С запада приближался ураган... Приближался медленно, но неумолимо, словно стремился к какой-то одному ему известной цели, оставляя за собой разрушение и смерть... Тысячи жизней, тысячи судеб сплелись в один клубок по воле стихии... Усталая улыбка старика, умудренного жизнью, плач младенца, едва родившегося на свет, первая любовь под звездным северным небом - все стало каким-то нереальным, забытым, словно старая фотография, словно отражение в желтом зеркале, разбивающееся на сотни осколков... Скоро земля содрогнется под тяжелой поступью титанов, четверка всадников вихрем промчится по могилам предков, воскрешая пороки и грехи десятков человеческих цивилизаций...
Западный ветер нес запах гари и пепла, от него перехватывало дыхание, и голос комком застревал в горле, не в силах вырваться криком. Сердце замирало от странного предчувствия беды, какое обычно бывает перед катастрофой... Мысль застывала где-то на полпути, какая-то нецелая, отрывочная, рассеянная мысль...
Ураган был уже почти рядом... Верхушки деревьев испуганно шевелили ветвями, чувствуя его приближение. Все в природе, казалось, замерло, и только ветер уныло выл в щелях стен... Только лай собак изредка нарушал покой притихшего города... Кёнигсберг спал, утомленный вековыми битвами с людьми, и сон его был безмятежен, как у младенца...Ничто не могло разрушить эту иллюзию... Город устал от сражений... Не надо будить спящий город... Он хочет покоя...
А между тем небо на востоке светлело... Было раннее утро. Густой туман, не тревожимый поднимающимся ветром, укутал серые дома, укутал широкие проспекты и тесные переулки. В одном из таких переулков видел последний утренний сон Мессия. Ему снился берег моря, северного, но доброго моря, где поют рассветную песню морские птицы, где старые березы что-то тихо шепчут друг другу на вершинах береговых склонов, где душа обретает божественное успокоение, и ее не волнуют войны и смерть, нет ничего, кроме нее самой - и этого безграничного простора, с которым хочется слиться навеки... Кристальное темно-голубое небо, замыкающееся на бледно-красном на востоке, и последняя утренняя звезда в дымке рассвета... Легкий бриз морской прохладой оседает на лице, дает почувствовать прозрачную свежесть зарождающегося дня... Все на свете хочет жить...
Во сне Мессия сидел на берегу, у самой кромки воды, и слушал разговор леса, слушал пробуждающееся ото сна море, лениво обнимающее песок своими волнами. Его душа была свободна и полна любви. В это мгновение он любил весь мир, всех зверей и птиц на земле, все моря и океаны, тихие равнинные реки и ревущие, безумные горные водопады... Он любил всех людей, какими бы они ни были...
...От резкого порыва ветра пушечным выстрелом хлопнула дверь в соседнем подъезде, грубой и непрошеной реальностью вторгаясь в мечту. Мессия вздрогнул и проснулся. Он не сразу открыл глаза - он боялся. Затем его сердце рухнуло куда-то вниз, и что-то вязкое и теплое до боли сжало горло... Не было рассветного морского берега, шепота берез... Был только морозный январский ветер, воющий волком в гробницах переулков, срывая с жестяных крыш капели талого снега... Были только серые гробоподобные своды здешнего, балтийского, но все же какого-то чужого, зимнего неба, и купола облаков вяло плыли по нему, гонимые приближающимся с запада ураганом... Бледное солнце тоскливо дремало за пологом туч, изредка бросая косые скупые лучи в глубины промерзших домов-колодцев... А с запада все крадется ураган, завихряя остатки не стаявшего местами снега. Опасностью веет с запада. Адским холодом веет. Мессия был уверен, что Ад - он такой же, как этот январский Кёнигсберг... Ветреный холод и вместе с тем какая-то духота - давящие небеса, дома, ослепшие зашторенными окнами, воздух, такой тесный, что трудно дышать, и - земля, затягивающая в слякотный и могильный свой водоворот... Вечная ночь, вечный холод и вечный ветер... Такую жизнь знал Мессия, к такой жизни он привык. Он родился ровно 21 год назад, в ночь с 6 на 7 января, в такую же промозглую и дождливую зимнюю ночь, в немецких катакомбах старого вокзала. Семь лет его мать, нищенка и проститутка, продавала себя ради того, чтобы он жил. Он выжил назло всем тем бесам, которые портили им жизнь, изо дня в день толкая их на самоубийство. Через семь лет мать умерла. Ее разбухший труп выловили из Преголи, где он плавал несколько дней, питая хилых рыбешек. На теле насчитали 33 ножевых ранения. Убийца, тронутый религиозный фанатик, был найден через пять дней с перерезанными венами, в луже бурой крови... В скудных материнских пожитках Мессия, кроме всего прочего, нашел карманное Евангелие в черном кожаном переплете и потускневший от времени серебряный нательный крест, и эти вещи Мессия хранил как самое дорогое сокровище. Он не знал своего имени. Мать никогда не звала его иначе как Сын. Однажды она сказала ему, что он призван спасти человечество. Мессия тогда не понял, что она имела в виду, ему было всего пять лет, но он запомнил это на всю жизнь. И когда он узнал о смерти матери, именно эти слова почему-то вспомнились ему.
Он прочитал Новый Завет в девять лет. В одиннадцать он знал его наизусть. Он наконец понял слова матери и осознал, что он и есть тот самый пророк, о котором говорил Иисус... В приюте, куда его поместили, он держался особняком и был не раз избит другими воспитанниками, просто так, только лишь потому, что был другой. У него никогда не было друзей. Он полностью посвятил себя вере... Мессия был в церкви всего лишь раз в жизни. Когда все воспитанники детдома пошли смотреть какой-то старый и никому не интересный фильм, он отстал от группы и свернул в маленькую церквушку рядом с кинотеатром. Он не сразу решился войти, долго толкался у порога, пока, наконец, не переступил его. Это был единственный момент в его жизни, когда он ощутил полнейшие счастье и свободу, которые никто не мог у него отнять; он закрыл глаза, чтобы не видеть этого великолепия, чтобы не закричать от переполняющей его радости. Он не видел лиц святых, они все сливались в один ярчайший и негасимый свет, который ослеплял и сковывал... Всякая мысль оставила его тогда, кроме мысли о Господе, всякие мирские волнения покинули его душу, не омрачали разум и взор его, ибо он знал, что какую бы судьбу не уготовил ему Бог, он справедлив и всемогущ и не может быть не прав. Мессия готов был смиренно принять ее...
Выйдя из церкви, он никогда больше не вернулся в приют... Ноги сами вывели его к тому вокзалу, в чьих подземельях двенадцать лет назад он появился на свет, маленький вопящий комочек человека с огромными удивленными серыми глазами, в глубине которых уже тогда притаился призрак безумия. Мать говорила, что в его взгляде видна искра Божья...
Мессия прожил в подземельях ровно год. Он почти ничего не помнил о той жизни - так однообразно она текла. Он питался тем, что ему удавалось найти. Мессия никогда не крал и никогда не стремился общаться с другими беспризорниками, обитавшими на вокзале. А тем и дела не было до худого длинноволосого мальчишки со странными серыми глазами. Только злые цыганские дети иногда провожали его сердитыми криками, когда он проходил мимо... Единственным, с кем Мессия иногда беседовал, был ночной сторож вокзала, человек без имени и без прошлого. Он жил этим старым зданием, бредил им, мечтал вместе с ним, знал, что шептали ему стены и о чем пела вода, капающая с потолков дождливыми ночами. Он знал историю вокзала от самого его основания и до нынешних времен, даже самые сокровенные тайны каменного старца не могли укрыться от него... Сторож приходил к Мессии вечером и иногда делился с ним едой, которую припас на ночь. Но он никогда не задерживался надолго, он неизменно уходил в темные пещеры вокзальных подземелий, всегда один. Как-то раз Мессия тайком проследил за ним... Сторож был уже стар, и обычно ходил шаркающей сухой походкой, сгорбив плечи и втянув голову, словно постоянно опасаясь удара. Но как только он исчезал в темноте подвальных лабиринтов вокзала, он менялся неузнаваемо: плечи расправлялись, он становился как будто выше ростом, в глазах загорался странный и пугающий огонь. В этом царстве правил он... Мессия наблюдал, как сторож величественным шагом обходит свои владения, гладит влажные, словно плачущие, стены и шепчет им что-то ласковое и успокаивающее... Мессия с грустью следил за ним, потом незаметно отстал, чтобы не мешать сторожу беседовать с единственным своим другом...
...Через год пришли люди. Мессия не знал, кто они и зачем явились в его маленький мир, но понял, что не сможет больше оставаться в подземельях. Он собрал свои скудные пожитки: Евангелие, доставшееся от матери, да пару тряпок, на которых он спал, - и ушел в лабиринт городских переулков...
В этих переулках прошли последние девять лет его жизни, среди грязи и мусора, под пьяную ругань бомжей и завывание сирен. Вечный дождь... Вся его жизнь была одним сплошным падением. Когда казалось, что уже все, конец, падать уже некуда, это самое дно, - земля вновь уходила у него из-под ног, и он срывался, летел в пропасть, в ослепляющую тьму...
Со временем он научился разговаривать с людьми. Он не желал этого, но это было необходимо, чтобы получить спасения от страха... Однажды у него даже появился друг, ненадолго, всего на пару месяцев. Это был большой, обросший спутанной черной бородой, человек; когда-то он был музыкантом, который играл небесную музыку для красивых душой людей. Но тех людей больше нет... Он называл себя странствующим философом и любил говорить о звездах.
- Много звезд я видел за свою бродячую жизнь, - говорил он. - Но ни одна из них не была моей. Я видел, как они падали и разбивались о землю, как падали те люди, что шли за ними по облакам. Они срывались, побежденные притяжением земли, их души старели, они ломались... Никто из них не вернулся больше на небо - небо не принимало их, потому что тяжелая земная грязь покрывала их одежды, а воздушная звездная пыль осыпалась с их рук, и они не могли больше творить. Земля, некогда создавшая своих гениев, сама же и методично уничтожала их, сдергивая с облаков...
А иногда он читал чьи-то стихи:
"...На небо нас вновь не пустили -
мы отчаянно пахли землей,
На земле нас ломали, как ветви, -
потому, что мы знали вкус неба...
Но поколенье идущих по колено в грязи
ищет золото не под ногами,
А срывает его, не спросив разрешенья цензуры,
с того неизвестного звука, что считается высотой..."
Закончив свою проповедь, этот странный человек обычно закуривал и долго молчал, а Мессия сидел перед ним и всматривался в его лицо, пытаясь угадать, что происходит за зеркальной зеленоватостью этих глаз, но видел только собственное отражение в удивительно ясных зрачках. Они долго сидели так, бывало, просиживали ночи напролет, и бродяга рассказывал Мессии о дальних и волшебных странах. Эти рассказы казались пятнадцатилетнему мальчишке сказками, и он не верил, что бродяга действительно видел это своими собственными глазами, но никогда не высказывал свои сомнения вслух... Бродяга никогда не говорил, откуда он пришел в Кёнигсберг мутным, туманным осенним утром. Но, видимо, и в этом городе он не нашел своей звезды, может, потому, что осенью на балтийском небе нельзя увидеть звезды. Однажды, где-то в декабре, Мессия проснулся и увидел, что бродяга исчез. Он ушел так же незаметно, как появился, а над городом снова плыл туман...
II
...Кресты, кресты, кресты... Сотни крестов до самого горизонта... Плач и скрежет зубовный... Одинокие призраки бродят меж надгробий и стенают в ожидании Суда. Стаи ворон и мерзких стервятников рода человеческого, кормящихся от мертвой плоти... Запах разложения и тлена зловонной змейкой ползет над землей, словно трусливая собака прижимаясь брюхом к холодным могильным камням. Мертвенный холод крадется к самому сердцу, подбирается голодной гиеной, притворившись желанным покоем. Луна лениво плывет по небу, зашторенному лоскутами туч, и тоскливый до боли вой несется ей вслед через это царство мертвых. Жалкие звездные светляки робко косятся из-за темно-серого тумана и снова скрываются в мрачных глубинах. Небеса огромным пугающим куполом нависают над кладбищем, словно хотят раздавить мертвую землю... Зловещая тишина, изредка нарушаемая хриплым истеричным каррррканьем ворон... Кровь на камнях... Кровь на душе... Кровь на руках, сжимающих рукоять стального лезвия, горящего потусторонним лунным сиянием... Искаженное предсмертной судорогой лицо... Размокшая глина межмогильных дорожек... Страшные, безумные глаза - падение в гулкую пропасть... Крик отражается от ступеней стен и падает вслед, затухая и умирая по пути... Звук встречи с острыми камнями дна - бум! - и крик разбивается следом за телом... Это его жизнь... и это будет его смертью... Легкий ветерок, сдобренный запахами моря и леса, кувыркает по земле безвременно опавшую листву, а в скрипящей древесной темноте за кладбищем бродят и стонут облезлые хищники с человеческими глазами, они бродят и чуют запах крови, бродят и вглядываются в белеющие во тьме покосившиеся кресты и в ангелов с отбитыми крыльями, внюхиваются в тянущуюся по ветру струю запаха крови... Они бродят и ждут свою жертву...
...Где-то, далеко-далеко, слышен перезвон колоколов, он приближается, нарастает, растворенным в тишине гулом выплывает из кладбищенского тумана. Мессия поднимает голову - он лежит на земле, и руки и ноги его словно отделены от тела - он не чувствует их, но знает, что там боль. Колокола слышны все ближе - и уже на краю кладбища видны очертания маленькой деревянной церквушки с потускневшим дубовым крестом. Над крестом парит кто-то в белом, смутно знакомый, но какой-то далекий и неземной. Небеса светлеют на востоке... Где-то уже встретили рассвет...
Мессия улыбается - он видит, как улыбается тот, в белом. Ноги возвращаются к нему...Мессия встает и идет к ступеням крыльца, не отрывая взгляда от креста, осененного солнечным лучом, прорвавшимся сквозь тучи...
...Но разве был тот свет, была ли та церковь? И разве то был ангел, спустившийся с небес? Нет, это все бред! Игра больного воображения... Не было тех синеватых бликов на церковных витражах, не было улыбки ангела, парящего над крестом. То демон вошел в его душу, смутил его дьявольскими видениями - демон Тьмы и Холода, явившийся с Запада вместе с приближающимся ураганом...
Боже! освободи душу мою из плена тяжкого, дай ей покой; осени ее божественным прозрением, открой ее глаза на свет небесной истины. Я, раб Твой покорный, молю Тебя о прощении, ибо грешен я, усомнившись в Тебе и в пути своем.
Боже! не остави душу мою дьяволу-искусителю, князю бездны и мрака; огради ее от греха и искушения дьявольского; обрати ее к правде; приюти ее под крылом Своим, дабы защитить сына и посланника Твоего от мира сего злого. Се, стою на коленях пред алтарем Твоим, челом бью; зри - разум мой чист от умыслов злых, от гнева и зависти, от грехов тяжких. Я есмь раб Твой. Аминь.
III
Мессия возвращался из забытья медленно и болезненно, выбредая из тумана помутненного сознания. Все звуки улицы доходили до него постепенно: сначала нетерпеливые гудки машин прорвались сквозь пелену бреда, затем отдаленный лай собак и хриплый смех пьяных бомжей неподалеку достигли его слуха. Эти звуки были для Мессии привычной тишиной, но сейчас, после могильного молчания старого кладбища, он остро почувствовал всю бесполезную суету города... Сейчас это страшно раздражало его, и, лежа на спине под грязным, запаутиненным крыльцом, он старался унять беспричинную злобу в сердце. Он ненавидел этот город...он не верил ему...презирал его...эти чувства были непонятны и почти неосознанны, поэтому он их боялся. Он винил город за все грехи его жителей, не задумываясь об абсурдности таких мыслей...
Не знаю, сколько нужно сил, чтобы выжить в этом столпотворении мертвецов... Сейчас они все для меня мертвецы. Я их не знаю...они чужие для меня. Они слепы, потому что не видят то, что я... Это неправильно, я знаю...Но я не могу это побороть. Я всегда ощущаю страх и отвращение, находясь в толпе... Я не понимаю причину, но ощущение чуждого мне тепла человеческих тел, сжатых теснотой трамвая, просто убивает меня. Я так хочу вырваться...мне душно...мне страшно... Это глупо, но они пугают меня... Они смотрят на меня, а я не знаю их мыслей... И я их ненавижу. Я хочу их убить. И умереть вместе с ними, ибо для убийцы нет жизни...
Он не знал, сколько времени провел в полузабытьи, борясь с ненавистью, но вскоре почувствовал, что все тело у него онемело, и он выполз в день...Солнечный свет, предвечерний и тусклый, был непривычен для его глаз после многочасового лежания в полутьме под крыльцом, и он на несколько мгновений ослеп - болезненная желтая пелена впилась в его глаза. Когда она спала, Мессия увидел человека, которого секунду назад не было и в помине. Этот человек сидел на ступенях крыльца и курил, пристально глядя на Мессию. Он молчал, сжимая тонкими длинными пальцами тлеющую сигарету, а взгляд его словно пронизывал насквозь. Мессию передернуло, холод электрическим разрядом пробежал от его плеч к животу и застрял там противным комком непонятного суеверного страха... Незнакомец был черен, как мрак преисподней: черное пальто, свитер и джинсы, черные массивные ботинки... На шее у него Мессия разглядел золотой медальон с каким-то символом. Весь облик незнакомца наталкивал на мысль о чем-то потустороннем и инфернальном. Бледная кожа его лица словно бы излучала свой собственный свет, мягкий и настораживающий; его высокий лоб прорезывали морщины, нос был острый, с чуть заметной горбинкой, а тонкие губы кривила странная усмешка. Черные волосы его аккуратным каскадом спадали на плечи, и виски в неверном полусвете отливали сединой...
Незнакомец не сводил с Мессии глаз, в глубине которых притаилась то ли насмешка, то ли любопытство, то ли и то, и другое вместе - Мессия не мог разобрать... Сигарета дотлела в его тонких пальцах. Человек затушил ее носком ботинка и, вытащив из кармана пальто пачку, достал новую.
- Почему вы назвали меня спасителем? - спросил он настороженно.
Незнакомец ухмыльнулся.
- Разве не так ты называешь себя? Разве не это сказала тебе твоя покойная мать? Не к этому ли ты стремился всю свою недолгую жизнь? Или ты - не мессия?! - неожиданно угрожающе спросил он, слегка наклонившись вперед.
Мессия словно врос в щербатый асфальт, не в силах отвести взгляд от глаз этого чужого и загадочного человека. Что-то странное было в его глазах, словно какое-то облачко набежало на левый зрачок, маленькое облачко, едва заметное, но именно оно почему-то приковало к себе все внимание Мессии... Вдруг он почувствовал, как его сознание растворяется во времени, а тело теряет привычное ощущение пространства; земля незаметно выскользнула из-под его ног - это незабываемое, ни с чем не сравнимое чувство полета, которое он не раз ощущал во сне, - теперь он обрел его наяву. Оно ласково увело его куда-то далеко-далеко, к недостижимым граням Вселенной, и он перестал слышать так раздражающее его шумное дыхание города, впитывать кожей его отравленный морозный воздух. Он полностью отдался этой новой, но уже когда-то испытываемой им легкости свободы...
Но почему он снова оказался в этом грязном переулке, в самом эпицентре дождливой и депрессивной балтийской зимы? И кто этот странный человек с издевательской ухмылкой на лице, похожий на беса? Неужели опять обман?! Сколько раз он доверялся этому обману, терялся, блуждал в собственных иллюзиях, не в силах отделить бред от реальности? Неужели воображение вновь сыграло с ним злую шутку?
- Кто вы? - еле слышным дыханием вырвались слова - язык отказывался подчиняться Мессии, как и все его тело.
Незнакомец равнодушным взором скользнул по сжавшейся, сгорбленной фигуре перед ним.
- Можешь звать меня Люцифер, - слова он кидал небрежно, словно для него самого они не имели никакого значения - лишняя обуза и утомляющая обязанность общения. - Так меня звали всегда, несмотря на то, что люди придумали мне кучу других имен, которые ни в коей мере не умаляют моего значения, но являются творением разума человеческого, недалекого и мелочного... Будем же верны истине...
- Лю...ци...фер... - с расстановкой, словно вживаясь в каждый слог, повторил Мессия. Мысли носились с ошеломляющей скоростью, тоненько свистя в ушах и гулко ударяясь о черепную коробку, словно о бетонную стену, и ни одна не задержалась на время, достаточное для ее осознания. Тот мистический, суеверный ужас, что сковал его в первые секунды, а затем откатился в глубину, теперь снова явился на свет Божий, проникая в каждую клеточку тела, вливаясь в течение крови, стуча в ушах и застилая глаза... В какую-то долю секунды Мессия был готов сорваться с места и бежать, бежать, бежать отсюда, далеко от этих стен, этих крыш и этого страшного человека... Но прошли мгновения, отстучала барабанной дробью кровь в висках...потух взгляд... Мессия стоял, опустив голову, его длинные худые руки апатично свисали, волосы закрывали его лицо, пряча понимающую и чуть ироническую усмешку... Город ушел в землю, в золотой песок, похожий на воду... Это уже было, две тысячи лет назад, и сейчас Мессия отчетливо вспомнил это...
И вспомнил он слова сказанные: "Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот, дьявол будет ввергать из среды вас в темницу, чтоб искусить вас... Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни".
Он не выбирал свой путь, но он предан ему и никогда не свернет, не устрашится тумана и мрака непроглядного. Пусть в жизни он не видел света праведного вокруг - свет внутри него самого. Свет в каждом, и это человеческое право, скрыть его от мира либо дарить его миру, чтобы мир видел его и питался от него добром... И если свет твой будет ярок, то и жизнь твоя озарится им, и другие жизни озарятся им, и будет мир светел. "А если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?" И если нет света в тебе, то откуда быть свету в жизни твоей и в мире твоем?... "Вы - свет мира"... Светите же миру, светите духом своим, и мыслями, и делами своими, ибо нет другого света, кроме того, что внутри вас...
Но мрак был в жизни его, и даже свет его души не мог пробиться сквозь эту стену тьмы и отвоевать себе кусочек внешнего мира... И мир его был тьма... А теперь сам Сатана явился ему, дабы искушать его... Мессия облегченно то ли вздохнул, то ли всхлипнул, и без сил опустился на щербатый свинцовый асфальт. Дух его был крепок, и он был тверд в мыслях и намерениях своих...
IV
Рванулась тишина резким, грубым криком... Пьяная троица в углу что-то не поделила, завязалась потасовка, отвратительная и пошлая, как все пьяные драки... Люцифер не смотрел в их сторону, но губы его искривила какая-то самодовольная ухмылка, словно он знал наперед все, творящееся там.
По грязной снежной слякоти катался скулящий клубок человекообразных, но звериных в своей омерзительности, тел. Мессия почувствовал дрожь отвращения, непроизвольно пробежавшую по спине, но усилием воли он подавил ее... Нет, не имел он права на отвращение... Слаб человек, и немощен, и грешен суть. Господь учил прощению... Да, он простит их и вернет на путь истинный. Ведь они несчастны, и страдают они, и плачут... "Блаженные плачущие, ибо они утешатся"... В конце концов, чем он лучше них? Тем, что он Спаситель? Он до сих пор не был уверен в этом... Не знал он света Истины, не чувствовал руки Господней, ведущей его... Он шел наугад, он спотыкался, он падал... На его руках не было крови, но он не мог избавиться от ощущения, что они по локоть в крови... Но он не палач, он пророк... Он призван спасти людей, и он спасет их...
Да будет так. Да утешатся плачущие и насытятся алчущие правды... Воля ваша, коли вы кротки, коли дух ваш не протестует, а покорствует... Но настолько ли вы уверены, что наследуете царство Божье? Велика и мудра древняя книга, но не совершенна. Бог не мог показать человеку совершенство, ибо недостоин человек узреть его... Кротким не суждено выжить в современном мире. Побеждает лишь вооруженный пророк... Покорны вы - и сильные мира сего бьют вас, унижают и подвергают гонениям. Имеете ли вы уверенность, что дух ваш достаточно силен, чтобы вынести страдания плоти? Признайте, что грешны вы, алчны и слабы духом. Признайте - и искорените то, что можно искоренить, и полюбите то, что можно полюбить. Это главный жизненный подвиг - победить себя...
Блаженны сильные духом, ибо они устоят в битве великой.
Блаженны непокорные, ибо они творят жизнь.
Блаженны борющиеся, ибо они движут историей.
Блаженны свободные, ибо они даруют свободу.
Блаженны сражающиеся за истину, ибо они будут победителями.
Блаженны ищущие, ибо вознаграждены будут.
Блаженны разумные в любви и милости своей, ибо не будут обмануты.
Блаженны верующие, ибо воздастся им по вере их.
Блаженны все живущие, ибо имеют они смелость жить.
V
Рычащий клубок зверочеловеков распался на две части; один из пьянчуг, наиболее страшно матерящийся, - Мессия слышал, что бомжи меж собой прозвали его Святым, - шатаясь и размахивая руками, поднялся с асфальта и сразу схватился за стену, чтобы не упасть. Так, по стенке, он добрался до крыльца, на котором сидел Люцифер, внимательно наблюдавший за ним краем глаза. Старик трясущимися руками расстегнул ширинку и помочился в угол, на горку обвалившейся штукатурки. Люцифер насмешливо покосился на Мессию. Тот не удостоил его взглядом.
- Это их ты собираешься спасать? Они в земной жизни пали так низко, что не видать им Рая как своих ушей...
- Бог видит, что они страдают. Он простит их.
- Они не верят в Бога. Они ненавидят людей. Они даже не будут тебя слушать и распнут.
Мессия промолчал.
Святой привалился к стене подле крыльца и зашелся надрывным кашлем; худые сгорбленные плечи его сотрясались, и Мессии показалось, что старик плачет... Из рваных небесных ран хлынула холодная прозрачная кровь - холодные слезы - небо рыдало, отчаянно и исступленно, постепенно затихая, смиряясь; все реже раздавались его всхлипы... Мессия вдруг почувствовал, что у него закружилась голова: серые подтеки стен качнулись куда-то в сторону. Его неудержимо потянуло лечь на асфальт, прижаться щекой к его холодной коже и слушать дыхание земли, сдавленное, похороненное под непосильным весом каменного надгробия. Он бы слушал, как откуда-то из глубины земного сердца, бьющегося рвано, неровно, поднимается волна вибрации, похожая на недовольное ворчание старого, но большого и сильного зверя. Этот звук нарастает, словно выкатывается из щелей мостовых и тротуаров, из стен домов, просачивается, разрывая городские жестяные вены, выбивая стекла и разбивая мертвые фонари... Мессия почти чувствовал этот очистительный эликсир всей кожей, каждой клеткой тела и каждой мыслью разума съединяясь с этим потоком... Но слишком жестоко возвращение в реальность после столь сказочного миража, поэтому Мессия лишь безмолвно стоял на коленях под выплакивающим последние капли небом, и сердце его разрывалось от жалости к старому бродяге... Старик громко отхаркнул последний раз и вытер рот рукавом грязной спецовки.
- Ты чего тут сам с собой разговариваешь? - хрипло спросил он.
Мессия не поднялся с колен и молчал, глядя на Святого исподлобья. Он уже научился молчать о том, что видят его глаза и слышат уши, а тем более о мыслях, что зреют в его голове. Он давно понял, что все слова, что он скажет, - лишь пустое сотрясание воздуха, и люди не примут их за истину, слыша их от грязного уличного оборванца. В его устах они превращаются в бред сумасшедшего... Мессия надеялся, что у него есть время, чтобы понять, как нужно говорить с людьми, чтобы семена его веры упали в благодатную почву. Поэтому он молчал и ждал... А когда мыслей становилось слишком много, он писал... Он писал длинные, запутанные и бессмысленные на первый взгляд фразы огрызком карандаша на белых кирпичах крыльца. Он часами сидел, уставясь в одну точку пространства, уйдя в себя, в дикие и нехоженые джунгли собственного сознания...и внезапно его взгляд осмыслялся, а рука начинала быстро-быстро выписывать маленькие буковки на холодном камне, который хранил в себе его душу, и не позволял ни снегу ни дождю стирать плоды одинокого и мятущегося человеческого духа... Так Мессия общался с миром...
Он промолчал и сейчас... А старик, казалось, и не ждал его ответа.
- Как мне надоел этот проклятый город...- с тоской пробормотал он. - Я так устал... И за что Господь так на него ополчился? А ведь когда-то он был другим... Ты помнишь? Уже не верится, что когда-то и небо над головой было иным, и солнце светило иначе - оно действительно светило, я помню его тепло, - и не было столько смертоносного свинца в облаках...и этого вечного дождя...и люди умели улыбаться так искренне...и я тоже... Господи, когда это было? Что мне сделать, чтобы вернуться в то время? Я покинул его в тот самый миг, когда увидел ее там, всю в крови...ее глаза...они не были закрыты, и видел бы ты сколько ужаса застыло в них! Сколько боли... Я сам прочувствовал всю ее боль... Да, наверное, тогда я понял, что все кончено, все рухнуло... Нет, это было много позже, когда я снова обрел способность мыслить... Ты терял когда-нибудь близких? Наверняка терял... Что ты чувствовал тогда? Я не знал, что я должен был чувствовать, должен ли я был плакать, рыдать, проклинать небеса за это горе, что свалилось на меня, либо смириться с такой участью... Как я мог поверить в то, что она мертва? Я был там, видел ее, держал ее за руку, она была в крови, и моя была в крови...так много крови там было... Я и не думал, что может быть столько крови... Что мне сказали тогда? Какой-то религиозный фанатик... Зачем он убил ее...она ведь была женой священника... Говорили, что он убил еще одну женщину и выбросил в реку... 33 раны... В чем-то символично...
Святой усмехнулся, эта усмешка на его губах выглядела нелепо и безумно...
- Господи! - внезапно вскричал он. - Господи, за что! Знаю, не имею я права роптать, но не понимаю, в чем мы провинились пред Тобой?.. И нет мне теперь покоя...
И старик заплакал... Он уронил лицо в потрескавшиеся черные ладони, и пропитанные неизмерной горечью всхлипы эхом огласили гулкие колодезные стены... Слез не было... Лишь неизбывная боль тупыми иглами колола сердце... Мессию ошеломила эта боль, она вонзилась в его грудь когтястой лапой и рваной раной прошлась по латаной душе, разбередив старые швы... Он хотел сказать, хотел крикнуть старику, чтобы он не плакал, хотел утешить, сказать, что на все Божья воля, что все к лучшему, - но понял, что не эти слова сейчас нужны, не их Святой хочет услышать - да и нужны ли ему какие-нибудь слова? Часто человек жаждет утешения в своем горе, но найдя это утешение, он оттолкнет его... Сильные боятся жалости, ибо она делает их слабее, а слабых и не хочется жалеть, ибо слабость не заслуживает жалости...
Сомнения грызли разум Мессии, неуверенный, потерянный. Его рука качнулась к плечу Святого, но на полпути дрогнула и замерла. Плечо вздрагивало, как-то тихо и нерешительно, и Мессия испугался чего-то, испугался, что если он сделает это последнее движение, случится что-то непоправимое... Он отступил... Шаг назад...еще один... Вот-вот он обратится в бегство...
- Ты бежишь... - презрительно констатировал Люцифер, о котором Мессия уже и думать забыл. - Что ты за Спаситель, если малейшие трудности приводят тебя в ужас?
Мессия остановился, вжав голову в плечи и озлобленно глядя на Люцифера.
- Изыди, дьявол...- сдавленно прошептал он.
Люцифер улыбнулся, сощурив холодные ночные глаза.
- Наивный мальчишка... Что ты делаешь в этом городе? Тебе здесь не место - он раздавит тебя, ибо ты слишком слаб и самонадеян. Даже Иисус не был столь беспомощен, как ты. Он мог научить людей верить... А что можешь ты?
Мессия хотел что-то сказать... Он не мог допустить, чтобы дьявол оказался прав. Но страшная пустота внезапно овладела его мозгом, сгустила его мысли, закружа их в диком танце безумия. Какое-то непривычное и противное чувство копилось где-то в желудке, спиралеобразно подбиралось к горлу и душило его... Он не мог вспомнить ни одного звука, он лишь бессильно сидел на земле, чувствуя коленями злой холод асфальта, сжав руками пылающие виски... Ужели вся жизнь его была напрасна? Ужели дьявол победит и на этот раз?..
А голос Люцифера монотонно давил на мозг, пожирая остатки мыслей...
- Это твой день...если ты веришь - встань и иди...выйди к ним, посмотри им в глаза и пойми, что чувствовал Христос, смотря в глаза толпе неверных...и если ты достоин принять на себя его крест - сломи сам себя...никогда не верь мне, не верь самому себе...верь тому голосу, что звучит в твоей голове, когда ты спишь...это глас Божий...ты слышишь его?..
Да, он слышал... Он слышал и внимал ему каждую ночь, и каждое утро он просыпался в слезах, ибо не помнил, что вещал ему сей глас... А сейчас он услышал его наяву... Он звучал так тихо, почти неслышно, так успокаивающе-нежно, что Мессия не смел даже дыханием нарушить тишину, сотворенную им, столь умиротворяющую и блаженную тишину, что сердце замирало от предчувствия восторга, несомого божественными звуками... Голос Люцифера отдалился и затих в глубине пространства, неслышимый в этом омуте неземной тишины. Мессия ощутил благостное тепло, разливающееся по венам...металлический звук ударился оземь, резиновым эхом ударяясь о стены, но Мессия не слышал его...он внимал лишь гласу неба... Он сам не знал, что вдохновляло его в тот момент: было ли то жертвенное стремление полностью отдаться во власть людских хотений (словно бы он знал, в чем заключались они) либо примитивное желание самоутверждения своего эго...но он понял, что следует сделать...
Было уже почти двенадцать...Мессия и не заметил этого. Он, собственно, и не знал об этом, но подсознательно он чувствовал шаги времени - строевым армейским шагом вечность отдавалась в его висках и ушах, напоминая о приближении чего-то неотвратимого...
- Люцифер... - позвал он тихонько, боясь спугнуть внезапную отвагу.
Люцифер оторвался от созерцания бомжей, устраивавшихся на ночлег, и обратил свой взор к Мессии.
- Я знаю, как доказать тебе, что я Спаситель... Ты считаешь, что я не смогу повести за собой толпу? Это стадо бездумных и безвольных зверей? Видит Бог, ты не прав... Им лишь покажи, кого надо бить, - и они восстанут против кого угодно...ты это знаешь не хуже меня... Надо лишь направить их в нужное русло. Будь уверен, я смогу это сделать...
"Что это? Что я говорю, что делаю? Нет, это не мои мысли, они чужие...это не так...не звери они, не звери...иначе тогда я такое же тупое животное, как они... Какой святотатец посмел уравнять прекраснейшее создание Господа с бездушной тварью?!"
Люцифер с трудом сдержал усмешку. Ему страшно хотелось сбить спесь с этого мальчишки, но он понимал, что это лишь испортит предстоящее веселье.
- Что ж, я верю тебе... Теперь дело за малым - претворить твой великий план в жизнь...
И это почему-то показалось Мессии странным... Никто никогда не верил ему. Он мог говорить только со стенами, ведь лишь они внимали ему без усмешки. Но даже в них он чувствовал несогласие и неприязнь. Что-то мешало ему говорить с миром. Что-то отталкивало от него людей. И он не мог понять, что именно. Это и убивало его... А сейчас даже ангел преисподней, бывший когда-то ангелом света, проповедник и основоположник лжи и зла, почему-то верил ему... Да, это было странным, но так горячо было желание Мессии верить в эту неправильность, что он боялся даже самой мысли о ее невозможности и потому гнал ее прочь... Это был страх, - да, страх, - но страх столь примитивный, что такой примитивизм был недоступен разуму Мессии, воспитанному на библейско-городских притчах и доведенному до безумия сумасшедшей реальностью жизни, противоречащей здравому рассудку... Призрачна была возможность, но сильна была вера...
Она была так сильна, что ее детонация могла бы уничтожить пол-Вселенной, но она не уничтожила Мессию... Она лишь взорвала в его мозгу последние проблески сомнений, последние проблески разумных альтернатив роковых предписаний Божественной воли. Он и сам не знал, что это было, что ударило этой взрывной волной в стены его рассудка... он знал лишь то, что нет иного света, нет иной судьбы...
И он покорился этой силе...хотя сам отрекался от этой покорности, отвергал ее...где-то в глубине его рассудка, его сердца жил дух бунтаря, восстающего против Бога и Дьявола, гибридизирующего зверя и человека, бунтаря, примиряющего в себе добро и зло, как не делал никто до сих пор, и вряд ли грядет такой человек, который сможет осмыслить то величие души Мессии, который, не осознав свой первородный грех, не искупив его, победил самого Бога, усмирил его волю и обессмертил свою душу... Он принял на себя все беды человечества, он взял на себя ответственность за все их грехи. Он вознес себя героем, который обречен пасть под тяжестью людских пороков... Это было его подвигом...Он знал, что ждет его, но все же не хотел....не мог поверить в собственную обреченность... В какой-то миг он поднялся выше Небес и укротил Ад...но никто не запомнит его как победителя Вечности...вряд ли кто вообще будет помнить его... Такая печальная участь ожидает всех бунтарей-одиночек, восставших духом против сил Вселенной, против сил божественных и дьявольских, непознанных человеческим разумом, но затронутых душой избранных.... Те немногие, кто верит в Страшный суд, но кому наплевать на него, останутся в человеческой памяти лишь как вероотступники и предатели истины Бога, но не как борцы за истину Человека... Как это сложно - быть другим...как угнетает это пошлое цивилизационное бытие и как страшит дикарская неизвестность разум, привыкший к утрамбованному постоянству... Наивные идиоты, мечтающие о семье, благосостоянии, покое и убереженной старости - это не те люди, которые мне нужны, не те, кто войдет в мое сердце и совьет в нем гнездо любви... Но это давит... это пугает...пугает тем, что навеки увяжется с моей судьбой и накрепко сплетется с моей жизнью, обезоружив мечту... И пусть мечта моя не безупречна, пусть будущее мое покрыто небиблейской кровью и увенчано тюремными решетками - это моя мечта, и она имеет право на жизнь...
Так же, как и мечта Мессии имела право на жизнь... Но он никому бы не сказал, в чем заключалась она, будь у него такая возможность. Ведь кроме веры у него был еще и разум, который иногда проклевывался наружу и подавал голос. Этот голос твердил ему, что никто не сможет понять его, даже самый близкий друг, если бы он был у него; два безумца никогда не поймут друг друга, ибо каждый из них безумен по-своему...
Он смог стать богом, но все земные боги обречены на погибель, ибо Высший Бог не потерпит соперничества и изничтожит тех, кто восстает против его заветов... Но Мессия хранил свою божественность в себе, и никому, даже Люциферу, он не открыл свое знание истины, основоположной и нерушимой, не созданной Богом, но вызнанной нами...
Он поднялся с колен. Он смотрел в глаза Дьяволу. Во взоре его был мстительный вызов и несокрушимая уверенность. Он знал, что не за ним будет победа, но желал быть падшим в бою, чем окончить свою жизнь в катакомбах неизвестности и забвения бетонных улиц и истоптанных, покорных всему тротуаров... Он не сказал ни слова, лишь молча прошел сквозь сатанинскую плоть, содрогнувшись на мгновение, ощутив ледяной холод Тартара при соприкосновении с кожей Князя тьмы... Мессия прошел сквозь него так, словно его и не было в пределах бренности земной, словно он был лишь в его мыслях и страхах, словно он не отражался фантомом бездны в его расширенных зрачках... Не ему Мессия хотел доказать сейчас свою силу - себе...тому, кто упорнее всех не хотел верить ему, кто всегда сомневался, тому, кто был его извечным противником все эти годы, все годы ужаса и ночных кошмаров, наполненных воем кладбищенских псов и хрустом ломающихся костей, надрывной рубящей болью подыхающей плоти и смеющимся огнем преисподней... Это был его бой с самим собой...
VI
Мессия не видел перед собой ни людей, ни домов: все плыло в пламенеющем мареве, свет резал глаза, болью пробегая по нервам и доходя до самого сердца, расплавляя его в тягучую лаву. Его шаг был нетвердым, ноги заплетались, и стены падали со всех сторон... Он не знал, куда шел, но это было и не важно, а в висках монотонно стучало: "найти, найти, найти..." Найти людей... Ему нужны были люди. Он стремился отыскать их и в то же время смертельно боялся этого момента, момента встречи с толпой, жаждущей распять Спасителя, как они уже сделали однажды. Готовы ли они принять Его? Но Бог не мог опять отдать Своего Сына на растерзание этим двуногим хищникам, гордо именуемым Людьми... Бог не мог снова послать Его на крест...
Мессия брел в тумане, натыкаясь на стены и людей, провожаемый матерной руганью и осуждающе-удивленными взглядами прохожих, праздно и пьяно приветствующих Рождение Христово... Он не помнил улиц; огни витрин и шум праздничного города сливались в дьявольский калейдоскоп света и звука... Он чувствовал, что сходит с ума... Он не помнил, как очутился на мосту. Вой сирены промчавшейся мимо машины "скорой помощи" вернул его к реальности. Оглушенный и растерянный, он стоял посреди тротуара, провожая ее взглядом, не в силах понять, что привело его на это перепутье ветров, дующих со страшной силой прямо ему в спину... Он ненавидел ветер в спину. Взгляд его растерянно блуждал по лицам людей, пока не остановился на одном лице... Эти глаза обожгли его позабытой на мгновенье болью и пропали...
У перил моста стоял человек, бессмысленным остановившимся взором буравивший беспокойные воды Преголи. Что-то знакомое почудилось Мессии в той напряженности, с которой он сжимал зеленоватый металл перил, в том отчаянии, застывшем в изгибах его тела... Еще не зная зачем, Мессия приблизился и взглянул в лицо незнакомца. Это было страшное лицо. Столько безысходного ужаса он не видел никогда в своей недолгой жизни... Незнакомец покосился на Мессию...
- Что тебе надо? - спросил он недружелюбно.
Мессия молчал. Вот она, душа, взывающая ко спасению, взывающая к милости Господней...ослабшая от тягот земных...та душа, что ищет Бога, но не знает, где Его искать... Он должен показать ей праведный путь...
- А что надо тебе? Что ищешь ты в своей жизни? Столь ли она бессмысленна, что ты ждешь спасения от этой грязной воды? Тебе не противна такая смерть?
Самоубийца удивленно воззрился на Мессию.
- Ты что, сдурел? Ты кто такой? Чего ты пристал ко мне? Иди своей дорогой и не мешай мне умирать...
- А я хочу именно помешать. Зачем тебе торопить смерть? Она все равно явится к тебе рано или поздно.
Самоубийца разглядывал Мессию уже с явным интересом, позабыв на минуту про свое горе.
- Знаешь, лучше рано. Тем меньше пинков я получу от жизни и тем меньше гадостей сделаю в ответ. Бог не оставил бы нам запасного выхода, если бы нельзя было его использовать по назначению.
- Это не Бог оставил его! Это люди придумали очередное глупое избавление от бед! - воскликнул Мессия, начиная потихоньку раздражаться. - То, что ты хочешь совершить - великий грех, ты знаешь это?
- Мне плевать! - выкрикнул самоубийца, и крик этот, полный отчаяния, казался слабой, немощной попыткой убедить самого себя в этих словах. - Я не верю в Бога!
- Ты ведь сам только что говорил про Него так, будто веришь... Не обманывай сам себя...
- Привычка... - самоубийца опустил голову, и непонятно было, относится ли это к первой либо к последней фразе Мессии. Ведь привычка обманывать себя - это то, от чего избавиться трудней всего, трудней, чем от алкогольной или наркотической зависимости, ибо зависимость от обмана просто необходима, чтобы сохранить здравый рассудок в столь диком и безумном мире, как наш.
Мессия предвидел это. Так говорят все, кому не повезло в этой жизни. Все они говорят: "Бога нет. Если бы он существовал, он бы не допустил того, что случилось. Он бы не допустил, чтобы погиб мой сын, чтобы разбилась моя машина, чтобы сгорел мой дом. Моя жизнь - дерьмо, поэтому Бога нет." Что они знают о Боге? Те, кто носят на шее крестик и ходят по воскресениям в церковь, во всем уповают на Него, а когда все идет наперекосяк, у них опускаются руки, а губы шепчут привычную фразу: "На все Божья воля..." Те же, кто никогда в жизни не держал в руках Библию и не переступал порог церкви, верят во всех богов подряд, молясь и Христу и Будде: авось, кто-нибудь и услышит да поможет... В самые безвыходные моменты жизни они поднимают свой взор к небесам, вознося свою молитву: "Господи, помоги..."
Так и этот бедняга пытается убедить себя в том, что небеса - это лишь скопление тел, подчиняющихся законам физики и разума, а все потому, что его жизнь разрушена, и он собирается совершить смертный грех, но при этом трясется от страха перед Адом.
- Почему ты говоришь, что не веришь? - спросил Мессия ровным голосом, словно он сам не терзался только что тем же вопросом: "Где ты, Бог?" - Ведь это неправда...
- Почему? - зло усмехнувшись, повторил самоубийца. - Потому что его творение погибает, а сам Бог давно уже умер от боли и разочарования, видя тот мир, который он создал, чтобы сделать его идеальным. Он любил нас, а мы жестоко посмеялись над ним, мы плевали ему в лицо, мы сжигали церкви и иконы... Разве может он простить нам это? Разве не видишь ты, как падают самолеты и горят леса, как война пожирает тысячи людей на святой земле Иерусалимской? Это ли замысел Бога - уничтожить весь род человеческий?
Мессия покачал головой.
- Нет. Это испытание. Проверка нашей праведности...
- Какой праведности? - рассмеялся самоубийца. - Где ты видел праведность в наше время? Это слово давно уже стало ругательством... Нет такого человека на свете, кто мог бы поклясться, что он безгрешен... Даже ты не безгрешен, так ведь? В мыслях своих ты усомнился в Господе нашем, ты не веришь в собственную душу...
- О чем ты говоришь? - Мессия ощутил знакомое, уже испытанное им при встрече с Люцифером и до тошноты неприятное, чувство в области желудка, словно все его внутренности свертываются, подобно змию, и подступают к горлу противным, жгучим комком... Тот же беспричинный суеверный страх спутал его мысли, расшвырял их в замкнутом пространстве его мозга и превратил в пыль. Что-то сверкнуло в глазу незнакомца - облачко - маленькая галактика в пустом и черном, как бездна, зрачке. Мессия почувствовал, как ужас вселенской тяжестью наваливается на него, словно весь грешный мир в эту минуту давил на его плечи, пригибая их к земле; кости его, казалось, не выдержат этой тяжести, и он будет сломлен, раздавлен ею. "Что со мной?" - подумал Мессия, и это было его первой мыслью, прошелестевшей сдавленным шепотом в мозгу. Но леденела кровь в его венах, и не было сил дышать, и странная зудящая боль пронзила каждую клетку его тела... И исчезла мысль, и остались только чувства... Боль. Страх. Отчаяние. Надежда. И снова боль. И снова страх.
Самоубийца сел на перила моста и грустно посмотрел на Мессию. "Псих какой-то..." - подумал он, вздохнул и прыгнул вниз.
Сквозь пелену боли, пульсирующей в висках, Мессия услышал негромкий плеск воды, принявшей в себя и навеки успокоившей юного студента, разочаровавшегося в Боге. Дьявол получил еще одну душу... Раздались крики, к Мессии кинулись люди, тормоша его и допытываясь, что случилось. Но Мессия не мог ответить. Он все еще стоял, отрешенно уставясь вдаль, на портовые огни, пребывая в каком-то странном оцепенении, и ему наплевать было, что происходит вокруг.
- Да что вы его спрашиваете, он же обдолбанный! - выкрикнул вдруг кто-то, и тут же Мессия получил такой толчок в грудь, что не устоял на ногах и упал, ударившись затылком о перила, да так, что перехватило дыхание и потемнело в глазах. Это вернуло его к реальности...
- Развелось наркоманов... - презрительно процедил какой-то мужчина в очках и даже сплюнул от отвращения; слюна так же презрительно зашипела на асфальте нерастраченной желчью. - Наверняка это он его и столкнул: дозу не поделили. Ему это ничего не стоит, он же ни хрена не соображает!
Кто-то схватил Мессию за руку и рывком попытался поднять его на ноги, но ноги его не держали, а в плече что-то явственно хрустнуло. Мессия уже понял, что эти люди за что-то сердиты на него, но он никак не мог понять, в чем его обвиняют, поэтому лишь испуганно оглядывал лица столпившихся вокруг него людей... В них таилась угроза, потому что они были толпой, пусть небольшой, но толпой. В воздухе повисла опасность, и Мессия встревожился. Он знал, что нужно бежать, но его тело отказывалось подчиняться ему, совсем как в тех снах, когда он убегал от всегда неведомой ему опасности, но что-то тянуло его назад, и тяжело было двигаться, и он останавливался, и что-то настигало его, но он никогда не видел что, потому что в этот момент кошмар сна сменялся кошмаром реальности, и Мессия окунался в иной страх. Но здесь, на мосту, это что-то имело вполне видимую и отчетливую форму, форму безумной толпы, ослепленной злобой, алкоголем и собственным могуществом, порожденным ощущением поддержки стада. Мессия...знал...что...надо...бежать... С трудом преодолев оцепенение, он сделал шаг назад. Затем словно какая-то посторонняя сила вселилась в него, и он взвился над землей, над людьми и машинами, выше домов, выше... Но нет, мираж... Он просто бежит, бежит под свист ветра и гневные крики за спиной, бежит напролом, а навстречу ему несется свет...свет, крик, смех, вой...и небо над головой такое серое, такое тяжелое...нет неба, нет его...лишь обезумевший город...все сошли с ума...дома вырывают корни свои из земли и мчатся навстречу, река выходит из берегов и заливает улицы, поглощая в своей пучине людей, машины, даже освещенные витрины магазинов под мутно-серой водой, вобравшей в себя все нечистоты города... Нежить выходит из-под земли...сонмища демонов карабкаются на свет из-под растерзанной асфальтовой кожи...они злобно ррррычат и извергают проклятия, и смрад их тел не уступает вони загаженной воды...они омерзительны, голодны и жаждут крови...а на их пути стоит Мессия...он не знает, что этот кошмар - лишь плод его больной, одурманенной фантазии, и он кричит, он бежит и кричит, бежит, бежит...
Внезапно целая Ниагара звука обрушивается на него с неба. Это площадь. Это центр этого проклятого города. Здесь средотачивается его жизнь. Университет. Кинотеатр. Рынок. Магазины. Здесь строят собор. Собор Христа Спасителя. Будто он может спасти этот подыхающий город. Подыхающий. Смердящий. Это - тот город, который Мессия ненавидел со всей ожесточенностью, на которую был способен. Он бы уничтожил его, взорвал, стер с лица земли - если бы мог... Но он был так слаб и беспомощен, что внушал отвращение самому себе. Этот новоявленный Содом не заслуживает чести существовать пред взором Господним, а его обитатели столь презренны, столь унижены, они преклонили колени перед Дьяволом, они куплены им... Люди - они как товар, их покупает то Бог, то Дьявол... Один сулит Царствие Небесное после смерти, другой безмерное удовольствие при жизни... Нас используют - а нам наплевать, ибо мы не постигаем этого... Мы - цель их битвы и оружие... Это так грустно, когда понимаешь, что твоя жизнь так мелка, так незаметна... Я просто человек... У меня есть мечта, но нет уверенности, что она осуществится, потому что нет в мире таких людей, которым есть дело до моей мечты... Нас так много - а Бог один... Он не может помочь всем нам...
Этот город - как исчадие Ада, как грешник, сгорающий в пламени преисподней, изрыгающий хулу на Господа за свою горькую судьбину... Иногда он жалок, иногда велик, иногда страшен...столько ликов имеет он, и столь они неуловимы, что он кажется безликим... Но это не так. В ясную ночь вглядитесь в звездное небо, а затем обратите свой взор к притихшим бетонным глыбам домов, и вы увидите мечтательный отблеск в их окнах, едва уловимый, доступный лишь сердцу внимательного наблюдателя... Пройдитесь по его улицам средь бела дня, в жаркий летний полдень, и вы будете поглощены бесполезной суетой мегаполиса, раздражающей, грубой и неуместной в сравнении с философским спокойствием вашей души, души бесстрастного и молчаливого зрителя, затерянного в толпе... Влейтесь в эту толпу, просочитесь в нее, прислушайтесь к словам, произнесенным устами обитателей города, к словам грубым, обывательским, пропитанным злостью и гневом, и вы почувствуете отвращение - этот лик противен вам, он вмещает в себя все людские пороки... А теперь спуститесь на самое дно, в тот подземный мир, коим обладает каждый большой город, мир преступный, мир изворотливых воров и жестоких убийц, мир людей без сердца и памяти, и вы содрогнетесь, вы дрогнете и обратитесь в бегство... Невозможно перечислить все лики этого города, они столь же многочисленны, сколь и призрачны, и всякий рожденный в этом аду воспринимает его по своему... Это и моя родина... Я не отвергаю и не презираю ее, я ее обожаю и боготворю, насколько можно боготворить чудовище... Всмотритесь в эти уродливые серые box'ы и, я уверена, вы отыщете в них свое очарование, свою неиссякаемую прелесть, доступную лишь взору людей, влюбленных в свой родной город... Никому из пришлых не понять сей божественной одухотворенности, свойственной Кёнигсбергу - дряхлому старику, изуродованному временем и людьми, в котором живет душа юная и бесхитростная, не знающая границ своей любви... Обшарпанный, немного забитый, но все равно столь непреклонный и отважный - ибо существующий... Ведь это высшая смелость - просто жить...
Но Мессия не думал об этом... Он не любил свой город. Ему, собственно, было наплевать... И это странно... Он любил людей, живущих в нем, даже не зная их, даже не пытаясь проникнуть в их души, вызнать их боли и страхи, их маленькие радости и большие потери... Но он ненавидел сам Город... Почему? Он не смог бы ответить... Вероятно, потому, что он не мог позволить себе ненавидеть людей, - поэтому он ненавидел камень. Он многое не признавал в себе, многие мысли убил, не дав им прорасти и смутить его... Иногда он боялся так, что не мог дышать, и где-то в животе все замирало, и виски холодели, и во рту пересыхало, но он гнал от себя мысли о страхе...
И сейчас, когда он вырвался из каменного лабиринта праздничных улиц, он не испытывал страха...
Площадь была полна народу... Слышался смех, взрывы петард, бессвязный говор толпы и изредка звон бьющихся бутылок. Из расположенного неподалеку гнездилища порока и праздности доносилась веселая музыка. Изредка, тихо-тихо, словно откуда-то издалека, слышался перезвон церковных колоколов... А в небе, пронзая в полете облака, парили вороны - мрачные вестники смерти и тления...
Все это как сон... Это люди, но лица у них одни и те же...нечеловеческие какие-то, и все смеются...Все они смеются...как будто надо мной. Может, они и есть такие - одинаковые? Все они смеются, толкаются, кричат, а огни все взрываются...это маленькие разноцветные точки, взмывающие вертикально вверх, а затем фонтанчиками рассыпающиеся на сотни огненных брызг... Они пока маленькие, но уже могущественны в своей простой красоте. А вороны их совсем не боятся. Они все так же кружат над площадью, словно некая колдовская сила притягивает их, словно они знают что-то... Ведь они ближе к небу, чем мы...они совершенней...Они совершенны в своем незнании. В незнании силы пули и клинка, бессмысленности убийства и сладострастного наслаждения от чужой боли... Их свобода и искренность - вот совершенство. Их тайные знания, недоступные людям, позволяющие им жить в идеальной гармонии, - вот награда, данная им за их совершенство...
Равен ли я им? Нет, я все еще пленен этой землей, этим городом... Пусть не ведом, не признан, но - прощен... Прощен ли? Кто знает, сколь самоотвержен должен быть человек, сколь много себя он должен отдать, чтобы заслужить это прощение? А может не надо? Может, бродяга был прав, и мы живем только раз? Черт побери, как здесь понять, в чьих устах истина?!
...Вот она, Святая Дева...а на руках у нее младенец... Вот кто знал...Он был прав две тысячи лет назад, но прав ли Он сейчас? Мир изменился, люди уже далеко не те...они намного хуже...мне будет сложнее, чем Ему... Знать бы ту молитву, что помогала Ему...
Черт бы побрал все эти огни!
Начался фейерверк... А Мессия никогда раньше не видел фейерверка, запертый в своем маленьком мирке переулка, сдавленный стенами. Казалось, само небо разлетелось на куски и рушится вниз, падает с оглушающим грохотом... Он никогда не видел такого. Никогда он не видел столь ужасающей красоты. Падало небо, падало на него сотнями звезд... "За что же Господь мог так разгневаться, что послал земле столь ужасную кару? Люди во всем виноваты, люди не вняли Его словам, и он карает их огнем с небес. А что я могу поделать?" Ужас наполнил его душу, это был скорбный ужас - не за себя, за них... за них всех, никчемных и безбожных... Он все понял. Это было так очевидно, что он не мог не принять этого... Горло сдавило, но затем весь его страх, вся боль и отчаяние вырвались наружу... Он кричал, кричал нечеловечески, он стонал, он пал на колени и хватал людей за руки, покайтесь! покайтесь, грешники! смиритесь - и тогда живите... В Царстве Божием живите, в раю земном... Свет увидите тогда, свет Божий, после стольких лет мрака адского! Святы будьте в жизни земной...
Но все отталкивали его, и пинали его, и плевали ему в лицо... Бескрайняя толпа мертвецов давила на него со всех сторон...не было жизни в их глазах, в их сердцах не было любви, а души от рождения были хладны к Богу... Они обречены, а он так одинок в своем стремлении спасти их. Они сами не жаждут спасения, добровольно идя на плаху, они нисходят в Ад и счастливы...
Мессия с трудом пробрался сквозь толпу к какой-то стене, стене бетонного постамента с бронзовой фигурой бывшего вождя, ныне канувшего в Лету, позеленевшего с течением беспощадного времени, он отполз в угол, забился в него, сжался, лишь едва слышно всхлипывая от бессилия... Он все еще не верил в реальность, и он начал не верить в мечту... Он хотел убежать... "Я предал Тебя я предал веру свою но я не смогу я бессилен пред ними прости меня..."
Уйти... Забыться... прогнать этот кошмар из своей памяти, из жизни... навсегда прогнать... "Господи сжалься не губи позволь покаяться не смог я не смог не хотел верить в то что они слепы не ведают они что творят господи прости их прости меня..."
На одно мгновение боль... Затем - свет... затем - тьма...
блаженная тьма
блаженный нелепый восторг
мир существует и одновременно - его нет
я пророк
я спаситель
я могу объять весь мир
я могу постичь весь мир
я могу убить весь мир
стоит только захотеть
это будет всегда
это будет навеки
но ведь времени не существует?
где же я тогда?
когда же я?
и есть ли я?
меня нет
не было
и уже никогда не будет
VII
Приближался рассвет... Из-за горизонта наплывал синевато-дымчатый туман, скребся в окна противной моросью, наваливался на начинающие просыпаться, лениво открывающие веки-шторы, дома, и они, окутанные пеленой морозного пара, словно дышали, тревожа воздух вокруг. Небо серело, плавно переплывая на востоке в чуть заметную розоватую дымку, предвещающую триумфальный выход светила; звезды тоненько вскрикивали от боли и угасали, падая в еще хранящую мрак бездну... Наполненные странной таинственностью тучи, согнанные ураганом к востоку и растянувшиеся вдоль горизонта, грозно клубились там, устав от бесполезных сражений с ветром... Небеса были удивительно прозрачны и беспечны, словно они и не знали о той беде, что ждала полусонную землю, погрязшую в грехе, разврате и преступлениях. Не спали лишь ангелы, бдительно храня покой живых... А мертвые были забыты...погребены и изгнаны из памяти... Был забыт и Мессия... Хотя кому было его помнить, этого безумца, что верил небу без оглядки, а оно предало его? Никого не было у него на этой земле... Некому было оплакивать его, стоя на коленях в насквозь отсыревшем и продрогшем переулке, ставшем ему домом, и на покинутой людской толпой площади, ставшей ему могилой, некому было молиться за упокой его души. Лишь стены грустно смотрели в его распахнутые глаза, удивленные, словно он до сих пор не мог поверить в предательство. Но и они не плакали о нем... Слишком много смертей видели они за свою долгую жизнь. Они уже устали от смерти... Город устал от смерти, которая, казалось, навечно поселилась в его домах и на его улицах и неусыпно сторожила утомленных жизнью людей. Ему не нужны были эти смерти, потому что он сам слишком долго был мертв... Он слишком долго спал... Теперь ему казалось, что его время пришло... Но он еще не ведал, что ждет его...
Улицы стали оживать... Дворники, появляющиеся на них одни из первых, уныло махали метлами, безуспешно пытаясь смести с тротуаров накопившуюся за ночь снежную слякоть. Один из них, седой старик с усталым, обвисшим лицом и бесцветными глазами, шаркая и загребая прохудившимися сапогами стаявший снег, брел через площадь. Когда-то, в мрачном заброшенном переулке, он видел странного парня с безумным и дьявольским взором. Этот парень почему-то запомнился ему. Он был слишком похож на его сына...
И теперь, на этой пустой, замусоренной площади, покрытой талым снегом, он почему-то вспомнил его... Старик сразу увидел тело: обращенные к светлеющему небу глаза, нелепо раскинутые длинные руки... Это было почти смешно, это было чертовски смешно, что этот парень вот так лежит на площади, где несколько часов назад было полно народу, было столько радости, после Рождества, это неправильно, этого не может быть... Однако старик не был удивлен, лишь безграничная жалость пронзила его сердце. Рядом с трупом, у его правой руки, валялось старое, замызганное и зачитанное Евангелие в черном кожаном переплете. Старик вздохнул...вздохнул горько и с нечеловеческой тоской. Где-то мог так же лежать и его сын, которого тоже затянула смертоносная пучина Города... Это было три года назад... Кто знает, где он сейчас...
Старик с трудом нагнулся, поднял Евангелие, осторожно стряхнул с него снег, боясь даже дышать, храня священное молчание, и медленным, тяжелым шагом вернулся в джунгли Города Смерти, которой был родиной ему и еще тысячам людей...
И тишина поглотила город... Даже свист ветра стих и не будоражил больше навеки уснувшую душу Мессии...даже воздух застыл и окаменел, слившись со стенами... Время остановилось...оно остановилось для того, кто умер...
Ветер нес беду... Никто не знал о ней... Никто не мог ее предотвратить... Город был обречен...
А буквы на белых кирпичах крыльца все бледнели и бледнели, пока не исчезли навсегда, стерев с лица земли маленькую веру маленького человека...
А река жила наперекор всему... Можно не верить в духов воды и огня, земли и воздуха, в духов этого так странно меняющегося, но все же вечного, города - но они есть. Они есть, и они переживут всех нас... Река отнюдь не равнодушна, душа ее, как душа любящей матери, болит за своих неразумных детей, но она ничего не может поделать с глупостью людской. Наша, названная балтийской, стихия - не море, она - эта река, все мы вышли из нее, и она снова приютит нас в своей глубине после смерти... Она столь спокойна и редко бушует в ярости, она равнинна и бесстрастна на вид, и этим жив наш город. Вы стояли когда-нибудь на мосту, смотря вниз, ощущая непонятное торжество, непонятную уверенность в неиссякаемости этого творения Божьего, питаясь ее спокойствием? Нам необходимо за что-то держаться, что-то любить и беречь... Нельзя никогда предавать эту землю, если вы родились на ней. Когда вы разрываете связи с корнями, ей больно. Она живая, слышите, живая, и она знает и помнит все...
Эпилог
Ураган настиг плывущий в безвременье город через три дня, в ночь на 10 число... Он тихо и призрачно накрыл спящие улицы и слепые дома с погашенными окнами, накрыл храмы и кладбища, о его приближении говорил лишь тоскливый плач ветра, доносящего с запада запах пепла, да завывание автомобильных сирен, отражающееся от гулких стен. (Почему они всегда воют в ураган?..) Новогодняя елка, сиявшая посреди площади десятками цветных огней, опасно накренилась, тросы, державшие ее, напряглись. Одинокий прохожий торопился по лужам домой, придерживая левой рукой улетавшую шапку...
...Кинув случайный взгляд на темное, безумное небо, он в ужасе замер, не веря глазам своим. Луна, огромная и багровая, висела над строящимся Храмом Христа Спасителя, угрожающе росла и приближалась, а за ней, мрачные и зловещие, бежали по небу облака, бежали с запада на восток, по воле ветра... Человеку померещилось, что на кроваво-красном лике луны он явственно увидел черную букву Тау - крест святого Антония. Человек лихорадочно перекрестился, прошептав беззвучно "Господи Иисусе...". Шапка сорвалась с его головы и запрыгала по мутным лужам. В этот момент, не выдержав очередного могучего порыва ветра, лопнули тросы, и елка, продолжая сверкать праздничной серенадой огней, рухнула на мокрый асфальт, придавив продолжавшего креститься человека...
А на западе уже бушевала война... Это оттуда доносился запах пепла, тревожащий Мессию, три дня назад убившего себя, случайно и нелепо, на грязной площади рождественского Кёнигсберга...Люди быстро забывают своих мертвых. Адский звук, в котором слились и стоны умирающих людей, и рев горящих рек, и предсмертные крики морских птиц и падающих старых берез, о которых мечтал одинокий безумный наркоман, думавший, что он мессия, - этот звук тоже принес ураган, и если прислушаться, то его можно услышать... Беда пришла с запада в этот погрязший в забвении и неверии город, где даже время уснуло мертвым сном...
Всадники приближаются... Я уже слышу, как дрожит земля...