|
|
||
Александр Салтыков
ПОБЕГИ ЗА ЛЮБОВЬЮ
рассказ
I
Позывы бросить жену и работу усиливаются к маю, но Алексей Романович Лычков, которого я представляю, сделал это в конце октября, на зиму глядя. И поводом к тому послужила банная семейная оргия, когда он с женой и его приятель с женой, слегка угорев, поменялись парами. После того, как Лычков сделал свои сенсационные ходы, перепуганный приятель звонил и извинялся, хотя и непонятно за что. Алексей Романович просил не беспокоиться, потому что дело это давно решенное и выеденного яйца не стоит, а просил только об одном: не посещать бывшую хотя бы в ближайшее время, со своей стороны обещая адекват.
Алексея Романовича некстати посетила мысль о том, что есть еще люди, которых можно чем-то шокировать. И что его приняли именно за такого человека. И что, как ни удивительно, он и есть такой человек.
Бежать приходилось не как в юности - налегке, а с полной выкладкой: с больной совестью и напуганным собственным развратом и первыми признаками гниения тела. По некоторому предыдущему опыту побегов он знал, что в такой момент жизни прежде всего необходимо позаботиться о деньгах и о богатой культурной программе. Как это всегда и бывает после пожара, денег в карманах единственного уцелевшего костюма оказалось ровно на два коробка спичек и ни копейкой больше.
Чтобы скорее уладить первый вопрос, Лычков помчался в свой киоск на продовольственный рынок, где продавец Валера, один из трех его наемных работников, должен был охранять недвижимость до передачи новым владельцам.
Киоск представлял собой ныне, как говорится, жалкое зрелище: вывернутые наизнанку обертки шоколадок, черепки пивной бутылки, сиротливые, ни к чему не обязывающие ценники, разбитое корыто - и больше ничего. Торговое предприятие Алексея Романовича Лычкова было доведено до логического завершения.
С торговлей он вел себя коварно и вероломно. Лычков никогда ее не любил, тем не менее прожил с ней несколько лет. Искренне ненавидел ее родных детей, дебелых, навеки застрявших во младенческом сознании коммерсантов. Но чтобы она хоть иногда давала, Алексей Романович иногда по-гусарски расточительно тратил свои усилия. И вот наконец когда в других местах выросли супермаркеты, здесь, в киоске Лычкова, обманутая торговля горько плакала над разбитым корытом.
Он с удовольствием отметил, что продавец Валера отнюдь не являет собой вид столь уничтоженный и раздавленный. И Валера быстро организовал за свой счет приятные поминки бывшему руководителю.
Алексей Романович без всяких проблем нырял в любую парашу. И через два часа, простившись со своим легким-средним классом, или скорее воинствующим нищенством, испачкал дегтем Calvin Klein'а, придушил Астрой Hugo Boss'а и спокойно пил валерин разведенный спирт (даже спирт - и тот разведенный).
После проведения самоубийственных сделок, киоски уже были не его, оставалось только поскорее сбагрить контейнер и старый каблук. Вот когда Лычков пожалел о своей бесшабашности. Каждые полгода он пропивал как минимум девятку, а сменить стоптанный каблук так и не удосужился. Ну пропивал, конечно, не в буквальном пересчете на декалитры, а со всеми сопутствующими и отягчающими обстоятельствами. Это называлось у него фонд развития.
Валера, нарочито деловитый, с благообразной внешностью, такой пролетарский недо-Арамис, пообещал обтяпать продажи в лучшем виде и скорости, по здешним рыночным знакомствам. На улице издали можно было обмануться и принять Валеру за птицу Бог весть какого высокого полета, но при ближайшем рассмотрении проявлялись потертая и кое-где залатанная кожа длинного пальто, пиджак, купленный на вес, и запах членских взносов в штаны. Однако в эксплуатации дешевых и броских аксессуаров, типа кашне, широкополой шляпы или тросточки, Валера не знал себе равных.
Заручившись поддержкой и заняв несколько денег, Алексей Романович поехал к отцу взять необходимые для недельной рыбалки-охоты вещи.
* * *
Спустя неделю, проведенную в хорошей компании и в самых что ни на есть естественных условиях, Лычков вернулся, оказался в новом жилище - квартире, снятой с помесячной оплатой, гастрономически выверено распорядился с лесной и речной добычей, пересчитал последние оставшиеся сто долларов и задумался.
Пройдя земную жизнь до половины, он так ни разу и не выбирался из сумрачного леса. Ближе или дальше он стал в свете последних рокировок от своих заветных мечтаний, окуклившихся также только наполовину?
Он четко представлял, что на смену семейной рутине могут прийти юношеские приступы депрессии, и тогда его есть Царствие Небесное. Он знал, что как только кончатся деньги - начнутся эти самые депрессии, и тогда его есть Царствие Небесное.
Лычков вспомнил, как однажды жена уезжала на две недели, а он сидел дома один, сказавшись на работе больным. Никто, ни единый человек не зашел. Он, как и все, смотрел фильмы и знал, что в последний момент придет друг и спасет героя. И пришел друг, и спас героя, только герой уже день как умер.
Давно прошли те времена, когда кто-то кому-то был нужен. Тогда в начале второй недели отсидки Алексей Романович перестал упрямиться и созвал знакомых на вечеринку. Тошнотворный был вечерок. В прямом смысле: тарелка с пельменями в бульоне, заправленном майонезом, напомнила ему ванну после мытья.
Теперь же Алексей Романович вспомнил про Любочку Белохвостикову, как потенциального друга в беде.
На следующее утро он звонил Любочке по рабочему телефону и честно признался в желании заработать в ближайшее время триста тысяч долларов. Любочка была рада услышать, посочувствовала и обещала посодействовать.
Белохвостикова была девушка алескандрогриновская, жеманная, пучеглазая и приторная. В университетские годы написала работу по психоанализу с шедевральным заглавием Очистки и описки, автором которого, правда, было отнюдь не ее сознание. А еще любила бегать по сцене в художественной самодеятельности, изображая как серая людская масса давит цветки самобытности и таланта, изготовленные папье-маше; тревогу означала музыка Курехина. Ныне Любочка работала в городской мэрии над созданием имиджей вождей.
Любочка припомнила, что Алеша в свое время облазил пол-области как черный археолог, и предложила ему поучаствовать в конкурсе на принципиально новый и современный путеводитель, который собиралась выпустить администрация.
Лычков не учился на историческом, но проштудировал почти все отчеты местных экспедиций, знал Ключевского и не любил Карамзина, забавлялся этнографией, почерпнув из нее множество способов браконьерства. Возле колышков университетских бессребреников он частенько выдаивал серебро из земли своей малой родины.
- Сделай или сдохни, - напутствовала его напоследок Любочка, позволив себе быть чуточку циничной и процитировать хрестоматию по психотренингу.
Предложение Лычкову понравилось. Он с горячностью обреченного принялся за дело. Посетил несколько раз библиотеку, однако к сожалению, так и не дошел до заключительной стадии - чтения книг, настолько его вымотала предшествующая катавасия с каталогами, заказами с спецхран, номерками и очередями, отсутствием курилки. Слушал только фольклорную музыку. Съездил в область освежить кое-что в памяти. Купил принципиально старый путеводитель и пытался отпрыгнуть от него как можно выше. Вместе с планкой поднималась и сумма воображаемого гонорара.
Столь тяжкое затмение, провисевшее над Алексеем Романовичем почти месяц, объяснимо только тем, что непосредственное и серьезное касательство с писчей бумагой он имел, по большому счету, первый раз в жизни.
Сдавая труд в приемную мэра, Лычков так и не был до конца уверен, что достиг неземного уровня новизны, которого требовала администрация. Белохвостикова была в командировке, работу приняли к рассмотрению без нее.
Спустя несколько дней затмение кончилось. Он позвонил по результатам, прикидывая насколько интеллектуальный труд может оказаться выгоднее торговли. Трубка ответила мужским голосом:
- А! Это тот Лычков! Молодой человек, ты мне объясни только одно: почему ты взялся за эту работу, если ты так не любишь наш город, нашу родину? Русских, наконец? Кто дал тебе право поносить всенародно любимых людей?
У Алексея Романовича отвисла челюсть. Таких слов он догнать никак не мог. Спотыкаясь об отмерший вопрос, как они будут расплачиваться - наличными или перечислением, Лычков только сумел промямлить:
- А вы мэру-то ее читать давали?
Трубка побагровела, яростно хлопнула по клавишам и поставила бредовое бесконечное многоточие из верхней октавы..................
Буквально на следующий день объявилась Белохвостикова и назначила встречу, но не в офисе, а в кафе.
Любочка пришла в коричневой каракульче, ханской чернобурой шапке с длинным хвостом, подоплекой был мягкий серый свитер с огромным воротником-трубой. Романтических женщин Бог обычно наделяет едва различимым бюстом, она же была исключением, обладая даже не полускрытыми полушариями, а полновесными плафонами.
Лычков мучился выбором, чего же ему больше хочется: оторвать ей башку к чертовой матери или, может быть, трахнуть в отместку.
Любочка пожала Алексею руку как-то сбоку, нежно и многозначительно, и заговорила скороговоркой:
- Что ты натворил? Зачем ты нахамил мэру? Еще можно было что-то поправить. И вообще, почему ты меня не дождался?
- Так это я с мэром разговаривал!
- Была идея взять твои главы с самыми древностями: там у тебя прекрасное описание легенд про град Китеж, про камень Алатырь, еще что-то... Пещеры какие-то, там подсечное земледелие, марийские урочища...
- Я сам слышал колокола, когда нырял в озеро...
- Да? Как интересно. Но все остальное у тебя никуда не годится. Почему ты называешь Рюрика бандитом, а апостола Андрея - Хаббардом? Ты что, действительно так думаешь?
- Это ведь не мои идеи. Что князья были похожи на современную братву и что греческое православие было привнесено на Русь огнем и мечом, написано в каждом школьном учебнике истории.
- Я же тебе сказала, что работа должна быть современной! Как ты себе представляешь книгу в руках иностранца с главой 1010 лет борьбы с греческой кривью? А каково это видеть нам самим, ведь атеистов сейчас почти не осталось?
- Я не атеист. Просто русские не дождались своего мессию. Арабы дождались Магомета, индусы - Будду и Кришну... А мы еще тогда стали проигрывать холодные войны. Большинство русских, простых и честных православных, одаривают друг друга яйцами на Пасху, справляют крестины и поминки. И все! Ну еще, может, по воскресеньям в церковь - на причастие или исповедь. Это же все языческие древние обряды. А идеология и вся надстройка нам чужды. Спроси любого прихожанина.
Алексей Романович помолчал и добавил:
- Это из учебника по атеизму. Люди, которые их писали, были, как правило, глубоко верующие. Так глубоко чувствовать связь времен может только человек, копавшийся в родной земле, державший в руках осколки девятого века... Учебники по атеизму - культовая вещь, самая модная. Ты разве не знала?
Любочка задумалась, отхлебнула каппучино, полное тертых орехов, печенья и прочей дряни, и сказала:
- Это какой-то русский иудаизм.
Лычков недобро улыбнулся и ответил:
- Удивительная вещь - русская писчая бумага. Ты пишешь аз, а все читают ять. И ты такая же. И я такой же.
Любочка едва заметно ерзала, потому что заканчивался ее обеденный перерыв, но после столь многозначительных слов нужно было выдержать хотя бы минимальную паузу приличия. Алексей Романович заметил это, выйдя из задумчивости:
- Ты ведь, наверное, торопишься. Давай сегодня сходим в театр, там договорим?
Он сам-то не ожидал от себя такого предложения. Хотя почему-то думал, что она не откажется.
- Я тебе позвоню, - ответила Любочка.
- Последний вопрос: почему областным путеводителем занимается городская администрация?
- Какая разница? Так, просто, налогов меньше.
Неоромантическая женщина...
* * *
... В ожидании звонка Алексей Романович кусал локти. Не маленький уже мальчик, простые жизненные правила он знал, но не всегда выполнял. Любой дурак может написать какой угодно гениальный путеводитель, но не каждый сможет получить за это деньги. Он проклинал русскую бумагу, настоящую бумагу-убийцу. Бумага-то, она все стерпит, а вот ты попробуй-ка!
Лычков схватил чистый лист и стал карябать, словно что-то выдавливая из себя. У него получилась страшная вещь:
Собрались однажды Бордыхай И.Авербахус, Хаим Ааронович Публикац и Еношка Крот. Покушали соевых котлет и запили красным вином. Пища эта типичной для семьи Авербахусов не являлась. И когда жена Авербахуса, Руфь Самуиловна, убирала в шкаф не начисто отмытый базельский фарфор, три товарища раскинули свои карты и принялись обсуждать свои планы.
Еношке Кроту никак нельзя было дать более тридцати...
Тут Лычкова прервал любочкин звонок, которая приняла предложение.
...После спектакля, во время которого Лычков был в основном сосредоточен на Любочке и воспринимал действо весьма смутно, он опять неожиданно для себя и почти невинно (иначе было с ней недопустимо) предложил Белохвостиковой зайти к нему. Люба неожиданно и невинно согласилась.
Муж с язвой в больнице, - догадался Алексей Романович.
От спектакля Любочка поимела катарсис и теперь как бы парила над действительностью. Это была та самая старая добрая Любочка, которую Лычков знал в студенческие годы. Люба всегда жалела бездомных собак, или можно сказать по-другому, любила смотреть на умирающих животных, и проявила схожий интерес к моему подопечному.
- Как ты решился бросить так все разом? - грустно спросила она и с любопытством уставилась ему в глаза.
- Когда мне стукнул тридцатник, я проснулся ранним утром и подумал, что в полтинник увижу точно такой же рассвет. Будут те же ларьки, то же семейное мытарство. И я не выполню в жизни ни одной предначертанной мне миссии, - повторил Алексей Романович текст, произнесенный за последнее время уже трижды, и сымпровизировал, - и не решу ни одного квеста.
- И что же это за миссии? - Любочка посмотрела на фонарь сквозь снежинки.
- Кабы знать! Один мой знакомый говорил, что я лью кровь в песок, то есть совершенно напрасно. Но вот куда она вытекает? Надо иногда отказываться от малого ради большего.
- А тебе не кажется, что надо уметь отказываться от большого, чтобы получить хотя бы малое?
Оба помолчали, пока ехали в лифте с посторонним пассажиром.
- Извини, - снова спросила Белохвостикова,- а ты бы не хотел пройти психотесты? Мне кажется, это тебе должно было бы помочь в некоторой степени.
- Знаю-знаю, читал я эту вашу дианетику...-сказал Лычков, открывая дверь.
- Причем тут дианетика? Я совершенно о другом.
-... Наполеон и Македонский - непобедители, потому что умерли, не удержав мира под пятой. Зато Брежнев у них, наверное, идеал: царствовал до самой смерти и несколько дней после нее. А, черт! Свет отключили. Дом-то новый, - выкрутился Алексей Романович, хотя знал, что всего лишь испорчен выключатель.
И тут он в темноте нащупал генеральную изюминку сегодняшнего вечера.
В холодильнике лежал кусок бастурмы, похожий на высушенный бицепс. Эта пища не была типичной для Лычкова. На плите стоял вчерашний пакетный борщ. Две бутылки вина они принесли с собой. Сто грамм коньяку он выпил еще в театре.
Свет лучше не включать, - подумал Лычков.
В темноте он нарезал конину, принес бокалы (разные) и откупорил бутылку. Любочка наблюдала за этим довольно настороженно. Без лишних объяснений и не заботясь о правде жизни, Лычков включил допотопный проигрыватель, в недрах которого загорелась лампочка и через решетку верхней панели высветила на потолке Stairway to Heaven.Снимая стружку со старых пластинок, Алексей Романович погрузил Любочку в эпоху их юности.
Любочка не требовала света. Вскоре разговоры иссякли. Музыка и вино окатывали обоих теплыми волнами воспоминаний. Лычкову только оставалось схватить со стола бутылку, ударить женщину по голове, потом отрезать ей одну грудь и пристроить к лампочке в кухне. Или трепетно подхватить в танце на руки, бережно опустить на диван, такой же чужой для него, как и для нее, и наслаждаться сексом.
Алексей Романович привносил с каждым танцем все более грязные элементы: он уже расстегнул свою рубашку в старом рок-н-ролле, он уже погладил ее по черной гипюровой колючей кофте и статически наэлектризованным юбке и колготкам. Белохвостикова оказывала французское сопротивление. Но прелюдия явно затягивалась.
Когда дело окончательно забуксовало, Любочка подошла к выключателю, щелкнула и как бы обрадовалась:
- Свет дали.
Алексей сел на табуретку, отдышался, застегнул рубашку и в качестве сигнала отбой рассказал что-то, начав фразой а помнишь, как мы...
Вскоре Любочка была упакована в каракульчу и Лычков посадил ее на такси домой.
- Спасибо за приятный вечер, - правдоподобно сказала она.
- Ты извини, если что не так.
- Мне всегда с тобой приятно общаться...
Вернувшись в квартиру Алексей Романович услышал из динамика проигрывателя:
Долгая память хуже, чем сифилис. Особенно в узком кругу.
И подумал: Но есть еще кое-что похуже, чем долгая память. Особенно в одиночестве.
Я знаю, о чем он говорил. Но это не то, о чем вы подумали. Мой друг остался доволен проведенным вечером. Не настолько он был силен, чтобы в такую трудную пору я мог позволить кому-то коснуться проказою лютою плоти его, кости его. На самом деле за произошедшее он должен поблагодарить свою первую, еще школьную подружку. Как-то после уроков он ласкал ее ноги в черных трико и ненароком кончил. Ему нравилось, что в икрах ее ноги тоньше, чем его, а в бедрах - полнее.
А так, кроме этой фиксации на раннем этапе половой игры, он был совершенно здоровый человек.
От психотестов он отказался совершенно справедливо, потому что психоаналитики стали бы его лечить, ясное дело, от гомосексуализма.
* * *
Алексей Романович переживал не лучшие времена. Самым сложным оказалось не забыть, для чего же он отказался от всего, что имел, и не убивать силы на то, чтобы вернуть хотя бы что-то, хоть какую-то часть того, и не выйти на круги своя.
От предлагаемой работы отказывался либо он сам, либо отказывали ему, и так до семижды семидесяти раз и больше. Лычков ощутил, что то, что он делает, называется никак иначе, как выживание.
Стало легче, когда он действительно представил себя героем виртуальной игры, и вся жизнь упорядоченно разбилась на отдельные эпизоды и задания, наподобие случая со злополучным путеводителем.
С высокими миссиями и кровью Алексей Романович просто темнил для барышни. Все было элементарно, если не сказать, примитивно. Квест 1: дать пинка мэру. Квест 2: пригласить на вечер Стоун, Бесинджер и Шиффер, но не для себя, а для друзей, случайно оказавшихся без подруг. И чтобы сама золотая рыбка была у него на побегушках. Чтобы с собеседником можно было говорить только о собственной персоне и это не прискучивало бы широкой общественности. Чтобы были деловые и частные встречи на Монмартре и в Вегасе. Чтобы шампанское покупалось с каждой Нобелевской премии et cetera.
Самым ценным в жизни Лычкова стали предложения. Без них любое действие приобретало придурковатый оттенок. В самом деле: куда элегантнее смотрится пинок мэру по заказу оппозиции, чем прямое физическое действие, почти терракт, где-нибудь в каком-нибудь плохо освещенном коридоре. Алексей Романович ждал и ловил предложения, ловил и ждал...
После одной из выполненных миссий Алексей Романович выложил перед собой на столе стопку купюр. Вот они - наши ордена и медали, деньги больше, чем просто деньги.
...Я не говорил ему идти в эту затрапезную рюмочную, я не предлагал ему напиваться в этот вечер и уж ничем я не подавал повод вспоминать Иветточку Расторгуеву. Тем не менее он все это проделал. Его пример - другим наука, как, совершенно не пользуясь кокаином, возбудить до такой степени мозги слабым прикарпатским вином и бессмертными хитами музыки диско.
Алексей Романович Лычков вспоминал Иветточку сладко, как набоковский Цинцинат Марфиньку. Попу, бедра, которые так хотелось ухватить до того, как она расторгует их продавцам окорочков, глаза с хитрецой, совместные шалости, как например, выезд на сцену драматического театра рояля с совершенно обнаженной Иветточкой, на котором Лычков исполнил светлый мажорно-мазохистский мотив Очень хочется - но нельзя. Потому что я другому отдана, потому что я буду век ему верна; потому что я должен сохранить хоть что-то святое в жизни. С переходом в вялый и капризный романс Можно бы, но уж лучше не надо.
Алексей Романович не в первый раз совершал запредельные путешествия под парами квасуры. И всегда попадал в одни и те же места. Что удивительно, так это то, что все туда попадают. В течение таких прогулок, обычно напоследок, когда он уже несколько часов мирно храпел в постели или, реже, на пленэре, а может за минуту до пробуждения, Алексей Романович заходил в уже знакомые магазинчики и лавочки, долго приценивался к чему-нибудь, очень долго выбирал, очень-очень долго не мог вспомнить и найти какой-нибудь необходимый ему товар. На одной и той же улице он всегда встречался с бандой из трех человек, которых уже запомнил в лицо и мог узнать и наяву. Однажды они потребовали от Алексея Романовича какую-то дискету, чем заинтриговали даже меня. Может, это Еношка Крот с компанией?
До того, как уснуть и отправиться на свой лунный шопинг, Лычков ходил между людей реальных, но в любой момент мог выхватить извне шляпу Фредди Крюгера.
Уже хорошенько представив план дальнейших действий, Алексей Романович испросил напоследок чашечку кофе с оливками, достал из кармана маленькую прозрачную коробочку чистых визитных бланков - дорогих плотненьких бумажечек аристократично серого цвета с закругленными краями и золотым обрезом - и принялся заполнять одну из них перьевой ручкой:
Бордыхай И.Авербахус. Кандидат, секс-символист, светорежиссер. Студия Парное кино и видео. При поддержке Центрального Синагожьего общества. Под эгидой ОНО. Абонентский ящик @1.
Закончив каллиграфический изыск, Алексей Романович не смог признать его вершиной остроумия, однако оставил визитку на стойке и вышел из рюмочной прочь. Правда, Бордыхаю не удалось кому-либо представиться, потому что его тут же смела мокрой тряпкой на поднос уборщица, не обратив на него внимания и не заметив даже косточек, которые Алексей Романович наплевал вокруг чашки.
Он проследовал в следующий бар. По дороге заметил транспарант, приглашающий в цирк с клоунами и жонглерами в новогодние праздники на программу Настоящие чеченские козлы. Впрочем, Лычков очень сильно засомневался, что название прочитал правильно: боковым зрением, с заду наперед, и к тому же, буквы были самые огромные, каждая самодостаточна.
За соседним столиком в баре сидели трое, видимо, сослуживцы: красивая тетка, некрасивая тетка и мужик. Звенело радио.
- Добрый-добрый день-день! Ваши-ваши автомагнитолки настроены на Радио Красного Словца, и это очень приятно. И я Елена-Елена Иванова приветствую вас в начале нового часа-часа. Неумирающий Альфавилл с композицией Форева пьян открывает этот час...
Красивая тетка нуждалась в легком апгрейте, но кто же в нем не нуждается? И Сальвадор Дали - запах дорогой, но древний. Ей бы подошла татуировка дракона на животе. Сюрприз под маской леди. Такой живот всякий был бы готов любить.
Мужик с веселой плешью пытался развлекать дам, коверкая язык на манер Горбачева, как это делают все военные, милиционеры, бывшие военные и бывшие милиционеры.
- Главное, на'чать, - сказал Горбачев и некрасивая тетка элегантно парировала:
- А не наоборот?
Вмешалась Лена Иванова и предложила после Бьютифул лайф, Теряя контроль и Положа руку на Библию, послушать детскую радиопостановку Айболит-666:
-... Срочно свяжитесь по рации
С папой отечественной папарацции...
Красивая тетка рассмеялась, посоветовала некрасивой успокоиться и наступила на ногу лысому.
- Извините.
- Ничего, у вас ножка легкая...
Везет военным...
Лычков поехал к Иветточке и увидел из машины давешний транспарант с другой стороны. С этой точки зрения выходило, что программа называется Настоящие индийские слоны.
Но ведь и такое, как первый раз показалось, то же могло бы быть, - подумал Алексей Романович.
II
Иветту Николаевну Расторгуеву я видел плохо, гораздо хуже, чем моего подопечного. Лычков видел Иветту чуть похуже, чем я, но лучше, чем она его. И уж само собой разумеется, она не могла видеть меня.
Первое их знакомство состоялось очень давно, будто еще в прошлом веке. Иветточка была тогда подающей надежды актрисой. Но Бог дал ей всего один талант - красоту.
Лычков привез однажды на пикник в лесную отцовскую избушку шумную компанию богемы, хотя уже в то время начал относиться к художникам, журналистам и актерам подозрительно, как к деревенским собакам.
Расторгуева о ту пору таскала с собой на привязи молодого долговязого и не очень умного корреспондента газеты. Особый шарм в его собачьей привязанности находили и она, и окружающие, и сам корреспондент.
Иветточка крутилась как веретено - она смеялась, щипала художников, пережгла шашлыки, смотрела на огонь, плакала, шутила, бегала средь берез, вальсировала. Такой уж у нее был образ жизни, последствия детской расторможенности, и редко кто на большой скорости может делать что-то мало-мальски разумное. Лычков тормозил, глядя на это, надежно, как стоп-кран, и включал автопилот. Людей Иветточка воспринимала как мелькающие тени: то выхватит руку, то ногу, то какое-нибудь слово. Громко произнесенная фраза могла напугать вечно невыспавшуюся актрису и запомниться навсегда.
- Кто выпьет - того поцелую! - воскликнула Иветточка и размешала в стакане молока три столовые ложки соли.
Все замерли от сказанной глупости. Лычков почувствовал жгучий стыд за лубочную Клеопатру. Но чего не может победить вечный закон, смерть побеждающий?
- Давайте, - сказал Алексей Романович и протянул руку за стаканом.
- Нет. Вы выпьете! - Иветточка торжественно указала на своего журналиста.
Издеваясь, как фашист над пионером-героем, она заставила беднягу сделать несколько глотков, после чего сразу остыла и распорядилась:
- Три литра воды, смекта, активированный уголь.
Сорок минут корреспондент стоял на четвереньках на мостках над быстрой речкой, а Иветточка терпеливо гладила его за ухом.
...Прошло несколько месяцев, Алексей Романович наведывался к ней и пытался остановить ее излишества вращения. Когда ему это удавалось, Лычков видел перед собой во истину божественное существо.
Один раз он окатил ее из ведра холодной водой, а та в знак благодарности повисла у него на шее и нежно целовала. Щеки горели, мокрая кофта валялась на полу, с волос стекали капли.
Спустя полгода Расторгуева влюбилась в своего режиссера, удивительно похожего на Бордыхая Авербахуса. Он всегда сидел в свете лампы в огромном и темном пустом зрительном зале, и Иветточка не могла его не заметить. За два сезона талантливый секс-символист укатал лошадку так, что она стала полностью зависеть от него - морально, материально и физически. Потом фавориты светорежиссера сменились, новые роли требовали новых жертв, и Иветточка была отодвинута на задний план.
Ее залихорадило, она чуть не лишилась рассудка, но потом обошлось малой кровью - Иветточку потянуло на подвижничество. Она быстренько вышла замуж и стала преподавать в школе. С театром было покончено. И да не будет о нем памяти.
* * *
Лычков прибыл. Иветточка удивилась и обрадовалась, но не так, как полагалось после долгой разлуки. Гоша, ее муж, еще не пришел с работы. Она проверяла тетради с упражнениями и снова села за них, оставив Алексея Романовича разуваться в прихожей. Причем делала она это довольно странно: рисовала какие-то рожицы, каракули, ставила большие знаки вопроса в пол-листа. Мастино на ковре искал в складках кожи свою задницу.
- Сколько двоек поставишь? - почтительно спросил Лычков.
- Я поставлю пять пятерок за пять лучших работ - у меня конкурсная система, - ответила Иветточка и звонко стряхнула с ноги шлепанцу.
Алексей Романович пялился в тетрадь, стараясь не переводить взгляда на желанную учительницу: трогательный халатик с дырами у пояса почти ничего не прикрывал, но разглядывать наготу женщины в домашнем наряде неинтересно как на пляже.
- Ты курить-то бросила?
- Иногда я открываю форточку и курю прямо в классе. Странное дело, но мои еще никому не настучали.
- Может, тогда прервешься? Заодно и выпьем.
Иветточка молча встала и вышла куда-то. Лычков принес из коридора пакет, достал бутылку мартини и крутил ее в руках в неопределенности.
Расторгуева вернулась переодетая в вечернее платье, правда, дурное, и со слегка подновленным макияжем.
- Ты стала какая-то умудренная...
- А я никогда не была очень-то глупой.
- А я никогда не был очень-то красив.
Они переглянулись, Иветточка прищурилась и улыбнулась. Лычков обгонял ее в мартини на три круга.
Пришел иветточкин муж Гоша, работавший офисным менеджером. Коллектив фирмы, где он трудился, был хороший - слаженная команда инициативных и предприимчивых молодых людей, парни с головой - что не могло пагубно не сказаться на психике Гоши. Этой осенью фирма даже наградила себя дипломом Золотой дилер. Отличался Гоша некоторой мрачностью и самой распространенной прижимистостью. Имел чувство юмора, но использовал его экономно. Позволял себе выпить 10-15 грамм с друзьями после работы и улыбаться их патологически нескончаемым шуткам.
- А чем вы занимаетесь? - спросил Гоша Лычкова.
Лычков достал пустую визитную карточку, написал на ней Лычков, протянул Гоше и ответил:
- Я выполняю разовые поручения. Разовые поручения, вообще-то, у нас выполняют только три категории граждан: воры, богема, и придурки. Но я не хочу записываться ни в одну из них. Пока балансирую на грани. Подходящих предложений мало. Я думаю, красивая бывшая актриса имеет несравненно больше предложений, чем отставной торговец.
- Ты что, хочешь меня поддеть? Не называй меня бывшей актрисой.
- Тема театра у нас в семье табуирована, - удовлетворенно пояснил Гоша.
Молодая семья принялась усердно развлекать Алексея Романовича: пыталась отпаивать чаем (но он упорно хлестал вермут), поговорили о бюджетниках и за политику вообще, показывали фотографии. Когда дело дошло до семейных альбомов, Лычков совсем упал духом: машина шла по накатанной колее - можно было врубать пониженную и в кузов к бабам лезть. Фотографии рассказывали, как хорошо было Иветточке и Гоше весной в Турции, летом - на даче. Отличная дача на торфянике, где ничего не растет, но можно купаться в пруду, ходить по воду с коромыслом, кататься на дедушкином трофейном велосипеде. А вот и сам гошин дедушка, сторож садоводческого товарищества, дымит козьей ножкой. На первосентябрьских снимках какой-то старшеклассник нес Иветточку на руках, она утопала в гладиолусах, щебетала на равных с девицами-школьницами.
Прервались. Гоша, будучи малокурящим, залез в Интернет на коммерческие сайты и принялся раскладывать по специальным папочкам информацию о конкурирующих золотых дилерах. Иветточка и Лычков вышли на балкон покурить.
- Я знала, что ты придешь, как разведешься.
- И что же ты по этому поводу думаешь?
- Я боюсь сцен и скандалов.
- Разве я скандалист?.. А я боюсь только одну сцену: когда Джулия Ламберт приходит к старому графу, а тот уже - пр-у-у - несостоятелен.
- Не напивайся, пожалуйста.
- И что тогда?
- Тогда все будет нормально.
Алексей Романович совершенно неверно истолковал последние слова и бесхитростно ляпнул:
- Давай Гошу куда-нибудь отправим.
Иветточка рассмеялась и ушла. Лычков прикурил одну от другой и долго не возвращался в комнату. Наконец он зашел и зло уставился в мирно мигающий монитор.
- Нет ничего более несовместимого, чем компьютер и... - Алексей Романович задумался и никак не мог завершить мысль. - И жизнь.
Такой глубины афористичности ему давно не удавалось достигать.
- Алексей, а расскажите про свое последнее разовое поручение, - лениво поинтересовался Гоша.
- Лучше про первое, - откликнулся Алексей Романович. - Все в памяти свежо, как будто было вчера. Я сочинял туристический путеводитель по нашим местам для городской администрации. А в результате меня обвинили в антисемитизме и антиславянизме одновременно.
- Что же там такое было, загадочное?
- Ничего дурного. Просто несколько историй из нашей истории.
- У тебя всегда было сложное отношение к евреям. Какое-то ущемленное чувство, - вставила Иветточка.
- И не говори! Еще какое ущемленное! Евреям я начал завидовать уже в пятом классе. Какие они были умные, образованные, как от зубов знали историю. А уж какие они были сильные и стройные, я вообще молчу. Ну уж, а когда ты предпочла всем, кто тебя окружал, своего сраного Пазолини, тут я окончательно убедился, что это народ избранный. Он, кстати, обрезанный, Станиславский-то твой?
- Нет, - как всегда четко и лаконично ответила Иветточка, движимая желанием все отрицать.
Но тут она серьезно ошиблась и прикусила губку, но было поздно: обронила она как раз то словечко, которое не воробей. Гоша выбежал из комнаты и загремел чем-то на кухне. Лычков успел сообразить только, что произошло что-то весьма любопытное, но хорошенько еще в суть не вник. Расторгуева велела ему уходить.
Алексей Романович огляделся по сторонам и уцепился за непочатую чашку остывшего чая. Минуту-две он еще будет рядом с ней.
Гоша превозмог себя и подал голос с кухни, что кофе вскипел, да и было глупо прилюдно демонстрироваться.
- Пойдем проводим Алексея, заодно собаку выгуляем, - сказала Иветточка и подхватила мастино на руки.
Когда Лычков погрузился в такси и посмотрел в окошко на Иветту Николаевну, стоявшую поодаль под фонарем и приглядывающую за писающей собачкой, ему в голову пришла неожиданная идея.
Алексей Романович подманил Гошу пальцем, опустил стекло и, когда тот доверчиво наклонился, плюнул ему в лицо. После этого машина тут же сорвалась с места.
Таксист не проявил ни малейших признаков беспокойства после выходки, к тому же Алексей Романович расплатился вперед и принял самый благодушный вид. Лычкова то начинал распирать смех, то мучили угрызения и сожаления.
По его тонкому расчету дело в семье Расторгуевой уже сейчас в этот самый момент должно было приближаться к полному разрыву. Жена изобличена в черном прошлом и в открывшихся глазах мужа выглядит, конечно, шлюхой. Гоша жестоко опущен. И тут Лычков на белом коне!..
- Ты там... через север, через юг возвращайся, сделав круг, - скомандовал Алексей Романович водителю.
Лычков отпустил машину, немного не доехав, подкрался к иветточкиному дому и заглянул в окно, благо квартира располагалась на первом этаже. Хотел с сюрпризом.
Ему открылось ужасное зрелище: Иветточка в домашнем халате проверяла тетради, а Гоша сидел за компьютером.
А я-то был вообще? - испуганно подумал Алексей Романович.
Он проявил растерянность и, не ворвавшись в помещение в первую секунду, знал, что уж этого не сделает. Белый конь в окно не пролезал.
Лычков вел наблюдение еще некоторое время. Гоша пересел на диван и включил телевизор. Иветточка бросила тетради и прикорнула к нему. Обнявшись, они стали смотреть телевизор вместе.
Извращенец. Так по-братски обнимать женщину-неродственницу.
Гоша вышел на кухню. Взял с тарелки, предназначенной в мытье, объедок сосиски и затолкал в рот. Сосредоточенно жуя, он раскачивался с пятки на носок, сжимал и разжимал кулаки и смотрел в лампочку на белую спираль.
Да ведь он же тоже выживает. И она... - осенило Алексея Романовича. И он побрел восвояси.
Я могу гарантировать, что за это открытие его никто насмерть не застрелит.
* * *
Через восемь кварталов город кончился, и в половине первого ночи Алексей Романович Лычков, марширующий по обочине шоссе в темную даль, простился с табличкой Конец населенного пункта.
Шел он размеренно и шибко, по привычке дальних археологических переходов, и пока не запел, в голове его густо роились всевозможные образы.
- Был бы у меня такой сосед: пришел бы он ко мне и сказал, что, мол, от моего телевизора у него электробритва барахлит. И что он мне телевизором пользоваться запрещает. Говорит так уверенно, основательно. Спорить с ним бесполезно, надо убивать. Был бы у меня такой сосед - я бы его убил, - мечтал Алексей Романович.
- Каких только слов я ей не переговорил! А надо-то было такую малость. Надо было просто крикнуть ей в ухо: я люблю тебя! Все я сделал , чтобы начали любить после смерти. Такая простая вещь! Мог бы сделать любовницей. Грамотно. Только она об этом не знала, что она любовница, - мысли у него путались, он сбивался и похихикивал. - Сходил к психоаналитику. Только она не знала, что она мой психоаналитик... А теперь отпусти, отпусти меня, родная. Дай место кому-нибудь другому...
Одет был Лычков в одежду не первой парадности - вся как на подбор с родины Кун Цзы и с родины Мицкевича - что в общем-то подходило к случаю и было удобно. И только сапоги с родины Гете, которые деградировали на глазах от придорожной кисло-соленой грязевой каши, он немного жалел. Машины проходили редко. Огромные черные лепешки проскакавшего здесь днем битумовоза давно остыли. Алексей Романович отогнул купированные уши замшевого треуха, нахлобучил его поглубже, доверху поддернул все молнии и стал непродуваемым уродом.
- Хотел я быть Индианой Джонсом, а стал Форестом Гампом.
Отмахав километров двадцать, Алексей Романович начал подумывать о ночлеге. Промчался Пассат и, остановившись метров за сто впереди, дал задний ход.
- Слушай, ты не знаешь, где ночью шубы продают?
- Знаю.
- Покажи?
Лычков залез на заднее сиденье, машина развернулась и помчалась обратно в город. Так что шанс не лезть сегодня ни в какое окно у него все-таки был. Впереди сидела девчонка, младше двадцати. Водитель Пассата познакомился с ней в обед и катал уже полдня.
- Надо заехать за мамой, - сказала она.
- Зачем?
- А как я объясню появление шубы?
- Давай заедем. Ты не очень торопишься? - обернулся к Лычкову парень из-за руля.
- Нет, - по-простому ответил Алексей Романович.
Заехали за мамой. Полчаса никто не появлялся из подъезда. Парень постукивал пальцами по баранке и молчал. Магнитола сладко и дерзко пела про то, как I was made 4 lovin u, и про то, как я в пятницу - влюблен.
Наконец пришла мама, очень моложавая и симпатичная женщина. Она озабоченно спросила у Лычкова:
- Моя дочь, что она, проститутка?
Вопрос перехватил владелец машины:
- Нет, что вы! Боже упаси.
- А что же, вы собираетесь на ней жениться?
- Нет...
Появилась дочка. Мама ушла в подъезд. Поехали и купили шубу. Водитель презентовал Лычкову пинту Бакарди.
- Куда тебя отвезти?
- На то же место.
И Алексей Романович оказался там, где он был примерно час назад.
Люди удивительно добры друг к другу. И это во времена, когда всякий подросток вас обязательно кинет. И будет прав.
По левую руку простирались унылые фермерские угодья, по правую располагалось садоводческое товарищество. На небе была луна: она почти каждую ночь там бывает.
Он попытался устроиться на скамейке автобусной остановки, но не спалось: то ли блохи не кусали, то ли голод не мучил.
Перебравшись через забор с колючей проволокой по бетонному пасынку фонаря, неудачно расположенного тактически, Алексей Романович очутился во владениях садовых братьев. Местность в зависимости от сгущенности темноты проваливалась в глубь времен: в домике посветлее мог обитать энкавэдэшный офицер, а дальний угол таил в себе полный мрак средневекового мракобесия.
Вокруг домов были протоптаны сторожевые дорожки, глубокие и узкие, вся остальная площадь - добротно и безукоризненно застелена плотным снегом.
- Только бы не было собак. Заблажат собаки - посечет очередями.
Алексей Романович осторожно пошел по такой дорожке, но, как выяснилось, она нигде не примыкала к зданиям и даже близко-то не подходила.
Лычков пристально вглядывался в устройства окон; надо было найти лазейку, слабое место. Выбрав один из домов, он решился подойти ближе. Боязливо, как в воду, Алексей Романович сделал первые шаги по снежному покрову и остановился оглушенный. Вспарываемый наст лопался с таким неприлично громким звуком, будто над ухом разрывали огромные лоскуты шелка. Успокоив дыхание, он продолжил движение, как на ходулях по минному полю, и, добравшись до штакетника, который еле выглядывал из плоскости, толкнулся и прыгнул, как заяц пытаясь скрыть следы.
Он обошел вокруг дома: кирпичный первый этаж был надстроен вторым бревенчатым, очень основательным. С тылу на втором этаже имелось окно, и оно как раз сильно привлекало Алексея Романовича. Две створки, по шпингалету сверху и снизу, каждая рама с крестовиной, разделяющей стекло на четыре небольших сегмента.
Лычков осмотрел участок: крайний ряд и граница по оврагу. Хозпостройки. Заглянув в одну, незапертую, обнаружил запас веников - это баня. В другой - коробку с поломанными инструментами. На ощупь отыскал клинок стамески.
Вскарабкавшись к окну, Алексей Романович поддел первый штапик стамеской, уцепился за него и свалился. Штапик остался в руках. Такая операция повторилась еще трижды. В следующий заход он вынул стекло, положил внутрь на подоконник и открыл нижний шпингалет. До верхнего дотянуться не смог. Спрыгнув еще раз, он вернулся в кладовку и взял черенок от детской лопатки.
С верхним шпингалетом Лычков проковырялся минут десять, просунув голову и скрюченную руку в сделанный проем и охаживая шпингалет палочкой со всех сторон. Но вот рамы распахнулись, и на голову Лычкову высыпались опилки и облупившаяся краска.
- Господи, как страшно мне, одинокому придурку, лезущему глухой зимней ночью в этот летний русский домик! - еле слышно произнес Алексей Романович и полез внутрь, с трудом проталкивая вперед своего белого коня.
Очутившись в комнате, он, как ни таращился, не видел ничего, кроме средневекового мракобесия.
Тут хранились доски и даже горбыль, припрятанный заботливым хозяином: Лычков проколол ладонь аршинными гвоздями сразу в трех местах. Ему послышался какой-то звук, но, может быть, это длинная балясина, на которую он наступил, ударилась во что-то другим концом.
А вдруг выскочит из кучи ветоши Белая Горячка, эта снежная королева, и припорошит голову снегом?
- Кому сейчас хуже, чем мне? - прошептал Алексей Романович.
Ну, хуже сейчас, к примеру, Луиджи Трендаерею из Милана, застрявшему под ванной в пустой квартире. А также многим другим.
...Из пола поднялся столб света и появилась голова. Лычков заорал, в мозги хлестнула волна звериной паники. Он метнулся в сторону, пыхнул огонь и хлопнул выстрел. Алексей Романович увидел еще одно окно в другой стене и бросился в него. Раздался второй выстрел, зазвенело битое стекло.
В Алексея Романовича еще никогда не стреляли на поражение. Он потерял сознание. А мочевой пузырь был полный.
Эх, пить буду, гулять буду,
А смерть придет - помирать буду.
Поплачь о нем, пока он живой,
Люби его таким, какой он есть.
Это все, что останется после меня.
Это все, что возьму я с собой...
Эпилог
Дед, садовый сторож, лет под семьдесят, охранял безлюдной зимой имущество товарищества. Он по молодости сиживал на Колыме. А в прошлом году нарвался в одной даче на обширявшегося психа-взломщика, который ударил его в голову топором.
Каждые два часа садовый дед, вооруженный тульской двустволкой, совершал обход периметра по тропинкам. Лычков очень много наследил перед домом, и дед сразу определил что к чему. Домик принадлежал его хорошему знакомому и поэтому значился на особом счету, сторож даже имел при себе входные ключи. Осмотрев с фонариком нижний этаж, он поднялся по лестнице наверх. Там заметался Алексей Романович. Первым выстрелом - медвежьей пулей - дед промахнулся. Лычков бросился и разбил головой зеркало. Второй ствол был заряжен единичкой. Две дробинки несильно ранили Алексея Романовича в плечо: свинец заткнул дырки и кровь высачивалась по чуть-чуть.
Когда Лычков очнулся, болезненные ощущения беспокоили его только в области головы. Руки были связаны за спиной. Напротив сидел дед и светил ему в лицо фонариком. Алексей Романович приподнялся и сказал:
- Послушайте, давайте договоримся...
Сразу же грянул выстрел. Рядом, в стену. Дед разговаривать не возжелал, Лычков тоже замолчал. Воцарилась тишина.
Алексей Романович удивительно по-доброму относился к этому деду. В то время, когда сторож наверняка думал о деньгах, вине и девочках, этих трех основополагающих истинах, Лычков решил динамить непротивлением. Настроился: сделал морду потупее, по-воловьи замутил взгляд, поборол страх и припомнил, что все суета. Если ты гарантировано скоро умрешь, то волей-неволей откорректируешь свои планы. Основную массу дел ты сделать уже просто не успеешь, другие не будут иметь смысла. Остается только вспоминать и пристально вглядываться в прошлое. И столько всего ты передумаешь, что можно будет кого угодно консультировать, хоть Папу Римского.
Молчание длилось слишком долго. Лишь когда стало светать Алексей Романович решился заговорить снова и выдал:
- У тебя есть внук Гоша.
- Фамилия? - сторож оказался, по крайней мере, не немым.
- У него жена Иветта Николаевна Расторгуева. Они катались на велосипеде.
Дед усмехнулся. Забавно, но Лычков не знал фамилию Гоши, а дед не знал девичью фамилию невестки. Иветточку он звал Лизой (Елизаветой), а отчества и подавно не слыхивал.
Для жаворонков день уже начался, жаворонки не те, кем они кажутся. Сторож выпил Бакарди, развязал Лычкову руки, но дула с него не сводил.
Около девяти утра Алексею Романовичу стало настолько неинтересно, что дальше произойдет, что он встал и направился прямо на ружье. Дед не двигался, смотрел в одну точку и улыбался. Может, он умер от старости? Или достиг нирваны?
Лычков нерешительно потоптался возле гошиного дедушки и потом потихоньку спустился вниз. Вышел на улицу через открытую дверь и направился по тропинке к воротам товарищества. Калитка была не заперта.
На остановку подкатил пригородный автобус, Алексей Романович отыскал в кармане уцелевшую мелочь и передал кондуктору.
ноябрь 1998 года
1
1
12
|