- Ещё до моего, скажем так, открытия, это был самый громкий процесс тех лет, - начал Виктор и улыбнулся про себя, услышав эхо своего голоса, прозвучавшего несколько недель назад. Но теперь ситуация совершенно отличалась. Тогда он видел перед собой горящие глаза дебила, жаждущего кровавых сцен, а теперь - двух человек, которые были бы благодарны, если бы он избавил их от лишних подробностей. Тот вытягивал их него рассказ только ради собственного развлечения, а они хотели ему помочь. Трудно поверить, что он встретил их в этом подъезде, где никогда ни с кем не перебрасывался больше, чем парой слов. - А громкий процесс - это как раз то, чего я больше всего тогда хотел. Это означало, что мне пару месяцев меня не будут дёргать на какие-нибудь другие дела. Обычно в газетах у всех общая проблема - приходишь на работу с пустой головой и слышишь сакраментальный вопрос начальника: "Ну, что у тебя на сегодня?" И ты должен иметь по-настоящему хороший предлог, чтобы тебе не всучили какое-нибудь говно, за которое никто не берётся, потому что сильно занят. Пока я освещал ход большого, громкого судебного разбирательства, мне не приходилось отвлекаться ни на что другое. Даже в те дни, когда заседания не проводились, стоило только буркнуть: "Я собираю материалы насчёт Гонораты, копаю, понимаешь, в глубину", - и никто ко мне больше не цеплялся. Факт, я уже завоевал определённые позиции и мог себе позволить не заниматься журналистскими мелочами.

- Шакалил? - спросила Агнешка.

- Вроде того. Да даже не вроде, а именно что шакалил. И гордился этим. Лазил по прокуратурам и секретариатам судов. Чем необычнее, вульгарней и кровавей попадалось дело, тем лучше. Когда мне подкидывали материалы групповом изнасиловании, я подпрыгивал от радости. Когда я из коридора слышал об обвинительном заключении по делу о матереубийстве, я чувствовал себя на седьмом небе от счастья.

- Жуть. И ты ходил к пострадавшим, как эти, из TVN? Типа, "что вы чувствуете после того, как вашему сыну оторвало фейерверком обе ноги?"

- Ну, конечно. Уговаривать родственников жертв на то, чтобы они рассказали всю историю, в этом я был мастер. Стучался в дверь и, после того, как стихал первый поток оскорблений, делал скорбное лицо и заводил речь об общественной миссии, чаще всего: "Я понимаю, вашего мужа уже не вернуть, но нельзя допустить, чтобы его смерть была напрасной. Общественность должна знать подробности этого преступления, пусть все увидят вашу боль, научатся избегать зла и карать его".

- И велись? - спросил Камил.

- Постоянно. Конечно, не только поэтому. Они хотели поделиться своим несчастьем, ну и last but not least¹, многие хотят появиться на публике, увидеть своё имя в газете, себя на телевидении. Думаете, большого труда стоит находить всех этих чудиков для разных шакалоподобных ток-шоу, вроде "Rozmowy w toku"²? Наоборот, они выстраиваются в очередь, приговаривая: "С сиротками без ручек вы уже разговаривали, а не хотите ли теперь поговорить с сиротками без ножек?"

Ну вот я шакалил, и когда первый раз услышал о том случае, с Гоноратой, лет семь назад, мне даже и мысли не пришло "бедная девочка", я сразу подумал "супер, вот это будет процесс".

- А что там вообще стряслось с Гоноратой? - Камил вернул Виктора к основной линии рассказа.

- Гонората была пятнадцатилетней красавицей, примерной ученицей и образцовой дочерью - идеальным ребёнком, прямо как из американских фильмов о семейных ценностях. Она жила в родителями и младшим братом в многоэтажке на Журавя, рядом с площадью Тшех Кшижи. В начале июня она пропала. Похитили её или убили, тогда никто не знал. Как бы там ни было, она исчезла. Её искала вся столичная полиция, газеты только об этом и писали.

- Ты тоже?

- Нет, это забрали мои коллеги из криминального отдела, я тогда занимался скучным процессом над казнокрадами. Политическая, неудобоваримая история. Целый день в суде - и заметка в триста знаков. Кошмар. Но я, конечно, следил за делом Гонораты, как и вся Польша. Полиция выворачивала весь город наизнанку, время от времени появлялся кто-то, жаждущий славы, и утверждал, что "видел её на яхте под мостом Грота", но не удавалось найти ни малейшего следа. Она вышла из школы на улице Скорупки и исчезла. Как камень в воде. Никто ничего не знает.

Виктор облизал спёкшиеся губы.

- У тебя нет выпить чего-нибудь нормального? - спросил он. - Вода, сок, газировка?

Камил выбежал за дверь и через некоторое время вернулся с пятишкой минералки. Налил Виктору и Агнешке.

- А себе? - удивилась Агнешка.

- Нет, я уже пил с утра, сейчас не хочу.

Виктор продолжил.

- Месяц прошёл с тех пор, как она исчезла, и вот её нашли. Случайный прохожий увидел её ночью голой в кустах, в парке, на откосе. Знаете, за сеймом. Наткнулся бы на неё минут на пятнадцать позже, она бы уже, наверное, не выжила.

Виктор прервался.

- Ну я не буду вам в деталях рассказывать, в каком она была состоянии, потому что это ни к чему никакого отношения не имеет и не является предметом моего сна... моих видений... Но над ней издевались, наверное, всеми возможными способами, которыми только можно издеваться над человеком. Её избивали, пытали, постоянно насиловали. Перед освобождением ей вырвали язык, чтобы она не могла дать показаний. В этом не было необходимости. Гонарата, когда её нашли, уже была не живой девушкой, а овощем. Думаю, её смерть стала бы для всех меньшим потрясением. То, что ей дозволили жить, это, наверное, самое большое издевательство.

Начались поиски виновных, столь же яростные, как и поиски пропавшей. И столь же безрезультатные. Дело продвинулось, когда врачи разрешили показать девочке альбом с фотографиями преступников и тех, в отношении кого у полиции "имелись некоторые подозрения". Когда при виде одной из фотографий у Гонораты случилась истерика, следователи сказали: "Бинго!" Это был местный жулик, второгодник из параллельного восьмого класса.

Организовали опознание. К жулику подобрали несколько типов с похожими физиономиями, большинство из школы на Скорупки, и показали девочке в отделении на Вильче. Она отреагировала ужасно. Вырвалась из рук полицейских, набросилась на стекло перед одним из показанных и издала один бесконечный вопль.

- Попался.

- Ну, не совсем, потому она так отреагировала на своего одноклассника, нормального парня, с которым у них когда-то, видимо, были даже романтические отношения. Полицейские удивились, но взяли в оборот и того, и этого. Подозреваемые не сознавались, но некоторые обрывочные показания свидетелей, запаховые следы и данные тестов на полиграфе позволили прокуратуре составить обвинительное заключение. Честно говоря, дерьмовые доказательства, но социальное давление было настолько велико, что службы уже хотели посадить хоть кого, лишь бы варшавяне не начали пикетировать полицейские участки. Вместе с двумя парнями, Михалом Т. и Эдмундом Э. обвинили и Терезу К, девицу из кулинарного училища, старше их годами, которая, по заявлению свидетелей, тусовались с ними - она провалила тест на полиграфе, и Гонората её также опознала. Обвинения были те же - похищение, телесные повреждения, изнасилование с особой жестокостью и покушение на убийство. Максимальное наказание - пожизненное заключение.

Виктор налил себе стакан воды и залпом выпил его.

- Процесс начался быстро, практически сразу после предъявления обвинительного заключения и, что тут рассказывать, завершился полным фиаско. Эсперты отвергли запаховые улики и данные детектора лжи, опознание так же было провалено. Помню, как мать Гонораты непрерывно рыдала, когда эксперт-психиатр бесстрастным голосом опроверг достоверность результатов опознания, проведённого лицом с состоянии кататонического ступора. Уже в середине процесса стало ясно, что всё без толку. Дело могли изменить только показания свидетеля, который бы вдруг сказал: "Да, я видел, как её тащили"; или если бы полиция нашла место, где держали Гонорату. Не стоит и говорить о том, что дальше обвинительного заключения для всей этой троицы дело не пошло. Полиция только задерживает, а не сажает.

- И что, их отпустили? - спросил Камил.

- Погоди. Скоро всё узнаете.

Это был конец сентября, я вышел из суда с чувством отвращения, очень уж много при мне преступников выпустили на волю только потому, что бабам в суде неохота разбираться.

- Лучше освободить десять виновных, чем осудить одного невиновного, - сказала Агнешка.

- Теоретически это верно, но поверь, ты быстро изменишь своё мнение после нескольких процессов. В общем, я вышел из здания суда и начал бродить в квадрате Круча - Вильча - Маршалковская - Хожа. Там Гонората и двое её "друзей" ходили в школу, там жил один из них, тут же по соседству другой и Тереза К., в той же самой многоэтажке. Кулинарное училище чуть дальше, на Познаньской. Я всё ходил и задавался вопросом, как такое возможно, что никто не заметил момента похищения. В одном из обвинительных заключений говорилось, что Гонората пришла в дом Эдмунда Ф., там на неё напали, оглушили и так далее. Но всё это шито белыми нитками. Я подумал - а может, она вообще не покидала школу?

Я стоял перед двухэтажным зданием, покрытым плитами песчаника. Вглядывался в тёмные глубины окон и задавался вопросом - может ли такое быть, чтобы она не вышла из школы? Не слишком ли это просто? Как проверить что-то такое, настолько очевидное? Был уже вечер, дети и учителя давно разошлись. Я проигнорировал табличку на двери "ВХОД ЖУРНАЛИСТАМ ЗАПРЕЩЁН" и зашёл, подкупил охранника, чтобы немного побродить по зданию.

Типичное школьное сооружение. Два этажа, две огромные лестницы со скользкими перилами. Широкие коридоры с окнами на спортплощадки с одной стороны и с дверями классов с другой. По бокам главного здания - квадратные крылья. В одном крыле внизу столовка и кухня, а в другом - спортзал. Абсолютный стандарт.

- Ты же не искал следы по классам?

- Какой сообразительный мальчик. Я сразу полез в подвал и принялся его осматривать, сантиметр за сантиметром. Подвал как подвал. Прежде всего, раздевалка с отдельными шкафчиками для каждого класса и помещения для разных нужд - тепловой узел, спортивные раздевалки и душевые, проход к спортзалу, харцерская комната. Ничего особенного, - подумал я поначалу. И тут остановился перед дверью с надписью "СКЛАД МЕБЕЛИ" (кто-то переправил на "РАСПАД МЕБЕЛИ"). Массивная, огнеупорная дверь в толстой стальной коробке, запертая на навесной замок, но дыра посередине указывала на то, что изначально они были закрыты на замок с круглым вентилем - как, например, у входов в бомбоубежища. Понимаете, о чём я говорю?

Слушатели кивнули.

- Ещё за пятьдесят злотых я убедил охранника снять замок и пойти туда со мной и со своим фонариком.

- Ты правда заподозрил, что её держали в плену целый месяц в школе, на складе мебели?

- Честно говоря, нет, но журналистское наитие велит мне проверять все версии. Мои напарники, фотокоры, меня за это ненавидели. Я их вечно задалбывал - давай ещё сюда заглянем, там проверим, поговорим с этим, подождём того... Я залез в кладовку. Ну и что ж, надпись не обманывала. В узком проходе стояли шкафы, лавочки, сломанные стулья, спортивный пьедестал, реликты школьного прошлого, такие, как орлы без корон, бюст Ленина, большой щит с надписью "203-я школа им. Янека Красицкого"³.

- А кто это?

- Да кто ж его знает. Но до 89-го многие школы назывались его именем. Ладно, это не важно. Я пробирался дальше, не мог же этот узкий проход и быть бомбоубежищем для всей школы. Где-то должно было быть какое-то центральное помещение, основное. И действительно, по обе стороны коридора я обнаружил две двери. Одна, как объяснил охранник, вела в харцеровскую комнату, а другая - куда-то туда, куда никто не заходил.

- И конечно же, ты её открыл?

- Конечно же. Охраннику уже к тому времени самому стало интересно, и он даже не попросил денег за дополнительную услугу. А толку-то? Ни одного замка не висело, замочная скважина доверия не внушала - словом, дверь казалась запертой навечно.

- Или с другой стороны...

- Похоже на то. Когда я, как в глазок, посмотрел в дырку посредине двери, а потом посветил фонариком в замочную скважину, я увидел только, что внутри большое пространство, целый зал. И довольно пустой, насколько я разглядел.

- И как ты поступил? Вызвал полицию, чтобы выломать дверь?

- В тот момент мне ничего в голову не пришло. Я понимал, что мне самому ничего больше не сделать. Я попрощался с охранником и дал ему ещё пять десяток, чтобы он держал рот на замке - сами понимаете, мне не хотелось видеть возле школы машины телевизионщиков, и вышел из здания к намерением навестить полицейских на Вильче. У меня там был хороший знакомый. Пока курил у школы, наблюдал, как смотрительница из соседней многоэтажки, копается в садике возле забора. Смотрел-смотрел, и вдруг что-то щёлкнуло у меня в голове. Посреди газона торчал металлический грибок - ни что иное, как вентиляционная труба того, что под землёй. И это были не подвалы жильцов, поскольку грибок располагался в добрых десяти метрах от дома. И меньше чем в трёх от школы.

Я подошёл к смотрительнице, завёл разговор, склонил его на интересующую меня тему. Типа, какой ужас, и прямо здесь, может она даже видела этих людей, бла-бла-бла. Я не ожидал, что она мне что-нибудь расскажет, но она затарахтела, как пулемёт. Что Терезка шлюха, позор всего района, постоянно тут ошивается с какими-то хахалями, почти каждый день с новым, - и показала мне зелёную дверь подъезда: "Из моего дома выходила, у этой шалавы, прости господи, наверно, здесь тоже кто-то был".

Я спросил, не рассказывала ли она об этом полиции. Не рассказывала. Потому что у неё никто не спрашивал. Я избавился от очередной банкноты и начал осмотр. На этот раз ходил сам, поэтому загодя отправился в магазин на Скорупки, за фонариком - красный, с большим рефлектором, с шестью батарейками R20.

Дверь в подвал находилась рядом с лифтом. Открытая. Я зажёг свет, включил фонарик, сделал три глубоких вздоха и спустился в затхлое помещение. Речь идёт о Средместье⁴. Там подвалы - это кирпичные подземелья, а на стерильные железобетонные коридоры, как здесь.

На редкость паскудное место, сплошные закутки, закоулки, я уже понял, что эти казематы занимают больше места, чем само здание над ними. Я попытался сориентироваться так, чтобы идти в сторону школы. Прошёл кладовки жильцов и дошёл до конца коридора. И чуть не упал от удивления - в конце я увидел дверь, такую же точно, как та, в школе. Но сохранился оригинальный вентиль, закрытый. Мне пришлось сильно постараться, чтобы повернуть колесо и сдвинуть засовы.

- А почему ты всё это не сделал с полицией?

- Шутишь, что ли? А потом стоять среди толпы на пресс-конференции, чтобы что-нибудь выяснить?

За дверью оказался ещё один коридор. Уже и ниже, чем предыдущие подвалы. В конце ещё одна бронированная дверь, открытая, а за ней большое, хоть и с низким потолком, квадратное помещение - несомненно, тот зал, который я в школе разглядел через дырку. Совершенно пустой. Почему дверь со стороны школы не открывалась, быстро выяснилось - с этой стороны её приварили к дверной коробке. Сварка была довольно небрежной и, главное, свежей.

Я осмотрелся. За исключением двери, в которую я зашёл, и той, ведущей в школу, в помещение вёл ещё один путь - перекрытый такими же тяжёлыми воротами. За ними ряд из десятка комнат - может, спальни или командные пункты. Чёрт его знает, понятия не имею о бомбоубежищах.

В конце - кафельные душевые.

Виктор умолк. Пока он рассказывал, у него не было чувства, что он вспоминал те события, произошедшие несколько лет назад. Ему казалось, что он пересказывает фильм, который показывали в тёмном зале только для него. На большом экране он ясно видел каждую деталь, стереозвук передавал эхо его шагов в подземелье. Стены, выхваченные потоком света, звук далёких капель, пар от дыхания... Первая дверь, вторая, третья, большое помещение слева. Потом душевые - стальные трубы, прикреплённые к стене, облицованной зелёной плиткой, краны, металлические решётки в полу. Прикрытую дверь толкнули, чтобы поближе рассмотреть купальню. Свет выхватил из тьмы чудовищность зла, царившего в этом помещении. Киномеханик остановил проектор, чтобы единственный зритель в зале мог пресытиться видом злодейства.

Виктор выбежал из-за стола, за которым все сидели, и побежал блевать в туалете. Ему подумалось, как много "Бехеровки" потрачено впустую. Он быстро вытер губы и вернулся. Махнул рукой, всё, мол, в порядке, и продолжил.

- Её держали там. Там стоял стол, полный инструментов, стул, привинченный к полу, кандалы, прикреплённые к стене - кому-то больших трудов стоило, чтобы всё это устроить. Самым жутким были фотографии - любительские чёрно-белые фотки, проявленные и напечатанные, вероятно, в одной из соседних комнат. На них изображалось всё, что делали с Гоноратой, и под каждой фоткой подпись: ДЕНЬ 1, ДЕНЬ 2, ДЕНЬ 3 и так далее. Я посрывал все фотографии и сложил их в сумку.

- Ты хотел их опубликовать? - Агнешка аж поднялась.

- Я хотел их уничтожить. Я знал, что если их оставить, они окажутся в материалах дела, а оттуда в конечном итоге попадут в средства массовой информации. А такого никто не должен видеть.

- Но это же доказательство!

- Я надеялся, что полиция найдёт здесь достаточно улик, особенно отпечатков пальцев. И я не ошибся. Никаких фотографий не понадобилось, к тому же, после обнаружения этого места, подозреваемые во всём признались. Думаю, сыграл роль и метод, каким их допрашивали. Разумеется, всё списали на очень крутые лестницы.

- Прямо оттуда ты отправился в полицию?

- Да. Но потребовал от них, чтобы всю информацию они раскрыли только поздним вечером.

- Почему?

- Чтобы другие газеты не успели этого опубликовать раньше.

Виктор грустно улыбнулся при воспоминании о месте в иерархии, которое он когда-то занимал.

- И это то, что тебе снится? - спросила Агнешка. - Не понимаю, всё это случилось на самом деле - воспоминания ужаснейшие, самые ужасные, которые только можно себе представить, но не такие, чтобы от этого вешаться.

- Это ты про мой кошмар? - отозвался Виктор. - Про мой Кошмар с большой буквы? В каком-то смысле да, вешаться не стоит, но только в каком-то смысле. Слушайте, что произошло дальше.

- Думаю, нам придётся послушать как-нибудь в другой раз. - Камил указал на висящие на стене часы с птицами. - Уже без пяти шесть.