Утром я опять что-то вспомнил, и тут же забыл. Это уже начинало меня нервировать.
Я не уверен, что мой день всегда был таким. Похожим на увечного калеку. Большинство времени я проводил в каком-то летаргическом состоянии заставшей зиму мухи, постоянно находясь в некой полудреме, словно это бесконечное плавание по волнам сна было выходом. Бывали минуты, когда я отчетливо вспоминал короткие, порой совсем пустячные, эпизоды своей жизни. Но они не задерживались в памяти, а ускользали, как воздух из проколотого штопальной иглой воздушного шарика. Будто я был не в состоянии удержать какие-то мимолетные события, даты.
В три часа дня сонная апатия немного ослабла, и у меня появилось смутное, сильно разбавленное ленью ощущение одиночества. Отчего-то мне казалось, что оно не должно возникнуть именно сейчас. Именно в это время суток. Обычное время, хмуро подумал я, тщательно засовывая неожиданное ощущение глубоко в подсознание.
Лежа на достаточно широкой кровати, я равнодушно оценивал качество штукатурки, тонким, скупым слоем прикрывавшей бетонный потолок. Кое-где она осыпалась, оголив грязные темно-желтые пятна. "Не качественно", - подумал я и расстроился.
Почему я здесь живу?
В шкафу я видел несколько женских платьев. Типично женских - в мелкий отвратительный цветочек, платьев слащавых тонов.
Мне смутно вспоминалось какое-то лицо - красивое, окруженное белокурым пушистым облаком.
Я задумался.
Думать для меня было отчасти спасением. Давно признав, что не в силах вспомнить свою прошлую, да и не только прошлую - никогда не помнил, что было вчера, час назад, и даже пятнадцать минут назад, - жизнь, я мог только своими фантазиями прикрывать огромные недостающие фрагменты. Это было похоже на детские паззлы. Ребенком я всегда любил их собирать, но иногда картинка была очень сложной. Части некоторых мозаик были потеряны, и мне часто казалось, что если вырезать из плотного куска картона совершенно идентичную с потерянным кусочком фигуру и нарисовать на ней необходимое изображение, то можно будет снова собирать картинку. Но я не умел рисовать.
Думать о чем угодно - например, представлять, что эти платья принадлежат моей жене. И что где-то в маленькой бархатной коробочке в этом тусклом, пустом и неуютном доме существует мое обручальное кольцо, а где-нибудь на антресолях - мне всегда нравилось это слово "антресоли", - аккуратно и бережно завернутое в пыльный мешок, лежит белое свадебное платье моей жены. Само словосочетание "моя жена" ассоциировалось у меня с тем самым красивым, родным лицом. Но это были всего лишь фантазии.
Иногда я представлял себе, что платья принадлежат моей сестре. И сам я живу у нее потому, что, впав в крайнюю нищету, не мог платить за свою собственную квартиру, и ее отобрали в качестве компенсации за невыплаченный кредит банку, который я брал для приобретения яхты или машины. И что у меня были связи с самыми красивыми женщинами города.
Еще мне нравилось представлять себя каким-нибудь знаменитым поэтом, который, после неудачной попытки самоубийства через повешение - меня почему-то всегда привлекал именно этот способ - потерял память или заболел каким-нибудь странным расстройством психики. И живу я здесь только потому, чтобы вездесущие репортеры не помешали моему выздоровлению.
Где-то под конец дня у меня появилось беспокойство. Я встал с кровати, начал старательно мерить шагами комнату, искусственно поддерживая и разжигая в себе это чувство, необходимое для того, чтобы меня признали человеком, а не мухой, которая ищет гниение, но в зимней неподвижности этим сухим и жарким летом не может его найти.
Да, я искал это гниение. Для меня оно было вечно ускользающим и почти недостижимым смыслом моей жизни. И это было не гниение, а, собственно, сам смысл и причина моего существования.
Я сел в кресло, закрыв лицо руками.
Доведя беспокойство в какую-то пластиковую взвинченность, я стал искать причину его возникновения, аккуратно, слой за слоем, обследуя собственное сознание, как в детстве - микробов на подкрашенном желтым йодом, неприятно пахнущем солеными огурцами школьном образчике сквозь мутные, грязные линзы микроскопа.
Между тем часы на небольшом вытянутом журнальном столике, новенькие на вид, сверкающие серебристым корпусом, показали половину девятого. Тусклый оранжево-желтый шар солнца закатился куда-то за небоскребы. Это слово, "небоскребы", раздражало меня и наводило на мысль, что небо в таких вот больших городах принимает ванну, и, напевая себе под нос какой-нибудь старенький шлягер, соскребает грязь, то бишь серо-черный дым заводов и фабрик, с мозольных пяток именно этими самыми небоскребами.
Я обосновал-таки свое волнение. Нашел корень одного из многих уравнений с двумя неизвестными. Этот корень формулировался так: "они не приходили".
Они. Но, какого черта? Почему я не могу понять, кто же они?
За окном зажглись фонари, замелькали включенные фары машин, все эти неоновые вывески витрин магазинов.... Асфальт понемногу остывал, передавая накопленный за долгий день жар автомобильным шинам, и пахло паленой резиной и выхлопными газами, которые свободно фланировали по квартире, просачиваясь через москитную сетку на открытой форточке. Я подошел к окну и оглядел раму. По краям белая краска облупилась, обнажая сероватую грунтовку. От цветочных горшков на подоконнике появились грязные темно-коричневые круги и разводы. Я поскреб пальцем один такой след. На подушечке осталась сухая неприятная грязь, она забилась под аккуратно состриженный ноготь.
Я досадливо вычистил ее из-под ногтя, и снова посмотрел на подоконник. По шероховатой поверхности медленно ползли маленькие мушки - зелененькие, с бесцветными трепещущими крылышками и тонкими длинными усиками. Подцепив одно такое насекомое ногтем указательного пальца, я положил его на ладонь и стал рассматривать. Сначала мошка спокойно, словно притаившись, сидела неподвижно. Потом она, проворно потирая усиками, поползла по направлению к большому пальцу, противно щекоча кожу. Вот она расправила крылышки, словно собираясь взлететь. Они были бесконечно маленькими и тоненькими, прозрачными. Если присмотреться, то можно было увидеть ажурную вязь зеленоватых прожилок на них.
Я осторожно сжал ее между большим и указательным пальцами, чувствуя, как она судорожно пытается выбраться. Сдавив посильнее, я ощутил неприятную жидкость, смочившую пальцы, державшие мошку. Разжав их, я брезгливо смахнул на пол бело-зеленую кашицу и пошел в ванную, смывать жидкость, вытекшую из невесомого тела насекомого.
Кран горячей воды, казалось, испускает из себя не струю, а слюну - настолько мне было противно отмывать пальцы. В мыльнице оставался совсем небольшой обмылок ржаво-желтого цвета. Осторожно потерев его между пальцами, я начал стирать жалкую пену под струей холодной воды. Тщательно вытерев руки о белое, казавшееся удивительно стерильным, полотенце, я осмотрел ванную комнату. Потолок в потеках воды, кафель, покрытый тонким слоем налета, ванна, неестественно белая рядом с пожелтевшей раковиной, полочки. На полочках - пара пачек стирального порошка, отбеливатель, несколько кусков дешевого туалетного мыла, стаканчик, на дне - мутная коричневатая плесень, в стаканчике - две зубные щетки, наполовину пустой флакон геля для душа, шампунь, бальзам-ополаскиватель, гель для укладки волос, пачка гигиенических тампонов.
Ничто из этого не подсказывало мне, кто же такие "они".
Я прошел на кухню и включил свет.
Небольшой прямоугольный стол, покрытый клеенчатой скатертью, примостился между табуретками. Я уселся на одну, налив себе воды из фильтра и тихонько ее потягивая. Передо мной на скатерти влажно поблескивала лужица смородинового варенья. Пододвинув к себе чашку с вареньем, я задумчиво провел пальцем по краешку, собирая застывшую пенку.
Облизав палец, я снова посмотрел на часы. Без четверти девять. Что-то случилось.
Потянувшись, я взял вафлю, лежавшую в вазочке из бело-розового фарфора. Услышав хруст надкушенной вафли, я вдруг вспомнил, кто "они". Это была Валя и собака.
Мое лицо просветлело. Я жду Валю и собаку. Они приходят в восемь.... Но уже слишком поздно. Что-то случилось.
Бросив недоеденную вафлю и торопливо запивая ее водой, попутно разливая небольшие мутно-белые от крошек лужицы на скатерть, я выбрался из-за стола. Поставив кружку в мойку, я быстро прошел в прихожую и снял с крючка спортивную куртку, потрепанную и грязноватую. Вытащив старенькие кроссовки, я уже сунул правую ногу в них, как на входную дверь надавили, и послышался скрип поворачиваемого в замке ключа. Дверь открылась, раздался яростный и неожиданно громкий звон маленького колокольчика, подвешенного над дверью. На пороге появилась миниатюрная девушка, которая, по-моему, и была Валей. Собака, сопя, уткнулась мне в колени, обильно покрывая выцветшие джинсы рыжей шерстью и слюной.
Валя закрыла дверь и скинула пыльные вьетнамки. Пальцы на ее ногах были покрыты черно-серой грязью, она забилась под желтоватые, неаккуратно состриженные ногти, грязь провела уродливые разводы на светлой коже ступней и пяток. Девушка приблизилась ко мне и обняла. Я чувствовал немного неровное дыхание кожей шеи и запах карамелек, исходящий из ее рта. Руки у Вали были горячими и влажными от пота. Она отстранилась и посмотрела на меня.
- Ты собирался нас искать?
Голос у нее был высоким, тонким и тихим, с легким придыханием, и неприятным.
- Да. Я беспокоился за вас.
- Правда? А ты смог вспомнить, как зовут собаку? Или меня?
Она стояла совсем близко, я мог видеть блики тусклого света на белках ее глаз и тонкие ниточки капилляров, прорезавших эту белизну. Кожа у нее была ровная и чистая, нежного цвета топленого молока, с россыпью мелких веснушек на щеках. Нос портили едва заметные расширенные поры, и кожа приятно лоснилась жиром. Глаза у Вали были небольшими, широко расставленными, с каймой коротких рыжеватых ресниц. Цвет ее глаз напоминал мне глаза телят, но я не понимал, где видел самих телят. Цвет этот был тепло-коричневым с мелкими черными крапинками, словно прикрытый голубоватой пленкой.
Валя наклонилась, поглаживая короткими узловатыми пальцами шелковистую, жирную шерсть собаки. Многочисленные золотистые кудряшки открыли тонкую шею, так что мне показалось, будто передо мной одуванчик: очень кудрявый, очень светлый, на тоненьком стебельке. Странные у нее были волосы. Коротко подстриженные, - по форме ее прическа напоминала приплюснутый на макушке шар, - светло-пшеничные, мелко закрученные в кудряшки.....
Она вскочила и откинула непослушные пряди с лица.
Я медленно снял куртку, зачем-то потряс и повесил на крючок. Валя куда-то ушла. Взяв собаку за ошейник, я потащил ее в ванную отмывать лапы.
Задумчиво глядя, как пес - рыжий кокер-спаниель - недовольно фыркает и изо всех сил трясет головой, пытаясь отменить купание, мне кажется, что я вспоминаю, как Валя впервые принесла мне маленький скатанный комочек шерсти, жалобно поскуливающий.....
Но это было не так, и я прекрасно осознаю данный факт. Но фантастическое воспоминание на миг захватывает мое сердце, заставляя сглатывать неприятный комок в горле. Я понимаю, насколько дороги они мне.
Я сел на диван, поджав ноги. Глядя, как довольная собака тычется влажным липким носом мне в шерстяные носки и фыркает, когда мелкие ворсинки попадают в ноздри, я слегка улыбаюсь и чешу ее за ухом. Пес уставился на меня мутными карими глазами и положил тяжелую морду на диван рядом со мной, ожидая ласки.
Мне вспомнилась мошка, которую я раздавил. Она была мелкая, и ее смерть практически ничего не значила. А если убить такую вот собаку? Что, важность смерти зависит от величины массы тела умирающего?
А если убить человека? Такого маленького, хрупкого.... Ну, как Валя?
Я заставляю себя представить свои чувства, если потеряю ее. Утрированные, силиконовые слезы, навернувшиеся мне на глаза, вызвали отвращение к самому себе, и только. Мысль об отсутствии Вали в моей жизни представляется мне нелепой, ненастоящей и бессмысленной.
Это словно в моих фантазиях. А если жениться на ней? Что это даст?
Ну, где-нибудь на антресолях будет пылиться свадебное платье.... И в шкатулке мое обручальное кольцо. Непременно в шкатулке, в бархатной коробочке, кольцо обязательно должно быть мало мне. Как жаль, что в этой квартире нет антресолей. Зато есть много шкафов. И я, умелый мистификатор, смогу подкорректировать фантазию, и заменить кажущиеся глупыми теперь мечты об антресолях и пыльном полиэтиленовом мешке плечиками и определенном месте в шкафу.
- О чем ты думаешь? Что-то пытаешься вспомнить?
Тонкий голос Вали раздается совсем близко, откуда-то снизу.
Я открываю глаза и смотрю вниз.
Она сидит на полу, прислонившись спиной к дивану, чуть повернув голову, так что мне видно только кончик аккуратного носа, по-детски выпяченную верхнюю губу и один карий глаз. Валя переоделась в домашнюю одежду. Во всяком случае, я решил, что это домашняя одежда - свободные городские шорты защитного цвета, порванные на коленках и по шву, и широкая мужская клетчатая рубашка. Ступни у нее были вымыты, и теперь, неестественно белые в сумраке комнаты, выделялись на темном фоне линолеума. Ногти на ногах еще влажно блестели, не высохшие до конца. Она поджимала пальцы, вероятно, от холода, и это выглядело совсем по-детски. На только что выбритые - видно было по многочисленным красновато-голубым точкам - Валины лодыжки, уселась большая черная муха. Валя брезгливо смахнула ее. Муха, недовольно жужжа, взлетела, покружилась возле нас и села мне на руку.
Я осторожно поднес руку ближе к лицу, чтобы рассмотреть муху. Она замерла на одном месте, непрерывно потирая усиками друг о друга и трогая кожу маленьким хоботком.
Муха улетела, блеснув белесыми крылышками, и приземлилась на линолеум рядом с Валей.
Я снова закрыл глаза. Наверное, прошлое - необходимая часть настоящего. Настолько необходимая, что я не могу жить, не зная прошлого. Я так часто встречал в книгах и в фильмах моменты, когда главный герой.... А, впрочем, не важно - главный герой, главный злодей, второстепенный кто-нибудь.... Когда somebody непременно хотел избавиться от своего прошлого, забыть все, что было с ним. Конечно, может, им было от чего прятаться - в книгах герои всегда так.... Забыл слово. Ну, ну.... So pathetic. Да, именно, так патетичны. Но я теперь знаю, что жить без прошлого слишком тяжело.
Громкий хлопок резины о линолеум заставляет меня вздрогнуть и открыть глаза.
Валя рассматривает темное пятнышко на подошве тапка.
- Я муху убила. Не люблю их.
Она откладывает тапок и прижимается головой к моим коленям.
- О чем ты думал?
Я рассеянно запускаю пальцы в пушистые волосы, слегка массирую сухую кожу ее головы, впитывая тихое довольное урчание Вали и слегка скрежещущий звук соприкосновения подушечек пальцев и кожи головы. Пальцы путаются в корнях волос, но я стараюсь быть осторожным и нее вырвать ее кудряшки.
В какой-то момент желание причинить боль ей становится почти не переносимым, и я выпутываю пальцы, сжимая руки и сдерживаясь.
Она трется щекой о грубую ткань моих джинсов и кладет маленькую, горячую ладонь мне на колено.
- Ты помнишь, как меня зовут?
Во мне возникает раздраженная мысль о ее профессии. Она заключается в том, чтобы задать как можно больше вопросов? Или она приверженка религии дзэн-буддизма?
- Валя. Тебя зовут Валя.
Она тихо смеется и забирается на диван, ко мне. Опускает голову на колени, застенчиво как можно крепче сжав ноги и рукой прикрывая грудь, обнажившуюся из-за отсутствия на рубашке верхних пуговиц. Ее пальцы начинают теребить темно-синие, почти черные нитки, которыми прошита рубашка. Ее телячьи глаза трогательно стараются поймать мой взгляд.
- Тебе рассказать о твоей жизни?
Я провожу слегка шершавым пальцем по ее скуле, опускаюсь к подбородку, обходя немного подрагивающие от дыхания губы, ощущаю, едва надавив, резко движущееся адамово яблоко, необычно развитое для женщины, и дальше, по податливой горячей коже.
- Расскажи.
Убираю руку и смотрю ей прямо в глаза. Валя отводит взгляд и говорит, очень тихо, тускло.
- Ты таксист. Шофер. Разбился на машине. Временная потеря памяти, временное ослабление мыслительных способностей....
Я опускаю ладонь на ее губы. Она удивленно и одновременно понимающе смотрит на меня и закрывает глаза.
Конечно, все мои фантазии не могли иметь плоти и возможности существования....хотя бы в этой реальности. Я не чувствую особого разочарования и отчаяния, просто какое-то отупение.
Валино лицо, со сморщенным носом и напряженно нахмуренными бровями, выглядит так, словно она чего-то ждет. Ах да, наверное, поцелуя.
Отнимаю руку от влажных, мягких губ, и склоняюсь к ней. Я чувствую на своем лице ее прерывистое дыхание, горячее и неприятное. Ее кожа пахнет молоком и сеном. Такой знакомый, деревенский запах. Почему деревенский? На щеках у нее медленно выступает румянец, кровь приливает к голове. Светлые, выщипанные в одну тонкую ниточку брови сосредоточенно сведены к переносице. Голубовато-розовые тонкие веки начинают подрагивать, выдавая нервные движения глазного яблока за ними, светлые ресницы кажутся почти бесцветными.
На меня накатывает какая-то грусть. Смешавшись, я осторожно сдуваю золотистые кудряшки с узкого, выпуклого, массивного, резко контрастирующего с тонкими и мелкими чертами, лба и едва ощутимо прикасаюсь к нему губами.
Резкий выдох разочарования приятно щекочет мне кожу на шее.
Поднимаю голову, приводя себя в прежнее положение, и смотрю на ее лицо. Мне нравится наблюдать за изменениями выражения. Единственное, что сохранилось в моей памяти, - это именно мимика разных людей. Собственно, я как коллекционер. Кто-то засушивает бабочек, или собирает значки. Моя же коллекция - великолепное собрание человеческих эмоций, отражавшихся на их лицах. Для меня не важно - красив ли этот человек, инвалид ли, урод, калека, карлик.... Я смотрю не на внешность, но и не в душу, как говорят в сентиментальных фильмах или не менее сентиментальных книгах. Я смотрю на то, как они показывают свои чувства. Могу специально доставить человеку радость, или причинить боль. Лишь бы он показал мне свою мимику, тонкий, сугубо интимный процесс изменения выражения лица. Это граничит с эксгибиционизмом.... Но об этом никто не подозревает.
Мне уже не обязательно знать то, что было в моем прошлом. Сейчас меня занимает больше то жгучее желание увидеть гримасу боли - не физической, но душевной - на красивом лице Вали.
Для чего мне это, я не знаю, и именно то, что я не могу обосновать свое желание, становится причиной моего отказа от исполнения этого желания.
Я тихонько щекочу ей под носом прядью ее же белокурых волос. Валя морщится и негромко фыркает, открывает глаза.
Она смотрит на меня, потом слегка заметно улыбается и встает.
- Я пойду спать. Я тебе сейчас не нужна?
Прямолинейность. Никакой витиеватости.
- Не знаю.
- Но я, правда, очень хочу спать. Я пойду? Спокойной ночи.
Она целует меня в лоб. Мне нравится ощущение ее немного влажных губ на моем вспотевшем лбу. Это похоже на соприкосновение с еще живой мушкой. Чувство влаги, липкое и скользкое, - прикосновение большого пальца и тельца мушки. Раз - поцелуй - и я раздавил мушку - влаги на моем лбу прибавилось.
- Спокойной ночи... одуванчик.
Валя оборачивается. На лице - легкое изумление, и вдруг - радость. Красивый, резкий, едва заметный переход от замешательства к счастью. Надо его запомнить.
- Ты помнишь? Я люблю тебя. Очень люблю.
Она уходит.
Откидываюсь на диване, закинув руки за голову, и устало прикрываю глаза.
Когда мне хочется успокоиться - я "открываю" свою коллекцию. Только в воображении, конечно...
Моя коллекция причиняет мне страдания. Дело в том, что в ней находятся очень интересные экспонаты, но я не знаю.... Не могу вспомнить, какому человеку принадлежит это лицо.
А может?
Я лениво, одновременно потягиваясь, стараясь с хрустом выгнуть спину - для меня какое-то особенно большое значение имеет хруст позвоночника, встаю с дивана и направляюсь к шкафу.
Я открываю верхний ящик и, привстав на цыпочки, начинаю методично искать, стараясь, однако, шуршанием полиэтиленовых пакетов не разбудить или не привлечь внимание Вали.
Я точно знаю, что ищу. Это для меня очень важно.
Но не нахожу ничего, кроме старой, пропахшей нафталином меховой шапки, нескольких кожаных, очень потрепанных, перчаток и большой старомодной шерстяной кофты.
Закрываю шкаф и снова усаживаюсь на диван.
Если нет подвенечного платья.... Значит, все это были действительно только мои фантазии? Мечты и больше ничего?
Но если? "Осуществившиеся мечты - не мечты, а планы". Эта фраза принадлежит какому-то классику. Но я не могу вспомнить, кому. И это уже почти не пугает меня. Я почти смирился с отсутствием памяти и прошлого. Но "почти" - это не значит "совсем". Эти слова в чем-то похожи. Хотя....
Слова сами по себе ничего не значат. Слова - это просто озвученные фонограммы. Определенный лексический смысл в них не является главным....
Утром, сквозь сон, я явственно почувствовал пустоту и холод. Нет, не холод...прохладу. Отсутствие приятного тепла тела Вали. Она уже ушла. Можно было, лежа в кровати и не открывая глаз, подумать над тем, куда именно она ушла.
Я мог бы еще немного просто поваляться в постели. Лежать и ни о чем не думать, ничего не представлять, ни о чем не фантазировать и не мечтать.
Вместо этого я встал, медленно оделся и пошел на кухню.
Через окно в кухню лился яркий солнечный свет, делая ее слишком светлой и какой-то призрачной. На плите стоял замызганный чайник, изначально светло-бежевый с кричащим пятном цветов на пузатом боку. Я притронулся к чайнику и удовлетворенно отдернул ладонь - он был еще совсем горячий. На тщательно вытертой скатерти стояло небольшое блюдце, на котором лежал кусочек селедки, несколько крупно нарезанных пластиков колбасы и помидор.
Я налил себе чаю и взял помидор. Несколько секунд я бесполезно скользил зубами и языком по гладкой шкурке, потом прокусил кожуру и начал осторожно высасывать из помидора сок и семечки. Звук, издаваемый при этом то ли стремительно худеющим помидором, то ли моим жадно впитывающим сок ртом, немного смешил меня.
Я отставил кружку с чаем, выедая мякоть помидора. Все-таки, томат и зеленый чай - вкусы не слишком приятно смешивающиеся. Я съел весь помидор, даже жесткую кожицу. Отрезав себе неаккуратный кусок хлеба, я положил на него предварительно очищенную мной селедку и два кружочка колбасы, облизал пальцы, покрытые соленым жиром рыбы, и проглотил этот оригинальный бутерброд. Вкус его был не слишком противен, и есть можно было, что я и сделал.
Задумчиво катая по столу хлебные крошки, я постарался вспомнить нашу первую с Валей встречу.
...Это случилось зимой. На Вале была пестрая, в цветную полоску шапочка и огромный, похожий на воздушный шар, пуховик. Она очень смешно барахталась, пытаясь встать на лыжах без палок, а рядом стоял ее брат и помогал ей, громко смеясь и отряхивая белый пуховик Вали от снега.
Да....
Я глотнул из кружки и крепко сжал ее ладонями. Горячая чашка словно запульсировала, ожила в моих ладонях, делясь со мной своим мимолетным теплом и энергией. Чай был терпкий, с легким привкусом лимона и жасмина. Он приятно согревал горло, пищевод, и под конец огненным комком растворялся где-то глубоко внутри меня, расслабляя все тело.
Версия знакомства была хорошей, но совершенно нереальной - у Вали не было брата. И белого пуховика, и пестрой шапочки.
Мы познакомились на выпускном вечере. Вместе с Валей школу заканчивал мой младший брат. Я пришел по его приглашению, увидел Валю. Она была тогда очень красива - в лимонном платье с завышенной талией, с гладко зачесанными и собранными в элегантный пучок волосами.
Мне стало смешно - откуда такие подробности о несуществующем событии? Нет, такого не было. И не могло быть, совершенно определенно, потому что у меня не было младшего брата.
А может, мы познакомились летом? Ну, как же, я еще тогда пришел на вечеринку со своей тогдашней девушкой, а потом увидел Валю. На ней было новенькое платье из шифона, с рисунком из небольших незабудок. И она была босиком.
Меня явственно охватила легкая паника. Я путал все. Я путал свои фантазии и реальность, но я ставил на место реальности фантазию с аппликацией из реальности.
Я выпил чай. Кружка была все еще горячей, и я, прикрыв глаза, приложил ее к щеке. Керамика почти обжигала, принося мне какое-то извращенное удовольствие, и в то же время мне стало неприятно. Я внимательно оглядел внешние стенки кружки. Сама по себе кружка была совершенно заурядной, кофейно-бежевой с многочисленными надписями на английском языке, касающимися еды. Края кружки неровно покрывал коричневый налет; местами он располагался темными, насыщенно-грязными пятнами, местами почти сливался с внутренней белизной керамики. Темные пятна показывали, с какой стороны я чаще пил из кружки. Внешняя сторона стенки была покрыта налипшими, засохшими крошками, пятнами от чая, кое-где виднелись светло-бордовые разводы от губной помады. Я почти с отвращением поставил кружку на стол и торопливо пошел в комнату.
Для меня вдруг стало важно, а есть ли у Вали то многослойное шифоновое платье с рисунком из незабудок.
Я открыл шкаф и тупо уставился на многочисленные ряды аккуратно повешенных, словно стерильных, костюмов, платьев и юбок. Я решительно дернул на себя первые подвернувшиеся под руку плечики. Подол длинного платья лососевого цвета что-то задел. Наклонившись, я заметил строгие стеллажи из коробок из-под обуви.
Зачем столько обуви? Зачем столько одежды?
Я почувствовал, как у меня на спине сам по себе выделяется пот.
Встав, я рассмотрел вытащенное платье. Проверив, нет ли под ним еще одного, я повесил его в самый дальний угол и вытащил следующие плечики. Мне удивительно повезло - это было то самое платье. Только оно было совершенно новым, даже этикетка, прикрепленная к нему на спине, нее была снята.
Я меланхолично повесил платье обратно. Оно было очень легким и приятным. Настоящее шифоновое платье с рисунком из незабудок. Уже хорошо то, что в моей памяти есть его образ, что платье было частью реальности.
Хотя, с другой стороны.... То, что платье оказалось совершенно новым, ни разу не надетым, выглядело оскорблением для меня, ведь в моих фантазиях Валя встретилась со мной в этом платье. То есть, в момент нашей встречи, синтезированный моим же воображением, это было другое платье, просто очень похожее на это.
Я уснул. Не знаю, почему мне вдруг захотелось спать под вечер. Я не стал противиться этому желанию, будучи уверен, что по приходу девушка с собакой обязательно разбудят меня.
Девушка?
Волны беспокойства, неискусственного, а настоящего, совершенно природного, покрыли меня. Но, с другой стороны.... Почему именно волны беспокойства? Море. Волны. Здесь создается образ бушующего моря, а я подобно пожилому серфингисту, мучащемуся одышкой и болезнью почек. То есть, вот, мне срочно нужно на берег, и я не могу грести, потому что не могу отдышаться.... И в этот момент на меня снисходит понимание, что я остался один в бушующем море, и прямо надо мной нависла волна. Интересно, за те короткие секунды, когда старый серфингист осознает свое положение, находит ли место в его душе паника, или волна не дает ему на это времени?..
Я начал беспокоиться, потому что было уже восемь.
А мне ведь что-то снилось.... Но я не могу вспомнить, что. Наверняка что-нибудь из моих фантазий опять искало реальность и обворовывало ее. Моя реальность представлялась мне ужасно нелепой, громоздкой и одновременно хрупкой штукой. А фантазии.... Мечты не возможно было проидентифицировать.
С другой стороны, я прекрасно знаю одну свою самую нелепую фантазию, которую мне будет легко исполнить.
Я накидываю куртку, тщательно завязываю кроссовки и выхожу на улицу. Я жду девушку и собаку. Пусть я не помню имени девушки.... Я помню то, что она одуванчик. Это очень важно, наверное.
Стоя у входной двери подъезда, я ощущаю легкий озноб, хотя на улице достаточно жарко.
В горле начинает першить, и я захожусь сухим, пустым кашлем. Этот кашель вызван исключительно ознобом. И... желанием закурить.
Рассеянно хлопаю себя по карманам куртки, но не нахожу сигарет. Впрочем, разве так сложно отказаться от курения? Я не помню, чтобы курил последние несколько дней. Но.... Я много чего не помню. В моей памяти не осталось свободных мест, как в театре на премьере нового спектакля - все билеты проданы за месяц до самого выступления. И лишь когда зал полностью освободится от всех прошлых мыслей и воспоминаний, я смогу, как вежливый конферансье, запустить новых гостей своего театра - сегодняшние воспоминания.
Поднялся ветер. Он принес с собой пыль, мелкий песок и едва различимый запах пота и духов одуванчика.
Собака появляется из-за угла. Она радостно и тяжело машет хвостом, словно радуясь моему появлению.
Одуванчик, привстав на цыпочки, целует меня в лоб.
- Ты решил нас встретить?
- Да, как видишь.
Девушка улыбается. Пускай я не помню ее имени, но я хочу, чтобы она была счастлива.
Я подхватываю ее на руки.
Девушка сначала испуганно вскрикивает и автоматически обхватывает мою шею. Потом приходит в себя и смеется. Она смеется тихо и немного грустно. В ее глазах, больших телячьих глазах стоит немая печаль. Эта печаль исходит из того, что она меня любит.
- Пошли домой.
Мне хочется стереть эту печаль своими поцелуями.
Я свистнул псу и пропустил его вперед.
Начал медленно подниматься по лестнице с этой милой девушкой на руках. Я нес ее осторожно, словно хрупкий цветок. Она - часть реальности, но в ней только нелепое и хрупкое, громоздкости в ней нет.
Я практически не чувствую ее веса, но испытываю тепло ее тела и приятное чувство наполненности. Если сильнее прижать ее к себе, я почувствую своей грудью стук сердца в ее груди.
- Выходи за меня замуж, одуванчик.
- Хорошо.
Она торопливо убирает волосы со своего лица, намокшие от пота и налипшие на кожу.
- Поцелуй меня. Меня зовут Валя. Я буду напоминать тебе каждый день.
Я осторожно прикасаюсь губами к подставленной немного влажноватой щеке.