Память детства... Ты, словно неуловимый солнечный зайчик от невидимого крохотного зеркальца, появляешься то тут, то там в самых затаённых уголках моего сознания, озаряя и выхватывая из темноты неожиданные и забытые впечатления. Они появляются на мгновенье, сверкая и переливаясь в солнечном луче весёлыми цветными стёклышками детского калейдоскопа, отражаются в призрачных гранях подсознания, и вдруг причудливо складываются в чёткий яркий узор. Секунда и узор меняется, а я всё кручу и кручу калейдоскоп времени, стараясь найти и сохранить неповторимую игру воображения. Но разве можно поймать солнечный луч?
Зимние сумерки. Вдали длинный деревянный барак, запорошенный снежной пургой. Почти в середине барака входная дверь в НАШУ секцию, а рядом с левой стороны от двери большое окно, наполовину закрытое ставней. Через заиндевелое стекло еле пробивается бледно-желтоватый свет. Это НАШЕ окно. Во дворе пусто. Мама ведёт меня за руку, стараясь поближе прижать к себе, но резкие порывы ветра сбивают с ног, больно колют щёки и нос, забираются под шаль, намотанную на мне поверх шапочки и пальтишка. Очень холодно, но наше окно всё ближе, свет всё теплее. Вот уже стали заметны в верхней незамёрзшей части окна кружевные узоры тюлевой занавески. Возле крыльца на верёвке дёргается и стучит на ветру чьё - то, вывешенное на мороз, бельё. Звук глухой, как будто деревяшки бьются друг о друга.
Мы взбираемся на высокое крыльцо, по нему шустрой змейкой вьётся позёмка. Железная дверная ручка, покрытая несколькими слоями наледи, являет собой следы жизнедеятельности обитателей заснеженного барака. В её мутно-осклизлую оболочку вмёрзли шерстинки чьих- то рукавиц, кусочки сажи, опилки и всякие соринки. Мама с трудом открывает дверь. Холодный воздух с улицы, встретившись с чуть тёплым воздухом помещения, превращается в белое облако и оседает на верхнем дверном наличнике причудливым обрамлением из серебристого инея. Тусклая лампочка освещает небольшой коридор и пять дверей, обитых коричневым дерматином. Запах жареной картошки еле уловимой живой струйкой проникает в мой замёрзший нос. Одна из дверей НАША, крайняя слева. Мама стучит кулаком по застывшей шершавой обивке. Я топчусь рядом и радуюсь, что мы, наконец - то, зашли в тепло. Нам открывает отец, он уже дома.
Красноярск. Конец 60-х и начало 70-х годов.
Рабочий квартал на правобережье. Здесь начиналось моё раннее детство.
Не знаю, повезло мне или нет, но по воле своих родителей, я в трёхлетнем возрасте стала жительницей большого индустриального города. И первые детские воспоминания начали свой неудержимый отсчёт именно с этого 'барачного' детства, с этого небольшого клочка городской земли, безлико именуемого тогда 'четвёртым участком'. На территории участка, принадлежащему заводу 'КРАСМАШ', параллельно друг другу стояли шесть или семь длинных одинаковых деревянных бараков, по соседству с которыми кривыми разношёрстными рядами сгрудились дощатые стайки. В стайках жильцы хранили дрова и всякую необходимую в хозяйстве утварь. Тут же недалеко от бараков деревянные туалеты, мусорные ямы. На столбах фонари в виде круглых жестяных тарелок, одна колонка на всю округу. На свободных территориях картофельные огороды и палисадники.
Только недавно я узнала от очевидцев, родившихся раньше меня, что бараки появились давно. В тридцатых годах в Красноярске началось строительство большого машиностроительного завода. Около трёх тысяч рабочих специалистов должны были прибыть на стройку с разных концов нашей Родины. Жилья в городе для них не было. За очень короткие сроки вблизи завода было построено два десятка бараков, принявших в свои, тогда ещё новые стены, сосланных в Сибирь людей. На правобережье закипела великая стройка. И вскоре корпуса завода КРАСМАШ заняли своё постоянное место, заполнив необъятный пустырь, через который когда-то проходил Сибирский каторжный тракт.
Шло время. В годы отечественной войны эти же бараки служили временным жильём для эвакуированных из западных районов страны семей рабочих предприятий, вынужденных переселиться в Сибирь вместе с оборудованием заводов. Фронту нужна была помощь тыла, и один из крупнейших в городе и стране завод 'КРАСМАШ' работал день и ночь, выпуская зенитные пушки и миномёты. Эвакуированные рабочие влились в большой коллектив красмашевцев, пополнив трудовые ресурсы завода. Вместо ушедших на фронт мужчин работали женщины. Совсем молоденькие ребята и девушки вместе с взрослыми стояли у станков, старательно осваивая совсем невзрослое ремесло.
Уставшие от тяжёлого труда, расходились люди из цехов после смены по своим баракам, топили печки, готовили еду, обсуждали новости с фронта, и надеялись на то, что когда-нибудь вернутся в свои родные города.
Много времени прошло с тех пор, но и после войны бараки долго не сносили. Эти, видавшие виды и познавшие разные судьбы, серые приземистые, вагонообразные жилища, состоящие из пяти стандартных секций, по - иному подъездов, ещё служили людям, волею судьбы занесённым в Красноярск из разных городов и деревень Советского союза.
В городе уже появились новые дома из кирпича, а также шло быстрое массовое строительство панельных пятиэтажек, которые постепенно вытесняли бараки. Оживление и надежда на светлое будущее присутствовали во всём. Но для нашей семьи, решившей переехать на постоянное место жительства из маленькой деревушки старой Еловки, что и по сей день стоит на берегу речки Чулым недалеко от Ачинска, иметь свою собственную комнатушку в одном из старых бараков, наверно, было счастьем.