Агриппина Васильевна в детстве мечтала стать балериной.
- Мне сам бог велел стать второй Анной Павловой! Посудите сами: за стенкой жил Сам... - тут Агриппина Васильевна поднимала вверх узкую, надушенную терпкими духами, ладонь и многозначительно повторяла, - Сам... - подразумевая, что все просто обязаны знать, кто у нее жил за стенкой. - Я росла в атмосфэре Великой музыки Великого композитора! Каждый вечер, еще будучи неразумным ребенком, я танцевала под вальсы Штрауса и Чайковского. Согласитесь, в такой атмосфэре невозможно вырасти кем-то другим...
Я часто сидела у окна и смотрела на театр. Вон, - тут Агриппина Васильевна всегда делала движение кистью руки в направлении окна, - вон, его даже видно из моей комнаты. Вы же понимаете, раз видно театр, я просто обязана была стать Великой балериной. В такой атмосфэре невозможно было вырасти кем-то другим...
Гости восторженно кивали, видя в окне светло-зеленое здание.
- А однажды мне приснился сон, что я выхожу на сцену Маринки и танцую.... Зрители мне рукоплещут, кричат "браво" и "бис"... Я кланяюсь, приседаю в реверансе... Ну продумайте сами...- тут Агриппина Васильевна всегда выразительно пожимала плечами, - кем еще я могла стать после такого сна?! В такой атмосфэре невозможно вырасти кем-то другим...
А гости все также восторженно кивали, внимая рассказчице.
- Но кульминацией предначертаний стал визит к нам в дом одной из... - узкая ладонь вновь многозначительно подлетала вверх: мол, такие громкие имена нельзя вспоминать всуе... - Мариинского театра, - тут Агриппина Васильевна на секунду мечтательно замолкала, будто представляя эту Великую балерину, почтившую их своим присутствием, на самом же деле припоминая, что сотрудница эта была не совсем балериной. Скажем больше - совсем не балериной. Она была билетершей, но ведь можно не раскрывать все карты, ведь так? - Она погладила меня по голове и... Согласитесь, в такой атмосфэре невозможно стать кем-то другим!..
- Ах! - неизменно с восхищением выдыхали гости, - но отчего же, отчего же вы работаете простым бухгалтером?
- Ах, - тут Агриппина Васильевна всегда вытаскивала из стоящей рядом на диване шкатулки платочек из тонкого розового батиста, вытирая несуществующую слезинку, и трагически отвечала, - родители не отвели меня в школу искусств. Это самая большая травма в моей жизни!
Восторженные гости, сочувственно вздыхающие при последних словах Агриппины Васильевны, не заметили притаившуюся под шкафом маленькую серую мышку.
Она перебирала крошечными лапками в такт слышимых только ей вальсов Штрауса и Чайковского, видела красивое здание Мариинки и сцену...
- Дядюшка Паскуале, - спросила она однажды у старого мудрого крыса, - а что такое Мариинка?
- Мариинка? - переспросил старый мудрый крыс, - Мариинка, - повторил он, словно пробуя это слово на вкус. - Мариинка, - и мечтательно улыбнулся - слово оказалось сладким, будто спелый арбуз, и приятным на ощупь, как нежнейший прохладный шелк. Паскуале погладил по голове мышку и начал свой рассказ, - напротив нашего дома стоит светло-зеленое здание. Но это не просто здание, это храм музыки и танца...
Муся слушала старого Паскуале, прикрыв глазки, и представляла, как она танцует на сцене Мариинки...
И однажды, набравшись смелости, она прокралась в зал, дрожа от страха приоткрыла шкатулку, схватила надушенный терпкими духами платочек из розового батиста и молнией метнулась в щель под шкафом.
Из легкой ткани получилась замечательная воздушная пачка. Из вишневых, пахнущих жарким летом, косточек старый Паскуале сделал пуанты.