалась. Здесь что-то... обитает. Моя мама могла чувствовать присутствие потустороннего, и я тоже могу. Видимо, женщинам дано замечать больше. Но есть одна вещь, которой я не чувствую и которой вообще не способна объяснить. - Она посмотрела на меня. - Откуда вы всё это знаете? Я не об этой истории несчастной женщины и не об исторических знаниях об этом месте. Откуда вы знаете, кто мы, о чём говорим, чего боимся?

Пришло время для последнего сюрприза. Ещё ночью мне хотелось это скрыть, но с того момента, как начался разговор, я не мог дождаться момента, когда смогу показать то, чем я по-настоящему гордился. Я подъехал к шкафу и, прежде чем открыть его, сказал:

- Пани спрашивает, откуда? И я отвечаю: это всё от одиночества. Я живу здесь с тех пор, как выстроен дом. Почти тридцать лет. Живу, потому что у меня нет другого выбора. Я инвалид, прикованный к инвалидной коляске. Раньше я не покидал это место, потому что не мог. Потом - потому что не хотел. Честно говоря, я думаю, это всё немного чудаковато. - Я виновато улыбнулся. - Когда я ещё сходил с ума от одиночества, я обнаружил интересную вещь. Зазвонил домофон, и я, обмерев от счастья, покатился к аппарату, чтобы впустить гостя. Но это оказался не гость. Просто ошиблись номером. Сын соседа случайно нажал не на ту кнопку. Но через некоторое время он исправил свою ошибку, и я, плотно прижав трубку к уху, смог послушать его банальный разговор с мамой. Она хотела, чтобы он шёл домой, а он хотел ещё поиграть в футбол с друзьями. Они немного попрепирались, так, в шутливой форме, и в конце концов она позволила ему задержаться ещё минут на пятнадцать. Я помню это так, будто это произошло вчера. Я сидел, как прибитый к полу, вспотел от напряжения, не в силах себя заставить положить трубку. И, пани, знаете что? Оказалось, никто мне и не должен звонить - я и без того мог послушать, что происходит внизу! Так работают домофоны старого типа. Наверняка ведь вам когда-нибудь случалось нажимать сразу на две кнопки, а потом одновременно сообщать о своём прибытии друзьям и извиняться перед их соседом за ошибку.

Я просидел так целый день, слушая звуки двора, слушая текущие разговоры. Это было открытие. До тех пор я думал, единственное, что можно говорить по домофону, "это я" или "почта". А на самом деле, там постоянно кто-то беседовал. Я прекрасно помню старшеклассницу с четвёртого этажа и её подруги. Сначала, возвращаясь со школы, они полчаса болтали у подъезда. Я слушал это и еле сдерживался, чтобы они не услышали моё хихиканье. А потом вдруг хозяйка говорила: "Знаешь что, давай, может, зайдёшь ко мне на минутку". Это был печальный момент, потому что я не мог послушать, что происходило дальше. То есть - я не мог слышать их, а в целом домофонная жизнь процветала. Через час одноклассница уходила и по своему обыкновению, она правда всегда так делала, звонила в домофон, начиная со слов: "Слушай, я забыла тебе сказать..." - и так далее, не меньше пятнадцати минут. Я их обожал!

Меня это настолько увлекло, что я начал записывать сей поток домофонного сознания, создавая уникальную фонографическую хронику этого места. Первые кассеты, полные шума, я записывал на "Грюндиге", прислонённом к трубке, они для меня как реликвия.

- Всё это замечательно, - перебил меня Виктор. - Но я не помню, чтобы мы когда--нибудь разговаривали друг с другом перед подъездом. В последнее время у нас даже не было возможности туда попасть.

- Что ж, - снова не обошлось без оригинального начала, - с тех пор я провёл некоторую модернизацию.

С этими словами я открыл шкаф и добился ожидаемого эффекта. Все одновременно вскрикнули: "О мой Бог!" - подтверждая, что Польша - традиционно католическая страна. Когда нам доводится выражать эмоции, даже любимая всеми "курвамать" уступает "омоемубогу".

Что ж (sic!) увидели мои гости? Центр управления. Блок-схему с диодами, обозначающими каждую клемму системы. Связку толстых кабелей. Двадцать диктофонов. Стопку кассет и пишущую машинку. Возможно, это и не оборудование XXI века, но со своими задачами оно справлялось.

- Что это? Как это надо понимать? - спросил Виктор, и в его глазах я увидел вспышки гнева.

- Я называю это "системой", - спокойно ответил я. - Как я уже говорил, годами я вёл фонохронику всего, что происходило у подъезда и разговоры через домофон, но меня начало беспокоить ограниченность этого решения. Некоторые жильцы были настолько интересными, что я чуть не плакал, когда они исчезали за дверью подъезда. Супружеские ссоры обрывались на полуслове, молодёжные тусовки заканчивались в тот миг, когда закрывались двери, точно так же, как дискуссии о фундаментальных проблемах и разговоры о политике. Вместо чужой жизни я смотрел театр теней. Хоть я и имел больше, чем мог когда-либо желать, я чувствовал некую отторженость. Я попытался погрузиться в художественную литературу, которую многие ценят всё-таки больше, чем реальную жизнь, но бумажные персонажи мне наскучили своей предсказуемостью сюжета. Что бы я ни пробовал, в глубине души у меня всегда была одна мысль - услышать, что происходит по ту сторону домофонного микрофона, в каждой из квартир подъезда. Я подозревал, что технически это несложно, но по известным причинам я не мог этого сделать сам, мне требовался подельник. Пять долгих лет я собирал деньги, зная, что у меня будет только один шанс. Когда я накопил уже сумму, которая мне показалось достаточной (на самом деле, она оказалась втрое больше "достаточной", но мне не хотелось попасть впросак), я вызвал мастера по обслуживанию домофона.

Когда он пришёл, я, не ходя вокруг да около, сказал, какой его услугой хочу воспользоваться и положил всю сумму на стол. Думаю, она намного превышала его годовой доход. И что ж, он согласился. Месяц у него ушёл на то, чтобы "обслужить" домофоны в каждой из квартир и установить у меня электрощит, и под конец мы даже сдружились. С тех пор он время от времени приходит, проводит проверки и необходимую модернизацию, поэтому домофон в нашей многоэтажке всегда совершеннее, чем в других. Можете себе представить, он он по собственной инициативе вмешался в дела домоуправления, которое хотело, о ужас, заменить наш домофон новомодной, электронной моделью.

Я был готов к тому, что мои гости набросятся на меня, но, видимо, недавние события сделали их невосприимчивыми чужим причудам. Вместо этого я услышал короткий конкретный вопрос от Камила:

- Как это работает?

- В самом начала система была гораздо примитивней. Пришлось переключаться между квартирами, выявляя, где в данный момент происходит что-то интересное, и я мог записывать только с того места, с которого подключился. Это довольно кропотливое дело, но меня и так распирало от радости. Теперь всё немного более автоматизированно. Вы видите щит? Каждый диод представляет собой одну клемму. Если горит зелёный, значит всё тихо. Если красный, записываются звуки. Двадцать диктофонов, активируемых голосами, записывают происходящее. Клемм, конечно, намного больше, но очень редко требуется более двадцати одновременных записей. В таком случае, требуется переходить на ручное управление - я прослушиваю записывамое, отбрасывая бесполезное (например, телевизор - настоящий ужас: три четверти записываемого - это телевизор), а самые интересные транскрибирую и добавляю их в соответствующие каталоги.

Агнешка подошла к пишущей машинке и прочитала вслух последнее предложение, которое я напечатал: "Я боюсь, если я буду это представлять, то... это станет... сделается реальностью... и этот ребёнок, который во мне... это произойдёт именно с ним..."

Она повернулась с красным лицом.

- Убить бы тебя, больной придурок! - прошипела она.

- Я за. - Виктор поднял руку и паскудно усмехнулся. Я почувствовал, что вспотел, но решил сделать хорошую мину.

- Что ж, не могу вам препятствовать. Понимаю, с вашей стороны это похоже на грубое вторжение в частную жизнь...

- С нашей стороны? А есть какая-то другая?

- Ну да, - осторожно сказал я. - Моя сторона. Обратите внимание, я ведь не собираю материалы для радиопередач, просто прячу в шкаф. Я этого не покупаю и не продаю на базаре, это просто... хобби такое, бегство от одиночества. Это единственное, что продлевает мне жизнь.

- Невероятно, - процедил Виктор. - Эту гнида даже ничего не стыдится.

Что тут и скажешь, он ведь был прав. Более того, я даже гордился собой, но подумал, что сейчас не время для искренних признаний.

- Вы не правы, - сказал я. - Мне стыдно сейчас, и я стыдился все эти годы. Одному богу известно про весь мой стыд, - я драматично вздохнул, - но зависимость стала сильнее меня. Теперь, когда я смотрю на ваши гневные лица, а надо понимать, что я впервые увидел мои "голоса", я понимаю, что поступал нехорошо. Я не прошу вас прощения, - с грустью говорил я, задаваясь про себя вопросом, не переигрываю ли я, - знаю, такое простить нельзя, я прошу вас об одном - послушайте одну из кассет. Послушайте, и вы обо всём узнаете.

Или, по крайней мере, всё, что вам нужно знать на этом этапе.

Как я и предполагалась, любопытство взяло над ними верх. Я потянулся за подготовленной кассетой и вставил её в магнитофон.

- Я обнаружил это только после модернизации системы, раньше не обращал на это внимания, - сказал я. - Я думал, это шум, которой по определению должен присутствовать. Я же не записываю радиошоу в звукоизолированной студии. Однако после изменения системы диктофоны срабатывали на эти шумы, и диоды на щите светились красным. Но система же должна реагировать только на безусловно чёткие звуки, а не на шумы. То, что вы сейчас прослушаете, - это запись из квартиры номер двадцать один с четвёртого этажа, там живёт пожилая пара, и они никогда не выходят из дома.

- Я знаю, я заходил к ним, когда зазывал людей на собрание, - вставил Камил. - Они очень вежливо отказались, сказали, что не хотят приходить.

- Именно. Это один из немногих случаев, когда они говорили. Обычно они ни о чём не разговаривали, я даже думал, что там никто не живёт. Послушайте вот это. - Я нажал PLAY, и в динамиках начало шуметь. Некоторое время все слушали эти звуки, и наконец Виктор произнёс:

- Ну и что? Ничего не слышно, шумит, и всё.

- Именно, - подтвердил я. - А сейчас то же самое, только в замедленном темпе. - Я переключил регулятор скорости воспроизведения. По-прежнему звучал неразборчивый шум, но он стал более модулированным, отчётливо нарастая и спадая. Я видел, как мои гости упорно и сосредоточенно пытаются что-нибудь уловить.

- Ну опять же ничего. И долго мы будем истязать себя этим прослушиванием? - Виктор был последователен в своём сарказме.

- Минуточку, - сказал я и замедлил воспроизведение, и теперь лента вращалась в 1/4 от своей нормальной скорости.

- Погодите-погодите! - воскликнула Агнешка и придвинулась ближе к динамику, как будто это могло на что-то повлиять. - Я что-то слышу, там обрывок фразы, очень короткий - кажется, в конце есть буква "с". Слышите? "С" или "ас". Можно ещё медленнее?

- Можно. - Я переключил на 1/16 и стал ждать реакции. Из динамика доносились медленные, жалобные, хриплые, бесконечно повторяющиеся слова: "выпустите нас выпустите нас выпустите нас выпустите нас выпустите нас выпустите нас". Я остановил плёнку.

- Что же, сука, это может значить? Это какая-то шутка?

Угадайте, кто такое мог сказать. Виктор, как пошёл ругаться, так уже нормально ничего не мог сказать. Нехорошо так.

- Из того, что вы узнали до сих пор, что-нибудь кажется шуткой? - Несмотря на все мои усилия, мне не удалось избавиться от тона усталости, которую вызывали во мне риторические вопросы. - Мы только что вели разговор о том, что это место населено привидениями, и вот лучшее доказательство. Не знаю, как там и что, но некоторые из пустующих квартир на самом деле не пустуют. В них поселились те, кого вероломно выкинули из могил. Возможно, я и ошибаюсь, но я насчитал пятнадцать таких квартир, в которых живут двадцать, скажем так, жильцов, отличающихся от всех прочих. Среди этих пожилых, которых вы слушали, также ваша соседка, пани Агнешка, та самая, у которой вы одалживали ключи. Они не живые и не мёртвые. Они не могут покинуть занимаемые ими квартиры. Они не испытывают страха, гнева или других эмоций. Самоубийцы - несчастны во время жизни и несчастны после смерти. Они просто тоскуют, и им хотелось бы отсюда выйти. Вернуться туда, откуда они пришли.

- Марианна среди них? И её истязатели? - тихо спросила Агнешка.

- Истязатели да, - ответил я. - Не знаю, все ли, но некоторые наверняка. И ваша пани соседка - из них. Она первой крикнула: "Сжечь ведьму!" Но на след Марианны и её дочек я так и не напал. Может быть, они где-то здесь... этого я не исключаю. Однако возможно, что они были слишком хороши, чтобы Бог позволил им стать призраками. Много вопросов, на которые мы никогда не найдём ответа, много.

Я снова отказался от ведущей роли. Они услышали всё, что я хотел сказать - по крайней мере, сегодня. С остальным можно и повременить. На самом деле, я просто ждал, когда они выйдут - хотелось послушать, что они обо мне говорят. Кроме того, хотелось бы избежать лавины риторических, бессмысленных вопросов. Давайте уже, друзья мои, оставьте уже, как вы выражаетесь, "питона" в покое.

Все трое сидели с пришибленным видом, Виктор бездумно вертел пустую чайную чашку.

- Решающая битва. Решающая битва, говорите, - бормотал он про себя. - Ну ладно, посмотрим... да, посмотрим. - Он поднял голову и посмотрел на меня глазами человека, который не спал почти три ночи. Что ж, вполне себе удручающее зрелище.

- И дальше что? - спросил он.

- Как что? Ничего, - ответил я. - Вы знаете, с чем имеете дело, вы выяснили истоки этих событий. В сравнении с тем, что было несколько часов назад, ваши знания стали неизмеримо больше. Чего бы вам хотелось "дальше"?

- Решение.

Я кивнул. Все на один лад. Все надеются, что кто-то даст им решение, покажет путь, ответит на трудные вопросы, развеет сомнения и погладит по голове.

- Решение мне неизвестно. Может такое быть, что его даже вообще не существует. Я рассказал всё, что знаю. Остальное не моё дело.

- Вам не снятся кошмары? - спросила Агнешка.

- Это не ваше дело, - ответил я.

Они молчали. Грустные и уставшие. Безучастные. Если бы меня спросили, в чём самое большее проклятие этого места, я бы не сказал, что оно доводит до самоубийства, нет. Самое страшное в том, что оно высасывает из жильцов все силы, делая их безучастными, медлительными и лишёнными энергии. Они знают, что должны бороться, но не хотят. Кто знает, может, в этом и есть суть зла. Не в том, что у него чересчур много последователей, а в том, что чересчур многие не хотят ему противостоять.

- Вы должны понимать, - сказал Виктор, - первое, что мы сделаем, как только разберёмся с этим чёртовым домом - уничтожим вашу систему и все ваши архивы. От первой до последней плёнки.

Мне пришлось сильно постараться, чтобы сдержать улыбку.

- Да, знаю. - Я поправил очки и с притворной грустью посмотрел на Виктора.

Я надеялся, что на этом визит закончится.

- Идём, - сказал он. - Здесь мы ничего больше не добьёмся. Разве что если у нашего разлюбезного пана соседа есть для нас ещё какие-нибудь новости. Как насчёт этого, пан сосед?

Я покачал головой. Мне не хотелось, чтобы разговор затягивался. Все они поднялись и пошли к двери, и, конечно, никто из них не сподобился сказать "до свидания", "спасибо", "вы нам очень помогли". Не, просто встали и пошли.

- Мне вот что интересно, - сказал Виктор, уже положив ладонь на ручку. - На верхнем этаже живёт один чудак... Когда я хотел пригласить его на встречу, он ответил, что любит меня, и понёс что-то о том, что не сможет открыть дверь до среды. Он тоже, ну...

Я в душе посмеялся. А, пан Квашневский, обожал его записи.

- Не, он нет. Он закрылся, чтобы восстановить связь со своими чувствами. Парень, что называется, ищет. Фэншуй, познай силу своего разума, будь сам себе пророком, люби других и другие полюбят тебя, как читать мысли, как стать великим за десять дней, как стать психически здоровым за выходные, как преодолеть детскую травму за один семейный обед и так далее. Думаю, за него беспокоиться нечего. Он настолько глуп, что никакие тёмные силы, включая его собственные, не имеют к нему доступа.

[двери] - так бы я отметил этот момент в стенограмме. Я остался наедине со своими мыслями, двумя пустыми чашками чая и одной полной, к которой Камил даже не притронулся. И всё же мне немного взгрустнулось. Может, нашу встречу и не назовёшь особенно приятными дружескими посиделками, но я всё-таки почувствовал, насколько жалкой формой контакта является моя система. Если это вообще можно назвать формой контакта.