Университетский парк накрыло морозом и снегом. Автобус часто тормозил, пропуская лениво плетущихся студентов, а однажды в свете фар просеменил профессор с двумя портфелями и бородой (в голову лезли нелепые каламбуры). Обычный вечер, если бы не привкус смерти, а она была повсюду: в клубах пара, в синих тенях. Глаз подмечал неожиданные детали; улицы изменились; природа излучала тихий свет, и даже запорошенные ели, еще вчера такие приторно-сусальные, теперь казались полными скрытого значения. Автобус ехал по городу, пыхтел и задыхался на скользком шоссе и, наконец, остановился возле больницы с неуместно романтичным названием... Я вышла на мороз, передо мною в зимней черноте зияло множество огромных окон. За одним из них, свернувшись в калачик на узкой кровати, умирал мой двоюродный дедушка Генри, балагур, проказник, хулиган. Он умирал без страха и без суеты, стариков не напугаешь даже смертью. Она выпала ему на день рожденья; в такой же день, но много лет назад, родился он для этой жизни, теперь же предстояло переродиться и для новой:
и в эту неизвестность Генри провожала целая толпа родных. Верующие христиане, они прощались ненадолго: их всех ожидала встреча по ту сторону. Меня там тоже ждут - я знаю - любящие души, но для того, чтобы с ними встретиться, мне следует поверить до конца. Мы родом из сильной, крепкой христианской ветви, и вера помогла нам пережить и иммиграцию из Фрисландии, и нападения сурового батьки Махно, и трудный переезд за океан. Свобода, однако, бесценна, и еще в молодости Генри сбежал от родственников в большой город, купил мотоцикл... но остепенился и женился, вырастил семью, и на поверку оказался удивительно надежным. Полгода назад одна из наших тетушек потребовала от Генри привести в порядок отношения с Богом, он сделал все как надо; доложил о выполнении и успокоил. Тетушка теперь довольна: дорога на ту сторону ему открыта, и там его ждала семья. А я нерелигиозна и во встречи по ту сторону не верю; я прощалась с Генри навсегда, а это очень трудно. Выходя из больничной палаты, я говорила ему: "до завтра", а он отвечал мне: "может быть".
Подчиняясь правилам хорошего тона, с прощальным визитом приходили дальние и близкие родственники, топтались вокруг кровати умирающего, заполняли паузы словами, и Генри видел каждого насквозь. Почему же прежде, когда любой из их визитов мог бы внести разнообразие в тоскливую рутину стариковской жизни, когда, вполне еще здоровый, он мог бы выпить с ними по чекушке, они так редко навещали его дом? Скептичный, умный, как обычно, озорной, Генри не сдержался, ухмыльнулся:
- Что? Притащили свои трупы, наконец?
Но трупом собирался стать он сам, и сам собою напросился каламбур. В глазах Генри промелькнул неожиданный интерес; смерть собрала вокруг него толпу; и, вопреки банальности, жизнь предложила гамму свежих ощущений: никогда раньше Генри умирать не доводилось.
Пару недель назад он мне обещал устроить праздник в честь своего восьмидесятипятилетия, но так и умер моим "должником". Уходя, я спрашивала с надеждой: "до завтра", но одно из прощаний оказалось все-таки последним. Во время панихиды пастор сказал много правильных слов и сослался на Святого Апостола Павла: "...ходить нам в обновленной жизни". Но для встречи на той стороне необходимо верить до конца, однако, втайне от родных, я все-таки подозреваю, что родившийся в Советской России Генри Херфорт как жил, так и умер неисправимым скептиком.