Петровский живёт в глубине дома, фасад которого гордится мемориальной доской, гласящей о том, что здесь когда-то бывал вождь мирового пролетариата.
"Надо же, и я здесь бывал!" - каждый раз восхищается Ильенко, шагая в гости к Петровскому.
Они дружат с детства.
Ильенко представляет собою тип неуравновешенного романтика. Петровский - вечно сидящий дома по выходным, реалист.
Петровский тоже навещает Ильенко. По делу. Никого не застав, он медленно разворачивается на месте и размеренной поступью направляется к себе.
Если Петровского нет дома, то Ильенко тотчас догадывается: "Ага! Он, конечно же, в бане".
Действительно, по субботам Петровский ходит в баню и там парится веником. После бани выпивает водки, с аппетитом обедает, и ложится отдыхать перед телевизором.
В тот самый момент, когда не особенно отягощённый думами мозг Петровского вступает в фазу сладостной дрёмы, раздаются два протяжных и хриплых звонка в дверь.
Петровский, с минуту лежит не двигаясь, соображая, кто бы это мог быть в этот час. Затем, не спеша, идёт открывать дверь.
Вместо приветствия Ильенко начинает с претензий:
- Где это ты, интересно, шляешься? Я здесь торчу уже полчаса!
- Чего... - не вопросительно, а скорее как-то абстрактно, отвечает Петровский. Он - мужчина ответственный. И если его не было дома, то это означает, что они с Ильенко ни о чём не договаривались.
На кухне возле раковины, спиной к Ильенко, обнаруживается маленькая, начисто лишённая талии, полная фигура в женском ситцевом халате.
- Здрасьте, Поликарповна! Как ваше ничего? - обращается к фигуре Ильенко.
- Какая это тебе Поликарповна?! - вместо фигуры отвечает Петровский, - Это же её сын - Арнольд. Не узнал что ли?
Ильенко концентрирует внимание на ситцевом халате, и, давясь от смеха, говорит громким шёпотом:
- У вас не коммуналка, а настоящее кино!
- Тутси. - соглашается Петровский.
Мужчина с таинственным именем Арнольд - неопределённого возраста. Каково его жизненное кредо?
- А-а...- машет рукою Петровский, - Только и делает, что моет в раковине пластмассовые стаканчики, да дрянь какую-то пьёт. А ведь когда-то был портным. Неплохие, кстати, брюки шил. Пиджаки у него были, так себе. Короче, говно получались пиджаки. А брюки были хорошие.
- Ты дома один? - спрашивает Ильенко. Петровский кивает в ответ: жена и дочка на даче, а он дома один. Затем, определив в полиэтиленовом пакете Ильенко бутылку, достаёт из серванта пузатые рюмки.
Некоторое время сидят за столом, словно на сцене с не поднятым до конца занавесом. Ильенко торопливо наполняет рюмки, Петровский обстоятельно закусывает. По телевизору выступает президент Ельцин и в чей-то адрес потрясает кулаком.
- На Лёню стал похож... - наконец проглотив, произносит Петровский.
За стенкой слышатся тупые могучие звуки и какое-то кудахтанье. Кажется, будто в курятник забрёл владимирский тяжеловоз и от его копыт разбегаются насмерть перепуганные куры.
- У вас и слышимость! - изумляется Ильенко.
- Это Ванька к Поликарповне пришёл, - после паузы говорит Петровский. - Сейчас начнут заниматься ... этим-самым.
- Чем начнут заниматься? - не понимает Ильенко.
- Чем-чем... Сексом! Иной раз прямо, как в порнографическом кино: "У-у! А-а-а!"
- Иди ты?!
- Да ещё музыку врубят чувствительную: типа симфонию, или там какой-нибудь... "Полёт шмеля".
За стенкой, действительно, на полную мощь врубается проигрыватель. На этот раз в вечерний эфир печально устремляются "Шербурские зонтики".
- Пойдём, покурим, - говорит Ильенко, а Петровский достаёт сигареты.
На кухне - ни души. Лишь монотонно капает вода из крана, да с уличной стороны форточки, за обстоятельно сооружённой Петровским сеткой, нетерпеливо зудят комары.
- А сколько Поликарповне лет? - спрашивает Ильенко, - Шестьдесят?
- Да ты что?! Арнольду -то уже почти полтинник. Семьдесят ей будет, как минимум.
- Красота! А Ваньке?
- Ванька наверное помоложе. Хотя, кто его знает? Разбери их...
Спустя час, Петровский и Ильенко сидят на бульваре. Ильенко показывает на здание детской поликлиники, которое до революции принадлежало графу Кочубею.
- Памятник в стиле модерн, охраняется государством... Вот только, каким это таким государством охраняется - непонятно! Ведь как сняли лет двадцать назад козырёк с этого памятника, так и с концами...
- Спёрли, это уж как водится, - Петровский пожимает плечами, - Затем кому-нибудь втюхали. Обычная история.
Стоит густая августовская ночь. Ильенко вдруг замечает, как от мемориальной доски, провозглашающей о никогда не заканчивающейся русской смуте, отделяется широкая и рыхлая фигура. Эта фигура движется как-то синкопированно, не разбирая дороги, и, словно отмахиваясь от непрекращающихся деревьев.
- Это Ванька от Поликарповны возвращается, - говорит Петровский, - Сейчас начнёт песни петь.
И точно. Едва синкопированная фигура достигает скамейки, на которой сидят наши герои, как тотчас до них начинает долетать бормотанье: "Эскадрон моих мыслей шальных..."
Через пять шагов - снова: "Эскадрон моих мыслей шальных..." И так - до самой остановки троллейбуса.
Ильенко задаёт Петровскому вопрос:
- Деньги у тебя ещё есть?
- Нету. - вроде бы уже, как на прощанье, отвечает Петровский.
- Тогда пошли... - загадочно говорит Ильенко, и добавляет: - К тебе.
- Чего? - не понимает Петровский, но идёт следом.
Ильенко мягко взбегает на второй этаж и прислушивается. Из-за двери доносится шум воды, звон посуды и музыка Джузеппе Верди. Ильенко с силой давит на кнопку звонка. Дверь распахивается и на пороге появляется испуганная Поликарповна.
-Ай! - всплескивает она руками и, побледнев, словно Травиата, шарахается назад.
- Ой! А я думала, что-то случилось с Ваней...
- Да ничего с вашим Ваней не случилось. Жив-здоров, песни поёт... Мы его проводили до самого метро. А мало ли что?! - кричит Ильенко.
- Ваня ездит на троллейбусе...- недоверчиво говорит Поликарповна.
- Вот до троллейбуса и проводили! Кондуктор ещё спрашивает, куда, дескать, такого пьяного, в метро? Пусть уж лучше садится к нам и едет до самого кольца!
- Господи! Да ему всего три остановки, до Жуковской!
- А я что говорю? А Ваня как запоёт: "Эскадро-о-он! Рысью, марш!"
- Да уж, Ваня у меня бедовый. Не то что Арношка - тюфяк, бездельник...Ой, а какие слова он мне давеча говорил? Невозможно вспомнить!
- Как Ваше, Поликарповна, ничего? В порядке ли эпидиаграмма сердца и гипертония давления? Давно ли не были у врача? - спрашивает Ильенко.
- А чего к нему ходить, к врачу-то? Одно баламутство. Про эпи... про эпиди...димиограмму - не знаю. Вот ноги болят, но это - возраст. Да у меня уж и место на кладбище куплено! Подруга с шестнадцатого дома позаботилась, по-знакомству. Так и говорит: "Будем с тобою, Поликарповна, вместе лежать, у реки..."
- Ещё чего?!
- Ага...А на Арношку - какая надежда? Последнее пропьёт, изверг!
Поликарповна никогда не стоит на месте, постоянно переваливается с боку на бок, словно приплясывая.
- Ой, родные вы мои, пойдёмте, по рюмочке вам налью. Ага...И сама выпью. По рюмочке всегда выпить можно.
Ильенко, вежливо отказываясь, входит в комнату Поликарповны. За ним нерешительно ступает Петровский. Поликарповна семенит впереди, но неожиданно разворачивается, выбегает в коридор и кричит:
- А Арношке - ни за что не налью! Ух, какие слова он мне говорил, паразит!
Комната Поликарповны выполнена фиолетовыми тонами. При входе - какие-то тяжёлые помпадурские портьеры. На стене - большая фотография в рамке, семейный портрет: с краю - тёмная миловидная шатенка, в которой угадывается Поликарповна, посередине - красивый кудрявый мальчик, чем-то недовольный, а слева - мужчина в форме артиллерийского капитана, неуловимо напоминающий Марка Бернеса.
Ильенко лезет с расспросами, показывая на портрет:
- Это, Поликарповна, - вы. Почти и не изменились...посередине, надо полагать, Арнольд. А это - кто?
Ильенко показывает на капитана.
- Это - мой муж, Михаил Трофимович. Его уже после войны убило. Ага. Так и живём...
- А Ваня? - спрашивает, наконец, Петровский.
- Какой Ваня? Ах, Ваня...Ой, Ванечка уже позже появился, когда я в бухгалтерии работала, а он был завсклад.
- А как Арнольд относится к Ване? - спрашивает Ильенко.
- Да никак не относится. Как он относится...Пьёт заразу эту проклятую. Где они её находят-то?!
- Ну, это дело нехитрое...
- А потом неделями на кровати валяется, прямо в обуви. Ой, а какие слова он мне говорит, нехристь...Чтоб у него язык отсох!
- Но ведь он ваш сын...
- Да уж, сын...Была у него малярша одна, Зинка. Ничего не скажу, культурная. И непьющая, почти... Только обижала его сильно, лупила. Зинка-Зинка - между ног резинка.
Прямо как даст по затылку, а он - и кувырк! Ревновала...
А уж когда они разошлись, то он и совсем запил. Теперь и не бросит. Или может ещё бросит?
- С Зинкой бы его надо помирить.
- Ой, да как помиришь?! Она ведь в Израиле давно, замужем. За Кацманом. Он - хороший, говорят, культурный. Правда, тоже пьёт, запоем. Такова уж, видать, её судьба. Ага...
Поликарповна начинает убирать со стола. Петровский выходит проводить Ильенко.
На улице - никого. Откуда-то издалека доносятся звуки затормозившего автомобиля, плотно хлопнувшей двери и краткое "глюканье" сигнализации.
- Понаставили машин! - ругается Петровский, - То ли дело раньше: экипажи по булыжной мостовой: цок-цок-цок...
- А куда, спрашивается, дели козырёк графа Кочубея?! - поддакивает Ильенко, - Как нам теперь без козырька? Дождик пойдёт, или, к примеру, мокрый снег, а лошадкам и укрыться негде...
- Граф, небось, на охоту ездил. С борзыми или с гончими. - продолжает Петровский, - Затравят кабана, а собаки уж его того... Или, к примеру, охота на лису, это - вообще, целое представление: трубы, загонщики, стрелки!
- А лошадкам и укрыться негде...
- Да как - негде? А конюшни на что?!
- Как же хорошо было с козырьком, красиво. Помнишь фильм про инженера Гарина? Там снимали этот дом, изображал парижский... пансионат для трудящихся. Между прочим, козырёк был виден очень хорошо. И надпись рядом: "пансион"...А теперь что? Дырки в кирпичах какие-то торчат...
- На глухаря надо охотиться в полной тишине: притаится и ждать. Час, другой, третий...
- Из парадных дверей выходил швейцар в ливрее, а иногда и сам граф, если, конечно, какой-нибудь знатный гость приезжал: "Пожалуйте бриться, господин поручик Ржевский! Наташа Ростова с княгиней Голицыной вас уже ждут".
- Потом вдруг из карабина: ба-бах! И добыча у ваших ног...
- Не говори. Вот жизнь была!
Утром, с первыми звуками гимна, на улице появляется Петровский. Его лицо сурово и решительно. Размеренной поступью Петровский идёт на работу, к себе на завод, на котором он уже трудится двадцать пять лет.
Спустя два часа, переваливаясь с боку на бок, словно утка, в сторону метро семенит Поликарповна. Может быть, удастся перехватить что-нибудь у товарок, торгующих цветами, и перепродать. С того и живёт. А на пенсию разве протянешь?
Ильенко лежит на диване и смотрит в потолок. Его жена - Людмила Львовна, старший мастер салона красоты, уходя на работу, делает очередное последнее предупреждение и хлопает дверью. В утомлённом мозгу Ильенко застревает брошенная напоследок фраза: "Если ты и сегодня нажрёшься, то тогда я уже и не знаю, что сделаю"!
Спустя ещё некоторое время, Ильенко смотрит в окно и видит, как по противоположной стороне улицы важно шагает Арнольд. Он одет в синюю кремпленовую пару и чистую, в цветочках, рубашку. На голове у него - узкая белая кожаная шляпа, которую он едва приподнимает, встречая знакомых. В левой руке Арнольда аккуратно уложенный увесистый бумажный пакет. "Пластмассовые стаканчики!" - догадывается Ильенко и идёт принимать холодный душ. Впереди трудный день.
Прошло десять лет. Ильенко продал свою квартирку на первом этаже и укатил жить в спальный район. Его супруга Людмила Львовна - старший мастер салона красоты, теперь довольна, поскольку Ильенко почти не употребляет. Разве что по праздникам...
Да и вообще, он занимается каким-то серьёзным делом, в выходные всё больше гуляет с женою на свежем воздухе, а по вечерам встречает её на автомобиле с работы.
Арнольд так и покатился по наклонной, а спустя несколько лет умер, отравившись какой-то гадостью. За год перед этим представился и Ваня, отказало сердце.
Поликарповна долго ещё бегала по утрам к метро, перехватывая у товарок то да сё...
Ильенко иногда видел её, стоящую у входа с букетиком лютиков или гвоздик. Изредка, надвинув кепку на лоб, чтоб не узнала, брал у неё за двойную цену цветочек.
Затем Поликарповна слегла, отказали всё же ноги, и, в силу преклонности лет, потеряла рассудок.
Её родственники, на которых она отписала жилплощадь, как это часто водится, появились только на похоронах, проводив одинокую бабку в последнее пристанище у реки, где она и лежит теперь вместе с подругой. А ухаживала за свихнувшейся Поликарповной жена Петровского - Светлана.
Петровский по прежнему трудится фрезеровщиком на заводе. По субботам ходит в баню, а затем, остограммившись, с аппетитом обедает.
Зато в будние дни он появляется на улице всегда с решительным и суровым лицом, и первыми звуками гимна...
љ Copyright: Валерий Сафронов, 2009
Свидетельство о публикации Љ2905131142
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить
Рецензии