В начале июня две тысячи второго года мы, - Алексей Спехов, Вячеслав Балдин, -они ждали вертолёта на 310-ю скважину, - и ваш покорный слуга, сидели в Нягани в квартире, которую наша фирма арендовала на улице с чистейшим названием Кристальная. Рассказывали разные свои истории, связанные с полётами на аппаратах тяжелее воздуха - вертолётах и самолётах, - ни на каких других никому из нас полетать не довелось.
Когда я перешёл уже к третьему достойного внимания случаю, то вдруг подумал, что, собрав их под одним заголовком, смогу написать достаточно увлекательное повествование, потому что все они относятся к рубрике "нарочно не придумаешь", а это всегда интереснее, чем какие-либо фантастические истории.
Название повести навеяло воспоминание о рассказе моего дальневосточного товарища, геолога, соавтора нескольких научных статей и одной книги, Юрия Кошкова. В первый мой приезд в восемьдесят первом году в Зею, где тогда Юрий жил и работал в местной геолого-поисковой экспедиции, он поведал мне о трагическом случае, произошедшем в аэропорту этого города.
В один из ненастных дней там потерпел катастрофу самолёт Як-40. При посадке, в сплошном тумане, он не попал на взлётную полосу и упал в тайгу рядом с ней. Деревья самортизировали удар, поэтому погибли только сидящие впереди пилоты, пассажиры же отделались более или менее значительными травмами. К счастью, самолёт не взорвался, поэтому его падение прошло незамеченным для служб аэропорта, пассажиров и встречающих-провожающих, из-за дождя не высовывавших наружу из аэропорта даже носа.
Потом они стали свидетелями того, как в наполненное помещение вошёл мокрый от дождя окровавленный человек, обвёл взглядом оцепеневших от ужаса людей, и, прежде, чем упасть без сознания на пол, произнёс такую фразу: "Вот так мы и летаем!" Эта фраза произвела на меня впечатление, неизгладимое двумя прошедшими после этого десятками лет. Всегда поражаюсь духу российского человека, - даже в ситуации, когда "косая" ещё топчется за его спиной, он находит возможность пошутить, хотя, конечно, тогда от этой шутки никому смешно не стало.
...Мой самый первый полёт на самолёте запомнился не только тем, что он был первым. Было мне тогда лет десять. Вместе со своими родителями и дядей Володей - младшим братом отца, мы оказались на станции Нурлат, где проживала наша дальняя родственница, после посещения которой, наш путь лежал дальше, через невидимую границу между Татарстаном и Самарской (тогда Куйбышевской) областью в старинное село Кошки. Туда можно было добраться наземным транспортом - по грунтовой дороге на какой-нибудь попутке, либо по железной на поезде до станции Погрузная, а там уже рукой подать до Кошек.
К моей радости, - какому ребёнку не хочется оторваться от земли и полетать не только во сне, но и наяву, - вдруг возник новый вариант: добираться на почтовом "кукурузнике". Оказалось, что муж нашей родственницы был каким-то боком связан с местной авиацией и мог это устроить. Расстояние между Нурлатом и Кошками для самолёта было смешным - около ста километров, но и его мне хватило, чтобы получить впечатление от полёта. Замечательным было его окончание, - мы приземлились на ровном без единого строения поле, к самолёту подъехала телега с запряжённой в неё сонной лошадью, в телегу загрузили мешки с почтой, сели и мы, и по пыльной дороге неспешно поехали в сторону села, спускающегося к тихой речке Кондурча.
Оно было застроено деревянными домами, лишь в центре стояли бывшие купеческие особняки из кирпича. Тогда на довольно длительное время, - но, как оказалось, не навсегда, - с купцами было покончено, поэтому эти дома были заняты государственными магазинами, один из которых - книжный - я регулярно посещал тогда, задолго до книжного бума семидесятых-восьмидесятых годов прошлого столетия.
...Потом до поступления в университет мои полёты на самолётах можно было пересчитать по пальцам одной руки, - один раз в Куйбышев, и четыре - в Казань на республиканские математические олимпиады. Все они совершались на доживающих свой век четырнадцатых "Илах", которые, прежде, чем начать разбег, откатывались в самое начало взлётной полосы, раскручивали винты до невероятного рёва и, сорвавшись с отпущенных тормозов, после небольшого разбега взмывали в заоблачные выси. Эти самолёты запомнились ещё тем, что постоянно проваливались в воздушные ямы, заставляя некоторых слабонервных пассажиров судорожно хвататься за поручни кресел.
Тогда же случилось и первое (и, к счастью, последнее, полностью реализованное) опоздание к отправлению рейса. Потеряв ориентировку в столице Татарстана, я появился в аэропорту, когда самолёт уже находился в воздухе, а руководительница нашей делегации была близка к полуобморочному состоянию. Рейсы между Казанью и Бугульмой совершались тогда едва ли не каждый час, поэтому та история с опозданием закончилась весьма благополучно.
Мой земляк из Лениногорска и коллега по газовому каротажу Валера Козлов рассказал анекдотическую историю, случившуюся с самолётом Ил-14 на военном аэродроме в Саратовской области, где Валерий отбывал армейскую службу. Самолёт выполнял перелёт после капитального ремонта и уже производил посадку, выпустив шасси и стремительно теряя высоту. В кабине самолёта сидели два пилота и техник, ведающий кроме всего прочего выпуском и убиранием шасси. Он сидел немного позади обоих пилотов, развалившись в своём кресле и выставив вперёд свои ноги в стоптанных ботинках. Задев ими кого-то из пилотов, он получил соответствующее приказание: "Убери-ка лапы!".
И тогда техник, думая, что пилот, решив отменить посадку и идти ещё на один круг, приказывает ему убрать шасси, - они на их жаргоне так и назывались: "лапы", - ничтоже сумняшеся, потянул на себя соответствующий рычаг, в результате чего самолёт сел на брюхо и развалился на две неодинаковые части, - кабина с пилотами и незадачливым техником составила его меньшую половину, хвостовая часть с салоном - большую.
Людей спасло то, что скорость была уже невысокой, и они отделались травмами разной степени тяжести. Самолёт потом списали с формулировкой: "Машина разрушилась в результате жёсткой посадки, произведённой из-за несогласованности действий экипажа".
...В студенческие годы на самолётах по нашему государству я перемещался часто, цены на билеты были тогда божескими, и мы могли себе позволить даже, например, на десять дней слетать из Москвы на черноморское побережье Кавказа. Никаких "ЛП" - лётных происшествий за это время не произошло, поэтому и вспомнить особенно нечего. Некоторым же в этом смысле "везло". Вулканолог, ныне академик РАН, Генрих Штейнберг с Камчатки, лёжа на раскладушке в несуществующем сейчас бывшем здании ДОСААФ на улице "Имени 3-го сентября" в Южно-Курильске, рассказывал мне как-то, - было это в год последнего извержения вулкана Тятя, - что он падал на вертолётах ни больше, ни меньше, а пять раз. И всякий раз эти падения заканчивались испугом и незначительными травмами, - наверное, в рубашке он родился.
Мне тоже немало довелось полетать на вертолётах, и один раз был очень близок к тому, чтобы погибнуть, да и то по собственной неосторожности.
Было это в Восточном Саяне. В конце первой производственной практики мне предстояло вылететь из базового отрядного лагеря на реке Шеннелиг-Хем сначала на базу Дототской партии на реке с "бедовым" названием Бедий, - там я уже провёл несколько дней в начале сезона, принимая участие в погрузке-выгрузке вертолётов, - а потом дальше, в цивилизацию, на станцию Нижнеудинск с посадкой в Алыгджере.
Кроме меня на базе лагеря находился художник из Красноярска Михаил Бирюков, целыми днями рисующий свои пейзажи, чёрно-белые этюды которых он набрасывал в течение всего лета прямо в маршрутах, буквами помечая цвет разных частей будущей картины. Я тоже без дела не сидел, - рыбачил в прозрачной реке, вытаскивая последних хариусов, уже скатывающихся в большие реки и озёра на зимовку, с приключениями сходил за золотым корнем (см. рассказ "Золотая история").
В предпоследний дней с выкидного лагеря у нас появился специалист по рациям Гена Измайлов, - наша что-то забастовала. Он привёл с собой двух собак, чёрного беспородного Пирата и серенькую лайку Чайку, делящих с нами все тяготы полевой жизни. Собаки были взяты на лето в аренду у горняков, остававшихся на базе и теперь требовалось их вернуть, потому что горнякам предстояло там зазимовать, а собаки нужны были не только для общения, но и для охоты.
Утром следующего дня Гена связался с базой, и выяснилось, что борт уже в воздухе, и мне предписано лететь вместе собаками. Надо сказать, что из-за различий наших слуховых аппаратов не в нашу пользу, собаки слышали приближение вертолётов задолго до нас, - начинали скулить, беспокоиться, внимательно смотреть в сторону, откуда через некоторое время прилетала железная "стрекоза". Вертолёты они не любили, наверное, из-за создаваемых ими невообразимого шума и убегали, возвращаясь в лагерь лишь после отлёта ненавистных им аппаратов.
Чтобы этого не случилось, я отвёл доверчивых собак на наш импровизированный аэродром, находящийся в сотне метров от лагеря, спрятавшегося на берегу реки в леске, сильно прореженном нами при его строительстве, и привязал их к ящикам с образцами. Услышав скуление и тявканье собак, мы поняли, что вертолёт на подходе, я подхватил свой рюкзак с вещами и вместе с Мишей и Геной ринулся на площадку.
Через считанные минуты винтокрылая машина зависла над нашими головами. Рвущиеся с привязи бедные собаки уже хрипели, задыхаясь. Мне стало их жалко, и я отвязал верёвки - бегите с Богом. Они сразу же унеслись куда-то. Мы тем временем загрузили вертолёт. Простившись с друзьями крепким рукопожатием, я уже запрыгнул в его нутро, когда, преодолев робость, на свою беду, неожиданно подошёл Пират. Не долго думая и не церемонясь, Миша сгрёб его в охапку и запихнул в вертолёт, и он сразу забился в заднюю часть салона, - спрятался за занавеску.
Пока мы летели над осенней тайгой, я любовался сопками, объятыми огнём пожелтевших лиственниц. Вершины их уже покрылись первым снегом, выпавшим несколько дней назад, - в долинах он уже растаял.
На Бедии вертолёт сел на каменистую косу хвостом к реке. Его уже ждали. Мне дали расписаться в какой-то ведомости за трёхмесячное питание и две пары дополнительных сапог, которые о карликовую берёзку истирались за десять маршрутных дней. Потом пришлось загружать ящики с образцами, когда-то наполненные банками со всевозможными консервами, уже переваренными крепкими желудками геологов. И тут я сильно поранил руку об перевязывающую ящики стальную ленту, и, повинуясь первому желанию промыть рану, совершенно забыв о технике безопасности, бросился к воде. В последнюю долю секунды за рукав штормовки меня схватил вертолётный техник, караулящий как раз таких недотёп. Только потом я понял, что никогда ещё не был к гибели так близко, ведь задний винт вертолёта, неслышимый и невидимый в профиль, убивает мгновенно, и это единственное преимущество такой смерти.
Минут через пятнадцать в так и не заглушившую двигатели "вертушку" сели Галина Демьянова и Олег Пятов, начальник нашей партии, - это благодаря ему, я и мой одногрупник Лёха Кудрин оказались в Саянах, поскольку он был товарищем Владимира Сергеевича - Лёхиного отца, тоже геолога, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Побыв недолго на земле, вместе со всеми я снова оказался в воздухе, продолжая наслаждаться видом сверху. Уже на подлёте к Алыгджеру меня вдруг обожгла мысль, - а где же Пират?, - в невообразимой суете, я совсем о нём забыл, а выпрыгивающим наружу тоже не наблюдал. В ухо сидящей рядом Галины Петровны я прокричал свой вопрос о Пирате. Она отрицательно покачала головой, - не видела, дескать. Пробравшись через ящики и рюкзаки в хвост вертолёта, я раздвинул занавески, - прямо за ними на меня смотрели добрые и умные, почти человеческие глаза Пирата.
Оглянулся на Галину Петровну, - она, наоборот, смотрела на меня зверем. Трагедия была в том, что она брала собак под свою ответственность, обещая их полную сохранность, и вот теперь мы невольно увозили Пирата на верную гибель, ведь вертолёт после посадки в столице Тофаларии летел дальше в Нижнеудинск, а борт на базу предполагался лишь дня через три. Дело осложнялось тем, что Алыгджер славился своими сворами голодных бродячих барбосов, которые чужаков уничтожали молниеносно. Один очевидец рассказывал мне, как собаку, отошедшую на несколько метров от хозяев - каких-то туристов - на их глазах в считанные секунды разорвали в клочья. Вот в такой "собачий рай" мы везли Пирата из-за моей рассеянности.
Брать Пирата с собой в Красноярск Галина Петровна, естественно, не могла, ведь он был нужен в тайге, поэтому ей, наверное, очень хотелось меня убить. Отложили решение вопроса о спасении собаки и возвращении его хозяину до приземления в Алыгджере. Там для него всё сложилось более или менее удачно, - Пятов договорился с начальником аэропорта, что они подержат собаку на привязи у себя, благо у них и пустая будка имелась. На этом же вертолёте Пятов и не сказавшая мне даже "до свидания", невероятно рассерженная Демьянова улетели в Нижнеудинск. В следующий раз в Красноярск я попал только через двадцать семь лет после описываемых событий и узнал, что Галина Петровна несколько лет не дожила до нашей встречи, и я так и не узнал, как она пережила эту неприятную историю. Вместе с Лёхой Кудриным, из другого отряда прибывшим в Алыгджер нанануне, загрузив пару "кукурузников" экспедиционными грузами, мы тоже вылетели туда же, Галину Петровну там уже не застав. До самого вечера я слышал вой сидящего на цепи привыкшего к воле Пирата, и он царапал мне сердце.
Только месяца через полтора от геоморфолога с географического факультета МГУ Юрия Борисова, прикомандированного к нашему отряду и выбирающегося из тайги позже меня, я узнал, что Пират был благополучно переправлен на базу к своему хозяину, и его пребывание в Алыгджере закончилось лишь слегка надорванным ухом, - всё-таки ему не удалось избежать столкновения с местными псами.
...Не менее запоминающийся полёт, - как на перекладных, - случился у меня в Приморье поздней осенью в самом конце первого после окончания университета полевого сезона. Вдвоём с Сергеем Максимовым, ещё одним сотрудником лаборатории петрологии вулканических поясов ДВГИ ДВНЦ АН СССР, мы залетели на недавно оставленное разведчиками оловянное рудопроявление с "пивным" названием Янтарное. Вертолёт мы арендовали в Рощинской геолого-поисковой экспедиции, оплатив два рейса в оба конца, - таково было правило.
Время прибытия за нами "вертушки" было обусловлено заранее, к этому дню мы закончили все маршруты, и, чтобы порадовать своих друзей во Владивостоке настоящей ухой, в реке Тавасикчи, левом притоке Бикина, напоследок наловили дальневосточной форели - пятнистой мальмы.
С самого утра назначенного дня, с упакованными рюкзаками мы сидели на дощатой двери, оставшейся от разобранного домика когда-то существовавшего здесь посёлка геологов, от которого остался только одно зимовье, на протяжении десяти дней служившее нам жильём. За всё время нашей работы ночные десятиградусные морозы сменялись тёплыми и тихими днями, какие здесь в это время - конец октября-начало ноября - случаются крайне редко, обычно уже лежит глубокий снег.
Воздушная трасса над нами была довольно оживлённая, поэтому за день нам несколько раз пришлось срочно отрываться от игры в ножички, - её результат определялся подсчётом количества пальцев, входящих между доской и концом рукоятки сложенного под прямым углом ножа, воткнувшегося после подбрасывания его одним пальцем из положения "ноль", - и хвататься за рюкзаки, прежде чем мы убеждались, что это или самолёт, или пролетающий стороной "не наш" вертолёт.
Уже начало смеркаться, когда мы поняли, что сегодня за нами не прилетят. Вернулись в обжитую уже избушку, а наутро снова заняли свои полулежачие места на двери. Тихая и солнечная погода способствовала приятному времяпровождению, - не хотелось улетать в город из этого глухого уголка Уссурийской тайги.
Опять несколько раз была ложная тревога, когда и не думающий приближаться рокот вдали оказывался звуком пролетающего самолёта, а вот вертолёт вывалился из-за сопок совсем неожиданно, как будто впереди гула своего двигателя.
По пути сели ещё на одном участке, где забрали человек десять сезонных рабочих, в народе именуемых "бичами", - для них наступали не лучшие времена, ведь им нужно было теперь как-то перезимовать до следующего полевого сезона. С одним из представителей "золотой роты" мне довелось встретиться в Рощино десятью днями раньше, когда я вышел на улицу от начальника экспедиции, весьма удовлетворённый результатами переговоров, - вертолёт нам давали уже назавтра, а пока что предлагалось переночевать в экспедиционном общежитии.
Вдруг ко мне подошёл мужчина, обросший модной сейчас трёхдневной щетиной, одетый, несмотря на довольно тёплую погоду, - на мне, например, были только рубашка и брезентовая штормовка, - сразу в две нейлоновые куртки.
Впалишь? - спросил он меня коротко и, как ему, наверное, показалось, ясно.
Чего-о-о? - не понял я вопроса.
Тройнику, - доходчиво пояснил мужик.
Какого ещё тройнику? - всё ещё не "въезжал" я.
Ну, одеколону, - мужик был поражён моей непонятливостью
Э, нет, одеколон я не пью, премного благодарен, - сказал я (не делаю этого до сих пор, распространив это своё непитиё на все спиртные напитки без исключения), и мы разошлись в разные стороны с миром, - он не стал настаивать на моём участии в распитии его "воды из Кёльна".
Часа через два после этого разговора, проходя по улице, я снова увидел его и ещё такого же мужика мирно почивающими на пожелтевшей травке под забором. Сразу стало понятно, для чего моему несостоявшемуся собутыльнику (а вернее, "сопузырнику", ведь одеколон содержат в пузырьках) были нужны сразу две куртки. Хотя, конечно, дело тут не в его предусмотрительности, причина крылась в другом, - у него не было дома, и весь свой гардероб он носил на себе.
В Рощино же у меня состоялась неожиданная встреча с однокурсницей. Уже вечером я лежал на кровати в одной из комнат экспедиционного общежития, когда услышал разговор двух женщин в коридоре. Не то, чтобы я к нему прислушивался, - как всегда, женщины обсуждали какие-то свои пустяки, - но вдруг одна из них упомянула имя Гали Силич, и это не ускользнуло от моего уха.
Я выскочил в коридор и поинтересовался у собеседниц, не о прошлогодней ли выпускнице геологического факультета МГУ идёт речь. Получив утвердительный ответ, спросил, как её найти и скоро беседовал с Галиной Силич, которая, как оказалось, вместе со своим мужем Александром Фроловым, - свою девичью фамилию она так и не поменяла, - ещё одним моим однокурсником, по распределению приехала на работу в Рощинскую экспедицию. Саши дома не было, - он ещё не вернулся с полевых работ с вольфрамового месторождения "Восток", и Галя одна занималась воспитанием их первенца.
Примечательно, что когда ровно через девять лет после встречи в Рощино, на праздновании десятилетнего юбилея окончания МГУ, я напомнил о ней Гале Силич, также вместе с мужем приехавшей на юбилей, она никак не могла припомнить сего факта. Вот поэтому, наверное, женщины редко пишут мемуары, - им нечего бывает вспомнить из прошлой жизни, не в обиду будь всем им это сказано.
...Мягко приземлившись в аэропорту Рощино и выгрузившись из вертолёта, мы были обрадованы, что через какие-то полчаса в Дальнереченск отправляется полупустой самолёт "Ан-2". Добираясь сюда в начале нашей экспедиции, из Владивостока мы ехали сначала на поезде, а потом несколько часов тряслись в пыльном автобусе. Теперь же всё у нас устраивалось в полном соответствии с космическим веком, - не на ракете, но всё равно по воздуху.
Билеты мы взяли сразу до Владика и теперь, дождавшись попутного самолёта, в Дальнереченске оставалось только зарегистрироваться. Не успели мы размять свои усталые от сидения в вертолёте мышцы, как уже снова полетели. Через полчаса к нам подошёл один из пилотов и сказал, что они сообщили по рации, что везут двух пассажиров до Владивостока и в пункте пересадки обещали "тормознуть" для нас транзитный борт. Ну, разве не приятно услышать, что для тебя будут держать целый самолёт?
Едва мы сели в Имане, - это старое название Дальнереченска, ещё используемое старожилами наравне с новым, - нам сообщили, чтобы мы поторопились, ведь самолёт "Як-40", совершающий рейс по маршруту Хабаровск-Владивосток, задерживается исключительно из-за нас.
Нас заставили ещё взвесить свой груз и доплатить за лишний вес, - камни всё-таки везли, - и вот, наконец, прямо в болотных сапогах и штормовках мы поднялись на борт самолёта и сели в мягкие кресла. Сразу после этого трап поднялся, и скоро в непроглядной ночи мы летели в столицу Приморья.
В аэропорту Владивостока взяли такси и менее, чем через час, со свежей рыбой и почти не использованным спиртом я уже ввалился в свою комнату в общаге на улице Кирова, 64. Весь путь от Янтарного до дома занял около шести часов (у Сергея ещё минут на восемь меньше - он жил на тринадцатом километре, в Академгородке, и высадился раньше), что, несомненно, можно было внести в несуществующую ещё Приморскую книгу рекордов.
В другой раз такое же приятное общение с работниками воздушных трасс состоялось у меня в аэропорту посёлка Пластун, который стоит в устье реки Джигитовки, впадающей в Японское море километрах в пятистах к северу от Владивостока. Снова туда нам - мне и теперь уже лаборанту кафедры петрографии геофака МГУ Юрию Егорову - надо было долететь. Выезжали мы с ним в первых числах июля после работы в съёмочной партии Приморского геологического управления. С тяжёлыми рюкзаками выбирались из базового лагеря сначала пешком, а потом на жёлтом попутном лесовозе "Камацу". Немного не доезжая до поворота на аэродром, мы увидели садящийся самолёт.
Надеясь на него успеть, побежали вниз по дороге к аэродрому, а там оказалось не меньше полутора километров. Когда мы финишировали, то не застали в аэропорту никого, - прилетевшие пассажиры на машине проехали навстречу. Самолёта тоже не было, - он как-то незаметно для нас улетел, даже не помахав крыльями на прощанье. Зашли в пустынное деревянное здание, где нашли единственного человека, оказавшегося диспетчером. Выяснилось, что он видел нас сверху бегущими с громадными рюкзаками, предположил, что мы геологи, зауважал, и когда узнал, что нам нужно во Владивосток, попросил немного подождать. Потом мы слышали, как он разговаривал с командирами пролетающих где-то в вышине самолётов и просил их совершить посадку, чтобы забрать двух геологов. К сожалению, все они были загружены до предела, - сообщения об этом доносились и до наших ушей.
Пропустив так два или три "кукрузника", диспетчер сказал, что улететь сегодня не получится, но завтра он нас обязательно отправит на рейсовом "Яке", хотя билетов на него давно нет. Пока что он предложил отвезти нас в Пластун, где мы сможем переночевать в гостинице. Так мы и сделали, а наутро, как и было обещано, сидели в комфортабельном самолёте и смотрели, как внизу проплывает береговая полоса Японского моря.
Потом проблемы с самолётом у нас с Юрой возникли во Владивостоке. Мы там не могли задерживаться более, чем на три-четыре дня - в Москве меня уже ждали билеты на самолёт до Крыма, - но когда я пришёл в здание "Трансагентства" на Посьетской, в кассе сообщили, что билетов нет на ближайшие две недели. Приунывший, я вышел на ступеньки, постоял немного, и тут в голову мне пришла простая и гениальная мысль. Я тут же вернулся к кассе и спросил, на какое число есть билеты до Ленинграда. Мне сказали, что могу взять требуемое хоть на завтра.
Я так и сделал, - взял билеты до Ленинграда, а потом сразу пошёл на телеграф и отправил в бухгалтерию геофака МГУ телеграмму следующего содержания: "В связи с отсутствием билетов в Москву прошу разрешить возвращение отряда через Ленинград. Ботряков".
Из Ленинграда в Москву мы с Юрой благополучно приехали на поезде, впервые полюбовавшись на знаменитые белые ночи и посетив не менее известный Петергоф с его великолепными фонтанами.
Когда я сдавал в бухгалтерии авансовый отчёт, строгая главбух не удержалась от того, чтобы не подвести меня к гигантской карте Советского Союза, висящей на стене кабинета и показать мне, где Владивосток, Ленинград и Москва, - как будто я сам не этого знал. Это она сделала для того, чтобы упрекнуть меня в чрезмерной растрате государственных средств. Вынужден был ей напомнить, что из Владивостока посылал соответствующую телеграмму. Она покопалась в своих бумагах, разыскала нужное, после чего все претензии бухгалтера ко мне испарились в воздухе кабинета, как утренний туман.
...Наиболее же неудачным для себя вынужден считать рейс из Бугульмы в Москву в декабре семьдесят шестого. Поезд между этими пунктами идёт без малого сутки, а я из-за постоянных переносов на два-три часа в итоге потратил на этот путь целых полтора, вот и "Летайте самолётами "Азрофлота"" после этого! Особенно тяжело было коротать время по ночам, - аэропорт обогревался плохо, поэтому, несмотря на большое количество мест на мягких диванах, уснуть мне никак не удавалось, покуда я не догадался затащить кресло в одну из встроенных в стену телефонных будок, - они был достаточно просторны для этого. Ногам было тесновато, но своим дыханием мне быстро удавалось согреть внутреннее пространство, и я довольно сносно проспал обе ночи.
Зато через пару лет задержка рейса оказалась мне на руку. Было это снова во Владивостоке. Мой рейс в Москву уходил очень неудобно - в семь двадцать утра. Чтобы попасть в аэропорт к этому времени, нужно было или ехать с вечера, или часам к пяти появиться в Трансагентстве на Посьетской, - это недалеко от Морского и железнодорожного вокзалов. Там проводили регистрацию пассажиров, сажали в автобус и везли прямо к трапу самолёта. Поскольку я проживал в академическом общежитии на Кирова на окраине города, то и оттуда было добираться не совсем удобно, если бы не вариант заночевать у товарища, Жени Бочарникова, который снимал квартиру в тупике Шевченко, - оттуда было рукой подать до Посьетской, не больше двадцати минут пешком. До сих пор не знаю, в честь "Кобзаря" он был назван, этот тупик, или какого-нибудь его однофамильца, прославившегося на приморской земле, взрастившей много малороссов, переселившихся на противоположную сторону Российской империи.
Вечером мы с Женей хорошо посидели, вспоминая былое, а утром, разомкнув глаза, на специально поставленном для меня будильнике я с ужасом увидел текущее время: семь двадцать. Если самолёт отправлен по расписанию, его колёса в этот момент должны были отрываться от взлётной полосы аэродрома. А я ещё даже не умылся! То ли я не слышал звонка, то ли будильник вообще не звонил, сие так и осталось для меня невыясненным.
Положение усугублялось тем, что за опоздание полагался двадцати пятипроцентный штраф, а денег у меня было в обрез. Решил довериться судьбе и уже на трамвае поехал на Посьетскую. В агентстве мне сказали, что нужно сдавать билет и получать свои три четверти стоимости билета. "Ну уж нет!", - сначала подумал, а потом озвучил свою мысль я, сел в первый же автобус до аэропорта и через час уже входил в его здание, где на табло увидел радостное для меня сообщение, что мой самолёт задерживается на три часа, которых мне так не хватало.
Я едва успел зарегистрироваться, ответив на вопрос, где был всё это время, как объявили посадку, и вместе со всеми зашёл в терпеливо дожидавшийся меня самолёт.
Запоминающимся для меня было возвращение из экспедиции на Кунашир, которой в этой книге посвящён целый рассказ (см. Курильские страдания). После того, как в порту Корсаков на Сахалине мы распростились с Володей Сывороткиным и его попутчиками, на несколько дней я заехал к своей дальневосточной родне, единственной на всём протяжении от Урала до Курил. Ещё в Долинске я попытался, было взять билет хотя бы до Хабаровска, но в кассе сказали, что их нет на ближайшие десять дней, - шла лососёвая путина, и со всего Советского Союза, существовать которому оставалось каких-то два месяца, на Сахалин слетелись любители красной рыбки и икры того же цвета. Я немного приуныл, потому что, хоть и знал, что безвыходных положений не бывает, но всегда ведь существовала вероятность, что поиски выхода могут быть сопряжены с большими растратами времени и средств.
Родственники отвезли меня в аэропорт, зайдя в который, я натурально упал духом, - он был до отказа забит отъезжающим людом. Билетов в кассах, разумеется, не было и не предвиделось, и тогда я решил применить апробированную тактику. Попросил родственников свозить меня в город, где в "Трансагентстве", тоже переполненном жаждавшим отъезда народом (поэтому мне пришлось достать свои красные корочки ведущего научного сотрудника АмурКНИИ и, размахивая ими, - спецслужба, дескать, - прорваться в служебную кассу), я взял билет до Хабаровска дней на двенадцать вперёд, - на сколько, уже не имело значения, поскольку улететь с этим билетом я намеревался уже сегодня и ни днём позже.
На Сахалин из Хабаровска, по крайней мере, тремя неделями раньше я летел именно так, - подошёл к стойке регистрации и, когда кончились пассажиры, а места ещё оставались, сунул свой билет, отправления по которому должен был ждать ещё пару недель, и благополучно проник на нужный мне рейс, чтобы расслабиться в мягком кресле, да аэрофлотовскую курочку пожевать. Случилось это, правда, не на ближайшем рейсе, а на втором, или третьем, но промежуток между ними не превышал одного часа.
С купленным впрок билетом, как с индульгенцией на отпущение грехов, я стал чувствовать себя гораздо увереннее, и меня уже не пугала толпа добытчиков икры и рыбы "с красным знаменем цвета одного". Отпустив родственников домой, в Долинск, пообещав им свой стопроцентный успех, я подошёл к справочному бюро, чтобы уточнить время отправления очередного рейса на Хабаровск. Передо мной стояли два мужчины, из тихого разговора которых, я понял только одно, - они ищут пассажиров до Хабары, но пассажиров не совсем обычных, потому что они как-то уж очень секретничали.
Не повышая голоса, я спросил у них, могут ли они меня взять с собой. Они отвели меня в сторонку и выложили такой проект. При посадке в самолёт я плачу им живые деньги, но билета с них не требую, поскольку билет всего один, - он выписан на сотню туристов, вылетающих в Ниигату, что в Стране Восходящего Солнца, лицезреть которую через пролив Измены я имел возможность ещё неделю тому назад. Выяснилось, что несколько человек из этой сотни, - каждый по своей причине, - в аэропорту не появились, и вот теперь эти места в самолёте бездарно пропадали. По пути в Японию самолёт делал посадку в Хабаровске, где я, насмотревшийся уже на вулканы, могу распроститься с туристами. Я был двумя руками за этот проект, мы уточнили только, где должен буду стоять при посадке, количество денег и способ их передачи. С тем я вышел на свежий воздух, окрылённый пока что в переносном смысле, но очень скоро должен был "лечь на крыло" уже совершенно буквально.
И тут я увидел Олега, биолога северо-кавказской национальности из Питера, с которым мы в Мархининском доме (снова см. Курильские страдания), пили его эфирный спирт, закусывая его всё той же красной икоркой. Рядом с ним стоял незнакомый мне парень. Оба они имели крайне опечаленный вид. Я подошёл, поздоровался, спросил, о чём они кручинятся, почто у них такие озабоченные чела. Они мне поведали, что только что с теплохода, очень хотят на материк, надоело, дескать, на островах чалиться, а билетов нет и, похоже, не скоро будут, - об этом-то я знал ещё лучше них.
"Ребята, - сказал я с чувством некоторого превосходства на ними, такими растерянными, словно дети, у которых отобрали игрушку - вот-вот расплачутся, - доХабаровска я вас довезу, отправление через полчаса, готовьтесь", и рассказал, как буду это делать. Мужики были счастливы от одного только моего обещания, а когда мы разыскали тех перешёптывающихся туристических друзей, весьма обрадованных ещё некоторому количеству рублей, плывущих к ним в руки (после этого они сказали, что кроме этих двоих взять больше никого не смогут, что нас нисколько не огорчило), - то мои друзья были готовы качать меня, ведь они и не рассчитывали так быстро решить проблему с отлётом.
Не прошло и получаса после этого, как под видом туристов мы проходили спецконтроль и скоро уже сидели в креслах взмывающей в небеса 154-й "Тушки". Когда эйфория от первого успеха несколько улеглась, ко мне пришла новая озабоченность, - как-то оно будет в аэропорту Хабаровска, ведь мне нужно ещё лететь в Благовещенск, а день клонился к закату. В этом аэропорту мне уже приходилось два раза коротать ночь на не очень мягких креслах, - из-за задержек рейса, - а однажды остался на мало комфортабельную ночёвку из-за того только, что вовремя не поторопился на регистрацию рейса. После её объявления я некоторое время ещё посидел с книгой в кресле, - куда мол, торопиться, билет-то вот он, в кармане.
Когда я пристроился всё-таки в конец длинной очереди, то ещё не подозревал, что можно иметь билет на рейс и всё же им не улететь. Человек за пять передо мной вдруг объявили, что из-за полной загрузки самолёта, регистрация прекращается, а не попавшим на рейс предлагается подождать до следующего утра. Если бы такое происходило где-нибудь "за бугром", то нам, кинутым "Аэрофлотом", предоставили бы отдельные номера в аэропортовской гостинице, питание за счёт компании и какие-нибудь развлечения. В хабаровском аэропорту я развлекал себя сам - чтением книги, а вместо мягкой постели было предложено жёсткое сидячее кресло, и это ещё хорошо, потому что мне приходилось здесь же провести всю ночь на ногах, потому что мест не оставалось даже на подоконниках. Полная же загрузка образовалась из-за того, что на нашу беду в этом самолёте летели артисты с тяжёлыми декорациями, после взвешивания которых, выяснилось, что задних пассажиров придётся снять. С тех пор я спешил на регистрацию по первому её объявлению.
На этот же раз всё получилось самым замечательным образом. Едва мы, приземлившись в Хабаровске, появились в здании аэропорта, до моих ушей донеслась информация, что начата регистрация рейса как раз на Благовещенск. Я поспешил к кассе, сразу купил последний билет на него, и пришлось лишь поволноваться в ожидании выдачи груза с южно-сахалинского рейса, - меня торопили потом девушки, уже закончившие регистрацию и задерживающие самолёт, когда я бежал по каменному полу с рюкзаком, на котором ещё болталась неоторванная бирка. А через полтора часа в аэропорту Благовещенска меня встречали дождь со снегом, ведь была уже середина октября, но тут я уже был дома.
...Много мне пришлось полетать на самолётах, но похоже, что эти времена ушли безвозвратно, и название рассказа надо бы изменить на "Вот так мы и летали!" Хотя, впрочем, вертолёты для нас ещё остались, - на них мы добираемся на скважины и не платим за это ни копейки, совсем, как при коммунизме.