Убэшный¹ допрос подошёл к концу, и Камил понял, что это было ошибкой, скрывать состояние машины накакуне вечером. Вся эта история с несчастным случаем в подъезде была бы хорошим фоном для того, чтобы протащить новость о машине. Но он, как обычно, налажал. Решил, что, раз уж все так переживают, то можно спокойно пойти спать, а теперь расплачивался за свою трусость. Вот же дебил! Если бы он вчера прибежал, весь потрясённый, и, рыдая, признался, что разбил машину (не совсем, в конце концов, только помял), дело бы рассосалось среди других. Труп в лифте, такое потрясение, а тут ещё ребёнок попал в аварию. Но он повёл себя глупо. Пришёл домой, не сказав ни слова, а утром притворился спящим, слушая, как отец выходит из дома.

Он в уме подсчитывал, сколько ему ещё осталось. Отец спускается по лестнице, идёт мимо газона, сворачивает, доходит до парковки - он ещё ничего не увидел, потому что "ланос" стоит в конце, за большим "фордом транзит" - открывает замок, вешает его на ворота, открывает ворота, идёт и видит. Он не верит, что это его машина, проверяет номерной знак, обходит автомоблить кругом. Но всё сходится, те же бамбуковые спинки на сиденьях, тот же святой Христофор, тот же лавандовый освежитель, о нет - это его любимый "ланос". Кто мог такое сделать, - задаётся он вопросом. Может быть, - он даже думает поначалу, - какая-то злобная шпана, перепрыгнули эдак ночью через забор и расправились с его машиной.

Он возвращается, попутно обдумывая, что скажет и как накажет, чтобы как можно эффективнее раскрыть свою мощь. И вставляет ключ в замок.

Камил немного ошибся, замок щёлкнул где-то на минуту позже, чем он ожидал. Он услышал, как отец вошёл и сел на кухне (тяжело опустился), но решил дожидаться, пока его позовут. Минуло несколько минут, затем виновник его рождения подошёл и сел на край кровати. Начал как обычно.

- Прежде чем ты расскажешь мне, как это произошло, - сказал он с грустью, которой руководитель Котичек мог бы позавидовать, если бы они знали друг друга, - и прежде чем мы обсудим, какие последствия для тебя это должно иметь, мне интересно спросить, не хочешь ли ты мне что-нибудь сказать.

Самым разумным было бы сказать душераздирающим голосом "прости" и, рыдая, просить прощения. Да за каким хуем, - подумал Камил, - давай, запугай, выскажись и отвали. Никакого нытья не будет.

- Ох, чёрт, машина, - вскочил он, будто чудом оправившись от приступа амнезии. - Я забыл тебе это сказать из-за вчерашнего шоу в подъезде. Было у меня там неприятное происшествие на Пулавской, когда я возвращался из школы (он туда вообще не ходил). Меня подрезал автобус, и пришлось проскакивать между деревьями, чтобы не сбить одного кадра. Выглядит, наверное, не очень хорошо, да? Вечером ничего не было видно, дождь стеной.

Отец смотрел не на сына, а в окно. В его глаза было чувство неудачи в воспитании добропорядочного гражданина. Он вздохнул.

- И это всё, что ты мне можешь сказать. Ты разбил машину, на которую мы с твоей матерью зарабатывали годами, часто во многом себе отказывая, и которую мы покупали прежде всего с мыслью о тебе, а ты не хочешь даже толком поговорить. Ты даже не представляешь, насколько всё это печально.

Камил понятия не имел, что говорить, и оба молчали. Отец ждал ответа сына. А сын задумался, что же ответить.

На мгновение голос разума возобладал и закричал: покайся, покайся, покайся немедленно! Но был и другой голос: Какого хрена? Я кого-то убил? Кто-нибудь пострадал? Заслуживаю ли я того, чтобы проходить через эту унизительную процедуру? Оно даже не спросил, как я всё это пережил, что со мной, не ушибся ли я. Нет, нехороший сын в очередной раз доказал, что он неблагодарный и проблемный. Все подозрения отца подтвердились, более того, выяснилось, что...

- Что ж, я тебя слушаю, - его ход мысли внезапно прервался.

- Ну, прости, господи, ты хочешь, чтобы я ползал у твоих ног? Я попал в дтп и помял кусок железки. Я никого не убил, не изнасиловал учительницу, не отнял у детсадовца карманные деньги. Так что, может, сделаешь одолжение, перестанешь строить тут такие рожи?

- Давай, повыступай, сынок. На меня это всё равно не произведёт впечатления. Я жалею не только о том, что ты уничтожил машину. Ты прав, это всего лишь кусок железа, хотя для меня и твоей матери он обладалает ещё и определённой эмоциональной ценностью, которой для тебя, видимо, нет. В очередной раз оказалось, что ты эгоист, который способен думать только о себе, вот, что плохо. Ты в очередной раз предал наше доверие. Моё и твоей матери. Ты в очередной раз показал, позволь мне высказать это по-мужски, насколько тебе на нас насрать, - начал повышать голос отец. - Вот почему я переживаю! И поверь, не только за себя! Я ко всему привык, жизнь меня помотала, я многое могу вынести. Но для твоей матери это будет большим ударом, и я хочу, чтобы ты это знал. Ты когда-нибудь думал, маленький ублюдок, как она из-за тебя переживает? Что она почувствует, когда об этом узнает?

- О чём? О помятой машине?

- Не притворяйся глупее, чем ты есть, сынок, - теперь он изображал разъярённого самца. - Я сейчас не про автомобиль, я о боли, которую ты ей причинишь.

- О боли? - Камил каждый раз одинаково удивлялся, хотя по опыту уже должен был знать, что в таких разговорах нет никакой логики. - Какая ещё боль? Ты про что?

- Уж ты-то точно знаешь, о чём я говорю! Действительно точно!

- Слушай, чел, завянь. Не кипишуй.

- Не говори со мной на этом языке, щенок! Я твой отец! - Он брызгал вокруг капельками слюны.

Камил с отвращением поморщился.

- А я тут при чём? Отца не выбирают.

- Сыновей тоже. К сожалению.

Наступила тишина. В каждой их ссоре наступал момент, когда они намеренно задевали самые чувствительные места друг друга. Через некоторое время Камил сказал:

- Слушай, это случилось, пока я был за рулём, и я сделаю всё, чтобы это исправить. Отремонтирую как можно дешевле и красивее и, конечно, возьму на себя все расходы. Раз уж это моя вина, то мне, понятно, за всё и платить.

- Не о том речь, - отрезал отец. - Ясно, что заплатишь, и непрепенно понесёшь и другое наказание, о котором мы договоримся позже. Я спрашиваю, с матерью как быть?

- Она тоже помята?

- Полегче, сынок, предупреждаю, полегче. Ты знаешь, я тебя никогда не бил, просто предупреждаю - полегче. Шутки хороши, когда в меру. А шутки над матерью хорошими никогда не бывают. Ты это понимаешь, сынок? Ответь, пожалуйста.

- Честно? Нет, не понимаю. Помял машину, хочу заплатить за ремонт, для меня на этом всё. А ты тут бесишься, не можешь ничего сказать чётко и конкретно, требуешь от меня непонятно чего. Хоть бы выражался яснее.

Отец молчал. Он оглядел длинную узкую комнату Камила, словно ища разъяснения в том, что там находилось.

- Яснее, говоришь. Ты хочешь, чтобы я выражался яснее. Хорошо, позволь мне внести ясность. Насколько это возможно. Ты причинил мне и маме огромную боль, и я хотел бы, чтобы ты к вечеру придумал, как будешь перед нами извиняться и какое наказание ты себе предложишь. Так понятно?

- Да, папа, конечно, - обречённо сказал Камил.

Зачем он спорил? Знал же, чем всё закончится. Глянул на отца. Забавно, хоть он и видел его каждый день, никогда не мог вспомнить, есть у него усы или нет. А теперь чётко увидел: есть. Седые усы типка лет пятидесяти. Одет опрятно, но немодно. Слегка растрёпанный, с лицом, выражающим склонность к обильным обедам и алкоголю. Пахнет одеколоном, который никто не назвал бы стильным. Может, он ни про какой получше и не знал, а может, не хотел тратить деньги. Бедный типок. Камил знал, что его печаль была искренней, хотя она и не имела никакого отношений к состоянию машины. Почему отец всегда набрасывался на него? Разве Камил виноват в том, что его отец прожил свои лучшие годы мороке ПНР? Что это была не та жизнь, которой он хотел. Что он провёл её с женщиной, которую не любил и с ребёнком, которого не желал. Кто здесь жертва, папа, кто? Ты уверен, что ты. Но, возможно, ты не совсем прав.