Сонин Андрей Анатольевич : другие произведения.

Окрестности сорока

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Избранные прозаические произведения автора, написанные в период с 1993 по 2004 г.

  Содержание стр.
  ГЛУПОУМЬЕ (Первые пробы пера)................................3
  ЗАМЕТКИ С РАЗНЫХ МЕСТ (I-VII)..............................3
  I. РОЖДЕСТВО...........................................................................3
  II. СЧАСТЬЕ...............................................................................11
  III. МАС МЕРИК.......................................................................17
  IV. СОБАКА................................................................................23
  V. ЗВУК..........................................................................................29
  VI. МУЗЕЙ ВЕТЧИНЫ..........................................................35
  VII. ПОСЕЩЕНИЕ.............................................................39
  ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ.................................................49
  ПОМЕЩИК.................................................................................67
  ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА.......................................................75
  ДВОЙНОЕ ПАРИ.....................................................................85
  ВМЕСТО АНТРАКТА: "К ВОПРОСУ
  О ЯЙЦАХ"...............................................................91
  ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
  ПРАПОРЩИКА ПОЛЕНО (Повесть)..........................99
  БАГОР.........................................................................................151
  "РУМЫНКА".........................................................167
  *******************************************************
  КОНЧИНА ВЕКА (Роман)........................................179
  ЖЕНИТЬБА ГОСПОДИНА СВИНА (Повесть).........435
  ОТТЯГ...................................................................521
  ЗАОЗЁРЬЕ (Повесть)..................................................549
  КИТАЙСКИЙ ПУПОК...........................................633
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛУПОУМЬЕ
   (Первые пробы пера)
  
  ЗАМЕТКИ С РАЗНЫХ МЕСТ
  (I-VII)
  
  I. РОЖДЕСТВО
  
   Почти каждую ночь, в ту парижскую зиму, четыре весьма странных воображаемых персонажа сопровождали меня перед отходом ко сну. Это были: банщик, печник, профессор и академик. Первые два согревали меня в большой, стылой постели: банщик топил баню, а печник - печку. Профессор же и академик занимались со мной психотерапией и давали разные житейские советы. Подобные фантазии помогали мне быстрее заснуть.
   Чувствовал себя я в своей холодной парижской квартире, тем декабрём, одиноко и неуютно. Вечерами топил электрические батареи, а на ночь их отключал (экономил франки); и по утрам из кровати невозможно было вылезти, - комната остывала до плюса десяти градусов.
   Да, зима тогда в Париже выдалась на редкость холодная! Но снега, как обычно, не было. Во Франции - всё время так - никогда нет снега. Не чувствуешь смены времён года. Всегда какое-то безвременье!
   Приближались Рождество и Новый год - праздники, в которые грустно быть одному... И я надеялся провести их с Катей, - одной симпатичной сибирячкой. С ней я познакомился на вечере, - в гостях у моих друзей, поляков Тушевских, - приятной молодой пары художников-акварелистов. Катя только что развелась со своим мужем: врачом-хирургом, который изменял ей с медсестрой, и которого, как мне казалось, она всё ещё любила. Покинув неверного супруга, Катя приехала в Париж с двумя своими сыновьями, - шести и семи лет, - и пыталась как-то здесь устроиться. Чтобы прожить, она служила гувернанткой в нескольких местах, - присматривала за детьми и пожилыми людьми... По объявлению в газете Катя нашла себе ухажёра, - толстого француза Пьера, - с которым, однако, быстро разругалась.
   При первой встрече эта женщина не произвела на меня большого впечатления, и я быстро о ней забыл. Однако, волею случая, наше знакомство вскоре возобновилось... Примерно через две недели после ужина у Тушевских, стылым декабрьским вечером (это было в субботу) я прогуливался по Парижу, - один и в неважном настроении. Прогулка мало что изменила в моём состоянии, и, когда я вернулся домой, то почувствовал себя ещё более подавленным и одиноким.
   Не знаю почему, но я открыл окно, - отчего в моей и без того вымерзшей квартире стало ещё холоднее, - и долго смотрел вниз, с высоты шестого этажа, в тёмный колодец двора. Странно, но мне вдруг представилось, что я прыгаю вниз. Я точно знал, что никогда этого не сделаю, однако, сердце моё ёкнуло, и по спине пробежали мурашки...
   Вдруг зазвонил телефон. Это была Катя. В то время, когда я мучился от одиночества, перед ней стояли проблемы посерьёзнее. Оказалось, что ей нечем сейчас платить за квартиру (раньше деньги на жильё давал Пьер, с которым она теперь не желала иметь ничего общего). В результате, в конце месяца, она со своими двумя детьми должна была съехать с квартиры и рисковала очутиться на улице. Катя уже звонила нескольким знакомым, пытаясь просить приютить её и двух мальчиков на несколько дней (пока она не найдёт какое-нибудь недорогое жильё), но все под разными благовидными предлогами отказывали.
   Я предложил ей на некоторое время поселиться у меня, - благо одна комната была свободна. Она очень обрадовалась, и сказала, что с благодарностью воспользуется моим приглашением в случае, если не найдёт к началу месяца никакого дешёвого жилья.
   Мы поговорили ещё. Я рассказал ей о своём одиночестве и мрачных мыслях. Она, как могла, пыталась настроить меня на оптимистический лад. И, вроде бы, это ей удавалось. Состояние моё улучшилось. И, в конце концов, мы договорились сходить вместе в какой-нибудь ресторанчик.
   Следующим вечером мы ужинали в недорогом ресторане с французской кухней и загадочным названием "Северо-Юг", недалеко от собора Нотр Дам. Официантами там работали преимущественно студенты из Латинского квартала. Моя дама была в строгом чёрном платье. Ожерелье из розового жемчуга украшало её белую шею; и мне казалось, что Катя выглядела свежее и моложе, чем при первой нашей встрече. Мы много говорили обо всём и ни о чём конкретно; гигантские креветки в кисловатом лимонном соусе и золотистое сладковатое вино Монбазияк казались отменно вкусными...
   Я так увлёкся Катей, что оставил в ресторане ключи от физической лаборатории Высшей нормальной школы, где я в то время работал. На следующий день мне пришлось снова заглянуть из-за этого в "Северо-Юг". Один из официантов вернул мне ключи, - их нашли на полу. По-видимому, они выпали из кармана моей куртки.
   В этот же день, проблема с жильём для Кати решилась сама собой. Она нашла дополнительную работу - смотреть за детьми одной богатой дамы. За это ей обещали немного платить и дали меблированную комнату.
   Катя пришла ко мне в гости вечером, через два дня после нашего ужина в ресторане, с двумя своими мальчиками. Мы накормили детей и с трудом уложили их спать в столовой, - вдвоём на широком раскладном диване. Несмотря на включённые электрические батареи в квартире было холодно, поэтому детей пришлось укрыть всем, чем только было возможно.
   Мы с Катей ужинали в соседней комнате. Я приготовил роскошную (по моему мнению) еду: парное мясо с картошкой, салат из крабов, фрукты, конфеты, Мартини. А потом мы занимались любовью. Тело Кати было натёрто нежным кремом и чудесно пахло. Насладившись друг другом, мы заснули в обнимку...
   Спать, однако, долго не пришлось, - дети в соседней комнате начали капризничать: старший отпрыск сталкивал младшего с кровати. Я вынужден был несколько раз за ночь вылезать из-под теплого одеяла в холодную комнату и идти успокаивать мальчиков.
   На следующее утро Катя с детьми ушла очень рано, - в семь часов, - ей надо было заехать домой переодеться и быть на работе в восемь тридцать. Она обещала снова прийти вечером, - это должен был быть канун Рождества.
   Я ждал её весь этот проклятый вечер: ходил по квартире из угла в угол, часто прикладывал ухо к двери и прислушивался к шагам на лестнице. Наконец я понял, что она не придёт и, что Рождество в этот раз придётся встретить одному. Тогда я достал из холодильника заготовленную для Кати новую бутылку Мартини и, хотя был почти что трезвенником, быстро открыл её и осушил залпом полный стакан, - так было тоскливо!
   Довольно быстро мне полегчало, - надвинулось чувство безразличия. Я зажёг лампочки на маленькой свеженькой, пахнущей хвоей ёлке, включил телевизор и стал смотреть по первой программе какое-то представление, - вроде нашего новогоднего Огонька... Вдруг зазвонил телефон. "Может быть, это - Катя?" - мелькнуло у меня в голове. Однако это была не она, а мой друг Абрам, - неунывающий физик-теоретик, тоже работающий в Париже. Из разговора с ним я понял, что Абрам проводит рождественский вечер у своей любовницы Изы. С ними ещё - Изина мама, которая приехала погостить к дочке в Париж... Интуиция подсказала сообразительному Абраму, что я могу оказаться в Рождество один, - и он звонил передать мне Изино приглашение провести рождественский вечер с ними.
   Я ответил, что с радостью приду, подумав про себя, что, в конце концов, этот не слишком заманчивый вариант всё же лучше, чем сидеть дома одному. В темпе одевшись, я вышел на улицу, захватив с собой коробку конфет, также купленную для несерьёзной Кати. Я шёл быстрым шагом. От парижских бульваров веяло пустотой и холодом.
   Иза жила в средневековом доме, зажатом в узкой, мощёной брусчаткой, улочке, - неподалёку от площади Республики. Поднявшись на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице, я позвонил в тяжёлую дубовую дверь её квартиры. Открыла сама хозяйка - пухленькая темноволосая еврейка в очках.
   В комнате жарко топился камин, пахло еловыми ветками. За столом сидели толстая Изина мама, Изина дочка, - восьмилетняя Маша, - и Абрам.
   Иза уже несколько лет обитала в Париже, но эту квартиру сняла недавно. Она занималась написанием рецензий на спектакли, идущие в местных театрах, - то есть, как здесь говорят, была представительницей свободной профессии. С мужем, - художником-неудачником, - она развелась, и возвращаться на родину не собиралась: жила одна со своей дочкой и цепко держалась за Францию.
   Мы болтали без умолку о всяких разностях. Была хорошая еда и великолепное красное "Бордо"... Так, незаметно для нас, приблизилось утро...
   Я возвращался домой по чуть освещённым восходящим солнцем пустым парижским улицам в весьма приподнятом настроении. "В конце концов", - думал я, - "всё пойдёт к лучшему, а Катя - это эпизод..." Как я потом узнал, она провела Рождество в компании двух соотечественников, - мафиози-бизнесменов, - в дорогом русском ресторане "Распутин".
   Приближался Новый год...; в Париже - это здóрово! В новогоднюю ночь, пробиваясь сквозь праздную толпу, заполняющую улицы и площади этого города, можно поцеловать любую, даже самую-самую красивую девушку. Таков обычай.
   И я был уверен, что в Новом году всё станет куда лучше!
  
  Монпелье (Франция), 1993 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  II. СЧАСТЬЕ
  
  "Постарайся добиться того, чтобы счастье не зависело ни от каких событий".
  Екатерина II
  
   Умные мысли часто приходят ко мне, когда я стою под горячим душем. Тёплые, нежные струи ласкают тело, а в голове всё роится. Вот, например, как-то таким манером, подумалось мне на извечную тему о счастье.
   Проживая свою жизнь, я часто чего-то ждал и был уверен, что наступление этого "чего-то" сделает меня на какое-то время счастливым человеком. События, ожиданием которых я жил были не одинаковыми в различные периоды моей жизни. В детстве - это всевозможные подарки, которые делали мне родители и многочисленные родственники. Например, - оловянные солдатики, - я собрал их целую армию. Или - игрушечная гэдээровская железная дорога, - девятнадцать металлических советских ("юбилейных") рублей на её покупку отложил мой дед. Или - великолепные парадные фуражка и погоны, подаренные одним генералом, - другом второго деда. Или - чёрненький кролик, с белым ушком, носящий имя героя популярной передачи "Спокойной ночи, малыши", - Тёпа, купленный папой на рынке. Этот кролик любил залезать в кровати и писать на одеяла, и, в конце концов, убежал в лес. Или - черепаха Тортилла, которую мне подарили соседи по даче. Две зимы Тортилла проспала в нашей московской квартире под ванной, а на третий год, летом, тоже скрылась в дачном лесу.
   В детстве я также существовал ожиданием встреч с друзьями по двору, поездок в дома отдыха, праздников, военных парадов и салютов, Нового года и новогодней ёлки с подарками.
   Став взрослее, я ждал посещений изостудии Дворца пионеров и мастерской скульптора, где учился рисовать и лепить; ждал занятий нумизматикой и историей искусства в Пушкинском музее и, следовавших за ними, чаепитий и увлекательных бесед с моей доброй бабушкой, жившей неподалёку от музея в "доме на Набережной".
   В ещё более взрослом возрасте - тренировок по плаванию и бегу, весёлых студенческих вечеринок и дискотек, свиданий с моей сексопильной подругой - стройной блондинкой с зелёными глазами.
   А потом - я ждал публикаций своих статей в научных журналах и интересных физических семинаров и конференций; заграничных командировок и возвращений из них домой, где встречала меня жена (не та подруга студенческих лет, а совсем не похожая на неё, спокойная и добрая женщина) и сын - толстощёкий мальчуган, характеризовавший себя, как: "Дрон - мальчик, сделан из кожи".
   В детстве я, как и все, наверное, был счастлив перманентно - и в интервалах между ожидаемыми событиями, и в моменты их наступления. Однако, всё более и более отдаляясь от этой первой благословенной поры жизни, я стал замечать, что уже не ощущаю должного счастья при ожидании; и - даже, когда соответствующее событие, наконец, происходило, - наступление его становилось всё менее и менее ярким. Хотя, по прошествии некоторого времени, уже ожидая чего-то нового, я часто думал: "Ах, чёрт возьми, - как же я был счастлив совсем недавно!" Парадокс! Но, наверное, - многие так живут.
   Сталкиваясь с некоторыми житейскими трудностями, я стал задумываться над тем, что стоит ли вообще чего-нибудь ждать? Одним из первых, кто косвенно натолкнул меня на эту мысль, был мой парижский приятель Абрам - жизнерадостный (по крайней мере, с виду) физик-теоретик еврейской национальности, недавно приехавший из России. В коридоре Абрамовой квартиры к стене был приколот засаленный тетрадный лист с частично придуманными самим Абрамом, частично взятыми из Булгаковского "Мастера и Маргариты" словами:
  "Ничего не жди,
  Ни на кого не надейся,
  Ни к кому не привязывайся,
  Ничего ни у кого не проси, -
  Придут и сами дадут".
   Действительно, поведение Абрама в той или иной мере соответствовало этому девизу...
   Другим толчком, побудившим меня несколько пересмотреть своё отношение к счастью, было наблюдение за бездомными бродягами. Во Франции эти оборванные и грязные люди - "клошары", как их называют, - часто сопровождаются собаками. Как мне объяснили (но я не очень этому верю), - полиция не может задерживать клошаров с собаками: присутствие мохнатых друзей переводит их в новый статус - охранников улиц.
   Как-то раз, в Монпелье, - приморском городе на юге Франции, - в жаркий летний полдень, мне повстречался пожилой клошар, - немец, - сидящий на прохладном бортике бьющего ледяными струями фонтана. Рядом с ним, на подстилке, расположились немецкая овчарка и два симпатичных сереньких кролика. Если кто-то из прохожих останавливался посмотреть на животных, клошар объяснял, что он очень любит своих питомцев и собирает деньги на их пропитание. Многие французы держат дома разную живность, - и ему охотно давали по одному-двум франкам.
   Другого подобного бродягу я видел в Париже. Это был шарманщик с двумя пушистыми жирными кошками, лежащими в плетёной корзине у его ног. Весёлая мелодия шарманки радовала слух, а её расписные бока и уютный вид кошек, - взгляд, - так, что один расчувствовавшийся прохожий даже всучил шарманщику пятидесятифранковую бумажку.
   Эти двое нищих, да и многие другие бродяги, которых я встречал, и, которым, казалось, было уже особенно нечего ждать от жизни, имели, в большинстве своём, вполне довольный вид и, казалось, были счастливы в своих маленьких мирках...
   Так, может быть, для счастья нужно совсем немного?
   "Однако, я совсем распарился, - в дỳше стало уже невыносимо жарко. Надо вылезать!"
   Вот так, уже в который раз, вопрос о счастье остался недодуманным...
  
  Москва, 1994 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  III. МАС МЕРИК
  
  "Катаклизм редко происходит без предшествующих ему явлений".
  Раймон Радиге "Дьявол во плоти"
  
   Уже полгода, как я жил в Монпелье, небольшом городе на юге Франции, расположенном неподалёку от Средиземного моря. Однако, за всё это время, мне ни разу не представился случай увидеть одну из главных местных достопримечательностей - Мас Мерик - имение семьи знаменитого художника Фредерика Базиля.
   Как-то, моя подруга-француженка Элен рассказала мне по телефону, что у них в велосипедном клубе был пикник, как раз напротив Мас Мерик, и посоветовала мне посетить, при возможности, это место. Так во мне возбудилось окончательное и твёрдое желание взглянуть на имение Базилей. А, несколько позднее, в руки мне попал красочно оформленный каталог выставки этого художника, проводившейся примерно год назад в Монпелье. Книга эта позволила подготовиться к знакомству с Мас Мерик теоретически. В нёй я отыскал несколько фотографий усадьбы, а затем, на плане города, - её месторасположение, - как раз за кладбищем Сен-Лазар.
   Часто вечерами я бегал трусцой вдоль высокой каменной ограды этого кладбища, находившегося недалеко от моего дома. За большим старым кладбищем примостилось новое, - маленькое, - где ещё было много свободного места. Параллельно новому кладбищу шла узенькая улочка. Однажды, как обычно, я бежал по ней... Справа от меня, за свежевыкрашенной металлической решёткой, тянулись кладбищенские склепы; слева (на другой стороне улочки) плыл серый каменный забор, а за ним - стройка. Вокруг - не души..., грустное место!
   Уже темнело, и кладбище выглядело как-то зловеще. Его ворота давно уже были закрыты, а, значит, никого из посетителей там быть не могло. Однако, странное дело, - я приметил в полумраке, около одной из могил, сгорбленную фигуру человека, повёрнутую ко мне спиной. И мне показалось, что эта фигура пошевелилась... Я остановился и стал её разглядывать. Нет - она не двигалась. Это, наверное, - скульптура, - но какая странная!
   Я пробежал ещё немного вперёд и очутился перед закрытыми большими металлическими воротами, которые и вели, как я узнал позднее, в Мас Мерик. Переведя там немного дух, я решил возвращаться. Пробегая снова мимо того места, откуда я видел загадочную фигуру, я бросил взгляд в её направлении. Она находилась там же, в неизменном положении. Это, точно, была скульптура.
   Итак, одним воскресным сентябрьским погожим утром, захватив с собой каталог выставки и план Монпелье, я отправился смотреть Мас Мерик. Вся дорога пешком - от дверей моего дома до ворот усадьбы - заняла минут двадцать. Имение было открыто. Прежде, чем зайти вовнутрь, я прочитал деревянную табличку, прибитую к воротам, где сообщалось, что бóльшая часть усадьбы Мас Мерик: дом, хозяйственные постройки и двенадцать гектаров земли, - была подарена семьёй Базилей городу Монпелье в январе 1992 года. Себе Базили оставили только участок в два гектара. Теперь мне стало ясно, почему Мас Мерик не упоминается в путеводителях по городу, - ведь это место только совсем недавно перестало быть частной собственностью.
   Огромный каменный дом я узнал сразу, но для уверенности сравнил его с фотографией в каталоге. Здание выглядело заброшено: стены покрыты чёрной пылью, окна и двери заколочены грубыми досками. В зале, на нижнем этаже, организовали небольшую выставку: репродукции картин Базиля с пояснениями. Прочитав одно из них, я расшифровал для себя загадочное имя "Мас Мерик". "Мас" (это я знал и раньше) по-французски означает нечто среднее между сельским домом и зáмком, то есть, - очень большой сельский дом. "Мерик" - это искажённое имя первого владельца усадьбы, жившего в начале семнадцатого века.
   Среди настенных плакатов с комментариями я увидел, конечно, и изречения вездесущего мера Монпелье месье Жоржа Фреша. Фреш - уроженец департамента Тарн, - глубокой сельскохозяйственной провинции Франции, - является, несомненно, гордостью своих соотечественников, - ведь Монпелье - столица всего региона Лангедок-Руссильон! Думаю, что в ближайшее время месьё Фреш и городские власти организуют в Мас Мерик музей художника.
   С огромной, залитой южным солнцем, веранды дома, если посмотреть вниз, видна узенькая грязная речка, Лес. А на другом её берегу - деревня Кастельнó. Этот пейзаж изображён на знаменитой картине Базиля "Вид деревни": портрет девушки, сидящей на веранде дома Мас Мерик, а на заднем плане - те же река и деревня с церковной колокольней. Более чем за сто лет почти ничего не изменилось, только река раньше была шире и чище.
   Разглядывая картины Базиля, можно увидеть много характерных южных пейзажей окрестностей Монпелье, часто писавшихся прямо с веранды дома в Мас Мерик или на зелёных, поросших густым кустарником, берегах Леса. Художник любил эти места, и в последние свои годы, когда жил в Париже, каждое лето проводил в родительском имении в Монпелье. Это не удивительно, - ведь он там и родился, - правда, не в Мас Мерик, а в центре города, в старом доме на улице Гранд Рю. Этот дом, сохранившийся до сих пор, также принадлежал родителям художника.
   Отец Фредерика Базиля был известным, уважаемым и богатым человеком - председателем промышленного общества Монпелье. Вообще, многие Базили нажили значительные состояния. Но, думаю, не будь художника Базиля, о существовании других представителей этого семейства сейчас уже мало бы кто знал. Действительно, за свою короткую жизнь Фредерик сделал невероятно много. Его не случайно относят к самым значительным предшественникам импрессионизма.
   Известие о начале франко-прусской войны настигло Базиля летом 1870 года в Мас Мерик, а осенью он отправился добровольцем на войну. В ноябре семья Базилей получила письмо с фронта, в котором говорилось, что после одного из сражений на севере страны Фредерик пропал без вести... Отец художника тут же поехал на поиски сына.
   Через две недели Базиль старший нашёл труп Фредерика. Он лежал на покинутом поле брани среди множества других, ещё не убранных тел. Художник получил две пули в живот. Ему было всего двадцать восемь лет.
   Фредерика Базиля похоронили на протестантском кладбище в Монпелье, а на месте, где нашли его тело, сейчас поставлен скромный обелиск.
   Я побродил немного в парке имения, залитом солнцем, где было мало тени, как почти везде на юге. Со всех сторон это зелёное пространство обступали новостройки. Я подумал, что семья Базилей хорошо сделала, отдав Мас Мерик с большим участком парка в собственность города. Иначе, если бы они продали своё имение по частям, парк бы непременно застроили новыми домами.
   По крутому откосу я спустился к берегу Леса и перешёл речку по узенькому деревянному мостику. На другом берегу, перед деревней Кастельно, раскинулся ещё один парк, в котором играла детвора. Там же - больница с чудным названием: "Клиника парка".
   Возвращаясь домой и снова проходя мимо кладбища, я решил получше разглядеть надгробную скульптуру, которая раньше немного напугала меня. Это была раскрашенная деревянная статуя какого-то бородатого святого. Фигура оказалась раза в два ниже человеческого роста, однако, в сумерках и издали она походила на живого взрослого человека.
   Большинство вещей имеет простое объяснение.
  
  Монпелье (Франция), 1993 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  IV. СОБАКА
  
   Уже достаточно долго - больше полугода - я работал в университете города Монпелье на юге Франции. Было лето, и жара стояла невыносимая. Я взял небольшой отпуск, и все дни проводил на море, - на нудистком пляже, - со своей французской подругой Элен.
   Изумрудное прохладно-тёплое море приятно ласкало тело, - и не хотелось выходить из воды на раскалённый белый песок пляжа. И, всё же, приходилось иногда вылезать... Вода быстро высыхала на теле, и кожу стягивала жёстковатая плёнка соли. Я не был приучен к палящему южному солнцу, поэтому густо намазывался специальным кремом, чтобы не обгореть, и прятал голову под воткнутый в песок складной матерчатый зонтик. Южанка Элен, же, чувствовала себя прекрасно без каких-либо предосторожностей.
   Вечерами, когда жара спадала, я занимался преимущественно спортом: бегал в маленьком, оборудованном для детей парке, который располагался совсем недалеко от моего дома. Чтобы пробежать там приличную дистанцию, - скажем, километров пять, - мне приходилось делать множество кругов по его песчаным дорожкам.
   Однажды вечером, как обычно, я бегал трусцой... Моросил летний тёплый и мелкий дождик, и, наверное, из-за этого в парке не было ни одной живой души, - только одна пожилая женщина выгуливал двух миниатюрных болонок. Пробегая по липкой, размытой водой алее мимо слегка приоткрытых массивных, металлических ворот парка, я увидел, как, вовнутрь, с улицы, чёрной тенью проскользнула крупная немецкая овчарка. Она была без хозяина, хотя у неё на шее поблёскивало металлическое колье. Несмотря на то, что я побаивался больших собак, подозревая их в намерении ухватить меня во время бега за штаны, - я, всё же, решил продолжать свою разминку, не обращая большóго внимания на овчарку, - тем более что, как мне подумалось, её хозяин должен был находиться где-нибудь неподалёку. Когда я поравнялся с дамой с болонками, она прокричала, обращаясь ко мне: "Месье, это, случайно, не ваша овчарка? Она не тронет моих собачек?"
   Остановившись и переведя дух, я постарался успокоить её: "Нет, мадам, - овчарка - не моя. Но её хозяин, наверное, - где-то поблизости. А, если она и потерялась, - то у неё совсем не злой вид. Так что - не волнуйтесь". И я продолжил свой бег. Овчарка же, между тем, как-то незаметно исчезла, - наверное, выскользнула, пока мы с дамой разговаривали, через ворота на улицу.
   Так в первый раз я увидел эту собаку.
   Через несколько дней, бегая в парке, я снова встретил ту же овчарку. На этот раз кроме неё и меня в парке абсолютно никого не было. "Наверное, эта собака, - действительно, бездомная" - подумалось мне тогда. Я попытался к ней приблизиться и поманить её, но овчарка, по-видимому, испугавшись, издала глухое рычание и, пятясь, удалилась вглубь аллеи. Мне показалось, что сегодня она стала пугливее, чем в тот раз, когда я впервые её увидел.
   Следующим вечером, когда Элен ужинала у меня, я рассказал ей о бездомной овчарке. Подруга моя любила животных: дома у неё мирно сосуществовали пудель, кошка и морская свинка. Естественно, что она тут же загорелась желанием пойти в парк - посмотреть на эту собаку. В багажнике своей машины Элен нашла жестяную банку собачьих консервов, купленную для пуделя. Она переложила содержимое банки в объёмистую пластиковую миску, сказав, что попробует покормить овчарку.
   Придя в парк, мы нашли собаку в самом дальнем углу, за детской площадкой. Элен позвала её, но овчарка явно не хотела к нам приближаться. Тогда мы решили оставить миску с едой за воротами, около самого входа в парк, а на следующий день вернуться и посмотреть - съест ли овчарка нашу пищу.
   Вечером следующего дня, захватив с собой новую миску с собачьей едой, мы снова пришли в парк. Подруга моя за ужином выпила порядочно вина (что с ней иногда случалось) и по дороге успела растерять половину содержимого миски, которую она несла в руках. Данное обстоятельство её весьма опечалило. Войдя в ворота, мы увидели, что старая миска находилась на том же самом месте, где мы её вчера оставили, но была пуста. По-видимому, наша овчарка съела пищу. Однако на этот раз собаки в парке не оказалось.
   Заменив старую миску на новую, Элен удобно расположилась на скамейке, изъявив желание во что бы то ни стало дождаться появления овчарки. Мы стали ждать... Становилось всё прохладнее. Я стал прохаживаться кругами около лавочки, а Элен, развалившись на ней, просто-напросто заснула. Прошло полчаса, час, два - ничего. "Нет, так дальше не возможно! Уже почти час ночи, а эта злосчастная собака ещё не появлялась. Не ночевать же здесь!" - подумал я, потеряв вконец терпение, и стал расталкивать свою подругу.
   Порядочно потрудившись, я разбудил Элен и с огромным усилием поднял её с лавки. Несмотря на активное сопротивление моей подруги, - она решила, по-видимому, провести в парке ночь, дожидаясь появления овчарки, - мне, всё же удалось увести её домой. С Элен всегда было очень трудно сладить, когда она выпьет.
   Позднее, мы ещё несколько раз приходили в парк и оставляли там еду. Потом мы всегда находили пищу не тронутой, и овчарку больше не видели. Впрочем, когда один раз я бегал в парке, мне показалось, что миска пуста. Но нет, - в ней оставались кусочки мяса, - просто их размыл дождь.
   Не знаю почему, но, впоследствии, - мысли мои иногда возвращались к этой собаке. Я вспомнил, что те два раза, когда я её встречал, овчарка прибегала со стороны городского кладбища, находившегося прямо за парком. Мне представилось, что, может быть, хозяин овчарки недавно умер, и она, оставшись без приюта, весь день проводила у него на могиле, а к вечеру перебиралась ночевать в парк. Но почему эта собака была такая пугливая? Может быть, какой-то злой человек бил её? А, может быть, - это вовсе была и не живая овчарка, а призрак, галлюцинация.
   Однако, - так или иначе, - собака исчезла и больше не появлялась.
  
  Монпелье (Франция), 1993 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  V. ЗВУК
  
   "Сен-Бертран-де-Комменж - затерянное селение у отрогов Пиренейских гор неподалеку от Тулузы и совсем рядом с Бенюар-де-Люшон. До Революции здесь располагалось епископство, а местный собор привлекает некоторое число туристов".
  М.Р. Джеймс "Альбом каноника Альберика"
  
   После долгой езды на машине по пыльным, раскалённым августовским зноем дорогам из Монпелье через Тулузу, мы (моя французская подруга Элен и я), наконец, достигли Пиренеев и прибыли в маленькую деревушку N около городка Сен-Бертран- де-Комменж.
   Остановились мы у друзей Элен. Это была весьма забавная пара... Оба в возрасте, оба безработные (живущие на пособие), оба разведены. Она - Ирен - худая подвижная брюнетка; он - Ив - немного неряшливый, заросший бородой, блондин. Оба - люди творческие. Ирен пыталась написать в своё время книгу в соавторстве с одним местным прозаиком - некий опус об истории Монпелье и его окрестностей. Работа, однако, не была завершена, так как упомянутый писатель впал в затяжной творческий кризис. Ив же был философом. Любил много рассуждать на отвлечённые, глобальные темы, - особенно выпивши, - что с ним достаточно часто случалось. Он тоже что-то писал, - наверное, философские дневники. Неосуществившейся мечтой этого бывшего коммерсанта являлась профессия кинорежиссёра.
   N-ское имение, доставшееся Иву в наследство от родителей, включало в себя каменный двухэтажный дом, солидных размеров, и бревенчатый флигель. Строения размещались в обширном, запущенном, заросшем бурьяном саду. Каждое лето Ирен и Ив проводили в N. А в этом году, так как погода стояла теплее обычного, они перебрались сюда из Монпелье ещё в апреле. Сами они жили в доме, а нас, на два дня, что мы намеревались провести у них, поселили во флигеле. Мы спали на втором этаже на двух скрипучих кроватях.
   Туалет во флигеле отсутствовал, и, проснувшись в первую ночь от желания пописать, я вынужден был спуститься из своего нагретого логова, по узенькой деревянной лесенке, в холодный, сырой сад. Чёрное небо, полное миллиардов звёзд, расстилалось надо мной. Вокруг, в кромешной тьме, - ничего не было видно, и стояла такая тишина, что, казалось, что слегка звенит в ушах. Однако я знал, что прямо напротив меня, шагах в тридцати, находится заброшенный соседский дом, спрятанный за разросшимися колючими кустами и полуразвалившейся каменной изгородью. Наши хозяева накануне за ужином рассказывали, что дом этот принадлежит одному пожилому господину, который живёт в Тулузе и, вот уже лет пять, сюда не наведывается. Этот господин страдал каким-то психическим расстройством и, наконец, по-видимому, совсем сошёл с ума, - поэтому и не появлялся больше в своём поместье.
   Уехав в город, он оставил в доме свою сторожевую собаку. В течение первых нескольких лет сердобольные соседи (в том числе Ирен и Ив) регулярно приносили ей еду. Однако без хозяйского ухода собака постепенно дичала, а потом внезапно пропала. Постепенно о ней забыли. Однако, примерно через год после её исчезновения, кто-то из соседей снова случайно вспомнил о ней, высказав мысль, что собака сдохла, и, наверное, её скелет всё ещё лежит где-нибудь внутри заброшенного дома - нужно только внимательно поискать. Обшарили весь дом, но, кроме разодранного тряпья и грязных кусков обоев, разбросанных по углам комнат, ничего не обнаружили... Обыскали и прилегающий к дому запущенный сад , но и там ничего не нашли... А чувство, что собачий скелет должен, всё же, где-то быть: в доме ли, в саду ли, - осталось.
   Это же беспокойное ощущение тревожило и меня, когда я очутился в непроглядной темени сада - прямо напротив невидимого необитаемого дома. Мне на секунду показалось, что матово-сверкающий силуэт собаки промелькнул в соседском саду и, высоко подпрыгнув, перескочил через наш забор, мягко приземлился около меня и затаился, - стал невидимым. "Однако, - это всё ерунда, - мне померещилось", - подумал я. В приведения, - тем более собачьи, - мне не верилось.
   Застегнув ширинку джинсов, напяленных на голое тело, я бодро зашагал обратно к флигелю, шелестя сырой травой.
  ....................................................................................
   На следующий день, вечером, мы, вчетвером, решили поехать в Сен-Бертран-де-Комменж - посмотреть знаменитый собор, в котором хранятся мощи святого Бертрана, - известного средневекового аббата. Дело было после ужина, за которым Ив успел прилично выпить. Мы разместились в его машине, - длинном старом "Ситроене", - её повела Ирен, не дав сесть за руль своему пьяненькому компаньону, - несмотря на его настойчивые просьбы. Элен и я устроились на заднем сиденье, а Ив уселся рядом с Ирен и всю дорогу имитировал невероятное беспокойство: "Посмотрите, вы только посмотрите, - как она водит мою тачку", - причитал он козлиным голосом, обращаясь к нам, - "она её разобьёт и нас всех погубит. Ой, я боюсь, я боюсь!" Женщины, в свою очередь, всячески старались его утихомирить. Но Ив дурачился, - Ирен уверенно чувствовала себя за рулём.
   Ещё издали стала видна - высоко, на скалистом холме, высвеченная на фоне чёрного неба, громада средневекового собора, - стоящая на основании из грубо отёсанных валунов - древнеримском фундаменте.
   Очень скоро мы благополучно добрались до места. И Ив, казалось, был разочарован, что его мрачные предсказания не сбылись: машина не разбита и мы - целы и невредимы.
   Собор, как и следовало ожидать, был закрыт в столь позднее время, - часы на его башне как раз пробили одиннадцать. Мы немного побродили вокруг достопримечательного храма - цели нашего визита. В темноте не было почти ничего видно, и, совсем захмелевший Ив всё время спотыкался о камни и коряги... Нам с Элен приходилось поддерживать его с двух сторон под руки, чтобы он не упал, а Ирен шла впереди, выбирая наиболее безопасный маршрут.
   Наконец, из мрака мы выбрались на ярко освещённую фонарями, мощёную брусчаткой, площадь перед собором. Маленький городок уже спал. В окнах, выходящих на площадь домов, не было света. Всё вымерло вокруг.
   Но, вдруг, какой-то странный звук расколол висящую в воздухе тишину. До наших ушей донеслось отчётливое урчание, очень похожее на храп. Поначалу нам казалось, что звук этот исходит из городской мэрии, примостившейся совсем рядом с собором. Наверное, это сторож храпит внутри, на первом этаже... Я приложил ухо к массивной дубовой двери мэрии и прислушался. Действительно, было похоже, что внутри кто-то храпел.
   Однако, отойдя от мэрии и снова приблизившись к собору, мы ещё отчётливее услышали этот звук. Нам показалось, что храп стал ещё громче, и, что доносится он откуда-то сверху, с колокольни собора. А, может быть, - это вовсе и не храп? Кто может храпеть на колокольне: человек - маловероятно; если только - какая-нибудь птица? Но вы когда-нибудь встречали птицу, которая храпит?
   Очень странным был этот звук! Всюду на площади перед собором мы слышали его отчётливо, и не могли понять, откуда он шёл. Удивительно было и то, что во всё наше пребывание около средневекового храма нам не встретилось не единой живой души, - то есть, загадочный звук мы слышали только вчетвером. Всем нам стало как-то немного не по себе. Даже Ив, казалось, несколько протрезвел. Не знаю, - как другим, - но мне, почему-то, совсем некстати вспомнились пропавшая собака и её сумасшедший хозяин.
   Возвращаясь домой в машине, мы, немного заинтригованные и напуганные только что случившимся непонятным, мистическим явлением, хранили молчание.
  
  Монпелье (Франция), 1993 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  VI. МУЗЕЙ ВЕТЧИНЫ
  
   Часто, засыпая, я представлял себе математический маятник - сверкающий и тяжёлый металлический шарик на длинной, прочной нитке. Он равномерно покачивался вправо-влево, вправо-влево, и я рассчитывал период его колебаний, который, как известно, не зависит от массы шарика, а связан только с длиной нити и ускорением силы тяжести.
   В ту ночь, в темноте номера мадридской гостиницы, в огромной кровати, под тихое похрапывание моей французской подруги Элен и размерное гудение кондиционера, я снова и снова рисовал в своём воображении этот маятник, - чтобы быстрее заснуть. Сон не приходил, - наверное, я слишком устал, - и я ждал, когда у сна откроется второе дыхание.
   В этот августовский день в Мадриде мы много ходили пешком: утром - по прохладным, кондиционированным залам музея Прадо, а днём, до самого вечера - по раскалённым улицам старого города. Когда уже стемнело, мы выбрели на главную мадридскую улицу - Гран-Виа. Широченные проезжая часть и тротуары, капитальные дома буржуазного стиля, - постройки начала ХХ века, несколько напоминающие те, что стоят на Елисейских полях в Париже или на Тверской в Москве. Яркий неоновый свет богатых витрин. Рестораны, ресторанчики, кафе, бары, кинотеатры, банки, агентства путешествий. Разряженная пёстрая толпа: молодёжь, туристы; в переулках, на подходах к улице, встречались проститутки.
   Мы умирали от голода и искали какой-нибудь недорогой ресторанчик с традиционной испанской кухней. Однако всё время встречались либо фастфуды типа Макдоналдса, либо дорогие (преимущественно рыбные) рестораны. Наконец, уже безумно устав, мы набрели на пышно украшенную всевозможными сосисками, колбасами, окороками, паштетами, витрину мясного ресторана с забавным названием "Музей ветчины". Не уверен, что это было что-то типично испанское, однако, - не дорого!
   Мы разместились за небольшим, накрытым белой, накрахмаленной скатертью, столиком снаружи - на улице, напротив ресторанной витрины и выбрали в меню нечто подобное двум объёмистым мясным салатам и бутылку красного вина. Официант был не слишком любезен, по-видимому, оттого, что мы не слишком много заказали. Еда и вино оказались неплохими, и усталость наша постепенно уступила место приятной расслабленности. Утолив в первом приближении голод, мы принялись рассматривать колбасную витрину. Какое чудовищное изобилие: действительно, - настоящий музей! И какой толстый метрдотель в чёрном фраке, застывший в дверях! Интересно, почему это он строит такие недовольные мины?
   А, - вот в чём дело! Пожилой, заросший грязными патлами и бородой бродяга, в мятом залатанном пальто, остановился перед нашей благородной витриной. Дрожащими руками старик вытащил из глубокого кармана пальто завёрнутый в газету кусок хлеба и начал не спеша, со смаком его жевать. Он поглощал свой жалкий хлеб и пристально, зачарованно глядел на богатую мясную витрину, наверное, представляя себе, что ест не чёрствую горбушку, а что-то очень питательное, горячее и вкусное.
   Бродяга довольно долго простоял так у ресторанной витрины. Наконец хлеб был съеден и старик, тяжко вздохнув, поплёлся прочь по беззаботной Гран-Виа, сопровождаемый тяжёлым взглядом метрдотеля. Фигура нищего становилась всё меньше и меньше, и вскоре пестрая толпа поглотила её...
  
  Монпелье (Франция), 1993 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  VII. ПОСЕЩЕНИЕ
  
   Это было, наверное, во Франции. Горячее августовское солнце закатывалось медленно-медленно за гряду горбатых гор. Я стоял у ворот древней, полуразрушенной крепости-музея и ждал. Ждал, когда окончательно сядет солнце, и кассир на входе уйдет, - тогда я смогу беспрепятственно и, главное, бесплатно посмотреть живописные развалины. Правда, что увидишь в темноте?!...
   Простаивать так пришлось совсем недолго - минут двадцать. За это время я успел изучить содержимое витрин нескольких сувенирных лавок в ближайшей округе и внимательно прочитать объявление, написанное чёрной масляной краской на огромном фанерном щите, прибитом над воротами, ведущими в крепость. Текст объявления был примерно таким: "Вы входите в частное владение (упоминалось название реставрационной фирмы, купившей замок). Вам встретятся исторические памятники и природа в первозданном виде. В связи с этим наша компания предупреждает Вас, что мы не несём ответственности ни за какой моральный или материальный ущерб, который может быть Вам нанесён на территории замка. Мы также не будем нести ответственность в случае нанесения Вам физических увечий или в случае Вашей смерти. Призываем Вас соблюдать осторожность!"
   Это зловещее предупреждение несколько охладило моё желание посетить развалины замка, добавив в то же время и любопытство. Последнее боролось некоторое время во мне с подсознательным страхом и, наконец, одержало победу. Я переступил за ворота замка, ожидая встретить там настоящие приключения.
   Извилистая, мощёная брусчаткой улочка поднималась на местами заросшую колючим кустарником гору. На её вершине в полумраке смутно проглядывались очертания развалин средневековой крепости. Вначале невысокие, мрачные, каменные строения обступали меня с двух сторон. В их окнах не было света и трудно было сказать, живут ли в этих домах люди?
   Вскоре я вышел на небольшую площадь, на которой примостилась древняя церковь романского стиля, и, поднявшись на несколько стёртых ступенек портала, потянул за ручку массивной дубовой двери, ведущей в храм. Дверь со скрипом поддалась, впустив меня в просторную, заполненную тусклым светом свечей и запахом ладана, залу. Аскетические лики святых, глядевших со стен, деревянные скамьи с причудливой резьбой и, переливающиеся неземными цветами витражи, казалось, остановили здесь время в раннем средневековье. На зеленоватой медной табличке, прикреплённой к стене, я прочитал, что оформление и реставрация интерьера церкви осуществлены несколько лет назад жителем соседнего городка - художником таким-то, недавно скончавшимся и похороненным здесь же на церковном кладбище.
   Когда я вышел из храма, уже совсем стемнело. Зажглись уличные фонари, в свете которых отчётливо виднелась каменная ограда кладбища с выглядывавшими из-за неё вершинами кипарисов и крышами фамильных склепов. Кладбище было открыто, и я зашёл вовнутрь, - хотелось отыскать могилу художника. "Нет, - слишком темно, ничего не видно", - подумалось мне, - "одни зловещие силуэты надгробных памятников, - да и страшновато, - надо выбираться отсюда".
   Вдруг от одного из склепов, метрах в пятидесяти от меня, отделилась тень - человеческая фигура - и направилась в мою сторону. "Какая-то дичь. Кто здесь может быть так поздно вечером?" - мелькнуло в моей голове, - "Если только кладбищенский сторож". Однако, немного струхнув, я не стал ждать её приближения, а ускорил шаги и снова быстро очутился на площади, за кладбищенскими воротами, в полосе матового фонарного света. Не сбавляя хода, я стал торопливо подниматься по той же улочке к крепости, развалины которой теперь отчётливо виднелись на вершине горы в свете мощных прожекторов, зажжённых во время моего пребывания на кладбище. Несколько раз я оглядывался вниз, на кладбищенские ворота: но оттуда никто не выходил.
   Я поднимался всё выше и выше. Улица, по которой я шёл, становилась всё уже и, наконец, перешла в извилистую тропинку. Дома кончились, и теперь по обеим сторонам теснились и наступали на меня развалины крепостных стен и коммуникаций. Около получаса занял подъём на самую высокую и единственную хорошо сохранившуюся башню замка. Здесь, на верху, пронизывающий ледяной ветер сбивал меня с ног, заставляя цепляться за стальные перила, устроенные по краям крепостных сооружений для безопасности посетителей.
   С вершины башни открывалась необозримая перспектива. С одной стороны, внизу, в страшной глубине пропасти, разлилось море мерцающих огоньков от близлежащих деревень. С другой стороны, я видел, освещённую тусклыми фонарями, извивающуюся змейку улицы, по которой только что поднимался. Отсюда, сверху было заметно, что в окнах некоторых домов на этой улочке всё же горел свет.
   В самом начале улочки я видел площадь с крохотной церковью, в которую только что заходил, и кладбище. Оно светилось множеством зелёно-жёлтых мерцающих огоньков, - как будто на каждой могиле кто-то поставил лампадку. Человек, не знающий причины этого явления, мог бы испугаться, однако я слышал, что кладбища часто так сияют ночью, если смотреть на них с высоты. Это светится газ, содержащий фосфор, который выходит из высыхающих костей покойников. Чем жарче окружающий воздух - тем свечение сильнее.
   Постояв так немного на башне, я решил спускаться: для разнообразия - другой дорогой. Новая тропинка вывела меня на гладкую, отполированную ветрами каменную площадку, расположенную среди скал, у подножия башни. Здесь, в окружении валунов, возвышался одинокий силуэт - изваянное из чёрного гранита скульптурное изображение по пояс какого-то господина: с длинными волосами, усами и в костюме, похожем на мушкетёрский. В темноте я не мог разобрать надпись на постаменте памятника, но почему-то был уверен, что это - кардинал Ришелье.
   Вдруг произошла странная вещь. Подняв глаза, я увидел, что над головой статуи появилась подвешенная на золотистом плетёном шнуре, уходящем далеко в небо, красная кардинальская шляпа, - точно такая же, как та, что висит над могилой Ришелье в парижской церкви Сорбонны. "Откуда могла взяться здесь эта шляпа, и как она была закреплена, - что, за облако? Чистый бред!" - подумал я. Мне стало немного не по себе, и я решил побыстрее выбираться из странной крепости.
   Тропинка быстро спускалась вниз, и вскоре я снова оказался среди домов, на узкой улочке, - но не на той, что прежде, однако, тоже ведущей к выходу. Здесь, в окнах некоторых домов горел свет, и от этого мне стало как-то уютнее. Появились небольшие ресторанчики и магазинчики, правда, все уже закрытые. Около одного из ресторанов я наткнулся на довольно необычное сборище: целая орава чёрных, мохнатых кошек, с ярко светящимися зелёными глазами, расположилась полукругом на каменных ступеньках перед входом в заведение. Я подсчитал - кошек было тринадцать. Явно, что они чего-то ждали...
   Вдруг послышался скрип двери, отворяющейся за моей спиной, а затем - шаркающие шаги. Оглянувшись, я увидел полную женщину, преклонных лет, вперевалку направляющуюся в мою сторону и нёсшую что-то в руках. Дама, по-видимому, была хозяйкой ресторана, а в руках у неё поблёскивала железная миска с кухонными отбросами, - едой для бездомных кошек. Женщина сообщила мне, что кормит так своих многочисленных любимиц каждый вечер.
   Поболтав немного с этой, как мне показалось, весьма симпатичной и добродушной госпожой, я на некоторое время забыл о недавно увиденных странных вещах, и настроение моё заметно улучшилось.
   Распрощавшись с хозяйкой ресторана, я продолжил свой спуск по той же улочке к воротам замка. Почти в самом конце улицы моё внимание привлекло большое, ярко-освещённоё окно на первом этаже, резко выделявшееся на фоне чёрной стены старинного каменного дома. Свет везде в округе был погашен, тогда как из этого окна исходило лучистое сияние, притягивающее, как магнит.
   Я потихоньку подошёл к горящему окну, встал на цыпочки и заглянул вовнутрь. Перед моим взором предстала просторная комната, в глубине которой возвышалась широкая деревянная кровать. На ней, среди множества подушек и одеял, лежала женщина неимоверной толщины, в прозрачной розовой сорочке, с длинными рыжими волосами, в роговых очках, и читала книгу. На кровати, по бокам от толстой дамы, разлеглось множество жирных, мохнатых кошек. На этот раз - не чёрных, - а всех мастей: серых рыжих, полосатых. Мне не удалось их сосчитать, но я чувствовал, что их было, как и раньше, тринадцать. Над кроватью покачивалась подвешенная к потолку люлька, в которой сладким сном спал грудной ребёнок - то же очень толстый, лысый и, - странное дело, - в пенсне и с невероятного размера чёрными тараканьими усищами.
   Я довольно долго разглядывал эту необычную картину, - благо, что толстуха была поглощена чтением и не обратила на меня никакого внимания...
   Продолжив далее свой путь, я вскоре снова вышел на ту улочку, по которой в своё время начал подъём к крепости. Отсюда до выхода было уже совсем недалеко. Я уже почти подошёл к крепостным воротам, когда чуть, было, не наткнулся в темноте на стоящий посередине пустынной улицы автомобиль, - чем-то напоминающий мой собственный, оставленный за воротами крепости. Однако при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это - совсем другая машина. Судя по всему, её бросили здесь уже очень давно: краска на корпусе проржавела и стёкла во многих местах были разбиты. Очень странным мне показалось то, что я точно помнил: когда два часа назад я поднимался по этой же самой улочке к крепости, - машины здесь не было.
   Ну, - вот, слава богу, и ворота ведущие наружу. Около них - окрашенная в ярко-красный цвет, телефонная будка... Я не помнил, - стояла ли она здесь раньше... Вдруг (что за чепуха!) телефон в будке зазвонил... "Любопытно, кто же это мог быть?"
   Я вошёл в кабину, снял трубку и к моему величайшему удивлению услышал... голос моей жены, умершей несколько лет назад. Я спросил её, - знает ли она, что умерла? Она ответила, что догадывается, - у неё какое-то странное ощущение. Я поинтересовался, - где она сейчас находится? Она сказала, - что толком не может понять, - кругом слишком яркий свет. На этом разговор наш прервался, - в трубке что-то звякнуло, и послышались короткие гудки.
   Выйдя из телефонной будки, я чуть было не раздавил крошечного чёрного птенца, копошащегося у моих ног. Наверное, он выпал из гнезда. Я поднял его, - у бедняги было сломано крыло. Оставлять птенца здесь я не мог, - его могли съесть кошки, или ночью он бы замёрз, - в конце лета, под утро, становилось уже довольно прохладно. Итак, я решил отвезти его к себе домой.
   Через несколько мгновений, после того, как невесомое птичье тельце очутилось у меня в руке, ощущение тяжести стало заполнять всё моё тело. Руки и ноги налились свинцом, и я почти не мог больше двигаться, и вынужден был встать на колени. Силы покидали меня. Стараясь не выронить из одеревеневшей руки крохотную птичку, я пополз на четвереньках к воротам, ведущим наружу. Холод пронял меня, и я отчетливо увидел, что повсюду лежит снег - серебристые сугробы, сверкающие в стекольно-зеленоватом лунном свете. Ледяной ужас сковал мне горло и не давал произнести ни слова... Я почувствовал, что не выберусь отсюда.
   Однако, - нет, - с огромным трудом я дополз до крепостных ворот, - благо, - они находились всего в нескольких шагах. Собрав последние силы, я пересёк границу заколдованного замка, и сразу же мой недуг пропал. Легко встав на ноги, я посмотрел по сторонам. В крепости, за воротами, уже не было снега. Зловещее объявление красовалось на прежнем месте. Мой автомобиль одиноко ждал своего хозяина на стоянке. Всё нормально!
   Сев в машину, я положил раненного птенца на заднее сиденье, - в свой свитер, - для тепла. Мотор завёлся легко, и, через час, без дальнейших приключений, я уже подъехал к своему дому. Заглянув на заднее сиденье, я обнаружил, что птенец исчез...
  
  Ванкувер (Канада),1995 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ
  
   Невесомое детство. Ты идёшь, как будто маленький цветной самолётик летит низко-низко над землёй. И в каждой травинке видишь огромное дерево, в каждой луже - глубокое море, а в каждой капельке росы отражается целый мир. Мы, взрослые, летаем выше, но, съедаемые повседневными заботами, ничего вокруг себя не замечаем.
   В детстве я был хилым. Болел расстройством желчного пузыря. Моя мама говорила, что я растравил этот пузырь потому, что ел много икры. Огромные металлические банки восхитительной осетровой икры - чёрной, как гуталин, зёрнышко к зёрнышку - мне часто приносил в качестве гостинца мой дедушка Потап Потапыч, контролировавший по партийной линии рыбную промышленность.
   А ещё, - я любил разные суфле, которые папа, возвращаясь с работы, часто покупал в кулинарии, на противоположной стороне улицы: молочные, кофейные, шоколадные, вишнёвые, яблочные... Они, как холодные медузы, трепыхались на блюдечке под моей серебряной ложкой, с рукояткой в виде зелёного эмалевого попугайчика, и таяли во рту, заполняя душу деликатесным вкусом.
   Так как пузырь мой был растравлен, - то следовало его лечить... И в этом отношении мне повезло: в нашей многочисленной семье имелся врач гастроэнтеролог - Шмуль Шмульевич, - маститый профессор! Он приходился мне двоюродным дедушкой и считался самым крупным специалистом по болезням печени и желудка в стране. Говорили даже, что Шмуль Шмульевич лечил самих членов Политбюро!
   Профессор был небедным человеком и жил со своей невероятно толстой женой, Ноной Абрамовной, в тихом арбатском переулке, в просторной трёхкомнатной квартире, выходящей всеми окнами в небольшой садик, в котором росли вишни, - так одухотворённо и свежо цветущие весной! Шмуля Шмульевича окружали в его жилище не только запылённые книги о желудочных болезнях, но и матово-блестящие картины старых мастеров, развешанные по всем стенам, сервизы антикварного фарфора и хрусталя, коллекции зажигалок и коньяков, привезённых из многих стран мира. Врач гастроэнтеролог любил изящные вещи и знал в них толк.
   В один из весенних выходных, как раз в то время, когда белые и розовые цветки вишнёвых деревьев умопомрачительно благоухали под окнами Шмуля Шмульевича, мы с мамой пришли к нему на консультацию.
   Добрейший старик-профессор, - жилистый и худой, в домашнем банном халате, основательных кожаных тапочках, надетых поверх толстых, самовязанных, шерстяных носков, весь седой, с бородкой и в очках, - встретил нас на пороге своей квартиры, приветливо улыбаясь...
   Он долго щупал мой живот тёплыми, чуткими руками, пахнущими, дорогим одеколоном и что-то бормотал себе под нос. "Так-с", - отчётливо сказал он, наконец, задушевным голосом, - "у тебя, мой юный друг, действительно, - хронический холецистит. Думаю, что тебе будет полезно поехать полечиться на воды и грязи, на Кавказ. У меня, как раз, есть возможность организовать одну путёвку в хороший детский санаторий... А, что скажет на это мама?"
   Моя мама не возражала, а напротив, казалось, обрадовалась этой идее. Хотя, я не сомневаюсь, что её беспокоило, как я там буду жить один, без родителей, в этом санатории?
   Тем временем пришла Нона Абрамовна и, радушно поздоровавшись с нами, покатилась колобком на кухню приготовлять чай.
   А потом, мы долго пили горячий индийский чай, заваренный вместе с цветками липы, и наслаждались ароматными нежными ватрушками, только что принесёнными Ноной Абрамовной из булочной. И Шмуль Шмульевич усыпляюще-сладким голосом рассказывал нам о райской жизни в кавказских санаториях, о полезности горного воздуха и целебных свойствах тамошних шипучих минеральных вод и пахучих чёрных грязей.
  ....................................................................................
   Итак, - решено, - я отправляюсь в санаторий. Шмуль Шмульевич, как и обещал, организовал путёвку в лучшую кавказскую детскую здравницу - ордена Дружбы народов санаторий имени товарища Хамидзе (одного из достойных продолжателей дела великого Ленина на Кавказе). В этом заведении лечатся исключительно отборные малыши - дети и внуки видных руководителей коммунистической партии и советского правительства. И я должен выехать туда на два месяца вместе с другими первосортными московскими чадами 1 сентября, поездом, в специально-зарезервированном правительственном вагоне.
   Честно говоря, мне совсем не хотелось ехать в этот хвалёный санаторий, - тем более, так надолго. Грустно было оставлять маму и папу, мои игрушки, нашу большую и светлую комнату в двухкомнатной коммуналке, в зелёном юго-западном районе Москвы. Это и понятно, ведь я впервые уезжал из дома, а мне было всего-то восемь лет!
  ....................................................................................
   Лечение в кавказской здравнице оказалось просто мучительным. Нас всех заставляли выпивать в день литра по полтора местных минеральных вод, набираемых в кружки и бутылки прямо из источников. Воды эти были омерзительно тёплыми, бьющими в нос пузырьками вонючего газа. Это был сероводород, и по запаху он напоминал отхожее место. Однако, медсёстры объясняли нам, что это химическое соединение очень полезно для наших хилых желудков. Всем нам делали многочисленные процедуры. Например, заставляли принимать ванны, заполненные той же благоухающей водой. После таких омовений меня долго не покидало ощущение того, что я выкупался в унитазе. Или клали на живот завёрнутые в марлю лепёшки жирной чёрной грязи. К лепёшкам подводили электроды и пускали ток, отчего пузо здорово покалывало и передёргивало, как на электрическом стуле. И ещё, много-много разных мерзостей вытворяли над нами санаторские медсёстры и врачи.
   Всё остальное, однако, оказалось не так уж и плохо. Каждый день был насыщен до предела: утром - уроки в санаторский школе, после обеда - тихий час, потом - занятия спортом, а вечером, после ужина, давалось свободное время для игр или показывали кино. По выходным мы всегда ездили на экскурсии: в соседние города и в горы.
   Горы, - не очень высокие, но - причудливых форм и романтических названий: Железная, Бештау, Развалка, Машук, - грозной, зелёно-бурой, каменистой стеной окружали наш санаторий. А если отъехать на раздолбанном санаторском автобусе километров десять по пыльной, извилистой дороге, - так тут уже и увидишь Большой кавказский хребет, застилающий весь горизонт. Здесь - настоящие высоченные, заснеженные горы, среди которых парит бело-розовый двугорбый красавец Эльбрус.
  ....................................................................................
   Но самое главное - у меня быстро появилось несколько новых друзей. А самым лучшим из них стал Гоги.
   На второй день после нашего приезда, заведующий санаторием - товарищ Хушвилли, - очень солидный мужчина кавказкой национальности, в огромной кепке и с аккуратно завитыми, напомаженными чёрными усами, с присущим ему остроумием сообщил, обращаясь к нам, выстроенным в линейку на плацу: "Товарыщы дэты, - нашэй здравныцэ выпала болшая чэсть. В этот заэзд к нам прыбыл лэчиытся правнук самогó покойного товарыща Хамыдзэ - уважаэмый Гоги! Вы всэ знаэтэ, что нашэ завэдэниэ носыт ымя вэрного лэнынца - Хамыдзэ-прадэда. Поэтому, попрошу вас нэ обыжать Хамыдзэ младшэго, а, напротив, - оказывать эму всячэскоэ почтэниэ".
   Но Гоги было трудно обидеть! Этот мелкорослый грузинчик - второклашка, подстриженный под "амнистированного", - крючконосый и блеклоглазый, - обладал удивительным нахальством. Гогина наглость компенсировала его телесную немощь и придавала ему неотразимое обаяние. Если Гоги не нравился кто-то из санаторских мальчишек, то он грозно хмурил свои выгоревшие брови и командным голосом говорил: "Отвалы, - прыбью карнызом!" И все ребята боялись его.
   Всем был хорош замечательный Гоги. Однако и у него тимелся один недостаток, - дело в том, что он был извращенцем. Гоги часто брал нагретую под настольной лампой светящуюся фосфорную фигурку орла или оленя (такие статуэтки тогда продавались во всех кавказских сувенирных магазинах), залезал с ней под одеяло с головой и начинал громко пукать. Примерно через четверть часа он вылезал оттуда - весь красный, всласть надышавшись газом, и счастливо заявлял, что "выдэл зэлоноэ сэвэрноэ сыяныэ".
   Гоги и я жили в одной огромной палате ещё с пятью-шестью ребятами. Из них, под нашим руководством, сформировалась небольшая банда, быстро ставшая известной администрации санатория, благодаря чинимым ею безобразиям.
   Самой любимой нашей проделкой была игра в приведения. Этой забаве обычно предшествовала "психологическая подготовка": вечером, после ужина, мы собирали вокруг себя нескольких "приличных", то есть - не принадлежащих к нашей банде, мальчиков и девочек, - и по очереди рассказывали им разные страшные истории - "пугальчики", - которых мы знали множество. У каждого из нас были свои любимые "пугальчики".
   Я, например, обожал рассказ про гроб на колёсиках. Гроб этот со скрипом выезжал каждую ночь из пятна замазки, закрывающей дырку в стене спальни одного богатого особняка, вселяя ледяной ужас в душу престарелого буржуа, недавно купившего дом и использовавшего все мыслимые и немыслимые средства для того, что бы избавиться от незваного пришельца.
   Гоги же предпочитал "пугальчик" про синие руки. Руки эти были отрезаны одним полоумным господином у своей умершей жены-пианистки и спрятаны на антресолях, в её рояле, в качестве сентиментального сувенира. С тех пор, каждый раз, в полночь, сей несчастный джентльмен просыпался в холодном поту от заполнявших весь дом гулких фортепьянных звуков, доносившихся с антресолей.
   Я недолюбливал этот "пугальчик", потому что сам побаивался синих рук. Каждый раз, когда я слышал про них, я потом, ночью, долго не мог заснуть и от страха кутался с головой в одеяло.
   Итак, проведя вечернюю "психологическую подготовку", мы дожидались, когда в санатории все заснут, вылезали из-под своих тёплых одеял, накидывали на себя белые простыни, содранные с наших кроватей, брали в руки уже упомянутые мной фосфорные статуэтки, и, страшно воя, шли пугать спящих детей. Предварительно долго пролежавшие под зажжённой настольной лампой статуэтки, излучали удивительный, ядовито-зелёный свет, а, свободно развивающиеся в коридорном сквозняке простыни, придавали нам изумительно-зловещий вид. Разбуженные нашим задорным воем, дети, вскакивали со своих кроватей и здорово пугались.
   Несколько раз бдительные ночные сиделки ловили нас на месте преступления и жестоко наказывали, заставляя сидеть до утра и бодрствовать вместе с ними в пропахнувшей эфиром, холодной медицинской комнате на первом этаже. Ох, как намного лучше было бы вместо этого снова очутиться в тёплой постели!
  ....................................................................................
   Как верно заметили ещё классики марксизма-ленизма, - жизнью нашей движет единство и борьба противоположностей. Так, у моего друга Гоги появился недруг - Аркаша Подпеньный, который, естественно, стал и моим врагом. Папа Аркаши работал директором много-орденоносного образцового украинского совхоза "Закрома Родины" и был очень уважаемым у себя в республике человеком. Восьмилетний же оболтус, Подпеньный-младший, являлся на редкость бестолковым, откормленным, притолстенным, пунцово-щёким жиртрестом.
   Не знаю, почему, но Аркашино многотелье нам с Гоги явно не нравилось. Вдобавок Гоги утверждал, что Аркаша - жмот: напукает, бывало, под одеяло, сам нюхает, а другим - не даёт. Обвинение в жмотстве я лично считал недоказанным, так как Аркаша жил не в нашей палате, а в той, что находилась в самом дальнем углу коридора; и Гоги, следовательно, не мог знать - пукает ли он под одеялом или нет... Но это ничуть не умоляло моей антипатии к жиртресту!
   Поэтому, в один прекрасный день, мы решили окончательно разделаться с этим олухом - Аркашей.
   Наше нападение на Подпеньного-младшего тщательно подготавливалось. Сначала мы планировали сделать ему светлую - то есть просто бить, потом - тёмную - то есть бить, накрыв подушками и одеялами, а в самом конце - сделать, как выражался Гоги, "дышытэ, чэм хотытэ" - связать по рукам и ногам и заткнуть все дырки: нос, уши, рот, глаза. Для этой цели Гоги заранее спёр в санитарной комнате несколько увесистых упаковок пластыря и бинтов. Избитого и скрученного в бараний рог Аркашу мы собирались запихать под кровать, - пусть полежит там, и отдохнёт, пока его не хватятся нянечки.
   Оставалась одна, но самая важная деталь, - как без лишнего шума заманить толсяка-супостата к нам палату. Это - непростая задача, так как ожирелый олух - весьма недоверчив. Нужно было сообразить соврать что-нибудь такое, что бы его заинтересовало и заставило наверняка купиться. Мы с Гоги целый битый час думали над этим, но нам ничего путного в голову не приходило.
   И вдруг на нас одновременно плюхнулось по одинаковой гениальной идее. Мы недавно слышали, что Аркаша спорил с другим (тоже очень толстым) мальчиком, Вовиком Дурчуком, папа которого был знатным рабочим, героем социалистического труда, которому в его родном селе Подбыхино даже поставили бронзовый бюст. Так вот, спорили они на биологическую тему: есть ли у девочек хвостик-пиписка. Наш жиртрест утверждал, - что есть, тогда, как толстяк Вовик с пеной у рта доказывал, - что нет. Спор этот закончился тем, что жирные олухи решили проверить предмет своих разногласий на практике: просверлить в стене отверстие, ведущее из мужского туалета в соседний, женский, и подсмотреть всё в натуре. Дрели, однако, у наших толстяков не было, и дырку они выковыривали большим, ржавым гвоздиком. Работа эта продвигалась, прямо скажем, - неважно, - долгострой.
   Итак, Гоги и я решили сами предоставить Аркаше и Вовику возможность экспериментальной проверки их разногласий. Для этого мы подкупили жившую в соседней от нас палате - первоклассницу Анжелику Козявкину, правнучку большевички Нибсон - соратницы Ленина, - тонкую, как щепка, веснушчатую девицу, знаменитую тем, что она бесконечно ковыряла в носу и тут же ела выковырянные галки. Козявкиной был выдан из кассы нашей банды новенький юбилейный металлический рубль, выпущенный к пятидесятилетию Октябрьской революции, с изображением Ильича, стоящего на броневике. Так как мы с Гоги были настоящими джентльменами, то, естественно, даже и не думали просить Козявкину о таких гадостях, как прыганье по кроватям с голым задом. Всё, что от неё требовалось, - это сидеть в нашей палате в субботу, после обеда, и дожидаться Аркашу. Гоги страшно пригрозил Козявкиной держать язык за зубами, - "ыначэ - лутая смэрт!"
   На следующий день, в пятницу, за ужином, он же нашептал на ухо Аркаше, что девица Козявкина будет прыгать в нашей палате по кроватям без трусов, завтра, во время послеобеденного сна, и, что мы, по дружбе, приглашаем его и Вовика прийти, посмотреть своими глазами и разрешить, таким образом, свой спор. Гоги предупредил жиртреста, "чтэ это - строжайшая тайна и, чтэ болтать об этом ныкому кромэ Вовыка нэ слэдуэт".
   Аркаша был явно доволен и польщён нашим доверием, так, что его толстый слюнявый язык, вымазанный не до конца пережёванными томатами, вывалился на плечо. Наш супостат должен был наверняка клюнуть.
  ....................................................................................
   И вот, наступила долгожданная суббота. Весь день, до обеда, мы с Гоги находились в лихорадочном возбуждении; а за обедом, в столовой, не спускали глаз с жиртреста, который на этот раз, как нам казалось, уплетал за обе щёки с особенно гнусным аппетитом. По его бесстрастной розовой физиономии, заплывшей жиром и замазанной грибным супом, мы никак не могли угадать, придёт, или нет, он к нам в гости после обеда.
   Окончив трапезу, мы сразу же вернулись к себе в палату: Козявкина и все члены нашей банды уже были на месте. Гоги и я спрятались за дверью, а остальные наши сообщники примостились на кроватях. Стало тихо, все ждали, затаив дыхание...
   Время, казалось, замерло и тянулось, как жевательная резинка. В коридоре висела гулкая тишина - не слышно ничьих шагов. Я начал было уже подумывать, что, по-видимому, Аркаша не придёт, - наверняка он что-нибудь пронюхал, а, значит, - все наши старания - зря!
   Но вот до моего заострившегося слуха донеслось легкое поскрипывание паркета в коридоре, - оно медленно приближалось, а потом, вдруг, внезапно замерло прямо у нашей палаты.
   "Тук-тук-тук", - в дверь осторожно постучали. "Это - они!" - электрическим разрядом ударило мне в мозг..., и все мышцы разом напряглись.
  - Заходите, заходите, дорогие Вова и Аркаша! - лилейно пропищала, проникшаяся своею ролью, девица Козявкина.
   Дверь со скрипом приоткрылась, и в нашу палату, один за другим, робко протиснулись два жиртреста: сначала - Аркаша, а потом - Вовик. Оба они были красны от смущения и, глупо улыбаясь, переминались с ноги на ногу, не зная, что сказать.
   Гоги подал незаметный знак глазами ребятам из нашей банды, и те, мгновенно подскочив к Вовику с двух сторон, схватили его за жирные, потные руки и выволокли в коридор, - чтобы не мешал.
   В то же мгновение мы с Гоги яростно набросились на Аркашу. Наш застигнутый врасплох и ополоумевший супостат, не понимая, что с ним происходит, дико заревел, схватил щуплого Гоги в охапку и с треском вышвырнул его из палаты наружу. При этом Гоги зацепился за полуоткрытую дверь ногами так, что она соскочила с одной из петель.
   Затем Аркаша с тем же диким рёвом набросился на меня, придавил своей многопудовой тушей и стал довольно уверенно (несмотря на моё активное сопротивление) запихивать меня под кровать.
   Во время этой безобразной сцены Анжелика Козявкина душераздирающе визжала: "Помогите, спасите, убивают!!!" И, конечно же, на её визг сразу же прибежала дежурная нянечка Авдотья Савишна, - румяная и круглая, как колобок, весьма бодрая старушка. Она мужественно ринулась в самую гущу схватки и быстро прекратила наш бой.
   В результате, весь тщательно продуманный план расправы над жиртрестом бездарно провалился, и Аркаша ушёл невредимым. Правда, - хорошо, что и нас с Гоги добрая Савишна не наказала, а только слегка пожурила.
  ....................................................................................
   Жизнь иногда предоставляет второй шанс в замену упущенного. Так, мне была послана снова возможность расправиться с Аркашей. Да, о наказании супостата я только тогда и думал, представляя, как ужасно оно будет.
   Наше пребывание в здравнице имени товарища Хамидзе близилось к концу. За день до отъезда, в актовом зале санатория, должен был состояться прощальный вечер. К нему всех детей тщательно готовили: погладили каждому парадную одежду, заставили всех выучить по стихотворению или песенке. А вечером, накануне праздника, всех нас насильно загнали в душевые - даже тех, кто мыться совсем не любил.
   Я стоял в этот раз под душем долго, получая от купания несказанное удовольствие: тёплые струи ласково скользили по моему гладкому от мыла телу, приятно щекоча грудь, живот и бока. Кроме меня в душевой комнате был Гоги и ещё несколько мальчиков, - но они вскоре ушли, и я остался один. О, как приятно мыться, когда тебе никто не мешает!
   Вдоволь напарившись, я уже собирались выключать душ и идти в раздевалку вытираться, как, вдруг, - произошло чудо. В душевую неслышной тенью вплыл голый жиртрест, Аркаша Подпеньный.
   По-видимому, в пару, Аркаша сразу меня не заметил и встал под душ прямо напротив: протяни руку - и достанешь его! Мой враг принялся намыливаться, громко пыхтя и сопя, а его румяные жиры при этом томно колыхались в туманном, влажном и жарком воздухе душевой.
  - Ну, нет, - я не упущу теперь свой шанс, - жиртрест отсюда живым не уйдёт! - пронеслось в моей голове.
   Не знаю, почему, но я решил оторвать ему пиписку. Она, розовым, извилистым червячком, болталась под самым Аркашиным пузом: ну, прямо, - хвостик тыквы!
   Я весь напружинился, затаив дыхание, - как рысь перед прыжком..., и - бросился на толстяка из укрывавшего меня горячего пара...; при этом я крепко ухватил его розовый хвостик всеми пальцами правой руки. Аркаша по-поросячьи взвизгнул от испуга и неожиданности и вцепился своими двумя пухлыми ладошками в мою жилистую руку, пытаясь освободить писательный аппарат. Но, - не тут-то было! Я тянул, что есть силы его пиписку на себя. Она была вся в мыле и выскальзывала из сжатой ладони. Однако мне всё же удалось растянуть жиртрестский хвостик почти до метра в длину..., но он был упругий, как резинка у рогатки, и никак не отрывался.
   Во время моих попыток лишить его пиписки, обезумевший от боли, Аркаша дико вопил. К счастью для него, на крик в душевую прибежала встревоженная Савишна в сопровождении другой нянечки - старой и свирепой грузинки Хумли - тоже довольно круглотелой - и молоденькой, рыжей и тощей медсестры Воблиной.
   Три крепких тётки зверски набросились на меня - маленького и хрупкого ребёнка, - схватили за руки и за ноги и в момент оттащили от Аркаши. Так жиртрест был спасен и остался с пипиской. Но, всё же, согласитесь, что на этот раз мне удалось его здорово проучить!
  ....................................................................................
   Ещё великий русский писатель Достоевский в своё время справедливо отметил, что за преступлением обычно следует наказание. А, так как в глазах персонала санатория я совершил тягчайшее преступление, то - нет ничего удивительного в том, что меня наказали, запретив присутствовать на прощальном санаторском вечере. В то время, когда все дети веселились, танцевали и объедались шоколадными конфетами, дежурившая в этот день злюка-Воблина, уложила меня в кровать без трусов, чтобы я ни под каким предлогом не мог вылезти из-под одеяла. Ведь не пойдёшь же с голой попой на праздник!
   Да, я был жестоко и постыдно наказан! Утешала лишь мысль, что я пострадал за правое дело. Так считал не только я, но и все ребята из нашей банды, а также девица Козявкина, ну и, конечно же, мой замечательный друг Гоги, который от души сожалел, что ему не выпал шанс оказаться на моём месте.
  ....................................................................................
   Не знаю - кто настучал, - но довольно быстро после возвращения из санатория до моих родителей и Шмуля Шмульевича дошли вести о моём "безобразном поступке в отношении Аркаши". Мама сказала, что ей очень стыдно за меня и, что она теперь не может показаться на глаза Шмулю Шмульевичу... Она много раз убедительно просила папу (имея в виду, конечно, меня, а не маститого профессора): "Ну, хоть ты как-то повлияй на него!". А тот, в свою очередь, с неохотой отрываясь либо от газеты "Советский спорт", либо от футбольного матча по телевизору, бубнил под нос всегда одно и то же: "Ну, что ты хочешь - возраст..."
   Некоторое время спустя мы, всё же, показались Шмулю Шмульевичу на глаза, - для того, чтобы он снова пощупал мой уже подлеченный живот. И тогда добрейший профессор сказал, что его очень позабавило мое нападение на жиртреста, и что, по-видимому, в моём возрасте он бы поступил точно также, потому что тоже не любит толстяков, за исключением, конечно, своей дражайшей супруги - Ноны Абрамовны. А потом мы долго пили горячий индийский чай, заваренный с цветками липы.
  
  Париж, 1997 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПОМЕЩИК
  
   Подростком я проводил лето со своей семьёй в доме отдыха Бор, расположенном километрах в тридцати от Москвы. Кругом сосновые леса, течёт живописная речка Рожайка, а в неё впадает узенький, полу пересохший приток - Ржавка. Места эти издавна были облюбованы славянами-вятичами. На берегу Ржавки до сих пор сохранились, поросшие высокой травой, курганы - могилы вятичей, - раскопанные археологами в конце ХIХ века. Конечно, во времена древних славян обе реки - Ржавка и Рожайка были гораздо шире: кое-где их старые русла приняли форму оврагов, окаймляющих нынешние берега.
   Мы с дедом - ответственным партийным работником - любили прогуливаться по Боровским окрестностям, и он, будучи весьма общительным человеком, часто заводил беседы со встречающимися нам местными жителями. Например, завидя какую-нибудь колхозницу, с которой он был, впрочем, совершенно незнаком, дед останавливал её и начинал расспрашивать о здоровье, о муже, о детях, о том, кто сколько зарабатывает. Так он разговорился с одной пожилой женщиной, которая и рассказала нам эту историю, поведанную ей, в свою очередь, отцом.
  ....................................................................................
   Дело было в конце девятнадцатого века. В те времена на зелёных берегах Рожайки стояла барская усадьба: двухэтажный особняк, окрашенный жёлтой извёсткой, с белыми колоннами. Теперь на этом месте - небольшой лесок, - после революции поместье снесли.
   Усадьба принадлежала богатому и ещё довольно молодому помещику N. Отец N - гвардейский генерал - погиб на русско-турецкой войне, когда герой нашего рассказа был ещё совсем мальчишкой, а мать N умерла совсем недавно. Таким образом, N, будучи единственным ребёнком в семье, получил в наследство значительное фамильное состояние, дом на Остоженке в Москве и Боровское поместье. Оказавшись владельцем всех этих богатств, наш герой, будучи человеком легко увлекающимся и без определённого направления в жизни (одно время N начал было служить в каком-то департаменте, да потом бросил), стал активно проматывать родительское состояние.
   N обладал весьма привлекательной наружностью: его молодецкая выправка, перешедшая к нему от отца, кудрявые каштановые волосы, орлиный нос, тонкие чувственные губы и глубоко-посаженные синие глаза нравились многим дамам. Да и сам он обращал внимание на женщин, и за его спиной Боровские крестьяне называли его "знатным ёбарем". Вполне понятно, что деньги N тратил в первую очередь на покупку нарядов и украшений для своих любовниц и на оплату счетов в ресторанах.
   Боровское поместье кроме дома, парка и хозяйственных построек, включало также и две окрестные деревни со значительными земельными угодьями. N следовало бы заняться хозяйством, однако, он не питал к этому делу ни малейшей склонности и всё имение бесконтрольно поручил своему управляющему. Тот же безнаказанно жульничал и обкрадывал своего барина.
  ....................................................................................
   Почти весь год наш герой проводил в кутежах в Москве либо за границей - в Париже. На лето же он перебирался в Боровскую усадьбу. Здесь, на лоне цветущей природы, он как будто становился другим человеком: не пил, бродил в округе по лесам и полям, много читал. Он даже пытался что-то писать - заметки, подобные дневнику, которые, однако, после его смерти потерялись.
   В одно из таких летних пребываний N в Боровской усадьбе у него начался роман с молодой крестьянкой, прислуживавшей по дому. Крестьянку эту звали Матрёной, и обладала она удивительным и редким теперь типом русской красоты: немного скуластое лицо её (унаследованное от кочевников-татар) сочеталось со славянскими синими глазами и тяжёлой, достающей почти до колен, золотой косой.
   Вспыхнувшая внезапно, страсть эта захватила Матрёну и N целиком. И жили влюблённые тем летом душа в душу в Боровском имении.
   Крестьяне поговаривали, что, конечно, Матрёна - не барских кровей, а потому - не ровня N. Однако было бы славно, если бы их жизнь вместе сладилась. Матрёна - женщина добрая душой и хорошая хозяйка, - и с ней N отучился бы от дурных привычек и бесшабашной жизни.
   И всё, казалось, шло к тому, что N заживёт спокойно и размеренно с Матрёной в Бору. Однако с наступлением осени, снова какой-то чёрный бес вселился в душу нашего героя. N стал внезапно замкнутым и раздражительным. И в один из уже прохладных сентябрьских вечеров, сильно повздорив из-за какого-то пустяка с Матрёной, он собрал вещи и велел кучеру везти себя на станцию. Вскоре о Бора дошли слухи, что N снова уехал в Париж.
  ....................................................................................
   Бедная брошенная Матрёна вынуждена была перебраться из барского дома опять в свою избу, где она жила с престарелой матерью.
   От N вестей не поступало. Так прошла осень, и наступила зима. Приветливый зеленый, а потом - золотой пейзаж сменился слепяще-белым. Безбрежные снежные поля лежали, окаймлённые на горизонте чёрным частоколом леса. Рожайка покрылась синеватым льдом. Большой барский дом стоял пустой и нетопленный.
   В конце марта у Матрёны появилась надежда, что, может быть, весной N снова вернётся в Бор. И, действительно, вскоре она получила из Парижа письмо, в котором тот извещал её, что собирается приехать в свою усадьбу в середине мая на всё лето.
   Радость наполнила душу Матрёны. Однако ей не суждено было снова свидеться с любимым.
  ....................................................................................
   В апреле, когда стаяли снега, Рожайка сильно разлилась. Матрёнина изба, стоявшая на самом берегу, оказалась в воде, отрезанная от суши быстрым, мутным потоком. Вода стала заливать дом. Матрёна и её мать пытались выбраться вплавь. Старуха не умела плавать, и Матрёна тащила её на себе. Сил не хватило, и обеих женщин поглотила река.
   Разбухший труп старухи всплыл через неделю в нескольких километрах внизу по течению. Матрёну же найти не удалось - видно тело её зацепилось под водой за корягу.
   На деревенском кладбище в память о Матрёне, рядом с могилой её матери, поставили дубовый крест.
   Весть о гибели Матрёны дошла в Париж до N через его знакомого, соседского помещика, часто приезжавшего по делам во Францию. Наступившим летом наш герой в Бор не приехал, и от того же помещика стало известно, что N сильно пьёт и, что у него новый роман с французской танцовщицей кабаре.
   А осенью в Бор пришло официальное уведомление из парижской больницы Питье-Сальпетриер о смерти N от сердечной недостаточности, в возрасте сорока лет. К уведомлению прилагалась копия завещания N, в котором он просил похоронить себя на Боровском кладбище около Матрёниного креста. По поводу своего состояния N распоряжений не оставил и, так как у него не было детей, всё богатство перешло в ведение государства. В результате дом в Москве и Боровская усадьба были проданы с торгов случайным людям.
   Примерно через месяц тело N было доставлено в Бор в объёмистом запаянном цинковом гробу и захоронено рядом с крестом Матрёны.
  ....................................................................................
   После революции, в 1920-х годах, когда Боровской усадьбы уже не существовало, произошло необычное событие. Весной Рожайка снова сильно разлилась, как в тот далёкий год, когда погибла Матрёна. Вода стала размывать Боровское кладбище, находившееся в тенистой дубраве недалеко от берега. Полусгнившие дубовые гробы, могильные кресты и кости подхватывались бушующей рекой и исчезали в тёмной рокочущей пучине.
   Вдруг, наблюдавшие этот потоп крестьяне, увидели большой блестящий металлический гроб, плывущий как корабль, среди пенистых волн Рожайки. Все были удивлены и испуганы тем, что эта груда металла не тонет, а преспокойно покачивается на волнах... Деревенские старожилы стали вспоминать, что это - цинковый гроб помещика N, привезённый из Парижа сорок лет назад.
   На следующий день, когда уровень воды немного спал, гроб N выловили километрах в десяти от Боровского кладбища. Он был в отличном состоянии и плотно запаян. Старожилы стали рассказывать историю N и Матрёны, кто как её помнил.
   Услышав эту повесть, крестьяне реагировали по-разному. Одни высказывались про плавающий гроб в том духе, что мол "говно не тонет"; другие, более суеверные, говорили, что Матрёна, лежащая на дне реки, не захотела принять к себе своего неверного любовника. Сельский учитель же заявил, что все суеверия - чепуха, и, что, просто, плотность герметичного гроба с его содержимым меньше плотности воды, поэтому гроб и плыл, как корабль. "Корабли ведь тоже делают из железа".
  
  Монпелье (Франция), 1995 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА
  
   Безжалостно-холодным выдался январь в ту далёкую зиму моего студенчества. Слепящая и колючая снежная пелена стояла над Москвой, кутая блекло-жёлтое, хилое солнце. Морозный воздух жёг щёки и уши, забирался в шапку, под воротник, и не давал вздохнуть полной грудью - сжимал горло.
   В такую погоду мало тянуло на улицу. И это было весьма кстати, - наступила январская экзаменационная сессия, - и надо было сидеть дома и зубрить до одури.
   Мои конспекты институтских лекций, мягко скажем, не блистали, - они были написаны криво и коряво, так, что даже я сам теперь не мог всё расшифровать! Однако при подобных затруднениях выручал мой друг - прилежный студент Сева Лапкин. Он часто приходил ко мне домой заниматься в компании, притаскивая всегда целую кипу своих тетрадей с записями лекций, в которые я при необходимости тоже заглядывал. Севины конспекты были великолепны, - выведены крупным, округлым и очень разборчивым почерком девицы-институтки, и читались они - просто, как захватывающий приключенческий роман!
   Сам Сева не очень, как мне казалось, соответствовал своим конспектам. В облике его не было ничего ни от дореволюционной, прилежной институтской девы, ни от современного зубрилы-отличника мужского пола, - разве, только что, поблескивающие на носу очки с прямоугольными стёклами в стальной оправе. Эти очки в сочетании с разметавшимися по высокому, бледному лбу спутанными русыми волосами, - длинными, до плеч, - придавали ему сходство не то с богемным "мир-искусстовским" юношей, не то с батькой Махно. То есть, всё же, в его внешности таилась какая-то старорежимность.
   Одевался Сева довольно неопрятно: часто подолгу носил одно и то же. Особенно любил свой потёртый, серо-голубой вязаный свитер, с застёжкой на молнии у горла, и коричневые, не глаженые брюки. Всё это было вопиюще немодно, - большинство студентов красовалось тогда в застиранных джинсах и джинсовых куртках с лейблами крутых американских фирм. Однако Севины друзья тактично не обращали внимания на его допотопные наряды, - все знали, что он - из бедной семьи. Мой друг и его младшие брат и сестра жили с мамой вчетвером на её скромную зарплату: мама вкалывала уборщицей в каком-то довольно солидном учреждении, а отец-пьяница давно ушёл от них.
   Неистощимый оптимист - Сева обычно шумно вваливался с мороза в мою тускло-освещённую комнату, принося с собой запахи оживлённых московских улиц и солнечного зимнего дня. Ещё с порога он кричал: "Эй, затворник, ты опять сидишь с кислой миной?! Улыбнись, - жизнь так прекрасна, но мчится так быстро, - лови её мгновенья!!"
  ....................................................................................
   В зубрёжке и сдаче экзаменов сессия пролетела незаметно, и наступили долгожданные зимние студенческие каникулы. Я отправлялся на десять дней в подмосковный пансионат имени семи заветов Ильича, а Сева должен был ехать в уральскую деревню Ленинские грязи к своей бабке.
   Мой друг был страшным книгоманом: читал он быстро и много, - и, в основном, - художественную литературу. Он часто брал какое-нибудь чтиво из богатой интеллигентской библиотеки моих родителей; и на этот раз, перед отъездом, одолжил "Новеллы" американского классика Вашингтона Ирвинга, - увесистую и немного пропылившуюся книжку.
  ....................................................................................
   Эх, - эти зимние каникулы! Катания на лыжах в сосновом, заваленном хрустящим снегом лесу. Мороз уже спал и лишь приятно пощипывает щёки, а в воздухе клубится пар от твоего дыхания, и плавает гулкая тишина. Студенческие компашки - горячий, пряный глинтвейн и возбуждённые разговоры до утра. Дискотеки - танцы-шманцы: жарко-влажное дыхание в моё раскрасневшееся ухо подвыпившей партнёрши - новой пансионатской знакомой Сарочки, - переспелой, пухленькой дамочки, уже давно не студентки, - и её призывный шёпот: "А, может, и я под тебя сгожусь?"
   Но всё хорошее так быстро кончается, оставляя о себе лишь сладко-ностальгические воспоминания. Десять дней промчались в миг, и снова нужно было возвращаться в институт...
  ....................................................................................
   Первая лекция после каникул, утром в понедельник, была по научному коммунизму. В зале, устроенном полукруглым амфитеатром, собрался весь наш курс. Я со своим товарищем - интеллигентным, рыхлым очкариком, Пашей Кацмановичем, чем-то смахивающим на очковую змею и носящим, по-видимому, поэтому прозвище Питончик - поместились на самом верху, на последнем ряду. Отсюда была прекрасно видна вся аудитория и, конечно же, кафедра лектора.
   Сидящие внизу студенты оживлённо болтали, - делились каникулярными впечатлениями. Прямо подо мной расположилась девица Палкина. Она кокетливо вертела перед маленьким, изящным зеркальцем овцевидной, блондинистой головкой, напудривая свой лик блудливой мадонны, отражённый бесстрастной, отполированной гладью... Рядом с ней на скамью нагловато-уверенно плюхнулся красавец-студент горской национальности по фамилии Бабидзе, - большой прожигатель женских сердец, - и стал тут же что-то выразительно нашёптывать в её нежное розовое ушко, утяжелённое массивной жемчужной серёжкой. Девица Палкина кивала золотистыми кудрями в такт его (по-видимому, остроумным) репликам и иногда испускала очаровательные смешочки.
   Все, вроде бы, были на месте: и от души зевающий толстенный олух Сосисечкин - активный комсомолец и стукач; и отъявленный хулиган - долговязый студент по кличке Лом; и скромница-отличница Маша Шишина, прибывшая учиться в столицу нашей великой Родины из далёкой провинции. Только Севу я не видел, - странно, однако.
   Пока я разглядывал присутствующих в аудитории, Паша-Питончик обстоятельно рассказывал мне о том, как на каникулах целых два раза ходил в театр со своей соседкой Элеонорой, - как он выразился: "девушкой из очень приличной, интеллигентной семьи, да, и вдобавок ещё, сущей красавицей..."
  - Эй, ссущая красавица! - неожиданно прервал его грубый голос. Это был незаметно подсевший к нам совсем неинтеллигентный студент - Лёха Мухин - накаченный, всегда пахнущий чем-то прокисшим, бугай.
  - Здорово, очкарики! Ну что, - каникулы были заебись, - хуи в ножнах не ржавели? - весело спросил он, и, не дожидаясь ответа, продолжил, - Вы, я знаю, - народ башковитый и языки сечёте. Переведите-ка мне немного журнальчики - порнуху, - братан из-за бугра приволок.
   Только мы с Питончиком раскрыли Лёхино похабное чтиво, как на кафедру бодро взбежал ослепительно-лысый, с рыжеватыми усиками и бородкой, упитанный лектор, - доцент Моисей Ильич Прореховский, малость смахивающий своей наружностью на вождя мирового пролетариата, и называемый, поэтому, промеж студентов - просто "Ильич".
  - Товарищи студенты, - весело пропел он тоненьким голоском, - вот и закончились каникулы. Надеюсь, что все вы провели их с пользой для себя, - и теперь полны новых сил для того, чтобы грызть гранит марксистко-ленинских и других полезных наук.
   Затем доцент выдержал паузу, за время которой его румяная физиономия приняла серьёзно-скорбное выражение, и продолжил уже торжественным и печальным тоном.
  - К моему величайшему сожалению, я должен начать сегодняшнюю лекцию с очень печального объявления. Ряды наши поредели. Вчера скончался студент нашего института, ваш сокурсник и товарищ - Сева Лапкин. Он умер в больнице после перенесённой операции на лёгких. Ему только что исполнилось девятнадцать лет. Прошу вас встать и почтить Севину память минутой молчания...
  ....................................................................................
   В зале больничного морга, на специальном постаменте, стоял обтянутый красным сукном гроб с Севиным телом, усыпанным цветами. По высокому, бледному лбу покойника расплылось сизое трупное пятно.
   Вокруг теснился народ: Севины родственники, студенты нашей группы, несколько институтских преподавателей.
   В морге было холодно, и стоял сладковато-тошнотворный трупный запах, а на улице - ещё холоднее, зато, - свежий воздух. Запахнув пальто, я вышел на усыпанный грязно-жёлтым снегом двор.
   В день Севиных похорон ударил крепкий мороз, - ледяной воздух дымно искрился. Во дворе морга также толпился народ, - больше военные, - прибывшие на другие похороны. Около ворот, на выезде из двора, стоял похоронный автобус, в который несколько офицеров запихивали увесистый, и тоже красно-суконный гроб с толстым покойником в парадной генеральской форме.
   Ковылявшая мимо, согнутая крючком, старушка, в больших чёрных валенках, грязном ватнике и обтрёпанном пуховом платке, - по-видимому, больничная нянечка, - спросила у кого-то в толпе: "Кавой-то хоронють?"
  - Генерала Мордасова, бабушка, - был ответ.
  - Не знаю такого генерала, нетуси такого генерала, - недовольно проворчала старушка и, с трудом передвигая древние ноги, отяжелённые увесистой обувкой, продолжила свой путь.
  ....................................................................................
   На кладбище, - бескрайнем снежном поле, испещрённом могильными крестами и плитами, с редкими, одинокими, чёрными силуэтами оголённых деревьев, - стоя у края выдолбленной заранее в мёрзлой земле могильной ямы, доцент Прореховский, пуская пар изо рта, произнёс короткую, но крепко берущую за душу свей проникновенностью речь. Все мы, переминаясь на окоченевших ногах и шевеля озябшими пальцами, слушали его, тесно сгрудившись у раскрытого гроба, в котором лежал безучастный Сева с трупным пятном, казалось, ещё более расплывшимся по его высокому бледному лбу. Севина мать была вся в чёрном, - только её седые волосы отсвечивали белесым бликом. Она рвалась к гробу, но её крепко удерживали за руки с обеих сторон два увесистых, сизо-харих мужика-родственника в потёртых, дублёных "дворничьих" тулупах.
  - Может быть, один из них и есть Севин отец? - мелькнуло в моей полупустой, замёрзшей голове.
   Когда гроб опускали в могилу, расположившийся немножко в отдалении духовой оркестр, состоявший из пятерых красноносых пенсионеров-алкашей, немного фальшивя, но очень бодро заиграл Интернационал.
   А потом яму с Севиным гробом засыпали бурой землёй, перемешанной с кусочками льда и смёрзшегося снега, и забросали венками и цветами. Я заметил, что (как бы по странному совпадению) рядом с Севиной оказалась могила уже довольно давно умершего и тоже очень мало жившего юноши. На его обледеневшем, гранитном надгробии с трудом читалась полустёртая надпись: "Пусть жаворонок, пролетая над тобой, поёт свою самую нежную песнь"...
   Но, какой, к чёрту, жаворонок в этой снежной пустыне, - одно вороньё!
   После похорон все были приглашены к Севе на квартиру - на поминки. Несмотря на то, что Питончик активно агитировал меня пойти - "отогреться", - я решил возвращаться домой, - не мог больше слушать причитаний Севиной мамы и смотреть на её горе... На душе и так уже было невыносимо грустно.
  ....................................................................................
   На следующий день, в институте, побывавший на поминках Паша-Питончик сообщил, что у Севы был рак лёгких и, что он почти два года жил с одним лёгким, пока - как раз накануне поездки к бабушке в Ленинские грязи - на втором не началась пневмония. Питончик вручил мне "Новеллы" Вашингтона Ирвинга: книгу передала Севина мама, попросив сказать, что сын читал её в последние дни в больнице.
   Придя домой, я засунул Ирвинга на его прежнее место, на книжной полке, и решил больше никогда не прикасаться к этому объёмистому томику. Пусть себе стоит... Я чувствовал, что между его страниц бродит Севина душа, - зачем её тревожить?...
  ....................................................................................
   Зазвонил телефон. Я обрадовался, услышав в трубке нежно-бархатный Сарочкин голосок, и улыбнулся..., и прекрасная жизнь снова быстро понесла меня, - уже без Севы Лапкина...
  
  Париж, 1997 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ДВОЙНОЕ ПАРИ
  
   Дело было летом 1985 года. В Москве в то время устроили Международный молодежный фестиваль. Я с другими комсомольцами - сотрудниками нашего научно-исследовательского института - работал на обслуживании этого мероприятия. Наша деятельность, как тогда говорили, была важным общественным поручением, и нас даже освободили от основных обязанностей в институте. Главной, поставленной перед нами, задачей было дневное дежурство в залах Третьяковской галереи и помощь служителям музея и милиции в охране порядка.
   Нам бесплатно выдали специальную униформу: хлопчатобумажные бежевую куртку, голубенькие штаны и белую футболку, - всё это - с эмблемами фестиваля. Одежду изготовили где-то в Прибалтике, - в России подобную "роскошь" в то время пошить было практически невозможно.
   Перед заступлением на первое дежурство нас проинструктировал заместитель директора института по режиму - отставной кэгэбэшный полковник Гвозденко. Нас всей гурьбой запустили в его бездонный, отделанный рыжей фанерой, кабинет. Бульдожье, цвета красного кирпича лицо полковника покачивалось над массивным письменным столом под огромным портретом Ильича.
   Гвозденко рассказал о сложной международной обстановке и о враждебном окружении Советского Союза и просил нас не вступать в какие-либо политические дискуссии с иностранцами, которые будут посещать Третьяковку. В заключении нам было поручено останавливаться невдалеке от групп интуристов, сопровождаемых экскурсоводами, и прислушиваться к разговорам иностранцев. В случае если до нас дойдут какие-нибудь критические замечания в адрес Советского Союза или организации фестиваля, - доносить об этом служителям музея или милиционерам. А те уже, как выразился товарищ Гвозденко, "сообщат куда надо". Кстати, для дежурств в Третьяковке среди наших комсомольцев отобрали только тех, кто мало-мальски владел английским языком!
   Я люблю искусство, и торчать целыми днями среди картин было для меня одним удовольствием. Этого я не могу сказать о своём друге Лёшке Лошакове (с ним мы часто дежурили в паре), который заметно скучал.
   Но не только в музее проводили мы всё наше время в те дни. Часто вечерами, по окончании дежурства, мы все собирались большой мужской компанией (не знаю почему, но в Третьяковке отобрали дежурить одних только мужиков) и шли пешком к парку Культуры. Именно там проходили главные фестивальные мероприятия: театральные представления, концерты известных рок-групп, дискотеки и многое-многое другое.
   Попасть в парк Культуры во время фестиваля было не просто - пускали по билетам, которые, конечно же, все уже были распроданы. Мне и моим товарищам, однако, повезло - за работу в Третьяковке нам всем выдали пропуска, по которым можно было пройти в парк Культуры в любое время, когда он был открыт, и провести с собой ещё одного человека (например, девушку).
   Однажды, в пятницу вечером, мы возвращались с работы вдвоём с Лёшкой Лошаковым. Время было ещё не пóзднее - часов шесть, и вечер - уж больно хорош! Город выглядел солнечно, празднично и беззаботно. Короче, - домой идти не хотелось, - и мы зашли в пивную на Пятницкой улице. Посидели там немного и дерябнули по две больших кружки пива, вследствии чего мироощущение наше ещё более улучшилось. Разговор постепенно оживился и перешёл с отвлеченных тем к вечному вопросу - о женщинах. Я сказал, что, имея сейчас в кармане пропуск в парк Культуры, смогу познакомиться на улице с какой угодно тёлкой и пригласить её на фестиваль. Тем более что сегодня вечером, согласно выданной нам программе фестивальных мероприятий, в парке Культуры впервые показывали "новый, американский, цветной, широкоформатный, стереофонический, высокохудожественный боевик "Схватка на рельсах или месть блатного"".
   Лёшка, однако, подверг сомнению мои способности знакомиться с дамами, и мы заключили пари на десять рублей, решив немедленно всё проверить на практике. С этой целью мы отправились к парку Культуры...
   Напротив входа в парк, на другой стороне улицы, находится здание новой Третьяковской галереи, а около него - симпатичный скверик (сейчас там музей скульптуры под открытым небом). Здесь я и решил попытать своё счастье.
   Всё казалось очень просто: как раз недалеко от меня на лавочке сидела молоденькая, худенькая и весьма миловидная блондинка в модном бежевом плаще, и читала книгу. Я оставил Лёху на почтительном расстоянии, а сам, набравшись смелости, решительно подошёл к ней.
   Познакомиться мне удалось на удивление легко, и блондинка охотно согласилась пойти со мной в парк Культуры смотреть "Месть блатного". Мы мило беседовали, и девушка была весьма доброжелательно настроена по отношению ко мне, - даже немножко подозрительно! Я уже предвкушал чудесный вечер, который проведу вместе с ней..., и выигрыш пари. Последнее, впрочем, теперь казалось мне не так уж и важным.
   Но вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное. Из-за кустов, растущих позади скамейки, выпрыгнул здоровый амбал в потёртой кожаной куртке и нахально уселся рядом с блондинкой по другую сторону от меня. Тут же оба - он и девушка - начали хохотать.
   Оказалось, что амбал - блондинкин ухажёр, и что они тоже заключили пари. Блондинка поспорила с ним (также на десять рублей) о том, что, если она будет сидеть одна на скамейке возле парка Культуры, то в течение часа какой-нибудь мужик непременно попытается с ней познакомиться. И так оно и вышло, - этим "мужиком" оказался я, - причём ждать блондинке пришлось всего десять минут.
   Вот так мы с амбалом проиграли каждый по десять рублей.
  
  Париж, 1996 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ВМЕСТО АНТРАКТА: "К ВОПРОСУ О ЯЙЦАХ"
  
  Краткое изложение лекции, прочитанной профессором А.И. Взъёбским слушательницам Московских высших женских курсов.
  
   Как вам известно, мадемуазели, в русском языке слово "яйца" имеет два значения. Во-первых, это - яйца, которые откладывают различные представители земной фауны. Например, птицы, змеи, крокодилы, черепахи, некоторые насекомые, и так далее. Во-вторых, это - яйца, являющиеся частью половой системы самцов млекопитающих. Преимущественно, в последнем значении слова, я буду иметь в виду человеческие яйца. Замечу, что яйца, в обоих смыслах этого понятия, относятся к процессу размножения. Однако, - не будем отвлекаться, - так как тема нашей лекции - не биологическая, а - сугубо лингвистическая.
   На только что рассмотренной нами игре слов, а именно - на употреблении понятия "яйца" в двух его лексических смыслах - построено великое множество анекдотов. Вот - некоторые из них, найденные мной в сборниках "Анекдоты" (Издательство "Лана", Москва, 1994 г.) и "Ломовые анекдоты" (Издательство "Омега", Москва, 1996 г.).
   Анекдоты эти, как правило, базируются на различных бытовых ситуациях и обыгрывают разные стороны нашей жизни. Бывают анекдоты серьёзные, актуально-приёбистые, политико-экономического или научно-технического содержания. Вот, например:
  "Волосатый грузин лежит на диване, рвёт волосы на груди и складывает в мешок, плачет и смеётся.
  - В чём дело? - спрашивает мать.
  - Грузия провалила план по шерсти, и нам, коммунистам, сказали собственной шкурой расплачиваться. Вот и плачу. Но как вспомню, что Армения не выполнила план по яйцам, хохот душит!"
  Или:
  "Профессор спрашивает у студентов-медиков:
  - Чей это скелет?
  - Колхозника! - отвечает студент Рабинович.
  - Почему?
  - Мясо сдал, яйца сдал, шерсть и кожу сдал - одни кости остались!"
  Хе-хе - антисоветчинкой отдаёт, - не правда ли?
  Или - вот - из учёных высказываний небезызвестного "армянского радио" (АР):
  "Вопрос слушателя: "Кто изобрёл яйцо, шестерню и твист?"
  Ответ АР: "Яйцо - курица, шестерню - инженер, твист - человек, у которого яйцо попало в шестерню".
  Ху-хе..., неплохо, а...?
   Есть много не слишком солидных, если не сказать больше - даже малость похабных, но невинных анекдотов на кулинарную тематику, в которых фигурируют яйца. Приведу несколько примеров.
  Вот - неплохой кулинарно-сексуальный анекдот:
  "Вечером идут два пирожка по улице. Навстречу им две румяные шанежки.
  Один пирожок говорит другому:
  - Давай их оформим?
  - Тебе хорошо, ты-то с яйцами, а я с капустой".
   Вы, конечно, знаете, что на Руси издавна существует обычай красить на Пасху куриные яйца. Их окрашивают отвариванием в луковом бульоне - обычно, в красные оттенки. Яйца, покрашенные таким образом, можно с безопасностью для собственного желудка употреблять в пищу.
  Так - вот, какие комментарии по этому поводу дало то же "армянское радио":
  "Вопрос слушателя: "Обязательно ли красить яйца на Пасху?"
  Ответ АР: "Нет, ибо не человек красит яйца, а яйца человека".
  Или:
  "Вопрос слушателя: "Как правильно красить яйца?"
  Ответ АР: "В красный цвет - опустить в кипяток, в синий - зажать дверью".
  Ху-хе-хе, - смешно, - не правда ли?
   Конечно вам, как будущим домохозяйкам, должно быть известно, что, купив в магазине птичьи яйца, например, куриные, - надо нести их домой с осторожностью, чтобы не раздавить хрупкую скорлупу. Вот вам два похожих симпатичных анекдота по этому поводу:
  "Мужик в автобусе едет с яйцами. Народу полно. На него сзади навалился пьяный.
  - Мужик, ты что, у меня же яйца!
  - А у меня что, персики?"
  И:
  "Едет полный автобус. К выходу пробивается мужчина:
  - Мужики, пропустите, я с яйцами!
  - Ну и что? Мы тоже.
  - Да не-е, я с куриными.
  - Мужики, пропустите этого калеку!"
   Встречаются иногда и анекдоты из косметической области. Вы, как представительницы прекрасного пола, несомненно, знаете, что яичный желток благотворно влияет на структуру волос, поэтому он употребляется для изготовления некоторых шампуней. Вот вам анекдот из серии "Про Василия Ивановича и Петьку", обыгрывающий эту тему:
  "Василий Иванович: "Анка, ты не знаешь, почему у Петьки волосы на голове такие кудрявые и пышные?"
  - А он их, Василий Иванович, яйцами натирает.
  - Во, акробат!"
   Вы, мадемуазели, поняли, я надеюсь, тонкий смысл этого анекдота? Однако, не у всех мошонка столь эластична. Вот вам пример:
  "Охотник пошёл на охоту. Из куста выскакивают два зайца - и в разные стороны. У охотника глаза разошлись. Вызвали врача, тот посмотрел и сказал:
  - Ничего страшного. На ночь положите ему между глаз яйцо.
  Утром хоронят охотника.
  Врач:
  - Что случилось? Почему умер?
  - Да, - говорят, - пока до пупка дотянули, он уже и посинел".
   Бывают и совсем детские анекдоты-сказки про яйца. Например, - как вот этот - с участием двух хорошо знакомых всем сказочных персонажей: Чебурашки и Кощея-Бессмертного:
  "Чебурашка бьётся с Кощеем-Бессмертным.
  Кощей: "Ты меня никогда не одолеешь... Вся моя сила в яйце!"
  Последовал удар.
  - Ой, да не в этом!"
   Не только народное анекдотное творчество, но и литература затронула тему о яйцах. Давайте вспомним знаменитую повесть Михаила Булгакова "Роковые яйца". Вы - образованные дамочки - и знаете, конечно, эту историю.
   Вот какой резонанс в обществе вызвала разразившаяся в России эпидемия птичьей чумы, сделавшая непригодными для употребления в пищу куриные яйца. Цитирую:
  "В Эрмитаже, где бусинками жалобно горели китайские фонарики, в неживой, задушенной зелени, на убивающей глаза своим пронзительным светом эстраде куплетисты Шрамс и Карманчиков пели куплеты, сочинённые поэтами Ардо и Аргуевым
  Ах, мама, что я буду делать
  Без яиц??
  и грохотали ногами в чечётке".
  Или:
  "В цирке бывшего Никитина, на приятно пахнущей навозом коричневой жирной арене мёртвенно-бледный клоун Бом говорил распухшему в клетчатой водянке Биму:
  - Я знаю, отчего ты такой печальный!
  - Отциво? - пискливо спрашивал Бим.
  - Ты зарыл яйца в землю, а милиция 15-го участка их нашла".
  Текст объявления, вывешенного в городе:
  "Все граждане, владеющие яйцами, должны в срочном порядке сдать их в районные отделения милиции".
  Или:
  "Прогремел на всю Москву ядовитый фельетон журналиста Колечкина, заканчивающийся словам: "Не зарьтесь, господин Юз, на наши яйца, - у вас есть свои!"
  Заголовки в газетах:
  "Массовая закупка яиц за границей".
  Неплохо, а? Пошаливал классик!
   Или, - вот другой пример из английских фольклора и литературы. Вам, не сомневаюсь, небезызвестен Шалтай-Болтай. Ну да, - тот самый, который "...сидел на стене..." и "...свалился во сне...". Этого персонажа народного эпоса здóрово вывел в своей книге "Алиса в стране чудес" Льюис Кэрролл. Вы помните, что Шалтай-Болтай представлял собою не что иное, как говорящее яйцо. Так вот, это яйцо сидело себе на стене и побалтывало ножками... Впрочем, - я отвлёкся.
   Вы спросите меня, хорошо, - Шалтай-Болтай - яйцо, - но причём же здесь лингвистическая игра слов? О, прелестные дамочки, это - очень сложный учёный вопрос, над которым я в последнее время много думал. И, мне кажется, нашёл ответ. Смотрите, - ведь нигде не поясняется - какое яйцо есть Шалтай-Болтай: птичье или, скажем, человеческое - вот вам и игра слов!
   Ну вот, пожалуй, и всё. Возникли ли у кого какие-нибудь вопросы?
   Девица Блядунькина: "Господин профессор, есть ли у яйцá Шалтая-Болтая яйца?"
   Ху-хе-хе, - очень остроумно, поздравляю, - вы подали нам хороший сюжетец для размышления. Надо порыться в архивах..., и вообще, - это могло бы быть неплохой темой для кандидатской диссертации, которую вы, мадемуазель Блядунькина, смогли бы оформить под моим чутким научным руководством...
   Лекция профессора Взъёбского завершилась под бурные и продолжительные аплодисменты зала.
  
  Париж, 1996 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПРАПОРЩИКА ПОЛЕНО
  (Повесть)
  
  I
   Москва начала 1980-х годов. Наступило лето, и город как бы преобразился. Радостно сияли червонным золотом луковки соборов древнего Кремля, а над парадным входом в интуристскую гостиницу, - что на Манежной площади, - ласковый, тёплый ветерок нежно колыхал свежий пунцовый лозунг, огромными белыми буквами сообщающий нам, что "Коммунизм победит!"
   Как весела жизнь летом, - бледное московское солнце приятно пригревает, небо - белёсо-синее, без единой хмурой тучки, - ...а как соблазнительны нежнокожие московские девушки, парящие в лёгеньких ситцевых платьицах над тёплыми асфальтовыми улицами. А пиво, бьющее рекой в раскрашенных в весёлые цвета ларьках, - пенистое, янтарное, ледяное жигулёвское пиво в пузатых запотевших кружках, - с чем сравнить вкус и запах этого божественного нектара!
   Однако, несмотря на многочисленные прелести летней Москвы, все нормальные люди в это время года её покидали и отправлялись на дачи - в подмосковные леса, или на юг - к волнистому морю.
   Но мы, - ребята, только что сдавшие выпускные экзамены во много орденоносном Московском институте стального утиля, не могли никуда уехать, - всем нам предстояло отбыть - именно, выражаясь на армейском языке, "отбыть" - в район города-героя Хлюпинска, в место дислокации гвардейской танковой воинской части (или в/ч) номер 386Б, и "прúбыть" на место службы ровно к семи часам вечера 15 июня. Нас ждали три месяца военных лагерей для получения воинского звания лейтенанта запаса, - без этого заиметь институтский диплом было невозможно.
   Находясь в ликующей летней Москве, трудно было поверить в существование такой дыры, как Хлюпинск, с его хвалёной в/ч! Но, - ничего не поделаешь, - придётся отправляться в лагеря. Нам не привыкать: уже были и на Ленинских субботниках, и на стройках коммунизма, и на сборах урожая в закрома Родины в колхозе...
  
  II
   Военная кафедра сталеутильного института, - виновница всех наших бед, - вот уже три года, как она глумится над нами. Контуженые, алкаши-полковники и молодые, бравые капитаны и майоры (некоторые из них - генеральские сынки) обучают нас военному делу с дьявольским усердием. Они готовят из нас офицеров запаса - танкистов.
   Обычно, студенты-третьекурсники, только что пришедшие на военную кафедру, интересовались: "Почему именно танки?"
  - Это же очень просто, - каждый мудак может понять, - объяснял им кто-нибудь из офицеров-преподавателей, - институт сталеутильный, а танки тоже сделаны из стали.
   Теоретические семинары проводились в классах военной кафедры, увешанных патриотическими плакатами, лозунгами и портретами вождя мирового пролетариата. Эти занятия включали в себя три цикла: тактику - изучение оценки боевой обстановки, постановки задачи и отдачи приказа, а также организации армий вероятного противника (кстати, главными вероятными противниками нашей военной кафедры в то время были Соединённые Штаты Америки и Федеративная Республика Германии); огневую подготовку - разборку и сборку автомата Калашникова на время, изучение устройства снарядов и гранат - и мат. часть - ознакомление с техническим уходом за танком и строением его различных деталей.
   Конечно, в то счастливое и беззаботное время, - весь этот набор знаний был просто остро необходим наивному, полному радужных надежд на будущее выпускнику института!
   Практические занятия проходили в танковом парке, или просто "парке" - Это было уже посерьёзней, - здесь не возможно было даже немного вздремнуть, как на теории в классе! Как правило, зимой, несколько раз нас вывозили в стареньком, раздолбаном автобусе - такие в то время использовали для похорон, как катафалки, - в тот парк, расположенный на краю Москвы, сразу за окружной дорогой. Там - в обледеневших ангарах - железными мамонтами стояли допотопные танки Т-55. Мы, переодетые в вонючие ватники и сапоги, лязгая зубами от холода, примерзая ладонями и пальцами рук к броне, лазали по этим стальным громадам, осваивая тяжёлую армейскую науку.
   Но самым кошмарным мучением являлись полевые занятия, или просто "поле". Нас заставляли ползать с автоматами по мокрому грязному снегу на огромной лесной поляне, по соседству с танковым парком. Снег лезет в сапоги, за шиворот, в рот, уши, глаза..., ты захлёбываешься, коченеешь, но ползёшь. В поле нас спасали только сигареты, - верно, что курево согревает (почти, как водка) - особенно уши.
   Зато, каким раем казалась вечером после "парка" или "поля" "гражданка"! Как изумительно было, придя домой, помыться в горячей ванной, надеть на себя чистую одежду и, тем же вечером, расслабиться, выбросить из головы весь этот военно-патриотический бред. Не знаю, - как кто, - но я расслаблялся с размахом: шёл со своей фигуристой, белокуро-зелёноглазой подругой Люськой Курицыной, дочкой генерала КГБ - на центральную дискотеку "Метелица", - что на Арбате (в народе её называли "Метлой")..., и пил, и танцевал до самозабвения. Или - ещё лучше: когда Люськиных родителей не было дома, покупал в винно-водочном магазине две бутылки марочного сладкого портвейна, - и ехал на метро к ней. Ох, как мы с Люськой развлекались, упиваясь вином и занимаясь любовью, под последние записи популярных в то время западных групп в роскошной генеральской квартире в Олимпийской деревне...
   Эх, молодость! Удивляюсь сейчас, как на всё у меня тогда хватало сил?!
  
   III
   По прибытии в Хлюпинскую в/ч каждому из нас было выдано со складов обмундирование: устаревших моделей солдатские гимнастёрка, штаны, ватник и кирзовые сапоги. Свою гражданскую одежду нам пришлось сдать на тот же склад на хранение - до конца срока лагерей. Неудобно, по-дурацки, ощущали мы себя в этой импровизированной военной форме: что-то жало, что-то было велико..., но, ничего не поделаешь - служба есть служба. Вот так мы и стали курсантами!
   Затем нас разместили на дощатых, грубых скамьях в крытых зелёным брезентом кузовах грузовиков и повезли вон из города - в лес - по ухабистой грунтовой дороге, растрясая мозги и внутренности.
   Хлюпинские лагеря расположились в лесной чаще, на берегу глубокой и быстрой речки Хрюни, километрах в двадцати от самого городка и в/ч. Как тиха и загадочна была здесь природа! Сладостное пение фантастических птиц, неторопливое шуршание ветра высоко, в изумрудной кроне деревьев, и убаюкивающий рокот речной воды, - такой прозрачной, - что каменистое дно можно было видеть на десятиметровой глубине. Здесь, в лесу забывался раскалённый гвалт города, и ты начинал ощущать себя другим человеком - чистым, как новорожденный.
   Природа прекрасна, но, однако, она не может дать изнеженным городским жителям тех элементарных удобств, к которым они привыкли в своих блочных квартирах. О, отсутствие этих простейших составляющих комфорта поначалу нами остро ощущалось!
   Всех ребят нашего курса - примерно сто студентов - объединили в роту и поселили по десять человек в больших палатках, натянутых на имевшиеся уже на лесной поляне квадратные бетонные основания. Спать теперь мы должны были вповалку, на кое-как уложенных поверх бетонных квадратов, не струганных досках, застланных сырыми, вонючими матрасами. Постельного белья не было, да и ночи в лесу стояли сырые и прохладные, - поэтому ложились, не раздеваясь, а только снимали сапоги. Вдобавок, - заедали комары, - поэтому приходилось предварительно обильно орошать изнутри брезент палатки и намазывать лицо и кисти рук терпко-пахнущим одеколоном "Гвоздика". Поначалу было тяжко, - да, ничего, - помаленьку мы ко всему этому привыкли.
   В палатке я спал, вклинившись между студентами из одной со мной группы - двумя Юриками. Первого, по фамилии Муленко, - здоровенного, с квадратной физиономией, детину, однако, - с добрейшей и интеллигентной душой, - сокурсники прозвали "Юным сперматозоидом". Эта кличка пристала к Юрику первому после того, как его застукали среди бела дня в женском общежитии "Красная ткачиха", в постели с весьма пикантной студенткой по фамилии Хопс. Называемое нашими сокурсниками армейского вида сокращением ЦПХ (то есть "Центральное пиздохранилище"), общежитие это принадлежало Народному швейному институту, в котором учились одни бабы, и находилось как раз по соседству с нашей "альма-матер".
   Юрик второй, по фамилии Рабинович, - щуплый и чахлый очкарик и активный комсомольский деятель, - напротив, упорно избегал контактов со слабым полом. Этот студент был знаменит тем, что все происходящие с ним события заносил бисерным почерком в крохотную записную книжечку - дневник, с которой никогда не расставался и, всегда клал её на ночь к себе под подушку. Ребята подозревали в Юрике втором стукача и терпеть его не могли. Может быть, поэтому ему и дали презрительную кличку "Чепиздок", или, сокращённо, - "Чеп", - точное значение которой, однако, никто из нас не брался объяснить.
  
  IV
   В лагерях над нами стояло три командира: недосягаемо высоко парящий начальник военной кафедры, командир роты и непосредственно ответственный за нашу роту.
   Начальник военной кафедры - полковник Мухеров - тучный, седой мужчина не совсем определённой (то ли кавказкой, то ли еврейской, то ли ещё какой южной) национальности - внушал каждому студенту непреодолимо-леденящий ужас, - как удав кролику. За спиной у престарелого полковника, студенты рассказывали про него многочисленные шутовские истории, но стоило только кому-то из них очутиться с ним лицом к лицу, как - неизвестно почему - язык у студента тут же деревенел, а ноги начинали подкашиваться. Да, товарищ Мухеров явно обладал гипнотической силой!
   История попадания полковника Мухерова на военную кафедру неизменно передавалась от одного поколения студентов другому. Трудно было сказать, что в этом рассказе было правдой, а что - выдумкой... Говорили, что, в своё время, товарищ Мухеров был советским военным атташе в одной из капиталистических средиземноморских стран. Бравый полковник, с большим рвением исполнял свои служебные обязанности и числился на хорошем счету у московского начальства. Всё, казалось, шло к тому, что он вот-вот станет генералом.
   Однако, вдруг, ни с того ни с сего, - чёрт попутал товарища Мухерова. В один злосчастный день, субботним летним вечером, когда его жена и детишки уже легли спать, он решил покинуть свою сильно нагретую южным солнцем квартиру и пойти немного прогуляться перед сном по приморской набережной - подышать освежающим морским ветерком. Весело было на берегу моря: толпы праздно-гуляющих, повсюду ярко светящиеся неоновые рекламы, ресторанчики, бары и прочие, до отказа наполненные публикой, питейные заведения.
   Сначала товарищу полковнику захотелось немножечко выпить, - как и многие другие советские офицеры, любил он это дело. Ну, казалось бы, - какой это грех! Вот он и зашёл в один симпатичный барчик и залпом пропустил у стойки солидный стакан грога.
   После этого на душе у товарища Мухерова сразу как-то посветлело, появились, уже начинающие было увядать, молодецкая удаль, кураж... Вышел наш полковник из бара и стал себе думать: "Ну что бы такое учинить, чтоб столь славный вечерок даром не пропал?" И тут, - как назло, - на глаза ему попалась горящая разноцветными электрическими огнями вывеска публичного дома с изображением толстенной, белокожей южной красавицы. В её внушительных размеров голый зад была вставлена гигантская картонная сигара, из которой время от времени призывно разлетались по воздуху струйки сизого дыма. И так советскому полковнику Мухерову вдруг захотелось ну хоть одним глазком взглянуть - что же там делается в этих буржуйских публичных домах... Понятное дело - на его социалистической Родине этакая капиталистическая зараза была строго-настрого запрещена, - а запретный плод всегда сладок!
   Итак, бравый полковник пробыл часок в публичном доме и спустил там некоторую кругленькую сумму своей кровной валюты. И, нужно сказать, что товарищ Мухеров остался доволен проведённым в злачном месте временем и ничуть не сожалел о потраченных деньгах. Казалось - всё хорошо, - ну развлёкся немножко человек, - и кому до этого дело? Однако за каждым советским гражданином, находящимся за рубежом, - тем более, в капиталистической стране, - следил недремлющий глаз компетентных органов. И на нашего полковника случился стук ..., - туда, куда надо!
   В результате, товарища Мухерова быстренько вызвали в Москву, на ковёр..., и полетел он со своей не пыльной должности военного атташе прямёхонько в отставку... К счастью, скучающему от бездействия, энергичному полковнику удалось довольно быстро найти новую работу: принимая во внимание его прежние заслуги перед Родиной, его назначили начальником военной кафедры сталеутильного института. Вот так - на преподавательском поприще - теперь продолжалась его карьера.
  
  V
   Командира нашей роты, старлея Хлюпинской в/ч Хамилова, - доблестного и бравого воина, - малость контузило на одном из боевых учений, - оттого, наверное, взгляд его жидко-голубых глаз был невыносимо бездумен и чист. Казалось, что товарищ Хамилов смотрит туда, куда никто не может смотреть, и видит то, что никто не может видеть. Однако, привыкнув к этому его особенному взгляду, все находили старлея вполне приятным и справедливым командиром.
   Часто, занятия по военному делу (тактике) старлей проводил с нами в лагерной Ленинской комнате - священном месте для каждого армейского подразделения, - где хранились подшивки центральных газет и военно-патриотическая литература, но главное, - знамя части,... - а на самом видном месте, висел огромный портрет Ильича.
  - А теперь, товарищи курсанты, - нередко говорил, обращаясь к нам, сидевшим за партами, как в настоящем классе, товарищ Хамилов - приступим к основной части нашего занятия. Повторим тему: "Доклад боевой обстановки, оценка ситуации, принятие решения и отдача приказа". (Нужно сказать, что это была любимая тема товарища Хамилова, знание которой он считал самым важным в бою).
   Иногда (особенно в хорошую, солнечную погоду) занятия по тактике проходили на импровизированном плацу - поляне, перед нашими палатками...
   Мы стоим в строю одной шеренгой, а старлей Хамилов - на некотором расстоянии перед нами.
  - Курсант Муленко, - ко мне! - выкрикивает он.
   Юрик первый браво выходит из строя и, чётко отбивая шаг, приближается к старлею, эффектно, как мушкетёр на шпагу, опирающемуся на длинную, деревянную указку; останавливается в двух шагах от него, прикладывая руку к пилотке и рапортует: "Товарищ старший лейтенант, курсант Муленко по вашему приказанию прибыл!"
  - Хорошо, товарищ курсант, - говорит Хамилов, - доложите обстановку!
   В ответ на эту немудрёную команду, вытянувшийся по струнке Юный сперматозоид, упорно и тупо молчит, явно не зная, что сказать...
  - Эх, курсант Муленко, курсант Муленко, - это вам не по бабским общежитиям шастать! (Неизвестно откуда, но старлей что-то слышал о похождениях Юрика первого). - Вот, - представьте себе: идёт бой. Вы - командир танкового взвода - докладываете по рации обстановку на своём участке командиру роты: "Так, мол, и так, товарищ старший лейтенант, - мой танковый взвод, номер два, прорвался в зону расположения противника, сзади меня поддерживает наш третий взвод, слева от меня - река, на другом берегу которой - первый взвод с вашим танком во главе, справа - лес, а впереди - отступающий в срочном порядке мотопехотный взвод противника". Далее вы оцениваете обстановку: "Преимущество на нашей стороне!"... и принимаете решение: "Ебать их в рот, - то есть - атаковать"... и даёте своему взводу приказ: "Приказываю - осколочно-фугасными, по отступающим силам противника, с хода, - беглый огонь!"... Вот так, - что-нибудь в этом роде и надо было доложить... Встать в строй!
   Уличённый в своём невежестве курсант Муленко вяло занимает своё место в шеренге под довольный гогот товарищей.
   В конце каждого занятия, товарищ Хамилов обычно очень образно нам что-нибудь рассказывал из своей армейской жизни. Любимая же история его была о том, как, сразу после окончания Хлюпинского высшего танкового военного училища, ещё совсем зелёным, но уже весьма бравым лейтенантом, он ездил в Москву: "Иду я, значит, по городу. Всё чисто, мусор подметён, асфальт вымыт водовозкой, - ну, прямо, - сияет. И я иду, - тоже весь чистый, выбрит до синевы, форма на мне новенькая, отутюженная, ремни, пряжки и пуговицы блестят на солнце, сапоги мои хромовые начищены ослепительно. Иду я, значит, такой весь из себя бравый, потягиваю махорочку, покручиваю шелковистый ус, - и барышни по обеим от меня сторонам подают штабелями! Эх, молодые годы, - где ж вы теперь!"
   Наш старлей был вовсе ещё не старым - мужчина в самом соку - лет тридцати. Однако видно было, что он скучает в этом провинциальном болоте, - нет для него здесь соответственного его талантам размаху, и чины ему не идут и, что, вследствие этого, он рад представившейся возможности пообщаться со столичной молодёжью, передать ей свои знания и опыт.
  
  VI
   Непосредственно ответственный за нашу роту прапорщик Хлюпинской в/ч с поэтической фамилией Полено, являлся, несомненно, нашим любимцем. Это - крупногабаритный мужчина с огненно-рыжими усищами и такой же огневой и малость плешивой шевелюрой, всегда одетый в очень мятую и застиранную полевую армейскую форму. Его главной обязанностью было дрючить нас ежедневно, то есть служить для нас тем же самым, чем, например, является играющий тренер для футбольного клуба. Прапорщик был неутомим в своих усилиях сделать из студентов нашего курса, представляющих, по его мнению, "стадо гражданских шпаков", "роту образцовых курсантов - ячейку лагерного армейского подразделения".
   Каждое утро, в шесть часов, сразу после подъёма, прапорщик Полено проводил с нами занятия физической культурой, заставляя нас бегать по лесу в форме номер три. На плакате в Ленинской комнате, поясняющем Устав полевой службы, эта форма описывалась, как: "...в сапогах, трусах и с обнажённым торсом...", а к описанию прилагалось наглядное изображение голого по пояс солдата, в широких семейных трусах и кирзовых сапожищах, стоящего, как истукан, по стойке "смирно".
   Товарищ Полено изрядно любил выпить, на что весьма красноречиво указывал его большой, красный, в сизую крапинку, нос. Довольно часто, обычно к вечеру, находясь уже в состоянии легкого алкогольного опьянения, этот бравый воин демонстрировал невиданные чудеса армейского красноречия. Бывало, выстроив нас в линейку на плацу-поляне перед палатками, он начинает своё общение с курсантами с лаконичного и доходчивого внушения:
  - Главное правило в армии, товарищи курсанты: "Не можешь - научим, не хочешь - заставим". Здесь вам - не тут. Здесь вас отучат водку пьянствовать!
  Далее следует перекличка:
  - Курсант Рабинович!
  - Я!
  - Головка от хуя.
   Следующий названный прапорщиком курсант уже отвечает не "я", а "здесь".
  - Кто сегодня дневальный? - спрашивает затем Полено.
  - Курсант Муленко, товарищ прапорщик, - бодро рапортует наш старшина - по прозвищу "Хряк" - упитанный студент-переросток, лет тридцати, со свиной усатой физиономией, уже отслуживший в армии.
  -Так-с, хорошо, ... дневальный! - продолжает прапорщик.
  - Здесь! - басит Юрик первый.
  - Готовь станок ебальный!
   Иногда товарищ Полено интересуется насчёт посыльного... Тогда следует:
  - Посыльный!
  - Здесь!
  - Готовь станок дрочильный!
   Затем прапорщик Полено проверяет наши знания "Устава полевой службы". Армейский Устав, несомненно, являлся его любимой и настольной книгой.
  - Курсант Рабинович!
  - Здесь! - звонко пищит Юрик второй и делает шаг из строя.
  - Доложи-ка нам, курсант Рабинович, - сколько очков в армейском туалете полагается по Уставу на одну роту солдат?
   Невежественный курсант Рабинович отвечает наугад: "пятьдесят, товарищ прапорщик!"
  - Ну, ты и загнул, Рабинович..., пятьдесят..., - здесь тебе не санаторий! Устава не читаешь..., а там чёрным по белому написано, для таких "учёных" олухов, как ты, что "в расположении взвода должно иметься шесть очков" - то есть по одному очку на каждые пять человек. Вот и давай считать. Рота, в среднем, состоит из ста двадцати военнослужащих. Тогда делим сто двадцать на пять... и получаем - на роту приходится двадцать четыре очка! Вот так, курсант Рабинович, - это тебе не интегралы извлекать! Встать в строй!
   Пристыжённый и покрасневший до ушей Юрик второй, под общий смех, пятясь, занимает своё место в строю.
  - Отставить смехуёчки! - грозным, командным голосом приказывает прапорщик и продолжает занятие.
  - Кстати, - к вопросу об очках, товарищи курсанты. Прогуливался я вчера вечером по лесу, вокруг расположения лагеря. Вечерок такой тихий, тёплый, дышится славно, пахнет хвоей - ну прямо благодать. И вдруг чувствую носом - потянуло чем-то не тем. Гляжу под ноги, а там - огромная куча говна! Чуть было не вляпался в своих новеньких яловых сапожках. Прошёл ещё немного, смотрю - опять говно лежит, потом чуть подальше - ещё и ещё... "Что же это такое?" - думаю, - "Какой же гад засрал весь лес?!" И понял я, довольно быстро, что говно - это ваша работа, товарищи курсанты! Смехуёчки отставить!
  - Что же это делается, - вместо того, что бы купить в лагерном киоске газетку, пойти с ней в прекрасную деревянную уборную, выделенную нашей роте, - с двадцатью четырьмя, - повторяю - с двадцатью четырьмя очками, сесть там спокойненько на корточки и сделать своё дело, почитав параллельно газетку, а, потом, этой же газеткой и подтереться, - как должны поступать все культурные люди, - вы, товарищи курсанты, засираете, я извиняюсь, природу! Нехорошо, не культурно получается. Надеюсь, что вы меня правильно поняли, и больше такое не повторится.
  - Да, насчёт газет... Газеты покупайте в киоске около офицерской столовой! Две копейки - штука: не обеднеете. И, чтоб не думали мне пиздить прессу из подшивок "Правды" и "Красной Звезды" в Ленинской комнате! Газеты не для того там разложены, а представляют собой наглядно-агитационный материал! Вот так.
   Да, прапорщик Полено являлся незаурядной личностью. Рассказывали, что в своё время он имел чин старшего прапорщика (редкое воинское звание, даваемое особенно заслуженным прапорщикам) и служил в Хлюпинской в/ч по хозяйственной части - приставленным к складу с провизией, получая сто восемьдесят рублей в месяц. Деньги, конечно, - не ахти какие, и их, разумеется, не хватало, чтобы прокормить самого старшего прапорщика (пропивавшего, вдобавок, немало), его толстуху-жену Геклу Власовну и двух его рыжих задиристых сынков - Вована и Коляна Полено-младших.
   Стал тогда наш старший прапорщик думать, как выйти из своего финансового кризиса? Вот тут-то и обнаружились у него удивительные способности бизнесмена! На складе, за который отвечал товарищ Полено, хранились несметные запасы армейской провизии. Тут тебе и увесистые, малость подпорченные мышами, мешки гречки и сахара, и несметные батареи блестящих баночек с консервированным минтаем в томатном соусе, и, конечно же, - самое вкусное, - запакованные в объёмистые картонные ящики, оцинкованные банки говяжьей тушёнки, завёрнутые поштучно в промасленную бумагу, - чтобы не ржавели. Вот на этих-то банках прапорщик и решил провернуть деловую афёру.
   Для осуществления своих коварных замыслов товарищ Полено вошёл в сговор с главным поваром Хлюпинской в/ч товарищем Холдыбой - тоже старшим прапорщиком, - разбухшим, как долго барахтавшийся в кипящей воде вареник, лысым хохлом. Холдыба стал не докладывать в котлы с солдатским супом мясную приправу. На один такой объёмистый котёл по уставным нормам полагалось две четырёхсотграммовых банки тушёнки, - а он клал только по одной. Остававшиеся излишки ценного мясного продукта прапорщик Полено сбывал (и весьма прибыльно!) жителям близлежащей деревеньки Нижние Хрены.
   Со временем, солдаты стали ощущать недостаток в рационе питания и, по-видимому, кто-то из них стукнул об этом куда надо.
   Приехала комиссия, недовес мяса в котлах был вскрыт, и, как следствие, оба старших прапорщика были понижены в звании до просто прапорщиков и переведены на другую работу - подальше от соблазнов. Холдыба возглавил команду солдат-садовников, стригших в расположении части кусты, посыпавших гравием дорожки и иногда даже (к приезду инспектирующего генерала) красивших в зелёный цвет траву. Наш же друг - Полено - был направлен на поприще воспитания молодёжи. В течение учебного года он муштровал на плацу в/ч солдат-новичков - "салаг", - а летом учил уму-разуму лагерных студентов-курсантов. До воспитания более зрелого контингента: солдат одногодок - "бугов" или двухлеток - "дедов" и "дембелей", начальство товарища Полено пока не допускало, - говорило: "маловато квалификации...".
  
  VII
   Под руководством трёх только что оописаных доблестных воинов, наша служба потихоньку шла, - без особых перипетий. Теоретические и практические занятия, стрельбище, дежурства на кухне ... и, конечно же, - самое трудное - караулы...
   В караул, за три месяца службы нашей роте полагалось сходить четыре раза. Для тех, кто не знает, поясню, что караул - это суточное дежурство воинского подразделения по охране вверенного ему объекта. Мы должны были сторожить - не больше, не меньше, - саму Хлюпинскую в/ч!
   Особенно чётко помню наш первый караул. По прибытии в Хлюпинскую в/ч нас выстроили на плацу, и прапорщик Полено лично выдал каждому курсанту по автомату Калашникова и по картонной коробке с патронами, которыми необходимо было снарядить два прилагающихся к автомату рожка-магазина - по тридцать патронов в каждый рожок. Это смертоносное оружие было привезено в специальном грузовике из нашего лагеря, - там оно хранилось в бетонной каптёрке, оборудованной под арсенал. За оружие головами отвечали старлей Хамилов, прапорщик Полено и наш старшина Хряк. Теперь же, как нам сообщил с затаённым злорадством товарищ Полено, - за выданный ему автомат головой отвечает каждый из нас.
  - Здесь вам не тут..., поэтому не вздумайте ебануть из Калашникова друг по другу или ещё куда, - предупредил он нас, - если видите, что кто-то чужой приближается к расположению воинской части, действуйте строго по уставу. Вначале окликните его: "Стой, кто идёт?!" Если он не остановился, - орите: "Стой, стрелять буду!" Если и это его не проняло, - снимаете автомат с предохранителя, передёргиваете затвор, - то есть досылаете патрон в патронник, - и делаете предупредительный выстрел в воздух. Если и после этот мудак не остановился, - открываете огонь короткими очередями на поражение. Но это всё - теория, на деле, лучше автомат совсем не трогайте. Висит он у вас на груди спокойно и пусть себе висит. А то вот прошлым летом один такой курсантик чуть было офицера в штатском не завалил.
   Караул был организован так. Нашу роту разбили на три равные команды. В то время, когда, например, первая команда находится на охране объекта, вторая и третья отдыхают в караульном помещении. Причём, вторая команда бодрствует: чтение, игры в шахматы или шашки, и тому подобное; а третья команда спит. Спали в тёмной душной комнате, не раздеваясь, а только сняв сапоги, на стоящих в один ряд жёстких нарах, подбитых ватой и обтянутых истёртой кожей. Каждый такой цикл - охрана, бодрствующий отдых или сон - длился по два часа: то есть четыре часа бодрствуешь, а два часа спишь. 3а сутки вымотаешься, как ездовая лайка!...
   Сентябрьская ночь. Ты ходишь с автоматом наперевес по песчаному валу. Справа, внизу, в тусклом свете фонарей, проглядываются мрачные, кондовые силуэты казарм и складов Хлюпинской в/ч. Слева, под валом, тянется изгородь из колючей проволоки, а за ней - лес, - черно и ничего не видно. Ночью, в сентябре, - уже холодно. Ты залезаешь лицом до носа в ворот шерстяной водолазки, торчащий из-под гимнастёрки. Тишина такая, что свои шаги колоколом отдаются в ушах и поневоле кажется, что за спиной кто-то крадётся. А тяжелый автомат своим ремнём давит шею. И ты вцепляешься в эту железку коченеющими пальцами, - только бы не потерять его..., только бы не выстрелить...
  
  VIII
   Одним прекрасным солнечным июльским утром, - точно помню, что это было в среду, - весь наш лагерь отправился на целый день на практическое занятие по вождению танков. Преподаватели военной кафедры считали своей первоочередной задачей обучить нас управлять этой грозной техникой, поэтому на первом таком мероприятии обещал собраться весь цвет нашего кафедрального офицерства во главе с самим полковником Мухеровым.
   Солнце этим ласковым утром светило ярко, но не припекало; и меж стволов деревьев струилась росистая ранняя прохлада. Сейчас бы пойти поваляться на песочке у реки, а не трусить, как стадо баранов, строем на учение, вздымая сапожищами пыль на просёлочной дороге.
   Путь предстоял не очень близкий - километров пять, то есть час активной ходьбы, - и, чтобы скоротать время и взбодрить нас, идущий впереди старшина Хряк, масляным басом затянул песню:
  - И от тайги до британских морей
  Красная армия всех сильней!
   Равняя шаг в ритм песне, мы многоголосо продолжали припев, перевирая его на свой лад:
  - Так пусть же Красная сжимает властно
  Свой хуй мозолистой рукой.
  И все должны мы неудержимо
  Идти в последний смертный бой!
  ...
  - Отставить приебочки! - скомандовал, неизменно сопровождающий нас прапорщик Полено; а старшина Хряк, дипломатично начал другую песню - нашу любимую, - институтскую:
  - Вражьи танки в огромном количестве
  Вижу я в командирский прицел.
  Как погибнуть в бою героически
  Нас три года учил офицер.
  И мы, с ещё бóльшим энтузиазмом, подхватили:
  - И тогда по широкому по полю
  Наши танки в атаку пойдут...
  Инженеров широкого профиля
  Выпускает стальной институт!
  - Прощай, не жалей,
  Слёз горьких не лей.
  А, как вернусь из лагерей, -
  Так обними и обогрей!
  В жопу клюнул жареный петух!!!
   Так, распевая, мы и не заметили, как прибыли на место.
   Офицеры нашей военной кафедры и Хлюпинской в/ч, среди которых были товарищи Мухеров и Хамилов, разместились на заранее сколоченных дощатых трибунах, находившихся на небольшом возвышении, прямо над танковой трассой. Трасса эта представляла собой выкорчеванную в лесу и заезженную стальными гусеницами широкую, неровную просеку - сплошные горбы и ямы.
   Вдоль трассы выстроилась вереница блестящих на солнце, вымытых танков. В распоряжение нашего лагерного сбора из трёхсот человек Хлюпинская в/ч выделила тридцать танков Т-55. Каждый из курсантов должен был провести такой танк без существенных ошибок один круг - ровно три километра. Казалось бы, - немного, - но это - была не простая задача для новичков. Дело в том, что вождение броневой техники до сих пор мы осваивали только в теории, и сегодня нам предстояло впервые сесть за танковый штурвал.
   Первой в этот день должна была водить наша рота. Построив нас в шеренгу и разбив по взводам и танковым экипажам, прапорщик Полено сказал нам краткое и проникновенное напутственное слово: "Здесь вам не тут! Деревья, чтобы у меня не ломать! Кто собьёт дерево, будет у меня потом его целый день пилить, пока не получится аккуратненький пенёк".
   Вождение проходило так. Курсант садился на место механика-водителя, а сам же механик-водитель, ответственный за танк, - как правило, солдат-буг, - на командирское место, на возвышении, за спиной курсанта. На голову курсанта был одет танковый шлем, так, что он ничего не мог слышать. Вследствие этого обстоятельства, все команды механик-водитель отдавал, ударяя по курсантскому шлему упругим ивовым прутиком. "Заводи мотор" - лёгкий щелчок по шлему, "поехали" - ещё два щелчка... Если же неудачливый курсант-водитель совершал какую-нибудь ошибку: например, мотор у него глох, или танк застревал в яме, - то на его шлем обрушивался сильнейший удар, - такой, что в ушах начинало звенеть и перед глазами плыли голубые круги.
   Меня бог миловал. Я провёл танк по трассе, хотя и очень медленно, но без единой ошибки, и не сбил не одного дерева. Однако, с водившим вскоре после меня Юриком Рабиновичем, случилась неприятность. Его танк бодро рванул с места, подняв вокруг себя тучу серой дорожной пыли. В пыли нам, зрителям, сначала не было ничего видно..., однако, рёв танкового мотора вдруг внезапно оборвался, и, сразу же затем раздался какой-то странный треск, а потом скрип, за которым последовал глухой звук "бум!", как будто что-то очень тяжёлое упало на землю.
  - Дереву пиздец! Счёт: один ноль, - прокомментировал прапорщик Полено.
   И, действительно, когда пыль осела, мы увидели сошедший с трассы танк, упершийся в гигантскую, переломанную пополам, сваленную сосну.
  - Ах, сука, Чеп! - Зарычал старшина Хряк, - подвёл, гад, роту на показательном занятии! Не сносить Чепиздку головы..., яйца оторву!
   Тем временем, башенный люк на танке Юрика второго со скрежетом открылся и из него, кряхтя, сначала вылез здоровенный механик-водитель. Очутившись снаружи, он матерно выругался и снова засунул туловище, по пояс, в танк. Затем, механик с большим трудом вытащил из люка под мышки самого Рабиновича. Очевидно, что тот был ранен: из-под сбитого на бок шлема, на его бледный, интеллигентный лоб катилась тоненькая струйка крови; Юриковы очки разбились и беспомощно болтались на его сопливом, распухшем носу. Глаза его были закрыты, и сам он тяжко стонал, и очень походил на тощую, переваренную сосиску.
   Несколько наших ребят подбежали к танку и помогли механику уложить раненого Чепа в тенёк, на травку. Тем временем на место происшествия лично подошёл полковник Мухеров в сопровождении старлея Хамилова и прапорщика Полено. Товарищ Мухеров громовым голосом спросил у несколько растерявшегося механика, переминавшегося с ноги на ногу около распластанного по земле тела курсанта Рабиновича: "Доложите, что произошло, товарищ старший сержант, - почему оказался ранен вверенный вам курсант?!"
   Вытянувшись по струнке, механик, немного заикаясь от волнения, отрапортовал, что курсант Рабинович слишком бодро рванул с места и не вписался в первый же поворот. В результате, танк соскочил с трассы и врезался в сосну. Курсант же Рабинович во время резкого торможения впечатался лбом в броню танка. Хорошо, что на нём был шлем, - это его и спасло.
   Присутствовавший на занятии лагерный Фельдшер Дыбенко, - крепкий лысый мужик с испитым лицом, - осмотрел Чепа. Оказалось, - что ничего страшного - черепушка цела. Царапину на лбу Дыбенко он залил йодом и голову перевязал бинтом, - прямо, как раненому бойцу в фильмах о войне.
   Посовещавшись с фельдшером, полковник Мухеров распорядился отправить курсанта Рабиновича в лазарет Хлюпинской в/ч - пусть полежит там и оклемается, - на случай, если сотряслись мозги.
  - Товарищ Полено, - обратился полковник к нашему прапорщику, - даю вам ответственное задание. Вы возьмёте штабной "Газик" и отвезёте раненного курсанта Рабиновича в лазарет Хлюпинской в/ч. Сдадите курсанта лично начальнику лазарета доктору Китайчику, и сразу же возвращайтесь в лагеря. По вашем прибытию долóжите лично мне об исполнении поручения.
  - Слушаюсь, товарищ полковник! - браво ответил Полено, вытянувшись по стойке "смирно", а затем, обращаясь к лежащему по-прежнему на травке Юрику второму, гаркнул: "Вставай с земли, антилэхэнт, - яйца простудишь! Поедем в больницу. Эх, был бы я дохтуром, - прописал бы тебе хороший клистир - промыть твои учёные мóзги!"
   Двое курсантов помогли встать на ноги пришедшему уже в чувства Чепу. Поддерживая раненного под руки, они повели его к стоящему невдалеке "Газику". За ними, важно переминаясь с ноги на ногу, проследовал прапорщик Полено.
  
  IХ
   Занятие по вождению танков закончилось без дальнейших приключений. К ужину, пропылённые, уставшие и голодные, мы уже вернулись в лагерь. Большинство курсантов нашей роты отправилось есть в солдатскую столовую, где, как обычно, давали минтай в томатном соусе с перлой и, пахнущий веником чай из котла. Не знаю, - правда ли это, - но говорили, что в него подсыпали бром, чтобы успокаивать, могущие возникать у нас в отсутствие женщин, сексуальные порывы, - поэтому мы не особенно жаловали сей напиток. Вдобавок у меня, отличавшегося слабым желудком, солдатский чай вызывал дикую изжогу. А, что там говорить об уже упомянутом рыбном блюде. От него, извините, хотелось просто блевать!
   Юрик Муленко, я и ещё двое ребят из нашей роты, носившие клички "Бай" и "Бугай", решили пойти этим вечером в офицерскую столовую, где курсантам разрешалось ужинать, - и мы довольно часто пользовались этой привилегией. Бай - сын крупного партийного начальника в Казахстане, действительно, немного походил на холёного азиатского бая, Бугай же был здоровенным (даже крупнее, чем Юрик Муленко), но ничем не примечательным и некультурным москвичом.
   Офицерская столовая представляла собой большой дровяной сарай, расположенный внизу, под лагерем, на живописном берегу Хрюни. Над входом в заведение красовалась фанерная табличка с выжженным на ней нежным, поэтическим названием "Окопчик".
   Заведовала "Окопчиком" необъятных габаритов повариха, в чине прапорщика - Марья Ивановна Кульбаба, - добродушная и весёлая, деревенская женщина, лет сорока. Незамужняя Кульбаба пользовалась большой популярностью среди офицеров, - завсегдатаев столовой. Почти каждый из них норовил похлопать её по необъятному, покрытому широченной, гофрированной юбкой, заду. Эти знаки мужского внимания, по-видимому, льстили весёлой поварихе. Однако, если кто-то из офицеров шёл дальше, начиная запускать свои ручищи к ней под юбку, то она вёртко ускользала и с притворным смущением кокетливо заявляла, указывая на стоящую в углу гигантскую бочку с солёными огурцами: "Ах, оставьте, товарищ офицер, - во мне и так уже хуёв, что в этой бочке - огурцов, - перебывало!"
   Прапорщица Кульбаба и её команда, состоявшая из двух солдат-бугов - Митяя и Ваняя, - кормила офицеров сытно и добротно, - не было никакого сравнения с солдатской кухней. Например, в тот вечер, о котором идёт речь, меню ужина состояло из столичного салата с солёными огурцами; первого, на выбор, - борща либо куриной лапши; и второго, на выбор, - либо киевских котлет с жареной молодой картошкой, либо пражских сарделек с рисом. Чай в столовой давали вполне приличный, а сахару и хлеба можно было брать вдоволь. Правда, ужин был не бесплатный, как у солдат, хотя и стоил немного, - если не ошибаюсь, - рубля два. Так что в "Окопчик" ходили только те курсанты, у которых водились карманные деньги.
   Как было сладостно, после тяжкого дня, проведённого на пыльной, пропахшей мазутом танковой трассе, расслабить скованные усталостью руки и ноги, сидя в уютном зале "Окопчика" за покрытым белой, чисто-выстиранной скатертью столом. Нормальная, горячая пища обволакивала наши изголодавшие желудки томным блаженством, и на душе становилось легко и спокойно. Забыв на время о грязной солдатской форме, неуклюже сидящей на нас, и грубых кирзовых сапогах, как арестантские колодки, отягощавших ноги, в мыслях своих мы уносились далеко отсюда. Наверное - куда-то на открытую террасу летнего кафе "Мотылёк", что в московском Парке культуры, - где пахнет жасмином и сиренью, играет аккордеон, шуршат яркими, накрахмаленными юбками, пролетающие между столиками, феи-официантки, и мерно гонят прохладную, изумрудную волну плывущие по Москве реке белые пароходики.
   И темы наших разговоров были так далеки от военной жизни. Мы вспоминали учёбу в сталеутильном институте, наши весёлые вечеринки, походы в дискотеки и ЦПХ. Мы строили также весьма и весьма радужные планы на будущее. Бай, например, мечтал о том, как вернётся в свой родной Казахстан и не будет больше помогать фарцовщикам сбывать среди студентов контрабандные джинсы, - так он подрабатывал до лагерей. А станет он на Родине первым и самым учёным человеком. И будет себе сидеть на веранде роскошного особняка, который обещал подарить ему папочка, и смотреть, как девушки-работницы собирают абрикосы в его саду. Бугай же заливал, как после лагерей, займётся бизнесом - станет директором большого ресторана. В этом деле ему поможет его предприимчивая подруга, старшая Бугая на десять лет - "баба, как баба, - с двумя руками, с двумя ногами и одной пиздой", - продавщица винно-водочного отдела крупного столичного гастронома.
   В то время, когда мы наслаждались изысканной пищей и культурной беседой, в столовую вошёл сам полковник Мухеров, сопровождаемый одним из офицеров нашей военной кафедры, - майором Мусом, - специалистом по огневой части, старлеем Хамиловым и фельдшером Дыбенко, носившим звание капитана. Все офицеры были в форме, - один только Мус, - маленький, кругленький, краснолицый человечек, - удивительно соответствующий своей фамилии, - был облачён в тёмно-синий тренировочный костюм, - сильно потёртый и заштопанный в нескольких местах.
   Не знаю, как другие, но я, почему-то, почувствовал себя сразу как-то неловко. В подсознании что-то потянуло меня вскочить и отдать честь товарищу полковнику. Трезвое же сознание, однако, говорило, что по уставу, в свободное от занятий время, - этого делать не надо, - тем более что мы уже сегодня здоровались с Мухеровым. И, действительно, полковник и его сопровождавшие тактично сделали вид, что не обратили на нас никакого внимания.
   Вновь прибывшие расположились за соседним от нас (и единственным свободным) столиком, и к ним моментально подкатилась круглым колобком Кульбаба, - принимать заказ, - прямо, как в ресторане. Замечу, что для нас, курсантов, в "Окопчике" было самообслуживание.
   Столики в столовой располагались довольно близко друг от друга, - так, что мы волей-неволей слышали всё, что происходило у наших соседей.
   Члены свиты полковника заказывали, - кто что. Сам же Мухеров на заискивающий вопрос, почтительно склонившейся над ним и оскалившей в блаженной улыбке свои, украшенные несколькими золотые коронками, кривоватые зубы, прапорщицы Кульбабы: "Что изволите кушать, товарищ полковник?", ответил командным басом:
  - Ты же знаешь, Ивановна, что, - как всегда, - что же каждый раз спрашивать?!
   Этим "как всегда" оказались борщ, киевские котлеты с жареной картошкой и графинчик водки, которой Мухеров угощал всю свою компанию.
   Прежде чем приступить к еде, офицеры выпили за успешное завершение занятия по вождению танков. А затем, смачно поедая ужин, они стали делиться впечатлениями о сегодняшнем вождении. Их разговор, естественно, коснулся и происшествия с курсантом Рабиновичем.
  - Этот интеллигент - "Мойша" нам всю картину учения подосрал, - проворчал, опрокинув в себя вторую рюмочку водки и смачно крякнув, майор Мус, - он и стреляет так же херово, как и водит, - особенно из спаренного пулемёта: крутит башню танка вправо-влево, вправо-влево и палит - всё мимо. Очки, что ли, ему мешают?! Удивляюсь, как это он до сих пор никого не подстрелил?
  - Не, евреи - они не сильны по военной части... Однако, всё равно - башковитый народ. Это ведь "Мойши" атом расщепили, - заметил фельдшер Дыбенко, с аппетитом пережёвывая киевскую котлету, пускающую горячее масло по его двойному подбородку.
  - Это - как сказать... А, как же израильская армия? - возразил старлей. Хамилов, а потом добавил, многозначительно икнув: "Да, жиды - народ башковитый и денежный, не будут жить на одну зарплату. Это - не то, что мы, - знай себе - хуями груши околачиваем".
  - Эй вы, - Спинозы, - будя вам философии разводить! - наставительным басом загудел полковник Мухеров.
  - Да, кстати, о Рабиновиче, - вспомнил он вдруг, - куда запропастился этот сукин кот прапорщик, как бишь его ...
  - Полено, товарищ полковник, - почтительно подсказал старлей.
  - Ну, да, Полено. Сказал же я этому негодяю, что, как только прибудет в лагерь, чтобы явился ко мне лично - доложить, - продолжал полковник, - Может быть он и Рабиновича-то до лазарета не довёз... Ох, - беда тогда на мою седую голову! Ну-кась, кто у нас тут самый молодой...? Старлей. Слетай-ка ты по быстрому к Кульбабе в подсобку, да позвони в Хлюпинский лазарет, узнай, доставил ли туда прапор, ить его маму, курсанта Рабиновича?
  Хамилов побежал исполнять приказание полковника.
   Через пару минут он возвратился и браво доложил: "Так точно, товарищ полковник, курсант Рабинович доставлен в лазарет около полудня. По его доставке прапорщик Полено тут же отбыл в расположение лагеря!"
  - Садись, старлей! Хорошо рапортуешь, молодец, - чувствуется армейская закалка, - похвалил полковник и продолжил уже малость шутливым тоном, - ну, что же, - это уже легче, - главное, что курсант в госпитале. Я ведь за этих мудозвонов собственными яйцами отвечаю. А этот ядрёный Полено, ох попадётся он мне, - как его вздрючу! Нажрался ведь, небось, и валяется где-нибудь...
   Мы прекратили разговаривать и жевать и с интересом прислушивались к беседе офицеров. Очевидно, что полковник Мухеров заметил это и неожиданно обратился к нам: "Ну, товарищи курсанты, чего рты разинули?! Давайте лучше ешьте, пока не остыло! Это - вам не солдатская столовая, где жратва поперёк горла становится!"
   Было видно, что известие о благополучной доставке Юрика второго в лазарет, привело товарища полковника в благодушное настроение.
   В этот момент к столику офицеров снова неслышно подкатилась прапорщица Кульбаба. Пухлая, красная физиономия её, как казалось, имела встревоженный вид.
  - Товарищ полковник, - заискивающим, жалобным голосом обратилась она к Мухерову, - там Фёкла Власовна - супружница прапорщика Полено - звонит. Ей интересно бы знать, не заходил ли ейный муж в "Окопчик"? Пропал мужик, - вот беда, не явился домой ночевать! Что прикажете ей сказать?
  - Передай ей от моего имени, что я послал её мужа на два дня в Хлюпинск с важным поручением. Так что пусть не волнуется, - сегодня её мужик переночует в городе, а завтра к вечеру будет дома, - никуда не денется! - глазом не моргнув, соврал полковник.
   Когда многопудовая Кульбаба, покачиваясь из стороны в сторону, уплыла в подсобку успокаивать ждущую у телефона гражданку Полено, полковник проворчал: "Вот бабы - дурной народ, - приходится брехать, а не то крику не оберёшься! Ну, хоть бы к завтрому этот сукин пёс объявился!"
  
  Х
   Но прапорщик Полено не объявился и следующим вечером - в четверг. Обеспокоенная исчезновением мужа Фёкла Власовна, растрёпанная, в не сходящемся на её богатырском теле оранжевом байковом халате, забегала по лагерю и запричитала, подвывая: "Пропал голубчик, убили, удавили, утопили!" Офицеры, как могли, пытались успокоить её, а полковник Мухеров самолично позвонил в Хлюпинские морг, отделение милиции и вытрезвитель. Там товарища Полено не оказалось.
  - Ну что ж, - весомо заключил полковник, - утро вечера мудренее. Иди-ка ты спать, Власовна, а завтра, глядишь, твой законный и объявится! Посылай тогда его живо ко мне. А уж я ему шею-то намылю. Ведь набрался же где-нибудь, чувствует моё сердце, - набрался!
  ....................................................................................
   В тот вечер, о котором идёт речь, мне, Юрику первому, Баю и Бугаю выпала очередь заступать в ночное дежурство в танковом парке. Как не хотелось идти, но - что поделаешь - надо! Парк находился примерно на полпути между нашим лагерем и вчерашней танковой трассой, то есть в получасе ходьбы. Мы вышли сразу после отбоя - в десять часов, чтобы добраться до места до наступления темноты.
   Сыроватые, туманные сумерки уже окутывали матовой завесой лесную просеку, по которой мы шли. И, чем более мы удалялись от лагеря, тем, почему-то, мне, да, наверное, и моим молчащим спутникам, становилось тревожнее на душе. Мне вспомнилось, что где-то в глубине обступившего нас со всех сторон чёрного леса находится другой лагерь - дисциплинарный батальон или сокращённо - дисбат - своего рода армейское тюремное поселение, где жили под охраной, вкалывавшие на исправительных работах солдаты, совершившие различные преступления. По рассказам лейтенанта Хамилова публика там была отпетая. Не далее, как прошлым летом в лесу, как раз совсем недалеко от дороги, по которой мы сейчас шли, был обнаружен труп молодого человека в солдатской форме и сапогах, повешенный на телеграфном проводе, закинутом на сосну. Покойник оказался курсантом с лагерных сборов Тракторной академии имени товарища Мичурина. Лагерь этого славного учебного заведения, подготавливающего высококвалифицированные кадры для житницы страны, находится как раз по соседству от наших сборов.
   Напряжёнными совместными усилиями Хлюпинских угрозыска и отделения КГБ довольно быстро удалось найти убийц невинного курсанта. Ими были четверо сбежавших из дисбата солдат бугов и дембелей. Преступники понесли суровое наказание: мотают теперь срока уже в настоящей зоне.
   Да, малость жутковато было в лесу, да и стало уже почти совсем темно... Не знаю, - почему, но мне вдруг показалось, что наш славный прапорщик Полено тоже уже мёртв, и, что душа его легонько парит над нами, задевая прозрачными, розовыми крылышками за верхушки сосен... Однако, до танкового парка уже совсем недалеко!
   Благополучно, без приключений, добрались мы до места назначения. Танковый парк находился на большой, вырубленной среди леса поляне и был огорожен забором из колючей проволоки. В полумраке за этой плетёной изгородью можно было различить тёмные силуэты танков, - длинноносые громады, застывшие, как заколдованные исполинские чудовища. В парке, за загородкой, помещалась вся приданная нашему лагерному сбору бронетехника, - тридцать танков, на которых у нашей роты вчера было вождение.
   Для охранников, за самыми воротами парка был установлен небольшой дощатый вагончик-сарайчик с дверцей и окошком, - вроде тех, в которых живут иногда рабочие на стройплощадках. Войдя в вагончик, мы зажгли тусклую лампочку под потолком. Внутри имелось всё необходимое: печка-буржуйка, топившаяся мазутом, огромный, эмалированный чайник и несколько жестяных кружек, кривоногий фанерный стол, четыре дощатые нары, тянувшиеся вдоль стен вагончика, снабжённые полосатыми матрасами, засаленными подушками без наволочек и грубыми шерстяными одеялами. Эти, так называемые постельные принадлежности, конечно, отвратно воняли...
   Нашей задачей было проверить, что вся техника в наличии и расписаться об этом в хранящемся в сарайчике вахтенном журнале. Далее следовало переночевать в парке, оберегая вверенное нам армейское имущество от возможных расхитителей и хулиганов, а утром вернуться в лагерь. Днём парк не охранялся, так как практически всё время в нём проходили занятия. Пересчитав боевую технику и убедившись, что все танки - на месте, - мы сделали соответствующую запись в журнале, а затем решили немного перекусить. Вскипятили на мазутной печке воду, взятую из цистерны полевой кухни, стоявшей рядом с вагончиком, и заварили чай, который прислал Баю из Казахстана любящий папаша. Восхитителен был этот чёрный, густой, горьковатый напиток, которым мы запивали куски ржаного хлеба с маслом, захваченные в солдатской столовой. Только железная кружка обжигала пальцы, и, чтобы её удержать, приходилось натягивать на ладонь рукав гимнастёрки.
   Уже совсем стемнело, и лес вокруг нашего убежища замер беззвучно, освещённый взошедшим матовым шаром луны. Тишина немного давила на нас, и наши голоса, при разговоре, казались слишком громкими и неестественными. Мы почувствовали, что в вагончике явно не хватает телевизора, расколовшего бы своими звуками тишину ночного леса. Однако такой роскоши в танковом парке не полагалось! Ну что ж, - делать нечего! И мы решили ложиться спать. Забрались, не раздеваясь, под сыроватые одеяла и растянулись на своих жёстких ложах.
   Только я стал засыпать, как что-то задребезжало, зашуршало около печки. Я открыл глаза и в блёкло-голубом лунном свете, проникавшем через окошко вагончика, увидел крупную, длиннохвостую крысу, копошившуюся прямо у моих ног. Я шевельнул сапогом, и она серой молнией скрылась за печкой. Это был "местный сторожил", - ручная крыса по прозвищу Машка. Она жила в земляной норе под вагончиком и каждую ночь залезала в него (в поисках пищи для своих крысят) через дырку, прогрызанную ею в полу за печкой. Про Машку нам как-то рассказали ребята, уже дежурившие в парке, предупредив, что следует оставить ей за печкой пару кусков хлеба. Тогда, вместо того, чтобы шуметь, она заберёт их и спокойно уйдёт к себе в нору. Конечно же, мы забыли и про крысу и про хлеб!
   Я привстал с нар и пошарил рукой по столу. К счастью, там оказалось несколько, оставшихся от нашего чаепития ломтей хлеба, завёрнутых в газетную бумагу. Взяв три самых больших куска, я бросил их за печку и снова лёг, стараясь не двигаться и прислушиваясь, не зашумит ли снова Машка?...
   Душный вагончик заполнился равномерным, разноголосым похрапыванием моих мирно спящих товарищей. Очевидно, что Машка разбудила только меня. Терпеть не могу крыс, а тем более ночевать в их компании!
   Вскоре за печкой снова зашуршало, но довольно быстро затихло, - по-видимому, Машка унесла свою добычу в нору.
   Сон медленно обволакивал мою тяжелеющую голову. Крыса больше не шумела.
  
  
  ХI
   На следующий день - в пятницу - мы возвращались в лагерь той же лесной дорогой, - не особо выспавшиеся, с помятыми неудобными нарами боками. Несмотря на раннее утро, - было ещё только полседьмого - солнце уже начинало припекать. Значит, день будет опять жаркий. Мы шли ходко, - надо было успеть в лагерь к завтраку, - иначе до обеда останемся голодными!
   Что за чудо - лес ранним утром! Солнце лучисто играет в росинках, усыпавших траву; птицы заливаются многоголосым, неумолчным хором; и запахи свежести, влаги и цветов парят в прозрачном, сладко-пьянящем воздухе.
   Пройдя примерно половину пути, мы увидели вдалеке, метрах в пятистах, вынырнувшую из-за поворота просеки вороную кобылу, тянущую телегу. На телеге, кроме кучера, сидело ещё двое мужиков, которых издалека мы не могли чётко разглядеть. По-видимому, люди, ехавшие в обозе, также нас заметили, и кучер остановил лошадь, явно поджидая наше приближение.
   Мы насторожились: "Что за чертовщина, кто это может быть?! Уж не дисбатовцы ли? Однако, нас - четверо, - как-нибудь отобьёмся!" И мы с деланной уверенностью продолжили наш путь.
   Подойдя поближе, мы разглядели, что сидящие на телеге были мужики деревенского вида, в гражданской одежде, - по-видимому, колхозники. В куче жёлтой соломы, застилавшей телегу, светилось что-то оранжевое... Да, ведь это же - огненная шевелюра пропавшего прапорщика Полено!!
   Действительно, на соломе лежал прапорщик, - в полной военной амуниции... Услышав наши приближающиеся шаги, он приподнялся, с трудом, на локте и уставил на нас свои мутноватые, рыбьи глаза. Бледно-синее лицо его несколько распухло и поросло золотистой щетиной.
  - А, товарищи курсанты, - прохрипел он, с трудом ворочая языком, - я болен, только - никому ни слова, это - военная тайна..., - не то - згною, ить вашу мать! И прапорщик, со стоном, снова плюхнулся на спину, как безжизненный кусок дерева, - и обратил свой отвлеченный взор в белёсо-голубой шатёр неба, расстилавшийся над нами.
   Колхозники, сидящие рядом с прапорщиком, обрадовались тому, что мы из лагерей и попросили показать туда дорогу. Мы уселись вместе с мужиками на телегу, - с трудом, - было тесно, но места, всё же, хватило на всех...
   По пути мужики рассказали, как они - сельские рыбаки - вышли вчера утром на своей моторке на Хрюню, - проверять расставленные на ночь сети. "Плывём мы себе спокойно и, вдруг, видим - навстречу течение несёт пустую вёсельную лодку. Подошли поближе, - а в ней на полу, в луже, лежит мужик в военной форме и с удочкой в руках... - и не шевелится... Подумали сначала, что - труп, утопленник. Ан нет, - дышит, и водярой от него разит метров на десять!
   Подогнали лодку с мужиком к берегу, вытащили его и отнесли в избу. Там он и очухался, - видно набрался с вечера, катаясь на лодке, и плюхнулся на её дно спать, - хорошо ещё, что не в воду! Мужика от сырости разбил радикулит, и он совершенно охрип, так что поначалу он не мог ни двигаться, ни говорить. Пришлось его растирать самогоном, да и вовнутрь дали - немного опохмелиться и глотку прочистить.
   Весь день и всю следующую ночь провалялся он на печи в избе. Добиться ничего путного от него было не возможно. Иногда только хрипел, что выполняет, мол, важное боевое задание, и что нужно его как можно быстрее доставить в Хлюпинскую в/ч..., за что Родина вынесет нам благодарность. Вот и везём..."
  
  XII
   Уже к вечеру того дня, когда объявился прапорщик Полено, в лагере, не понятно каким образом, всем стала известна история его приключений.
   Исправно доставив и сдав раненого курсанта Рабиновича в лазарет Хлюпинской в/ч, товарищ Полено решил не ехать сразу в лагерь, а немного отдохнуть от тягот армейской службы. Тем более что было уж очень жарко и так хотелось хоть на несколько часов почувствовать себя расслабившимся отпускником. Он оставил "Газик" во дворе лазарета и вышел в город, на мощёную серым гранитом набережную реки Хрюни. Выпив у первого же попавшегося лотка кружку ледяного пива и утолив, таким образом, мучавшую его нестерпимую жажду, прапорщик стал думать, чтобы такое предпринять? Пойти, что ли, в знаменитый Хлюпинский кабак "Мухомор" и нажраться там до ощущения неземного блаженства? Нет, - это слишком пошло, - хотелось чего-то свежего..., - общения с природой, например! И счастливая мысль осенила тут товарища Полено: поехать на рыбалку! Да, - именно, на рыбалку, - он был заядлым рыболовом, но из-за занятости уже целый год, пожалуй, он не брал в руки снасти!
   Для осуществления своего плана прапорщик купил в гастрономе на имевшуюся у него небольшую сумму денег две бутылки водки и закуску: воблу, солёные огурцы и буханку ржаного хлеба. А в магазине "Ударный спорт" - симпатичный набор "Пионер-рыболов-любитель", выпускаемый Всесоюзным обществом рыболовов и охотников. В наборе имелось всё минимально необходимое для рыбной ловли: небольшая, полностью оснащённая, бамбуковая удочка, а также запасные поплавок, несколько катушек с леской и коробочек с грузилами и крючками. В заключение всего, товарищ Полено взял напрокат на сутки, на Хлюпинской лодочной станции, свежевыкрашенную в голубой цвет, вёсельную лодку.
   Итак, наш прапорщик решил порыбачить на живописных просторах речки Хрюни, а рано утром, чуть свет, отправиться с уловом в лагерь..., - вот Фёкла Власовна-то обрадуется, ... и сварит отменную уху - любимое блюдо товарища Полено.
   Уже вечерело, и едкая жара пошла на спад. Сложив свои манатки на дно лодки, прапорщик неторопливо отчалил от берега. Приятно было плыть по реке, - от воды поднималась влажная прохлада, а гребля разминала затёкшую спину. Прапорщик работал вёслами ладно и равномерно, как заправский спортсмен, и через полчаса был уже за пределами городка. Теперь уже не источавшие пыльную жару каменные дома стояли по обоим берегам реки, а - стройные корабельные сосны; и заходящее солнце играло в их кронах алыми змейками.
   Очутившись за городом, товарищ Полено остановил лодку на середине реки и забросил удочку, предварительно насадив на крючок наслюнявленный и тщательно скатанный хлебный шарик. Долго сидел он и терпеливо ждал, глядя на покачивающуюся на водной ряби красную головку поплавка. Прошёл час, другой..., - не клевало. Вдобавок, уже совсем стемнело и становилось всё прохладнее. Прапорщик заскучал и начал думать, что зря он всё это затеял. Сидел бы он уже себе в своём уютном домике, в Хлюпинской в/ч, со своей Власовной, и ел бы вкусный ужин... "Однако же, делать нечего, - надо выпить и закусить!"
   Он открыл первую бутылку и одним духом опорожнил её, закусив воблой и солёным огурцом, положенным на ломоть хлеба. Быстро живительное тепло согрело душу и тело, и уставшего за день товарища Полено потянуло ко сну. "Ну, вот ещё, этого только не хватало, - задрыхнуть здесь на воде", - подумал он и откупорил вторую бутылку. Осушив её, прапорщик тут же отключился.
   Продолжение истории мы уже знаем. Добавлю только, что на этот раз товарищ Полено довольно легко отделался: провалялся больной в постели несколько дней с подхваченным в сырой лодке радикулитом, а по выздоровлении получил строгий выговор с занесением в личное дело "за безответственное и аморальное поведение на службе".
  
  XIII
   Наступила суббота. Все в лагере были довольны, что прапорщик Полено нашёлся, - ведь без него наша армейская жизнь стала бы уж очень монотонна и скучна. Но в этот день настроение наше было бы приподнято и без того. И для этого имелись веские причины. Во-первых, в выходные мы всегда отдыхали - не было ни занятий, ни работы. А, во-вторых, в субботу, к полудню, как обычно, нас должны были проведывать наши подруги и родственники.
   Путь из Москвы до Хлюпинских лагерей был не близким - километров двести. Посетители прибывали: кто на машине, по единственной ведущей из Хлюпинска к лагерю просёлочной дороге; а кто - по речке Хрюне на "Ракете" на подводных крыльях, предварительно добравшись из Москвы до Хлюпинска на электричке. Несмотря на все трудности дальней дороги, в субботу в лагерь наезжало всегда много народу.
   Обычно, посетители проводили целый день, до позднего вечера, со своими курсантами в лесных окрестностях лагеря: устраивали пикники, а к ночи уезжали в Хлюпинск, где пересыпали в весьма комфортабельной гостинице "Аленький цветочек", чтобы утром следующего дня отправиться обратно в Москву.
   Самым удачливым курсантам удавалось даже иногда получить увольниловку и поехать самим дня на три в Москву. Так однажды подвезло Юному сперматозоиду, который отлично попадал по движущимся мишеням из автомата Калашникова на стрельбище, за что и был отмечен майором Мусом. В результате, Юрик первый провёл три "деликатесных" дня в Москве со своей подругой студенткой Хопс. Да-да, - той самой, из ЦПХ..., по-видимому, она крепко охомутала мягкотелого Муленко.
   Вашего покорного слугу в увольниловку не отпускали. Однако и ко мне несколько раз приезжали родители. Их привозил на своей бежевой Волге мой дядя - Лёва, - врач, заработавший на свою шикарную тачку двухлетним упорным трудом в дружественной африканской стране Зимбабве. Волга с огромными усилиями пробиралась по лесной дороге, цепляясь низко посаженным брюхом за бугры и впадины. И дядя Лёва каждый раз зарекался больше не ездить ко мне в лагеря..., однако всегда появлялся снова. А вот моя сексапильная подруга - Люська Курицына - не приезжала ни разу и не писала, - вот сука!
   Сегодня утром, как это обычно случается в субботу, лагерь был оживлён. Все готовились к приезду визитёров, и в жарком летнем воздухе зависло ожидание... Кто - тщательно брился, кто - подшивал к своей гимнастёрке новый белоснежный воротничок, кто - надраивал до блеска кирзовые сапоги. Короче, - все приводили себя в порядок. Мы же с Юным сперматозоидом решили подстричься... Тем более что накануне своего исчезновения, прапорщик Полено проверил причёски у нашей роты, прикладывая два сложенных вместе пальца (указательный и безымянный), сзади, к шеям выстроенных в шеренгу курсантов. Согласно Уставу, два пальца должны были точно входить между воротником гимнастёрки и началом волос на затылке. Так оказалось, что нам с Юриком первым и ещё нескольким ребятам следовало укоротить растительность на головах.
   Сначала стриг меня Юный сперматозоид, а потом ножницы и расчёску предстояло взять в руки мне. Нужно сказать, что он выказал прямо-таки удивительный талант парикмахера: подстриг меня коротко, ровно и быстро. Мне же с его шевелюрой пришлось повозиться. Упрямые русые кудри курсанта Муленко оказались на удивление неподатливыми, - тем более, если учесть, что я выступал в роли парикмахера в первый (и, надеюсь, последний) раз в жизни. Закончив укорачивать волосы на левой половине Юриковой тыквообразной башки, я переходил к правой половине, - и там, почему-то, делал стрижку ещё короче, чем на левой. В результате я снова вынужден был возвращаться на левую половину, где срезал опять слишком коротко... И так далее, и тому подобное... В результате, по окончании стрижки, Юный сперматозоид увидел себя в зеркале почти лысым, с мелкими, неравномерными вкраплениями волос, картинно разбросанными по всей голове, как кочки на болоте. Юрик сначала позеленел, потом побагровел, но, очевидно, поняв всю безнадёжность своего положения, нашёл силы даже поблагодарить меня "за весьма оригинальную причёску..."
   Помню, как примерно через месяц после возвращения из лагерей, я случайно встретил Юного сперматозоида и девицу Хопс в метро; и мы долго смялись, вспоминая мой первый парикмахерский опыт. Тем более что следы моей творческой работы ещё были довольно отчётливо заметны на Юриковой голове.
   Подстриженные, гладко выбритые, в отутюженных гимнастёрках и надраенных сапогах, мы с Юриком первым решили спуститься к речной пристани - встречать единственную "Ракету", приплывающую ровно в полдень. Муленко надеялся на приезд студентки Хопс, а я никого не ждал и пошёл с ним за компанию. Мои родители и дядя Лёва навещали меня в прошлую субботу, - так что их появление сегодня было бы очень маловероятным, а Люську я уже и не думал увидеть, - загуляла, небось, с кем-то, - зараза!
   Было жарко, пепельное солнце, подкрадывающееся к зениту, палило во всю силу. Мы уселись на высоком, отлогом берегу, в спасительной тени раскидистого дуба, на прохладной травке, прямо над пристанью. Отсюда, с высоты, река казалась извилистой лентой синего бархата, брошенной на зелёное покрывало. И вот по этой ленте, медленно поползла белая букашка, - приближалась "Ракета".
   Студентка Хопс не приехала, и Юный сперматозоид загрустил, опустил свою стриженую голову... "А в прочем, - так оно и к лучшему, - не увидела она, мою новую причёску!", - филосовски заметил он после некоторого раздумья. И, обращаясь ко мне, сказал: "Пошли, Андрюха, в лагерь, - что толку здесь торчать?!"
  ....................................................................................
   Жаркий субботний день уходил. На горячую землю спускались прохладные, живительные сумерки. Мы с Юриком первым сидели на самодельной скамеечке около нашей пустой палатки.
   Сегодня, как на удивление, ко всем нашим соседям прибыли гости: к - Баю начальник-папа (как раз оказавшийся по долгу службы в Москве), к Бугаю - его продавщица, ко всем кто-то приехал... Так что все наши товарищи разбрелись по лесу и вернутся теперь только поздно вечером (в субботу отбоя в лагере не давали). А для кого-то, может быть, родители и выпросили увольниловку.
   Мы с Муленко только что вернулись из офицерской столовой, - и хорошая пища несколько подняла наше кисловатое настроение. Вдобавок у Юного сперматозоида оказались сигареты "Кэмел", - правда, финского производства, какие продавались в Москве в то время. Но ничего, что финские, всё равно лучше наших "Беломора" или "Явы". Вдобавок, кто-то сказал нам, что "Кэмел" курят в американской армии, что тогда ещё больше придавало цену этим сигаретам. Мы затянулись сладко-крепким, голубым табачным дымом, и на душе совсем полегчало.
   Мы молчали, - каждый думал о своём; не знаю - о чём Юрик первый, - но я, почему-то, о Чепе. Раненому Чепиздку теперь, наверное, совсем тоскливо в лазарете..., а мы здесь хоть на природе сидим, покуриваем себе...
   Задумавшись, я не заметил, как Юный сперматозоид принёс из палатки свою гитару, - он неплохо играл и пел... Юрик бережно взял инструмент за талию, как девушку, нежно тронул необычно тонкими для его комплекции пальцами отблескивающие в полумраке струны, сделал несколько пробных аккордов..., а потом извлёк удивительную по красоте и трогательной печали мелодию и проникновенным голосом запел романс собственного сочинения:
  С кем ты гуляешь,
  Сладкая блядь?!
   Юный сперматозоид пел как никогда вдохновенно, адресуя, по-видимому, свой опус легкомысленной студентке Хопс. И я слушал его, полузакрыв глаза, и туповатая истома обволакивала мои голову и тело, погружая в мягкую дрёму..., и какой-то нежно-звонкий, очень знакомый, но неузнаваемый женский голос, - может быть, Люськин, - легонько, но настойчиво и без умолку нашёптывал мне в ухо всё одно и то же: "Солдат спит - служба идёт, солдат спит - служба идёт..."
  
  Париж, 1997 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  БАГОР
  
   Летом 1994 года я со своим сыном - десятилетним Дроном - провёл две недели на берегу широкой реки Фуняйки в небольшом городке Драчёвске. Погода стояла чудесная. Лесистые холмы по берегам - все усыпаны маленькими белыми домиками. То здесь, то там выглядывали из-за макушек елей и берёзок блестящие луковки церквей. А у каждого храма - по заброшенному ещё в революцию семнадцатого года, заросшему бурьяном, старинному кладбищу, - где можно было найти могилы даже восемнадцатого века.
   Вся эта природная красота и историческая экзотика привлекали в Драчёвск немало любопытных из других городов России, из стран ближнего зарубежья, и даже валютных туристов.
   Спокойствие и простор... Окунувшись в неспешную и застоявшуюся местную жизнь, мы отдыхали от раскалённой сутолоки безумной Москвы.
   Проживали мы с Дроном в доме творчества актёров "Ядрёное раздолье", принадлежащем министерству Культуры. Сюда иногда приезжали отдохнуть очень даже знаменитые артисты. Вот и в этот раз здесь гостил великий киноактёр Хамс, недавно с блеском сыгравший роль Гамлета в одноименном фильме режиссёра Хухули, - худой седой красавец-старик, одевавшийся, как правило, во всё чёрное. Хамса сопровождала супруга - сентиментальная, увядающей красоты дамочка, - лет, однако, на двадцать моложе его, - актриса столичных театров, как она сама себя называла.
   Жизнь наша текла по расписанию: завтрак, обед, ужин, кино, экскурсии. Однако и свободного времени для прогулок по окрестным лесам, или на лодке по Фуняйке, или пешком вдоль её мощёной набережной, - хватало.
   Гуляя по набережной и впитывая провинциальный, замшелый дух Драчёвска, мы чувствовали, что переместились в другую эпоху, - в старые славные времена, - лет этак на сто назад, в один из тихих уездных городков, описанных классиками русской литературы.
   Иногда, впрочем, некоторые мелкие нюансы, напоминали о том, что мы, всё же, находимся в обновляющейся России конца двадцатого века, снова, после длительного перерыва, вступившей на извилистый путь построения развитóго капиталистического общества.
   Вот, например, у самой пристани, на месте прежней ленинской доски почёта, куда раньше вывешивали портреты ударников коммунистического труда, установили огромный рекламный стенд с берущим за душу изображением пышногрудой блондинки, вылезающей из машины фирмы "Фольцваген". Надпись на рекламе гласила: "Фольцваген - автомобиль для народа, машина-зверь - прямо из Германии, по ценам ниже рыночных!"
   Под стендом - большая деревянная изба - бывшее сельпо. Теперь над его входом красуется вывеска: "Продовольственные товары. Товарищество - Говновозиков и сыновья".
   Заходишь вовнутрь и сразу видишь возвышающуюся над прилавком шарообразную громаду, одетую в красную русскую рубаху-косоворотку и приказчичью жилетку с прикреплёнными к ней на цепочке золотыми часами. Это - сам господин Говновозиков (по слухам - самый богатый человек в Драчёвске), приветливо встречающий покупателей разбойничьей улыбкой и словами "Чего изволят-с господа хорошие?"
   А взглянешь на прилавок, - и глаза разбегаются - чего там только нет! Не то, что раньше, в советское время! Тут тебе и жвачки с вкладышами, и яйца-сюрпризы, и тающее во рту мороженное "Баунти", и сладкие парочки - "Твикс", а сколько бутылок и банок с газировкой и соками... Ну, прямо, - коммунистический рай! Мы с Дроном окрестили этот магазинчик "гипер-точкой".
   Здесь же, в магазинчике, можно приобрести любую валюту, о чём нам сообщает висящий на стене красочный рекламный плакат с репродукцией известной средневековой нидерландской картины "Менялы" и надписью "Купля и продажа крутой валюты всех мастей и калибров!"
   Алкогольные напитки можно найти по соседству, во второй избе - баре, с соблазнительным названием - "Чинарик". Это питейное заведение так же принадлежит семейству Говновозиковых, но здесь хозяйничают исключительно его сыновья, - два проворных розовых качка.
   Этот бар полюбился местным алкашам своими доступными ценами и богатым выбором спиртного. Ещё бы, - пятьдесят сортов водки и столько же разновидностей пива (включая знаменитые водку "Распутин" и с ног сшибающее баночное пиво "Белый медведь") предлагают своим клиентам господа Говновозиковы, и я уже не говорю о количестве коктейлей!
   В баре можно также вкусно подкрепиться закусками, приготовляемыми самой мадам Говновозиковой. И закусь эта, как вы можете догадаться, состоит не только из традиционных воблы и солёных огурцов...
   Имеется и культурно-развлекательная программа. Каждый посетитель может полистать (не бесплатно) или купить разные крутые журналы. Вот, например, над стойкой бара, на стене, сияет рекламное объявление, призывающее нас посмотреть и приобрести первый номер первого отечественного порнографического журнала "Российский ёбарь", содержащий интереснейшие, прекрасно иллюстрированные рассказы о похождениях любимого в народе поручика Ржевского при дворе Екатерины второй.
   А в огромном плоском телевизоре "Сони", прикреплённом среди батарей бутылок, российский негр, Ваня Русев, на чисто русском языке денно и нощно рассказывает о новых направлениях западной рок музыки.
   К вечеру, набережная Фуняйки заполняется разудалыми пьяненькими мужичками, успевшими уже культурно посидеть в "Чинарике" или - по-простому - распить на троих...
   Вот как раз - навстречу нам движется фигура, - не то, что бы по прямой, а очень даже по дугообразной траектории. Тротуар широкий: слева - крутой откос над рекой, а справа - проезжая часть. И алкаш балансирует между двумя этими границами, как физический маятник, однако, неминуемо продвигаясь вперёд.
  - Эй, Дрон, посторонись, пожалуйста. Дай господину навеселе пройти! - остерегаю я сына.
   А вот и другой алкаш - пытается перелезть через высокий деревянный забор, отделяющий набережную от песчаного пляжа. Вот он уже наверху, - но как трудно удержать равновесие! Пьяного мужика качает, как будто он сидит не на заборе, а в седле арабского скакуна. Наконец его резко наклоняет в сторону пляжа, и он с треском срывается с забора и падает головой в песок, оставив наверху зацепившиеся за гвоздь брюки.
   Однако, - всё в порядке, алкаши - народ живучий! Подвыпивший субъект резво встаёт с головы на ноги, произносит магическое заклинание: "И-ть твою мать", и довольно бодро, - не обратив, правда, внимания на то, что остался в одних трусах, - направляется в сторону игрушечного домика, стоящего неподалёку на детской площадке. Затем пьяный, кряхтя, залезает в него - отсыпаться, на ночь.
   Но это всё мелочи: так сказать, - работа подмастерьев. Один случай с пьяными, о котором я вам сейчас расскажу, - ну, просто, запал нам с Дроном в душу.
   Однажды вечером, после ужина, вместо традиционной прогулки вдоль набережной, мы решили отправиться на корабельную экскурсию по Фуняйке. Желающих прокатиться на кораблике собралось довольно много - человек двадцать пять-тридцать.
   Вся эта толпа направилась к пристани, возглавляемая экскурсоводом - местным пенсионером. Он был одет, как заправский дембель: в выцветшую гимнастерку, подпоясанную ремнём с огромной звездатой пряжкой, и широченные шаровары с голенищами, заправленными в ослепляюще-надраенные яловые сапоги. Его багровое, в сизую крапинку, лицо украшали два рыбьих глаза-буравчика и седые усищи, - почти такие же, как у товарища Будённого.
   Шедший рядом с нами тучный мужчина в панаме, - уже не в первый раз отдыхавший в Драчёвске, - зловещим шёпотом объяснил: "Это - отставной полковник Хренкин Василий Иваныч... Крутой мужик".
   На пристани нас уже ждал комфортабельный белый пароходик "Мичман Членский", с гордо стоящим на корме рыжебородым капитаном в полосатой матроске и с огромной трубкой в зубах. С его и полковника Хренкина помощью, наша группа, состоящая преимущественно из пожилых инвалидов умственного, а точнее говоря, - актёрского труда, - и малосознательных детей, взошла по скрипучему, раскачивающемуся трапу на корабль.
   Очутившись на палубе, наш гид поздоровался за руку с капитаном: "Здорóво, Абрамыч, как живёшь?" А затем сказал, обращаясь к экскурсантам: "Рекомендую, - наш капитан, - товарищ Икаеев. Он же - единственный член экипажа".
   Удобно расположившись на металлических сиденьях, закрепленных на палубе, и оглядевшись по сторонам, мы поняли, что удостоились большой чести, - провожать нашу экскурсию вышел сам господин Говновозиков. Скатившись по ступенькам своего магазина, он замахал нам рукой, в которой сжимал пёстрый ситцевый платок, и громовым голосом прокричал "Чтоб попутный ветер дул вам в паруса, дамы и господа! Всеприятнейшего вам плавания-с!"
   Севшая рядом с нами жена Хамса, вынула из сумочки белый кружевной платочек, утёрла скатившуюся по щеке слезу и прошептала: "Ах, как это трогательно! Какой мужчина!"
   В ответ на реплику своей супруги, великий актёр толкнул её локтем в бок и тихо, но довольно отчётливо заметил: "Хоть на курорте отдохни от блядства!"
   Пароходик отчалил. Берег всё более и более удалялся. А фигурка господина Говновозикова, на пристани, становилась всё меньше и меньше. Сначала она была с футбольный мяч, потом - с теннисный, затем - с пинг-понгный... И, наконец, она превратилась в крохотную икринку.
   "Мичман Членский" плавно скользил по спокойной глади воды, и лёгкий ветерок обдувал нас, заставляя забыть дневную жару. Красное солнце медленно опускалось за другой берег, прочерчивая на воде зыбкую дорожку света.
   Наш гид начал своё неспешное повествование о достопримечательностях, встречающихся по обоим берегам Фуняйки: набережная, церкви, кладбища, кедровая роща... Особенно подробно полковник Хренкин остановился в своём рассказе на доме-музее знаменитого художника-пейзажиста Ибсóна, - белой двухэтажной избе, примостившейся у самой набережной.
   Этот живописец, конца девятнадцатого века, почти каждое лето проводил в Драчёвске: писал этюды, охотился. Дом он снимал у вдовы генерала Юбса, - весьма аппетитной особы. Говорят, что Ибсон даже был её любовником.
   Наша соседка - госпожа Хамс - весьма заинтересовалась историей Ибсона и Юбсовской вдовы, и засыпала полковника градом вопросов, пытаясь выяснить некоторые пикантные подробности этой истории.
   На все вопросы назойливой дамочки полковник отвечал немногословно и однозначно: "Не могу знать, гражданочка, я их за ноги не держал".
   Актёр Хамс, чувствуя себя, по-видимому, неловко из-за нахального поведения своей любопытной супруги, постоянно толкал её локтем в бок и зловеще шипел: "Заткнись, дура!"
   Мы прошли уже почти половину нашего маршрута и начали уже, было, разворачиваться, чтобы плыть назад вдоль другого берега..., как, вдруг, услышали нарастающий рёв. Сверкающая в лучах заходящего солнца моторная лодка, быстро двигалась в нашем направлении, разбрасывая тучи пенистых брызг. Казалось, что она летит прямо на нас... и вот-вот врежется в "Мичмана Членского".
   Моторка проскочила прямо под нашим носом, и огромная волна, разбегающаяся от неё, сильно качнула судно. При этом мадам Хамс истошно завопила: "Караул, тонем!"
   Однако, столь ничтожная волна не смогла перевернуть "Мичмана Членского", и он уверенно продолжал свой путь, рассекая тёмную воду.
   Моторная лодка замедлила свой ход метрах в десяти от пароходика и теперь плыла за нами, параллельно борту. Несколько испуганные экскурсанты почти все повставали со своих мест и прильнули к палубным перилам, рассматривая моторку. На её борту красовалось гордое название - "Бухой карасик". В лодке было два индивида. Один - объёмистый, как холодильник отечественной марки "ЗИЛ", в солдатских сапогах и шароварах, в грязной майке, - управлял моторкой. Мускулистые, волосатые руки его украшали многочисленные татуировки. Морда этого типа была красная, испитая, а голова - лысая. От правого глаза до губы, по щеке, тянулся сизый шрам. Другой - тонкий, как щепка, с голым торсом, в семейных трусах в горошек и в огромных рыбацких сапожищах. Он сидел на корме. На голове его была надета клетчатая кепка с большим козырьком, какие обычно носят лица кавказкой национальности. Физиономию его нам не удалось рассмотреть, так как она полностью скрывалась под козырьком. Тощий тип держал в руке длинную палку, периодически поднимая её в воздух и потрясая ей, словно вождь негритянского племени Мумумба. Присмотревшись получше, мы поняли, что это - багор.
   Наш гид прокомментировал зловещим шёпотом: "Я их знаю. Тощий - это Федька Шмырь - дешёвый фраер..., хотя и карманник, а толстый - Ванька Яйцо. Он, между прочим, - только что из мест заключения. Говорят, - мотал срок за мокрое дело. Но я думаю, что - пиздят. Его выпустили по амнистии. Шрам у него - от блатной заточки, - схлопотал в зоне".
   При этих словах госпожа Хамс тихо, но выразительно взвизгнула.
   Не обратив на взвизг чувствительной дамочки никакого внимания, полковник Хренкин продолжал, потрясая седыми усищами, - уже громко, внушительным командным басом так, чтобы было слышно на моторке: "И-ть твою..., я погляжу - они опять нажрались. Ну, ничего, они у меня допрыгаются. Я их сдам, куда надо!"
   В ответ на реплику бравого отставника, с моторки донеслось торжествующее хихиканье Федьки Шмыря, а Ванька Яйцо рванул, что есть силы шнур мотора, лодка взревела, встала на дыбы, и снова с дикой скоростью проскочила под нашим носом, ещё сильнее, чем в первый раз, качнув пароходик.
   Несколько потерявших хладнокровие экскурсантов, завопило: "Это - безобразие, хулиганство, надо вызвать милицию!" И, конечно, сильнее всех визжала мадам Хамс.
   Резвая моторка тем временем быстро удалялась и вскоре совсем скрылась за поворотом реки.
   Вдруг заскрипело открывающееся окошко капитанской будки, и оттуда высунулась рыжебородая физиономия товарища Икаеева.
  - Ты видел, Иваныч, - заревел он слегка осипшим баритоном, обращаясь к Хренкину, - Эти разъебаи спиздили наш багор. Как я не углядел?
   На это наш гид отвечал: "Ах, и-ть твою. Мало того, что они всё время бухие, так они ж ещё и пиздят государственное имущество. Ну, нет, - в этот раз им это так просто с рук не сойдёт. Абрамыч, вызывай по рации ментов!"
  - Да, брось-ты, Иваныч, - сами разберёмся. Проспятся они..., - отдадут багор. На хер он им нужен? - пошёл на попятную капитан, и его голова исчезла в окошке.
   В эту минуту мы снова услышали нарастающий рёв. "Бухой карасик" опять стремительно нёсся в нашу сторону.
   Ванька Яйцо, со зверским выражением на своей испитой харе, впился в руль моторки. По оцепенелой позе толстяка и по туманному отблеску его рыбьих глаз, нам стало ясно, что он до бессознательности пьян и с трудом понимает, где находится.
   Его тощий друг, же, напротив, демонстрировал величайшее оживление, подпрыгивая на корме, потрясая краденым багром - в одной руке и, сорванной с головы, кавказкой кепкой, - в другой. До нас донеслись обрывки перефразированной известной русской народной песни, которую он горланил, стараясь перекричать рёв мотора:
  - Была бы только тачка, да тачка порезвей,
  Была бы только тёлка, да тёлка пожирней!
   Моторка снова встала на дыбы и вихрем пронёслась под нашим носом, с неимоверной силой качнув судно.
   Рассвирепевший полковник еле удержался на ногах, крепко вцепившись руками в бортовые перила, и заорал диким голосом: "Икаев, и-ть твою так, вызывай ментов!"
   "Бухой карасик" кружил вокруг нас, иногда на время удаляясь, почти всю обратную дорогу. Испуганные пассажиры женского пола и несознательные дети дико верещали, мужики матерились. Полковник Хренкин осыпал хулиганов в моторке совершенно непечатной бранью и призывал "ебёного" капитана Икаеева, отсиживавшегося в своей будке, звонить в милицию.
   Ясно, что было уже не до экскурсии. У всех, включая и нас с Дроном, было испорчено настроение и натянуты нервы.
   Наконец, когда мы подходили почти уже к самой пристани, "Бухой карасик", проскочив последний раз под нашим носом и обдав почти всех экскурсантов на палубе с ног до головы холодной водой, сделал крутой поворот и стремительно скрылся за излучиной реки.
   Вскоре, без дальнейших приключений, мы добрались до пристани и с огромным облегчением снова ступили на сушу. По-видимому, наш капитан всё же позвонил в отделение, - так как в нескольких шагах от причала стоял милицейский газик.
   Полковник и капитан пошли жаловаться двум ментам, сидящим в газике, а мы, немножко потоптавшись на месте и перекинувшись несколькими репликами по поводу испорченной экскурсии, всей гурьбой направились в сторону дома отдыха "Ядрёные дали".
  - Эй, постойте, - закричал кто-то из нашей группы, - шпана на моторке причаливает к берегу!
   Действительно, лодка с двумя нашими мучителями тихо подошла к пристани. Квадратный Ванька Яйцо сохранял всё тоже безучастно пьяное выражение на своей физиономии, тогда как Федька Шмарь радостно и глупо улыбался и протягивал нам багор, как бы говоря: "Вот возьмите, мы чуток поиграли, и будет, - возвращаем вам ваше имущество с благодарностью!" Непонятно, - они, что, рассчитывали, - что заведённые экскурсанты скажут им спасибо?!
   Честно говоря, такого появления этих двух жлобов, после всего того, что только что произошло, наша группа никак не ожидала; и, поэтому, первые несколько секунд народ находился в замешательстве.
   Но довольно быстро мы ощутили, что настал, наконец, час расплаты... Несколько крепких мужчин из рядов экскурсантов, неспешной походкой и с деланно-добродушными физиономиями, - чтобы не спугнуть хулиганов, - направилось в сторону причалившей моторки. Менты же, выйдя, вместе с бравыми полковником и капитаном, из газика, согнувшись, стали пробираться к лодке под прикрытием кустов.
   Как говорят у нас в народе: "Пиздец подкрался незаметно"... Не успели два наших хулигана и глазом моргнуть, как множество цепких и мускулистых рук впилось в них, и два друга вместе с багром были в момент вытащены из лодки на сушу. Разъярённые мужики набросились на распростёртых на земле Федьку и Ваньку, усердно молотя их руками и ногами.
   Мы с Дроном не участвовали в избиении, а наблюдали расправу, стоя в отдалении. Очутившаяся опять рядом с нами, мадам Хамс, регулярно подпрыгивала и азартно кричала: "Так им, ... кончай их, чтоб никакой Склифосовский не принял!"
   Менты, с помощью полковника Хренкина и капитана Икаева, пытались оттащить нападавших. Наконец им это удалось и не до конца добитых, к счастью, хулиганов, поволокли за руки и за ноги в милицейский газик.
   Когда милиция уехала, полковник Хренкин торжественно объявил, что, с учётом смягчающего вину обстоятельства, - попытки добровольно вернуть багор, - срок Федьке и Ваньке на этот раз пришивать не будут, а дадут только по пятнадцать суток. Однако, моторка "Бухой карасик", принадлежащая Ваньке, конфискуется в пользу государства. Багор же возвращается капитану Икаеву.
  
   Правосудие восторжествовало.
  
  Монпелье-Париж, 1995-1996 гг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  "РУМЫНКА"
  
   Майским вечером, в конце семидесятых, в институтском кафе "Овальный жёлудь", на юго-западной окраине Москвы, сокурсники отмечали окончание первого учебного года. Задушевно играл студенческий оркестрик, стоял дымный полумрак, и на столиках имелась закуска в виде пирожков и салатов и выпивка - коктейли Шампань.
   Он пришёл один, а его приятель, - пухлый, низкорослый очкарик, - привёл с собой старую школьную подругу. Она была стройна, зеленоглаза и белокура.
   Они втроём сидели за одним столиком, потягивали разноцветными соломинками коктейли и курили редкие в то время сигареты "Мальборо", оказавшиеся у неё. Она много болтала обо всём и не о чём, а потом захотела танцевать.
   Сначала с ней танцевал его толстый друг, но - быстро устал и упарился. Он пришёл на замену.
   Его ладони, немного влажные от волнения, лежали на её тонкой талии. Партнёры плавно двигались в полумраке, в медленном танце, и он вдыхал лёгкий аромат французских духов, смешанный с почти неуловимым запахом её пота, - приятным для него.
   Ему, - немного робкому с девушками, - к счастью, не пришлось сразу развлекать её беседами. Она опять, как только что за столом, говорила легко и много, как бы оплетая слушателя сладкой ватой.
   Она рассказывала о своей прошлой жизни. Как школьницей жила со своими родителями в Бухаресте, где её папа - генерал-лейтенант - несколько лет работал советским военным атташе. Как последние два года перед поступлением в университет проучилась уже в Москве, где получила от своих подруг прозвище "румынка". А потом она похвасталась, что неплохо говорит по-румынски, по-английски и сейчас изучает в универе испанский язык, который и будет её специализацией.
   Он набрался смелости и тоже заговорил, - на удивление легко и непринуждённо, - она оказалась хорошей слушательницей. Он рассказывал о своих увлечениях китайской философской и боевой системой кунг-фу, историей искусства и опытах в акварельной живописи,... и тоже хвастал, что знает кое-какие языки.
   Они расстались уже поздно вечером в метро. Его толстый друг поехал с румынкой в сторону Серебряного бора, где они обитали по соседству, а он - в центр города, в знаменитый "Дом на набережной", в котором жил со своими родителями.
   Грустно было продолжать остаток пути одному. Он хотел бы сейчас оказаться на месте своего товарища.
  ....................................................................................
   В первое время он часто вспоминал о красивой румынке. Она оставила ему свой телефон, изящным почерком выведенный карандашиком на пустой коробке из-под "Мальборо". Но он, почему-то, не решался позвонить ей, - считал неудобным.
   Бежали дни, - один за другим, - и тонкие черты её лица стали постепенно размываться, стираясь из его памяти, - и через месяц он совсем о ней забыл. Однако вскоре судьба снова захотела свести его с румынкой.
   Погожим, солнечным, и уже жарким июльским утром он прогуливался по умытой ночными ливнями Москве. Он любил так ходить в одиночестве по городу, погружаясь в пёструю и хаотичную толпу, которая то несла его, то отпускала, наполняя своей могучей энергией...
   На площади Революции он увидел её, плывущую в толпе к нему на встречу. Они столкнулись почти нос к носу, но она сначала не узнала его..., - а узнав, ничуть не удивилась.
   Они перебросились парой малозначащих фраз. Она сказала, что идёт в свой универ, где у них проходит летняя практика по библиотечному делу. А он сообщил, что просто гуляет.
  - Как, ты вот так без всякой цели ходишь по городу один? - удивилась она.
  - Да, я люблю так бродить и думать.
  - Философ! А ты любишь пить шампанское? - с легкой иронической ноткой в голосе задала она несколько неожиданный вопрос.
   Он не знал, что ответить, потому что в то время был равнодушен к шампанскому и вообще ко всему спиртному. Но сказал "да".
  - Тогда приезжай как-нибудь ко мне. Мои родители сейчас отдыхают в санатории. Только позвони предварительно. Будем пить шампанское вместе! - пригласила она.
  ....................................................................................
   Через пару дней, вечером, он ехал к ней в уже почти пустом вагоне метро, держа на коленях букет из пяти длинных алых роз и бутылку шампанского, завёрнутую в газетную бумагу. Полусладкое Советское шампанское было не простым, а с чёрной этикеткой, усыпанной медалями. Пришлось отстоять за ним очередь в винном отделе гастронома.
   От метро "Полежаевская" до Серебряного бора нужно было ещё добираться на троллейбусе, но тот, как назло, не приходил. Чтобы сильно не опоздать, он решил раскошелиться и взял такси.
   Таксист - пожилой мужик с квадратной физиономией - был в благодушном настроении и, видя цветы и торчащую из газеты золотую фольгу бутылочного горлышка, пошловато острил: "Завидую я тебе, парень. Она уже наверняка подмылась и тебя дожидается. Эх, молодые годы!"
   Она встретила его на пороге квартиры в красивом платье из голубого шёлка, оттеняющем полумрак просторного коридора за её спиной. Через лёгкую, полупрозрачную ткань таинственно просвечивало её изысканное, кружевное бельё.
   Они пили шампанское, художественно отливающее светлым золотом в изящных бокалах тонкого стекла, и слушали музыку сверхмодной в то время группы Би Джиз в высококачественном воспроизведении имевшейся у неё системы Грюндиг. А на улице тем временем напарило, засверкали зарницы... и пошёл дождь, забарабанив тонкими водяными пальцами по оконным стёклам.
   А потом, держа в руках бокалы наполненные шампанским, они долго переминались с ноги на ногу в медленном-медленном танце под аккомпанемент какой-то незнакомой ему романтической англоязычной группы. Она говорила, что любит эту музыку, что в ней столько трогательной грусти и, что когда она будет старой, напишет в своём завещании, чтобы её похоронили под неё. И губы их как-то незаметно слились в сладком поцелуе, - он пил шампанское из её рта.
   Любовь их была волнующе нова и свежа, как бывает только в первый раз. А потом они вместе мылись под душем, и румынка, сказала, дотронувшись нежной ручкой до его устало обмякшего члена: "То, что у тебя между ног, - это спелеолог".
  - Ты знаешь, что такое "спелеолог"? - продолжала она.
  - Да, конечно, - ответил он, - Это человек, который исследует пещеры.
  - Верно. А я думала, ты не знаешь. Так вот, в следующий раз задача спелеолога - проникнуть в пещеру как можно глубже.
  ....................................................................................
   Одним уже зимним днём, они договорились встретиться у метро "Арбатское". Оттуда пошли пешком в популярную московскую дискотеку "Метелица" (или просто "Метлу", как её называла тогда молодёжь). Стоял сильный мороз, и по дороге наша пара заскочила в кафе с соответствующим сезону названием - "Льдинка". Там они приняли для согрева по коктейлю Шампань, закусив арахисовыми орешками, - так что в "Метлу" прибыли уже слегка захмелевшими.
   В огромном танцевальном зале собралась, как всегда в субботу вечером, куча народу, - в основном молодёжь, студенты. Кто сидел за столиками, кто танцевал, а кто просто подпирал стены или переминался с ноги на ногу. Мощные колонки разносили по помещению хиты Бони Эм, Би Джиза и других модных в то время групп, а в спёртом воздушном полумраке плыл разноцветный табачный дым.
   Усевшись за один из немногих свободных столиков, они заказали у официанта, с блудливой физиономией и в розовом пиджаке, две бутылки шампанского. Они пили и болтали, а потом танцевали. А после их пригласили к себе за столик двое отплясывавших рядом студентов из братской Нигерии. У этих молодых людей имелась бутылка "Столичной", и они наперебой хвалили жизнь в Советском Союзе. Румынка вежливо отказалась пить, сославшись на головную боль, а он по-быстрому сообразил на троих с весёлыми неграми.
   После выпитой водки перед глазами у него всё поплыло, лица людей смешались и завертелись вокруг тягучей, пёстрой лентой. Он почувствовал, как от этой ленты отделился её силуэт и стал удаляться. Он бросился за ним, слетел по ступенькам широкой лестницы вниз, в гардероб. А её дублёнка уже маячила у настежь распахнутых в снежную ночь стеклянных входных дверей.
   Он бежал за ней по обледеневшему асфальту, натыкаясь на редких прохожих, и кричал: "Я люблю тебя!", глотая холодный воздух вперемежку со снежинками.
   У Арбатской площади он окончательно потерял её из виду. А потом, дойдя до метро "Библиотека Ленина", на несколько мгновений отключился и осел на землю, прислонившись к гранитной стене вестибюля станции. Но быстро пришёл в себя, почувствовав опасность замёрзнуть, энергично поднялся на ноги и поспешил дальше. Какая-то мощная сила перенесла его через Большой Каменный мост в "дом на набережной" и поставила у дверей квартиры, в которой он тогда жил с родителями. Открыла его тётка, жившая в соседнем подъезде и гостившая в то время у родителей.
   Он вплыл в тёплый, светлый коридор и окончательно отключился.
  ....................................................................................
   Утром он проснулся в своей кровати весь облёванный. То, что произошло накануне, стало медленным полутуманом всплывать в его тяжёлой голове. Нервные родители, - особенно мама, - были, конечно, в шоке. Однако, его тётя, - полная женщина в очках, - отнеслась ко всему спокойно, сказав, что такое в молодом возрасте случается и, что она надеется, что для племянника это будет наукой на будущее.
   Приняв душ, пощипав немного без аппетита ароматные гренки, приготовленные на завтрак тётей, и похлебав чаю, он вышел на улицу, - немного прогуляться, проветрить мозги.
   Не очень твёрдой походкой шёл он по залитому солнцем, заснеженному Гоголевскому бульвару. В ушах у него шумело, и перед глазами порхали стаи сереньких мушек. Но постепенно, по мере того, как он вбирал в себя бодряще-свежий зимний воздух, эти неприятные эффекты стали отступать.
   Он втиснулся в холодную телефонную кабину, опустил в автомат двухкопеечную монету и набрал её номер. Голос румынки на другом конце провода был какой-то неласково-недовольный. Оказалось, что вчера поздно вечером его тётя позвонила ей и наговорила таких грубых вещей, что она даже не может произнести этого вслух.
   Он удивился только тому, - откуда у тёти оказался номер её телефона.
   Но потом всё выяснилось. Телефон румынки был в записной книжке, выпавший у него в тот вечер из кармана. И никаких грубых вещей тётя, по её же собственному выражению, не говорила, - а только вежливо попросила румынку не заниматься больше с её племянником блядством.
  ....................................................................................
   Обида румынки быстро прошла, и они продолжали время от времени встречаться. Каждый раз, когда он приходил от неё немного подшофе, беспокойно-нервная мама встречала его у двери со словами: "От тебя опять пахнет выпивкой и женщинами".
   Он хотел даже жениться на румынке, но она отказывала ему и говорила, что ещё - молода и хочет погулять. А потом она внезапно вышла замуж за ударника из довольно популярной московской рок-группы. А он женился на студентке экономического факультета МГУ.
   Ударника вскоре забрали офицером в армию. Её папа-генерал устроил зятя на непыльную службу - недалеко от Москвы, так, что тот мог на выходные приезжать домой.
   В будние же дни теперь, вечерами, румынка и он по-прежнему изредка встречались. Но не было уже у него к неизменно прекрасной румынке тех волнующе-юношеских чувств. Выдохлись они...
  ....................................................................................
   Шли годы. Он остепенился, работал в солидном научно-исследовательском институте, завёл ребёнка и стал хорошим семьянином. Она тоже остепенилась, - устроилась на ответственную службу в министерство.
   Они уже больше не встречалась. Но он никогда не забывал набрать номер телефона румынки в день её рождения и иногда (чрезвычайно редко) звонил ей без какого-либо специального повода. Трубку обычно брала её мама, - добрая, тихая женщина, - и всегда узнавала его по голосу. Когда подходила румынка, разговор всегда получался довольно формальным, - он справлялся о её делах и рассказывал о том, как живёт сам.
   Однажды она сама позвонила ему на работу. Этого никогда не бывало, и он очень удивился. Её голос звучал расстроено и подавлено. Муж её, отправляясь утром на своих Жигулях на службу (после армии он забросил музыку и стал, подобно своей супруге, служить клерком в министерстве), заехал в залитую дождевой водой глубокую яму на асфальте. Машину перевернуло и выбросило на тротуар, - прямо на проходившую мимо женщину, - сорокалетнюю домохозяйку. Женщина ударилась головой об асфальт и умерла на месте, а мужа её теперь будут судить. Что делать?!
   Ему было жалко и домохозяйку и мужа румынки, но он только мог ей посоветовать найти через папу хорошего адвоката.
   Папа-генерал спас её непутёвого мужа. Бывшему ударнику дали два года, но условно.
  ....................................................................................
   Время шло. Она развелась с мужем. Ушла из надоевшего ей министерства и работала теперь переводчицей на какой-то русско-американской фирме. Он же собирался поехать на год, а, может быть, и больше, в Париж, - стажироваться по науке.
   Перед отъездом, - это было зимой, - он пригласил румынку в памятное им по беззаботным студенческим годам кафе "Льдинка". Они не встречались уже несколько лет. Румынка была всё такая же худенькая и стройная, - но его поразило множество мелких морщинок, появившихся на её лице. Морщинки расходились от лукаво-щурившихся, зелёных глаз, от белёсых бровей и от тонких, слегка припомаженных губ. Наверное, и он в её глазах изменился, постарел.
   В кафе всё осталось по-прежнему: тот же декор и тот же набор десертов и напитков. Они пили из изящных, высоких бокалов своё любимое полусладкое "Советское шампанское", налитое из бутылки с чёрной этикеткой и медалями, и ели из металлических вазочек нежное сливочное мороженное с изюмом и орешками.
   Разговор клеился с трудом, - они стали друг для друга чужими. Он расспрашивал о её жизни, о родителях, - а она отвечала немногословно и уклончиво и почти не задавала ему вопросов, - только удивилась, что он всё ещё живёт со своей женой.
   Он спросил у неё тогда: "Как ты думаешь, - смогу ли я когда-нибудь уйти от своей жены и начать другую жизнь?" Она помолчала несколько мгновений и сказала: "Думаю, что нет".
   За большими окнами кафе тем временем начало темнеть, и густо повалил мохнатый снег.
  ....................................................................................
   В Париже он не ушёл от жены, но, напротив, - жена ушла от него. И тогда, тоскуя в одиночестве, он вспомнил о румынке. Он подождал до её дня рождения и позвонил ей в Москву, - как бы поздравить. Она не удивилась его звонку. Он расспросил свою старую знакомую о жизни. У неё всё было по-прежнему, - она продолжала работать на своей русско-американской фирме.
   Он рассказал о том, как живёт в Париже, и, что от него ушла жена. Она и этому не удивилась.
   Он предложил прислать ей приглашение, чтобы она провела с ним отпуск в Париже. Идея ей понравилась, и она пообещала приехать.
  ....................................................................................
   Приглашение было послано и вскоре дошло до румынки. Они несколько раз обсуждали по телефону детали её поездки, и всё было, казалось, уже на мази, - но она всё тянула и откладывала свой приезд. В результате, срок приглашения кончился, и она не приехала вовсе. Наверное, у неё в Москве имелся какой-то мужик.
   Он продолжал жить в Париже, и у него со временем появилось немало женщин, а румынка как-то совсем стёрлась из памяти. Он долго-долго, - несколько лет, - не звонил ей, но однажды, опять в её день рождения, решил набрать её московский номер, - из любопытства. Трубку взяла мама румынки и тот час же, несмотря на то, что прошло столько времени, узнала его по голосу.
   Расспросив о его делах, она сообщила, что дочь больше не живёт в Москве, - вышла замуж за американца и уехала в США. Он хотел узнать её координаты в Америке, но она сказала, что не может их дать без разрешения дочери. Тогда он попросил поздравить её от него с днём рождения и продиктовал для румынки свой новый номер телефона.
   Она не позвонила. И уж теперь навсегда выпала из его жизни.
  
  Париж, 1998 г.
  
  *******************************************************
  
  КОНЧИНА ВЕКА
  (Роман)
  
  "...какой признак Твоего пришествия и кончины века?" Матфей, 24:3
  
  Пролог
  
  Бурлит
  огромный
  город.
   Но в той квартире, на втором этаже красивого, старого дома, затерявшегося среди лабиринтов московских переулков, всегда царит непоколебимая, пропылённая тишина. Только на кухне маятник настенных часов-xодиков неумолимо отмеряет бег времени.
   Столько лет уже прошло, но в их комнате всё осталось неизменным: письменный стол у окна, детский диванчик, шкафчик с игрушками, двуспальная кровать, напольные колонки, футляр со скрипкой, пылящийся наверху, на серванте. И даже семейная фотография, сделанная в тот морозный январский день на Красной площади, по-прежнему стояла на полке книжного шкафа, - застеклённая, в тонкой металлической рамке.
   За окном, как всегда, невзирая на смену людей и исторических событий, виднелись боярские белокаменные палаты, - сегодня омытые мягко-розовым, ласковым светом летнего дня.
   Он взял с книжной полки толстую, общую тетрадь - дневник жены - и раскрыл её. Все страницы в клеточку были густо покрыты неразборчивыми каракулями и непонятными рисунками. Однако, последняя запись, датированная днём святого Валентина - 14 февраля, - была сделана отчётливо и аккуратно. Скопирован рисунок из "Маленького принца" Сент-Экзюпери: небольшой удав боа, содержащий в своём желудке огромного слона. Под рисунком разборчивыми, округлыми буквами было выведено: "Похоже на человека. Человек - карлик, - но вмещает в себя гиганта".
   Разглядывая эту страницу, он услышал, вернее, ощутил каждым закоулком своего тела, как по длинному коридору пустой квартиры, за закрытой дверью комнаты застучала копытами мчащаяся во весь аллюр рать многоглавых, многорогих и многоногих свирепых животных.
   Теперь он точно знал, что это снова был признак, но чего - не мог понять. Не было в душе и страха, - он чувствовал, что конец его придёт не сейчас и не так.
   И воспоминания, собираясь из мелких и разрозненных кусочков в одно единое и мощное целое, - как осколки разбитого зеркала в фильме, прокручиваемом в обратном направлении, - понесли его назад всё быстрее и быстрее.
  
  
  Часть первая
  
  I
   Москва конца двадцатого века, - горбачёвские времена.
   Неслышно подкралась осень и раздождилась, разлилась лужами по площадям, улицам и переулкам. Холодная вода забирается за воротники одежды и борта обуви прохожих, а, гулко пролетающие мимо стальные туши машин, обдают с головы до ног липкой грязью.
   "Противно - хорошо бы уйти в тепло, уют, - не слышать больше воя ветра, сидеть в глубоком, мягком кресле где-нибудь в средневековом замке у жаркого огня камина, закутавши ноги в ворсистый шотландский плед. Мечты. Вместо замка приходиться довольствоваться пятнадцатиметровой комнатой, греться, сидя на жёстком, поскрипывающем стуле, около батареи и смотреть на мелькающий экран телевизора "Горизонт", заменяющий каминное пламя. Вдобавок, часто, тёща не даёт покоя со своей "Краткой историей жизни"". Примерно так думал новоиспечённый кандидат физико-математических наук, Вася Васечкин, худой, немного ссутулившийся субъект, лет около тридцати, в мокрой нейлоновой куртке с надвинутым на лоб капюшоном и в запотевших очках, шедший пешком промозглым вечером, от станции метро "Бауманская" на приём к своему психотерапевту.
   А ещё Вася думал о том, что всё, что могло случиться в его жизни, уже произошло, и, что всегда и неизменно-скучно будет повторяться одно и то же: работа, жена с сыном, Томочка, тёща, а летом - дача.
  .................................................................................
   Васечкин был женат ещё со студенческих лет на миниатюрной шатенке Вике - аспирантке-социологе, выпускнице экономического факультета МГУ. Молодые супруги заимели уже сынишку - семилетнего первоклашку Антошу, - толстенького, розового, с жёсткими, золотистыми, ёжико-образными волосиками на круглой головке. Антоша был, по его же собственному выражению, "мальчик, хороший, сделан из кожи".
   Семья Васечкиных занимала уже упомянутую пятнадцатиметровую комнату в довольно приличной трёхкмонатной квартире, с высоченными лепными потолками. Квартира располагалась в полностью отреставрированном красивом, кирпичном доме, построенном в стиле "Модерн" в начале двадцатого века небезызвестным польским архитектором паном Сморчковским. Дом стоял в тихом переулке неподалёку от Меньшиковой башни. Окна комнаты Васечкиных выходили во двор, на изящные белокаменные палаты семнадцатого века, - живописные в любое время года, но особенно по-сказочному смотревшимися зимними вечерами на фоне демонически-искрящегося в фонарном свете снега.
   Кроме семьи Васечкиных квартиру населяло ещё двое жильцов. Самую большую комнату - весьма шикарно меблированный салон, содержащий среди прочего роскошный старинный рояль (однако, со сломанной декой), - занимала младшая сестра Вики - Томочка, - аспирантка-первогодка географического факультета МГУ. Эта довольно томная и немножко ленивая барышня, любила при любой возможности поваляться среди груд подушек на своём импортном двуспальном канапе. В третьей, крохотной комнатушке (площадью, не превышавшей десяти квадратных метров) обитала мама Вики и Томочки, - то есть Васина тёща, - Таисия Петровна. Эта суховатая, жилистая пенсионерка с крашеным в ядовито-рыжий цвет пучком жиденьких волосиков и полным ртом золотых зубов прошла через множество жизненных испытаний и обладала исключительной, воистину нечеловеческой энергией. Её Таисия Петровна в настоящее время употребляла на постройку кирпичной дачи на садовом участке в шесть соток, приобретённом в сотне километрах от Москвы.
   По соседству, на той же лестничной клетке, в двухкомнатной квартире жили старшая дочь Таисии Петровны - Рита, с мужем Ваней Мошонкиным, дочкой Светочкой девяти лет и пушистой, полосатой кошкой Лариской. Болтливая и подвижная Рита, также как и Вика, закончила экономический факультет МГУ и работала главным бухгалтером на оборонном предприятии - "почтовом ящике" (п/я). Её муж, Ваня, - полная Ритина противоположность по характеру, - молчаливый и замкнутый уроженец северной, беломорской деревни Ухта, также экономист по образованию, - занимал в том же п/я. должность начальника отдела кадров.
  .................................................................................
   Почти весь год Васечкин проводил в московской квартире в окружении Вики, Антоши, Томочки и Таисии Петровны. Однако летом Антошу отправляли на дачу, - для того, чтобы он дышал свежим воздухом, - и Вика, и Вася находились там с сыном поочерёдно.
   Дачный дом с садовым участком были приобретены Васиным дедушкой Павлом Васильевичем, - пенсионером весьма внушительной, стокилограммовой комплекции, ветераном Коммунистической партии, - в природно-симпатичном, тихом уголке, - дачном посёлке Перепёлкино, - километрах в сорока от Москвы.
   Становясь старше, Васечкин всё больше любил природу, и дача являлась для него каждое лето небольшой отдушиной, позволяющей забыть хоть ненадолго раскаленную сутолоку города, смог и гарь выхлопных газов.
   Действительно, - как сладостно идти по летнему, изрезанному причудливыми солнечными лучами и испускающему миллионы живительных ароматов, лесу. Или валяться с книжечкой в гамаке, закреплённом между двух мощных сосен, среди яблоневых деревьев и кустов смородины на дачном участке. Или окунуться в жаркий летний день в прохладную глубину пруда и плыть к противоположному берегу, где на изумрудном лугу пожёвывают сочную траву пятнистые коровы.
   Однако так много отрицательных факторов отбивало у Васи охоту ездить на дачу!
   Прежде всего - это электричка. Вы представляете себе, - что это такое? Особенно в жаркий летний выходной? Люди стоят битком, - не протиснуться. Толстые тётки изнемогают от жары, и вонючий пот капает с них на вашу одежду; а от мужиков разит стойким перегаром. Маленькие дети плачут, а четвероногие друзья зычно подвывают и лают. Вдобавок, поезд идёт медленно, и на каждой остановке народ всё набивается, преумножая и без того избыточное давление. Атмосфера, в результате, складывается, прямо сказать, неблагоприятная.
   Да и на даче обстановка тоже желала лучшего. Всем заправляли там сестра Васиной мамы - тётя Поля - полная, бессемейная дама с толсто-стекольными очками, биолог-вирусолог по профессии, и уже упомянутый дедушка Паша - её отец. Оба они были заядлыми огородниками. Однако телесная комплекция и изрядный возраст мешали им достигнуть желанной небывало рекордной урожайности на дачном участке. Поэтому они настойчиво просили Васю то вскопать грядки, то полить садовые растения, то собрать ягоды с кустов колючей облепихи,... А иногда даже они хотели, чтобы он затащил на участок с помощью тачки, доставленные из районного центра на грузовике и вываленные в кучу за калиткой кирпичи, песок или навоз. А наш герой терпеть не мог садово-огородной работы и предпочитал проводить дачное время в прогулках, занятиях спортом и прочих видах культурного отдыха.
   Вдобавок, обычно уже во второй половине лета на даче поселялись и Васины родители. Его мама, Флора Павловна, химик по образованию, мало проработала из-за слабого здоровья (испорченного, как говорят, облучением ураном в химической лаборатории в самом начале её карьеры), получала небольшую пенсию по инвалидности и сильно скучала от вынужденного сидения дома. Со временем в ней развилось хроническое беспокойство за всех членов семейства и, в особенности, за Антошу и Васю. Она вечно ходила по Васиным пятам, донимая его своими страхами. Опасения нервозной женщины касались в основном здоровья внука и правильности его воспитания. Иногда Вася уставал от монотонных маминых причитаний и отвечал ей грубо, а у Флоры Павловны от этого повышалось кровяное давление, - случался так называемый криз, - и она залегала на несколько дней в постель. Васин папа, Владимир Петрович, - маститый профессор-физик, направивший по своим стопам и своё единственное чадо, - всегда очень нервничал при виде занемогшей супруги и кричал на Васю срывающимся тенором: "Жопа, - опять мать уложил, опять мать уморил!"
   Да и комфорт на даче был, прямо скажем, весьма далёк от совершенства. Деревянный дом отапливался печкой, которую перед сном гасили во избежание утечки ядовитого угарного газа. Если ночь выдавалась прохладной, то к утру комнаты остужались, и становилось нестерпимо сыро. Водопровод в доме отсутствовал, и воду приходилось таскать вёдрами из колодца. Мыться можно было только в переносном душе, который устанавливался в наиболее солнечном месте дачного участка. Вода в баке душа за день нагревалась на свету.
   Но самым главным неудобством с точки зрения Васечкина было отсутствие канализации. Грубо сколоченный из не оструганных досок сортир, - если вообще можно применить это благородное и приятное для слуха название к столь пошлому сооружению, - находился около забора, в углу садового участка. Чтобы пройти туда вечером, когда было темно, приходилось брать с собой карманный фонарик, так как участок не освещался.
   Внутри сортир имел круглое отверстие, диаметром с габаритный зад, проделанное в дощатом полу. Над этим импровизированным толчком приходилось сидеть в неудобной позе, на корточках; и свирепые комары, тучами парящие в узком пространстве сортира, всегда с жадностью впивались в оголённые "биологические" (по образному выражению Васиного деда) места.
   Под отверстием, в земле, была вырыта яма, в которой стояло большое, оцинкованное ведро. Ведро постепенно наполнялось испражнениями, - так, что каждую неделю было необходимо нести его опустошать в деревянный компостный ящик, громоздившийся в противоположном углу участка.
   Компост из ящика использовался для удобрения фруктово-овощных посадок; и тётя Полина всегда очень сердилась на Васю, когда находила в навозе использованные презервативы, которые "не перегнивали". Дело в том, что Васечкин имел привычку бросать презервативы в туалетное ведро.
   Нашему герою не редко приходилось осуществлять общественно-полезное, санитарное мероприятие по выносу сортирного ведра. Ведро распускало по жаркому, летнему воздуху головокружительный аромат и было чудовищно тяжёлым. Последнее обстоятельство всегда наводило любознательного физика на глубокие, научные размышления: "Действительно, говно не тонет, а значит, - оно легче воды. Следовательно, ведро с говном не может столько весить... Парадокс!"
  .................................................................................
   Посещение психотерапевта было весьма кстати, так как на душе у Васи в этот вечер, несмотря на то, что была суббота - нерабочий день, - стояла какая-то скверность, - наверное, от плохой погоды. И это неудивительно - герой наш относился к породе людей, называемых "метеопатами". Проплывёт, бывало, по жидко-голубому московскому небу серенькая дождевая тучка, и в Васиной душе прокрадётся некая лёгкая тень. А уж если всё небо обложило, - так и на душе становится также нестерпимо пасмурно.
   В силу того, что Москва, как известно, не особо балует своих обитателей хорошей погодой, Вася иногда довольно надолго впадал в уныние. Тогда его посещал рой мрачных мыслей и страхов: чаще всего он начинал панически бояться покончить жизнь самоубийством. Например, каждый раз, когда наш герой проходил по высокому Большому каменному мосту через Москва-реку, напротив серой громады "Дома на набережной", где в соседних подъездах жили его родители и тётя Поля с дедушкой Пашей, ему казалось, что какая-то неведомая внутренняя сила прямо-таки подталкивает его броситься вниз - в чёрную воду. Так что Васечкин опасался переходить через реки по мостам, не любил он также посещать квартиры, расположенные на этажах выше второго (сам он жил на втором) и прятал подальше всякие острые предметы - особенно ножи и бритвы. Будучи вдобавок порядочным занудой, Вася донимал своими опасениями супругу Вику.
  
  II
   Маститый психотерапевт - Иван Люциферович Кубышка - довольно успешно помогал Васечкину преодолеть уныние. К этому врачу Вася ходил на сеансы релаксации примерно раз в две недели. За каждый приём Иван Люциферович брал с нашего зануды по два червонца - сумму по тем временам немалую. Благо, деньги на психотерапию щедро отстёгивал Васин отец.
   Доктор Кубышка наружностью весьма соответствовал носимой им фамилии. Это был розовощёкий, немного плешивый толстячок предпенсионного возраста, с бочкообразным телом: то есть широким в талии и плавно сужающимся к голове и к ногам. Вертикальные, чёрные полосы безупречно-отутюженного шерстяного костюма и шёлкового галстука, надетых на Ивана Люциферовича, ещё более подчёркивали бочкообразность его фигуры.
   Психотерапевт занимал роскошно-обставленную кожаной и красного дерева мебелью двухкомнатную квартиру на самом верхнем (девятом) этаже нового кирпичного дома "улучшенной планировки", неподалёку от Елоховской церкви.
  .................................................................................
   Во время первого приёма доктор Кубышка усадил нашего героя в мягкое кресло с чёрной кожаной обивкой, а сам поместился напротив, на резном стуле, за другим концом необъятного письменного стола. Дело было вечером - доктор всегда принимал на дому в это время, так как днём работал в психиатрической клинике. Массивная настольная лампа в розовом абажуре, разливала над столом тёплый свет, оттенявший румянец пухлого психотерапевта.
   Выслушав жалобы Васечкина и его мнительные предположения о том, что он, по-видимому, страдает шизофренией или маниакально-депрессивным психозом, психотерапевт стал задавать своему пациенту массу, казалось бы, ничем не связанных с его недугом вопросов. Например, нравится ли Васе его работа, как он ощущает себя в семье, имеет ли сексуальные желания и удаётся ли ему их удовлетворять, нравится ли ему музыка и какая, какой живописи отдаёт предпочтение, каких авторов любит читать, верит ли в бога, ходит ли в церковь,... и так далее и тому подобное. Потом Кубышка внезапно замолчал и уставился неподвижными, зеленоватыми глазами на Васю из-под зловеще-поблёскивающих стёклышек очков. В это мгновение с Иваном Люциферовичем произошла некоторая трансформация. Но, скорее всего, вовсе ничего не случилось, а нервному Васечкину просто показалось, что сидящий перед ним доктор вдруг потерял свой румянец и даже позеленел. В тот же момент (в глазах нашего героя) доктор заметно вырос, - почти до потолка, и его бочкообразное тело приняло бутылкообразную форму - то есть сильно расширилось в области ног и талии и заметно сузилось в районе плеч и головы. При этом зеленоватые глаза Кубышка слились в одно целое с линзами очков и остекленели, а, ставший нестерпимо жёстким, взгляд их резанул Васю, как два острых бутылочных осколка. Затем, вдруг, бутылкообразный доктор резко вскочил со стула, быстро обогнув письменный стол, подлетел к Васе, крепко схватил своего сильно опешившего пациента за плечи и поволок его к окну. Распахнув окно, через которое в комнату тут же ворвался ледяной воздух (дело было зимой), Кубышка скомандовал замогильным голосом: "Даю вам одну минуту и прекрасный шанс покончить с собой - прыгайте быстренько вниз. Девятый этаж - вы точно разобьётесь!"
   Нашему герою прыгать вниз почему-то совсем не хотелось, о чём он тут же дал знать доктору.
  - Ну, вот видите, - вы никогда не покончите жизнь самоубийством. - В вас не проникла ещё безысходность, - уже мягко-вкрадчиво проворковал Иван Люциферович, быстро принимая на Васиных глазах свои прежние приятное бочкообразное обличие и здоровый румянец; и затараторил, не давая Васечкину вставить ни слова: "Вы совершенно психически нормальный человек, критически оценивающий своё поведение. Ни о какой шизофрении и психозах не может быть и речи. Это не более чем страх. Ставлю диагноз: у вас невроз навязчивых страхов, или, другими словами, - вы обладаете болезненно-мнительным характером. То, что вы реагируете на погоду, - тоже вполне закономерно: плохая погода - плохое настроение, хорошая погода - хорошее настроение. Вам, молодой человек, будет очёнь полезно провести серию сеансов релаксации. Не знаю, сколько потребуется сеансов, чтобы вывести вас из нынешнего меланхолического состояния. Возможно много, - навязчивые страхи - штука упорная, следует найти к ним подход, выработать правильное отношение с вашей стороны. Я так же выпишу вам антидепрессанты. Их нужно будет принимать в небольших дозах, так как я также нахожу у вас и очень-очень лёгенькую невротическую депрессию".
  .................................................................................
   Вот так и начал Вася заниматься релаксацией. Сеанс проходил примерно следующим образом: после вступительной беседы, имевшей целью выработать у нашего героя правильный подход к навязчивым страхам, доктор Кубышка заваривал для своего пациента горьковатый успокоительный травяной настой, кофейную чашечку которого Васечкин всегда выпивал с большим удовольствием. Далее, психотерапевт укладывал Васю на спину, на удобное, широкое канапе и накрывал его до самого подбородка мягким, ворсистым шерстяным пледом, а ноги укутывал ещё сверху стёганым пуховым одеялом.
   Затем Иван Люциферович гасил в комнате свет, оставляя зажжённой лишь настольную лампу, и начинал психотерапевтическое словесное внушение. Он накладывал свои тёплые, пухлые руки на Васин лоб и мурлыкал вкрадчивым, бархатным шёпотом: "Ваши глаза закрыты, веки тяжёлые, глазные яблоки расслаблены. Внутренним взором вы фиксируете какую-либо приятную картину - это может быть: цифра двенадцать на циферблате часов, излучина реки, берег моря. Ваше лицо тёплое и спокойное, расслаблены жевательные мышцы, нижняя челюсть слегка отвисает, как у пассажира, дремлющего в электричке, язык прижимается к верхним дёснам... Маска расслабления лица. Она приносит вам удовлетворение и покой. Далее расслабление распространяются по всему телу: расслаблены плечи, корпус, руки, ноги. Расслабленная мускулатура теплее и тяжелее, чем не расслабленная. Вы ощущаете тепло и тяжесть в руках, тепло распространяется по груди, вниз живота, к половым органам. Ваши ноги становятся тёплыми и тяжёлыми. Тепло и тяжесть - во всём теле, полное расслабление. Полный покой. Вы находитесь в состоянии лечебного покоя. В таком состоянии организм сам себя лечит; в кровь в оптимальном количестве выделяются лекарственные вещества и гормоны. Ваше настроение улучшается, вы хорошо себя чувствуете, легко и спокойно. Хорошо себя чувствуете; все ваши отрицательные мысли, страхи и эмоции уходят".
   Затем доктор примерно на полчаса уходил из комнаты, оставляя Васю лежать в состоянии лечебного покоя. Приятно было так валяться - расслабившись в тепле, - особенно поздней осенью или зимой, когда за окном свистел ледяной ветер, и лил дождь; или белыми, искристыми столбами шла метель. Иногда даже Васечкин засыпал.
  .................................................................................
   Возвращаясь через полчаса, Кубышка бодро выводил нашего героя из блаженно-покойного состояния словами: "Наш сеанс релаксации подходит к концу. Я считаю до десяти. На счёт десять вы бодро встаёте с постели, - свежий, отдохнувший и в прекрасном настроении!"
   Действительно, после каждого такого сеанса моральное самочувствие Васечкина заметно улучшалось, и мрачные мысли отходили куда-то на второй план. Он в отличном расположении духа возвращался домой, бодро шагая по плохо освещённым московским улицам - и в хорошую погоду, и, когда ледяной дождь заливал за воротник, или сверкающие снежные вихри обжигали лицо. Однако, приобретённое состояние эйфории довольно быстро (обычно уже следующим утром) покидало Васю.
   Кубышка часто говорил своему пациенту, что тот не может выйти из невроза навязчивых страхов из-за того, что слишком много внимания уделяет собственной персоне.
  - Надо переключить ваше внимание на кого-нибудь или на что-нибудь другое, - внушал психотерапевт. - Вот посмотрите, например, по-настоящему творческие люди (известные учёные, художники, писатели) реже страдают нервными расстройствами, - потому что всё время заняты, увлечены своей работой. У них просто нет времени для самоанализа. Если вас не захватывает работа, - найдите себе другую сферу концентрации внимания: отправляйтесь в путешествие или заведите любовницу. Кстати, - о любовницах..., - сколько лет вашей супруге?
  - Она на два года моложе меня, - отвечал Васечкин.
  - Ну вот, видите, - вы живёте почти со своей ровесницей, - так же, как и я - старик - и жена у меня - старуха. Найдите себе молодую бабу, - лет восемнадцати, - это и вас омолодит. По себе сужу, - чем становлюсь старше, тем более тянет на молодух. Вот в последнее время уже совсем докатился, - девочки-подростки стали нравиться.
   И психотерапевт подмигнул нашему герою снова ставшим на секунду бутылочным глазом.
  
  III
   Доктор Кубышка был не совсем прав, - работа, по большей части, увлекала Васечкина, однако, временами - достаточно редко - могла вселять в него и полное равнодушие, и даже отвращение. Ничего удивительного, - творческие кризисы случаются со всеми мыслящими натурами!
   Наш герой состоял на должности научного сотрудника в лаборатории, занимающейся жидкими кристаллами, в довольно крупном исследовательском центре Академии наук - Кристаллологическом институте, директор которого - академик Моисей Абрамович Шмайдерович - был хорошим знакомым Васиного отца. Научным руководителем диссертации Васечкина являлся сам заведующий лабораторией (или, короче, - "завлаб") профессор Никита Никитич Чесноков - флегматичного вида, полный, лысоватый мужчина лет пятидесяти, - на половину русский, а на половину чукча. Он одевался чаще всего в потёртую, чёрную кожаную куртку и засаленные, мятые брюки, и всегда носил очки с жёлтыми, круглыми стёклами, в тонкой стальной оправе, скрывающие его несколько выпирающие скулы и слегка раскосые глаза. Говорили, что Чесноков сильно талантлив, поэтому - не случайно в своё время (лет двадцать назад) академик Шмайдерович пригласил его к себе в институт из провинциального университета на севере России.
   После защиты Васечкин продолжал работать вместе с Никитой Никитичем и опубликовал в соавторстве с ним несколько статей в солидных научных журналах по материалам своей диссертации. Писал, статьи, конечно, Вася, а профессор Чесноков только бегло проглядывал текст и изредка делал обгрызанным красным карандашом кое-какие поправки на полях. Действительно, Чесноков мало вмешивался в кухню лабораторных исследований, предоставляя двум десяткам своих сотрудников относительную творческую свободу; а сам занимался литературной деятельностью, - писал очередную монографию.
   Люди, долго проработавшие с Никитой Никитичем, также знали, что тот не любит учёных разговоров, поэтому старались не слишком донимать его научными вопросами. Однако, зелёные, молоденькие аспиранты и, особенно, аспиранточки часто попадали впросак, прося маститого профессора объяснить им что-нибудь по науке. В таком случае Чесноков сначала внимательно выслушивал вопрос, а потом обычно лаконично отвечал: "Читайте меня", что означало, что он советует заглянуть в свою бессмертную книгу "Что такое жидкие кристаллы?" Считалось, что таким способом он стимулирует у молодёжи творческую самостоятельность.
   Никита Никитич очень любил выпить, и, можно даже сказать, был настоящим алкоголиком. Приходя утром в свой лабораторный кабинет и садясь за массивный, дубовый письменный стол, покрытый толстым куском плексигласа, он тут же извлекал из маленького металлического сейфика объёмистую колбу со спиртом и наливал себе полный стограммовый мерный стаканчик. Приняв одним махом, не закусывая, отмеренную дозу алкоголя, Чесноков сразу взбадривался и мог уже, как он сам говорил, "творить целый день". Женский персонал лаборатории - существа сердобольные - считали, что Никита Никитич начал пить после трагической смерти своей первой жены, которая страдала психическим расстройством и повесилась на бельевой верёвке в ванной комнате. Тому уже минуло больше десяти лет, и теперь профессор был женат во второй раз на тихой провинциальной женщине, много моложе его, с которой вместе воспитывал свою дочку от первого брака - тринадцатилетнюю Катю. Мужики же утверждали, что Чесноков заливал уже с самого мóлода, - от избытка таланта, - и, возможно, этим и свёл свою жену в могилу.
   Никита Никитич обладал ещё одной весьма характерной особенностью, заслуживающей, по-видимому, упоминания. Он считал (и это, впрочем, было совсем не так уж далеко от истины), что в Кристаллологическом институте, да и во всех других академических заведениях царит засилье евреев. Причём евреи всегда занимают все самые лучшие и высокооплачиваемые должности. Справедливости ради нужно отметить, что в нашей лаборатории был всего один явный еврей - Рабинович, - что, конечно, являлось исключением из правила.
   Профессору Чеснокову доминирование в академической науке представителей библейской национальности крайне не нравилось, и он в меру своих сил старался привлечь общественное мнение к этому неприятному для него явлению. С этой целью Никита Никитич завёл специальный блокнот, который хранил в сейфе вместе с колбой со спиртом. В этот блокнот профессор заносил все доходившие до него сведение о евреях нашего института. Так, например, ему удалось вывести на чистую воду доктора физико-математических наук Ивана Ивановича Иванова, заведующего лабораторией кристаллоакустики. Казалось бы, что обладатель таких совсем невинных имени, отчества и фамилии должен, несомненно, являться русским. Действительно, Иванов был русским - из крестьян Воронежской области. Однако, Никите Никитичу (неизвестно - каким образом) удалось выяснить, что отец Ивана Иваныча умер, когда будущий завлаб был ещё ребёнком. Мать вскоре вышла замуж во второй раз за верного сиониста, Шмуля Исааковича Гуревича. Таким образом, маленький Ваня был воспитан в еврейских традициях, поэтому и сам является евреем. Действительно, Никита Никитич часто говорил, что "еврей - это не столько национальность, сколько свойство натуры".
   Проведённые профессором Чесноковым исследования убедительно показали, что он был единственным русским завлабом в Кристаллологическом институте.
  .................................................................................
   Кроме Никиты Никитича, нашего героя в лаборатории окружали и другие незаурядные и яркие личности. И это совсем не удивительно, - в науке таланты не редкость!
   Вот, например, два интересных человека, которых профессор Чесноков привёз с собой в Москву из родной захолустной провинции: ведущий научный сотрудник Казимир Леонардович Шеховский и старший научный сотрудник Пахом Пахомыч Тамбуренко.
   Казимир Леонардович - шустрый и энергичный обрусевший поляк - был одногодком, большим приятелем и правой рукой профессора Чеснокова. Шеховский пил уже точно от избытка таланта, - никаких других причин для пьянства у него, как было всем известно, не имелось. Раньше, получая в институтской кассе зарплату, он не доносил её до своей семьи и, в результате, как правило, на несколько дней куда-то исчезал (не было его ни на работе, ни дома); хотя всегда потом появлялся в отличной моральной и физической форме. В последнее время, однако, жена Казимира Леонардовича держала его в сухом теле, - договорилась с бухгалтерией института и стала получать мужнин заработок к себе на сберкнижку. От такого исхода дела Шеховский всё больше и больше грустнел, и научное вдохновение его стало было иссякать; однако, Никита Никитич друга в беде не оставил и начал каждое утро выдавать ему из своей заветной (никогда не пустеющей) колбы такую же, как и себе, стограммовую порцию живительной влаги. В результате всё пошло к лучшему: Казимир Леонардович уже больше не исчезал, да и вдохновение к нему потихоньку вернулось.
   Пахом Пахомыч Тамбуренко - довольно болтливый и очень тощий хохол, лет сорока пяти - тоже был алкоголиком и также был удостоен чести пить из профессорской колбы; а, выпив, боялся идти домой, где его ждали жена с дочкой, - поэтому часто засиживался в лаборатории допоздна и выдавал порой из-за этого выдающиеся научные результаты.
   Большим другом Тамбуренко был лабораторный техник, тридцатилетний Федя Коньков, пивший умеренно и, преимущественно, пиво, - до двенадцати полулитровых бутылок "Жигулёвского" в выходной или праздничный день. На все руки мастер, да, вдобавок к тому, ещё и философ, Федя считал, что в жизни всё предначертано заранее, и, что каждого из нас "где-нибудь за уголком тихонько поджидает свой пиздец", то есть был фаталистом. Согласно Феде, - так как пиздец всё равно неотвратимо наступит, следует жить себе тихо, заниматься своим делом и не волноваться. Непоколебимое спокойствие этому лабораторному мыслителю приносило не только дело, то есть научно-техническая работа, но и хобби - на своём дачном участке он разводил огромные помидоры всевозможных форм и окрасок. Фединой гордостью был выведенный им сорт чёрных томатов в форме крупных (сантиметров двадцати в длину и сантиметров пяти в диаметре) пенисов. Пару таких помидоров он однажды принёс в лабораторию для дегустации.
   Коньков и Тамбуренко были изрядно симпатичны нашему герою, и он находился с ними в весьма приятельских отношениях, но подружиться окончательно не мог, так как не любил ни спирт, ни пиво, предпочитая им хорошее сухое вино.
   Ещё один заметный член коллектива лаборатории начал работать в ней ещё до прихода Никиты Никитича. Это - ведущий научный сотрудник Алексей Платонович Поросёнкин - маленький, кругленький человечек, лет сорока пяти. Он носил миниатюрные овальные очочки с толстенными линзами и имел рыжий, плешеватый ёжик волос на большой, учёной голове. Он совсем не пил и кроме незаурядных научных способностей всегда проявлял, как он выражался, "тягу к бизнесу".
   Его дебют в мире предпринимательства был, однако, неудачен. Как известно, во время правления товарища Андропова, партия боролась за производственную дисциплину - патрули дружинников отлавливали граждан, находившихся в рабочее время в неположенных местах: в кино, в банях, в магазинах. Так вот, однажды, в те времена, активный коммунист Поросёнкин был пойман патрулём в два часа дня на лестнице огромного универмага "Московская труженица", находившимся прямо напротив Кристаллологического института. В этом оживлённом месте товарищ Поросёнкин пытался продать пару мужских ботинок фирмы западногерманской фирмы "Саламандер".
   Были составлены две докладные записки по месту работы задержанного спекулянта: одна - завлабу, профессору Чеснокову, вторая - в партком института. В записках просили обсудить недостойное поведение ведущего научного сотрудника, члена КПСС А.П. Поросёнкина и примерно наказать его. Партком разбирать столь мелкое дело не стал, однако, Никита Никитич устроил для хохмы собрание лаборатории, на котором коммунист Поросёнкин был вынужден объяснить свой неблаговидный поступок.
   На собрании пристыжённый Алексей Платонович сообщил, что купил вышеупомянутые ботинки в Германской Демократической Республике, где был недавно на конференции. Ботинки оказались малы, так что он решил попробовать продать их с рук по вполне скромной цене - за шестьдесят рублей.
   Коллеги посмеялись над неудачливым коммерсантом и вынесли ему устное порицание, чтобы он впредь не позорил честь коммуниста и не занимался в рабочее время мелкими спекулятивными махинациями.
   Однако, уже при Горбачёве, потенциальные способности Поросёнкина к бизнесу полностью раскрылись. С переменой власти, Алексей Платонович стал много ездить по работе заграницу, и уже в капиталистические страны, - преимущественно в западную Германию. Оттуда он каждый раз привозил по подержанному автомобилю. Иномарки он с большим наваром сбывал в Москве с помощью своего аспиранта Гоши Бурундукова - толстого и очень делового молодого человека, носившего солидное, чёрное кожаное пальто и несколько массивных золотых перстней на разбухших, розовых пальцах. Сам товарищ Поросёнкин подержанные машины не уважал и ездил на новенькой красной "Ладе-восьмёрке", имевшей форму зубила.
   Алексей Платонович обожал свою жену Розу Петушенко, весьма активную и пикантную хохлушку, - дочку КГБэшного генерала, - бывшую моложе своего супруга на целых пятнадцать лет. Даже кандидатскую диссертацию Поросёнкин посвятил своей дражайшей половине: наклеил на титульный лист почему-то свою, а не её фотографию, а под ней написал: "Сей многопотный труд посвящаю моей жене - Розе Петушенко".
   Алексей Платонович не принимал никаких важных решений и не производил никаких существенных действий, не посоветовавшись предварительно со своей супругой. Несомненно, что и бизнесом его толкала заниматься именно она, - надо же было организовать красивый быт в их трёхкомнатной кооперативной квартире, которую ещё в своё время купил молодожёнам генерал Петушенко!
   Роза, кстати, работала там же, где и Вика Васечкина, - в Институте глобальных экономических проблем, - правда в разных с ней отделах. Так как это глубоко-научное заведение находилось недалеко от Кристаллологического института, Роза иногда заходила в лабораторию профессора Чеснокова - проведать мужа. С виду Роза, со своими светлыми пепельными волосами и огромными васильково-невинными глазами, походила на ангела, сошедшего на землю. Однако со своим мужем она обращалась отнюдь не по ангельски. Например, сотрудники жидкокристаллической лаборатории часто слышали, как она шипела на него: "Благодари бога, что я вышла замуж за такого старого козла, как ты!"
   Уже упомянутый вскользь единственный явный еврей в лаборатории - старший научный сотрудник Михаил Арнольдович Рабинович - длинный, тощий, очкастый субъект, лет сорока, - крупный специалист по структуре жидких кристаллов, - подозревался всеми коллегами в стукачестве. В самом деле, он вёл себя весьма странно: периодически заглядывал то в одну, то в другую лабораторную комнаты, делал несколько кругов по помещению - как будто чего-то искал, - и уходил, не сказав ни слова.
   Заслуживает упоминания и аспирант Рафик Раздолджабов - уроженец солнечного Дагестана. Аспиранта этого профессор Чесноков недавно поручил попечению Васечкина. Рафик был настоящим джигитом и не проявлял большой склонности к умственной, да и к какой-либо другой деятельности, однако, представлял ценность тем, что имел брата, работавшего на Махачкалинском винном заводе. Данное обстоятельство позволяло Рафику бесперебойно снабжать Васю изумительным сладко-креплёным вином "Чёрная коса" - "за красывый научный рукаводство".
   Имелись в лаборатории профессора Чеснокова и женщины, - тоже, кстати, весьма незаурядные. Например, уже преклонных лет, старшая научная сотрудница - Элла Эоловна Какидзе - весьма приятная дама, по-видимому, кавказкой национальности, всегда представлявшаяся незнакомым людям, как: "с.н.с. Какидзе, - талантливый химик". Секретарша-машинистка Фани Цукатова - необъятной толщины тридцатилетняя особа, обладающая по её же собственному утверждению способностями экстрасенса и умеющая предсказывать судьбу всеми возможными способами: по линиям ладони, по картам, по кофейной гуще,...
   И, наконец, пикантнейшая, юная блондинка - лаборанточка Симочка Ципочкина, - в больших, блекло-зелёных глазах которой читалось столько стыдливо-развратной прелести.
  
  
  IV
   Доктор Кубышка рекомендовал Васечкину завести любовницу, - но Васе и не было нужды ничего подобного советовать: он не отличался излишней супружеской верностью. Например, как раз недавно, у нашего героя закончился небольшой романчик с лаборанткой Симочкой.
   О, нежно-сладкая Симочка! Это случилось прошлым летом. Придя однажды, по своему обыкновению не слишком рано, часов в одиннадцать, на работу, Вася заглянул в кабинет начальника. Профессора Чеснокова на месте не оказалось. Коричневый линолеумный пол был влажен, и на нём искрилось и играло шаловливое солнце, впорхнувшее в настежь открытое окно. По блестящему, пахнувшему сырой свежестью линолеуму, старательно водило шваброй существо женского пола, в белой футболке и синих тренировочных штанах, - низко нагнувшись и двигаясь спиной, а вернее - ягодицами - в сторону Васечкина. Эта маленькая, аппетитная попка, плотно обтягиваемая эластичной материей, соблазнительно покачивалась из стороны в сторону. Вася застыл на мгновение, любуясь неожиданным приятным зрелищем. И вспомнилась ему, почему-то, фотография, увиденная в красочном порнографическом журнале, недавно подпольно-привезённом товарищем Поросёнкиным из ФРГ: нагая девица стоит почти в такой же позе, только наклонилась ещё ниже, и голову с широко открытым ртом просунула между ног, - так, что видны сразу три отверстия. Под фотографией надпись: "Стойка "семафор"".
  - Эй, теоретик, чего размечтался!? - вывела Васю из его пикантных размышлений незаметно подошедшая сзади Элла Эоловна. Услышав её голос, соблазнительное женское существо выпрямилось и обернулось, оказавшись миловидной, белокурой девушкой. Её зелёные и огромные, как у русалки, глаза с любопытством уставились на нашего героя, не скрываясь, изучая его. В них, казалось, промелькнули вначале холодок и усмешка, но чувства эти тут же сменились неким более заинтересованным отношением; и цвет глаз при этом как-то потеплел.
  - Знакомьтесь, друзья, - продолжила химик Какидзе, - это Вася Васечкин, - наш свежеиспечённый кандидат наук. А это - наша новая сотрудница, Сима Ципочкина, - она будет работать со мной лаборанткой.
  - Очень приятно, - промямлил Вася и немного покраснел, так как ему показалось, что Сима прочитала своими бездонными глазами только что проскользнувшие в его мозгу пошлые мысли.
  .................................................................................
   Роман между Васей и Симочкой разгорелся во время школы-конференции молодых исследователей жидких кристаллов, проходившей в начале сентября в подмосковном Доме творчества научных работников. В этом, внушительных размеров, красного кирпича, восьмиэтажном пансионате, стоящем в сосновом бору, на обрывистом берегу Москвы-реки, летом и в зимние каникулы отдыхали от учёных трудов, либо продолжали творить на лоне природы маститые академики и члены-корреспонденты. В остальное же время года пансионат использовался для проведения различных симпозиумов и конференций.
   Целых пять дней длилась описываемая нами молодёжная школа-конференция. Для Васи это время пролетело сумбурно, беспечно и безумно быстро, как пять минут, - так сладка была его жизнь в учёном пансионате, вдали от лабораторной рутины и семейных забот.
   Днём все молодые надежды отечественной науки сидели в огромном, оборудованном по последнему слову техники конференц-зале и слушали лекции крупных учёных. Среди докладчиков, конечно, был и самый выдающийся жидкокристальщик - профессор Чесноков. Его лекция "О жидкокристаллическом порядке в живой природе" имела потрясающий успех. Завершая её, Никита Никитич демонстрировал под микроскопом всем желающим капельку собственной спермы, объясняя, что сперматозоиды ориентируются вдоль одного направления также как и молекулы в нематическом жидком кристалле.
   Научные светила, будучи не глупыми людьми, не слишком отягощали свежие, но ещё не совсем зрелые головы молодёжи учёными премудростями. Лекции всегда заканчивались не позднее пяти-шести часов вечера, так, что практически всё остальное время посвящалось непосредственному человеческому общению, что было, наверное, ещё более важным, чем обмен сухими, кабинетными знаниями.
   После лекций, обыкновенно, все разбредались по своим номерам, чтобы немного отдохнуть, приодеться и привести себя в порядок для надвигающихся вечерних приключений. Потом все ужинали в объёмистой, освещённой тяжёлыми хрустальными люстрами пансионатской столовой. А затем группировались по компаниям и снова шли, но уже со своими товарищами в номера, чтобы там предаться общению.
   Человеческим контактам, безусловно, способствовало наличие в изрядном количестве водки. Нужно сказать, что этот крепкий алкогольный напиток не продавался в снобистском буфете учёного пансионата, поэтому для его приобретения приходилось каждый день командировать (в ущерб науке) нескольких молодых и крепких учёных мужского пола в близлежащую деревню Мойкино. В мойкинском сельпо водяра имелась в большом количестве, однако, нужно было всё же прийти туда к одиннадцати часам утра - священному времени начала продажи алкоголя, - потому как живительная влага быстро раскупалась её местными любителями. Каждый командированный притаскивал в результате в пансионат по ящику водки.
   Весела и изобретательна была компашка, вобравшая в себя нашего Васю. В неё входило большинство людей из прибывшей на школу в полном составе лаборатории профессора Чеснокова, во главе, конечно, с самим завлабом, и два примкнувших "инородных члена" из других подразделений Кристаллологического института. Первым из них был шустрый молодой сотрудник теоретического отдела Аркаша Разумович, по прозвищу Разумный (Васин ровесник), несколько раздвоенный на конце нос которого весьма напоминал розовую залупу. Вторым - совсем юная, красотка-сердцеедка, секретарша иностранной комиссии - Валечка Неувядалова. В дополнение, всегда приглашалось несколько молоденьких представительниц женского пола из других институтов.
   После первой пропущенной порции водки, вечер, как правило, открывал Аркаша. Неистощимый знаток и собиратель анекдотов, он угощал благородную публику последними новинками устного народного творчества. Начинал этот талантливый физик-теоретик с совсем наивных детских анекдотиков-сказочек, а по мере выпитого, переходил ко всё более острым, политическим образцам. В конце, уже прилично захмелев, он обрушивал на слушателей фейерверки пахабно-матерных анекдотов на сексуальную тему.
   Подогретая Аркашиным ораторским искусством и алкоголем публика приступала к танцам. Гасили люстру, а на горящую настольную лампу кто-нибудь накидывал свитер или кофту, создавая таким образом "приличный интим". Включали двухкассетник, и галантные кавалеры разносили воздушных, изящно-одетых и тонко-надушенных дам, в медленных па, по углам просторного, прокуренного номера.
   За большим, во всю стену, окном тёмной ратью стоял лес. Над ним зависало такое же тёмное ночное небо, расшитое золотистым бисером звёзд и тонким серпиком молодой луны. Сентябрьские вечера были прохладны и тревожно-тихи. В комнате же, в синем табачном дыму, было жарко и беспечно-шумно.
  .................................................................................
   В первый вечер на школе-конференции Вася танцевал с Симочкой. Её горячее, упругое тело, стянутое жёлтым шёлковым платьем, плотно прижималось к нему. Лица своей мелкорослой партнёрши Васечкин не видел, - оно упиралось к нему в грудь, а невесомо-нежные руки лаборантки покоились на его плечах. От её светло-русых волос пахло чистотой и свежестью, - чем-то вроде весеннего ландыша. Во время танца Вася поддерживал партнёршу за талию. А его правая рука медленно сползала вниз по округлому Симочкину бедру. Он ощутил сначала под тонкой тканью платья верхний край её трусиков, и спустился затем, вдоль их нижнего края в мягкую лощинку, образованную нежно-упругими ягодицами. В этот момент Симочка подняла лицо, и наш герой ощутил на своей шее её горячее, влажное дыхание. Он немного наклонил голову и различил в темноте по-кошачьи блестящие зелёным светом глаза своей партнёрши. Губы их коснулись сначала в робком, а потом в более длительном поцелуе.
   На Васю и Симочку никто из танцующих вокруг людей внимания не обращал, - все были поглощены взаимно и попарно. Да и в дальнем углу комнаты, где наши юные друзья переминались в обнимку с ноги на ногу, в чадном от табачного дыма полумраке их толком и не было видно.
  .................................................................................
   Симочка делила свой пансионатский номер с Фани Цукатовой. Конечно, просить эту болтливую, несколько перезревшую деву, освободить на пару часов номер для интимного свидания не было и речи, - растреплет всем в лаборатории. Ясно, - что необходимо было соблюдать строжайшую конспирацию, чтобы до сослуживцев ничего не дошло. Васечкин же жил вместе с Аркашей, на которого вполне можно было положиться, тем более что тот сам первый попросил своего соседа предоставить ему на небольшое время их номер для свидания с "одной пикантной особой".
   Таким образом, Васе с Симочкой удалось несколько раз заняться любовью, правда, не с очень большим комфортом, - на узкой, односпальной кровати.
   В тот время Васечкин любил всё классифицировать: как в науке, так и в жизни. Классификация его была, как правило, предельно упрощена, но, тем не менее, позволяла, как ему казалось, разобраться во многих сложных вещах. Ей подлежал и такой нетривиальный и деликатный предмет, как женщины. Всех молодых и симпатичных представительниц слабого пола (а они только и классифицировались) Вася разбил на несколько типов, ассоциируя входящих в них дам по отдельным отдалённо-сходным признакам с некоторыми животными. Так, например, имелись кошачий, мышиный и птичий типы. Для Васечкина Симочка была явно-выраженной особой мышиного типа. Действительно, в её облике было что-то необъяснимое серенько-мышиное.
  .................................................................................
   В последний вечер школы-конференции для её участников в пансионатской столовой был устроен банкет. Спиртное лились весёлыми ручьями, переходящими в горные потоки, и столы ломились от закуски. А танцы в латиноамериканских ритмах под аккомпанемент специально приглашённого из мойкинского клуба культуры струнно-духового оркестра, состоявшего из пяти пожилых и интеллигентных алкоголиков, были веселы и вдохновенны.
   Вася танцевал, конечно, с Симочкой, а рядом с ними довольно бодро отплясывали уже прилично пьяненький Никита Никитич Чесноков и Валечка Неувядалова. Вдруг маститый профессор по-мальчишески резво вскочил на один из уже опустошённых ресторанных столиков и быстрым, сильным движением забросил туда же, потянув за руки, и свою партнёршу. На столе они продолжали свой искромётный танец, привлекая всеобщее внимание. Длинная и широкая красная Валечкина юбка развивалась быстрым пламенем, задираясь до самых фиолетовых трусиков и обнажая её весьма стройные, загорелые ноги; а её огненно-рыжие волосы пойманной молнией метались в прокуренном воздухе. Никита Никитич, облачённый на этот раз в строгий, тёмный костюм, стремительным, чёрным волчком кружился вокруг своей дамы, диким голосом выкрикивая, что-то совершенно нечленораздельное.
  - Уймись, Никитушка! - ласково, но твёрдо обратилась к разгулявшемуся профессору, возвышая голос над рокотом зала, его старая коллега Элла Эоловна, оказавшаяся поблизости. - В твоём ли возрасте отчебучивать подобные фортели?!
   Но профессор Чесноков, казалось, не услышал её. Однако, через несколько мгновений, вдруг резко остановился, сжал Валечкины оголённые плечи цепкими пальцами и проговорил, нет, - скорее прохрипел, заставляя всех танцующих прислушаться, - так отчётливо и громко, что даже оркестр на миг перестал играть, и над залом тут же зависла глубокая, звонкая тишина.
  - Ты, Эллочка, наверное, права. Я - пьяный, старый дурак. Впрочем, я всегда пьян и давно уже стар, и стою уже на самом пороге. Сдохну скоро. Только бы не на больничной койке! Иллюзий больше не имею, но комедия жизни, тем не менее, всё ещё волнует меня!!!
   Затем Никита Никитич бодро спрыгнул со стола и подал руку своей партнёрше со словами: "Спускайтесь, пора на землю, дитя моё! Вы - молоды и верите в сказки, поэтому обязательно встретите своего принца!" Немного смущённая обращённым к ней вниманием зала Валечка, придерживая юбку, скакнула на паркетный пол, звонко шлёпнув по нему каблучками своих лакированных туфелек. И тут же снова вдарил, что есть мочи, оркестр, - красноносые музыканты заиграли в бешеном ритме "Ламбаду". И вновь, замершая было вокруг публика, понеслась мимо пожилого профессора и молоденькой секретарши в вихре безудержного танца.
  .................................................................................
   По возвращении со школы-конференции, любовь Васи и Симочки как-то довольно быстро сама собой иссякла. Произошло это, наверное, потому что встречаться наедине им было негде, да и оба они были привязаны: Симочка - к своему мужу "неинтеллигентному, но доброму" (Васечкин ей нравился по контрасту - "за интеллект"). А Вася - к Вике, которую он, по-видимому, не отдавая себе в этом отчёта, любил; и внешность которой, как не странно, никак не укладывалась в его классификацию. Вдобавок, уже в октябре, Сима уволилась из Кристаллологического института и перешла работать в какой-то п/я, который оказался более хлебным местом.
   В экономически-трудные горбачёвские времена, как известно, на работе распределялись продуктовые заказы. В Кристаллологическом институте содержимое таких заказов было не всегда на должной высоте. В Симочкином же п/я заказы были куда питательнее. Оставаясь некоторое время в достаточно дружеских отношениях с Васей, его бывшая любовница иногда продавала ему сахарную часть своих заказов - изумительные чешские конфеты, - не менее нежно-сладкие, чем сама Симочка.
  
  V
   Опять же, следуя совету доктора Кубышки, в октябре месяце того же года Вася предпринял туристическую поездку в Финляндию. Оставив своё семейство дома, он отправился в это двухнедельное путешествие на автобусе в составе группы из тридцати сотрудников научных учреждений и различных служб Академии наук, - путёвку он приобрёл в профкоме своего института.
   Впервые Васечкин очутился на диком Западе. Обилие товаров, яркий свет витрин, рекламы и фонарей, а также чистота улиц в крохотной скандинавской стране удивили его.
   В поездке нашему герою приглянулась интересная блондинистая дамочка, лет на пять старше его, - по имени Изабелла, работавшая секретаршей в профкоме Академии наук. Она никак не хотела уступать настойчивым ухаживаниям молодого физика, так как была верна своему мужу. За Васей же стала увиваться не очень аппетитного вида сорокалетняя чувашка Захира: жирная, тёмнокожая, с полным ртом стальных зубов и всегда крепко пахнущая луком и потом, общества которой тот тщательно избегал.
   Вечерами, после ужина, обычно устраивалась финская сауна, в которой можно было париться на скандинавский манер всем вместе - мужикам с бабами, - однако последние не воспользовались этой возможностью. Особенно категорически возражали от парки с мужчинами старые, жирные и безобразные тётки, многие же молодые и красивые дамы хранили пассивно-стыдливое молчание.
   Приходилось поэтому пользоваться сауной по очереди: сначала - женщины, а потом - мужчины. В то время, когда прекрасный пол отпаривал свои целлюлитные телеса, мужики со смаком смотрели по видео эротические фильмы, - большую диковинку для тогдашнего советского человека.
   В сауне стоял нестерпимый жар, - и, чем выше ты взбирался к потолку по обжигающим кожу деревянным полкам, тем воздух становился горячее. Жар шёл от раскалённых добела, круглых, увесистых камней, сложенных в специальном зацементированном углублении в дощатом полу. Любители русской влажной парилки лили на камни воду, - от этого жгучий, удушливый, розовый пар взлетал вверх, и становилось совсем не продохнуть.
   В предбаннике, в огромном, покрашенном под дерево холодильнике хранились внушительные запасы ледяного бутылочного пива "Хайнекен", которое пили из красивых пластиковых кружек, расставленных на большом деревянном столе. Упомянутые кружки, кстати, туристы из Васиной группы все растащили, и администрация гостиницы была этим весьма недовольна.
   Немного попарившись и хлебнувши пива, мужики выскакивали голышом наружу, - в жиденький сосновый лесок, бежали через него, что есть силы, в свете томно-белой луны, роняющей прохладно-серебристые отблески на их разгорячённые тела, - к морю. Тёмная вода была спокойна, как в пруду, так как её предохраняли от ветра многочисленные прибрежные островки; и луна прокладывала на её поверхности причудливую, зеленоватую дорожку.
   Домчавшись до моря, мужчины стремительно бросались в стылую, солоноватую, воду. От свежего, ночного осеннего воздуха и ледяной воды сводило дыхание, и сердце подскакивало к горлу, и появлялся дико-оптимистический взгляд на жизнь. Через несколько мгновений, выскочив из воды, они неслись опять париться, а потом - снова в море. И так несколько раз. Необъяснимо-замечательное времяпрепровождение!
   Поздно вечером, осоловевшие после бани туристы тусовались компашками по номерам гостиницы, - точно также как это бывало во время школы-конференции в Доме творчества научных работников. Сидя с рюмочкой коньяка в мягком кресле напротив Изабеллы, Вася заговаривал ей зубы. Тут же подскакивала нахальная чувашка и приземлялась своим многопудовым задом к нему на колени, обхватывала Васину шею своими потными ручищами и довольно громко (чтобы слышала Изабелла) шептала ему в ухо: "Не видишь, что ли, - она не любит тебя! Люби лучше меня!" Но любовь Заxиры не прельщала Васечкина, и ему становилось противно.
  .................................................................................
   На своё путешествие Вася занял деньги у тёти Полины, и одолженную круглую сумму по возвращении нужно было отдать. Для этого наш предприимчивый, молодой физик решил сделать небольшой бизнес в стиле товарища Поросёнкина. На положенное ему количество обменянной валюты - пятьдесят долларов - Васечкин купил в Хельсинки тайваньский двухкассетный магнитофон. Вдобавок, ему удалось продать в Финляндии пару бутылок водки и несколько банок икры. На вырученные от последней сделки деньги Вася приобрёл кое-что из косметики и белья для любимой жены Вики, а также немного одёжки для Антоши.
   Итак, двухкассетник, привезённый Васей из Финляндии, теперь следовало с выгодой сбыть. Для начала наш герой решил проконсультироваться по этому поводу с аспирантом Рафиком Раздолджабовым, - большим знатоком импортной радиотехники. Осмотрев принесённый Васей в лабораторию двухкассетник, Рафик заключил, что аппарат - говно, но загнать его, и довольно дорого, можно. Он посоветовал сдать магнитофон в комиссионный магазин подмосковного городка Долгопрудного: "там - xарошый цэны, а в Москвэ дорого нэ возмут".
  - Савэтую тэбэ, продав эту шарманку, купыт сэбэ харошый атэчэствэнный абарудаваныэ. Звукаваспраызвэдэныэ будэт намнога лучшэ! - продолжил Раздолджабов и предупредил. - Аднака, сматры, кагда паэдэш с аппаратам в элэктрычкэ, - спряч эго в балшой сумка. А то дажэ ы за такой дэрмо в нашэ врэмя можно пэро в бок палучить!
   Магнитофон в указанной Рафиком комиссионке был, действительно, неплохо оценен и быстро продан. В результате Вася окупил своё заграничное путешествие в полтора раза. Отдал долг тётке, а на оставшиеся деньги, добавив ещё немного своих кровных, купил по совету Рафика неплохое музыкальное отечественное оборудование: кассетную деку, вертушку для пластинок, усилок и огромные напольные колонки. Очень уж захотелось Васечкину завести качественную музыку у себя в доме!
   Собранная Васей музыкальная система, действительно, давала звук, не шедший ни в какое сравнение с дребезжанием двухкассетника: низы - богатые и сочные, - ударяли в грудь, а верха звенели тонко и изящно, заставляя позвякивать посуду. Вася остался очень довольным своим приобретением, чего нельзя было сказать об остальных обитателях квартиры.
  .................................................................................
   Роман с Симочкой, поездка в Финляндию и приобретение музыкального центра, несомненно, пошли на пользу нашему герою, - он постепенно стал забывать о своём неврозе. Ещё некоторое время Вася походил к доктору Кубышке, а потом бросил занятия психотерапией, - за ненадобностью.
  
  VI
   Вернувшись как-то в пятницу, ноябрьским вечером (вскоре после приезда из Финляндии) с работы, - усталый и продрогший, - Вася с удовольствием ввалился в тёплую квартиру; и обнаружил её обитателей в полном сборе. Вика, Томочка и Таисия Петровна что-то оживлённо обсуждали в коридоре, а кругленький Антоша копошился у их ног.
  - А, дорогой зять явился, - возбуждённо кинулась к Васе Таисия Петровна. И, не давая ему опомниться, стала рассказывать: "Ты послухай, чему я сегодня была усвидетельницей! Стояла, значить, я у очереди, у гастрономе, - давали мороженых американских цыплят, - по двое у руки. Очередь огроменная, стоим долго - часа два, наверное, - однако, - всё тихо-спокойно. Ужо скоро должна была подойтить моя очередь, как, удрух, к самому прилавку подскакивает наглая такая, молоденькая дамочка. Уся из себя разодетая такая, культурная, - в очках. Подскакивает она, значить, к продавщице и говорить: "Вы мне, Марья Ивановна, отложите, пожалуйста, пару цыплят, каких покрасившé. А я вечерком, когда народ схлынет, заберу. Премного, мол, вам заранее благодарна!" И собралась было ужо энта фря уходить. Так, ушто тут началось от ейных слов у очереди! Бабы завопили: "Ты ушто же это, стерьва учёная, на нас, на людёв, плюёшь!? Мы тут цельный день стоим, а ей, видите ли, - "отложите, пожалуйста". Ничего ей, шельме, не откладывать, - уштоб она поперхнулась!" А стоявшая передо мной пенсионерка у конец рассвирепела: схватила с прилавка за ноги синюшного цыплёнка и давай лупить им по морде энту молодуху. А та - ну орать не своим голосом, очочки её модные, естественно, тут же - удребезги, красочка по напомаженной мордахе потекла. Пенсионерку оттащили, вызвали милицию, составили протокол. Во, зять, до чего докатились, - звереет народ. А, упрочем, - так и надо энтой стерьве, уштоб знала своё место!"
   Таисия Петровна, была явно довольна произошедшей скандальной историей и пребывала в состоянии радостного, эйфорического возбуждения. Не переводя дух, она предложила: "Иди-ка ты, зятёк, на кухню, - я тебя ужином накормлю, с пирожками. Горячие, - только что напекла! А покамест ты ешь, - я тебе расскажу, как раньше мы жили". Это означало, что надо будет в очередной раз выслушивать "Краткую историю жизни" любимой тёщи.
   Подобная перспектива отнюдь не привлекла Вику и Томочку, так как свою историю Таисия Петровна рассказывала кому угодно и при первой же представлявшейся возможности, и все в доме слышали её уже множество раз в различных вариациях и знали практически наизусть. Поэтому сёстры потихоньку удалились в столовую, захватив с собой Антошу, - смотреть телевизор. Вася же был отдан на растерзание тёще. Что поделаешь, - такая уж сегодня ему выпала участь. Однако его моральные страдания будут, по крайней мере, компенсированы деликатесными пирожками. Справедливости ради нужно отметить, что Таисия Петровна готовила их великолепно: кругленькими, румяными, с промасленной, хрустящей корочкой, тающими во рту, - с мясом, с говяжьей печёнкой, с капустой, с яйцом и рисом.
   Вася удобно расположился за огромным, прямоугольным столом, занимающим солидное пространство в центре их большой кухни. Таисия Петровна тем временем подала ужин, состоящий: из ароматного, горячего украинского борща и сочных котлет с восхитительной, жареной на свином сале с луком, картошкой. На стол было также поставлено внушительных размеров блюдо с пирожками.
  - Ну, ушто ж, Васечка, кушай на здоровье, - проворковала тёща, - и послушай-ка, за одно, и мою историю.
  - Ты знаешь, Вася, что родом я с западной Украины. У детстве пережила многие напасти, которые натворили у нашей стороне большевики. У начале тридцатых годов мой дядя Григорий - зажиточный крестьянин, тот, который говорил, ушто "большевикам надо горло красить", стрелял из обреза у пришедших его раскулачивать комсомольских активистов. А потом дядя Григорий исчез, - скрывался от НКВДэшников. Их партия послала за его головой. После наша семья голодала: я, да мои братья и сёстры ели суп из картофельных очистков, а отец продал последнюю кобылу. А потом началась война, и я пошла медсестрой на фронт. Ты видел, Вася, - у меня и медали кой-какие имеются. После войны, я закончила Высшие львовские курсы машинисток и переехала у Москву, где устроилась секретаршей у крупное строительное управление. Там я познакомилась усо своим будущим мужем - инженером-строителем, товарищем Павлом Павловичем Семихватским - интересным таким мужчиной. Он был на двадцать лет меня старше, а я у то время была диваха хоть куда - красавица, да и бойкая такая! Вот и отбила товарища Семихватского у его первой жены, - неряшливой такой и безответственной особы. Расписавшись, мы поехали ус мужем у Западную Сибирь. Туда его направили конструировать нефтяные вышки. У товарища Семихватского была трудная судьба: незадолго до нашего знакомства, его сын от первого брака - шестнадцатилетний Виктор - погиб. Дело было у Сибири. Пошёл он как-то у тайгу грибы собирать, да и не вернулся. Через несколько дней тело его нашли у лесу: говорять, - зарезали сбежавшие из зоны блатари. От горя товарищ Семихватский стал пить, но я его поддерживала, не дала совсем успиться. Потом у нас с ним родились три девочки: устаршая Рита - лёгенькая такая, как пушинка, и болезненная; усредняя Вика - толстенькая такая и крепенькая, - мы прозвали её "Бубой"; и младшая Томочка - идеальный такой ребёнок, точная копия папы. Томочка появилась на свет через пару месяцев после смерти отца. Тот скончался от болевого шока во время операции грыжи. И была, поэтому, моя Томочка обделена отцовской лаской. Без мужа я сумела дать усвоим дочерям университетское образование, - они у меня, ты сам знаешь, - учёные, - вот так-то, Вася. Рита с Викой уже пристроены, - мужья у них хорошие и унука с унучкой мне дали.
   Здесь нужно сказать, что внук Антоша и внучка Светочка, так же как и дочка Томочка, пользовались особой любовью Таисии Петровны, и она всячески старалась получить от внучат в ответ какие-нибудь признаки взаимной любви. Например, требовала, чтобы они звали её не иначе, как "бабуля". Взрослые - Вася, Вика и Томочка быстро освоились с этим новым словом и часто между собой именовали Таисию Петровну "бабулей". Светочка также постепенно усвоила это обращению. Антоше же в первое время трудно было к этому привыкнуть, так как двух своих других бабушек - Васиных маму и тётю - он именовал соответственно, "баба Флора" и "баба Пóли".
  - Осталось теперь только нашу умницу и красавицу Томочку замуж выдать за доброго человека, - а там и помирать можно, - продолжала бабуля.
  - Ну, что вы, Таисия Петровна, - рано вам ещё о смерти-то думать! - вставил из вежливости Васечкин.
   И на этом, к счастью для него, "Краткая история жизни" тёщи закончилась. Завершился, но уже, к сожалению, и вкусный ужин.
  .................................................................................
   Поблагодарив Таисию Петровну за деликатесную еду и интереснейший рассказ, Вася присоединился к Вике и Томочке, всё ещё смотревшим в столовой (являвшейся Томочкиной комнатой) телевизор. Антоши с ними уже не было, - Вика только что уложила его спать.
   По телеку шла какая-то дребедень - репортаж о жизни советских шахтёров. Собственно, сёстры и не смотрели телевизор, - он был включён так - для фона.
   Сидя за круглым, обеденным столом, Вика терпеливо вязала весёленькую, зелёненькую жилетку для своего мужа; а Томочка, развалившись в кресле и накрыв ноги пледом, читала толстый роман.
  - Ну, как тебе "Краткая история жизни"? - поинтересовалась Вика, оторвавшись на секунду от вязанья.
  - Ничего, с хорошей закуской проходит, в горле не застревает, - ответил Вася и спросил: "Нет ли чего поинтереснее по телеку?".
  - Не всё ли тебе равно, - наверняка, я уверена, - и по другим программам ничего дельного не показывают. Но если хочешь, - пойди покрути сам, - неохота вставать, - сонно отозвалась Томочка.
  - Что верно, то верно, по телику круглые сутки идёт одна дребедень, - отвечал Вася, - Поэтому мне глубоко насрать, - что смотреть. Но я, всё же, пойду попереключаю...
   При этих его словах Томочка несколько оживилась и расплылась в прелестной улыбке.
  - Чему это ты заулыбалась? - спросила её Вика.
  - Да вот, - я живо себе вдруг представила на моём обеденном столе дымящуюся, ароматную кучку свежего Васиного говна, - только что высраного им с удовольствием.
  - Ты права, Томочка, - сказал Васечкин, - действительно, как справедливо подметил один поэт (не помню, - какой): "Нет ничего приятнее на свете чем от души и хорошо посрать..."
   Заметим, что отечественный телевизор "Горизонт", выделенный бабуле как ветерану ВОВ (Великой отечественной войны), не был снабжён пультом дистанционного управления, поэтому Васечкину пришлось, пройдя всю комнату, приблизится вплотную к телевизионному ящику.
   Подойдя к телевизору и, уже было, собираясь переключить программу, наш герой на мгновение замер, - что-то в идущей передаче привлекло его внимание.
   Несколько шахтёров сопровождают телевизионного корреспондента в экскурсии по городскому кладбищу. Там похоронены в основном шахтёры. Вот они подводят телевизионщика к скромной могильной плите, под которой покоится их коллега, умерший далеко не старым, - лет в сорок.
  - Отчего умер ваш товарищ? - спрашивает корреспондент.
  - От безысходности, - следует ответ.
   Тут Вася переключил программу. По другому каналу шёл увлекательный американский боевик.
  VII
   Покинув уснувшую в кресле Томочку, Вика и Вася отправились на отдых в свою комнату.
   Антоша мирно почивал на маленьком диванчике, отгороженном от двуспального родительского канапе шкафчиком с игрушками, - посапывая и подложив ручонку под пухлую, розовую щёчку. Спящий мальчуган был так нежен и тих, что в нём никак не угадывался заводной тот сорванец и проказник, каким он бывал днём.
   В комнате, подсвечиваемой настольной лампой с зелёным абажуром, царил уютный полумрак. Тускло поблескивали стеклянные двери книжного шкафа и металлические обода динамиков Васиных напольных колонок.
   3а большим окном, над белокаменными боярскими палатами царила стылая, дождливо-мокроснежная ночь. Но холод и неуют её не проникали в нагретоё жильё.
   Поздними вечерами, когда все в доме спали, Васечкин любил сидеть за письменным столом напротив этого окна, - пить горячий чай и что-нибудь читать или писать. К ночи его мозг всегда активизировался, и масса интересных идей и мыслей роилась в нём. А утром нашему герою было всегда тяжело просыпаться (поэтому и приходил он на работу всегда не рано), и, обычно, до обеда ничего не соображал. То есть, - Вася был "совой". Вика же, напротив, была "жаворонком", - ложилась вечером всегда не позже одиннадцати и вставала в семь утра, чтобы вести Антошу в школу.
   В этот вечер Вася устал и решил лечь спать одновременно с женой. Он задёрнул шторы, отгородившие совсем их уютный мирок от ночной непогоды. А потом они разделись и, потушив лампу, скользнули в свежевыстиранные простыни под тёплое стеганое одеяло.
   Наш герой прижался животом к выставленной из-под ночной рубашки (или "ночнушки", как Вика её называла) горячей и мягкой попке супруги. Коленями он упёрся в ложбины, образованные сзади её согнутыми ногами. Они любили так спать, - как бы слившись в одно диковинное, многорукое и многоногое, но незлое существо. И сон не замедлил прийти к ним обоим почти одновременно.
  .................................................................................
   Следующим утром, примерно в восемь часов, Вика с Васей были разбужены дикими воплями, доносившимися из Томочкиной комнаты: "Нищенка! В мещанки за мой счёт! Не выйдет! Да я ж тебе морду выбью!" Это голосила Таисия Петровна.
   Ошалевшая спросонок и перепуганная Вика вскочила и побежала в одной ночнушке - посмотреть: в чём дело? За ней, надев, однако, домашние штаны, последовал и Вася.
   Оказалось, что рассвирепевшая бабуля всерьёз набросилась на заспанную младшую дочку, скинув с неё одеяло и собираясь уже было приступить к рукоприкладству.
   Праведный материнский гнев был вызван весьма уважительными обстоятельствами. Таисия Петровна, пережившая в далёком прошлом голод, была чрезвычайно запаслива: всё время делала заначки на случай войны или какого другого стихийного бедствия. В её крохотной комнатушке, под старым клоповным диваном, который Вася для себя именовал не иначе, как "тёщиным логовом", было спрятано два двадцатикилограммовых мешка сахара. Заметим, что сахар в описываемое нами время был дефицитом и продавался по талонам в ограниченном количестве.
   Продукт этот постепенно отсыревал, и все члены семьи недоумевали, зачем бабуле потребовалось такое его количество, - ведь сахаром же при голодухе не наешься. Она, однако, объясняла, что в случае голода сахар надо будет разводить водой и пить сладкий сироп, - таким образом можно будет продержаться.
   Под диваном же, и под небольшим столиком, заваленным всякой рухлядью, хранились батареи бутылок спиртного: в основном водка и "Советское шампанское". Это была "твёрдая валюта", которой бабуля расплачивалась с рабочими, строившими ей дачу. В то трудное время, из-за горбачёвской антиалкогольной реформы, водка тоже стала редкостью, и её продавали по талонам - по две бутылки в месяц на нос для мужчин и по одной - для женщин.
   Для пополнения своих запасов Таисия Петровна отоваривала сахарные и водочные талоны всех членов семейства, да, вдобавок, Вася частенько приносил ей с работы спирт-ректификат, который работяги-строители очень даже уважали.
   Так вот, проснувшись сегодня по своему обыкновению рано утром - часов в шесть, позавтракав, как обычно, какой-то дрянью (из экономии) и собравшись уже было отправиться на строящуюся дачу, Таисия Петровна заглянула под столик с тем, чтобы забрать с собой пару бутылок водки для уплаты рабочим. Представшее глазам зрелище ошеломило запасливую тёщу и на некоторое время лишило её дара речи. Бутылки, бывшие под столиком, стояли среди кучи осколков битого стекла в грязной, липкой луже. Пересчитав их (количество своих запасов мужественная женщина удерживала в своей развитой памяти с безошибочной точностью), бабуля обнаружила, что четырёх бутылок шампанского не хватает, - то есть они разбиты, - а мерзкая лужа и осколки - это то, что от них осталось!
   Немного опомнившись от потрясения, Таисия Петровна начала соображать своим практически-цепким и быстрым умом, - кто же тот злодей, который покусился на её добро? "Ни Вася, ни Вика никогда не осмелятся притронуться ук моим увещам. Они - интелехгенты и хорошо увоспитаны", - рассуждала тёща. - "Антоша - мал, глуп и зловреден, но родители усёже приучили его не лазить у мою комнату. Остаётся Томочка. Это - наверняка она! У, мерзавка!" И тут дикая ярость затмила бабулин рассудок, и она со звериным рёвом ринулась в комнату младшей дочери.
   Вике и Васе кое-как удалось успокоить бедную женщину, у которой от излишнего волнения начался сердечный приступ, - Таисия Петровна страдала сердечной недостаточностью. Напоив мать валокордином, и усадив её в кресло, немного застенчивая, но твёрдая, - если нужно, - Вика приступила к воспитанию своей младшей сестры.
  - Как тебе не стыдно, Томочка, - ты разбила мамины бутылки, ничего не сказала ей, и даже не убрала осколки!?
   Викины слова явно не подействовали на Томочку, однако, она созналась, что в прошлую субботу, когда у неё в гостях были друзья, закупленное спиртное неожиданно кончилось. Поэтому она послала к матери в комнату своего ухажёра - аспиранта факультета Вычислительной математики и кибернетики МГУ Блюма, - чтобы тот принёс пару бутылок "Советского шампанского". Неуклюжий, очкастый и, вдобавок, ещё и пьяный Блюм, залезая под столик, разбил две бутылки, а ещё две принёс. После ухода гостей Томочка хотела всё прибрать, но очень устала, - а на следующее утро забыла. Так, к маминому приезду с дачи в воскресенье вечером, разлитое шампанское высохло само.
  - Ах, - значит, виноват во всём Блюм, а ты здесь, вроде бы, и не причём, - язвительно заключила Вика. - Пойди хотя бы сейчас, - убери там ваше свинство!
   Заспанная и ленивая Томочка уже стала было с неохотой слезать со своего тёплого двуспального канапе, как немного оправившаяся теперь от полученного шока бабуля заступилась уже за виновницу зла: "Оставь её, Вика, - я сама всё приберу! Ты же знаешь, что Томочка у нас обделённая, слабонервная,..."
  - Но это же не педагогично, мама! - пыталась было возражать Виктория, но, по-видимому, у Таисии Петровны были своеобразные взгляды на воспитание младшей дочки.
   В доказательство слабой нервной системы Томочки бабуля теперь уже не в первый раз рассказала историю о том, как та в десятилетнем возрасте, когда мама отказалась купить ей дорогую куклу, закатила истерику, связала вместе узлами несколько простыней и с их помощью спустилась из окна, со второго этажа.
   В течение всего этого разбирательства между тёщей и её дочерьми Вася, тактично и, щадя свои нервы, стоял в сторонке, предпочитая, как обычно, не вмешиваться. Возможно, именно поэтому он и имел в глазах Таисии Петровны репутацию "хорошего зятя".
  
  VIII
   Вечером той же субботы Вика и Вася должны были идти в гости к своим лучшим друзьям: Маше и Косте Куропаткиным, которые пригласили их ужинать.
   Васечкиных и Куропаткиных связывало многое. Вика и Маша были закадычными подругами ещё в университетские годы. Они вместе учились на одном курсе экономического факультета МГУ. Там же студентом на курс постарше был и Костя. Более того, отец Васи - Владимир Петрович - и Машин папа - Анатолий Борисович - работали в одной области физики и дружили: последний, в свое время, был аспирантом у молодого профессора Васечкина. Таким образом, Маша и Вася были знакомы друг с другом с раннего детства, хотя и не дружили вначале. Впоследствии, именно Маша представила Васе Вику.
   И ещё одно обстоятельство сблизило не так давно эти два семейства. Вася и Вика не были крещены родителями в детстве, - в коммунистическое время это часто случалось. При Горбачёве же, как известно, интерес к религии и русским традициям стал возрождаться. Так что, Вика и Вася, хотя и были не слишком верующими, приняли недавно обряд крещения в церкви Ферапонтова подворья, что рядом с Меньшиковой башней. Окрестили и Антошу. А крёстными были приглашены супруги Куропаткины.
   Итак, оставив сынишку на попечение Томочки (бабуля ночевала на даче), Васечкины отправились ужинать к своим друзьям-крёстным. Уже перед самым выходом у Вики возникло желание захватить с собой скрипку. Она когда-то окончила музыкальную школу, где научилась неплохо играть на этом струнном инструменте. Думала даже сделать скрипичную музыку своей профессией, - да кости у Вики были хрупкие: ломала руки в детстве несколько раз. Так что большая нагрузка на кисти рук, которую получают профессиональные скрипачи, была ей противопоказана.
   Иногда, не часто, вечерами, Вика доставала с книжного шкафа запылённый футляр со скрипкой, извлекала из него инструмент - работы известного мастера начала двадцатого века, - настраивала его и, нежно касаясь струн смычком, распускала по комнате величественные и гармоничные звуки. Правда, это случалось всё реже и реже: работа над диссертацией не оставляла времени, да и не было, как-то, особой охоты музицировать.
   Вика любила свою скрипку не только за красоту звучания, но и как память об отце, - именно он купил инструмент для своей "маленькой бубы". Павла Павловича Семихватского Вася уже не застал в живых, но ему казалось, что по рассказам родственников он ясно представляет своего покойного тестя. И ходил, наверное, поэтому, несколько раз Вася к нему на могилу, на Ваганьковское кладбище, вместе с Викой, - как к близкому и любимому родственнику.
  .................................................................................
   У Куропаткиных было шумно и накурено. Кроме Васечкиных хозяева пригласили ещё и супругов Абрама и Аиду Михельсон, - довольно интересную молодую пару. Она - дамочка весьма пикантной наружности, переводчица с английского, он - интеллигентный очкарик, программист. Михельсоны как раз получили статус беженцев в Соединённых Штатах Америки, блестели от счастья и собирались вскоре отбыть в город Сиэтл, куда их для начала определила американская иммиграционная служба. Рассказывали теперь запоем эти Михельсоны всё то, относительно мест своей будущей райской жизни, что уже успели изучить теоретически по книжкам: про мягкий тихоокеанский климат, про тамошнюю буйную природу, про либеральные порядки, про цены на жильё, про близость Канадской границы.
   Кормили уткой, запечённой в яблоках, приготовленной Костиной мамой, - сухенькой генеральской вдовой, - Куропаткины жили вместе с ней. Мама то же иногда присаживалась с молодёжью за стол, - но больше крутилась вокруг внучки Милочки, - ровеснице Антоши, пытаясь уложить её спать. Утку сопровождало французское вино "Медок", привезённое Костей из загранкомандировки в Париж.
   После ужина разгорелся спор на политическую тему: о судьбах коммунизма. Спорили в основном Вика и Костя.
   Вика, в принципе, защищала коммунизм, признавая, однако, что в Советском Союзе построили не настоящее, а казарменное коммунистическое общество; и, что это государственное устройство - совсем не то, о чём мечтал Ленин. Васина супруга высоко ценила вождя мирового пролетариата.
   Костя же, напротив, был отчаянным антикоммунистом и утверждал, что любой коммунизм - казарменный ли, настоящий ли - это чума двадцатого века. Он нападал на Вику, говоря, что она - марксистка-догматка, что она начиталась вредных книжек, и, что виноват во всём её научный руководитель профессор Буркевич - старый большевицкий козёл. И, что от него и от его жены Раисы - тоже марксистки-экономистки - Вика рискует набраться множеству сумасшедших идей!
   Маша заступалась за свою подругу, хотя сама и разделяла по большей части Костины взгляды. Васечкин же, будучи антикоммунистом, как обычно, в таких спорах принял сторону Кости. Супруги Михельсон в споре не участвовали, а сидели тихо с полуоткрытыми ртами, несколько разомлевшие от обильной еды и выпивки. Да, и на судьбы коммунизма им, по-видимому, было теперь глубоко наплевать. Их ждала страна всеобщего счастья и прав человека - Америка.
  .................................................................................
   В заключение вечера, наспорившись порядочно, Вика достала из футляра скрипку, - не зря же Вася тащил её через весь город. Абрам Михельсон вызвался ей аккомпанировать на имевшемся в доме пианино. Настроившись маленько, они сыграли несколько тем из "Времён года" Вивальди, - и получилось, вроде бы, неплохо. Мужественный баритон фортепьяно вторил нежному тенору скрипки, и мелодия слагалась как бы сама собой - легко и витиевато.
   Куропаткины знали о музыкальных способностях Вики, но умелую игру Абрама услышали впервые и были приятно удивлены. Считавшийся чрезвычайно одарённым практически во всех отношениях Костя, недавно получивший учёную степень доктора экономических наук и издавший уже толстую монографию, даже пожалел, что в детстве халтурно относился к даваемым ему на дому прыщавой студенткой музыкального училища урокам фортепьяно: "А то бы сейчас подыграл Вике в две руки с Абрамчиком".
  .................................................................................
   Из гостей Вика и Вася ушли поздно, в районе полуночи. Супруги Куропаткины вышли вместе с Васечкиными проводить друзей до метро и заодно немного подышать воздухом. Михельсоны же покинули гостеприимных хозяев несколько раньше, сославшись на большое количество работы по сборам в США.
   Стоял холодный, но сухой ноябрьский вечер. В безоблачном, чернильном небе бельмом плыла полная, тусклая луна. Вдоль широкого Комсомольского проспекта изредка, с лёгким шелестением шин по бугристому асфальту, проносились машины. Друзья шли в направлении метро "Парк культуры".
   Разговор крутился вокруг предстоящей в конце года защиты Викой кандидатской диссертации. Прилично выпивший Костя с солидной уверенностью прошедшего уже через все испытания знатока (он ведь недавно защитил уже докторскую диссертацию!), советовал Вике, как наиболее оптимально разослать автореферат и каким образом построить свой доклад.
   Вдруг, когда они уже были совсем недалеко от метро и проходили мимо поблёскивающей в лунном свете своими разноцветными изразцами Никольской церкви, солидность покинула молодого доктора наук. Он резко прервал научно-благопристойный разговор, достал из кармана куртки маленький, изящный, чёрный баллончик с газом для самообороны, сообщив, что эту игрушку привёз недавно из Японии Машин папа. Затем Костя изъявил желание испробовать это оружие на свежем воздухе, так как подозревал, что "косоглазые" надули его тестя и баллончик пуст, - уж больно он был лёгок.
   Для проведения испытания он попросил всех оставаться на месте, а сам сделал пару шагов впёрёд и прыснул слезоточивым газом в сторону. В это мгновение порыв ветра дунул как раз в направлении стоящих Вики, Маши и Васи, подхватил выпорхнувшее из баллончика зелье и обрушил его на их головы. Васе досталось меньше всех, но Вика с Машей получили по хорошей порции прямо в лицо и запрыгали на месте от рези в глазах, носу и ушах, заливаясь слезами.
   Мужчинам пришлось срочно вести пострадавших дам обратно на квартиру Куропаткиных и промывать им физиономии. В результате, Васечкины не успели к закрытию метро, - и возвратились домой на такси, на которое дал деньги Костя Куропаткин, как виновник происшествия.
  .................................................................................
   В уютном полумраке салона такси, Васечкины примостились на заднем сиденье. Широкая спина шофёра, в кожаной куртке, и его бритый затылок возвышались прямо перед Васиными глазами. Что-то неуловимо-знакомое почудилось вдруг нашему герою в мощном облике таксиста, тихонько насвистывавшего какую-то известную до неузнаваемости мелодию. И на секунду показалось даже, что голова и плечи шофёра сужаются в некую бутылкообразную форму.
   "Нет, не может никак это быть доктор Кубышка. Наверное, я перебрал...", - подумал Васечкин и опустил отяжелевшие от усталости веки. С закрытыми глазами, в полудрёме, он совершенно отчётливо услышал, как таксист перестал свистеть и произнёс ясным голосом, непонятно почему и для кого: "Безысходность во всём виновата". В это же мгновение Вася открыл глаза и увидел, что шофёр вернулся к своему прежнему округло-мужественному обличью, а машина уже въезжала в их переулок.
   Расплачиваясь с таксистом, Васечкин надеялся, что тот обернётся и ему удастся рассмотреть его лицо. Но шофёр принял деньги, не повернув головы, с ровным "спасибо", а в зеркале заднего обозрения из-за густого полумрака лица его было не разглядеть.
  
  
  
  IX
   Придя в понедельник не очень рано в лабораторию, Вася застал всех сотрудников уже на своих местах. Не было только Поросёнкина, находившегося в командировке в ФРГ, и, почему-то, профессора Чеснокова.
   Наш герой делил одну лабораторную комнату с Эллой Эоловной Какидзе и Фани Цукатовой. Его письменный стол был отгорожен от рабочих мест этих двух разговорчивых дам электрооптической лазерной установкой, собранной Васей на массивном лабораторном столе, сваренном из стальных уголков, покрашенных ядовито-зелёной краской.
   Сидя за огромным письменным столом Фани, увенчанным пишущей машинкой и заваленным горами бумаги, обе дамы пили из изящных мерных стаканчиков турецкий чай, заваренный в большой колбе. Кстати, об этом чае ходили слухи, что он радиоактивный. Для проверки его свойств, старший научный сотрудник Рабинович однажды даже принёс из рентгеновской лаборатории счётчик Гейгера. Но прибор ничего не показал, поэтому мнительные Элла Эоловна и Фани теперь немного успокоились.
   За чаем Фани рассказывала своей коллеге о явившемся ей прошлой ночью очередном видении. Видения к лабораторной секретарше приходили не редко.
  - Сплю я, значит, себе спокойно и, вдруг, чувствую, как кто-то тихонько присел на угол моей кровати. Испугалась я, - думаю: "Кто же это может быть, - ведь в квартире кроме меня никого нет?!" Открываю глаза и вижу (насколько это возможно в темноте) - у моих ног на одеяле, повернувшись ко мне спиной, сидит мужчина в кожаной куртке. Я вскрикнула от испуга, а он повернул в мою сторону голову и улыбнулся широко так..., и зубы его засветились, как фосфорные. И сказал: "Не беспокойтесь, Фанечка, - я уже ухожу". И тут же исчез, - как бы растворился в воздухе.
  - Странно это, к чему бы это? - задумчиво молвила Элла Эоловна.
  - Вот и я, Эллочка, тоже задаю себе этот вопрос.
  - А ты не разглядела случайно его лица?
  - Нет, - в темноте ничего не было видно. Только эта улыбка. Да ещё глаза. Когда он улыбался, - они загорелись, как угли.
   Васю заинтересовал этот странный рассказ, и он уже, было, вылез из своего укрытия за установкой, чтобы расспросить Фани поподробнее. Но тут в комнату с шумом ввалился Пахом Пахомыч Тамбуренко.
  - Приветствую вас, уважаемые учёные дамы! - затараторил он с хохлацким акцентом. - Приветствую и тебя, раб науки, - Вася.
  И, не давая никому вставить ни слова, он озабоченно продолжал: "Хочу, господа, испросить вашего совета. Послушайте, что приключилось с моей дочерью".
  - Моя дражайшая супружница на днях вернулась от своей сестры из Италии (сестра жены Тамбуренко была замужем за итальянским бизнесменом и жила в Болонье). И приволокла она оттуда, конечно, всякого шмотья. А моя дура-дочка напялила на себя всё, что только могла и заявилась в таком расфуфыренном виде в школу. Ну вот, на перемене, подходят к ней два здоровенных бугая из десятого класса и говорят: "Чтоб принесла завтра сто баксов. А не то - изловим, вставим тебе (извините) в жопу паяльник и подключим его к розетке!" Ну что ты тут будешь делать?
  - Ох, Пахомчик, мы тут говорили о серьёзных вещах, - о Фаниных видениях. А ты тут с такой пошлостью ввалился, - откликнулась Элла Эоловна.
  - Пошлость, пошлость - в жизни всегда так, - возвышенное мешается с пошлостью, - философически отпарировал Тамбуренко.
  - Не боись, - не вставят они ей паяльника в жо..., - пардон, - то есть в задний проход. Пугают, берут на пушку, - обнадёжила его Фани. - Хотя, - поступай, как знаешь, можешь и отдать сто долларов этой шпане, если они у тебя лишние. И вот тогда они уж точно потребуют ещё.
   В этот момент дверь открылась, и в комнату бодро вошёл, поблескивая очёчками и заложив обе руки за спину, круглотелый товарищ Поросёнкин. Он радостно сообщил: "Поздравьте меня. Я только что вернулся из командировки в ФРГ!".
  - Какая радость! - съязвила Фани.
  - Я слышал тут конец вашего разговора и вот что, кстати, могу сказать о жопах, - продолжал Алексей Платонович. - Вот вам новый анекдот или парадокс, если хотите: "У моей жены жопа белая, а зовут Розой".
  - Очень смешно! - снова съязвила Фани.
  - Кроме того, я только что был в дирекции института, и мне там сообщили, что профессор Чесноков госпитализирован. У него проблемы с печенью... - резко изменил тему Поросёнкин. - На то время, которое Никита Никитич будет находиться в больнице, директор назначил меня исполняющим обязанности заведующего лабораторией. Так что по всем вопросам прошу обращаться лично ко мне!
   Заключив свою речь, Алексей Платонович принял весьма гордо-напыщенный вид.
  - Какой чванливый и занудный дурак, - подумал Вася, теперь уже вылезший из-под прикрытия своей лазерной установки. - А, может быть, - это я - зануда и дурак. А, впрочем, какое всё это имеет значение?
  - Ой, - взвизгнула Фани, - так вот, значит, - к чему моё видение. Это был он - Никита Никитич, - и он заболел, и скоро умрёт, наверное! Это - верный признак.
  - Да, - чепуха это твоё видение. Это всё тебе приснилось. Да и наш профессор - мужик здоровый, - выкарабкается, - попытался успокоить чувствительную Фани Васечкин.
  - Действительно, - нéчего переживать раньше времени. Мы с Казимир Леонардовичем сходим завтра же к Чеснокову в больницу; да ещё и пузырёк с собой прихватим! - добавил Тамбуренко.
  - Правильно, - поддержал Поросёнкин и тут же снова сменил тему. - Давайте-ка, уважаемые коллеги, чаю попьём. Я вам кое-каких сладостей из Германии привёз!
   С этими словами Алексей Платонович с медлительной торжественностью извлёк из-за спины одну руку, в которой была увесистая жестяная коробка датского печенья (большая роскошь по тем временам). Поросёнкин держал коробку за бант, опоясывавшей её красивой золотистой ленты.
  - Вы, я вижу, Элла Эоловна, попивали уже здесь чаёк, - продолжал он бодро-панибратски, - так вот, будьте добры, - заварите теперь на нас, на всех. Да не этого турецкого пойла, а настоящего чаю.
   И Алексей Платонович вынул из-за спины другую руку, в которой была изящная жестяная баночка английского чая "Твайнингз".
  - Подмазывается, гад! - подумал Вася. - Да, впрочем, - к чему такая злоба? Что, - он стóит моих нервов?
  .................................................................................
   Сладостно-крепким был Поросёнковский чай, и печенья отменно хороши. Плотно столпившиеся в одной комнате сотрудники лаборатории быстренько опустошили содержимое датской коробки, а оставшийся в банке "Твайнингз" чай решили допить в другой раз.
   Коробка из-под печенья была изумительно художественно-красива. На ней во всех красках был изображён витиеватый, старинный замок, стоящий на гладко-подстриженной, свеже-зелёной лужайке, по которой с достоинством прохаживались пёстропёрые утки.
  - Слушай, Алексей Платоныч, - хороша же эта датская коробка! - зачарованно молвила Фани. - Возьму-ка я её домой для ниток. Вы не возражаете, Элла Эоловна?
  - Конечно, Фанечка, бери! О чём разговор?
  - О, нет, нет, уважаемые дамы, - затараторил Поросёнкин и даже порозовел от справедливого волнения, - я совсем забыл вам сказать, что супруга велела мне принести коробку домой, - она ей как раз тоже нужна для ниток. А, если я приду без коробки, моя Розочка мне уж точно голову снимет!
  - Фу, - какой жмот и подкаблучник, - с негодующим отвращением вспыхнула Фани. - На, забирай своё сокровище, - подавись им! - и швырнула коробку прямо в Поросёнкиновскую физиономию.
   Отскочив от массивно-круглой башки Алексея Платоновича и упав на пол, пустая коробка раскрылась, и её крышка откатилась в дальний угол лабораторной комнаты. Поросёнкин бережно подобрал с пола своё добро и, явно обиженный, не сказав ни слова, вышел, хлопнув дверью, чтобы занять полагающийся ему теперь кабинет профессора Чеснокова.
   Все внутренне посмеивались над этой безобразно-скандальной сценой, и в душе поддерживали Фани.
   С тех пор, когда в лаборатории разыгрывались по жребию продуктовые заказы, распределением которых ведала с.н.с. Какидзе, справедливая секретарша всегда кричала: "Элла Эоловна, Поросёнкина в розыгрыш не включайте. Он всё себе в Германии купит!"
  
  X
   Защита Викой кандидатской диссертации была назначена на начало декабря. И чем меньше времени оставалось до этого важного события, тем больше Вика нервничала. Всё ей казалось, что что-то не так она написала в своём увесистом талмуде. Всё она сомневалась - так ли построила свой доклад? Всё боялась - уложится ли она с ним в отведённые двадцать минут?
  - Чепуха это! - успокаивал её Вася. - Защита пройдёт, как по маслу; разве кандидатские когда-нибудь заваливают? Да, никто всё равно твой диссер читать не будет.
   На последние мужнины слова Вика часто обижалась, так как свято верила в глубокий интерес научной общественности к своей работе. Вася же на этот счёт придерживался своеобразной точки зрения, считая, что всеми в научном мире движет тщеславие, и, что никто чужих работ толком не читает, - как, впрочем, внимательно не проглядывает даже и своих. Важен конечный результат - публикация: статья в солидном научном журнале, а лучше - книга, - жалкие попытки самообессмертиться, войти хоть кончиком пятки в историю. И сам он с глубокой брезгливостью ощущал, как и его тщеславие постепенно становится крупнее и жаднее и гложет душу, как ненасытный, жирный червь - зелёный лист.
  .................................................................................
   Вика плохо спала в эти наполненные сомнительными раздумьями дни. Ей часто снились кошмары, а в ночь накануне защиты пришёл по-особенному странный и страшный сон.
   Ей снилась огромная зала средневекового замка с готическим сводчатым потолком, тускло освещаемая множеством факелов, прикрепленных на сырых каменных стенах. В центре залы стоял тяжёлый стол, сколоченный из грубых досок. На столе - гроб, покрытый красной парчой. Из-под парчи виднелся восково-тонкий профиль молодой покойницы и кисти её изящных, пепельно-жёлтых рук, скрещенные на груди и держащие горящую свечу.
   По залу ходили люди, и эхо их тяжёлых шагов гулко разлеталось под древними сводами; а по стенам проплывали их свирепо-призрачные тени. Но самих людей не было, - они были невидимы.
   Всё ближе и ближе женщина в гробу. Вика вкладывается в её лицо и видит - это она сама, мёртвая, лежит здесь на столе. И вдруг, покойница и зала начинают медленно опускаться вниз, или это Вика, напротив, поднимается? Всё меньше и меньше становится стол со стоящим на нём гробом. Каменные своды зала расступаются, и вот уже Вика втягивается в какое-то бесконечное поднебесье, теряя своё крошечное мёртвое тело где-то внизу, в пугающей бездне.
   Утром за завтраком Вика рассказала свой сон Васе. Но тот, не будучи суеверным, объяснил кошмарное видение тем, что вчера они слишком поздно поужинали и легли, следовательно, спать с переполненными желудками.
  - Мне тоже снился какой-то бред, - сказал Васечкин, - но я точно не помню, - что...
  ...............................................................................
   В просторном актовом зале Института глобальных экономических проблем на Викину защиту собралось довольно много народу. Присутствовали и супруги Куропаткины, работавшие по соседству в Институте регулируемого рынка, и Вася, и, конечно, Викин научный руководитель профессор Буркевич с женой Раисой.
   Вика, была одета во всё чёрное: шерстяную водолазку, изящную, обтягивающую юбку, колготки с модным рисунком в виде миниатюрных точек и лаковые туфельки. Её короткие волосы были хорошо уложены, веки чуть-чуть подкрашены, а губы слегка напомажены. Она, умело скрывая волнение, делала доклад, стоя у кафедры и держа в руке длинную указку, кончик которой иногда легонько и нервно постукивал по полу.
   В докладе Вася ровным счётом ничего не понимал, но ему нравилось, как выглядела жена. Тем более что почти все бывшие сегодня на ней вещи, включая и водолазку, а также косметику он сам недавно привёз из командировки в сказочно-красивый итальянский город Турин. Глядя на Вику, наш герой перенёсся мысленно в этот город, - с просторными площадями и конными статуями и фонтанами на них, с множеством крытых галерей, предохраняющих пешеходов от частых дождей, и бездной бездонных магазинов-бутиков.
   В Турине к Васечкину пришла мысль уехать, покинуть хотя бы на некоторое время Москву, погрязшую в политической грызне и экономической неразберихе. Свалить куда-нибудь в южную капиталистическую страну, - в эдакую Буржуинию. Туда, где сыто и вольготно жить, и, где над лазурным морём и песчано-пальмовыми пляжами светит тёплое солнце.
   Так, в размышлениях о райской Буржуинии Вася и просидел всю защиту, - спускаясь только изредка на землю, когда кто-нибудь из оппонентов задавал Вике каверзный вопрос, или когда профессор Буркевич с отеческой любовью отзывался о своей ученице, "продолжающей разрабатывать марксистко-ленинское экономическое учение".
   Учёный совет проголосовал "за" единогласно. А потом счастливая Васина жена принимала поздравления присутствующих уже в более основательном и значительном качестве - кандидата экономических наук.
   ................................................................................ Вечером, после защиты, супруги Буркевич, Викины оппоненты, некоторые коллеги и наиболее близкие друзья и родственники были приглашены на небольшой импровизированный банкетец, устроенный на квартире у Васечкиных.
   Таисия Петровна расстаралась ради дочери: стол прогибался от деликатесных блюд и бутылок, плотно расставленных на белоснежной скатерти. Была и икорка - чёрная и красная, - и балычок, и заливная осетринка, и, конечно же, - горы фирменных бабулиных пирожков. И в "Советском шампанском", и в водке недостатка не имелось. Откуда же взялось всё это при пустоте московских магазинов?! Да, бабуля в тот день превзошла саму себя!
   Нужно отдать должное и Томочке, которая активно участвовала в приготовлении всех этих явств и собственноручно испекла гигантский пирог с начинкой в виде кисло-сладкой лимонной пасты, - так называемый "лимонник".
   Банкет открыл профессор Буркевич, - мелковатый, плешивый мужчина в засаленном костюмчике и при таком же галстуке, - подняв бокал за "новорожденного кандидата наук".
  - Диссертация, - это, конечно, хорошо. Но это - только начало, - сказал он. - Теперь, Вика, вы дайте нам открытие, дайте свою оригинальную теорию, дайте монографию. Вы теперь дозрели до самостоятельной работы и должны искать дальше сами. А я уже ни во что не буду вмешиваться.
   Таисию Петровну распирали радостное возбуждение и гордость за свою дочь, - "учёную кандидатку". Не обошлось, конечно, и без "Краткой истории жизни", которой она в течение получаса потчевала быстро захмелевшую публику.
   Вскоре инициативу управления столом, то есть роль импровизированного тамады, взял на себя Васин отец. Этот небольшого роста мужчина, лет шестидесяти, лысоватый и с чёрными усиками, несколько укорачивающими его чрезвычайно длинный нос, был обычно довольно молчалив. Однако, под действием даже небольшой доли алкоголя Владимир Петрович становился изрядно красноречив и речеобилен. Как он сам говорил, - цыганская кровь закипала тогда в нём. Действительно, было известно, что прапрадедушка Владимира Петровича был настоящим цыганом.
   Сначала профессор Васечкин поочерёдно предоставлял слово всем сидящим за столом. Но постепенно и сам всё чаще и чаще стал сыпать тостами. Он поднимал бокал за Российскую науку, за Викиного научного руководителя и его супругу, за дальнейшие Викины учёные успехи. А также - за супружеский союз между сознательной Викой и его непутёвым сыном, за большое научное будущее Антоши, за Викиных сестёр и за их грядущие диссертации, за Таисию Петровну и её многосильную энергию.
   Супруга достойнейшего профессора-физика, Флора Павловна, иногда строго поглядывала на мужа, а то и что-то тихонько шептала ему, явно будучи недовольной тем, что тот слишком уж увлёкся возлияниями. Флора Павловна была строгой, но справедливой и добросердечной дамой. Как мы уже знаем, она не отличалась крепким здоровьем, поэтому каждый выход в люди для этой интеллигентной и впечатлительно-нервной женщины был значительно-радостным событием. Сама изрядно общительная, Флора Павловна больше всего ценила в людях коммуникабельность и теплоту чувств и иногда, может быть и справедливо, обижалась на с виду несколько холодноватых Владимира Петровича и Вику, за их "неродственность".
   Уже к концу застолья как-то сама собой вышла небольшая научно-экономическая дискуссия, в которой доктрина регулируемой рыночной экономики боролась против теории свободного рынка. Первую точку зрения защищали профессор Буркевич, его жена, Вика и её старшая сестра Рита. Вторую - Костя и Маша Куропаткины и коллега Вики по лаборатории тридцати пятилетний старший научный сотрудник Бум.
   Изрядно принявший на грудь Костя не стеснялся в выражениях и обзывал профессора Буркевича и его сторонников навозными жуками, копающимися в экскрементах казарменного коммунизма, а также утверждал, что коммунисты ничего лучшего, чем "поголовную гондонизацию населения" в экономике придумать не способны.
   По-видимому, Костя имел в виду тот факт, что в последнее время на пустоватых прилавках московских аптек стали регулярно появляться отечественные презервативы, - смазанные силиконовым маслом и с отстойниками для спермы. Они были упакованы один за другим по десять штук в длинные ленты из блестящей серебряной фольги. Каждая такая упаковка, прозванная в народе "пулемётной лентой", стоила один рубль. Презервативы эти были весьма сносного качества по сравнению со старыми отечественными образцами, стоившими хотя и две копейки за штуку, но имевшими неэстетичную бумажную упаковку, - а самое главное, - бывшими без смазки, без отстойника и обладавшие пуленепробиваемой толщиной.
   Бум также критиковал Буркевича, но сдержаннее, не забывая о том, что тот - его непосредственный начальник. Профессор же Буркевич не обижался, а осыпал в ответ оппонентов (преимущественно с помощью своей эрудированной супруги, и Риты, которая трясла от возмущения головой, что с ней не редко случалось, когда она нервничала) цитатами, надёрганными из многочисленных томов собрания сочинений В.И. Ленина.
   Прилично захмелевший Ваня Мошонкин, несмотря на своё экономическое образование, в диспуте участия не принимал, а хранил по своему обыкновению абсолютное молчание, с интересом, однако, наблюдая за развитием словесной перебранки. Лишь изредка он сдержанно икал или обрывал чересчур распалявшуюся супругу весомым аргументом: "Заткнись, дура!" Тактичные гости, естественно, не обращали ни малейшего внимания на Ванину некультурность.
   Эта дискуссия могла бы длиться до бесконечности, но её прервал ворвавшийся в Викину с Васей комнату, где уединились спорщики, изрядно уже пьяненький Владимир Петрович. Широко раскинув руки и громко рыча, он имитировал идущий на посадку самолёт.
   Гости разошлись поздно. И после них было немало работы по уборке со стола и мойке посуды.
  ................................................................................. Оставшись наедине с женой, Вася вручил ей подарок - упакованные в изящную коробочку серебряные наушные клипсы и кольцо с крупным камнем изящной огранки. Украшения были сделаны по собственным эскизам Васечкина ювелиром-любителем Гопасяном, армянином, - знакомым тёти Поли. Гопасян - по основной профессии биолог, - содержал подпольную ювелирную мастерскую, где изготовлял воистину изумительные вещи. Это хобби изрядно умножало скудное жалование научного сотрудника.
   Клипсы представляли собой согнутые игривой дугой тонкие, хрупкие листики какого-то диковинного растения. В центре каждого из них, у начала стебелька, помещалось по крошечной жемчужине. Держались клипсы на мочках ушей при помощи хитро приспособленных, инженерных, винтовых зажимов, сделанных также из серебра.
   Кольцо несло на себе сложный, но не громоздкий растительный орнамент, а в него вплетался, как причудливый плод, камень переменчивого настроения - александрит: сине-зелёный при солнечном свете и розовый при искусственном освещении. Этот камушек наш герой извлёк из старой, сломанной брошки, которую, будучи ещё ребёнком, выпросил у своей ныне уже покойной бабушки. А на серебро для украшений пошли несколько Советских полтинников 1920-х годов из Васиной нумизматической коллекции.
   Получая изготовленные ювелирные изделия и расплачиваясь с мастером (работа по изготовлению украшений стоила целую месячную зарплату молодого кандидата наук!), Васечкин ощутил, что шустрый, чёрненький Гопасян напоминает ему кого-то, виденного раньше. Была в ювелире какая-то изменчивость форм. От округлых очертаний он беспрерывно переходил к угловатым, - и обратно. А, может быть, у Васи просто рябило в глазах. Наш герой даже подумал, что эти переходы чем-то напоминали, трансформации доктора Кубышки - из бочкообразного состояния в бутылкообразное. Но, в то же время, что могло быть общего между маститым психотерапевтом и ювелиром-любителем? Какая-то чепуха!
   Когда Вася пожимал на прощание волосатую руку Гопасяна, тот взглянул на него своими маленькими глазками, которые приняли теперь некий оттенок бутылочного стекла, и сказал: "Красывыэ у вашэй супруги будут тэпэрь прыродна-растытэлныэ вещыцы! Но бэрэгытэс, - лыст вянэт, а плод сохнэт ат нэдастатка лубвы, а такжэ в чужой почвэ!"
  .................................................................................
   Вика осталась очень довольной Васиным подарком. Она любила серебро, и эти украшения чудесным образом пошли ей, ещё более оттеняя строгий стиль её чёрной одежды.
   Погладив мужа по уже несколько плешивой голове, она с некоторой таинственностью произнесла: "Дружок, у меня для тебя тоже есть сюрприз. Но какой - сегодня не скажу. Узнаешь очень скоро, - когда я всё организую".
   Вася любил, когда жена называла его "дружком", - но это случалось не слишком часто, - только тогда, когда Вика была в особенно благостном душевном расположении.
  
  XI
   Викин сюрприз был преподнесён Васечкину через несколько дней после её защиты. В глубине души наш герой остался им не очень довольным, так как подсознательно ожидал какого-то материального подарка. Вслух, естественно, воспитанный Васечкин своего неудовольствия не проявил, а, напротив, показал обильное душевное ликование.
   Не случайно Вика погладила мужа по лысеющей голове, когда впервые упомянула о своём сюрпризе. Давно она уже была недовольна плешивым Васиным обличием. Поэтому, втайне от Васечкина, договорилась с его дядей - доцентом Всеволодом Павловичем Резаковым (братом Флоры Павловны) о том, чтобы тот устроит Васю лечиться от раннего облысения. Конечно же, все расходы по Васиному лечению брала на себя Вика.
   Дядя Сева - высокий, суховатый, голубоглазый блондин - был врачом, специалистом в области судебно-медицинской экспертизы. За время своей профессиональной карьеры ему пришлось иметь дело с множеством убийств и дорожно-транспортных происшествий. Часто, читая какой-нибудь детектив, Всеволод Павлович восклицал: "Эx, - вот опять случай из моей практики изобразили! Почему я писать не умею?! Ведь на таком материале можно было бы стать русским Сименоном!"
   Писать Васин дядя не мог, но, однако, был не совсем без художественных способностей. В студенческие годы он увлекался театром, сам играл в любительской театральной студии и даже был однажды приглашён во МXАТ на роль слуги в популярной в то время пьесе-водевиле драматурга Мудсона. В пепельном, напудренном парике, одетый в роскошную, пурпурного бархата, ливрею, дядя Сева открывал дверь, ведущую в устроенную на сцене гостиную. Там вели страстный диалог главный герой и героиня спектакля. Всеволод Павлович многозначительным баском объявлял: "Стол накрыт, господа!"
   Благодаря своей видной внешности, высокому росту и недюжинному актёрскому таланту дядя Сева приобрёл себе многочисленных поклонниц среди студенток своего курса, которые не пропускали ни одного спектакля с его участием, с нетерпением ожидая выхода на сцену своего любимца.
   Впоследствии, будучи уже солидным, женатым мужчиной и читая лекции по криминалистике в Медицинском институте, доцент Резаков также имел поклонниц среди своих студенток. По его рассказам, особенно донимала его негресса по имени Мудумба, - студентка из братской Нигерии. Во время дяди Севиных лекций она всегда садилась на первый ряд и жадно пожирала представительного доцента круглыми и белеющими, как два снежка на куче угля, глазами, смачно посасывая при этом усеянный золотыми перстнями большой палец.
   Будучи так же, как и Флора Павловна, человеком общительным Всеволод Павлович приобретал друзей во всех сферах своей деятельности. Сначала - среди актёров: так, например, дружбу с артистом кино Мямлевым, снявшимся во многих Мосфильмовских боевиках, он пронёс со студенческих лет через всю жизнь. Потом - среди своих коллег врачей. Даже психотерапевта Кубышку дядя Сева нашёл для Васечкина через своих знакомых - судебных экспертов-психиатров. Большим приятелем Васиного дяди был и известный врач дерма-косметолог, специалист по облысению профессор Ворсистый, принимавший иногда участие в криминальных экспертизах волосяного покрова трупов. С ним-то Всеволод Павлович и обещал Вике свести её мужа для лечения от плешивости.
  .................................................................................
   Вика и Вася договорились встретиться с дядей Севой у него на работе, в так называемом "бюро", чтобы затем вместе отправиться в Государственный институт красоты к профессору Ворсистому. "Бюро" представляло собой солидных размеров дровяную избу. На её тяжёлой, металлической двери красовалась чёрная мраморная табличка со зловещим текстом, выгравированным золотом: "Бюро судебно-медицинской экспертизы. Экспериментальный морг".
   Эта внушительная надпись немного обескуражила Вику и Васю, так, что они на мгновение замялись перед входом. Первым, как мужчина, набрался храбрости Вася и бодро потянул за ручку двери.
   Внутри глазам наших юных друзей предстал длинный коридор с полом и стенами, покрытыми белым кафелем и с множеством дверей по бокам, - прямо, как в больнице. Из-за одной из таких дверей вышла пожилая женщина в белом халате. У неё-то Вика и осведомилась, - где можно найти доцента Резакова?
   Дама в халате провела Вику и Васю в дяди Севину лабораторию. Войдя в это просторное, светлое и также обклеенное белым кафелем помещение, наши герои сразу заметили высокого доцента, - тем более что кроме него в лаборатории никого не было. Тоже в белом халате, да, вдобавок, ещё и в резиновых хирургических перчатках, он размешивал неким подобием увесистого половника какую-то жидкость в объёмистом стеклянном сосуде-аквариуме. Дядя Сева явно обрадовался своим родственникам. Он опустил в аквариум половник, расплылся в улыбке отставного голливудского героя и бодро направился к ним на встречу.
  - А, - как всегда очаровательная Вика, - да ещё и с моим племянничком пожаловали! Эx, племянники, - как сказал великий поэт, - "Топить их в речке надо!" - приветствовал он гостей в своей обычной шутливо-иронической манере и продолжал. - Не целуюсь и руку не даю, - весь в дерьме. Ну, что ж, работу я как раз закончил. Сейчас хлебнём с вами чайку и - вперёд, к моему другу Изьке Ворсистому! Я уже обо всём с ним договорился. Он нас ждёт.
   В лаборатории смешанно пахло формалином, да ещё какой-то химией, и непонятной, сладковато-мерзкой дрянью. Эта атмосфера не способствовала возбуждению жажды и аппетита, однако, наши друзья не могли отказаться от чаепития, опасаясь обидеть общительного доцента.
   Дяда Сева выбросил перчатки в мусорное ведёрко, снял халат и тщательно, как хирург, вымыл руки по самые локти с мылом. Затем вскипятил воду в электрическом чайнике и подкатил к усаженным за его большим письменным столом вновь прибывшим гостям металлический хирургический столик, покрытый белой материей. Жестом фокусника он сдёрнул покрывало, и вместо страшных хирургических инструментов, которым полагалось бы быть разложенным под ним, взору наших друзей предстало огромное блюдо различных сладостей. Были здесь и кругленькие, как пончики, пироженные-эклеры и кусочки торта-лимонника, и какое-то сдобное печенье, и большое разнообразие восточных сладостей: рахат-лукум, медовые цукаты, и прочее и прочее.
  - Вот, - чем моя супруга по случаю вашего прихода нас сегодня побаловала! - с гордостью похвастался Всеволод Павлович.
   Его жена пухленькая, черноволосая армянка Ариза Арамовна - врач-терапевт кремлёвской поликлиники - умела и любила готовить. Дядя Сева, вдобавок, часто рассказывал (наверное, тоже в шутку), что она также прекрасно чистит ему и их сыну ботинки. Если Ариза Арамовна слышала последнее утверждение, то сильно обижалась, заявляя, что не следует путать армян с малыми народностями Кавказа, занимающимися в Москве подобным промыслом.
   Вика и Вася никак не хотели верить хитрому доценту, - что вся эта обжираловка приготовлена специально для них. Так, что ему пришлось расколоться. Как выяснилось, вчера в семье Резаковых были гости, и жена разрешила дяде Севе все недоеденные сладости отнести на работу для угощения коллег. Но даже и прожорливые коллеги не смогли осилить всего этого изобилия.
   На дяди Севином письменном столе, рядом с блюдом сладостей, лежало несколько довольно увесистых стопок покрытых машинописным текстом листков. Пока пили чай, Васечкин бросил взгляд на ближайшую к себе стопку. Текст, напечатанный на лежащем сверху листе, сразу привлёк его внимание. Это был протокол судебного заседания. Некая гражданка по фамилии Опус подала жалобу в суд на двух мужчин, изнасиловавших её в извращённой форме, - через задний проход. Обвиняемые мужики категорически отрицали факт изнасилования. Вот какую версию произошедшего давал один из них, выступая в зале суда.
   "После окончания заводской смены, в пятницу вечером, мы с товарищем по работе купили в гастрономе пузырёк водяры и закусон и пошли в городской парк - отдохнуть маленько после тяжкой трудовой недели. Тихо было там, спокойно, - ни одной души. Уселись мы себе удобно, культурно на скамейку, разложили на газете закуску, откупорили бутылку и пропустили из имевшихся у каждого из нас походно-туристических жестяных кружек по первой порции. Сидим себе, значит, после этого, - расслабляемся. Вдруг видим, что на лавочке напротив примостилась интересная такая, модно одетая, молодая дама, - и давай на нас пялиться. Ну, мы что, - пригласили её разделить нашу трапезу. Она согласилась. Выпивая и закусывая вместе, мы разговорились, и она показалась нам очень даже и симпатичной. Вот тогда мы и предложили ей совершить половой акт. Она была согласной и сказала, что даст нам по очереди, но только через задний проход. Дамочка разделась и стала в позе "рак" на скамейке. Сначала с ней половой акт совершил мой товарищ, а потом и я. Расставаясь, мы дали ей - каждый по имевшемуся у нас червонцу".
   За чаем, Вика поинтересовалась, - что это делал с аквариумом дядя Сева, когда они вошли? Всеволод Павлович даже не понял сначала, о каком аквариуме идёт речь, но, когда, наконец, до него дошло, - то он рассмеялся.
  - Какой же это аквариум, - это же просто химическая ванная с подогревом, наполненная кислотой! - объяснил он. - А, впрочем, - можно сказать, что это аквариум, а в нём плавает золотая рыбка.
  - Какая ещё золотая рыбка в кислоте, да ещё и горячей?! Она ведь тут же там сварится! - удивился Вася.
  - Это иносказание, - ответил дядя Сева. - "Золотой рыбкой" я поэтически назвал голову трупа, которую в настоящий момент варю в кислоте, - отмачиваю от волосяных и кожных покровов.
  - Ну и работка у вас, Всеволод Павлович! - посочувствовала Вика.
  - Работа - как любая другая. На трупаков мне уже давно наплевать. Привык. Вот видите, - сижу себе и чай пью. Аппетит они мне не портят.
   Последнего никак нельзя было сказать о наших друзьях, - им стало теперь отчётливо ясно, что разлитый по лаборатории противный, сладковатый душок, смешивающийся с ароматами химии, был трупным запахом. Вику и Васю одновременно начало немного подташнивать.
  - Кстати, - продолжал дядя Сева, - вскрывать трупы довольно интересное и познавательное дело. Если хотите, приходите ко мне в "бюро" в любой вторник. Я по этим дням делаю показательные вскрытия для студентов медицинского института. Так что, и вам я бы дал попробовать резать труп.
  - Спасибо, Всеволод Павлович, - сказала тактичная Вика, - мы подумаем над вашим любезным предложением.
  - Хотите посмотреть эту головешку? С ней, кстати, связана интересная история. Сейчас допьём чай, и я вам всё покажу и расскажу! - с энтузиазмом предложил дядя Сева.
   При этих словах хорошо воспитанная Вика довольно крепко наступила под столом на ногу мужа острым каблучком. Она, верно, догадывалась, что у Васи явно сейчас не было желания разглядывать мертвечину, поэтому опасалась, что он вдруг в ответ на предложение своего дяди скажет какую-нибудь бестактность. Параллельно, она боялась выдать и свою неохоту смотреть на голову трупа и обидеть этим Всеволода Павловича. Итак, она расплылась в вежливой улыбке, и, как могла, выразила интерес к происшествию с головой.
   Трупная голова, - фактически уже лысый череп, - хорошо была видна через прозрачные стеклянные стенки и крышку ванны-аквариума. Череп зловеще покоился на дне сосуда в булькающей горячей кислоте, застыв в вечной и таинственной улыбке.
  - Вот посмотрите на затылочную кость, - пояснил дядя Сева. - Вы видите отчетливо там небольшой пролом, сделанный, очевидно, каким-то острым предметом: камнем, молотком,...
  - Эту голову мы извлекли с разрешения прокуратуры из могилы на кладбище украинской деревни Шишки, - продолжал Всеволод Павлович. - Голова принадлежала местному юноше семнадцати лет, погибшему год назад. Его нашли лежащим рядом со своим велосипедом с затылком, разбитым о бордюр тротуара. Посчитали, что это несчастный случай, - парень неудачно упал с велосипеда, - и вскрытия делать не стали, похоронили его и забыли об этом происшествии.
  - Однако у мамы покойного со временем стали возникать некие сомнения по поводу причины смерти сына. Дело в том, что молодой человек входил в компанию отпетых хулиганов, и мама стала подозревать, что это его дружки и порешили его. Несчастная женщина обратилась в прокуратуру, и дело было снова запущено в ход.
  - Произведя эксгумацию трупа и отделив от него голову, я привёз её в портфеле в Москву. Целые выходные она провалялась без дела у меня на квартире. Сегодня с утра приволок её в бюро, отварил в кислоте и пришёл к заключению - это убийство. Парня дерябнули по затылку острым предметом, а потом, чтобы замести следы, имитировали несчастный случай с велосипедом. Никак не мог он получить такую небольшую и чётко оформленную дырку в черепе, ударившись о бордюр.
  - Так что дело остаётся за малым, - напишу рапорт в местную прокуратуру, а они уж быстро там повяжут и расколят этих малолетних поганцев. Приятно, чёрт возьми, иногда сознавать, что твоя работа приносит хоть какую-то пользу!
   Дяда Сева на секунду замолчал, а потом задумчиво произнёс: "А всё-таки жалко парня. Вся его жизнь промчалась бессмысленно и быстро, как проходит большинство дней. Нет, должен же быть в этом, как и во всём, какой-то смысл?!"
   Доцент Резаков, также как и Федя Коньков, был философом.
  .................................................................................
   Профессор Исаак Иосифович Ворсистый никак не соответствовал своей фамилии. Этот ещё довольно молодой мужчина, лет не более сорока, был абсолютно лыс, - только несколько жиденьких пучков искусственных, тёмных волосиков было аккуратно имплантировано над его могучим лбом. Остальная поверхность его головы блестела изумительно, - почти как зеркало, - в деталях отражая предметы окружающего мира. Ворсистый носил свободную голубую блузу, - как у старинных живописцев, - от него пахло дорогим французским одеколоном, и его внушительных размеров чёрно-гуталинные, изящно завитые кверху усы и мохнато-кустистые, не хуже, чем у товарища Брежнева, брови с избытком компенсировали отсутствие растительности на голове. Было во всём облике Исаака Иосифовича что-то необъяснимое поэтическое и художественное, - так и хотелось назвать его "маэстро".
   В просторной, светлой зале, где работал маститый профессор, рядами, как в большом салоне-парикмахерской, располагались кресла, приспособления для мойки голов, стационарные фены, шкафчики с множеством парикмахерских инструментов и бутылочек с шампунями, бальзамами, лосьонами, мазями. Почти все кресла были заняты пациентками и пациентами, а вокруг них хлопотали, мóя им головы, массируя шевелюры и втирая в них различные бальзамы, симпатичные, резвые девушки, также облачённые в синие блузы.
  - Вот - моя дерма-косметическая фабрика-кухня, - многозначительно молвил, обращаясь преимущественно к Вике, а не к Васе и дяде Севе, профессор Ворсистый. При этом он охватил широким жестом изящно-художественной руки всеобщее оживление, царящее в зале. Сразу же его быстрые, маленькие глазки, глубоко посаженные под могучими бровями, приобрели некий блестяще-бутылочный оттенок и похотливо проскользнули по Васиной супруге - от туфелек до заколки в волосах.
   Васечкин это заметил. Он не был слишком ревнивым мужем, но не любил, когда так смотрят на его жену, - поэтому с неприязнью подумал: "Вот - лысый жид-поблядун".
  .................................................................................
   Исаак Иосифович поставил Васе диагноз: "жирная себорея" и назначил ему электромассаж кожно-волосяного покрова головы, втирание какой-то гадкой и вонючей мази, а также мытьё волос два раза в неделю специальным лечебным шампунем, производимым Государственным институтом красоты по собственному рецепту профессора Ворсистого. Небольшую пластиковую бутылочку этого шампуня маститый дерма-косметолог торжественно вручил Васечкину со словами: "Вот моя гордость!" Болотного, мутно-зелёного, цвета, откровенно пахнущий свеже-высраным говном шампунь носил название "Ворсик" и имел бодрую рекламную надпись на этикетке: "Все ваши безысходные проблемы будут решены! Ворсик - верный признак!"
   Вася был поручен распоряжению расторопных девушек в синих блузах и получал от прикосновений их легко-нежных ручек и электрического массажёра (приборчика, похожего на карандаш и испускающего слаботочные электрические импульсы) несказанное удовольствие.
   Так Васечкин лечился в течение целых двух месяцев, - по три сеанса в неделю. Теперь каждый такой массажно-втиральный сеанс приводил его в отличное расположение духа, раздражала только собственная липкая и дурно попахивающая шевелюра. Трудно сказать, - выросли ли у него в результате на голове новые волосы или, по крайней мере, прекратилось их выпадение, - однако, хуже не стало.
  
  XII
   Наш герой, как мы только что видели, проявил небольшую, мгновенную ревность в отношении профессора Ворсистого. Васечкин любил Вику. Но по-своему: не слишком обращая на неё внимание, позволяя себе маленькие шалости на стороне, так как жена не особенно уже его привлекала в сексуальном плане. Но он не отпускал Вику от себя, чувствуя необходимость в ней, наверное, - для собственного самопознания. Он часто дарил ей цветы - преимущественно морковно-красные розы. Вика их обожала, - именно охапку таких роз, - пятьдесят одну штуку, - Вася вручил ей в день их свадьбы.
   И Вика любила Васечкина, но тоже по-своему: не очень балуя его ласками и не слишком с ним откровенничая. Но и она не отпускала его от себя, ощущая повседневную в нём необходимость, - как в зеркале, наверное. Вика мужественно выносила тяжёлый, занудный Васин характер и его невероятно громкую музыкальную систему, и даже не редко дарила ему кассеты для дальнейших записей.
   И связывал их, конечно, ещё сильнее розовощёкий, ёжикоголовый Антоша, - несмышлёный по малолетству, но, потенциально, сильно разумный мальчуган.
   Нужно сказать, что серьёзно-основательная Вика практически не давала поводов для зарождения в Васиной душе такого низменного чувства, как ревность. Хотя, всё же, повод для её появления мог изредка возникать. Не всё было ясно и прозрачно-чисто, с точки зрения Васечкина, в отношениях между его супругой и её старинным школьным другом Димой Бурундуковым.
   Дима - квадратный и крупный, как отечественный холодильник "ЗИЛ", белобрысый молодчик, - был женат, имел дочку примерно Антошиного возраста и работал программистом на каком-то компьютерном совместном советско-американском предприятии. Дима иногда - редко - звонил Вике и они тогда подолгу разговаривали по телефону. О чём, - Вася не знал, - так как всегда в это время тактично выходил из комнаты, предпочитая не смущать жену своим присутствием. Каждый год, в Викин день рождения, молодчик Бурундуков приходил поздравить именинницу с огромным букетом роз, но не морковно-красных, а алых. Обычно он заваливался днём, - часа этак в четыре и никогда не оставался у Васечкиных до вечера, - до прихода приглашённых на Викин день рождения гостей, а, как правило, проводил с Викой не более двух часов. Вася во время приходов "Ебалома" (так он про себя прозвал Бурундукова) выходил на улицу, - немного прошвырнуться.
   Так как Ебалом давал знать о себе редко, и умная Вика никогда не говорила о нём с мужем, - то Васечкину он почти не досаждал. Именно это последнее обстоятельство позволяла нашему герою демонстрировать безупречно-вежливый такт перед лицом Бурундукова. Xотя, Вася и подозревал втайне, что Ебалом влюблён в его жену, но об её отношении к Ебалому ничего не мог заключить.
   Впрочем, на днях, Вика сообщила мужу, что Буруднуков уехал с семьёй на длительное время работать в Штаты, так, что уже теперь долго не даст о себе знать, если и вообще когда-нибудь объявится.
  .................................................................................
   Ебалом отправился в Америку; и Михельсоны скоро туда отчаливают; друзья Куропаткины тоже ищут пути поехать подзаработать на Западе. Все сваливают. И Вася чувствовал, что и его черёд настаёт.
   Год назад в Москву на Международный кристаллографический конгресс съехалась тьма заграничных учёных. Профессор Чесноков знал, что Васечкин неплохо говорил по-французски (выучил этот язык в дополнение к уже освоенному английскому, занимаясь ещё в студенческие годы с частным преподавателем). Поэтому он поручил Васе показать московские достопримечательности небольшой группе парижских жидкокристальщиков. Вася использовал подвернувшийся случай для установления научно-дружеских контактов с вверенными его попечению учёными. Среди них была известная в узких кругах исследовательница, со странной для русского слуха фамилией, - мадам Падлю. Эта худенькая, черноволосая женщина неопределённого, но уже не молодого возраста, - и пообещала Васечкину выбить для него стипендию, с тем, чтобы тот смог приехать поработать в её лаборатории, в знаменитой и престижной парижской Высшей нормальной школе.
   Париж - гипнотический город! Вася мечтал хоть одним глазком взглянуть на его ажурную прелесть. Вика также не осталась равнодушной к замаячившей на горизонте возможности пожить во французской столице. Так, что в случае успеха со стипендией, было решено, что поедут они все вместе - Вася, Вика и Антоша.
   Долго, почти год, тянулось томительное ожидание. Вася иногда звонил мадам Падлю, но та всегда отвечала слегка казённым голосом, что все документы отправлены в соответствующие инстанции и рассматриваются. Нужно потерпеть! Франция - бюрократическая страна.
   И вот, на днях Васечкину домой позвонила сама мадам Падлю и сообщила сногсшибательную весть: стипендию выделили на год, приглашение она высылает и, по его получении, Вася может оформлять визу.
   Итак, - судьба Васечкиных сделала крутой поворот, - они едут в Париж!
  .................................................................................
   Однажды, перед самым Новым годом, погожим воскресным днём, Вася прогуливал на Чистопрудном бульваре Антошу. Несмотря на яркое солнце, весело играющее разноцветными отблесками на тяжёлых сугробах, стоял крепкий мороз. Антоша, одетый в толстую, коричневую меховую шубку, пушистую шерстяную шапку, закрывающую уши и лоб, и валенки с колошами, колобком резвился на детской площадке, весь раскраснелся и не чувствовал холода.
   Васечкин старший прохаживался взад-впёрёд невдалеке, так, чтобы не выпускать из виду сына. За Антошей нужен был глаз, да глаз, - уж больно мальчуган был заводной и подвижный, - а кости у него были хрупкие, - как у мамы. Так, прошлой зимой, играя на этой же самой площадке, Антоша свалился с детской горки и сломал себе руку в кистевом суставе.
   Вася буквально околевал. Его кожаные перчатки одеревенели, и холод сковывал пальцы рук. Мороз легко пробирался в его кожаные сапожки на меху и леденил ступни.
  - Нет, - не могу больше! - подумал он. - Надо возвращаться домой.
   Он уже почти отбыл положенные для дневной прогулки с Антошей полтора часа, поэтому решительно направился в сторону детской площадки, - стаскивать мехового колобка с ледяной горки.
   На бульваре было людно, - медленно текла пёстрая и многоликая толпа прогуливающихся граждан.
   Вдруг Васечкину показалось, что среди людского многообразья мелькнуло знакомое лицо. Действительно, в живом потоке к нему пробирался бочкообразный доктор Кубышка, облачённый в солидную каракулевую шапку и импортную дублёнку, из-под которой выглядывали брюки от его неизменного полосатого костюма и до блеска начищенные чёрные сапожки. Остановившись шагах в пяти от Васечкина, Иван Люциферович внезапно перешёл в бутылкообразное состояние и пронзительным, тоненьким голоском заверещал, обращаясь к обтекающей его людской массе: "Ой, плохо мне, плохо! Упаду вот сейчас, - и никто даже внимания не обратит. Растопчут, раздавят. Кругом такая безысходность! Опасайтесь безысходности, товарищи!"
   Пёстрое, многоликое многолюдье неспешно текло мимо страдающего психотерапевта, и, казалось, никто не замечал его.
  - Совсем сбрендил доктор со своими пациентами, - подумал Вася и прокричал: "Эй, Иван Люциферович, какими судьбами?! Идите сюда! Что вы там городите?!"
  - Кубышка бросил на Васечкина безумный, бутылочно-остекленевший взгляд и заверещал ещё громче, обращаясь уже к нашему герою: "Судный день близок. Куда вы собрались, - к чёрту в пекло?! Подумайте о душе, Вася! Или вы совсем бездушный?!"
   С этими словами странный доктор резко развернулся на каблуках и стал стремительно удаляться,... и растворился почти тотчас в людской массе.
   Опешивший Васечкин же остался стоять около скамейки, у входа на детскую площадку, с открытым от удивления ртом. А гуляющие граждане монотонно шли мимо, словно ничего и не произошло.
  
  XIII
   О, зловредный Поросёнкин! Теперь, приходя утром на работу, сотрудники жидкокристаллической лаборатории находили за письменным столом Никиты Никитича не всеми любимого профессора, а гнусного, маленького, очкастого человечка - новоиспечённого завлаба Поросёнкина. Никто в лаборатории не любил Алексея Платоновича, а Фани Цукатова, после скандала с коробкой, - просто терпеть его не могла.
   Завлаб Поросёнкин пытался играть роль строгого, но справедливого начальника, старался всячески продемонстрировать свою глубокую осведомлённость во всех научных и организационных вопросах, завоевать доверие коллектива и авторитет в нём. Однако, это ему не удавалось.
   Мы уже знаем, что Алексей Платонович был "талантливым" бизнесменом, жадиной и подкаблучником. Кроме того, он демонстрировал ещё и удивительное занудство, многословие и косноязычие. Например, он лично ежедневно тщательно мыл полы в своей лабораторной комнате, считая, что малейшая пылинка, попавшая в жидкокристаллический образец, может повлиять на экспериментальные результаты (что, впрочем, было правдой). Он требовал также и чудовищной частоты от людей, работавших рядом с ним. Особенно страдал от этого чистоплюйства непосредственный подчинённый Поросёнкина Федя Коньков, который по его собственному признанию в глубине своей философической души был законченным распиздяем. Начиная объяснять кому-нибудь из аспирантов какой-нибудь научный вопрос, Поросёнкин обычно так увлекался и заходил в такие дебри нудных деталей, что понять уже становилось совсем ничего невозможно. Как говорят, - "за деревьями было не видно леса".
   Очевидно, что Поросёнкин не выдерживал никакого сравнения с квази-гениальным профессором Чесноковым, поэтому завлабство Алексея Платоновича должно было неминуемо закончиться полнейшим фиаско.
   Но Поросёнкинскую репутацию отчасти спасло одно, скажем прямо, небезопасное для его жизни происшествие, возбудившее к нему некоторое сочувствие работавших с ним людей.
   В один прекрасный (смотря для кого, конечно) понедельник новый завлаб не явился на работу, что несколько удивило его коллег, привыкших к занудной пунктуальности Поросёнкина. В тот момент, когда Элла Эоловна и Фани приготовляли традиционный утренний чай, а пришедший раньше обычного Васечкин, копался в своей лазерной установке, в лабораторную комнату вихрем влетел возбуждённый Тамбуренко.
  - Вы только представьте себе, что произошло! - завопил он с порога, даже не здороваясь, задыхаясь от радостного волнения и захлёбываясь слюной. - Вчера мы с Казимиром Леонардовичем были в больнице, проведывали нашего профессора. Заходим мы в палату, приветствуем Никиту Никитича и собираемся уже было достать из-за пазухи по бутылке водяры... И кого, вы думаете, видим на соседней от профессора койке? Ни за что не угадаете... - Поросёнкина! Представьте себе - он лежит на больничной кровати неподвижно, как истукан, - весь бледный и с головой обмотанной бинтами.
  - Стали мы его теребить, расспрашивать: что и как? А он только мычит, да башкой трясёт.
  - Вот зараза! Так ему и надо! Это его бог наказал! Да ты погоди пока про Поросёнкина, - прервала Тамбуренко Фани. - Ты нам лучше скажи, как себя чувствует Никита Никитич?
  - Наш профессор - ничего себе, хотя и бледноват и по большей части лежит. Но, пропустив с нами стаканчик водочки, он порозовел и взбодрился немного. Поросёнкина мы тоже угостили, - от чего тот сразу же оживился, дар речи к нему вернулся, и он поведал нам о том, что с ним приключилось.
  .................................................................................
   Вот, что примерно рассказал о произошедшем с ним Шеховскому и Тамбуренко Алексей Платонович.
   В пятницу вечером Поросёнкин немного повздорил с женой и тёшей, приехавшей повидать дочку Розу. Спор разгорелся из-за имущественно-денежных вопросов. Дело в том, что тесть Алексея Платоновича - генерал Петушенко - решил составить завещание, по некоторым пунктам которого и вышли разногласия у его ближайших родственников. В подробности, впрочем, Поросёнкин не вдавался. Однако, представляя себе жадный нрав всех трёх участников перебранки, можно было легко догадаться о накале всплывших на поверхность эмоций.
   Итак, Роза и её мама надулись, а Алексей Платонович отправился на кухню готовить ужин. Он рассчитывал таким образом расслабить и подлечить работой натянувшиеся нервы.
   Тихо и спокойно возился себе он на кухне, и напряжение стало уже, было, отходить от души, и настроение как-то само собой начало улучшаться, - так, что ведущий научный сотрудник принялся даже насвистывать под нос какую-то весёленькую и нудную песенку. Посвистывая так себе, он нагнулся, чтобы поставить в духовку чугунную утятницу с куриными ножками Буша. И вдруг - "бум!", - в голове разорвалось что-то тяжёлое, - как упавший на землю дирижабль, наполненный говном, - и стало темно.
   Очнулся Поросёнкин у себя в комнате, лёжа на кровати. Вокруг суетились жена и тёща, накладывая ему на голову куски льда, завёрнутые в промокшую марлю. В ушах у него шумел океан, и перед глазами всё плыло, подпрыгивало и кружилось.
   Вскоре прибыла скорая помощь. Молодой врач - упитанный, рыжий молодчик с мелкими поросячьими глазками и рыжими усиками на свинообразном лице, - усевшись на край кровати, долго ощупывал мощными, рыжешерстыми ручищами Поросёнкинскую голову. Тёща с женой при этом стояли, вытянувшись по струнке с напряжённо-скорбным видом нашкодивших детей за широкой спиной доктора.
  - Такс, - молвил, наконец, рыжий врач, - положение не безысходно, так, что я не вижу никакой угрозы для жизни пострадавшего. Однако нужно будет его госпитализировать и провести подробные исследования: сделать рентгеновские снимки черепа, компьютерную томографию мозга, электронную осциллограмму,...
   Так Алексей Платонович был доставлен в стационар. Ничего удивительного в том, что он попал в то же заведение, что и профессор Чесноков не было. Оба они были прикреплены к поликлинике Академии наук, поэтому и очутились в Академической больнице. Удивительным было то, что Поросёнкина поместили в одну палату с Никитой Никитичем. Но и это обстоятельство с некоторым натягом поддавалось объяснению. Дело в том, что из-за гололёда резко увеличилось количество сломанных рук и ног у московских граждан и в том числе - у научно-исследовательской части населения. В связи с этим травматологическое отделение Академической больницы, куда поначалу доставили Поросёнкина, оказалось переполненным. Поэтому его временно положили в соседнее отделение онкологии, где были свободные койки, и, волею судьбы, он оказался в одной палате с профессором Чесноковым.
   Алексей Платонович не понял сначала, что с ним произошло. Однако, пришедшая навестить больного на следующий день после его госпитализации супруга Роза во всём, со слезами на глазах, призналась. Оказалось, что она, несколько потерявшая здравый рассудок от произошедшей словесной перебранки и подогретая вдобавок змеиными злопыхательствами своей мамаши, тихонько прокралась на кухню, где около плиты на корточках копошился Поросёнкин, схватила первую, попавшуюся под руку, увесистую, чугунную сковородку и огрела ею мужа по башке.
   Проведённые над пострадавшим Алексеем Платоновичем в больнице исследования показали, что у него - небольшая трещина в затылочной части черепа и лёгкое кровоизлияние в мозг.
   Однако зловредный Поросёнкин был живуч и довольно быстро стал приходить в себя, хотя с речью у него из-за микроинсульта возникали порой затруднения, и тогда он выразительно мычал - чему и были свидетелями Тамбуренко и Шеховский.
   Теперь Алексей Платонович крепко осерчал на когда-то любимую беложопую Розу. Несмотря на её слёзные мольбы о снисхождении, не мог простить он ей вероломного покушения на свою жизнь, представляющую, по его мнению, значительную ценность для мировой науки. В связи с этим Поросёнкин твёрдо настроился по выздоровлении требовать развода и раздела имущества. Однако, как благородная личность, он всё же решил не подавать в суд на жену за нанесённые ему телесные увечья.
  .................................................................................
   Выслушав рассказ о злоключениях Алексея Платоновича, Фани не замедлила дать компетентную оценку произошедшему, - как говорят, "расставила все точки над "и"".
  - Поросёнкину воздалось за занудство и жадность! - заключила справедливая секретарша. - Однако, жена у него - та ещё штучка. Уж никак не ожидала я от неё подобного фортеля! С виду вроде милочка такая,... интеллигентная. Ну, значит, - довёл он её совсем.
  - А всё-таки жалко Поросёнкина, хотя он и свинья порядочная! - посочувствовала неудачливому завлабу сердобольная Элла Эоловна.
  .................................................................................
   Вскоре весть о злоключениях Алексея Платоновича разнеслась по всему Кристаллологическому институту. И почти все, узнавшие о том, что произошло с Поросёнкиным, посочувствовали ему. А, в особенности, мужики, - поразившиеся на этом примере беспредельности женского коварства.
   А вместо Поросёнкина академик Шмайдерович тут же назначил исполняющим обязанности завлаба с.н.с. Рабиновича. Незаменимых людей нет!
  
  XIV
   Приближался Новый год. Что принесёт он?
   Москва преображалась в предчувствии праздника. На деревьях, скрывая их зимнюю наготу, загорелись гирлянды цветных лампочек; а на фонарных столбах засветились холодным неоновым светом крупно-ветвистые, как глубоководные спруты, стеклянные снежинки. То тут, то там через улицы по воздуху перекинулись белые матерчатые транспаранты с надписями, сделанными игривыми, голубыми буквами: "С Новым вас годом, дорогие товарищи!"
   А товарищи шли густыми толпами по заснеженным тротуарам или ехали в Жигулях по скользкой проезжей части и несли или везли с боем добытые сумки и свёртки с дефицитными новогодними подарками и деликатесами к столу.
   Вика с Васей должны были встречать Новый год, как обычно, с Куропаткиными. Михельсоны на днях улетели в Америку, Костина мама уехала в Ленинград к брату, бабуля - к родственникам на Украину, а Томочка запланировала провести Новый год в компании друзей на квартире Блюма. Так что наши герои и Куропаткины решили собраться в семейном кругу - у Машиных родителей.
   И Вика, и Вася любили Новый год, - этот далёкий от политики праздник, - когда подводишь итоги, когда душа полна счастливых надежд, когда ждёшь чего-то лучшего, свежего. А канун этого Нового года был для Васечкиных особым. Большая перемена ожидала их, - другая страна, иная жизнь. Они как раз только что получили французские визы.
   Сначала, уже в январе, в Париж должен был ехать один Вася, - чтобы оглядеться на месте, обжиться, снять квартиру, отложить немного денег. Вика с Антошей планировала присоединиться к нему через три месяца. Так, что этот Новогодний праздник вместе с Куропаткиными был своего рода прощальным, - Васечкины не собирались быстро возвращаться назад.
  .................................................................................
   Тридцать первого декабря Вася работал. Конечно, если серьёзно, - то какая уж там работа, когда Новый год на носу. Целый день сотрудники жидкокристаллической лаборатории находились в состоянии радостного, лихорадочного возбуждения, беспорядочно перемещались из комнаты в комнату и поочерёдно точили друг с другом лясы.
   После обеда устроили небольшое общее чаепитие с закупленными в складчину дефицитными тульскими пряниками и с оставшимся Поросёнковским чаем "Твайнингс". За чаем обсуждали и глобальные проблемы, как то: политику, спорт, новые перестановки в руководстве Академии наук,... и вопросы местного значения, - например, затянувшуюся болезнь профессора Чеснокова или злосчастную судьбу Поросёнкина; и даже совсем частные вещи, - такие как, где и как кто будет встречать Новый год.
   После чая, пожелав друг другу хороших праздников, все стали расходиться по домам. Было ещё не поздно, - три часа дня, - и Вася решил отправиться в находившийся в десяти минутах ходьбы от Института Битцевский лесопарк, - сделать до наступления сумерек небольшую пробежку и немного размяться. Наш герой почти каждый день бегал трусцой и два раза в неделю плавал по абонементу в открытом бассейне "Чайка". Он был единственным спортсменом в лаборатории, - его коллеги почему-то не находили смысла в попытках поддержания физической формы. Философ Федя Коньков, например, видя однажды, как Васечкин переодевается в спортивный костюм, чтобы отправиться бегать, предостёрёг его от излишнего усердия, рассказав историю о том, как некий здоровенный, тридцатилетний мужик каждый день, как и Вася, бегал в лесу, а однажды не вернулся с пробежки. Его труп нашли через несколько дней, - мужик умер от инфаркта.
   Мнительный Васечкин немного испугался, но всё равно продолжал свои физические упражнения, не желая брать пример с отца. Дело в том, что Владимир Петрович, в молодости был большим спортсменом: бегал, играл в футбол. Но однажды кто-то рассказал ему о том, как один физкультурник умер от разрыва аппендицита во время тренировки. После этого Владимир Петрович впал в мнительность, стал постоянно щупать свой аппендицит и прекратил занятия спортом. Кстати, аппендицит у Васиного папы был до сих пор на месте и не лопнул. А вот у Флоры Павловны аппендицит вырезали, когда она была беременна Васей.
   Кроме Васечкина среди его родственников был ещё один спортсмен - Васин двоюродный брат (сын Всеволода Павловича и Аризы Арамовны) Арамчик, - историк-китаист, большой специалист в области восточных боевых искусств, основавший в Москве одну из первых школ ушу. Тренировавшийся по шесть часов в день, Арамчик, вне всякого сомнения, являлся выдающимся физкультурником и имел полное право иронизировать в отношении Васи, говоря, что тот занимается не спортом, а "домашним культуризмом". Действительно, Васечкин не был большим спортсменом, а давал себе физическую нагрузку скорее из дисциплинарных соображений, - да и совесть у него так была спокойнее. Вася довольно регулярно посещал и тренировки в школе Арамчика, по-родственному не бравшего с кузена платы, - но это было для него тяжеловато, - от больших нагрузок побаливали сердце и спина. Наверное, начинал уже чувствоваться возраст.
  .................................................................................
   Зимний лес. Свежий, искристый снежок, запорошивший просеку, бодряще поскрипывает под ногами. Шалун-морозец пощипывает щёки. Тёмные, тяжеловатые ели и невесомые, белоствольные берёзки, опутанные серебристым, искрящимся в лучах заходящего, красноватого солнца, инеем, теснятся по обеим сторонам просеки. Чем дальше от города удаляешься в лес, тем меньше пахнет бензином, и воздух всё более и более приобретает необъяснимый, свежий аромат. Он входит через нос на бегу, обжигая ноздри холодком, заполняет все лёгкие и вылетает со свистом через рот белым, клубящимся паром.
   Пробегая мимо скованного льдом лесного озерца, Вася обратил внимание на необычное оживление на противоположном берегу. Довольно густая кучка людей, возбуждённо бурлила и издавала разноголосые крики. Обогнув озеро и приблизившись к группе кричащих и жестикулирующих граждан, Васечкин сразу понял, в чём дело.
   Лёд, в нескольких метрах от берега, подтаял, оголив стылую, чёрную воду. А в ней из последних сил белым пятном барахталась и жалобно скулила, захлёбываясь, собачонка, - жалкий, вымокший пуделёк.
   Полный, пожилой человек в каракулевой шапке и дублёном полушубке переминался с ноги на ногу у самой воды, беспомощно разводил руками и беспрерывно поворачивал голову то в сторону тонущей собачки, то в сторону окруживших его плотным кольцом людей. По-видимому, это был хозяин пуделя.
   В толпе было немало здоровых и молодых ребят, но никто из них не решался предпринять что-либо для спасения тонущего пёсика. Все только переговаривались между собой, издавали иногда какие-то крики, но с места не двигались. Наконец кто-то сообразил, что нужно выломать большую палку и попытаться с её помощью вытащить собаку из воды.
   Двое парней побежали к ближайшему развесистому дереву отламывать ветку покрупнее. Вася тоже присоединился к ним - помогать. Что он мог ещё сделать, - не лезть же в ледяную воду? Втроём они изо всех сил крутили могучую, тяжёлую ветку, - метра в три длиной, - и так и сяк, но промёрзлая снаружи и влажная внутри древесина скрипела и никак не поддавалась.
   Наконец, изрядно попотев, им всё-таки удалось отломать ветку, - и они поволокли её к озерцу, до которого было метров пятьдесят. Толпящийся народ расступался, давая им пройти с их тяжёлой ношей. Оказавшись около воды, Васечкин увидел, что хозяин перестал возбуждённо двигаться, а застыл в оцепенении и пристально созерцает озеро. Посмотрев в направлении его взгляда, он увидел, только спокойную, чёрную гладь проталины. Пёсьей морды уже больше не было на поверхности, - она ушла под воду.
   Хозяин утонувшей собачёнки как будто почувствовал спиной взгляд Васечкина и обернулся. На мгновение Васе показалось, что это - снова вездесущий доктор Кубышка. Хотя, - не могло этого быть...
   Пожилой, полный мужчина грустно улыбнулся в ответ на удивлённый взгляд нашего героя, снял с головы каракулевую шапку, обнажив лысину, окаймлённую полукругом седых волос, и сказал, обращаясь к Васечкину: "Жалко пёсика. Хороший был пёсик. Добрый пуделёк, - лучше не сыщешь друга. Да вот взял и утонул. А я и не думал". При этом грустные глаза мужчины приняли некоторый бутылочный оттенок.
   Произошедшее печальное событие несколько омрачило настроение Васечкина, однако, он довёл свою тренировку до конца, утешаясь сознанием того, что, всё же, что-то попытался сделать для спасения собаки.
  .................................................................................
   На квартире у Машиных родителей всё было заранее в деталях продумано и подготовлено к встрече Нового года. Ёлка - в полном наряде, - серпантин, хлопушки, вопросы и призы для викторин, - всё на своих местах. И, конечно же, - изрядное количество вкусной еды и выпивки украшало стол.
   Этот Новогодний вечер собрал вместе Анатолия Борисовича с супругой Нонной Моисеевной, - строгой маленькой женщиной, преподавательницей Биологического факультета МГУ; их младшую дочку Свету, русоволосую, стройную красавицу, - студентку того же факультета, - со своим новоиспечённым мужем, молодым и подающим большие надежды журналистом Гришей Робинсоном; Куропаткиных и Васечкиных.
   Новый год отмечали, как обычно,... ну что можно такого придумать?... Ели и пили, глядя в ящик телевизора, где вальсировали дамы - все в белом - с кавалерами в чёрных фраках. А по бою Курантов чокнулись бокалами пенистого, выливающегося через край "Советского шампанского". И каждый загадал желание. Не могу сказать, - что задумали другие, - но и Вика, и Вася пожелали для себя одного и того же: успеха парижского предприятия.
   А затем отгадывали придуманные Машиными родителями шарады, а по телику шёл "Голубой огонёк". А после этого Гриша взял гитару и заиграл, - совсем даже не плохо, - и они со Светой запели на два голоса студенческие, стройотрядовские песни. А потом, - все вышли прогуляться.
   Морозная ночь развесила над городом бисер звёзд. Было скользко, - так, что каждой паре приходилось вцепляться друг в дружку. Вдруг самые юные - молодожёны - стали потихоньку, а затем всё быстрее и быстрее кружиться на ходу, изображая что-то вроде вальса. И все подхватили этот танец, раскручиваясь на заледеневшем асфальте до невероятно-стремительного темпа,... пока не потеряли равновесие и не повалились в кучу, в мягкий сугроб.
  
  XV
   У Вики возникла идея съездить отдохнуть всем вместе (перед Васиным отбытием за кордон) в какой-нибудь подмосковный пансионат. Васечкину не очень хотелось каникул, - навалилось много работы, которую было бы желательно завершить до отъезда в Париж. Но мудрая жена убедила его в том, что работа - это не единственная вещь в жизни, - и, что надо иногда хоть немного времени уделять семье. И ещё,... она произнесла странную фразу, которая, почему-то, заставила Васю задуматься.
  - Надо ехать, дружок, - промолвила Вика грустным и тихим голосом. - Может быть, мы в последний раз будем отдыхать все вместе.
  - Что это ты городишь? - возмутился Васечкин. - Как это - "В последний раз?"
  - Да нет, - ты не пойми меня неправильно. Я имею в виду, - что, может быть, - в последний раз в России, - несколько сбивчиво пояснила она.
  .................................................................................
   Наши друзья купили две взрослых и одну детскую путёвки на десять дней в подмосковный профсоюзный пансионат "Сосновый бор". Их поселили в довольно шикарном, хорошо меблированном двухкомнатном номере-люксе, - с большим цветным телевизором, холодильником и балконом. Райская жизнь!... Единственное, - что питание было так себе, - однако, окружающая природа с лихвой компенсировала это неудобство.
   Пансионат соответствовал своему названию и стоял, действительно, на краю усыпанного тяжёлым снегом соснового бора, на высоком берегу обледеневшей Москвы-реки. Бескрайнее белое поле расстилалось на другом берегу, и гулкая тишина плыла в морозном воздухе.
   Были как раз зимние школьные каникулы, и в "Сосновый бор" понаехала куча детей. Днём многочисленная ребятня резвилась около корпуса заброшенного военного самолёта-истребителя, непонятно почему помещённого в самом центре пансионатской территории. И Антоша, конечно, с несказанным удовольствием, круглым меховым комком, карабкался по обледеневшему корпусу самолёта и залезал даже на самый верх - в кабину пилота. А его мама и папа, переминаясь от холода с ноги на ногу, кружили вокруг остова истребителя, не спуская встревоженных глаз со своего бедового мальчугана.
   Семья Васечкиных в полном составе предпринимала также лыжные прогулки в лес. Лыжи и другой инвентарь брали напрокат на имевшейся в пансионате спортивной базе: большие - для Васи, поменьше - для Вики, и совсем крохотные - для Антоши. На лыжне тот проявлял удивительную резвость и успешно поспевал на своих лыжиках-скороходах за родителями. С ветерком катался он и на санках с пологого, заснеженного спуска, ведущего от пансионата к Москве-реке.
   Одной из главных пансионатских достопримечательностей являлась видеотека, - крутое новшество по тому времени. Эта была маленькая комнатка с несколькими рядами плотно расставленных перед экраном большого импортного телевизора ободранных стульев. Видеотекой заправляли двое крепких, квадратнорожих, слегка дебильного вида, русоволосых брата-подростка с кличками Хач и Ссач. Нужно отдать должное этим двум молодчикам - программа их заведения была разнообразной и насыщенной, - показывались фильмы на вкус любой публики: от пионера до пенсионера.
   Днём Антоша с мамой смотрели Диснеевские мультфильмы и приключения Фантомаса, зелёная маска которого пугала Антошу и одновременно возбуждала в нём жгучее любопытство. А вечером, уложив спать сына, Вика и Вася отправлялись в видеотеку на эротические фильмы, которые возбуждали Васю, так что, придя после в номер, он набрасывался на жену и любил её и в постели, и в кресле и на столе, и на полу, и под душем,...
  .................................................................................
   Вернувшись с каникул в Москву, семейство Васечкиных начало активно готовиться к Васиному отъезду. Наши герои закупали сувениры для французов: водку, матрёшки, деревянные ложки. Таисия Петровна ходила несколько дней подряд в трансагентство, - отмечаться в очереди за авиабилетом в Париж для дорогого зятя. В те времена билеты на самолёт заграницу доставались с трудом, так что напористой бабуле пришлось не раз пускать в ход удостоверение участника ВОВ.
   Наконец, всё было готово: билет куплен, сувениры подобраны и рассортированы,... По просьбе Таисии Петровны вся её семья, включая и Мошонкиных, перед отъездом Васи должна была сняться на память на Красной площади, у профессионального фотографа.
   В январский день - субботу, - на который было запланировано групповое фотографирование, Таисия Петровна никому не дала отоспаться после завершившейся рабочей недели, - подняла всех в восемь утра громовым криком: "Эй, - ухватит дрыхнуть, лежебоки!"
   Бабуля была необычайно возбуждена и явно не знала, куда девать свою нечеловеческую энергию. Носилась, как жилистый волан по просторной квартире и бодрыми окриками: "Хуц, шевелись!" поторапливала заспанных Вику, Томочку, Васю и Антошу.
   Поговорив по телефону со своей старшей дочерью-соседкой, Ритой, Таисия Петровна пришла в ещё большее возбуждение и заголосила "Мошонкины ужо готовы. Собирайтесь уживее, господа, апосля уфотграхфа, я ещё на дачу должна поспеть!"
   Наконец все были в сборе. Бабуля одела "удля параду" финское сине-зеленоватое, матерчатое стёганное плащ-пальто, которое когда-то совсем немного поносила Вика и отдала матери для того, чтобы та прекратила "ходить в лохмотьях". Действительно, собственное безобразно-какашечного цвета, протёртое до дыр шерстяное пальто Таисии Петровны трудно было назвать как-нибудь иначе.
   Только что упомянутая финская одёжка была куплена в своё время Васей в магазине "Берёзка" на полученные им в качестве гонораров за переведённые в американских журналах статьи чеки Внешпосылторга. Бабуля высоко ценила эту "увалютную шмотку" и надевала её только по большим праздникам.
   Нужно сказать, что у Таисии Петровны имелась всё же одна достойная носильная вещь. Это была тёплая, увесистая шуба из рыжей норки, купленная ещё товарищем Семихватским. Однако, бабуля уже давно не надевала свою шубу, считая её слишком для себя роскошной и рассматривая её теперь скорее как "увалюту". При нехватке денег бабуля закладывал шубу в ломбард, а потом её выкупала. Вот и сейчас она дала Васе тысячу долларов, приобретённых ею у чёрнорыночных спекулянтов, - с тем, чтобы он открыл во Франции для Антоши счёт в банке и положил на него эти деньги. Часть инвалюты была куплена на рубли, полученные в ломбарде за шубу.
   А на самой Вике в этот день было одето шерстяное, приталенное пальто с норковым воротником, сшитое недавно в ателье Совета министров СССР, куда имел доступ Васин дедушка Павел Васильевич. Вике нравилась эта вещь добротностью сукна и пошива, однако, её муж, бывший в душе эстетом и художником, про себя называл пальто безвкусным, но, естественно, вслух, как тактичный человек, - хвалил.
   Кстати, у занимавшегося в школьные годы рисованием и историей искусства, Васечкина действительно имелся некоторый художественный вкус, что отмечалось, например, Куропаткиными. И сейчас Вася иногда брал в руки кисть или карандаш. И все стены их квартиры были уже завешаны его пейзажами и натюрмортами.
   Короче, на каждом, идущем фотографироваться, в этот день было надето что-нибудь подобающее торжественному случаю: приличное и достойное.
  .................................................................................
   Они приближались к Красной площади по улице Двадцать пятого октября. Мороз сошёл на нет, и падал мелкий, влажноватый снежок, растаптываемый под ногами в слизкую, бурую грязь. Прохожие спешили кто куда, - хаотично и неравномерно, - плотной, серой толпой. А энергичная бабуля, активно работая локтями, пробивала сквозь неё путь для своих многочисленных родственников.
   В ГУМе, около самого выхода на Красную площадь, недавно открылась секция датских пластмассовых игрушек-конструкторов "Лего". Большая витрина, за стеклом которой расположился целый сказочный, красочный мир, отражающий в миниатюре жизнь во всех уголках земного шара, во все исторические времена, завораживала московских малышей; и они с открытыми ротиками замирали напротив неё, так, что родителям стоило больших трудов оттаскивать детей от опустошительного для кошелька магазина. Некоторые, папы и мамы, - что побогаче, - сдавались желанию своих ребятишек и заходили вовнутрь. А потом торжественно выносили оттуда солидных размеров, фирменные полиэтиленовые пакеты, наполненные коробками с конструкторами "Лего".
   И Антоша, конечно, не мог пройти мимо гипнотической витрины... Вася, бывший этим утром в хорошем расположении духа, охотно спасовал перед канючащим сыном и купил ему небольшое - несколько рыцарей с парусной ладьёй - приложение к имевшемуся уже дома набору "Рыцарский замок". Васечкин младший был несказанно доволен не запланированным, а потому особенно приятным приобретением.
   Фотограф - молодой, кудрявый паренёк-жиртрест, в дворницком дублёном тулупчике и в лихо сбитой набекрень кожаной фуражке, - по-видимому, из бывших деревенских, - как будто только и ждал появления Таисии Петровны со всем её обширной паствой. Было видно, что, несмотря на выходной, он простаивал без работы и поэтому обрадовался подвалившим клиентам: заволновался, засуетился, стал расставлять бабулино семейство кучкой - то так, то эдак, - крутился около своей массивной, допотопной фотокамеры, закреплённой на деревянной треноге. Никак вся семья не вмещалось нормально в кадр, - лица получались слишком мелкие. Наконец, было решено, что сделают два отдельных снимка: Мошонкины вместе с Таисией Петровной и Васечкины, - опять же вместе с ней.
   В тот момент, когда Васечкины замерли перед объективом фотоаппарата, и жирный фотограф произнёс слащавым голоском традиционно-магическую фразу: "Улыбочка, смотрим в глазок, - сейчас оттуда птичка вылетит...", Васе опять почудилась какая-то странность. Показалось, что вроде как глаза фотографа бутылочно остекленели, и сам он, ехидно улыбаясь, стал на глазах худеть и принимать бутылкообразную форму. И послышалось ещё, как фотограф зловеще прошептал: "Снимочек на вечную разлуку..." Но галлюцинация эта длились только несколько мгновений, и всё тут же пришло в норму.
   Вот так они и получились на этих фотографиях, - праздничные люди, застывшие в немного неживых позах на припорошенной снежком площадной брусчатке, на фоне храма Василия Блаженного. А у Васи вышло несколько испуганное лицо, - наверное, от странного видения.
  
  XVI
   Ну вот, и настал для Васечкина последний трудовой день в Кристаллологическом институте.
   Придя утром (необычно рано для себя) в лабораторию, наш герой нашёл там не слишком рабочую обстановку, что, впрочем, бывало нередко. Сотрудники мужского пола толпились в кабинете Никиты Никитича, который теперь занимал новый исполняющий обязанности завлаба Михаил Арнольдович Рабинович. Все плотным полукольцом окружили новенький персональный компьютер IBM, только что приобретённый Рабиновичем для лаборатории на деньги, выделенные Академией наук. Михаил Арнольдович купил компьютер в недорогой лавчонке "Братья Шмулевич" в Амстердаме во время своей недавней туда научной командировки. Среди всяких многочисленных причиндалов к компьютеру прилагалась и дискетка с записанными на ней цветными порнографическими картинками, которые теперь с вожделением созерцали мужики, дивясь чудесам современной западной техники.
   Войдя в свою рабочую комнату, Вася нашёл женскую часть лаборатории, как обычно, попивающей чай и сплетничающей в непосредственной близости от его высоко-научно-точной электрооптической установки. Фани рассказывала Элле Эоловне дошедшую до неё скандальную историю, имеющую отношение к её бывшей лаборантке Симочке Ципочкиной.
   Васечкин вежливо поздоровался с дамами и с равнодушным видом уселся за свой письменный стол, надёжно прикрываемый установкой, не дав любопытным женщинам понять, что Симочкина история его тоже некоторым образом интересует.
   Из своего укрытия Васе было всё прекрасно слышно.
   Оказалось, что в последнее время, на новом рабочем месте, к пикантной Симочке назойливо приставал один её юный коллега. Он буквально не давал ей прохода, домогаясь взаимной любви. Будучи верной женой, Симочка отвергла все домогательства незадачливого ловеласа, а когда тот её уже совсем достал, - пожаловалась мужу. А муж у Симочки, как выяснилось, был тренером по самбо.
   Вот, как раз этой немаловажной детали Вася и не знал. А, впрочем, - это было к лучшему, иначе он бы вряд ли решился волочиться за сексапильной секретаршей.
   Итак, Симочкин муж как-то утром неожиданно нагрянул к ней на работу, изловил в коридоре жёниного надоедливого ухажёра и начал применять к нему различные приёмы самбо. Говорят, что и ловелас оказался не слаб и пытался довольно успешно защищаться, - так, что драка вышла долгой и ожесточённой, - и за время её продолжения в коридоре столпилось множество глазеющей публики. В конце концов, утомлённый поединком, Симочкин муж вынужден был прибегнуть к крайнему средству, - он вцепился зубами в ухо противника. В результате у самбиста остался во рту кусочек уха, а сам ухажёр с диким воем, заливаясь кровью, покинул поле боя. Его, потом увезли на скорой помощи пришивать оторванную ушную мошку, которую выплюнул Симочкин муж.
  - Вот это да, - подумал Вася с некоторым даже злорадством, - а я ведь мог с большой вероятностью в своё время оказаться на месте пострадавшего. Но, видно, была не судьба.
  .................................................................................
   Всё утро Васечкин разбирал свои последние вещи, оставшиеся в ящиках его рабочего письменного стола: оттиски статей, кое-какие бумажки, книги,... Наш герой не любил ничего выкидывать, поэтому практически всё упаковывал с помощью бечёвки в компактные пачки, - чтобы потом отнести собранные вещи в большой спортивной сумке домой. Не оставлять же в лаборатории на неизвестный срок! Впрочем, подсознательно он понимал, что, вряд ли ему что-нибудь из этого хлама когда-нибудь понадобится.
   С разборкой приходилось поторапливаться, так как Вася назначил в лаборатории на четыре часа дня чаепитие по поводу своего отъезда, - для чего закупил накануне кое-какие сладости.
   К полудню Васечкин уже практически всё разобрал, упаковал и сложил в сумку и вместе с Пахом Пахомычем Тамбуренко, Федей Коньковым и Рафиком Раздолджабовым отправился обедать в находившуюся неподалёку от их института столовую учёного издательства, носящего старорежимное название "Красная наука". Они иногда туда ходили, так как в ней кормили существенно лучше, чем в институтской столовой, да и внутреннее убранство там было весьма приятно, - почти как в ресторане. Единственным минусом являлась трудность проникновения в это достойное заведение общественного питания. На входе всегда дежурил свирепый пенсионер-вахтёр с испитой красной физиономией и сизым, картофелеобразным носом. Он проверял издательские пропуска, и не пускал никого постороннего. Обладая, однако, достаточной степенью нахальства, бдительность сего заслуженного стража было не трудно обмануть.
   Примерно год назад в жидкокристаллической лаборатории проходил двухнедельную стажировку небезызвестный индусский профессор Херма, - тёмный, как высококачественный шоколад, равномерно заплывший жирком мужчина лет пятидесяти, - всегда в костюме и при галстуке, - очень солидный.
   В один из первых дней пребывания Хермы в институте профессор Чесноков повёл его обедать в издательскую столовую. Проходя мимо всё того же бдительного вахтёра-пенсионера, упомянутые учёные мужи что-то увлечённо обсуждали по-английски. Увидев двух представительных иностранцев, пенсионер вытянулся по струнке и замер так на несколько мгновений, провожая уважительно-восхищённым взглядом зарубежных гостей. Да, - иностранцев у нас в стране почему-то любят больше, чем своих граждан!
   Так вот, и в этот раз Вася и сопровождающая его компания решили прикинуться иностранцами, для того, что бы беспрепятственно попасть на территорию красно-научно-издательской столовой. Поравнявшись с бдевшим на своей вахте пенсионером, они сделали непроницаемо-заграничные лица и что-то бодро залопотали по-английски. Номер удался. Хотя в самый последний момент, когда наши друзья были уже в столовой, метрах в двадцати от достойного блюстителя порядка, тот вдруг встрепенулся и хотел, было, броситься за ними вдогонку. По-видимому, кое какие детали их одежды, например, огромная, клетчатая кавказская кепка Рафика, показались ему подозрительными. Но было уже поздно, - шустрые физики исчезли из его поля зрения, размешавшись в извилистой очереди.
   В столовой кроме отпуска еды методом самообслуживания, с отдельных лотков продавались ещё и некоторые остродефицитные продукты питания, - исключительно для работников издательства, по предъявлению ими пропусков. Так, в тот день шустрая, пикантная, розовощёкая молодуха-лоточница в белоснежном халате отпускала аппетитные парниковые помидоры. Вы можете себе представить, - зимой и помидоры! Ладно работавшая девушка то и дело наклонялась к стоящим на полу деревянным ящикам за новым товаром, демонстрируя при этом толпящейся у лотка публике ощутимо-выпирающие сквозь ткань халата две божественные полуокружности. Залюбовавшись прелестным зрелищем, Рафик мечтательно произнёс: "Эх бы вставыть ей па самыэ памидоры!" Кавказский аспирант был хоть и молод, но уже женат и имел двоих детей. Однако семья его осталась в родном, далёком Дагестане, - так, что в Москве Рафик чувствовал себя настоящим вольным джигитом.
  ....................................................................................
   За обедом Федя, - равнодушный, как настоящий философ, к женщинам, - стал подтрунивать немного над Рафиковой слабостью к прекрасному полу.
  - Ты же женатый человек, Рафик, - а заглядываешься на все юбки. Нехорошо! - заметил Коньков. - Однако мне понравилось, уважаемый Рафик, твоё образное сравнение яиц с помидорами. Ты знаешь, - я люблю томаты. Но, уважаемый, - до Москвы доходят слухи, что вы на Кавказе ебёте только девственниц. А ты знаешь, наверное, что у нас здесь девственниц-то почти нет. Так как же ты собирался вставить прекрасной лоточнице по самые помидоры?
  - Мы эбём всэх ва всэ дыры, - серьёзно отвечал Раздолджабов. - Но на Кавказэ девушку бэрут замуж, только, эсли он дэвствэнныца. Ыначе эё ныкто нэ вазьмёт - и хадыть эй вэк в дэвках.
  - Понятно. Но объясни мне тогда, - продолжал любопытный Федя, - как же вашим красавицам удаётся сохранять девственность до брака? Они, что, - не трахаются?!
  - Трахаутса, - да ышо ы как: но толька в рот и в жопа. Вот пачему у нас на Кавказэ тожэ эсть пэдыки, - какая разныца трахать в жопа баба ылы мужык?
  - В этом, Рафик, я с тобой совершенно не согласен. Разница, по-видимому, есть! - перебил его Коньков.
  - Можэт ы ест. Но пэдыкы - эта очэн плоха. Пэдык - эта нэ джыгыт! - глубокомысленно заключил Рафик.
  - Кстати, - о жопах, - продолжал Федя. - Как, Пахом Пахомыч, не вставили ещё те хулиганы, о которых ты давеча рассказывал, твоей дочке в жопу паяльник.
  - Не, попугали немного и, вроде как, слава богу, отстали, - отвечал Тамбуренко.
   Затем Федя внезапно и умело сменил тему разговора, коснувшись предстоящего отъезда Васечкина в Париж.
  - Вот ты, Вася, - тоже у нас женатый человек, - молвил лабораторный философ задумчиво. - И куда тебя тянет от семьи к чёрту на куличики? Ты смотри, друг мой Вася, - не балуйся там в Париже с француженками! Да и за женой, когда приедет, следи построже. Слышал я, что французы - ёбари с заслуженной репутацией!
  - Всё-то ты знаешь, обо всём-то ты слышал, - недовольно проворчал Васечкин. - А сам-то чего торчишь в этой грёбаной Москве? Не надоело ещё? Взял бы, да и тоже свалил куда-нибудь, захватив с собой семейство.
  - Нет, Вася, я заграницей жить не смогу,... Зачахну там... - с некоторой грустной серьёзностью отвечал Коньков.
  - Завыдую я тэбэ, Васэчкин, - с чувством вымолвил Рафик. - Паэдэж в Парыж, тэхныкы сэбэ прыабрэтёш, тачка купыш,... Возмы и на мою долю тачка, а я у тэбя эту ыномарку в тры дорога пэрэкуплу.
  - Откуда же, уважаемый Рафик, у тебя такие деньги, - чтобы иномарку заиметь? - поинтересовался Коньков.
  - Дэнгы эст. Мой папа вырашываэт абрыкосы, - лаконично отвечал Раздолджабов.
  - Кстати о технике, - сумеем ли мы заточить иглу для нашего микроскопа на уровне американских коммерческих образцов? - снова умело и неожиданно сменил тему разговора Федя, адресуя свой вопрос к Пахому Пахомычу. И неразлучная двойня - Тамбуренко с Коньковым, - наевшиеся и раздобревшие от горячей пищи, - принялись с удовольствием обсуждать "учёные вопросы". Это были проблемы, возникающие при сборке туннельного микроскопа, которой они вот уже как полгода ежедневно занимались по поручению профессора Чеснокова.
   Дагестанского аспиранта научный разговор явно утомлял. Глаза его помутнели и закатились к потолку, и он, не скрываясь, стал зевать во весь рот. Васечкин же, однако, напрягал свои не слабые мозговые извилины, пытаясь вникнуть, хотя бы из вежливости, в суть обсуждаемых вопросов.
  .................................................................................... По возвращении с обеда четверых наших друзей ожидала печальная новость. В лаборатории их встретила Фани Цукатова с распухшим от слёз лицом. Она только что говорила по телефону с женой Никиты Никитича, которая сообщила, что профессор вчера ночью скончался от застарелого цирроза печени.
   Никто не ожидал такого исхода. Ведь Тамбуренко с Коньковым не далее как два дня назад были у профессора Чеснокова в больнице и нашли его весьма бодрым. До попадания профессора в больницу, о болезни его никто из сотрудников жидкокристаллической лаборатории также не знал, - Никита Никитич не любил разговоров о болезнях вообще и о своём самочувствии в частности.
   Васе, как и всем, наверное, его коллегам было жалко талантливого и незлобивого завлаба, который умер так, как не хотел, - именно на больничной койке,... - но, что можно было сделать?
   Прощальное чаепитие теперь, конечно, сорвалось, - было не до этого.
   А ещё Васечкин пожалел, что завтра должен улетать в Париж и, что поэтому не сможет присутствовать на похоронах, назначенных через два дня. Он испытывал всегда странное, смешанное со страхом и отвращением влечение к похоронным процедурам, и не редко присутствовал на различных похоронах. Морг - вынос тела; отпевание в церкви; кладбище, прощание родственников с покойным, заколачивание гроба и спуск его в могилу; поминки с обильной выпивкой и жратвой, - как некая отдушина,... По-видимому вся эта мрачная ритуальная кухня возбуждала в нём новый аппетит к жизни.
   Фани опять, конечно же, вспомнила о своём недавнем видении, с мужчиной в кожаной куртке, сидевшем у неё на кровати. Ведение это, как теперь она считала, было точным признаком...
   А Федя Коньков вдруг, ни с того ни с сего, громко и отчётливо произнёс, сделав ударение на последнем слове: "Я знаю, от чего умер наш профессор, - от безысходности". И Васе показалось, что лабораторный философ хитро подмигнул ему на мгновение бутылочно-остекленевшим глазом.
  
  XVII
   Прощальной вечеринки для друзей и родственников Васечкины решили не устраивать, - хватило недавнего Новогоднего пиршества с Куропаткиными у Машиных родителей. Зачем, подумали, - ведь не навек же уезжаем.
   Куропаткины хотели, конечно, проводить Васю, - отвезти его в аэропорт на своём недавно купленном при материальном содействии Машиного отца красном Жигулёнке. Да оказалось не судьба, - оба были командированы на международный экономический конгресс в Копенгаген.
   Васю провожали в аэропорт жена и отец, а Антошу оставили дома, - уж больно было холодно. Однако, Васечкин ощущал грудью лежащий во внутреннем кармане пиджака оловянный солдатик, - талисман подаренный ему вчера вечером сыном, - и мысленно чувствовал присутствие Антоши.
   Промёрзлый внутри и почти пустой автобус со зловещим номером "тринадцать" не спеша двигался ранним, ещё полутёмным субботним утром по Ленинградскому шоссе в сторону аэропорта "Шереметьево". Вика с Васей примостились рядом, слегка прижавшись друг к другу бёдрами, и немного взаимно согреваясь, таким образом, на холодном, обтянутом рваным дерматином, автобусном сиденье. А Владимир Петрович сидел напротив. Он поднял каракулевый воротник своего добротного, шерстяного пальто, пошитого в совминовском ателье по ордеру, добытому дедушкой Пашей. Из маленькой дырки между воротником и ондатровой шапкой, низко надвинутой на голову Васечкина старшего, остались торчать только сизевато-красноватый нос, запотевшие очки и обледеневшие усики.
  - Ты, Вася, будь там посерьёзнее, в Париже, - наставлял Владимир Петрович сына голосом, немного охрипшим от холода. - Работай, занимайся физикой, заводи научные контакты. Да смотри там, не транжирь деньги. А то знаю я тебя!
   Васечкин монотонно, в такт автобусной качке, кивал головой отцу, - но сам не особо вслушивался в его нудноватые напутствия. Он думал о Париже, - каким-то он окажется в действительности, - этот легендарный город?! А ещё Вася немного нервничал из-за предстоящего полёта на самолёте. Не любил он и побаивался летать, как, впрочем, и его родитель, который за свою долгую жизнь воспользовался самолётом всего только один раз.
  .................................................................................... В тесном зале Шереметьевского аэропорта кишмя кишел народ и приходилось обходить сидевших всюду, на разложенных на полу огромных мешках, казахских немцев, закутанных в грязное тряпьё. Они ждали отлёта на историческую Родину, - в благословенную Германию.
   Выстояв порядочную очередь, Васечкин зарегистрировал, наконец, свой билет и сдал багаж. До отлёта оставалось уже немного времени, - так что неумолимо подошёл момент расставания: нужно было идти на паспортный контроль и в самолёт.
   Прощание всегда грустно, - но не насовсем же расстаёшься, - хотя, кажется, что навсегда. Обняв напоследок отца, и, поцеловав Вику, наш герой ощутил на мгновение какую-то серую грусть и чуть ли не безысходность. Однако это мрачное чувство тут же рассеялось, и он сказал бодро, обращаясь к жене: "Жду тебя с Антошей через три месяца в Париже. Как доберусь до места, - позвоню".
  ....................................................................................
   На паспортном контроле молоденький зелёно-формный пограничник, - видно деревенский паренёк, - уставился из своей стеклянной будки на Васю всё более и более стекленеющими глазами, сверяя его физиономию с фотографией в паспорте. Васечкину на мгновение показалось, что это не сержант погранвойск смотрит на него, - а доктор Кубышка, - острыми кусочками битого стекла из-под мохнатых бровей. Но пограничник сказал, наконец, чётким голосом: "Проходите, товарищ!", и цепкий взгляд его ослаб, отпустил Васю.
   Во время полёта, в салоне аэрофлотовского самолёта, развалившись в кресле и потягивая из пластикового стаканчика поданное стюардессой "Бордо", - чтобы расслабиться и не бояться, - Васечкин подумал о профессоре Чеснокове. "Вот как всё устроено, - я лечу в город своей мечты - Париж, - а то, что осталось от Никиты Никитича теперь хранится в холодильнике морга. Не довелось профессору побывать в Париже. Раз выпустили его заграницу, в страну Народной демократии, - Венгрию. Да, говорят, он там на банкете нажрался и вёл себя непристойно, - ползал на карачках под столами. Вот так и стал невыездным".
   Глядя за стекло иллюминатора, Вася видел маячившую далеко внизу Российскую землю. Она всё более и более затягивалась облаками и, наконец, скрылась совсем в туманном мареве.
  
  Часть вторая
  
  I
   Поле аэродрома "Шарль де Голь" в парижском пригороде Руасси, несмотря на зимнее время, не было покрыто снегом. Гладко заасфальтированные и аккуратно размеченные взлётно-посадочные полосы были сухи, а между ними, в желтоватой, выжженной солнцем траве, резвились многочисленные кролики: серо-коричневые и чёрные.
   В просторном терминале аэропорта в нос Васечкину ударил и преследовал его до самого выхода на улицу свежий аромат лавандового шампуня, которым, казалось, было вымыто всё вокруг, - от пола до стен и поручней лестниц. А снаружи стоял солнечный и теплый день. Слабо-плюсовая парижская температура была жарой по сравнению с московскими минус тридцатью.
   Рейсовый автобус провёз нашего героя, за солидную (для него) плату, по северным парижским пригородам, в которых почти все стены были исписаны граффити, в самое сердце города, - к триумфальной арке, утопающей в бушующем круговороте машин. Шофёр запустил на весь салон радио "Ностальжи", - пела Эдит Пиаф, - и это создавало некоторую приподнято-туристическую атмосферу.
   Вася глядел то в окно, на город, то на сидящих вокруг разношёрстных пассажиров: арабов, негров, китайцев, индусов, европейцев, американцев,... Он представлял себе Париж не таким, но отнюдь не был разочарован, - город был красивым, но по-другому, чем в его воображении.
   Вася вышел из автобуса в начале Елисейских полей и пешком, отяжелённый увесистыми чемоданом и спортивной сумкой, отправился, руководствуясь имевшимся у него планом города, в сторону Порта Майо, где находился центр по приёму иностранных стипендиатов. Пёстро-радостная парижская толпа то сжимала его, не давая двигаться, то подхватывала и несла, как бурный поток лёгкую лодку.
  .................................................................................
   В центре стипендиатов Васечкину пришлось высидеть около часа в ожидании приёма. В узком коридоре перед обтянутыми чёрной кожей дверьми чиновных кабинетов теснилась разноликая публика, рассаженная на грубых деревянных стульях, стоящих вдоль стены. Васино внимание привлекли двое молодых, интеллигентного вида мужчин из восточной Европы, расположившихся рядом с ним. "Младшие братья", - по-видимому, поляки, - болтали по-французски о некоторых весьма тонких особенностях этого языка, всячески стараясь выказать друг другу свою филологическую осведомлённость. Получалось нечто вроде следующего...
  Первый мужчина: "Вот вы знаете, например, что французы называют Моцарта "Мозáром"?"
  Второй: "А вы знаете, что они говорят не "пицца", а "пидзá"?"
  .................................................................................
   Седовласая административная негресса, с французских колониальных островов, в огромных колёсовидных очках, вся увешанная золотыми погремушками, сидящая у персонального компьютера за необъятным, заваленным бумагами, письменном столом, встретила Васю довольно холодно. Шоколадная чиновница была преисполнена сознанием собственной значимости и всем своим видом показывала недовольство тем, что такое ничтожное существо, как русский стипендиат Васечкин, отнимает её драгоценное время.
   Она вручила Васе розоватое удостоверение стипендиата, дав предварительно подписать несколько бумажек; и объяснила ледяным голосом, что стипендия выдана сроком на девять месяцев не больше и не меньше, и, что по истечении этого периода он должен будет немедленно покинуть территорию Франции. Она также добавила, что в ближайшее время Васечкин будет обязан пройти медосмотр для проверки наличия у него опасных инфекционных заболеваний, и, что он должен будет получить временный вид на жительство в префектуре.
  .................................................................................... Мадам Падлю забронировала для нашего героя номер в общежитии Высшей нормальной школы. Оно находилось в ближнем парижском пригороде - Монруж, - сразу за окружной дорогой - так называемой "переферик". С восьмого этажа из маленькой Васиной комнатки открывался панорамный вид на город: теснение крыш с каминными трубами и чердачными окнами, замыкаемое на горизонте стройной, модерновой фигурой башни Монпарнас.
   До начала работы у Васи оставалось немного свободного времени: половина субботы и воскресенье, - и он решил посвятить его первому знакомству с Парижем. Наш герой бродил по набережным Сены, уставленным стендами букинистов, и любовался строгим ажуром Нотр-Дама и зависшими над рекой арками мостов; заходил в пестреющие шиком модной одежды бутики; приобщался к вечному искусству в Лувре и в музее Орсе,...
   Позвонил, конечно, Вике, - поделиться первыми впечатлениями, - по пластиковой карточке из телефонной кабины с сияющих неоном и бурным многолюдьем вечерних Елисейских полей.
  ....................................................................................
   Васино первое знакомство с Парижем не обошлось без приключений. В воскресенье вечером наш герой прогуливался по людным Монмартрским кварталам. На бульварах, в районе пляс Пигаль, его поразило обилие секс-шопов и ночных клубов. Ярко светились неоном зазывные вывески этих злачных заведений. А почти напротив искрящегося многоцветьем электрических лампочек и быстро вращающегося мельничного колеса кабаре "Мулен Руж" мигала огромная надпись "Сексодром".
   У дверей ночных клубов бойкие зазывалы, - в основном арабы, - тянули за рукава проходящих мимо праздных туристов и наперебой предлагали: "Заходите к нам, господа! Великолепное секс-шоу, - всего за десять франков! Всего за десять франков!"
   Не знающий парижской жизни Васечкин клюнул на эту удочку и дал затащить себя в ночной клуб с заманчивым названием "Л"амур мажик" ("Волшебная любовь"), надеясь, действительно, увидеть там впечатляющее сексуальное представление за скромную плату.
   В центре полутёмного, пустого зала клуба возвышалась цилиндрическая эстрада, по периметру которой было расставлено несколько ресторанных столиков. Зазывала, - солидных размеров усатый араб, - усадил Васю за один из них и тут же удалился.
   Васечкину пришлось ждать недолго. Сцена осветилась розовым лучом прожектора, и на неё из-за полузапахнутого красного занавеса выпорхнула совершенно голая девица, - худая и смуглокожая, - с фигуркой, словно выточенная из слоновой кости, с распущенными по спине до самой талии длинными чёрными волосами. Она принялась энергично исполнять какой-то быстрый танец с запутанными и сложными движениями, часто задирая до самой головы то одну, то другую ногу и поворачиваясь к нашему герою нежно-объёмистым задом.
   Незаметно для увлёкшегося артистическим зрелищем Васи к нему за столик подсела другая девица. Он даже чуть вздрогнул от её неожиданного вопроса: "Ну, как тебе нравится наша тунисская газель?"
   Новая дамочка оказалась изящной, белокурой француженкой. Её тонкое, упругое тело облегало чёрное трико, красиво оттенявшее светлые тона волос, лица и рук. Молодая женщина в упор смотрела на несколько смутившегося Васечкина большими, томными глазами.
   Встретив Васин взгляд, она пододвинула свой стул к нему поближе и попросила лилейным голоском: "Закажи мне, пожалуйста, шампанского!".
   Просьба эта насторожила Васечкина, так как он понял, что заплаченными на входе десятью франками теперь не отделаться. В кармане у нашего героя было всего пятьдесят долларов (стипендию должны были выплатить только в понедельник); но он, как истинный джентльмен, подозвал, уже замаячившего неподалёку от их столика, пузатого официанта в вишнёвой ливрее и заказал бутылку "Вёв Клико".
   Дамочка, - её звали Софи, - была довольна Васиной щедростью. Она принялась без умолку расспрашивать Васечкина о его жизни, и при этом придвигалась к нему всё ближе и ближе. Вдруг, - и этого Вася совсем уже не ожидал, - её лёгенькая ручка, - в экзотическом маникюре и перстнях, - легла на низ его ширинки...
   С Васиных губ при этом сорвался как-то сам собой сформировавшийся вопрос: "А сколько же все эти удовольствия будут стоить?".
   Софи, нисколько не смутившись, объяснила нашему герою, что если он хочет, то может провести с нею и с туниской целые сутки, - и всё это обойдётся ему в две с половиной тысячи франков (т.е. примерно - в пятьсот долларов).
   Вася показалось, что он ослышался, поэтому переспросил её замирающим голосом: "Две с половиной тысячи или двести пятьдесят?"
   Софи надула губки, деланно возмутившись его непонятливостью: "Ты шутишь, наверное, - "двести пятьдесят"... За удовольствия нужно платить!"
   Тут наш герой вынужден был признаться, что требуемых денег у него не имеется...
   Вышел неприятный конфуз и Вася в сопровождении Софи и тунисской танцовщицы, слезшей со сцены и накинувшей на голое тело какой-то длинный, пёстрый платок, накрывший её почти до пят, пошёл к администратору заведения - разбираться.
   Разборка с толсторылым арабом-администратором - в присутствии двух дам и пары здоровенных охранников заведения, - тоже арабов, - бывших в его кабинете, оказалась не очень приятной. Однако, в результате, Вася был отпущен. Он заплатил свои пятьдесят долларов за шампанское и пообещал прийти на следующий день, когда получит стипендию. Администратор вручил ему изящно-розовую, надушенную визитную карточку Софи и сказал: "Софи теперь до завтра твоя невеста. Я надеюсь, что завтра ты придёшь на свадьбу. Я слышал, что русские железно держат слово".
   Получив на следующий день в уже упомянутом центре стипендиатов свою первую зарплату - десять тысяч франков наличными - Васечкин в ночной клуб не пошёл, - стало жалко денег. Однако он позволил себе другое, более скромное, развлечение, обошедшееся всего в триста франков, - оттрахал (из чистого любопытства) угольно-чёрную негритянскую проститутку с улицы Сен-Дени.
   Она, - жирноватая и лоснящаяся от пота, - дышала прерывисто и двигалась под ним в регулярно высоком темпе, как проворный зверёк, - так, что Вася быстро кончил, не получив никакого удовольствия. А потом ему стало дико противно, и, придя домой, он долго отмывался под горячим душем.
   На следующий день в голове у Васечкина зациклилось. Он стал думать, что заразился СПИДом, - несмотря на то, что накануне трахался с презервативом. В течение нескольких последующих дней, мрачное сознание болезни не давало нашему герою покоя. По-видимому, прошедший уже было невроз навязчивых страхов, снова вернулся к нему.
   В один из вечеров после работы, отчаявшийся Вася был вынужден пойти в специальный медицинский центр для бесплатной проверки на СПИД. Там ему сообщили, что для того, чтобы сделать анализ крови и получить достоверный результат, необходимо выждать как минимум три месяца с момента риска заражения. Впрочем, - и это несколько успокоило мнительного физика, - в его случае риска не было, так как он пользовался презервативом.
   Васечкин всё же решил провериться на СПИД через три месяца, - для большей уверенности... Конечно же, никакого СПИДа у него не оказалось.
  
  II
   Лаборатории мадам Падлю и профессора Чеснокова чем-то были похожи. Да, и все научные лаборатории, наверное, чем-то напоминают друг друга. Их роднят не только однотипные измерительные приборы и химическая посуда, но, и - это в первую очередь, - населяющие эти учёные заведения одарённые и своеобразные личности.
   Да, много талантов работало с покойным Никитой Никитичем, - но и в окружении мадам Падлю в них недостатка не имелось!
   Прежде всего, сама профессор Моник Падлю была во многом незаурядна. Обладая добрейшим и отзывчивым характером, она умела на удивление хорошо ладить с самыми разными людьми. Эта способность помогала ей вести обширную околонаучно-организационную работу: устраивать симпозиумы и конференции, заседать в многочисленных учёных комиссиях и состоять членом редколлегий нескольких солидных физических журналов.
   И в науку Моник Падлю внесла довольно весомый вклад, и была известна как маститый специалист в своей области далеко за пределами Франции.
   В один из первых дней Васиной работы в Париже Моник пригласила его к себе домой ужинать. Семья Падлю обитала в одном из южных пригородов, куда Васечкин добрался на весьма комфортно-обустроенном поезде системы "RER", - аналоге русских электричек, отходящих не с вокзалов, а прямо из метро.
   Двухэтажный дом Моник с черепичной крышей и просторной застеклённой верандой утопал в растительности сада, - даже зимой в окрестностях Парижа немало зелени! От всего здесь исходили домашние тепло и уют.
   Васечкин был представлен многочисленному семейству: месьё - Падлю - седовласому, очкастому профессору математики - и четырём их дочерям - миловидным барышням в возрасте от пяти до семнадцати лет. В кругу этих приятных людей Вася безошибочно почувствовал, их взаимную любовь и витающее вокруг них счастье...
   А вот ещё пара примеров ярких личностей, непосредственно работавших с мадам Падлю.
   Марокканский аспирант Мухаммед Хушиш, которого все в лаборатории называли просто Мумми, - мелкорослый, всегда неряшливо одетый юноша, - по слухам, тем не менее, очень талантливый физик.
   Васе так и не представился случай по достоинству оценить научные способности Мумми, однако, его музыкальное дарование он отметил. Дело в том, что Мухаммед беспрерывно насвистывал различные мелодии. Свистеть он переставал только тогда, когда кому-нибудь что-нибудь с умным видом объяснял по науке. Замолкая же на мгновение и предоставляя слово своему собеседнику, Мумми затем тут же возобновлял свои трели.
   Честно сказать, Васечкину вся эта музыка действовала на нервы, и он даже поначалу пытался урезонивать одарённого аспиранта, - чтобы тот хоть ненадолго заткнулся. Мумми всегда охотно, с широкой улыбкой, обещал больше не свистеть, но почти тот час же заливался ещё задушевнее и громче. По-видимому, свист для него был также как и дыхание, необходимой рефлекторно-физиологической функцией организма.
   Аспирантка Джума Джумалашма, смугленькая, как перезрелый жёлудь, девушка, - с округло-огромными, ослепительно белыми глазными яблоками, - отличалась по всеобщему мнению невероятной трудоспособностью. Действительно, на работу она всегда приходила в восемь часов утра, а уходила в одиннадцать вечера.
   Джума, как было всем известно, мечтала выйти замуж за какого-нибудь европейца и остаться на этом спокойном и цивилизованном континенте. У предусмотрительной индуски уже имелся подходящий кандидат на роль мужа, - её бой-френд Боб, - белобрысый, жирный австриец, - иногда заходивший в лабораторию проведать свою подругу.
   Джума и Боб говорили между собой по-английски. С сотрудниками же лаборатории индуска довольно бойко объяснялась на ломанном французском, коверкая почти все слова добавлением окончания "а", - так, что получалось нечто вроде: "физикà, Мухаммедà,..." вместо "физик, Мухаммед,..."
   Джума всячески старалась чему-нибудь научиться в лаборатории мадам Падлю. В связи с этим она часто задавала окружающим её коллегам разные учёные вопросы и проявляла незаурядный интерес к ведомым ими научным исследованиям. Главным учителем и наставником любопытной индуски, несомненно, был Мумми. Для Джумы маленький марокканец являлся непоколебимым научным авторитетом. Она слушала его учёные речи, открыв рот, и в особо малопонятных местах сосала от умственного напряжения указательный палец.
  ....................................................................................
   В самом начале Васиного пребывания в лаборатории профессор Падлю обрисовала ему в общих чертах научную задачу, касающуюся экспериментов с мыльными плёнками, которую тот принялся, не теряя времени, решать. И полетели для нашего героя один за другим трудовые будни...
   Васечкин всё время копошился в выделенной для его экспериментов затемнённой полуподвальной комнате (в которой работали также Мумми и Джума), сооружая высокоточную установку для исследования мыльных плёнок. Установка была собрана довольно быстро, но тестовые эксперименты шли с трудом. Мыльные плёнки всё время капризничали, лопались, и никак не давали достаточно времени, для того, чтобы померить их толщину и давление жидкости в них.
   Моник же, как всегда, была загружена организационной работой и лишь изредка интересовалась у Васи, как продвигаются его дела, предоставляя своему подопечному полную независимость и полагаясь на уже имевшийся у него солидный профессиональный опыт.
   Нужно сказать, что мадам Падлю была довольна работой Васечкина. Однажды наш герой даже услышал, как она ответила одному коллеге, сообщившему ей, что Вася часто поздно приходит утром в лабораторию (и среди французов встречаются стукачи): "Это не так важно..., - зато этот русский стоит троих французов!"
   Даже в самом начале своего пребывания в лаборатории Моник Вася неплохо понимал по-французски (не прошло даром изучение этого языка в студенческие годы) и с самых первых дней в Париже стал пытаться говорить. Однако иногда он думал, что лучше бы не знал французского языка, а обходился бы себе английским. Например, в один из первых дней он должен был делать доклад на лабораторном семинаре о своих российских работах по жидким кристаллам. Моник, используя всю свою активность, пыталась затащить на семинар как можно больше народу. Васечкин слышал, как она особенно настойчиво уговаривала поприсутствовать на его докладе одну очкастую, солидную профессоршу, занимающую крупную должность во французской Академии наук. Та отнекивалась, как только могла, и, наконец, считая, по-видимому, что Вася не понимает по-французски, заявила во весь голос: "Нет, не пойду. Некогда мне. Да и что серьёзного можно услышать от этих русских?"
   Нашего героя, конечно, задели её слова.
   Да, и вообще, он не встретил в парижской лаборатории того приёма, которого ожидал. Он думал, что все сотрудники отнесутся к нему с любопытством и интересом, как к желанному гостю, - всё-таки человек приехал издалека. Так было во время его недавней недолгой командировки в Италию. Но нет, все, как ему казалось, оставались к нему абсолютно равнодушными. Возможно, в этом была и доля его вины, - Васечкин всегда трудно сходился с новыми людьми. Но, - что факт, то факт, - и это впоследствии подтверждалось неоднократно: французы оказались нелюбопытны и опасливы в отношении чужестранцев.
  ....................................................................................
   Итак, с местным населением у Васи контакты налаживались с трудом. Однако в скором времени у него появился хороший товарищ из соотечественников.
   В один прекрасный день Васечкин столкнулся нос к носу в коридоре своей лаборатории с уже небезызвестным нам физиком-теоретиком Аркашей Разумовичем. Оказалось, что Разумный прибыл в Париж сразу же после окончания сентябрьской школы молодых жидкокристальщиков. Он заполучил годовую стипендию от нефтяной фирмы Тоталь и стажировался по соседству в теоретическом отделе Высшей инженерной школы.
   Работой своей Аркаша был доволен, говоря, что его шеф - маститый профессор Грегуар Пруст - предоставляет ему полную творческую свободу.
   За несколько месяцев своего пребывания в Париже шустрый и общительный Аркаша уже окончательно освоился с местной жизнью. Он завёл немало контактов в среде молодых еврейских эмигрантов из России, - в основном представителей разных богемных профессий. Немало успехов было у Разумного и на амурном фронте. Он имел сразу три любовницы одновременно!
   Первая - черноволосая, кругленькая, очкастая еврейка Сарочка (ровесница Васи и Аркаши), театральный критик по профессии, - из круга еврейской богемы.
   Вторая - молоденькая, восемнадцатилетняя, веснушчатая и русоволосая русская девчушка Наташа, - студентка Сорбонны, жившая с Аркашей в одном подъезде, и с которой тот случайно познакомился на лестничной клетке.
   Третья - маленькая, изящная шатенка, француженка Анн-Сесиль, - весьма сексопильная (как, впрочем, и многие её соотечественницы) дамочка лет тридцати пяти. Она сама сделала первый шаг к знакомству с Аркашей, услышав, как в раздевалке городского бассейна он напевал что-то по-русски. Анн-Сесиль прикинулась большой любительницей России и выразила желание изучать с "Распутин жуниор" ("юным Распутиным"), - так она называла Разумного, - русский язык. И они изучали..., - раза два в неделю. Однако, пикантная французская дамочка кроме нескольких матерных слов и фразы "Ты - русский, я - французская" ничего путного так и не могла выдать.
   Только что упомянутый бассейн находился совсем недалеко от обоих научных заведений, в которых работали Вася и Аркаша, - в Латинском квартале, сразу за Пантеоном. Наши друзья часто ходили туда поплавать после работы. Бассейн был двадцатипятиметровым и крытым, - и, конечно, не шёл ни в какое сравнение с чудесным пятидесятиметровым открытым бассейном "Чайка", который Вася регулярно посещал в Москве. Однако, за большим застеклённым окном, тянувшимся вдоль всей ванны парижского бассейна, виднелись прелестные, зелёные лужайки, усыпанные кустами роз, а над ними тяжёлой, серой массой возвышался гармоничный купол Пантеона. Красиво! Плаваешь в самом сердце Парижа...
   И ещё, - в этом бассейне всегда плескалось множество молоденьких студенток (в Латинском квартале - масса высших учебных заведений), изящные фигурки которых радовали глаз.
   В свободное от работы время Васечкин помимо бассейна, посещал и еврейско-интеллигентские сборища Аркашиных друзей, которые обычно проходили на квартире у Сарочки. Богемная молодёжь много пила, курила и обсуждала самые разные интеллектуальные вопросы. Нужно сказать, что от их бесконечных дискуссий и табачного дыма у Васечкина часто болела голова. Так, что он стал всё более и более предпочитать шумной Аркашиной компании спокойные прогулки в одиночестве по Парижу.
   Париж очаровывал его и притягивал..., и Вася не был ещё пресыщен его древне-юной прелестью. Он уже осмотрел основные достопримечательности, входящие в программу беглого туристского визита, и теперь выискивал разные интересные, но не очень броские, а иногда, и совсем потаённые уголки этого города.
   Каждые выходные он открывал для себя что-то новое. То набрёл на кладбище Пер-Лашез на скромную могильную плиту Модильяни, сделанную на деньги, собранные его друзьями художниками. А потом нашёл маленькую улочку около бульвара Монпарнас, где была мастерская гениального итальянца. То наткнулся на вход в катакомбы, что на площади Данфер-Рошро, - и в сырости и полутьме подземных лабиринтов изучал философские надписи, развешанные над грудами человеческих черепов, - останками жертв чумных эпидемий, свезёнными сюда с парижских кладбищ после Французской революции. То в часовне, у входа в собор Сен-Сюльпис, обнаружил фрески Делакруа, а совсем неподалёку от собора - дом, в котором жил художник. То в церкви Сорбонны, над могилой кардинала Ришелье, увидел его пыльную, красную шляпу, подвешенную к потолку на длинном шнурке,...
  
  III
   В работе и городских экскурсиях довольно быстро пролетели для Васечкина три месяца. Приближалось время приезда Вики и Антоши...
   Через лабораторных коллег Вася нашёл для своей семьи квартиру, - в одиннадцатом округе Парижа, на бульваре Вольтер. Место было симпатичное. Длинный, прямой бульвар с одной стороны выходил на площадь Нации, а с другой, через площадь Республики, - постепенно переходил в Большие бульвары: Монмартр, Капуцинов, Османа,... Площадь Бастилии и кладбище Пер-Лашез также располагались неподалёку. А платаны и липы, высаженные ровными рядами вдоль обеих сторон бульвара, приятно радовали глаз в любое время года, да, вдобавок, ещё давали живительную тень асфальтово-раскалённым парижским летом.
   Сам же одиннадцатый округ (Париж делится на двадцать округов) был заселён довольно смешанной публикой: примерно на половину неграми и арабами и на половину белыми французами, - то есть являлся "средним" кварталом по отношению, скажем, к двадцатому округу, где жили преимущественно африканцы, или к шестнадцатому, - буржуазному, - населённому почти одними белыми.
   Квартира помещалась на шестом этаже в старинном доме конца прошлого века, построенном в стиле префекта парижского региона, барона Османа, - то есть с чердачными окнами на крыше. Даше по скромным тогдашним московским меркам она была крохотной. Две малюсенькие комнаты: столовая и спальня, разделённые миниатюрным коридорчиком, кухонька, в которой вдвоём не развернуться, и совмещённый санузел - ванная с туалетом.
   Вода для кухни и для ванной нагревалась с помощью электрического титана, ёмкости которого хватала как раз на одну ванну. Таким образом, каждый раз после принятия ванны запас горячей воды в квартире исчерпывался, и нужно было ждать не меньше двух часов, пока вода снова нагреется.
   Лифта в доме не было, - так что приходилось давать себе порядочную физическую нагрузку, поднимаясь по крутой, извилистой лестнице. Центральное отопления также отсутствовало, а два камина, имевшиеся в квартире были напрочь засорены, и пользоваться ими не разрешалось.
   Для обогрева комнат Васечкину пришлось купить два переносных электрических радиатора, потратив на это драгоценные франки. Он приобрёл также и небольшой телевизор. К счастью, квартира была меблированной, и все остальные необходимые вещи: кровати, стол, стулья, посуда на кухне,... в ней имелись, - так, что больше тратиться не пришлось.
   Хотя новое жильё Васиной семьи было совсем нешикарным, - платить за него приходилось невероятно дорого. Что вы хотите, - Париж!
   Все окна нового квартиры выходили в глухой, каменный, колодезный двор, на глубоком дне которого теснились помойные баки. Во дворе соседнего дома помещалась школа, кусочек спортивной площадки которой с резвившимися на нём ребятишками был также виден из окон. В эту школу наш герой и надумал поместить Антошу.
   Хозяин квартиры, месьё Жиду, был довольно симпатичным пожилым человеком. Весь облик его излучал из себя некую благопристойность, и пахло от него необъяснимо-приятным одеколоном. Составляя контракт о сдаче Васечкину квартиры, он с дотошной вежливостью расспрашивал того о жизни в Москве, о семье и о работе.
   Что-то, однако, странно-знакомое почудилось Васе в облике этого почтенного француза. Появлялся у него временами такой же, как у хорошо нам известного психотерапевта Кубышки, бутылочный блеск во взгляде. Хотя, может быть, это у нашего героя рябило в глазах...
   Напоследок, вручая Васечкину ключи от квартиры, месьё Жиду пожелал ему приятного пребывания в Париже и заметил: "Не стройте радужных иллюзий. Жизнь в Париже для иностранца трудна. Но и не поддавайтесь безысходным настроениям!"
  ....................................................................................
   Васечкин поселился теперь во вновь снятой квартире, и все вечера посвящал уборке и наведению в ней должного порядка. Он соскучился уже по Вике и Антоше и с нетерпением считал дни, оставшиеся до их приезда. Вася всё чаще надевал дома весёленькую, жилетку из зелёной шерсти, связанную ему женой; и всё чаще смотрел на маленького оловянного солдатика, подаренного ему сыном перед отъездом. Солдатик всегда стоял на тумбочке у изголовья Васиной кровати. Через эти два предмета наш герой как бы осуществлял некий телепатический контакт с семьёй.
   За несколько дней до прибытия родных Васечкин ухитрился где-то подхватить грипп. Поднялась температура, - под сорок, - перед глазами всё плыло, и тело ломило. О том, чтобы идти на работу, - не было и речи, - и Вася залёг пластом на двуспальной кровати в ещё не обжитой и поэтому не уютной квартире. Ему было жалко себя. Он думал, что, если сейчас умрёт, то его исчезновения даже никто не заметит, и его разлагающийся труп найдут уже через довольно долгое время.
   Наш герой не забывал, однако, о неминуемо-скором приезде семьи. И это давало ему стимул к жизни.
  ....................................................................................
   Васечкин не умер. И ко дню прибытия Вики с Антошей более или менее пришёл в себя и смог подняться на ноги, несмотря на державшуюся ещё небольшую температуру.
   Стояло чудесно-солнечное, весеннее утро, - начало апреля. Открыв окно и выглянув в колодец двора, Вася вдохнул ароматное тепло прозрачного воздуха, и слух его порадовали ребячье многоголосье, доносившееся со школьной спортплощадки, и отдалённый рокот города.
   Умывшись и позавтракав, наш герой отправился в аэропорт, - встречать семью.
   В душном поезде RER его вдруг начало тошнить, - наверное, грипп дал осложнение на желудок. Вася колебался, - вылезти ли на какой-нибудь остановке и блевануть, потеряв, таким образом, драгоценное время (поезда ходили не слишком часто) или терпеть до приезда в аэропорт? Однако тошнило не очень сильно, и он решил потерпеть... А в аэропорту пулей бросился в туалет, где заблевал остатками непереваренного завтрака блестящий, душистый унитаз фирмы "Якоб Делафон", получив при этом не только физическое, но и большое моральное облегчение.
   Проблевавший и воспрянувший духом Васечкин подоспел как раз к выходу сына и жены из контрольной зоны аэровокзала. Вика и Антоша, не выяснив, что в Париже в апреле уже почти по-летнему жарко, - были одеты тепло: она - в плотную кожаную куртку поверх красного шерстяного свитера (вещи, привезённые Васей из Италии), а он - в стёганное демисезонное пальтишко. Антоша заметно подрос и, уже немного отвыкнув от отца, стеснялся его.
   Вася был очень рад приезду семьи и исполнен надежд, что они все втроём теперь отлично заживут в Париже: в отдельной квартире, независимо, - без бабули и Томочки.
  ....................................................................................
   Как ни странно, но на Вику Париж не произвёл большого впечатления. Вернее так: архитектура города, музеи, изобильные магазины, - это, конечно, понравилось. Парижский же быт: теснота жилья, ограничения с горячей водой, отсутствие отопления и, конечно же, ужасная (по сравнению с Москвой) дороговизна, - удручили.
   Антошу отдали в первый класс уже упомянутой школы, рядом с домом. Для Вики это было удобно: не надо было далеко его водить по утрам и, вдобавок, из окна можно было наблюдать, как на переменах Антоша носится с другими детьми на спортплощадке.
   Самому Антоше школа не понравилась. Во-первых, несмотря на интенсивные занятия с преподавателем перед отъездом, возникли некоторые трудности с французским языком. А во-вторых, чему, наверное, отчасти тоже был причиной язык, мальчугану было непросто сойтись со своими сверстниками-французами. Например, Антоша жаловался, что к нему пристаёт учащаяся в их классе негритянка по имени Бумба. До этого, в Москве, он никогда не видел негров, - и, поэтому, боялся их... Вика несколько раз наблюдала из окна, как здоровенная (на голову выше Антоши), весёлая Бумба, наверное, для прикола, пыталась забороть его на спортплощадке, - а он пугался, визжал и бежал к учительнице жаловаться.
  .................................................................................... За время, пока Васечкин жил в Париже один, он сэкономил немного денег. Это позволило ему с семьёй попутешествовать по Европе. Они побывали в Германии, странах Бенилюкса, Австрии, Швейцарии, Италии,... Антоша был, конечно, ещё очень мал, и вряд ли эти поездки оставили в его душе какой-нибудь заметный след. Мало же видевшие до того Вика и Вася получили массу впечатлений и положительных эмоций. Эти путешествия, однако, были коротки, - каждое заняло всего по нескольку дней, - так как Вася был загружен работой и не мог позволить себе длительных каникул.
   В выходные дни Васечкины чаще всего старались выехать из пыльной сутолоки Парижа, - куда-нибудь на природу. Гуляя в стерильных французских лесах и парках оба, - и Вика и Вася, - часто переносились мыслями в Россию. Вспоминали русскую природу, Москву, - а более всего, - тамошнюю беспокойную, но интересную жизнь. Всё здесь в Европе им казалось таким невыносимо-равномерно скучным. Это была, наверное, ностальгия.
   Васе удавалось по большей части бороться с этим недугом, - работа захватывала его и отвлекала от дурных мыслей. Вика же всё время, когда муж находился на работе, сидела дома, ходила за Антошей, занималась хозяйством: закупала продукты, готовила еду,... Такой образ жизни был для неё непривычен. В Москве по хозяйству много помогала бабуля, а Вика посвящала себя преимущественно науке. И сейчас от вынужденного домоседства она всё больше поддавалась ностальгическим настроениям, скучала и рвалась работать.
  
  IV
   Профессор Буркевич дал Васиной жене несколько рекомендательных писем к своим знакомым французским экономистам-советологам. Среди них оказалась весьма симпатичная дама - профессор Надин Блюмштейн-Омри, - шустрая блондинка, лет пятидесяти, родители которой были русскими евреями и остались во Франции после Второй мировой войны. Мадам Блюмштей-Омри не забывала свои корни и неплохо (хотя и с акцентом) говорила по-русски. А в её квартире на Монмартре (по рассказам Вики) царил русский стиль: вместо стульев использовались деревянные скамьи и ели из расписных деревянных мисок такими же ложками,...
   Увидев в Вике подающего надежды, молодого специалиста в области советской политической экономии, по русофильски настроенная профессорша взялась выхлопотать для неё стипендию, для того, чтобы Вика смогла поработать хотя бы несколько месяцев у неё в советологическом исследовательском центре. По-видимому, мадам Блюмштейн-Омри обладала весомым влиянием в административных кругах, - так как стипендию дали очень быстро. Вся бюрократическая волокита заняла не более месяца.
  ....................................................................................
   Итак, довольная Вика начала ходить на работу в советологический институт. Там она продолжала исследования по своей излюбленной теме (которая была и сюжетом её кандидатской диссертации), - "О сфере бесплатных услуг при социализме", - и писала параллельно монографию, освещавшую этот же вопрос.
   Антоша теперь не приходил, как это было раньше, есть домой во время обычного для французских школ длинного обеденного перерыва (с полудня до трёх часов), - а оставался в это время в школе, где кушал и отдыхал вместе с другими детьми, родители которых работали.
   По рассказам Вики в институте её теперь окружал прекрасный коллектив, - очень талантливые люди. Помимо профессора Блюмштейн-Омри, она непосредственно работала ещё и с доцентом Пьером Гулю, числившимся на полставки в советологическом центре, а на полставки преподававшем в Сорбонне. По отзывам Вики, этот доцент был почти что гением.
   Васе удалось познакомиться с обоими вышеупомянутыми столпами французской науки. Мадам Блюмштейн-Омри как-то пригласила Вику и Васю к себе ужинать. На славянофильской трапезе кроме самой мадам, её мужа, переводчика русской литературы и наших героев присутствовали и супруги Гулю.
   Доцент Гулю оказался невысоким, кругленьким мужичком лет сорока пяти, с бесцветной, лысеющей шевелюрой и невыразительными глазами под овальными стёклами очков, одетым в ярко-канареечный пиджак и тщательно-выглаженные чёрные брюки. Жена же его - худенькая брюнетка-мексиканка, несколько моложе его, представляла существенный контраст знойной яркостью своих черт блеклой внешности мужа. До приезда во Францию, как выяснилось, у себя на Родине она была танцовщицей в Национальном фольклорном балете.
  ....................................................................................
   В начале сентября Вика с другими коллегами из советологического центра отправилась на недельную экономическую школу-конференцию в город Нанси. Там она сделала доклад по своей работе в соавторстве с профессором Блюмштейн-Омри и доцентом Гулю.
   Вика вернулась со школы-конференции в некотором окрылённом возбуждении и рассказала Васе, что её доклад имел огромный успех, и, что, по-видимому, работая в Париже, она совершила крупное научное открытие. Немаловажную роль в подготовке почвы для своего открытия она отвела прошлому общению с профессором Буркевичем и нынешними контактами с Пьером Гулю.
   Впоследствии Вика всё больше и больше говорила об этом открытии, подчёркивая его необычайную важность для дальнейшего экономического развития России. Васечкин несколько раз просил жену обрисовать ему хотя бы в общих чертах сущность сделанного ей вклада в экономическую науку. Вика тогда начинала объяснять быстро и сумбурно, и до Васи толком ничего не доходило; - а она злилась на него за это и говорила, что такому тупому дереву и посредственности, как он, этого всё равно не дано понять.
   Наш герой немного обижался, - так как не считал себя "тупым деревом" и "посредственностью", а, напротив, - далеко не дураком в науке. В результате, всегда существовавшая между Васей и Викой своего рода научная конкуренция, резко обострилась. Васечкин не думал, что сделал какое-либо открытие, однако, с усердием продолжал свои эксперименты, писал учёные статьи и, не уступая жене, тоже начал работать над монографией. Он также теперь при возможности подтрунивал над "учёной бубой" и нередко сравнивал "главную науку" - физику с "совсем и не наукой" - экономикой.
   Вика же, в свою очередь, работала без остановки и с упоением. Она довольно быстро закончила монографию и отправила её для публикации в Москву, - в издательство "Красная наука". Она также писала большую обзорную статью вместе с профессором Блюмштейн-Омри и доцентом Гулю, где излагала в популярной (по её выражению) форме сущность своего открытия.
   Благодаря погружению в науку Викина ностальгия совсем прошла. Теперь она всегда находилась в оживлённо-приподнятом настроении, что, с одной стороны, радовало Васечкина. Однако, с другой стороны, его несколько беспокоило то, что жена всё более и более укреплялась в высоком самомнении и считала уже себя чуть ли гением.
  ....................................................................................
   В конце сентября позвонила Маша Куропаткины и сообщила, что они с мужем приедут через неделю на несколько дней в Париж. Как выяснилось, Косте удалось подписать договор о научном сотрудничестве с людьми из одной из лабораторий того же советологического центра, где работала Вика. Так что теперь друзья Куропаткины будут ездить в Париж довольно регулярно для обмена мнениями по разрабатываемой теме и обсуждения результатов исследований.
   Заключая телефонный разговор, Маша сообщила, что у них для Васечкиных есть сюрприз... Они приедут не одни, а вместе с Томочкой! И в трубке тут же зазвенел весёло-томный голосок Викиной сестры. Она, наконец, собралась в Париж, получила визу и купила билет на то же рейс, что и Куропаткины... - по просьбе жены Вася оформил ей приглашение ещё в самом начале своего здесь пребывания...
   Вася был рад намечавшемуся дружественно-родственному визиту. Он уже предвкушал то удовольствие, которое получит, показывая Париж Томочке. Ведь она никогда в нём не была! Вика тоже радовалась приезду сестры, однако странно отреагировала на весть о прибытии друзей-Куропаткиных. Она собиралась дать им решительный научный бой и разгромить все их несостоятельные экономические теории!
  ....................................................................................
   Встреча с друзьями-Куропаткиными и Томочкой в аэропорту была для наших героев весьма приятной, - как будто кусочек чего-то неупорядоченно-русского неожиданно вторгся в их монотонно-иноземное существование...
   В поезде RER, направляясь из аэропорта в Париж, Вика и Вася засыпали вновь прибывших вопросами о московской жизни, стараясь узнать мельчайшие детали. А Антошу, по-видимому, московская жизнь мало интересовала, и он сосал выданный ему Костей леденец на палочке и смотрел в окно.
   Куропаткины поселились в небольшой, уютной, но достаточно дорогой гостинице в районе бульвара Монпарнас, неподалёку от советологического центра, который помещался на бульваре Распай. Томочку же разместили в квартире Васечкиных.
   В первый же вечер (это была суббота) они ужинали все вместе дома у Васечкиных. Куропаткины теперь рассказывали наперебой о своей недавней деловой поездке в Америку. Оказалось, что там они встретились с цветущей Аидой Михельсон, которая уже успела развестись со своим мужем и выйти замуж за какого-то местного миллионера. По словам Аиды Абрам Михельсон, впрочем, тоже неплохо устроился, - получил позицию профессора математики в престижном Гарвардском университете. А Томочка хвасталась своей новой (дополнительной к аспирантуре) денежной работой, - переводчицы в русско-американском информационном агентстве и делилась своими планами поехать следующей весной кататься на горных лыжах в австрийские Альпы.
   Таким образом, к радости Васи, застольный разговор не касался острых политических и экономических российских проблем, и у его жены не было повода завязать экономический диспут с Куропаткиными. Впрочем, Вика в этот вечер была спокойна и добродушна и, казалось, забыла, что серьёзно собиралась громить Куропаткинские экономические теории.
   Наевшийся и осоловевший Антоша же разбирал привезённый Томочкой свёрток с русскими конфетами: мишками, сливочной помадкой, лимонными дольками,... - от Васиных родителей, - и румяными бабулиными пирожками.
   После ужина Вике пришлось изрядно потрудиться, чтобы уложить возбуждённого Антошу в соседней комнате спать. И, когда он, наконец, заснул, все взрослые спустились на бульвар, - немного пройтись и проводить друзей-Куропаткиных. В пыльно-прохладной, осенней тишине парижского бульвара Васечкиным и Куропаткиным почему-то одновременно вспомнился другой осенний вечер, - почти год назад в Москве, - когда Куропаткины провожали Вику с Васей до метро "Парк культуры", и Костя испробовал свой газовый баллончик. Теперь Костя с удовольствием, в красочных деталях, рассказывал об этом происшествие Томочке, которая уже, впрочем, слышала в общих чертах эту историю от Вики и Васи...
   А потом раздобревший Костя с гордостью сообщил, что в последнее время у них в семье стали водиться деньжата, - он работал по совместительству консультантом на датской экологической фирме, где иногда находилась "халтура" (по его выражению) и для его супруги. Чтобы не быть голословным, щедрый экономист пригласил всех посидеть в симпатичном баре, оказавшемся у них на дороге. Вика, Маша и Томочка заказали по маленькому стаканчику "Бордо", - тогда как мужчины взяли по солидной литровой кружке тёмного пенистого французского пива "Адельскотт".
   В баре было малолюдно, и царил приятный полумрак, подкрашенный в разные оттенки цветными стёклами оконных витражей. Два пузатых музыканта в широкополых сомбреро, взгромоздившись на неказистые, высокие табуретки, которые стояли на небольшой эстраде, тихонько наигрывали на гитарах латиноамериканские мелодии.
   Когда уже немного принявшие до этого спиртного Вася с Костей выпили по кружке пива, их сразу заметно развезло. В результате они начали довольно регулярно нетвёрдой походкой курсировать между столиком и туалетом.
   Приближалось время закрытия метро, - час ночи, - и наши друзья, как им этого и не хотелось, были вынуждены покинуть уютное французское питейное заведение, - тем более что Вика беспокоилась за Антошу, оставленного без присмотра в квартире.
   По дороге к метро Вася и Костя ещё пару раз останавливались и отливали прямо под деревья, высаженные вдоль бульвара, несколько смущая этим, но в то же время и забавляя бывших с ними дам...
  
  V
   Супруги Куропаткины пробыли в Париже всего три дня, - спешили вернуться в Москву, где их ждала срочная работа на датской экологической фирме. Томочка тоже погостила недолго - только неделю, - так дали визу...
   С их отъездом потянулись опять для Васечкиных немного тоскливые, но загруженные будни... Вика всё больше и больше времени проводила на работе, - так, что теперь Васе часто приходилось (несмотря на его не меньшую занятость) забирать Антошу вечерами из школы. Жена приходила с работы домой всё позже и позже и часто бывала не в благостном расположении духа, - и тогда упрекала мужа в том, что он ничего не понимает и не пытается разобраться в её научных занятиях и не разделяет её интересов.
   Однажды вечером, когда Вика в очередной раз тщетно пыталась объяснить Васе сущность своего экономического открытия, а тот, как обычно, не врубался, - на неё нашло некоторое подобие приступа ярости, и она заявила: "Нет, - не могу я больше жить с такой ограниченной посредственностью! Славу богу, что есть хоть один человек, который меня понимает..."
   Вася язвительно поинтересовался: "Уж, не Пьер Гулю ли - этот человек?"
  - Да, он меня понимает и ценит, и я люблю этого человека! Да, что ты понимаешь в любви?! Разве с тобой когда-нибудь бывало, что при виде любимого человека тебе хотелось бежать в туалет и заниматься онанизмом?
   Такого поворота событий Васечкин никак не ожидал и на несколько мгновений застыл, открыв рот. А потом только и нашёл, что сказать в ответ: "Не говори глупостей. Гулю старше тебя как минимум лет на пятнадцать. Я давно уже замечаю, что этот женатый поблядун пудрит тебе мозги и хочет с тобой переспать. Ты же знаешь, - я не очень ревнивый. Я ведь закрывал глаза на ваши шашни с Ебаломом Бурундуковым. Но в данной ситуации измены я не потерплю. Я привёз тебя в Париж, и ты должна меня поддерживать!"
  - Ничего я не должна, - с деланным спокойствием ответила Вика, - и никакой измены не было. Но с тобой я жить больше не хочу. Ты - зануда и ограниченный человек. Сегодня же собираю вещи и перебираюсь пока в гостиницу!
   Разразился небольшой скандал, и посыпались груды взаимных обвинений. Антоша был здесь же, в комнате, - то есть присутствовал при этой неприятной сцене. Он даже попытался было вступиться за папу, - но Вика резко оборвала его: "Молчи, - ты ещё маленький. Это - не твоё дело!"
   Рассвирепевшая вконец Вика быстро собрала самый необходимый минимум вещей для себя и для Антоши, и в тот же вечер переселилась в ближайшую гостиницу, находившуюся здесь же на бульваре Вольтер, в пяти минутах ходьбы. Вася был так рассержен и оскорблён в лучших чувствах так, что даже не пытался удержать супругу. Будучи джентльменом, он, однако, помог ей донести чемодан с вещами до двери отеля.
   А потом наш герой до поздней ночи бродил по затихшему бульвару, раздумывая о произошедшем. И внезапно тяжело ощутил нависшую над ним перспективу остаться в этом огромном и чужом городе в полном одиночестве...
  ....................................................................................
   Вика и Антоша прожили в гостинице дней пять. Как потом выяснилось, - за отель платил доцент Гулю.
   За это короткое время мадам Блюмштейн-Омри помогла Вике найти новую квартиру. Это были симпатичные двухкомнатные, меблированные апартаменты, помещавшиеся на первом этаже старинного дома и смотрящие окнами на парк Бют-Шомон.
   Теперь Вика перевезла на такси (с Васиной помощью) все свои вещи с их квартиры на бульваре Вольтер в новое жилище, - и началась для нашего героя, в его опустевшем доме, холостяцкая жизнь...
   Сначала он тосковал и находился в депрессии, - трудно было менять устои существования, сложившийся за почти двенадцать лет, прожитых вместе с Викой. Но дни неумолимо шли, и Васечкин начал понемногу свыкаться со своим новым положением и стал даже подумывать, что оно - не так уж и плохо, - в конце концов, теперь он сможет спать со многими разными женщинами... Действительно, слишком рано женившийся Васечкин, по-видимому, не нагулялся.
   Единственное, что ему не хватало, - это присутствия сына. Однако, Вика, сохраняя холодные, но корректные отношения с нашим героем, не запрещала ему встречаться с Антошей. Мальчуган по-прежнему продолжал ходить в ту же школу, и Васечкин периодически забирал его вечером с продлёнки, кормил ужином и отвозил к матери. Он также брал сына к себе на субботу и воскресенье. Антоша любил оставаться с папой и говорил ему, что мама стала сердитой и часто его ругает.
  ....................................................................................
   Оставшись один, Васечкин вновь стал придерживаться Аркашиной еврейской кампании. Впрочем, с Аркашей он и не прекращал общаться. Разумный был в курсе происшедшего с Васей и сочувственно относился к своему приятелю. Они регулярно ходили вместе в бассейн, и наш герой также часто посещал неунывающего физика-теоретика в его теор. отделе. Во время своих визитов Васечкин нередко обсуждал с Аркашей различные тонкости своей работы по мыльным плёнкам. Разумный соответствовал своему прозвищу и был действительно не глуп, - поэтому мог посоветовать много дельных вещей.
   Однажды (это было в ноябре, в один из будних дней), выходя из Аркашиного кабинета, Вася буквально наскочил в полутёмном коридоре на своих московских коллег: Поросёнкина и Конькова. Удивлению нашего героя не было предела...
   Оказалось, что в то время, когда он был во Франции, Алексей Платонович (оправившийся уже от полученной им травмы, разведшийся с женой Розой и только что защитивший докторскую диссертацию и утверждённый директором в должности завлаба) и философ Федя поехали поработать немного в Германию. Теперь, перед возвращением в Москву, они заскочили на несколько дней в Париж, - вести переговоры о заключении договора о совместных исследованиях между жидкокристаллической лабораторией Кристаллологического института и одной из экспериментальных лабораторий Высшей инженерной школы.
   Васечкин был рад увидеть старых коллег, даже, несмотря на то, что терпеть не мог Поросёнкина. Он пригласил их к себе домой в следующую субботу (они улетали в Москву в воскресенье) ужинать. Для организации достойной трапезы нужно было не только закупить продукты и выпивку, но и устроить каким-то образом присутствие заблудшей супруги, - так как в московской лаборатории было известно, что Вася живёт в Париже с семьёй.
   Для того чтобы уговорить Вику быть на его званом ужине у Васи оставалось ещё несколько дней, - и он сильно надеялся уломать жену. К его удивлению, когда он объяснил ей по телефону суть дела, Вика сразу же согласилась и даже вызвалась приготовить еду при условии, что Васечкин купит все продукты.
  ....................................................................................
   Ужин с Поросёнкиным и Коньковым прошёл неплохо. Вика была на высоте, - чрезвычайно любезна с гостями и оживлена. Вася заметил, что она даже как бы похорошела. Возможно, - от любви к своему толстопузому Пьеру.
   Алексей Платонович и Федя много пили и наперебой расхваливали приготовленные хозяйкой деликатесы и саму хозяйку...
   Антоша же, быстро наевшись, расположился на напольном коврике и увлечённо занялся сборкой "Города будущего" из только что купленного ему папой набора-конструктора "Лего" и не отвлекал на себя внимание взрослых.
   Гости собрались уходить, когда было уже за полночь, и Вася спустился вместе с ними на улицу, - проводить их до метро. Вика же осталась с Антошей и принялась укладывать разыгравшегося мальчугана спать.
   Нетвёрдой походкой трое мужиков чётко двигались по ночному бульвару в сторону станции метро "Вольтер".
  - Хорошая у тебя жена, Васечкин, - заметил Поросёнкин лилейно-пьяненьким голоском и добавил, - мы, признаться тебе, брат, с Розой раньше грешным делом думали, что ты - непутёвый человек, - и ничего из тебя в жизни не выйдет... Но, пожалуй, с такой супругой ты не пропадёшь и многого добьёшься.
   Васе показались неприятно-странными рассуждения Поросёнкина, и он поспешил сменить тему разговора, задав давно уже вертящийся у него в голове вопрос: "Расскажи-ка мне лучше, Алексей Платоныч, - как похоронили профессора Чеснокова?"
  - А..., - да всё было нормально, - похоронили его вместе с покойной супружницей на Хованском кладбище. Так, что теперь их души, - если они есть, - вместе обитают... - как-то вяло ответил Поросёнкин.
   В этот момент Федя Коньков поскользнулся на куске собачьего дерьма и еле удержался на ногах.
  - Ёб тать! - сказал он, - почему в Париже все тротуары усеяны собачьим говном?!
  - Кстати, по этому поводу приходит в голову одна интересная мысль, - продолжил философ Федя. - Спросите меня: "Чем отличается человек от собаки или от любого другого животного?"... И я вам отвечу: "Человек только нюхает говно, тогда как животные его и нюхают и едят. Хотя, впрочем, отдельные извращенцы тоже жрут говно..."
   Вернувшись к себе, Вася поблагодарил свою пропащую жену и отправил её домой на такси, пообещав привести Антошу завтра к вечеру.
  
  VI
   Приближалось Рождество, и Париж украсился гирляндами цветных лампочек, а на улицах и в магазинах стало как-то веселее и праздничнее.
   Среди такой атмосферы грустно было быть одному, - и Васе, к счастью, повезло: он познакомился с весьма приятной особой женского пола - двадцатипятилетней полячкой Магдаленой, студенткой Сорбонны. Знакомство это случилось благодаря Аркаше и Сарочке.
   Дело было так. Испытывая к нашему герою солидарно-дружеские чувства, Аркаша уговорил свою еврейскую любовницу представить Васю кому-нибудь из её подруг. Шустрая Сарочка организовала всё в лучшем виде. Васечкин был приглашён на концерт органной музыки в церковь Сен-Сиверин, куда Аркаша явился в сопровождении Сарочки и Магдалены.
   Магдалена понравилась нашему герою, так как была стройна, синеглаза и белокура. Только, как она сама не замедлила сообщить, - волосы её были крашенные. Магдалена сказала, что все думают, что в Польше полно блондинок. Но это - неправда, - блондинки сейчас стали редкостью. Однако быть блондинкой модно, поэтому многие полячки красят волосы в светлые тона.
   После концерта Вася проводил Магдалену домой. А потом, выждав для приличия пару дней, позвонил ей и, не теряя времени даром, начал активно за ней ухаживать. Он дарил прекрасной полячке цветы, коробки конфет, и приглашал её два раза в рестораны. Короче,- ухлопал на своё любовное увлечение за очень недолгий срок кучу денег..., - но, тем не менее, нечего не добился, - полячка не хотела с ним спать. Магдалена говорила, что Васечкин всё равно её бросит, а она ищет либо серьёзных отношений, либо вообще предпочитает оставаться одной, и, что в её парижской жизни было и так уже много негативного опыта с мужчинами.
   Рождественский вечер Вася всё же провёл в компании Магдалены, в её небольшой квартирке на чердачном этаже, за окном которой, на фоне чёрного ночного неба горела гипнотически-жёлтым светом громада Эйфелевой башни.
   Вначале полячка и наш герой были одни. Вася явился выряженным в новую одежду, купленную только что специально для того, чтобы нравиться Магдалене. На нём были пиджак цвета свежего поноса, синеклетчатая рубашка, розовый галстук, усыпанный разноцветными фигурками верблюдов, и тщательно отутюженные тёмно-зелёные шерстяные брюки. Васечкин принёс с собой бутылку шампанского и огромную коробку шоколадно-ликёрных конфет "Мон Шерри".
   В то время как наш герой, уже в который раз, пытался склонить неумолимую пани к интимной близости, в дверь постучали. Обрадованная полячка ловко вывернулась из его неуклюжих рук и побежала открывать... В комнату, в сопровождении Магдалены, вошла незнакомая Васе пара: высокий, толстый молодой человек, лет двадцати пяти, в длинном пальто из чёрной кожи и тоже высокая, но худая дама, старше его лет на десять - темноволосая и коротко постриженная, в джинсах и стёганой курточке-ватнике с капюшоном. Магдалена представила их Васечкину, как своих хороших знакомых. Он - Мишель, - электромонтёр, - то есть представитель французского пролетариата; она - Лена, - медсестра по профессии, - прибыла не так давно из России, а точнее - из Сибири, - искать во Франции своё женское счастье...
   Таким образом, Рождественский вечер они продолжили уже вчетвером. Много пили, курили и болтали о самых разных разностях. Вася был рад встретить соотечественницу, - тем более, что эта русская дамочка оказалась весьма недурной собой. Если вначале беседа была общей и на французском, то по мере выпитого макро-компания разделилась на две микро-, - и Мишель теперь жарко спорил о чём-то с Магдаленой на французском, а наш герой полностью отдался общению с Леной, которая всё более и более ему нравилась, на родном языке.
   Она рассказывала Васечкину о своей жизни. О том, как развелась в Красноярске с мужем, - дебоширом и пьяницей; о том, как приехала в Москву, а оттуда - в Париж, - и познакомилась по объявлению в газете со "своим французом".
   Оказалось, что Лена в последнее время часто ссорилась с Мишелем на материальной почве. Он, будучи её любовником, раньше платил за её однокомнатную квартирку ("студию") на бульваре Монпарнас, а теперь стал жадничать. Так что, по-видимому, ей придётся расстаться с французским пролетарием и искать себе другое более дешёвое жильё...
   Когда наши друзья прилично захмелели, между Мишелем и его подругой внезапно вспыхнула очередная ссора. Это произошло так. Разговор снова стал постепенно общим (на французском) и закрутился вокруг работы Лены и Магдалены. Оказалось, что вечерами (три раза в неделю) обе они служили официантками в небезызвестном в Париже "русском" ресторане "Комаров". Лена жаловалась на то, что работа эта слишком утомительна; и заявила, что очень бы хотела как-нибудь вечером прийти в "Комаров" не в виде официантки, а в качестве посетительницы с солидным кавалером, - "Вот тогда бы наш патрон язык бы себе со злости откусил".
  - Но разве с жадиной-Мишелем возможно выкинуть подобную штуку? - полушутя, полусерьёзно продолжала Лена.
   Её любовник при этих словах не на шутку надулся и начал лезть в бутылку. И, как это обычно бывает в семейных ссорах, - полились потоки взаимных упрёков и оскорблений.... В конце концов, Мишель окончательно взбеленился, стал красным, как рак, порывисто вскочил со стула, сорвал с вешалки в коридоре своё кожаное пальто, и, хлопнув дверью, выскочил на улицу.
   Магдалена, было, принялась успокаивать подругу, говоря, что это - ничего, что Мишель немного разнервничался, - остынет и сегодня же вернётся. Но, как оказалось, Лена была рада уходу "осточертевшего любовника" и ничуточки не переживала.
   Рождественский вечер был, тем не менее, омрачён только что произошедшей неприятно-скандальной сценой, и Лена засобиралась домой. Вася вызвался проводить соотечественницу.
  ....................................................................................
   Новый год Вася отмечал в компании Аркаши и его многочисленных друзей. Он был зол на Магдалену, которая только что дала ему окончательный отвод, - и решил напиться.
   Сбор компании запланировали на бульваре Сан-Мишель, около фонтана, за пятнадцать минут до полуночи. Каждый должен был принести с собой по бутылке шампанского с тем, чтобы проводить старый и встретить Новый год тут же на бортике фонтана. Затем намечалось гуляние в шумной парижской толпе с заходом на квартиры к некоторым еврейским товарищам и выпивкой там.
   Около одиннадцати вечера Вася заскочил за Аркашей, который жил в небольшой двухкомнатной квартире в районе метро "Порт Орлеан"; и друзья тут же поспешили на условленное место общего сбора, - так как время уже поджимало, и им очень не хотелось встретить Новый год где-нибудь в дороге.
   В метро было пустовато, - только несколько отдельных индивидов и группок людей, как правило, уже не совсем трезвых, ждало поезда. Его, как назло, долго не было, - так что по прибытии на станцию "Сан-Мишель", Васе и Аркаше пришлось бежать, чтобы успеть к месту встречи хотя бы к полуночи.
   На площадь перед фонтаном наши друзья выскочили за несколько минут до наступления Нового года. Там царило невероятное оживление. Пёстрая и голосистая публика, - преимущественно молодёжь, - с диким хлопаньем откупоривала бутылки. Аркашина кампания, - человек двадцать, - темнилась у самого фонтана. Молодые люди уже чокались пластиковыми стаканчиками, наполненными бьющим через край, пенистым шампанским.
   Среди собравшихся у фонтана Вася сразу заметил самую молодую любовницу Разумного - Наташу. В последнее время, как было известно Васечкину, Анн-Сесиль покинула Аркашу и уехала жить к маме в провинцию, а не блещущая красотой Сарочка совсем перестала нравиться еврейскому ловеласу, но, тот, тем не менее, продолжал с ней изредка встречаться, а она регулярно устраивала ему неприличные сцены ревности. В связи с этим, а, может быть, и нет, - между Разумным и Наташей разгорелась большая любовь. Аркаша даже начал подумывать, - уж не жениться ли ему на юной и очаровательной соотечественнице...
   Нашим друзьям в спешном порядке налили шампанского, и они выпили его как раз вовремя - в полночь.
   Вася даже успел загадать желание, - как это он всегда делал в Новый год. Обычно его желания были весьма конкретными, например, - добиться взаимной любви у гражданки такой-то или съездить в туристическую поездку в такую-то страну,... В этот же раз он не смог ничего лучше придумать, как абстрактно пожелать, чтобы в следующем году его жизнь стала лучше.
   Аркаша же чокнулся за Новый год с Наташей, и они романтично поцеловались.
   А затем все стали чокаться друг с другом, и посыпались многочисленные взаимные поздравления. А потом вся компания двинулась гулять по празднично-ночному Парижу.
   Все улицы были запружены народом, - по большей части молодёжью. Тротуар уже закидали пустыми бутылками и пивными банками и под ноги то и дело летели разрывающиеся с диким грохотом хлопушки-петарды. Очень часто совсем незнакомые между собой люди останавливались и обнимались, поздравляя друг друга с Новым годом. Многочисленные юнцы пользовались такой возможностью, чтобы целовать молодых девиц. В общем, - по улицам текла радостная, пьяная толпа.
   Наши друзья двигались в направлении Елисейских полей. На бульваре Сен-Жермен Аркаша заметил Марка Куцермана - ведущего известной политико-публицистической программы российского телевидения. Это был седовласый мужчину в роговых очках, одетый в шикарный бежевый плащ, идущий под руку со сногсшибательной молодой блондинкой, также облачённый в бежевый плащ - совсем умопомрачительного покроя. Шустрый Разумный окликнул телевизионного комментатора по имени-отчеству и пригласил присоединиться к своей компании. Куцерман выразил приятное удивление встрече столь многочисленных соотечественников в Париже, однако, примкнуть к компании отказался, сказав, что его с женой ждут в гости друзья.
   По дороге Аркашины товарищи решили навестить супругов Робинсон, живших как раз на бульваре Сен-Жермен. Дверь их квартиры открыл пухлый, рыжебородый очкарик, - сам Миша Робинсон, - литературный критик. Он был рад подвалившему народу. Оказалось, что у него уже собралась, по случаю Нового года, небольшая компашка, - человек пять-шесть, - а теперь с приходом ещё двадцати человек в его двухкомнатной квартире стало просто не развернуться, - но зато прибавилось шумно-праздничной атмосферы.
   Мишина супруга, - тощая, рыжая Тонечека суетилась на кухне, и, казалось, была, в противоположность мужу, не слишком-то рада наплыву новых гостей, прибавлявшему ей работы.
   Стульев на новоприбывших друзей, естественно, не хватало, и они расселись в картинных позах прямо на полу салона, устланном синтетическим паласом. Общительный Аркаша знал всех гостей Робинсонов. Однако его сильно смутило то обстоятельство, что среди них по стечению каких-то случайных обстоятельств оказалась Сарочка. Разумный совсем не рассчитывал встретить её у Робинсонов и тщетно надеялся, что та не заметит его в толпе вновь прибывших. Он специально уселся на полу в самом отдалённом углу комнаты, на равно-максимально-возможном расстоянии от своих обеих подруг. Юная Наташа, не поняв его поведения, потихоньку прокралась на четвереньках к Аркаше и обняла его за шею. Как раз в этот самый момент зоркий, совино-очкастый взгляд Сарочки упал на незадачливого ловеласа... Её лицо удивлённо вытянулось, а затем побледнело и сразу же после этого покраснело. Сарочка вскочила со стула, на котором сидела, и порывисто направилась к выходу из Робинсоновской квартиры. Через несколько мгновений за ней, с треском, захлопнулась входная дверь.
   К счастью для Разумного его юная подруга, увлечённая созерцанием мужественного, залупо-образного профиля своего возлюбленного, ничего не заметила.
  ....................................................................................
   До Елисейских полей Аркашина компашка так и не дошла, - все заторчали в гостях у Робинсонов... Вася, как и предполагал, крепко надрался, и к утру уже практически ничего не соображал, мягко плавая по голубому табачному дыму в кривосплетенье голосов, застилавших комнату.
   Новогодняя ночь пролетела быстро, и часов с шести утра, - с началом работы метро, - гости начали потихоньку расходиться.
   Пошатываясь, Васечкин вышел из жаркой квартиры на промозглый и ещё тёмный утренний бульвар и побрёл пешком, - чтобы проветриться, - в сторону своего дома. На душе было тошно. Он не хотел возвращаться в пустую и, наверняка, вымерзшую за ночь при выключенном электрическом отоплении квартиру, в которой его никто не ждал.
  
  VII
   Проснувшись часа в четыре пополудни первого января, Вася набрал номер своей непутёвой супруги. Она была дома, и Васечкин попросил её отпустить к нему Антошу на сегодняшний вечер и на весь завтрашний день, попадавший на воскресенье. Вика была в умиротворённо-благодушном настроении и охотно согласилась.
   Когда Васечкин приехал за сыном, Вика даже угостила его на кухне чаем. Она рассказала, что Новый год, вынуждена, была провести одна с Антошей. Её французский любовник не мог уйти в Новогоднюю ночь от своей семьи. Но Вика не была на него в обиде, - а отнеслась к произошедшему "с должным пониманием".
   Ещё она сообщила Васе, что в конце января в Москве должен состояться "важный, международный, экономический симпозиум", на который она планирует поехать вместе со своим новым возлюбленным в составе французской делегации. На те десять дней, что она пробудет в Москве, Вика собиралась оставить Антошу Васе. Наш герой обрадовался возможности побыть с сыном и обещал Вике взять по этому поводу в конце месяца небольшой отпуск.
  ....................................................................................
   В воскресенье, второго января, Вася и Антоша отправились с утра на поезде RER в недавно открывшийся в парижском пригороде Марн-ля-Вале Диснейленд.
   Целого дня никак не хватало для того, чтобы посетить все многочисленные аттракционы этого увеселительного парка, поэтому они старались охватить, как минимум, самое интересное. Васе особенно понравилось путешествие на старинном кораблике по каналам в городе пиратов. Ты плывёшь себе под парусами, а огромные, страшно-рожие куклы-пираты палят в тебя из всего, что попало, и дым стоит коромыслом... Антоша же был в восторге от американских горок, - стремительно падая в раскрашенном в весёлые цвета, стальном вагончике вниз и так же быстро взлетая в поднебесье, теперь уже восьмилетний колобок, облачённый всё в ту же московскую, меховую шубку, визжал от восторга и захлёбывался слюной. А у его папы при каждом новом взлёте и падении ёкало сердце, и тошнота подступала к горлу...
   На американской горке к Васечкину опять пришло странное видение. Соседний вагончик, движущийся прямо перед ними, был до отказа набит пьяными, толстыми немцами и немками, которые мощным, многоголосым хором взвизгивали на каждом головокружительном вираже. Широкая спина одного из немцев, облачённая в дублёный тулуп, маячила прямо перед Васиными глазами. Её обладатель показался Васечкину чем-то знакомым. Действительно, квадратная голова немца с ёжиком густых, коротко постриженных волос сзади весьма походила на голову доктора Кубышки...
   Как раз в тот момент, когда наш герой приметил это сходство, этот немец на секунду полуобернулся в его сторону и сверкнул на него бутылочным глазом... Нет, - это был не психотерапевт, - но почему же тогда стеклянный взгляд? В этот момент в мозгу Васечкина голос Кубышки отчётливо произнёс: "Хорошо проводите время, мой друг! Я вижу, что невроз вас больше не посещает".
   Тут вагончик резко полетел вниз, и Васино сердце скакнуло к горлу, расколов странный голос на мелкие кусочки.
  ....................................................................................
   В конце января, как и планировалось, Вика отправилась в Москву. Антоша остался с Васей, который был чрезвычайно этому рад, взял отпуск, и всё время посвящал общению с сыном. Днём он гулял с Антошей по Парижу водил его в разные музеи, которые подходили ему по возрасту: "Дворец научных открытий", старинный водопровод, катакомбы,... или ездил с ним в живописные пригороды: Версаль, Фонтенбло,...
   Вечерами они часто бегали вместе трусцой в небольшом парке, находившимся между Васиным домом и кладбищем Пер-Лашез. Васечкин старший старался бежать как можно медленнее, а Антоша, - как можно быстрее, - чтобы поспеть за папой, - напрягал свои детские силёнки и пыхтел.
   Антоша видно тоже был рад остаться с отцом. Когда Вася спрашивал у него о том, как он живёт теперь с мамой, - мальчуган отмалчивался. Изредка он всё же жаловался на то, что мама часто запирается одна у себя в комнате, слишком много работает и мало уделяет ему внимания. Подобное Викино поведение беспокоило Васечкина.
   В один из вечеров, когда Вася и Антоша ужинали, позвонила из Москвы Васина мама. Беспокойная Флора Павловна "была в ужасе".
  - Как же так, Васечка, - ты нам ничего не сказал о том, что вы с Викой разошлись! Ты всегда всё скрываешь от родителей..., - причитала она жалобным, болезненным голосом на другом конце телефонной линии.
   Флора Павловна рассказала Васе о недавнем визите Виктории, - о том, как, придя к ним с Владимиром Петровичем домой, Вика вела себя дерзко и вызывающе: заявляла, что не может больше жить с "таким ничтожеством и бездарностью, как ваш сын"; хвасталась, что сделала замечательное открытие, которое по достоинству оценено во Франции; что ей скоро дадут постоянное профессорское место в Париже и, что у неё есть человек, который, "не в пример вашему сыну", любит её и понимает.
   Васечкин, как мог, успокаивал нервную маму.
  ....................................................................................
   Вернувшись из Москвы, Вика забрала Антошу к себе, и снова потянулись для нашего героя тоскливо-безрадостные дни. Привыкший за долгие годы семейной жизни на квартире у Таисии Петровны к перманентному, оживленному людскому окружению Васечкин теперь страдал от одиночества. Частых встреч и общения с Аркашей и некоторыми людьми из его компании было для Васи недостаточно. Он ощущал теперь мощную, инстинктивную потребность в постоянном присутствии около себя женщины, в её ласках и тепле. Так уж был устроен наш герой, - для поддержания душевного равновесия ему нужно было кого-нибудь любить и быть любимым.
   Одиночество подвинуло Васю позвонить своей недавно приобретённой знакомой - Сибирячке Лене. Он пригласил её посидеть с ним в кафе, - в результате чего (так как Мишель больше не объявлялся) у них начался небольшой роман...
   Лена довольно быстро перебралась жить к Васечкину, потому что со старой квартиры её уже выгоняли, как неплательщицу. Однако их совместная жизнь продолжалась не более двух недель. В один прекрасный вечер она не вернулась в свой новый дом и больше не появлялась.
   Её личных вещей у Васи на квартире почти совсем не было, - всё своё барахло она на время свезла к каким-то "друзьям". Осталась у нашего героя на память о красивой сибирячке только её матерчатая сумочка с туалетными принадлежностями, - вкусно пахнущая, - так же, как и сама её владелица...
   Васечкин вначале переживал, - уж очень ему нравилась фигуристая соотечественница. Пытался навести справки у Магдалены, - но та прикидывалась, что ничего не знает, а может быть и действительно ничего не знала. Заходил он и в "Комаров", - но там ему сказали, что обе дамы - Лена и Магдалена недавно уволились.
   Время шло, и Вася переживал всё меньше и меньше. А однажды вечером ему домой позвонил французский пролетарий Мишель. Наш герой был до крайности удивлён и озадачен этим звонком. Мишель был очень вежлив, извинялся за беспокойство и объяснил, что Васин телефон ему дала Магдалена. Как выяснилось, он тоже разыскивал Лену. Он много думал о том, что произошло, и понял, что любит её и хочет любой ценой вернуть.
   Васечкин в этом деле помочь незадачливому французу ничем не мог, - да и вряд ли бы сказал ему, если бы даже и знал, где находится коварная сибирячка. Только промелькнула у Васи в мозгу успокоительно-злорадная мыслишка о том, что не ему одному причинила боль красивая Лена.
  ....................................................................................
   Через некоторое время, в один из тоскливых, зимних вечеров, когда Васечкин снова почувствовал себя одиноко в своей малоуютной, плохо отапливаемой квартире, ему опять позвонил Мишель. Он снова стал расспрашивать нашего героя про Лену, - в поисках которой Вася ничем ему не мог помочь. А потом Мишель стал жаловаться на одиночество, дав почувствовать Васечкину, что не одному ему плохо живётся на свете, и, вселив тем самым в его душу небольшой заряд оптимизма.
   В конце концов, Мишель пригласил Васечкина сходить вместе с ним в следующую субботу вечером в одну по его словам "весьма недурную" дискотеку. Общество несколько нудноватого электромонтёра не особенно радовало Васю, да и, вдобавок, наш мнительный герой подозревал в каждом французе (включая и Мишеля) либо "педé" (то есть - педика), либо "бисекса" (то есть - бисексуала)... Тем не менее, Васечкин согласился составить компанию французскому пролетарию, подумав, что в дискотеке сможет, по-видимому, познакомиться с какой-нибудь дамочкой.
   В субботу, в районе десяти часов вечера, Вася ждал Мишеля на площади, напротив собора Нотр-Дам. Французский пролетарий запаздывал, и влажный ночной холод, характерный для парижской зимы, изрядно пробирал нашего героя, одетого в не слишком тёплые парку и шерстяные брюки.
   Наконец, после почти уже получасового ожидания раздалось ненавязчивое, но довольно резкое громыхание, и к тротуару подкатил весьма раздолбанный автомобиль, - белёсо-рыжий "Ситроен" старой модели - "Дё шво", то есть - "Две лошади", - из окошка которого вылезла округло-румяная физиономия Мишеля. Он извинился за опоздание, вызванное по его словам "обычными для Парижа пробками".
   Действительно, Васечкин уже не раз обращал внимание на то, что по сравнению с Москвой того времени уличное движение в Париже было до крайней степени насыщенным.
   Подогнув длинные ноги, наш герой кое-как разместился в крохотной машине рядом с водителем, и они поехали искать дозволенное в глазах недремлющих парижских полицейских (или "фликов", как их здесь любовно называют) место стоянки. Естественно, что из-за обилия машин, понатыканных повсюду вдоль тротуаров, задача парковки значительно усложнялась.
   Ещё в течение почти целого получаса они крутили по лабиринтам узких парижских улочек в поисках свободного места и, наконец, втиснулись в одном из переулков на противоположном от Нотр-Дам берегу Сены в крохотный просвет, оставленный между двумя габаритными "Мерседесами".
   Мишель был доволен. Дискотека, в которую он собирался отвести нашего героя, находилась совсем близко, - метрах в трёхстах, - в соседнем переулке. Над окованной железом дубовой дверью этого заведения помещалась неброская вывеска в виде волнистой гипсовой ленты, на которой витиеватыми буквами было выгравировано: "Белый голубь".
   Мишель пояснил, что название дискотеки символично. Её прежние хозяева состояли в ультраправой партии Ле Пена, - и вход представителям всех цветных национальностей в дискотеку был категорически запрещен. Теперь хозяева поменялись, и расистские предрассудки в "Белом голубе" оказались не в чести. Название же заведения сохранили для экзотики.
   Мишель позвонил в изящный бронзовый колокольчик, подвешенный у входа в заведение. Несколько мгновений спустя тяжёлая дверь со скрипом открылась. За ней оказался здоровенный, подстриженный на лысо детина-охранник, который пропустил наших друзей в прокуренную залу, предварительно пройдясь по ним неспешным, безразлично-внимательным взглядом.
   Осмотревшись в розоватом дискотечном полумраке, Васечкин сразу же обнаружил среди танцующих несколько представителей далёкой Африки, своим присутствием убедительно подтверждавших демократические порядки, прочно установившиеся теперь в "Белом, голубе".
   Они с Мишелем уселись на высоких, неудобных табуретах у стойки бара и взяли по положенному за входную плату коктейлю. Каждый вечер в "Белом голубе" был посвящён преимущественно какому-нибудь одному танцевальному стилю. Сегодня многочисленная публика лихо отплясывала Рок-н-ролл, перемежавшийся с удобными для обжиманий медляками.
   В пёстрой толпе танцующих Васе приглянулась высокая, изящная "негресса" (то есть - негритянка), стройное, цвета молочного шоколада, тело которой, казалось выточенным из твёрдого, экзотического дерева. Она, одетая в платье из блестяще-синей материи, удачно оттенявшее её знойную красоту, ловко виляла немереным задом перед своей подругой, - тоже негрессой, но мелкорослой и чёрной, как уголь...
  - Эй, Мишель, послушай, - давай пригласим вон тех двух девиц! - обратился наш герой к своему напарнику. - Только, чур: мне - шоколадная, а тебе - чёрная!
   Электромонтёр лениво повернул увесистую голову в сторону зазывно танцующих негресс, поглядел на них тускло-рыбьим взглядом, и устало молвил:
  - Нет, Вася, не охота мне, да и не умею я танцевать... Иди сам.
   Васечкин также не слыл заправским танцором. Впрочем, будучи ещё студентом, он целых два года посещал танцевальную студию Московского дома учёных, куда его записал отец. Являясь самым молодым учеником студии, Вася страшно стеснялся посещавших её солидно-престарелых научных дам и кавалеров, - но в ещё большее замешательство его приводила собственная музыкальная отсталость, выражавшаяся в полнейшем отсутствии чувства ритма. Что бы хоть как-то заставить нашего героя двигаться в такт музыке его партнёршам приходилось шёпотом считать ему в ухо: "Раз, два, три,... раз, два, три...".
   Набравшись храбрости, Вася решил тряхнуть стариной и бодро-уверенной походкой отправился приглашать "шоколадку".
  ....................................................................................
  - Как вы смешно танцуете..., - прошептала прелестным голоском Сандра (так звали шоколадную негрессу) в Васино ухо.
   Действительно, наш герой не очень удачно попытался применить на практике в "медляке" несколько уже подзабытых со студенческих времён па, - в частности, вести за собой партнёршу, двигаясь вперёд спиной.
   Негресса оказалась довольно общительной и без комплексов, - что несколько ободрило поначалу стеснявшегося её Васечкина. Она сильно понравилась нашему герою, так как вблизи оказалась ещё лучше и свежее, чем это было видно от стойки бара. Вдобавок, выяснилось, что "шоколадка" на целых десять лет младше Васечкина, - что, несомненно, прибавило ей ценности в его глазах.
   Васечкин несколько раз танцевал с Сандрой и угощал её коктейлями. Он позабыл совсем о затосковавшем в уголке, у стойки бара, французском пролетарии. Негресса же оставила свою подругу, которая, правда, не скучала, - а активно флиртовала с солидным, толстым и слегка престарелым арабом, с весомым именем "Рашид", на жирные, волосатые пальцы которого было нанизано множество массивных, золотых перстней.
   В конце вечера Вася и Сандра обменялись телефонами. А когда надо было уже уходить, Пьер неожиданно повёл себя галантно, предложив развести по домам негритянских дам. Подруга Сандры вежливо отказалась, сказав, что её отвезёт Рашид; сама же Сандра с радостью приняла предложение, так как метро уже не ходило.
  
  VIII
   Вскоре у Васечкина начался роман с шоколадной негрессой. Сандра приехала из своего родного Камеруна в Париж не так давно, - всего несколько месяцев назад. У неё здесь имелась тётка - мадам Бумба, - уже давно обосновавшаяся во Франции и получившая "валютное" гражданство. Сандра рассчитывала с помощью тётки также как-нибудь заиметь как минимум французский вид на жительство.
   Мадам Бумба - энергичная, маленькая и чрезвычайно чёрная женщина лет пятидесяти, - имела собственный домик с садиком, оставленный ей её уже умершим мужем - французом, - в небольшом городке под названием "Сук", в сотне километров от Парижа. Она не работала, а жила в этом домике вольготно, в своё удовольствие, - на деньги, завещанные любящим и небедным, по-видимому, супругом.
   У мадам Бумбы регулярно гостили её дочери от первого (африканского) брака, приезжавшие с мужьями и многочисленными детьми из Камеруна. Внуки и внучки нередко оставались у неё на несколько месяцев. Так что мадам Бумбе не бывало скучно. Вдобавок ко всему, к ней часто приходил любовник, - коренастый, француз-автомеханик, - весьма любивший выпить, на что неоднозначно указывала его багрово-бурая физиономия, заросшая синей щетиной. Интересно, - что он был на двадцать лет моложе своей возлюбленной, - и, может быть, поэтому она ласково называла его "жён бит", - то есть "молодым хуем".
   Мадам Бумба сильно гордилась своим высоким социальным положением и поэтому, когда Сандра в первый раз приехала навестить её, с нескрываемым достоинством сообщила: "Я тебе не бог весть что, я - настоящая француженка!", - и выписала племяннице чек на пятьдесят франков, чтобы та купила себе десяток билетов на метро...
   В другой раз, когда Сандра прибыла к тётке уже вместе с Васей, та поставила на стол "из уважения к зятю" красивую хрустальную бутылку, наполненную тёмно-красной жидкостью, и торжественно заявила: "Это вам не бог весть что, - это вино я привезла из Швейцарии. Попробуйте, - это вам не какая-нибудь французская бурда...".
   Васечкин про себя удивился, что мадам Бумба, являясь "настоящей" француженкой, была не в курсе высокой международной репутации именно французских вин...
  ....................................................................................
   Сандра была в меру порочна, что нравилось Васе и волновало его. Она любила, например, так же, как и он, смотреть по видику порнографические фильмы, посещать секс-шопы, и даже однажды затащила Васечкина в одно весьма необычное для него заведение, - своего рода секс-клуб свингеров, - для того, чтобы он, по её выражению, "не умер идиотом". Про секс-клуб, носивший совсем невинное название "Дважды два", Сандра узнала от своей подруги, - той самой, которая была в дискотеке, и новый приятель которой, - Рашид, - оказался завсегдатаем подобного рода заведений.
   Клуб "Дважды два" располагался в одном из тихих переулков Латинского квартала. В заведение допускались только пары: мужчина и женщина. Необходимым требованием была корректная одежда, - то есть, как минимум, - брюки для мужчин и юбка для женщин. В джинсах и шортах не пускали. Клуб работал каждый день с полудня до трёх-пяти часов пополуночи, и цена билетов зависела от того, когда вы его покидаете: если до двадцати двух часов тридцати минут, то было почти в два раза дешевле, чем ночью.
   За входной дверью клуба, в полумраке гардероба Васю и Сандру встретили две симпатичные, длинноногие девушки, - блондинка и брюнетка. Блондинка приняла верхнюю одежду наших героев, выдав Васечкину блестящий пурпурным лаком номерок в форме миниатюрного сердечка. Брюнетка же провела их в тускло освещённое красноватым светом, размещённых на стенах металлических светильников, помещение бара и усадила за один из стоящих вдоль стен столиков.
   Оглядевшись, Вася и Сандра обнаружили по соседству ещё несколько пар, так же, как и они, чинно сидевших за столиками. В основном пары состояли из довольно пожилых мужиков, солидного вида, - наверняка бизнесменов или хорошо оплачиваемых служащих, - и дам, гораздо моложе своих кавалеров, - по-видимому, их любовниц. Хотя были и редкие исключения. Так, прямо напротив наших героев, задушевно беседовали он и она, - одинаково преклонного возраста. И, что показалось Васечкину странным, он - толстый, лысоватый мужик - сильно смахивал своей внешностью на доктора Кубышку...
   Солидная публика произвела на Васю благоприятное впечатление, - тем более что, идя в клуб, он опасался увидеть там наглую арабскую шпану, - так называемую "кайру", - столь многочисленную в Париже, да и в других больших городах Франции. Но, очевидно, входная цена автоматически отсеивала подобный народ.
   Атмосфера в баре также была весьма приятна. Загадочный полумрак способствовал располагающе-интимной обстановке, а низкий потолок, сделанный из отражающего, зеркального материала, создавал иллюзию глубины пространства.
   Заиграла тягуче-мелодичная музыка..., и некоторые пары стали переминаться в медленном танце. Та же стройная брюнетка, которую наши друзья видели на входе, принесла им по стакану с налитым на донышке шотландским виски и по маленькой бутылочке содовой. Добавив воду в виски и отхлебнув, наши друзья тоже пошли танцевать...
   После дискотеки "Белый голубь" Вася чувствовал себя уже несколько увереннее, - приобретённые в студенческие годы танцевальные навыки стали постепенно возвращаться к нему. Гладкое тело сладкой Сандры, облачённое в чёрную юбку с глубоким разрезом вдоль ноги и ослепительно-белую блузку с широкими тесёмками, небрежно завязанными на груди, легко скользило в такт музыке под Васиной рукой; и от Сандры пахло кокосовым молоком, - она любила кремы на кокосовом масле.
   Пожилая пара, только что сидевшая напротив наших героев, также поднялась со своих мест и затопталась в медленном танце рядом с Васей и Сандрой. Иногда они удалялись от наших друзей в противоположный угол, иногда приближались совсем вплотную; и при этом длинное, развивающееся платье пожилой дамы касалось Сандры, и дама как-то странно, зазывно поглядывала на шоколадную негрессу.
   Натанцевавшись, наши друзья снова сели за свой столик допивать виски с содовой. Пожилые дама и кавалер тоже вернулись на своё место. Изредка бросая взгляды в их сторону, Васечкин заметил, что дама теперь гипнотически-неотрывно и с каким-то вожделением смотрит на Сандру, а её спутник, похожий на психотерапевта Кубышку, наоборот, кажется полностью поглощённым своей выпивкой и прячет глаза, глядя в стакан.
   Через некоторое время, когда снова заиграла мелодично-медленная музыка, дама встала со своего места и решительно подошла к столику Васи и Сандры. Она обратилась к Васечкину с вежливым вопросом: "Молодой человек, вы не будете возражать, если я приглашу на танец вашу даму?"
   Наш герой был несколько удивлён и озадачен подобным предложением, однако степенно кивнул головой, выражая согласие.
   Танцуя с Сандрой, пожилая дама о чём-то много и оживлённо ей рассказывала. Вскоре "шоколадка" вернулась на своё место с весьма довольной физиономией, - было видно, что она неплохо позабавилась. Оказалось, что дама была с лесбиянскими наклонностями, признавалась Сандре в любви и просила провести с ней ночь один на один.
   Посидев ещё немного в баре и допив свои коктейли, наши друзья решили спустить в подвальный этаж. Туда вела довольно широкая лестница с изящными, резными перилами. Прямо перед началом спуска в подвал располагался туалет, куда Васечкин не преминул по своему обыкновению заглянуть. Действительно, наш герой часто испытывал в публичных местах желание удовлетворить либо маленькую, либо большую нужду. Наверное, - это от нервности. Поэтому он знал все туалеты, и в особенности бесплатные, - во всех городах, в которых ему приходилось проводить какое-то время.
   Туалет был роскошный, - весь облицованный мраморными плитами и с писсуарами из того же материала. Писая на розоватый мрамор одного из них, Вася испытывал вожделённо-приятное ощущение. Кроме писсуаров в туалете имелись также отгороженный матовым пластиком уголок с душем и биде и несколько кабин-срален. Наш герой обратил внимание на то, что сральни были платные, - для того чтобы проникнуть туда, необходимо было опустить в специальную щель около замка двухфранковую монету. "Мало им четырёхсот двадцати франков за вход!", - со злобой подумал Васечкин.
   В это время в туалет, пыхтя, вошёл тот самый толстый, краснокожий мужик, похожий на доктора Кубышку. Он дёрнул дверь сральной кабинки. Она не поддалась. Тогда мужик стал отливать в соседний от Васечкина писуар, приговаривая себе под нос: "Да, - понятно, - значит если куском, - то надо платить. А если жидкостью, - то бесплатно..." Писая, мужик негромко, но ароматно попёрдывал, да и изо рта испускал вдобавок крепкий чесночно-спиртовый запах.
   В подвальном помещении ощущалась прохлада, пахло сыростью, и было ещё темнее, чем в баре, наверху. Когда глаза наших героев привыкли к мраку, разбавленному лишь слабым светом немногочисленных тускло-красных светильников, - они разглядели несколько пар обнимающихся в полураздетом виде на небольших, кожаных лежанках, расставленных по всему периметру массивных подвальных стен, сложенных из нетёсаного камня.
   Вася с Сандрой примостились на свободное место и тоже начали обниматься и целоваться. Следуя примеру других, находившихся в подвале дам, Сандра расстегнула брюки своего спутника, достала оттуда член и принялась его с усердием дрочить.
   Вскоре в подвал спустились уже знакомые нам - пожилые дама и кавалер и уселись рядышком с Сандрой и Васечкиным. Кубышка-образный мужик незамедлительно стал липнуть к Сандре, - расстегнул её блузку и принялся массировать её крепкие груди, в то время, как его спутница с усердием обсасывала его член, выпадавший толстой сарделькой из ширинки брюк. Лапая Сандру, мужик сказал сладко-блудливым голоском, испуская чесночно-спиртовый дух: "Я хочу вас есть, молодая госпожа". Сандра не поняла, что это значит, и тогда он вкрадчивым шёпотом пояснил, что просит её насрать ему в рот. Естественно, что Васина подруга категорически отказалась удовлетворить странное желание старого извращенца.
   В то время как жирный мужик обхаживал Сандру, Вася залез всей пятернёй левой руки в трусы к его спутнице и активно пропихивал свой указательный палец в её задний проход. Правой рукой Васечкин хотел потрогать сардельковидный член мужика, аппетитно двигающийся взад и вперёд во рту пожилой дамы, - но подавил в себя гомосексуальные наклонности.
   Мужик, по-видимому, прочитал мысли нашего героя, сверкнул на него из темноты ярко зелёным светом ставших вдруг стеклянно-бутылочными глаз и произнёс по-русски: "Не балуйте, Вася, не впадайте в искушение, - подумайте лучше о душе..." Естественно, что кроме обалдевшего от этих слов Васечкина его никто не понял. А, может быть, нашему герою это просто послышалось...
  
  IX
   Шоколадная негресса вскоре поселилась у Васечкина. До этого она жила в большой компании соотечественников, - она и ещё три её подруги снимали две комнаты в четырёхкомнатной квартире в одном из ближайших парижских пригородов. Кроме них там обитали и хозяева жилища, - тридцатилетние брат и сестра, которых звали Джо и Бьенвеню, - тоже камерунцы. Они не были хозяевами квартиры в прямом смысле, а сами снимали её у какого-то белого француза. Половина арендной платы возвращалась этим предприимчивым молодым людям через постояльцев, что весьма подкрепляло семейный бюджет. Подобная вторичная пересдача жилья была запрещена по французским законам, - но Джо хотел плевать на эти законы по двум причинам. Во-первых, из-за материальной выгоды. А во-вторых, из-за сознания того, что, давая приют бедным соотечественницам, он осуществляет благородное и богоугодное дело. Бьенвеню, в принципе, была согласно с братом. Однако, в последнее время, юные квартиросъёмщицы, испытывавшие, очевидно, материальные трудности, стали оплачивать аренду нерегулярно. И это обстоятельство, весьма раздражало Бьенвеню, - о чём она не раз заявляла Джо.
   Джо был холостяком, и женское общество манило его. Видя денежные затруднения своих квартиросъёмщиц, которые были молодыми и прехорошенькими, он стал поочерёдно предлагать каждой из них вступить с ним в интимную связь "в замен квартирной платы". Однако, четыре гордых девушки, словно сговорившись между собой, отказывали незадачливому ухажёру, обещая выплатить в ближайшее же время все те суммы, которые они ему задолжали.
   Обладающая довольно сварливым характером, Бьенвеню не могла никак понять снисходительности брата к "четырём нахалкам" и решила начать активную кампанию по их выдворению. Прежде всего, она объявила неплательщицам полнейший бойкот, - не говорила с ними не слова, не отвечала даже на их приветствия и всем своим видом выказывала к ним глубоко-презрительное равнодушие.
   Подобное поведение Бьенвеню, усугублявшееся, вдобавок, нескончаемыми сексуальными домогательствами Джо, стало сильно досаждать девушкам, - и они волей-неволей начали подыскивать себе новое жильё.
  ....................................................................................
   Так как Сандре без вида на жительство во Франции очень трудно было найти стабильную работу, - то трудилась она нерегулярно, - в основном убирая квартиры денежных французов. В результате, немало времени негресса проводила в Васиной квартире. Ей нравилось у Васечкина. Она с удовольствием пользовалось купленной им в Париже, электронной техникой и имевшейся у Васечкина неплохой мебелью. Она проводила время, смотря видик, валяясь на широкой двуспальной кровати с комфортным матрасом фирмы "Эпеда"; или сидя за Васиным компьютером и пытаясь писать роман о своей жизни. Она также разоряла Васечкина звонками и факсами в Камерун.
   Справедливости ради нужно сказать, что "шоколадка" существенно помогала нашему герою по дому. Убиралась в квартире, стирала и гладила бельё, приготовляла пищу, мыла посуду. Она также занималась украшением жилища, - например, приобрела на Васины деньги красивые, голубые шторы, расписанные жёлтыми колокольчиками, и несколько горшков с пышнолистными домашними пальмами.
   Присутствие Сандры в доме обволакивало Васечкина некоторым успокоительным комфортом, - и состояние духа нашего героя, в результате, постепенно пошло на поправку.
  ....................................................................................
   Непутёвая Васина жена в последнее время куда-то запропастилась. Васечкин ежедневно по нескольку раз в день звонил ей, - но трубку никто не брал. Так длилось недели две-три, и Вася стал порядком нервничать, - в большей степени беспокоясь за Антошу.
   Однажды, после работы, наш герой, уже было, собрался ехать к Вике на квартиру, чтобы попытаться на месте разобраться в том, что произошло. Уже одевшись, он позвонил жене, - не надеясь даже, что кто-нибудь возьмёт трубку.
   На другом конце провода Викин голос томно произнёс "Алло".
  - Как же так?! - вознегодовал Васечкин. - Уже почти целый месяц по нескольку раз в день я тебе звоню, и никто не берёт трубку! Я уже собрался, было, сам ехать к тебе - проверять, что случилось?... Объясни мне, - что происходит?...
  - Да ничего не происходит, - как-то сонно-вяло ответила Вика. - Просто телефон сначала несколько дней не работал. А потом, когда его починили, у меня не было охоты ни с кем разговаривать.
  - У неё, видите ли, не было охоты ни с кем разговаривать!... А я тут нервничал, переживал, думал, - может, какие-то проблемы?... - не остывал Вася. - Как там Антоша? С ним-то всё в порядке?
  - Всё с ним нормально, - ходит себе в школу... Но его ты больше не увидишь, пока не начнёшь платить алименты, - четыре тысячи франков в месяц.
  - Это ещё что за новость, - ведь мы даже не разведены?! - удивился Васечкин.
  - Не разведены, но разошлись. А деньги эти нужны Антоше. Это нормально, - что ты должен материально поддерживать своего сына.
  - Ты меня шантажируешь, связывая выплату денег с возможностью видеться с Антошей! Мне не нравится всё это!!! - внезапно-импульсивно разозлился наш герой и повесил трубку.
   Таких больших (для него) денег он платить никак не мог, а с Антошей, во что бы это не стало, хотел встречаться.
   Нужно было остыть и обдумать сложившуюся ситуацию.
  ....................................................................................
   Васечкин решил подождать некоторое время и не звонить пока Вике. Он надеялся, что она образумится, и сама вскоре объявится.
   И, действительно, - через несколько дней Вика позвонила. Говорила она теперь спокойнее и веселее и не поднимала вопроса о деньгах. Они договорились встретиться на следующий день в Макдоналдсе на Елисейских полях, - чтобы всё детально обсудить.
   В вечер их встречи шёл мелкий, холодный дождь, и Елисейские поля, обычно кишевшие людскими толпами, были не столь людны, - хотя народу всё равно хватало. Васечкин пришёл в Макдональдс раньше Вики, взял себе чай со сладким, горячим пирожком с яблочной начинкой, называемый по-французски "бенé", уселся у окна и стал дожидаться жену.
   За забрызганным мелкими каплями огромным оконным стеклом, по мокрому тротуару, в синей ночной мгле, нескончаемо скользили прохожие, кутавшиеся в плащи, куртки и длинные пальто. Вася вглядывался в их неясные силуэты, стараясь различить Вику, - но она всё не появлялась.
   Ждать ему пришлось долго, - минут сорок. И, наконец, она, - промокшая и растрёпанная, одетая в чёрное, блестящее от влаги пальто, - возникла как-то внезапно на пороге заведения.
   Он взял для неё меню "Бест ов биг Мак" за тридцать франков, - так как она была голодна.
   Разговор как-то не клеился. Васечкин чувствовал перед Викой какое-то стеснительное затруднение, да и она, по-видимому, испытывала тоже по отношению к нему. Очевидно, - что они уже отдалились друг от друга и стали почти чужими.
   Он расспрашивал её об Антоше, об их жизни, стараясь не спровоцировать снова вопрос о деньгах, - а она отвечала как-то замкнуто, немногословно, и в её словах проскальзывало холодноватое равнодушие.
   Он спросил и про роман с доцентом Пьером Гулю.
   Оказалось, что Вика уже давно ничего общего не имеет с этим "гнусным типом", который всего лишь хотел сделать её своей любовницей и не собирался жениться.
   Вася, впрочем, никогда и не сомневался, что толстый доцент не женится на его непутёвой супруге. Зачем ему было оставлять свою мексиканку и двух симпатичных ребятишек?
  - Ну, так что, - ты теперь снова одна? - задал он Вике идиотский вопрос. И хотел, было, уже спросить у неё (но из вежливости, - не было у него такого глубокого желания, - да и хорошо было ему с негрессой...), - не собирается ли она снова переселиться к нему?
   Но Вика, как бы прочитав его мысли, опередила его, сказав: "Да я одна, но снова вернуться к тебе я пока не готова. А Антошу ты, конечно, можешь, если хочешь, брать иногда к себе".
  
  X
   И всё пошло по-старому. Антоша снова стал бывать у отца. Васечкин забирал его теперь к себе каждые субботу и воскресенье. Антоша поначалу не ладил с Васиной негрессой, - не разговаривал с ней, бычился и дулся, - но постепенно попривык и стал проявлять к добродушной Сандре более общительный интерес. А она, приятно польщённая смягчением к ней Антошиных чувств, иногда даже покупала ему на зарабатываемые ей гроши какие-нибудь игрушки, - наборчики "Лего", например.
  ....................................................................................
   Однажды, воскресным вечером, - это было уже в начале весны, - Вася, как обычно, привёз Антошу (после проведённых вместе с ним выходных) на квартиру к Вике. Позвонив несколько раз в изящный, медный звоночек, прикреплённый на покрытой тёмно-вишнёвым лаком двери Викиных апартаментов, наш герой с удивлением констатировал отсутствие каких-либо признаков жизни за дверью. "Странно", - подумал он, - "ведь мы же ещё вчера днём договорились с Викой, что я приеду... Возможно, она вышла куда-нибудь не надолго. Ну что ж, - придётся подождать..." И они с Антошей уселись на ступеньку лестницы, покрытую потёртой ковровой дорожкой.
   Минут через десять входная дверь подъезда со скрипом растворилась, впустив в затхлый полумрак лестничной клетки изрядные порции мягкого весеннее-вечернего света и прозрачно-воздушной свежести, - а вместе с ними и необьятно-толстую женщину средних лет, - брюнетку южной наружности, - передвигавшуюся с заметной одышкой.
   Подойдя к Васечкину, женщина вежливо, но строго сказала почти мужским басом: "Здравствуйте, молодой человек. Я - консьержка этого дома. Могу я у вас спросить - кого вы здесь с мальчиком дожидаетесь?"
   Полная дама говорила с явным португальским акцентом. "Странно, - но почему-то в Париже почти все консьержки - португалки..." - подумалось нашему герою.
  - Я жду мою жену, - то есть маму "мальчика", - Васечкину Вику, - ответил он - Вы не видели её сегодня случайно?
  - Ну как же, как же, - живо отреагировала консьержка, - как не видела? Видела, конечно... Её вчера вечером отвезли в больницу. Скорую помощь я сама вызывала. Ну и дела!...
  - Да что же это такое?! Расскажите быстрее, - что произошло! - заволновался Васечкин.
  - Да ничего страшного, - вылечат её. На её счастье всё это дома случилось, а не где-нибудь на улице! - спокойно отвечала толстая дама. А потом призадумалась ненадолго и с сомнением посмотрела на Васю.
   - А вы и в правду её супруг будете? - спросила она.
  - В правду, в правду, - хотите, даже документ покажу? - заверил её Васечкин.
   Документа бдительная консьержка, однако, смотреть не стала и доверительно сообщила нашему герою некоторые подробности госпитализации его супруги. Викина квартира располагалась на одной лестничной клетке с жилищем консьержки, - а последняя имела привычку регулярно прислушиваться к тому, что происходит на лестнице: не пришёл ли кто чужой, не хулиганит ли кто?...
   Вчера около восьми часов вечера, - как раз сразу же после ужина, - португалка услышала странный шум на лестнице, - как будто кто-то бросает тяжёлые тюки. Выглянув наружу, она увидела Вику, - всю растрёпанную, в порванном халате, - вытаскивавшую из открытой двери своей квартиры стопки книг, охапки одежды и всякого другого тряпья, и кидавшую всё это прямо на пол лестничной площадки.
   На вопрос консьержки: "Что это она здесь такое вытворяет?", Вика как-то невнятно отвечала, - что пытается "избавиться от гнетущих её вещей. Особенно - от чёрных вещей".
   Действительно, - среди выкидываемого ей хлама было немало книг в чёрных переплётах и одежды чёрного цвета.
   Португалка попыталась, было, урезонить чокнутую жиличку и предлагала даже помочь ей занести всё выброшенное имущество обратно в квартиру. Но Вика с настойчивым упорством отвергала все её увещевания и не давала трогать разбросанный по полу хлам. А потом вдруг начала крутиться на месте, приговаривая: "Обратите внимание, в каком направлении я вращаюсь, - по часовой стрелке, - только так можно прогрессировать, и так устроен мир!" А затем, в довершении всего, вынесла из квартиры большой кусок клейкой ленты, подскочила к одному из прилепленных на стене старинного подъезда алебастровых украшений, в виде голов каких-то бородатых мужиков из греческой мифологии и залепила ему глаза, сказав, что ей "уже давно не нравится, как этот тип на неё смотрит..."
   Посоветовавшись с мужем, который также констатировал явное безумие жилички, консьержка вызвала скорую психиатрическую помощь. Врачи приехали на удивление быстро и забрали Вику в больницу.
   На вопрос Васечкина: "В какую же больницу её отвезли?" - консьержка ответить не могла, потому что "от расстройства даже и не подумала спросить", - так ей "было жалко тихую и добрую Вику" с которой она "уже успела сдружиться".
  ....................................................................................
   Вася с сыном поспешили вернуться к себе домой. Антоша испугался за маму и всю дорогу беспрерывно всхлипывал. Наш герой, как мог, старался его успокоить и обнадёжить, - хотя и у самого него сердце было не на месте.
   Придя домой, Васечкин немедленно стал рыться в парижском телефонном справочнике, где и нашёл номер центральной службы психиатрических больниц. Позвонив по нему и сообщив дежурной нужные сведения о Вике, Вася, к своему удивлению, был довольно быстро уведомлен о том, что мадам Виктория Васечкина находится в загородной психиатрической больнице святого Лаврентия. Нашему герою удалось дозвониться до этого медучреждения, где дежурный врач безразличным тенором сообщил ему, что пациентка Васечкина чувствует себя уже лучше, но, что пока посещать её не разрешается, - надо подождать ещё несколько дней. Тем не менее, можно звонить ежедневно и справляться о её здоровье.
   Визит разрешили только в следующую субботу.
   Оставив сына с Сандрой, которая, к счастью, в этот день не работала, Васечкин заскочил в близлежащий супермаркет, купил для Вики большую, розовую коробку конфет "Мон Шери", которые она обожала, и отправился в больницу святого Лаврентия. Туда нужно было добираться больше часа на RER. Народу в поезде, как и всегда выходным днём, было полно. Пришлось стоять, - но давки, какая часто бывает в подмосковных электричках, всё же не было, - и в вагонах было комфортнее. Вдобавок, во время путешествия случился и небольшой развлекательный спектакль. Какой-то бородатый мужик, своей пухлой физиономией чем-то напоминающий доктора Кубышку (что же это за наваждение? - всюду мерещился теперь нашему герою московский психотерапевт), натянул поперёк вагона пёструю шторку, спрятался за ней и выставил наружу куклу, - то же бородатую, - ну точная уменьшенная копия хозяина! И кукла эта в течение почти всей Васиной поездки развлекала его и других пассажиров забавными кривляниями и мелодичным оперным пением звонко-козлиным голосом.
  ....................................................................................
   Сойдя с поезда, Васечкин сразу же увидел высокий, мрачный, каменный забор с витой колючей проволокой наверху, тянувшийся вдоль железнодорожного полотна. Он сразу и без сомнения понял, что это была психиатрическая больница святого Лаврентия.
   Васечкин нажал кнопку звонка прикреплённого к стальным, покрашенным в блекло-зелёный цвет, воротам, отделяющим психушку от внешнего мира. В результате, почти что мгновенно, распахнулось небольшое квадратное окошко, расположенное на воротах прямо над звонком. Из него высунулась носатая голова неопределённого пола и с любопытством поглядела на Васечкина. Вася объяснил голове, что идёт в корпус номер шесть к пациентке Васечкиной. Голова кивнула и скрылась за окошком, а ворота тут же со скрипом отворились.
   Идя по обширной территории психиатрической больницы, наш герой обратил внимание на то, что все улицы, проходящие между больничными корпусами, названы в честь знаменитых людей, страдавших в тот или иной момент своей жизни умственными растройствами. Была здесь и улица Ван Гога, и Бодлера, и Мопасана, и Гоголя, и Эдгара По,...
   Корпус номер шесть представлял собой длиннющий барак, построенный из облезлого жёлтого кирпича, - с заросшей мхом жестяной крышей и зарешёченными, грязно-стекольными окнами. Одной стороной барак выходил на улицу Бодлера, а другой - в небольшой скверик, засаженный развесистыми дубами, под которыми находилось несколько блекло-зелёных лавочек.
   По скверику неспешно, заложив руки за спину и мечтательно глядя в небо, прогуливались бок о бок два молодых психа мужского пола, - в длинных чёрных плащах, из-под которых неряшливо торчали грязноватые полы больничных халатов. А ещё один совершенно заросший бородой сумасшедший сидел на лавочке под дубом и задушевно мурлыкал себе под нос какую-то весёлую песенку.
  - Счастливые всё-таки люди психи! - подумал Васечкин, пересекая скверик и направляясь к входу в корпус.
   В вестибюле его встретили две симпатичных, молоденьких медсестры, охотно объяснившие ему, как найти иностранную пациентку.
   Палата Вики находилась на втором этаже, и окна её смотрели в скверик, на пышную крону дуба. Вика, облачённая в слишком длинный для неё байковой больничный халат, неопределённого цвета, сидела, повернувшись к нашему герою спиной, на кровати, расположенной прямо около двери, и вязала из зелёной шерсти довольно нелепый, разлапистый берет.
   Васе стало как-то грустно, глядя на Вику. Зелёная шерсть берета напомнила ему о той жилетке, что жена связала ему в старые, добрые времена, и которую он взял с собой во Францию. Много было хорошего в той жизни, в Москве! Теперь - совсем другая жизнь,... - но лучше ли она?
   Вика обернулась, услышав, по-видимому, скрип двери и шаги вошедшего. На её бледном лице не отразилось ни радости, ни раздражения, - только - тихое равнодушие.
  - Как дела? - спросил у неё наш герой, чувствуя, однако, некоторую нелепость этого вопроса.
  - Вот видишь, - я заболела, - ответила Вика чуть слышным голосом. - Но - ничего, я - уже лучше.
   Они вышли в коридор, чтобы не беспокоить пожилую Викину соседку, которая, как Вася потом узнал от Вики, была в перманентной депрессии, и уселись в просторном холле в кондовых креслах с протёртой плюшевой обивкой. Кроме них в этом помещении было ещё несколько пациентов больницы. Одни смотрели телевизор, другие играли в шахматы, а двое молодых негров с усердием резались в пинг-понг на установленном в центре холла специально-оборудованном столе.
   Вася хотел разобраться, - что же всё же происходит с Викой. В душе его мешались сложные чувства жалости к своей жене и непонимания её. Но ему было неловко вдаваться с ней теперь в присутствии вокруг стольких посторонних людей, да, к тому же, и нездоровых психически, в детальные обсуждения, - пусть даже и на непонятном для них русском языке. Вдобавок, атмосфера сумасшедшего дома давила на него... Поэтому они ели конфеты и говорили о разных вещах, никак не касающихся Викиной болезни. Васина жена совсем не казалась душевнобольной, только была немножко заторможена и слаба, - наверное, от лекарств, которые ей здесь давали. Она много спрашивала об Антоше и была сильно обеспокоена, справляется ли с ним Вася? Наш герой заверял её, что всё в порядке, что с Антошей нет проблем и, что, как только Вика выпишется, он сразу же привезёт сына к ней.
   Когда они провели вместе примерно часа полтора, и Васечкин собирался уже уходить, она неожиданно поинтересовалась, - почему он принёс ей её любимые конфеты? Он ответил: "Ну, надо же было как-то тебя подбодрить!"
  - Значит ты не в обиде на меня? - спросила Вика.
  - Вроде нет, - ответил Вася, - ведь жизнь - сложная штука.
  
  XI
   Ровно через неделю после Васиного посещения Вика вышла из больницы. По-видимому, весеннее пробуждение в природе, благоприятным образом действующее на настроение мнительного Васечкина, ускорило и Викино выздоровление.
   Нашему герою было жалко расставаться с Антошей. За те полмесяца, что Вика провела в больнице, он снова привык и привязался к сыну. Но делать было нечего, - Васечкин отвёз Антошу к маме.
   Вика теперь несколько успокоилась и посвежела. К Васе она возвращаться не собиралась, - и не только из-за негрессы, про существование которой узнала от Антоши, - а просто хотела пожить одна: "надоели мужики!" Но и разводиться с Васечкиным не собиралась. Впрочем, он и не настаивал, - хотя смирился уже с мыслью, о том, что им с женой уже больше не жить вместе.
  ....................................................................................
   Контракт нашего героя в лаборатории мадам Падлю заканчивался. Однако, чувствуя, что Васечкин хочет по возможности дольше задержаться во Франции, добродушная Моник подыскала ему новую работу (правда, - опять времянку), - в Университете Монпелье, на юге Франции. Васе никак не хотелось уезжать из Парижа, отдаляться от Антоши... Но делать было нечего. Денег не было, и нужно было работать, чтобы как-то жить. К счастью Сандра, которой уже удалось получить временный вид на жительство при содействии тёти Бумбы, согласилась ехать с ним, - а иначе бы было уж совсем тоскливо.
   Тёплым апрельским вечером, во время благоуханно-мягкого цветения весны, накануне отъезда в Монпелье, Вася и Сандра вышли в последний раз прогуляться по Парижу. Васечкин уже попрощался накануне с Антошей и обещал ему приезжать как можно чаще..., а теперь он хотел сказать "до свидания!" полюбившемуся ему городу...
   Наши герои вышли из метро на станции "Порт Дофин" и отправились пешком по бульвару Лан, мимо российского посольства, по авеню Анри Мартен к Трокадеро. Васечкин любил этот маршрут, проходящий в буржуазном, шестнадцатом округе Парижа. Идя мимо солидных пяти-шести этажных домов, построенных в конце девятнадцатого века, - каменных и с лепными украшениями, - наши друзья заглядывали в освещенные, широкие окна квартир и видели массивные бархатные занавески, картины на стенах, бронзу, хрусталь, комнатные пальмы...
   У каждого здания имелся свой собственный садик, отгороженный от проезжей части витиеватыми, металлическими решётками; а подъезды домов сияли мрамором и чистотой напольных ковровых дорожек.
  - Да, - это не наш засранный район..., - мечтательно вздохнул Вася.
   Но богатство часто притягивает бедность,... - это своего рода "единство и борьба противоположностей". Заглядевшись на величественные особняки, Вася с Сандрой чуть было не наткнулись на нищего, лежащего прямо на тротуаре, на решётке, прикрывающей трубопровод с горячей водой. Из-под решётки валил пар и согревал его, - небритого мужика неопределённого возраста, - закутанного в дырявый, грязный плащ. Нищий готовился к отходу ко сну, рассматривал затасканный порнографический журнал, придерживая его серой от грязи рукой, а другой, - такой же грязной, - дрочил...
   Бросив с площадки перед дворцом Трокадеро прощальный взгляд на горящую огнями бесчисленных прожекторов, закреплённых на её теле, Эйфелеву башню, наши герои отправились в обратный путь. Проходя снова мимо нищего, они застали его уже отдрочившим и мирно спавшим. Порнографический журнал теперь закрывал лицо бродяги, и страницы его шелестели каждый раз, когда тот сипловато похрапывал.
   Огибая российское посольство со стороны Булонского леса, Вася и Сандра обратили внимание на стоящих в большом количестве вдоль дороги педиков, ожидающих клиентов: либо других мужиков, либо пары. Завидев наших друзей один из них - здоровенный, молодой негр - вынул из заранее расстёгнутой ширинки свой стоящий член (таких размеров, - что Вася поначалу подумал, что это палка) и стал зазывно потрясать им в воздухе. Васечкина это несколько смутило, а Сандре член понравилась своей величиной. "Вот, смотри, Вася, это - настоящий негритянский хуй!" - прокомментировала она.
   Пенис подобной величины Васечкин видел в своё время на выставке "Эротика в искусстве", проходившей в парижском центре Жоржа Помпиду: на большой, чёрно-белой фотографии 1930-х годов Гарлемский негр доставал его из ширинки своих хорошо-отутюженных брюк...
  
  XII
   На следующий день наши герои отправились на скоростном поезде почти за восемьсот километров на юг, к Средиземному морю - в Монпелье.
   Там Васечкин и Сандра довольно быстро нашли большую двухкомнатную квартиру на нижнем этаже изящного современного домика. Квартира эта обходилась в месяц существенно дешевле, чем та, которую они снимали в Париже, - и была гораздо лучше. У них теперь имелся даже собственный садик, в котором можно было отдыхать, развалившись на шезлонгах и наслаждаясь ароматной мягкостью средиземноморского климата, а также поджаривать на углях пищу...
   Сандра, не любившая шумную сутолоку больших городов, чувствовала себя в тихом Монпелье прекрасно. Занималась домашним хозяйством, гуляла, и даже довольно быстро нашла себе с помощью объявления в местной газете несколько небольших приработков: уборка в квартирах, глажение белья, слежение за детьми,... Параллельно она записалась студенткой в местный университет, и с сентября месяца должна была приступит к занятиям.
   Поначалу Васечкин скучал в Монпелье, и этот город производил на него подавляющее впечатление, - некий душный, захолустный, каменный мешок. Однако постепенно наш герой также стал приобретать вкус к провинциальной жизни. Находясь всё дольше в Монпелье, он постепенно приспосабливался к неспешному ритму этого города. Начал Вася уже чувствовать шарм его пропылённых, тенисто-каменных средневековых улочек, скрывающих прохожего в душный полдень от безжалостной средиземноморской жары. Улочек, - по которым когда-то наверняка бродил Нострадамус, учившийся в местном университете, и Рабле, посещавший город.
   И условия работы у Васечкина в Монпелье были лучше, чем в Париже. В местном университете было не так тесно, как в лаборатории мадам Падлю, и ему даже смогли выделить отдельный кабинет.
   Вдобавок, Васечкин недорого купил старенькую, подержанную машину "Рено 5", - с немного помятыми дверями и облупившейся краской. С её помощью он стал постепенно восстанавливать утраченные за несколько лет, прошедших после сдачи в Москве экзаменов на права, водительские навыки. Вася и Сандра часто устраивали автомобильные экскурсии по окрестностям Монпелье. Разглядывали местные живописные пейзажи и сохранившиеся здесь в большом количестве древнеримские развалины и средневековые церкви и монастыри.
   А ещё Васечкин, всю жизнь проведший до того далеко от больших водоёмов, был заворожен морем. Он часто приезжал на своём "Рено" на пустынные окрестные пляжи любоваться гипнотической силой волнующегося водного пространства: свинцово-серого - в непогоду; прозрачно-изумрудного - в солнечный день; серебристо-мглистого - ночью, - с висящей над волнами огромной, зеленоватой луной...
   В тёплом Средиземном море можно было купаться до самой поздней осени. И Вася со своей негрессой наладились ездить в выходные на имевшиеся здесь в немалом количестве нудисткие пляжи. Как приятно было купаться голышом, - вода так нежно обнимает тело и ласкает попу. Извращенец-Васечкин любил заплыть подальше, к буям, - и там помочиться в солёно-тёмную морскую воду, - и даже однажды туда покакал. Кусочки бурого говна моментально всплыли на поверхность и были быстро разнесены в разные стороны волнами.
   Единственное, что огорчало Васю, - это отсутствие рядом сына. Он скучал по Антоше, звонил ему почти каждый день, - но телефонные контакты не могли заменить живого общения. А для того, чтобы отправиться в Париж, - навестить сына,- нужны были деньги, с которыми у Васечкина, как всегда, было туго. Теперь наш герой стал понемногу откладывать на эту поездку, надеясь к середине лета скопить нужную сумму.
  ....................................................................................
   Однако Васе так и не пришлось отправиться в Париж к Антоше. Вика снова вдруг внезапно исчезла, - перестала подходить к телефону. Нашего героя это, конечно, очень обеспокоило, так как он стал сразу же думать, что к его жене снова вернулось психическое заболевание. Но неясность длилась недолго, - всего несколько дней.
   Однажды, субботним, майским вечером Васечкину позвонила Флора Павловна и испуганным голосом заверещала в трубку: "Как же так?! Ты там сидишь в своём Монпелье и ничего не знаешь... Вика с Антошей вчера вернулись в Москву!"
   Для Васи это был удар. Теперь, значит, - он никак уже не сможет увидеть Антошу. А он так уже надеялся на скорую их встречу...
   Флора Павловна рассказала, что Вика прибыла в каком-то странном агрессивно-депрессивном состоянии. Она привезла с собой кучу вещей, включая компьютер и телевизор. И было совершенно непонятно, как они с Антошей всё это дотащили.
   Сейчас они живут у Таисии Петровны. Флора Павловна настоятельно рекомендует Вике сходить к психиатру, - так как поведение её невестки, действительно, кажется ей странным и вызывающим. О Викиных странностях она уже говорила с Таисией Петровной, - но та относиться ко всему этому как-то равнодушно и утверждает, что "увремя и родные стены усё вылечат".
  
  XIII
   Итак, - снова потекли для нашего героя тоскливые дни. Присутствие негрессы, конечно, скрашивало его существование. Но сознание того, что Антоша теперь далеко и, что - неясно, когда удастся его увидеть, - нагоняло печаль.
   Из телефонных разговоров с родителями Вася вскоре узнал, что Вика немного аклималась и стала лечиться. Её врачом теперь был небезызвестный нам психотерапевт Кубышка, которого порекомендовала Васина мама. Он заверял беспокойную Флору Павловну в том, что у Вики ничего страшного нет, и, что причиной её нервного расстройства является чрезмерные ответственность и перенапряжение, свалившиеся на неё в Париже. Доктор Кубышка также, при каждой возможности, не забывал передавать приветы Васечкину, - как своему бывшему пациенту.
   Нашему герою довольно легко удалось наладить телефонные контакты с Викой. Голос у неё был вяловатый, но чувствовалось, что она вполне сознательно отвечает на все вопросы. Единственное, что она толком не могла объяснить, - это причину своего внезапного отъезда из Парижа.
   Почти в каждом разговоре Вика сообщала Васечкину, что её книжка скоро будет опубликована, - ей обещали на днях прислать гранки. Однако она жаловалась, что пока из-за своей болезни не может выйти на работу и из-за этого скучает.
   Вика рассказывала Васе и о своей жизни в Москве. Несмотря на то, что она не работает, - материальных трудностей они с Антошей не испытывают. Таисия Петровна каждый день выдаёт ей в рублях сумму, эквивалентную пятнадцати долларам. Это - больше, чем достаточно, чтобы жить в Москве нормально. Бабуля теперь немного разбогатела, - не носит уже свою шубу в ломбард, - занялась "бызнэсом". Продает с лотка в переходе напротив Красной площади сувениры иностранным туристам: матрёшки, деревянные, расписные ложки, шкатулки, брошки... Этот товар Таисия Петровна закупает оптом у художников, производящих его. Интуристы платят бабуле твёрдой валютой. Её она укладывает в пачки по странам: доллары - к долларам, фунты - к фунтам, лиры - к лирам,... Пачки эти бережливая бабуля оборачивает в "целохфан" и рассовывает в разные укромные уголки: под диванный матрас, вовнутрь рваной обивки кресел, в платяной шкаф - среди одежды и нижнего белья,...
   Вообще, подобный бизнес в Москве запрещён, и милиция гоняет лоточников. Однако изворотливая Таисия Петровна отстёгивает ментам, патрулирующим участок её торговли, некоторый процент от своей прибыли. Так что, те её не трогают, а, наоборот, - служат ей "крышей".
   Вася часто становилось стыдно, что Таисия Петровна содержит его жену и сына, а он из-за бедности не может прислать никаких денег. "Надо экономить", - думал он, - "И помогать им, всё же..." В результате, Васечкин пообещал Вике, что, как только его финансовая ситуация немного стабилизируется, он, конечно же, будет присылать деньги для Антоши.
  ....................................................................................
   Наш герой договорился по телефону с отцом, что тот приедет недельки на две - на три в Монпелье с Антошей и обещал финансировать эту поездку. Владимир Петрович был рад съездить во Францию, так как ещё никогда в жизни не был в капиталистической стране, и обещал Васе постараться убедить Вику отпустить с ним Антошу.
   В свою очередь, в телефонных разговорах с женой Васечкин вежливо и тактично начал упрашивать её разрешить Антоше приехать к нему в гости вместе Владимиром Петровичем. Поначалу чувствовалось, что Вика колеблется. Очевидно, она боялась, что Вася захочет оставить сына у себя. Но, постепенно, Вика склонилась к здравому решению, - отпустить Антошу повидать отца.
   Параллельно Васечкин настроился окончательно на развод с Викой и стал уговаривать тётю Полю заняться этой малоприятной процедурой, - так как сам не мог, находясь во Франции. Хотя и с не охотой, но тетя Поля всё же согласилась и через некоторое время выяснила, что Васе необходимо будет прислать ей заявление о разводе и доверенность на ведение дела в суде. Так как есть ребёнок, придётся разводиться по суду. Желательно также будет, для упрощения процедуры, получить и согласие на развод у Вики.
  ....................................................................................
   Приезд Владимира Петровича и Антоши намечался только на середину января следующего года, - оформление заграничных паспортов и виз заняло некоторое время.
   Незадолго до их прибытия, - это было вечером тридцать первого декабря, - Васечкину позвонила Вика. Звонок застал его в дверях, - они с Сандрой собирались идти праздновать Новый год к знакомым. Васю удивило то, что Вика звонит сама, так как он в прошлый их разговор обещал ей позвонить тогда, когда в Москве Куранты пробьют полночь.
   Поздоровавшись, Вика спросила: "Ты ничего не хочешь мне сказать?"
  "Странный вопрос", - подумал Васечкин, а вслух произнёс: "Я поздравляю тебя и Антошу с наступающим Новым годом!"
  - Ах да, конечно. И тебя - тоже... - как-то рассеянно ответила на другом конце провода Вика и снова спросила: "Но ты всё же ничего больше не хочешь мне сказать?"
  - Нет... Впрочем, как там Антоша?
  - С Антошей всё в порядке, - он сейчас у бабушки с дедушкой. Но ты, ты-то что затеял? Ты что, в самом деле, хочешь разводиться?
  - В принципе да, - ведь мы же уже давно не живём вместе. А ты, что собираешься ко мне вернуться, снова приехать во Францию?
  - Ну, приеду я, и что здесь буду делать? Сидеть у тебя на шее? Да? - задумчиво отвечала Вика. - Но разводиться не надо. Подумай об Антоше. Мы должны воспитать его вместе...
  - Хорошо, я подумаю... - сказал Васечкин.
   На вопрос Сандры о том, - кто звонил, - он соврал, что это был Антоша. Сандра знала, что Васечкин разошёлся со своей женой, и, что они поддерживают нормальные отношения, - но ему, всё же, не хотелось говорить, что это звонила Вика из опасения возбудить ревность негрессы.
  ....................................................................................
   Васечкин встретил Владимира Петровича и Антошу в Марсельском аэропорту - ближайшем от Монпелье, куда прибывали самолёты из Москвы. Он приехал на своём задрипанном "Рено 5", который с честью выдержал длительное путешествие. Как-никак, - а целых сто шестьдесят пять километров разделяли Монпелье и Марсель!
   Наш герой по своему обыкновению немного опоздал и увидел Антошу с Владимиром Петровичем, уже ожидавших его в холе аэропорта. Владимир Петрович, конечно, нервничал... и отчитал Васю за опоздание. Васечкин был, тем не менее, очень рад снова увидеть своего (хотя и несколько рассерженного) отца.
   Антоша поначалу стеснялся Васю, так как, по-видимому, уже несколько отвык от него, - и прятался за спину деда. Но очень быстро, уже через несколько минут, он перестал смущаться и начал взахлёб рассказывать папе о своей московской жизни.
   Владимир Петрович за ту пару лет, что Вася его не видел, заметно постарел. Все волосы у него на голове поседели, да и количество их поубавилось, - на макушке уже чётко проглядывала блестящая, розоватая лысина. Антоша подрос и вследствие этого немного похудел и несколько утратил свою округлость в щеках, - но оставался таким же свежим и красивым мальчиком.
   Увидев Васину машину, Владимир Петрович посмеялся над ней, сказав, что московское ГАИ отказалось бы регистрировать такую мятую консервную банку.
   В дороге Васечкин боялся, что Антошу начнёт тошнить. Раньше такое с ним случалось, - он плохо переносил автомобильную тряску. Так, однажды он заблевал весь салон Жигуля друзей Куропаткиных... Но мальчик прекрасно перенёс дорогу, - по-видимому, с возрастом "автомобильная болезнь" у него прошла.
   Уютная Васина квартира, напротив, понравилась Владимиру Петровичу. Однако и тут он нашёл изъян, - был удивлён почти полным отсутствием в ней мебели. Действительно, Васечкин купил по дешёвке только самое необходимое (изначально квартира была совсем не меблирована): двуспальную кровать, скромные стол и стулья, галогеновую лампу, телевизор,...
   Наш герой не обижался на отца. Он знал, что Владимир Петрович был большой критикан.
  ....................................................................................
   Незаметно быстро пролетели для Васечкина те две недели, в течение которых у него гостили отец и сын. Первые десять дней они провели в Монпелье, разъезжая вчетвером (Сандра неизменно их сопровождала) на "Рено 5" по его историческим и природным окрестностям. Владимиру Петровичу понравились провинциальное спокойствие и комфортность жизни этого южного города. И он даже однажды сказал Васе, что если бы не Москва, то он бы с удовольствием поселился в Монпелье и писал бы здесь свои научные книги.
   Васечкин вначале опасался, что Владимир Петрович и Антоша не будут ладить с его шоколадной негрессой. Однако всё обошлось, как нельзя лучше. Васин папа относился к Сандре с особенной почтительностью, всячески стараясь показать, что он благодарен ей за заботу о своём сыне. Единственное только, - что он мог общаться с негрессой исключительно через переводчика-Васю, так как был не силён в иностранных языках.
   Васечкин-старший и Сандра даже нашли общую тему околонаучных разговоров. Сандра интересовалась астрологией, гаданием по руке и прочими видами предсказаний. Поэтому она с интересом слушала переводимые Васечкиным рассказы Владимира Петровича о некогда учившемся в Монпелье Нострадамусе. Васин папа как раз заканчивал писать большую статью об этом средневековом провидце.
   Антоша, уже до этого бывший хорошо знакомым с папиной подругой, но уже отвыкший от неё, снова быстро с ней освоился и часто не давал Сандре покоя просьбами поиграть с ним в огромный средневековый замок с рыцарями, собранный из конструктора "Лего", купленного ему Васей.
   Последние четыре дня Антоша, Владимир Петрович и Вася провели в Париже, куда они добрались на скоростном поезде. Сандра с ними не поехала из экономии.
   Васин папа был поражён красотой парижских архитектурных перспектив. Однако его шокировало обилие собачьего дерьма на тротуарах, засраное метро и задрипанные парижские окраины - "банльё", заселённые преимущественно выходцами с африканского континента.
   Именно в одном из таких "банльё" они жили в недорогой гостинице "Формула 1". Вася с Антошей спали в одной двухместной кровати, а Васиного отца поместили на ввинченной в стену на ними одноместной койке. Василий Петрович по своему обыкновению дико и заливисто храпел, - так что и Васечкину и Антоше приходилось затыкать на ночь уши специально купленными в аптеке берушами.
   Парижские архитектурные красоты не трогали Антошу. Мал он ещё был, - да и знал уже хорошо Париж, прожив там до этого больше года. Единственное от чего он приходил в восторг, - так это от необъятного музея оружия, в который сумел затащить деда целых два раза. В первый раз Васечкин их сопровождал, однако, во второй - уже остался на улице дышать свежим воздухом...
  
  XIV
   Распрощавшись в аэропорту Шарль де Голь с Антошей и Владимиром Петровичем, Вася ощутил внезапно безумно тяжёлую тоску и пустоту. Почувствовал резко он своё одиночество и беспомощность, и непонятно стало ему, - что же он делает один так далеко от Москвы?...
   Вернувшись в Париж, он долго и бесцельно бродил по серо-каменным улицам этого города и размышлял о смысле своего существования, - но ни к каким глубоким выводам не пришёл. А вечером, от тоски, оттрахал пожилую проститутку, - что добавило к его и без того депрессивному настроению чувство гадливости по отношению к собственной персоне.
   А затем он позвонили из уличного телефона-автомата Вике. Та сообщила, что Антоша и Владимир Петрович прибыли благополучно, и что она как раз только что уложила сына спать. По её голосу чувствовалось, что Вика была очень рада возвращению Антоши.
   Когда уже в конце разговора Вася (сам не зная почему) спросил её: "Так ты не хочешь разводиться?" Она ответила: "Нет, - нам надо вырастить Антошу вместе..."
   Поздно вечером того же дня Васечкин отправился на скоростном поезде в Монпелье.
  ....................................................................................
   Прошла неделя после отъезда Антоши и Владимира Петровича. Вася постепенно уже вошёл в прежний ритм жизни: работа, а вечером пробежки в специальном спортивном лесопарке - паркуре, либо бассейн.
   Было четырнадцатое февраля, - день святого Валентина, - праздник влюблённых. Целый день стояла хмуро-тоскливая, дождливая погода, и у метеопата Васечкина, поэтому, на душе было тоже грустновато. В лаборатории сегодня нашему герою не работалось, и он с большой радостью использовал малейшую возможность, чтобы отвлечься от дел. В частности, позвонил дедушке Павлу Васильевичу и поздравил его с днём рождения, которое по странному стечению обстоятельств выпало именно на праздник святого Валентина.
   Возвращаясь на своём "Рено 5" с работы, наш герой купил предварительно для Сандры букет алых роз и небольшой подарочек - жёлтый шерстяной свитер. Было ещё не очень поздно, - семь часов вечера, - поэтому он решил поплавать немного в бассейне. Вася с трудом нашёл место для парковки машины, - несмотря на дождь, а может быть, благодаря ему, - в бассейн этим вечером понаехала куча народу.
   Выйдя из бассейна, Васечкин обнаружил, что не может отъехать от места своей парковки, так как его "Рено" передом стояло к стене дома, с каждого её бока расположилось по машине, а сзади кто-то припарковал огромный, роскошно-чёрный "Мерседес". "Чёрт побери! Только этого ещё не хватает!" - подумал Васечкин и принялся изо всех сил давить на клаксон.
   На шум, к счастью, довольно быстро появился хозяин "Мерседеса". Это был солидный и пузатый мужчина, облачённый в длинный, чёрный плащ и широкополую, чёрную шляпу. Он прикрывался от дождя широченным, чёрным же зонтом. Мужчина оказался необычно вежливым. Подойдя к Васиной машине, он легонько постучал жирным пальцем в огромном, золотом перстне в дверное стекло с противоположной стороны от места водителя. Вася опустил стекло, и мужчина почтительно согнувшись, снял шляпу и просунул свою лысоватую голову в кабину.
  - Извините меня, молодой человек, - сказал он по-французски, пахнув на Васю перегаром дорогого коньяка, - я сейчас же убираю мою машину.
  - Ничего-ничего, месье, - также проявил вежливость наш герой, и, улыбнувшись, посмотрел на мужчину. Тут же Васю поразило странное сходство его собеседника с доктором Кубышкой.
   По-видимому, заметив удивление Васечкина, мужчина хитро подмигнул ему и вкрадчиво произнёс уже по-русски, растягивая слова: "Плохие вещи сейчас происходят далеко отсюда... Подумайте о душе, Вася! - а потом резко отошёл от Васиной машины, сел в свой "Мерседес" и уехал.
   Чёрт побери, - подумал Васечкин, - этот Кубышка меня повсюду преследует. Но, скорее всего, - я просто схожу с ума. И на душе у нашего героя сделалось совсем скверно.
  
  XV
   На следующее утро Вася проснулся поздно, - один в широченной двуспальной постели..., - Сандра уже ушла на приработки. Нежное солнышко настойчиво пробивалось через голубые, тюлевые занавески. На улице распогодилось, - не осталось и следа вчерашнего ненастья.
   Васечкину не нужно было идти сегодня на работу. Он взял день отпуска, - для того чтобы съездить в Марсель за немецкой визой. Ему через несколько дней предстояло отправиться в Германию на фирму "БАСФ", куда его пригласили на собеседование. Наш герой очень надеялся получить работу в исследовательском центре этого крупного химического концерна.
   Вася сладко потянулся и собирался уже, было, с большой неохотой выбираться из кровати, - как вдруг пронзительно зазвонил стоявший на тумбочке телефон. Он протянул руку и взял трубку. На другом конце провода послышался напряжённый голос тёти Полины.
  - Вася, у вас с Антошей большое горе, - выпалила она, - Вика сегодня ночью скончалась!
   Васечкин не верил своим ушам. Как так скончалась? Как это могло произойти?
   Тётя Полина коротко рассказала о том, что произошло. Вчера вечером Вика вместе с Антошей, зашла к ним поздравить дедушку Павла Васильевича с днём рождения. Они посидели немного, перекусили, попили чаю... Вика, казалось, была чем-то встревожена..., и они довольно быстро засобирались домой.
   На следующий день, около полудня, тёте Поле позвонила Томочка. Она сообщила, что, вернувшись вчера вечером от них, Вика уложила Антошу спать, и сама вскоре за ним легла.
   Наутро, когда надо было вести Антошу в школу, Вику не могли добудиться... Томочка обнаружила на кухонном столе стакан, на дне которого было немного воды, а также два пустых пузырька от таблеток, которыми (по назначению доктора Кубышки) лечилась её сестра. Это были антидепрессант и успокаивающее средство. Несколько этих таблеток нашли также под столом. По-видимому, Вика накануне вечером выпила большую дозу лекарства.
   Вызвали скорую помощь, которая доставила её в Институт Склифосовского.
   В спасение Вики моментально включился Васин дядя, - судебно-медицинский эксперт Всеволод Павлович Резаков. Он поднял на ноги всех своих многочисленных знакомых врачей в реанимационном отделении Склифа, умоляя их сделать хоть что-нибудь для жены своего "любимого и единственного племянника". Были пущены в ход искусственные почки и лёгкие в комбинации с новейшими медикаментами...
   Но, несмотря на это, вывести Вику из коматозного состояния не удалось. Она скончалась той же ночью.
  ....................................................................................
   Васечкин боялся покончить с собой, - но не сделал этого. Всё случилось с его пропащей женой, которую он так в своё время донимал своими, по выражению доктора Кубышки, "суицидными опасениями".
   Поначалу Вася даже не осознавал ужаса всего произошедшего. Ощущал только, что жизнь его сделала резкий зигзаг.
   Васечкин долго сидел на кровати у телефона, не зная, что предпринять. Но потом вдруг решил, - что надо, всё же, отправляться в Марсель за паспортом. В Германию он, конечно, не поедет, - отложит на потом. Но паспорт понадобится. Надо будет ехать в Москву на похороны.
   Он, наконец, решил позвонить Таисии Петровне. Трубку взяла Томочка. Васе не приходило в голову, о чём с ней говорить,... - он только сказал: "Я всё знаю". И Томочка передала трубку своей матери.
   Обычно бодро-звонкий голос бабули теперь был заметно осипшим и прерывался всхлипываниями.
  - Вася, хоть на похороны-то приезжай! - попросила она.
  - Я приеду, - пообещал Васечкин.
  ....................................................................................
   Наш герой чувствовал, что, находясь под впечатлением страшного известия, не сможет сегодня взяться за руль. Поэтому он решил ехать в Марсель поездом.
   Он вышел на улицу и пешком отправился на вокзал. Стояла чудесная, солнечная погода. Мальчишки гоняли мяч по травяному футбольному полю, отгороженному от проезжей части высоким плетёно-проволочным забором. На острошпилей церковной колокольне звонко-зычно бил колокол, призывая прихожан на службу. В прозрачном воздухе уже начинало робко пахнуть весной. Всё вокруг дышало жизнью, - и никак не ощущалось исчезновение ещё одного индивида. Природа не снисходила к трауру.
  ....................................................................................
   В тот же день, вернувшись из Марселя, Васечкин купил в трансагентстве авиабилеты до Москвы и обратно на рейс голландской компании "KLM". Вылетать нужно было из Парижа завтра вечером, а возвращаться через неделю в Марсель, - оба полёта с пересадкой в Амстердаме. Это был самый дешёвый вариант, однако и он обошёлся довольно дорого из-за необходимости срочного вылета. Но делать нечего, - ехать было нужно!
   На следующий день, сидя уже в Парижском кафе напротив центра Жоржа Помпиду и потягивая крепкий чай с хрустящим шоколадным хлебцем, Вася думал обо всех тех годах, которые они прожили вместе с Викой. Этих лет было много, - целых двенадцать, - но в памяти они спрессовались в небольшой и жёсткий комочек выжатой квинтэссенции. Плохое почти уже полностью забылось, а вспоминались только яркие и счастливые моменты: их поездки по России и загранице; праздники, проведённые вместе с друзьями; посещения театров и музеев; и Антоша - сначала маленький, а потом - всё больший и больший... И понял Васечкин, что, несмотря на своё недовольство и неврозы, был он всё-таки счастлив все эти годы.
  
  XVI
   Неприветливой, морозной влажностью пахнул на Васю, сошедшего с борта самолёта, ночной московский воздух. Липкий снег летел в лицо из плохо освещённой тусклыми фонарями мглистой тьмы...
   В вестибюле аэропорта среди скученных, неважно одетых, встречающих граждан его ждала тётя Поля, державшая в руках ондатровую шапку, предназначенную, очевидно, для отвыкшего от русских морозов племянника. Вася про себя удивился тому, как поседела тётя за те два года, что он её не видел.
   Они долго ехали от аэропорта до метро в тряском, полупустом автобусе со зловещим номером "тринадцать", - наверное, в том же самом, в котором два года назад Вика и Владимир Петрович провожали его во Францию. И Антошин талисман - оловянный солдатик, - так же как и тогда, лежал во внутреннем кармане Васиного пиджака.
   За окном автобуса чёрной стеной тянулся лес, изредка прерываемый белёсыми, снежными полянами. В салоне было зябко, и Васечкин натянул ондатровую шапку глубоко на голову, - по самые глаза.
   Тётя Поля информировала своего племянника о том, что доктор Кубышка обнаружил у Вики опасное психическое заболевание - циркулярный или маниакально-депрессивный психоз (МДП). Это мозговое расстройство характеризуется чередованиями маниакальных, эйфорических периодов и периодов глубокой депрессии. По-видимому, Вика покончила с собой в состоянии депрессии. МДП может быть наследственным генетическим заболеванием. Возможно, Вика приобрела предрасположенность к нему из-за того, что её отец был алкоголиком. Диагноз Вики скрывали от чувствительной Флоры Павловны...
   Тётя Поля также рассказала Васе о приготовлениях к похоронам, которые были назначены на послезавтра, а потом стала в деталях описывать свою и Васиных родителей жизнь в Москве. Вася не особенно был настроен на беседу, но старался слушать тётю и не упускать логическую нить её многословного повествования. Хотя, всё же, один раз он на какое-то время отключился, и тогда, наверное, под влиянием проникающего под одежду холода, он вдруг явственно представил себе хрупкое тело Вики, еле различимое во тьме. Она лежала, прикрытая простынёй, на металлическом столе в холодном подвале морга... И сердце его насквозь проколола ледяная игла; и чей-то знакомый мужской голос шепнул в самое ухо: "Ну вот, Вася, - я ведь вас предупреждал, что бы вы подумали о душе..."
  ....................................................................................
   Антоша находился у бабушки Флоры и дедушки Володи и ждал с нетерпением папу. Когда Васечкин в сопровождении тёти Полины появился на пороге квартиры, он бросился к отцу со словами: "Хорошо, что ты приехал, папа, ты ведь знаешь, что мама серьёзно заболела, и её забрали в больницу!?"
  (Тётя Полина предупредила Васечкина во время поездки до дома, что его родственники не решаются сообщить Антоше о смерти Вики, - и, что Васе нужно будет подумать, как сказать ему об этом).
  - Я знаю, Антоша, - отвечал наш герой, обняв сына, - поэтому я и приехал.
  ....................................................................................
   На следующее утро Вася собрался поехать в морг института Склифосовского, где находилось тело его жены, чтобы наедине попрощаться с ней. Но родители, да и Томочка (по телефону), заверили его, что в морг не пускают.
   Тогда Васечкин взял Антошу и пошёл с ним прогуляться по залитым нежным солнышком и припорошенным голубоватым снежком московским улицам. И здесь уже, как и в Монпелье, чувствовалось приближение весны, но морозец ещё не собирался уступать свои права...
   Москва - совсем другой мир..., - соскучился Вася по своему городу. И новая встреча с ним несколько вывела нашего героя из мрачно-упадочного настроения.
   Проходя по Большому каменному мосту, Васечкин бросил взгляд вниз на скованную льдом реку.
  - Ух, как высоко, - даже голова закружилась! - подумал он. - А я ведь раньше всё время боялся покончить с собой, бросившись вниз... А ушла из жизни Вика. А у меня всё это - фантазии...
   Здесь Вася и сказал крепко держащему его за руку Антоше, о том что мама не вернётся из больницы, - "умерла она,... улетела на небо..." Мальчик как-то немного даже равнодушно воспринял это известие только всхлипнул один раз... Наверное, мысленно он уже предчувствовал плохой исход и успел к нему приготовиться, как маленький мужчина.
  ....................................................................................
   Все родственники были признательны Васечкину за то, что он сумел сообщить Антоше о смерти мамы. Однако они решили, что мальчик на похороны не поедет, так как это может травмировать его ещё не сформировавшуюся нервную систему. Вася, тем не менее, сомневался, что это - правильное решение...
   На следующее утро, в день похорон, Васечкину предстояла большая работа, - он должен был ехать с Ваней Мошонкиным в ателье траурных принадлежностей за гробом.
   Вася прибыл на перрон закованной в мрамор станции метро Новослободская ровно в восемь часов утра. Часто зевающий, - явно не выспавшийся, - Ваня Мошонкин, - в шапке-ушанке, надвинутой почти на глаза, в сером пальто с поднятым каракулевым воротником, - уже ждал его у самого эскалатора.
   И без того неразговорчивый Ваня был в это утро особенно молчалив. Чтобы завязать хоть какой-то разговор, Васечкин передал ему пожелание своих родственников насчёт похоронных принадлежностей, - гроб надо взять обтянутый не белым сукном, и не фиолетовым, а непременно красным, и, что пластиковых венков покупать ненужно.
  - Не беспокойся, - деловито отвечал Мошонкин, - сделаем всё в лучшем виде, - гроб будет с красным сукном, а искусственных венков не будет.
   Чувствовалось, что Ваня получает некоторое удовлетворение от исполняемой им сейчас хотя и очень грустной, однако, наполняющей его сознанием собственной значимости, роли.
   Ателье похоронных принадлежностей представляло собой длиннющий барак, сколоченный из грубо-отёсанных досок. По-видимому, из тех же, что шли и на изготовление гробов. Земляной пол сарая был весь усыпан рыжеватой, сосновой стружкой и обрывками цветных лоскутов. В центре помещения трудились рабочие, - мужики в ушанках и серых ватниках (внутри было холодно), - обстругивая на верстаках доски, сколачивая из них гробы и обивая их сукном. А вдоль стен стоймя были размещены их уже готовые изделия, - как армия солдат в весёленьких, разноцветных мундирах...
   Ваня освободил нашего героя от каких-либо телодвижений. Он тут же с необычайно серьёзным видом начал переговоры с администраторшей заведения, - жирной бабой средних лет, голова и шея которой были закутаны в грубый, шерстяной платок, а увесистое тело облачёно в такой же, как и у рабочих, серый ватник, из-под которого ярким пятном торчала багровая юбка. Васечкина удивило то, что, несмотря на столь ранний час, от администраторши весьма крепко разило алкоголем. Да и, вообще, - повсюду, в сыро-мёрзлом воздухе похоронной мастерской, - вместе с парами хвои, исходившими от сосновых стружек, витал резкий перегарный дух.
   Администраторша, немного поломавшись, выделила красно-суконный гроб. Решающую роль в этом сыграла мятая сторублёвая бумажка, которую Мошонкин незаметно сунул ей в руку. С помощью двух рабочих ателье наши друзья вынесли гроб, оказавшийся очень тяжёлым, из барака на улицу и стали там дожидаться похоронного автобуса, который потом отправится в морг. На нём должны были прибыть, Томочка, Маша Куропаткина и ещё четверо мужчин: доцент Резаков, Владимир Петрович, Арамчик и Костя Куропаткин. Таким образом, с Ваней и Васей теперь будет как раз шесть мужиков, - количество, нормативно требовавшееся для переноса гроба с покойником.
   Ждать пришлось недолго, - не больше получаса. Но и за это время тонкая французская куртка на ватной подстёжке, надетая на Васечкина, успела одеревенеть от мороза так, что её рукава теперь сгибались с трудом.
   Выкрашенный в весёленький какашечный цвет похоронный автобус, шумно громыхая и пыхтя, вкатил во двор мастерской. Ваня и Вася принялись здороваться с выходящими из автобуса людьми... За то время, что Васечкин не видел дядю Севу, тот заметно похудел и осунулся. Костя же, напротив, поправился, однако волосы его на висках немного поседели. Его жена же ничуточки не изменилась...
   Вася более всего был рад снова увидеть старых друзей Куропаткиных. Однако в этой ситуации он даже не знал, что им сказать. Так что, обнявшись с ними, наш герой выпалил первое, пришедшее ему на ум: "Ну, вот и встретились!"
  - Да уж лучше бы так не встречались... - мрачно отвечал Костя.
   Когда мужики втаскивали гроб в автобус, доцент Резаков не мог удержаться от профессионального комментария: "Тяжёлый гроб. Сразу видно, что он сделан не из сосновых досок, а из прессованных опилочных плит".
  - А какой гроб лучше, - дощатый или опилочный? - поинтересовался Васечкин.
  - Не вижу большой разницы, Вася, - отвечал дядя Сева. - Однако, опилочный дешевле.
  ....................................................................................
   У входа в морг Института Склифосовского автобус встретили уже прибывшие остальные Викины родственники, друзья и коллеги, - весьма внушительная плотно-толпящаяся людская масса, - человек тридцать. Вася знал практически всех присутствующих, и со всеми ему теперь пришлось раскланиваться, пожимать руки и обниматься,... - даже и с прибывшим на похороны Викиным любовником (под вопросом) - Ебаломом. И от всех надо было выслушивать банальные соболезнования...
   Томочка теперь поддерживала покачивающуюся Таисию Петровну, одетую в финское стёганное "увалютное" пальто, подаренное ей Викой. Бабуля рвалась в морг, но Томочка и присоединившаяся к ней Маша Куропаткина её туда не пускали, оберегая её пошатнувшуюся нервную систему.
   Мужчины внесли Викин гроб в морг, и дядя Сева вместе с Томочкой, оставившей маму вместе с Машей, спустились с ним на лифте в подвальное помещение за телом... Все собравшиеся в церемониальном зале морга затаились в ожидании появления того, что осталось от Вики. Зал был довольно тесным и кроме Викиных родственников и друзей в нём собрались ещё две кучки людей, сгрудившиеся около стоящих на специальных постаментах двух открытых гробов с покойниками, - пожилыми мужчиной и женщиной. Родственники этих двух усопших вяловато суетились, поправляя саваны и цветы в гробах.
   Всё вокруг: стены, покрытые уже облупившейся во многих местах желтоватой краской, пол, застланный двумя пересекающимися крест на крест запятнанными ковровыми дорожками, несколько облезлых стульев,... - источало тошнотно-сладкий трупный запах, такой же, как в дяде Севином Бюро, - только гораздо более сильный. Васе нестерпимо хотелось убежать от этого зловония на улицу и набрать в лёгкие побольше свежего, февральского воздуха... Но нужно было ждать выноса тела.
   Примерно через десять нескончаемо длинных минут лифт поднялся. Дядя Сева и молодой парень, - работник морга, - вытолкали из лифта на металлической каталке гроб с Викиным телом. За ними шла Томочка... Бледное личико молодой покойницы было натурально-неброско подкрашено и голова покрыта по православному обычаю платком. Нижняя часть тела по пояс скрывалась саваном, - так, что видны были только сложенные на груди восковые руки. На Вике была та самая привезённая Васечкиным из Италии чёрная водолазка, в которой она защищала кандидатскую диссертацию.
  ....................................................................................
   Закрытый гроб с Викиным телом, установленный на полу автобуса, в проходе между сиденьями, вздрагивал при наезде на бугры асфальта. Гроб придерживали руками несколько сидящих рядом людей.
   В первой церкви, - большом и красивом храме в Сокольниках, - куда привезли Вику, её отказались отпевать, так как батюшка, видите ли, ушёл обедать, и неизвестно было, когда он соизволит вернуться. Этот инцидент оставил неприятное чувство у сопровождающих Вику людей.
   Однако во второй небольшой, барочного стиля церквушке, в районе метро "Тёплый стан", куда затем направился шофёр, всё обошлось благополучно. Служительница церкви - сердобольная, сутуловатая старушка с прядями седых волос, выбивающихся из-под покрывающего её голову тёмного платка, - приняла Викино тело для отпевания без каких-либо расспросов. Гроб установили в центре церковной залы, под куполом, на постаменте и сняли с него крышку.
  - Какая молодая и красивая! - воскликнула, всплеснув сморщенными руками, старушка, увидевшая Викино лицо. - И такая свежая, - лежит, будто живая...
  - Крестик-то вы на неё надели? - спросила она Томочку.
  - Конечно, бабушка, - не волнуйтесь, - отвечала та.
  - И надо обязательно иконку в руки ей вложить! - продолжала беспокоиться старушка.
   Томочка купила в церковной лавке картонную иконку божьей матери с младенцем и передала её старушке; а та бережно втиснула её между Викиными пальцами.
   Священника пришлось немного подождать. Родственники и друзья, переминаясь с ноги на ногу, толпились возле гроба. Васе, как это часто бывало с ним от холода, нестерпимо захотелось писать. Ему было неудобно выйти на улицу, - момент уж совсем не подходящий для отправления естественных потребностей. Но терпеть он уже больше не мог, - и бочком, потихоньку, протиснулся между публикой, и незаметно выскользнул из церкви в морозный, солнечно-синенёбый день. Струйка источающей пар мочи окрасила чистый снег в жёлтый цвет. Стало легче...
   Вернувшись в церковь, Васечкин застал всё то же томительное ожидание... Наконец, скрипнула, открываясь, массивная дубовая дверь, ведущая в ризницу, и оттуда степенно выплыл молодой поп, - в чёрной рясе, с окладистой рыжей бородой. Засветив кадило, он начал службу: "Упокой, Господи, душу ново-преставившейся рабы твоя..."
   Чувство неуютной жалости наполняло постепенно Васину душу по ходу молебна, и по щекам его поползли слёзы. Наверное, то же самое испытывали и стоящие рядом с ним люди. Многие из них плакали, а Таисия Петровна, снова поддерживаемая с двух сторон Томочкой и Машей Куропаткиной, разразилась хриплыми, удушливыми рыданиями.
  ....................................................................................
   В облицованном чёрным мрамором церемониальном зале крематория на Николо-Архангельском кладбище, всем распоряжалась энергичная, полная женщина с аккуратно забранным на затылке пучком иссиня-чёрных волос и ярко напомаженными губами. Она была одета в строгий костюм - юбку и пиджак серого цвета. На отвороте пиджака, над её монументальным бюстом, красовался значок в виде красного флажка, - похожий на депутатский. На флажке золотыми буквами было выгравировано: "Работник крематория".
   "Я глубоко соболезную вашему горю, товарищи", - сказала женщина глубоким, грудным сопрано. - "Но у нас с вами, к сожалению, очень немного времени, - только пятнадцать минут. За нами уже выстроилась очередь из усопших. Так что, я попрошу вас прощаться с покойной..."
   Все стали подходить к открытому гробу с Викой и целовать её в прикрытый платком лоб. Целуя лоб жены, Вася почувствовал, что голос доктора Кубышки отчётливо шепнул ему на ухо: "Ну вот, - мои предсказания сбылись. А вы не верили многочисленным признакам. И то ли ещё будет... Пользуйтесь пока жизнью, Вася".
  "Я схожу с ума", - подумал Васечкин, и на лбу у него выступил холодный, липкий пот.
   А потом гроб закрыли, и женщина-церемониймейстер нажала на большую красную кнопку на возвышавшемся над полом на цилиндрической ножке пульте управления. Металлические двери, вмонтированные в стену, плавно разъехались в стороны, и гроб медленно пополз с постамента по специальной конвейерной дорожке в образовавшуюся чёрную дыру.
  
  XVII
   На том же автобусе поехали на поминки, на квартиру Таисии Петровны. Народу здесь собралось ещё больше, - прибыли не бывшие на похоронах: из-за занятости - супруги Буркевич, и некоторые другие Викины коллеги, - в частности, старший научный сотрудник Бим, - а также слабонервная Флора Павловна с Антошей.
   Гости поначалу толпились в коридоре, избавляясь постепенно от верхней одежды, которую, Томочка, Рита и Васечкин развешивали в многочисленных платяных шкафах. Когда наш герой брал из рук Аризы Арамовны, - дяде Севиной жены, - её тяжёлую норковую шубу, эта достойная дама как-то совсем некстати пощупала добротную материю Васиного пиджака и сказала с тоской в голосе: "Ах, Вася, - чувствуется, что на тебе вся одежда из Парижа. Да и одеколоном от тебя пахнет хорошим, французским".
   А потом гости уселись за стол, который ломился от яств и бутылок, - не хуже, чем это было в своё время на Викиной защите. Расстарались на этот раз специально оставшиеся дома Рита Мошонкина и её дочка Светочка. По русскому обычаю на буфете, рядом со столом была поставлена Викина фотография, а около неё - рюмка с водкой, накрытая кусочком чёрного хлеба.
   Замёрзшие и мрачные гости не заставили себя долго просить и живенько уселись за стол, - выпили "не цокаясь" (как предупредила всех казалось, чуточку успокоившаяся, Таисия Петровна) за упокой Викиной души и закусили, - и ещё выпили и закусили... И стало всем как-то менее холодно и не так отчаянно грустно. И почувствовали все себя в некоторой относительной безопасности. И солидные мужчины стали произносить тосты.
   Профессор Буркевич подытожил Викину карьеру и её вклад в науку. Сказал, что книга, которую она написала, - это конечно большое дело, - но это - только начало. Ну что же теперь делать, если сердце подкачало, - продолжения больше не будет...
   Буркевич говорил о Викином сердце потому, что о реальной причине её смерти знали только самые близкие родственники, - всем друзьям и коллегам сообщили, что Вика умерла от приступа сердечной недостаточности. Также решено было сказать и Антоше. Впоследствии эту же причину её кончины указали и в свидетельстве о смерти.
   Васин папа, очень любивший свою невестку, предложил выпить за Таисию Петровну. Что бы бог дал ей мужества всё это перенести. Ведь нет ничего страшнее для родителя, чем смерть собственного ребёнка.
  ....................................................................................
   В перерыве, перед чаем с традиционными в бабулином доме тортами "Птичье молоко" и испечённым Томочкой накануне лимонником, Вася, Томочка, супруги Мошонкины и Куропаткины уединились в Викиной комнате.
   Вася хотел найти среди Викиных бумаг хоть какую-нибудь запись, объясняющую её самоубийство. Присутствие Викиных сестёр стесняло его. И, чтобы выйти из щекотливого положения, он вежливо попросил Томочку разрешить ему просмотреть немного Викины бумаги.
   Вася подошёл сначала к письменному столу своей покойной супруги (бывшему своему), стоящему по-прежнему у окна, и порылся в куче разложенных на нём листков. А потом - к книжному шкафу, - и перелистал несколько стоящих на его полках тетрадей с Викиными записями. Одна из них, по-видимому, служила его жене дневником. Там на последней странице наш герой нашёл изображение удава боа, проглотившего слона, и, датированную четырнадцатым февраля, надпись под ним: "Похоже на человека. Человек - карлик, - но вмещает в себя гиганта".
   Но ни рисунок, ни надпись ничего ему не объяснили... А помещённая на одну из полок книжного шкафа семейная фотография, сделанная на Красной площади перед его отъездом в Париж, разбудила в нём воспоминания о первых месяцах их с Викой и Антошей спокойной жизни втроём до Франции. И плохо и неуютно почувствовал себя Васечкин в своей бывшей комнате. И показалось ему, что Викин дух витает где-то рядом.
   Томочка стала рассказывать о том, как Вика жила в этой комнате с Антошей все эти последние месяцы. Как она мучилась от того, что не могла работать из-за несобранности в мыслях. О том, как доктор Кубышка, наблюдавший её, однако, всё время обнадёживал их с Таисией Петровной, говоря, что дело идёт на поправку, и что Вика, несмотря на наличие у неё МДП, никогда ничего не сможет с собой сделать...
  - А где он сейчас, - этот чёртов Кубышка? - спросил Васечкин.
  - Мы звонили ему уже несколько раз после смерти Вики, - отвечала Томочка, - но трубку никто не берёт.
  ....................................................................................
   Вася возвращался с поминок вместе с друзьями Куропаткиными. Стоял морозный февральский вечер, и большая, круглая луна освещала искристые сугробы зеленоватым светом. Они шли по извилистым переулкам мимо Меньшиковой башни к метро "Чистые пруды". Костя и Маша рассказывали о том, как они в последний раз видели Вику. Это было примерно месяц назад, когда Вика приходила к ним в гости.
   Куропаткиных удивило, что на голове у неё был надет странный, аляповатый берет из зелёной шерсти, который, как она с гордостью им сообщила, Вика связала сама...
   "Это - тот самый берет, что она вязала в парижской психушке", - сразу сообразил Васечкин.
   Вика принесла с собой в футляре скрипку. И исполнила им тем вечером несколько классических вещей. Но играла она плохо, фальшивила, - так, что Куропаткины чувствовали себя даже неловко. А, уже собираясь уходить, Виктория сказала, что намеревается в скором времени снова приступить к работе и попросила Костю написать ей программу исследований, объяснив, что самой ей это сейчас сделать трудно, так как у неё постоянно болит голова.
   Костя, конечно же, согласился, и готовая программа была послана Вике по почте дней десять назад...
   Куропаткины знали, что Вика была больна нервами и, поэтому наверняка могли подозревать об истинной причине её смерти. Но, к счастью, будучи людьми тактичными, они никаких вопросов Васе не задавали.
  ....................................................................................
   Васечкину не очень хотелось возвращаться сразу домой. Всё равно, Антоша, которого дедушка и бабушка увезли пораньше, наверняка уже спал в их квартире в доме на набережной. Поэтому он вышел из метро вместе с Машей и Костей на их станции Парк Культуры, чтобы ещё прогуляться.
   Оказавшись со своими друзьями на Комсомольском проспекте, Вася вспомнил, как чуть больше двух лет назад они вчетвером проходили здесь же, и, как Костя испытывал свой японский баллончик со слезоточивым газом. Не вернуться уже больше в то время!
   Распрощавшись с Куропаткиными, Васечкин отправился домой к своим родителям. Идя по запорошенному мягким, искристым снежком тротуару Большого каменного моста, на котором ему раньше нередко приходили в голову суицидальные мысли, он думал о том, почему же Вика покончила с собой, и почему именно в день святого Валентина. Может быть - это из-за любви к нему или к Пьеру Гулю?... А, может быть, жизнь стала для Вики невыносимой из-за того, что она была неспособна работать?... Но тогда, причём тут святой Валентин? Кто знает?... Но, скорее всего, это произошло в минуту отчаяния, вызванного психической болезнью...
   А ещё Васе снова пришла в голову старая пугающая мысль, - а не прыгнуть ли и ему сейчас с моста?... Но, почему-то, совсем не тянуло; и не было прежнего нервозного страха взглянуть вниз, на реку...
  
  Эпилог
  
   Шло время... Наш герой продолжал жить с Сандрой во Франции и забрал теперь к себе Антошу. Вася снова нашёл работу в Париже и они втроём перебрались туда из Монпелье. В столице Антоша стал ходить в школу при российском посольстве на бульваре Ланн. Благодаря окружению соотечественников мальчик не чувствовал себя слишком оторванным от Родины. У него появились хорошие друзья. О маме он почти никогда не говорил, и Васечкин, по-видимому, стараясь не травмировать его, не вспоминал в беседах с сыном Вику.
   А в Васиной душе память о жене присутствовала всегда, и Викина смерть оставила там глубокий рубец, - как от хорошо заточенного, длинного ножа. Но с каждым прошедшим годом этот рубец потихоньку зарастал, залечиваемый текущей по нему струйкой времени.
   В Москве всё было, в основном, по-старому. Только доктор Кубышка окончательно исчез и больше не появлялся. А семья Васечкина постепенно уменьшалась. Сначала умер дедушка Паша, упав с разорвавшимся сердцем жарким летним днём у себя на дачном огороде, где он окучивал клубнику. А потом ушла из жизни Таисия Петровна. Энергичная женщина пережила свою дочь только на год; и сердце её лопнуло холодным зимним вечером, когда она торговала матрёшками в подземном переходе под Тверской.
   Иногда Вася и Антоша приезжали в Москву. И тогда наш герой навещал Викину могилу на Ваганьковском кладбище. Чаще один, но иногда и с сыном.
   Таисии Петровне стоило много энергии и денег получить клочок земли для захоронения праха своей дочери на престижном московском кладбище. Помогло, наверное, то обстоятельство, что товарищ Семихватский был погребён здесь же неподалеку.
   Над могилой Васиной жены возвышается установленная стараниями бабули чёрная гранитная плита с Викиным портретом и выгравированной золотом надписью: "Васечкина Виктория Павловна (даты начала и конца её 32-летней жизни) кандидат экономических наук". Нашему герою не нравилась эта надпись. "Зачем нужно было помещать на плите эту дурацкую учёную степень?" - думал он. Но что делать, - такова была воля Таисии Петровны.
   Урна с прахом бабули зарыта под этой же плитой, но отдельного памятника ей пока ещё не сделали, а воткнули в землю только металлическую табличку с её именем и годами жизни.
   Каждый раз, приходя на кладбище, Васечкин подолгу стоит у Викиной могилы, и сердце его сжимается от грусти и воспоминаний. С этого места всегда: сквозь листву деревьев - весной, летом и осенью, или, тем более, через голые ветки - зимой, хорошо видна уютная, белая церковь с синими куполами. И тихо так, тихо, - не верится, что в сотне шагов, за кладбищенской оградой,
  бурлит
  огромный
  город.
  
  Париж, 1998-1999 гг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЖЕНИТЬБА ГОСПОДИНА СВИНА
  (Повесть)
  
  "Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
  ..............................................................................
  Помни: только лишь день погаснет краткий,
  Бесконечную ночь нам спать придётся".
  Гай Валерий Катулл
  
  I
   Господин Заяц - упитанный субъект, с округлой, несколько испитой физиономией, украшенной двумя свисающими из-под верхней губы длинными, белыми зубами, - владелец местного гаража, сдающего машины в наём, а в прошлом полковник, - был большим другом господина Свина, - также отставного полковника. Эти два уважаемых джентльмена в своё время долгие годы служили в одной воинской части.
   Да, Заяц являлся большим другом, просто, можно сказать, - самым лучшим другом Свина. А что не сделаешь для своего лучшего друга?
   Так вот, - как-то октябрьским вечером достойнейший джентльмен Свин позвонил не менее достойному джентльмену Зайцу и сообщил, что купил на скопленные за многие годы безупречной службы деньги симпатичный домик, неподалёку от гарнизонной гостиницы, где он в последнее время жил, по соседству с другими достойными дамами и господами, в оплачиваемых его бывшей воинской частью меблированных апартаментах.
   Свин попросил Зайца перевезти его скарб в новое жилище.
  ....................................................................................
   Этот осенний вечер был холодным и дождливым, и совсем не хотелось владельцу гаража трогаться с места. Но отказать замечательному другу он не мог, - поэтому завёл свой любимый, старый, изрядно уже барахлящий фургончик с кузовом, разрисованным весёленькими, белыми ромашками, и отправился в путь.
   От маленького городка, где жил Заяц, до гостиницы господина Свина было недалеко - вёрст десять, - но в такую непогоду, да ещё и в наступившей уже темноте путешествие обещало быть малоприятным. Вязкая от воды грунтовая дорога, извиваясь тонкой лентой, бежала в кукурузные поля, еле различимые во мгле и дождевом тумане. Природа грустила, и Зайцу тоже поначалу стало как-то тоскливо. Однако, тряска на ухабах постепенно разогнала его мрачные мысли, и он начал радоваться за своего товарища, положительно думая, что наконец-то и у того будет теперь свой дом.
  ....................................................................................
   Господину Свину уже перевалило за пятьдесят. Он был небогат. Всю жизнь, как мы уже знаем, прослужил в армии и вёл, как и многие офицеры, кочевое существование: жил то там, то сям, куда посылали его приказы начальства, - в разных уголках своей прекрасной и обширной Родины.
   Свин был заядлым холостяком, - если можно так сказать, - старым мальчиком, - наверное, - в большой степени из-за своей неосёдлой жизни.
   Лишь недавно сей достойный мужчина вышел в отставку, дослужившись, как мы уже сказали, до звания полковника. С детства Свин мечтал стать генералом, но Всевышнему, очевидно, было угодно, чтобы мечта нашего приятеля не осуществилась. Честолюбивый Свин был страшно недоволен таким завершением своей карьеры, поэтому, когда кто-нибудь из друзей называл его полковником, он непременно дулся и не откликался на столь унизительное для его слуха обращение, предпочитая ему простое и благородное "господин".
   Бессемейный Свин проводил большую часть своего времени с товарищами, - в основном такими же, как и он, отставными офицерами. Он имел доброе сердце и широкую душу и часто щедро угощал и поил владельца гаража и других своих многочисленных друзей либо у себя в гостиничном номере, либо в ресторанах. Всё это обходилось Свину в копеечку, - поэтому Заяц был удивлён, но и рад, конечно, тому, что его друг всё же сумел сэкономить хоть какие-то деньги.
  ....................................................................................
   Гостиница, в которой квартировался Свин, носила походно-полевое название "Привал". Это был внушительных размеров, сложенный из блекло-белого кирпича пятиэтажный дом, расположенный прямо напротив выкрашенного ядовитой, зелёной краской забора воинской части, в которой перед выходом в отставку и служил Свин. На всём гостиничном здании, как снаружи, так и внутри него, лежала печать некоторого паутинно-пыльного запустения, которое, однако, в отдельных местах скрашивалось несколькими приятно-ухоженными деталями. Например: чисто выстиранными белыми занавесками на окнах, горшочками с пёстро-цветной геранью на некоторых подоконниках, чуть потёртыми, но весьма солидными ковровыми дорожками, покрывающими шаткие ступени внутренней лестницы и гостиничные коридоры.
   Любезный товарищ Зайца жил на первом этаже, в номере 13. Свин не был суеверен, и поэтому его ничуть не смущала эта подозрительная цифра.
   Владелец гаража позвонил в висящий над входом в Свиново жилище изящный, медный колокольчик. Дверь почти что незамедлительно отворилась, и на пороге появился толстенький, розовощёкий, немного уже облысевший человечек в пурпурном бархатном халате, - господин Свин собственной персоной. Его несколько поросячеобразная физиономия с приплюснутым носиком-пятачком выразила приятное удовольствия от появления Зайца. Свин крепко сжал руку своего приятеля двумя пухлыми, тёплыми ладошками и воскликнул звонким (совсем не командным) тенорком: "Дорогой мой друг! Я так рад тебя видеть! Не забыл-таки старого толстяка. Молодец!"
  - Ну, как же, - забудешь тебя?... - отвечал Заяц. - Ты знаешь - моё слово твёрдое. Обещал помочь в переезде, - вот и пришёл.
  - Ну-ну, проходи, проходи. Посмотри, какой у меня здесь бардак. Сижу на чемоданах, - сказал Свин, пропуская Зайца к себе в номер.
   Действительно, внутри царил картинный беспорядок. Трудно было пройти среди гор чемоданов, тюков, ящиков, заполнявших небольшую комнату Свина.
  - Вот видишь, - сколько барахла! Целую неделю пришлось паковать, - пожаловался наш герой - Свин.
  - Да как же мы с тобой это всё перетаскаем? Замудохаемся ведь! - немного струсил Заяц.
  - Не боись, - успокоил его Свин, - сейчас приедут ещё два помощника. Ты знаешь сих досточтимых господ. Это - Рыба и Пень.
   Конечно же, владелец гаража был с ними знаком. Кто же не знал тогда главных в городке пожарника Рыбу и полицмейстера Пня? Благодаря стараниям этих достойнейших людей дома в городе почти никогда не горели, а населяющие их граждане не совершали никаких преступлений и хулиганств.
  - Ну, ты даёшь, Свин. Отрываешь от дел таких высоко-занятых людей. Да любому из них достаточно только пальцем пошевелить, - и целая армия пожарных или полицейских придёт к тебе на помощь, - заметил Заяц.
  - Отрываешь от дел. Ничего страшного! Ты ведь знаешь, что они мои друзья ещё с детства, - мы жили в одном дворе и учились в одном классе. Да и сами они предложили мне свою помощь, - отвечал, несколько обидчиво распаляясь, наш герой. - А на счёт "целой армии пожарных или полицейских", как ты выразился, - это не получится. Тебе прекрасно известно, что мои друзья кристально честны и никогда не используют служебное положение в личных целях.
  - Ну-ну, Свин, - с возрастом ты начинаешь терять чувство юмора, - добродушно осадил своего друга Заяц.
   Впрочем, Свин никогда не отличался юмористическим складом ума и практически всё воспринимал всерьёз, - что нередко отравляло ему жизнь.
  ...............................................................................................................
   В этот момент в дверь постучали и на пороге появились два только что упомянутых персонажа.
  - Будете богатыми, господа! - приветствовал их владелец гаража. - Мы как раз только что со Свином о вас вспоминали.
   Внешний вид двух вновь пришедших господ весьма соответствовал их диковинным фамилиям.
   Пожарник Рыба был очень худ, а рост имел огромный. Выпуклые, слегка мутноватые, круглые глазки и беспрестанно беззвучно хлопающие друг о друга внушительных размеров губы этого джентльмена придавали ему заметное сходство с крупной, заморенной рыбой. Заморенной, - потому что характер пожарник имел весьма флегматичный, - был неразговорчив и вял.
   Полицмейстер Пень, напротив, отличался малым ростом и неумеренно крепким сложением тела, - так, что казался как бы вросшим в землю, - как древний, замшелый пень. Полицмейстер обладал весьма энергичным и динамичным темпераментом.
   Оба сих высокопоставленных чиновника явились при полном параде: в мундирах и форменных фуражках, с начищенными до блеска медными кокардами. И Свин, видя их такой блестящий прикид, был весьма польщён.
  ....................................................................................
   Теперь работа у Свина и трёх его друзей заладилась на славу. Они быстро загрузили фургончик Зайца, и к ночи наш герой уже был перевезён со всем скарбом в свой новый комфортабельный домик, - прекрасный двухэтажный особнячок со стенами, покрытыми свежей побелкой, и с небольшим уютненьким садиком.
   Как было славно. Свин и его товарищи, - уставшие и изрядно пропотевшие от тяжёлой работы, - пили теперь чай в уютной гостиной, в его новом доме. Пили они, конечно, не только чай, - а добавляли и немножечко отличного шотландского виски, которым угостил их добрейший Свин, - большой любитель сего изысканного напитка. И разговор у них, - у четырёх порядочно уставших мужиков, - зашёл, как это часто бывает в сугубо мужской компании, о женщинах.
  - Ну, что же ты, Свин, всё так и живёшь холостяком? - спросил Заяц. - Завёл бы себе какую-нибудь добрую и пикантную бабёнку, да наплодил бы с нею детишек, да и зажили бы вы счастливо. В твои-то годы пора уже остепениться.
   Свин задумался на мгновение, и от глубоких мыслей розоватое чело его избороздилось волнистыми морщинками..., а потом тихо молвил: "Всё не так просто. Но вам, - моим лучшим друзьям, - я, пожалуй, открою свой секрет".
   А потом сей добрейший джентльмен выдержал длиннющую паузу и сказал: "Я влюблён, господа. Впервые в жизни по настоящему влюблён!"
  - Ну, и так, - в чём же дело? - вопросительно крякнул, осушив очередной стаканчик виски, полицмейстер Пень.
  - Дело в том, господа, - грустно молвил Свин, - что дама моего сердца хотя и знает о моей безумной любви, - но не отвечает мне взаимностью.
  - Да-с, - проблема..., - глубокомысленно заключил полицмейстер и при этом смачно рыгнул, сказав: "Пардон, господа!"
  - А кто же она, - твоя прекрасная Дульцинея, - позволь мне спросить, - если это, конечно, не секрет? - поинтересовался Заяц.
  - Вы её знаете, без сомнения, господа. Но, прошу вас, прежде чем я назову её имя, пообещать мне ничего не сообщать ни ей, ни кому-либо другому о нашем разговоре.
  - Обещаем, обещаем, Свин! - заголосили хором его друзья, обмирая от любопытства.
  - Так вот, - её зовут Луна-Яичница, господа. И она работает поварихой в столовой нашего военного гарнизона, - торжественно сообщил Свин.
  - Ну, как же, как же, - знаю я её, - молоденькую Луну-Яичницу, - с явным удовольствием заметил пожарник Рыба. - Да и все вы, конечно, знакомы с ней, господа.
  - Ну, конечно, конечно, - как-то вяло и с некоторым смущением подтвердил Пень.
   Владелец гаража то же знал Луну-Яичницу и искренно пожелал нашему другу не терять надежды на грядущее счастье с ней.
  ...............................................................................................................
   Выйдя от Свина, Заяц взялся развезти полицмейстера и пожарного по домам. Они долго тряслись по ухабистым, размытым дождём дорогам в просторной кабине весёленького фургончика, которая без труда вместила их троих - весьма габаритных мужчин. И разговор их зашёл о Свиновой любви, - пикантной Луне-Яичнице.
   Заяц, Пень и Рыба, да и не только они, а и ещё многие населявшие город представители мужского пола, знали Луну-Яичницу, если можно так выразиться, с весьма интимной стороны. Дело в том, что молоденькая, двадцатилетняя повариха была весьма легкомысленной особой и занималась любовью практически со всеми попадавшимися ей под руку мужиками. И нашей троице, конечно, досталась тоже некоторая толика её сладких ласк.
   Вдобавок, по крайней мере, как многим казалось, Луна-Яичница в последнее время довольно усердно искала себе мужа. Однако, зная её гулящую сущность, никто из многочисленных любовников поварихи брать её замуж не хотел.
  - Ах, нежная Луна-Яичница! - мечтательно вздохнул владелец гаража. - Где ты теперь, с кем ебёшься?
  - Ну-ну, не пошли. Подумай о Свине. Ведь он - твой лучший друг, - наставительно-строго остановил его полицмейстер.
   А пожарник заметил: "Господа, - ведь это парадокс получается! Луна-Яичница даёт всем кроме своего воздыхателя Свина. Наверное, она к нему, и в самом деле, испытывает особо высокие и непорочные чувства".
  - Да, думаю, что это так, - сказал Заяц. - Но ни в коем случае не следует рассказывать Свину о поведении его зазнобы. Не надо ранить чувствительную душу нашего друга.
  - Да, да, я с тобой конечно согласен! - темпераментно воскликнул истинный джентльмен Пень. А подлинный джентльмен Рыба глубокомысленно и одобрительно промычал.
  
  II
   Молоденькая Луна-Яичница была смазлива и игрива. Ухаживания престарелого Свина она, конечно, замечала, но держала его про запас, как возможную надёжную партию для будущего замужества. А пока, юная повариха хотела нагуляться и насытить свою неуёмную похоть. Поэтому она и пользовалась всеми (кроме своего воздыхателя Свина) мужиками, попадавшимися под руку. При этом многие из её любовников помогали ей материально, - а Свин был не богат.
   И в тот самый промозгло-дождливый вечер, когда Пень, Рыба и Заяц тряслись в весёленьком фургончике по скользко-грязным дорогам, Луна-Яичница занималась любовью со здоровенным, гуталино-кожим негром, - лейтенантом Бабилой, - у него на квартире, в воинской части.
   Сообщим читателю, что негры в прохладных краях, где происходит действие нашего повествования, встречаются далеко не так часто, как, скажем, где-нибудь в жаркой Африке или тёпло-солнечной Франции. Поэтому, наверное, чернокожие и пользуются у местных баб значительным успехом. Это обстоятельство усиливается и тем, что негры имеют репутацию знатных ёбарей и обладают, как правило, мужскими инструментами больших размеров. Бабила был не исключением и имел огромный член, - длиной сантиметров в двадцать, ребристый и жилистый. И ёб он Луну-Яичницу страстно.
   Негр являлся к тому же настоящим неутомимым атлетом, - не менее шести футов ростом, весь он был покрыт мускулами, и чёрная кожа его была гладка и приятно попахивала потом.
   Сначала он долго натягивал Луну-Яичницу в нормальной позиции, а потом поставил раком и отделывал в задний проход... Сластолюбивая повариха получала незаурядное удовольствие.
  ....................................................................................
   А Свин, тем временем, вышел из своего нового дома на улицу, - под холодный, мелкий дождик; пробежал, накинув на голову пиджак и шлёпая надетыми на босу ногу расклеивающимися ботинками по лужам, метров сто до телефонной кабины (телефон в его новом жилище не был пока ещё установлен). Там он набрал номер Луны-Яичницы, который отлично помнил наизусть... На другом конце провода никто не отвечал.
   "Опять шляется где-нибудь", - подумал Свин. - "Да, конечно, зачем ей такой старик, как я, нужен". И настроение у нашего героя упало, и почувствовал он себя одиноким и никому не нужным. И поплёлся он домой уже вялым шагом, не покрывая больше голову и промокая под холодными водяными струйками, стекающими за воротник. "Надо всё-таки, чтобы каждый раз не выходить из дома, установить у себя на хате телефон", - подумалось теперь ему.
   Вернувшись домой, и, очутившись в своей заваленной тюками, чемоданами и полуразобранной мебелью гостиной, Свин распаковал больших размеров цветной телевизор, установил его на два сдвинутых вместе стула, включил его, скинул на пол промокшую одежду и улёгся на кожаное канапе под тёплый шотландский плед.
   По телеку шёл какой-то эротический фильм. Бородатый, звероподобный мужик совокуплялся сразу с двумя роскошными, блондинистыми девушками. Свин хотел, было, немного подрочить, но его сарделечный член совсем не стоял, - наверное, - от расстройства и усталости. Так он и уснул, лёжа без белья, в голом виде, на холодящей тело, скользкой коже дивана.
  ....................................................................................
   На следующий день наш герой проснулся поздно, около полудня, - и в каком-то усталом состоянии, с раскалывающейся от боли головой. Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о Луне-Яичнице.
  - Да, - подумал Свин, - вот мои друзья пришли помогать мне при переезде. А Луна-Яичница, - поганка, - ведь прекрасно знает, что я переезжаю, а не предложила ничем помочь. А могла бы быть она очень даже полезна. Скажем, посуду бы упаковала. Да и мне бы было как приятно. Ан, нет, - эгоистка, сволочь! И не буду больше ей звонить. На хер перед ней унижаться? Мало ли баб на свете? Найду себе другую любовь.
  ...............................................................................................................
   Приняв, по своему обыкновению, контрастный душ: горячий-холодный, горячий-холодный, побрившись и позавтракав, Свин несколько пришёл в себя, и мысли его стали более благодушными. Он ощутил чрезвычайное, сладкое удовольствие оттого, что у него теперь есть свой дом, где он - настоящий, полноправный хозяин. Как это прекрасно!
  - В конце концов, - думал он, - почему Луна-Яичница должна мне помогать? Кто она мне, в самом деле? Я даже ни разу не переспал с ней. Надо, конечно бы, ей позвонить. Пригласить, что ли, её в ресторан по случаю моего переезда?
  ...............................................................................................................
   Одевшись, он вышел в свой садик. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Ласково и тепло светило солнце, лужи подсохли, и все деревья и кусты вокруг блестели свеже-утренней прелестью.
  - Как хорошо! - подумал Свин. И настроение его улучшилось ещё больше, и уже несколько утомлённое возрастом, ожиревшее сердце бойко запрыгало в груди, как у подростка, идущего на первое свидание.
   Свин открыл калитку и очутился на улице.
  - Как мило кругом! Какие симпатичные вокруг домики! - думалось ему - Жить здесь - это совсем другое дело, чем в этой вонючей армейской гостинице.
   Войдя в телефонную будку, он набрал номер поварихи. На этот раз она была дома (уже успела вернуться от лейтенанта-негра).
  - Здравствуй, Свин, - ответила трубка сладким голосом Луны-Яичницы на его приветствие. И, казалось, что девушка была довольна, что наш герой ей позвонил.
   Свину хватило ума не спрашивать юную повариху, где она провела вчерашнюю ночь. И он сразу перешёл к делу, пригласив свою зазнобу сегодня вечером ужинать в лучшем городском ресторане "Поджаристый пескарь" по случаю его переезда.
  - Ах, милый Свин, а я и совсем забыла, что ты у нас теперь новосёл. Ах, как мне стыдно! - защебетала Луна-Яичница на другом конце провода. - Конечно, конечно я буду очень рада отужинать с тобой сегодня.
  ....................................................................................
   Ровно в восемь часов вечера, - как он и договорился с Луной-Яичницей, - Свин, одетый в свой лучший чёрный, шерстяной костюм, белую, накрахмаленную рубашку с пёстрым галстуком, завязанным на шее изящным узлом, надушенный и тщательно причёсанный, - заехал за юной поварихе на своём какашечного цвета, отечественного производства автомобильчике. Он бегом влетел по извилистой лестнице её дома на шестой этаж (лифт, как обычно, не работал), сжимая в руке большой букет алых роз, купленный для своей дамы; изрядно задохнулся и пропотел, в результате. И, переведя немного дух, позвонил в дверь своей возлюбленной.
   Луна-Яичница открыла быстро. Она была одета в обтягивающее её стройное тело чёрное платье с бисерными блёстками. И её белокуро-пепельные волосы нежными волнами ниспадали на оголённые, белокожие плечи.
   Свин замер на пороге, не в силах произнести ни слова, - сражённый выдающейся красотой поварихи.
   А она улыбнулась ему яркими, алыми губками и ослепительно белыми зубками и, поблагодарив за цветы, позволила поцеловать себя в легонько нарумяненную щёчку.
   А потом они спустились по лестнице вниз, и Луна-Яичница держала Свина при этом под руку. На улице, в тот момент, когда он открывал для своей дамы дверь раздолбанного уродца-автомобиля, Свину стало немножечко стыдно за своё транспортное средство.
  - Конечно, - это не иномарка. Но, всё же, - тоже колёса... - подумал он, как бы оправдываясь перед самим собой.
   Тарантайка его, к счастью, завёлся без труда, и они покатили по залитым неброским, матово-ласковым фонарным светом улицам городка, омытым только что прошедшим мелким дождичком.
   Луна-Яичница была в хорошем расположении духа и болтала безумолку. Она делилась со Свином всякими бабскими сплетнями, принесёнными за последние дни её подругами, а также хвасталась, что недавно ей удалось дёшево отхватить чудесную фетровую шляпку, - чёрную, как смоль. Шляпка эта так мило сочетается с её светлыми волосами, и она, конечно же, покажет её Свину в следующий раз.
   А Свин был счастлив сидеть рядом с юной поварихой. И вдыхал он своими чуткими ноздрями дурманящий запах её французских духов, и ощущал иногда, весь млея, как её точёная коленка в отливающем неземным блеском, чёрном чулке касалась его ноги.
  ....................................................................................
   Улыбчиво-жирный швейцар в атласно-алой ливрее и напудренном седом парике встретил наших героев в дверях "Поджаристого пескаря" и провёл их к свободному столику, в глубину блестящей фарфором и хрусталём, бархатом, позолотой и бликами зеркал, ресторанной залы. Столик этот уютно примостился в самом углу залы, в тени массивной, бархатной занавески. Это было весьма кстати. Ведь ресторан, в тот субботний вечер, полнился народом, который производил обильные телодвижения и шум. Но до этого отдалённого уголка суета доносилась уже в несколько сглаженном виде, - так, что они могли спокойно беседовать друг с другом.
   Вскоре после того, как Луна-Яичница и Свин заняли свои места, к ним подскочил, услугообразно согнувшись, молоденький официант с набринолиненным пробором, рассекающим голову по центру, зажёг стоящую на их столике свечу, - для интима, - и вручил каждому из них по изящному, отпечатанному в типографии меню.
   Свин в этот вечер решил разориться и быть галантным и предупредительным со своей подругой. Они заказали омаров в изысканном лимонном соусе и бутылку шампанского "Вёв Клико", поданную в металлическом ведёрке со льдом.
   Как было сладко-прекрасно! Луна-Яичница совсем раздобрела от обильно-деликатесной пищи и изысканной выпивки. Свин теперь держал её изящную, тонкую кисть, с пальчиками в колких перстнях, в своей запотевшей, пухлой ладошке и ласкал подрагивающими от волнения, округлыми пальцами бархатисто-гладкую кожу её руки (совсем не дававшую знать о её работе на кухне)...
   Быстро прикончив первую бутылку шампанского, наши друзья заказали вторую, - и её выпили без большого труда. А потом заказали и третью, - и из ресторана уже выходили немного покачиваясь.
   Свин совсем осмелел и нежно обнял Луну-Яичницу за талию. А она не противилась, а, напротив, доверчиво прижалась своей хрупко-нежной фигуркой к его обильному телу. А в машине она сначала положила свою лёгкую ручку на его колено, а потом рука её как-то незаметно-постепенно поднялась по его ляжке и застыла, наконец, прямо между ног. Тогда наш герой, замлев от удовольствия, и предложил Луне-Яичнице зайти к нему домой "на чашечку чая", в мыслях при этом спошлив: "не на чашечку, а на палочку".
   Луна-Яичница кокетливо сморщила лобик, подумала немножечко и сказала: "Ах, дорогой Свин, но ведь уже так поздно. А, впрочем, зайду, - но только на минуточку".
  ....................................................................................
  - Ах, дорогой Свин, - как мило у тебя в домике! - воскликнула с восхищением юная повариха, оказавшись в новом жилище нашего героя. - Я не знаю, - я никогда не бывала в твоих прежних апартаментах в "Привале", - но уверена, что здесь гораздо лучше!
  - Ну, конечно же, милая Луна-Яичница! - вторил ей Свин, захмелевший от алкоголя и влюблённости. - Это даже хорошо, что ты не была в моём старом жилье. Я даже, честно сказать, постеснялся бы тебя туда пригласить. Здесь, конечно же, гораздо лучше. Однако в доме я ещё не всё разобрал после переезда, - так что ты извини меня за беспорядок!
  - Усаживайся вот на этот диван, Луна-Яичница, - продолжал Свин. - Чувствуй себя, как дома, и скажи мне, - что же я могу предложить тебе выпить: чай, кофе?
  - Ты знаешь, Свинчик, я бы предпочла небольшой стаканчик виски, если, конечно, оно у тебя есть.
  - Ну, разумеется-разумеется, - у меня есть много разных виски, - засуетился наш герой, который, как мы уже знаем, был большим любителем этого напитка. - Шотландское, ирландское, канадское. Какое ты предпочитаешь?
  - Шотландское, пожалуй, - это более консервативно.
   Нетвёрдой походкой Свин направился к буфету из орехового дерева, открыл бар и извлёк оттуда наполовину уже опорожненную бутылку "Чивас Регал" и два изящных, хрустальных стакана.
   Он уселся рядом со своей возлюбленной на диван, - совсем близко, - так, что почувствовал через материю брюк теплоту её упругого бедра. Наполнил оба стакана, а бутылку поставил на журнальный столик. Подняв свой стакан, Свин сказал: "Я пью за тебя, прекрасная Луна-Яичница. За то, чтобы ты почувствовала, наконец, как я люблю тебя!"
   Луна-Яичница кокетливо улыбнулась, её зелёные глаза заискрились волшебным блеском, и она сказала: "Я не верю тебе, Свин. Ты жмёшься, как подросток. Я не вижу страсти, - покажи мне свою любовь!" И при этом она повернула своё прекрасное лицо к Свину и приблизила свои нежные, алые губки совсем близко к губам нашего героя, - так, что он почувствовал на своей коже её влажное дыхание.
   Теперь Свину оставался всего один ничтожнейший шаг, - подвинуть свои пересохшие от волнения губы на пару сантиметров к губам своей возлюбленной. И он сделал это. И слился с Луной-Яичницей в страстном поцелуе.
   Её быстрый язычок нежно, но настойчиво скользил по закоулкам его рта, доставляя Свину несказанное удовольствие. И наш герой страстно захотел Луну-Яичницу. Сарделечный член его разбух, и стало ему тесно в его семейных трусах. Одна пухлая Свинова рука осмелела и скользнула по упругой груди Луны-Яичницы, другая, ещё более осмелев, стала забираться по скользким чулкам к ней под платье.
   Наш неловкий герой долго возился с застёжками платья поварихи, а потом с крючками её изящного, чёрного лифчика. Но, наконец, ему удалось обнажить свою возлюбленную. Последней деталью были её изящные, чёрно-кружевные трусики, которые Свин стянул зубами, - и тут же с жадностью принялся лизать её нежно-солоноватую промежность, захлёбываясь слюной и, иногда попадавшими в рот, жёсткими лобковыми волосками.
   А потом юная повариха быстро стащила со Свина пиджак, галстук и рубашку; уложила его на диван и стянула с него ботинки и брюки.
  - Лежи, Свинчик, спокойно, - ласково прошептала она, спустила до колен его немереные, в розовый горошек, трусы и взяла в рот его весь уже мокрый сарделечный член. Луна-Яичница сосала его умело, и Свин даже начал подвывать от блаженства.
   А потом Свин занимался с Луной-Яичницей любовью на канапе. Его возлюбленная получала явное удовольствие, хотя иногда постанывала: "Ох, Свинчик, повернись на бочок, - не надавливай на меня так! Ох, какой ты тяжёлый!"
   От излишнего волнения Свин кончил довольно быстро и стал из-за этого переживать. Но прекрасная повариха успокоила его: "Не горюй, Свин, - всё было просто чудесно".
  ....................................................................................
   Луна-Яичница осталась на ночь, поэтому утром Свин проснулся в своей холостяцкой, хотя и двуспальной постели не один, а в объятиях своей горячей любовницы. Она сладко потянулась и молвила ангельским голоском: "Доброе утро, Свинчик. Я проснулась до тебя и смотрела, как ты спишь. Ты такой смешной во сне, - так вздрагиваешь и похрапываешь!"
  - Ах, сладкая Луна-Яичница, - как мне хорошо! - сказал Свин, протяжно зевнув. - Никогда ещё я так крепко не спал, как в эту ночь рядом с тобой.
  - Я тоже очень хорошо спала у тебя под тёплым боком. Пойдём, однако, Свинчик, примем перед завтраком ванну. А то я чувствую себя какой-то грязной и вспотевшей! - предложила Луна-Яичница.
  ...............................................................................................................
   Она уселась в ванну, наполненную Свином до краёв тёплой водой с душистой пеной. Обильная белая пена нежно обволакивала её светлокожее тело, которое от окружающей белизны пены и кафеля и проникавшего через небольшое, расположенное под потолком, окошко солнечного света казалось несколько смуглее, чем при неясном вечернем освещении.
  - Ну-ну, залезай, Свинчик! - позвала его Луна-Яичница.
   Когда грузное, розовое тело нашего героя опустилось в переполненную до краёв ванну, пена и вода с шумом повалились на пол.
  - Ох, какой же ты неуклюжий, Свин! - застонала Луна-Яичница.
   Тесно им было вдвоём в ванне, но наш герой ощущал, как нежные пальчики ножки Луны-Яичницы почёсывают его яйца.
   А потом подруга Свина начала показывать свою извращенскую сущность, сказав: "Свинчик, дорогой, пёрдни, пожалуйста! А я заткну твою жопу, вернее - самый шоколадный глаз, - большим пальцем ноги".
   Свин поднатужился, - и сквозь мутновато-пенную воду на поверхность поднялись три пузыря.
  - Нет звука! - воскликнула довольная Луна-Яичница. - Значит ты, Свинчик, пустил "шептуна".
  ...............................................................................................................
   А после - нежно-чистые и распаренные - они завтракали. Луна-Яичница пила шоколад, а Свин - крепкий чай с лимоном. И ели они бублики, намазанные маслом и земляничным вареньем. А за окном стояло прозрачное, солнечное утро. И было так чудесно.
  
  III
   Теперь Луна-Яичница часто оставалась ночевать у Свина. И всё, казалось, шло прекрасно. И наш герой был беспредельно счастлив. И предлагал он поварихе выйти за него замуж, и кокетливая дамочка была, в принципе, согласна.
   Однако во влюблённой голове Свина нередко проползали сомнения. Не было у него полного доверия к Луне-Яичнице. Подозревал он свою молоденькую подругу в неверности, - хотя и не имелось у него достоверных доказательств.
   Некоторые факты, тем не менее, наводили на мрачные мысли. Часто Луна-Яичница обещала прийти и не приходила. И это почти всегда случалось в субботу вечером. Потом она объявлялась, извинялась и объясняла своё отсутствие разными благовидными обстоятельствами. Тем, например, что провела ночь у захворавшей тётки в больнице, или тем, что к ней неожиданно приехала из соседнего города сестра.
   Подозревал Свин свою подругу и страдал, - ох, как страдал!
  ....................................................................................
   Однажды, субботним вечером, когда юная повариха не пришла и не позвонила, наш герой сидел у себя дома, сильно переживал и с горя допивал шотландское виски - "Чивас Регал" - ту же самую бутылку, которую они открыли в их первый с Луной-Яичницей вечер. Гордость не позволяла Свину снять трубку телефона и набрать номер своей возлюбленной, и он мучался ужасно: от ревности, неопределённости и одиночества.
   Так прошло часа два, и настенные ходики показывали теперь одиннадцать вечера. И Свин уже потерял всякую надежду, что Луна-Яичница всё-таки придёт.
   Но вдруг давящую тишину разорвал звонок телефона.
  - Наконец-то, - подумал наш герой. - Это она!
  Он схватил дрожащей рукой телефонную трубку и поспешно приложил её к запотевшему уху: "Алло!"
   В трубке послышалось какое-то странное шуршание, потом кто-то кашлянул, и басисто-хрипловатый, не Луны-Яичницы, а мужской голос сказал: "Добрый вечер, господин Свин. Извините, что поздно вас беспокою".
   Свин удивился, так как голос был ему совсем не знаком.
  - Добрый вечер. С кем имею честь? - промямлил наш герой.
  - Вы меня не знаете, - отвечала трубка, - я - доброжелатель.
  - Какой к чёрту доброжелатель?! Или я уже совсем в жопень пьян и мне глючится?! - неожиданно для самого себя вскипел вдруг Свин.
  - "Доброжелатель", - вы должны знать смысл этого слова. Это человек, который желает вам добра, - спокойно пояснила трубка с педантичностью нудного лектора.
  - Какого чёрта? Какого чёрта вы - незнакомый мне человек - желаете мне добра?
  - Это очень просто! Я всем желаю добра! - перейдя вдруг с баса на тенор, альтруистически воскликнула трубка. - Так вот, у меня для вас есть очень важная информация, которая поможет вам разобраться в вашей жизни.
  - Ну-ну, не тяните, что у вас там? - вдруг полюбопытствовал, сам удивившись себе, Свин.
  - Всё очень просто. Луна-Яичница вам изменяет. И в настоящий момент, когда вы мучаетесь и ждёте её, она, хм, как бы это получше сказать..., - она имеет соитие с одним из здешних лейтенантов - закоренелым бобылём, негром Бабилой, - хладнокровно, снова перейдя на хриплый бас, обрушилась на нашего героя трубка.
   Свин опешил.
  - Да как вы смеете, да кто вы вообще такой? - завопил Свин, внезапно придя в ярость.
  - Смею, смею, да ещё как смею! - нагло и опять пискляво заявила трубка, - И отвечаю за свои слова. И всё, о чём я сейчас вам сообщил, могу немедленно доказать.
  - Доказательства, доказательства! Я требую доказательств! - закипел наш герой.
  - Вы знаете, где живёт Бабила? - спросила трубка.
  - Да, конечно, - в военном городке!
  - Ну, вот и прекрасно. Бабила живёт на первом этаже, в доме номер семь по Цветочной улице. Вы можете заглянуть к нему в окошко и во всём убедитесь сами, - хладнокровно предложила трубка.
  - Но нет, постойте. Так не делается. Это - неприлично, - запротестовал, было, Свин. Но на другом конце провода послышались короткие гудки.
  ....................................................................................
   Наш герой мучался, хватался за голову. И въедливая, чёрная ревность постепенно расточала его душу. И толкала его это гнусное чувство поехать посмотреть на то, что же действительно происходит в этот момент в квартире негритянского поручика. Хоть и осознавал Свин, что нехорошо подглядывать, тем более, поддавшись наветам какого-то анонимного негодяя, неизвестно как раздобывшего его имя и номер телефона, - но, всё же, не удержался.
   Он наспех, кое-как оделся, залез в свою, порядочно промёрзшую холодным вечером, тарантайку, которая к тому же ещё и не хотела сразу заводиться, и поехал в военный городок, бывший, благо, всего в пяти километрах от его дома.
   Свин оставил машину в некотором отдалении от восьмиэтажного, блочного дома, в котором помещалась квартира Бабилы, - чтобы не спугнуть гнусных любовников шумом мотора. И затем тихонько подкрался по мокро-мягкой газонной травке к самому окошку поручика, в котором, за полузадёрнутой красной шторой, брезжил тускловатый свет. Привстав на цыпочки и затаив дыхание, наш герой заглянул вовнутрь.
   Сначала в полумраке он ничего не мог разглядеть. Но, через несколько минут, когда глаза его приспособились к скудному освещению, Свин различил безобразнейшую картину. Из положения, в котором он находился, просматривалась двуспальная кровать, на которой в позе "рак" стояла его обнажённая возлюбленная, повернув свой белый, круглый зад как раз к окну. А рядом копошился голый негр Бабила, пытаясь засунуть Луне-Яичнице в анус рукоятку вилки с нанизанной на её зубцы жарёной куриной ножкой. А затем, преуспев в своих паскудных, стараниях, похотливый негр со смаком стал пожирать эту ножку, капая куриным жиром на Глафирины нежные ягодицы.
   Наш герой понял уже, что Луна-Яичница была извращенкой, но не думал, что до такой мерзопакостной степени. Он был в бешенстве и хотел тут же прикончить на месте свою неверную любовь и её гнусного ёбаря. К счастью, Свину нечем было их убить. Оружия у него с собой не было. Блестящий, тяжёленький, тщательно смазанный маслом Свинов пистолет, - табельное оружие, оставшееся со времён службы, всегда хранился дома, в верхнем правом ящике письменного стола. Наш престарелый герой прекрасно понимал, что голыми руками ему не одолеть мускулистого, молодого негра. Так что, Свину ничего не оставалось делать, как вернуться домой и обдумать сложившуюся ситуацию.
   Но домой что-то идти не хотелось. И наш герой решил поехать в центр города, - а там прогуляться, чтобы немного проветрить мозги.
  ....................................................................................
   Бредя по хитросплетению улиц, улочек и переулков центральной части города, Свин, как-то незаметно для себя, вышел к самой злачной его части, носящей название квартала любви, - сплетению весёлых улочек, извивающихся тонкими змейками среди понурых, старинных домов. Секс вам здесь предлагали на каждом шагу, в любом виде, - но, конечно, не бесплатно.
   Наш герой стал пробираться по одной из этих улицочек, потея, пропихиваться среди толп хватавших его за рукава шлюх. Здесь были все - от ещё свежих девочек-подростков, до совсем гнилых, но размалёванных, старух, наперебой предлагавших ему "большую любовь почти задаром".
   "Все женщины - бляди!" - крутилось без останова в Свиновой разгорячённой голове. И, только наш герой отбился от многочисленных проституток, как дорогу ему преградил здоровенный, краснорожий мужчина в истёртом кожаном пальто, ведший на весёленьком, украшенном колокольчиками поводке массивную, пятнистую корову.
  - Не побрезгуйте, милостивый государь! - заверещал мужчина не вязавшимся с его солидной внешностью тенорком, наклонившись к самому уху Свина и пахнув на него стойким вино-водочным перегаром. - Всего за пять монет вы сможете совершить увлекательный половой акт с моей коровой. У неё большая пизда и большая жопа, и зовут её Зорькой!
   При этом мужчина попытался обнять нашего героя, цепко обхватив его своими клешневидными ручищами.
   - Какая мерзость! Пустите меня! - вознегодовал Свин и одновременно резко рванулся вперёд, чуть не повалив на землю, насевшего на него мужика.
   Но, только он на несколько шагов удалился от мужчины-коровника, как на него уже налип другой субъект. На этот раз это был мелкий, хлюпкий подросток мужского пола, одетый не по погоде тепло, - в шапку-ушанку, валенки и дворницкий ватник. Обеими руками он высоко держал над головой трёхлитровую стеклянную банку, в которой мерзко копошилось несметное количество чёрно-рыжих тараканов.
  - Господин, господин! - зазывно завопил подросток, обращаясь к нашему герою, - Предлагаю вам новый и очень оригинальный способ любви. Вы засовываете себе в задний проход специально натренированного таракана и получаете от этого большой кайф! Покупайте тараканов! Это недорого, - всего одна монета за десяток!
  - Ну и ну, - до чего докатились! - удивился про себя Свин и продолжил упорно протискиваться дальше, не откликаясь на призывы подростка.
   Вскоре навстречу ему выплыл ещё один продавец сексуальных насекомых, - престарелый, сгорбленный, интеллигентного вида человек в лёгком пальтишке с каракулевым воротничком и блестящим пенсне на носу, - типичный старорежимный профессор. На шее у него, на ремне, висел большой деревянный лоток, по которому ползали в разные стороны, отсвечивающие всеми цветами радуги навозные мухи. Мухи не могли разлететься, так как при ближайшем рассмотрении оказалось, что крылышки у них оборваны.
  - Рекомендую, молодой человек, - обратился интеллигент вкрадчивым, еле слышным на фоне шума толпы голосом к Свину. - "Нежная мушка" - самый оригинальный и самый чувствительный способ делать любовь. Вы садитесь в наполненную горячей водой ванну и высовываете из воды только головку вашего члена. Затем вы помещаете на неё муху. Крылья у неё оторваны, поэтому она будет ползать по концу вашего пениса, как по необитаемому острову, доставляя вам приятнейшие ощущения посредством движения своих лапок. В конце концов, при этом, вы, несомненно, испытаете острейший оргазм. Покупайте нежных мушек, - всего две монеты за дюжину!
  - До какой только мерзости не додумается человек ради удовлетворения своей низкой похоти! - с отвращением подумал Свин, свернул в ближайший переулок и стал быстро, метровыми шагами, удаляться от квартала любви.
  ....................................................................................
   Дома, под впечатлением гнусной измены подруги, наш герой не спал почти всю ночь и только к утру, когда уже светало, завёл глаза.
   На следующий день Свин проснулся поздно, с тяжёлой головой. И в первую же секунду после пробуждения тяжкая мысль о неверности Луны-Яичницы резанула его. "Уж лучше бы я не слушал этот дурацкий голос и не выходил бы вчера из дома", - подумалось ему.
  - А, впрочем, что это был за голос? Кому он принадлежал? Кто этот чёртов доброжелатель? Какая пакость - этот анонимный звонок! - закрутилось в голове у Свина.
   Но что сделано, то сделано. Обратно не вернешься. Теперь наш герой знал, что Луна-Яичница его обманывает. Но, что же он должен предпринять?
  
  IV
   Чтобы найти ответ на это вопрос Свин решил поехать на кладбище, к могиле своих родителей. Там, сидя на лавочке у их надгробного камня, под развесистыми вязами и белоствольными берёзками, ему всегда хорошо думалось, и часто приходили решения всяких жизненных проблем.
  ....................................................................................
   Кладбище находилось почти сразу же за чертой города. Оно примостилось около старой, полуразвалившейся церквушки, в тени небольшой рощицы, стоящей, как оазис, среди нелюдимо-голых в ту пору поздней осени ржаных полей. На этом старом погосте теперь почти уже никого не хоронили, так как с другой стороны города появилось новое кладбище. Большинство могил на старом кладбище имело крайне заброшенный вид: кресты и памятники покосились, ограды заржавели, и могильные холмики летом обильно порастали сорной травой, теперь торчавшей то здесь, то там грязными, мокрыми прядями. А остов церкви, сложенный в старину из красного кирпича, крепко скреплённого раствором, замешанным на яичном желтке, ещё более усиливал мрачную картину запустения, и смотрелся, как иссушенный ветрами скелет.
   Могила родителей Свина, благодаря его стараниям, была одной из немногих ухоженных. Предусмотрительный Свин очертил зелёной краской металлической оградой довольно большую площадку, засыпанную утрамбованным жёлтым песком, вокруг надгробного камня своих предков. Здесь имелось место и для него самого, и для его будущей супруги, и для детишек (которые, впрочем, ещё не появились на свет).
   На кладбище не было ни души, и тишина стояла необыкновенная. Только изредка лёгонький ветерок пробегал в вышине, по голым кронам деревьев, вызывая ненавязчивое шелестение мокрых веток и редких, оставшихся на них прелых листочков.
   Поставив в пластмассовую вазочку около родительского надгробия принесённые им цветы, - четыре белых розы, - наш герой сел на увлажнённую ночным дождиком деревянную скамеечку, установленную напротив могилы в пределах витиеватой металлической ограды. Мокрая доска холодила его пухлый зад; а он, не обращая внимание на это неудобство, смотрел неотрывно на серый могильный камень, на котором были высечены имена его родителей: Порась Свинович Кабанов и Хавронья Хряковна Кабанова, - и даты их долгих и безмятежных жизней. Он созерцал закреплённые на камне овальные изображения их добрых, свинообразных лиц и думал: "Ах, мои добрые родители! Какая у них была любовь, как славно ладили они между собой и не могли обойтись друг без друга. Почти пятьдесят лет прожили вместе. И умерли в один день - утром папа, а вечером - мама. Как романтично!"
  - Но что же мне делать? - обратил, через некоторое время, он риторический вопрос к своим предкам, лежащим под камнем. - Жизнь без любви - точно неполноценна. Я люблю Луну-Яичницу, а она не любит меня. И, вообще, - имеет ли смысл жить? Ведь в жизни столько несчастья, страдания и несправедливости. Стоит ли эта жизнь того, чтобы быть прожитой? Наверное, не стоит.
  - Застрелюсь к чертям! - подумал он и нащупал потной рукой в кармане просторного плаща холодящую сталь прихваченного с собой пистолета.
  - Нет, - так дело не пойдёт! Надо их убить двоих, - промелькнула тут же затем в голове у нашего героя злобная мысль, - а потом и самому замочиться.
  - Нет, во всём виновата Луна-Яичница. А негр здесь не причём. Разве он знает о моей к ней любви. Так что надо порешить только её, - продолжал он раскручивать свою мысль. - Убью её, - пристрелю, - а потом и сам застрелюсь. И Свин прекратил думать и замер, затаив даже дыхание, как бы ожидая родительского одобрения из-под земли.
   Но он не ощутил этого одобрения. И желание убить Луну-Яичницу и себя стало как-то вдруг не таким сильным.
  - Ладно, поживём - увидим, - сказал он себе мысленно. И почувствовал внезапно такое дикое желание жить и так испугался смерти, - ведь смерть - это неизвестность, да, причём, необратимая, - а неизвестное - всегда страшно.
   И тут взгляд нашего героя как-то незаметно перескочил на едва выступающую из-под земли замшелую могильную плиту, находящуюся совсем рядом с сооружённой им оградой. Свин уже бесчисленное число раз видел едва различимую, затёртую временем надпись на этом надгробии и знал её наизусть. И теперь она тут же всплыла в его памяти: "Фёдор Фролович Персеверанский (1871-1911) - борец с неизбежностью".
  - Странная надпись, - уже в который раз подумал Свин. - И мало прожил этот господин, - всего сорок лет. Наверное, очень трудно было ему бороться с неизбежностью.
   Уходя с погоста, Свин почему-то вспомнил о своей недавней поездке туристом во Францию и о парижском кладбище Пер-Лашез, которое он посетил. И подумалось ему, что на их кладбищах - много камня, а на здешних - много земли.
  ....................................................................................
   Итак, наш герой решил жить, - жить на все сто. Луна-Яичница наставляет ему рога, а он сидит, как козёл. Ну, ничего, - её измена будет отомщена. Он ей ещё покажет. Будет оттягиваться по полной катушке: бабы и алкоголь, - надо пользоваться жизнью, пока ещё осталось немного здоровья, пока ещё не лёг он в землю рядом с родителями!
  ...............................................................................................................
   Вечером следующего после посещения кладбища дня, в субботу, Свин решил отправиться в популярнейшую и единственную в городке дискотеку, носившую красивое название "Фауна". Дискотека эта появилась в городке недавно, уже в постреволюционное время. А до этого в обширном, двухэтажном здании из красного кирпича, занимаемым ныне "Фауной", помещался Дворец культуры молодёжи, бывший под эгидой партийных городских властей.
   И в суровое дореволюционное время большой зал Дворца культуры иногда использовался для танцевальных вечеров, - но, в основном, там проводились различные собрания, лекции и торжественные концерты. Эстраду зала тогда, конечно же, украшало традиционное, сделанное из белого гипса, поясное изображение Старшего Вождя. И сейчас оно было оставлено в дискотеке, в уголке, аккуратно прикрытое тяжёлой бархатной занавеской. Оставлено - может быть для прикола, а, может быть, и на тот случай, если власть опять поменяется.
   Когда Свин вошёл в задымлено-затемнённый дискотечный зал, было уже около часу ночи, и от танцующей, подвыпившей публики было не продохнуть. Пробиваясь сквозь ритмично двигающуюся толпу к стойке бара, наш престарелый герой не испытывал никакой неловкости, так как атмосфера в дискотеке была весьма демократичной, и присутствовала здесь не только одна зелёная молодёжь, но люди и постарше, - даже немало и таких старпёров, как Свин.
   Что привлекало ещё в "Фауну" многочисленную публику, так это и возможность довольно недорого нажраться. Действительно, всего за пять условных единиц, полагающиеся за вход, пиво можно было потом пить в неограниченном количестве, хотя за другие, более крепкие, напитки приходилось платить отдельно. Но в чём беда? Но разве, выпив несколько литров отечественного пива (может быть даже и разбавленного, однако, с добавкой димедрола), не забалдеешь?
   Взяв кружечку пива, наш герой, одетый парадно, - в костюме и при галстуке, - уселся на высокий табурет у стойки бара и стал разглядывать танцующую публику. Здесь было много молоденьких смазливых девиц, в основном уже достаточно хорошо нажравшихся и явно искавших новых знакомств и приключений. Наш герой видел, как то к одной, то к другой из таких тёлок подкатывал какой-нибудь престарелый извращенец с отвисшим брюшком, тройным подбородком и сальной лысиной, - и знакомство закручивалось безошибочно.
   Время шло, но робковатый по природе Свин никак не решался подвалить к какой-нибудь чувихе, и всё более и более набирался пивом для храбрости. Наконец, одна бойкая девушка была практически прижата танцующей толпой к размерному брюху нашего героя. Свина поразило приятно-редкое совпадение, - это была негресса.
  - Ну, бля, - подумал он, - вот так номер! Луну-Яичницу ебёт негр, а я выебу негрессу!
   И он, не задумываясь, на одном импульсе, нежно поймал пухлой ладошкой тонкую шоколадную руку негрессы и предложил даме стаканчик Мартини. Та сначала скривила физиономию, как дразнящаяся мартышка, и жеманно сказала с лёгким акцентом: "Вообще-то я антиквариатом не интересуюсь". Но затем подумала секунду и согласилась: "Ладно, давай, дедушка, угощай!"
   Она посасывала белый Мартини, смачно обволакивая своими немереными губищами край высокого бокала, а Свин дотягивал уже невесть какой по счёту стакан пива. От шума музыки и разгорячённой толпы общаться им было тяжело, так что приходилось кричать друг другу в уши.
   Свину нравился очаровательно-лёгкий акцент, с которым говорила негресса, обтягивающее её упругое тело красивое платье в блёстках, и, вообще, весь её забавный, экзотический вид, - ну прямо полупантера-полуобезьяна.
   Негритянка оказалась студенткой из одной из африканских стран прогрессивной ориентации. Она с гордостью сообщила, что является бисексуалкой, да, вдобавок, ещё и извращенкой. Ей нравятся толстые, а ещё лучше, - очень толстые, - мальчики и девочки. Поэтому она и заприметила Свина, - из-за его округлых форм. И пробилась она к нему сквозь толпу специально. И, хотя он и несколько староват для неё, ей всё же хотелось бы провести с ним ночь. Но, вдобавок, надо было бы ещё найти какую-нибудь толстенькую чувиху, - так, чтобы можно было заняться любовью втроём.
   Тем временем атмосфера в танцевальном зале всё более и более накалялась. Отдельные, разгорячённые алкоголем и наркотическими средствами, молоденькие тёлки с визгом вскакивали на стойку бара, скидывали с себя в толпу одежду и так танцевали там, в голом виде. Они были все, по большей части, фигуристые и гладкие, - с ладными, умеренными габаритами, - а нужной негрессе толстушки никак не попадалось.
   Но ждать пришлось недолго. Наш герой почувствовал, как стойка бара, на которую он опирался локтем, ритмично завибрировала под чьими-то тяжёлыми ногами. Подняв глаза, он увидел пляшущую прямо перед собой, голую, белокожую, рыжеволосую женщину чудовищной толщины.
  - Вот она - моя любовь. Вот это - то, что мне надо! - в это же мгновение страстно зашептала негресса в ухо Свина, напуская туда изрядное количество липких, горячих слюней.
  ....................................................................................
   Нашему герою и негритянке без особого труда удалось затащить жирную тёлку к Свину домой. Но любовь на троих у них не особенно-то получалась, так как толстушка не была лесбиянкой и не хотела, поэтому, целоваться и обжиматься с африканкой. Вдобавок, немереная, рыжеволосая дама была сильно пьяна и буквально таки через каждые пять минут засыпала в объятиях негрессы и Свина, оглашая комнату мощным храпом.
   Так что вскоре, наш герой и африканка плюнули на толстуху, оставив её храпеть спокойно. Сами же они немного потрахались и тоже быстро уснули на широченной Свиновой кровати, которая теперь казалась им тесной из-за присутствия массивного, горячего тела рыжей женщины, занимавшего не менее двух третей кроватно-спального пространства.
  ....................................................................................
   Утром наш герой проснулся от довольно ощутимой вони. Перебравшая вчера толстуха, наблевала прямо на него, и её блевотина теперь засохшей, зловонной коркой стягивала Свину волосы на груди. Негресса уже не спала и, полусидя на кровати, смотрела с улыбкой на нашего героя. Толстуха же по-прежнему похрапывала, хотя уже и не так сильно, как вчера вечером.
   Свин тут же припомнил всё, что произошло накануне, но, к своему ужасу, никак не мог выудить со дна памяти имён двух своих спутниц по постели.
  - Доброе утро! - сказал он, обращаясь к негрессе.
  - Доброе утро, дорогой! - отвечала она. - Я вижу, что тебя заблевали. Пойдем, я тебя вымою, а то от тебя так пасёт. Вот к чему приводит пьянка.
  - Ты думаешь, что толстушка в порядке? - с некоторой тревогой спросил Свин.
  - А что с ней будет? - хладнокровно отвечала африканка. - Посмотри, какая это здоровенная корова. Нажралась просто, - вот и облевалась.
   А потом, помолчав немного, негритянка добавила: "Сонька - гадкая. Я её больше не люблю".
  - По крайней мере, я теперь знаю, как зовут толстуху, - подумал наш герой.
   Тут неожиданно зазвонил телефон. Свин протянул руку через Сонькину тушу к аппарату, стоящему на журнальном столике возле кровати. Потревоженная толстуха вздрогнула во сне и смачно пукнула.
   В трубке зазвенел невинно-нежный голосок Луны-Яичницы.
  - Ах, Свинчик, милый, куда же ты пропал? Я вчера весь вечер названивала тебе по телефону, - но никто не отвечал.
  - А, привет, - Свин не осмеливался называть Луну-Яичницу по имени, чтобы не возбудить ревность лежащей рядом с ним негрессы. - Я вчера был в гостях у друзей и вернулся очень поздно.
  - Ах, вот оно что, - в гостях. Небось, развлекаешься там с бабами, - неверный Свин?!
  - Ну что ты, что ты... - засмущался наш герой.
  - Совсем ты забыл свою Луну-Яичницу, Свинчик, - закапризничал голосок в телефонной трубке. - Ты, что же, больше не хочешь меня видеть?
  - Как можно такое подумать?! Конечно же, хочу.
  - Ну, тогда давай встретимся.
  - Давай. Когда?
  - Приезжай сегодня ко мне часиков этак в десять вечера. Идёт?
  - Идёт.
  - Ну, тогда пока, до скорого. Да. И привези, пожалуйста, бутылочку виски. Хорошее у тебя виски. Мне понравилось.
  - Окей, будет сделано. Пока!
   Положив трубку, Свин подумал: "Вот - хитрая баба, - звонит, как ни в чём не бывало. Ну, хорошо, и я буду себя вести с ней так, как будто ничего не знаю. Посмотрим, что изо всего этого выйдет?"
  - Негодный Свин, ты оказывается большой бабник! - захихикала негритянка.
  - Да, нет, что ты. Это старый друг мне один звонил. Обижался, видишь ли, что я его совсем забыл. Да вот и пригласил меня сегодня вечером к себе, - пить виски, - пытался хитрить Свин.
  - Ах, - друг, - заулыбалась негресса. - Что-то голос-то у твоего друга больно писклявый? Ну, да ладно, ладно, - пойдём мыться.
  ....................................................................................
   Негресса и Свин сидели в наполненной горячей водой с ароматной пеной ванне, включив душ, - тёплые струи которого лились на их головы и тела. И они с упоением плескались в этом потоке воды.
   Африканка как раз тёрла ожиревшую, раскрасневшуюся от банного жара спину нашего героя, и тот похрюкивал от удовольствия, когда полиэтиленовая шторка, цвета моря, закрывавшая ванну, потихоньку отклонилась, и в образовавшийся зазор просунулась Сонька распухшая физиономия. Поглощённые своей приятной деятельностью, негритоска и Свин её не заметили, и, поэтому, когда Соня произнесла малость сипловато-пропитым голосом: "А, хуля, вы здесь тут, молодые люди, без меня делаете?" - они одновременно вздрогнули от неожиданного испуга.
   А Сонька, не долго думая, втиснула своё белоё, жирное тело к ним в ванну, - отчего излишек мыльной воды с громким шлепком выплеснулся на кафельный пол.
  - Ты что, Фелисите, ебёшься с ним здесь? (Теперь Свин узнал и имя негритянки). А меня не позвала поучаствовать?! - обиженно обратилась к африканке Сонька, и от неё пахнуло крепчайшим перегаром.
  - Да, дозовёшься до тебя. Ты вчера так нажралась и задрыхла потом. А во сне заблевала бедного Свина. Вот видишь, - я его отмываю. А ты всё ебёшься, ебёшься. У тебя одно только на уме, - недовольно заворчала негресса.
  - Прошу прощения! Со мной это иногда случается. А потом я блюю во сне. Это верно. И даже однажды обосралась.
  - Спасибо за пикантные подробности! - отвечала Фелисите.
  - Слушай, давай его всё-таки выебем! - предложила Сонька и цепко ухватила Свина за разбухшие, распаренные яйца.
  ....................................................................................
   К полудню нашему герою, наконец, удалось выпроводить двух хабалок, обещав непременно позвонить им на следующей неделе. Они его прямо-таки изнасиловали в ванне. И, теперь Свин разгорячённый, уставший и с похмельной, больной головой повалился на кожаный диван в салоне.
   В голове было непривычно пусто, только что-то тонко и настойчиво позванивало в ушах. А ещё, слух упорно травмировало тиканье висящих на стене часов-ходиков, бьющее по мозгам мелкими, заточенными молоточками. Из-за этого звоно-стука Свин не мог заснуть. А ему хотелось спать, очень хотелось, так как этой дебошной ночью спал он немного.
   Не давало заснуть ещё и сознание необходимости вздремнуть. Иначе, каким же образом сможет он вечером в достойном виде явиться к Луне-Яичнице?
   Так как сон не шёл, в голове принялись потихоньку всплывать, как из глубокого подводья на поверхность, разные бессвязные мысли, и роиться, размножаясь. Наш герой начал подсознательно понимать, что негресса, - Фелисите, - теперь он уж не запамятует, как её зовут,- нравится ему, - и он непременно ей позвонит (телефон её он не забыл, к счастью, записать). Её гладкоё, мускулистое, блестящее от черноты тело приятно-зазывающе пахло пóтом и ещё чем-то непривычно-непонятным, - наверное, какими-то экзотическими маслами, которые она втирала в него. Было в негрессе и что-то дикое, необузданное, - какая-то тёмная природная сила, которая одновременно пугала и отталкивала Свина, но и притягивала его.
   Луна-Яичница, в сравнении с африканкой, была чем-то ближе, привычнее, домашнее. Уж если, жениться, - то, конечно, на ней. Хотя она и блядь. А, впрочем, негресса, - тоже, наверняка, - блядь!
  - Ну, ладно, - поживём - увидим, - думал Свин. - Измена поварихи теперь отомщена. И это хорошо, - просто заебись. Теперь мы квиты! Начинаем игру сначала.
   И, довольный ходом своих мыслей, наш герой, наконец-то, начал погружаться в забытье. И проспал до самого вечера.
  
  V
   А вечером они встретились с Луной-Яичницей у неё на квартире, в военном городке.
   И пили виски и болтали о разных разностях. И Свин вёл себя так, будто ни о каких изменах своей подруги не подозревает, и будто всё нормально. И сладкая повариха была нежна с ним и не скрывала радости встречи.
  ...............................................................................................................
   А потом, когда они, уставшие от любви, лежали, томно нежась, на измятых простынях на просторной кровати поварихи; та вдруг спросила: "Свинчик, а ты будешь мне ревнивым мужем? Задушишь, небось, меня, как Отелло Дездемону?".
   Наш герой сразу же вспомнил про проклятого негра Бабилу.
  - Ах, вот оно что, - подумал он. - Значит ты, блядь, собираешься продолжать мне изменять и после свадьбы?
   Но вслух он сказал: "Ну, что ты, Лунно-Яичничек, разве я похож на старого ревнивца? Ты же знаешь, дорогая, как я тебя люблю? Поэтому, конечно, мне будет неприятно, если у тебя появится любовник. Да, впрочем, как я об этом узнаю? Не надо, чтобы я о чём-то таком знал. Да, и что я могу сделать? Ведь ты, даже ставши моей женой, не будешь мне принадлежать".
   И Луна-Яичница сделала довольную мину и прошептала ласково: "Ах, Свинчик, ты - такая прелесть!"
   Очевидно, она была довольна ответом нашего героя.
   А потом, немного помолчав, она вдруг неожиданно сказала: "Ты знаешь, Свин, я, пожалуй, стану твоей женой. Но сначала нам, по-видимому, следует испытать друг друга, - пожить вместе. Поэтому было бы не плохо, чтобы я перебралась к тебе жить. Что ты об этом думаешь, Свинчик?"
   Свин даже несколько обалдел от неожиданно привалившего счастья.
  - Ну, конечно, конечно же, дорогая, перебирайся ко мне. - С пылом отвечал он. - Завтра же утром я тебя перевезу. Ты согласна выйти за меня замуж. О, боже, как же я счастлив!
  ....................................................................................
   Луна-Яичница быстро заснула и посапывала мелодично и равномерно, уткнувшись влажным носом в Свиново плёчо. А к нашему герою сон что-то не шёл. Он лежал и смотрел на белую, но казавшуюся чуть зеленоватой от проникающего через неё лунного света занавеску. Она слегка колыхалась от ветерка, продувавшего сквозь открытую форточку.
   С одной стороны, он был очень рад, что Луна-Яичница перебирается жить к нему и, что они, наверное, поженятся. Но, с другой стороны, как-то неуютно было Свину теперь лежать на кровати поварихи, - возможно ведь и здесь тоже звероподобный негр Бабила с остервенением ёб его возлюбленную.
   И стал снова Свин думать, как тогда на кладбище, о смысле жизни. И с отчётливостью понял он теперь, что смысл жизни - не в одной только любви, а, может быть, даже совсем и не в ней. Скорее всего, в жизни нет никакого чётко-определённого смысла. И каждый человек выбирает свой смысл жизни, - для самого себя, - и живёт этим смыслом всю жизнь, или только какую-нибудь часть её.
  - Ну, вот я, - уже прожил почти всё отпущенное мне время, - пятьдесят лет мне уже, - думал Свин. - И какой же смысл жизни выбрал я для себя, чем же я жил? Да не чем. Вот ведь - что самое хуёвое! Хотя, впрочем, ведь в детстве я мечтал стать агрономом и жил какое-то время этой мечтой. Но не стал им. Папа, - полковник, Порась Свинович, - царство ему небесное, - советовал мне пойти в армию и прочил блестящую карьеру. И я, - дурень, - послушал его. Вот и прослужил почти тридцать лет. Но не было у меня, наверное, любви к своей профессии, не было призвания. Вот ведь в чём беда. И служил я оттого без большой радости. Ну и пил в меру, ну и волочился за бабами. Ну и что теперь? Дожил ведь уже до седых лет - и один, как дворовая собака; и детей нет, и не любит меня никто. Здохну вот, так никто и не вспомнит. Хотя есть друзья, впрочем, - это хорошо. Есть Рыба, Пень, Заяц, Подорожник. Славные друзья. Но этого мало. Жениться надо мне, жениться на Луне-Яичнице. Как хорошо, что она, наконец, согласилась! Будет семья, детишки, своя жизнь, - спокойная и стабильная, - на старости лет. Вот и появится у жизни запоздалый, но всё же смысл. Хотя, не любит меня Луна-Яичница, - я это точно чувствую.
   И тут Свин провалился в забытье.
  ....................................................................................
   И снился нашему герою странный, добрый сон. Вот он сидит на веранде своего дровяного домика, - вернее даже не домика, а огромного домищи, выглядящего не совсем современно, а как настоящий терем из детских сказок. Сидит он, одетый в просторную, расшитую затейливым узором, рубаху, за накрытым белоснежной, накрахмаленной скатертью столом. А напротив - блестящий, медный самовар; и пьёт Свин из блюдечка горячий, душистый чай, и закусывает его бубликом с намазанными на него маслом и вареньем.
   С веранды вид замечательный: яблоневые сады, все в бело-розовом цвету, - растянулись далеко-далеко. А за ними, почти у горизонта, вьётся серебряной лентой река. И утреннее солнышко светит тепло и ласково.
   За столом, кроме него, - детишек - видимо, не видимо, - человек десять. И все они такие русоволосые, - мальчики стрижены под горшок, а девочки - с косичками и крупными цветными бантами. И все одеты так чисто и аккуратно, - в фольклёрно-народные одежды, - расшитые рубашки, да сарафаны. И возрастов они - самых разных: от совсем почти младенческого до подросткового. И пьют тоже все чай, и ведут себя так почтительно и чинно.
   А рядом со Свином восседает Луна-Яичница, - красавица с намалёванными красными щеками, с пушистой, русой косой, в пёстром сарафане и расшитом бисером кокошнике. Восседает она важно и дует чай из блюдечка.
   А прислуживают за столом две расторопные девахи, - то же в русских нарядах, только попроще, чем у хозяев. Одна девка - толщины неимоверной, - Сонька, а другая, - ну прямо экзотическая птица, - черномазая Фелисите. На веснушчатой Соньке сарафан смотрится вполне подобающим образом, но на негрессе - совсем прикольно, - как ватник на попугае.
  - Хорошо-то как, Луна-Яичница, - молвит тут Свин и сладко потягивается.
  - Хорошо-хорошо, батюшка, - почтительно отвечает ему супруга. - Извольте вот медку отведать, - наш полицмейстер Пень вам его в подарок прислал. С собственной пасеки.
  - Ах, славный мужичок этот Пень. Добрейшая душа, - умиляется тут Свин и просит. - Мазани-ка мне, Луна-Яичницушка, ложечку этого медку вот сюда, на свободное место на бублике.
   А в это время двое детишек, сидящих в дальнем конце стола, - мальчик и девочка лет пяти-шести, - расшалились. Мальчик дернул сестричку за косичку, а та зачерпнула полную ложку земляничного варенья и вывалила её ему прямо на белобрысую голову.
  - Это что ещё такоё? Прекратить живо это безобразие! - грозно молвил Свин.
   И в тот же миг, почтительно стоящие в некотором отдалении Сонька и Фелисите бросились к малышам наводить порядок.
  ....................................................................................
   И тут наш герой проснулся. И, спросонья, никак не мог понять, где же он находится. И, наконец, до него дошло.
   Рядом мирно посапывала Луна-Яичница, - такая красивая в первых утренних, розоватых лучах взошедшего солнца. И вспомнил Свин, что она станет его женой, и ощутил всей душой большой глоток счастья.
   Заебись!
  
  VI
   Повариха сдержала своё обещание и перебралась жить к Свину на следующий же день. Для перевоза её многочисленного скарба пришлось опять прибегнуть к помощи Зайца и его весёленького грузовичка.
   Добрейший господин Заяц был несказанно рад счастью своего друга. И, поэтому, когда все вещи Луны-Яичницы были перенесены из кузова в Свинову гостиную, владелец гаража предложил сгонять по-быстрому на своей тачке в ближайший магазин за водкой, - чтобы отметить воссоединение двух любящих душ.
  - Ну, что ты, дорогой Заяц! - завозражал Свин. - У меня полный бар виски. Ты ведь знаешь, что я люблю виски. Есть любое, - шотландское, ирландское канадское. Зачем нам водка.
  - Нет, друг, - виски - это сивушное пойло. Нет ничего лучше хорошей, холодной водочки. Да и в нашем государстве за новоселье всегда пьют водку, - отпарировал Заяц. - Не бзди, - я быстренько обернусь, и дерябнем мы с вами на сон грядущий.
   Любящий выпить и не брезгавший под настроение и хорошей водкой, Свин согласился, только для того, чтобы доставить другу удовольствие, так как он, да и, по-видимому, все остальные порядком устали. При этом наш герой, однако, правильно подумал: "Выпить немного - это хорошо, - это расслабляет и снимает стресс в нашей сумасшедшей жизни".
  ....................................................................................
   Владелец гаража на удивление скоро вернулся, да не один, - а в сопровождении наших старых друзей Рыбы и Пня.
  - Вот так сюрприз! - воскликнул обрадованный Свин. - Мои добрые товарищи. Как я рад вас видеть! Где же это Заяц вас нашёл? Какими это судьбами?
  - Да всё очень просто, дорогой друг, - солидным басом отвечал полицмейстер. - Мы тут с Рыбой сегодня решили пропустить по стаканчику, - ну вот и пошли в магазин за винцом. А тут смотрим, - Заяц заваливает. Ну что ж, бывают же иногда счастливые совпадения. Так теперь вместо того чтобы пьянствовать в скучной холостяцкой компании, будем пить все вместе - за ваше с Луной-Яичницей счастье. А это куда приятнее и веселее!
  - Да что же это я? - засуетился наш герой. - Проходите, проходите гости дорогие, в гостиную, - не топчитесь в коридоре.
  ....................................................................................
   И вот они уже все сидели за большим столом перед батареей принесённых гостями бутылок и аккуратно разложенными Луной-Яичницей и Свином на тарелках многочисленными закусками. Были здесь и малосольные огурчики домашнего приготовления, и селёдочка, и балычок, и маринованные белые грибочки (кое-что привезла с собой Луна-Яичница, а кое-что было припасено у Свина в холодильнике).
   Сидели наши друзья так уютненько около растопленного хозяином камина, - а за окном стоял поздний стылый вечер, - и пили они и закусывали, и беседа лилась у них гладко, без задоринки.
   Ах, какой кайф, как хорошо! - крутилось, наверное, у них всех в головах.
   Немного захмелевший уже полицмейстер вдруг вскочил на ноги, выпрямился по стойке "смирно", и провозгласил: "Я предлагаю тост за прекрасных дам. А так как прекрасная дама здесь только одна. Я пью за тебя, Лунно-Яичничек, - чтобы хорошо и счастливо жилось тебе со Свином на новом месте!"
   В этот момент все мужчины, как бы сговорившись, повскакивали со своих стульев и выпили стоя за довольную, но немного смутившуюся Луну-Яичницу. А когда мужики садились, уже изрядно поддатый пожарник Рыба вдруг завопил срывающимся тенором: "Урр-ааа" и зычно икнул.
   А затем воцарила недолгая, молчаливая пауза, во время которой все снова со смаком налегли на вкуснейшие закуски.
   Молчание прервал Заяц.
  - Завидую я тебе, Свин, - задумчиво молвил он, отхлебнув из гранёного стаканчика изрядную порцию горькой и закусив её ловко подцепленными на вилку грибочком и огурчиком. - Вот у тебя есть Луна-Яичница. Вы поженитесь и будете жить счастливо, детишек наплодите. А я, что? Старый вдовец. И сын мой уже вырос, живёт от меня отдельно и редко мне звонит. Вот так и сдохну одинокой собакой.
  - Ну, это ещё, что? Что за пессимизм, дорогой Заяц?! - с чувством возразил ему наш герой, удивившись сходству своих недавних мыслей с настроениями друга, - Ничего-ничего, не раскисай. И в твоей жизни всё образуется. Не надо только отчаиваться и вешать носа.
  - Ну, конечно же, господин Заяц, - вы ведь у нас такой красавец! - поддержала своего жениха Луна-Яичница.
   Действительно, в молодости, владелец гаража был недурён собой. Но теперь годы и алкоголь разрушили его лицо и тело. Так что повариха явно польстила Зайцу.
  - А что, скажи нам Луна-Яичница, - когда же теперь ваша со Свином свадьба? - задал прямой вопрос, не любивший недоговорок, Пень.
  - О, не спешите так, дорогой полицмейстер, дайте же нам пожить немного вместе, притереться друг к другу. - Отвечала юная повариха. - А уж, когда свадьбу назначим, - так, не волнуйтесь, - всех вас оповестим, всех пригласим.
  .................................................................................... Здорово подвыпившие, гости ушли поздно, - Заяц поехал развозить их на своём грузовичке, когда было уже далеко за полночь.
   А разморенные вконец переездом, обилием употреблённых закусок и выпивки, Луна-Яичница и Свин, завалились тут же спать, даже не убрав со стола.
  ....................................................................................
   Так и зажила теперь юная повариха у нашего героя. И, вообще, они неплохо ладили между собой, хотя их характеры достаточно друг от друга разнились. Так, Свин являл собой медлительную, довольно вялую личность, тогда как Луна-Яичница была вся насыщена энергией. Наш герой любил бардачный беспорядок и повсюду раскидывал свои вещи. Его подруга же ценила педантичную упорядоченность и чистоту и, поэтому, постоянно убиралась в Свиновом логове.
   И дела свои все повариха планировала заранее. Так, она повесила на стене, на кухне, календарь, на котором, около каждого числа, мелким, аккуратным почерком записывала, - что нужно было в этот день сделать. И даже дни своих месячных она помечала записью красной шариковой ручкой: "красные в городе".
   Луна-Яичница теперь, вроде как успокоилась, не блядовала и все вечера проводила дома, развалившись, усталая после дневных трудов в гарнизонной столовой, на Свиновом кожаном диване и, вперившись в горящий экран телевизора. Она любила телек и смотрела при любой возможности практически всё подряд.
   Свин же, напротив, телевизор не жаловал, считая его пустой тратой времени. Однако, и он иногда не отказывал себе в небольшом удовольствии посмотреть футбольный матч.
   Как мы уже сказали, Луна-Яичница хорошо следила за Свиновым домом: убиралась, мыла посуду. И это существенно облегчало жизнь нашего героя, - особенно посуда. Её он мыть ненавидел, и на кухне, в раковине, когда он жил один, всегда скапливалась целая гора тарелок, вилок, ложек и ножей.
   Свин теперь ощущал себя совсем счастливым человеком. Хотя, иногда в его душу скользкой, холодной змейкой заползало сомнение. "Как Луна-Яичница, - такая молодая и красивая, - может жить с таким толстым и старым уродом, как я", - думалось тогда нашему герою. Нет, она наверняка несчастна и только притворяется, что любит его.
   И Свин отчасти был прав. Не то чтобы Луна-Яичница была несчастлива. Вовсе нет. Она, действительно, не любила Свина, но он нравился ей своей добротой и покладистостью характера. Только скучновато было ей с ним, почти так же, как со своими динозаврами-родителями, которые жили в удалённой деревне и которых она изредка навещала. Да и сексуально не особенно он её удовлетворял. Ощущалась и разница в возрасте, и, несомненно, пухлый Свинов хуй был вяловат по сравнению с жилистой Бабилиной елдой.
   И возжелала, поэтому, вскоре Свинова невеста новых приключений, захотелось ей опять молодых любовников.
  ....................................................................................
   Место поварихи в гарнизонной столовой вполне устраивало Луну-Яичницу. Но работа была дневная, и в связи с этим практически было невозможно оправдаться в случае своего отсутствия ночью дома у Свина. Поэтому хитрая голова поварихи стала соображать, - чтобы такое придумать, чтобы иногда проводить ночь вне дома с Бабилой, или ещё каким любовником.
   Говорить, что поехала ночевать к своей тётке, квартировавшейся также в гарнизонном городке, часто было невозможно. Но, скажем, выдумать какие-нибудь ночные приработки, - это могло пройти. И Луна-Яичница придумала.
  - Ах, Свинчик! - сказала она как-то ангельским голосочком. - Ты ведь знаешь, что мы стеснены деньгами. Твоей пенсии и моей нищенской зарплаты в столовой не хватает.
  - Что верно, - то верно, - вздохнул Свин. - Но что же делать? Такова жизнь.
  - Нет, дорогой, не надо опускать руки. Есть у нас возможность улучшить нашу ситуацию! - бодро парировала его невеста.
  - Ах, вот как!? - обрадованно удивился наш герой. - Ну-ка, расскажи, что ты ещё там придумала?
  - Ты знаешь, Свинчик, нашей дискотеке "Фауна" требуется вторая барменша для работы иногда ночью. Платят очень хорошо. Так вот, я и думаю взять ещё и эту работу.
  - Ну, что ты, Лунно-Яичничек, - пытался, было, возражать Свин, - ты и так очень устаёшь в своей столовой. Да ещё теперь работать ночью. Ну, зачем это? Для чего такие жертвы? Не так уж мы и нуждаемся в деньгах.
  - Но, Свинчик, - это всего лишь одна-две ночи в неделю, - не больше. Да и не на всю жизнь это. Поработаю несколько месяцев, заработаю немного деньжат и брошу.
  - Ах, дорогая Луна-Яичница, как мне будет грустно и одиноко в те ночи, которые ты будешь проводить в дискотеке! - воскликнул в страдании наш герой. - Ну, что ж, - если ты так решила... Ну, тогда и я сидеть на месте не буду. Что же это делается - баба работает, а мужик сидит, сложа руки? И я буду искать себе какие-нибудь приработки!
  ....................................................................................
   И всё пошло своим чередом. Луна-Яичница стала две ночи в неделю - в среду и в субботу - проводить вне дома, всегда возвращаясь, однако, рано утром к своему жениху, - чтобы тот ничего не заподозрил.
   По четвергам и воскресеньям она отсыпалась днём дома. Делать это позволял ей гибкий график работы в гарнизонной столовой - с двумя произвольными выходными на неделе.
   Поначалу наш герой часто предлагал довести Луну-Яичницу на своей тарантайке до дискотеки и потом забрать её оттуда рано утром. Но Луна-Яичница всегда отказывалась, говоря, что Свину незачем себя перетруждать, и, что она прекрасно доберётся до работы и с неё на трамвае, - тем более что - это близко, - всего две остановки. И звучала в её нежном голоске при этом такая чуткая забота о Свиновом здоровье, что тот, в конце-концов, перестал настаивать.
   Чтобы не отставать от Луны-Яичницы Свин теперь начал тоже подрабатывать. Устроился развозить на своей тарантайке по городу рекламные объявления и проспекты. Работка, в общем-то, не тяжёлая, но мыторно-однообразная, да и платили не много. Но что поделать? Куда было податься нынче отставному вояке? Даже преподавателем на военную кафедру какого-нибудь Университета не устроишься. Не в чести стало нынче военное дело, - в свете новых политических установок.
   А Луна-Яичница предавалась теперь две ночи в неделю разврату. По средам - с холостяком негром Бабилой, на его квартире; а по субботам - с новоприбывшим в военную часть молоденьким лейтенантом Хвостенко. Это был долговязый, белобрысый детина, невнятной, веснушчатой наружности, - которая вместе с его женатым семейным положением никак не вязались с имевшимся за ним репутацией знатного ёбыря. С Хвостенко они занимались любовью в гостинице, а также и у него в машине, так как дома у него находились благоверная супруга и трёхлетний сынишка. Жене неверный лейтенант нередко говорил, что уходит на ночь в караул.
   Но не получала уже Луна-Яичница от мужиков такого удовольствия, как раньше. Стали они ей приедаться, - все такие одинаковые, - со своими либо сарделечными, либо сосисочными хуями, разной степени твёрдости. Любовники, впрочем, каждый раз давали Луне-Яичницы небольшие суммы денег с тем, чтобы, в случае чего, она смогла бы отчитаться перед Свином за свою работу в ночном клубе.
   А Свин был верен Луне-Яичнице. Хотя и позванивал иногда негрессе Фелисите. Но дальше трёпа по телефону у него теперь с ней не заходило. Хотя и хотелось порой нашему герою отодрать сладкую африканку, - но, заложенные в него с детства благонравными родителями, высокие моральные принципы не позволяли ему изменить Луне-Яичнице.
   Однако Свин вскоре снова узнал о неверности своей невесты.
  
  VII
   Однажды в субботу, поздно зимним вечером, наш герой лежал на кожаном диване в салоне и скучал без своей возлюбленной, ушедшей работать, как всегда в этот день, на дискотеку. Свин лежал и скучал, - телевизор смотреть ему не хотелось, спать тоже что-то не тянуло, и он, от нечего делать, решил позвонить Фелисите, - ей без проблем можно было поздно звонить.
   И только Свинова пухлая рука потянулась к телефону, стоящему на полу около дивана, как тот с отчаянной громкостью зазвонил.
   Свин аж вздрогнул от неожиданности.
  - Что такое? - подумалось ему. - Кто может звонить так поздно? Уж не случилось ли с кем что?
   Он взял трубку. И услышал на другом конце провода знакомый, басисто-хрипловатый голос. Это снова был доброжелатель.
  - Ну что, господин Свин, - сказала трубка, даже не поздоровавшись. - Ну, и как вам живётся с вашей ненаглядной Луной-Яичницей?
  - Прекратите, прекратите немедленно это хулиганство! Прекратите мне названивать! Я вызову полицию! - запротестовал, было, наш герой.
  Но трубка довольно резко и с некоторой фамильярностью оборвала его.
  - Не нервничайте, мой дорогой! Я же добра вам хочу. Недаром же зовусь доброжелателем.
  - Да идите вы на хуй, доброжелатель! Заебали уже вашими звонками! - вспылил Свин и хотел, было, уже повесить трубку, но та сказала настойчиво-твёрдым голосом: "На три буквы, конечно, легко послать меня, господин Свин, но попрошу вас соблюдать хотя бы малейшую корректность. Уверяю вас, что вы не пожалеете об информации, которую я вам сейчас сообщу. И всё это я сделаю ради вашей пользы. Я искренно желаю вам добра".
  - Давайте, короче, выкладывайте вашу информацию! - отрезал раздражённо наш герой.
  - Информация очень проста, мой дорогой Свин.
  - Попрошу без фамильярностей!
  - Ну, так вот, Луна-Яичница опять вам неверна. Вы думаете, что по средам и по субботам она работает в дискотеке "Фауна"? Так нечего подобного! Она вам изменяет. По средам она спит с Бабилой, а по субботам - с лейтенантом Хвостенко. Не верите? Проверьте сами. Проследите за ней.
  - Ну что же это? Как же это? - запротестовал, было, ошарашенный Свин.
  Но на другом конце провода уже раздавались настойчиво-резкие гудки.
  ....................................................................................
   Свин был вне себя от бешенства. "Как же так?", - думал он. - "Эта низкая блядь мне так подло изменяет. Работает, видите ли, она по ночам. Пополняет семейный бюджет. А сама тем временем ебётся с мужиками. А, впрочем, может быть это и клевета. Надо всё самому проверить. Хотя в прошлый раз "доброжелатель" не соврал. А, вообще, кто этот "доброжелатель", и почему я должен ему верить? Нужно, однако, во всём самому разобраться. Надо будет проследить за Луной-Яичницей и самому всё увидеть". "Легко сказать "проследить". Но как же я, в самом деле, буду за ней следить. Ведь она тут же меня заметит", - озадачился наш герой. Но в это мгновение счастливая мысль осенила его: "Надо будет малость изменить свою внешность и одеться так, чтобы она его не узнала. Конечно, можно было бы попросить Пня, чтобы он послал кого-нибудь из своих агентов-детективов следить за Луной-Яичницей. Но, нет, - не надо этого делать. Зачем выносить сор из избы. Так что, сам переоденусь, загримируюсь. И выслежу неверную суку!"
  ....................................................................................
   Свин купил в популярном среди городской молодёжи магазине "Клёвый прикид" прикольные, витиеватые, искусственного волоса, усики и прикреплённые к ним пластиковые очочки, а также клетчатую кепку с немереным козырьком, достойную настоящего Гиви. Приобрёл он и смехотворный костюмчик в крупную полоску, прекрасно сочетающийся с кепкой.
   Продавец, - тучный, совоглазый мальчик с сальными волосиками, разделёнными по центру головы глубоким пробором, завернул все эти покупки в морковного цвета, испещрённую мелкими фигурками голубых бегемотиков обёрточную бумагу. А потом он посмотрел мутновато-недоумевающе на нашего героя, не понимая, по-видимому, зачем такому солидному, пожилому дяде потребовался весь этот маскарадный хлам. Ну, а в конце совсем не удержался и спросил тонким баском: "Дядя, а дядя, - а для чего вам всё это?"
   Свин, погружённый в свои мысли и не ожидавший вопроса, сначала никак не отреагировал. А затем, секунд через десять, встрепенулся и ответил: "Это, мальчик, - не для меня, а для моего племянника".
   Но было уже поздно, - тучный мальчик не услышал ответа, - оставив в руках нашего героя плотно упакованный свёрток с покупками, он скрылся за дверью, ведущей в подсобку.
  ....................................................................................
   И вот, в один прекрасный, зимний субботний вечер, когда Луна-Яичница собралась на работу в дискотеку, Свин решил проследить за ней. Он обождал пока она накрасилась-напомадилась, одела своё вечернее платье, - чёрное в серебристых блёстках, - и вышла за дверь.
   Затем он со зверской скоростью напялил на себя очкасто-усато-клетчато-полосатый прикид и молнией выбежал из дома в садик, а оттуда - на улицу.
   Там, в тусклом свете обмороженных фонарей поблёскивали сугробы. Было жгуче-тихо, и в чёрном небе, над безжизненными деревенскими домиками, полоской бледной фольги завис лунный полумесяц.
   Свин огляделся по сторонам и заметил уже в самом конце улицы, - там, где она круто заворачивала за массивный фасад церквушки, - быстро удаляющуюся фигурку своей возлюбленной.
   Он, крадучись, прижимаясь к самому краю тротуара, - чтобы не быть обнаруженным, - последовал за ней.
   Очутившись за церковью, на ярко освещённой площади, наш герой увидел, как Луна-Яичница села в автомобиль сиреневого цвета, который тут же, попёрдывая, отчалил.
  - О, боже! - подумал Свин. - Это же разъёбанная, сиреневая тарантайка этого гнусного негодяя, Хвостенко. Голос из трубки, по-видимому, не врал. Немедленно же вдогонку за ними! И всё проверить самому!
  ....................................................................................
   Пока наш герой пытался завести промёрзший мотор своего транспортного средства, Луны-Яичницы давно уже след простыл. Тем не менее, Свин решил ехать прямо в военный городок на квартиру Хвостенко, - он знал, где тот обитает. Хвостенко был здоровенным и грубо-тупым малым и вполне мог бы навалять нашему герою тумаков, если бы дело дошло до драки. Пистолета Свин не взял, - от греха подальше, - он был готов биться до последнего в рукопашную, и, в случае необходимости, даже погибнуть за свою любовь.
  - Однако, - странно! - подумал он, уже едя по раздолбанной, скользкой дороге в сторону военного городка. - Хвостенко же женат и у него есть даже ребёнок. И живёт он вместе со своей семьёй. Следовательно, везти Луну-Яичницу к себе на квартиру он не может.
   Где же, ёб тать, мне их теперь искать?
   Дорога, извиваясь в лунном свете грязновато-бёло-зелёной лентой, бежала через густой сосновый лес. Довольно часто прямо перед колёсами с неистовой прытью проскальзывали жирные лесные зверушки - не то зайцы, не то - поросята, не то свинозайцы, - и, чтобы не раздавить их, Свину приходилось резко притормаживать. От этого машину заносило по скользкому грунту к обочине дороги, и колёса издавали зловещий скрежет, гулко разносимый эхом по лесным окрестностям.
   Наш герой уже, было, почти совсем доехал до военного городка. Оставалось пересечь лишь поляну, бывшую за поворотом дороги, и небольшую берёзовою рощицу.
   Вынырнув на освещённую ярким лунным светом поляну, Свин тут же заметил у её конца, у обочины дороги, злосчастный сиреневый автомобиль.
  - Это они! - мелькнуло в его воспалённой голове, и он тут же остановил машину и погасил фары, надеясь, что находившиеся в сиреневом авто Хвостенко и Луна-Яичница не заметили его.
   Похоже, что это так и было, потому что, довольно ярко высвеченный бледным месяцем и находившийся метрах в ста от нашего героя, автомобиль не сдвинулся с места.
   Свин вышел из своей машины в холодную ночь и чуть было не захлебнулся от ледяного воздуха. Подкравшись потихоньку к автомобилю Хвостенко, наш герой заметил, что машину регулярно потряхивает и, что из её салона доносятся женские крики и мужское постанывание.
  - Ебутся, - хладнокровно заключил Свин и поспешил вернуться к своей машине, решив подождать и убедиться, что в сиреневом авто действительно находятся Луна-Яичница и Хвостенко.
   Наш герой ждал долго и порядком замёрз в остывающем салоне своего тарантаса. Наконец, из сиреневого авто вышли двое. Это были они - дылда Хвостенко и миниатюрная Луна-Яичница. Они явно имели намерение помочиться, - так как повариха присела на корточки возле одиноко торчащего посреди дороги пенька, а вставший тут же рядом лейтенант достал из штанов увесистую елду и пустил на искрящийся снег дымящуюся струйку.
   Наблюдая всё это, Свин сохранял удивительное даже для него самого хладнокровие, - желание драться куда-то улетучилось.
  - Ни Хвостенко, ни Бабила не виноваты. - Думал он теперь. - Уж если и надо с кем разбираться, - так это с Луной-Яичницей. И отдельно, - с глазу на глаз.
   Потом неверные повариха и лейтенант снова забрались в машину и куда-то поехали. Свин не стал следовать за ними. Всё и так уже было ясно.
  
  VIII
   По дороге домой хладнокровие начало постепенно покидать нашего героя. Он всё более и более жаждал расправы над своей неверной невестой.
  - Убью её, а потом порешу и себя! - стал снова думать он. - Жизнь без любви Луны-Яичницы не имеет смысла!
  ....................................................................................
   Войдя, однако, с холода в свой тёплый, уютный дом, Свин как-то сразу успокоился. Наступило некое притуплённое безразличие.
   Наш герой разделся, налил себе полный стакан виски, включил телевизор и плюхнулся напротив него на свой любимый кожаный диван. Виски приятно обжигало горло, и тепло постепенно окутывало продрогшее Свиново нутро. Мысли его, наверное, от спиртного, теперь приняли философскую направленность. Наш герой стал думать о жизни вообще и об её смысле или бессмыслии.
   В молодости жизнь казалась Свину остро-ощутимой и материальной. С прожитыми годами, однако, жизнь становилась всё менее ощутимой и невесомой - будто всё что происходило с ним, на самом деле случалось с кем-то другим, а наш герой был как бы зрителем в театре.
   У Свина часто бывало досадное ощущение, - и теперь это ощущение явилось с новой силой, - сколько же времени и энергии было потрачено в жизни зря, - на какие-то, казавшиеся раньше важнейшими цели, которые по истечении времени стали столь малозначительными и эфемерными. Он вспомнил теперь, как ещё молодым лейтенантом ухаживал за одной смазливой девчонкой по имени Пташка. И собирался даже жениться на ней. И как всё, связанное с Пташкой казалось ему тогда жизненно важным. В их взаимоотношениях и концентрировалась в тот период вся его жизнь, весь её смысл. Вспомнил он, как однажды, поздно вечером, вёз Пташку к себе в гарнизонную гостиницу на только что купленной машине - зелёненькой тарантайке, - не той, что у него сейчас, но сильно на неё похожей. Денег у Свина в тот момент почти не было (получка должна была прийти как раз на следующий день), и бензин кончался. И он страшно переживал, что остановится где-нибудь на дороге и не довезёт Пташку до дома. И это случилось, - к счастью совсем уже около дома, - автомобиль встал посреди проезжей части, не доехав десять метров до Свинового подъезда. Они с Пташкой вынуждены были вылезти из машины и оттолкать её вдвоём к тротуару, чтобы она не загораживала проезжую часть.
   Тарантайка Свина оказалось как раз напротив выезда из гаража, и до утра надо было обязательно её оттуда переставить.
   Как ни стыдно было нашему герою перед Пташкой, но ему пришлось попросить у неё в долг немного денег, чтобы залить бензина и припарковать машину в положенном месте. Она дала денег, и он, отвёл её в свою квартирку, а сам, взяв канистру, бросился бегом до ближайшей бензозаправки, находившейся километрах в двух от его дома. Бежать пришлось по тёмной, извилистой улочке, безлюдной в этот поздний час, а потом по туннелю, где скопились за день выхлопные газы, - и в горле от них жгло и перехватывало дыхание.
   Пташка терпеливо ждала его в гостиничном номере, но потом они ведь всё равно расстались.
   И зачем он так бежал?! Значит зря! Вот так - всегда в жизни! Или почти всегда.
  ....................................................................................
  - Однако, - хватит думать! Спать уже пора. - Сказал сам себе Свин. Потянувшись рукой к напольному выключателю торшера, он натолкнулся на какой-то конверт, лежащий на ковре.
   Наш герой поднял его, - конверт был не запечатан, и на нём аккуратным почерком Луны-Яичницы был выведен адрес её школьной подруги Венерки, - уже замужней мамы двух детей. О ней Луна-Яичница как-то упоминала в разговоре с нашим героем. Любопытство подмывало Свина прочитать письмо, находившееся в конверте, но он говорил себе, что, как интеллигентный человек, не может этого сделать. Однако через некоторое время любопытство всё же взяло верх над высоко моральным Свиновым воспитанием, и он бережно достал из конверта тщательно свёрнутый бумажный четырёхугольник.
   Письмо было коротким, - всего несколько строк. Повариха писала:
  "Дорогая Венерка!
   Я надеюсь, что у тебя всё хорошо, и, что вы со своим мужем ладите на славу, и, что твои детки здоровы.
   У меня всё в порядке, - работаю. Живу сейчас у одного хорошего человека, который заботится обо мне и, кажется, любит меня. Он хочет, чтобы я стала его женой. Но вот беда, - я его не люблю, - он старый, толстый и лысый. Иногда я даже бываю груба и жестока с ним, - особенно, когда он осмеливается меня ревновать. А это - очень жаль, так как он всегда добр со мной.
   Замуж мне уже пора. Годы мои уходят, все мужики здесь за мной волочатся, а замуж никто не берёт. Так и останусь в старых девках. Может и принять предложение этого доброго старика? А там - стерпится-слюбится. Что ты мне посоветуешь, Венерка? У меня, по-видимому, нет другого выхода.
   Обними от меня всех школьных друзей, - кого увидишь.
   Твоя Луна-Яичница".
   Несмотря на то, что Свин догадывался, что Луна-Яичница не любит его, он, всё же, был несколько ошарашен. Хотя повариха и называла его в письме "хорошим и добрым человеком", но было очевидно, что весь-то интерес её выйти за Свина замуж держался только на том, что никто другой не брал её!
   И, успокоившиеся, было, мысли нашего героя после прочтения этого письма стали снова всё более и более распаляться и закрутились в голове с новой силой.
  - Всё хуйня и блядство! - думал он, аккуратно положив письмо в конверт, а конверт - на прежнее место на ковёр. - Значит Луна-Яичница, блядь, не любит меня. А только потешается надо мной. Вот - блядь!. А почему, собственно, она должна меня любить? Не могу же я всем нравиться. Иначе стану, как правильно говорил когда-то Пень, человеком без индивидуальности, без стержня. Но почему же, блядь, она тогда переехала жить ко мне и согласилась выйти за меня замуж? Ни хуя не понимаю. Ах да, наверное, из-за того, что её замуж-то никто не берёт. Совсем уж я запутался. Ведь она так и пишет в письме к Венерке: "У меня, по-видимому, нет теперь другого выхода". Вот блядь лицемерная! Ведь я-то люблю её! Убью её на хуй! И себя тоже!
   С этими словами Свин вскочил с дивана и подбежал к письменному столу, в ящике которого хранил своё табельное оружие. Он схватил холодный, увесистый пистолет, и первая шальная мысль, проскочившая у него в мозгу, была - застрелиться немедленно! Хрен с ней, с Луной-Яичницей, - пусть гуляет.
   Свин раскрыл рот и сунул туда ствол пистолета, - и тут же почувствовал пересохшим, разгорячённым языком жгучий холод и мерзко-ржавый привкус оружейного металла, и ему стало страшно стреляться.
   Он с отвращением кинул пистолет на пол, а сам, вдруг потеряв силы, снова плюхнулся на диван.
  
  IX
   Свин, как это ни странно, крепко спал в эту ночь. И, проснувшись рано утром, решил пойти прогуляться. Он быстро собрался - не хотелось ему встречаться дома с могущей скоро прийти Луной-Яичницей. Надевая пальто, Свин как-то машинально подобрал с пола пистолет и сунул его в карман.
   Он вышел из тёплого дома в прохладу, на улицу. Там было солнечно и морозно. Воздух, казалось, весь пропитался парами свежести. Стояла блаженная тишина, которая всегда бывает в населённых пунктах только поздно ночью или рано утром, в выходной день. А был как раз выходной - воскресенье. Тишина эта, однако, никак не действовала на нашего героя. Он находился в состоянии какого-то туповатого оцепенения. Свин шёл по улице и считал свои шаги, и мысли никак не шли в его пустую голову.
   Он на минуту задержался около автобусной остановки и стал рассматривать прикреплённую там пёструю рекламу сигарет.
   В эту минуту к остановке на другой стороне улицы, с глуховатым скрипом по грязному дорожному снегу, подъехал автобус. Двери его с хлопком растворились, и из них стали спускаться пассажиры.
   Свин подумал, что на этом автобусе может приехать Луна-Яичница. Он спрятался за своей автобусной остановкой и оттуда стал разглядывать выходящих из автобуса на противоположной стороне улицы людей.
   Вываливающаяся из автобуса публика была одета весьма разношёрстно, - кто в шубах, кто в пальто, кто в тулупах. Некоторые тащили увесистые сумки, некоторые вели за руку детей.
   И вдруг на Свина стал накатывать гнев. Расслабленное до того, сердце нашего героя сжалось в сухой камень, рука его полезла в карман пальто и стиснула до боли в кисти рукоятку пистолета. Из автобуса спускалась Луна-Яичница. Он отчётливо её увидел.
   Повариха подобрала полы дублёнки, чтобы не запачкать их, и ступила легонько своими модными, лаковыми сапожками на талый снег. Она замешкалась, что-то, около автобуса и дала плотной массе народа, сошедшего до неё, несколько отдалиться.
  - Ах, блядь, - возвращается с блядок от Хвостенко! - резко всплыло в голове у Свина. - Ну, ничего, сейчас всё встанет на свои места! Бог помогает мне. Это момент! Сейчас или никогда!
   И Свин решительным, быстрым шагом перешёл улицу и приблизился к Луне-Яичнице.
   Увидев нашего героя, Луна-Яичница сначала немного удивилась. Но её лицо практически мгновенно расплылось в приветливой улыбке, выражающей удовольствие от появления жениха.
  - Ах, Свинчик, ты здесь в такую рань?! Как я рада тебя видеть! - воскликнула повариха.
  - Не ври! Совсем ты мне не рада, - вскипел Свин. - Отвечай быстро - забросишь ли ты всех своих любовников и пойдёшь за меня замуж, - прямо сейчас, сегодня, распишемся, - или будешь продолжать гулять?!
  - Да что это на тебя нашло, Свин, какие любовники? И почему такая спешка с женитьбой?
  - Значит, не хочешь сознаваться, и будешь гулять! - Заключил наш герой. - Ну, тогда, раз ты не будешь моей, - никому ты не достанешься!
   С этими словами он быстрой молнией отскочил от своей невесты на несколько шагов, рванул из кармана пистолет, прицелился, не долго, и выстрелил в Луну-Яичницу.
   Она вздрогнула, замерла на месте, - как будто задумалась, - потом шагнула вперёд, покачнулась и упала с глухим стуком в сугроб.
  - Всё, - промелькнуло в голове у Свина, - прощай жизнь! И он приставил холодное дуло пистолета к виску. И откуда-то из глубины его подсознания выскочила вдруг на поверхность фраза из слышанной когда-то в далёком детстве латиноамериканской песенки: "Adiós, amiga cara del mi vida!"*.
   Последнее, что он видел, было, как толпа вышедших из автобуса людей разделилась вдруг на две группы. Одна подбежала к лежащей на грязном снегу Луне-Яичнице и окружила её плотным кольцом, а другая бросилась к нему, протягивая десятки пытающихся схватить его цепких рук.
   Свин нажал курок. В голове грохнуло, ослепительно вспыхнуло, затем потемнело до черноты, а потом эта чернота стала наступать на него и ускоряться, и, наконец, полетела в лицо тяжёлой, горячей массой всё быстрее и быстрее, раскалываясь на тысячи, миллионы искрящихся синих звёзд.
  
  X
   В комнате плыл неяркий, синий свет. И с ним всё, что было вокруг, тоже плыло, - медленно и неуклонно, - и закручивалось в бесконечную спираль.
  
  __________________________________________
  * "Прощай, дорогая подруга моей жизни!" (исп.).
   Над ним склонились два лица, - мужчины и женщины, - в белых медицинских шапочках. И лица эти постепенно расплывались и тоже сливались в уносящую всё на её пути голубую спираль.
   Он чувствовал себя маленьким, беспомощным и бессильным. И это потому, что он только что вышел из живота своей матери.
   А потом его везли в старомодной медицинской машине-фургоне, по ухабистой дороге, в больницу, и вязкий, тяжёлый бред проникал в его крохотное тело. Он был болен корью.
   А дальше была огромная квартира, среди комнат и коридоров которой он легко прятался и терялся, - и родители не могли его найти. Всюду здесь витал запах крепких папирос, которые курила его бабушка, похожая на доброе, печёное яблоко, - вся в мелко-нитевидных морщинах. А за окнами плыла лёгко-синяя весна, и зеленела свежими, блестящими куполами церквушка.
   Эту гармонию вдруг разрушила противная собака, - дог, - разлаявшаяся под балконом. И тогда бабушка принесла с кухни чайник с кипятком и вылила его содержимое, тонкой струйкой, совсем рядом с догом. Тот испуганно взвизгнул, - как маленькая болонка, - и ретировался к своей хозяйке, - жирной армянке, - которая тут же подняла неприличный ор.
   А затем он видел, как ребята закопали на школьном дворе, под деревом, дохлого кролика. И где они только нашли этого кролика? Впоследствии, проходя каждый раз мимо незаметной могилы животного, о существовании которой никто из прохожих не догадывался, а знал только он, Свин всегда представлял себе, как кролик гниёт там, - под землёй, и полчища слизких, белых червей и других отвратительных насекомых пожирают его.
   А дальше появился хулиган. Какой мерзкий был этот длинный хулиган. Он был на два года старше Свина и вымогал у него деньги. Свин боялся хулигана. Каждый раз, выходя из школы, наш герой чувствовал своей хлюпкой спиной его тяжёлый взгляд. Он озирался с опаской и, действительно, видел злорадно ухмыляющегося хулигана. Свин ускорял шаг, а потом пускался бежать. Но хулиган всегда без труда настигал его.
   А затем, молоденьким лейтенантом, только что вышедшим из училища, он ехал в вагоне поезда в первый раз заграницу, - служить. В купе собралась весёленькая компания его сотоварищей по курсу. Все они курили и пили водку. Свину тоже налили пол гранёного стакана. Он не любил водку, но надо было пить за компанию. Наш герой осушил одним махом, почти до дна, свой стакан, так, что горьковатая жидкость ожгла ему горло. А потом он поставил стакан на столик у окна купе, и тот стал мелодично позванивать в такт движению вагона.
   Мягкая, горячая истома постепенно обволакивала тело и голову Свина. Вскоре он заснул, свернувшись в неудобной позе на нижней полке купе. И спал он долго-долго и не видел снов. Но его, в конце концов, стали будить. Кто-то тряс его за плечи. И от этой тряски и от неудобного положения, нестерпимо заболела шея.
  ....................................................................................
   Над ним склонились те же лица, - мужчины и женщины, - которые он видел при своём рождении. Значит, - он родился заново. Но, нет, - это другие люди, - они совсем не похожи на тех - из синей комнаты. Но это же - мужчина и женщина. И это они трясут его за плечи, - он с одной стороны, а она - с другой.
  - Свин, очнись, идиот! - услышал он знакомый голос, как бы прорвавшийся к нему через ватную перегородку. Это кричал мужчина, - громко и отчётливо, прямо ему в ухо. Но лица его, хотя оно и было совсем близко, наш герой никак не мог разглядеть, - перед глазами всё кружилось, и зрение расфокусировалось, а в ушах сильно шумело.
  - Сейчас сделаем вам укольчик, господин Свин, - чтобы не было так больно, - сладко прошептал ему в другое ухо женский голос, также показавшийся Свину чем-то знакомым.
   В это же мгновение он почувствовал, как в его оголённую руку, бессильно лежавшую поверх одеяла, впилась игла.
   Свин попытался, было, разнять ссохшиеся губы и спросить, где он и что с ним произошло, но губы не разнимались и были свинцово-тяжёлыми. Так что вместо членораздельного вопроса у него изо рта вырвался лишь хриплый свист.
  - Не беспокойся, не беспокойся, Свин! Это я - твой старый приятель, врач Пустырник, - донёсся до него издалека, как из шахты мужской голос. - Ты у меня в больнице. Ты сделал глупость - подстрелил Луну-Яичницу и себя. Но, ничего, слава Богу, всё обошлось. Она жива, да и ты теперь выкарабкаешься.
   Тут Свин вспомнил всё, - с болевой отчётливостью. Но всё, что всплыло в его памяти, казалось каким-то нереальным, произошедшим, будто, не с ним, а виденным когда-то давно в кино.
  ....................................................................................
   Прошло несколько дней, и Свин стал потихоньку отходить. Голова уже не так кружилась, как в начале, и звон в ушах постепенно ослабевал.
   Он переживал за Луну-Яичницу и каждый день спрашивал Пустырника об её здоровье и умолял разрешить ему с ней повидаться.
  - Увидишь, увидишь ещё свою Луну-Яичницу! Она и сама хочет тебя видеть. Полежи ещё немного, оклимайся, отдохни. И она тем временем очухается. - отвечал ему всегда доктор.
  ....................................................................................
   Однажды в палату к нашему герою пришёл полицмейстер Пень.
  - Ну, ты Свин, - козёл! - прогремел он могучим басом прямо с порога. - Твоё счастье, что Луна-Яичница осталась жива. И твоё же счастье, что она упросила меня не возбуждать против тебя уголовного дела. Иначе, не миновать бы тебе зоны... и надолго.
  ....................................................................................
   Тем временем, Луна-Яичница лежала в той же больнице, на том же этаже, в соседней палате. Свин целился ей в сердце, но рука его дрогнула в последний момент, и пуля прошла ниже, прошив насквозь левое бедро. Рана оказалась глубокой, кровоточащей, очень болезненной, но не опасной. Вначале, от боли, Луна-Яичница даже на несколько минут потеряла сознание. И теперь эта тупая, тяжёлая боль, хотя и немного успокоенная лекарствами, разрывала всё её тело.
   В её голове неустанно крутились вопросы: "Почему Свин сделал это? Ведь было всё уже решено. Они поженятся летом. Что, Свин совсем сошёл с ума? Наверное, что-то подозревал об её изменах? Да-да, он ведь спросил её, перед тем как выстрелить, - кончит ли она гулять, и будет ли принадлежать ему одному? - Или что-то в этом роде".
   Она не держала на Свина зла, но не могла, всё же, понять его безрассудного поступка. Ей нужно обязательно было увидеть его, и поговорить с ним обо всём этом. Но врачи не разрешали из-за слабости. Они сказали, однако, поварихе, что её жених пытался покончить с собой и выстелил себе в голову, в правый висок. Пуля прошла по височной кости черепа и не коснулась мозга. Она вышла наружу через лоб, не задев глаза. Однако был повреждён нерв, и Свинового лицо сильно перекосило на правую сторону. Свин уже очнулся и теперь, по-видимому, был вне опасности.
  ....................................................................................
   Раньше у Луны-Яичницы всегда был страх смерти, - особенно в детстве. А в отроческом возрасте она прочла рассказ Эдгара По "Заживо погребённые" и после этого стала бояться ложиться спать, потому что представляла себе, что проснётся не в своей тёплой, уютной постели, а в холодной, тёмной могиле.
   Но с возрастом она поверила в Бога, и страх умереть отошёл на второй план, - она во всём теперь полагалась на Всевышнего и к своей возможной кончине относилась с некоторым равнодушием, как к чему-то неизбежному. Но, с вероятной смертью Свина, теперь Луна-Яичница не могла примириться и переживала за него ужасно. И, несмотря на успокаивающие и обнадёживающие слова врачей, она всегда представляла в своём взбудораженном воображении худший для Свина исход.
   Как-то днём, углубившаяся в свои раздумья, повариха не заметила, как дверь её палаты тихонько отворилась, и в неё бодренько проскользнул доктор Пустырник.
  - Здравствуйте, моя дорогая Луна-Яичница! - сказал этот динамичный старичок в очках, с клиновидной бородкой, похожий чем-то на доктора Айболита, своим обычно-весёлым голоском. - Как у вас дела? Я вижу, что вы чувствуете себя уже немного лучше. Не так ли?
  - Да, спасибо, - отвечала Луна-Яичница слабым голосом, - только болит всё.
  - Ну, ничего-ничего, - обнадёжил Пустырник, - боль постепенно успокоится. Надо только немного потерпеть. Однако вы знаете, что вам придётся сделать небольшую операцию, чтобы поставить на место раздроблённые косточки бедра?
  - Знаю, знаю. Вы уже говорили мне об этом,- вяло отвечала Луна-Яичница.
  - Так вот операция будет завтра утром. После чего, через несколько дней, если всё пройдёт без осложнений, мы сможем выписать вас домой. Однако придётся ещё некоторое время походить в гипсовой повязке, которую мы вам поставим.
   А, потом, выдержав небольшую паузу, он продолжил: "А вы знаете, Луна-Яичница, я разрешу вам сегодня увидаться со Свином. Он чувствует себя существенно лучше и может уже передвигаться в кресле-каталке. Так что мы его к вам сейчас привезём. Вот вы и поговорите обо всём".
  ....................................................................................
   Через несколько минут две солидной комплекции нянечки с трудом втолкали в палату Луны-Яичницы кресло с тучным телом Свина. Наш герой представлял собой жалкое зрелище, так как был облачён в грязновато-потёртый, неопределённого цвета, больничный халат, и голова его была плотно обмотана бинтами. Оставались только небольшие прорези для глаз и рта.
   Повариха, полусидящая в кровати, увидев своего жениха в таком плачевном виде, не удержалась и вскрикнула: "Ах, бедный Свин!"
  - Луна-Яичница, я не хотел. Я не знаю, что на меня нашло, - процедил в ответ через щель в бинтах наш герой. - Если можешь, - прости меня!
  - Я давно уже тебя простила, Свин, - отвечала Луна-Яичница. - Но объясни, пожалуйста, почему ты это сделал? Почему ты хотел убить меня и себя?
  - Это всё от ревности. От ревности и от любви, - выдохнул через свою щель наш герой. - Я знал, что ты мне изменяешь. И страшно страдал.
  - Ах, бедный Свинчик, теперь я вижу, что ты действительно меня любишь. И я тебя люблю. Иначе, зачем же я согласилась идти за тебя замуж? А мои измены, - ведь это же всё баловство, чепуха. Можно подумать, - что ты сам такой верный?
  - Но я же - мужчина, - пробубнил Свин.
  - Ну, вот видишь, Свинчик, какой ты "мачо". Значит тебе - можно, а мне - нельзя.
  - Скажи мне лучше, Свин, как твоя голова? Ведь ты же выстрелил себе в голову? - продолжала, обеспокоено, Луна-Яичница.
  - Голова, ну что голова? Так, - кружится немножко. Ты мне-то скажи, - как ты-то себя чувствуешь? Ведь я же целился тебе в самое сердце, - идиот.
  - Целился ты в сердце, а попал в бедро. Действительно, - идиот, - отвечала слабым голосом Луна-Яичница. - Ну, что, - всё нормально. Врач Подорожник говорит, что выкарабкаюсь. Завтра меня будут оперировать, - косточки вправлять. А не то, если неправильно срастутся, - без костылей ходить не смогу.
  - Ах, моя сладкая Луна-Яичница, сколько же я, старый дурень, проблем наделал. Вот тебя теперь резать будут и, небось, под общим наркозом.
  - Да, под общим.
  - И ты не боишься? Скажем, - заснёшь и не проснёшься, - с опаской спросил наш герой. - Вот я, например, больше всего на свете боюсь двух вещей: общего наркоза и полётов в самолёте. Ни разу не оперировался под общим наркозом, - только под местным, - и на самолётах летал только при самой крайней необходимости.
  - Знаешь - я верю в Бога, Свин, - отвечала Луна-Яичница с умиротворённым спокойствием, - и это помогает не испытывать страха в жизни. Я даже не думаю о предстоящей завтра операции. На всё воля Божья. Если Господь не хочет, чтобы я завтра умерла, - так ничего со мной и не случится.
  
  XI
   Когда, на следующее утро юную повариху увезли в операционную, Свин просто места себе не находил. Он дал одной из больничных нянечек денег, чтобы та пошла и купила для Луны-Яичницы огромный букет алых роз - таких же, как в день их первого свидания. И теперь этот букет, с трудом воткнутый в пластиковую бутылку из-под минеральной воды с отрезанным горлышком, ожидал повариху на тумбочке возле кровати. А наш герой в великой нервности разъезжал из угла в угол на своём инвалидном кресле по длинному больничному коридору.
   Многоопытный доктор Подорожник оказался как всегда на высоте. Он виртуозно прооперировал Луну-Яичницу, - так, что через два часа её уже снова привезли в палату, - к ждавшим её розам и жениху, - в полном сознании и в неплохом самочувствии.
   А на следующий день повариха уже начала потихоньку ходить, поддерживаемая с одной стороны катившимся на коляске Свином, а с другой - опираясь на палочку.
  ............................................................................................................... Мир и идилия воцарили отныне в отношениях наших героев. Поправлялись они теперь быстро, действуя, по-видимому, благотворно друг на друга своей любовью.
   Через неделю после операции Луна-Яичница уже бодро передвигалась по больничным коридорам и даже выходила прогуляться в парк без посторонней помощи, - немного прихрамывая, однако. А Свин встал со своего кресла-каталки и начал также передвигаться самостоятельно, хотя и не так бойко, как его подруга, так как голова у него всё ещё кружилась, и в ушах позванивало.
  ...............................................................................................................
   А на дворе уже властно вступала в свои права весна. Апрельское солнышко пригревало с каждым днём всё ярче и ярче, и жухло-чёрный снег уже почти совсем растаял. Воздух был полон какой-то невнятно-ароматной свежести, и в головах у наших героев роились и отплясывали радость новой жизни и сонмы невнятных, но счастливых предчувствий.
   Гуляя, взявшись за руки, по больничному парку, они говорили много и радостно, строя сумбурные планы на свою грядущую семейную жизнь, и были теперь хоть и не совсем здоровы, - она прихрамывала, а он косил физиономией, - но абсолютно счастливы и в гармонии с самими собой и друг с другом.
   А старый, добрый врач Подорожник частенько заглядывался на наших прогуливающихся влюблённых и радовался за них, вспоминая нередко старинную пословицу: "Не было счастья, да несчастье помогло".
  ....................................................................................
   Вскоре, по выходе Свина и Луны-Яичницы из больницы, в ресторане "Поджаристый пескарь", куда наши влюблённые когда-то пришли в самом начале своего романа, они сыграли весёлую и изобильную свадьбу, на которую пригласили почти всё население военного городка, - даже пресловутых лейтенантиков Бабилу и Хвостенко, - ну и, конечно же, своих друзей, - пожарника Рыбу, полицмейстера Пня, владельца гаража Зайца и врача Подорожника.
   Возможно, на свадьбе был и "доброжелатель", - по крайней мере, Свину так казалось. Но он ничем не выявил своего подлого присутствия.
  ...............................................................................................................
   После свадьбы наши герои уже больше не разлучались, и зажили в Свиновом доме. Лёгкая хромота на левую ногу у Луны-Яичницы так и осталась, да и Свинова физиономия теперь была немного кривовата на правую сторону, - но это не мешало их любви.
   Жили новобрачные счастливо. Повариха и не помышляла более о своих ебливых любовниках. Так только иногда, прогуливаясь под руку с мужем, поворачивала украдкой прелестную головку в сторону проходящих мимо бравых молодых офицеров. Но дальше этого дело теперь не шло, несмотря на то, что к офицерам Луна-Яичница, по-видимому, питала врождённую слабость.
   И Свин тоже был верен супруге, и даже думать забыл о сладкой негрессе Фелисите. Иногда только, в тёплое время года, совершая променад по парку вместе со своей второй половиной, он исподтишка поглядывал на проезжающих мимо круглопопых велосипедисток в коротких, приподнимаемых ветерком, юбочках, с усердием вращающих педали пухлыми ножками. А зимой внимание его иногда привлекали фигуристки - тоже в коротких юбчонках. Ну, что поделать, - стала проявляться, по-видимому, у нашего героя врождённая слабость к велосипедисткам и фигуристкам.
  
  Париж-Москва, 2001 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ОТТЯГ
  
   Августовский, прохладный вечер в Москве. Недавно прошёл небольшой дождик и обмыл пропылённые деревья, которые стоят теперь посвежевшие по обеим сторонам дороги и отдыхают. Прозрачный воздух, очистившийся от выхлопов машин, ласково обволакивает город лёгким, сумеречным покрывалом. Даже невзрачные, грязные блочные пятнадцатиэтажки в районе метро "Войковская" отсвечивают теперь каким-то радостным, розоватым светом в лучах только что утонувшего за дальними крышами солнца.
  ...............................................................................................................
   Он вылез из своего тёмно-малинового "Рено 19", смачно потянулся, размяв немного затёкшую от продолжительной езды уже немолодую, заплывшую жиром спину, ступил на влажную газонную траву около детской площадки, вдохнул сыроватый, лёгкий воздух и вдруг, ощутив почему-то какое-то необыкновенное счастье, радостно подумал: "Заебись!"
  - А что, собственно, "заебись"? - тут же переспросил внутри него заунывно-плаксивый голос, - наверное, его внутреннее "я"-пессимист.
  - Жизнь хорошая, вечер славный, бабки есть, тачка..., к подруге иду, подруга молодая, бухать будем, - тут же бодро пояснило другое "я"-оптимист.
  - Ха-ха, - бухать. Большое удовольствие! - парировал голос-пессимист, - Но ведь ебли-то почти наверняка не будет. А если и будет, - то какая-нибудь куцая.
  - Что верно, то верно. Но всё равно, - подруга молодая, нам друг с другом прикольно. Мы клёво колбасимся, - поспешил оправдаться голос-оптимист.
  - А не странно ли тебе, сорокалетнему мужику, вошкаться с двадцатилетней девчонкой-свистушкой? - занудно не отставало "я"-пессимист, - Пора бы уже остепениться!
  - Постареть мы ещё всегда успеем! - мгновенно парировал голос-оптимист, - И вообще, - отстань от меня, - затрахал уже совсем.
  - Ну, ладно, - поступай, как знаешь! - обиделось, наверное, пессимистическое "я".
  ...............................................................................................................
   Он поднялся на восьмой этаж на разломанном, расписанном ненормативными лексическими оборотами, лифте к квартире номер тринадцать, где жила его юная фея по имени Надюша. Нестойкое сердечко его нервно затрепыхалось в груди в предчувствии сладкой встречи с ней. Он не позвонил, а слегка постучал в обитую ватой и дерматином дверь, Надюше не нравился резкий звук дверного звонка.
   За дверью не отвечали, и он постучал ещё раз, уже сильнее. Теперь послышались приближающиеся, шаркающие шаги, поворот ключа в замке, и дверь отворилась.
  - Опять в своём репертуаре! Опаздываешь, Абрамыч! - сердито встретила его молодая подруга.
   Надюша была в своей обычной домашней униформе, - засаленной желтоватой короткой комбинации, из-под которой торчали несколько обвисшие чёрные трусы.
  "Ох, как надоел мне уже этот раздолбайский вид!" - подумал он про себя, а вслух вяло пролепетал в своё оправдание: "Ну что же я могу сделать? Пробки..."
  - Выезжать надо раньше. Ну, да ладно, заходи. У меня гости сегодня.
  - Гости. Это интересно. Это кто же? - несколько разочарованно спросил Абрамыч, предпочитавший провести время с Надюшей наедине.
  - А проходи вот на кухню, - только обувь сними, - и сам увидишь.
  ...............................................................................................................
   На кухне, несмотря на открытую настежь балконную дверь, было жарко и накурено. У него сразу перехватило нестойкий дух, и он ошалело выпалил: "Ну и надымили же вы тут!"
   На кухонном столе, на тарелочках, были разложены некоторыё скромные закуски - столичная селёдочка в горчичном соусе, солёные огурчики, корейский морковный салат, варёная картошка, сардельки молочные, чёрный хлеб. В самом центре, над всем этим гастрономическим изобилием, гордым обелиском возвышался наполовину опорожнённый двухлитровый пластиковый пузырь тёмного Очаковского пива.
   За столом, на табуретках, сосредоточенно выпуская из себя сигаретный дым, расположились две молоденькие девицы. Одну из них, пухлую с ярко накрашенными губами, что сидела спиной к окну, а к нему в анфас, Абрамыч знал. Это была Надюшина подруга, Машка Бурвина, по прозвищу Буравчик. А со второй, худенькой и немного кривоносой девушкой, сидевшей к нему в профиль, он был незнаком.
   Абрамыч улыбнулся про себя, заметив, что волосы у обеих дам были выкрашены в жгуче-пепельно-блондинистый цвет совершенно одинаковой краской.
  ...............................................................................................................
   И ещё больше он улыбнулся от пришедшего вдруг к нему приятного воспоминания о том, как год назад он со своим уже разменявшим полтинник, но бравым и усатым другом, Ефремычем, прогуливался вечером по летнему Арбату.
   Оба они, - и Абрамыч и Ефремыч, - были свободными мужиками, - вдовцами, - и дружили ещё с тех времён, когда работали в Париже. Абрамыч - в научном институте, а Ефремыч - в русском торговом представительстве. У Абрамыча имелся сын Лёха - трудный подросток-старшеклассник, - а у Ефремыча - целых три недоросля: тоже старшеклассники - Колян, Костян, и студент-первокурсник - Михан. В Париже все эти ребята ходили в школу при Российском посольстве.
   У знаменитого арбатского фонтана, изображающего в золоте Пушкина с супругой Натальей Гончаровой, им повстречались Надюша с Буравчиком. Друг его запал на Бурвину, - наверное, из-за её пышных форм и сексуально-раздражающего, блондинистого окраса. А Абрамычу приглянулась Надюша, - свежая, румяная, коротко-подстриженная девушка, без какого-либо окраса.
   Бравый Ефремыч, подкрутил свой вставший торчком ус и, ни секунды не колеблясь, подкатил к ним в своём привезённом из Парижа пиджаке Хуго Босс. На этот раз, что с ним случалось не часто (примерно при одной попытке вступления в контакт из десяти), отлупа не он получил. Так они и познакомились.
   А после выпивали на квартире у Абрамыча, что в "доме на набережной" и окнами на Кремль. А затем Ефремыч уединился с Бурвиной в одной из комнат и стал к ней приставать, а Абрамыч и Надюша остались на кухне и мирно беседовали о всяких серьёзных вещах, - о том, как, например, устроена Вселенная. Надюша оказалась любознательной девушкой и засыпала учёного и многознающего Абрамыча всяким вопросами, на которые ему было даже не всегда легко ответить.
   А потом в коридор выскочил злой Ефремыч, - в расстёгнутой рубашке и мятых брюках со спустившимися подтяжками. "Всё, пиздец!" - громогласно заявил он, - "Еду до хаты". Абрамыч сразу понял, что Бурвина ему не дала.
  - Хорошо, - сказал воспитанный Абрамыч, - Но, ведь, девушек же надо на такси посадить.
  - На такси! Ещё чего! Перетопчутся! Пусть сами добираются, как хотят! Платить ещё за них... - возмутился его сердитый товарищ.
   Разочарованный Ефремыч быстро оделся и покинул апартаменты друга в гордом одиночестве. "На такси ведь поедет. Метро уже не ходит", - с сожалением подумал Абрамыч, зная бережливую натуру Ефремыча.
   А потом галантный Абрамыч вывел девушек на улицу и посадил их в такси, снабдив нужной суммой денег, и не забыв записать Надюшин номер телефона.
   Через пару дней Абрамыч позвонил Надюше и пригласил её в ресторан. Вот так и начался их роман.
   Двадцатилетняя Надюша приехала в столицу в поисках счастья три года назад из провинциального "мегаполиса" - Кашира 2, и снимала в Москве (на удивление недорого) двухкомнатную квартиру вместе со своей сестрой-блезняшкой Катей. Сёстры совсем не походили друг на друга, так как были разнояйцовыми близнецами. Надя - небольшого роста и немного пухленькая, а Катя - высокая и худая. Первая работала секретаршей в рекламном агентстве, а вторая - официанткой в ночном баре. Для своего возраста сёстры заколачивали приличные бабки.
   Надюше было интересно с образованным Абрамычем, она любила вести с ним просвещённые беседы и считала его хоть уже и несколько дряхловатым телом (ему стукнуло сорок), но молодым душой. Секс же мало интересовал сею юную особу, что доставляло немалые страдания ещё не совсем опустившемуся Абрамычу. Соития у них случались только по большим праздникам, и то какие-то куцые. А, в последнее время, по прошествии года со дня их знакомства, плотские отношения совсем выдохлись. Тем более что у неё уже как два месяца появился новый молодой ёбарь, - Тончик, не годящийся, конечно, и в подмётки Абрамычу по своим интеллектуальным данным, но делавший евроремонт квартир, и исправно снабжавший её баблом. У Абрамыча же Надюша денег, по каким-то одной ей известным принципам, никогда не брала, - сколько он ей не предлагал.
   Итак, отношения их постепенно перерастали в чисто платонические, - как между отцом и дочерью.
  ...............................................................................................................- Ну что размечтался! Стоит, - рот раскрыл! - вывела Абрамыча из раздумчивого состояния подошедшая незаметно сзади Надюша,.
  - Вот, знакомься. Бурвину ты знаешь. А это, рекомендую, - её подруга - Маринка Косарева, или попросту для друзей, - Косая.
   Марина подняла на Абрамыча свои зеленоватые, слегка раскосые, хитрые глаза и улыбнулась тонкими, ярко напомаженными губами, сладко произнеся: "Очень приятно!" При этом её длинный и немного крючковатый нос забавно скривился, - как у Бабы-яги.
  - Приятно познакомиться, - Аркаша, - представился по-простому Абрамыч.
  - Он у нас учёный ум, дохтур наук, - поспешила прокомментировать Надюша, - Поэтому попрошу обращаться с ним с должным трепетом, без фамильярностей и без мата.
  - Поняли, - сделав серьёзный вид, сказала Косая и томно окунула Абрамыча в зелень своих восхищённых, узковатых глаз, - от чего тот засмущался и немного порозовел. А Бурвина тем временем захихикала в ладошку.
  ...............................................................................................................
   Все четверо теперь разместились за тесным кухонным столом. Абрамыч налегал больше на закуски, так как был голоден, а уже насытившиеся дамы пили пиво. Его теперь было вдоволь, потому что Абрамыч сбегал вниз, к ларьку, и приволок ещё два пузыря Очаковского.
   Разговор как-то поначалу не клеился. Аркадий Абрамович все больше пережёвывал пищу, да смущался. Но потом, выпив несколько стаканчиков пива, он отрелаксировал и стал расспрашивать Косую и Буравчика об их жизни. Бурвину он не видел уже год со дня их знакомства на Арбате. Однако толстый Буравчик его мало интересовал, а вот изящная Косая, напротив, изрядно привлекла его внимание. Да и она проявляла к несколько потрёпанному жизнью доктору наук явный интерес и словоохотливо отвечала на его распросы, строя иногда морально неустойчивому Абрамычу глазки.
   Оказалось, что Косая с Бурвиной вот уже как несколько месяцев живут в Москве, - нашли себе "женихов" и поселились у них на квартире в московском спальном районе Зябликово. Женихи приехали в Москву из Запорожья, и занимались в столице покраской высоковольтных вышек, зашибая своим нелёгким трудом крутой лавандос. Двухкомнатную квартиру в Зябликово им снимала строительная фирма, на которую они работали по контракту, - полгода вкалывали в Москве, полгода отдыхали на Родине, где у них имелись законные супруги и малолетние дети.
   Мужиков этих было трое, - сорокалетние - толстый и здоровый Мишка и мелкий и худой Гришка, - а также семнадцатилетний Мишкин сын, - могучий амбал Вован.
   Косая сообщила, что Буравчик живёт в одной комнате с толстым Мишкой и его сыном. Бурвина и Мишка спят на раскладном диване, а Вован - в противоположном углу комнаты, на матрасе, постеленном на пол. Когда Буравчик и Мишка ебутся, что случается каждую ночь, - то им приходится двигаться тихо, чтобы скрипом дивана не разбудить Вована. Так что вдоволь наебаться не удаётся.
   Косая же спит в другой комнате с Гришкой, - то же на диване. Она любит Гришку, потому что, несмотря на то, что сам он - плюгавый и мелкий, - хуй у него - длинный и толстый и почти всё время стоит.
  - Марина, ты вгоняешь учёного Аркадия Абрамовича в краску своей, извини, пошлой хуйнёй! - заметила Буравчик.
  - Ничего-ничего, - это всё очень прикольно. Рассказывай дальше, Марина! - поощрил её уже совсем переставший смущаться Абрамыч, - Краснею я от удовольствия беседы с вами и выпитого спиртного.
   Ему, действительно, нравилось теперь, как матерятся молоденькие девчонки. Во времена его юности дамы не матерились, и при них выражаться мужикам было тоже нельзя. Абрамычу был интересен рассказ Косой, от которого его даже внутренне заколбасило. А краснел он на удивление часто, - кровь приливала к голове, подскакивало давление от разных эмоций. "Вот так", - думал иногда Абрамыч, - "поведёт меня в один прекрасный день, и - пиздец, - упаду, как куль с говном, и даже крякнуть не успею..."
   Так познакомились престарелый Аркадий Абрамович и юная Косая (она была на три месяца моложе Надюши, но, правда, чуть постарше Буравчика).
  ...............................................................................................................
   После ухода двух неразлучных подруг Надюша в очередной раз отказала Абрамычу во взаимности, но в качестве моральной компенсации снабдила его номерами Марининых телефона и пейджера, посоветовав обязательно позвонить ей (только днём, когда ёбари Косой и Буравчика на работе, или оставить сообщение на пейджере). "Встретишься с ней, - не пожалеешь", - сладким, утешительным голосом сказала заботливая Надюша, - "Косая у нас - знатная ебариха!"
  ...............................................................................................................
   А тут как раз и удобный повод подвернулся для того, чтобы связаться с Мариной. У среднего сына Ефремыча, Костяна, намечался день рождения - шестнадцать лет, - совершеннолетие. По этому поводу Ефремыч закатывал в выходные у себя на даче основательный сабантуй. Был, конечно, приглашён и Аркадий Абрамович. А Абрамычев Лёха и так уже гостил целую неделю на даче у Ефремыча.
   Вот тут-то Абрамыч и предложил своему другу подогнать на праздник двух хабалок. Одну - Буравчика, для него, а другую - Косую, для себя. Ефремыч был приятно удивлен тем обстоятельством, что снова увидит разбередившую ему когда-то душу Бурвину. Дело теперь оставалось за малым, - позвонить Косой и уговорить её поехать на дачу к Ефремычу вместе с Буравчиком.
   Марина была рада звонку Абрамыча. Её кокетливый, нежный голосок довольно звенел в трубке. И, конечно же, она согласилась поехать на дачу, пообещав уговорить и подругу.
  ...............................................................................................................
   Ярким, летним субботним днём, после обеда, Абрамыч выехал за ними на своём "Рено" к библиотеке Ленина. Ещё издали, с широкой улицы, он увидел стоящих на тротуаре, возле выхода из метро, Косую и Буравчика. Из-за сильного движения он, однако, не смог к ним подъехать, и вынужден был припарковаться в узком переулке, за библиотекой, и вернуться к ним пешком.
   Идти пришлось, как показалось Аркадию Абрамовичу, довольно долго, - а он уже и так, по своему обыкновению, опоздывал. Да, вдобавок, и лишний вес не позволял ему особенно быстро передвигаться. Поэтому Абрамыч нервничал, что девицы не дождутся его и уйдут. Но они, слава Богу, оказались на прежнем месте.
  ...............................................................................................................
   В машине Марина поместилась рядом с Абрамычем, а Маша Бурвина - на заднем сиденье. Абрамыч заметил, что обе дамы сегодня были особенно ярко накрашены, и от них несло неким недорогим подобием французских духов.
   Учёный Аркадий Абрамович опять смущался и не знал о чём говорить с девушками. Тем более что Косая была сегодня какая-то смурная и совсем не поддерживала беседы. Отчасти спасла положение Буравчик, объяснив, что её подруга сегодня никакая, потому что её колбасит со вчерашнего перепоя. Бурвина поддержала беседу с Абрамычем, охотно рассказывая ему о своём прошлом житье-бытье в Кашире и нынешней жизни в Москве с "женатыми ёбарями".
   Так что дорога прошла незаметно, - тем более что пробок не было, - и часа за полтора они домчались по просторному Можайскому шоссе, а потом по вполне приличной дороге, - но поуже, - до деревни Бобки, в которой у Ефремыча был дом.
   Дом этот, - двухэтажный, из красного кирпича, с надкрышной надстройкой в виде башенки ("обсерваторией", как её называл хозяин), - был заметен с большого расстояния. Да и сама деревня, расположившаяся на вершине холма, по склону которого раскинулось старое кладбище с полуразвалившейся шатровой церковью, виднелась издалека.
   У деревни съехали на грунтовую дорогу, проходившую мимо кладбища. И Абрамыч тогда вспомнил, что здесь его друг похоронил свою жену. Каждый раз, когда Ефремыч проезжал мимо грустного погоста со скелетом церкви, он останавливал машину и крестился.
   Жена Ефремыча умерла от рака в совсем ещё цветущем возрасте. Долго болела и лечилась в Париже, а как они приехали в Москву в отпуск, - тут и умерла.
   Вон её могильный деревянный крест, торчит из-за зарослей малинника, раскинувшихся над дорогой; а рядом огорожено просторное место для самого Ефремыча и трёх его сыновей...
  - Но довольно о грустном! - Абрамыч отогнал от себя пасмурные мысли, и, обращаясь к девицам, сообщил, - Ну вот, мы и приехали. Вот она деревня Ефремыча!
  ...............................................................................................................
   Ефремыч сам отворил перед ними широкие деревянные ворота дачного участка; и Абрамыч заехал вовнутрь, поставив свой "Рено" бок о бок с припаркованной около дома большой, серой "Пежухой 605" своего товарища.
  - Ну что, - здорóво врачу наук! Рад тебя видеть, - тем более в обществе прекрасных дам, - приветствовал друга очевидно бывший сегодня в приподнятом настроении Ефремыч.
   Он был недюжинного роста, с армейской выправкой, в клетчатой ковбойке с закатанными до локтей рукавами, немереного размера джинсах, свободно висящих на подтяжках, и просторных сандалиях. Усы его браво торчали вверх и отливали на солнце игривой чернью, затенявшей уже проступившую седину; и на голове его волосы были взбиты в картинные волны. Короче, Ефремыч выглядел молодцом.
   Здороваясь с дамами, он сначала поцеловал им ручки, а потом представил их своим отпрыскам, - трём тоже не мелким подросткам, а также сыну Абрамыча, - весьма солидному юноше, - и просил Косую и Буравчика не стесняться, а располагаться в его владениях, как у себя дома.
   Девушки и не стеснялись. Они вызвались помогать хозяину и ребятам в их хозяйственных хлопотах. Ефремыч как раз в это время занимался приготовлением салата оливье, а его дети и Абрамычев Лёха с явной неохотой чистили картошку.
   Дамам было дано несложное задание - нарезать и высокохудожественно разложить на тарелках, уже расставленных на большом деревянном столе, помещавшемся на участке напротив дома, хлеб, колбасные изделия и овощи. Для выполнения этой задачи Ефремыч выдал каждой из них по немного засаленному фартуку, по деревянной доске для резки и по длинному и широкому ножу. Такими страшными ножами можно было бы запросто отрубить голову.
   Подавая пример квелым и ленивым подросткам, Буравчик и Косая со смаком заорудовали ножами, которые ритмично застучали по доскам, а обрезки полетели во все стороны по огороду.
   Так, общими усилиями, примерно через час, ужин был готов.
  ...............................................................................................................
   Они хорошо сидели, хотя и несколько теснясь, вокруг деревянного стола, на Ефремычевом участке. Косая - рядом с Абрамычем, Буравчик - с Ефремычем. Подростки сгруппировались на противоположном конце стола. Еды получилось навалом, да и выпивки хватало.
   Ефремыч по своему обыкновению пил водочку и обильно запивал её Очаковским, девицы также следовали его примеру, а Абрамыч и ребята употребляли только пиво. Абрамыч - по слабости здоровья, а подростки - по малолетству.
   Беседу за столом в основном поддерживал общительный Ефремыч. Он душевно рассказывал о своих поездках по Сибири, - охоте, рыбалке, а также травил иногда пошловатые анекдоты.
   Когда начало уже смеркаться, и, когда подняли в очередной раз тост за виновника сборища, - Костяна, - подъехал на своём мотто с коляской большой друг Ефремыча - Иван Иваныч Крольков, по прозвищу Кролик. Это был упитанный, кругло-краснолицый мужчина, лет сорока пяти, - начальник районной милиции, майор, - непобедимый пьяница и бабник. Кролик сегодня был в штатском и при параде, в изящном сереньком костюмчике, немного топорщившемся на его дородном теле, и при галстуке.
   Ефремыч и Кролик дружили давно. В своё время, когда Ефремыч ещё только строил дачу в Бобках, у бывшего тогда местным участковым лейтенанта Кролика случились неприятности. Ефремыч не рассказывал, - какие, - говорил лишь, что Кролику грозило понижение в чине или даже увольнение из органов. Ефремычу, бывшему в то время большим министерским чиновником, удалось помочь незадачливому милиционеру. В результате Кролика не только не понизили и не отправили в отставку, но через некоторое время назначили милицейским начальником района. На этой должности он быстро дослужился до майора. Теперь Кролик считал себя должником Ефремыча и старался, пользуясь своим влиянием в огруге, всячески помогать другу, - например, в строительно-дачных делах. Дело в том, что Ефремыч до сих пор ещё, потихоньку (из-за недостатка средств), вёл внутренние отделочные работы в своём большом доме.
  - Ну, друг, у тебя просто нюх какой-то на праздничный стол..., - приветствовал Кролика Ефремыч, - Ну, заходи. Хорошо, что приехал. Сегодня у моего Костяна день рождения.
  - Вот так-так... А я и не знал..., - немного засмущался ещё совсем трезвый Кролик, - Ну, так подарок - за мной. А я вот, видишь, был здесь по делам в сельсовете, - ну и про тебя вспомнил. Дай, думаю, зайду...
  ...............................................................................................................
   Примерно через полчаса, когда уже совсем стемнело, Кролик догнал всю компанию по количеству выпитого спиртного и перестал скромничать. Он раскраснелся, довольно покрякивал и то и дело подмигивал то Буравчику, то Косой. Однако дамы не обращали внимания на старания милиционера, а были заняты соответственно Ефремычем и Абрамычем.
   Ребята разожгли костёр, а Ефремыч принялся нанизывать на шампуры маринованное мясо и класть их потом на специальную металлическую стоечку, над огнём, - готовил шашлык.
   Шашлык выходил изумительно сочным, чуть попахивающим дымком.
   Кто-то из ребят включил музыку в открытом гараже, - там была розетка, куда и врубили двухкассетник.
   Изрядно уже набравшаяся Косая иногда легонько, но смачно икала. Она прижалась своим мягким, горячим бедром к ноге Абрамыча и вдруг зашептала ему в ухо: "Аркаша, ты мне всё больше нравишься. Давай ночью ляжем вместе и поебёмся".
  "Хорошо", - отвечал, несколько удивившийся прямоте предложения, Абрамыч.
   А хозяин тем временем охмурял Буравчика, рассказывая ей о своём житье-бытье в Париже, и призывал иногда в свидетели Аркадия Абрамовича.
   Кролику же ничего не оставалось делать, как точить лясы с подростками.
   Заиграла медленная музыка, и Марина потащила Абрамыча в гараж, - танцевать. Плотно обнявшись, они медленно переминались с ноги на ногу по бетонному полу, стараясь не задеть различные предметы садово-огородного инвентаря, - грабли, вилы, лопаты, вёдра..., - расставленные то здесь, то там, а также не наткнуться на размещённые в гараже мини-трактор и лодку-байдарку.
   Отсюда, из ярко-освещённого висящей на потолке мощной лампой помещения, происходящее снаружи, за широкой дверью, смотрелось подобием картин итальянского художника Караваджо: костёр и выхваченные его пламенем из чёрной тьмы фрагменты лиц, рук, ног группы людей.
   Сначала Абрамыч посматривал иногда наружу, зачарованный замечательной свето-контрастной панорамой. Но потом тёплые, влажные губы Марины прильнули к его губам. И они целовались... И ощущали какое-то нереальное, возвышенное блаженство и отключённость от всего окружающего.
   Абрамыч потерял нюх, и допустил первую педагогическую ошибку, забыв о том, что с участка их с Косой было наверняка видно подросткам (в том числе, - и его сыну).
  ...............................................................................................................
   А потом изрядно уже выпившему Ефремычу захотелось пострелять. И он, и Кролик были заядлыми охотниками и любили оружие. У обоих имелись солидные арсеналы. У Ефремыча, например, на даче хранились духовые пистолеты, мелкокалиберная винтовка, карабин...
   В этот день стрельба велась из карабина. Хозяин палил сам, - и как девицы его не просили, оружие он им не доверил: "Не хуя баловать! Убьёте ещё кого-нибудь. Карабин ведь этот с полукилометра рельс пробивает".
   Ефремыч стрелял с чувством, с расстановкой, прикрыв один глаз, и, направив ствол оружия, примерно под углом в сорок пять градусов, в ночные поля. С каждым выстрелом из ствола вырывалось оранжевое пламя, такое же, как у костра, и пули с протяжным свистом уносились в ночную даль.
   Всего было сделано шестнадцать выстрелов, - по количеству лет именинника.
  ...............................................................................................................
   Уже совсем поздним вечером, когда на улице стало прохладно, вся компания перебралась в дом. Перенесли выпивку и закуски, - и там сидели в просторной столовой за массивным дубовым столом. Когда переносили еду, подросткам удалось потихоньку утащить пару бутылок водки, которые они тут же по-быстренькому раздавили в своей комнате (соседней от столовой).
   В результате ребята закосели, и обнаглевший вдруг именинник-Костян подвалил к Буравчику, сидевшему рядом с его отцом, и стал ей что-то нашептывать на ушко. Буравчик заулыбалась и положила свою пухлую ручку на ширинку Костяновых штанов. Заметивший это Ефремыч не на шутку разгневался и отогнал Костяна, обвинив его в неуважении к отцу. Костян нервно захихикал и поспешил примкнуть к сгруппировавшимся в сторонке двум своим братьям и Лёхе.
   А Косая, тем временем, заплетающимся языком рассказывала Абрамычу о своей работе в Каширской сфере торговли, - делилась искусством обвешивания с помощью гайки. При этом её рука легко скользила под столом между его ног.
   Вдруг она встрепенулась и капризным голосом заявила: "Курить хочу!" Сигарет ни у неё, ни у Буравчика, ни у покуривающих подростков не оказалось. И тогда Кролик сказал, обращаясь к Абрамычу: "Надо ехать за сигаретами, раз дама просит. Тут в посёлке есть ночной магазинчик..."
   До посёлка было километров пятнадцать, на дворе тёмная ночь, и лёг туман.
  - Как же я поеду, я ведь пьян? Первый же милиционер меня остановит... и оштрафует так, что мне не расплатиться, а то и права отберёт, - возразил Абрамыч.
   Тогда Косая засомневалась: "Может, и правда не ехать?"
   Тут критически относящийся к пьянству и блядству старший отпрыск Ефремыча качок-Михан, до этого весь вечер молчавший, вдруг почему-то пробурчал себе под нос: "Вы не волнуйтесь, Марина, если что, - Аркадий Абрамович за всё заплатит".
  - Не ссыте, друзья, - я тоже поеду. Я в округе главный мент. Меня все гаишники уважают. Да и спят они все давно. Сами перепились, - успокоил Абрамыча и Марину Кролик.
  ...............................................................................................................
   И они отправились в путь на Аркашином "Рено". Аркадий Абрамович - за рулем, Косая - рядом с ним, а Кролик - на заднем сиденье. Абрамыч неважно видел в темноте, поэтому хорошо знавший дорогу милиционер вызвался выступать в роли штурмана. Просунув с заднего сиденья свою пухло-красную физиономию между головами Марины и Абрамыча, он командовал водителю: "Смотри направо, - с дороги не съедь. Здесь скорость сбавь, сейчас, - будет поворот налево".
   Бухой Абрамыч ощущал себя как в каком-то нереальном, ватном сне..., и видел перед собой только летящий на него, выхваченный из темноты жёлтыми фарами кусок дороги, и слышал только доносящиеся откуда-то издалека указания Кролика.
   Но всё обошлось благополучно. Доехали до ночной точки, находящейся на главной площади посёлка, купили там несколько пачек "Золотой Явы" и вернулись той же дорогой обратно.
  ...............................................................................................................
   А потом Абрамыч и Косая бултыхались в прохладной, сыроватой постели, на втором этаже дачи. Сам же хозяин расположился с Буравчиком в соседней комнате.
   Марина оказалась мастерицей по части художественного секса. Правда пьяноватый Абрамыч был не совсем на высоте, и хуй у него периодически обмякал. Но Косая, похоже, не сильно обращала на это внимание, так как сама была мертвецки пьяна.
   Кончив, Абрамыч спросил у Марины, сколько у неё было мужиков. И она полусонно пролепетала: "Пять, шесть, семь, не помню..." Абрамыч удивился: "Такая молодая - и так много!"
   А ведь Косая напиздела, - строила из себя целку. Как-то, впоследствии, она спьяну призналась Абрамычу: "Я своих ёбарей поначалу записывала в амбарную книгу, но на сто тридцать пятом сбилась со счёта..."
  ...............................................................................................................
   Они спали глубоко, - надышавшись свежим воздухом, наглотавшись спиртного и устав от ебли.
   Марине снился строй обнажённых хуястых юношей и какая-то большая, пучеглазая рыба, ебущая другую рыбу, помельче... А Абрамыч не видел снов. Он провалился в чёрную тьму.
  ...............................................................................................................
   Утром Аркадий Абрамович проснулся от того, что его тянули за ногу. Он нехотя открыл глаза и увидел припухшую физиономию Кролика, выглядывающую из-за входной двери в комнату.
  - Подъём! - прохрипел милиционер, - Нéчего валяться. Все уже встали.
   Интеллигентный Абрамыч был поражён наглостью Кролика, но возмущения не выразил, а только сонно промямлил: "Сейчас, сейчас - встаём..."
   Милиционер с минуту ещё выглядывал из-за двери, нахально уставившись на спящую Марину. А когда его физиономия, наконец, исчезла, Абрамыч поспешно вскочил и закрыл дверь на задвижку. А потом набросился на Косую. Уж очень ему захотелось ещё раз ей вставить. Может быть другой возможности больше и не представится.
  ............................................................................................................... Заспанные Абрамыч и Косая спустились, наконец, вниз. Действительно, вчерашняя компания в полном сборе уже сидела за столом на веранде и завтракала. Есть Абрамычу не хотелось. После всего выпитого и съеденного вчера, во рту был горьковатый привкус, мучила жажда и болела голова.
   Предварительно отлив и умывшись, Аркадий Абрамович с удовольствием выпил большую чашку крепкого чёрного чая без сахара; Косая же опохмелилась оставшимся Очаковским.
   Кролик предложил всем съездить к нему в посёлок, на квартиру. Ефремыч и Абрамыч изъявили желание поехать, тогда как отпрыски предпочли пойти купаться на пруд, а дамы остаться дома и прибирать после вчерашней пьянки.
   Ехали на Абрамычевом "Рено". В салоне пахло пылью, и было жарко, - солнышко напекло порядочно. Абрамыч, как всегда с трудом, опустил скрипящие и заедающие дверные стёкла. Снаружи стоял прозрачный, синенёбый день, утопающий в буйной окрестной зелени. Даже полуразрушенная кладбищенская церковь выглядела как-то по-праздничному, ярко поблёскивая не потускневшей жёлтой штукатуркой и проступающим из-под неё красным кирпичом.
  ...............................................................................................................
   На квартире у Кролика были его жена и дочь, - студентка педвуза. Жена вышла в коридор, сдержанно, но вежливо поздоровалась со вновь прибывшими и снова ушла в свою комнату. А дочь только высунула рыжеволосую голову из своей спальни и тут же спрятала её, с треском захлопнув дверь.
   Милиционер провёл Ефремыча и Абрамыча на кухню, достал из холодильника и разложил на столе закуски: варёную колбасу, огурцы, редис, лук, вчерашний салат Оливье, чёрный хлеб, и поставил бутылку водки завода "Кристалл".
  - Не одобряют, понимаете ли, они в последнее время мою личность, - проворчал Кролик, - Думают, что блядую. Поздно ведь домой возвращаюсь...
  - А я и не блядую сейчас вовсе. Не тот уже стал. Силы уже не те. Да и работы теперь невпроворот. По вечерам, с моими соотрядниками, обустраиваем музей боевой славы.
   Абрамыч слышал от Ефремыча о благородной деятельности милиционера. Несколько лет назад тот организовал поисковый отряд, а теперь привлекал к работе в нём местных трудных подростков, надеясь таким образом отвлечь их от пьянства, хулиганства и более серьёзных дел, ведущих на скамью подсудимых.
   Кролик и его подопечные бродили по окрестным лесам, искали до сих пор, с 1941 года, лежащие на дальних полянах, затерянных в сосновых дебрях, кости советских солдат, оружие, амуницию, брошенные при отступлении к Москве. Найденные останки они пытались опознать по бывшим нередко при них документам, находили потом их родственников, и хоронили кости в братских могилах. А оружие, амуницию и прочие найденные вещи свозили в выделенное для этой цели одной из местных школ специально оборудованное помещение, которое сейчас и переделывалось в музей.
  - Музей славы, Иван Иваныч, - дело хорошее, - заметил Ефремыч, - Но перед женой и дочерью тебе теперь не оправдаться. Сам ведь виноват. Небось, в своё время всех местных баб перетрахал?
  - Да, было дело..., - с мечтательной улыбкой отвечал милиционер, - Молодой был, горячий.
   Кролик с Ефремычем сначала выпили по одной маленькой стопочке водки для опохмелки. Закусили..., а потом и ещё по одной пропустили. А дальше - ещё..., пока не прикончили бутылку.
  А Абрамыч пить не мог, - так как был за рулём, - только закусывал.
  ...............................................................................................................
   Когда вернулись на дачу к Ефремычу, захмелевшие хозяин и Кролик начали приставать к дамам, предлагая им подняться на второй этаж и заняться групповым сексом. Особенно усердствовал милиционер, который клеился к Косой, полушутливо, полувсерьёз прося её забыть Абрамыча и любить только его, - "самого шикарного мужика во всей округе".
   Успевшая уже изрядно опохмелиться пивом Косая кокетливо отпиралась, а трезвый Абрамыч закипал в душе ревностью, так как запал уже на Марину и считал её своею собственностью.
   Косая с Бурминой проявили всё-таки моральную устойчивость, но на душе и без того сегодня серьёзного Аркадия Абрамовича похеровело.
  ...............................................................................................................
   Домой Абрамыч возвращался на своём "Рено" вместе с Мариной, Машей и сыном-Лёхой.
   Ефремыч собирался выехать в Москву попозже вечером с детьми и завезти по дороге домой Кролика. За руль он планировал посадить своего старшего отпрыска - Михана, имевшего уже водительские права.
   В машине Косая поместилась рядом с Абрамычем, а Буравчик с Лёхой - сзади. Рассерженный на Кролика и Косую, Аркадий Абрамович был мрачен и упорно молчал. Вдобавок, на выезде из деревни, около кладбища, ему вдруг представилось как в этот жаркий, летний день под землёй в своих могилах разлагаются покойники, а на далёких лесных полянах парятся на солнце белые кости убитых солдат... По-видимому, в его душе возобладало пессимистическое "я".
  ...............................................................................................................
   Но чем ближе подъезжали к Москве, тем настроение его всё более улучшалось, и он помаленьку стал радоваться в душе яркой, солнечной погоде. "Я"-оптимист брало верх.
   А когда Аркадий Абрамович уже отвёз девушек в Зябликово, и они с Лёхой добрались, наконец, до своего "дома на набережной", в Москве снова наступил августовский, прохладный вечер. Розовое солнце потонуло за дальними крышами, посылая прощальные отблески на золотые купола храма Христа Спасителя. И Абрамыч, опять ощутив почему-то
  
  
  какое-то необыкновенное счастье, радостно подумал: "Заебись!"
  
  Сувон (Южная Корея), 2002 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЗАОЗЁРЬЕ
   (Повесть)
  
  "- Мне один доктор всё объяснил..., заграница - это миф о загробной жизни. Кто туда попадает, тот не возвращается". И. Ильф, Е. Петров "Золотой телёнок"
  
  I
   Каждый вечер измотавшийся на работе Жерико приходил к озеру, усаживался в прибрежные камыши на сыроватую землю, и слушал тишину. Что может быть приятнее слегка звенящего в ушах звука тишины, после дневной сутолоки раскалённого города, с его бегущими во все стороны машинами и людьми, разрывающей лёгкие гарью и дробящей барабанные перепонки какофонией звуков?
   Здесь, у воды, воздух всегда чист и вдыхается, как сладостный нектар, как выдержанное вино, от которого легко и приятно пьянеешь, и покруживается голова. Воздух всегда наполнен чуть уловимыми запахами, говорящими сейчас отчётливо, что лето - в самом разгаре: ароматом подстриженной травы, доносящимся из бывшего неподалёку сада, запахом иловатой зелени и кувшинок, которыми по краям зацвела вода, - и просто, - непередаваемой, неуловимой, непохожей не на что другое, атмосферой лета.
  ...............................................................................................................
   Жерико жил в деревне, неподалёку от озера, и ездил каждое утро на раскрашенном в весёленькие цвета автобусе в столичный город Уру, на работу. Автобус всегда был набит народом так, что пассажирам приходилось всю дорогу стоять в плотно-сдавленном состоянии, как консервированным стеблям спаржи, компактно напиханным в большую стеклянную банку, украшающую витрину бакалейной лавки.
   Жара в салоне была ужасной, да, вдобавок, почти в течение всего часа пути, до самого въезда в город (где начиналось сносное шоссе), автобус трясся по ухабам разбитой грунтовой дороги. В таких условиях все сильно потели, и, поэтому, несмотря на открытые окна, запах в автобусе стоял невыносимый, - такой, что от него некоторые слабые здоровьем пожилые люди, а также беременные женщины, теряли иногда сознание.
   Жерико работал на стройке учеником каменщика. Его патрон - толстый, преклонных лет человек по имени Али, ремонтировал квартиры богатых жителей города. Своему ученику он пока ответственных заданий не давал, а поручал лишь черновую, - самую грязную и тяжёлую работу. Жерико собирал по квартирам в огромные пластиковые пакеты битую щебёнку, осколки плитки, цемента, арматуры, и прочий мусор и тащил затем эти тяжеленные мешки на своей спине на свалку.
   Благо ещё, что он был молод, - только что двадцать лет стукнуло, - да, всё равно, спина каждый вечер после такой работёнки раскалывалась.
   А дома тоже было мало хорошего. Бедная жизнь, - в маленьком, полуразвалившемся деревянном домишке, на краю деревни. Уставшая, нервная мать, целый день проработавшая в жаркой прачечной, да младшая сестрёнка Аннита - школьница-шестнадцатилетка, - у которой уже не было отбоя от кавалеров, и за которой Жерико был должен присматривать, чтобы она по малолетней несмышлёности не наделала глупостей.
   Его отец, также носивший имя Жерико (то есть - Жерико-старший), уже два года, как отошёл в мир иной. А когда был жив, последние несколько лет постоянно изводил мать, - всё время пил и гулял с девками. По-видимому, другого смысла в своём существовании он не находил, и его темпераментная душа тянулась только к спиртному и юбкам. Когда Жерико-старший был моложе, то не мог усидеть на одном месте, - скучно ему было. В юные годы он много путешествовал, и даже было известно, что однажды судьба занесла его ненадолго в Заозёрье. Но он не любил рассказывать об этих поездках.
   В своё время Жерико-старшему с помощью разных сомнительных афёр удалось сколотить некоторое состояние. В его обогащении какую-то роль сыграло и пребывание в Заозёрье. Но в старости он быстро прогулял свои деньги. Мать очень страдала от этого, так как ей и детям от его богатств достались только крохи, а всё почти ушло на сторону. Вдобавок Жерико-старший бывал часто груб со своей женой и нередко поколачивал её, особенно выпивши.
   Кончил отец Жерико плохо. Как-то на жаре, в самый разгар душного летнего дня, он пьянствовал на веранде кабака в компании друзей-пропойц и шлюх. Бухой уже порядочно, он поднялся со стула, чтобы сказать тост. Ущипнул за попку свою тогдашнюю подругу, Бинту - девчонку-малолетку с длинными плетёными косичками, поднял стакан рома, открыл рот..., и вместо связных слов с его губ слетел только пронзительно-хриплый писк. И грузный Жерико-старший свалился навзничь, на спину, разломав стул, на котором только что сидел.
   Его пытались поднять, делали искусственное дыхание, растирали спиртным грудь и виски..., но он был уже мёртв, как камень.
   Малолетка Бинту испугалась и убежала прятаться в своей хижине.
   Кто-то позвал мать. Она примчалась из прачечной, бывшей в целой миле от кабака, вся взмыленная..., и бросилась, рыдая, на грудь своему непутёвому мужу.
   Жерико часто думал о судьбе отца. Жизнь у него была поганая (особенно в конце), но смерть красивая. Наверное, и Жерико хотел бы так умереть мгновенно, не мучаясь, - завалиться на землю при всём честном народе.
  ....................................................................................
   Не нравилось Жерико сидеть после работы дома. Всё там его тяготило. Дома не расслабишься... А любил он приходить вечерами на берег озера, где в тишине и покое отдыхал от дневных забот и забывался, переносясь в мыслях в другой, мечтательный мир. Засиживался часто допоздна, до того, как небо, всё более и более темнея, приобретало глубокий, чернильный цвет. И загорались на нём постепенно всё ярче и ярче бисерныё звёзды. Этот сонм мелких, еле видимых, как золотая пыль, и нескольких покрупнее, каждая из которых сияла своим особым светом, - то красноватым, то зеленоватым, то изумрудным, то белёсым.
   Глядя на бесконечную россыпь звёзд, Жерико думал о том, почему природа, весь окружающий человека мир - столь величественны, великолепны и гармонично устроены? Человек же, который является частью природы и, наверное, одной из важнейших частей, - столь жалок, неразвит, поступки его столь безрассудны и вся жизнь его полна жестокой несправедливости, не вписывающейся в совершенную симфонию мироздания?
   А ещё он думал о том, где же помещается Бог - в удалённых ли космических просторах, или здесь, где-то рядом с кишащим людским муравейником? И почему Бог, - такой добрый и всемогущий, каким его рисует Библия, - не вмешивается в людскую жизнь, чтобы хоть как-то её облегчить? А может быть и вмешивается, только так незаметно, что человек этого и не ощущает?
   Жерико любил пофилософствовать. Наверное, надо было не мешки со щебёнкой ему выносить, а сидеть где-нибудь в высоконаучной лаборатории и заниматься вопросами устройства Вселенной.
   Сегодня, особенно устав после тяжёлой и грязной работы, он снова и снова возвращался мыслями к несправедливости жизни вообще и, в особенности, - в его маленькой стране, где большинство людей погрязло в нищете, и где богатые изо дня в день становились всё богаче, а бедные все ниже и ниже опускались в своей бедности. И вспомнилось ему о Заозёрье, - другой стране, где, наверное, есть хоть немного справедливости.
  ....................................................................................
   Действительно, некоторые уважаемые и смелые люди рассказывали Жерико, что, конечно, на свете рая нет, но, тем не менее, жизнь не везде столь тягостна и несправедлива, как в их стране. Там, на другом, северном, берегу огромного озера, есть большое государство, называемое Заозёрьем. В нём люди живут свободно и зажиточно - в красивых, чистых домиках, с кружевными занавесками на окнах, из-за которых выглядывают толстые, ухоженные кошки, сидящие на подоконниках, украшенных горшками с фиалками и геранью. А кругом - сады, полные цветущих, благоухающих фруктовых деревьев; а на сочных, зелёных лугах, доставая выменем аж до самой земли, пасутся тучные, спокойные коровы. И труд людской в этих краях не тяжёл. Человек думает в основном, как ещё лучше организовать свою жизнь, а всю физическую работу за людей делают сконструированные инженерами и учёными хитроумные машины.
   И что ещё очень важно, - так это то, что в Заозёрье говорят на том же языке, что и в стране Жерико, - правда, с несколько другим акцентом. Рассказывают, что в очень-очень давние времена могущественное и тогда Заозёрье захватило страну Жерико, и та была долгие годы её колонией и переняла Заозёрский язык.
  - Вот бы побывать в этой стране, пожить там, поработать..., - думал Жерико, - а потом вернуться в родные края респектабельным и духовно сильным человеком, - таким как, например, дядя Арон.
   Арон, - уже седоволосый и седобородый старик, - был самым уважаемым из тех людей, что когда-то побывали на другом берегу озера. И прожил он в заозёрной стране дольше всех - немного немало - целых двадцать лет. Он разбогател в тех краях. Дом его был теперь самым большим в деревне. Но старик Арон не был жадным. Заплутавший путник всегда мог рассчитывать на ночлег и трапезу в его доме. Помогал Арон и своей многочисленной родне - племянникам и племянницам, а также внучатым племянникам и племянницам, - всем перепадало хоть понемногу от его щедрот. Вот только Бог не дал ему своих детей, и жена Арона, которую он сильно любил, умерла уже десять лет назад, и была похоронена в чужой земле, за озером. Мудрый Арон объяснял это тем, что за всё в жизни надо платить. Вот он и заплатил цену собственной бездетности и одиночества за то, что нажил богатство в Заозёрье.
   Жерико не состоял в родстве с Ароном. Но богатый старик ещё до своего отъезда в Заозёрье дружил с его отцом. Поэтому Арон хорошо относился к Жерико и сочувствовал бедственному положению его семьи. Арон хотел, чтобы Жерико, избежав по возможности совершённых им ошибок, повторил бы его жизненный путь - поехал искать счастье в Заозёрье. У старика имелась прекрасная моторная лодка, на которой он и вернулся из тех краёв. И он с радостью бы отдал лодку Жерико, с тем, чтобы тот пересёк на ней озеро и добрался бы до благословенной земли, цветущей на другом берегу.
   Рассказывая о Заозёрье, старик склонял Жерико к путешествию, но одновременно и предупреждал его о возможных опасностях.
  - Будь осторожен, мой славный Жерико, - частенько говаривал Арон, - Озеро огромно. Оно гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Чтобы пересечь его тебе понадобится не один день. И воды озера не столь миролюбивы и спокойны, как кажутся. Они хитры и коварны, и поглотили уже не одного смельчака, рискнувшего плыть в Заозёрье. Да, воды озера коварны. Но их коварство - ничто, по сравнению с коварством некоторых людей, которых ты сможешь встретить потом, на другом берегу. Не бойся стихии, Жерико, не бойся зверя, - бойся человека!
   Жерико не понимал ещё в то время, почему нужно бояться человека. Это потому, наверное, что не встречались ему ещё плохие люди. И удивлялся про себя тогда словам старого Арона.
   А желание переправиться на другой берег в нём всё более и более крепло. Аннита его в этом поддерживала, и сама хотела отправиться в путь за ним по окончании школы. Жерико обещал ей помочь в этом предприятии, как только он материально встанет на ноги в Заозёрье.
   Жерико заговаривал иногда и с матерью о своём намерении плыть в Заозёрье. Но та всегда решительно возражала, боясь за сына.
  - Ты ведь наш кормилец, опора и надежда наша с Аннитой, - увещевала она его, - Ну куда ты поедешь? Ведь от добра добра не ищут! Кто его знает, что тебе там суждено в далёких краях? Не испытывай судьбу, сынок! Сиди лучше дома и честно работай.
   Но Жерико не внимал словам матери. В душе его сидела тяга к переменам, к рисковой жизни, - видно унаследованная от непоседы-отца.
  ....................................................................................
   Наконец Жерико твёрдо решил плыть в Заозёрье. Это было трудно - бросить всё и отправиться в неизвестность. Но Жерико был мужчиной и умел принимать решения. И раз уж решив, - больше не отступал и шёл до конца.
   Он понимал, что в одиночку на катере не переплывёт озеро. Надо было искать напарника.
   У Жерико был друг. Хороший, верный друг, его ровесник, с которым он учился ещё в школе с самого первого класса. Друга звали Мур. Он работал в городе Уру мойщиком посуды в ресторане. Работа была тяжёлая и приносила мало денег.
   Родители Мура умерли рано, не было у него ни сестёр, ни братьев, ни любимой девушки. Хижина, доставшаяся от родителей, была уже очень ветха. Поэтому ничто не держало его в здешних краях. И Жерико был уверен, что легко сможет уговорить своего друга отправиться вместе с ним в Заозёрье, - попытать счастье.
   Так оно и вышло.
  ....................................................................................
   Перед отплытием Жерико и Мур загрузили катер предварительно закупленным на базаре необходимым количеством еды, которую они упаковали в два больших мешка. На эту провизию дал денег Арон. В основном это были консервы, сухари и копчёная колбаса. Погрузили также и две огромные бочки питьевой воды. Арон сказал, что именно столько еды и питья будет необходимо им для путешествия.
   Он снабдил друзей подробной картой озера и показал им, на каких островах можно в случае экстренной необходимости пополнить запасы провизии и воды. Глядя на эту карту, Жерико и Мур поняли, что озеро - действительно огромно. Это было даже не озеро, а целое море, а, может быть, и океан.
   Старик также дал нашим путешественникам адрес и телефон своего друга, который сейчас жил в Заозёрье и, по словам Арона, даже там преуспевал. Он снабдил их рекомендательным письмом к нему и сказал, что друг его, которого зовут Мамба, непременно приютит их на первых порах и поможет с поисками работы. Арон всучил нашим путешественникам и немного Заозёрских денег (которые они не хотели брать) - чтобы было на что прожить в Заозёрье до того, как найдут работу. Славный старик был этот Арон!
  ....................................................................................
   Друзья уплыли тайком, ночью. Жерико попрощался только с сестрой, но с матерью не простился, - не хотел её ранить и выслушивать её причитания. Аннита обещала все ей объяснить и попросить прощения за его жестокий поступок. А, когда Жерико доберётся до Заозёрья, то он сам обязательно ей позвонит.
   Мотор катера Арона, несмотря на свой уже преклонный возраст, работал прекрасно. Впрочем, это можно было объяснить тем, что, конечно, катер со звонким именем "Фея", не всё время простаивал после возвращения Арона из Заозёрья. Иногда старик давал им попользоваться местным рыбакам, а порой и сам (впрочем, достаточно редко) совершал на нём небольшие прогулки по озеру.
  ....................................................................................
   Вначале, недалеко от берега, вода была достаточно спокойной, и катер лишь слегка, мягко покачивало на поверхности воды. Но чем дальше они уходили от суши, тем ветер крепчал, и волны раскачивали катер всё сильнее и сильнее.
   Не отличавшийся смелостью Мур начал причитать: "Жерико, мы погибнем! В какую историю ты меня втянул... Давай вернёмся, пока не поздно!"
  - Прекрати скулить и веди себя как мужик! - Жёстко отвечал Жерико, - Катер прочный, и ничего с нами не случится. А потом, ты прекрасно знаешь, что не в моём характере отступать.
  ....................................................................................
   К утру разыгрался настоящий шторм. Катер подбрасывало так, что захватывало дыхание, и было непонятно, как он каждый раз снова опускался на воду килем вниз, а не переворачивалась. Несмотря на то, что на оставленном ими несколько часов назад берегу был разгар лета, и стояла ужасная жара, здесь, на просторах озера, холодный ветер продувал до костей, а ледяные волны, захлёстывающие палубу, промочили до нитки одежду наших путешественников.
   Волны заливали и мотор, но тот, слава богу, работал бесперебойно. Жерико крепко держал штурвал, стоя на коленях, чтобы не свалиться в воду. Мур же лежал на животе, на дне катера, уперевшись в его холодные, скользкие доски широко расставленными руками и ногами. Его трясло от страха и холода, так, что зуб на зуб не попадал.
  ....................................................................................
   Шторм бушевал несколько часов, но утром, внезапно прекратился. Тяжёлые тучи рассеялись, и над головами Жерико и Мура засияло бездонное, синее небо; вода в озере успокоилась, стала гладкой, как зеркало и приобрела сияющий, изумрудный цвет. Она была так чиста, что на большой глубине, - в несколько десятков метров, наверное, - прекрасно просматривалось густо поросшее фиолетовыми водорослями и усеянное крупными раковинами дно и ползающие по нему разноцветные экзотические рыбы.
  
  II
   Рей с трудом оторвался от компьютера. Именно там остался файл с её повестью, - историей о том, как маленький человек Жерико отправился искать счастья в большой и чужой стране, - историей, которую он теперь в первый раз читал. Жерико был её старшим братом. Она много рассказывала Рею о нём. Счастья он не нашёл также, как и она.
   Впрочем, почему оба они не нашли счастья? Что такое счастье? Доскрипеть до самой старости и всё равно умереть? Ведь любая жизнь - это путь к смерти. Неужели в их коротких жизнях не нашлось места счастью. А любовь? А любовь Жерико и Илы? А их с Аннитой любовь?
   Не было теперь уже ни Жерико, ни Анниты. Но было Заозёрье.
   Рей встал и подошёл к открытому окну. За окном, медленно плыла стылая, влажная ночь. Город спал, как всегда, неглубоко, - вздрагивая от шума пробегавших по лужам машин.
   Давно уже он хотел прочитать эту повесть. Но всё не было сил. Невыносимо было для него любое напоминание об Анните. И даже сейчас, когда прошло уже немало времени с того дня, когда он остался один, на душе снова стало тяжело сразу же после прочтения первых строк. Он вспомнил свою любовь, освещавшую его заблудшую жизнь и ведущую его с такой уверенной силой и лёгкостью по ней. И ещё раз он почувствовал, что сейчас это свет погас, и жизнь его уткнулась в непролазный, тёмный тупик.
   Рей снова с болезненной отчётливостью осознал, что Аннита умерла и, что дубовый гроб с её телом закопали на городском кладбище, совсем недалеко от того места, где они увиделись в первый раз. Он никогда больше не увидит её полноватого, улыбающегося лица и не услышит её сладкого голоса.
   Ему стало жарко, перехватило дыхание. Он открыл окно. Шум лишь слегка дремлющего города сразу ворвался в комнату; и сырой, пахнущий бензином холод, резко дунул ему в лицо.
   Рей взглянул из окна на блестящий глубоко внизу мокрый асфальт улицы, увидел свою омытую дождём машину, и вспомнил почему-то, как два года назад приехал он на ней на первое свидание с Аннитой.
  ....................................................................................
   В то время иммигрант с Севера, Рей, уже несколько лет прожил в столице Заозёрья, огромном городе Озёрске. Работал иногда по своей учёной специальности, а иногда и не работал. Спал иногда со случайными женщинами, которых встречал в разных компаниях, либо на дискотеках, а иногда подолгу ни с кем не спал. В общем, - вёл довольно беспорядочную холостяцкую жизнь, которая постепенно начала ему надоедать. И захотелось тогда Рею найти подругу, в которую он мог бы влюбиться, и жить с ней стабильно под одной крышей.
   Но любовь, почему-то, никак ему не встречалось. Среди его знакомых женщин не было феи его мечты. На улице, правда, иногда попадались красивые девушки, но он, в силу некоторой робости своего характера, не решался к ним подойти. Когда Рей, уже было, совсем отчаялся найти своё счастье, один его соотечественник и коллега по работе порекомендовал дать объявление в рубрику о знакомствах в местную бесплатную газету. Таких объявлений там печаталось каждую неделю масса, однако коллега сказал, что это - верный способ встретиться с достойной женщиной, - ведь на объявление обычно поступает много ответов, - так, что будет из чего выбирать. Да, вдобавок, и он сам нашёл свою жену, Заозёрскую гражданку, по объявлению.
   Рею, напротив, этот способ знакомства казался весьма сомнительным. Но, тем не менее, - делать нечего, - он решил попробовать.
   Зайдя как-то солнечным сентябрьским утром в тесную приёмную редакции газеты, расположенной на Центральном бульваре, неподалёку от Озёрского вокзала, и, посмотрев по последнему номеру газеты, как пишут объявления другие люди, Рей составил примерно следующий текст: "Интеллигентный молодой мужчина, 38 лет, 180 см/80 кг, высшее образование, научный работник, ищет для серьёзных отношений симпатичную девушку 20-30 лет. Звонить (номер сотового телефона) Рею".
   Газета ничего не стоила, но существовала именно за счёт платных объявлений, цена которых определялась количеством строк и сроками, на которые помещались объявления. За публикацию в течение одного месяца своего текста из трёх строк Рей заплатил шустрой очкастой девушке-приёмщице около пятидесяти шариков - местных денег. Довольно дорого..., но один раз можно было попробовать.
  ....................................................................................
   Объявление Рея было опубликовано через неделю; и, практически сразу же, зазвонил его упорно молчавший до этого мобильник. Первый звонок застал Рея, возвращавшегося на машине со службы (в это время он работал в институте, находившемся за городом), как раз в тот момент, когда он остановился у обочины Озёрского леса, чтобы немного глотнуть свежего воздуха и передохнуть.
   Женский голос в трубке говорил на Заозёрском языке со странноватым акцентом, - так, что Рей поначалу не всё понимал и вынужден был часто переспрашивать.
   Этот телефонный диалог звучал примерно так.
  Рей: "Ало?"
  Трубка: "Здравствуйте. Я звоню по вашему объявлению в газете".
  - Что вы говорите?
  - Да-да - по объявлению. Меня зовут Аннита. Я прочитала ваше объявление в газете.
  - Аннита? Очень приятно. А меня зовут Рей.
  - У вас необычное имя. И вы говорите с небольшим акцентом. Вы, наверное, не заозёрец.
  - Нет, я не заозёрец. Я приехал из далёкой северной страны. Работаю здесь в научном институте... Но вы тоже говорите с акцентом. Откуда вы?
  - А я - с Юга, с другого берега озера. Вы слышали о таких местах?
  - Да слышал.
  - Я прибыла в Заозёрье не так давно, - всего три месяца назад. Хочу подзаработать здесь. Вот сейчас периодически ухаживаю за престарелыми заозёрцами, живущими отдельно от своих детей: готовлю для них еду, даю лекарства, читаю им газеты и журналы. За это хорошо платят. А до этого я жила в Уру. Я там училась. Знаете такой город?
  - Нет, не знаю.
  - Это - наша столица.
   Рей был несколько озадачен, что ему позвонила южанка, так как он, скорее всего, рассчитывал на звонок Заозёрской гражданки. Однако любопытство заинтриговывало его. Он никогда в жизни не общался с южанками.
   Они ещё немного поговорили. Рей поинтересовался, где она живёт? Она снимала квартиру в ближайшем пригороде Озёрска вместе с двумя подругами. Потом он спросил, как она выглядит? И она описала свою внешность. "Высокая, 174 см, фигуристая и, как вы понимаете, чёрная, - но не интенсивного, а скорее шоколадного цвета". И даже назвала свой возраст - 27 лет. Рей предложил ей встретиться. Она охотно согласилась, сказав, что как раз сейчас без цели прогуливается по Центральному бульвару, и он мог бы к ней подъехать.
   Однако Рей довольно сильно устал после целого рабочего дня, и ему не очень хотелось сейчас тащиться в пробках в центр города, поэтому он предложил Анните встретиться завтра вечером, пообещав подъехать поближе к её дому.
   Таким образом, они назначили друг другу свидание на следующий день, в восемь часов вечера, у её станции метро.
  ....................................................................................
   Рей подъехал к метро с небольшим опознанием, - возвращался с работы, и были, как всегда, пробки. Благо, что станция, у которой они договорились встретиться, находилась с той же стороны от Озёрска, что и его институт, - а то, иначе, в этот час по окружной городской дороге было бы совсем не проехать.
   Он сразу заметил стоящую на тротуаре, перед входом в метро, высокую, пышноволосую тёмнокожую женщину. Она была одета в обтягивающие её мускулистое тело бежевые водолазку, джинсы и коротенькую джинсовую курточку.
   Рей припарковался к тротуару напротив неё и вышел из машины.
  - Здравствуйте! Вы, не Аннита ли будете случайно? - спросил он, несколько смущаясь.
   Негритянка посмотрела на него своими чуть выпуклыми глазами с очень белыми белками, улыбнулась, широко раскрыв свои пухлые губы и обнажив белоснежные зубы. Она ответила: "Да, я - Аннита. А вы, значит, - Рей. Очень приятно с вами познакомиться".
  - Мне тоже очень приятно. Извините, что опоздал... - промямлил Рей, опустил глаза и слегка покраснел, не выдержав её смеющегося взгляда.
  - Ничего страшного, я недолго вас жду. Ну..., а куда мы теперь отправимся?
  - Если вы не против, я бы хотел пригласить вас в какое-нибудь кафе. Выпьем что-нибудь, посидим и поговорим спокойно.
  - Неплохая идея. Ну, и в какое же кафе мы пойдём?
  - Я знаю симпатичное заведение на Центральном бульваре. Оно называется "Космос". Прошу вас, садитесь в машину, - И он открыл перед Аннитой переднюю дверь, добавив, - Не бойтесь, я - не маньяк.
  - Я и не боюсь, - весело отвечала Аннита, - У вас вид совсем не как у злобного маньяка, а, скорее, как у застенчивого интеллигента.
   Рей немного обиделся на эти слова, и она, по-видимому, заметив это, поспешила добавить: "Не делайте такую грустную мину! Я только хотела сказать, что у вас вид вполне приличного и умного мужчины, в обществе которого приятно провести время".
  - Ну-ну, не подлизывайтесь..., - совсем засмущался Рей.
  ....................................................................................
   Кафе "Космос" (это название напоминало Рею о существовавшем в его родном северном городе в дореволюционное время кафе-мороженом "Космос") располагалось почти напротив знаменитого дорогого ресторана "Купол", который славился дансингом-ретро и изысканной кухней.
   Они выбрали маленький столик в уютном углу напротив широкого окна, выходящего на бульвар. В противоположном конце заведения, около деревянной винтовой лестницы, спускавшейся в полуподвальный этаж, где были туалеты, за большим столом расположилась компания студентов, пьющих коктейли и оживлённо о чём-то беседующих. Остальные столики пустовали, - по-видимому, от того что был будний день, да и погода неважная, - снаружи начал накрапывать мелкий дождик.
   Когда долговязый, рыжий официант, - тоже, наверное, студент, - принёс меню, Рей спросил у Анниты, что она хотела бы заказать? Она ответила, что не голодна, так как успела поужинать дома, и выбрала только большое мороженое с фруктами и вафлями. Она обожает мороженое и, вообще, всякие сладости! Спиртное она не очень любит, - особенно крепкие напитки, - но, если Рей будет что-нибудь пить, то она с удовольствием возьмёт бокал сухого красного вина.
   Рей заказал графинчик молодого красного вина (в Заозёрье можно было немного выпивать, находясь за рулём); ей - большой стеклянный кубок, заполненный мороженым, фруктами и вафлями, а себе - пирожное-эклер на изящном фарфоровом блюдечке.
   От природы не очень бойкий с женщинами, Рей смущался сейчас ещё больше, потому что с негритянкой ему приходилось общаться впервые в жизни. Он совсем не знал, о чём с ней говорить и всё время отводил глаза в сторону или опускал их под слегка насмешливым взглядом Анниты. Отводя глаза, он поглядывал за окно, где по лужам вечернего бульвара, обдаваемые брызгами пробегавших мимо машин, сновали немногочисленные прохожие, закрывающиеся от дождя разномастными зонтами.
   Чувствуя неловкость своего собеседника, Аннита взяла инициативу в свои руки и охотно рассказывала о себе, о семье и о своей жизни в далёкой южной стране до приезда в Озёрск, где она была ещё новичком. Она также расспрашивала Рея о работе и, вообще, о его существовании в Заозёрье.
   Вдруг, совсем неожиданно, она взяла Рея за его беспокойно ёрзающую по столу руку, дружелюбно посмотрела ему в глазу, широко улыбнулась и сказала: "Да, не волнуйся ты так! Расслабься! Я вижу, что ты - хороший человек. Мы будем друзьями. Кстати, мороженое - великолепное. Хочешь попробовать? Давно уже никто не покупал мне такого вкусного мороженого!" И она зачерпнула своей ложкой солидный кусок этого холодного лакомства и приказала, смеясь: "Ну, давай, открывай рот!"
   Рей съел положенный ему в рот кусок действительно изумительного мороженого, и ему как-то сразу стало легче и спокойнее на душе, и он преисполнился дружеской благодарности к Анните за её инициативу.
  ....................................................................................
   Когда они вышли из кафе на ночной бульвар, дождь уже прекратился. Набежавший прохладный ветерок образовал разрывы в дождевых тучах, и с открывшихся кусков иссиня-чёрного неба, робко мигая, смотрели на большой город тусклые звёзды.
   Они оставили автомобиль на одной из прилегавших к Центральному бульвару улочек. В Озёрске - всё время проблемы с парковкой, - трудно найти свободное место. До машины надо было добираться пешком минут десять, - по сырым и прохладным улочкам и переулкам, и во время их ходьбы, осмелевший Рей накинул на Аннитины плечи свой пиджак и обнял её за талию.
   Когда они вышли на нужную улочку и уже приближались к машине, он остановил её у угла старинной церкви и попытался поцеловать. Её мягкие, полные, горячие губы поддались, и она прильнула своим мускулистым, упругим телом к нему. Целуя Анниту, Рей ощутил радостное и вместе с тем тревожное чувство. Что-то вдруг из подсознания укололо его странным и неожиданным вопросом "А вдруг у неё Вирус?" "Чепуха, что за мнительность?! Это ты насмотрелся телевизора о том, что на Юге эпидемия Вируса", - мысленно урезонивал себя Рей.
  ....................................................................................
   В машине он предложил Анните поехать к нему домой или пойти в гостиницу. Негритянка несколько обиделась на столь скоропалительное предложение: "Ну, ты совсем осмелел, дорогой. Не знаю, за кого ты меня принимаешь, но я - порядочная девушка. Не спеши, - у нас ещё будет с тобой время потом".
   Рей отвёз её домой. Прощаясь, Аннита сказала: "У тебя ведь есть мой телефон, так что позвони мне завтра вечером. Я буду рада".
  
  III
   Рей ждал Анниту в машине около её дома. Ждал долго, но она всё не появлялась. Он звонил ей по сотовому, но её телефон не отвечал, - всё время включался автоответчик. Так прошло полчаса, час, полтора часа..., но её всё не было. Рей стал впадать в отчаяние, но решил ждать, - ведь они с Аннитой чётко договорились о встрече, - тем более что была суббота, и ему больше нечего было делать.
   По крыше машины резко забарабанили струи дождя, а включённое авто-радио заиграло ритмичную песню в исполнении двух красавиц-негритянок, Буни и Муни, в которой они темпераментно спорили из-за одного белого мужика, - хит сезона. Песня Рею очень нравилась. Он расслабился и решил ждать хоть до самой ночи, если потребуется.
   Они собирались ехать сегодня в древний Заозёрский город Ран, знаменитый своим средневековым собором; провести там ночь в мотеле, в котором он уже забронировал номер, и назавтра вернуться в Озёрск.
  ....................................................................................
   Наконец он увидел Анниту. Это - точно была она. Хотя все негритянки в то время выглядели для него похожими друг на друга (а в Озёрске их жило немало), но здесь было трудно ошибиться, он узнал её по пышной причёске, по высокому росту и по светло-шоколадному отливу кожи. Она бежала от метро, закрыв голову от дождя увесистым полиэтиленовым пакетом. Её тонкое шёлковое платье насквозь промокло и прилипало к телу.
   Залезши в машину к Рею, она защебетала: "Извини, дорогой! Сегодня из Уру приехал мой кузен, и я у него задержалась. Подожди ещё минутку, я сбегаю домой - оставлю передачу, которую он привёз", - она показала Рею мокрый пластиковый пакет, которым только что закрывалась от дождя, - "Я переоденусь. Видишь, - я вся мокрая. И принесу тебе настоящей южной еды. Ты, наверное, проголодался. Сегодня утром мои сёстры её приготовили". Аннита всех своих соотечественниц и, в частности, двух девушек, с которыми делила жильё, называла "сёстрами", а соотечественников - "братьями". Те же, кто состоял с ней хоть в каком-нибудь отдалённом родстве, именовались "кузинами" и "кузенами".
   И Аннита выпорхнула из машины и лёгко побежала к своему дому, так и не дав Рею произнести ни слова.
   В зеркало заднего вида Рей наблюдал, как её стройная фигурка быстро удалялась в сторону пятиэтажного, сложенного из серого кирпича, строения и потом скрылась за его массивной деревянной дверью. Рей посмотрел на часы и подумал: "Чёрт возьми! Мы договаривались встретиться в полдень, а уже - начало третьего. Так мы приедем в Рун только к вечеру!"
   Но Аннита на этот раз не заставила себя долго ждать. Вот она снова появилась на пороге своего дома, переодевшаяся по погоде, - в длинную куртку из чёрной кожи и джинсы. Она держала в одной руке пластиковую коробку с южной национальной едой, а в другой - небольшую кожаную дорожную сумку и раскрытый над головой пёстрый зонтик.
   В коробке оказалось вкуснейшая варёная рыба, напоминающая водившегося на Севере карася, только - почти без костей; и рис с разными тушёными овощами, приправленный деликатесным, островато-кислым соусом. Аннита предусмотрительно положила в коробку также вилку и бумажные салфетки. Так что Рей ел с комфортом, наслаждаясь добротной горячей пищей (тем более что с утра он уже успел порядком проголодаться). Не хватало только хлеба. Однако в коробке помещались солидных размеров куски какой-то светлой, сладковатой мякоти, про которую Аннита объяснила, что это - маниок и, что в её стране его часто едят вместо хлеба.
   Она смотрела, улыбаясь, на то, как ел Рей, а он поглощал пищу с аппетитом и нахваливал.
  - Ты хочешь сама немного отведать? - предложил он.
  - Нет, я пообедала у кузена, спасибо. Ешь-ешь! Ты ведь проголодался, - я вижу. Так ты узнаешь нашу национальную кухню. А в следующий раз ты приготовишь мне что-нибудь из своих северных блюд.
  - О, это будет не просто. Я готовить-то совсем не умею.
  - Ну, ничего. Ты расскажешь мне, что делать, а я тебе помогу.
  ....................................................................................
   Наконец, они тронулись в путь. Выехали на парижскую окружную дорогу, а потом, проехав примерно её треть, двинулись прочь из города, - мимо живописных пригородов, дворцов и парков.
   Дождь прекратился. Сквозь облака робко, но весело прорезалось блеклое осеннее солнце и заиграло в каплях воды, рассыпанных по деревьям, полям, загородным буржуазным домикам, - повсюду. Везде вокруг чувствовалось оживлённое возрождение после непогоды. Машина гладко летела по чуть скользкому, освежённому асфальту. По радио снова Буни и Муни запели свою темпераментную песню, и в сердцах Анниты, и Рея возникла какая-то радостная приподнятость.
  - Тебе нравится эта песня? - спросила Аннита.
  - Ты знаешь, не пойму почему, но нравится. Она у меня стала как-то связываться с мыслями о тебе, - отвечал Рей.
  - Это, наверное, потому, что поют негритянки. Ты видел этот клип по телевизору? Правда, они красивые?
  - Видел. Да, они - ничего себе. Но ты - красивее их!
  - Это ты мне льстишь. Они моложе. А ты слушал когда-нибудь наше традиционное пение?
  - Нет никогда.
  - Я взяла с собой кассету. Это запись церковного хора из Уру. Это совсем не скучно, а даже очень ритмично. И многоголосье красивое. Ты знаешь, что я у себя на Родине тоже пела в хоре в церкви?
  - Нет. Так ты, значит, не только прекрасно готовишь, но можешь и петь?! - удивился Рей. - Ну, спой, пожалуйста, что-нибудь!
  - Спою как-нибудь потом..., когда появится настроение. А так просто, без настроя, я не умею. А сейчас давай поставим кассету!
   Заиграла музыка. Рей никогда не слышал подобного пения. И, хотя он был небольшой меломан, оно его впечатлило. Многоголосый женский хор ритмично, энергично и зажигательно возносил хвалу к богу: "Аллилуйя! О, мой бог, аллилуйя!". Под такое пение хотелось не молиться, а танцевать.
  - Замечательно поют! - сказал он.
  - Тебе правда нравится?
  - Да, - очень голосистое пение, и слова - хорошие!
  - Ну, тогда я тебя действительно спою, когда придёт настроение, - заключила довольная Аннита.
   В это время они как раз проехали атомную электростанцию Анта, а в низине, справа показался и сам этот городок, раскинувшийся по обоим берегам реки и увенчанный шпилем готического собора. Полпути до Руна было уже преодолено.
  ...............................................................................................................
   Они долго плутали в предместьях Руна в поисках забронированного мотеля, и добрались до него уже вечером, - около шести часов.
   Мотель был новый. Его гладко-оструганные доски пахли свежей краской. И в их номере тоже попахивало, поэтому Рей настежь открыл окно и балконную дверь, чтобы немного проветрить. Они оставили в номере две свои небольшие сумки с необходимыми в путешествии вещами и решили сразу же, не теряя времени, ехать в Рун. Окно и дверь на балкон не закрыли, понадеявшись на спокойствие здешних мест, - да и в сумках ничего ценного не было.
  ....................................................................................
   До Руна добрались за полчаса; и, когда прибыли туда, уже стемнело. Рей пригласил Анниту в довольно шикарный ресторан, выходящий своими ярко-освещёнными окнами-витринами на Рыночную площадь. Окна эти были украшены лежащими во льду, среди ломтиков лимона и пучков зелени, устрицами. Рей решил, что может себе позволить это заведение, посмотрев вывешенное снаружи (как это всегда делается во всех Заозёрских кафе и ресторанах) меню. Цены были почти в два раза ниже, чем в аналогичных местах в Озёрске.
   С их столика открывался вид на модернового стиля костёл, построенный на том месте, где в Средние века гнусные монахи сожгли на костре героиню национально-освободительного движения Яну, обвинив её в колдовстве... И - на снующие по площади в этот погожий сентябрьский вечер праздные толпы гуляющих. За черепичными крышами домов был также виден и кружевной, каменный шпиль знаменитого Рунского собора, - ярко высвеченный на фоне чёрного неба мощными прожекторами.
  ....................................................................................
   Из ресторана они вышли уже поздно вечером. Площадь к этому времени совсем опустела. Похолодало. Ночи в конце сентября в Заозёрье - всегда стылые и влажные.
  - Брр, как холодно! - пролепетала Аннита, стуча зубами и кутаясь в свою куртку, - Скорее бы добраться до гостиницы.
  - Только бы мне не заблудиться по дороге. Ты знаешь, со мной это нередко случается, когда я заезжаю в незнакомые места, - забеспокоился Рей.
  - Я тебе дам! - шутливо рассердилась Аннита, - Будешь у меня смотреть за дорогой и никуда не заедешь!
   К счастью, Рей на этот раз не сбился с пути, и они довольно быстро, по пустынному ночному шоссе, добрались до мотеля.
  ....................................................................................
   В их номере стоял, как показалось, ещё бóльший, чем на улице, лéдник, - ведь они оставили открытыми балконную дверь и окно. Пока Рей их закупоривал и включал электрическую батарею, которая, по счастью, работала, мерзлявая негритянка, не раздеваясь, заперлась в душе и открыла на полную мощь горячую воду.
  - Эй, пусти меня вовнутрь! - постучался к ней Рей, - А не то я здесь окочурюсь от холода.
   Аннита открыла. Рей вошёл и в клубах пара увидел её уже обнажённой и поразился тому, как быстро она разделась. У неё было красивое шоколадное тело, - переливающееся рельефными мускулами. Рей замер, любуясь ею.
  - Ну-ну, чего застыл? - вывела его из оцепенения Аннита, - И закрой, пожалуйста, за собой дверь. А то вымораживаешь.
  - И давай быстро, раздевайся и залезай со мной под душ! - позвала негритянка.
  ....................................................................................
   Они стояли вместе в узкой душевой кабинке, отгородившись от остальной ванной комнаты шторкой из полиэтиленовой плёнки. В душевой было жарко. Аннита пустила такую горячую воду... Как, наверное, все негритянки она любила тепло. А полноватый Рей, страдавший сосудистой дистонией, начал задыхался от этой жары.
  - Ну, поцелуй меня, дорогой, - вдруг страстно прошептала Аннита и прижалась к нему своим жарким телом, - Ну, давай же, смелей!
   Рей впился широко раскрытым ртом в её пухлые губы, и дыхание его совсем перехватило.
  - Ты, чего-то тяжело дышишь. Не переносишь духоту? - забеспокоилась Аннита.
  - Да, что-то у меня дыхание перехватывает.
  - Ну, тогда вылезай быстрей! А то с сердцем плохо будет..., - скомандовала она, - Вытирайся и жди меня в комнате, в кровати.
  ....................................................................................
   Рей лежал в широкой, двуспальной кровати, укрывшись до головы одеялом. Бельё было влажное и холодное, но он уже сильно распарился и не ощущал этого. Тем не менее, он предусмотрительно завернул одеяло под ноги "конвертом" так, как когда-то в детстве учил его отец.
   В комнате было темно, и только узкая полоска света выбивалась из-под чуть приоткрытой двери ванной. Над его головой, перпендикулярно кровати, была подвешена, как полка в поезде, ещё одна односпальная кровать, рассчитанная на ребёнка. "Всё продумали, буржуи..." - подумал Рей - "В такой маленькой комнатушке - целую семью можно разместить!"
   Рею пришлось ждать довольно долго, и он, растянув свои члены на удобном матрасе, почувствовал, что безумно устал. Закрыл глаза, и перед ним побежала, полетела дорога. Так с ним бывало всегда, когда он долго находился за рулём. И летя по бесконечному, убегающему вдаль шоссе, Рей стал постепенно погружаться в сон.
   Уже, будучи на волоске от погружения в небытие, он почувствовал рядом с собой горячее, приятно пахнущее кремом тело Анниты.
   Не напрягаясь, естественно, он вошёл в неё. Он не знал, сколько это длилось..., но акт отнял у него последние силы, и он стремительно провалился в глубокий, как колодец, сон...
  
  IV
   Ему снился маленький катер, медленно двигающийся по ослепительно-изумрудный поверхности озера-океана и белеющий в лучах яркого утреннего солнца, тонкой полоской у горизонта, песчаный берег.
   В этот благословенный летний день Жерико и Мур, наконец-то, после долгого путешествия по озеру, увидели сушу.
   Жерико уверенно вёл судно к берегу. "Эй, Мур, а нам повезло, что мы не столкнулись с пограничниками!" - сказал он.
  - Это уж точно. А то - неизвестно, что стало бы с нами. Отправили бы нас обратно. А то и посадили бы ещё как нарушителей границы, - отвечал Мур.
  - Ну, ты вечно всего боишься! Смотри, смотри мы уже совсем близко к берегу! А берег-то - совсем пустынный. Тоже мне - райское место!
  - А, может быть, мы сбились с пути, Жерико, и приплыли совсем не в Заозёрье, а в какую-нибудь другую страну?
  - Вечно ты во всём сомневаешься, Мур. Ты ведь прекрасно знаешь, что мы ориентировались и по компасу, и по карте, и по звёздам. Так что это не может быть ничем другим, как Заозёрьем!
  ....................................................................................
   Во время их многодневного путешествия Мур постоянно страдал морской болезнью. Его тошнило, он сильно потерял в весе, и сам уже был не рад, что дал себя уговорить отправиться в плавание. Он был теперь безумно счастлив, что они, наконец-то, достигли берега, и, что мучения его скоро кончатся.
   И вот, - под ногами у них твёрдая почва. Они с Жерико вступили на раскалённый солнцем, желтовато-белый песок Заозёрья.
   Как непривычно, после многих дней плавания, чувствовать снова твёрдую землю! Идёшь неуверенно, тебя покачивает, и приходиться напрягать мозг, чтобы сделать каждый новый шаг.
   Они вытащили катер на берег, доволокли его по песку до зарослей тростника, находившихся метрах в ста от воды, и спрятали его там, прикрыв сухими листьями и стеблями.
   Теперь они смогли оглядеться по сторонам. Сзади осталось озеро. Тихое сегодня. Его волны лишь слегка накатывались на горячий песок. Дальше, на солидное расстояние тянулся тростниковый лес, а за ним - опять вода, - спокойная, как зеркало, - наверное, мелкий пруд. Там стояли - каждая на одной длинной ноге, - поджав другую и опустив голову в воду, многочисленные розовые фламинго. А совсем уже на горизонте, за прудом, тянулись невысокие горы; и у подножия одной из них виднелись белыми точками группы домов, - по-видимому, город.
   Жерико и Мур продрались сквозь тростниковые заросли и выбрались на обочину шоссе, проходящего прямо по берегу пруда. По нему время от времени на страшной скорости пролетали машины, - новенькие и блестящие, - совсем не похожие на полуразвалившиеся колымаги, которые можно было видеть повсюду в их южной стране. И асфальт шоссе был гладким с прочерченной по нему белоснежной разметкой.
   Наши путешественники принялись голосовать, но пробегавшие мимо автомобили не останавливались. По-видимому, их водителей отпугивал диковатый вид Жерико и Мура. За время странствия их одежда сильно потрепалась, волосы стали длинными и свалялись, а лица заросли неряшливыми, грязными бородами.
   Наконец, после почти получасового стояния на раскалённом солнце, когда они уже совсем, было, отчаялись и решили идти в город пешком, над ними сжалился водитель проезжавшего мимо грузовичка. Он посадил их в крытый ярко раскрашенным брезентом кузов.
   Через двадцать минут Жерико и Мур были в городе. Водитель остановил свой грузовик у тротуара, на широкой улице, изобилующей красочно-оформленными витринами магазинов. Он вылез из кабины и подошёл к путешественникам, расположившимся на своих вещевых мешках.
  - Ну вот, друзья, я и приехал! Кстати, город называется Пелье, - весело сказал он.
   Это был добродушный человек средних лет, весьма плотного телосложения. И говорил он, действительно, на языке Жерико и Мура, но с каким-то странным акцентом.
  - Я живу здесь совсем неподалёку. А вам, куда теперь надо?
  - Мы должны добраться до Озёрска, - ответил Жерико.
  - Ого! Да ведь это очень далеко отсюда. Надо ехать на север почти через всю страну! - воскликнул водитель, - Вам тогда нужно пойти на вокзал. Это совсем рядом. Надо купить билеты и сесть на скоростной поезд, идущий в Озёрск. Надеюсь, что у вас есть деньги?
  - Да-да, - деньги имеются. С деньгами - нет проблем, - заверил Жерико, - Покажите нам только, пожалуйста, как пройти на вокзал.
  ....................................................................................
   Проехаться на поезде для наших путешественников было в диковинку. Они никогда в жизни до этого не видели поездов, потому что в их отсталой стране их просто не было.
   Вдобавок, поезд, на который они сели, был не простой, а способный развивать огромную скорость. Он напоминал по своей остроносой форме стрелу. И летел он по узким прямым рельсам также быстро, как выпущенная из лука стрела, - всего за каких-то четыре с небольшим часа преодолел расстояние почти в тысячу километров от прибрежного Пелье до столичного Озёрска.
   Жерико и Мур удобно расположились в мягких креслах с откидывающимися спинками, а за окном пролетали поля и виноградники, вишнёвые и яблоневые сады, леса, - в основном лиственные, - поросшие густой зеленью холмы и виднеющиеся далеко у горизонта белоснежные горы.
  - Красивая страна! - сказал Мур.
  - Да, - красивая..., - задумчиво отвечал Жерико, - Но наша страна, пожалуй, - ещё лучше.
  ....................................................................................
   Экспресс прибыл на Южный вокзал Озёрска, когда уже начало смеркаться. Выйдя из вагона, они сразу окунулись в плотную толпу идущих по перрону людей, и она подхватила их и понесла.
   Наши герои, никогда до этого не попадавшие в подобную давку, несколько испугались. И особенно струхнул, конечно, слабохарактерный Мур. Боясь упасть и быть раздавленным, он судорожно хватался за плечи идущих впереди людей. А те, - не привыкшие к подобному обращению, - диковато оглядывались и нервно отряхивались от его рук.
   Наконец, толпа пронесла их через автоматически-раскрывающиеся, широкие стеклянные двери в здание вокзала. Здесь, в этом гигантском помещении, заполненном светом неоновой рекламы ресторанов и магазинов, где очертания предметов несколько размывались в голубоватой дымке при взгляде вдаль, - из-за большого расстояния, - толпа как-то незаметно рассосалась, - подобно речке, впадающей в море.
  - Ну вот, - сказал Жерико, - мы и приехали. Теперь надо бы позвонить господину Мамбе. Надеюсь, что он нам поможет.
   Они сразу нашли телефонные автоматы. На вокзале их было достаточно много... Но оказалось, что для того чтобы звонить, нужна телефонная карта.
   Друзья долго выясняли, - где можно приобрести подобные карточки? Им сказали, что они продаются в метро. Пришлось спуститься туда, - благо вход в подземку находился прямо в здании вокзала.
  ...............................................................................................................
   К счастью, Мамба был дома. Его высокий голос на другом конце провода ответил: "Да, это я и есть - господин Мамба. А с кем имею честь?"
  - Это Жерико, я звоню вам по поручению господина Арона.
  - А, Арон..., - это мой старый друг. Как там поживает старина-Арон?
  - Спасибо, слава Богу, у него всё в порядке.
  - А вы, как вас зовут? Жерико..., вы приехали из Уру?
  - Да, - только сегодня. И я привёз вам письмо от Арона.
  - Письмо..., - это хорошо. А где вы сейчас находитесь?
  - В Озёрске, на Южном вокзале.
  - На Южном вокзале, - это недалеко от моего дома. Ждите меня у табачного киоска... Видите где он?
  - Да, вижу, - отвечал Жерико (киоск был прямо напротив тех телефонных кабин, где они сейчас с Муром стояли).
  - Так ждите меня там. Я минут через пятнадцать подъеду. Вы меня сразу узнаете. Я - довольно упитанной комплекции.
  
  V
   Первую неделю Жерико и Мур нашли приют в квартире добродушного толстого негра Мамбы. Хоть старик Арон и говорил, что Мамба преуспевает, - это было явным преувеличением. Мамба жил вместе со своей подругой Фифи, - молоденькой негритянкой, тоже приехавшей с Юга, но недавно. Квартира у Мамбы была достаточно большая, - трёхкомнатная, - но мебель - старая и полуразвалившаяся. Как сам Мамба однажды признался, - некоторые вещи он приволок с помойки: "Богатые заозёрцы выкидывают ещё совсем новую мебель. Ну, как этим не воспользоваться?!" И квартира была у Мамбы не собственная, а он её снимал, - правда, недорого, - зато в одном из самых бедных районов города, - заселённом в основном иммигрантами. "Здесь веселей, - говорил Мамба, - много соотечественников. Есть с кем пообщаться".
   Он работал на хайвее, - на пропускном пункте машин, - взимал плату за проезд по дороге. Трудиться по большей части приходилось ночью, поэтому днём он отсыпался. Платили неплохо, но Мамба, которому уже перевалило за сорок, неважно переносил подобный ритм жизни и пытался найти для себя какую-нибудь приличную дневную работу.
   Фифи же в основном вела домашнее хозяйство, но раза два в неделю убирала квартиры богатых озёрцев, чтобы немного подработать.
  ...............................................................................................................
   Жерико и Муру становилось всё более неудобно стеснять добряка-Мамбу и весёлонравную Фифи своим присутствием. Имеющиеся у них деньги друзья исправно вносили в общий бюджет. Однако жизнь в Озёрске была очень дорогой, и их финансы быстро таяли. Да и просто сидеть на месте, не входило в их планы, не за этим они приехали в Заозёрье, - им хотелось какой-нибудь активной деятельности.
   Поэтому, в один прекрасный день, Жерико спросил у Мамбы, нет ли у того на примете какой-нибудь работёнки для него и его друга.
   Мамба без труда устроил Мура на ночные дежурства на пропускном пункте на хайвее. А вот с Жерико было сложнее, так как такая работа не нравилась ему, а душа его стремилась к чему-нибудь более возвышенному, интересному и перспективному.
  ...............................................................................................................
   Однако, по прошествии нескольких дней, Мамба сказал Жерико: "Ну что..., похоже, и для тебя кое-что нашлось. Встретил я сегодня одного старого товарища, тоже южанина. Разговорились о жизни. То да сё... И рассказал он мне о своём бизнесе. Их кооператив занимается торговлей. Покупают здесь, в Заозёрье, оптом одежду, обувь, лекарства, подержанные машины, и продают всё это через своих дилеров и магазины на Юге, в основном, в Уру. Сюда же потом везут южную еду и сбывают её местным южакам-иммигрантам на своих рынках. Дело солидное, - за последние годы сильно уже раскрутилось. А мой товарищ, зовут его, Вука, стоит во главе всей этой фирмы. Богатый человек, - миллионер. Так вот, он сказал, что ему в делах нужен грамотный и честный помошник. Ну, я тебя и порекомендовал. Вука знал твоего отца и Арона, и он согласен принять тебя завтра утром у себя в офисе. Работа денежная. Советую не отказываться".
  Жерико задумался.
  - Спасибо, конечно, Мамба, но скажи мне, - спросил он, - а почему ты сам не возьмёшься за эту работёнку, если она такая денежная?
  - Понимаешь, Жерико, тяжело мне уже в мои годы заниматься такой деятельностью, - пахать там надо много. Мне нужно что-нибудь по спокойнее. Да и не возьмёт меня Вука, - ему нужен молодой, динамичный помощник.
  - Хорошо, - сказал Жерико, - схожу я завтра утром в офис твоего приятеля. Расскажи мне, пожалуйста, как туда добраться?
  ...............................................................................................................
   Вука - очень толстый и чёрный, седовласый негр, с лицом, испещрённым прыщами и оспинками, и похожим, поэтому, на круглое сито, - сидел, развалившись в чёрном кожаном кресле, в чёрном костюме за большим чёрным столом и истекал потом. Он периодически вынимал из нагрудного кармана пиджака носовой платок - не первой свежести, неопределённого цвета - и вытирал им лысую, блестящую голову и жирную, складчатую шею.
   Вертлявая, длинноногая секретарша-негритянка ввела в кабинет босса одетого в свой лучший костюм Жерико.
   Хозяин кабинета несколько секунд не отрывался от бумаги, которую в тот момент читал, а потом лицо его вдруг расплылось в приветливой улыбке, и он произнёс высоким голосом, не вязавшимся с его слоновьей внешностью: "Ну что же, заходи. Слышал о тебе. И папу твоего знал хорошо. И Арон всегда был моим добрым товарищем".
   Далее Вука выдержал многозначительную паузу, - секунд в тридцать, - как бы отключился от внешнего мира. При этом улыбка исчезла у него с лица, и проницательные, белесые глаза неподвижно уставились на Жерико. А потом Вука вдруг резко встрепенулся и снова заговорил: "Садись, дорогой. В ногах правды нет". При этом он царственным жестом указал на стоящий напротив стола чёрный стул, весьма искусно сработанный из дорогого дерева.
   Когда Жерико скромно присел на краешек стула, Вука продолжил: "Чтож, Мамба сказал, что работать ты у меня хочешь?"
  - Да, я бы хотел. Я слышал, что вы занимаетесь бизнесом, коммерцией. Мне это интересно.
  - А что ты до этого делал в Уру? - спросил Вука.
  - Работал на стройке.
  - А-а, стройка - это тоже хорошо. Значит ты не белоручка.
  - А знаешь ли ты, - продолжал толстяк-негр, - что бизнес - дело рисковое. Можно всё заиметь и всех раком поставить, а можно в одночасье всё потерять и даже головы лишиться. Ты готов на такой риск?
  - Головы лишаться бы не хотелось, - а на всё остальное готов, - отвечал Жерико.
  - Ну, что ж, - может, и не лишишься. Парень ты, я вижу, смышлёный, - значит, не будешь совать башку в пекло. Но смотри, - будь осторожен, - копы нас не любят, да и другая мафия нередко наезжает.
  - Мафия!!! - резануло в голове у Жерико, - Вот с кем я связался. Может отказаться, пока не поздно?!
  - Мафия, мафия..., - как бы угадал мысли Жерико чёрнокожий босс. И запел скороговоркой, всё более и более разгоняясь, так, что в конце его высокий голос перешёл в комариный писк, и Жерико было всё труднее и труднее разобрать смысл: "Мафия - великая сила, - основа бизнеса, да и всего мироустройства. На первый раз - работа не сложная. Будешь раз в неделю ездить за границу, в соседнее Заречье. Для этого я дам тебе автомобиль, и бензин оплачивать буду. В Заречинском пограничном городе, в гостинице "Хоботок", будешь встречаться с тощим господином в смокинге и в очках. Он - представитель крупной фармацевтической фирмы. Мы поставляем для их лекарств некоторые химические компоненты. Так вот, эти химикаты ты и будешь перевозить в чемоданчике, который, я тебе дам, и передавать лично в руки очкастому господину. В первый раз с тобой поедет один из моих людей и покажет тебе нашего очкарика и, вообще, - как всё делается. Господин в смокинге, взамен твоего чемоданчика даст тебе другой, - точно такой же. Этот второй чемодан ты привезёшь сюда и отдашь мне лично в руки. Во втором чемодане деньги за наши химикаты. Не вздумай открывать ни один из чемоданов и потерять их не вздумай. Это твоя жизнь. За каждый привезённый чемодан с деньгами я буду давать тебе пачку в пятьдесят тысяч местных шариков. С такой лавандой у тебя быстро появится свой дом с бассейном, роскошная машина и много-много баб. Бабы, бабы, - они слетаются на деньги, как мухи на мёд. Мухи, - жирные, вонючие мухи... Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-...., Пи-и-и-и-и-и-и-и..., Ох тошно мне, тошно, держите меня!!!"
   На его писко-крик в кабинет влетела длинноногая чёрная секретарша с золотым подносиком в руках, на котором подрагивала рюмочка с какой-то мутно-бурой жидкостью.
   Вука в мгновение ока осушил содержимое рюмки, и до того чёрное его лицо стало на несколько секунд фиолетовым. А затем, очевидно уже пришедший в себя босс, вскочил из-за стола и заревел громовым голосом, выкатив страшно-белые глаза на Жерико: "Понял, бля, свою задачу?!"
  ...............................................................................................................
   Так и стал возить Жерико чемоданы: в Заречье - с химикатами, а обратно, в Заозёрье, - с деньгами. Жерико не отличался глупостью и, поэтому, довольно быстро понял, что это были вовсе не химикаты, а обыкновенные наркотики. И, что он сам превратился в заурядного наркотрафиканта, переправляющего через границу зелье. Он понимал, что дело это рисковое, и, что его запросто могут накрыть таможенники или полицаи. Однако спасало то, что реального пограничного и таможенного контроля между двумя процветающими странами, Заозёрьем и Заречьем, не было. Таможенники только иногда курсировали на машинах по соединяющей оба государства дороге.
   Но самым главным, что толкало Жерико на риск, были большие деньги, которые платил ему Вука и которые он никогда бы здесь не заработал честным трудом.
   Уже через пару месяцев Жерико смог купить в рассрочку симпатичный двухэтажный особняк с колоннами, садиком и бассейном. Его дом располагался над озером, на холме, в тени изумрудной зелени. С балкона особняка открывался замечательный вид на сине-зелёную воду, на скользящие по ней белые паруса и на окрестные живописные холмы.
   Наконец-то у Жерико появился свой дом, и здесь, в этом тихом месте, он мог теперь спокойно предаваться мечтам и философии...
   Приобрёл он и роскошную, ярко-красную спортивную машину, на которой часто гонял по окрестностям.
   Да и немало красивых женщин стало крутиться теперь вокруг Жерико. И одну из них, самую красивую, - молодую негритянку Улу, его соотечественницу, - он взял хозяйкой к себе в дом.
   Ула была необыкновенно красива, но капризна и своенравна. Однако влюблённый Жерико не обращал на её недостатки внимания и был безгранично щедр с ней. Покупал ей многочисленные наряды и украшения и давал просто так немало денег.
  ...............................................................................................................
   А Мур, также как и Мамба, по-прежнему продолжал работать по ночам на хайвее за весьма скромное жалование, которое, однако, теперь позволяло ему арендовать небольшую меблированную квартирку в дешёвом, эмигрантском пригороде Озёрска.
   На первых порах Мур иногда интересовался у друга Жерико, - как это тому удалось так быстро разбогатеть? Но Жерико не мог откровенно посвятить товарища в свои дела, и ему приходилось всё время темнить. Так, что, в конце концов, Мур понял, что его приятель замешан в какие-то нехорошие делишки, и перестал задавать вопросы.
   Только однажды Мур сказал: "Смотри, Жерико, - будь осторожней! Береги себя!"
  
  VI
   Быстро летит время... Аннита прожила вместе с Реем на его квартире, уже почти год. Несмотря на то, что простоватая Аннита и высокоинтеллектуальный Рей казались и были в действительности сильно разными, особых конфликтов в их совместной жизни не возникало.
   Как-то, солнечным весенним днём (наступила суббота, и на работу идти было не надо) они проснулись довольно поздно, - около полудня. И тут Аннита прямо спросонья заявила Рею, что хотела бы завести ребёнка. Для Рея её желание не стало неожиданностью. Он и сам давно был не прочь стать отцом. Особенно ему, почему-то, хотелось дочку.
   Он представлял себе иногда, - какая красивая дочка-мулатка может быть у них с Аннитой. Он видел, как она растёт, а он стареет. И вот, как однажды он, - человек уже преклонных лет, с головой убелённой сединой, - прогуливается по весеннему бульвару под руку со своей шоколадной красавицей. И некоторые люди смотрят им вслед, и, наверное, их головы посещают дурные мысли, - вследствие испорченности человеческой натуры, - вот, мол, старый развратник выгуливает негритянку-любовницу. Но ведь не все так думают. О, - далеко не все! И, в конце концов, какое им с дочкой будет дело в этот радостный весенний день до того, - кто что подумает.
   Итак, они решили завести ребёнка.
  ............................................................................................................... В то время во многих странах, и в особенности на Юге, распространялся смертоносный Вирус, передающийся через кровь и половым путём. В Заозёрье заражённых этим Вирусом было пока относительно немного. Однако власти этой высокоразвитой страны проводили большую рекламно-просветительскую кампанию, посвящённую мерам предохранения от заражения Вирусом. Устраивались многочисленныё акции, - такие как, например, бесплатные раздачи одноразовых шприцов для наркоманов и презервативов на дискотеках и других местах массового скопления молодёжи. Немало телевизионно-рекламного времени было выделено для обсуждения проблем, связанных с Вирусом. По всей стране (и в особенности в крупных городах) было развешено большое количество стендовой рекламы и другой наглядной информации об опасной болезни. А раз в год по всему свету проводился Всемирный день борьбы с Вирусом. И в этом мероприятии Заозёрье всегда принимало самое деятельное участие.
   Но, несмотря на все усилия, Вирус пока победить не удавалось. После попадания в человеческий организм, он начинал там медленно размножаться и обычно через несколько лет достигал высокой концентрации, при которой поражалась иммунная система, и человек становился подверженным различным болезням, от которых, в конечном счёте, он и погибал. Уничтожить уже находящийся в организме Вирус пока никакими лекарственными препаратами было невозможно.
   Во многих лабораториях мира (и, конечно же, - в Заозёрских) учёные вели активные поиски лекарств и вакцины от этого страшного Вируса - и, нужно сказать, что добились уже определённых успехов. Появлялись всё новые, более совершенные комплексы препаратов, позволяющие замедлить развитие Вируса в организме и тем самым продлить жизнь зараженного человека на неопределённое (пока) время.
   В результате, смертность от Вируса уменьшилась в несколько раз. И врачам даже удалось вернуть к активной жизни уже немало тяжелобольных людей, с существенно ослабленным иммунитетом.
   В Заозёрье, как, впрочем, и во многих других развитых странах было достаточно много специальных медицинских центров, которые осуществляли бесплатную и анонимную диагностику Вируса у всех желающих. Для этого было достаточно сдать специальный анализ крови из вены. Если результат такого теста оказывался отрицательным, то это означало, что вируса в настоящий момент в крови человека нет. Если же возникали какие-либо подозрения, то проводились дальнейшие более углубленные анализы крови. Единственным неудобством являлось то, что первый тест начинал быть чувствительным к Вирусу только через три месяца после попадания последнего в кровь.
   Так как Вирус передавался и половым путём, то многие пары, живущие вместе, осуществляли вышеописанную анонимную проверку, для того, чтобы безбоязненно заниматься сексом без презервативов. Решили провериться и Аннита с Реем, - тем более что им предстояло зачать ребёнка.
  ...............................................................................................................
   Ближайшим от их дома медицинским заведением, в котором можно было сдать анализы на Вирус, был институт Фурье. Он помещался в массивном, мрачноватом здании из серого гранита, с колоннами, - на бульваре святого Жана. Бульвар был очень широким: в центре, вдоль него, по невысокой насыпи, проходила линия метро; по бокам от неё - две автомобильные полосы с односторонним движением; а пешеходные тротуары были отделены от проезжей части плотно посаженными каштанами. В тот яркий, день, в конце мая, эти высокие, разросшиеся деревья цвели, - полыхали ослепительными, белыми и розовыми цветами.
   На улице было тепло, даже уже жарковато, а в лабиринтах коридоров медицинского института, под высокими, сводчатыми потолками стояла влажноватая прохлада. В приёмном зале, около кабинета взятия крови на Вирус сидело уже несколько человек, - в основном молодые пары. Так что пришлось подождать некоторое время, чтобы быть принятыми врачом.
   Доктор, - молодая, красивая мулатка в белоснежном халате, задала Анните и Рею несколько вопросов о том, были ли у них до этого какие-либо риски заразиться Вирусом и о том, по какой причине они решили сейчас проверяться. Их ответы она кратко занесла в заведённые на каждого из них медицинские досье.
   Затем врач направила их в соседний кабинет для взятия крови на анализ.
   Кровь из вены искусно и безболезненно откачивал крупногабаритный негр в зеленоватом фартуке, - чем-то похожий на продавца мясной лавки. Он выдал Анните и Рею по маленькой розовой картонной карточке с номером, сказав, что их анализы будут готовы через три дня. Достаточно будет снова явиться в институт, и показать в регистратуре эти карточки. Результаты их анализов будут тогда переданы доктору, и тот снова примет их.
  ...............................................................................................................
   В положенный срок они пришли в институт Фурье за результатами анализов.
   Сначала медсестра пригласила в кабинет врача Рея.
   На этот раз пациентов уже принимал другой, чем в прошлый раз, доктор. Это была пожилая, седоволосая заозёрка в изящных очках. Она сидела за письменным столом в небрежно накинутом на плечи белом халате и внимательно читала какие-то бумаги, - по-видимому, результаты анализов.
   Оторвавшись от чтения, она поздоровалась с Реем и пригласила его присесть на стул напротив.
  - Давайте мне, пожалуйста, вашу карточку с номером! - попросила она.
   Затем доктор передала карточку Рея медсестре, а та вышла из кабинета и довольно быстро вернулась с результатами его анализа, вложенными в медицинскую карту.
   Пока докторша читала его досье, Рей даже немного струхнул. Но всё оказалось благополучно, - его тест был отрицательным.
   После Рея в кабинет пригласили Анниту. Рею пришлось ждать её достаточно долго, и это показалось ему странным, так как все предыдущие посетители (да и он в том числе) выходили из кабинета довольно быстро.
   Прошло уже почти полчаса, а Аннита всё не появлялась. И Рей начал заметно нервничать. Ему уже не сиделось на месте. Он стал бродить взад-вперёд по длинному, застеленному истёртой ковровой дорожкой коридору, выходя на лестницу, которая была в его конце, и, бросая взгляд на широкие окна, за которыми застыл яркий, солнечный Озёрский день. А потом возвращался к двери кабинета, где была его подруга, надеясь, что она уже вышла.
  - А вдруг у неё что-то серьёзное? - замелькали в голове у Рея тревожно-трусливые мысли, - Вирус, например... Тогда и я мог заразиться...
   Наконец, Аннита вышла из кабинета в коридор.
   Его подруга была явно подавлена. И когда Рей пытался выяснить у неё, - почему она пробыла у врача так долго, - она только отвечала, что хочет вернуться домой, на Юг.
  - Что, у тебя обнаружили Вирус? - спросил встревоженный Рей.
  - Я не знаю. Ничего пока не знаю..., - растерянно отвечала Аннита.
   В этот момент медсестра позвала их обоих в кабинет врача.
  ...............................................................................................................
   Докторша, которая представилась им теперь как госпожа Златковски, довольно будничным голосом (разве так надо объявлять смертный приговор?!) сообщила Рею, что анализ Анниты дал подозрение на присутствие в её крови Вируса. Однако результат первого экспресс-теста нельзя считать стопроцентным. Поэтому Анните сейчас сделают анализ крови по другой методике. Если этот второй анализ окажется положительным, то в присутствии Вируса не останется сомнения. Если же он будет отрицательным, - то значит - это была ложная тревога.
   Рей спросил: "А какова вероятность того, что диагноз не подтвердится вторым тестом?"
  - Вероятность есть, - процентов двадцать. Дело в том, что первый тест - очень чувствительный, но он иногда может реагировать и на присутствие в крови других вирусов, - например, вируса гриппа. Второй же тест - менее чувствителен, но он реагирует исключительно на наш Вирус.
   Потом докторша Златковски, которая, всё же оказалась весьма сердобольной, стала рассказывать Анните и Рею о статистике распространения Вируса в Заозёрье. О том, что только их институт каждый день обнаруживает по нескольку новых вирусоносителей и о том, что с появлением всё новых и новых поддерживающих медикаментов всё становится не так уж и безнадёжно. Заболевание вирусом превращается в некий хронический недуг, - Вирус присутствует в организме, но его количество остаётся столь малым, что человек чувствует себя хорошо и может вести нормальный, активный образ жизни, - работать, заниматься спортом, и так далее. К сожалению, пока нет достаточной временной статистики, но считается, что с использованием таких поддерживающих препаратов вполне можно прожить до старости, - а там, глядишь, через какое-то время и лекарства, убивающие Вирус, и вакцину от него изобретут.
  - Так что, - утешала госпожа Златковски Анниту, - во-первых, ещё не ясно есть ли у вас Вирус, а, во-вторых, в любом случае, поддерживающая терапия, которую мы назначим вам бесплатно, будет очень эффективной.
   Далее она поинтересовалась у Рея, имел ли он половые контакты с Аннитой без презерватива и, если "да", то приблизительно сколько раз?
   На что Рей ответил, что такие контакты были только последние три месяца и примерно раз десять.
  - Так, - сказала доктор Златковски, - вероятность заражения мужчины при половом сношении без презерватива с женщиной, носительницей вируса, - не велика, - примерно пол процента. Поэтому в случае, если у вашей партнерши есть этот Вирус, я оцениваю вашу вероятность заразиться от неё максимум в один-два процента. Однако я настоятельно рекомендую вам сделать специальный углубленный тест на вирус. И если он будет подозрительным, то мы с вами также начнём поддерживающую терапию. Чем раньше начнём, тем лучше будет происходить процесс блокирования вируса.
   Вот так... Аннита и Рей снова сдали кровь на анализ. И им осталось ждать результатов ещё три дня, - до следующего понедельника.
  ...............................................................................................................
   Верьенский лес раскинулся на покатых холмах, возвышавшихся над автотрассой, по которой Рей ездил на работу и обратно домой.
   Часто, вечерами, возвращаясь со службы, он заезжал в этот тенистый, полный свежего, сыроватого воздуха оазис, окружённый со всех сторон дорогами и линиями электропередач, чтобы совершить небольшую пробежку и разминку. Для этого в багажнике его машины всегда имелись тренировочный костюм и пара спортивной обуви.
   В погожие дни немало заозёрцев прогуливалось и бегало по аккуратным просекам Верьенского леса, а в кустах здесь нередко тусовались педики, - как правило, солидные мужчины в костюмах и при галстуках, приезжающие на роскошных машинах..., - снимали молодых людей...
   Солнечным воскресеньем, накануне похода в институт Фурье за результатами анализов, Рей привёз в этот лес Анниту. Оба они были в мрачноватом настроении и выбрались на природу, чтобы как-то развеяться.
   Аннита уже несколько смирилось с тем, что у неё, скорее всего, Вирус. Она не хотела уже возвращаться в свою бедную страну и умирать там без врачебной помощи. Напротив, - решила бороться за жизнь и пить все те таблетки, которые будет надо. Она была уверена, что подцепила Вирус уже лет десять назад, во время аборта, который делал ей на Родине очень пожилой фельдшер, уже несколько лет как отошедший в мир иной. А с мужиками случайных половых связей у неё не было. Жила она в своё время поочерёдно по нескольку лет на Юге с двумя белыми заозёрцами. Так что, надо будет обязательно им позвонить и узнать, не заразились ли они?
   Рей на её сентенции вслух отвечал просто: "Подожди пороть горячку. Неизвестно пока ещё ничего, - есть ли у тебя Вирус, или нет. Вот когда станет всё ясно, тогда и будем думать, что делать дальше".
   А у самого на душе кошки скребли...
   Для себя он решил так: "Если у меня обнаружат вирус, что маловероятно, - значит судьба такая невезучая. Начну в этом случае пить таблетки. И даже, если они и не будут особенно помогать, постараюсь протянуть ещё лет десять-пятнадцать. А там, может, и вакцину какую-нибудь изобретут... Но, скорее всего, у меня ничего нет. Слишком мала вероятность!"
   В тот весенний день в Верьенском лесу, было на удивление немного народа. И в прозрачном, душистом, жарковатом воздухе, над окружённой раскидистыми вязами просекой, по которой Аннита и Рей шли, взявшись за руки, плыла тишина. Она нарушалась лишь изредка приносимым лёгким, горячим ветерком с бывшей далеко внизу дороги, шумком бегущих машин.
   Аннита глубоко вдыхала свежий лесной воздух.
  - Как хорошо в лесу! - сказала она, - Ты знаешь, - многие южане, живущие здесь, в Заозёрье, задыхаются в своих каменных мешках-квартирах. Я помню, ещё Жерико всегда говорил, что человек должен жить на природе, поближе к земле. Где-то ты теперь, Жерико? Вот и твоей сестрёнке не повезло. Наверное, над нашей семьёй висит злой рок. Смотри: сначала - папа, потом - Жерико, а вот теперь - и я.
  - Брось говорить глупости! - утешал её Рей.
  - А ты знаешь, любимый, - продолжала Аннита, - что я сейчас пишу на компьютере повесть о Жерико. Хочу рассказать о его короткой жизни. Повесть небольшая, и мне уже немного осталось. Думаю, что успею закончить. А как кончу, так обязательно дам тебе прочитать. А, может, и опубликовать её удастся, - ведь я пишу на заозёрском языке. Сейчас вот уже начала рассказывать о смерти брата. Что-то не очень понятно, как он умер... Домысливать многое приходиться. Хочешь немного послушать эту историю?
  - Да, конечно!
  
  VII
   В жизни брата Анниты прошло несколько лет.
   Как казалось сейчас Жерико, Вука стал полностью доверять ему и поручал теперь самые ответственные задания. Жерико уже сам не ездил с химикатами в Заречье и обратно - в Озёрск - с деньгами. Этим занимались другие, более молодые курьеры. Он только полностью контролировал их деятельность и отчитывался за эту часть бизнеса перед хозяином.
   Вместе с повышением по должности (теперь Жерико назывался главным менеджером по зареченским продажам) и с увеличением доли ответственности, возросла и зарплата Жерико.
   Теперь они с Улой могли себе позволить жить в своём особняке над озером на широкую ногу.
   Они также много путешествовали по миру. В частности, нередко бывали на Юге, в родной деревне Жерико, где слава его уже затмила известность старика Арона, и где он стал теперь почти национальным героем.
   У них уже были дети - трёхлетняя большеглазая красавица Анн и годовалый крепкий малыш Руру, за которыми Уле помогала смотреть специально привезённая с Юга молоденькая домработница.
   Жерико помнил своё обещание, данное сестре перед отплытием в Заозёрье, - как только появится возможность, выписать её к себе, - и сейчас он чувствовал, что точно настало время сделать это. Да, теперь он мог пригласить с Юга любимую сестрёнку Анниту, по которой сильно скучал. Сейчас это стало совсем просто, потому что в Уру уже построили аэродром, и оттуда в Заозёрье можно было летать самолётом.
   Однако спесивая Ула была не в восторге от этой идеи мужа, - так, что Жерико пока не покупал билета для Анниты, опасаясь скандала. Нежелание Улы приглашать Анниту огорчало Жерико. Но, зная переменчивый и, в общем-то, не злой нрав своей супруги, он не без основания рассчитывал постепенно уговорить её насчёт сестры.
   Только это одно обстоятельство и омрачало сейчас его душу. В остальном же, казалось, всё шло прекрасно, - он ощущал себя вполне счастливым и удачливым человеком. А особенно радовали Жерико его прелестные дети, занимаясь с которыми, он ощущал невероятный прилив жизненных сил.
  ...............................................................................................................
   Но в полосатой жизни счастье не всегда долговечно. За ним порой приходят неприятности, а то и беды. Так и Жерико вдруг совсем неожиданно очутился на тёмной полосе своего существования.
   Один из его молодых подопечных, южанин Нагир, повёз в Заречье крупную партию "химических компонентов", получил за неё деньги, - около миллиона шаров, - и обратно не вернулся,... исчез...
   Вука был в ярости. Даже на его черной коже было заметно, как побагровело его лицо... Он кричал на Жерико: "Ты рекомендовал мне этого Нагира. Говорил, что он твой земляк, и что ты ему доверяешь. Где же он теперь, твой Нагир? Исчез, растворился... И с деньгами!"
  - Помнишь, - я тебя предупреждал в самом начале, что бизнес - дело рисковое... Ты знаешь, что у нас за такие ляпы бывает? Не знаешь? Так мы просто мочим таких работничков, как ты и твой Нагир.
  - Итак, даю тебе неделю сроку. За это время ты, бля, либо находишь своего Нагира, либо возвращаешь бабки, либо... сам понимаешь... И не вздумай сбежать. Тогда я тебя, твою супругу и твоих отпрысков из-под земли достану, помучу в своё удовольствие и в землю живьём закопаю.
   Последние слова босс произносил уже невнятным, похожим на комариный писк голосом. А потом вдруг завопил, как и тогда, в первый раз, когда Жерико пришёл к нему наниматься на работу: "Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж..., Пи-и-и-и-и-и-и-и-..., Ох тошно мне, тошно, держите меня!!!"
   И опять на его писко-крик в кабинет вбежала длинноногая чёрная секретарша с рюмочкой мутно-бурой жидкости на золотом подносике.
  ...............................................................................................................
   Таких денег у Жерико в тот момент не было, - оставалось либо продать дом, либо, действительно, искать Нагира.
   Реализовать дом за одну неделю было практически невозможно, да и деньги, вырученные от этой сделки, едва ли покроют требуемую огромную сумму.
   Поэтому Жерико решил поехать в Заречье, - а именно в гостиницу "Хоботок", - и постараться навести там справки об исчезнувшем Нагире. Хотя он, конечно, понимал, что было очень мало шансов, найти беглеца.
   Уле Жерико решил ничего не говорить, - не хотел её расстраивать. Просто сказал, что едет на неделю в деловую поездку в Заречье.
  ...............................................................................................................
   А через неделю после отъезда Жерико Уле позвонил Вука и сообщил траурно-лелейным голосом, что её мужа нашли мёртвым в номере гостиницы "Хоботок" в Заречье. Вука сказал, что врачи считают, что Жерико скончался от сердечного приступа. Выразив вдове свои соболезнования, босс также подчеркнул, что все расходы и хлопоты по похоронам "незаменимого сотрудника, - нашего дорогого Жерико" компания возьмёт на себя.
   Вот так и осталась красавица Ула одна с двумя маленькими детьми на руках.
   Всю ночь она проплакала, - и от жалости к себе, и от жалости к Жерико, к которому она несколько охладела в последнее время, но, всё же, чувствовала, что теперь его будет ей очень не хватать. А ранним утром, когда дети ещё спали, вышла на веранду своего дома и погрузилась, как бы впервые, в созерцание окрестных холмов и расстилающегося далеко внизу голубовато-розового, мерцающего озера - с дымчатыми, гористыми островами у горизонта. Они казались такими загадочными вдали, и столь обыденными, когда к ним подплываешь.
   Ула подумала: "Вот светит солнце, сияет внизу озеро, птицы щебечут в кустах... Ничего не изменилось, - а Жерико уже нет. Вот так мы все уйдём, и ничего не изменится..."
   Созерцание природы подействовало на неё благотворно, - появились силы, энергия, горе как бы отошло на второй план.
  - Надо что-то делать, нужно действовать, - сказала она себе, - Я помню, что Жерико как-то обмолвился, что, когда умрёт, хотел бы быть похороненным у себя на Родине, на деревенском кладбище. Надо обязательно исполнить его волю!" И она решительно направилась в гостиную, к телефону, - звонить Вуке.
  ...............................................................................................................
   Гроб с телом Жерико отправляли на Юг на персональном самолёте Вуки. Сам босс прибыл проститься со "своим самым любимым и преданным сотрудником". Он лично руководил погрузкой гроба в самолёт. При этом Вука пустил слезу и произнёс, как показалось Уле, странные слова: "Нередко бывает так, что спасаясь от пожара, мы прыгаем не в воду, а в костёр. Вот это случилось и с Жерико..."
   Приехал попрощаться с другом (в сопровождении заметно поправившегося и постаревшего Мамбы и всё такой же юной Фифи) и Мур. Он теперь заметно преуспел, - женился на заозёрской гражданке, получил местное гражданство и работал уже не на пропускном пункте хайвея, как не очень удачливый Мамба, а - мелким клерком в управлении дорожного транспорта. Мур был явно подавлен смертью товарища и всё время повторял: "Я же говорил ему - смотри, Жерико, - будь осторожней! Береги себя!"
   В самолёте гроб сопровождали Ула, оставившая детей на попечение домработницы, и ещё несколько подручных Вуки. Полёт был достаточно долгим, и во время него Улу всё время терзала (не в первый раз приходившая ей в голову) мысль о том, - что это очень странно, что Жерико умер от сердца. В справке-заключении медицинской экспертизы, которую передал ей Вука, было написано, что её муж страдал сердечной недостаточностью, от внезапного приступа которой и скончался.
  - Но Жерико ведь никогда не жаловался на сердце..., - думала она, - А вдруг они его убили?
   Ула сейчас вспоминала слова, которые нередко полушутя произносил Жерико: "У меня теперь опасная, но доходная работа".
   И, когда Ула узнала о смерти мужа, первой её мыслью было: "Это - убийство!" Однако, зная, что Вука - страшный человек, - в морге она побоялась попросить осмотреть тело Жерико. Видела его только в гробу, облачённого в чёрный костюм и белую рубашку, ворот которой был затянут чёрным же галстуком. Лицо покойника выглядело спокойным и одухотворённым...
  ...............................................................................................................
   Хоронили Жерико всей деревней, - на местном кладбище, в тени раскидистого, древнего вяза, рядом с могилой отца, - Жерико старшего. Над свежевырытой могилой совсем уже дряхлый и седой старец Арон, поддерживаемый под дрожащие локти двумя молодыми односельчанами, произнёс короткую речь, подавляя проступающие в полуслепых глазах слёзы: "Перед твоим отъездом в Заозёрье я говорил тебе, Жерико, что за всё в жизни надо платить. Я заплатил за нажитое богатство бездетностью и потерей жены. А с тебя Бог взял ещё большую плату, - твою жизнь. Правда, вот детки после тебя остались. Будут твоим продолжением...
   Не надо было тебе уезжать. Кто бы знал... Но сделанного не воротишь...
   И то ещё утешение, что будешь лежать ты не на чужбине, а в родной земле, рядом с отцом. Пусть земля эта будет тебе пухом, наш любимый Жерико! Вечная тебе память!"
   А потом гроб с телом Жерико опустили в могилу и закопали под причитания безутешной, сильно постаревшей матери. Каждый житель деревни, - а их было человек триста, - бросил в могилу горсть земли. А после, - на могильный холм, - по алой розе...
  ...............................................................................................................
   Кладбище, где теперь лежал Жерико, находилось совсем недалеко от деревни, - за пшеничным полем в небольшой, тенистой роще. Так что Аннита и мама могли часто приходить к нему и к отцу.
   А Ула же решила побыть на Родине ещё всего несколько дней, а потом снова лететь в Заозёрье. Она беспокоилась за оставленных там детей.
   Но жизнь её повернулась иначе.
   Она хотела вернуться самолетом Вуки, вместе с его охранниками, - те задержались не надолго в Уру. Однако когда на девятый день после смерти Жерико вся семья собралась за обеденным столом, - почтить его память, - местный почтальон вручил Уле телеграмму следующего содержания:
  "Глубокоуважаемая Ула!
   Ещё раз приношу свои соболезнования по поводу безвременной кончины Вашего супруга, - нашего дорогого и всеми любимого Жерико.
   К сожалению, считаю Ваше возвращение в Заозёрье нецелесообразным. Действительно, Ваш покойный муж оставил после себя значительный долг, - один миллион шаров. Для его погашения мы будем вынуждены продать Ваш дом с обстановкой и машину.
   О детях не беспокойтесь. Они будут доставлены к Вам на Юг самолётом вместе с Вашей домработницей в ближайшие же дни.
   Я искренне сожалею, что так получилось!
   Не стесняйтесь обращаться ко мне за какой-либо помощью!
   С глубоким уважением,
  Ваш Вука".
  ...............................................................................................................
   Помощники Вуки, в самом деле, привезли Анн и Руру в деревню через три дня в целости и сохранности. До этого же Ула ночей не спала, - сильно беспокоилась за детей. А потеря дома как-то отошла на второй план. Она знала, что от Вуки можно ожидать любых гадостей и была даже внутренне рада тому, что не придётся возвращаться в Заозёрье. Действительно, - что она бы там делала без Жерико?
   Аннита же настаивала на том, чтобы Ула, оставив пока Анн и Руру на её и бабушкино попеченье, вернулась в Заозёрье и отстаивала свои права. Но Ула знала, что бороться с Вукой - бесполезно и очень опасно. Она решила постараться забыть про свою прошлую жизнь и поселиться пока вместе с малышами в доме матери Жерико. Убитая горем после смерти сына, та была безмерно счастлива видеть у себя невестку, внука и внучку.
   А Аннита теперь почувствовала настоятельную необходимость самой отправиться в Заозёрье, - попытать счастья. И, может быть, выяснить что-нибудь о смерти брата... Благо она скопила немного денег из тех, которые он посылал ей. Этого должно было хватить на авиабилет и первые несколько месяцев жизни в Заозёрье.
   Матери она также как в своё время и Жерико, ничего не сказала. Улетела тайком, - и только потом позвонила, - уже из Заозёрья.
  
  VIII
   Солнце теперь клонилось к горизонту. В Верьенском лесу деревья постепенно окутывались таинственной дымкой. Стало уже не так жарко, ветерок попрохладнел, и дышалось на удивление легко.
  - Да, - интересная, но грустная история, - сказал Рей, - из этого, действительно могла бы выйти книга. Ты не бросай, - пиши!
  - Ну, книга, не книга, а небольшая повесть, страниц на пятьдесят, может получиться, - скромно ответила Аннита.
  - Ну, это и хорошо! - подбодрил её Рей, - А то ведь длинные книги часто трудно читать. Не дочитываешь до конца, бросаешь. Правда, ведь - "Краткость - сестра таланта".
  - А в смерти твоего брата, в самом деле, - много неясного, - продолжил он, - Наверное, Жерико действительно убили. Ты не пыталась найти этого Вуку и тот дом, в котором тогда жили Жерико и Ула?
  - Пыталась. Вука бесследно исчез, - как сквозь землю провалился. И никто о нём ничего не слышал, как будто такого и не было вовсе на свете. А дом тот - на прежнем месте, над озером. Я говорила с его новыми хозяевами. Очень симпатичная молодая заозёрская пара..., тоже с двумя маленькими детьми. Они приобрели дом через официальное агентство по продаже недвижимости, - и ни о его прежних владельцах, ни о Вуке ничего не знают.
  - А в полицию ты не пробовала обращаться?
  - Нет, туда я не пойду. Ты же знаешь, что я живу в Заозёрье без документов. Да и не помогут они..., - надо было раньше действовать, проводить экспертизу трупа Жерико. А теперь что? Не полетят же они на Юг - проводить на нашем сельском кладбище эксгумацию его уже разложившегося тела?
  ...............................................................................................................
   Второй тест подтвердил наличие в крови Анниты Вируса. Но она уже восприняла это известие спокойно, даже с некоторым равнодушием. За эти несколько дней, прошедших после последнего посещения института Фурье, сознание её смирилось с почти неизбежным.
   У Рея же ничего не обнаружили, но ему предстояло сдать ещё несколько анализов крови в течение последующего полугода.
   Теперь, с помощью письменного ходатайства сердобольной докторши Златковски, Анните, преодолев небольшие бюрократические препоны, удалось получить (положеные ей по закону, как носительнице вируса) вид на жительство и разрешение на легальную работу в Заозёрье. При этом чиновник, выдававший ей документы, справедливо заметил, что лучше уж быть в Заозёрье нелегалом или вернуться на свой бедный Юг, чем получить все заозёрские права такой ценой.
   Социально-медицинское страхования Заозёрья взялось оплачивать её лечение. У себя на Родине Аннита не смогла бы найти нужных лекарств, да и за лечение никто бы платить не стал. Всё это заставило её почувствовать, что теперь, в силу обстоятельств, она привязана к Заозёрью.
   Анните назначили поддерживающую терапию. Приходилось глотать кучу таблеток за один приём, - до двенадцати штук, - и так в строго определённое время, три раза в день. Первый курс лечения она переносила плохо, - её часто рвало, и кружилась голова. Тогда доктор Златковски выписала ей на замену второй, - более современный и дорогостоящий курс, с меньшим количеством таблеток. Его Аннита выдерживала нормально; и результаты анализов её крови теперь показывали существенное улучшение. Так, число лейкоцитов возросло и достигло нижнего предела нормы. А количество Вируса уменьшилось настолько, что он практически не распознавался в крови даже самыми чувствительными тестами.
   Доктор Златковски говорила, что Аннита теперь стала гораздо менее заразной. Однако Рей стал подсознательно побаиваться своей подруги. Когда они спали в одной постели, у него было ощущение, что он лежит рядом со смертью. А секс у них теперь случался нечасто и, конечно, с презервативом. И при каждом половом контакте у Рея было такое чувство, что он засовывает свой член в раскалённую мартеновскую печь.
   Однако по прошествии времени, всё новые и новыё анализы крови Рея давали отрицательный результат. То есть вероятность присутствия в его крови Вируса всё более и более падала.
   Одновременно Рей стал всё больше бояться подцепить Вирус от Анниты. Он несколько раз втайне от неё ходил к доктору Златковски и интересовался, может ли у него быть риск заражения, скажем, от того что, если их, к примеру, укусит один и тот же комар, или от поцелуев в рот Анниты.
   Чувствовалось, что мнительный Рей уже порядочно достал терпеливую докторшу. Однако на все его вопросы гуманный доктор Златковски давала подробные разъяснения о том, что Вирус не передаётся кровососущими насекомыми, а заразиться можно только при непосредственном попадании в свою кровь крови больного человека, - например, при переливании крови, хирургической операции, половом контакте, и так далее. При поцелуе же - риск инфицирования ничтожен, - здесь для заражения нужно, чтобы у обоих партнёров одновременно сильно кровоточили дёсны. Однако ни в коем случае нельзя пользоваться зубной щёткой Анниты, так как на ней могут оставаться следы её крови, а Вирус живёт на воздухе двое суток... По тем же причинам нельзя пользоваться ножом или другими острыми предметами, если Аннита порезалась о какой-нибудь из них. В этом случае необходимо предварительно обработать такой предмет раствором хлорки, убивающей Вирус.
   Аннита иногда чувствовала, что её друг теперь изменился по отношению к ней. Она подсознательно ощущала его страх. Это отталкивало её от Рея, и в эти моменты она начинала потихоньку искать повод для разрыва с ним.
   Однако, несмотря на боязнь заразиться, Рей старался выглядеть молодцом и всячески поддерживал Анниту. Это помогало ей переносить трудности таблеточной терапии и наполняло её сердце благодарностью. В такие моменты мысли о разрыве с Реем отходили на второй план, и Аннита даже подумывала завести вместе с Реем рёбёнка. Доктор Златковски говорила, что это возможно. Действительно, в случае, если вирус есть только у Анниты, - а это, скорее всего, так, - то вероятность того, что их будущий ребёнок родится с вирусом составит не более одной шестой (естественно, только в том случае, если Аннита будет строго придерживаться прописанной ей поддерживающей терапии). Конечно, - половые сношения без презерватива теперь невозможны. Сперму Рея следует забирать после полового акта из презерватива шприцом и затем впрыскивать во влагалище Анниты.
   Следуя советам доктора Златковски, они несколько раз пытались это сделать. Но Аннита не беременела.
  ...............................................................................................................
   Как-то Аннита предложила Рею съездить в городок Лур, для того чтобы она могла помолиться там за своё выздоровление и искупаться в целительной святой воде.
   Рею намерение подруги показалось несколько странным, - ведь раньше Аннита совсем не была набожной. Но, по-видимому, тяжёлая болезнь изменяет отношение людей к жизни, заставляя их хвататься за любую, ранее даже могущую показаться нелепой, надежду. Поэтому Рей, не раздумывая, согласился.
   Аннита рассказала ему, что про Лур она узнала от одной старушки-заозёрки, - мадам Лю, - за которой она сейчас ухаживала. Та несколько раз в своей жизни, - тогда, когда была помоложе, и был ещё жив её муж, - совершала вместе с ним паломничества в Лур. Это живописное местечко, расположенное на юге страны, километрах в ста от Озера, у подножия лесистых гор, на берегу быстроводной речки. Оно было знаменито тем, что лет сто назад юной монахине местного женского монастыря, Терезе, здесь предстало видение - святая дева Мария. Богоматерь появилась перед Терезой в тот момент, когда та занималась стиркой белья в горной речке. Дева Мария возникла на противоположном от Терезы, скалистом берегу, в глубоком гроте..., и тут же озарила тёмную пещеру ярчайшим божественным сиянием.
   После исчезновения видения из одной из стен грота забил ключевой источник.
   На Земле - немало мест, где кому-то, когда-то явилось что-либо святое (наверное, особенно часто появлялась дева Мария), но, благодаря стараниям Лурских церковных и светских властей, этот городок стал, пожалуй, одной из самых знаменитых христианских святынь.
   Уже через несколько лет после видения Терезы, на скале, над гротом, где появилась богоматерь, была сооружена огромная церковь, а в самой пещере установили искусно сделанную из белого мрамора скульптуру девы Марии и оборудовали обширный бассейн со святой водой, питаемый ключевым источником.
   В дотоле маленький и неизвестный городок стали стекаться паломники со всего Заозёрья, да и из соседних государств, так как пошла молва, что вода в Лурском гроте обладает целебными свойствами, и, что уже не один неизлечимый больной чудесным образом исцелился, искупавшись в бассейне и помолившись в Лурской церкви. Доказательством исцелений стали выставленные у входа в грот ряды костылей, оставленных за ненадобностью бывшими калеками.
   Лур начал процветать. Для размещения многочисленных паломников было построено более четырёх сотен гостиниц, открылось множество ресторанов и сувенирных лавок. Особой популярностью среди сувениров пользовались фарфоровые фигурки, изображающие святую Марию в гроте, а также пластиковые и стеклянные бутылки, - тоже с изображением богоматери, - в которых паломники увозили с собой святую Лурскую воду.
   Прекрасно шла торговля и церковными свечами. В парке, разбитом на берегу реку, около грота, продавались свечи, - размерами от совсем крохотных до огромных, похожих на брёвна, - метров пять в длину и полметра в диаметре, которые одному человеку поднять, а тем более перенести на какое-то расстояние было не по силам...
  ...............................................................................................................
   Ехать собрались только в начале сентября, в субботу. У Рея было много дел на работе, и он не мог взять до того несколько дней отгула. По пути решили заскочить к одной из кузин Анниты - Муту, - которая жила в часе езды от Озёрска, в южном направлении.
   Аннита редко бывала у своей кузины, так как недолюбливала её за излишнюю скупость и за склонность учить всех жить и читать всем мораль. Муту перебралась в Заозёрье уже достаточно давно, - лет десять назад, - была замужем за местным почтовым служащим и очень гордилась своим заозёрским гражданством. Она считала себя важной дамой из высшего света, на что при всяком удобном случае обращала внимание своих знакомых соотечественников. При этом она часто говорила: "Я вам не хухры-мухры какая-нибудь, а - заозёрская гражданка, жена заозёрского государственного служащего!" Они с мужем и двумя дочка-блезняшками, - очень симпатичными пятилетними мулатками, - жили в красивом, двухэтажном особнячке, с добротной мебелью и садиком, в тихой деревушке Супон, называемой так по имени протекающего рядом ручья.
  ...............................................................................................................
   В дороге Аннита призналась Рею, что верит гаданиям: по картам, по руке, на кофейной гуще. Она помнила, что ещё в детстве самая знаменитая в их деревне гадалка, старуха Лумпу, нагадала ей по картам долгую дорогу, болезнь, выздоровление, хорошего мужа, много детей и внуков и очень долгую жизнь. Как-то это всё теперь не вязалось с появлением у неё Вируса. Хотя, - болезнь и выздоровление... Но возможно ли выздоровление?
   Муту тоже славилась искусством предсказывать будущее. Вот и решила Аннита навести её, чтобы и та ей погадала...
  ...............................................................................................................
   Сегодня толстушка Муту была в хорошем настроении и, очевидно, рада новым гостям. Одетая в национальную южную одежду, - цветастый, просторный льняной балахон, который ещё больше подчёркивал её полноту, - она выкатила им на встречу стремительным колобком.
  - А, сестра Аннита, - совсем меня забыла, - и не звонишь и в гости не заходишь! - укоризненно сказала Муту, - Однако, лучше поздно, чем никогда. Вот пожаловала! А мы завсегда рады.
  - А это что за красавец? - продолжала она, направляясь к Рею, - Уж не твой ли кавалер?
  - Кавалер, кавалер, - улыбаясь, отвечала Аннита, - а зовут его Рей, он с Севера.
  ...............................................................................................................
   Аннита с Реем привезли в подарок дочкам Муту (большим сластёнам) по увесистому шоколадному медвежонку в нарядной обёртке; её мужу - изящную коробку не дешёвых сигар; а самой хозяйке - несколько килограммов особой южной рыбы, купленной на специальном рынке, где южане торгуют своими товарами. Муту была довольна подарками..., а деликатесную рыбу тут же очень вкусно пожарила вместе с бобами и рисом.
   Вскоре пришёл её муж, - Жорж, - крупный мужчина с курчавыми и чёрными, как смоль, волосами и бакенбардами. Он проиграл целый день с друзьями в заозёрскую национальную игру "шары", приблизительный смысл которой заключался в кучном метании увесистых металлических шаров на песчаном грунте. Жорж был немного навеселе, - от него попахивало винно-табачным перегаром, - по-видимому, отметил с друзьями успешное завершение игры в имевшемся в деревне единственном пивном баре.
   Сели за стол. Очаровательные дочки Муту, одетые в нарядные розовые платьица, вели себя очень чинно, - как настоящие барышни. Они ловко управлялись со специальными детскими ножами и вилками.
   Еда была великолепной, и подано так же было знаменитое в здешних краях розовое вино в красивых удлинённых бутылках.
   Беседа текла как-то вяловато. Об общих южных знакомых, о жизни Анниты и Муту, о работе Рея и Жоржа.
   В конце ужина, когда Муту подала сыр и фрукты, Аннита попросила её погадать. Муту с охотой согласилась сделать это на кофейной гуще, - это был её любимый способ гадания.
  ....................................................................................
   Девочек уложили спать.
   Удобно развалившись в кожаных креслах перед телевизором, мужчины раскурили по большой, коричневой сигаре, - некурящий Рей решил составить компанию Жоржу, - а женщины занялись гаданием на кофейной гуще, оставшейся в фарфоровой чашечке Анниты после выпитого кофе.
   Муту долго рассматривала причудливый рисунок кофе на дне чашечки, вертя её в своих пухлых, украшенных золотыми перстнями, пальцах. А потом, наконец, серьёзным голосом сказала: "О, Аннита, сегодня я вижу многое о твоей жизни".
  - Вот, смотри на эти коричневатые подтёки. Это значит болезнь, - ты сейчас чем-то больна, хотя, может быть, сама об этом не знаешь. А вот этот большой, чёрный сгусток означает долгую, счастливую жизнь... Вот эта большая точка, - это твой будущий муж, а вот эти две точечки поменьше, - это твои дети. У тебя будет двое детей.
  - А вот, смотри, - вот эта извилистая длинная линия и разлетающиеся на её конце в разные стороны многочисленные брызги... - это долгая, опасная дорога, и в конце неё может что-то произойти... - трагедия, взрыв, авария... Я думаю, что тебе надо опасаться ездить на машинах, поездах и летать на самолётах.
  - Но, как, же это? - запротестовала Аннита, - Это ведь невозможно.
  - Конечно, - отвечала Муту, - но я просто говорю, что у тебя здесь есть риск.
  И продолжала: "Так что, подытожим: болезнь твоя, скорее всего, пройдёт; у тебя будет долгая жизнь, муж и двое детей; но опасайся транспорта".
  ...............................................................................................................
   Аннита и Рей переночевали в доме Муту, в выделенной им на втором этаже просторной комнате, на широченной и очень удобной кровати. А наутро отправились в Лур. Предстояло долгое путешествие, - ехать надо было почти целый день.
  
  IХ
   По дороге в Лур Аннита рассуждала: "Как хорошо всё-таки иметь семью, детей, свой дом. Вот Муту, - хотя она и свинья порядочная, конечно, - но ей повезло. А у меня ничего нет".
  - Как же так, - "ничего нет", - возмущался Рей, - и ребёнка мы сделаем, и пожениться можем, и на дом денег заработаем.
  - Всё это так, - грустно отвечала Аннита, - но Вирус...
   И потом надолго замолчала...
   За окном машины, вдоль дороги, мелькали массивные, ровно высаженные платаны; в глубине, за ними, - залитые солнцем изумрудные виноградники и алые маковые поля; а у горизонта зеленовато-синие, покатые горы.
   Природа сияла, и всё, казалось, располагало к приподнятому настроению. Однако Аннита с мрачным упорством раздумывала над тем, что предсказала ей Муту. А потом снова заговорила, делясь своими мыслями с Реем.
  - Я смотрю, - сказала она, - что оба предсказания, - и старой гадалки Лумпу в моей деревне, и Муты, - весьма схожи. Обе предрекли, дальнюю дорогу, болезнь, потом долгую и счастливую семейную жизнь. Но вот Муту говорила что-то ещё про то, что надо опасаться ездить на машине, летать самолётом... Чушь какая-то!
   И Аннита, развалившись удобно в своём кресле, снова задумалась, а потом впала в забытье и заснула.
  ...............................................................................................................
   В Лур они приехали поздно вечером, и остановились недалеко от города в небольшом мотеле, очень похожем на тот, вблизи Руна, в котором они провели свою первую ночь. Только что, - свежей краской номер их не пах.
   Аннита проспала почти всю дорогу и, тем не менее, дойдя до номера, она сразу же завалилась на постель.
   Рею спать не хотелось. Долгое сидение за рулём возбудило его. Он открыл одну из бывших в холодильнике бутылочек пива и вышел на балкон.
   Мотель находился в сельской местности, и тишина вокруг стояла необыкновенная, - лишь изредка нарушаемая покрякиванием лягушек из бывшего, по-видимому, неподалёку какого-нибудь водоёма.
   Рей набрал в лёгкие побольше свежего, влажноватого воздуха и взглянул на небо... Поначалу оно показалось ему абсолютно чёрным. Но, чем дольше он вглядывался в его глубину, тем больше замечал рассыпанных повсюду мелких, разноцветных огоньков звёзд, которые становились всё ярче, по мере того, как его глаза привыкали к темноте.
   И, наконец, он почувствовал над собой, ощутил всем телом, бездонный купол, усеянный миллиардами звёзд. И сразу его плечи как-то поникли, и он осознал свою ничтожность перед могущественным мирозданием. И Рей впал в раздумье.
   Но он не размышлял сейчас, как когда-то Жерико, сидя на берегу озера, о несправедливости земной жизни и о Боге. Его мысли были более эгоцентричны. Он думал о том, что прожил уже значительную часть своей жизни (вот уже и брюшко наметилось, и лысина упорно пробивается) и ничего пока существенного не создал, - например, в своей науке. Книг хороших не написал, картины и рисунки сделал только весьма любительские, посредственные. И вряд ли он уже сможет сотворить за оставшееся ему время что-нибудь существенное.
   Но ведь и для подавляющего большинства людей - всё так же, - приходят они на эту землю полные амбиций и надежд, живут, их время потихоньку утекает, и они осознают в конце жизни, что ничего после себя не оставили, что всё было напрасно. А многие, наверное, даже об этом и не задумываются.
   Эта мысль несколько утешила Рея, и он пошёл спать.
  ...............................................................................................................
   Следующий день они провели в Луре. Рей был поражён яркостью и разноликостью толпы паломников, прибывавших сюда каждый день изо всех окрестных государств. Попадались в этой массе людей и приезжие с Юга.
   Толпа долго несла Анниту и Рея, как бурная, быстрая река, по тесным улочкам старого города вперёд, к месту явления богоматери. Наконец, уже несколько помятые, они очутились в парке, на просторной площадке перед гротом, над которым, на скале, возвышался массивный католический храм из серого камня. Здесь уже не было такой давки и Аннита с Реем смогли спокойно вздохнуть.
   Они купили две массивные, бревноподобные свечи из жёлтого воска и, отстояв небольшую очередь, зажгли и установили их на массивном алтаре, у подножия деревянной, реалистично раскрашенной статуи богоматери. А потом Аннита изъявила желание непременно искупаться в бассейне со святой водой, при гроте. Для этого ждать пришлось долго, почти три часа, - было много желающих окунуться в целебную воду. Сама же процедура омовения заняла не более пяти минут.
   Затем Аннита помолилась наверху, в церкви, за своё исцеление и поставила ещё одну свечку (уже маленькую) у иконы Лурской богоматери.
   А в заключение программы они приобрели в бывшей при церкви сувенирной лавке две пятилитровых пластиковых канистры, и снова, спустившись к гроту, наполнили их святой водой. Эту воду они решили отвезти с собой в Озёрск, для того, чтобы Аннита могла её регулярно пить.
   Так незаметно наступил вечер... Аннита была довольна и преисполнена сознанием выполненного долга. Она делает всё, что может, для своего излечения: регулярно пьёт гадкие таблетки, вот - посетила Лур. Ну что ещё можно предпринять?
   До предела насыщенный день утомил её, да и Рея, которому в довершении всего пришлось тащить к машине две тяжёлых канистры с водой. Поэтому они наскоро поужинала в небольшом, не слишком забитом посетителями, ресторанчике, - в центре города, - и отправились в свой мотель - спать.
  ...............................................................................................................
   Домой Рей и Аннита собрались ехать рано следующим утром, чтобы успеть прибыть в Озёрск не очень поздно. Обоим надо было на следующий день выходить на работу: ему - в научный институт, а ей - сидеть с мадам Лю.
   Перед дорогой они в темпе позавтракали в буфете мотеля. Аннита была в форме, - она хорошо спала этой ночью, и с большим аппетитом поглощала омлет с гренками, запивая его кофе. Рей же, напротив, не выспался и пережёвывал пищу вяло.
   С ним часто случалось, что он неважно спал на новом месте. Да, вдобавок, прошлой ночью Аннита беспокоила его своим похрапыванием, - что было необычно..., - она всегда спала очень тихо.
   Выйдя наружу, они увидели, что погода стояла влажно-прохладная, и что по земле стелился низкий, густой туман. Это совсем не располагало к дальней дороге, но надо было отправляться в путь.
  ...............................................................................................................
   Ехать в Озёрск Аннита и Рей решили не той дорогой, по которой сюда прибыли, - через равнинные винодельческие районы, расположенные вдоль берегов полноводной Лоры, - самой большой реки в Заозёрье. Для разнообразия они задумали преодолеть горный перевал и спуститься в район Пелье, к берегу озера, - а уж потом, по автобану, мчаться в Озёрск.
   Узкое, скользкое шоссе поднималось всё выше и выше в горы, но видимость не улучшалась, - сначала, внизу, из-за тумана, а потом, на высоте, - из-за низкой облачности. Вдобавок, наверху был сильный ветер, подталкивавший автомобиль от возвышавшихся слева от дороги крутых скал, в утонувшую справа, под облаками, пропасть.
   Аннита не боялась высоты и, по своему обыкновению, задремала, откинувшись назад в кресле, рядом с Реем, и вытянув по удобнее ноги. Рей же был весь предельно напряжён, так как вести машину по такой дороге в подобную погоду было тяжело. Он ехал очень медленно, с предельной осторожностью, боясь встречного транспорта. Но эта напасть миновала их, а случилось совсем уж непредвиденное...
   Почти что на самой высокой точке перевала со скалы сорвался увесистый круглый валун, около метра в диаметре. Он с грохотом упал на шоссе, чуть левее носа машины Рея и тут же покатился дальше в пропасть, задев таки их затормозивший автомобиль и полностью снеся ему бампер и разворотив капот.
   От мощного удара машину развернуло на сто восемьдесят градусов и с силой бросило тем бортом, со стороны которого находилась Аннита, на скалу. Борт этот вмяло вовнутрь салона, и Аннита с Реем, оказались зажатыми там скомканным, рваным железом.
   Из искарёженного багажника автомобиля закапала святая лурская вода.
  ...............................................................................................................
   Рей сломал руку и несколько рёбер, провалялся две недели в коме, но выжил. Анниту же спасти не удалось, - она скончалась в больнице, не приходя в сознание, от черепно-мозговой травмы.
  ...............................................................................................................
   Прошло уже больше года со дня аварии. Рей стоял у раскрытого окна своей тоскливой квартиры и смотрел вниз, в стылую, влажную ночь, на чутко-дремлющий город. А всё, что осталось от Анниты, было закопано за окружной дорогой, на ближайшем от больницы городском кладбище, - совсем недалеко от того места, где они увиделись в первый раз.
   Анниту похоронили сотрудники больницы на деньги, выделенные из социального фонда по поддержке носителей Вируса в то время, когда Рей ещё был без сознания.
  
   Её повесть осталась незаконченной...
  
  Сувон (Южная Корея), 2002-2003 гг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  КИТАЙСКИЙ ПУПОК
  
   Самолёт садился в Шанхае. Внизу, под редкими серыми облаками, серебряной лентой лежала река, по обеим сторонам от которой скучивались белые домишки, дороги, многоугольники полей и огородов..., - а подальше, почти у самого горизонта, громоздился величественный, стеклобетонный "даун таун".
   Он боялся летать и молил сейчас своего бога о том, чтобы Боинг китайской компании "Истерн Эрлайн" случайно не грохнулся. Но всё обошлось, и через несколько минут самолёт мягко коснулся посадочной полосы, притормозил и стал выруливать к терминалу.
   В узком, душном холле старого шанхайского аэропорта, где на паспортном контроле плотно толпился народ, с ним случилась неожиданная неприятность. Когда дошла очередь, пограничник взял его паспорт и довольно долго крутил в руках, а потом уставился на его обладателя раскосыми, проницательными глазами так, что тот почувствовал лёгкое замешательство.
   Затем пограничник схватил паспорт и красноречивым жестом своей, облачённой в рукав синего мундира и белую перчатку, руки приказал ему оставаться на месте. А сам, по-видимому, понёс документ для экспертизы к начальству.
   Ждать пришлось довольно долго, и он стоял, как идиот, всё более и более наполняясь трепетом перед великой репрессивной полицейской машиной Китая. В результате, во рту у него появился какой-то железистый вкус, а руки изрядно вспотели. А проходящие мимо люди из соседней очереди бросали на него кто любопытные, а кто равнодушные взгляды.
   Наконец появился пограничник в сопровождении какой-то женщины, также одетой в синий мундир. Женщина, - молодая и довольно симпатичная, но с очень строгим выражением лица, - держала в руке (без перчатки) его паспорт. Она сказала, обращаясь к нему на довольно сносном английском, что паспорт дефектный (действительно, он знал, что в нём у фотографии был оторван нижний уголок, - об этом его предупреждали ещё на Родине, в России). Женщина добавила, что такой паспорт может быть признанным вообще недействительным и спросила его, - откуда он прилетел?
   Он ответил, что из Южной Кореи.
   Тогда она поинтересовалась, долго ли он собирается задерживаться в Китае?
   Ответ был - восемь дней.
  - А потом вы куда летите?
  - В Гонконг, а затем обратно в Корею.
  - Покажите, пожалуйста, обратный билет.
   Он протянул ей свой авиабилет. Женщина внимательно его рассмотрела и объявила: "Хорошо, на этот раз мы вас пропустим, но в следующий раз с таким паспортом в Китай не приезжайте, - замените его!"
   Она отдала ему билет, а паспорт - пограничнику, сказав тому несколько слов по-китайски, развернулась на каблуках и степенно удалилась, покачивая аппетитным, хотя и несколько плосковатым, задом.
   Пограничник зашёл с паспортом в свою кабинку, поставил в него необходимый штамп, вернул документ владельцу и пропустил его через границу, пожелав на ломанном английском: "Велком ту Шанхай!"
  ...............................................................................................................
   Она встречала его в вестибюле, сразу за таможенным контролем. Он без труда её узнал, так как в руках она держала скромный бумажный плакатик, на котором жирным красным фломастером было выведено на исковерканном русском: "Мистер Иванофф - дабро пожлавать в Китае!"
   Китаянка показалась мистеру Иванову не такой красивой, как на фотографиях, которые она присылала ему по электронной почте (они познакомились в "сети"). Она была немного толстовата, да и пальтишко на ней было какое-то куцее; воротничок - как мех на облезлой серой мышке.
  "Но это всё - мелочи, это - не так страшно!" И он смело подошёл к ней.
  - Рад с вами познакомиться, - бодро сказал он, - Я - Ваня Иванов, - а Вы, как я понимаю, - Маня.
   "Маня" было русским именем, данным ей в Университете при изучении русского языка, который являлся её специальностью; - сейчас она время от времени работала переводчиком для русских, делающих бизнес в Китае. В действительности, её звали Ли Хю.
  - Да, я - Маня. Что-то приключилось? Я давно вас ожидаю.
  - Были проблемы с паспортом. Угол у фотографии оторван, - вот и не хотели меня пускать в Китай.
  - Да-да. Китай - это хорошо! - она энергично закивала своей круглой, раскосоглазой головой. И видно было, что ничего про паспорт не поняла.
   Шанхай - огромный город. Они долго добирались до её дома, находящегося в прибрежном районе Пудун, - сначала на вполне приличном рейсовом автобусе, потом - на метро, а в конце - снова на автобусе, но уже разбитом и стареньком.
   Всю дорогу Маня рассказывала ему о Шанхае, и со временем её ломанный русский стал заметно улучшаться, - так как она теперь активно практиковала его.
   Ваня отметил про себя, что у неё - очень некрасивые зубы, - мелкие, остренькие и неровные, - опять, как у толстой мышки. А она, как бы прочитав его мысли, вдруг сказала: "У вас нехорош запах из рота. Вы, наверно, кушать в Корей очень нехороший и острый закуски".
   Ваня не знал, что ответить на подобное нетактичное замечание и поэтому просто пропустил его мимо ушей. Действительно, он сейчас чувствовал сухость и неприятный привкус во рту. Это - скорее всего, от острого обеда, съеденного в самолёте, да и после пережитых на паспортном контроле волнений.
  ...............................................................................................................
   Трёхкомнатная квартира, которую снимала Маня, находилась в симпатичной кирпичной пятиэтажке, на третьем этаже. Целая группа таких строений располагалась за невысоким заборчиком, - с проходной и шлагбаумом, охраняемая солидным портье в форменном мундире и фуражке. Тот раскланялся с Маней, а на Ваню посмотрел с лёгким подозрением, - мол: "Это что ещё здесь за иностранец?"
   Они поднялись на третий этаж по тускло освещённой лестнице, - лифта не было. В полумраке китаянка долго возилась с ключами, отпирая сначала стальную решётку, а потом - находящуюся за ней массивную деревянную дверь.
  - Я оплачивать только за квартир, - 60 американ доллар в месяц, - а на отоплений и горячий вода денег нет. Так что не удивляйтесь..., - предупредила Маня, когда они, наконец, вошли.
   Действительно, уже в прихожей Ваня почувствовал примерно такую же прохладу, как и на улице. Только пахло ещё пылью и сыростью.
   Они прошли в просторную, но крайне захламлённую столовую. Всюду - на полу и на стульях были разбросаны одежда, книги, листки бумаги... На письменном столе, возле компьютера, стояли тарелки с остатками недоеденного завтрака и недопитая бутылка вина. И в двух других комнатах был такой же бардак. Особенно грязно - на кухне, где в ржавой металлической раковине была навалена груда немытой посуды. А в ванной комнате, на протянутой над облезлой эмалированной ванной леске, там, где полагается быть шторке, - подвешена огромная копчёная свиная нога. Маня объяснила, что привезла её от своей мамы, жившей на юге Китая, в деревне, около Гуйлиня.
   Она извинилась за беспорядок, сказав, что с оперированной рукой ей сейчас очень трудно убираться и мыть посуду.
   Ваня знал по переписке, что ей только неделю назад прооперировали кисть правой руки, - удалили опухоль. И он лишь теперь взглянул на её руку и увидел, что бинты уже сняли, но кисть была красной с шелушащейся кожей и опухшей.
  - Как ваша рука? - спросил он.
  - Вы же сами видеть, что ещё не очень хорош, - отвечала она и продолжала, - Я очень хотел, чтобы вы приехал, когда у меня был хирургия. Я боялся одной в больнице.
  - Да, вы писали об этом, но вы же знаете, - у меня работа... Я не мог вот так просто сорваться и приехать, - оправдывался Ваня.
  - Да-да, я всё понимать, - закивала круглой головой Маня.
  ...............................................................................................................
   Так как к Мане домой они добрались уже вечером, - в восемь, - то решили не распаковывать Ванины вещи, а сразу поехать ужинать в ресторан. Он просил пойти куда-нибудь, где давали не острую пищу. Маня сказала, что в Китае не едят так остро, как в Корее, и предложила посетить, небольшой ресторанчик, находившийся недалеко от её дома, и славившийся своей чёрной курицей.
   На такси они быстро и совсем недорого добрались до места.
   Ресторанный зал был совсем не маленьким и более походил на столовую. Там, в правильном геометрическом порядке, располагалось много столов с вделанными в них специальными котелками для варки супа. Почти все столы были заняты сидящими на обшарпанных стульях китайцами.
   "Хорошо, что хоть не на полу сидеть", - подумал Ваня. (В Корее, в традиционных ресторанах, посетители размещаются за низкими столами на полу, подложив под себя ноги).
   Задастая молоденькая официантка, в чёрном обтягивающем платьице и белом кружевном фартуке, налила из большой кастрюли в их котелок суп-лапшу и зажгла под ним газ. Затем она принесла на овальном блюде несколько куриных ножек с тёмноватой кожей и отправила их в уже закипевший суп. Для запивки было подано две бутылки местного пива.
   Быстро сварившиеся в бульоне куриные ноги стали, действительно, совсем чёрными.
  - Это - один из традиционных китайский закуска, - прокомментировала меню Маня, - Отведайте, - очень вкусный!
   Еда оказалось неплохой, - лапша была наваристой, а мясо курицы - нежным. И всё - совсем не острым. Пиво также вполне можно было пить.
   Маня ела с аппетитом, шумно втягивая в себя лапшу. Наверное, так было принято в Китае.
  - Люблю покушать! - улыбаясь сальным ртом, говорила она, - Поэтому - такой толстый.
   За ресторан заплатила Маня, так как она приглашала. Да и Ваня не обменял свои доллары на юани в аэропорту, потому что там был плохой курс. Деньги его новая китайская знакомая посоветовала поменять завтра в банке.
  ...............................................................................................................
   Дома их встретил жуткий холод, казавшийся особенно пронзительно-зябким после жарко натопленного ресторанного зала.
   Первым делом Маня включила единственный в квартире электрический калорифер, находившийся в тот момент в столовой, а потом сказала: "Я сейчас подогреваем вода, чтобы вы мог помыться. Помогите мне, пожалуйст!"
   Она наполнила холодной водой из-под крана стоящий в раковине объёмистый металлический чан, и они вместе водрузили его на плиту. Маня зажгла газ и сообщила: "Теперь надо ожидать. Вода не быстро нагреться".
   Пока вода грелась, Маня достала из облезлого, колченогого шкафчика бельё для Вани. Оно было влажновато и странно попахивало. Китаянка постелила ему на раскладном диванчике в отдельной комнате.
   Кое-как обмывшись с помощью кувшина и чана с горячей водой, Ваня стал укладываться. К счастью, за то время, когда он мылся, Маня перенесла калорифер в его комнату, - и до этого сырое и промёрзлое помещение успело немного прогреться. Малость подсохло и бельё.
   А Маня легла спать в своей комнате, не вымывшись, но переодевшись в плотную жёлтенькую пижаму, белые шерстяные свитер и носки. Нагревать свою спальню она отказалась, сказав, что уже привыкла к холоду.
   Засыпая, Ваня думал, что, наверное, китаянка боится, что он будет к ней приставать, - поэтому даже и не вымылась перед сном. "И, в самом деле, - неплохо бы было к ней подлезть", - думал он, - "Ну да ладно, - завтра успеем..."
  ................................................................................................................
   На следующее утро Ваня проснулся довольно поздно, - его разбудил шум на балконе в её комнате, которая была за стенкой - Маня развешивала выстиранное бельё.
   За ночь комната, в которой он спал, остыла, так как он побоялся оставить включённым калорифер. И Ваня было не просто вылезать из тёплой постели в прохладный и влажный воздух. Выйдя из комнаты, он столкнулся с Маней в столовой.
  - Доброё утро, - сказал он.
  - Добрый утро! - приветствовала его китаянка.
  - Как вы спали? - спросил Ваня.
  - Очень хорош, - отвечала она, - а вы?
  - Я тоже хорошо, спасибо. Вам, наверное, трудно развешивать бельё с больной рукой? Давайте я помогу!
  - Нет, благадарить вас, я как раз всё закончил. А для руки надеваю перчатку из каучук. Вот как. Я - умный китаец! - и Маня довольно закивала из стороны в сторону своей круглой головой.
  - Сейчас мы будем завтракать китайским лапша. А потом я отвести вас в душ, чтобы вы хорошо помылся, - продолжила она, - Китайский душ хорош, очень горяч.
  ...............................................................................................................
   За те пятнадцать минут, что они шли к душу, Ваня успел даже немного вспотеть. После промёрзлой Маниной квартиры погода на улице, казалась просто великолепной. Было тепло, - даже жарко для конца февраля, - гораздо теплее, чем в Корее, - градусов двенадцать. И солнышко сияло ярко, приветливо освещая пыльные улицы шанхайского предместья и придавая нашему герою приподнятое настроение.
   Публичный душ, располагавшийся в сером, одноэтажном, обшарпанном домишке, оказался на той же улице, где жила Маня, - недалеко от её дома. Ваня, снабжённый своей хозяйкой пластиковым пакетом, содержащим большое махровое полотенце, мыльницу с мылом и пузырёк шампуня, отправился купаться. А Маня сказала, что будет ждать его ровно через полчаса у входа, - а сама тем временем сходит за продуктами в магазин.
   В тесном предбаннике душа, на деревянных скамьях, сидело, завернувшись в белые полотенца, несколько мужчин разного возраста. В ногах у них, на кафельном полу, копошились голенькие китайчата.
   Когда вошёл Ваня, мужчины, молча и с явным изумлением, уставились на него; и даже дети прекратили свои игры, замерли на месте, кто, где стоял, широко раскрыли рты, и стали с ужасом смотреть на странно-выглядящего в их глазах белого человека.
   Наш герой почувствовал себя неловко, однако, виду не подал, а спокойно протянул сидящему за конторкой в углу, у входа, одетому в синий тренировочный костюм Адидас, толстому, лысому и усатому банщику выданные ему Маней пять юаней на помывку. Банщик деловито выбил чек на допотопном кассовом аппарате и вручил ему небольшое белое махровое полотенце и маленький кусочек мыла, - такой, какие обычно кладут в ванных комнатах гостиниц. Ваня от этого презента отказался, показав банщику содержимое своей сумки. Тот деловито заглянул туда, потом улыбнулся и довольно закачал взад-вперёд головой, - точно, как Маня, приговаривая при этом что-то вроде "Хао дэ! Хао дэ!" (Как Ваня узнал потом, по-китайски это значило "хорошо").
   В предбаннике находилось несколько шкафчиков для одежды, - примерно таких, какие бывают в бассейнах. Ваня быстро разделся, по-прежнему чувствуя на себе завороженные взгляды китайских ребятишек, запер шкафчик, закрепил ключ от него с помощью резинового ремешочка на запястье руки и поспешил в душ.
   В душевой, выложенной бесцветным кафелем, Ваня был один. Из стен торчало несколько стальных распылителей воды. Он встал под один из них и повернул ржавый кран, чтобы пустить воду. Кран был только один, - так что регулировать температуру воды было невозможно. Через мгновение на голову Вани полились раскалённые струи, - чистый кипяток, - так что он тут же выскочил из-под душа, проорав что-то невнятно-матерное. Маня была права: "Китайский душ хорош, очень горяч..."
  ................................................................................................................
   Ценой невероятных усилий нашему герою кое-как удалось помыться. Лицо его теперь было багровым, а всё тело горело.
   На улице, с сумкой в руках, полной продуктов, его уже ждала Маня.
   Они занесли еду домой, пообедали, а после отправились смотреть Шанхай.
   Сначала тряслись на стареньком автобусе, потом ехали в метро. Теперь Ваня обратил внимание на то, что подземка в Шанхае - современная, чистая и полна рекламы. Вагоны поездов тоже оказались отличными. Так что первое впечатление от города сложилось приятное.
   Они вышли в центре, на Народной площади, где находилось современное здание Большого театра, построенное из белого бетона, - с перевёрнутой седловидной крышей и массивными колоннами. Пересекли эту громадную площадь и отправились гулять по начинавшейся здесь же широченной пешеходной Нанкинской улице.
   В самом её начале находилось здание банка, из стекла и бетона. Вход в банк охранялся двумя крепкими китайцами в красных ливреях с галунами и широкополых красных шляпах. Наши герои вошли вовнутрь, и Ваня поменял там часть своих долларов на красные сотенные банкноты юаней с изображением великого Мао. Теперь у него были китайские деньги.
   Ваня заметил, что и у Мани, и у Мау на подбородке, в одном и том же месте, была родинка. Он сказал ей об этом.
  - Да, - просияла китаянка, - многий мой друзья замечать это. Я - как маленький Мао...
   Нанкинская улица была полна народу. Им приходилось почти что протискиваться через толпы китайцев и иностранных туристов, хаотично передвигающихся во все стороны по этому шанхайскому "Бродвею". Давка не мешала Ване любоваться многочисленными детьми, ведомыми за руки родителями. Дети были одеты в расшитые золотом красные и фиолетовые национальные костюмчики.
   В преддверии азиатского Нового года всюду - на деревьях и на домах - были развешены разноцветные бумажные фонарики. Вокруг, в полумгле наступивших уже сумерек, ярко сиял неоновым светом сонм витрин роскошных магазинов. В глазах пестрело от изобилия рекламы. Ваня с интересом глазел на это великолепие, тогда как Маня явно не обращала на окружающее никакого внимания.
  - Я много лет живу в Шанхай, - говорила она, - Много ходил по этой улиц и уже привык. Это всё - сказка для бедных, - витрин капитализма. Бедный китаец любить ходить сюда после работ. Посмотрит на всё это - и чувствовать себя хорошо...
  ................................................................................................................
   Наши друзья прошли по Нанкинской улице два, а, может быть, три километра..., так что даже немного устали. Наконец они выбрались к реке Хуанпу.
   Вид с гранитной набережной Бунд открывался духозахватывающий. Прямо перед ними быстро неслись тяжёлые, тёмные воды. Далеко, на противоположном берегу, громоздились залитые ярким светом прожекторов стеклобетонные небоскрёбы. Многие из них были увенчаны горящими неоновыми вывесками рекламы известных мировых фирм. Над всеми высотками взлетал яркий силуэт телебашни. По небу бегали разноцветные лазерные лучи, выхватывающие из темноты жёлтоватые куски низких туч. По реке проплывали пароходы и баржи, и некоторые из них разрывали пространство своими зычными гудками.
   По набережной, так же как и по улице, валили толпы китайцев. Кто-то из них глазел на реку и на другой берег, а кто-то - на теснящиеся рядом, у проезжей части, тоже облепленные рекламой, массивные гранитные здания, постройки колониальных времён.
   Ваня застыл у парапета набережной, вперил свой взгляд в величественную панораму противоположного берега и открыл рот. Никогда он ещё не видел такого "города будущего", - даже в Америке.
   Он долго бы ещё так стоял..., но из оцепенения его вывела Маня, толкнувшая его локоточком в бок. Она сказала: "Пойдёмте уже в метро. Стал холод. Это всё - витрин капитализма".
  ................................................................................................................
   По дороге домой они зашли в небольшой супермаркет, в Манином районе, и Ваня купил две бутылки французского "Бордо". Ещё вчера в ресторане он заметил, что она не слаба по части выпивки. И теперь Ваня лелеял надежду напоить китаянку, чтобы потом с ней переспать.
   Когда вино было выпито, а пища - съедена, Ваня предложил Мане помочь перенести её кровать в его комнату, дабы спать рядом, сдвинув оба ложа, - так веселее. Она, поломавшись, согласилась. Однако спать улеглась в пижаме, и Ваня нелегко было её раздеть. И даже раздев её, он не достиг желаемой цели, а кончил, только потерявшись членом о её пухлые ягодицы.
   Она потом долго вытирала их салфетками и объясняла Ване, что к сексу относится очень серьёзно и будет "так любить только свой будущий муж". До этого у неё "был большой любовь, - американец", но он её бросил и "уехать в свой далёкий страна", и теперь она стала "очень правильный китайский девушка".
   Глядя на округлое тело китаянки, освещаемое тусклым светом стоявшей на подоконнике настольной лампы, Ваня заметил, что её пупок - какого-то неестественного цвета, - чёрный..., вроде как чем-то засорённый.
   Он, немного поколебавшись, спросил её об этом отличии. Она, ответила, что в их семье, в далёком Гуйлине, у всех такие пупки, - и у мамы, и у брата, и у сестры.
  - Мама говорит, что так и должно быть. Это грязь накапливать. А пупок нельзя чистить. Заболеть будет.
   Потом она немного задумалась и сморщила своё лунообразноё лицо.
  - Странно, - сказала она, - В последний время пупок часто болеть и больше распухать. Вот и сейчас болеть.
   Ваня заметил, что это ненормально, что обязательно надо сходить к врачу и почистить пупок, а то может начаться воспаление.
  - Хорош, я ждать ещё немного, и, если болеть, пойду к доктур, - ответила китаянка.
  ................................................................................................................
   Следующий день был кануном Нового года по восточному календарю.
   С утра Маня сказала, что у неё "болеть оперированный рука" и, что она хочет пока остаться дома. Ваня же должен будет "смотреть больше Шанхай":
  - Вы поедь сейчас в храм и смотреть нефритовый Будда. Делайте это сейчас. А то завтра много китаец придут ему молиться. Таков наш традиций в Новый год. А вечером мы гулять вместе в Шанхай, смотреть фейерверк.
   Она растолковала Ване, как добраться до Будды, дала телефонную карту и сказала, что, если он заблудится, "звонить домой, и я всё объяснять". И добавила: "Как Будду посмотреть, тоже звонить мне. Я тогда к вам ехать на метро".
   Ваня добрался да Народной площади на подземке, а там, как советовала ему Маня, взял такси, протянув шофёру написанную ей записку с адресом храма Будды. Прочитав её, таксист закивал взад-вперёд бритой головой с жирным затылком и тронул со скрипом "Фольксваген", странноватой устаревшей модели, - китайского лицензионного производства.
   Через десять минут Ваня был доставлен к храму. К входу в святилище тянулась довольно длинная очередь, но шла она быстро. Китайцы и иностранные туристы отдавали на входе, у храмовых ворот, седой билетёрше, свои юани. Взамен та протягивала им красивые, цветастые билеты-буклеты, и люди исчезали в прохладной тени храмового сада. Заплатив что-то около доллара, в сад попал и Ваня. Он двигался по периметру сада, в толпе людей, внутри деревянной расписанной яркими красками галереи. Наконец, людской поток вынес его через узкий дверной проём в просторную залу, в полумраке которой после дневного света, царящего снаружи, было трудно сразу сфокусировать глаза.
   Присмотревшись немного, Ваня увидел в глубине скульптуру, находящуюся внутри стеклянного саркофага и подсвечиваемую неярким искусственным светом. Это был сидящий в позе "лотоса" Будда. Тело его отливало сально-зеленоватым нефритом, глаза были опущены, а на губах играла переменчивая, неуловимая улыбка. В нём была та красота и мощь, какую можно видеть только в настоящих древних скульптурах. Наверняка, наши предки знали потерянный теперь главный секрет изготовления совершенных скульптур, картин и зданий.
  ................................................................................................................
   Выйдя из храма, Ваня очутился в солнечном тёплом раннем вечере старо-шанхайских улиц, а образ зачаровывающего Будды ещё долго не стирался у него перед глазами.
   Он позвонил Мане из телефона-автомата и договорился встретиться с ней через час, у выхода из метро на Народной площади. Туда он снова быстро добрался на такси.
   В остававшиеся у него до встречи полчаса Ваня успел заскочить в большой, многоэтажный универмаг в начале Нанкинской улицы и купить Мане новогодний подарок - позолоченные часики фирмы Сейко.
   Маня прибыла без опоздания, и они пешком отправились с Народной площади в новый квартал старого города, построенный в стиле средневековой Европы, - так называемый "Амстердам". Кварталчик оказался симпатичным. Он был застроен стильными, действительно похожими на голландские, домиками со скульптурными фасадами, выкрашенными разноцветной штукатуркой. Мостовые были вымощены круглым, серым булыжником. Вокруг располагалось множество кафе и ресторанчиков.
   Маня затащила его в итальянское кафе-мороженое. Он взял себе три скромных разноцветных шарика, а ей - огромный замороженный десерт, украшенный многими тропическими фруктами и гофрированными вафлями. Заказали также и бутылку итальянского искристого вина - в честь Нового года. Китаянка ела мороженое с аппетитом, чавкала, покачивала круглой головой, и время от времени приговаривала: "Люблю мороженый. Мороженый - очень хорош". Ваня не был большим любителем холодных лакомств, но, тем не менее, его мороженное показалось ему очень вкусным, и он его быстро прикончил. Их общими усилиями, вино также было незамедлительно выпито.
   Когда они вышли из кафе, время приближалось уже к полуночи, и в городе начался фейерверк. Палили со всех сторон. В небе разрывались букеты разноцветных, сияющих огоньков. Многие китайцы и, в особенности, подростки, запускали миниатюрные петарды и ракеты, жгли бенгальские огни. При этом все ликовали и издавали восторженные вопли. Шум стоял такой, что трещали барабанные перепонки.
   "С новый китайский год!" - поздравила своего спутника Маня, а потом тоже что-то дико заорала, замахала руками, запрыгала и закачала во все стороны круглой головой.
  ................................................................................................................
   Уже поздно ночью, когда они вернулись домой, Ваня вручил китаянке свой подарок, запакованный в аккуратную бархатную коробочку.
   Она была рада часам, - даже два раза подпрыгнула от удовольствия.
   Маня сказала: "Я тоже Вам обязательно что-то подарить. Что Вы хотеть?"
  - Подари мне какой-нибудь сувенир, чтобы было воспоминание о Китае, - отвечал Ваня.
  - Хорош-хорош... - закивала круглой головой китаянка.
   В эту ночь они быстро улеглись спать. Сильно уставший и нагулявшийся за день Ваня зразу заснул, даже не пытаясь приставать к своей хозяйке. И она, расслабившись, также моментально провалилась в сон.
  ................................................................................................................
   На следующий день они решили предпринять путешествие в одну из древних столиц Китая - город Ханчжоу.
   Сначала Ваня пытался уговорить китаянку ехать в Пекин, но та объяснила ему, что их главный город - очень далеко от Шанхая. Самолётом лететь дорого, а поездом или автобусом ехать целые сутки, да и условия такого путешествия - совсем не комфортные. Так что, если он очень хочет, то может съездить в Пекин один, а она пока побудет в Шанхае. На последнее её замечания Ваня даже обиделся и пылко воскликнул: "Но я ведь приехал сюда к тебе, а не Китай смотреть. Так как же я поеду в Пекин один?!"
   На это Маня спокойно, но с недоверием, улыбнулась и предложила отправиться вместе не так далеко, меньше чем за двести километров, - в Ханчжоу. На чём и порешили.
   Чтобы по прибытии на место не искать гостиницу, Маня зарезервировала заранее номер в одном из главных городских отелей по телефону. Она сказала: "Этот гостиниц очень хорош. Дорог. Но так как я иногда работать гидом для туристов и для русских бизнесмен, то с моим удостоверением мне дать скидку в пятьдесят процент".
   Перед тем, как отправиться на вокзал, они заскочили в музыкальный магазинчик, где Маня купила для своего гостя несколько сувениров - наборов лазерных дисков и кассет с её любимой китайской музыкой - народными песнями и шанхайским джазом. Ваня был доволен. А Маня сказала: "Вот приехать в Ханчжоу, и я там Вам ещё что-нибудь купить, чтобы помнил Китай".
  ................................................................................................................
   В поезде, в сидячем вагоне, в котором они ехали, было полно народу. Кресла стояли очень плотно и все были заняты, однако никто не стоял. Маня сначала читала взятый с собой толстый женский журнал, а потом разговорилась с сидящим напротив респектабельного вида пожилым китайцем, который, как оказалось, даже говорил немного по-русски, так как занимался некоторое время назад два года бизнесом в России.
   Ваня же с любопытством смотрел в окно. За стеклом проплывали грязно-зелёноватые лоскуты рисовых полей, обрамлённые сорняками и залитыми водой канавами, и деревушки с ветхими домиками из грязного серого камня, с развешанным во всех дворах бельём. Роскошь Шанхая быстро испарилась, уступив место бедности.
  ................................................................................................................
   По приезде в Ханчжоу, наши путешественники отправились на такси в забронированную гостиницу.
   Ваня наблюдал из окна машины улицы городка. Здесь, конечно, было чище, чем в деревнях, но дома - невысокие и не было того Шанхайского лоска. Но, вообще, Ханчжоу производил приятное впечатление, - наверное, из-за обилия в нём зеленых парков и скверов.
   Гостиница оказалась довольно старой, но большой, чистой и ухоженной. Маня объяснила: "Этот гостиниц для иностранцев. Китаец не может здесь жить. Китаец должен селить в специальной, плохой гостиниц. Раньше было строго. Если мы с тобой взять номер в такой гостиниц, то портье мог звать полис. Полицейский меня выгонять, а тебе - платить штраф... Но сейчас не так строго. Портье тоже может позвать полис. Но это редко бывает. Надеюсь, всё проходить хорошо..."
   Маня легко оформила с помощью своего удостоверения скидку на номер - двадцать пять долларов в сутки, вместо пятидесяти.
   Они поднялись на скоростном лифте на одиннадцатый этаж (всего в отеле их было двадцать пять) и прошли по длинному коридору, устеленному мягкой ковровой дорожкой, заглушающей шаги, до их номера. Он оказался вполне приличным: просторная комната, с телевизором, холодильником, двумя кроватями, разделёнными тумбочкой, с зеркалом, столом и шкафом для одежды. Имелась и чистая ванная комната, выложенная кафелем приятного зеленоватого оттенка. Из широкого окна номера открывался симпатичный вид на Ханчжоу, - на город уже спускались сумерки.
   Маня предложила оставить вещи в номере и пойти прогуляться к знаменитому озеру Сиху и потом поужинать в каком-нибудь ресторанчике.
   До озера быстро добрались на такси. Уже стемнело. Набережная была ярко освещена фонарями, стилизованными под старинные. Далеко, на другом берегу, сиял разноцветными огнями центр города.
   Вечер был прохладным, и они гуляли недолго, - зашли в нависавший своей верандой прямо над озером ресторанчик. Там, сидя у окна, смотрели на огоньки города и набережной, ели вкусную рыбу с жареной картошкой и зеленью и пили водку "Абсолют".
  ................................................................................................................
   Вечером, в гостинице, Ваня хотел, было, сдвинуть кровати вместе, а разделявшую их тумбочку переставить к окну. Но Маня категорически возражала: "Это нельзя делать! Утром горничный заметит, - будет ругать".
   Приняв по очереди душ, они улеглись, погасив свет, каждый в свою кровать и стали смотреть телевизор. По телику шёл концерт, напомнивший Ване о торжественных мероприятиях, проходивших в Кремлёвском дворце съездов в старое советское время. В огромном зале, плотно заполненном зрителями, на широкой сцене, увенчанной красным бархатным занавесом, выступали маститые китайские певцы и певицы, чем-то напоминающие метров советской эстрады - Кобзона, Лещенко, Зыкину, а также хор Народной китайской армии, - ну прямо ансамбль Александрова...
   Ваня не понимал, о чем поют важные тети и дяди в телевизоре, и ему было скучно. Он часто поглядывал на Маню. Её круглое лицо, освещаемое бледно-голубоватыми отблесками телевизионного экрана, расплылось в улыбке.
  - Посмотрите, - иногда говорила она, - Я любить этот песня. Это - хороший китайский песня!
   По окончании концерта, шли новости на английском языке, читаемые по очереди серьёзными китайскими диктором и дикторшей, - очень политически выдержанные, - ну прямо программа "Время" из советских времён!
   Ваня стал постепенно погружаться в сон, точно решив про себя, завтра, с утра, основательно пристать к Мане.
  ................................................................................................................
   На следующее утро Ваня проснулся не поздно, - Маня ещё спала, тихо посапывая. Он незаметно для неё перелез в её кровать и начал потихоньку приставать. Не до конца проснувшаяся китаянка, однако, упорно сопротивлялась, так что совершить полноценный половой акт Ване опять не удалось...
   Позавтракав в гостиничном кафе, они поехали на автобусе к озеру, - знакомиться с историческими достопримечательностями, расположенными в окрестностях.
   Днём озеро, смотрелось совсем иначе, чем вчера вечером. Вода светилась розовато-жёлтым солнечным светом, рассеиваемым серебристыми ветвями множества склонённых над озером плакучих ив. А у самого берега раскинули широкие зелёные листья и розовые цветы заросли лотоса.
   Вначале наши путешественники отправились смотреть расположенный неподалёку от озера, в тенистой роще, древний будисткий храм Лингвинь. По традиции, о которой уже рассказывала Маня, во все китайские храмы в новогодние праздники приходило множество народа. Люди выстаивались в длинные очереди, чтобы поклониться статуям Будды и испросить у них счастливого наступившего года для себя и своих близких.
   Ваню в деревянных храмовых постройках, примостившихся у подножия горы, удивили их размеры и сочетание монументальности с аскетической простотой. У входа в храм, поразили гигантские фигуры свирепых шив, охраняющих ворота в рай. А в одном из храмовых сооружений - изумительно тонкой работы статуи пятисот Будд.
   На выходе из храма, в сувенирной лавке, Маня купила для Вани забавную статуэтку сидящего в позе лотоса улыбающегося толстяка. Он подумал, что это - Будда.
  - Нет, - пояснила Маня, - Это есть китайский чёрт. Он смеятся.
   Действительно, достаточно было открыть пластиковый корпус статуэтки и поставить внутри него на место пальчиковую батарейку, как чёрт начинал безудержно хохотать и делал это до тех пор, пока батарейка снова не снималась со своего крепления...
   А потом они поднимались на канатном фуникулёре к вершине горы, где находились развалины крепостных стен и смотровая площадка. Ваня ужасно боялся высоты. Крохотную кабинку, в которой они сидели вдвоём с Маней, плотно прижавшись друг другу, иногда довольно сильно раскачивало порывами ветра, и у нашего героя сердце уходило в пятки. Он чувствовал, что трос, по которому они скользили, вот-вот оборвётся.
   Зато, на верху, он был вознаграждён за свои страдания, созерцая с заросшей кустарником крепостной стены великолепный вид на лежащее внизу, в синеватой дымке, огромное озеро и на окрестные, извилистых форм, холмы.
   С горы они спустились пешком. Грузноватый Ваня изрядно пропотел, и у него разболелись ноги. А Маня жаловалась: "У меня всё время болеть анус!"
  - Это ещё почему? - спрашивал Ваня.
  - А Вы не понимать? - Вы не помнить, как сегодня в утро вы пихать туда свой палец?
   Ваню раздражало, что китаянка всё время говорит ему "вы".
  - Почему ты всегда говоришь мне "вы"? - спросил он.
  - Я не знать. Так получаться.
  - Постарайся всё-таки обращаться ко мне на "ты". Это звучит по-дружески.
  - Хорошо. Я буду стараться, - пообещала Маня.
  ................................................................................................................
   Наши путешественники пообедали у подножия горы, в простеньком сельском ресторанчике, - очень бедном и грязном, - представляющим собой кое-как, наспех, сколоченную хижину из тростника. Но, так как они сильно проголодались, то это не имело значения. Ели с аппетитом с помощью деревянных палочек, поглощая простую пищу, - говядину на костях, овощи, лапшу. Всё это было разложено в оловянные миски на колченогом столе, покрытом дырявой, засиженной мухами клеёнкой. Хозяева ресторана, - пожилая китайская пара, - ели тут же за соседним столиком.
   Маня закончила трапезу зелёным чаем, а Ваня заказал пол-литра пива. Оно было на редкость отвратительно-липкого вкуса, - как будто в нём долго плавало несколько жирных мух.
   Заметив, как Ваня кривится, Маня сказала "Китайский пиво - не всегда хорош. Хотя есть и очень хорош. Я буду его вам..., тебя показать в магазин. Но лучше пить чай. Китайский зелёный чай - очень хорош. Ханчжоу знаменит своим чай. Только здесь есть специальный чайный бары. Хочешь потом пойти?"
  - Да-да, с удовольствием, - отвечал из вежливости Ваня, хотя был уже сверх меры сыт.
  - Ты не бояться! - китаянка как бы угадала его мысли, - Там не есть закуски. Там только пить чай и кушать, сколько хотеть, фрукты. Я знай один такой бар около озера. Бар очень хорош, и вид на озер оттуда очень хорош. Пойдём?
  - Хорошо, пойдём!
  ................................................................................................................
   Пока они шли пешком вдоль берега озера к чайному бару, стали сгущаться сумерки, и на набережной зажглись фонари, а в желудке у Вани несколько утряслось, - так что он уже был морально готов к потреблению чая и поеданию фруктов.
   В барчике, они уселись в отдельном кабинете, на втором этаже, за низким столиком. Круглолицая официантка в национальном костюме принесла большой термос с горячим зелёным чаем и поставила его тут же на устланный рисовой циновкой пол. За фруктами надо было спускаться на первый этаж, где организовали некое подобие шведского стола. Чего там только не было: и арбузы, и дыни, и киви, и бананы, и папайя, и манго, и клубника, и виноград,...
   После пройденных за день многих километров, приятно было посидеть и отдохнуть в уютном кабинете чайного бара. Напившийся чаю и наевшийся сочных фруктов, Ваня разомлел. Уплетающая с аппетитным хрустом за обе щёки арбузы, Маня тоже подобрела.
   Воспользовавшись моментом, Ваня решил поведать ей о своей любви... Но китаянку это не проняло.
  - Это всё - глупость, - сказала она. - Для любви нужен время. Нужно лучше узнавать друг друг. А вам, я знать, нужно секс. Если вы хотеть секс, надо ходить в парикмахерская.
  - Почему в парикмахерскую? - удивился Ваня.
  - Потому что в Китай проститутки запрещены. Наш правительств за это - в тюрьму. Проститутки работать в парикмахерской, - как массажистки, как косметички.
   Несколько отдохнувший уже и взбодрившийся Ваня выразил желание посетить такую парикмахерскую. Маня согласилась и сказала, что пока он в "отдельный комната будет делать массаж и секс, она подстричь волосы". Ваня поинтересовался, не обойдётся ли ему это удовольствие слишком дорого?
  - Ты не бояться. Я договорюсь дешевле. Как для китаец, - отвечала Маня.
  ................................................................................................................
   Когда наши герои подъехали на такси к одной из парикмахерских в центре города, было уже довольно поздно, - часов десять вечера, - однако, заведение оказалось открытым. Войдя вовнутрь через тяжёлую металлическую дверь, находящуюся под яркой неоново-иероглифической вывеской, они оказались в обыкновенной парикмахерской. Внутри находились три китаянки: одна пожилая, - по-видимому, хозяйка заведения, а две другие - молодые и очень красивые. Все три женщины сидели в парикмахерских креслах и о чём-то болтали. Клиентов не было.
   Увидев вошедших Маню и Ваню, женщины замолчали и вопросительно уставились на них.
   Маня подошла к старшей женщине и повела с ней переговоры по-китайски. Они быстро пришли к согласию, - в результате хозяйка салона встала со своего места, улыбнулась, закивала раскосоглазой головой и два раза произнесла: "Хао! Хао!"
   Маня сказала Ване, указывая на хозяйку заведения: "Вы дать ей двести юань", что Ваня тут же и исполнил.
   Получив деньги и спрятав их в нагрудном кармане своего ярко красного платья-халата, хозяйка попросила жестом одну из двух девушек подняться. Та проворно встала с кресла, взяла Ваню за руку, а другой рукой показала ему на лестницу, ведущую на навесной второй этаж. Она пошла впереди, а Ваня стал подниматься наверх следом.
   Маня осталась внизу. Вторая девушка усадила её в парикмахерское кресло перед зеркалом и занялась её причёской.
   Наверху красавица-китаянка сняла с Вани пиджак и жестом попросила разуться, а потом уложила его животом вниз на обтянутую потёртой кожей массажную кушетку. Он хотел, было, снять и рубашку, но она закачала головой, показывая, что не надо.
   Сначала она массировала ему спину, заднюю сторону ног и ступни, а потом перевернула его на спину и стала массировать грудь. Было приятно.
   Постепенно она начала, - пуговица за пуговицей, - расстёгивать ему рубашку. Её тёплые, мягкие пальчики заскользили по его голой груди, пощипывали его соски. Потом она расстегнула верх своего платья и выставила наружу одну грудь. Ваня застенчиво коснулся её рукой. Грудь китаянки была гладкой и упругой.
   Затем девушка ловким движением расстегнула молнию на его джинсах и вытащила наружу его чахлый пенис. Она стала энергично массировать его рукой. Ваня почувствовал, что наступает эрекция и тут же кончил, не получив никакого удовольствия.
   Китаянка улыбнулась, достала из кармана платья бумажную салфетку и аккуратно вытерла ей сперму с Ваниного живота и со своей руки.
   Наш герой был сильно разочарован. Он быстро оделся, стараясь не смотреть на стоящую рядом девушку, и почти бегом спустился вниз по лестнице.
   Мани в парикмахерской не было. По-видимому, она уже закончила стрижку. В креслах сидели хозяйка салона и вторая девушка. Хозяйка показала Ване рукой, что Маня ждёт его на улице.
   Выйдя наружу, Ваня действительно обнаружил её там. Маня была сердитой, - явно дулась. Её несколько укороченные теперь волосы ещё больше подчёркивали гневное выражение лица.
   Ваня же был, наверное, сердит и раздосадован ещё больше.
  - Что это за чепуха! - сразу наскочил он на Маню, даже не похвалив её причёску, - И это ты называешь "сексом"?!
  - Что же вы хотел за такие деньги? - холодно ответила ему китаянка и презрительно скривила губы.
  ................................................................................................................
   На следующий день они отправились обратно в Шанхай.
   Маня продолжала дуться. Последняя ночь в гостинице Ханчжоу у них прошла в разных постелях. Ваня даже и не пытался снова к ней приставать.
   В Шанхае у него оставалось только два дня, а дальше надо было лететь в Гонконг, а оттуда возвращаться в Корею.
   Ваня точно понял, что никакой любви с Маней у него не будет. Вдобавок, положение, по-видимому, серьёзно усугубил его контакт с проституткой в парикмахерской.
   Ну что ж... Значит так угодно судьбе. В конце концов, Маня не так уж ему и нравится.
  ................................................................................................................
   На следующий после возвращения в Шанхай день Маня решила сходить к врачу на счёт пупка, - пупок болел и чесался. Ваня вызвался сопровождать её.
   Поликлиника была старая и задрипанная, чем-то напоминающая подобные советские, да и многие российские учреждения. Там внутри стоял пыльный полумрак, - такой гнетущий, что трудно было поверить, что на улице сияет солнце. Им пришлось высидеть часа полтора в очереди к терапевту. В его кабинет Маня пошла одна.
   Довольно быстро, - минут через десять, - она вышла оттуда вся сияющая.
  - Вы был прав, - сказала она, - Доктор смеяться и спрашивать меня, из какой деревни я приехал?! А потом сказать, что пупок надо чистить, а то будет воспаление, будет совсем плохо. Я боялся, но он почистить пупок совсем не больно. Там было много чёрный грязь. Вот столько! - и она показала Ване свой сжатый кулак.
  - Доктор научить меня чистить пупок самой и дал мази, - его лечить, - продолжила Маня.
  ................................................................................................................
   Наступил последний Ванин день в Китае. Маня поехала с ним в аэропорт.
   В такси они говорили мало. Да, и о чём было говорить?
   Ваня похвалил Манин русский язык, сказав, что за время его пребывания в Китае тот заметно улучшился.
  - Спасибо. Это всё практик, - отвечала Маня.
  - А у вас стало меньше пахнуть из рота, - добавила она.
  - Спасибо. Это всё - китайская пища, - отвечал он, - А как твоя рука?
  - Уже - совсем хорош. Спасибо! - и она торжественно покрутила у Вани перед носом своей оперированной кистью.
   Ему показалось, что рука - всё ещё распухшая и красная..., но он ничего не сказал.
   Потом Ваня пригласил её посетить его в Корее. Она сказала, что обязательно приедет, - вот только получит загранпаспорт и скопит немного денег.
   Он обещал позвонить ей, когда вернётся к себе.
  - Позвоните мне через неделю. Я сейчас поехать в Гуйлинь, к родитель, а потом вернуться, - отвечала она на это.
   Ваня отдал ей небольшую сумму оставшихся у него юаней, - на обратную дорогу. Она, поблагодарив, взяла.
   В аэропорту он быстро зарегистрировал багаж, - сильно раздувшуюся дорожную сумку, в которой было теперь много Маниных сувениров: кроме дисков, кассет и чёрта китаянка засунула туда ещё несколько банок зелёного чая и пару бутылок ароматной местной пятидесяти двух-градусной водки.
   Ваня уже опаздывал на самолёт..., - надо было прощаться. Ему внезапно стало очень грустно, - даже захотелось плакать. Он понял, что больше никогда не увидит Маню. "Хотя, впрочем, как знать..." - мысленно пытался утешить он себя.
   Перед тем как уйти за матовый стеклянный барьер паспортного контроля, он остановился, посмотрел на китаянку и сказал: "Ну вот... Спасибо тебе за всё. Было очень здорово. Не забывай чистить пупок! Ну, до свидания!" И он нагнулся и поцеловал её в щёку. Ваня был сдержан и старался не показать своих расстроенных чувств.
   Маня улыбнулась и закачала из стороны в сторону своей круглой головой. Вид у неё был совсем не печальный и, казалось, даже, что она испытывает облегчение от того, что Ваня уезжает. Она сказала: "Хорош. Буду чистить пупок. Приезжайте ещё ко мне в Китай! Ну, до свидания!"
   Ваня молча кивнул, резко развернулся на каблуках и ушёл за матовую загородку, больше не оглядываясь.
  ................................................................................................................
   Потом они часто говорили по телефону, со временем - всё реже и реже. И, наконец, совсем перестали. Они никогда больше не встретились..., но помнили друг о друге. Так бывает...
  
  Сувон (Южная Корея) -Москва, 2003-2004 гг.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"