*

Иногда пытаюсь угадать, насколько случайны сложные цепи событий, через которые проходит человек от самого рождения. На мой счет у провидения не оказалось никакого серьезного плана, поэтому жизнь моя сложилась из спорадических, мелких и незначительных эпизодов. Конец тридцатых наполнился праздничным ощущением юности, которая казалась бесконечной. Можно, конечно, припомнить и неприятные стороны молодости: мою наивную провинциальность, трудное знакомство с новым языком и самую тяжелую ношу - бедность. Но главное впечатление оставило все-таки нетерпеливое ожидание любви. Нет, не сама любовь, а ее предвестник -- долгий, томительный трепет. Настоящее чувство пришло ко мне гораздо позже, уже в самый канун Великой Отечественной. Любовь мне досталась яркая, но короткая. Гордость, которая в молодости кажется абсолютно бесценной, заставила меня прогнать любимого, потому что в один и тот же год он ухитрился стать отцом даже дважды, причем одна из его дочерей оказалась не моей. Однако, рассказать мне хочется не о потерях и расставаниях, а о юном нетерпении, когда большой и сильной любви предшествовали маленькие влюбленности, когда я почти ежечасно надеялась, что вот, наконец, в мою жизнь войдет незнакомец и долгожданное счастье свершится. Теперь-то я знаю: для любви - взаимной и продолжительной - недостаточно случайной искры, недостаточно даже и взаимной симпатии - теперь я это понимаю хорошо. Но даже и сейчас, глядя на прошлое с высоты лет и опыта, я все-же не понимаю секрета: из каких ингредиентов запекают настоящую любовь - взаимную и на долгие годы?

В те времена я жила в семье дантиста З. на одной из старинных московских улиц. Доктор и его жена казались мною довольны: я с самого раннего детства была приучена к ответственности. Подтверждением тому служил их полуторагодовалый ребенок, всегда хорошо накормленный, всегда счастливый; я отлично справлялась со своей работой. Хозяйка любила меня еще и за то, что я учила ее немецкому, на котором, кстати говоря, она объяснялась довольно неплохо. И уж, конечно же, она пришла в восторг, когда я обучила малыша нашим "Ладушкам":
"Backe, backe Kuchen,
Der Bäcker hat gerufen!
Wer will gute Kuchen backen,
Der muss haben sieben Sachen..."

И оба супруга, и старенькая мамаша доктора относились ко мне, как к родной, а все-таки с самого первого дня я чувствовала себя затворницей - не в прямом, не в буквальном, смысле, но скорее из-за того, что жизнь моя протекала среди людей пожилых и очень скучных. Меня угнетало еще и то, что хозяева мои были надежно устроены, благополучны и уважаемы - на этом фоне моя собственная позиция няни казалась мне очень жалкой и низкой; зависимость от доброты чужих людей душила амбиции, и я ужасно стыдилась своего положения. Wer nicht vorwärts geht, der kommt zurück. В той ситуации моя природная гордость сыграла положительную роль, и очень скоро я оказалась на вечерних курсах рабфака, где среди таких же как я бедолаг смогла осваивать трудную русскую речь.

В моих родных местах, под Мариуполем, еще в начале девятнадцатого века ввели обязательное образование, и избежать посещения школы не удавалось никому, даже детям из бедных семей. В свои шестнадцать, перебравшись в столицу, я не только с легкостью цитировала Шиллера и Гетте, я знала географию и историю, да и с арифметикой справлялась отлично. Трудность была только одна: я не понимала ни слова по-русски. В середине тридцатых в России уже победили неграмотность, и нужда в рабочих факультетах почти совсем отпала, но оставались школы для национальных меньшинств, после которых легко можно было поступить в любой московский институт. На нашем рабфаке занимались мигранты со всего Советского Союза, и татары были, и казахи, и парни с Кавказа - два приятеля, один из которых, красивый и высокий Л. вызывал у меня невольную симпатию: он был таким же, как и я немного замкнутым и тихим. Всех вместе нас, таких разных, объединяла молодость и непередаваемый словами дух времени: мы жили в новой, неопробованной эпохе. Недавно мне на глаза попалась репродукция картины Иогансона, и, глядя на плакатную поступь сверстников, я невольно задумалась: такими ли мы были? Так ли мы держались? Так ли шагали? И мне вдруг вспомнилась плутание по темным улицам Москвы; я перепутала остановки, вышла из трамвая слишком рано и заблудилась. Мягкие хлопья снега падали на землю красиво, величаво, но едва достигнув тротуара, превращались в муть и грязь. Промокшая и продрогшая, в полном отчаянии, я блуждала очень долго, размазывала по щекам холодную московскую сырость, но выбралась-таки, нашла дорогу, дом, подъезд и квартиру, в которой меня ждали не на шутку обеспокоенные хозяева. В тот вечер мне немного повезло: меня отогревали чаем с настоящим медом - простой рецепт, который и согрел, и запомнился.

С первых же дней занятий на рабфаке ко мне вернулось ощущение юности, причастности к чему-то новому, огромному. Более того, иногда я сама себе казалась ребенком; и дело вовсе не в инфантильности, конечно, и не детском щенячьем восторге, с которым я тогда смотрела на новый для меня столичный мир. Но вокруг меня звучала непонятная речь, и когда, наконец, научилась разбивать какафонию звуков на отдельные слова и фразы, я - уже почти взрослая - чувствовала себя трехлетней: самые длинные предложения, которые мне удавалось складывать состояли всего из двух-трех слов; я не умела ни склонять существительные, ни изменять их число и род; пропускала предлоги, глаголы. Покупая продукты на рынке, я изъяснялась коротко и примитивно: "Картошка, сколько, рубль," - и упирала на интонации, подчеркивая свой вопрос с нелепым театральным пафосом. В те месяцы мне удалось сделать удивительное открытие: новый язык невозможно заучить, его приходилось принимать или поглощать, или даже впитывать. Со временем я перестала обращаться к словарю, и вместо точного, буквального перевода на родной немецкий, мне удавалось улавливать смысл из контекста - я с удивлением думала о том, что именно так, без словаря, без точных дефиниций, угадывают значение слов и маленькие дети. Русский язык обрушился на меня огромной волной: в первые год-два столичной жизни на каждое выученное по словарю слово пять-десять удавалось разгадать из контекста. Теперь мне известно даже и научное название процесса: латентный семантический анализ, но в те годы захлестнувшая меня новизна показалась необыкновенно освежающей. Незнакомый мир и незнакомая культура поразили непредсказуемостью. Каждый день и даже каждая минута жизни учили чему-то новому: я привыкала к незнакомым проспектам, иным и непонятным людям; и весь огромный яркий мир вокруг меня был полным удивительных открытий.

Занятия рабочего факультета проходили в обычном школьном классе, и в сырую погоду перед дверью выстраивались в ряд блестящие галоши. Коричневые деревянные парты были старомодными, со встроенными в них чернильницами и счетами, а сбоку, на торце, прикреплены были крючки для широких и вместительных портфелей. Мне, как ни странно, хорошо запомнились грубо крашеные доски пола, неровности, зацепки и круглые глазки отпиленных сучков. Учитель наш, старый и умный профессор У. смотрел на нас внимательными глазами, и мне казалось, он видит, знает абсолютно все - я, конечно, имею в виду не правила русской грамматики, а непередаваемую словами взрослую мудрость. Иногда мне казалось, что в его глазах проглядывает грусть; но быть может, в них отражалась моя собственная тогдашняя неустроенность? Я помню, однако, и веселую ухмылку в глазах учителя, которыми он обвел наш класс, когда однажды обнаружилось, что кто-то из студентов выкрасил его галоши в красный цвет. Шутки такого рода повторялись в нашем классе часто, и вскоре мы уже знали, что главным заводилой был неутомимый кавказец П.

Рядом с этим озорником, в самом первом ряду, сидел и приглянувшийся мне Л. Я занимала место в середине класса, и это было очень удобно, потому что не приходилось маскироваться, бросая взгляды на красивый профиль Л. - я претворялась, что слушаю профессора, но инструкции порой скользили мимо. Училась я тем не менее на отлично, мне удавалось заниматься в часы, когда ребенок моих хозяев спал. Помогало еще и полученное на родине хорошее образование, лекции моего русского преподавателя накладывались на хорошо подготовленную почву. Оглядываясь в прошлое, горжусь собой: я оказалась умницей и не смотря на юность, выдержала голод, бедность, и перед самой войной уже устроилась учителем немецкого, а еще позже поступила в институт. Вот только смелости тогда мне не хватало, я не умела справиться с природной стеснительностью, я не умела флиртовать, а потому все мои тайные вздохи так впустую и пропали.

Однажды Л. поймал мой взгляд и даже на него ответил, но я струсила и отвела глаза. Остаток дня внимательно следила за кусочком мела в руке учителя, записывала в тетрадь каждое произнесенное профессором слово, другими словами, вела себя абсолютно неправильно. К моей огромной радости, Л. все-таки не отступил, нет-нет, да и оглядывался на меня нарочно, и я уже ничуть не сомневалась в том, что тоже нравилась ему. Он оборачивался, наши взгляды пересекались снова и снова, но каждый раз я прятала глаза в своей тетради. Помимо обычной девичьей стеснительности, меня мучила еще и совесть - очень странное и совершенно неуместное в той ситуации чувство. А дело в том, что и у Л., и у его приятеля водились деньги. Оба парня одевались чисто и опрятно, а в обеденный перерыв доставали присланные родителями и недоступные для студентов продукты; большинство из нас только облизывались, схватывая запахи домашней колбасы. "По усам текло, да в рот не попало" записывала я в тетрадь новые для меня русские фразы. Да что уж там! Исподтишка и втайне завидуя, я вспоминала родину, распухших от голода братьев, неприятный вкус желтой акации и мечтала о том, как подружусь однажды с Л., как он угостит меня... мне приходилось себя останавливать. Мысль эта казалась нечестной, она накладывала тень фальшивости на мое еще неокрепшее чувство. Alles hat ein Ende, nur die Wurst hat zwei. Моя двойственность и кажущаяся неискренность пугала меня и добавляла робости и без того нерешительному характеру, и теперь, спустя годы, я об этом все-таки жалею. Что это было? Глупая гордость? Наивная честность? Скорее всего, излишняя чувствительность - результат моей полуголодной нищей жизни.

Нашим с Л. взаимным симпатиям так и не суждено было определиться в серьезные отношения, и виной тому явилась, возможно, не только моя стеснительность, но и его неуверенность тоже. Мое последнее воспоминание об нем пропитано досадой и горечью, но как ни странно, ни то, ни другое не имеет ни малейшего отношения к моей несостоявшейся любви. В тот день Л не выучил урока и, отвечая на вопросы профессора, говорил, заикаясь, с корявой неестественностью, с большим трудом прикладывая русские слова одно к другому. Он волновался, его длинные пальцы теребили случайно подхваченные на парте предметы. Покрутил карандаш, а вслед за тем ему под руку попалась промокашка, и он, сам того не замечая, изорвал ее на мелкие кусочки. Словно в поисках еще какой-нибудь вещицы, пальцы Л. продолжали нервное блуждание по поверхности широкой парты. Его веселый сосед, сын богатых родителей, незаметно вынул из кармана Л. рубль и подсунул приятелю в руки. Класс замер в напряженом ожидании... In der aller groessten Not, isst der Bauer die Wurst auch ohne Brot. Кто-то из студентов не выдержал и вытянул руку, но и тут же ее опустил. С хитрой усмешкой, П. пригрозил кому-то кулаком... Словно пытаясь помочь отвечающему, близорукий профессор жестикулировал, размахивая роговыми очками. Л подыскивал слова, заикался. Один за другим на парту падали оторванные от рубля кусочки. Я следила за обрывками купюры и мысленно перечисляла то, можно было бы на этот рубль купить.
Zucker und Salz,
Butter und Schmalz,
Eier und Mehl,
Safran macht den Kuchen gel'.

Несколько месяцев спустя, уже устроившись на должности учительницы, я встретила, наконец, свою яркую любовь и обожглась, зато стала матерью и повзрослела. А потом пришла Великая Отечественная. Напавшие на нас агрессоры с легкостью, -- я в этом уверена -- цитировали моих любимых Шиллера и Гете. Я не умела спрятать моего немецкого акцента, поэтому во время войны мне было вдвойне одиноко и страшно. Glücklicherweise kann der Mensch nur einen gewissen Grad des Unglücks fassen. Я принимала участие в маскировочных работах, растила маленькую дочку и учила школьников немецкому.