Он выключил горячую воду и сел на дно душевого поддона. Открыл рот, чтобы ледяная водопроводная вода потекла ему в горло. На вкус она была отвратительной, но идти в магазин за минеральной водой не хотелось. Да он и так на мели. Во вторник он обнулил свой счёт, то есть снял на жизнь жалкие сто сорок четыре злотых, а теперь у него в кармане осталось чуть больше десяти.

- Ты нищий, Виктор, - сказал он себе и засмеялся. - Я нннниииищий, - пропел он на мотив некогда популярной песни Эдиты Гурняк¹ и засмеялся ещё громче.

Он выключил воду и вышел из душа замёрзшим. Колотило ужасно. Полотенце, которым он обернулся, пахло сыростью и гнилью, от запаха оно казалось слизким. Рядом с ванной стоял запах грязной одежды, но, в основном, отдавало туалетом. Виктор не мог вспомнить, когда в последний раз мыл унитаз, но это было, должно быть, много недель назад. Отвратительный, сладковатый смрад словно выползал в виде зеленоватого дыма, как в детских мультиках. Виктор опустил крышку ногой, и его первым желанием было помыться, но он вспомнил, что только что из душа. Ладно, тогда вечером. Для очистки совести он решил хотя бы бросить грязное бельё в стиральную машину, но выяснилось, что нет порошка.

- Высокая мощность. - Он вздохнул. - Придётся отложить стирку.

Комната была не намного лучше. Он оглядел запущенное помещение так, будто оно ему не принадлежало. Не может быть, чтобы он тут жил. Окна не открывались, одна штора наполовину оборвана, весь ковёр заляпан пятнами неизвестного происхождения, рядом с кроватью легко узнаваемая чешуйка засохшей рвоты, заставленный бутылками (а где стаканы?) стол был липким от чего-то, пролитого много веков назад и напоминающего верхний слой лака. Хуже всего была грязная кровать, со спутанным и местами коричневым постельным бельём. Разве он мог сам до такого довести?

Он, лавируя между пятнами, подошёл к кровати, и осторожно поднял лежащую на обивке книгу.

- Давай, малышка - по крайней мере, мы тебя спасём, - прошептал он. Оказалось, что он читал "Бесплодные земли" Кинга.

Тем не менее, следующие пять часов он провёл за уборкой. Он открыл окна, помыл стёкла, сложил весь мусор в старую наволочку, протёр мебель, пропылесосил ковёр, прикидывая, что этот пылесос наверняка чего-то стоит и при необходимости можно будет его продать, и даже штору привёл в порядок. Обвязал лицо старой футболкой и поборол рвотные позывы. Дважды.

Теперь он сидел голый в кресле и плакал. Плакал и рисовал пальцем в воздухе то, чего ему не хватало. Сперва вещи - белое классическое кресло из "Икеи", которое он купил для Вероники - в углу у окна. Высокий торшер с белым абажуром, который включали ногой - между окном и креслом. Большой ящик с деревянными кубиками, который не помещался в микроскопической комнате Матильды - рядом с дверью. Пластмассовая игрушечная печка немыслимо ярких цветов, жёлто-розовая -рядом с коробкой.

Потом люди. Вероника сидит в кресле и читает книгу, одну ногу поджала, другой покачивает. Рядом дымится кружка с чаем. "Кажется, ты сказал, что хочешь приготовить ужин? - говорит она, не поднимая глаз. - Если да, сделай мне и бутерброд."

"Я уже сделала! - кричит Матильда, отрывается от своей печки и бежит, держа в руках пустую жёлтую тарелку. - Такой, как ты любишь, с вкусным сырком и ветчиной", - говорит она. Вероника делает вид, что ест бутерброд, и говорит с набитым ртом: "Дай и папочке, а то он сегодня, кажется, так и не поест."

Размытая фигурка Матильды бежит к печке и деловито возвращается с тарелкой и двумя чашками.

"Вот, папа, вкусненький бутерброд с салями и пиво с пеной. Детям нельзя пить пиво, да? Папа, я заварила себе чаёк, такой чудесный, малиновый, с настоящими фруктами. Хочешь попробовать?"

- Ммм, какой хороший, - говорит вслух Виктор, ссутулившись в кресле, и слёзы текут одна за другой. - А может, ты хочешь попробовать моего пивка?

"Глупый папа, дети же не пьют пиво. Надо его отшлёпать, да, мам?"

"Отшлёпай, отшлёпай, надо его наказать хорошенько."

Фигурка забирается к нему на колени и лупит его кулачками по голове. Виктор поднимает руки, как будто хочет обнять фигурку, но обнимает самого себя. Некоторое время он покачивается в кресле, потом наконец резко встаёт и подходит к телефону. Надо кончать с такой жизнью, - думает он, - взять себя в руки и вернуться в мир живых. Уже. Теперь. Сейчас. Немедленно.

Он набрал номер Томека, своего лучшего друга и одного из ключевых редакторов "Курьера", крупнейшей столичной газеты.

- Привет, это Виктор, можешь говорить?

- Конечно, как ты там?

- Сейчас, вроде как на плаву. Но я не знаю, надолго ли это. Ты мне поможешь? Чувствую, что сейчас всё наладится.

На другом конце линии стихло. Томек задумался. Виктор покрылся испариной. О чём сейчас думает Томек? Может, вспоминает, сколько раз уже такое слышал. Может, думает, есть ли в этом вообще смысл. Может, думает, не обходится ли ему эта дружба слишком дорого. Виктор не выдержал.

- У меня сейчас переломный момент, - тихо говорит он. - На самом деле. Раньше, когда я говорил об этом, такого убеждения у меня не было, но теперь всё иначе. Я всем своим существом чувствую, сейчас или никогда. Я прошу тебя, в последний раз. Если получится, то всё будет хорошо. Если нет, я так много проиграю, что ты меня уже больше не увидишь.

Спокойный голос друга прервал его речь.

- Не надо вот этих театральных монологов. Нормального задания я тебе пока не дам, потому что не знаю, в каком ты состоянии и можно ли тебя отправлять к людям. Напиши мне что-нибудь к понедельнику. Справишься, поговорим дальше, если ты будешь в состоянии ответить на звонок.

- Господи, я не знаю, как тебя благодарить.

- Не называй меня господом, безбожник. О вчерашнем разговоре можно не спрашивать?

- Похоже на то.

- Хорошо, жду до понедельника.

- И ещё кое-то, тут, знаешь, такое дело...

- ...я переведу тебе пару соток. Без проблем. Только помни, это аванс, а не пожертвование. Виктор...

- А?

- Я держу за тебя кулаки. Честно.

- Да ладно тебе, а то я сейчас расплачусь. В понедельник увидимся.

- Пока.