Мы стоим в густой тени, под досками причала. Вернее, стою я, а едва начавший ходить мальчишка обретается у меня на плече. И рука моя крепко прижимает к себе малыша - а другая ладонь предупреждающе закрывает ему кривящийся в недовольстве ротик.
- Тихо, малыш, тихо...
Мелкая зыбь плещется у моих колен. А мимо нас, в просвеченной солнцем зеленоватой воде беззвучно скользят тени. Много теней. Кто звал их сюда, сейчас опьянённых кровью и победой? Зачем приплыли на длинных лодках эти смуглые воины с шапками мелкокурчавых волос? Если мне не удастся отвести им глаза, если они найдут нас, то сделают то же, что и с остальными людьми в посёлке.
- Тихо, малыш, тихо...
Наш свайный посёлок стоит на мелководье. Одном из семи, дарованных людям сияющим с неба божественным Бенамуки. Наш в центре, здесь прежде жили мои белокожие соплеменники - и ещё шесть вокруг, населённые смуглыми, шумными и любящими танцевать жителями. Я знаю это, потому что в прошлом часто плавал к ним. Торговать, петь песни у роняющего в небо искры костра и до сладкой одури целоваться в потёмках. Или помогать, как в тот раз, когда посёлок Крабоедов здорово потрепало тайфуном. А вокруг одна только бескрайняя и бездонная солёная вода - так говорили легенды и старый Тоомас-моряк, отваживавшийся на своей большой лодке заплывать вдаль на много дней пути.
По правде говоря, темнокожие соседи всегда были немного легкомысленны. Набить брюхо да вволю порезвиться в плотских утехах - предел их устремлений. Потому не удивительно, что почти всему они учились у нас. Строить из стволов великанского бамбука длинные лодки с балансиром, предсказывать погоду, собирать в море съедобные растения и ловить рыбу. Даже лечить раны их учил наш длиннобородый знахарь Ян. А теперь вон он, бессильно обмяк в алой луже на пороге своей хижины, и седая голова его размозжена ударом палицы.
Не знаю, зачем и почему они теперь приплыли сюда с оружием да презрели закон предков. Человеческая жизнь священна. Нас слишком мало, потому что сурово бытиё, и редко кто умирает своей смертью или от старости. И теперь, нас из всего светлокожего племени осталось только двое. Сынишка рыжей Лаймы, которого я сегодня терпеливо учил плавать с подветренной стороны. И я, видевший только восемнадцать сезонов дождей, чувствующий, способный определить направление на находящийся за горизонтом посёлок или высмотреть под волнами косячок жирненькой макрели.
- Тихо, малыш, тихо...
Прижатое ко мне тельце нетерпеливо ёрзает, вздрагивает, и в нём что-то расслабляется. Спасибо небу, что в то время, когда мальчишка роняет в воду тёплую журчащую струйку, в сваи из толстых бамбуковых стволов бьёт волна. Потому что сверху, с причала, тут же на звук бесшумно свешивается голова. Лицо кажется предсмертной маской - так оно исчёркано белыми полосами и зигзагами татуировок, а вдобавок ещё и забрызгано едва присохшей кровью.
Полуослепший на свету смуглокожий пристально всматривается в темноту. Его голова с пышной шапкой слипшихся кучеряшек недоверчиво поворачивается из стороны в сторону. Но волна звонко хлюпает о сваи, прокатывается со звоном по длинному ряду - и я знаю, спасение нам прислал милостивый Бенамуки.
- Тихо, малыш, тихо...
Они уплывают, распевая гортанными голосами. Разные песни звучат в лодках под мерные движения вёсел. Некоторые грустные - потому что хоть и собрались в набег все шесть посёлков смуглокожих, но и наши мужчины оказались крепки телом и духом. Один на один жители внешнего кольца всегда были слабоваты.
И всё же, их оказалось слишком много. Потому горестные завывания всё-таки заглушаются песнями победы. Гордый белый саиб с глазами как у рыбы повержен!
Я ещё понял бы, если бы мы враждовали, или отказывали соседям в знаниях или помощи. Если бы у нас было что особенное украсть. Или кто-то претендовал бы на эту, внутреннюю отмель - ведь чтобы вывести отсюда рыбацкую лодку в океан, где только и водятся серебристые макрели и здоровенные тунцы, нужно особое искусство, да ещё и придётся вдоволь вёслами помахать. Однако нет, они приплыли сюда только ради убийства.
- Тихо, малыш, тихо...
Они нарушили табу. Жизнь человека священна - и если угодно то будет нашему небесному отцу, так должно быть и дальше. Однако я осторожно провожаю удаляющиеся во все стороны лодки краешком взгляда, чтобы не выдать себя их куда более слабым чувствующим, и постепенно растущий в груди холодок говорит мне, что нет! Преступившие этот закон уже находятся вне его. И я имею право - о нет, я просто обязан из милосердия прервать их бессмысленное существование.
Они уже не люди. Они кровожадные животные, по недоразумению обладающие речью.
- Тихо, малыш, тихо...
Посёлок вымер. Всюду кровь и растерзанные тела, тела, тела. Где-то тихо воют и скулят сообразившие спрятаться собаки, да несколько кошек сиротливо бродят по настилам с ошалелым и тихим мяуканьем. На, малыш - её зовут Мурка. Ну же, улыбнись этому пушистому созданию. Погладь и скажи - киса. Вот так, молодец. Ки-ся.
И не вспоминай свою маму. Её золотые волосы, при виде которых улыбались все жители племени, нынче слиплись от крови. Её ласковые глаза и любящие объятия раскрыты теперь только небу и ветру. И папу не вспоминай - большого и в то же время нежного рыбака с вечно натруженными ладонями. Он задушил двух нападающих, но и его шею рассёк нож из острых раковин. Теперь я тебе и отец, и мать...
Посреди широкой отмели, на искусственно насыпанном и подпёртом сваями островке, растёт дюжина чахоточных пальм. Кокосовые орехи всё-таки неплохо разнообразят наш рацион. Разнообразили. И именно сюда я, потея под полуденным солнцем, стаскиваю тела, чтобы плоть их сослужила последнюю службу, удобрила эту наполовину песчаную почву. Да и мне надо хоть как-то отвлечься, перебить терзающую сердце боль. Вот она, русоволосая и голубоглазая Ирен, с которой я нынче договорился о встрече на лодках в подлунном океане. Прощай, солнце моё, не предстать нам перед племенем и не получить его одобрения. А рядом кладу словно задумавшуюся над чем-то мать - мы ведь так и не успели договорить утром.
- Тихо, малыш, тихо...
Так, а что это у нас тут? Надо же - шесть здоровенных, вытесанных из стволов старого бамбука цилиндров, полных пальмового вина, так и остались закопаны. Не нашли их охочие до огненной воды животные. Ведь только моя мать, постаревшая раньше времени от забот шаманка, умела делать его. У смуглокожих отчего-то не получается - то ли таланта нет, то ли терпения не хватает.
Шесть. Я осознаю эту цифру, и меня почему-то начинает колотить крупная дрожь.
- Тихо, малыш, тихо...
В хижине старой Гретты, где ещё тонко и пряно пахнет толчёными травами да водорослями, мои усталые руки осторожно добывают из потайного шкафчика мутноватый пузырёк, отлитый братьями-умельцами из чистого плавленого песка. Внутри пересыпаются мелкие желтые кристаллы - старуха всегда тщательно прятала это. Сгущённый и высушенный яд морского скорпиона - не шутка. Когда бывало, что вокруг наших отмелей слишком размножались акулы, все без исключения лодки выходили в море разбрасывать приманки. И в каждую Гретта осторожно клала сделанным из щепочек пинцетом желтоватую крупинку.
В такое время рыбаки заботливо следили, чтобы каждая встреченная ими в океане хищница проглотила кусок мяса - будь то лакомая мякоть, добытая из-под панциря гигантского краба, или же восхитительно пахнущее рыбное филе.
Шесть... пузырёк, блеснув на прощание в пробившемся в щель лучике, отправляется в мой карман.
- Тихо, малыш, тихо...
Самая лучшая в посёлке - лодка старого вождя, сильного телом и светлого разумом Эрика. Он сделал её с сыном своими руками, небольшую и в то же время какую-то ладную. Я знаю - рыжий не будет против. Он сейчас задумчиво смотрит на нас с небес, малыш. Почти вижу, как его рука оставляет терзать в сомнениях курчавую поросль подбородка и провожает нас в благословляющем жесте. Когда-нибудь я расскажу тебе о нём сказку, о сильном и мудром Эрике Рыжебородом. О твоём деде.
Вечер. Лодка невелика, и потому я один легко с ней управляюсь. Нет-нет, никакого паруса! В носу спит на свёрнутой плетёной циновке обнявший кошку малыш, а в середине лежат здоровенные цилиндры с вином. Мой взгляд нет-нет да цепляется за них - с тем, чтобы в сомнении тут же ускользнуть прочь. Хоть я и притащил их из последних сил, и теперь едва двигаю веслом, дерзость замысла всё ещё смущает мой ум.
Ответь мне, луна, младшая сестра Бенамуки - прав ли я? А вы, яркие веснушки звёзд, что скажете? Молчите... однако не отворачиваетесь, тихо шепчете слышную только чувствующему песню, и на том спасибо.
- Тихо, малыш, тихо...
Вот он первый, южный посёлок поедателей устриц. У вас сегодня праздник? Ах, в честь победы над бледнолицыми... я знаю этот язык едва ли хуже своего собственного, но старательно не пускаю слова песни в сознание. Отныне это всего лишь лай собак. Вой кошек и квиррканье чаек. Писк дельфинов и шум ветра.
Один сосуд с вином кое-как утверждается на краю причала, и плотно пригнанная крышка уже поднята. Мои руки дрожат, я уговариваю себя сосредоточиться, не спешить - и мне всё же удаётся осторожно высыпать в пряно и ароматно пахнущий напиток немного содержимого пузырька. Теперь стукнуть особым образом в имеющийся тут сигнальный барабан из бамбука - чтобы привлечь сюда смуглокожих двуногих животных. Вон они, возбуждённые и приплясывающие, разразившиеся радостными воплями при виде такой находки. Подарок и одновременно приглашение в ад!
А мы уже тихо отплываем в ночь, и даже самый пристальный и недоверчивый взгляд не заметит с пристани моих горящих глаз.
- Тихо, малыш, тихо...
В северном посёлке ловцов макрели выходит небольшая заминка - здешний вождь в честь победы расщедрился принести в жертву Бенамуки самую красивую девственницу, какую только удалось разыскать. И когда плотники и рыбаки, ткачихи и гребцы, все взрослые наконец затихли в судорогах, я снова возвращаюсь на причал. Говорят, любопытство не самый худший из пороков...
Пинками отбрасывая с дороги ползающих и орущих щенков, я беспечно пробираюсь в центр. Здесь смуглые тела лежат вповалку, словно всех внезапно одолел сон. Только это не сон - и в моём взлетающем к луне хриплом смехе даже мне самому слышны нотки безумия.
Надо же, Наоми! Пятнадцать сезонов дождей, и всё ещё девушка? Мои пальцы беззастенчиво забираются под едва поросший мягкой курчавостью бугорок. Хм-м, эта красивая как детская мечта девчонка и в самом деле нетронута. Привязанная к скрещённым бамбуковым шестам юная самочка настолько хороша, что у меня в непонятном волнении сохнут губы. Наверное, вождь берёг тебя для своего сына? Что ж, коль тебе нынче не достался сладкий и пьянящий глоток вечного сна, да будет так - твой Бенамуки это я!
Она плачет, когда я несу её на спине в свою лодку. Нет, я не собираюсь тебя развязывать - отныне ты не человек, а всего лишь сосуд для удовлетворения моих низменных страстей. Я буду беречь и холить тебя куда лучше чем самого себя, почти так же бережно как спящего сейчас белокожего мальчишку. Ведь твоё лоно способно каждый год дарить мне сына или дочь. И со временем племя людей возродится. Лет на пятнадцать-двадцать тебя должно хватить.
- Тихо, малыш, тихо...
Я задумчиво и устало смотрю на лепечущего что-то во сне мальчонку. Его заплаканное и даже сейчас белое лицо ласково гладит луна, а мурлыкающая в объятиях кошка трудолюбиво вылизывает маленькую ручонку розовым язычком.
Что ж, я позабочусь и о тебе. Ещё раз посетить все шесть словно по колдовству притихших посёлков. И в каждом я выберу тебе самую красивую малышку из числа красных и сморщенных в крике младенцев. Придёт время - у тебя появится шесть прелестных курчавых рабынь, и ты каждой будешь дарить свою любовь. А потом и улыбаться иногда при виде спящих в колыбельках своих детей. Я умею выбирать, я ведь чувствующий - и уже вот они, шесть писклявых комочков.
Только, я не стану учить их говорить.
- Тихо, малыш, тихо...
А теперь - последнее и самое важное. Я гребу из последних сил, ведь они давно на исходе. Ладно, уже можно поставить парус. Ласковый ветер сегодня ночью даровала нам луна.
На моём поясе иногда позвякивают уже все семь великолепных блестящих ножей - когда-то ловцы-собиратели устриц добыли со дна облепленный кораллами и ракушками небесный камень, и старый умелец Дьюрин отковал из него семь замечательных клинков по числу посёлков и вождей. Но, я не хочу марать голубоватый небесный металл кровью этих животных, особенно маленьких. Есть другой выход.
Шесть раз к сухим до звона бамбуковым сооружениям наклоняется пламя факела, который я уже не скрываю. Шесть погребальных костров вздымаются к потемневшим небесам, и отныне будет только один посёлок - в центре.
Прими же, Бенамуки, живых и мёртвых, так похожих на нас, людей - но всё же не людей. Тварей на двух лапах. Пусть огонь чистый и благородный выстелит им всем дорогу в ад, где бессмертный Кракен всё жрёт, жрёт и никак не может нажраться душ грешников. И пусть их до скончания веков милуют демоны.
Огонь... освети же мою душу, на дне которой сегодня скопилось так много первородной тьмы! Мне предстоит ещё немало сделать и поработать за всё племя - но впереди, за твоими отблесками я вижу цель.
- Тихо, малыш, тихо...
Вокруг уже не скользят тени, и моё естество распахивается до безбрежных пределов. Я чувствую так, как мне никогда не удавалось до сих пор. Над поверхностью океана никого, кроме спящих чаек да нескольких собак и кошек в залитом кровью посёлке. Как странно осознавать, что отныне всё разумное население этого мира спит или тихо хнычет в небольшой лодке. Однако, придёт время, появятся мои дети от этой смазливой самочки. Потом и тебе, малыш, подружки подарят под сотню - разве твой отец не был крепок телом? Ничего, масса саиб не так слаб, как возомнили о том некоторые животные. Побарахтаемся ещё...
Лодка вождя с искусно нарисованными в носу глазами, прежде наводившими суеверный страх пополам с восхищением на соседей, неспешно скользит по чёрной воде в обрамлении ещё рдеющих по всему горизонту пожарищ. Она сама знает путь - как знаю его я. Отныне будет один народ, и он понесёт на своих плечах бремя существования. Бремя человека - ведь не будет ни белых, ни смуглых. Возможно, уже наши с тобой, мальчуган, внуки и правнуки со временем заселят остальные отмели. Уж они-то будут куда умнее и сильнее тех, прежних... Да, работы предстоит невпроворот. Но пока спи, не хнычь.
Ведь ты будущий вождь. Тот самый, Первый Вождь из будущих легенд. А я стану твоим мудрым шаманом - выходит, не зря я расспрашивал о таинствах всего сущего и свою мать, и злую как голодная акула Гретту. И плотников, и рыбаков - даже усталый Эрик как-то после глотка вина рассказал мне в порыве откровения, как правильно управляться с людьми. Время обдумать есть, и когда-нибудь я научу всему тому и тебя, и детей, и внуков наших. А пока что, лишь одно могу сказать под розовеющим на восходе небом: