Шагапова Альбина Рафаиловна.

     Далер - сладкая отрава.

     Аннотация:

     Кто ты, королева или изгнанница? Беглая преступница или пациентка психиатрической лечебницы? Ночная бабочка или сестра милосердия? А может ты просто женщина, мечтающая любить и быть любимой? Выбирай!

     Пролог:

     Он пил её жадно, самозабвенно, чувствуя, как силы возвращаются к нему, как рассеивается туман перед глазами, как мир, пока ограниченный лишь грязными стенами вонючей камеры, да бледнеющим, с каждым его глотком лицом девчонки, становится ярче.

     Он твёрдо знал, что возьмёт столько, сколько потребуется и не станет её жалеть. Только не сейчас и только не её! Умрёт? Выживет? Теперь для него это не имеет никакого значения. Девчонка сделала свой выбор. Что такого ей посулили, чего бы не смог дать он? Почему она решилась на это вероломное предательство? А ведь он её любил, так, как не смог бы любить ни один человеческий мужчина. Он бы берёг её от разочарований и тревог, от проблем и трудностей, и даже, как бы это смешно не звучало, от себя самого, от своей неистовой неуёмной жажды. Да, он был готов подняться с ней в горы и провести обряд. Она могла бы жить долго, очень долго, с ним, купаясь в его любви и нежности, наслаждаясь каждым беззаботным днём. Но, как оказалось, ей было не нужно всего этого. Так чего же хотела маленькая глупая девочка с глазами цвета весенних небес? Вот уже её безвольное тело падает на заплеванный тюремный пол, а из его груди рвётся песня разрушения. Но он подождёт, пока девочку заберут, унесут в безопасное место. Ведь сердце ещё бьётся, а грудь, пусть и тяжело, но поднимается, а значит, у предательницы есть шанс. И только позже, когда шаги охранников стихнут, он призовёт свою стихию. Взорвутся баллоны бытового газа, обрушится здание городской тюрьмы. Пространство наполнится криками ужаса, боли и отчаяния. Пламя и удушливый дым, разлетающиеся, ломающиеся бетонные блоки, искорёженная арматура, обугленные человеческие останки на обагрённом кровью снегу. И над всем этим он, голый, с обожженной кожей, кровоподтёками и кровоточащими ранами, ослабленный, злой и свободный будет подниматься в тяжёлое сырое февральское небо, покидая навсегда эту проклятую страну, этот город и её, такую хрупкую, такую беззащитную и такую лживую.

      Глава 1

     Звонок будильника оповестил о начале нового дня. Я лениво потянулась, бросила взгляд на тёмный, едва прикрытый прозрачной тюлевой занавеской квадрат окна и встала. Стопы тут же утонули в мягком густом ворсе ковра. Люблю мягкое. Этот коврик, в виде цветущего луга, я выбирала сама. Да и всё, что окружало меня в этой комнате, было выполнено по моему личному заказу. Бледно-зелёные обои, шкаф с зеркальными дверцами, светлая мебель, кажущаяся лёгкой и невесомой.

     Спать не хотелось, ведь сегодня не просто будний день, один из многих, а последний в этом учебном году. Завтра уже начнутся каникулы, которые обещают быть насыщенными. Да уж, предвкушение праздника слаще, чем сам праздник. Томясь в ожидании, ты мечтаешь, представляешь, планируешь. Поездка с классом за границу, что может быть лучше. Дорога, новые места и знакомства, а главное- он, Денис Журавлёв. Путешествие сблизит нас, и он, наконец, поймёт, насколько со мной интересно, весело и приятно проводить время. Но стоп! Всё это лирика, а сейчас о важном. Сегодня мне, как старосте класса и правой руке Ирины Николаевны, необходимо провести беседу на тему «Вампиры наши враги».

     Я металась по комнате, одновременно натягивая брюки, и открывая ящики письменного стола в поисках заветной папочки, в которой хранились конспекты всех бесед. Вот она! Так, теперь, где моя расчёска? А заколка?

     Ну вот, волосы в строгий хвост, блузка идеально выглажена, лёгкий макияж. Никакой яркой помады, лишь прозрачный блеск. Всё, пора спускаться к завтраку, родители уже заждались.

     Сбежав по ступенькам и распахнув дверь в гостиную, я плюхнулась на диван рядом с отцом. На столе уже дымились тарелки с кашей, а от чашек с кофе тянуло бодрящим ароматом, поднимающим настроение.

     - Доброе утро, мамуля, доброе утро, папуля.

     Родители смотрели на меня радостно, светло, как и должно смотреть на единственное, любимое чадо.

     - Ты сегодня неотразима, - улыбнулась мать.

     - Есть в кого, - отец потрепал по плечу, слегка приобняв. Разумеется, произнося это, он имел ввиду себя любимого.

     Я, как это и положено, молодому, тратящему большое количество энергии, организму, набросилась на еду.

     На меня взирали два отца, тот, что сидел рядом, с удовлетворённой улыбкой, а тот, другой, висящий в золочёной раме, облачённый в деловой костюм, строго и укоризненно. Мне никогда не нравился этот портрет, так, как я всегда хотела видеть отца весёлым и добродушным. А на портрете, папа походил на каменное изваяние. Да и рама казалась пошлой. Но это тяжеловесное убожество, занимающее половину стены, было подарком от маменьки к папиному юбилею, так что о том, как я сниму его и выброшу на чердак, оставалось только мечтать.

     - Вчера я была в магазине, - начала свой рассказ мама, намазывая кусок булки апельсиновым джемом и предлагая его отцу. – Видела там свою портниху, она что-то выбирала в колбасном ряду. Я, разумеется, не стала с ней здороваться, но хорошо услышала, как она жалуется на новое повышение цен. Вот я и хочу спросить тебя, Валентин, действительно ли, в стране так всё печально? Неужели люди даже колбасы себе позволить не могут? Ведь, знаете, она, в итоге, так ничего и не купила.

     С каждой фразой, произнесённой матерью, брови отца всё теснее и теснее приближались к переносице, что свидетельствовало о его крайнем неудовольствии. Мама, наконец поняв, что сказала нечто неприемлемое, опустила взгляд, изучая содержимое своей тарелки.

     - Так тебе и надо, - злорадно подумала я, метнув в сторону матери неприязненный взгляд. Меня всегда раздражало, когда она пыталась говорить о чём-то более высоком, чем кухня и уборка. Не пойму, с какой целью люди затрагивают те темы, в которых ничего не смыслят?

     - Как бы там ни было, нашу семью беспокоить это не должно, - медленно закипая, ответил отец, осторожно кладя бутерброд на край тарелки.

     - Но ведь моя портниха – женщина не бедная, и даже она не может себе позволить купить то, чего ей хочется. А что говорить о более необеспеченных слоях населения?

     Я, мысленно, схватилась за голову, удивляясь тупости своей мамаши! Надо же было испортить такое замечательное утро! Нашла о ком радеть, о нищих придурках, не способных заработать себе на хлеб! Знаю я таких, в одном классе со мной учатся, Ожегов, например. Только не будем сейчас о нём, иначе меня стошнит.

     - Катерина, - отрезал отец, заставив маму замолчать и уставиться на него круглыми, словно блюдца, испуганными глазами. – С какой целью ты ходила в магазин? Разве Дима не привёз продуктов на всю неделю?

     - Привёз, Валечка, - мама, с торопливым подобострастиям, принялась размешивать сахар в отцовской чашке. – Просто я хотела найти тебе подарок к новому году и, случайно, забрела в продуктовый супермаркет.

     - Зачем мне подарки от тебя, за мои же деньги?! - рявкнул отец так, что зазвенела посуда на столе, а я, от неожиданности, прикусила язык.

     - Но ведь новый год, - прошептала мама, прекратив мучить чашку и садясь на своё место. – Мы же всегда дарим подарки друг другу.

     - Тупая курица! – папен кулак ударился о поверхность стола, из чашек выплеснулся кофе, заливая скатерть.- Мы это делали ради ребёнка, устраивали праздник своей дочери. Но Вероника, на этот раз, праздновать с нами не будет. Так на хрена мне, скажи на милость, все эти розовые сопли, подарочки, поцелучики в щёчку, пожелания на открыточках!

     - Прости, Валечка, - мама начала шмыгать носом, что ещё больше взбесила отца, да и меня тоже.

     - Лучше бы занималась дочерью и домом, а не шлялась где попало. А твою портниху я сегодня же вызову на допрос. Отребье в конец распоясалось, уже в магазинах ведёт антирежимные речи. Думаю, тебе стоит поискать другую портниху.

     Отец протянул руку, куда, тут же, легла газета. Надо отдать маме должное, желания папеньки она , точно угадывала, как по взгляду, так и по жесту.

     - Ну паа, - протянула я, дёргая его за рукав. – Я же вечером уезжаю, ну давайте нормально посидим, а?

     Отец многозначительно кашлянул, а мать обречённо вздохнула.

     - Ну, паа, хоть слово мне напутственное скажи.

     - Ты уже взрослая девочка, - отец отложил в сторону газету и потрепал меня по щеке. – Мы с мамой доверяем тебе и по тому, отпускаем в эту поездку.

     Мама кивнула в знак одобрения. Когда отец говорил, она не вмешивалась и не спорила, лишь молчаливо соглашалась с мужем. Её тонкие пальцы теребили салфетку, выдавая волнение, и меня это насторожило. Вдруг начнёт отговаривать от поездки, просить остаться дома. Ведь в дороге со мной может приключиться всякое. Маме везде мерещилась опасность. Список её страхов был так велик, что легче перечислить то, чего она не боялась. По улицам нашего захолустья, если верить мамочке, толпами бродили маньяки и грабители, в ресторанах- алчно потирали руки отравители, нанятые врагами и соперниками отца, Школа, в глазах мамы, была рассадником инфекции, и я никогда не выходила из дома, не проглотив таблеток, укрепляющих иммунетет. Отношения с подругами мать порвала сразу же, как вышла замуж, ведь те, могли увести ненаглядного Валечку. Она считала, что каждый житель городка завидует нашей семье и готов причинить зло. Ведь мой отец не абы кто, а третий секретарь приёмной СГБ. Я смеялась над страхами матери. Учителя меня уважали, в классе боготворили. Моё слово было решающим, мнение непререкаемым. Сомневаетесь? Ну так пеняйте на себя!

     Тем временем папа продолжал:

     - Ты должна помнить, что отправляешься в страну соблюдающую нейтралитет, и вполне возможно, что на улицах Эвилии, тебе встретится вампир…

     - Валентин! – вскрикнула мама, выронив салфетку.- Прекрати пугать ребёнка!

     - Она уже не ребёнок, - папа шумно отпил из своей чашки. – Завтра ей исполняется восемнадцать.

     - О да! – мама грустно улыбнулась, прижав руки к груди. – А ещё совсем недавно наша Верочка была такой крошкой. У тебя часто болел животик, ты плакала, плохо спала по ночам. Помню, как к нам в гости приехала моя подруга. Бедняга, она не смогла сомкнуть глаз, слыша твои крики. А ещё у тебя был жёлтый медвежонок, ты его везде таскала с собой. Засыпала только с ним. И однажды игрушка потерялась…

     И почему родителям нравится вспоминать то, как их дети были какающими и сикающими под себя червяками, пищащими и безмозглыми? Чем их не устраивает нормальная, самостоятельная, сформировавшаяся личность с целями, устремлениями и собственным мнением? Не пойму, чем там вообще можно умиляться? Слюной, вечно вытекающей из беззубого рта? Беспорядочными движениями уродливых ножек и ручек? Бррр!

     - Ладно, - я поднялась из за стола, давая понять, что тема мне неприятна, и неинтересна. – Я в школу опаздываю. Подвезёшь, пап?

     Отец сосредоточенно вёл машину, я же молча сидела рядом. В лобовое стекло бились крупные мохнатые снежинки. То и дело светофоры вспыхивали красным, но мы не обращая внимания, продолжали свой путь. Моему отцу ещё и не то позволялось.

     - Как ты думаешь, решила я задать мучавший меня вопрос. Нужно выяснить всё прямо сейчас, чтобы не думать весь день. У меня и без этого проблем полно.- Мама обиделась на меня?

     - Не знаю, - ответил отец, пожав плечами. В стёклах его очков блестел оранжевый свет уличных фонарей. – Но лично я считаю, что так нельзя. Это лучшие моменты её жизни. Вот будут у тебя свои дети, тогда поймёшь.

     - Фу, вот этого мне не нужно, - я демонстративно поморщилась.- Превратиться в домохозяйку в засаленном халате – не для меня. Хочу сделать карьеру, чтобы все уважали и боялись.

     - Моя дочь, - засмеялся папа, и огоньки в очках засмеялись тоже. – Ты, Вероника Валентиновна учись, старайся, не отвлекайся на глупости. А уж дальше - моя забота.

     Пухлая рука отца легла мне на макушку. Да, мой папочка маленького роста, толстенький, очкастый- не орёл. Вот только его боится весь наш вшивенький городок и ближайшие к нему деревеньки. Да, он не первый секретарь, а всего лишь третий, но всё ещё впереди. А я буду учиться, буду доказывать всем, что достойна быть дочерью такого человека, и добьюсь высот. А дети и муж- глупости. Не нужно мне это. К тому же детей нужно делать, и способ этот, если верить рассказам девчонок, довольно мерзкий. Никогда и никому не позволю творить такое с моим телом. Это же как нужно себя не уважать, чтобы допускать подобные гнусности? А Дениска Журавлёв нужен мне, как товарищ, как союзник. Ни о какой дурацкой любви даже и речи не идёт, что бы там мои подруженьки себе не навыдумывали. Светка и Аринка, ещё глупые, вот всякие романтические бредни в головы и лезут. Ну, ничего, воспитаем.

     Отец припарковался прямо на школьной аллее, напугав дворника с куцей бородёнкой, сметающего с дорожек снег.

     - Куда прёшь! – вскрикнул дядька. – совсем обнаглели, скоро в школу на своих машинах заедут!

     Но узнав номера, тут же попятился, прижимая к себе метлу, забормотал какие- то извинения. Я захохотала. Трусливый жалкий нищеброд, не удивительно, что кроме метлы ему больше ничего в этой жизни не доверяют.

     Чмокнув папочку в колючую щеку, я вышла из машины и направилась к зданию школы.

     Визг малышни. Цоканье учительских каблуков, гудение ламп, запахи пыли, бумаги, талого снега и готовящегося обеда дружно встретили, окружили, окунули в обычную жизнь. Школа- мой второй дом, как бы пафосно это не звучало. И если дома, я принцесса, любимая, обласканная, избалованная. То в школе, я - королева. Меня уважают, меня боятся, ко мне прислушиваются, мною восхищаются. Дома безраздельно правит отец, последнее слово всегда остаётся за ним. Я же вынуждена подчиняться и гордиться тем, что мне выпала честь быть дочерью Валентина Краевского. А вот школа- моё царство.

     - Вероника, - из за угла вынырнул одноклассник Лёшка Ожегов.

     Серое лицо мальчишки, усеянное мелкими гноящимися прыщиками, гнилые зубы, чёрные противные усики над верхней губой, растянутый свитер и пузырящиеся на коленях брюки всегда вызывали у меня стойкое отвращение. Но парень, будто бы нарочно, преследовал меня начиная с пятого класса. Приглашая то в кафе, то в кино, то на каток. Несколько раз даже посмел позвонить домой. Как назло трубку поднял отец. Ох и был мне потом нагоняй от дорогого родителя за то, что веду себя слишком доступно, за то, что рано начала думать о парнях, и за то, что вожу дружбу с плебеями. Пришлось долго убеждать разгневанного папу и солидарную с ним маму, что они всё не так поняли. За свою выходку Ожегов заплатил сполна. Ему целый месяц пришлось дежурить в классе на радость всем ребятам.

     - Ты же любишь оперу, - Лёшка шмыгнул прыщавым носом, втягивая сопли. – В филармонии дают « Мы больше не источники». Может…

     Где- то в закоулках школьного коридора я различила голос Дениса. Вкрадчивый, спокойный. Ему вторило блеяние Светки. Фу, ну и смех у неё! Эта дурочка готова хихикать над каждой ерундой. Неужели Дену интересно с ней? Нет! Дениса не могут привлекать пустышки. Ему нужна умная, духовно богатая союзница, смелая, сильная, волевая. Но, тем не менее, эта дура продолжала заливаться идиотским смехом, а вместе с ней веселился и Денис. А если он обнимает её за талию? Нужно скорее идти к ним, помешать, освободить товарища из когтей этой драной кошки. Но вместо того, чтобы отправляться спасать друга, я стою здесь, рядом с прыщавым заморышем.

     Раздражение вырвалось наружу, хотя обычно я веду себя довольно сдержанно и тактично. Но всё так внезапно на меня навалилось, и дурацкая попытка мамы покопаться в моём горшковом прошлом, и предстоящая поездка, и подготовка к докладу, и милое воркование Светки с Денисом, моим Денисом, что выдержка изменила мне.

     - Молодой человек, - начала я, стараясь придать своему голосу как можно больше холода. – Похоже намёков вы не понимаете.

     Мальчик потупился, нижняя губа мелко затряслась. Он сглотнул раз, потом другой, попытался что- то сказать, но я опередила его.

     - Вы неприятны мне, вы мне отвратительны. Посмотрите на себя, в каком виде вы приходите в школу? Неужели так сложно одеться во что-то более приличное, чем эти лохмотья? А избавиться от прыщей? А почистить зубы, чтобы из вашего рта не несло рвотой. И прекратите шмыгать носом!

     Круто развернувшись на каблуках я зацокала по направлению к кабинету химии. Ладно, с Денисом и Светкой можно и потом разобраться.

     В классе меня встретили дружно, радостно. А как ещё встречать дочь третьего секретаря, красавицу, отличницу, лидера, вдохновителя? Взгляды, любопытные, восхищённые, заискивающие, влюблённые. Я же царственно кивнула и направилась к своей парте.

     - Готова покорять снежные просторы Эвилии? – шепнула Аришка, когда я уселась рядом с ней.

     - Терпеть не могу зимние забавы, всякие лыжи, коньки. Ты же знаешь.

     - Да я не про это, - Аришка раздражённо махнула рукой. – Там же клуб есть, в Эвильском стиле, он прямо в подвале человеческой гостиницы находится, специально для людей построенный. Вот там Дениску и охмуришь. Ты, надеюсь, разжилась платьем, подчёркивающим, все твои прелести и сексуальным нижним бельём или в своих скафандрах ходить по дискотекам будешь? Смотри, Светка тебя опередит. Она хоть и на рынке шмотьё покупает, да только пацанам бренды не интересны, им декольте подавай, чтобы на сиськи пялиться.

     - Прекрати, - строго прервала я подругу, хлопая учебником химии по столу. – Во- первых- не скафандры, а дорогие деловые костюмы, во- вторых- все эти танцульки пошлость и бездарная трата времени, а в третьих- Денис не такой. Не нужны ему ни чьи сиськи, а уж тем более Светкины.

     - Ещё как нужны! - Аришка намотала на палец рыжий локон. – У пацанов сейчас возраст такой, они трахаться хотят, гормоны играют. А днюху свою где отмечать будешь? В Эвильской библиотеке что ли? В клуб всех позови, развлечёмся! Ведь тебе стукнет восемнадцать, только представь, тебе официально разрешено пить, курить и заниматься сексом. Круто!

     - Арина! Ты переходишь все границы!

     Подружка засмеялась и показала мне язык. Но тут же стала серьёзной. К нашей парте подошёл Степанов Гришка, толстый, нескладный. Щёки его пылали, маленькие глазёнки суетливо бегали.

     - Чего тебе? – холодно спросила я, с удовлетворением глядя на то, как мальчишка вытирает потные руки о штанины, как вжимает бестолковую круглую голову в плечи.

     - Ну это, - промямлил Степанов. – Можно я на беседу не останусь. У меня мать ногу сломала, дома лежит, а мне за сестрёнкой в садик…

     Щёки Гришки походили на два красных помидора, он топтался, ждал моего решения. Я же тянула с ответом, пусть помучается, поволнуется. Одноклассник же принялся шмыгать носом, втягивая сопли внутрь. Фу, гадость какая! И руки у него потные, вот уже и на брюках пятна проявились. Нет, такой человек снисхождения не заслуживает, от этого он станет только слабее.

     - Нет, мой милый, - я лучезарно улыбнулась. – Ты просто обязан присутствовать сегодня. Мало того, ты сядешь за первую парту, чтобы я тебя видела.

     - Но сестрёнка… - Гришка чуть не плакал, что разозлило меня не на шутку. Человек не может достойно принять отказ. С кем я учусь?!

     - Это проблемы вашей семьи, или ты хочешь, чтобы я их решила? В нашей стране много детских домов, и если твоя мать не в состоянии позаботиться о ребёнке…

     - Прости, Вероника, - в голосе мальчишки зазвенели слёзы. – Я больше не буду, я останусь.

     Гришку, как ветром сдуло. Аришка веселилась, смеялась, уткнувшись носом в исписанную столешницу.

     - Ой, ну ты даёшь, - едва сдерживая смех, проговорила подруга. – Как ты его напугала. Мальчонка чуть в штаны не наложил. Ой, не могу! Вот только тебе всё это зачем? Кто же сам по своей воле к вампиру на клыки кинется? К тому же, каждому из нас на шею жучки безопасности повесили, все за них в журнале расписались. И твоя лекция, ты уж не обижайся, подруга, мне кажется лишней.

     - Арина, - в моём голосе зазвучал металл, даже самой понравилось. – Я позволяю тебе многое, ты знаешь, но пожалуйста, не забывайся. Сегодняшняя беседа, на пример, нужна для того, чтобы напомнить о безопасности нашей с вами безопасности, между прочим. Мы едем в страну лояльно относящуюся к Далеру. Там, на белоснежных улицах Эвилии, среди ёлочек и сосен, на берегу ледяных озёр ты легко можешь встретить вампира, врага, с которым сражались наши прадеды. Да, милая Аришка, тебе сделали прививку, но вампиры умеют ждать. Что ему стоит забрать тебя в Далер, откормить получше, дождаться, когда срок действия вакцины закончится и сделать тебя своим источником. Это у нас кругом жучки безопасности понатыканы, а в Эвилии такого нет. А на эти милые кулончики полностью полагаться, тоже не стоит. Вдруг ты его потеряешь или забудешь надеть, что тогда?

     - Ладно, ладно, ладно, - подруга замахала руками. – Всё я поняла, не продолжай. Тем более, спорить с тобой на эту тему опасно, тут же в застенках СГБ окажешься, как сочувствующая врагу или вовсе, как шпион вражеского государства.

     - А то, - самодовольно усмехнулась я, ощущение власти, собственного могущества пьянило, кружило голову. Прекрасное, ни с чем не сравнимое чувство. – По тому все и боятся.

     Раздалась трель звонка, и все мы встали, приветствуя вошедшего в класс, учителя.

      Глава 2

     - Я в этом не пойду!- мой возмущенный крик, наверное, слышали на первом этаже гостиницы.

     Красный шарик, скомканный из короткого платьишка, что щедро одолжила мне подруга, летит прямо в лицо рыжей ведьме. Аришка ловко подхватывает кусочек ткани, кладёт на кровать и начинает любовно разглаживать подушечками пальцев. Нижняя губа недовольно закушена, зелёные глаза мечут молнии.

     - А ничего, что мы в клуб идём, а не в музей? – язвительно произносит она.

     - А ничего, что твоя тряпочка больше открывает, чем скрывает? - стараясь скопировать интонацию разгневанной подруги, парирую я.- Показаться на люди в подобном, равносильно тому, что появиться голой.

     - Это клуб, там танцуют, привлекают внимание. В своих скафандрах ты будешь выглядеть просто смешно. Да и в конце концов, нужен тебе Денис или нет?

     - Денис не столь примитивен…

     - Вот только не начинай! Даже если Журавлёв такой, каким его видишь ты, хотя я готова поспорить, что ничего особенного в нём нет, на кого ему приятнее будет смотреть, на девочку в летнем платьице, с красивой фигурой и стройными ножками, или на бревно в скафандре? И вообще, ты, Верка, тварь неблагодарная, я ведь тебе лучшее отдала.

     Пришлось согласиться с подругой. К тому же, мы не в школе, и побыть немного ветреной позволить я себе могу, заслужила, целый год старательно училась на одни пятёрки, занималась общественной работой, брала призы на олимпиадах и конкурсах. А папа? Папочка, наверняка бы не одобрил мой фривольный наряд и моё желание привлечь парня.

     - Вероника, - сказал бы он, и три глубокие морщины на лбу стали бы ещё глубже, а густые брови поднялись в удивлении. – Разве об этом нужно думать? Твой долг- хорошо учиться, быть послушной дочерью и стремиться к успеху. Мы с мамой хотим гордиться тобой, и по тому, не разочаровывай нас!

     И я бы устыдилась, потупилась и, наверное, целую неделю ходила подавленная и безучастная ко всему. Ведь ничего нет обиднее, чем разочарование родителей, таких правильных, таких умных и таких справедливых. Но ведь говорить им о своих планах не обязательно? Мамочка и папочка остались в Человеческом государстве, а мы в другой стране. Так почему бы и мне не стать немножечко другой, хотя бы на один вечер?

     В клуб, что уж греха таить, мне не слишком то и хотелось. Примитивные прыжки под музыку в дыму или в свете лазерных лучей- не для меня. Куда уж интереснее посетить театр, филармонию, ну, на худой конец, кино. Но народ желал хлеба и зрелищ, или вернее спиртного и танцев. И, как королева класса, я была не в праве отказать своим подданным. Да и, признаться честно, праздновать свой день рождения в кино, как- то уж слишком странно.

     А ведь как всё хорошо начиналось. Мы двое суток тряслись в поезде. Нашему классу принадлежал весь вагон, папочка постарался. С начала царила суета, каждому хотелось жить со мной в одном купе, и девчонки переругались между собой. Но я выбрала в соседки Аришку, Светку и Алёну. За окнами тянулись заснеженные поля и угрюмые рощи, деревеньки с покосившимися домишками. Порой поезд останавливался на какой ни- будь станции, и мы наблюдали за тем, как толпа людей в шубах и пуховиках с чемоданами и большими клетчатыми сумками прощалась на перроне, шумела, беспорядочно двигалась, покупала в киосках пиво и пирожки.

     В шумном и прохладном тамбуре Денис признался мне в любви. Странно. Я часто представляла себе его признание, всё гадала, когда и где это произойдёт. Вечером или утром? В школе или на парковой аллее? Произнесёт заветные слова вслух? Напишет с.м.с? Позвонит? Но я даже предположить не могла, что Денис признается мне в своих чувствах под стук колёс. Синий вечерний сумрак растекался по обшарпанным стенам, клубился в углах и под ногами. Было немного жутко стоять вот так, чувствовать холод, проносящейся мимо улицы, проникающий из щелей. В сгустившемся мраке я почти не видела лица Дениса, но это казалось мне романтичным, загадочным. Пропахший табаком, мочой и ржавым железом тамбур стал самым родным и уютным местом на планете. Мы тонули в густой синеве, растворялись в грохоте колёс. В голове торжественным набатом стучала лишь одна мысль, от которой в груди алым цветком разрасталась радость: « Это свершилось! Я нравлюсь Денису, он сказал мне об этом!» И от восторга, накрывшего меня с головой, хотелось свернуть горы. Во мне бурлила энергия, которая требовала выхода. Ну всё, десятый «А», держитесь!

     Для того, чтобы класс не скучал и вёл себя прилично, в первый день нашего путешествия я прочла несколько докладов об Эвилии, а во второй устроила поэтический конкурс. По прибытию нас встретил Эвил. Было смешно смотреть, как подпрыгивает его маленькое зелёное тельце в фиолетовых и ярко-розовых пятнах, как дёргаются прозрачные трубочки, торчащие во все стороны. Маленький шарик, едва достающий до колена, источал густой дух канализации, а произнося слова на международном, скрежетал и лязгал, словно прокручивал несмазанные шестерёнки, путал слова, не правильно ставил ударения. И я, по началу, испугалась, что кто –нибудь из ребят засмеётся и, тем самым, оскорбит, представителя Эвильского народа. Но одноклассники ни чем не выдали отвращения к специфическому запаху, да и речь нашего гида тоже никому смешной не показалась, и я вздохнула с облегчением.

     А потом была увлекательная экскурсия. Нам показали жилища Эвилов – широкие, извивающиеся по земле, подобно гигантским змеям, тёмно- зелёные трубы, выставку автомобилей и самолётов. Автомобили напоминали огурцы и цветом и формой, а самолёты круглые, красные, с короткими крыльями вызвали невольную улыбку. Мы видели, как иная, совершенно не похожая на нас, разумная форма жизни питается. От огромного количества салатовых клубочков рябило в глазах, а от удушливого запаха к горлу подкатила тошнота. Попискивая и поскуливая они погружали свои прозрачные трубочки в землю, и было видно, как по ним бежит что- то светло- коричневое, устремляясь к круглому тельцу. Эти существа питались исключительно соками почвы и солнечным светом, не имели пола и размножались спорами. Они не ощущали ни тепла ни холода, не чувствовали боли и регулировали размеры своего тела от двух метров, до двух миллиметров, в зависимости от решаемой задачи. Кстати эту метаморфозу нам тоже продемонстрировали. Признаюсь честно, меня передёрнуло от гадливости, когда наш проводник с начала раздулся, превратясь в безобразный валун величиной с дом, а спустя мгновение, сжался в горошинку.

     А вот гостиница, в которую нас поселили, оказалась довольно обычной, человеческой. С милой вежливой девочкой за стойкой регистрации, некоторые люди уезжали в Эвилию на заработки, с лифтом, просторным холлом, длинным коридором с ковровой дорожкой непонятного цвета, на полу и двухместными номерами.

     И теперь, такой замечательный день, полный открытий и новых знаний завершиться банальным дёрганием под отупляющую музыку. Ну да ладно, в конце концов, цель оправдывает средства. Денис пригласит меня на танец, во время которого мы обсудим с ним увиденное, я предложу ему подготовить доклад о нашем путешествии и прочитать его перед всей школой в актовом зале. Мы будем готовиться с ним вместе, сидеть рядом, чуть касаясь друг друга рукавами…

     В дверь комнаты постучали, и на пороге возникла Светка. Вот только её здесь не хватало. Если бы не Аришка, моя лучшая подруга, я бы давно поставила эту тупую куклу на место. Меня раздражало в Светке буквально всё и льняные кудряшки, и наивные голубые глазки, и кружевные кофточки, обтягивающие огромную грудь. Кстати Светкину грудь я ненавидела больше всего. На неё пялилась вся мужская половина класса, а Светка, вместо того, чтобы смущаться, гордилась этим. Аришка и Светка были двоюродными сёстрами. Их семьи собирались на праздниках, ездили на пикники, работали на дачном участке. И от осознания того, что Аришка со Светкой, без меня сидит у костра, украшает новогоднюю ёлку, бродит по магазинам в поисках подарка для мамы и бабушки, пропалывает морковь на даче, становилось гадостно. И когда эта белобрысая дура начинала восторженно вещать, как они с Ариной проводили выходные, я мечтала взять в руки кувалду, и обрушить её на тупую блондинистую голову.

     - Вы готовы, девчонки? – пропищала Светка.

     От неё пахло карамелью и клубникой. Тьфу! Вся такая сладенькая, аппетитная, в своём розовом платье с рюшечками, словно пирожное.

     - Ариш, а помнишь, как мы на Новый год, когда ещё тётя Лиза с Маратиком приезжала…

     - Избавь меня от трогательных семейных воспоминаний, - раздражённо прервала я, ощущая, как от ревности сводит скулы. Это она специально, знает, стерва, чем меня задеть.

     - А что я такого сказала? – блондиночка непонимающе обратила свой небесный взгляд на сестру, ожидая поддержки.

     Ну, дорогая, ты сама напросилась.

     - Клуб и бордель не одно и то же,- холодно проговорила я. – Немедленно сними это!

     Мой указательный палец ткнул в розовые рюши.

     Светка в испуге отшатнулась, обхватив себя за плечи, крест накрест, словно боялась, что я сорву с неё этот нелепый кукольный наряд. Правильно боялась. Это как раз я и собиралась сделать.

      - Некогда тратить время на переодевания, - вмешалась Арина, стараясь убить двух зайцев, и меня поддержать и за сестру вступиться. Нет уж, милая подруженька. Так дело не пойдёт, и нашим и вашим. Я сильнее, а значит- в своём праве.

     Вытянув из недр своего чемодана пижаму, я швырнула её в Светку.

     - Пойдёшь в этом! Иначе, я буду вынуждена сообщить отцу, что ты подражаешь вампирским женщинам.

     От неожиданности Светка икнула.

     - Я не подражаю, с чего ты взяла, Верочка. Платье не вампирского производства, я его купила на распродаже…

     На белом лице выступили багровые пятна, от чего девушка тут же потеряла пятьдесят процентов своей привлекательности.

     - Это шифон, - я брезгливо дёрнула за рукав- фонарик с такой силой, что ткань затрещала. – Лёгкий, полупрозрачный, подходящий для жаркого Далерского климата, не так ли? А ещё совсем недавно, ты заикнулась о том, что тебе надоела зима и хочется, чтобы круглый год было лето. Говорила ?

     Светка часто закивала, словно этими бессмысленными движениями пыталась сменить мой гнев на милость. Вот только меня уже несло. Не люблю, когда кто- то посягает на то, что по праву должно принадлежать мне.

     - Ну вот, сама призналась. Так стоит ли мне расценивать твой наряд и твои высказывания, как пропаганду вражеской культуры и образа жизни? А может ты и твоя семья члены тайной организации. Знаешь ли, одну такую подпольную шайку уже накрыли. Кучка идиотов хотела свергнуть СГБ, готовила бунт, правда не в нашем городе, а в столице. Но может быть, ваша семейка имеет к этому отношение? Надо бы сказать отцу, пусть разберётся.

     Ох, с каким удовольствием я прочла удивление и страх, панический страх затравленного зверька на миловидном личике.

     Аришка застыла в немом изумлении, подобной жестокости она от меня не ожидала. Да, откровенно говоря, я и сама от себя такого не ожидала. По истине, все светлые мысли приходят внезапно. Теперь мне не терпелось оказаться в клубе, чтобы посмотреть на вытянутые лица одноклассников да и не только их, когда перед ними появится чудо в пижаме, на три размера уже.

     - Прости меня, Верочка, я больше так не буду, - беспомощно залепетала кукла.

     Я дьявольски расхохоталась. Детский сад да и только! Да кого трогают её «Прости». Вот дура то!

     - Я тебя прощаю, - моя рука проводит по белым шёлковым волосам одноклассницы, ложится покровительственно на плечо. – По этому, ты отправляешься в клуб не в нижнем белье, а в этой прелестной пижамке в очаровательный горошек. И учти, хорошая моя, я прослежу, чтобы ты веселилась на полную катушку, танцевала у всех на виду, а не пряталась в дамской комнате.

     С одноклассницей случилась истерика. Она рыдала, рвала на себе волосы, бухалась передо мной на колени. Я же безучастно смотрела на её попытки докричаться до моего милосердия.

     Мне даже интересно не было, до какой степени унижения дойдёт эта девчонка. Я привыкла к слезам и просьбам своих подданных к их страху и восхищению, к их тайной зависти и желанию оказаться, как можно ближе. Напрасно Светка пыталась меня разжалобить, зря валялась у моих ног. Мне она была безразлична. Весь этот спектакль я затеяла для Аришки, чтобы драгоценная подруженька поняла, как опасно спорить со мной, как опасно пренебрегать моей благосклонностью, отказываться от моей дружбы.

     - А ну, вставай! – наконец не выдержала я. Опаздывать на вечеринку по случаю собственного дня рождения мне не хотелось.

     Схватив Светку за шиворот, я попробовала поднять дурную девицу с пола, но, конечно же, потерпела поражение. Одноклассница была втрое шире и выше меня, а жаль. С каким удовольствием я бы приподняла наглую девку над полом. Чтобы беспомощно болтались толстоватые ножки, чтобы белые кудряшки подметали ковёр.

     - Свет, встань и переоденься, - мягко прошептала Аришка.

     Заботливые руки сестры без труда помогли подняться белобрысой дурочке, освободили её от злосчастного платья и принялись натягивать пижаму, которая бессовестно трещала по швам.

      Потом, рыдающую Светку увели в ванную, чтобы та умылась. И от туда, за шумом воды доносились сдавленные рыдания и невнятные жалобы не то на меня, не то на судьбу- злодейку.

     Да, я победила, но от чего- то победа не принесла удовлетворения, как это бывало раньше. В животе ворочался неприятный скользкий комок, словно произошло нечто непоправимое, словно недавний инцидент послужил точкой отсчёта, что вот сейчас начинается новый виток моей жизни, и ничего нельзя исправить, ни чего нельзя вернуть. Страшно? Тревожно? Пожалуй. Но почему? Откуда это странное ощущение грядущих перемен? А может мне просто приелся вкус власти?

     Наконец сестрички выползли из ванной и мы вышли из номера.

      Глава 3

     Клуб не произвёл на меня особого впечатления. Да и что может быть интересного в полутёмном зале, наполненном зеленоватым дымом, танцующими людьми и запахами алкоголя? По стенам, потолку и полу ползли разноцветные пятна. Острые лазерные лучи, словно длинные спицы, резали полумрак. Музыка, больше похожая на грохот и лязг товарного поезда, мешала слышать друг друга. Приходилось кричать, перегнувшись через стол. И здесь я должна провести вечер? Потратить на это бессмысленное прыганье под режущий слух шум своё время? Кошмар!

     Весь наш класс собрался за столиком, подальше от сцены, на которой вихлялась парочка вульгарных девиц. К моему удивлению Светкин внешний вид ни кого не шокировал, а я то ожидала насмешек и колкостей, снисходительного и высокомерного взгляда со стороны Дениса. Всё же Аришка оказалась права, в обтягивающем красном платье на тонких бретельках, с тоненькой золотой цепочкой на шее и распущенными волосами, отливающими платиной, я выглядела просто очаровательно.

      - С совершеннолетием тебя, наша милая Вероничка! – восторженно прокричала Алёна, поднимая свой бокал игристого.

     Ребята поддержали её. Мы чокнулись. По лицам одноклассников скользили всё те же нелепые цветные огоньки, и от того они, эти лица, такие знакомые, такие родные, казались сейчас совершенно чужими. Неприятно- зелёные, болезненно- жёлтые, устрашающе- красные.

     - Ох, и круто здесь! – потянувшись произнёс Антошка. – Номера просто класс!

     - Ага, - подхватил Денис. – Особенно бар с напитками. Коньяк у них отменный. Где ещё такого отведаешь?

     Упоминание Денисом о спиртном покоробило. В моём представлении Денис должен быть идеальным, смелым, благоразумным, без вредных привычек. А тут – коньяк!

     - Употребление спиртных напитков влечёт за собой массу негативных последствий, - начала я отчитывать мальчишек, дорвавшихся до свободы, но мой голос потонул в шуме музыки и голосах других ребят.

     Меня это укололо. Обычно, когда я начинала говорить, сразу же воцарялась гробовая тишина. Так почему же Ожегов перебил мою речь своими восторгами по поводу светящихся стен в ванной комнате, а Танька восхищённо охала описывая шторы и ковры.

     Одноклассники вспоминали сегодняшнюю экскурсию, строили планы на неделю, в которые входило не только посещение интересных мест, но и дегустация алкоголя в баре. И несмотря на то, что я сидела среди своих друзей, ближе которых, если быть честной перед собой, у меня нет и не было, я чувствовала себя одинокой. Такого ощущения отстранённости от чего то важного, обиды, разочарования, усталости, я не испытывала уже давно, с третьего класса, наверное. Неужели вновь? Серое рыхлое небо над мокрым школьным двором. Девочка медленно поднимается, с земли, на которую её так грубо толкнули, обречённо рассматривает грязные ладошки. Жёлтые монетки опавших листьев прилипли к идеально выглаженным брюкам и светлой розовой курточке. Они, эти листья, такие же мокрые, как и всё вокруг, пахнут так неприятно, тоской и отчаянием, ушедшим летом и крушением надежд. Девочка едва скрывает слёзы, она знает, что плакать нельзя, что никто не станет её жалеть, лишь в очередной раз посмеются. Дети убежали играть, оставив её одну. Сейчас они смеются и о чём- то разговаривают в беседке. Им весело, ведь Глеб притащил в школу настоящую живую крысу, серую с длинным хвостом. И сейчас все выстроились в очередь, чтобы погладить животное. Глеб добрый, он всем разрешит. Всем, кроме неё.

     Нет, не надо об этом! Да, такое было со мной, но давно, очень давно. А сейчас, меня любят, меня уважают, меня боятся. Я – королева класса, лицо школы. А эти ощущения вызвало спиртное. Я же не пью, лишь под Новый год позволяю себе бокал шампанского, да и тот не допиваю до конца.

     А одноклассники продолжали смеяться, говорить о каких –то пустяках, рассказывать скабрёзные анекдоты. Хотелось сделать им замечание, но что- то останавливало, даже пугало. Будто одним неосторожным словом разворошу осиное гнездо, переступлю какой- то рубеж. Да что же это такое?

     Вновь бутылка идёт по кругу, и из её горлышка льётся в бокал пузырящаяся жидкость. Поднимаются тосты за меня, за наш дружный класс, за гостеприимную Эвилию, за великий триумвират и СГБ. Голова становится тяжелее с каждым глотком, в желудке бурлит и я чувствую неприятную тяжесть, от которой хочется избавиться, прямо сейчас, сею же минуту.

     Раздражает всё, и музыка, и смех, и запахи, особенно запахи. Как же дурно здесь пахнет, вернее сказать, воняет. Всё, больше не могу.

     Вскакиваю со своего места и бегу к спасительным дверям с изображением дамы.

     В светло- зелёной кабинке туалета меня выворачивало и трясло. Пищевод сжимался в болезненных спазмах, на лбу выступила испарина. Нет, пить мне, однозначно нельзя. И как Аришка может опрокидывать бокал за бокалом и оставаться всё такой же весёлой и бодрой? А Светка? Сидит, пьёт, и ничего ей не делается.

     Когда тошнота отпустила, а рвать стало уже нечем, я устало опустилась на крышку унитаза. Посижу, отдохну, а потом присоединюсь к остальным. Конечно, хочется домой, но как оставить класс без своего контроля. Мало ли, отыщется смутьян, который захочет свергнуть власть.

     Послышался стук женских каблучков по кафельной плитке. Скорее всего вошли две дамы. Одна включила воду, другая же топталась возле зеркала. Наконец та, что любовалась собой в зеркальном отражении, произнесла:

     - Странно, я думала, он вообще в мою сторону не посмотрит из за этой дурацкой пижамы, а в итоге, я приглашена на танец.

     Светка? Интересненько, кто это чучело пригласил?

     Я осторожно подобрала под себя ноги, чтобы вошедшие не смогли увидеть носки моих туфель.

     - Дурочка, - Аришка завинтила краник и встала рядом с сестрой. – Дениска любит тебя, ты нужна ему любая, в пижаме или без. А лучше без.

     Девицы пьяно захихикали. Фу! Как пошло то! Денис любит Светку! Какая чушь! Да быть такого не может. Просто эта белобрысая дура липнет к нему, как банный лист, вот он и решил с ней потанцевать.

     - Ох, ты просто не представляешь, какая у нас ночь была перед отъездом в Эвилию, - наверняка Светка закатила глаза, мечтательно и глупо. – Родаки Дена свалили на дачу к знакомым, что- то там праздновать, а я приехала. Блин, Аринка, всё как в кино, свечи, розы, ужин. Дениска так готовит чудесно! Он ведь мне кольцо подарил, предложил расписаться, прикинь! А я плачу, и ничего сказать не могу. Ну как мы поженимся, ведь эта сучка номенклатурная нас со свету сживёт. Ден ведь не только в институт поступить не сможет, он ведь и работу не найдёт. А меня так вообще по этапу отправят.

     У Светки начиналась очередная истерика, в голосе звенели слёзы, ещё немного, и она начнёт биться головой о стену.

     - Прекрати! – резко прервала Арина. – Нужно бороться за своё счастье. Да, у Вероники влиятельный отец, да, третий секретарь приёмной СГБ способен на многое ради своей дочурки, но это не повод, чтобы выйти замуж за любого алкаша или остаться старой девой лишь по тому, что твоего любимого мужчину захотела богатенькая тварь.

     Тварь? И эти слова произнесла моя лучшая подруга? Происходящее всё больше напоминало дурной сон. А может, я напилась до белой горячки и сейчас брежу?

     - Что же ты сама перед этой тварью пресмыкаешься, да и не только ты, весь класс лижет ей задницу?- Светка притопнула ножкой.

     - Хочу поступить, и все хотят. Ты что всерьёз думаешь, что её кто- то любит? Ни чуть! Вся школа ненавидит Краевскую. Всех достали её беседы, доклады, собрания. Вот запомни мои слова, только закончится учебный год, только пройдут вступительные экзамены, все с облегчением забудут эту крысу. Ни один из нас ей больше никогда не позвонит. Кроме Ожегова, конечно. Только такой извращенец может влюбиться в селёдку с длинным носом, серыми волосами и пупырышками вместо нормальных сисек. А задница? Ты зад её видела вообще? Её вовсе нет! Даже если Денису пригрозят расстрелом, он не женится на этом убожестве.

     - А если и женится, то будет изменять, - смех Светки застучал тысячей мелких холодных шариков о кафельные стены.

     Девчонки вышли, а я осталась сидеть на крышке унитаза, с трудом понимая, что происходит. Слова лучшей подруги продолжали висеть в воздухе. От них веяло болотной гнилью, они имели тухловатый привкус. Всё ложь. Восхищённые взгляды, интерес к моим лекциям, даже дружба Аришки оказалась обманом.

     Перешёптывания на уроках,

     чтение книг по ролям, походы в библиотеку, долгие вечерние разговоры по телефону, сердечные тайны, что я доверяла ей, что она доверяла мне. Всё это мираж? Дым? А что же было на самом деле? Что чувствовала Арина по отношению ко мне? Отвращение? Равнодушие? А Денис? Он любит Светку, нелепую глупую, ограниченную Светку. Он сделал ей предложение, ласкал её, занимался с ней сексом, пока я писала доклад об Эвилии и представляла, как он, Денис Журавлёв, скажет, как ему было интересно и предложит поработать вместе. Наверняка об их отношениях знал весь класс. Знал, и в тайне посмеивался надо мной, легковерной дурочкой, папенькиной дочкой. Так что же это получается, я ничего не представляю из себя, как личность? Я никто без папы? Личная выгода и страх перед СГБ- вот что держало всех рядом со мной! Я никому не нужна и никому не интересна!

     Так я уже давно не рыдала. Взахлёб, отчаянно, потеряв всякое представление о времени и пространстве. Из груди вырывался протяжный тоскливый вой, тело тряслось в ознобе.

     Но нельзя же вечно сидеть в кабинке, и я открыла дверь, подошла к зеркалу и встала на то же место, где недавно топталась Светка. Из зеркала на меня глядело жалкое существо с красными глазами, в обрамлении припухших век. Да уж, Аринка права, я далеко не красавица. Меня и милой то назвать нельзя. Мои волосы отливают платиной? Кто это сказал? Мама! А глаза мои лазурно- голубые, фигура точёная, нос тонкий, аристократический. Ох и фантазёрка же моя мамочка! Какая платина? На моей голове серые тусклые пакли. Какая лазурь? Взгляд мой невыразителен, а цвет глаз- рыбий, никакой. А фигура? Есть ли она у палки? Мои рёбра безобразно выпирают, подключичные ямки слишком глубоки, а колени и локти острые, просто кости, обтянутые кожей. Стоит ли удивляться тому, что Денис выбрал не меня, а красивую Светку? А внутренний мир? Да кому он нужен? Мои однокласснички сейчас прыгают под лязг и визг, целуются и трутся друг о друга телами, бездарно убивая время. И ни у одного из них даже не возникнет мысли о том, что вместо всего этого, можно посетить филармонию и насладиться классической музыкой. Обвиняю друзей, теперь уже бывших, во лжи, а сама то я честна перед собой? Мне всегда хотелось выделиться, стать лучше, быть во всём первой и в учёбе, и в общественной жизни школы, и в глазах родителей. Мне нравилось, когда отец говорил:

     - Наша дочь, не такая как все. Всякие танцульки, наряды и духи не для неё. Наша девочка серьёзна и умна не по годам!

     Я полюбила ходить с родителями в филармонию, хотя порой мне и хотелось на дискотеку, заставляла себя читать тяжёлую классическую литературу старого мира, продираясь сквозь дебри витиеватого языка, но, на самом деле, с трудом сдерживалась, чтобы не попросить у девчонок какой- нибудь роман в мягкой обложке. А все эти доклады, лекции? Всё это делалось ради Дениса, ради его внимания, его благосклонности, ну и ради похвалы отца, конечно. Вот только Денису оказалось это ненужно, он выбрал Светку.

     Больше не в силах находиться в клубе, в месте, где все веселятся, пьют, где нет никому ни до кого дела, я, получив в гардеробе свою шубку, выскочила на тёмную морозную улицу.

      Клуб располагался на цокольном этаже гостиницы, и от меня требовалось всего лишь подняться на этаж выше, но я почему- то побежала по присыпанной снегом дорожке в густую тьму. Чем было вызвано моё такое нелогичное, можно даже сказать, глупое поведение, объяснить не могу. Может тайной надеждой, что кто- то из одноклассников увидит меня в расстроенных чувствах остановит и пожалеет? Не знаю. Но я бежала, стуча каблучками по асфальту, глотая ртом колючий воздух всегда холодной Эвилии, отдаляясь от единственного источника света- огромной вывески с названием человеческой гостиницы, от людей, в бездушные объятия чужого, иноземного, хищного мрака.

     

     

      Глава 4

     Темнота впереди, темнота позади, сверху и снизу. Куда пропали сосны , пронизанные ледяным, равнодушным лунным светом? Почему не слышны отдалённые звуки музыки, ведь я не успела далеко убежать? Куда идти, если вокруг лишь густая чернота, ни звука, ни шороха. Почему исчезло холодное звёздное небо? Где жёлтый, как ломоть сыра серп луны, в свете которого искрился снег? Попыталась крикнуть, но голос потонул, словно в вате. Я будто оглохла и ослепла. Лишь крепче стали колючие объятия Эвильского мороза, дышалось с трудом, а голову сжимало в спазме. Я беспомощно крутилась на одном месте, пытаясь понять, куда двигаться, всё отчётливее понимая, что из этой ловушки мне не выбраться. Я останусь здесь, на этом месте, замёрзну и умру. Мой трупп запорошит снегом, который никогда не растает, ведь в этой стране снег не тает никогда. Надеяться на то, что меня найдут глупо. Никому и в голову не придёт искать меня здесь. Да и за чем меня искать? Я никому не нужна, даже Аришке. Стоять нельзя, нужно двигаться, чтобы не замёрзнуть. Вот только двигаться у меня получалось с большим трудом. Ноги казались чужими, тяжёлыми и неповоротливыми. Я сама себе напоминала муху, попавшую в вязкий кисель. Такое со мной было, очень давно. Мрак с начала окружал меня снаружи, а потом заползал внутрь, и сознание моё гасло. Ну, а когда я возвращалась, на смену тьмы приходили беспомощность, слабость и стыд. Ведь все вокруг могли наблюдать за тем, как я бьюсь в судорогах, как изо рта вытекает пена, а кишечник и мочевой пузырь расслабляются. Неужели опять? Нет, только не это! Властитель вселенной, пожалуйста!

     Отчаяние накатило с новой силой. Я чувствовала, как застывают на щеках, бегущие из глаз слёзы и уже твёрдо знала, что не выберусь из этой ловушки. А холод продолжал своё коварное дело, глаза начали слипаться, ноги подкосились, и мне больше ничего не осталось, как упасть на снег.

     Волны сна подхватили и понесли меня из кромешной тьмы в лето, под тёплые лучи солнца, И я доверилась им, перестав цепляться за реальность. В моём сне было тепло и светло, голубое высокое небо, зелень раскидистых платанов и шум моря, бьющегося о каменистый берег. Кричали чайки, пахло солью и незнакомыми иноземными травами. Но здесь, в этом дивном чужом месте я чувствовала себя свободной и счастливой. Я ничего не боялась, ни очередного приступа, ни потерю власти, ни осуждения со стороны других. Я просто жила, пила этот свежий воздух свободы, наслаждаясь каждой секундой.

     

     - И что понесло вас в лес на ночь глядя? – строгий взгляд ярко- голубых глаз прожигал, пронизывал, от него хотелось спрятаться, стать как можно незаметнее. Я инстинктивно вжала голову в плечи.

     - Не знаю, - голос мой дрожал не то от страха, не то от холода, который уже начал отступать. – Наверное, я слишком много выпила. А что со мной было?

     Я продолжала цепляться за соломинку, в надежде, что это был не приступ, а какая- то местная природная аномалия, или отравление спиртным, либо так на меня подействовал мороз. Все, что угодно, только не возвращение приступов.

     Незнакомец уселся в кресле, откинул со лба прядь блестящих тёмно- русых волос и поморщился.

     - Приступ эпилепсии, наверное вы и сами поняли. На ваше счастье я оказался рядом и смог оказать вам помощь.

     Всё, надежды пусть глупой, пусть наивной, пусть детской больше нет. Нужно свыкнуться со знанием того, что болезнь вернулась и жить с этим.

     - Спасибо вам. Назовите мне своё имя, фамилию и адрес. Мой отец обязательно вас отблагодарит. Вы спасли мне жизнь…

      На мгновение я удивилась, так как ожидала чего угодно, но не этого. Но потом, мне стало обидно и от чего то стыдно. Щёки и уши вспыхнули, а на глаза навернулись слёзы. Властитель вселенной, неужели я так смешна? Неужели я вновь сказала какую - то глупость?

     Мужчина хохотал. Хотя нет, он ржал, громко, радостно, легко, как смеются свободные, независимые люди. Осталось лишь за живот схватиться.

     Отсмеявшись, молодой человек подошёл и провёл пальцами по щеке, и я вспыхнула ещё сильнее. Это, казалось бы, такое простое, ничего не значащее прикосновение, показалось мне интимным. Я сглотнула, попробовала отодвинуться, но застыла, глядя в голубые манящие омуты его глаз, в которых сейчас прыгали озорные чёртики.

     - А не боишься папеньке рассказывать о своей выходке? Получишь ведь, - незнакомец улыбнулся, мягко, даже как- то наивно, а на его щеках образовались трогательные ямочки. И от чего – то от этой улыбки, от этих насмешливых слов на душе стало светло и спокойно.

     - А называть меня можешь Мишей, или Михаилом. Мне подходит это имя, как ты думаешь?

     Странный вопрос. И вот как на него отвечать?

     - Раз вас так назвали, значит подходит, - ответила я.

     Он вновь рассмеялся. И чего он ржёт постоянно, с головой что ли не дружит?

     - Ну как зовут вас я уже знаю, администратор сказала. Спокойной ночи, Вероника Краевская. И больше в пьяном виде по лесам не бегайте.

     Он ушёл, закрыв за собой дверь. В воздухе остался его запах свежий, бодрящий дух моря, грозы, полевых трав и хвои.

     Странный какой- то. От награды отказался, назвался чужим именем. Да в общем то какое мне дело до этого голубоглазого мужика с русым хвостом на затылке. Он мне помог, сделал доброе дело, за что ему большое спасибо. Но больше мы с ним никогда не увидимся. Ну и не надо! Вот только от чего стало как то пусто? Словно отключили солнце конкретно для меня, и оно, это солнце сейчас ушло светить кому- то другому.

     Дотронувшись до шеи, я не нашла, уже ставшего привычным, кулона. Где я могла его оставить? Может, верёвка порвалась, и он упал? Ну да чёрт с ним! Папочка заплатит штраф, пожурит меня за головотяпство. Ну да ладно. Гораздо важнее другое- мои отношения с Аришкой в частности и классом в целом.

     Вновь навалилась тоска и нахлынули детские воспоминания. Гадкие и отвратительные, те, что я так старательно загоняла в самые тёмные и пыльные закоулки своего сознания.

     Меня невзлюбили сразу, как только я перешагнула порог класса. Детский коллектив был уже сформирован, уже успели образоваться небольшие группки, парочки школьных подружек, и мне, новенькой девочке, пришедшей в третий класс, места уже не было.

     Играть со мной на переменах не хотели, сидеть за одной партой тоже. Я, конечно же, переживала, плакала ночами в подушку, старалась задобрить девчонок и мальчишек конфетами и игрушками, но всё было тщетным. Дети съедали угощения, брали игрушку, и убегали к тем, с кем привыкли играть с первого класса.

     Я с завистью смотрела на то, как девчонки хвалятся новыми карандашами и тетрадками, как договариваются встретиться на выходных, как угощают друг друга жвачкой или печеньем, приглашают на день рождения, смеются, шалят.

     Утренние пробуждения в школу были для меня мучительными. В окно детской смотрел оранжевый глаз фонаря, одинокий и тоскливый, он едва рассеивал вязкую предрассветную холодную мглу. И я ненавидела утро, ненавидела этот фонарь и себя саму за свою слабость, ненужность и болезнь из за которой я не смогла пойти в первый класс вместе со всеми, а вместо этого сидела дома и мечтала о том, что пойду в школу и найду друзей.

     Чем больше я боялась приступов, тем чаще они настигали меня. На уроке или на школьной линейке, в столовой или на прогулке я в любой момент могла пронзительно вскрикнуть и, упав на землю, начать биться в судорогах.

     Смех детей преследовал меня постоянно. Девочки морщили носики при моём появлении, мальчишки ложились на пол и принимались извиваться, изображая меня. Я не имела имени и фамилии, у меня была лишь кличка- «Припадочная».

     Ох, сколько же врачей и народных целителей мне пришлось посетить. И каждый из них назначал лекарства, подвергал моё тело различным процедурам от самых, что ни на есть современных до самых нелепейших. А итогом всего этого оказывалось лишь беспомощное разведение руками со стороны лекарей и обвинение в мошенничестве со стороны отца.

     В возрасте двенадцати лет, я решила, что достаточно натерпелась от жизни, чтобы продолжать влачить унизительное существование изгоя и объекта для насмешек.

     Прыжок из окна с крыши, удушение верёвкой показались мне слишком страшными. Выстрел из отцовского пистолета- трудным, ведь я совсем не умела стрелять, а вдруг не получится. Пришлось набирать ванну и резать вены бритвой. Боли я не чувствовала, лишь ощущала, как силы покидают меня, растворяясь в тёплой воде. А потом была больница, слёзы мамы и строгая отповедь отца, класс во главе с учительницей, бледной и напуганной , уверения в любви, дружбе и хорошем отношении, апельсины, шоколад и моё желание поскорее выписаться.

     Самые жестокие обидчики были наказаны, вернее не они сами, а их родители. Кого- то посадили за хищение, кого- то выслали из города на вечное поселение в Амгроведск. Учительницу уволили, отобрав диплом и запретив преподавать. А у меня появилась куча подруг и друзей.

     Я лежала, глядя в тёмный потолок гостиничного номера, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся из коридора. Гул лифта, шорох по ковровой дорожке чьих- то тапок, хлопанье дверей.

     Аришка придёт сюда, обязательно. Ведь здесь её вещи, ведь нужно же ей где- то ночевать? Она войдёт в номер, раскрасневшаяся, пьяная, с растрёпанной причёской и припухшими от поцелуев губами, и мы во всём разберёмся. Арина попросит прощения за свои слова, мы посмеёмся над Светкой. Подруга заверит меня в том, что в классе меня по-прежнему любят и уважают, а все её слова предназначались глупой белобрысой курице, дабы она не ныла и не портила вечер. Я честно признаюсь подруге о возвращении приступов , расскажу о симпатичном незнакомце.

     - Не дрейфь, Верунчик, - посмеётся рыжая ведьма над моими страхам. - Тому, кто вздумает обидеть нашу королеву, я самолично плюну в рожу!

     Так, разговаривая сама с собой, я и погрузилась в сон без сновидений.

     

     

     

      Глава 5

      Я проснулась и сразу же поняла, что Аришки в комнате уже нет. В воздухе, свидетельствуя о недавнем пребывании подруги, продолжал висеть терпкий запах её духов. Огромный красный чемодан, ещё вчера так небрежно лежащий на полу, с распахнутой пастью из которой выпирали кофточки в вперемешку с нижним бельём, исчез. Так же исчезли мягкие тапочки с собачьими головами, и плюшевый заяц- талисман на счастье, и расчёска, между зубьев которой застряли рыжие волоски.

     Одиночество сжало моё горло, засвербело в носу, побежало противным холодком по венам. Она ушла, тихо, без объяснения причин.

     И что теперь будет с нашей дружбой? Что будет со мной? Сейчас я могла себе признаться в том, насколько сильно зависела от Аришки. Только с ней мне было так весело, только ей я могла доверить свои секреты, только её присутствие в нашем доме было одобрено родителями. Всех же остальных папенька и маменька считали быдлом и отребьем. А сейчас её рядом нет. Где она? Скорее всего, отдыхает после возлияний и танцев, как и весь наш класс.

     Я наспех приняла душ, влезла в один из своих брючных деловых костюмов и спустилась на первый этаж, где располагалось небольшое кафе.

     Посетителей было мало. За столиком у окна двое мужчин о чём- то разговаривали, то и дело эмоционально жестикулируя. За дальним столом, на противоположной стороне от двери, пожилая дама читала газету, а её внучок лет пяти лениво жевал огромную булку. Тишина, лишь из динамиков музыкального центра льётся тихая мелодия. В окна глядит ослепительно- белый Эвильский день. И от того, зал кажется празднично- торжественным.

     Аришку я заметила сразу. Она сидела под искусственным деревцем, поставив локти на столешницу и опустив на ладони голову. Перед девушкой дымилась чашка с ароматным кофе.

     Знала, что это всего лишь лучшая подруга, что мы всегда понимали друг друга. Но от чего- то колени мои дрожали, и руки тряслись так, будто бы я, а не она вливала в себя стакан за стаканом. С чего начать разговор? И нужно ли вообще выяснять отношения здесь, в общественном месте? Но если не здесь, то где? Будет ли у меня возможность встретить Аришку в одиночестве, без Светки?

     Я отодвинула стул и села напротив подруги. Та лениво открыла опухшие и покрасневшие глаза.

     - Тебе не следовало так много пить. За веселье приходит расплата, - заметила я, чтобы начать разговор.

     И это оказалось моей ошибкой. Я поняла свой промах уже на половине произнесённой фразы по тому, как губы Арины сложились в жёсткую грубую полоску.

     - Зато мне будет что вспомнить, - каркнула подруга и тут же сделала большой глоток из чашки, успокаивая боль в саднящем горле.- А что вспомнишь ты? Как доставала весь класс своими идиотскими докладами, беседами и конкурсами знаний? Как унижала людей лишь по той причине, что их отцы простые работяги? Как во всём подчинялась самодуру и снобу папочке? Не удивлюсь, если ты умрёшь девственницей.

     Последнее замечание подруги от чего- то показалось мне наиболее обидным.

     - Арина! – строго прикрикнула я, как и раньше, когда подруга забывалась. Обычно после этого рыжая ведьма примирительно поднимала руки и улыбалась, но сегодня мой окрик не подействовал.

     - Что «Арина»? Ты думаешь я боюсь? Да не хрена я тебя не боюсь. Надоело! Знаешь, в тот момент, когда ты раздавила Светку, заставив нацепить эту дурацкую пижаму, у меня в голове что- то щёлкнуло. Я увидела всё происходящее другими глазами. Передо мной разворачивалась сцена с участием не двух глупых школьниц, а двух социальных слоёв. Ты - олицетворение верхушки общества, СГБ, который управляет всеми сферами в нашей стране. Светка же- народ, забитый, трясущийся за свою жизнь и жизни своей семьи. Беспомощный, слабый, зависимый и униженный. И мне так противно стало, так гадко. Ведь я тоже из этого народа, так же боюсь тебя и тебе подобных, так же стараюсь угодить, так же опасаюсь произнести лишнее. Ты зовёшь меня в свой дом. А я не хочу туда идти, не хочу встречаться с презрительной улыбкой твоей матери, чувствовать изучающий взгляд твоего отца. Ты угощаешь меня деликатесами, а мне кусок в горло не лезет. Ведь сегодня я в милости, а завтра меня могут обвинить как в воровстве, так и в шпионаже в пользу Далера.

     Голос подруги звучал ровно, как- то даже обречённо. Она всё для себя решила и сейчас просто ставила меня перед фактом. Ох, лучше бы она кричала, материлась, и извергала проклятия на мою голову. Но Арина размеренно и аккуратно укладывала один кирпич на другой, строя склеп для нашей дружбы. И я ощущала всю тяжесть этих слов- кирпичей, всю горечь и всю правду.

     - Да, вполне возможно, я была не права, ведь людям свойственно ошибаться. Ты мне указала на мои недостатки, и я, как человек адекватный и зрелый, готова исправиться.

      Мне хотелось, во что бы то ни стало вернуть ту прежнюю рыжую – бесстыжую, легкомысленную Аришку, наше доверие, и ради этого была готова пообещать что угодно, хоть спутник с неба.

     Подруга покачала головой, печально, по- взрослому. Бледные, не накрашенные губы растянулись в мягкой, но насмешливой, снисходительной улыбке.

     - Нет, Верка, ты не сможешь измениться. Мы такие, какими нас воспитали родители, мы то, что вложили в нас до четырёх лет.

     Кафе наполнялось людьми. Уже почти все столики были заняты. Скрежет отодвигаемых стульев, стук ложек, чей- то смех, детское лепетание, тихие разговоры.

     - И что теперь? – беспомощно взглянула я на подругу.

     - А ничего, - Аришка пожала плечами. – Мне надоело тебе подчиняться, надоело сидеть в твоей комнате и готовиться к очередному докладу о величии триумвирата и СГБ, слушать разглагольствования твоего отца, вязать с тобой и твоей матерью. Мне всего восемнадцать, я хочу танцевать, сидеть в кафе, встречаться с мальчиками. И со мной согласится весь класс, Вероника. Сама посуди, где бы ты не появилась, на какую бы вечеринку не пришла, праздник превращается в пытку. У Дена на днюхе ты что вытворила? Выстроила нас в одну шеренгу, как на уроке физкультуры и прочла нам лекцию о чистоте языка и вреде сквернословия. Видите ли нашей умнице Краевской не понравилось, что Петька спел несколько матерных частушек. Тьфу! А у Светки? Вовка и Наташка спокойно целовались на балконе, никому не мешали. Но тебе, такой чистенькой и непорочной, пришлось это не по нутру. Помнишь, что ты учудила? С начала, отчитала их, как строгая тётушка, а потом, дабы и всем остальным не было повадно, заставила весь класс делать домашку. И мы сидели нарядные, за накрытым столом и учили уроки. Несколько лет подряд, мы с девчонками собирались у тебя, чтобы петь под рояль в компании твоих родителей. А нас, между прочим, пацаны в клубе ждали. Знаешь, Верка, поступи хоть раз по-человечески. Избавь нас от себя, дай повеселиться, побыть самими собой. Я говорю тебе всё это, так как больше сил нет молчать. В конце концов кто-то должен открыть тебе глаза. Сама ведь не додумаешься. Да, вы с папашей можете посадить меня, в нашей стране всех подряд сажают. Но дружба с тобой такая же тюрьма, такая же несвобода.

     Тоска навалилась на плечи тяжёлым покрывалом. Аришка отдалялась стремительно, неумолимо. Невидимая стена между нами крепла. Нужно было что- то говорить, в чём- то убеждать. Но мысли юркими разноцветными червяками путались между собой, ускользали.

     Внезапно тоска и отчаяние сменились ужасом. Затрепыхалось сердце, грозясь выскочить из грудной клетки. Всё вокруг казалось угрожающим и белый, слишком яркий свет за окном, и люди, больше напоминающие монстров. Почему я раньше не замечала, какие у них безобразные лица. Мерзкие звуки, отвратительные запахи кофе и выпечки. Они несут смерть. Здесь всё несёт смерть. Каждый стол, каждый стул, и эти светильники в форме раскрытых цветков. Какие острые углы у всего, что находится в этом кафе. Как легко они могут впиться в плоть, разорвать мышцы и сухожилья. Это место хочет убить меня, это ловушка. Бежать! Немедленно бежать!

     Я взглянула на подругу, она уже мчалась к выходу, опрокидывая стулья, смахивая со столов посуду. Ревели дети, причитали мамаши, матерились мужчины. Какой- то старик обмочился прямо себе под ноги и застыв на одном месте, стоял и взирал на всё происходящее остекленевшим от ужаса, взглядом.

     Вместе с несколькими людьми я тоже кинулась к двери. Небольшая давка, удар локтем в живот, чей-то плач. Пробкой вылетаю в коридор и мчусь по направлению к лифтам.

     Чьи- то руки обхватывают меня, притягивают к твёрдой груди. Ладони скользят по спине, успокаивая, расслабляя. Чувствую знакомый запах морского бриза, грозы, хвои и полевых трав, слышу тихие слова.

     - Всё, успокойся, с тобой ничего плохого не случиться. Ты всего лишь испугалась.

     Голова вновь стала ясной. Я тут же выбралась из объятий голубоглазого и отступила на два шага назад. Парень улыбался. Мне же стало неловко, будто бы это я сама бросилась к нему обниматься.

     - Здравствуйте, - выдавила я из себя, чувствуя, как краска стыда расползается по щекам, как растекается по шее. В глазах защипало.

     А плитка на полу белая, ровная, с серыми вкраплениями. Туфли Михаила блестят так, что в них можно смотреться, словно в зеркало.

     - Здравствуйте, Вероника.

     Голос мягкий, но глубокий. Он завораживает, его хочется слушать и слушать. А как он ругается таким голосом? Может быть он и не орёт вовсе, а просто выговаривает, спокойно, внушительно.

     - Как вы себя чувствуете? – он проговорил это так, будто бы ему не всё равно, будто бы действительно интересовался моим здоровьем.

     - Хорошо, - ответила я. Кожа нестерпимо горела. Казалось, что быть краснее, чем я сейчас просто невозможно.

     Психологи советуют:

     « Чтобы избавиться от смущения и перестать краснеть, необходимо вспомнить что- то смешное. Если же это не помогло, попробуйте составить план на ближайшие несколько часов. Мысли об обыденных делах вернут вам душевное равновесие».

     Вот только ничего смешного в голову не приходило, а дел у меня никаких не намечалось.

     Я уж было хотела вежливо распрощаться и подняться в номер, чтобы поплакать в подушку, как Михаил произнёс:

     - Ну, если ваше здоровье в порядке, предлагаю покататься на лыжах.

     Странный тип. Ему что, пригласить некого? К чему ему девчонка, да ещё и не совсем красивая. Может, до него дошло, наконец, кто мой папа? Откажусь. Во- первых- я не люблю ни лыжи, ни коньки, ни санки. Во-вторых – с какой это радости я буду гулять с незнакомым парнем, гораздо старше меня. Мама и папа не одобрят подобной выходки. Да и о чём мне, школьнице с ним разговаривать?

     - Спасибо, - ответила я. – Но мне сейчас не до этого. Я поссорилась с лучшей подругой, и у меня совсем не то настроение.

     - Вот мы и поднимем ваше настроение.

     Парень явно не собирался отступать. А вдруг он маньяк? Хотя, если бы он был маньяком, то воспользовался ситуацией ещё вчера, не тратя время на уговоры.

     - Вы только не обижайтесь, - начала я как можно твёрже и решительнее. Если буду мяться и мямлить, он решит, что я набиваю себе цену или просто стесняюсь. – Юная девушка в компании взрослого мужчины будет смотреться как - то предрассудительно, не находите? Мы с вами едва знакомы, беседовать нам не о чем. Подругу вы мне заменить не сможете, так что в прогулке, на которую вы меня зовёте. смысла не вижу.

     Михаил склонил голову на бок, улыбка стала ещё шире, а в глазах заблестели смешинки. Да он же умиляется мной, как младенцем или беззащитным котёнком. Вот- вот погладит, почешет за ушком или начнёт сюсюкать дурацким голосом, каким обычно говорят с малышами.

     Спина моя продолжала хранить тепло его прикосновений, будто бы большие горячие ладони синеглазого до сих пор прохаживались вдоль позвоночника.

     -Вас останавливает только это? – Михаил взял меня под локоть, осторожно, мягко, словно опасаясь напугать, и повёл

     к лифтам. – Осуждающих взглядов со стороны отдыхающих бояться не стоит. Во- первых - здесь курорт, и каждый отдыхает так, как ему вздумается. Ну, а во- вторых – чем тебе могут навредить мысли незнакомых людей? Что касается нашего общения, поверьте мне, я человек разносторонний и могу быть довольно интересным собеседником.

     В лицо мне вновь бросилась краска. Ну вот, обидела человека. А ведь он спас мне жизнь, могла бы и по вежливее отказать. Ведь этот парень- не Ожегов, сейчас уйдёт и всё. А мне не хочется, чтобы он уходил, по крайней мере прямо сейчас. Да и показаться в его глазах невоспитанной хамкой тоже не улыбается.

     - Простите, - начала мямлить я, а уши и щёки пылали адским огнём, вот- вот задымятся. – Я не это имела в виду. Просто мне будет тяжело поддержать беседу с таким взрослым человеком.

     Михаил, наконец, рассмеялся. И мне, от чего- то показалось, что смех его напоминает далёкие раскаты грома. Рука мужчины легла мне на темя, потом опустилась на затылок.

     - Да я не обижаюсь, Вероника.

     Я застыла, затаила дыхание, чтобы не разрушить, не спугнуть то удивительное ощущение тепла, какой- то беспричинной светлой радости, лёгкости. Да что же это такое? Глупо я должно быть выгляжу, вся красная, с безумным блестящим взглядом и блаженной улыбкой от уха до уха.

     - А про подругу я вообще ничего не понял, - Михаил продолжал, как ни в чём ни бывало. – Зачем кого- то кем- то заменять? Она это она, а я –это я. Ты приехала отдыхать, мне пришлось остановиться здесь по работе. У нас у обоих появилось свободное время, так почему бы его не потратить? Посмотри, какая чудесная погода, какой белый и пушистый снег, свежий воздух, пропитанный ароматами сосен. Разве не преступление оставаться в такой замечательный день в номере?

     Мы вошли в лифт. Узкая железная коробка несла нас вверх, на гладкой панели высвечивались красные цифры. Второй этаж, третий, четвёртый…

     А что я, собственно, теряю? В конце концов, на Аришке свет клином не сошёлся. Заняться мне всё равно не чем, не дружбу же нашу оплакивать, в самом деле? Погрустить я ещё успею.

      Родителей рядом нет, следовательно, осудить они меня не смогут, одноклассники, как выяснилось, меня терпеть не могут и только обрадуются тому, что я запрусь в своей комнате. Ну уж нет, я приехала сюда отдыхать, а значит буду отдыхать. И пусть все эти Светки, Аришки и Алёнки лопнут от зависти, глядя на то, какого парня мне удалось подцепить.

     Мой этаж шестой, а Михаилу нужно подниматься дальше. Мы договариваемся встретиться в холле возле стойки администратора, и Миша машет мне рукой. Серебристые створки лифта закрываются и отделяют нас друг от друга. Я спешу в свою комнату, чтобы переодеться.

     Номер пуст. Аришка не вернётся, и я это знаю точно. Натягиваю на себя куртку, всовываю ноги в ботинки, приглаживаю волосы, чтобы надеть шапку. Не могу разобраться в своих чувствах. С одной стороны - мне лестно внимание такого взрослого парня. Взрослого и красивого. С другой стороны- это пугает и удивляет. Чем я могла его зацепить? Меня нельзя назвать красивой, сексуальной, даже милой. Я больше похожа на отрока- переростка, чем на девушку, перешагнувшую рубеж совершеннолетия. Ну да ладно! Насиловать посреди лыжной трассы он меня в любом случаи не будет, а к нему в номер я не пойду, да и не звал он меня туда, если честно.

     - А кем вы работаете? – спрашиваю я Михаила по пути к лыжным трассам. Ведь нужно же с чего- то начинать разговор. А погода и впрямь стоит замечательная, тихая, безветренная. Воздух нежный, лёгкий. С неба падают ажурные, словно кружево, снежинки. Доверчиво садятся на плечи, на протянутую ладонь в перчатке. Белое на чёрном фоне, красиво. Я едва сдерживаю себя от того, чтобы высунуть язык и начать ловить снежинки ртом. Да уж, весёленькая будет картинка. Идёт молодая девушка рядом со взрослым красивым мужчиной с волевым лицом и широкой спиной. И вдруг эта девица высовывает язык… Вот, даже мысли у меня детские, глупые. Зря я согласилась пойти с этим парнем. Ну не получается у меня непринуждённо кокетничать с противоположным полом. Прочесть стихотворение или доклад на сцене –легко! Выступить в спектакле- пожалуйста. А вот болтать о ерунде и строить глазки – увольте. Я всегда осуждала других за это умение. Вот только теперь, кажется начала понимать, что оно гораздо важнее всех этих докладиков и лекций. Эх, была бы здесь Аришка. Она бы превратила нашу прогулку в настоящий праздник. И тема для разговора сразу нашлась, и неловкость испарилась. У нас всегда так происходило. Аришка начинала, закладывала первый камень, а дальше, как по маслу. Я тоже подключалась к разговору, и уже вела первую партию, вытеснив подругу. Но Аришки рядом нет. Так что же получается, без подруги я ничего собой не представляю?

     - Я учёный, - ответил Михаил.

     Вот только учёных мне не хватало. И о чём нам вести беседу, если все мои знания ограничиваются школьной программой.

     - И что же вы изучаете?

     - Запахи.

     - Что?! – меня действительно удивил его ответ.- А для чего вам это нужно? Кого могут заинтересовать ваши открытия?

     Смех Михаила прозвучал так громко, что спугнул стайку небольших птичек, клюющих что- то на снегу.

     - И об этом мне говорит молодая девушка?

     Он поправил мне воротник, хотя я точно знала, что всё с моим воротником нормально. Просто жест заботы более старшего над более младшим.

     - Ты же пользуешься духами. Вот объясни мне, для чего?

     - Таким образом, каждая представительница женского пола хочет подчеркнуть свою индивидуальность. Да и любимый запах поднимает настроение.

     - А ты говоришь, что запахи не могут заинтересовать, - рука Михаила легла мне на плечо. Тяжёлая, горячая. И вновь это ощущение радости, света, ожидания чуда.

     - Я не так сказала. И разве мы уже перешли на «Ты»?

     Я была раздосадована на свою реакцию. Мне пару раз улыбнулись, дотронулись, позвали гулять, и я уже таю. Не влюбилась же я в этого широкоплечего красавчика? Было бы глупо влюбиться в того, кого видишь второй раз. Что сказали бы мои родители?

     - А почему бы не перейти?

     Чёртики на дне пронзительно- синих глаз. А может он носит линзы, ведь не бывает у людей такой яркой радужки? Милые ямочки на щеках, растрёпанная русая чёлка. И не холодно ему без шапки?

     - Кстати ты не правильно подобрала запах духов. Холодная, непреступная лилия – не твоё. Это не ты.

     - А что моё? – злиться больше не хотелось. Послушать о духах было гораздо интереснее.

     - Что-то с нотками арбуза, дыни или персика.

     - Арбуз? - меня это действительно удивило. Я ожидала услышать упоминание о сирени, жасмине или зелёном чае, наконец.

     - Совершенно верно. Этот запах тёплый, но свежий, нежный, и в то же время насыщенный. А лилия- всего лишь маска, за которой ты прячешь свою ранимость. Здесь много парфюмерных лавок, и мы с тобой обязательно что- то подберём.

     Смущение накатило с новой силой. Тут же захотелось выдать какую -нибудь остроту, но как на зло в голову ничего не приходило. Но нужно было говорить, продолжать беседу.

     - Духи, - фыркнула я. – И ваши изыскания пользуются спросом? Могут принести какую то пользу? Я не хочу вас обидеть, но ведь подбор духов в соответствии с характером человека - так не серьёзно. Какая разница, чем брызгаться, главное, чтобы потом не воняло. Я, конечно, душусь не для этого, а вот у нас мальчик в школе есть…

     Я чувствовала, что несу какую- то ахинею, что с каждым словом запутываюсь всё больше и больше, и наверное в глазах этого парня уже давно выгляжу невоспитанной дурой. Но меня несло, и остановиться, я была не в силах.

      К моему удивлению и облегчению Михаил не стал смеяться или осуждать меня.

     - Позволь с тобой не согласиться, -серьёзно произнёс он. – Ну во- первых не все мои труды посвящены духам, а во- вторых обоняние- самый древний, а значит и самый интересный и загадочный способ восприятия окружающей информации. С помощью тех или иных запахов можно влиять на эмоции человека, управлять ими, заставив радоваться или грустить, бояться или встревожиться. Запах камфары может вызвать беспричинную печаль, а аромат мандаринов навеет воспоминания о новогодних праздниках, а значит поднимет настроение. В умелых руках запах может превратиться в мощное психологическое оружие или эффективное лекарства. Кому что ближе. Я тебе больше скажу. Сами эмоции тоже пахнут. Только в процессе эволюции люди потеряли способность это ощущать. А вот животные и вампиры довольно неплохо распознают эмоциональное состояние, как друг друга, так и людей с помощью обоняния.

     - А паника в кафе тоже произошла по вине какого- то запаха?

     Как же это произошло. Небо опрокидывается вместе с заснеженными верхушками сосен, я падаю в сугроб. Снег проседает под тяжестью моего тела, и я проваливаюсь. На меня насмешливо глядят глаза пронзительной синевы. Весёлое лицо склоняется надо мной, и я чувствую обжигающие прикосновения Мишиных губ. Поцелуи на щеках, носу, лбу, уголках рта. Я задыхаюсь от внезапно нахлынувшей радости, тону в аромате морского бриза, хвои и полевых трав. А в голове не остаётся ни единой мысли. Лишь одно единственное желание- чтобы никогда это не прекращалось. Сердце стучит набатом, гулко бьётся в ушах, и мучительно- приятно, незнакомо, но в то же время постыдно тянет внизу живота.

     - Вставай! – командует он, не давая опомниться, помогает подняться и тянет туда, где разноцветной кучкой столпился народ на получение лыж.

     Свист в ушах, ветер подгоняет в спину, мороз пощипывает щёки, захватывает дух от скорости. Я кричу, подняв лицо к белому, ровному, словно простынь, небу. Крупные снежинки падают на лицо, приклеиваются к ресницам. Мне хорошо и свободно. Мы с Мишей смеёмся и мой серебристый смех путается, сплетается, словно нить с его густым, бронзовым. И всё это длится ровно до тех пор, пока я не валюсь под гору в снег. Лыжи перекрещиваются, палки летят в неизвестном направлении, под воротник и шапку забивается снег. Становится неприятно, холодно и обидно.

     Заботливые руки поднимают меня, стряхивают снег с куртки, подают палки. Миша смеётся, пытается убедить в том, что вся прелесть зимних развлечений именно вот в таких падениях. Я с ним не соглашаюсь. Ругаю и снег, и лыжи, и простуду, которая обязательно нагрянет, ведь мои ботинки промокли.

     В кафе было всё так же светло и шумно, будто бы несколько часов назад не переворачивались стулья, и не летела со столов, второпях сброшенная посуда, а толпа народа не прорывалась к выходу. Мне с одной стороны хотелось поговорить о недавнем происшествии, а с другой, я хорошо помнила чем обернулась моя попытка побеседовать на эту тему. Не то, чтобы мне не понравилось, скорее наоборот, просто теперь приходилось прятать глаза, что- то щебетать, любую глупость, лишь бы не возникло неловкой паузы, лишь бы небесного цвета цепкие глаза не смотрели так насмешливо, оценивающе и пристально. По этому я спросила совсем о другом.

     - А в Эвилии чем ты занимаешься, тоже запахи изучаешь.

     - Совершенно верно, - Михаил отпил из своей чашки. – Поверь, здесь есть что изучать.

     - Ага, - ухмыльнулась я. – Чарующий дух тухлятины и сточных канализационных вод. По мне, так довольно сомнительное удовольствие.

     - А вот этого, Вероника, не надо.

     Лицо русоволосого бесшабашного парня стало строгим, брови сдвинулись на переносице. Я тут же отругала себя за то, что сморозила очередную глупость, продемонстрировала своё невежество. Этот парень слишком взрослый для такой, как я. Скорее всего, он больше не захочет меня видеть. Зачем ему дурочка- малолетка, да ещё и плохо воспитанная? И грош цена моим школьным оценкам и достижением, если я обычную беседу поддержать не в состоянии.

     - Ты никогда не задумывалась над тем, почему Эвилы оставили свой язык, а на международном говорят лишь с другими народами, но ни как ни между собой? – невозмутимо продолжал Михаил.

     - Нет, не задумывалась, - я отрицательно покачала головой. –Какое мне дело до разумных грибов, лебезящих и перед нами и перед нашими врагами- вампирами?

     - Они не лебезят, что за детские выводы? Ты же взрослая девочка. Эвилы поддерживают торговые отношения между странами. Для чего им ввязываться в «Кровавый» конфликт, ведь их интересы ни одна ни другая враждующая сторона не ущемляет? Но мы отвлеклись. Ты же меня о запахах спрашивала. Ну так вот, международный язык для них слишком примитивен. Он не может передать всю информацию, требуемую нашим разумным друзьям. Ведь они общаются друг с другом не только с помощью извлекаемых звуков, но и с помощью запахов. И да, тут я соглашусь с тобой, довольно специфических запахов.

     Миша допил свой чай, а затем подмигнув мне, озорно, по- хулигански произнёс:

     - Ну до вечера, я зайду за тобой, будь готова к шести. Научу тебя на коньках кататься.

     И не дожидаясь моего согласия или несогласия, исчез.

     Придя в номер, я проверила входящие сообщения на своём мобильном. Ни одного звонка от Аришки, ни одного любовного признания от Ожегова. Плохой знак. Власть над классом утекала, как песок сквозь пальцы. Зато высветилось несколько сообщений от мамы. Пришлось перезванивать и лгать о своём чудесном настроении, о том, как катаемся с Аришкой на лыжах, как собираемся с классом на каток. О знакомстве с Мишей я, конечно же, благоразумно умолчала. Зачем пугать маму? В каждом парне она видела потенциальную угрозу моему целомудрию и довольно часто твердила, что мужчинам нужно только одно. Порой мне казалось, что мои высоконравственные родители вылепили меня из пластилина или купили в магазине, и никакого физиологического процесса между ними не возникало и в помине.

     А вечером за мной зашёл Миша, и мы отправились на каток, где мой новый знакомый пробовал учить меня стоять на коньках. Но с коньками у меня отношения сложились ещё хуже, чем с лыжами. Я кричала, хватаясь за Мишину куртку, боясь упасть. Наконец, Михаил признал, что я совершенно не обучаема, и мы пошли гулять по заснеженным аллеям, вдоль косматых седовласых строгих сосен.

     

     

     

     

     

      Глава 6

      -Там не слишком холодно? – голос мамы звучал встревожено. – Говорят в Эвилии стоят сейчас сильные морозы.

     Ох, бедная моя наивная мамочка! Она боится, что я замёрзну, хотя есть иные, более серьёзные причины для волнения. Например, моя тяга к широкоплечему русоволосому парню, гораздо старше меня. В чьём присутствии все мои сомнения, проблемы и дурные мысли улетучивались, растворялись в ярких эмоциях и впечатлениях. А вечерами, когда мы распрощавшись расходились по своим номерам, я грезила о новой встрече, ждала наступления следующего дня и надеялась на то, что он поцелует меня, как тогда, в первый день нашего знакомства. Я жаждала его прикосновений, тепла его кожи. От картин, что представляла я перед сном, становилось и стыдно, и жарко, и сладко, до шума в ушах, до головокружения, до томительного тянущего чувства в животе. О школе, о том, что как-то нужно будет налаживать отношения с одноклассниками и Аришкой, о предстоящей разлуке с Мишей думать не хотелось. Лишь порой накатывала обида, дурацкая, детская, на синеглазого хулигана за то, что прошло уже четыре дня, каникулы близятся к своему завершению, а он больше ни разу даже попытки не сделал, чтобы меня поцеловать. И не так торопливо, как в прошлый раз, а по-настоящему. А если вдруг он захочет пойти дальше? Пусть! Мы уже взрослые люди, имеем право.

     - Чем займёшься сегодня ? -маме пришлось повторить вопрос, так, как мысли мои были уже далеко и от этой комнаты, и от мамы.

     - Буду участвовать в гонках на ледодисках.

     - А что это?

     - Чисто Эвильское изобретение. Такой диск, который управляется взмахом руки. Вытягиваешь руку вперёд, и диск скользит по льду, трясёшь рукой- диск скользит быстрее. Поднимаешь руку вверх- диск взлетает в гору, опускаешь вниз и съезжаешь с горы.

     - Но ведь нужны тренировки, чтобы уметь правильно управлять. Разве не так? А ты никогда этим не занималась. Вероника, это опасно. Даже не смей! Я всё расскажу отцу!

     Трубка верещала так пронзительно, что пришлось отвести её от уха. Мама в своём репертуаре. Наверняка уже представила меня на больничной койке, а себя плачущей у моего изголовья. Её тревога, как это всегда и бывало, передалась мне. Но я тут же отогнала дурные мысли. Михаилу не верить просто невозможно. Это не мямля- Ожегов и не пустомеля- Денис. Миша серьёзный, ответственный человек, и он не станет подвергать мою жизнь опасности.

     - Да не волнуйся ты, - маму нужно было срочно успокоить, иначе накрутит себя до нервного срыва, да ещё и отца заставит вмешаться. – Я же не одна буду. С нами инструкторы поедут.

     - А Новогоднюю ночь где проведёшь? - мама успокоилась. –Что планируете с Аришкой?

     - Соберёмся с девчонками у меня в номере, послушаем через Интернет поздравление триумвирата, потом погадаем.

     Как же всё - таки тяжело лгать родителям, особенно если ты никогда этого не делал. И вот уже начинает казаться, что тебе не верят, что в голосе мамы звучит скрытая обида, и грусть, и разочарование.

     - Жаль, что в гостинице нет рояля, -вздохнула мама. – Помнишь, как вы с девочками пели в прошлую новогоднюю ночь? Ты была такой красивой в своём бежевом платье за роялем…

     Да, я была тогда очень красивой и очень счастливой. Пышные платья девчонок, дрожащие огоньки свечей. Гостиная утопает в тёплом волшебном свете, а мы поём романсы старого мира. И я сама себе кажусь героиней старомирской книги, когда люди не знали машин и ездили на лошадях, когда вместо электричества использовали живой огонь. Когда нашим домом, если верить писателям и историкам, была чудесная планета под странным названием Земля.

     Я наслаждалась этим вечером, спокойствием и умиротворением. Мне тогда и в голову не могло прийти, что девчонки откровенно скучают и тихо ненавидят меня, что мечтают сбежать из уютной гостиной моего дома, чтобы встретиться с парнями. Мне лгали, мне льстили, а за спиной смеялись.

     - Да, мам, - поспешила я завершить разговор, так как в дверь деликатно постучали. – Но мы обязательно что-то придумаем. Ну ладно, мне уже пора. Целую тебя и папу. Пока.

     Ревели трибуны. Блестели ледяные трассы.

     - Соревнование по скольжению на ледодисках объявляю открытым! Итак делайте ваши ставки!

     Ведущий, на роль которого, выбрали какого- то Эвила скрежетал и лязгал в рупор. И этот скрежет показался мне зловещим. В голову вновь полезли непрошенные мысли: « А вдруг разобьёмся? А вдруг нам попадётся неисправный диск? А вдруг Миша не справится с управлением?»

     - Не бойся, - шепнул мне мой спутник. Его горячее дыхание защекотало моё ухо, и от того сладко заныло в груди и в области солнечного сплетения. – Мы будем первыми.

     Властитель вселенной, да что же это творится со мной? Ради того, чтобы стоять с ним на одном диске, ощущать на своей талии Мишину руку, чувствовать, как он дышит мне в макушку, я готова рискнуть жизнью и согласиться на эту авантюру?

     - Участник номер один –гражданин Человеческого государства Денис Журавлёв со своей спутницей Светланой!- рявкнул ведущий.

     Трибуны завыли и зааплодировали, приветствуя Дена.

     Парочка встала на диск, ярко-жёлтого цвета. Парень нежно обнял белобрысую куклу, а та, самодовольно метнула на меня взгляд, полный превосходства. Думает, что я сейчас умру от зависти? Нет уж, не дождётся. Куда её Дениске, трусу и предателю до моего Михаила?

     - Второй участник- гражданин Эвилии со своей спутницей, гражданкой Человеческого государства Ариной Соколовой!

     И вновь крики и аплодисменты.

     Да уж, не задохнуться бы Аришке с таким спутником. Вот только, если Эвил встал на лёд, сразу ясно, кто победитель. А Денис то, каков! К чему тогда все эти признания в тамбуре? Тоже хотел поступить в институт, благодаря связям моего отца? Поступить и тайно встречаться со Светкой. А я дура уши развесила. Два дня, словно на крыльях летала.

     - Четвёртый участник- гражданин Человеческого государства Ожегов Алексей со своей спутницей Алёной!

     Ожегов и Алёна? Они встречаются или просто… А почему нас не объявляют. Мы, кажется третьи? И от чего Аришка так косится на меня, словно на её глазах из могилы поднялся мертвец? Что в её взгляде? Отвращение? Страх? Удивление, граничащее с жалостью. Да и Светка побледнела, прячет глаза, жмётся к Денису. Денис что-то шепчет ей на ухо, гладит по льняным кудряшкам, и глаза его полны дикого ужаса, гадливости.

     Не думать! Не обращать внимания! У меня каникулы, а значит буду отдыхать. Вот вернёмся домой, тогда и разберёмся.

     - А нас когда объявят? – спросила я Мишу, чтобы показать своим друзьям, что мне плевать на их переглядки и гримасы.

     Миша улыбнулся, как мне показалось, облегчённо, словно ожидал чего-то крайне неприятного, но неприятность прошла стороной.

     - Так объявили уже, сейчас рванём.

     Словно услышав наш разговор ведущий крикнул:

     -Внимание, марш!

     Наш диск вырывается вперёд так стремительно, что я захлёбываюсь воздухом. Одно мгновение, и ревущие трибуны, крикливый ведущий и соперники остаются далеко позади. Теперь мы пролетаем мимо заснеженных сосен, покрытых вечным саваном, полей, на белом пространстве которых, извилистыми зелёными змеями выделяются трубы-Эвильские жилища. Мороз обжигает нос и щёки, от ветра слезятся глаза.

     Головокружительные повороты, крутые подъёмы и опасные, захватывающие дух, спуски, похожие на падения. Наш диск подскакивает, какое- то время летит над поверхностью льда. Потом вновь опускается и скользит. Ветер ослепляет и оглушает. Я кричу от страха и восторга, но не слышу своего голоса, зато отчётливо слышу смех Миши. Он, этот смех несётся над трассой, словно раскат грома. Грудь Миши тверда и горяча, это чувствуется даже через одежду. И как приятно прижиматься к ней спиной. Одной рукой он управляет диском, а второй крепко держит меня за талию. Я чувствую тепло его большой ладони, и хочу впитать его всем телом. Сладкая пытка на сумасшедшей скорости. Сосны по одну и по другую сторону трасс сливаются в сплошную серую полосу. А мы всё летим и летим, пока диск не сворачивает с трассы, и не выбрасывает нас в сугроб, словно мусор из ведра.

     Снег забивается под воротник, залепляет глаза и уши. Я беспомощно барахтаюсь, в попытке выбраться из сугроба, но белая холодная масса проваливается подо мной, и я погружаюсь всё глубже.

      Михаил вызволяет меня из холодной ловушки, смахивает налипший снег, не прекращая смеяться.

     - Чем именно вызван ваш смех? - рявкнула я, отдышавшись.

     Дыхание Миши было ровным, глаза, в отличии от меня, не слезились. Словно я одна влетела в сугроб на бешеной скорости, а он стоял здесь и спокойно дожидался меня.

     - Твоим внешним видом, - парень продолжал улыбаться, а в голубых озёрах его глаз резвились чёртики.-Ты такая забавная и трогательная.

     - А ты такой самоуверенный и безответственный, - парировала я.- Мы же могли убиться, неужели непонятно? А ещё, мы проиграли.

     Откровенно говоря, меня последний факт не слишком то волновал. Но уж если вступил в соревнование, то нужно хотя бы попытаться победить. Да и Светке с Денисом хотелось утереть носы.

      -Со мной ты в полной безопасности, и мы не проиграем, - Миша стряхнул остатки снега с моего воротника, и случайно, а может, и не совсем случайно, коснулся оголённого участка шеи, от чего по коже побежали мелкие мурашки. – Перед тобой чемпион по ледодискам.

     - У тебя слишком завышена самооценка, тебе не говорили? – мне уже не хотелось ругаться. Ну как тут можно злиться, когда всё тело ноет, ожидая следующего прикосновения, когда голова кружиться от такого знакомого, заставляющего бежать кровь по венам быстрее, запаха? Влюбилась! Вот как, оказывается, это бывает! Как шторм, как лавина. Ярко, неукротимо, бурно. Куда там лёгкой симпатии к Денису? Да и чувство к нему, скорее всего, я сама себе и выдумала. Просто красивый мальчик, даже не красивый, а хорошенький, один из многих.

     - Ты первая, - с этими словами Михаил подхватил меня, легко, словно пушинку, и принялся кружить.

     Я, конечно же, завизжала, распугивая огромных чёрных птиц, облепивших ветви деревьев.

     - Никогда и ничего не бойся со мной, слышишь? – кричал Михаил, стараясь прорваться к моему сознанию, сквозь вопли, что я издавала.

     Затем кружение прекратилось, и меня прижали к груди. Я млела, застыв в крепком кольце рук, закрыв глаза, боясь вдохнуть, спугнуть этот чудесный момент. Одежда, неудобная, тяжёлая, казалась лишней. Как же хотелось сорвать её с себя, чтобы ощутить этого человека полностью, без помех и преград.

     - Ненавижу зиму, - прошептала я, качаясь на волнах удовольствия, дурея от такой внезапной близости.

     - А лето любишь? - Миша гладил меня по голове, по спине, зарывался пальцами в растрёпанные волосы.

     - Лето люблю, - ответили за меня мои губы, я же сама прибывала в дурмане блаженства.

     - Значит, будет лето, - с этими словами Миша поставил меня на землю, и сразу стало холодно и пусто.

     - Идём, - сказал он, поворачиваясь ко мне спиной.- Здесь неподалёку есть домик, попьём чаю, погреемся, за одно познакомлю тебя со своими друзьями.

     Я зашагала следом. Ни с какими друзьями знакомиться не хотелось. Кто знает, как они ко мне отнесутся, вдруг решат, что я слишком юна для их взрослого друга?

     - Ты была на море когда- нибудь? – спросил Миша.

     Почему - то, в его голосе послышалось напряжение, будто от моего ответа зависело что-то важное. Да и от нежности не осталось и следа.

     - В раннем детстве с родителями, - ответила я. – Мы ездили в Синеморск. Я ничего из этой поездки не помню. Кроме того, как сидела на берегу, играла с камнями, а на меня надвигалась волна. Больше мы к морю не ездили, папа не любит его запах и жаркий климат.

     - А ты смогла бы жить рядом с морем? – Миша обернулся ко мне. Губы его растянулись в улыбке, бесшабашной, привычной, мальчишеской, но вот глаза смотрели серьёзно, напряжённо.

     - Конечно! – воскликнула я. – Спрашиваешь! Вот только нам кроме Синеморска и Бирюзовых долин ничего не осталось после войны. Ну да ладно, когда -нибудь, человечество уничтожит проклятых вампиров, и острова станут нашими.

     Я ожидала, что Миша поддержит меня, оценит мой патриотизм. Какого же было моё удивление, когда огромная ладонь легла мне на плечо, сжав его с такой силой, что даже слои одежды не защитили от боли. Глаза превратились в колючие осколки льда. И показалось, что в них сконцентрировался весь холод Эвилии. Миша смотрел внимательно, жёстко, даже враждебно.

     - Эти острова изначально являлись землями вампиров. Там их храмы, их связь со стихиями.

     - Ты защищаешь наших врагов? – прошептала я в недоумении. – Тех, с которыми воевали наши предки, тех, кто пил человеческую кровь?

     Миша отпустил моё плечо и отвернувшись зашагал вперёд, показывая всем своим видом, что разговор ему не приятен.

     - Прошло сто лет. Людей больше никто не трогает. Никто не требует их крови, не делает своими источниками. Так почему люди продолжают ненавидеть вампиров?

     Миша шагал быстро, я едва успевала за ним.

     - Мы не должны терять бдительность. Только помня о коварстве врага, мы не допустим его вторжения.

     Глядя в широкую спину, в чёрной кожаной куртке, говорить было намного проще. И я вещала отрывками из когда-то подготовленных докладов. А снег укоризненно скрипел под ногами, словно намекая, что я говорю не то.

     - Ничего иного я и не ожидал от дочки третьего секретаря, прилежной ученицы, слепо верящей учебникам.

     Усмешка Михаила обидела до слёз. В глазах и носу противно защипало. Осталось только разреветься.

     - Причём тут учебники? – в голосе уже звенели слёзы. – Это и моё мнение тоже. Извини, пожалуйста, что оно не совпадает с твоим. Но поверь, так бывает, сколько людей, столько и точек зрения.

     По щекам уже текли горячие дорожки. Миша, такой милый, такой внимательный Миша, говорит гадости, и при этом считает меня глупенькой маленькой девочкой. Обидно!

     - Но ведь это не твоё мнение, Вероника.

     Мой спутник остановился, взял меня под руку и повёл вперёд.

     - Это навязанные всем с детства догмы, с помощью которых триумвират и СГБ управляет людьми. Очень удобно удерживать свою власть запугивая народ страшным врагом, который в любую минуту может напасть.

     -Терпите, - говорят они с экранов телевизоров. – Уж лучше грязь и болезни, нищета и голод, чем возвращение вампиров, которые будут пить вашу кровь, забирать ваших детей, делая их своими источниками. Вы не смотрите, что мы разъезжаем на дорогих машинах, едим в ресторанах и строим особняки. Ведь мы, власть имущие, это заслужили. Мы охраняем вас от мерзких кровососов.

     Да, была война. Да, вампиры были изгнаны и ушли на острова к своим храмам. Они пытаются жить без людей, хотя им очень трудно. Но люди не могут успокоиться. Продолжают растить своих детей в ненависти к хозяевам этой планеты, строят планы по уничтожению гадких тварей.

     Я машинально переставляла ноги, открыв рот в немом изумлении. В голове не укладывалось всё, что мне говорил Михаил. Мой мир рушился.

     - Согласись, жизнь сейчас гораздо лучше, чем была сто лет назад, - проговорила я. Хотелось произнести эти слова более убедительно, но получилось вяло, неуверенно.

     -А откуда ты знаешь, как оно было сто лет назад? Из всё тех же лживых учебников? Вероника, пойми, любая война, любая межрасовая вражда выгодна не мне, не тебе, не учителю математике и не соседу- алкоголику. Она нужна правительству. И если сто лет назад народ воевал, не желая делиться своей кровью, то сейчас почему ненавидит вампиров? Я бы тебе посоветовал больше приглядываться к людям, вслушиваться в их разговоры, а не вещать лишь о том, что интересует лично тебя. Взгляни на некоторых своих одноклассников, можешь даже в гости напроситься. И тогда ты поймёшь, что не всё так безоблачно, как пишут в книжках, кричат с экранов телевизоров и утверждает твой отец.

     Дальнейший путь мы проделали молча. Спорить не хотелось, да и что я, школьница, могла противопоставить взрослому мужчине?

     Потемневшая от старости избушка с мутными оконцами выросла перед нами внезапно. Дверь нам открыла тоненькая черноволосая девушка с миндалевидными глазами, тёмными и глубокими, словно колодцы. Её улыбка доброй мне отнюдь не показалась. И я сразу же поняла, что мне эта красавица не рада.

     - Входите, - сухо проговорила она, пропуская нас внутрь.

     В избёнке было тепло, пахло деревом, травами и пылью. За столом на лавке сидел парень с красной копной волос, не уступающий Мише ни в росте ни в ширине плеч, и самозабвенно прихлёбывал чай из деревянной кружки.

     - А где ещё двое? – спросил Миша.

     На дружескую встречу это собрание никак не походило. Больше напоминало сходку разбойников, замышляющих нечто незаконное. А может так оно и есть? Что, собственно, я знаю о Мише? Да ничего! Только то, что он рассказал мне о себе сам.

     -На охоту ушли, - лениво ответил красноволосый. – Знаешь ли, профессор, у нас здесь нет ванны. Какая связь между приёмом ванны и добычей пропитания, для меня осталось загадкой.

     Тем временем девушка выставила на стол огромный самовар, кружки и тарелку с печеньем.

     Я залюбовалась ею, не тарелкой, разумеется, а девушкой. Её плавными, почти кошачьими движениями, её точёной фигурой, аккуратной грудью, стройными длинными ногами. По сравнению с ней, я была гадким утёнком, растрёпанным, серым воробушком. Мне тут же стало совестно за свою лохматую после гонок и падения в сугроб голову, мокрые ноги и обкусанные ногти, не знавшие маникюра. Ведь маникюр и макияж- излишества, настоящая красота должна быть внутри. Так говорил мне отец, и я соглашалась с ним. А теперь мне внезапно захотелось быть красивой. Чтобы

     Миша смотрел только на меня, думал только обо мне.

     - Может, представишь нас своей очаровательной спутнице? – спросил красный, когда мы сели за стол.

     Если же он и желал познакомиться, то это желание выглядело довольно вялым. Да и правильно. Зачем ему знакомство со мной, что он, мышей не видел?

     - Вероника, - обратился ко мне Михаил. – Знакомься, это Анна и Игорь.

     Игорь прыснул, зажимая рот рукой, а девушка закатила глаза. Их реакция показалась мне довольно странной. Да и вели они себя так, будто бы наш визит им неприятен, или отвлёк от важного дела.

     - А вы коллеги Миши? Тоже учёные? – спросила я, чтобы не молчать.

     - Нет, куда уж нам? - широко улыбнулся Игорь. – Мы так, подай, принеси. Обслуживающий персонал.

     Анна расхохоталась глубоким, грудным смехом. И от чего- то её смех напомнил мне рыхлый чернозём, такой же мягкий и тёплый.

     Чай обжигал горло, запах трав пьянил. По телу растекалось приятное, расслабляющее тепло. Уютно потрескивали дрова в печи, и меня слегка клонило в сон.

     - Ты полагаешь, что этот экземпляр может быть тебе полезен? – спрашивал Игорь. – А тебя не смущают посторонние примеси в биологической жидкости?

     - Примеси исчезнут меньше чем через месяц, и объект будет готов к использованию, - вмешалась Анна.-Только, осмелюсь напомнить, коллега, что работа с подобными объектами не наш профиль. Мы больше специализируемся транспортировкой техники и древесины из Эвилии. Не лучше бы тебе обратиться к команде рыжеволосого министра.

     - Ты смеёшься, - Миша недобро усмехнулся. – Ты знаешь, сколько стоят их услуги? Мне легче заплатить вам.

     Потом заговорили о Эвильской древесине, о её стоимости на рынке и трудностях перевозки. Об отсутствии нормальных условий труда, нехватке пищи. Миша сетовал на то, что, живя в гостинице, ему приходится голодать. Странно, он мне истощённым вовсе не казался. Да и в кафе кухня была довольно сносной. Оказывается, ему приходится давиться какими- то брикетами, а это такая же пакость, что и супы быстрого приготовления, когда настоящие продукты, пытаются заменить химическими аналогами.

     Воспользовавшись увлечённостью парней разговором, я обратилась к Анне, с просьбой показать мне туалет.

     -Идём, - скомандовала девушка, и едва дождавшись, пока я накину куртку и влезу в сапоги, выволокла меня во двор. Сама же она одеваться не стала и вышла в коротеньком платье.

     - Ты не замёрзнешь? – спросила я, следуя, за уверено идущей, девушкой.

     Девчонка презрительно пожала плечами, будто бы я произнесла редчайшую глупость.

     Наконец мы подошли к кривобокому деревянному строению, посеревшему от старости и непогоды. Но Анна оставлять меня не собиралась.

     - Ты готова остаться с ним навсегда? – спросила она в тот момент, когда я уже потянула на себя скрипучую дверь туалета.

     - С кем? – спросила я, понимая, насколько глупо звучит мой вопрос. Ну, понятно же, что она говорит о Мише, а не об этом великолепном шедевре архитектуры, куда я сейчас так стремлюсь войти.

     Омуты её чёрных глаз засасывали, тянули вниз. И было жутко смотреть в них, но отвернуться не получалось. Два глубоких колодца не отпускали, заставляя погружаться, падать всё ниже и ниже.

     - Ты хочешь остаться с ним, Вероника? – вновь прозвучал её вопрос, откуда - то из самой глубины, из самых недр земли.

     - Да, - прошептала я. – Хочу.

     - Ты выбрала свой путь. Не сходи с него, даже если вдруг он покажется тебе не верным. Слушай своё сердце.

     Ветер швырнул мне в лицо горсть снега. Я открыла глаза и поняла, что стою совершенно одна, прислонившись к двери туалета. А надо мной, скрипит, качаясь сухое чёрное дерево. И что это было? Мои галлюцинации? Колдовство? Решив не нагружать свой мозг вопросами, на которые в всё равно не смогу найти ответов, я открыла дверь и вошла в тёмное помещение с дыркой в полу.

     Прощание с друзьями Михаила вышло каким- то скомканным, словно они договорились о чём- то, но остались недовольны друг другом. Анна смотрела с жалостью, будто бы меня ожидало нечто неприятное, Игорь же поглядывал с изучающим любопытством, как на подопытную зверушку. И я была рада покинуть это странное место и не менее странных людей.

     Мы вернулись к нашей трассе. Диск лежал на снегу жёлтым пятном, ожидая нас.

     И вновь свист ветра, захватывающие дух повороты, мой визг и смех Михаила, словно не было ни падения, ни дурацкого спора о вампирах, по вине которого мы чуть было не поссорились, ни избушки в лесу, ни чёрных глаз Анны.

     Как ни странно, а к финишу мы пришли первыми. Михаилу вручили грамоту и кубок, мне же –большого мягкого лиса на ледодиске. Денис же со Светкой прибыли последними. Так им и надо.

     

     

     

     

      Глава 7

     Я ждала. Стрелки часов лениво приближались к двенадцати. В дверь моего номера так никто и не постучал. Никто не позвонил на мобильный, не прислал сообщения. От чего-то мне казалось, что в новогоднюю ночь всё исправится. Перед боем курантов в комнату, рыжим пламенем, ворвётся неугомонная Аришка. Как всегда шумная, бесцеремонная. Она повиснет на моей шее, рискуя задушить, завизжит прямо в ухо поздравления с Новым годом, и протянет яркую коробочку, украшенную бантом. А дальше, пусть произойдёт что угодно. Мы можем встретить Новый год вдвоём, можем присоединиться к шумной компании одноклассников, можем даже в клуб пойти. Но телефон молчал, а дверь по прежнему оставалось закрытой. В окно глядело морозное звёздное небо, в коридоре затихли шаги. Постояльцы гостинице ждут главного праздника человечества, кто- то собрался в номере. большой или не очень, компанией, кто-то отправился в клуб. Лишь я осталась одна. Я просижу в комнате до следующего утра, буду вздрагивать, заслышав шуршание обуви по ковру, с надеждой поглядывать на дисплей своего телефона, всё отчётливее понимая, что никто не придёт. А утром позвонят родители, и мне придётся врать, сочинять на ходу весёлую историю, стараясь не разреветься.

     Скорее всего, я задремала, так как стук в дверь показался мне слишком громким и страшным. Аришка! Наконец-то! Ну, держись, рыжая бестия, моё прощение стоит дорого! Подожду немного, пусть не думает, что целыми днями сижу в номере и жду её прихода. Стук повторился. Но я открывать не спешила. По ту сторону двери опустилось нечто тяжёлое. Подарок? Я люблю подарки! Нет, всё же, моё любопытство сильнее меня. Больше тянуть не могу! Соскочив с кровати, на которой лежала, я бросилась открывать дверь.

     - А это ты, - протянула я, увидев на пороге Михаила, уже не успевая замаскировать своего разочарования вежливой улыбкой.

     От обиды на глаза навернулись слёзы. Именно сейчас, в эту самую минуту, глядя на широкоплечего парня в серебристой рубашке, на большую корзину, с торчащим горлышком бутылки, на ёлку, прислонённую к стене, источающую густой хвойный аромат, я поняла, насколько хрупки наши отношения. Миша как пришёл, так и уйдёт, в свою жизнь, к своим заботам. А я останусь одна. Ссора с Аришкой образовала в душе пустоту, которую легко заполнил Миша. Появился во время, скрасил мне пребывание в Эвилии, смешил, развлекал, дразнил несбыточными надеждами. А что будет, когда Миша исчезнет? Ох, лучше бы он вовсе не появлялся!

     - Ожидала кого- то другого? – улыбка Михаила показалась мне грустной.- Ты не говорила, что у тебя есть парень.

     - Нет у меня никого, - буркнула я, позволяя Мише пройти в комнату. –

     Просто думала, что сегодня помирюсь с подругой, а она не пришла.

     Стало себя жаль. Так жаль, что я уже не стесняясь присутствия парня, уселась на кровать и разревелась.

     - Ну что ты, Верочка, - зашептал мне Миша в самое ухо. – Ну хочешь, сходим к ней, поздравим с праздником, подарок вручим.

     Его дыхание было горячим, крепкие, но такие ласковые руки обнимали за плечи, путешествовали по спине, от шей, вдоль позвоночника, едва не опускаясь ниже.

     - Ты не понимаешь, - проговорила я, с трудом проталкивая противный ком, поселившийся в горле. –Мы с ней с пятого класса дружили. Как-то мы с ней с уроков сбежали, пошли в парк, купили мороженное. А в парке безлюдно было. И тут у меня начался приступ. Арина сразу же скорую вызвала, к нам выезжать не хотели, думали дети балуются. Но Арина принялась угрожать, назвала фамилию моего отца. Приехала скорая, в больницу меня повезла, Арина со мной поехала, всё время рядом находилась, пока мать не примчалась. А потом каждый день меня в больнице навещала. И вдруг недавно, она мне признаётся, что всё было ложью. Что она использовала меня, чтобы поступить в институт. Но больше не в силах лгать.

     - Твоя подруга правильно поступила.

     Мишины пальцы перебирали мои волосы, а я сидела рядом, положив голову ему на плечо. Как тепло, как уютно и как спокойно. Я затаила дыхание, чтобы не спугнуть момент, чтобы просидеть с ним вот так, как можно дольше. Глупая! И чего я так огорчилась его приходу? Да, наше расставание неизбежно, но ведь этот вечер мой и только мой. Он останется в памяти, и я буду вспоминать его, прокручивать, воссоздавать мелочи.

     А Михаил тем временем продолжал:

     - Она поняла, что сама справиться с трудностями, почувствовала себя сильной настолько, чтобы отказаться от тяготящих отношений. Отнесись с уважением и пониманием к её решению, и научись жить без неё. Это гораздо легче, чем тебе кажется. У вас разные дороги, пожелай этой смелой девочке доброго пути, и иди дальше, не оборачиваясь и не жалея.

     - Страшно, - призналась я, не замечая, как уже сама обнимаю Мишу, стараюсь впитать тепло его тела, окунуться в, такой привычный запах, забываясь и растворяясь. – Страшно осознавать себя ненужной. От этого жизнь начинает казаться блеклой и бесполезной.

     - Но ведь у тебя есть я. Ты нужна мне, разве этого мало?

     - Мы разъедемся по своим городам и забудем друг о друге.

     - Хочешь остаться со мной навсегда?

     Горячие, обжигающие, но такие нежные, такие осторожные губы везде, на шее, лице, в вырезе декольте. Теперь я лежу на спине, а Мишино лицо склоняется , в глазах цвета индиго загорается огонь, пока уютный, мягкий. Но я, от чего-то, знаю, что эта мягкость обманчива. Ещё немного и вспыхнет пламя, сметающее всё на своём пути, не ведающее преград.

     Я подалась к нему, потянулась, требуя больше прикосновений, больше жара, предлагая себя всю, без остатка. Мои ладони расстегивают пуговицы его рубашки, скользят по разгорячённой, удивительно- гладкой коже…

     - Нет, - прошептал Михаил, отстраняясь. – Ещё рано. Не здесь.

     Лицо Михаила исказилось гримасой боли, щека нервно дёрнулась, сжались челюсти.

     Он отошёл, и мне тут же стало холодно и пусто, а ещё и стыдно. Да что это такое на меня нашло? Предложила ему себя, как последняя подзаборная девка. Что скажет папа, если узнает?

     Щёки мои пылали, в ушах стучало, хотелось провалиться сквозь землю. А Миша спокойно расставлял тарелки со всевозможной снедью, наливал вино в высокие фужеры.

     - Ты бы хоть ёлку нарядила, - кинул он мне через плечо. Скоро полночь, а у нас ещё конь не валялся.

     Я нехотя поплелась к коробке с разноцветными шариками. Ничего так не отвлекает, как работа. Шарик красный, шарик жёлтый, шарик оранжевый. Ну и что это сейчас было? Сам же с поцелуями набросился, а потом оттолкнул. Ему стало противно или зуб разболелся? А может быть, я сделала что-то не так?

     - Обиделась? – Михаил улыбнулся, так светло, так задорно, что неловкость мелкими шажками начала отступать.

     - Нет, - ответила я, вешая очередной шар на еловую ветку. – Просто не поняла, что сейчас было. Я думала, ты тоже хочешь. И теперь, мне ужасно стыдно за свою распущенность. Я чувствую себя грязной шлюхой, бросающейся на первого встречного.

     - Не смей говорить такого о себе, малыш. Разве то, что нас тянет друг к другу - грязь? Да, мы знакомы с тобой всего несколько дней, но почему это должно мешать развитию наших отношений?

     Миша подошёл сзади, заключил в кольцо своих рук, легко поцеловал в лоб, потом в шею.

     - Но ведь ты оттолкнул меня.

     - Не оттолкнул, а дал тебе ещё немного времени. Если бы у нас всё произошло здесь, в этот час, вот на этой кровати, ты бы, очнувшись и поняв, что произошло, принялась себя терзать, называя разными скверными словами. Ведь так?

     Хорошо зная собственную натуру, я кивнула.

     - А я бы и вовсе стал для тебя персоной нон-грата.

     В широкой груди гулко билось сердце, такое же большое и сильное, как и сам этот человек. И я поймала себя на том, что рядом с ним хочется казаться и слабой, и маленькой и беззащитной, ведь это так естественно.

     - У нас всё произойдёт под шум прибоя и крики чаек. Над нами будут вспыхивать мириады звёзд, и тёплый южный ветер касаться наших тел.

     - Странные мечты, - фыркнула я, выбираясь из объятий. – Тебя пугает то, что я школьница, да ещё и дочь третьего секретаря, вот и всё.

     Миша расхохотался и ещё крепче прижал меня к себе, не давая вырваться.

     - Мне плевать, чья ты дочь, Верка! Глупая, как тебе это в голову пришло? А море и чайки- это не мечты, а моя родина. Ты поедешь со мной к морю?

     Сердце моё ликовало, оно рвалось, трепыхалось, словно пойманная в силки птица. Ох уж это неугомонное сердце! Ему хотелось любви, новых впечатлений. Разве ли не счастье, замирать от прикосновения ласковых рук, а потом, получив заветный поцелуй, рваться прочь из груди, разгоняя кровь по венам?

     Как-то, ещё в самом начале учебного года заболел математик, и, в целях сохранения школы от бесконтрольной радости десятого «А», к нам прислали школьного психолога Татьяну Петровну. Маленькая тётенька с седенькими кудряшками на, слишком круглой, голове дребезжащим от старости голосом поведала нам о субличностях. Мол, они, эти субличности живут в каждом из нас, со своими целями и желаниями. Они борются, спорят, кто-то побеждает, а кому- то приходится капитулировать. Почему-то, субличности представлялись мне виде забавных зверьков, расположившихся на солнечной полянке.

     И сейчас, в моём личном зверинце, поднялся невообразимый гвалт. Ещё немного, и полетят клочья вырванной шерсти.

     - Не смей! – шипела мудрая, осторожная змея. – Твой отец не одобрит подобной выходки! Ты плохо знаешь этого парня, а вдруг он маньяк? А вдруг он сутенёр, заманивающий молоденьких девочек в свой бордель?

     - А зачем об этом рассказывать отцу? – дьявольски хохотала хулиганистая мартышка.- Погуляю, искупаюсь в море и вернусь домой.

     - Миша такой милый, такой нежный! Может быть это и есть любовь всей моей жизни, может это моя судьба?! – мурлыкала пушистая кошечка.

     - А мне всё надоело, - флегматично, но твёрдо, произнесла черепаха. – Хочу поваляться на горячем песочке, побултыхаться в голубых волнах. Я так устала быть послушной, правильной, удобной дочерью для своих родителей. Разве я не заслужила немного отдыха?

     - Да и не нужно Мише от меня ничего, в отличии от моих одноклассничков, которые меня ненавидят так же, как и в третьем классе, только теперь умело это скрывают, - гавкнула болонка.

     Четыре голоса против одного! Решение принято!

     - Да, - ответила я и, повернувшись к Мише лицом, уткнулась носом в его рубашку.

     А потом было вино и фрукты, духи с нежным запахом арбуза и ягод в яркой подарочной коробочке, ну и, конечно, новогоднее поздравление по телевизору от Великого триумвирата.

     Трое лысеющих мужчин, почти похожих меж собой, лишь у господина Синявского острее нос, а у господина Желтенко оттопырены уши, сидели бок о бок в красных креслах. Все трое в строгих костюмах, с цепкими, словно видящими самую суть, взглядами.

     - Граждане Человеческого государства, - зычно начал Желтенко. – Вот и наступил новый 3124 год. Он ознаменовался новыми достижениями оборонной промышленности. Мы изобрели новое оружие против врага, против кровавого монстра.

     - Очередной дряни предназначенной для убийства, - ехидно прокомментировал синеглазый хулиган, и я, как добропорядочная гражданка, шикнула на него, легонько толкнув в бок.

     - Следующий год, будет сложным, дорогие сограждане, - принял эстафету Синявский. – Ведь мы, люди, обязаны бросить все свои силы на защиту своего дома, своей родины и не допустить проникновения кровавого врага. Повысятся налоги на жильё, на имущество, а так же «Гражданский» налог. Но всё это делается во имя нашей с вами жизни, свободы, безопасности.

     - Усилится борьба с вольнодумцами и предателями Родины, - блеющий голос Зеленухина казался неубедительным. Ну с кем этот старец, едва передвигающий челюстями собрался бороться? Разве только с тараканами с помощью тапка.

     Тьфу! Совсем, как Миша стала. Нельзя так думать, не в коем случаи нельзя. Что бы сказал мой отец, услышав мои мысли?

     - А что значит «Гражданский налог»? – спросил Михаил, когда триумвират окончил свою речь.

     - Ты не знаешь таких элементарных вещей?

     Я невольно покрутила пальцем у виска.

     - Не знаю, - признался Михаил. – Я не плачу налогов Человеческому государству. А вот сейчас услышал, и мне стало интересно.

     - Ну «Гражданский налог»- это налог на то, что ты не военный, - начала объяснять я.

     - Какой бред! – перебил синеглазый анархист. – Я могу быть врачом, учителем, дворником и приносить не меньшую пользу стране. Почему я должен платить за то, что не выбрал путь воина?

     - Потому, что военные защищают наше государство. Кого ты будешь лечить, учить, за кем подметать, если нас захватят вампиры?

     - Но стать воином, дано не всем, я правильно понимаю? – глаза смотрели пытливо, но слегка насмешливо, русая чёлка растрепалась, и от чего- то захотелось её пригладить.

     Гладкие, словно шёлковые волосы мужчины блестели в свете электрической лампы.

     - Правильно, - кивнула я. – Обучение в военном училище стоит очень дорого.

     - Значит, стать воином может только сынок богатенького папочки, а чернь будет платить ему налоги. И ты считаешь это справедливым? И от кого, скажи мне пожалуйста, защищают ваши военные человечество? Вампиры были изгнаны сто с лишним лет назад, Эвилы на вас не нападают, живут себе тихонечко среди своих снегов. Чем занимаются военные, ты можешь мне сказать?

     - У меня дядя военный, - проговорила я, понимая, что окончательно проиграла в этом споре.

     - И чем же он занимается?

     -Арестовывает вольнодумцев.

     - Ну да, - Миша язвительно ухмыльнулся, отпил из своего бокала, потом лениво пододвинул к себе тарелку с ломтиками рыбы и принялся сосредоточенно жевать. –Тяжело ему, наверное, приходится, жизнью своей рискует, отлавливая стариков и алкоголиков, по неосторожности рассказавших похабный анекдот про СГБ и триумвират.

     Я во все глаза смотрела на Мишу. Мир для меня сходил с ума. Никто из моих знакомых не говорил таких вещей о власти, никто не посмел усомниться в правильности её действий, тем более в моём присутствии. А может всё дело как раз в нём, в этом самом моём присутствии? Может люди уже давно тихо ненавидят правительство, ругают его за ежегодные повышения налогов, за страх быть арестованными, за несправедливость. Стоп! Так я тоже считаю политику триумвирата несправедливой? Но я не могу так считать, просто не имею права, я же дочь третьего секретаря.

     - Загрузил я твою милую головку всякими антережимными мыслями, да? – Миша встал, подошёл к креслу, в котором я сидела, опустился напротив меня на пол, провёл рукой по щеке. Глаза, сидящего напротив мужчины, странным образом начали менять свой цвет. Ярко- голубой постепенно превращался в тёмно- синий. И я тонула, увязала в этой синеве, манящей, чарующей, опасной, как вечернее предгрозовое небо.

     - Не думай об этом, маленькая моя, - прошептал он. Его голос напомнил мне шелест листвы, трепещущей от дыхания ветра. – Скоро мы будем далеко, там, где много воздуха и света, где поёт волна, ударяясь о скалы, где благоухают магнолии.

     Голова моя отяжелела, я с трудом соображала, где нахожусь, и кто сидит напротив меня. По всему телу разлилась слабость, но я продолжала цепляться за реальность, стараясь дать оценку своему состоянию, понять, что происходит. Мелкими, бледноватыми звёздочками пытались пробиться какие-то мысли, но клубящаяся синева гасила их пламя, поглощая, растворяя в себе. Странные звуки то ли песня, то ли шёпот лишали воли, предлагали погрузиться в клубящийся туман, отрешиться от всего, перестать сопротивляться. И больше не в силах оставаться на поверхности, я позволила себе опуститься на самое дно сумрачного омута.

     А там, в глубине бушевала весна. Таял снег, стыдливо ёжась, под натиском солнца. Звуки, множество звуков пробуждения жизни, радости. Чириканье птах, журчание ручья, и если внимательно прислушаться, можно понять о чём так жарко спорит тёплый весенний ветер с капелью.

     - Ты отдаёшь себе отчёт в том, что натворил, кого приволок? Ты вообще осознаёшь, что тебе за это будет? – рассержено спрашивает капель. Я не понимаю, о чём она говорит, смысл фраз ускользает. Но это и не важно. Мне просто приятно слышать эти весёлые позывные весны.- Каждый источник регистрируется в министерстве поставок, а обладатель источника платит налоги в королевскую казну. А ты решил, минуя службу поставок, притащить человека, да ещё, как я понимаю, скрыть это ото всех. Знаешь, Харвальд, это Его величеству явно не понравится.

     - И ты мне о налогах? – вздыхает ветер. – Вы, верно, сговорились. Не волнуйся, милая Асиль, за моё новое изобретение король мне половину страны отпишет, не то что позволит иметь источника, пусть даже контрабандного.

     - Дурак! – капельки застучали ещё чаще, ещё звонче. – Это не просто девчонка из толпы людишек, она связана с СГБ. Ей под кожу плеча вживили чип, который указывает её местонахождение. Новое изобретение Человеческого государства. С помощью этой милой штучки СГБ может отдавать любые приказы, и носитель чипа выполнит их беспрекословно. В бой, так в бой, суицид- без проблем, убийство собственного брата – пожалуйста. Чипы вживляются не только государственным служащим, но и членам их семей. Я тебе больше скажу, эта дрянь и провоцирует приступы.

     - Для этого я и перетащил девочку через портал. Я увидел, что её аура истончена, посмотри, насколько она тусклая, и эти бурые вспышки… По моим подсчётам девчонке осталось от силу два года, а потом- смерть. Мне нужна твоя помощь, исцели её. И пусть она навсегда останется здесь, отрезанная от своей родины, друзей и родных, но живая.

     - Ладно, но ты мне будешь должен. Постараюсь восстановить её ауру и извлечь высокотехнологичную пакость. Только с истериками этой малышки разбирайся сам. Ну вот, заболталась с тобой, девчонка начала просыпаться. Придётся вновь погружать её в сон.

     Звон капели превратился в шум дождя, не промозглого осеннего, а тёплого, пробуждающего к жизни, успокаивающего, исцеляющего.

      * * *

     Проснулась я от ослепительно- яркого солнечного света бьющего в лицо. Открыла глаза, зажмурилась вновь, довольно потянулась. Всё моё существо наполняла какая- то энергия беспричинной радости. Так чудесно я себя не чувствовала уже давно, с раннего детства. И вот таких пробуждений, как это, от солнца, свежего ветерка, проникающего сквозь приоткрытое окно, у меня тоже давно не было, с тех самых пор, как умерла бабушка, и меня перестали возить в деревню. Лёгкая дымка сна развеивалась, истончалась под напором света и странных звуков, доносящихся с улицы. Звуки пробуждали в памяти что-то далёкое, давно позабытое, всё из тех же детских лет. Я распахнула глаза и поняла, что комната мне не знакома. Огромная кровать, занимающая почти половину помещения, небольшой стеклянный столик, шкаф и панорамное окно во всю стену, задёрнутое лёгкой белоснежной, с серебристым отливом, занавеской. Всё такое воздушное, струящееся, невесомое, словно сотканное из облаков.

     Так, и где это я нахожусь? Комната не походила ни на мрачные тюремные застенки, ни на бандитский притон. Да и не так уж я много выпила вчера, чтобы, хорошенько похулиганив, оказаться в полиции или в гостях у преступных элементов. И что с моей рукой? Повязка довольно плотная, водонепроницаемая, из какого –то странного материала. Рана под ней не болит, лишь зудит немного. А как я эту рану получила? Порезалась? Ударилась? А может меня хотели убить? Нет. Глупости! Сейчас я такого себе напридумываю.

     Хорошо, начнём с другой стороны. Вчера пришёл Миша, мы разговаривали, пили вино, а потом мне стало плохо. Наверное, накрыл очередной приступ. Я просыпаюсь в незнакомом месте… Больница, вот что это! Хорошая, комфортабельная больница для высокопоставленных граждан Человеческого государства и их семей.

     Я подошла к окну и не смогла сдержать вздоха удивления. За окном раскинулся зелёный луг, усыпанный мелкими бледноватыми цветами. Луговая трава пахла пряно и сочно. С лева и с права, окутанные голубоватой дымкой, высились горы, а впереди, дрожало, пенилось, блестело, в лучах полуденного солнца, море. И над этой бирюзовой гладью, что сливалась с линией горизонта. в пронзительно- синей небесной выси, парили чайки, крикливые, счастливые и свободные.

     От насыщенного солёного морского запаха, от благоухания луга слегка закружилась голова.

     Точно! Меня отправили в санаторий Синеморска, как тогда, в детстве. Когда у меня начались приступы эпилепсии, родители встревожились ни на шутку. Отец вытребовал путёвку у первого секретаря, который, если верить папе, берёг её для своей племянницы. И вот я опять на море. Но где же родители? Может беседуют с врачом?

     Отойдя от окна, я направилась к незаметной двери, которая, скорее всего, вела в ванную.

     Да уж, убираются здесь качественно. Белоснежная сантехника сияет чистотой, светло-голубой кафель натёрт до блеска.

     На полочке навесного шкафчика я нашла запакованную зубную щётку, несколько баночек с гелем для душа и шампунь, на крючке голубое пушистое полотенце. Вот так сервис! Четырнадцать лет назад мы со своим приезжали. Мама тогда возмущалась и пилила отца за то, что он не предупредил, кто едет, и что теперь из за него приходится тащить чемоданы с постельным бельём, полотенцами и средствами личной гигиены.

     Приводя себя в порядок, я думала о том, в чём выйти из палаты. Моя ночная сорочка для прогулок по коридорам санатория, явно не подходила. Если меня привезли сюда в срочном порядке, то одежду наверняка взять не догадались, а если и прихватили что - нибудь, то не в вязаных свитерах же мне щеголять в такую жару.

     Выйдя из ванной, я направилась к шкафу, в надежде отыскать хотя бы халат. Но халата я в шкафу не нашла, зато обнаружилось несколько платьев, лёгких, полупрозрачных, невесомых, четыре комплекта нижнего белья, несколько пар обуви, и всё моего размера. Когда родители успели купить эти вещи? А, может быть, я в коме пребывала, и сейчас не первое января, а, предположим, девятое марта? И вообще, что случилось с фантазией моей мамочки, вся одежда либо голубая, либо серая? Если мне не изменяет память, сейчас в моде розовое. Вот только я моде никогда не следовала, считая это ниже своего достоинства, одеваться так, как все.

     Покрутившись возле зеркала в обновках, я отправилась на поиски родителей.

     Небольшой , выдержанный в тех же серо- голубых тонах , как и всё здесь, коридор вывел меня к двери, за которой что-то аппетитно скворчало. Потянув ручку на себя, я почувствовала, как в нос мне ударил запах жаренной рыбы, специй и овощей. Желудок тут же требовательно заурчал, напоминая своей хозяйке о том, что в санаториях пациентов обязаны кормить.

     Переступив порог и пройдя в глубь помещения, я увидела довольно странную картину. У плиты, в фартуке, с деревянной ложкой в руке стоял Миша.

     Солнце, проникающее сквозь тонкие полоски жалюзи, расчерчивало его широкую спину и русые волосы, забранные в хвост, золотистыми линиями.

     - Садись, - сказал Миша, указывая кивком на высокий стул возле небольшого столика. – Скоро будем завтракать.

     Мне ничего другого не оставалось, как пройти, отодвинуть стул и усесться. Крики чаек, доносящиеся с улицы и шелест, растревоженной ветром листвы, сливались с шкварчанием сковородки.

     

     - Что с моей рукой? – спросила я то, что показалось мне важнее всего. –Откуда эта повязка?

     - Всё нормально, завтра уже можно будет снять. Тебе стало плохо в Эвильской гостинице, ты помнишь? Ты упала и порезалась о край стеклянного столика. Пришлось немного тебя подлечить.

     Миша поднёс ложку ко рту, попробовал своё творение, за тем добавил немного каких –то травок и вновь принялся перемешивать.

     - Ты готовишь? – мне не удалось сдержать удивления. – Вот никогда бы не подумала.

     У нас дома готовила исключительно мама. Отец считал это чисто женским занятием и никогда не помогал матери на кухне. Он даже горничную нанимать отказался, ведь жена беспрестанно должна доказывать, что не зря ест свой хлеб, который зарабатывается непосильным трудом мужа. Как- то мама поставила на стол пригоревшие оладьи. Отец не стал ругаться. Поднимать крик по бытовым вопросам он считал ниже своего достоинства. Просто, когда эти самые бытовые вопросы возникали, слова отца начинали ложиться тяжело, давя на плечи и голову, делая тебя маленьким и ничтожным. Отец велел маме съесть всё, что она приготовила, не запивая водой, а потом, не разговаривал с ней три дня. Мне тоже было запрещено говорить с мамой, хотя, если честно, ей было далеко не до разговоров. Все три дня её тошнило, и она пролежала в комнате, держась за больной живот.

     - И что в этом удивительного?

     Миша отключил плиту и водрузил на стол блюдо с ломтиками жаренной рыбы и кусочками каких-то красных овощей.

     - Ну, это женское дело, - пробубнила я с набитым ртом, едва ни жмурясь от удовольствия.

     - А ещё какие дела ты считаешь женскими?

     - Уборку, стирку, походы в магазин,- начала перечислять я, пока не поняла, что голубоглазый демон просто насмехается, кивая в такт моим словам с самым серьёзным видом.

     Я резко замолчала и строго взглянула ему в лицо. Мишка же, улыбнулся солнечно, по-мальчишески. И от этой улыбки сладко заныло в груди, захотелось провести кончиком пальцев по контуру его губ, дотронуться до милых ямочек на щеках. Но вместо этого пришлось сжать в руке край салфетки.

     - Значит, все эти обязанности теперь ложатся на твои плечи, - проговорил он.

     - Нет, нет, нет! – вскричала я, для пущей убедительности мотая головой.- Это обязанности жён, а я просто гостья. Да и вообще, как мы оказались в Синеморске?

     Мне на мгновение показалось, что я уловила тень облегчения на лице Мише, будто бы он готовился к тяжёлому разговору, но он, этот разговор, по каким- то причинам, откладывается.

     - Здесь мой дом, а ты у меня в гостях, - сказал Михаил.

     Офигеть! Мы с Мишей здесь одни, и никаких родителей, медицинского персонала и в помине нет. Так, что же это получается, меня Миша переодевал? Блин! И как, в таком случаи, себя вести?

     - А никак, - тут же ответил внутренний голос. – Делай вид, что всё нормально. Тебя изнасиловали? Нет! Сфотографировали для порнографического журнала? Вряд ли! Ну, не такое у тебя тело, Краёвская, чтобы желание у мужиков вызывать. Сушёная рыба сексуальнее выглядит. Так, что успокойся и улыбнись.

     - Круто! – искренно восхитилась я.- Так ты у нас богач, завидный жених! И как долго можно пользоваться твоим гостеприимством?

     Миша протянул руку, переплёл свои пальцы с моими. И меня накрыло лавиной нежности, абсолютного доверия и неудержимой радости. Брызги солнца в его волосах, чарующая синева глаз, полосы света на полу, стенах и столе. Какое же это счастье просто быть рядом, просто держаться за руки, просто чувствовать, как его кожа касается твоей. Восхитительно, чудесно, но, одновременно мало. И замирает сердце, и мутиться рассудок, и звенит от непонятного желания тело.

     - Я очень надеюсь, - голос Миши завораживал, проникал в сознание, почти усыплял. – Что ты захочешь остаться здесь на правах хозяйки, Вера.

     - Не знаю, - пробормотала я непослушными губами. – Я как-то не готова, мне нужно подумать.

     - А я тебя и не тороплю, - с этими словами Миша отпустил мою руку.

     Сладкий дурман развеялся. Михаил, как ни в чём не бывало вернулся к еде, я же погрузилась в размышления.

     Да, провести на берегу моря несколько дней с Мишей- круто! И пусть за мою выходку последует суровое наказание от папочки, но мне будет, что вспомнить, что рассказать той же Аришке, когда мы помиримся. И никто больше не посмеет назвать меня синим чулком. А вот выйти замуж? Миша классный, с ним весело, но в то же время надёжно. Он хорошо готовит и держит дом в чистоте, значит превращать меня в рабыню у плиты и унитаза не станет. И, кажется, я его люблю. Но как же учёба? Как же карьера? Как же власть? Смогу ли я отказаться от своей мечты? Смогу! Ради того, чтобы остаться с Мишей, смогу! А карьера и власть - не мои мечты. Их мне навязали родители, которые хотели мной гордиться и общество, которое, с начало отвергало меня, а потом, приняло, испугавшись моего статуса.

     - Чего задумалась? – Миша взъерошил мои волосы.

     Действительно, довольно странное зрелище. Сидит девица за столом, смотрит в пустую тарелку, трясёт нервно ступнёй.

     - Идём к морю.

     Мишка потянул меня за руку.

     -И что за он человек такой? –ворчала я про себя. - Вот не сидится ему на месте, вечно куда-то спешит. В Эвилии на лыжах да на ледодисках кататься, здесь к морю торопится.

     Но ворчала я по- привычке, лишь для того, чтобы успокоить взбудораженные мысли. На самом же деле, мне самой хотелось попрыгать в тёплых блестящих волнах.

     - А у меня купальника нет, - пожаловалась я.

     - Не выдумывай, - отрезал парень, выталкивая меня из кухни. – Всё у тебя есть, и купальник, и шляпка и всякие там женские штуки, в которых я ничего не смыслю. Моя подруга Аська всё купила к нашему приезду.

     Меня кольнули слова о подруге. Ещё любовного треугольника мне тут не хватало.

     - Просто подруга? – поинтересовалась я, стараясь смотреть прямо в синие очи.

     - А ты ревнуешь? Мне приятно, Верка, - Миша поцеловал меня в нос. – Расслабься, это просто девушка, живущая со мной по соседству. Кстати, она тебе очень помогла, зашила твою рану и предотвратила кому. Так что не забудь поблагодарить её при встрече.

     Что может быть удивительнее моря? Только море в штиль. Волны облизывают прибрежные камни, делая гладкими и блестящими, оставляя на них, белые барашки пены. Солнечный свет дробится в дрожащей, колышущейся бирюзе воды. Морская песня тихая и нежная, а объятия ласковые и мягкие. И ты, забыв обо всём, плывёшь, наслаждаясь каждым мгновением, вдыхая неповторимый запах моря, чувствуя, как легко и нежно покачивают тебя волны.

     Чайки разрезают воздух резкими криками, ветер тёплый, озорной треплет волосы.

     Я смотрю, как капли воды сбегают по рельефному телу Миши, как он плывёт, рассекая морскую гладь уверенными широкими гребками.

     Наконец, поймав мой взгляд, он стремительно подплывает, хватает за талию и каким- то непостижимым образом закидывает себе на спину. Теперь я плыву на его спине, словно верхом на гигантской рыбине и смеюсь, смеюсь…

     Ноздреватая, жёлто- рыжая, словно поджаристый блин, луна висит в ночном небе, щедро поливая спутанные космы луговой травы расплавленной бронзой. Почти безветренно , и от того явственнее слышен шелест моря по гальке, стрёкот цикад и далёкий вой горного шакала.

     Мы лежим в темноте, на слегка колючем покрывале луга, глядя в бархат южных ночных небес, усыпанных мелкими светящимися крупинками звёзд.

     Его ладонь сжимает мои пальцы, и всё тело завидует им. Ведь они, нахальные, сейчас получают тепло, лежащего рядом человека, пьют эту удивительную, вызывающую беготню мурашек, заставляющую кровь с бешеной скоростью нестись по венам силу.

     - Это не Синеморск? – лениво спросила я.

     Ладонь напряглась, сжала мою руку уже не ласково, а больно. Я инстинктивно отодвинулась.

     - А где мы, по твоему? На другой планете? – голос Миши звучал ровно, наигранно весело.

     Но слова, произносимые человеком, могут врать, а вот тело, даже того, кто привык лгать и держать себя под контролем, всегда выдаст и обман, и страх, и тревогу. Отец часто говорил об этом и мне, и матери, и, скорее всего, пользовался своей аксиомой на работе. Ведь не даром ему удалось дослужиться до третьего секретаря, а столичное начальство сулит скорое повышение.

     - Какая –то пригородная деревушка. В городах шакалы не воют, да и живёшь ты слишком уединённо, - произнесла я и ощутила, как рука Миши вновь расслабилась и стала ласковой.

     - Не люблю шумные города, - признался Михаил. – Суета мешает сосредоточиться, отвлекает от работы.

     - А твои родители не будут против нашей свадьбы? – спросила и осеклась. Это что получается, я уже согласилась незаметно для самой себя? А с другой стороны- почему бы и нет? Кто может быть лучше Миши? Да это же самый настоящий принц из сказки, добрый, заботливый, живущий у самого моря!

     - У меня нет родителей. Они погибли. С начала умер отец, а следом за ним ушла и мама, не выдержав боли.

     - Прости, я напомнила тебе о грустном.

      Сразу стало неловко. Да и пауза неприятная повисла. Вот не умею я говорить нужных слов в таких случаях.

     - Это произошло очень давно, и я успел свыкнуться с тем, что их больше нет.

     Миша приподнялся на локтях, взглянул на меня, блеснув голубыми осколками неба, осторожно провёл ладонью по щеке, потом спустился к шее. Нащупав на ней пульсирующую жилку, погладил большим пальцем, а потом припал в жадном поцелуе.

     - Так ты согласна?- спросил он, с трудом ворочая языком.

     - Да, - выдохнула я, чувствуя, как разум покидает меня, как реальность расплывается в бронзовом свете лунного диска, теряет очертания.

     - Меня сводит с ума твой запах, - шептал Миша, а я едва понимала, что он говорит. – Я хочу тебя всю, без остатка, но пока мне доступно лишь твоё тело, если ты позволишь. Я буду осторожен, девочка моя. Я никогда тебя не обижу, не причиню боли.

     Поцелуи такие нежные, почти невесомые постепенно становятся жадными, обжигающими. Моё тело вспыхивает от каждого касания его губ. Кожа звенит, плавится, требуя большего. Я неумело, почти робко целую в ответ, подаюсь навстречу желая полного слияния с тем, кого люблю. Я дрожу, глаза заволакивает пеленой слёз. Лицо Миши расплывается. Пульсирует над нашими головами чёрный купол неба и пляшет свой демонический танец луна. Тая в жаре бережных, но таких крепких и надёжных рук, принимая власть этого мужчины над собой, впитывая каждой клеточкой своего тела эту странную, неведомую мне ранее, энергию страсти, я с удивлением начинаю понимать, что нас по- отдельности больше нет. Его плоть наполняет меня, но я не чувствую боли, наоборот, всё происходящее кажется правильным. Мы дышим, мы двигаемся в одном ритме. Наши сердца бьются в унисон. Меня подхватывает ветром и я несусь в пронзительной голубизне неба, то резко опускаясь вниз, то взлетая вверх. Полёт прекрасен, удивителен, но впереди расцветает радуга. Она манит, мерцает волшебным светом. И вдруг… Взрывается яркой вспышкой, разлетаясь на множество разноцветных огоньков. Я кричу от дикого восторга и ощущаю на своих губах долгий поцелуй. Провожу ладонями по рельефу мышц, зарываюсь пальцами в шёлк волос цвета маренного дуба, вдыхаю всей грудью его пряный запах.

     - Как странно, - вяло шепчу ему на ухо. – А девчонки говорили что это больно. Вот дуры!

     Миша смеётся, слегка прикусывает кончик моего носа, проводит языком над ключицей, от чего по телу пробегает дрожь.

     Его руки подхватывают меня и несут в дом. Мы засыпаем прижавшись друг к другу. Сквозь сон я чувствую, как меня гладят по волосам, стирают пальцами слезинки, бегущие по щекам и всем своим существом понимаю, насколько счастлива.

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 8

     Мокрая и довольная, я лежала на, нагретой солнцем и отшлифованной морем, гальке. Прибой вкрадчиво подбирался к берегу и так же тихо отползал.

     Миша заперся в своей лаборатории, сказав, что ему нужно немного поработать, впрочем, как всегда. И я отправилась к морю в гордом одиночестве. Хорошо, что дом моего жениха находится так близко от моря, не надо никуда ехать, искать место на берегу среди лежащих, как сосиски, загорающих женских и мужских тел. Достаточно лишь спуститься с горы, на которой стоит наш дом, и купайся, жарься на солнышке сколько душе угодно.

     Пять дней, наполненных счастьем, любовью, синевой неба, солёными брызгами моря и светом солнца. Пять дней беспечности и безделья. Порой мне казалось, что я сплю, и мне снится длинный сон. Ведь не бывает всё так безоблачно, так красиво. Где же он, господин Подвох в окружении верных слуг крупных и мелких неприятностей? Но я старалась гнать от себя дурные мысли, да и, несмотря на то, что единственной моей обязанностью было качественно, со знанием дела валять дурака, времени на тягостные размышления почти не оставалось. Ведь нужно столько всего успеть: выспаться до полудня, искупаться в море и поваляться на солнышке, пока Миша работает в своей лаборатории, приготовить обед и съесть его, погулять с Мишей по окрестностям, периодически занимаясь любовью на лоне природы, искупаться в море на закате, поужинать и посидеть на веранде      , играя в карты.

     Так, пузо поджарили, нужно подставить солнышку спину. Я уткнулась носом в мягкий ворс голубого полотенца, как вдруг услышала женский голос, который показался мне смутно знакомым.

     - Я смотрю, рана уже зажила, - застучали весёлые капельки воды.

     Подняв голову, я натолкнулась на внимательный взгляд ярко-зелёных глаз. Девушка была красива. Но нет, в ней не кричала та агрессивная вычурная красота, к которой стремятся многие женщины. Зеленоглазка гармонировала с красотой этих мест, словно была их частью. Одной из многочисленных капель огромного моря, одной из росинок на лепестках горного василька. Именно это и натолкнуло меня на мысль о схожести этой девчонки и Михаила.

     - Ты Ася? – задала я вопрос. – Михаил сказал, что ты оказала мне медицинскую помощь. Спасибо тебе.

     Ну всё, с благодарностью покончено. А вот теперь нужно выяснить, кто она на самом деле Мише. Да и слишком молода девушка для сложившегося специалиста. Больше похожа на студентку или ученицу старшей школы. Хотя и Михаил не выглядит на свои годы.

     - Миша, - прозвенела девушка, словно пробуя это имя на вкус. – Он всегда отличался бурной фантазией. Но, если тебе так удобно, можешь называть меня Асей, а Мишу Мишей. Людям трудно привыкать к чему-то новому, так почему бы не взять небольшой кусочек из старой жизни?

     - Ты о чём?

     Валяться резко расхотелось. Я села напротив девчонки. С детства ненавижу загадки и недомолвки, от них одни неприятности.

     - Так он тебе ничего не рассказал? – брови Зеленоглазки взметнулись вверх, капельки апрельской капели постепенно превращались в колючие льдинки. – Вот болван!

     - О чём не рассказал? – почти выкрикнула я. Мало того, она выбешивает меня своей красотой, явилась вся такая изящная, беловолосая, благоухающая свежестью, гибкая и стройная в светло- зелёном платье, под цвет глаз выбирала, не иначе, а ещё и с намёками идиотскими лезет. – У него жена и трое детей?

     - Трое детей! Ну ты и выдумщица!- девица расхохоталась, словно я и впрямь сказала что-то смешное.- Да успокойся ты, всё узнаешь, днём раньше, днём позже- ничего страшного. Он тебе предложил пройти обряд?

     И улыбка у этой девахи белозубая, видать не боится стоматологов, А вот меня к ним и калачом не заманишь.

     Я рассеяно кивнула, догадавшись, что Аська говорит о свадьбе. Не время ругаться и ревновать, информация важнее.

     - Ну вот, - удовлетворённо улыбнулась девчонка. – Значит у вас будет много времени, чтобы выяснить отношения, почти вечность.

     С этими словами она вытянула руки, что-то промурлыкала себе под нос, и приманила к себе морскую волну. Я открыв рот, наблюдала как вода скручивается в тонких руках девчонки в блестящий шарик, как он переливается на солнце, а Зеленоглазка любовно поглаживает его бока пальчиками. Наконец, девица кричит:

     - Лови!

     Шар летит мне в лицо и обдаёт потоком солёной воды. Пока я отплёвываюсь, тру глаза и пытаюсь сообразить, что же всё таки произошло, загадочная девчонка бесследно исчезает.

     Потом накатывает сонливость, и я погружаюсь в сон. И в этом сне то же море и то же солнце. Мы с Мишей стоим на берегу и наблюдаем за тем, как странная девушка Ася танцует босяком на морских волнах.

     Юбка надувается от ветра, приоткрывая стройные ножки, что невероятно злит девчонку.

     - Прекрати! – зачем- то вопит она Мише, стараясь перекричать рокот волн.- Ты мне мешаешь. И успокой этот дурацкий ветер, он же волны поднимает!

     Миша начинает что- то напевать, и море успокаивается, подползает к моим ногам, верным псом облизывает голые ступни.

     Волны что-то шепчут, но я никак не могу разобрать слов. Наконец слышу: « Не бойся! Прими всё, как есть!»

     Страх первобытный, древний подползает вкрадчиво, исподволь. И вот уже он неприятным узлом скручивается в животе, бежит противными мурашами по коже.

     - Это сон, - твержу я себе, но никак не могу выбраться, вынырнуть на поверхность. А волны не прекращают свою жуткую песню:

     « Тебе не уйти! Оставайся, прими нас!»

     

     - Просыпайся! – Миша тряс меня за плечо. Лицо его было встревоженным, я бы даже сказала, напуганным.

     Я поднялась с полотенца, бестолково хлопая ресницами и мотая головой, стараясь прогнать липкие остатки сна.

     - Здесь была Ася, - пробормотала я.

     - Какая ещё Ася? – проворчал Михаил, помогая мне подняться. – Меньше на солнце валяться надо.

     

     

     

     

     

     

      Глава 9.

     

     Ничего не предвещало беды. Просто, приводя себя в порядок в благоухающей чистотой и свежестью, ванной, я увидела, что ромашкового отвара, приготовленного мною два дня назад, осталось совсем немного. На один раз использования, его как раз хватит, а вот на последующие дни, необходимо приготовить новый.

     Неподалёку от Мишкиного пряничного домика, белоснежного с красной крышей, возвышались горы. Их верхушки всегда были окутаны лёгкой дымкой. Которая, в зависимости от времени суток, меняла свой цвет. Ранним утром и на закате, она становилась бледно-розовой, в полдень- голубой, ну а ночью – отливала лунным золотом. А у подножья этих гор, раскинулся луг- белый от множества ромашек. Над ними кружили пёстрые бабочки и пчёлы, а они, эти скромные, но такие милые в своей простоте, цветы шевелили длинными лепестками, тянулись насыщенно- жёлтыми серединками к солнцу, впитывая его лучи. Я взяла за обыкновение приходить на этот луг, чтобы полежать в ромашках, полюбоваться на горы и набрать цветов для отвара, придающего волосам золотистый оттенок. И если раньше, я всерьёз считала, что украшать себя для мужчины – глупое, унижающее достоинство женщины занятие, то сейчас мне хотелось быть красивой для Миши. Хотелось, чтобы он восхищённо смотрел на меня, перебирал волосы, вдыхал запах моей кожи и нежно целовал в шею. И чем ему приглянулась моя шея? Другие парни, как- то больше на грудь и на попу внимание обращают, а он… Ну да ладно, мне ведь это тоже удовольствие доставляет.

     Прежде чем взяться за работу, я улеглась на ромашковую перину, блаженно зажмурила глаза и прислушалась к окружающим звукам и запахам. Мы с Мишей довольно часто играли в такую игру. Гуляли по окрестностям, потом усаживались на землю и закрыв глаза перечисляли всё, что удалось услышать или унюхать. Михаил, конечно же выигрывал, так как чертовски различал запахи и улавливал звуки.

     - Так не честно! – вопила я после очередной его победы. – Запахи- твоя профессия, ты парфюмер в конце концов, кому как не тебе разбираться во всяких пахучих травках и цветочках. Мне никогда тебя не победить!

     - А ты тренируйся!- назидательно отвечал голубоглазый хулиган. – Тяжело учуять запах- ориентируйся на звук, делай привязку.

     Вот я и тренировалась, к тому же, тренировки были довольно приятными.

      Голоса и запахи природы открывали передо мной удивительный мир. Вот там, вдали слышен шум прибоя и шорох, уносимой волной, гальки, и тонкая ниточка морского запаха дотягивается сплетаясь с терпким духом ромашек и сочным благоуханием, примятой мною травы. Гудение пчёл слышится откуда- то справа, и от туда же слабо, едва веет мёдом. Вот потянуло сыростью, мокрым камнем, ведь там, между громадами гор, протекает небольшая, узкая, словно начерченная ребёнком, блестящая линия горной реки. Тёплый, как это всегда бывает здесь, порыв ветра принёс смрад испражнений и крови, раздаётся чей- то протяжный, болезненный стон… Что? Этого здесь не должно быть? Откуда!

     Сердце, предчувствуя приближение беды, забилось быстрее, скользкие холодные клешни страха начали сжимать горло. И ромашки, и горы, и висящее в ясной безоблачной синеве, солнце показались зловещими. Стон повторился. Вновь порыв ветра и тоненькая ниточка смрада стала отчётливее. Она пульсировала, натягиваясь, зовя за собой. Потом, много позже, я буду часто возвращаться к этому страшному дню своей жизни и размышлять над тем, что случилось, если бы я не потащилась за этой вонючей ниткой? Если бы просто убежала, рассказала всё Мише? Но, вместо того, чтобы покинуть это место, я, как полная дура, попёрлась к горам. И с каждым моим шагом звуки становились громче, а запах резче.

     Идти пришлось недолго, струйка вони привела меня к незаметной, опутанной лозами дикого винограда дверце, закрывающей вход в пещеру. Раздвинув лозы, я потянула за ручку, понимая, что дверь может не открыться. Плакал не ребёнок и не женщина, а мужчина, и от осознания этого стало ещё страшнее. К моему удивлению, массивная дверь подалась и я, толкнув её, оказалась на пороге кошмара.

     Помещение было залито кроваво- красным светом, льющимся с потолка, а в ванной, наполненной какой-то густой, тяжёлой и маслянистой на вид, жижей, лежал человек. Мужчина обросший, с многодневной чёрной щетиной на бледном лице таращил бессмысленные, воспалённые глаза в потолок и ревел. Крупные слёзы, в омерзительном свете лампы, похожие на кровь, катились по щекам, застревали в густой поросли.

     - Кто вы? – спросила я мужика, первое, что пришло в голову.

     Сердце сжалось от сострадания к нему и страха за себя.

     Человек, увидев меня, заорал и задёргался, в тщетной попытке выбраться из жижи. Голова беспомощно моталась из стороны в сторону, гнилозубый рот разевался всё шире и шире.

     Я ринулась к двери, ожидая, что та захлопнулась, отрезав меня от выхода, оставив здесь, в кошмарном сне любого гражданина Человеческого государства.

     Улица встретила всё тем же тёплым воздухом, гудением пчёл и запахом луговых трав, а меня колотило, словно в лихорадке. Разрозненные детали пазла встали на свои места. Я в Далере- вражеском государстве, а Миша- вампир. Он украл мой жучок безопасности, задурманил моё сознание и притащил сюда через портал. А его, так называемые, коллеги- поставщики древесины из Эвилии. Игорь и Анна? Как же! У этой парочки иные, зубодробительные, вампирские имена Ингвор и Хана, скорее всего. Да плевать мне, по большому счёту, как их зовут! Я здесь, в плену у вампира, и меня ожидает участь того бедняги, что лежит в ванне. Вот почему одноклассники смотрели на меня с испугом, недоумением и отвращением, вот от чего Миша так легко поливает грязью наше правительство.

     Упав ничком на траву, я зарыдала, орошая слезами почву. Тело моё тряслось, а в груди что-то ныло и сжималось. Отчаяние, бессильный страх приближающейся смерти лишали сил, давили и скручивали, словно тряпку.

     Какая же я дура! Всё, буквально всё, выдавало в этом красавчике кровавого монстра. Только у вампиров такие пронзительно- яркие глаза, только они отращивают длинные волосы и собирают хвост на затылке, только они любят свободу и не терпят близкого соседства, живя, на почтительном отдалении друг от друга. Нет весёлого бесшабашного парня Миши, есть кровожадный вампир, враг, убийца. А все эти прогулки, поцелуи и ласки- обман, усыпление бдительности. Меня приручали, как зверька, чтобы сделать своим источником, посадить в ванну и постепенно, с садистическим удовольствием выкачивать кровь. Как больно! Как стыдно! Как гадко!

     Когда слёз больше не осталось, а виски начала сдавливать боль, я поднялась, стряхнув с подола платья прилипшие травинки, и отправилась на поиски этой голубоглазой сволочи. И пусть я всего лишь глупая девчонка, которой так легко задурить голову всякой романтической мишурой, пусть наши силы с вампиром неравны, но он меня так просто не получит! Я не сдамся без боя!

     Осторожность и чувство самосохранения трусливо поджали хвост под натиском гнева. Именно он и гнал меня к дому. Я бежала, а в груди всё яростнее разгорался пожар ненависти, обиды, разочарования.

     Кухня пуста, в гостевой комнате тоже никого нет. Лаборатория? Ну уж нет, не совсем же разум покинул меня, чтобы соваться туда, где всё просто нашпиговано магией?

     - Миша! – завопила я, не желая больше ждать и тратить время на поиски.

     - Что случилось, милая?

     Вампир возник на пороге нашей с ним комнаты. Комнаты, в которой мы сгорали в пламени страсти, комнаты, в которой я засыпала в крепких объятиях, а просыпалась от нежного, едва трепетного, поцелуя.

     - И долго ты собирался скрывать от меня правду? – набросилась я, стараясь говорить как можно громче и быстрее, чтобы успеть высказать всё и не дать себя перебить. - Ну и как тебя зовут на самом деле? И где мы сейчас находимся? Даже не пытайся мне солгать, я своими глазами видела того беднягу, умирающего в ванне! Ты чудовище, ты кровавый монстр, ты омерзительная тварь. Как же мне противно и гадко! Ты же касался меня, гладил мою кожу, целовал, проникал в моё тело! Да мне теперь во век не отмыться!

     В ответ на мою пламенную речь, вампир даже не поморщился. Его синеокий взгляд оставался таким же чистым и спокойным, а на губах играла лёгкая, едва уловимая улыбка. И это взбесило меня ещё сильнее. Что ему мои обвинения? Визг свиньи, которую уже давно приготовили на шашлык. Мясо замариновано, костёр разведён, осталось лишь дело за малым.

     - Не шуми, малыш, - ласково проговорил он, протягивая ладонь, чтобы погладить меня по волосам. Я, гадливо, отшатнулась от его руки. Та безвольно упала, с какой-то обречённостью упала.

     - Давай присядем и обо всём поговорим. Ты выскажешь все свои претензии, как я уже понял, их накопилось не мало, а я попытаюсь всё тебе объяснить.

     С этими словами вампир посторонился, пропуская меня внутрь комнаты.

     Я вошла, уселась на кровать, скрестив руки на груди, давая понять, что настроена довольно серьёзно, и слезливыми байками о большой и красивой любви меня не купишь.

     Миша, который уже не Миша, опустился напротив меня, едва умещаясь на небольшом пуфике.

     - Ну, начнём со знакомства. Зовут меня Харвальд- Роло- Рогнар.

     Первое имя, данное отцом и матерью - для друзей, родителей и возлюбленной. Второе- данное наставником для тех, кто выше меня по положению, а третье, данное в храме- для тех, кто ниже. Для тебя, я Харвальд. Я – маг воздуха, состою на службе его величества. Находимся мы в Далере, как ты уже успела понять, в провинции Тхоса. Лежащий в ванне мужчина- мой источник. Но это не твой соотечественник, это человек выращенный здесь, специально для забора крови. Не у всех вампиров есть возможность иметь своего источника, и многие получают кровь в пунктах общественного питания, там тоже стоят подобные ванны с лежащими в них людьми.

     - А тебе одного источника мало, да? Нужен ещё один?- я постаралась вложить в свои слова, как можно больше яда. - Над этим ты уже вдоволь поиздевался, скучно стало? Решил притащить ещё одного?

     - Вера, - Харвальд укоризненно покачал головой. – Источники, лежащие в ваннах, даже не понимают, что с ними происходит, так как находятся в вегетативном состоянии. Мы выживаем, как можем, без человеческой крови, нас просто не станет. Разве я виноват в том, что болен? А мой народ? Неужели ты думаешь, что мы получаем удовольствие от убийства живых существ, которые при должном развитии могли бы стать разумными? А ты, не животное, не источник. Ты моя возлюбленная, та, кого я выбрал, чтобы пройти обряд соединения.

     - Не лги мне о любви! Не считай меня полной дурой, я, в отличии от ваших источников, кое- каким интеллектом всё же обладаю. Какого чёрта ты меня сюда притащил? Что ни одна вампирша на тебя не взглянула, на человечек, с горя, бросаться начал? А может ты извращенец, с начала трахаешь, а потом жрёшь? - зашипела я рассерженной кошкой, меня трясло от отвращения, страха перед неминуемой гибелью и негодования. Нижняя челюсть мелко подрагивала, руки тряслись. Ещё немного, ещё один толчок, и я просто сойду с ума, свихнусь!

     Харвальд вновь улыбнулся, но уже не скрывая своего веселья. Ну и улыбочки у этих вампиров, солнечные, открытые, словно сердце своё на ладони протягивают. Правильно, столько лет жить на свете, и не научиться претворяться, это ж полными идиотами быть надо.

     - Я увидел тебя впервые, когда ты выбегала из клуба. Ты бежала в лес, расстроенная, разочарованная. Но меня привлекло не это, мало ли в Эвилии человеческих девушек? Ведь ваша кровь отравлена амгрой, значит не пригодна для питания вампиров. Меня встревожил цвет твоей ауры, которая должна быть светлой, нежной и чистой, словно дымка над верхушками гор, но от чего- то, зияла прорехами и бурыми пятнами болезни и приближающейся смерти. Мне захотелось помочь тебе, вытащить из тебя эту дрянь, что постепенно убивает твоё тело. Но я не целитель, у меня бы не получилось извлечь эту гадость и восстановить твою ауру. Пришлось перенести тебя через портал в Далер. Но мной, конечно, руководила не только доброта. При одном взгляде на тебя, я понял, что нашёл свою судьбу, нашёл ту, с кем должен соединить ауры.

     - И ты думаешь, я поверю в этот бред? – вскричала я.- Увидел и влюбился! Как красиво, как романтично!

     - Придётся, Верочка, по тому, что другого объяснения у меня нет. Понимаешь, милая, мы не выбираем пару, как это делаете вы. Мы ощущаем её на энергетическом уровне, тебе этого не понять. Конечно, я мог бы и отказаться от тебя, закрыться, чтобы не ощущать притяжения. Прошли бы годы, а может и века, и я бы вновь почувствовал свою вторую половину. Зачем обрекать маленькую человеческую девочку на жизнь среди монстров, рисковать её безопасностью, отрезать от привычного для неё мира, родных, друзей и дороги, ею выбранной? Но ты гибла. По вине этой дряни, ты чуть не лишилась жизни.

      Харвальд махнул рукой, и к нему по воздуху приплыла небольшая капсула, размером с пульку от детского пистолета.

     - Протяни ладошку, - сказал он мне.

     Я машинально подчинилась. Магия, проклятая вампирская магия, пугала и удивляла одновременно. А ведь этот вампир способен не только притягивать к себе вещи, но и многое другое. Кто я перед ним? Жалкая букашка, которую он без сожаления раздавит и не поморщиться. Что ему мои гневные речи и ненавидящие взгляды?

     - Это чип, вживляемый военным, государственным служащим, и их семьям. Подобные чипы находятся под кожей и у твоего отца и у твоей матери.

     - Зачем? – прошептала я, разглядывая красную капсулу, мягкую и гладкую, с едва различимыми буквами «Ч.Г.».

     - Он, этот чип, обеспечивает незамедлительное выполнение приказов со стороны носителя. А ещё, отслеживает его местонахождение. Но, как следует из твоего примера, эта пакость не так уж безобидна для здоровья. У кого-то, как у тебя, она вызывает приступы, кто- то сходит с ума, кто-то слепнет или глохнет. Знаешь ли, девочка, холодная война, это не только прекращение экономических отношений, разрыв торговых связей, это ещё и шпионаж. Наши маги раскрыли секрет этих штучек, а ваши учёные стараются найти портал в нашу страну.

     - Зачем ты всё это мне рассказываешь? – дрожь в своём голосе я уже не скрывала, так как вся картина происходящего стала настолько ясной, что изображать смелость было бессмысленно. –И почему я должна тебе верить?

     - Потому, что я единственный, кому ты теперь можешь верить. - глаза смотрели сочувственно, тёплый голос обнимал, обволакивал.- И ещё, Верочка, ты же девочка умная, и понимаешь, что поездка в Далер- это билет в один конец. Совсем скоро, твоя кровь будет чиста, но я не буду брать слишком много, только то, что ты сможешь мне дать без ущерба для своего здоровья. Клянусь богами воздуха, я никогда не причиню тебе зла.

     Вокруг резко потемнело, или это мне так показалось? Жизнь моя рушилась, превращалась в руины, безобразной кучей пепла оседала у ног.

     - Нет, только не это, нет, - бессмысленно шептала я пятясь назад от, приближающегося ко мне, вампира.

     А тот, протягивал руки, увещевал своим чарующим голосом.

     - Не надо меня бояться, - почти молил он. – Я всё тот же, просто поменялись твои представления обо мне. Ведь мы были так счастливы.

     - Не приближайся, - шептала я, отгораживаясь руками, словно преграда из пальцев могла меня защитить. Расстояние между нами сокращалось, вампир наступал мягко, стараясь не делать резких движений, но решительно. А в моей голове вертелась лишь одна спасительная мысль о балконе, через резные перила которых, я могу перескочить и оказаться на улице.

     - Не отталкивай меня, не беги. Нам же так хорошо было вместе.

     Шаг, второй, третий. Спина упирается в ажурную решётку перил. Разворачиваюсь к вампиру спиной, перемахиваю через преграду и бегу. Ветер несётся навстречу, ноги заплетаются в траве. Я несусь к краю горы, но не к тому, откуда так легко спуститься к морю, а в противоположную сторону, где горное плато резко обрывается, и на самом дне этого обрыва опасно ощетиниваются камни, поросшие мхом. Падение на них - верная и быстрая смерть. Падение на них- свобода, вечная свобода от вампира, от СГБ, который уже вписал меня в свой длинный страшный список предателей Родины.

     Ну, вот и всё, я на месте. Не даю себе времени передумать. Расставляю руки в стороны и прыгаю вниз.

     Пики розоватых камней приближаются стремительно, скоро меня размажет по ним безобразной кровавой лепёшкой. А камни ждут, безмолвные, равнодушные, ждут своей жертвы. Колючка кивает мне своей уродливой головой. Солнечные лучи тонкими золотыми спицами пронизывают густую зелень мха. А я падаю и падаю… Что- то сильное, похожее на стальные тросы, перехватывает меня за талию и тянет вверх. Я обессилено повисаю, закрыв глаза, не в состоянии больше бороться.

     Меня аккуратно кладут на траву возле дома, а потом, не давая опомниться, прийти в себя, наваливаются сверху. Губы, уже не нежные, а властные, горячие целуют жадно, яростно, словно ставя печати, подтверждающие мою принадлежность. Зубы чувствительно, даже болезненно прикусывают мочку уха, кожу на шее. Пытаюсь выбраться, выскользнуть из под тяжёлого горячего тела, беспомощно молочу кулаками по твёрдой спине. Наконец, вампиру это надоедает. Одной своей рукой он перехватывает мои запястья и удерживает их над головой, другой, срывает с меня одежду. Клочья материи летят в разные стороны вместе с пуговицами.

     Харвальд врывается в меня и двигается резко, грубо, отчаянно. И я, уже не кричу. Из моей груди вырывается стон, но не боли, а удовольствия. Мы сгораем в огне нашего безумия, кусаем и царапаем друг друга, стараясь выплеснуть свой гнев. Реальность раскалывается, распадается на крошечные осколки. И больше нет ни солнца, ни чаек, ни неба, ни травы. Я в центре воронки. Грохочет гром, сверкают молнии, а меня крутит и подкидывает, швыряет из стороны в сторону. И я, находясь между землёй и небом, перестаю бороться со смерчем, отдаюсь на милость победителя и кричу от неимоверного счастья, ведь я умею летать.

     Привычная картина мира восстанавливалась постепенно. С начала я увидела ширь голубого неба, потом почувствовала запах примятой травы, затем ощутила жар тела, прижимающегося ко мне, руки, обхватившие мою талию, дыхание в затылок.

     - Я не дам тебе уйти, - услышала я.

     Руки переместились на грудь, а язык прочертил линию от уха до плеча. Я вздрогнула от удовольствия. По телу вновь побежала дрожь желания, а внизу живота потянуло.

     Вампир удовлетворённо усмехнулся, заметив это.

     - Что и требовалось доказать, - произнёс он, слегка прикусывая кожу над плечевым суставом и обводя пальцем по ареолу соска. – Твоё тело принимает меня.

     - У меня есть ещё и разум, - постаралась я ответить как можно твёрже, но голос, предательски, дрогнул. Да, Харвальд был прав, моё тело не просто принимало его, оно млело, плавилось в объятиях вампира. Оно требовало ещё больше прикосновений, хотело слиться воедино.

     - Порой, здравый смысл оказывается плохим советчиком. Иногда полезнее слушать свои инстинкты. Откинь мысль о враждующих государствах, о небылицах, что пишут в ваших учебниках, придуманные кем-то правила о правильном и неправильном, и что останется? Останешься ты, хрупкая, запутавшаяся в стереотипах девочка, напуганная новым и непонятным.

     Голос ласкал, убаюкивал, зачаровывал. Так шуршит ветер в листве ранним утром, навевая самые сладкие сны.

     Я невольно улыбнулась. Как же было приятно лежать вот так, обдуваемыми морским бризом, обнажёнными, чувствуя друг друга. А голос! Какой у Харвальда великолепный голос лёгкий, светлый, мягкий, но в то же время сильный! Такими голосами исполняются партии прекрасных принцев и благородных рыцарей. Песню, что он поёт хочется слушать вечно. Усилился запах травы, он стал гуще, насыщеннее. Так пахнет умиротворение, спокойствие, понимание того, что не нужно никуда бежать, ведь здесь так хорошо. Хорошо? Да что хорошего в том, что я в Далере, что меня обнимает вампир! Это всё магия, чёртова магия! Вырваться, разорвать плен окутавшего меня морока!

     Усилием воли я заставила себя вскочить на ноги.

     Песня вампира оборвалась на полуслове.

     - А ты сильная, - усмехнулся он, опалив синим огнём своих нечеловеческих глаз. По интонации, с которой он это произнёс, было не понять, раздосадован он этим фактом или обрадован.

     - Как видишь, - с вызовом ответила я, опасливо пятясь.

     - Не обольщайся, Вера. Ты всего лишь человек, а я- маг изготовитель уникальных артефактов. Стоит мне пожелать, и ты будешь меня бояться, или обожать, или умирать от тоски.

     - Харвальд, - прошептала я, поняв в одно мгновение, что крики, истерики и обвинения не помогут. Нужны правильные слова, убедительные аргументы. – Мне всего восемнадцать, мне хочется многое испытать, поступить в институт, насладиться студенческой жизнью, выйти замуж, по нашим, человеческим законам. Я хочу встречаться с друзьями, ходить в гости, посещать театры. У меня есть родители, которые с ума сходят от беспокойства. И если ты действительно меня любишь, если желаешь мне счастья- не держи, не запирай в своём солнечном раю. Позволь жить обычной человеческой жизнью.

     На этих словах силы мои иссякли, и я тяжело опустилась на траву, закрыв руками лицо.

     Какое- то время ничего не происходило. Я сидела неподвижно, боясь взглянуть в пронзительные вампирские очи, боясь прочитать в них отрицательный ответ. Именно в эту минуту нестерпимо захотелось домой. Запах маминых блинчиков по утрам, отец за рулём своего автомобиля, весёлая шумная школа, сообщения и обсуждение фотографий в «Компашках». Властитель вселенной, как же я соскучилась по всему этому! Как же мне не хватает таких обыденных, простых вещей!

     Меня подняли на руки, прижали к загорелой широкой груди, понесли в дом.

     - Ты действительно хочешь уйти? – едва различимо спросил Харвальд, открывая дверь и заходя внутрь.

     Я кивнула, одновременно стараясь выбраться из ловушки. Но вместо того, чтобы опустить строптивую ношу на землю, вампир прижал к себе ещё крепче. И теперь, я не могла даже полноценно дышать, не то, чтобы шевелиться.

     - Я больше не нужен тебе? –голубые омуты глаз просили отрицательного ответа, сердце, колотящееся в огромной груди, к которой меня так тесно прижимали, билось в панике, боясь услышать страшное : «Да».

     Я вновь утвердительно кивнула.

     - Я не могу тебя неволить, хотя располагаю такой возможностью, - обречённо прошептал Харвальд. –Мне слишком дорога твоя жизнь и твоё здоровье, чтобы вторгаться в сознание и переделывать его на своё усмотрение. Но знают боги, как же мне больно тебя отпускать.

     - Может, поставишь меня на землю? –спросила я, как можно суше. Пусть не думает, что своими признаниями сумеет меня разжалобить. Хотя, в груди всё сжималось, а в глазах щипало от слёз. Как же нестерпимо хотелось дотронуться до русых волос, в которых запуталось солнце, провести рукой по щеке, ощутить касание этих мягких тёплых губ.

     - Это вампир, - напомнила я себе. – Твой враг, враг твоей Родины. Он разлучил тебя с родителями и друзьями, хотел оставить здесь, для выкачивания крови. Ему нельзя верить!

     - Нет, - ответил Харвальд. –Мы скоро расстанемся, дай мне побыть с тобой ещё немного, насладиться твоей близостью. Я ведь не прошу многого, верно?

     Лаборатория удивила меня своим простором, прохладой и множеством воздушных шаров, висящих под потолком.

     - Здесь я провожу магические эксперименты, - не без гордости проговорил вампир, ставя меня на пол. – Если тебе интересно, я- королевский маг, один из лучших магов страны.

     Вампир приманил к себе связку мелких, похожих на ягоды смородины прозрачных шариков, оторвал от грозди один шарик и подал его мне.

     - Возьми, Вера, это очень слабенький артефакт, ваши жучки не смогут его засечь.

     - Что это? – спросила я, с интересом рассматривая ягодку.

     - Средство связи. Если захочешь вернуться, укажи шарику место встречи и выпусти его в небо. Я приду за тобой.

     - Не захочу, - твёрдо ответила я, возвращая шарик.

     - Позволь мне надеяться, - вампир сжал мои пальцы, затем поднёс их к губам, медленно, осторожно, боясь отвержения.

     - И как же ты собираешься оказаться в Человеческом государстве, где всё увешано жучками безопасности?

     - У магов свои секреты, - подмигнул Харвальд, и сердце моё кольнуло от его схожестью с Мишей, моим Мишей, таким родным, таким любимым, навсегда потерянным.

     Вампир подозвал к себе несколько шаров, размером со средний апельсин.

     - Смотри, - сказал он. Указывая на красный шар, внутри которого проявилось очертание человеческой фигуры. – Это человеческий запах. Запах вашего тела зависит от возраста, образа жизни, питания. Своим естественным запахом тело человека обязано работе потовых желёз- рудиментам, оставшимся от древних предков. А жучки безопасности работают по принципу антропанозного комара, распознают ваш запах, как естественный, привычный. И чем бы не был болен человек, что бы он не съел, жучок будет считать его правильным.

      Мы же, тесно связаны со своей стихией, пропускаем через себя её энергетические потоки, от того и пахнем, непосредственно ею. И жучок воспринимает нас, как нечто чужеродное, угрожающее безопасности. С помощью своего нового изобретения, я смогу обмануть вашу защиту, и позволить себе спокойно прогуляться в любой точке Человеческого государства.

     - Так это за него тебе король будет готов отписать половину земель? – горько усмехнулась я.- Ещё бы, такое количество свежей крови, заходи и бери.

     На душе стало и вовсе погано, хотя, казалось, куда ещё хуже? Но одно дело, когда ты, беспомощная и слабая, а другое- когда таковой, является вся твоя страна. И теперь, возвращаясь домой со школы, я каждый раз буду задаваться вопросом, а стоит ли мой дом на месте? Живы ли родители?

     - Не всё так просто, - вздохнул Харвальд с явным сожалением в голосе. – Почти вся ваша страна обколота амгрой, и найти свежую, не отравленную сывороткой кровь, довольно непросто. Службе поставок приходится отправлять комаров, приносящих образцы крови тех, кто нам может быть полезен. Да и новое моё изобретение ещё не испытывалось. Знаешь ли, не так то просто найти добровольца, согласного сунуться к вам, надеясь лишь на этот красный шарик.

     Повисла пауза. И чем дольше она затягивалась, тем шире становилась пропасть между нами. Разум кричал, что нужно цепляться за предоставленную возможность и текать из проклятой вампирской страны. Но сердце, глупое, привыкшее ускорять свой ритм, от прикосновений голубоглазого красавца, от его улыбки, от его голоса, напоминающего потоки тёплого ветра, ныло, желая остаться.

     Харвальд выжидательно смотрел на меня, и в глазах его таких глубоких, таких пронзительно- ясных, плескалась мольба.

     - Останься! – словно кричали они. –Что я ещё могу предложить тебе? Что мне нужно сделать, что сказать?

     Я отвела взгляд, подавив в себе желание разреветься и броситься на шею этому парню, замереть в его руках, уткнуться в ткань серебристой рубашки.

     - Поедешь домой через Эвилию. Я попрошу своего знакомого пилота доставить тебя, - наконец произнёс вампир, открывая мне дверь в коридор, тем самым давая понять, что разговор окончен.

     Я вышла, прислонилась к прохладной стене, обессилено закрыв глаза. Можно считать себя победительницей, в конце концов, мне удалось отстоять своё право на свободу, спасти свою жизнь и честь. Ведь нет страшнее позора, чем умереть от клыков вампира. Но от чего же мне не радостно? Гордиться собой совершенно не хотелось, а душу царапали тонкие, но острые коготки тревоги. От чего-то возвращение домой казалось более страшным, чем пребывание в Далере.

     За окном, остервенело, бушевал ветер, пригибая к земле траву, ломая сучья деревьев. Небо почернело от набежавших туч, а море с такой силой билось о берег, поднимая камни, что его рёв был слышен даже в доме. Потоки ветра, ставшего ледяным и пронизывающим, врывались в открытые окна, безжалостно трепали шторы, хлопали створками дверей, грозясь сорвать их с петель.

     Я бросилась в ванную, упала на кафельный пол, зажав уши руками, уткнувшись носом в ровные голубые квадраты напольной плитки, и разрыдалась.

     А ветер бушевал и бесновался, воя в вентиляционных шахтах, оплакивая свою несостоявшуюся любовь.

     

     

     

     

     

      Глава 10.

     Стоило маме открыть передо мной дверь, как я сразу же поняла- стряслось неладное. В нос тут же удушливой волной ударил тяжёлый запах беды. Зловещие ароматы нашатыря и сердечных капель тесно сплелись с кислым духом рвоты, мочи и пота.

     Сама же мать больше напоминала призрак, чем вечно хлопочущую на кухне женщину.

     Под глазами пролегли густые синие тени, словно она не спала несколько ночей, бескровные губы мелко подрагивали, пряди немытых волос прилипли к вспотевшему бледному лбу.

     - Мама, - встревожено прошептала я. – Ты заболела?

     Мать отрицательно покачала головой, приложив указательный палец к губам, затем посторонилась, пропуская меня внутрь.

     Дверь захлопнулась, и почему-то, я почувствовала себя мышкой, угодившей в мышеловку.

     - Как ты могла? – зашипела мать, затащив меня на кухню.- Ты же погубила его! Ты, малолетняя, неблагодарная тварь, убила всех нас! Зачем ты вернулась?

     На кухне, всегда такой светлой, уютной, благоухающей блинчиками и ватрушками, царил настоящий погром. В раковине высилась гора посуды, кругом валялись грязные полотенца, шкафчики распахнуты, на столе в небрежном порядке разбросаны лекарства.

     - Что произошло, ты можешь мне сказать? – зашептала я в ответ.

     Хлёсткая пощёчина обожгла правую половину лица. Я отшатнулась. Родители никогда не поднимали на меня руку, даже по попе не шлёпали.

     Губы матери сжались в узкую полоску, глаза яростно сверкнули, руки затряслись.

     - И ты ещё смеешь спрашивать?- выплюнула она. – Мы гордились тобой, считали тебя умным, рассудительным человеком. А на поверку, наша дочь оказалась шлюхой, раздвинувшей ноги перед врагом.

     Во рту разлилась горечь. Сердце пропустило удар от ужаса перед неминуемой расплатой за моё безрассудство. Шум в голове и жар стыда, опаляющий лицо не давали сосредоточиться, найти лазейку, как- то защитить себя, оправдаться.

     Моё местонахождение выдал чип, по этому спрашивать, откуда родители узнали о моих отношениях с вампиром - бессмысленно. Да и моих одноклассничков, вернувшихся из Эвилии на три дня раньше меня, уже, наверняка успели допросить.

     - Я не признала в нём вампира. Думала, что просто познакомилась с крутым парнем, хотела утереть нос подружкам…

     - Закрой свой рот! – взвизгнула мама. Капли её слюны попали мне в лицо. – Кого мы вырастили?! Да лучше бы ты сдохла от своих приступов! А мы с твоим отцом бегали по врачам, покупали дорогие лекарства. И чем ты, потаскуха, отплатила нам за нашу любовь, заботу, доверие?

     Мать перешла на крик, больше походящий на рёв раненного зверя. Теперь она и не думала соблюдать тишину. В расширившихся от ярости глазах плескалась чёрная ненависть, боль и страх, руки то и дело хватались за волосы, с силой дёргая их.

     - Ты предала своих родителей, свою Родину! Ну, какого тебе было с вампиром? Понравилось? А Далер- страна лазурных прибоев и цветущих магнолий по душе пришлась? Вот и оставалась бы там!

     И это кричит мама? Моя добрая, мягкая, безответная мама?

     Всё происходящее напоминало дурной сон, в котором все события перевернулись, переплелись.

     Слёзы душили, в горле разрастался гадкий комок, не дающий дышать, говорить, чётко мыслить. Как же это не справедливо. Меня обманули, украли жучок безопасности, вывезли во вражескую страну в сонном состоянии. И вместо того, чтобы понять меня, пожалеть, самые дорогие, самые близкие люди на свете обрушивают на меня проклятия, желают смерти, готовы выгнать из дома.

     Вязкое мглистое туманное зимнее утро лениво втекало в окно нашей кухни, тикали настенные отцовские часы. Лист отрывного календаря указывал на то, что сегодня десятое января. Первый день учёбы после новогодних каникул. Сейчас бы я собиралась в школу, пила утренний кофе спорила с мамой, что надеть, куртку или шубу. А отец бы возмущённо торопил меня, ведь ему ещё и на работу успеть надо.

     Но, по чему –то мне казалось, что, как раньше уже не будет. Не будет ни отличницы Вероники Краевской, ни строгого, но справедливого отца, ни дружных завтраков. Всё безвозвратно утеряно.

     - Мы стольким пожертвовали ради тебя! – продолжала изрыгать мать, сжимая собственную голову ладонями. – Отцу предлагали пост в столице, но он отказался от него, ради твоего здоровья. Ты бы не выдержала шума и задымлённости мегополюса. А Валентин мог бы стать вторым секретарём…

     - Если бы мог, то стал, - проскрипела я, противный ком не хотел сдвигаться и тяжёлым камнем сдавливал голосовые связки. – Он не из тех, кто поступится своей карьерой ради чего-то другого. Вы же знали, что мои приступы провоцирует проклятый чип. Но вы не отказались от его вживления под кожу любимому ребёнку, так ведь? Отказаться от чипирования, значит отказаться от государственной службы. Папочка пожертвовал моим здоровьем во имя карьеры, а ты – во имя сытой жизни. По этому, не смей упрекать меня!

     Слёзы водопадом брызнули из глаз. Я обессилено уселась на пол и заревела в голос, всерьёз осознав своё полное одиночество. У меня никого и ничего нет ни родителей, ни дома, ни друзей. Я раздавлена, опозорена. В школе наверняка всё знают…

     Дверь на кухню с грохотом распахнулась, и на пороге возник отец. Он держался за дверной косяк, покачиваясь, и смотрел на меня всё тем же почерневшим, ненавидящим взглядом. Резко вскочив, я уставилась на него,

     и похолодела от страха, чудовищного, заставляющего покрываться кожу мелкими пупырышками, поднимающего волосы на затылке. Но страшно мне стало не за себя, а за отца.

     Его лицо было мертвенно- зелёным, а губы отливали синевой. Черты заострились, ноги и руки дрожали, а в волосах проступила седина.

     - Валечка, миленький, - запричитав, мать бросилась к нему. – Зачем ты встал, родной. Тебе нельзя.

     - Пошла вон! - каркнул третий секретарь, отталкивая жену, стараясь отцепить от своей пижамы её руки.

     Мать взвыла, упала на колени и начала покачиваться из стороны в сторону.

     - Ты, - обратился ко мне отец, тыча в меня пальцем. – Сучка! Ты всех нас убила! Нас сгноят в застенках СГБ. Мы сдохнем, как собаки давясь собственным дерьмом и блевотиной. Лучше я сам тебя убью.

     Отец неровной походкой двинулся на меня. Я попятилась назад, надеясь на то, что папа слаб и долго гоняться за мной не сможет. Но и мои ноги, словно прилипли к полу, каждый шаг давался неимоверным трудом, в глазах двоилось от слёз и страха.

     - Милый, Валечка, родненький, - мать, голося и заламывая руки, подползла к отцу на коленях. – Иди ложись, у тебя инфаркт. Прошу тебя.

     Не знаю, что тогда на меня нашло, какие бесы толкнули на эту гнусность. Страх за родителей? Ужас перед подвалами СГБ? Чувство вины перед Родиной? Но как бы там ни было, я вероломно предала Харвальда, собственной рукой, подписала ему смертный приговор.

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 11.

     

     Я шла на встречу со своим любимым, как на эшафот, в прочим, так оно и было. Ноги подкашивались, по телу разлилась слабость, к горлу подкатывала тошнота от одной только мысли, что я обрекаю Харвальда на смерть, своими руками наношу нож в спину. Но назад уже не повернуть, не отказаться. Последние инструкции от сотрудников СГБ получены, группа захвата ожидает в условленном месте, отцу пообещали, в случаи успешной операции, восстановление на службе. Надо ли говорить, что две недели подготовки к операции, школу я не посещала. Любые контакты с посторонними лицами как по телефону, так и в социальных сетях были запрещены. Да мне никто и не звонил. Одноклассники хранили молчание. Лишь в « Компашках» я наткнулась на обсуждение моей персоны. Девицы из класса активно полоскали мою интимную жизнь.

     - Как вы думаете, девчата, - вопрошала Светка- инициатор данной беседы. – Лишилась ли Краевская девственности со своим вампиром?

     - Конечно! – отвечала ей Алёнка. – Говорят, кровососы довольно страстные. Могут и до смерти затрахать.

     Дальше шли смайлики, высовывающие язык.

     - А чего она вернулась то, не пойму?- в разговор вмешался Денис. Да уж, я была о нём лучшего мнения. – Осталась бы с кровохлёбом, здесь ей в любом случаи ничего не светит.

     - Да прогнал он её, ребята! – Аришка для пущей убедительности поставила смайлик, проливающий слёзы. – Даже вампирюге не нужна эта сухая селёдка…

     Читать больше не было сил, и я захлопнула ноутбук, а потом долго плакала, зная, что никто, даже мама, не пожалеет, не подбодрит.

     Каждый день за мной приезжала машина с тонированными стёклами, и двое мужчин в тёмно-зелёных плащах выводили меня из дома, чтобы сопроводить к месту операции. Мне по нескольку раз, как полоумной, объясняли, куда я должна пойти с Харвальдом с начала, по какой аллейке прогуляться, в какую лавку зайти, и где, наконец, передать вампира в лапы СГБ.

     И вот этот день настал. Яркое зимнее солнце отражалось в стёклах домов, блестело в кристалликах снежного наста. Слишком яркое, колючее, холодное и ослепительно-злое, оно равнодушно взирало на копошащихся людишек. И мне хотелось притушить этот свет, какой-то чужой, навязчивый, совершенно лишний, в тот момент, когда на душе так сумрачно, так гадко, и отвращение к самой себе грызёт, покусывает маленькими острыми зубками.

     Под ногами хрустит снег, тоже слишком громко, неприятно. Проносятся мимо машины, и клубятся по дороге голубоватые облака выхлопного газа. В упругом морозном воздухе стойко висит запах бензина.

     Вхожу в ворота городского парка развлечений. Там, несмотря на будний день, шумно и весело. Катятся с ледяной горки разноцветные детишки. То и дело, звеня колокольчиками, проводят по аллеям лошадь, предлагая прокатиться. С цветных лотков продают горячий чай, пирожки, шашлык и сладкую вату. Со стороны аттракционов доносится восторженный визг.

     Мне тоскливо и зябко. Хочется упасть на кровать в своей комнате и забыться. Все вокруг кажутся счастливее меня. И этот карапуз, не желающий. уходить домой, и вон та старушка, выгуливающая чёрного лохматого пёсика, и девушка, ругающая своего парня за опоздание. Только я какая-то непутёвая. Ну, предам я вампира, схватят его доблестные сотрудники СГБ, и что? Моя то жизнь как изменится? Может быть мне и удастся вернуть былое доверие родителей, но смогу ли сама им доверять, после того, что узнала о чипе? Ну и мороз! Пальцев ног я уже не чувствую, да и нос, скорее всего, успела отморозить. Надо было под шубу свитер надеть. Но разве до одежды мне было тогда? Тягостная обстановка в нашем, некогда таком светлом и уютном доме, гнала прочь. Визиты людей в зелёных плащах стали восприниматься мной, как благо, как передышка, отдых, от укоряющего взгляда и упрёков матери, от болезненных стонов отца.

     Я вновь начала повторять свою мантру, слова которой не сколько успокаивали, столько отвлекали:

     - Всё наладиться. Мне нужно лишь дожить до выпускного. Сдать экзамены, и я уеду поступать в другой город. Начнётся совсем новая жизнь. Я всё перепишу набело, стараясь не допускать старых ошибок.

     Меня окутало теплом, лёгким, ненавязчивым. И я, невольно, улыбнулась, так как поняла, кто стоит за моей спиной.

     - Давно ждёшь?

     Харвальд улыбался так открыто, так светло, что сердце сжалось от жалости и нежности к этому мужчине. Какая же я все-таки дрянь, циничная, беспринципная дрянь!

      Тёплые пальцы вампира коснулись моей щеки, приподняли подбородок.

     Мы встретились взглядами. В его голубых осколках неба было столько любви, столько радости от встречи, что я просто не смогла сдержать слёз.

     - Что случилось, моя хорошая?- спросил он, прижимая меня к себе.- Я чувствую твою тревогу. Не хочешь со мной поделиться?

     Харвальда не обмануть. Это не мальчишка- одноклассник, которому можно навешать на уши любую лапшу. Вампиры ощущают запах эмоций, и врать о том, как я рада его видеть, ну прямо до слёз, бессмысленно.

     - Я предатель родины, - голос мой звучал совсем тихо, но маг услышал. – Я здесь никому не нужна, даже маме и папе.

     Как же приятно, когда тебя жалеют, когда прижимают к своей груди, гладят по голове, уверяют в том, что решат все твои проблемы. А мне так не хватало его голоса, запаха, прикосновений.

      Харвальд вжимал меня в себя, закрывая, пряча от всех невзгод, от всех неприятностей мира. А я удовлетворённо жмурилась, нежась в его тепле, как кошка, в лучах весеннего солнца. И пусть мы скоро расстанемся навсегда, пусть потом, голубоглазый нарушитель законов меня возненавидит, но этот волшебный миг мой, и останется моим до конца жизни.

     - Странно, - прошептал мне в самое ухо Харвальд.- Мы ещё не прошли обряд соединения, а я так нуждаюсь в тебе. И как хорошо, что ты, всё же, решила вернуться. Обещаю, родная моя, ты никогда не пожалеешь об этом решении. Моё сокровище, моя жизнь, я так люблю тебя. Гораздо сильнее, чем любишь меня ты. Но это и не важно! Моего чувства хватит на двоих. Знаю ведь, что нужно сейчас куда –то идти, что- то делать, но боюсь отпустить, вдруг вновь исчезнешь.

      Слёзы текли, не останавливаясь. А если всё рассказать ему? Покаяться в своей слабости, уйти с ним в Далер? Но как я могу бросить отца и мать, оставить их на растерзание СГБ? Нет, мне придётся пронести свой крест до конца.

     - Не плачь, девочка моя, всё уже позади. Нам предстоит долгая-долгая жизнь, и, клянусь богами воздуха, я сделаю всё, чтобы она была счастливой.

     Харвальд всё же отпустил меня, и мы зашагали с ним по аллее вдоль заиндевевших тополей.

     - Хочу попрощаться с городом, - сказала я, проклиная свой лживый язык.- Ведь у меня больше не будет возможности увидеть его.

     - Конечно, - согласился вампир. – Нам торопиться некуда.

     Мы съели по пирожку в одной из лавчонок, прокатились на карусели. Наша кабинка вращалась быстрее всех, не на шутку пугая мамаш и восхищая детишек.

     Потом мы спустились в шумное разноцветье подземного перехода, где пели уличные музыканты, старушки, убеждали приобрести изделье из пряжи или лозы, художники предлагали написать портрет. И я, руководствуясь каким-то странным порывом, обратилась к худощавому парню, чтобы тот нарисовал Харвальда.

     - Зачем вам блокнотный лист? – удивился моей просьбе художник, ероша и без того торчащие во все стороны рыжие волосы.- Его на стену не повесишь…

     А я и не хочу никуда вешать, - твёрдо ответила я.

     Парень проворчал что то похожее на : «Любой каприз за ваши деньги» и принялся за работу.

     Нас пасли, и я это знала точно. Везде, где мы с вампиром сегодня окажемся, будет человек от СГБ. Кто он? Может быть старик, пиликающий на скрипке? А может полная женщина, торгующая газовыми шарфами? В глазах прохожих не было ни удивления, ни возмущения, ни страха. Нас с Харвальдом воспринимали, как обычную парочку, прогуливающую учёбу. Значит, изобретение королевского мага работает. И может быть, через какое-то время, по нашему государству будут расхаживать толпы кровожадных монстров, выбирающих свою жертву.

     - У вас очень интересное лицо, - говорил художник Харвальду. – В нём есть что-то неуловимое. Хочется это поймать, запечатлеть, но никак не получается, словно гоняешься за ветром.

     Да уж, знал бы этот мальчик, насколько прав сейчас.

     - Сколько тебе лет? – спросила я вампира, когда мы обедали в кафе.

     - Мне 280,- ответил Харвальд.

     - А это мало или много для вампира? Ты вообще, старый или молодой?

     - Не подросток и не юноша, но и не старик. Вампир перешагнувший рубеж двухсотлетия, считается совершеннолетним, может сам принимать решения, поступать на службу, совершить обряд соединения аур.

     - Получается, ты жил до войны?

     Мне хотелось знать о нём, как можно больше, урвать за этот день всё, что я не успела за неделю пребывания в Далере. Запомнить его таким. Весёлым, улыбающимся, с блестящими глазами, растрёпанной чёлкой. Стол накрытый розовой скатертью, тарелки с салатом и рагу, стаканчики с красным соком, в которых играет морозное солнце, бьющее в окно.

     - Да, жил. Когда началась война, мне исполнилось 180 лет. У меня, по причине юного возраста, не было личного источника. Костя принадлежал родителям. Знаешь, он был мне, как брат. Я доверял ему все свои тайны, мы ходили по человеческим и вампирским вечеринкам, знакомились с девчонками. Я даже решил научить Костяна магии, чтобы тот смог произвести впечатление на какую- то там Наташку. Но у человека слишком слабая связь со стихиями, и, разумеется, у нас ничего не получилось.

     - Но ты пил его кровь?

     - Пил и я, и родители. Костя очень боялся этого. Боялся однажды не проснуться после очередной кровопотери. Мне было жаль друга, я ненавидел себя в те дни, когда наступала очередная дата забора. Иногда он просил меня отложить процедуру на другой день. В его глазах было столько неподдельного страха, столько мольбы. Но что мог сделать я, мальчишка. Родители никогда бы не послушали меня. Для них Костя был просто источником, тем, кому платят деньги за кровь. Тогда и они, и я, да что там говорить, все вампиры считали себя непобедимыми, сильными, могущественными хозяевами планеты. Как же мы тогда все ошибались! Но о своей ошибке узнали только тогда, когда ночью в наши дома ворвались человеческие солдаты с багроговыми пушками, серебряными иглами и топорами, а источники предали нас, испортив свою кровь введением сыворотки на основе амгры. Я помню густой запах багрога, клубы его розовых паров, нашу боль и беспомощность. Когда ты лежишь на полу, задыхаясь, корчась от боли, а твой источник наносит тебе удар за ударом с помощью серебряного топора. Ты слышишь хруст собственных костей, чувствуешь, как серебряная игла входит в твою плоть и видишь глаза, горящие ненавистью. Костя убивал мою мать методично, с наслаждением, упиваясь её криками. А я смотрел, намертво прилипнув к полу, вопя от собственной боли, и ничего не мог сделать.

     - Ты хочешь отомстить людям?

     От истории, рассказанной Харвальдом, замутило, рагу и салат потеряли свою привлекательность. Неужели это правда? Неужели люди могут быть столь вероломны, столь жестоки, чтобы врываться в дома, убивая женщин и детей, получая от своих злодеяний удовольствие? Хотя, могу ли я осуждать их, ведь у меня не брали кровь, не держали в своём доме на правах зверюшки. И кто знает, может быть сейчас, загоняя Харвальда в ловушку, я предотвращаю начало новой войны.

     - Нет, не хочу, - горячая ладонь накрыла мою руку, слегка сжимая пальцы. Внизу живота сладко запульсировало, по телу прокатилась волна желания. Прижаться к горячему телу, раствориться в нём, стать им. И даже если он выпьет мою кровь, мне уже будет неважно. Я побегу этой кровью по его венам, прямо к сердцу.

     - Среди моего народа есть те, кто живёт местью. Они убивают во имя памяти своих любимых. Делают заказы службе поставок , чтобы те притащили им потомка того, кто убил их возлюбленную, ребёнка или мать. Но таких безумцев не так много. В основном, мы стараемся жить без людей, выращивая собственных источников, оплакиваем близких, навсегда ушедших к своей стихии.

     На город опустился лиловый вечер. Люди спешили домой. Кто -то тянул за собой санки, с сидящим в них карапузом, кто -то, нёс сумки с продуктами. Призывно горящие витрины по одну сторону, поток светящихся фар- по другую. И всё утопает в прозрачной желтизне уличных фонарей. Жёлтый снег, жёлтые лица, жёлтые ветви голых деревьев. Харвальд обнимает меня за плечи, окутывает коконом магического тепла. Но я не могу согреться. Я стыну изнутри, от осознания неминуемой беды, от того, что сейчас, совсем скоро не будет ни магии, ни больших горячих рук, ни блестящих голубых глаз.

     Дальнейшее напоминало дурной сон, который я смотрела со стороны, не в силах вмешаться и что- то изменить.

     Фойе в городской гостинице, круглая, словно зрелая тыква, женщина за стойкой, ключи в моих пальцах. Я держу их брезгливо, будто этими ключами, совершалось какое- то преступление. Лифт узкий и тёмный поднимает нас на десятый этаж. Цифры меняются на табло, приближая Харвальда к гибели. Страстный долгий поцелуй в губы. Задыхаюсь, но не стремлюсь освободиться. Лишь крепче обнимаю своего вампира, глажу по нечеловечески - гладким щекам, расстёгиваю пуговицы на его пальто, чтобы провести ладонью по рельефу мышц.

     Створки дверей разъезжаются, и мы вываливаемся в тихий, безлюдный коридор. Он тёмен, лишь аварийное освещение рассеивает мрак. Идём вперёд, к самой последней двери. Я медлю, боясь повернуть ручку, желая продлить последние минуты с ним, со своим любимым. Харвальд, ничего не замечая вокруг, целует мой затылок, потом его губы спускаются по шее. В животе скручивается узел. И я уже готова предупредить вампира об опасности, мы бы успели, любой вампир гораздо быстрее человека. Нам ничего бы не стоило вылететь в окно. Но пальцы нажимают на железо ручки, дверь поддаётся, и мы оказываемся в комнате, наполненной густым дымом багрога. Темнота, я ничего не вижу. Чьи -то руки обхватывают меня за талию, и оттаскивают от тела, бьющегося, словно огромная рыбина, в серебряной сети. Сотрудники СГБ действуют беззвучно, профессионально быстро. Пытаюсь что- то выкрикнуть, но жёсткая ладонь в кожаной перчатке закрывает мне рот. Безжизненный белёсый свет фонарика выхватывает перекошенное от боли лицо вампира. В глазах Харвальда застыло непонимание, детская обида, отчаяние. Меня выталкивают в коридор, волокут к лифту, а потом уже на улице передают из рук в руки отцу.

     Мы молча едем в машине, и я тупо смотрю перед собой. Всё кончено. Харвальда, мага воздуха, молодого вампира и просто весёлого солнечного парня больше нет.

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 12.

     В классе душно. Гудят под потолком лампы, за моей спиной шепчутся Светка и Аришка, не обо мне, а просто о каких- то своих делах. Шуршат страницы учебников, математик- Георгий Степанович объясняет новый материал. Он стучит по доске куском мела, и от этого в моей голове вспыхивают фонтанчики боли. Я ничего не могу понять, белые цифры на зелёной доске пляшут перед глазами. Тетрадь открыта, её страницы девственно пусты.

     Смешки девчонок за спиной колют, подобно иглам. И я завидую их беззаботности, их простому, незамысловатому юному счастью. Когда- то всё это было и у меня, а, может быть, ещё и будет. Нужно лишь прожить пол года. Хотя, кого я сейчас обманываю? Ведь я то знаю, что дело не в бойкоте, что объявил мне класс, не в косых, укоризненных взглядах учителей, ни в насмешках и тычках, со стороны других учеников школы. Дело во мне самой. Как теперь жить с таким грузом? Как простить себе моё предательство, эти голубые чистые глаза, полные укора и разочарования?

     Достав из потайного кармана своего рюкзака блокнотный лист с портретом моего вампира, я впилась взглядом в любимые черты. О чём он думал тогда, мой весёлый, бесшабашный маг воздуха? Харвальд мне верил. Верил, позируя рыжему юноше, верил, делая заказ в кафе, верил, заходя со мной в гостиничный номер.

     - Краевская, чему будет ровняться игрек?- ворвался в мои мысли голос математика.

     Я подняла глаза от портрета. Класс злорадно хихикал. Где же их принципиальность? Раз уж решили считать меня пустым местом, так будьте последовательны до конца. Над кем же вы смеётесь, если меня для вас не существует?

     Математик – низенький седовласый старичок в поношенном костюме укоризненно жевал губами и качал белоснежной седовласой головой с розовой лысиной посередине.

     - Встаньте, голубушка, - продребезжал старик. – Уважьте старость.

     Я поднялась со своего места.

     Взгляды, злые, насмешливые, ненавидящие, удовлетворённые. Ни в одном я не прочла хотя бы толику сочувствия.

     - Вы, дорогуша, ни чем не лучше остальных. Так назовите мне хоть одну причину, почему я должен ставить вам хорошие оценки за просиживание штанов в классе. Мне на уроках лодыри не нужны, так и знайте. Два, Краевская!

     А ведь было время, когда старикан рисовал мне пятёрки даже тогда, когда меня в классе и не было, или за хиленький ответ.

     - Знаю, милая девочка, - говорил он, демонстрируя вставную челюсть. – Математика - не ваш конёк. Вы достигнете высот на другом поприще, и, может быть, вспомните добрым словом старого учителя.

     Пока отцу не вернули пост и все его привилегии, мне так и будут ставить двойки заслуженно, как сейчас и незаслуженно, как это произошло на уроке географии.

     Я перечислила все полезные ископаемые, добываемые в Человеческом государстве, не забыв о добыче амгры в Амгроведске и богроге в багроговых пещерах, находящихся в Богрогоградской области. Но Полина Егоровна влепила мне кол в журнал, заявив, что, я не сказала самого главного. Залежи амгры находятся в амгровых болотах, и это - просто недопустимая ошибка.

     - Не пойму, Краевская, как ты собираешься сдавать экзамены при таком низком уровне знаний? - красивое лицо молодой женщины скривилось в кислой гримасе. Губы, обведённые ярко- розовой помадой, сложились бантиком.

     Класс ликовал. Наигранно удивлялся: « Как можно было забыть о болотах? Об этом даже двоечник Лопухов знает!»

     - Раньше мой уровень знаний вам не казался столь низким, - отпарировала я, стараясь унять дрожь. Меня трясло от возмущения, от несправедливости, от желания оттаскать белобрысую дрянь за космы.

     - Мы тебя жалели, - невозмутимо ответила училка. – Боялись спровоцировать очередной приступ. Знаешь ли, никому не хотелось подтирать за тобой слюни, мыть пол после того, как ты обмочишься. Но, деточка, это выпускной класс, игры закончились, и пора начать трудиться, не давя на жалость преподавателей.

     Было обидно до слёз. От лжи, что выплёвывал этот гнилозубый рот, от несправедливости. Если математика и физика у меня шли со скрипом, то география, был моим любимым предметом. Я всегда готовила доклады, участвовала в олимпиадах и даже получала первые места. Тремор в пальцах усилился. Я, что есть мочи, вцепилась в край столешницы, так, что побелели костяшки пальцев.

     - Никогда не давила на жалость, - рявкнула я, стараясь сжечь взглядом эту кикимору, стоящую у доски в сморщенных на коленях колготках, в старом линялом свитере.

     - Итак, - не обращая на меня внимание, Полина Егоровна принялась водить указкой по карте, зазывно покачивая крутыми бёдрами. –Амгроведская область, самая отдалённая от центра область нашего государства. Средняя температура воздуха зимой равна -25 градусов по Цельсию, а летом, от 0 до -5 градусов. Климат суров не только низкими температурами, но и пронизывающими холодными ветрами со скоростью 30 метров в секунду и выпадением осадков виде ледяного снега, имеющего сизую окраску. Небо всегда закрыто плотным пологом облаков, и местные жители лишены солнечного света. Именно благодаря этому феномену и образуются амгровые болота. Прямые солнечные лучи разрушают хрупкую структуру амгры…

     Последним уроком должна была быть физкультура, и я решила сбежать домой. Во- первых- переодеваться в туалете с кучей ненавидящих меня девиц – удовольствие довольно сомнительное, а во- вторых- получать очередную двойку совершенно не хотелось. Спорт- не моя стезя. Мяч всегда норовил ускользнуть из рук, от бега кололо в боку и жгло в груди, а при одном взгляде на шведскую стенку, начинало ломить суставы. И если раньше, когда я была дочерью третьего секретаря приёмной СГБ, физрук жалел меня, и я отделывалась рефератом, то теперь, когда вся наша семья имеет неопределённый статус, поблажек от усатого дядьки в спортивном костюме, лучше не ждать.

     Теперь и учителя, и одноклассники будут отыгрываться на мне за свою трусость, подобострастие, унижения. Они припомнят мне всё и незаслуженные оценки, и дни, когда им, после уроков приходилось оставаться в школе, на мероприятия, подготовленное мной, за свою беспомощность перед моим отцом. Вот только что они все будут делать, когда папочку восстановят в должности? Ведь СГБ обещал ему это, в случаи успешно проведённой операции. Хотя, кто этих чиновников знает? В конце- концов, обещать- не жениться. Я, стараясь не растянуться на, отполированном сотнями ног, тротуаре, направлялась к трамвайной остановке. Как же это, оказывается, унизительно ездить в общественном транспорте. Шубы, куртки, пуховики окружают тебя, грозясь раздавить. Толстая кондукторша протискивается, раздвигая толпу своим пузом, требуя оплатить проезд. А ты, сжатая со всех сторон, беспомощно вертишь головой, вглядываясь в запотевшую муть окна, боишься пропустить свою остановку. Пахнет потом и прогорклыми щами, нечищеными зубами и едким ароматом дешёвых духов. Кто- то наступает тебе на ногу, и вместо извинений, изрыгает матерное слово, не в твой адрес, а просто так, выражая своё отношение к творящемуся безобразию. Как тут не вспомнить о плавно скользящем, сквозь утреннюю мглу, автомобиле, сосредоточенном на дороге, отце, музыке, льющейся из радиоприёмника?

     Грязная, неопределённого цвета машина, с визгом тормозит вплотную к тротуару. Я, бросив в её сторону равнодушный взгляд, направляюсь дальше. Слышу, как распахивается дверь и две внушительные фигуры в чёрных куртках и, надвинутых на лицо капюшонах, бросаются в мою сторону. Я не успеваю ничего, ни убежать, ни закричать. Меня обхватывают сзади, прижимают к носу тряпицу, пропитанную , омерзительно пахнущей, жидкостью и волокут к машине. Мир теряет очертание и меркнет.

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 13.

     Очнулась от боли в левом боку. Удар, ещё один и ещё. Открыв глаза, я никак не могла сообразить, где нахожусь, и что происходит.

     Взгляд упёрся в серую кашу снега. А совсем неподалёку от моего лица, топталось две пары потёртых, пыльных сапог. Одни сапоги нетерпеливо притоптывали, другие перекатывались с пятки на носок. В воздухе стойко разлился запах дешёвых сигарет, а к нему примешивался ещё один, очень знакомый, приятный, но навевающий тягостные воспоминания. Я сосредоточилась на нём. От чего- то, мне казалось важным вспомнить, где же мне встречался аромат карамели и клубники.

     - Оклемалась, сучка! – прошепелявили сапоги, перестав притоптывать.

     В рёбра ударилось что-то тяжёлое. Я застонала.

     - Уже начала попискивать?- глумливо осведомился второй обладатель сапог. – Ты у нас ещё не так пищать будешь.

     Подтверждая свою угрозу, он смачно харкнул мне на затылок.

     Руки, стянутые за спиной, начали неметь. Я попробовала пошевелить ими, чтобы ослабить узлы, но получила ещё один болезненный тычок.

     Дурман, липкий, тормозящий разум, приглушающий эмоции постепенно таял, уступая место панике. Она, обжигающе холодными потоками разлилась по венам, скользкой змеёй скрутилась в области солнечного сплетения, растеклась горечью во рту.

     В ворохе разноцветных обрывков мыслей я судорожно пыталась найти спасение. Что-то придумать, сказать. Ведь наверняка, произошла какая-то ошибка, путаница. И сейчас, на этом снегу должен лежать кто-то другой.

     - Что вам нужно от меня?

     Хотелось задать этот вопрос гордо, независимо. Но голос мой прозвучал жалко. Страх полностью овладел моим организмом. Онемели не только руки, но и язык.

     Происходящее напоминало сюжет дурацкого фильма. Но в фильмах всегда на помощь приходит супер –герой, который одним махом уничтожает негодяев и спасает, попавшую в беду красавицу. Где же он, мой рыцарь?

     - А ничего не надо, - хохотнули сапоги, сплёвывая на землю рядом со мной. – Нам просто нехер делать.

     Отчаяние накрыло плотным чёрным пологом, душным, не пропускающим ни одной искорки надежды. Переговоров не будет. Мне никто не озвучит свои требования, не поставит ни каких условий. А я так рассчитывала на благополучный исход всей этой истории.

     - Пожалуйста, - зашептала я, запоздало, вспомнив, что, как раз это самое « пожалуйста» говорить подобным личностям не следует. Оно действует на них, как красная тряпка на быка. Но роковое слово было уже произнесено, и на меня обрушился тяжёлый град ударов. По ногам и рёбрам, в живот и в голову. Меня крутило и болтало, и я видела то серую поверхность притоптанного снега, обагрённую брызгами моей крови, то безмятежную, равнодушную ровную гладь белёсых небес.

     Носок сапога летит мне в лицо. Тошнотворный хруст, и в рот мне стекает что- то горячее и солёное. Боль во всём теле. То резкая, словно яркая вспышка, то тупая и давящая, словно бетонная плита. Последний удар в голову, погружает меня во тьму, и я благодарно принимаю её, соскальзывая в спасительные объятия беспамятства.

     Почему я решила, что всё кончено? Почему ожидала найти себя на больничной койке? Жизнь жестока, и мне следовало это знать.

     С трудом разлепив глаза, я в отчаянии поняла, что нахожусь всё на той же дороге, только лёжа не на животе, а на боку. Руки всё так же связаны. На лице застыла корка свернувшейся крови.

     Порыв ветра донёс до меня всё тот же запах карамели и клубники. Теперь, смешанный с духом моей крови, он казался тошнотворным.

     - Разрисуем или так оставим? – спрашивал шепелявый голос.

     - Разрисуем, - икнул, затягиваясь очередной сигаретой, хриплый тенорок.

     Розовое платье, белокурая девушка у моих ног, свет лампы играет в россыпи страз на её заколке. Умоляющий взгляд и запах ягод и карамели. Вот оно, спасение! Да, бывшая подружка решила отомстить за унижение, поставить меня на место. Сейчас я признаю, что была не права, попрошу прощения, и буду свободна. Я готова, даже на колени перед ней встать, только бы она простила, смилостивилась. Плевать на гордость, кому она нужна, когда на кону твоя жизнь?

     - Светка, - хриплю я.

     - Вот чёрт! – рассерженной змеёй шипит одноклассница. – Пацаны, чё делать то?

     - Не дрейфь, - каркает тенорок. – Доказательств у неё, один хер, нет.

     Яркий огонёк надежды гаснет, и я вновь оказываюсь в удушливом коконе отчаяния.

     Что - то со звоном разбивается, пронзая зимнюю тишину. Слышу шаги. Они приближаются ко мне. Наконец, грубые руки переворачивают меня на спину. Я открываю глаза и не могу сдержать крика ужаса. Лицо, скрытое капюшоном наклоняется надо мной, поднося к моим глазам половину разбитой бутылки. Жёлтые, от никотина, пальцы сомкнуты на горлышке, пики осколков, словно в замедленной съёмке, опускаются, готовясь проткнуть гладкую кожу щёк, хрупкую оболочку глаз. Ещё немного, и моё лицо превратиться в кровавое месиво. Обрывки кожи и мяса будут обрамлять чёрные провалы пустых глазниц.

     Моё изуродованное тело оставят умирать на этой пустоши. Я буду беспомощно ползать по окровавленному снегу, слепая, сошедшая с ума от боли, и, наконец замёрзну, под аккомпанемент вороньего карканья.

     А страшный цветок всё ближе и ближе. Один из обломков, самый острый и длинный уже царапнул кожу лба…

     - Пацаны! – раздался знакомый голос. – Вы не охренели случайно мою бабу калечить?

     Цветок- убийца тут же полетел в сугроб. Сердце забилось облегчённо, надежда вновь показала свой слабенький, но всё же, луч.

     - Отвали, Ожег! – взвизгнула Светка. – Эта дрянь ответит мне за всё, и за пижаму, и за Дениску. Она столько крови нам всем попортила, вот и я хочу попортить ей личико.

     - Ну да, - ухмыльнулся одноклассник. Его разношенные, просящие кашу, ботинки остановились возле меня. – Мстишь, Светулька! Похвально. Вот только с чего вдруг ты так осмелела, милая? Раньше, пока Веркин папочка занимал свою должность, ты ей задницу лизала довольно активно.

     - Так же, как и ты, - не оставалась в долгу девчонка. – На себя посмотри.

     - Дура ты, Светик! – с этими словами, Ожегов помог мне подняться, и теперь медленно уводил куда-то в сторону.

     Мы действительно, находились на каком- то поле, неподалёку высились пёстрые кучи мусора, по которым шарили две облезлые собаки. Ни одна живая душа не смогла бы меня найти, и Светка это знала.

     - Ну да, - сплюнув, процедил сквозь зубы, держащие сигарету, один из капюшонов. – Не по- пацански как-то получилось.

     - Мы же не думали, братишка, что это твоя баба, - подхватил второй.

     - Ладно, - одноклассник продолжал тянуть меня за собой. – Бывайте.

     О таких страшных местах в черте нашего города я даже не подозревала. Да и о том, что вот так запросто, можно подъехать на машине и схватить любого прохожего, чтобы убить или покалечить, я тоже не знала. Взирала на мир сквозь тонированные стёкла отцовского автомобиля, любовалась фасадами домов, стоящих в центре города, верила в порядок и справедливость.

     Деревянные, покосившиеся двухэтажные бараки сиротливо жались друг к дружке, словно пытаясь согреться. Чумазые детишки в куртёнках, явно с чужого плеча, возились в куче снега. То и дело, кто - то открывал скрипучую дверь прямоугольной будки общественного туалета. И из неё резко и густо вырывался дух испражнений.

     - Нет, Лёх, ты только подумай, - выбежала нам на встречу дородная женщина в цветастом халате с пластиковым тазом в руках. Таз был наполнен скрученным, после отжима бельём. – Опять на нашем этаже унитаз забили. Ну повесила же объявление, чтобы бумагу не кидали. Нет же! Кто- то прокладку туда кинул. Теперь все срать на улицу ходить будем!

     Женщина выругалась и, в сердцах, хлопнула тазом оземь.

     - Да ладно вам, тёть Тань, - одноклассник ласково похлопал женщину по плечу. – Сейчас посмотрим, что там с нашим фаянсовым другом. Вы бы накинули чего, тёть Тань, а то всё же не май месяц!

     - Не до одежды мне было, - тётка вздохнула, поднимая таз и прижимая его к огромной груди. – Мой Колька напился, как свинья, теперь буянит. Вот я и выбежала, в чём была. Ну, ты, Лёшенька, погляди, что там с унитазом. А то жопу морозить не хочется.

     Мы вошли в один из бараков. В нос, тут же, ударил запах нечистот, немытых тел, табака и алкоголя. Пол под ногами скрипел и покачивался, в коридорах царила темнота, лишь одна лампочка, измазанная зелёнкой, чтобы не стащили и её, выхватывала кусочки стен, с облупившейся краской и хлипкие, грязные, истыканные ножами двери.

     - Моя берлога, - с усмешкой проговорил Ожегов, впуская меня в комнату. – Матери пока нет, на работе, так что располагайся.

     Две железные кровати, колченогий стол, три табуретки и старый шкаф- вот всё убранство комнаты. Окно закрыто кокетливой шторкой в цветочек, на подушках самодельная вышивка, на полу коврик, тоже вязанный своими руками. Женская рука, несмотря на нищету и разруху, пыталась внести хотя бы толику уюта.

     - Откуда ты знаешь этих бандитов в капюшонах? – спросила я, чтобы прогнать чувство неловкости. От чего-то , мне во всём, что сейчас окружало, мнился немой укор. Моя шубка, пусть потрёпанная и окровавленная, казалась здесь неуместной. Да и я сама, ощущала себя инопланетянкой.

     - Тоже мне, бандиты, - усмехнулся одноклассник. – Просто придурки, готовые за небольшую плату и на воровство, и на убийство, и на мытьё машин. Им плевать, чем заниматься, главное пожрать, покурить и выпить. Соседи мы.

     - А почему они тебя боятся?

     - Не боятся, а уважают, - с этими словами Ожегов поставил на стол плошку, налил в неё воды из пластиковой бутылки. – Я здесь у них и сантехник, и электрик, и плотник. Чего ты там топчешься, снимай шубу, сапоги и садись за стол, лечить тебя будем.

     Я прошла в комнату, опустилась на кровать. Та, жалобно скрипнула.

     Лёшка уже раскрывал упаковку ваты, доставал из аптечки йод.

     - Тебе сейчас опасно шляться по улицам в одиночку, - сказал он, осторожно смывая с моего лица грязь и кровь. Я ойкнула.

     - Терпи! – рявкнул одноклассник, пресекая всякие попытки увернуться. – Ты беззащитна, Верка, батю твоего уволили, ты- под подозрением в шпионаже. Короче, положение вашей семьи, довольно шатко. Неизвестно, что теперь вас ждёт, казнь, амгровые болота или конфискация имущества. Самое время, чтобы мстить. Светка первая, за ней последуют и другие стервятники.

     В комнате повисла тишина. Руки Ожегова умело и ловко промывали ранки на моём лице, прикладывали лёд к синякам. Было больно, но я старалась не дёргаться и не пищать. И без того, в глазах парня должно быть выглядела беспомощной, хрупкой куколкой, бесполезной, совершенно не приспособленной к жизни.

     - Что же нам делать?

     Лёшка казался мне принцем из сказки. Спас от разбойников, привёл в свой дворец, лечит мои раны. На глаза наворачивались слёзы благодарности. Мы выстоим, мы сможем! Теперь нас двое, а значит – все беды по плечу.

     Лёшка улыбнулся, обнажив ряд жёлтых кривых зубов, отложил ватную палочку, обмазанную йодом, в сторону.

     - Вер, давай сразу разберёмся. Нет никаких «нас», есть ты, попавшая в беду девушка, которой я оказал помощь. Но на большее не рассчитывай, хорошо?

     Солнечный свет, робкий, ещё мартовский, но такой желанный и живительный, угас. На его смену набежала стая туч, мутных, холодных, тяжёлых.

     - Но ведь ты любил меня, Лёш, - проскулила я. А чувство собственного достоинства схватилось в отчаянии за голову, закатило глаза и скорчилось в гримасе отвращения.

     - Любил, Вер, ещё как любил. Прекрасная гордая, недоступная. Мне хотелось растопить твоё ледяное сердце, сломать каменную стену высокомерия. Но, когда Светка явилась на вечеринку в пижаме, зарёванная, дрожащая, я понял, что ты – не заколдованная принцесса, а чудовище. Такой же монстр, как вся наша верхушка и СГБ, и Великий триумвират.

     - Прости, Лёш, - прошептала я, желая остановить, задержать, переубедить единственного человека, который пока не отвернулся от меня. – Я столько ошибок совершила. Столько гадости тебе наговорила перед поездкой в Эвилию…

     - Не извиняйся, - Ожегов растянулся на соседней кровати. – Ты говорила то, что видела, говорила правду. Я, действительно, стрёмно одеваюсь, у меня гнилые зубы и изо рта пахнет рвотой. Тебя, как дочь высокопоставленного отца, не волновало, что у меня нет денег на покупку хорошей одежды и лечение зубов, что рвотой воняет по причине хронического гастрита, необходимо правильно питаться, а я жру всякую хрень, так, как опять же, нет денег. Мой батя, как-то выпив лишнего, рассказал среди мужиков похабный анекдот про триумвират. На следующий день, за ним пришли «зелёные».

      Один из собутыльников сдал его. Мы тогда жили не так уж плохо. Отец работал на мебельной фабрики, мать- преподавала музыку в училище. Но после ареста отца, всё наше имущество конфисковали, а нас с матерью выслали сюда. Мамашу мою тут же уволили. И теперь она перебивается случайными, неофициальными заработками. Никому не хочется брать на работу жену врага человечества. Даже меня в школу брать не хотели, тётка, двоюродная сестра матери, подсуетилась. Вот так мы и живём.

     - Как же ты в Эвилию смог поехать?

     Щёки мои пылали от стыда, пульс бился набатом в ушах. Дрянь, бесчувственная, эгоистичная, высокомерная дрянь, вот кем я являюсь. Возомнила себя королевой класса, учила всех вокруг правильно говорить, правильно думать, правильно жить. Какой же смешной я, наверное, казалась тому же Лёшке.

     - Парочка лишних унитазов, и дело в шляпе, - весело отмахнулся одноклассник. – Правда, некоторые дамы, чинили мне трудности. Вот договорюсь я, к примеру, после уроков зайти к некой Антонине Петровне , а Краевская объявляет о какой- то беседе. Что делать? Звоню бабульке, извиняюсь. Сижу в классе, слушаю доклад, что Краевская написала. А у бабки потоп. Она ждать не может и вызывает другого сантехника. Антонине Петровне то хорошо, вновь может и в ванной нежиться, и на унитазе газетку читать. А вот Лёхе Ожегову не очень хорошо, у него шабашка накрылась медным тазом. Но ведь Краевской насрать на это, она всю ночь свой доклад писала, трудилась!

     - Почему же ты ничего мне не сказал, я бы поняла.

     Парень, вскочив с кровати, теперь нервно мерил шагами узкое пространство комнаты, размахивал руками, кидая в мою сторону ненавидящие взгляды.

     - Да не хрена бы ты не поняла! Ты слышала лишь себя, видела лишь себя, лишь собой гордилась и себя любила.

     - А теперь, мне кажется, что люблю тебя.

     Последний козырь выложен. Может быть, он сократит расстояние между нами? Как же не хочется вновь оставаться одной! А Лёшка, такой надёжный, такой добрый. Ведь, как это замечательно, чувствовать дружескую поддержку, знать, что кто-то подставит плечо, позволит выплакаться, подбодрит.

     Ожегов резко остановился, две блестящие вишни его глаз испытующе уставились на меня.

     Я, сжавшись в комок, сидела тихо, словно мышь, затаив дыхание, боясь вызвать ещё большее негодование. Отвращение к самой себе росло в геометрической прогрессии.

     - Телефон эти уроды у тебя не спёрли? – наконец спросил Лёха.

     Я отрицательно покачала головой.

     - Вызывай такси и уезжай. И не вздумай вбить себе в голову, что ты меня любишь. Никакой любви нет и быть не может. Просто я единственный, кто не швырнул в тебя камнем. Взгляни правде в глаза, Вероника, ты просто хотела воспользоваться мной, как щитом, как подпоркой. Ведь одной, так страшно, так тоскливо. Не надо, Вер.

     Слёзы брызнули из глаз. Я завыла в голос, протяжно, по-бабьи, безысходно. Ожегов вновь был прав. Я хотела воспользоваться им. А ведь в лучшие времена, мой взгляд скользил сквозь этого парня, не замечая.

     Такси везло меня к родительскому дому. Туда, где рычит и изрыгает проклятья на мою голову отец, где ходит на цыпочках мать. Где все, на мгновение, замирают, когда в квартире раздаётся телефонный звонок, а потом, мать торжественно подносит отцу аппарат, в надежде, что звонят из приёмной СГБ.

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 14.

     Было глупо надеяться на то, что после всех этих ударов по голове, лицу и рёбрам, я отделаюсь лишь испугом да парочкой ночных кошмаров. К вечеру у меня безумно разболелась голова, а унитаз стал моим лучшим собеседником. Забыться с ном мне тоже не удалось. Я плавала в сумбурном полу- бреду, ощущая себя то табуреткой, на которую то и дело садятся толстые зады, обтянутые полосатыми трусами, то куском ваты в руках Ожегова. Пальцы сжимаются, сжимаются, сжимаются… Наконец, мама вызвала врача, который констатировал у меня сотрясение мозга. Велел лежать, забыть о книгах и учёбе, пить побольше воды и принимать лекарства.

     И вот уже две недели, как я выполняла назначения доктора. Мною овладела странная апатия. Я то спала, видя неясные тягучие сны, то пялилась в экран телевизора. Радостную весть о восстановлении отца в должности, я восприняла вяло. У родителей всё будет как прежде, а вот у меня? Какой мне войти в класс, гордой и независимой или притихшей и осознавшей свои ошибки? Что отвечать на заискивающие улыбочки, на извинения? Думать обо всём этом не хотелось, сразу же начинало сдавливать виски. По тому, я просто валялась в своей комнате, безучастно выслушивая мамины планы по поводу обеда или ужина, её радостные вздохи по причине возвращения отца в СГБ и сетования по поводу моего безделья. Мол, могла бы и матери помочь, хотя бы пыль с мебели смахнуть, или картошку почистить.

     - Это твой долг жены, - лениво отмахивалась я. – Выполняй его и не жалуйся на судьбу.

     Так всегда говорил папочка, когда матери вдруг приходила в голову самоубийственная мысль пожаловаться на усталость.

     - А твой долг дочери - хорошо учиться! – не оставалась в долгу мама. – А ты вместо этого валяешься уже пол месяца!

     - Я больна. У меня сотрясение мозга.

     Вот так мы и переругивались без особого интереса. Просто, нужно было о чём- то говорить, с чего-то начинать общение. Но после случившегося, сделать первый шаг к примирению было тяжело нам всем. Отец заглядывал в мою комнату почти каждый вечер. Дежурно спрашивал о моём самочувствии, а я, так же дежурно ему отвечала. Предлагала войти, боясь, что он всё же войдёт. Но вопреки моим опасениям, папа ссылался на неотложные дела и уходил.

     Это утро не предвещало ничего особенного. Всё тот же неприятный синий полумрак в комнате, всё то же тиканье настенных часов, звон посуды, доносящийся снизу, тяжёлые шаги отца, хлопанье дверью, шум отъезжающей машины.

     Я нащупала в темноте пульт от телевизора, нажала на кнопку. Смотреть телик ранним утром, когда ночь тщетно пытается спрятаться в углах комнаты, от утреннего света, вошло у меня в привычку. Телевидение передавало региональные новости. С начала сообщили о строительстве храма, потом о пожаре на мебельной фабрике, затем показали старушку, сочиняющую хвалебные оды в честь триумвирата. И я уж было хотела переключить канал, как вдруг услышала :

     - На территории нашего города был пойман вампир. Органам правопорядка удалось его задержать. Сейчас враг находиться в городской тюрьме, в специально оборудованной камере.

     Журналист, худой очкастый паренёк, в лиловом пиджаке, с таинственным, слегка напуганным выражением лица потянул за ручку массивной двери.

     - В ближайшее время, вампир будет доставлен в столицу, а пока, жители города могут за определённую плату, в сопровождении экскурсовода, взглянуть в лицо кошмару всего человечества. Для экстрималов, существует особая услуга. Самые бесстрашные могут остаться с врагом наедине.

     Журналист, по всей видимости, к числу бесстрашных себя не причислял, так как в камеру к вампиру входить не стал.

     Я переключилась на другой канал, и тут же наткнулась на рекламный ролик.

     - Хотите взглянуть в глаза кошмару человечества? – вкрадчиво спрашивал мужской голос на фоне мрачного завывания труб, напоминающего похоронный марш. А на экране медленно открывалась та же тяжёлая дверь, что недавно показывали в новостях. – Окунуться в тёмные дни нашей истории? Прочувствовать то, что чувствовали наши предки?

     Мрачная музыка стала громче, вероятно для усиления эффекта.

     - Приглашаем всех на увлекательную экскурсию, где вы пройдётесь по коридорам СГБ, прослушаете лекцию « О вреде вольнодумства» и встретитесь с вампиром.

     Сердце пропустило удар. С экрана на меня смотрел Харвальд, мой Харвальд! В его шею и запястья упирались огромные скобы, скорее всего из чистого серебра. Губы разбиты, из расквашенного носа стекает тонкая ниточка крови. В глазах, некогда таких живых, беспечных, смеющихся, застыла бессильная ярость. Грязный, окровавленный в кровоподтёках и резаных ранах он висел над полом в тусклом желтоватом свете тюремной лампы.

     - Что же сделали с тобой эти скоты? Что сделала с тобой я?

     Мои пальцы коснулись обнажённого торса мужчины, но почувствовали лишь гладкую поверхность плазменной панели.

     А диктор радостно объявлял адрес, по которому собиралась очередная экскурсионная группа.

     Я, вырвав лист, из какой- то тетради, быстро нацарапала название улицы и номер дома. Руки тряслись, карандаш норовил выскользнуть из, внезапно вспотевших, пальцев.

     Решение, которое в последствии, стало судьбоносным, пришло сразу. В голове шумело, словно кто- то, внутри моего черепа, стучал в барабаны, язык во рту онемел.

     - Прости меня, Харвальд, - повторяла я, словно заклинание, застёгивая пуговицы блузы, путаясь в брючинах, расчёсывая волосы и собирая их в хвост.

     - Вероника, ты куда собралась? – мама стояла на пороге моей комнаты обеспокоенная, напуганная моим решительным видом.

      Руки её были испачканы фаршем. Красные мясные кусочки на белой коже. Ну и пакость! С каких пор, я стала такой слабонервной? Без паники, Краевская, мама просто затеяла котлетки. Она никого не пытала! Немедленно прекрати так дрожать!

     - Сегодня ревакцинация, - буркнула я, делая вид, что занята разглядыванием содержимого своего школьного рюкзака.

     - Ты об этом вспомнила? – мама удивилась. – А я уж хотела предложить тебе не ходить в школу, потом вызвали бы сестру на дом. Никуда эта вакцина не денется.

     Любая задержка или заминка раздражала и выводила меня из себя, даже тогда, когда я была в хорошем расположении духа. Ожидание - не моё. И сейчас, когда на счету каждая минута, когда СГБ в любой момент может отдать приказ, перевезти Харвальда в столицу, мне и вовсе было не до разговоров.

     - Мам, - едва сдерживая нервную дрожь, проговорила я. – Тебе классная наша звонила?

     - Да, звонила, - мама гордо, как это может лишь жена высокопоставленного чиновника, вздёрнула подбородок. – И я ответила ей, что наша семья, лучше чем любая другая, знает о сроках ревакцинации и не нуждается в напоминаниях. А она, пусть вяжет шерстяные носки и сушит сухари. Ведь скоро, ей придётся ответить и за покушение на тебя, и за твою болезнь. Ведь поддержание здоровой обстановки в классе- прямая обязанность учителя. Я заверила эту педагогиню в том, что когда Валентин Краевский разберётся с накопившимися делами, он обязательно займётся ею и этой Светкой! По этому- нечего туда ходить. И папа тоже так считает.

     Мама подбоченилась, намереваясь не пустить меня в школу. И долго она собирается стоять с, вымазанными фаршем, руками? Вот только её, внезапно- проснувшейся заботы мне не хватало!

     Я, нацепив на плечи рюкзак, двинулась к выходу из комнаты.

     - Вероника, я же сказала тебе.

     Глаза мамы расширились в удивлении. Обычно, я всегда была послушной дочерью. А слово «Папа» и вовсе действовало на меня магическим образом. Хватит, пора жить своей головой! Я должна помочь Харвальду, пока он ещё здесь, пока моя кровь чиста от амгры и может быть полезной ему.

     - Я всем должна доказать, что чту законы, и готова на всё, ради безопасности нашего государства. И мне плевать на их грязные сплетни и домыслы. Я - дочь третьего секретаря, и в моей жизни ничего не изменилось. Пусть знают, пусть видят и готовятся принять наказание!

     - Вся в отца, - улыбнулась мама, целуя меня в щеку.

     Странное чувство, тонкой но острой спицей, кольнуло меня изнутри. От чего-то наш дом показался мне чужим, почти незнакомым. Скоро опустится занавес, и, после короткого перерыва, на сцене возникнут новые декорации, а актёры облачатся в другие костюмы.

      Толпа зевак, оплативших экскурсию, внимала речи экскурсовода, периодически перешёптываясь и роясь в сумках. Никогда не понимала людей, пришедших кого - то слушать, но в то же время, продолжающих болтать и заниматься своими делами.

     Мы послушно, словно стадо овец, сгрудились у заветной двери ведущей в камеру. Мертвенный свет длинной лампы под потолком растекался по тюремным стенам, выкрашенным масленой краской.

     - Кто из вас, мои бесстрашные друзья, скажет мне, чего бояться вампиры? – спрашивал экскурсовод- длинный, нескладный мужичок с криво- обстриженной бородкой. Свет казённой лампы отражался в его выпуклых очках.

     - Серебра! – выкрикнула из толпы пожилая женщина в пуховике, делавшем её похожей на гусеницу.

     - Багрога! – теперь кричал шестилетний мальчишка в голубой шапочке.

     - Амгры, - гордо, словно сделав великое открытие, произнесла дородная дама в рыжей шубе.

     - О да, вы совершенно правы! – воскликнул гид. – Серебро подавляет регенерацию вампира, багрог- парализует нервную систему, а амгра- блокирует связь врага со стихией. Ведь все мы знаем, что вампиры- стихийные маги…

     - Знаю, знаю, - перебил звонкий голосок всё того же мальчишки. –

     Есть маги огня, маги воздуха, земли и воды. А этот вампир, какой стихией может управлять?

     - Как удалось выяснить в СГБ, пойманный вампир является магом огня.

     От чего-то ошибка гида порадовала. Как любил говорить отец: « Чтобы уничтожить врага, нужно знать его подноготную». А эти идиоты из СГБ не смогли выяснить даже такой малости. Ха, ха и ещё раз, ха!

     - А это безопасно? – пропищала хорошенькая девушка в коротенькой белой шубке, тряся годовалым ребёнком.

     Малыш, непонимающе таращил блестящие тёмные глазёнки, причмокивал и выражал полное безразличие ко всему происходящему.

     -Вот дура! – в сердцах подумала я. – Нашла куда с ребёнком притащиться!

     Присутствие детей меня особенно раздражало. Зачем им смотреть на мучения живого существа, слышать стоны боли, видеть кровь и грязь? И это происходит в нашем государстве, самом справедливом? самом честном, самом гуманном? Хотя, все эти эпитеты написаны в учебниках и на плакатах в школьном коридоре. Можно ли им верить, после того, что я узнала о чипах, вживляемых под кожу, о людях, живущих в нищете?

     - Совершенно безопасно! – заливался соловьём экскурсовод. – Чудовище приковано к стенам серебряными скобами, отгорожено прутьями решётки, с багроговым напылением, да и все вы, смею надеяться, проходите вакцинацию?

     - Проходим, проходим, - раздался гул толпы.

     - По этому, мы безбоязненно сможем войти в клетку с опасным хищником. Только представьте, друзья мои, когда-то мы, люди, служили этим тварям. Мы отдавали им свою кровь, медленно умирая. Вампир мог войти в любой дом и потребовать вашего сына, брата, друга. И человек был не в силах протестовать. Мы теряли своих близких, оплакивали их, а вампиры смаковали кровь наших родных, словно дорогое вино. Но война между кровавыми монстрами и людьми всё расставила на свои места. Мы победили, мы стали свободными. И сделаем всё возможное, чтобы оставаться таковыми. Будьте верны СГБ и Великому триумвирату, боритесь с вольнодумцами, миритесь с трудностями, отбросьте эгоистичные идеи собственного обогащения во имя свободы! Слава СГБ! Слава триумвирату!

     - Слава Великому триумвирату! – подхватила толпа.

     По рукам пошла пластмассовая чашка с какими-то сизыми шариками. Мамашки брали по два шара сразу, один себе, другой- ребёнку.

     - Мне, мне дайте мне, - кто-то нетерпеливо протягивал свою пятерню, стараясь ухватить содержимое чаши.

     Наконец, дошла очередь и до меня.

     Я выудила один из шариков, постучала по нему ногтем, поднесла к глазам. Странная штука напоминала яйцо, только не в белой скорлупе, а в сизой.

     - Это амгра, - поймав мой недоумевающий взгляд, прошептала женщина, которую я, мысленно, окрестила гусеницей.

     - А зачем? – вылетел сам собой вопрос.

     - Как зачем?- удивился мальчик в голубой шапочке. – В вампира кидаться. Знаешь, какие ожоги у вампиров от амгры? Петька Семёнов с моего двора рассказывал, когда вчера сюда ходил. Он как кинет! А у вампирюги такой волдырь на лбу как вскочит!

     Изо рта мальчишки вылетала слюна. Несколько капель угодило мне в нос. Я брезгливо вытерла их носовым платком и отвернулась.

     - Ну, а сейчас, мы встретимся с ночным кошмаром человечества, - прошептал экскурсовод, подавая знак коренастому охраннику, звенящему связкой ключей.

     Мы очутились в полутёмном узком помещении, освещаемом лишь тусклой лампочкой, болтающейся на проводе под потолком.

     В нос тут же ударил запах страданий и страха, отчаяния и смерти. От вони, защипало глаза. Кровь, гной, испражнения амгра. К горлу подкатила тошнота, но я, усилием воли, заставляла себя стоять и смотреть на дело своих рук. Харвальд висел, прикованный к стене скобами, закрыв глаза, безучастный, отрешённый. Разбитое, обожжённое лицо походило на кусок сырого, кровоточащего мяса, на груди зияла глубокая обширная рана, обрамлённая, гниющими обрывками кожи и мышц. По рукам тянулись длинные полосы шрамов, словно кто-то наносил по ним удары плетью.

     - Пли! – задорно крикнул экскурсовод, и амгровые снаряды полетели в висящего на стене мужчину.

     Каждому хотелось попасть в лицо.

     - Получай, кровосос клятый! – орала гусеница. – За наших предков, за наши страдания!

     - Жри, сука! – гоготали парни.

     - Ненавижу! – визжали женщины, а громче всех та, что держала на руках карапуза.

     - Получи, чудовище! – весело вопил мальчик в голубой шапочке.

     Я, закусив губу до крови, стояла в толпе, сжимая в пальцах проклятое амгровое яйцо, и грызла себя, обзывая всеми ругательными словами, что только могла припомнить.

     Люди, превратились в кровожадных зверей. Из их глоток вырывались нечленораздельные звуки, глаза горели от жажды насилия, щёки пылали от возбуждения и осознания своего могущества, превосходства над раненным, беспомощным существом. Скорлупа с омерзительным треском лопалась, а по стенам камеры, по решётки, отделяющей нас от вампира, по коже пленника растекалась маслянистая зловонная жижа. Я кинула свой снаряд в стену. С таким же удовольствием, я бы расколола головы этих людишек, тупых, озлобленных, безжалостных.

     А ведь он, тот, кто сейчас висит на потеху толпе, ничего этим людям не сделал. Он не хотел их крови, не приближался к их детям. Он просто пришёл на встречу с любимой, полный надежд, счастливый и беспечный, безоружный. Нёс своё сердце мне в дар на раскрытой ладони. Ему даже в голову не пришла мысль о возможной ловушке, о моём предательстве.

     - Внимание! – экскурсоводу пришлось заорать, так как толпа, лишившаяся зловонных шаров, продолжала изрыгать проклятия. – Кто из вас окажется настолько смелым, что рискнёт остаться наедине с вампиром. Кто хочет получить денежный приз за свою отвагу?

     Люди притихли. Ну конечно, могучей- вонючей кучкой мы все смелые, а как предложили остаться один на один, в штаны наложили.

     - Я готов остаться с вампиром на одну минуту! – выкрикнул мальчуган в голубой шапочке.

     Бабка- гусеница тут же шикнула на него.

     - Я готов остаться на три минуты, - вызвался рослый парень в спортивной куртке.

     - Я останусь на пять минут, - еле шевеля языком, проговорил мужик с красным носом и подбитым глазом.

     По толпе пронёсся ропот. Народ опасливо хмыкал, крутил пальцем у виска, делал страшные глаза и, даже, собирался отговорить смельчака от этой авантюры.

     - Пять минут раз, пять минут два, - начал отсчёт экскурсовод.

     Ну всё, теперь мой выход.

     - Я останусь здесь на десять минут!

     Люди дружно ахнули. Экскурсовод покачал головой.

     - Ты уверена? – спросил он, сверкнув очками.

     - Да, уверена, - ответила я с дерзкой улыбкой. – Неужели я, гражданка Человеческого государства испугаюсь какого –то доходяги?

     Люди уважительно загудели.

     Дверь за группой закрывалась медленно, очень медленно. Наконец, лязгнул засов, и мы с Харвальдом остались одни.

     - Прости меня, - зашептала я, прильнув к решётке.

     - Как же это удобно, не находишь?

     Произнёс заветное слово «прости», и очистил свою совесть, - ответил вампир, прожигая меня ультрамарином своих глаз. Но в них больше не было безмятежности южного неба. Да и голос не окутывал, как прежде, летним теплом. Теперь он, этот чарующий голос, походил на скрип старого дерева под порывами пронизывающего ноябрьского ветра.

     Меня затрясло в ознобе, хотя в камере было душно.

     - Эгоистичный, избалованный ребёнок, - шелестел Харвальд осенним ветром, устало гоняющем мёртвую побуревшую листву.- Ты считаешь, что все твои беды – наказание за подлый поступок. Ты одинока, свергнута с пьедестала и хочешь, чтобы тебя пожалели, поддержали, избавили от чувства вины. Прости, Вероника, но я сейчас, не в том состоянии, чтобы послужить тебе жилеткой. Уходи!

     В глазах защипало от слёз, по телу растеклась слабость, а лицо опалила жаром. Да, Харвальд был прав. Я, направляясь сюда, действительно думала о себе и только о себе. Надеялась на прощение, на прощальное признание в любви. Хотела почувствовать себя нужной, любимой, чтобы потом вспоминать, мусолить трагический момент, и тешить своё самолюбие.

     Наивная, изнеженная принцесса! Мне даже в голову не приходило, какого сейчас магу, лишённому связи со своей стихии, вампиру, умирающему от жажды, живому существу, терпящему боль и унижения день изо дня, день изо дня. Да, ему не нужны мои извинения, моё раскаяние ему не к чему. Но у меня есть то, что действительно сможет помочь –моя кровь. Я, только сейчас поняла, с особой ясностью, что готова отдать её, даже вместе со своей жизнью.

     - Ты не прав, - прошептала я, больше не скрывая своих слёз. – Моя кровь очистилась, сегодня подошёл срок очередной ревакцинации.

     - Ты по доброй воле предлагаешь мне свою кровь?- изуродованное лицо недоверчиво осклабилось.

     - Да, - ответила я, просовывая свою руку между прутьев.

     Ультрамарин в глазах Харвальда сверкнул хищным огнём. Разбитые губы растянулись в сардонической улыбке.

     - Только учти, принцесса, - холодно и жёстко произнёс он. – Я не стану тебя щадить и возьму столько, сколько мне понадобиться.

     Я кивнула. В тот же миг, в моё запястье вонзились клыки вампира, и меня пронзило резкой болью.

     

     

     

     

     

     

      Глава 15.

     Я плавала в бурых вязких водах тяжёлого болезненного забытья, где не было ни звуков, ни запахов, ни верха, ни низа, ни боли, ни страха, ни радости, ни печали. И было покойно вот так плыть, не думая ни о чём, доверившись бурой мгле. Но моему сознанию, от чего-то приспичило вспомнить, кто я, а за этим потянулась и цепочка воспоминаний.

     Реклама по телевизору, очкастый гид, затхлая камера, Харвальд, висящий на стене…

     Спасительное болото забвения, так уютно облепившее , больше не желало утягивать меня вниз. Напротив, настойчиво выталкивало на поверхность к серому свету и мужским голосам.

      Букет, состоящий из ароматов хлорки, спирта, хозяйственного мыла, пищевых отходов и немытых человеческих тел, ударил в нос жёстко, вызвав приступ головной боли.

     - Но ведь ты хотел её, - скулил отец.- Мы готовили её для тебя.

      Жалобные нотки в голосе своего отца я услышала впервые, и даже, на мгновение усомнилась: «А он ли это?» Папа мог быть весёлым, строгим, негодующим, спокойным, но вот жалким - никогда. А сейчас он, почти плакал, умолял.

     - Плохо готовили, - прогнусавил собеседник, в котором я узнала Кудакова Геннадия Петровича. Этот грузный седовласый мужчина являлся первым секретарём приёмной СГБ и непосредственным начальником моего отца. Он часто захаживал к нам, садился за стол, и мама принималась бегать из кухни в гостиную, словно заведённая, потчуя дорогого гостя всяческими разносолами. Меня, от зачем- то, заставляли сидеть вместе с ним за одним столом и слушать взрослые, совершенно неинтересные разговоры. И я, не желая огорчать родителей, сидела и смотрела, как движется в такт массивная челюсть папиного начальника, как поблёскивают глубоко- посаженные выцветшие от старости, глаза, как дёргается огромный кадык под жёлтой морщинистой кожей. От Геннадия Петровича пахло старостью, он покряхтывал, сглатывал слюну, и вызывал у меня лишь брезгливость. Любви к этому мужчине не прибавляли и грязные слухи о его наклонностях. Шептались, что первый секретарь- любитель жёсткого секса с молоденькими девушками. Все его четыре жены, сбежавшие от него, были лет на пятнадцать, а то и на тридцать моложе. И те, кто имел возможность встретиться с ними, утверждали, что видели на коже бедняжек синяки, шрамы и грубые рубцы.

     - Как же, Геннадий Петрович, - взвыл отец. – Мы делали всё, что могли. И чип вживили, и внушали, через него, что девушка должна быть чистой до свадьбы. Я воспитывал свою дочь в строгости!

     - Плохо воспитывал, - отвечал начальник, и слова его были тяжелы, неоспоримы, словно комья земли, падающие на крышку гроба.- Неужели, Краевский, ты думал, что я опущусь настолько, чтобы подбирать всякую пакость из под вампира? Ты так плохо думаешь обо мне, Валентин?

     - Нет, Геннадий Петрович! Конечно же нет, - теперь отец плакал навзрыд.

     Как же это жутко видеть плачущего мужчину! Как же страшно осознавать, что ревущее раненным зверем существо, и есть твой отец!

     Я поймала себя на том, что перестала дышать, что тело онемело от ужаса и гадкого открытия. Меня хотели отдать ему, этому старику со вставной челюстью, жёлтой кожей в мелких возрастных прыщиках, с седыми длинными волосами, торчащими из ушей. А сейчас, этот дед уговаривает отца совершить не менее омерзительный поступок, и папа совершит.

     - Человек выбирает не между чёрным и белым, а между чёрным и чёрным, друг мой, - примирительно прогудел Кудаков. – Валентин, я понимаю, насколько тяжело тебе сейчас, но, как старший товарищ, как лучший друг вашей семьи, советую сделать это. Подумай, что грозит вам с Катей. Вас, в лучшем случае, сошлют в Амгроведск, а в худшем- казнят. Последовав моему совету, ты спасёшь своё доброе имя, сохранишь место в СГБ и моё покровительство. Объявим, что твоя дочь сошла с ума, и ей необходима лоботомия. Люди с радостью начнут собирать пожертвования, на операцию бедному ребёнку. Тебе станут сочувствовать, а девчонка останется жить, но в вегетативном состоянии. Твоя жена сможет заботиться о ней, тем самым удовлетворяя свой материнский инстинкт.

     - Бежать! Бежать! – вопил во всю глотку мой инстинкт самосохранения.

     От неимоверного количества адреналина, выделившегося в кровь, стало трудно дышать, перед глазами запрыгали серебристые колёса, жар охватил всё тело, а сердце, колотилось о грудную клетку, готовое разорваться.

     - Не смей соглашаться на это, грёбаный трус! – завопила я, вскакивая с кровати, выдирая иглу капельницы. Длинный штатив системы с банкой, наполненной физ.раствором, с грохотом полетел на пол.

     В стрессовой ситуации в человеке открываются невероятные возможности. Я никогда не была ни ловкой, ни сильной, ни быстрой. Но в тот момент, в меня вселились все вампиры Далера. Мой кулак врезался в дряблое лицо первого секретаря. Послышался влажный хруст, и рука испачкалась в чём-то тёплом и липком. Отца я сбила с ног, пнув в живот. А потом был бег по запутанным узким коридорам. Я неслась, сметая всё на своём пути, перепрыгивая пороги и ступени, разбивая, с оглушительным звоном, стеклянные двери. Босая, растрёпанная, окровавленная я неслась к выходу, навстречу свободе, спасая свою жизнь. Какие-то люди в белых и зелёных халатах пытались заступить мне дорогу, цеплялись за мою одежду своими пальцами, но с криком отлетали в сторону, или валились на пол.

     Широкоплечий санитар схватил меня за талию, пытаясь повалить на обшарпанный линолеум. Резко запрокинув голову, я ударила его в нос. Хватка ослабла, и я наугад, но довольно метко, угодила парню в солнечное сплетение и вновь продолжила свой марафон.

     Но что-то тяжёлое сбивает меня с ног. Я валюсь на пол, теряя драгоценные секунды, пытаюсь вскочить. Но этих ничтожных секунд вполне хватает моим преследователям. Меня накрывает плотной, дурно-пахнущей тканью, и мир становится грязно-синим. Я бьюсь, стараясь выбраться, но запутываюсь ещё больше. Колючий ворс прилипает к коже лица, лезет в глаза, забивается в нос и рот. Меня подхватывают чьи- то руки и волокут в неизвестном направлении.

     Тащили меня недолго. Вскоре, моё тело швырнули на что-то мягкое, и я услышала скрежет ключа. Выпутавшись из шерстяного кокона, я поднялась на ноги и сразу же поняла, что положение моё намного хуже, чем можно себе представить. Санитары приволокли меня в комнату для буйных, стены, пол и потолок которой были обиты мягкими подушками. А это, означало одно из двух, либо - станут пытать, либо- похоронят заживо в этом душном мягком склепе цвета топлёного масла. Разом накатило отчаяние, отупляющее, лишающее сил. Я легла на пол, закрыла глаза, попробовала сосредоточиться на мысли о Харвальде. От чего-то мне казалось, что он прейдет за мной, спасёт и от СГБ, и от персонала психушки. Но минуты текли, вязкие, долгие, а моего вампира всё не было.

     - Он любит меня, ведь сам же говорил мне об этом, - убеждала я себя. – Харвальд не может оставить , предать.

     - Но ведь тебе ничего не помешало сделать это, - вкрадчиво шепнул внутренний голос.

     Распростёртая на полу, разбитая и обессиленная, я повторяла и повторяла, словно мантру, одну и ту же фразу:

     - Харвальд, помоги мне! Харвальд, спаси меня!

     Наверное, я задремала, так как не поняла, с чего всё началось. Из дремотного забытья меня выдернул ужас, дикий, первобытный. И, ещё толком не успев понять, что же все-таки произошло, я рванула к двери и замолотила в неё, не жалея сил. Кулаки проваливались в рыхлый войлок, он же глушил мои истошные вопли. А газ наполнял комнату. От его едкого запаха слезились глаза, гудело в голове, а руки и ноги наливались свинцом. Я драла проклятые подушки ногтями, и, наконец, осознав тщетность своих попыток, рухнула на живот, стараясь дышать в пол. Я надеялась, что газ поднимется в верх, а, значит, до прибытия помощи, можно будет продержаться ещё несколько минут. Ведь не могут же они оставить меня здесь? Или могут? Но об этом лучше не думать.

     Эмоции, мысли и ощущения ёжились, скручивались, словно кусок кожи в объятиях пламени.

     - Харвальд, ты не успел, - было последним, о чём я успела подумать перед тем, как умереть.

     

     - Назовите ваше имя, - прокряхтел сухонький старичок в белом халате, демонстрируя золотую фиксу в чёрной расщелине безгубого рта.

     - Странно, - с вялой отстранённостью подумала я. – И как он целовался, не имея губ? Или в молодости они у него всё же были?

     И тут же себя обругала:

     - Ну не дура ли? Нашла о чём думать! Тебе, Краевская нужно произвести впечатление на этого профессора, чтобы он поверил в твою вменяемость, и утёр нос папаше и его начальничку, которые возомнили себя богами.

     - Краевская Вероника Валентиновна, - отчеканила я.

     - Так - так, - крякнул старик, почёсывая переносицу. – А почему вы в таком виде, милая Вероника, позвольте спросить? Вы пренебрегаете личной гигиеной?

     В лицо бросилась краска. Стоять растрёпанной, с нечищеными зубами, обломанными ногтями, в пропитавшейся потом, одежде было неловко, тем более, старик производил впечатление аккуратиста и чистюли. От него, как не странно, пахло не старостью и даже не табаком, а дорогой парфюмерной водой и кондиционером для белья. Халат выглажен, седые волосы тщательно расчёсаны.

     - Не в коем случаи, - я постаралась вложить в произнесённую фразу, как можно больше искренности, возмущения, подобным предположением со стороны доктора. – Просто у меня не было возможности привести себя в порядок.

     Мой рассказ о палате для буйных, газе и двухдневном пребывании без всякой возможности не то, что умыться, даже просто цивилизованно опорожнить мочевой пузырь звучал сбивчиво, сумбурно, но я надеялась на понимание со стороны доктора . Без утайки говорила о своих ощущениях, паническом страхе повторения газовой атаки, стыде, за то, что приходится мочиться в угол комнаты. Возвращаясь мысленно к этому дню позже, я никак не могла понять, почему же прониклась доверием ко Льву Борисовичу.

     Но моим надеждам не суждено было сбыться. Выслушав, старик кивнул своим мыслям и что- то черкнул в брошюре из серых казенных листов.

     - Неопрятна, эмоционально неустойчива, - пробормотал он, по собачьи наклонив голову.

     - Вы поможете мне?- задала я вопрос раньше, чем успела понять смысл слов, произнесённых стариком.

     - Ну конечно, голубушка, - безгубый рот растянулся в хищном оскале. – Для того, вы и находитесь в стенах нашего учреждения, чтобы получить помощь.

     Комната закружилась, пол зашатался под ногами, словно на корабле во время шторма. Казалось, что стены белого уютного кабинета надвигаются на меня, а кислорода в помещении становится всё меньше и меньше. Разочарование и обида оказались столь велики, что я уже не слышала, о чём скрипит старик. Да это было и неважно. Надежда на то, что профессор разберётся, встанет на мою сторону, пусть не ради меня самой, а ради науки, которой он служит, ради истины, рухнула, словно карточный домик.

     В дверях, как по команде материализовалось двое дюжих санитара.

     - Стульчик! – небрежно, даже с какой-то усталостью в голосе, произнёс врач, и двое молодцов, подхватив под руки, потащили меня по коридору.

     Процедура, вопреки своему легкомысленному названию, оказалась мучительной. Я бы окрестила её « Адской машиной» или «Креслом грешников». Меня усадили в деревянное кресло, обитое лишь тонким слоем коричневого дермантина, зафиксировали запястья, лодыжки и шею металлическими скобами и запустили механизм. Стул, с начала вибрировал, и я, с облегчением, предположила, что в этой тряске и заключается моё лечение, порадовавшись, отсутствию боли . Но через минуту, отругала себя за наивность. А потом, мне пришлось забыть, кто я, где я, и, что вообще происходит? Стульчик, перестав трястись , принялся крутиться вокруг своей оси. Он, не прекращая вращаться, то поднимался вверх, то опускался вниз. Всё вокруг, и кабинет, обитый железными панелями, и высокие кушетки, и очкастая врачиха в белом халате, слилось в одно многоцветное пятно. Кресло скрипело, лязгало и гудело, а пищевод и желудок сжимались в спазме, стремясь выбросить содержимое.

     Ни мыслей, ни эмоций, лишь безумная, всепоглощающая усталость и всего одно желание- лечь, упасть, провалиться.

     Потом была всё та же палата для буйных, беспокойный сон, наполненный пугающими, вызывающими отвращение образами. Ко мне заходили, требовали выпить какое-то лекарство, съесть жидкую серую кашу, спустить штаны для укола. Я покорно, не отличая сна от яви, выполняла указания, хотя язык во рту казался огромным, а руки ватными.

      * * *

     - Уважаемый консилиум, перед нами довольно сложный случай, - разливался соловьём Лев Борисович. – Эта девушка побывала в Далерском плену, ей удалось сбежать и вернуться на родину. Но психика дочери нашего премногоуважаемого Валентина Краевского не выдержала. На фоне стресса развилась шубообразная шизофрения. И сейчас, осмотрев пациента, мы должны назначить эффективное лечение. Итак, коллеги, задавайте свои вопросы.

     - Как ваше имя? – спросил один из, сидящих за столом, врачей.

     Перед глазами клубился туман, и я не поняла, кто ко мне обратился, женщина с грубым голосом, или мужчина.

      - Краевская Вероника Валентиновна, - мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить.

     Тут же на лбу выступили крупные бисерины пота, и мне захотелось их стереть, но два санитара держали меня за руки. Для чего? Боятся, что я убегу, или опасаются моего падения? Второе намного вероятнее, к сожалению.

     - Кто ваш отец? – вновь последовал вопрос, но уже от другого врача.

     Туман раздражал, и я, то и дело моргала, в тщетной попытке от него избавиться.

     - Третий секретарь приёмной СГБ, если его ещё не повысили, - сказала я, и тут же услышала смешок.

     - Сколько вам лет?

     - Восемнадцать. Подруга, как то пошутила, что мне официально разрешено пить, курить и заниматься сексом.

     Говорить было тяжело. Но я решила доказать комиссии, что с моей психикой всё в полном порядке. И уж если мой любимый папочка дал взятку Льву Борисовичу, то вряд- ли, этот старый жмот поделился с коллегами. А это значит- у меня есть шанс. Главное, убедить консилиум в своей вменяемости.

     - По какому адресу проживаете?

     - Назовите фамилии членов правящего триумвирата.

     - Посчитайте до десяти и обратно.

     - Как зовут вашу школьную учительницу?

     Вопросы и задания сыпались, сыпались, словно большие, крупные градины, ударяя прямо в темя, не давая возможности перевести дух. Голоса людей казались одинаковыми, они то скрежетали, то переходили на комариный писк, то по- детски лепетали, то обрушивались грохотом. Комната, в которой я находилась, тоже играла со мной. Порой, она мне казалась широкой, словно поле, но спустя мгновение, сужалась, превращаясь в узкую лифтовую кабинку, стремительно несущуюся вниз. С каждым моим ответом, сил становилось всё меньше. И если бы не крепкие руки санитаров, я бы давно свалилась на пол.

     - Сосчитай количество женщин и мужчин, сидящих за этим столом, - проскрипел Лев Борисович.

     По телу пробежала дрожь, но уже не от усталости, и даже не от страха, хотя, страшно, разумеется, было. Но гнев, заклокотавший во мне, затмил все остальные эмоции и ощущения. Этот гадкий старикашка, получив на лапу от моего любимого родителя, был готов всеми правдами и неправдами, доказать моё сумасшествие. Готова спорить на собственную кровь, что пройдоха- докторишка, прекрасно знал о побочном действии тех лекарств, коими меня пичкали. И о тумане, клубящемся у меня перед глазами, и о слуховых галлюцинациях, ему хорошо известно.

     Воцарилось молчание. Топот ног в коридоре, шелест, гудение ламп, стук капели по железу козырька. Нестерпимо захотелось на улицу, вдохнуть прохладный, влажный воздух, почувствовать прикосновение ветра к щеке, наступить сапогом в кашу растаявшего грязного снега, зажмуриться от света, набирающего силу, солнца. В последних зимних днях есть что-то волнующее. Они наполняют твою душу робкой, тихой, светлой радостью. Ты знаешь, что вновь ударят морозы, лужи покроются коркой льда, а порывы холодного ветра пригонят стаи белых колючих снежинок. Но это знание не мешает тебе радоваться, и глядя в чистое прозрачно- голубое небо, верить в скорейший приход весны.

     - Нет, - твёрдо сказала я себе. – Гнев мне сейчас не товарищ. – Крики и проклятья не приблизят меня к свободе, к ветру, солнцу и лужам на асфальте. Задание необходимо выполнить, и выполнить на твёрдую пятёрку. Да, зрение бесстыдно капитулировало, а слух, перешёл на сторону врага. Но у меня осталось обоняние.

     Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я постаралась нащупать ниточки запахов, исходящих от сидящих передо мной людей. Ведь отыскала же я с помощью обоняния вампирскую ванну среди ароматов трав, цветов и морского бриза.

     Густая, мохнатая нить запаха борща и чеснока потянулась слева. Кому он мог принадлежать? Борщ едят ровно как мужчины, так и женщины. Вот только запах яркий, а значит- свежий, словно суп был съеден недавно. Женщина не стала бы брать в столовой первое блюдо, из опасения запачкать халат. Получается, что слева сидит мужчина. Рядом с ним, однозначно, находится женщина, её выдаёт цветочный аромат духов. Как пахнет Лев Борисович, я уже знаю, даже принюхиваться не буду. А вот по правую руку от него примостилась старушка. От неё пахнет шерстяной шалью и сушёными цветками календулы. Именно эта старушка и задала мне первый вопрос. От мужчины, сидящего у двери исходит приятный кофейный дух и, не такой приятный, запах сигарет. Его сосед источал чуть слышный запах спирта и мятной жвачки.

     - Четверо мужчин и две женщины, - уверено ответила я.

     Как жаль, что мне было не дано увидеть досаду на лице Льва Борисовича! Интересно, побледнел он или покраснел. Я, где-то слышала, что смелые и решительные люди в моменты эмоционального напряжения, краснеют, а трусы- бледнеют. А мой лечащий врач, скорее всего, трус, иначе, не пошёл бы против совести. Хотя, есть ли она у него? А у всех этих докторов?

     Свет погас, заиграл оркестр. Зрительный зал переполнен, и по тому, мы с мамой стоим. Но, от чего-то всё погружено в туман, который становится гуще и гуще.

     - Пустили задымление, - объясняет мне мама. – Вслепую, музыка воспринимается острее.

     - Для пациента с таким диагнозом, она довольно адекватна, не находите, Лев Борисович? - раздался грохот барабана.

     - Я считаю её вполне вменяемой, - пропела скрипка. – Да, девочка в шоке, но это не значит…

     - Позвольте не согласиться, - рявкнул тромбон.- Взгляд не сфокусирован, речь смазана. Я настаиваю на лоботомии.

     - Зачем же так радикально, - прогнусавил саксофон. – Криотерапии вполне достаточно.

     - А потом, вновь соберемся и решим, нужна лоботомия или нет, - примирительно лязгнули тарелки.

     Игра оркестра мне не нравилась. Слишком фальшиво звучали инструменты. И таила музыка нечто тревожное, словно вот-вот грянет похоронный марш. Желание покинуть зрительный зал было непреодолимым. Вот только толпа людей стискивала со всех сторон, мешая пробраться к выходу…

     Холод привёл мысли в порядок и прояснил зрение. По крайней мере, мне больше не чудились оркестровые ямы, и я точно знала, что лежу в холодной коробке, освещаемой изнутри призрачным сиреневым светом.

     Руки и ноги начало ломить от холода, зубы выстукивать дробь. Ни сжаться в комок, ни, уж тем более, подвигаться, чтобы разогнать кровь, возможности не было. Да и о каком перемещении тела в пространстве может идти речь, если ты лежишь в узком гробу. И дно, и стенки, и крышка, очередного моего узилища, дышали холодом. Изо рта вырывались облачка пара, вдыхаемый воздух обжигал лёгкие. О том, сколько градусов по Цельсию в морозильной коробке, когда меня от сюда вытащат и вытащат ли вообще, думать не хотелось.

     Ко мне вернулась способность ясно мыслить, и этим нужно было воспользоваться. Я отчётливо поняла, что врачи получили приказ, свести меня с ума. В таком случаи, моя стойкость приведёт лишь к очередным пыткам. А в богатом арсенале всевозможных псевдо-медицинских процедур я не сомневалась. Садисты в белых халатах не успокоятся, пока не добьются своего. Не легче ли подыграть им? Как ведут себя пациенты с диагнозом « шубообразная шизофрения», я не знала. Но, справедливо рассудила, что если начну выть, пускать слюни и закатывать глаза, то в любом случаи, доктора сочтут подобное поведение нездоровым.

     Тело затекло от неподвижности, пальцы и губы онемели от холода, свет раздражал. Я представляла перед собой чашку дымящегося кофе, погружалась в его аромат, видела белые разводы молока на коричневой глади. Кончики пальцев касаются тёплой кружки, делаю глоток, второй и, разочарованно, понимаю, что в руках моих холодный камень.

     Просыпаюсь, оглядываюсь, обреченно вздыхаю. Тело сотрясается с такой силой, что мои колени бьются о крышку гроба. Кажется, внутренности превратились в лёд.

     Наконец, когда ноги свело жестокой судорогой, крышка откинулась, и пара чьих-то рук, грубо выдернула меня в тепло кабинета.

     Затхлая палата для буйных, после морозильника, показалась мне эдемом, а полу- остывший приторный кисель, принесённый мне какой-то мед. сестрой, амброзией. Я лежала на мягком полу без всяких мыслей.

     - Человек не может ни о чём не думать, - сказала мне Аришка когда-то, ещё в другой жизни.- Ты, даже если выбросишь все свои мысли из головы, то в любом случаи будешь думать, что не о чём не думаешь.

     Проведя этот нехитрый эксперимент над своим сознанием, мне ничего другого не осталось, как согласиться с подругой. Но в данный момент, я бы могла с ней поспорить. Моя голова была пуста, ни мыслей, ни желаний, лишь ощущение тепла, бегущее по венам, колючими, но приятными иголочками. Сейчас, я походила на курицу, которую вытащили из морозильной камеры, для приготовления супа. Курица холодна, мертва, ей больше не страшно и не больно. Не могу сказать, сколько времени я прибывала в таком состоянии, но вскоре, перед глазами распахнулся купол чёрного зонта. Он кружился и кружился, поблёскивая спицами в тусклом свете маленькой желтоватой лампочки. Я протянула руку, ухватилась за одну из спиц и закружилась тоже…

     И вновь стол, с сидящими за ним врачами, серый проём окна за их спинами, ковёр на полу с замысловатым узором.

     То ли я оказалась хорошей актрисой, то ли врачи столь сильно жаждали моего сумасшествия, но мне поверили довольно легко.

     Я высовывала язык, пускала слюни, обсасывала пальцы, беспорядочно размахивала руками, а в самый разгар их спора, протяжно завыла.

     Лев Борисович был доволен, разве что не потирал свои сухонькие ручонки. И, велев санитарам, отвести меня в палату, тут же набрал номер моего отца.

     - Это Туркин беспокоит, - возбуждённо голосил он в трубку.

     Меня уводили всё дальше и дальше по коридору, но я продолжала слышать голос старого врача:

     - Консилиум признал целесообразность лоботомии. Так что будем готовить вашу дочь к операции.

     Отчаяние нахлынуло на меня удушливой тёмной волной, и я позволила себе захлебнуться и утонуть в нём.

     

     

      Глава 16.

     - Папа очень сердит на тебя.

     Мать стояла по другую сторону, выкрашенной в белый цвет, решётки. От её шубы пахло морозом, свежестью, волей, всем тем, чего была лишена я. И от этого, душный, застоявшийся воздух моей палаты казался ещё более густым и непригодным для дыхания.

     - Пойми, Вероника, ты предала его, предала нас, - мама пыталась казаться строгой, но, несмотря на лёд в голосе, на запах дорогих духов и надменное выражение лица, выглядела жалкой.

     Чего же ей не хватало? Ах, да! Собственной точки зрения! За годы, прожитые с отцом, она растеряла собственные убеждения, принципы, желания и цели. Мать превратилась в тень Валентина Краевского, стала его придатком, его отражением. Так стоит ли её просить о чём- то, в чём- то убеждать?

     - И это говоришь мне ты? – спросила я, стараясь глубже вдохнуть запах улицы, не успевший раствориться, затеряться в затхлости больничной палаты.- Ты, которая была готова отдать меня старикашке с тёмной репутацией? Ты, которая позволяет держать собственную дочь в сумасшедшем доме? Ты, которая подписала согласие на лоботомию?

     - Если бы не твоя выходка, - при этих словах, мать вздёрнула подбородок, что, вероятно, должно было убедить меня в её правоте. – Ты бы сейчас сидела в классе и слушала учителя. Но, как говорит папа: « За любой проступок, должно следовать наказание!»

     - Папа говорит? – я невесело, болезненно расхохоталась, и сама же испугалась своего надтреснутого, безжизненного обречённого смеха.- Властитель вселенной, ты цитируешь его фразы, живёшь его умом и его интересами. А своё мнение у тебя есть? Да что я несу, откуда ему взяться? Ты же у него с руки ешь, в рот ему заглядываешь, ходишь на согнутых коленях. У тебя даже материнского инстинкта не осталось, раз ты готова позволить сотворить со мной такое. Вот только не обольщайся, не думай, что отец оценит твои старания. Настанет день, когда он без сожаления пожертвует и тобой во имя СГБ, во имя карьеры.

     Мать не стала мне отвечать, лишь ударила, в сердцах, по решётке своим маленьким кулачком, от чего звякнул навесной замок, и нажала на кнопку, чтобы санитар открыл дверь, ведущую в коридор.

     Вот я и лишилась последней надежды на спасение. Пусть призрачной, пусть зыбкой, но всё же. Мама не станет сожалеть о нашей ссоре, главное, чтобы был доволен отец, чтобы он её похвалил. А я? В той, другой жизни я бы начала переживать, сомневаться в правильности своих слов. Но сейчас мне безразличны её обиды, её чувства, её отношение ко мне. Они с отцом приговорили меня почти к смерти, ради карьеры, ради собственного спокойствия. Да, меня никто не заставлял отдавать кровь врагу, я сама сделала свой выбор. И в случившемся, могу винить только себя. Но как же хотелось, чтобы те, кого я так любила, к кому так прислушивалась помогли мне, спасли меня, вытащили. Я всегда была послушной, правильной, никогда не доставляла неприятностей. Родителям было легко и удобно со мной. Но стоило мне оступиться, как они отвернулись. Разве так поступают любящие люди?

     За месяц моего пребывания в больнице, я успела изучить свою палату вдоль и поперёк. Узкая, металлическая кровать, с посеревшим от старости и дезинфекции казенным постельным бельём сиротливо ютилась в углу. Кривой, стул, без одной ножки, прислонённый к стене, занимал угол противоположный, а рядом с ним- железная раковина с неисправным смесителем. Именно по причине этой неисправности, я день и ночь была вынуждена наслаждаться мелодичным звоном капель воды, стучащих о ржавое дно. Единственное, но довольно большое, зарешеченное окно, открывало обзор на живописный внутренний больничный дворик. Вид просто завораживал. Я целыми днями любовалась на то, как жирные, пыльные голуби, роются в переполненных мусорных баках, как санитары и сёстры, нацепив на себя тёплые цветастые халаты выбегают покурить, как раскачивается клён, царапая по стеклу ветвями, как серая зимняя дневная мгла сменяется голубыми вечерними сумерками. А, когда в палате становилось темно, и жидкий свет уличного фонаря размазывался по крашеной стене и побелки потолка, над дверью зажигалась тускловатая лампочка, и предметы в помещении становились жёлтыми, словно облитыми прогорклым маслом. Наваливалась тяжёлая, сдавливающая грудь и виски тоска, от которой хотелось по- волчьи завыть.

     Я не плакала, не стучала в стену, требуя выпустить, не объявляла голодовок, просто покорно ждала своей участи, не на что не надеясь. Первая неделя моего пребывания в больнице, меня научила многому. В одночасье я лишилась всего, родителей, дома, будущего, свободы. У меня не осталось ничего, кроме воспоминаний. И я, словно дракон в сокровищнице, перебирала и перебирала свои богатства.

     Горы в розовой дымке, гудение пчёл над ромашковой поляной, серебристая полоска горной реки, с дробящимся там солнцем. Или ещё, шум морского прибоя, белая пена на спинах прибрежных камней, парящая чайка в голубой выси, капельки воды на загорелой коже Харвальда, его горячее тело, сильные руки и губы, то нежные, то властные и настойчивые. Воспоминания превращались в мечты. Я бродила по своей палате от стены к стене, представляя, додумывая то, что не произошло, что теперь не произойдёт никогда. В моих мечтах я никуда не уходила, а выслушав вампира, осталась в Далере счастливая, влюблённая и свободная.

     - Где он сейчас? Удалось ли ему уйти? Жив ли мой синеглазый маг воздуха? – эти вопросы всё чаще возникали в голове.

     Но что я могла сделать? И по этому гнала от себя картины, где Харвальд беспомощный, раненный, прикован к стене, на потеху глупым мальчишкам и обиженным на жизнь тёткам. Мне хотелось помнить его красивым, сильным, жизнерадостным и страстным. Интересно, останутся ли у меня хоть какие-то воспоминания или я забуду всё, превратившись в живое бревно?

     На улице два бродячих кота дрались за кусок чего-то омерзительно- бурого. Рыжий облезлый котяра держал добычу в зубах и отдавать её не собирался. Но чёрному с белыми пятнами, по всей видимости, терять было нечего. Он бросался на своего собрата сзади, стараясь вцепиться когтями в, и без того, драную шкуру, бил лапами по голове. Наконец рыжий выпустил добычу. Чёрный бросился к вожделенному куску гадости, но не успел. Голубь, сидящий на горе мусора и спокойно взирающий на происходящее, слетел с насиженного места и, подхватив причину конфликта клювом, убрался прочь.

      От зрелища за окном меня отвлёк скрежет открываемого замка. Всё повторялось изо дня в день. Тот же скрежет, тот же санитар, те же таблетки и та же еда. Манная каша на завтрак, серый ком, называемый здесь гречкой, на обед, и остывший молочный суп с, плавающими в нём, склизкими макаронами на ужин. Еда была невкусной, пресной. А может быть, мне просто кусок в горло не лез от отчаяния, безысходности и страха.

     - Краевская! – как обычно прогудел санитар. – Твои таблетки. Рот открывай!

     Санитара звали Анатолием. О нет, он не называл мне своего имени. Просто на бейджике значилось: «Лужайкин Анатолий. Младший медицинский брат».

      Как же я устала от этого однообразия. Здесь не менялось ничего, даже воздух, густой, дурной, отравленный углекислым газом, выдыхаемым моими же лёгкими.

     Я, уже привычно, открыла рот, и бритый парень в зелёном костюме положил мне на язык капсулу.

     - Глотай! – приказал он.

     Я проглотила, продемонстрировав пустой рот.

     - Молодец! – похвалил парень и вышел, не забыв запереть дверь.

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 17.

     Синяя предрассветная мгла зимнего утра заливала мою палату тревожным, холодным, пугающим своей навязчивой яркостью, светом.

     Не в силах больше лежать, я спустила ноги с кровати, потёрла ладонями лицо, обхватила себя руками, стараясь унять нервную дрожь. Нужно привести себя в порядок, прокрутить в голове план действий. От волнения скрутило живот. Вот только медвежьей болезни мне сейчас не хватает для полного счастья!

     Эта ночь оказалась мучительной и, от того, слишком долгой. Не в силах уснуть, ворочаясь с боку на бок, я то и дело прислушивалась к окружающим шорохам, стараясь уловить звук приближающихся шагов, скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа. Конечно, никто не собирался навещать меня среди ночи, и мне это было хорошо известно. Вот только как сей факт объяснить надпочечникам, выбрасывающим в кровь столько адреналина, что и вампир бы отравился. А сердцу, которое решило выполнить и перевыполнить план по количеству сокращений? А мышцам, что дёргались лишь только, мне удавалось забыться, доверить своё сознание лёгкой, неустойчивой и ненадёжной дымке подступающего сна?

     Умывание холодной водой немного успокоило, а чистка зубов предала уверенности. Не придумав больше никаких занятий, я принялась мерить шагами свою темницу. Двенадцать шагов в длину, семь в ширину. У меня «ВИП» палата, ведь у дочери третьего секретаря СГБ должно быть всё лучшее.

     - Когда придёт Толик, я должна лечь на каталку, - мой мозг, в очередной раз, принялся прокручивать план.- Санитар отвезёт меня на служебный этаж, где находится операционный блок. Мы остановимся под камерами, и я, соскочив с каталки, нанесу Толику несколько ударов по наиболее уязвимым мужским местам. Толик сожмётся, воя от боли, а я рвану к двери с надписью «Санитарная комната». В комнате будет стоять бак для хранения грязного белья. Мне необходимо забраться в этот бак и затаиться, ожидая, когда его унесут в больничную прачечную, где меня встретит мать.

     План хороший, очень простой, вот только, от чего-то, мне казалось, что без неприятностей не обойдётся. Этот путь не будет гладким. Я гнала от себя дурные мысли, но они лезли, словно мелкие противные жучки, перебирая гаденькими лапками, покусывая, щекоча. И если вчера, я от осознания того, что у меня появился шанс на спасение, весь день прибывала в состоянии эйфории, валяясь на кровати и воя все известные мне песни, то сегодня, меня трясло от страха перед провалом.

     Вчера, принеся мне обед Толик, вместо того, чтобы уйти, пододвинул стул к моей кровати и тихо проговорил:

     - Операция назначена на завтра. Слушай и запоминай.

     От санитара пахло табаком и мятной жвачкой. Бесцветные брови шевелились, то поднимаясь, то сходясь на переносице. Я слушала его хрипловатый голос и смотрела на тонкие белёсые волоски, густо покрывающие мощную мужскую руку.

     - А руки Харвальда совершенно гладкие, - тогда подумала я, и тут же отругала себя за праздные, неуместные мысли.

     - Твоя мать- баба крутая, - усмехнулся Толян, обнажая коричневые, от частого курения, зубы. – Такое придумать не каждый сможет. Всех ведь надурила и папаню твоего, и нашего главного врача. Знаешь, что тебе наш Крокодил прописал?

     - Не слишком ты начальство жалуешь, - усмехнулась я.

     Улыбка Толика стала ещё шире.

     - А за что его любить? Крокодил и есть Крокодил. У него даже имя подходящее- Геннадий Геннадьевич. Но я не об этом. Тебе назначили Феназиневропол. От него пациент становится вялым, послушным, не соображающим где явь, а где сон. Дабы усыпить бдительность персонала, я делал вид, что даю тебе это лекарство, а сам, угощал витаминами, принесёнными твоей мамашей. Тебе крупно повезло, что в нашей богадельне лекарства не выдают, и родственники больных покупают их сами. Давай, не хандри и готовься к свободе. Ты девка симпатичная, я бы с тобой зажёг, да вот не судьба.

     - Ага, симпатичная,- буркнула я, чувствуя, как рдеют щёки от смущения. – Особенно в больничных шмотках. Но всё равно спасибо и за комплемент и за помощь.

     - Да не за что, - ухмыльнулся Толян, уже на пороге.- Слов для девушки мне не жалко. А за помощь, мне твоя маман столько бабла отвалила, что можно и уволиться на фиг.

     После ухода санитара, я упала лицом в подушку, орошая её слезами благодарности к матери. Перед моим внутренним взором вставали её большие шоколадные глаза, всегда наполненные печалью, обречённостью. Раньше, меня раздражал этот взгляд, тихий голос, вялые движения и неслышная походка. Всё это воспринималось мною, как покорность, желание угодить отцу. Порой, уж себе то можно не врать, я испытывала к ней призрение, считая маму бесхребетной, бесхарактерной и даже глупой. Лишь сейчас до меня дошло, что дело не в отсутствии характера или ума, дело в давящей, бескрайней, беспросветной усталости. Мама устала от сухости, от холода, от строгой, с хищным металлическим отливом, серости будней. Ей хотелось любви, простого человеческого тепла. Как жаждала она прикосновений, ласковых слов, участия и понимания. Но отец отгораживался плотной стеной надменности и официоза, не желая замечать, как его жена отчаянно бьётся в запертые двери, как пытается растопить корку льда в его душе.

     И я хотела стать похожей на отца? Превратиться в кусок железа? Хотя нет, мне никто бы не позволил выбирать, никто бы не спросил, чего я хочу. Папочка подготовил мне будущее заранее.

     Когда слёз больше не осталось, а в груди разлилась благостная радость, я улеглась на спину и завыла одну из популярных песен, а потом ещё одну, и ещё.

     От кружения по комнате, однообразия мыслей и действий, меня замутило, но остановиться я уже не могла. Так и побег никакой не понадобится. Свихнусь прямо сейчас, и эта больничка станет мне родным домом.

     Когда синева рассеялась, сменившись молочной белизной, а предметы в комнате приняли обычные очертания, раздался скрежет, открываемой двери. Я, обессилено, упала на кровать, чувствуя, как от зарядки, что сама себе организовала, гудят ноги.

     Но переживать по поводу усталости ног мне пришлось недолго, так как всё моё существо переполнилось страхом. Панические мысли, или вернее, их обрывки метались в голове, со звоном ударяясь о черепную коробку.

     Я в ужасе смотрела, как в мою палату вкатилось два зелёных шара, женского пола. Тётки громыхали каталкой, и ударяясь задами об углы, сквозь зубы матерились.

     Какое- то время, санитарки не обращали на меня внимания, так как погрузились в решение задачи: «Как разместиться на этих несчастных девяти квадратных метрах, не застряв?»

     Я вжалась в стену, стараясь казаться незаметной. Глупо? Ну, конечно, глупо? Вот только, что я могла сделать? Отличный план, построенный моей матерью, трещал по швам.

     Крепкие руки схватили меня грубо, не оставляя попытки вырваться, швырнули на каталку, ловко, со знанием дела, застегнули ремни, фиксируя запястья и щиколотки.

     - А Толик где? – выдавила я из себя, чувствуя, как немеет во рту язык, как пересохло горло.

     - Видали? – одна из толстух обратилась к товарке. – Даже психам наш Анатолий по душе.

     - Он у нас мужик- хоть куда! – поддержала подруга.

     Тётки взялись за ручки каталки и потащили меня в коридор.

     Надо мной проплывали, пожелтевшие от старости и частых потопов, потолки. Свет люминесцентных ламп сменялся ржавыми пятнами. Колёсики каталки поскрипывали, резиновые тапки санитарок шлёпали по тверди кафельных плит.

     И почему больничные стены всегда красят в самые, что ни на есть отвратительные цвета? Цвет горохового супа, цвет земляного червя, цвет варёной капусты.

     В дооперационной нас встретила миловидная девушка. Тоненькая, востроглазая, она принялась щебетать с санитарками, одновременно набирая в шприц лекарство.

     - Ой, один за другим, девчонки, вы просто не представляете, как я сегодня вымоталась, - жаловалась она. – Лев Борисович сейчас с бабкой закончит, и велит эту вон в операционную везти.

     Сестра с раздражением и гадливостью взглянула на меня. Словно это я напросилась на операцию. Всю жизнь мечтала, чтобы мне вырезали часть мозга!

     Комната поражала своей чистотой и простором. Или это после моей кельи, любое помещение кажется мне хоромами? Пахло спиртом и свежим бельём, хлоркой и кварцем. Чуть слышно мурлыкало радио, обещая всем козерогом удачу в делах и путешествие.

     - Врут астрологи, - обречённо подумала я.- Единственное, что ждёт несчастного козерога- это операционный стол да лишение мозгов.

     Гороскоп закончился, и на смену ему зазвучала задорная песенка о любви глупого мальчика к очень гордой девочке.

     - Отдать жизнь за любимого, принести себя в жертву ради любви! Это только звучит красиво. На самом же деле, смерть- есть смерть, и ничего романтичного в ней нет. Она так же страшна, так же жестока в своей неизбежности.

     Игла вонзилась мне в вену. Всё, скоро наркотическое вещество потечёт по сосудам, разрушит связи между нейронами, и я перестану осознавать, ощущать, жить.

     Толстухи, немного потоптавшись и поржав, удалились. Девушка- сестричка, отстегнув ремни, уселась за свой стол. Я отрешённо наблюдала за тем, как её пальцы перебирают какие-то бумажки, листают страницы журнала.

     Просто девушка, просто выполняет свою работу. У неё, наверное, есть муж, или жених. Она ждёт выходных, чтобы отправиться с ним на прогулку или в кино. А может быть, её пригласили на день рождения друзья. Как бы там ни было, у этой сестрички есть будущее, а вот у меня его нет.

     - Танюшка! – раздался весёлый мужской голос, и в кабинет влетел Толян.- Представляешь, кто-то вырубил свет на вашем этаже. Там теперь такая темнота как в жо…

     - Чего припёрся? – недовольно процедила Танюшка. –Да после того, что ты устроил, я тебя видеть не хочу.

     Ох, как же я была согласна с сестричкой! Толя, Толя, где ты был? Толя, ты меня убил!

     Властитель вселенной, где же твоя справедливость? Почему по вине какого-то придурка всё должно сорваться?

     Ругая бестолкового санитара всеми, известными мне, нецензурными выражениями, я не заметила, как он ко мне подошёл.

     - О! – громко воскликнул он, гримасничая, подавая мне какие-то знаки. Вот только бы понять, какие?- Краевская, оказывается уже здесь. А я в туалете задержался. Так живот скрутило. Тань, ты даже не представляешь. Просрался, зашёл в палату, а Краевскую уже увезли. Какие молодцы Петровна с Николавной, не оставили товарища в беде, помогли.

     - Мне твои сортирные приключения не интересны, - резко прервала Таня монолог санитара.- Вали отсюда!

     - Ну, Танюха, ну прости, - заныл Толик, двинувшись к подруге.

     Санитар, перевалившись через стол, схватил Татьяну за плечи и притянул к себе, закрывая меня от неё, или её от меня, не велика разница, своей могучей спиной.

     Молодые люди слились в страстном поцелуе, давая мне возможность сбежать. Я осторожно спустила ноги с каталки, сделала, по направлению к двери шаг, потом ещё один, и побежала.

     Коридор служебного этажа, как и предупреждал Толя, был погружен в темноту, лишь зелёные лампочки аварийного освещения зловеще мерцали во мраке.

     Холод напольной кафельной плитки обжигал ступни.

     Ну и куда, спрашивается, мне идти. Коридор длинный, извилистый, со множеством дверей. И за какой из них прячется чудо- бак неизвестно.

      Я ринулась к ближайшей двери, надеясь на удачу, но меня постигло разочарование. Дверь оказалась запертой. Не поддалась и следующая. Третья попытка чуть было не увенчалась провалом, так как, приоткрыв её, я увидела двух девиц, уставившихся в мониторы компьютеров. К моему облегчению, дамы не обратили на меня никакого внимания, и я поспешила убраться. Глупо было рассчитывать на то, что я случайно наткнусь на нужную мне дверь, только такой идиот, как Толян, мог предположить такой поворот событий.

     Сердце бешено бухало в ушах, мне не хватало воздуха, а зубы отстукивали мелкую дробь.

     Коридор вильнул направо, и я, в ужасе, прижалась к холодному бетону толстой колонны, надеясь на помощь темноты. Створки лифта разъехались, и во тьму коридора ворвался поток света. Две сестрички, звонко смеясь процокали в сторону операционного блока, даже не взглянув в мою сторону. Я облегчённо выдохнула. Лифт клокоча и лязгая, уехал, шаги сестричек затихли, и я, кинув окровавленную ватку на пол, прямо под панель с кнопкой вызова, бросилась прочь.

     Паника гнала по тёмным лабиринтам, заставляла ломиться в запертые, на моё счастье, двери. Я чувствовала, как силы покидают меня, просыпаются, словно мука из порванного мешка. Лекарство, введённое мне в вену, начало действовать. А со стороны операционного блока, эхо услужливо донесло возбуждённые голоса и топот ног.

     Я бесцельно закружилась на месте, окончательно потеряв ориентацию. Хотя, какая разница, на каком отрезке этого извилистого червя меня схватят. Мысли начали путаться. Теперь мне казалось, что с потолка на меня смотрят глаза. В голове крутился и крутился дурацкий детский стишок:

     - Зелёная пластинка,

     Зелёные глаза,

     Мы девочку задушим?

     Да! Да! Да!

     Осталось лишь одно- сдаться! Смириться со своим бессилием и больше не мучиться. Сесть на пол, прислониться спиной к стене, закрыть глаза и просто ждать. Соблазнительная мысль? Очень! Соблазнительная и, наверное, последняя. Я так и сделала. И слабость, нездоровая, пугающая своей неестественностью, растеклась по телу. Руки и ноги налились свинцом, язык онемел, отяжелели веки, и загудело в голове.

     - Да на лифте она укатила, - ворвался в моё затуманенное сознание голос Толяна. – Вон и ватка валяется.

     Пусть! Мне не о чем сожалеть, у меня никого и ничего не осталось. Родители меня предали, одноклассники ненавидят, лучшая подруга призирает, а тот, кого я люблю, навсегда потерян для меня. Что с ним? Помогла ли ему моя кровь? Смог ли он уйти в свой Далер?

     Память немилосердно подсунула яркие картинки. Догорающий закат на горных вершинах, крики ласточек, звон родниковой воды, красной, от растворённого в ней, заходящего солнца. Я пью жадно, с наслаждением, зубы ломит от холода, но вода так вкусна, что невозможно оторваться. Харвальд смеётся, и протягивает мне маленький, но такой милый в своей хрупкости голубой цветок.

      Именно этим вечером он и взялся за моё обучение.

     - У каждого человека есть способности,- сказал он мне тогда.- просто люди не умеют ими пользоваться. Но я не дам тебе зарыть в землю свой талант.

     Я смеялась, считая наши уроки, увлекательной игрой. Мне тогда и в голову не могло прийти, что этот милый парень приобщает меня к магии стихии. К чему он меня готовил? Для чего, так настойчиво заставлял тренироваться?

     Харвальд, мой милый, мой добрый синеглазый вампир, спасибо тебе! Не знаю, и наверное не узнаю никогда, с какой целью ты взялся меня обучать, но твоя наука здесь и сейчас даёт мне шанс на спасение.

     С трудом, разлепив веки, я поднялась с пола.

     - Сосредоточься на своих ощущениях, - зазвучал голос вампира у меня в голове. – Отключись от окружающей действительности. Вдыхай медленно, поверхностно, небольшими порциями.

     Легко сказать! Вот только что делать, если, кажется, что твои кости расплавились, если язык превратился в сухую деревяшку, а истёртый сотнями ног, больничный пол манит и приглашает вытянуться и забыться?

     - Отдели один запах от другого, - продолжал инструктировать Харвальд.

     Да уж, это тебе не морской берег, не горное ущелье и не ромашковое поле. Здесь не насладишься ароматом цветов, мокрого мха, моря или нагретого на солнце камня. В этой чёрной кишке обитают другие запахи. Но ведь принцип от этого не меняется, правда?

     - А теперь постарайся найти начальную точку.

     Перед глазами возникла картинка. Множество разноцветных, тонких и толстых нитей сплетались в замысловатый узор.

     Толстая жёлтая нить- запах мочи. Нить тянулась от двери, рядом с которой я уселась. Наверняка это туалет. А вот напротив туалета храниться верхняя одежда, так как именно с той стороны тянется коричневая нитка запаха мокрых шуб и обуви. Мне туда не надо.

     А там, за поворотом – аварийный выход, об этом свидетельствует серебристая нить мороза, бензина и табачного дыма. Комната для хранения отходов класса «Б» располагается напротив. Омерзительный дух гноя, мокроты и крови тянется ко мне грязно-розовым ворсистым щупальцем. Тонкая зелёная нить коснулась моего носа. Еле уловимая, бледная, она вела вглубь коридора. Так пахнет хлорка! Я бросилась вперёд, за нитью, или мне показалась, что бросилась. Ноги не желали слушаться, заплетались, подгибались. А позади нарастал шум погони. Лязгал лифт, привозя новых охотников.

     - Вероника! – кричал кто-то. – Где ты?

     Кто из нас сумасшедший, это ещё большой вопрос. Неужели эти идиоты в белых халатах всерьёз думают, что я возьму и отзовусь?

     - Краевская, иди сюда!

     Ага, сейчас, бегу и падаю.

     Путеводная нить ширилась, становилась ярче. Она затмила своим светом другие нити. Но мои ноги сыграли со мной дурную шутку. Они согнулись в коленях и уронили моё тело на пол. Введённое снотворное вошло в силу. Всё громче топот ног, всё отчётливее слышны разговоры приближающихся ко мне людей. Опираюсь локтями в поверхность пола, ползу. Тяну своё тело вперёд, периодически кусая себя за предплечье, чтобы не погрузиться в сон. Заветная комната близко. Вот она! Толкаю головой дверь, и та легко подаётся. Вваливаюсь в светлое помещение. Глаза режет от белого света, льющегося из окна. Вёдра, наполненные дезинфицирующим раствором, тазы, швабры. Бак стоит в углу, в самой глубине комнаты. Доползаю до него, глажу руками пластиковые бока. Мне необходимо подружиться с этим баком, ведь благодаря ему я выберусь на свободу. Бак должен запомнить меня, признать меня хозяйкой. Может, нужно было прихватить для него кусочек сахара? Тьфу! Да что за ерунда лезет в голову? Нужно немедленно встать и залезть, в этот чёртов бак, а не обниматься с ним, словно с любимой лошадкой. Огромным усилием воли я заставляю себя подняться на ноги, держась одной рукой за столик, уставленный промаркированными ведёрками и ковшиками. Откидываю крышку, переваливаюсь через пластиковый бортик и падаю в ворох дурно пахнущего грязного белья. Зарываюсь в него с головой, стараясь не думать о тех, кто мочился и потел на этих простынях. Подавляю рвотный позыв, так как улавливаю сладковатый запах кала.

     - Терпи, подруга, - уговариваю себя, отчаянно борясь с приступом. – Свобода стоит того.

     Внезапно вспомнились слова песни, которую мы учили в четвёртом классе на уроке музыки:

     - Ответь, юный друг, чем же пахнет свобода?

     Она пахнет амгрой и пахнет багрогом.

     Она пахнет смертью наших врагов

     Безумных, проклятых, безжалостных псов.

     Ответь, юный друг, чем же пахнет свобода?

     Она пахнет кровью, она пахнет потом.

     Она пахнет болью вампиров поганых,

     Для нас, как цветы, их открытые раны!

     Мой же путь к свободе пах исключительно потными, обгаженными тряпками.

     Мимо санитарской комнаты протопали чьи-то ноги. Громкий голос возвестил, что меня на служебном этаже нет, и что я, вероятнее всего, сбежала на улицу, воспользовавшись аварийным выходом.

     - Да- да, - вяло подумала я, погружаясь в сон. – Идите, прогуляйтесь, может найдёте меня в одном из сугробов, чем чёрт не шутит?

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 18.

     Пронзительная мелодия будильника грубо выдернула меня из зыбких глубин неясного сумбурного сна. И, несмотря на то, что упорхнувших картинок, выдаваемых моим подсознанием, было вовсе не жаль, вставать всё равно не хотелось. Мне уже давно не снилось ничего определённого, того,

     чему можно было дать хоть какое-то объяснение. Каждую ночь я плавала в бурых водах дурмана, в котором периодически, возникали неясные образы. Спала я тревожно, урывками. Порой меня будил звон разбитого стекла во дворе или коридоре, чей- то крик боли или наслаждения либо пьяная ругань.

     Экран моего мобильного нервно мигал в такт мелодии, рассеивая своим светом, болезненную холодную синеву, тяжело наполняющую пространство комнаты. Ох, и отвратительный цвет приобретает Амгроведское небо между пятью и шестью часами утра! Это время апогея, постоянно повторяющейся, битвы между наступающим рассветом и, сдающей позиции, ночи. Ненавижу эту синеву, ненавижу запах общаги и мелодию будильника на своём мобильном ненавижу тоже. Сменить что ли, не место жительства, разумеется, а мелодию?

     Хотя, в часы утренних пробуждений, любая, даже самая изысканная музыка, покажется смехом чертей в самом центре ада.

     Сажусь, тру ладонями лицо, затем, опускаю ноги с дивана. В ответ, старые пружины жалобно скрипят. Пол холодит босые стопы. Шарю в поисках тапок, но пальцы натыкаются лишь на пыльные деревянные половицы, с широкими щелями, набитыми мелким мусором. Сколько не три этот пол, сколько не выковыривай мусор, а всё безрезультатно. Да, если уж честно признаться, мыть свою комнатушку каждый день нет ни сил ни желания. После трудового дня вообще никаких желаний, даже гастрономического характера, не возникает. Хочется лишь одного, завалиться на свой диван и почувствовать, как расслабляются мышцы, как тяжелеют веки. Но ты не можешь себе этого позволить. Нужно что-то съесть. Иначе, поддавшись соблазну, хотя бы трижды, ты заболеешь. Здесь еда- это не удовольствие, это- защита от холода, а главное, от амгрянки. Зловонные испарения амгровых болот весьма ядовиты. И если вампира амгра лишает магии и делает беспомощным, то человека она убивает иначе, провоцируя гангрену внутренних органов. Лишь калорийное питание способно спасти жителей амгроведска от этой напасти. Мясо, яйцо, молочные продукты здесь ценятся выше золота. В этом городе выстраиваются в огромные очереди, чтобы приобрести кусок свиного сала, а тот, кто держит кур или крупнорогатый скот, считается богачом.

     Наконец, нашарив искомое, я встаю, с благоговением ощущая мягкость тёплого ворса тапочек, беру с тумбочки зубную щётку и пасту, перекидываю через плечо полотенце и выхожу в коридор. Общага спит. В воздухе стойко завис запах перегара, немытых тел, неисправной сантехники и гниющих остатков вчерашнего пиршества. Мои шаги по кафельным плитам кажутся слишком громкими в утренней тиши коридора. Щёлкаю выключателем и вхожу в туалетную комнату. Тусклый свет лампочки, обмазанной зелёнкой, осветил всё убожество обстановки. Несколько кабинок с унитазами и огромными булькающими бочками под потолком с права, с лева- ряд пожелтевших от старости и ржавчины раковин. На полу лужи мутной мыльной воды, в углу засохшая клякса чей- то блевотины.

      Поворачиваю вентиль, слышу, как вода стучит по железу, чувствую, как капли отскакивают от грязной ржавой поверхности, рикошетя мне на грудь и шею. Подставляю ладони под, звонко бьющую струю, подношу пригоршни полные воды к лицу. Вода успокаивает, ласкает кожу, и уже не понятно, где она, а где мои слёзы. Но грудь сжимает тоска, запертая, непролитая и не высказанная. Она ищет выход, пытается вырваться на свободу, всегда, постоянно, и по дороге на работу, и в течении трудового дня, и в очереди за салом и творогом, и на кухне среди общежитских алкашей и баб в цветастых халатах, и в холодной постели по ночам.

     Но сегодня, мне ещё горше. Воспоминания коварно выползают, окончательно развеяв дымку полусна. Вновь ругаю себя и едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. Дело в том, что вчера я, собственной рукой, прихлопнула комара, а потом долго, ещё не веря в произошедшее, смотрела на чёрную лепёшечку. А ведь это был шанс вернуться к Харвальду. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что он меня ищет.

     Верно говорят, что утро вечера мудренее. Печаль моя стыдливо отступает под натиском новой мысли:

     - Если был первый комар, значит появится и второй.

     На душе становится немного светлее, завинчиваю кран, вытираю лицо, кошусь на своё отражение в мутном от пыли и потёков зеркале.

     Покончив с утренним туалетом, спешу на кухню. Там тоже царит тишина. Жильцы вчера пировали, потом дрались, потом плакали и мирились, и, наконец, под утро, устали. Теперь спят, набираясь сил для новых подвигов. А меня мои подвиги ждут прямо здесь и сейчас. Ведь какое мужество надо иметь, чтобы пробраться к плите, минуя осколки разбитых бутылок, лужи разлитого спиртного, рвоты и засохшей крови? А сколько бесстрашия требуется на то, чтобы сесть за облитый чем-то липким красно-бурым стол и приступить к приёму пищи? Моё сражение с бутербродом проходит мучительно. Я терпеливо, преодолевая тошноту, глотаю кусок за куском, запивая сладким чаем, стараясь не обращать внимание на грязный пол, углы стен, в характерных жёлтых потёках, груду грязной посуды в раковине, подпирающей кран. Гоню непрошенные воспоминания о другой кухне. Полосы солнечного света расчерчивают пол и стены, стакан апельсинового сока на столе, мужчина у плиты в красном переднике, мой беспечный смех, и ожидание чуда, от которого сладко замирает сердце и перехватывает дыхание…

     На остановке уже толпится народ. Объёмные пуховики и засаленные куртки перетаптываются, в ожидании автобуса. Сизый амгроведский снег хрустит под подошвами сапог. Ветер, неизменный хозяин этих краёв, пронизывает, бросает в лицо пригоршни сизой колючей крупы. Она оседает на воротнике, шапке, ложится на ресницы. В ней, этой крупе, в отличии от обычного белого снега, нет красоты. Амгроведские осадки пугают своим неестественным мрачным цветом, а запорошённые дороги наводят грусть, беспричинную тревогу. В утренней мгле, подобно светлякам зажигаются рыжие огоньки сигарет. Тянет табачным дымом. Люди переговариваются вяло, тихо, но как-то настороженно.

     Наконец, подпрыгивая на ухабах, пыхтя и выпуская клубы вонючих бензиновых выхлопов, подъезжает автобус. Толпа устремляется к узким дверям. Нас много, мы толкаемся, стараясь пролезть в душное нутро автобуса, а если уж совсем повезёт, плюхнуться на сидение, обитое дерматином. И не важно, что искусственная кожа треснула в нескольких местах и торчит грязный жёлтый поролон, что спинка сидения едва ли достаёт до нижних рёбер, а тебя подбрасывает и трясёт. Главное, ты можешь доспать эти пол часа, что занимает путь до работы.

     Кто-то больно угодил мне локтем в живот, кому-то я наступила на ногу. Пуховики отчаянно шуршат, от мужских курток несёт тухлой сельдью, табаком и потом. Сзади напирают, отчаянно матерясь, я наваливаюсь на грузную тётку в коричневом пуховике. Та, обернувшись, орёт, обзывая меня нахалкой и дурой, обдавая запахом лука и вареных яиц.

     Вваливаемся в светлый но душный и, уже переполненный салон автобуса. Сегодня мне повезло. Усаживаюсь на ободранное сидение возле самой двери и закрываю глаза.

     Подумать только, прошёл уже целый год, мучительный, мрачный, безрадостный. Год моей самостоятельной жизни, год моего добровольного заключения в Амгроведске, год, как я не Вероника Краевская, а Вера Кузнецова.

     А ведь, казалось, только вчера, несколько рук сильных, дрожащих от нервного возбуждения и страха вытащило меня из бочка с грязным бельём. Тогда я находилась в полусонном, наркотическом состоянии, и никак не могла понять, где я, и что со мной происходит. Меня грубо хлестали по щекам, брызгали в лицо холодной водой, подносили к носу ватку с нашатырём. Наконец, когда я уже была в состоянии самостоятельно сидеть и что-то соображать, мама, бледная, но с лихорадочно блестящими глазами, открыла передо мной первую страницу чужого паспорта.

     Девушка на фотографии была похожа на меня лишь чертами лица. Такие же острые скулы и длинный прямой , нос, высокий лоб и маленькие ушки. А вот цвет глаз и волос кардинально отличался. На меня строго смотрела чернявая зеленоглазка.

     « Кузнецова Вера Ивановна» было напечатано под фото.

     - Теперь это ты, - сказала мне мать. Её голос звучал сухо, отстранённо, словно со мной говорила машина. Мама боялась расплакаться, боялась, что силы покинут её в самый ответственный момент.

     - Возьми телефон, он дешёвый, как раз для той, кем должна казаться ты. Сим карта оформлена по твоему новому паспорту. Никогда, слышишь, Вероника, никогда, ни при каких обстоятельствах не пиши и не звони мне! Я не должна знать твоего местонахождения, даже приблизительно. Иначе, из меня вытащат всю информацию с помощью пыток, в СГБ это умеют. Ты - сирота Кузнецова Вера. Тебе двадцать лет. Окончила медицинское училище. Выбери любой город или деревушку на карте страны и отправляйся туда. Сними комнату, устройся на работу. Если повезёт, постарайся выйти замуж.

     Слова мамы били на отмашь, хлёстко, жестоко. Она уже готовилась к разлуке, стараясь казаться чужой.

     Я сидела на стуле, борясь с тошнотой и слабостью, напротив ряда стиральных машин, чьи барабаны вращались, перекручивая разноцветное бельё.

     Прачка, тётя Варя, как оказалась, бывшая учительница моей мамы, стояла позади меня, распределяя по моим волосам красящий бальзам.

     Мама же сунула мне в руку коробочку с линзами.

     Отказаться от себя самой, от своей внешности, привычек, жизненного уклада, стать другим человеком, начать всё с нуля, смогу ли? Должна смочь, если хочу выжить. А я хочу. Пусть вдали от родных людей, пусть в незнакомом городе, под чужой фамилией, но жить. Просыпаться каждое утро и засыпать по ночам, говорить с людьми, ходить по дорогам, плакать и смеяться. Мать, вопреки страху перед отцом и СГБ, пошла на обман, на преступление, чтобы спасти меня. И ради неё мне просто необходимо превратиться в черноволосую незнакомку. О том, куда делась настоящая Вера Кузнецова, я старалась не думать.

     А барабаны продолжали вращаться, словно насмехаясь, дразня.

     - Вот так и судьба моя крутится, подобно бешенному разноцветному колесу, - думала я тогда, слушая наставления матери и тёти Вари.

     Как же хотелось разреветься. Броситься к матери, прижаться к ней, как в раннем детстве, когда проявление чувств не кажется постыдной слабостью, граничащей с недостатком самообладания, гордости и ума.

     В дверь прачечную требовательно постучали, и все мы подпрыгнули от неожиданности. Толстая седовласая тётя Варя со звоном выронила стаканчик с красящим веществом, и на клетчатом линолеуме распустился чёрный цветок.

     - Чего надо? – рявкнула она, злобно зыркнув из под очков своими желтоватыми, словно у старой рыси, глазищами в сторону двери.

     - Катя, Варвара Ильинична, это я, - раздался приятный мужской голос, в котором я узнала курьера, привозившего нам продукты.

     С высоты своего положения, я почти не обращала внимания на молодого парня, примерно, пятью годами старше меня. Дима почтительно здоровался с отцом, улыбался мне и ,обходительно, помогал матери дотащить сумки до холодильника, а потом уходил.

     Так откуда же это: « Катя»? Догадка приятно кольнула, и мои проблемы, слегка отступили, уступая место, пока ещё совсем робкой, радости за маму.

     Дима, лохматый, в расстегнутой куртке, раскрасневшийся от мороза, вбежал в помещение, волоча красную спортивную сумку.

     - Всё купил, - отрапортовал он, отдуваясь. – Ну и задачку ты мне, Катёнок, подкинула, женские шмотки покупать. Ладно, девчонки в магазине подсказали.

     Лицо мамы, доселе бледное, скорбное, вспыхнуло румянцем влюблённой женщины. Она поцеловала курьера в щёку, заботливо стряхнула снежинки с его воротника. Я, на мгновение, позавидовала ей, той завистью, что одолевает, наверное каждого, кому хоть раз приходилось наблюдать за влюблёнными.

     - Да, Верочка, - улыбаясь произнесла мама, правильно истолковав мой взгляд. – Мы с Димой теперь вместе. Вчера я сообщила отцу, что ухожу от него.

     - А он? – спросила я, хотя его чувства и мысли по этому поводу меня интересовали меньше всего.

     - Кивнул и уткнулся в газету. В его жизни существует и всегда будет существовать лишь одна любовь- СГБ. Куда мне тягаться с таким противником?

     Зелёные линзы, синие обтягивающие джинсы, полосатый молодёжный свитер, тёплые ботинки, красная короткая курточка, едва прикрывающая попу и розовая вязаная шапка с фривольными кошачьими ушками- ничего больше не напоминало во мне запуганную пациентку сумасшедшего дома в больничной пижаме, да и от Вероники Краевской, предпочитающей в одежде элегантность и сдержанность цветовых тонов, тоже не осталось и следа. Из зеркала на меня смотрела девочка из толпы, обычная, таких полным полно на улицах города. Студентка? Школьница? Молодой специалист? По облику не понять, кто она, откуда, чем занимается? Маленький, незначительный кусочек мозаики, хотя и пытающийся казаться заметнее с помощью дешёвой, но яркой одежды и чёрных волос.

     - Пора, - произнёс Дима. – Я отвезу тебя на вокзал. А вот поезд сама выберешь.

     -А ведь было время, когда Дима обращался ко мне на «Вы», - подумала я и тут же отогнала эту мысль. Дочери третьего секретаря больше нет.

     Мы с мамой обнялись и расплакались, обе, одновременно. Ладони матери касались моих мокрых щёк, гладили по окрашенным волосам. Я же, вдыхала запах её духов, то и дело моргая, чтобы пелена слёз не мешала мне смотреть, запоминать родные черты. Карие глаза, родинка на подбородке, нос, такой же длинный и тонкий, как у меня.

     - Мама, мама, мама, - шептала я, понимая, что нужно произнести нечто важное, более полезное и содержательное, чем это сочетание букв. Какая сила заставляла меня произносить это слово? Осознание того, что я больше никогда и никого так не назову? Грудь сжималась от жалости к ней, к себе, к тем дням, принадлежащим только нам двоим, когда мне было пять, и мы уходили в парк к круглому, словно тарелка пруду, кормить уток. Солнце, проглядывающее сквозь прорехи в листве, дробилось на глади озерца, блестело на красной поверхности огромного леденца, путалось в густых каштановых волосах мамы. Отец, по каким-то непонятным причинам, запрещал нам гулять в парке, а уж тем более ехать до него в общественном транспорте. И оттого, что мы нарушаем запрет, от щемящего чувства лёгкого страха разоблачения, так будоражащего кровь, наши прогулки казались ещё интереснее. Мы устраивали пикники на траве, плели венки из цветов, а потом, мама доставала книжки. Какую книжку мы будем читать, для меня всегда было загадкой. Мама могла положить в свою волшебную сумку как сборник детских стихов, так и страшные истории для малышей.

     - Будь осторожна, дочка, и постарайся стать счастливой, - проговорила мама, целуя меня в лоб и вытирая пальцами, бегущие по щекам, слёзы.

     - И ты будь счастлива со своим Димой, - прошептала я, стараясь протолкнуть жёсткий ком, засевший в горле. – Ты любишь его, мам?

     - Главное, что он меня любит, дочка, - всхлипнула мама. – Наши отношения с твоим отцом всегда летели на одном крыле. Это так сложно, поверь мне. Знаешь, дорогая моя девочка, если встретишь на пути того , кто полюбит тебя, оставайся с ним, пусть даже сомневаешься в своих чувствах. Не повторяй моих ошибок, не стучись в закрытую дверь, тем более, если видишь, что открыты другие двери. Считай это последним наставлением от твоей не слишком умной матери.

     А потом был пахнущий железом, креозотом и пирожками с сомнительной начинкой, железнодорожный вокзал. Тяжёлая сумка оттягивала плечо, галдели торговцы, грохотали поезда, гнусавый женский голос то и дело объявлял о прибытии состава. Интересно, руководство вокзала специально набирает на работу тёток с такими противными голосами?

     Мой взгляд скользил по расписанию поездов. Названия городов мне ни о чём не говорили. Северный Кормуховск, Москва Новомирская, Чернореченск, Николайград. Какое направление выбрать? Может махнуть в Синеморск? Пять дней в поезде, но зато потом- море, солнце, пальмы.

     Я настолько погрузилась в размышления, что не сразу почувствовала приближение опасности. Даже деликатное покашливание, вызванное не сколько болезнью горла, сколько для привлечения внимания, меня не насторожило. Но вот когда я ощутила похлопывание тяжёлой мужской руки по плечу и обернулась, то покрылась холодной испариной. Рядом стоял мужчина в зелёном плаще и кепке. Узкие глазки на смуглом сморщенном, словно сушённый абрикос, лице смотрели цепко, подозрительно, тонкие губы сжались в ровную полосу.

     - Позвольте узнать, девушка, куда вы направляетесь?- спросил хрипловатый голос. Глаза зашарили по моей одежде, сумке, скользнули по лицу, что- то подмечая.

     - Позвольте узнать, мужчина, с какой целью вы задаёте мне этот вопрос? – выпалила я, и тут же прикусила себе язык. Ну не дура ли, дерзить сотруднику СГБ? А с другой стороны, что я ему отвечу? Мол, выбираю себе маршрут для начала новой жизни?

     Сердце рвалось из груди, конечности онемели от страха, во рту пересохло, а зубы, пусть пока не заметно, мелко, начали отстукивать дробь. Мысли метались, словно стайка бестолковых разноцветных птичек, глупо чирикая и ломая крылья.

     - Сотрудник СГБ капитан Сафаров. Ваши документы! – требовательно произнёс мужчина, протягивая тёмную волосатую руку, в которой сжимал своё удостоверение.

     Я, инстинктивно отшатнувшись, подала ему паспорт.

     Капитан внимательно изучал мой документ, хмуря кустистые брови и раздувая ноздри. Я же, похолодев от ужаса, готовилась к самому плохому. Вокзал с его толкотнёй, звуками и запахами, отодвинулся на задний план. Во всём мире существовали лишь я, напуганная и жалкая, и этот мужик в зелёном. Он вызовет подмогу или сопроводит в контору сам? Меня будут пытать или отправят в больницу на операцию? Сообщат отцу или избавятся незаметно?

     - Возьмите, - в голосе капитана Сафарова мне почудилось разочарование. – Так куда же вы всё - таки направляетесь, гражданка Кузнецова?

     Я вцепилась в корочку своего документа, как утопающий в спасательный круг. От облегчения закружилась голова, хотя расслабляться было рано. Зелёный плащ требовал немедленного ответа, и оттого, что я сейчас отвечу, зависит весь успех нашего с мамой предприятия.

     - Выбирай, Вера, - говорила я себе. –Думай! Тебе необходимо такое место, где не шляются сотрудники СГБ, где никто не будет совать нос в твои дела, где отцу не прейдет в голову тебя искать, куда ты никогда бы по своей воле не поехала.

     - В Амгроведск, - ответила я, смело взглянув в узкие чёрные, словно маковые зёрнышки глазки капитана.

     - Счастливого пути, - ответил тот, и на губах его возникла скупая, мимолётная улыбка.

     Я поблагодарила и поспешила к кассам.

     Два дня в плацкартном вагоне, пустой трёп с попутчиками, тоска, скребущая по сердцу, очереди в туалет, прокуренный, заплёванный, насквозь провонявший мочой.

     Прибыли мы в Амгроведск рано утром, уличные фонари отбрасывали световые пятна на сизую поверхность снежного покрова. Я, остановившись в центре одного из таких пятен, купила местную газету у какой-то хамоватой угрюмой старухи и принялась искать объявление о сдачи комнат. Охотников впустить в своё жилище квартирантов было не так уж и много. Нашлось всего четыре адреса. Первый абонент не взял трубку, второй объявил, что хочет спать, и послал меня по матушке, третий заломил такую цену, что я, от удивления, сама бросила трубку, а вот с последним номером мне повезло. Голос собеседницы оказался бодрым, цена меня устроила. Хозяйка предложила подождать немного на вокзале, чтобы отвезти меня на место, и я, с радостью, согласилась.

     - И здесь живут люди, - говорила я себе. – Ничего, Вера, обживёшься, найдёшь работу, обзаведешься друзьями.

     Но стоило мне увидеть моё будущее жильё, весь положительный настрой улетучился. Грязный коридор, освещаемый тусклой лампочкой, синие стены, с облупившейся краской, запах нестиранных пелёнок, многодневного перегара, немытых тел и прогорклого масла, меня, холёную, привыкшую к комфорту девочку, удивили и напугали до отупения. Я покорно следовала за толстой надушенной дамой, переставляя одеревеневшие ноги, с трудом осознавая, что жить здесь ни кому-нибудь, а мне.

     Хозяйка, звеня ключами, открыла обшарпанную, расцарапанную дверь, предлагая мне войти.

     - Комната меблированная, стрекотала толстуха.- немного неприбранная, но ты, чай, не белоручка, уберёшься. Мужиков не водить, платить регулярно.

     Я, словно в бреду, отдала хозяйке требуемую сумму, закрыла за ней дверь и разревелась, усевшись на железную кровать, с проваливающейся до липкого пола, панцирной сеткой. Воняло дохлыми мышами и дешёвыми сигаретами, из щелей в прогнившей раме тянуло холодом. Безнадёга и одиночество навалились всей своей тяжестью. Именно тогда, в грязной комнатушке, в свете тусклой лампочке, в незнакомом городе я осознала, что осталась одна. Совершенно, необратимо одна. Незнакомый город, чужие люди, другие, непривычные мне, условия. – Хорошо бы прибраться здесь, - вяло шевельнулась мысль, но тут же потонула в ворохе отчаяния и тоски.

     От чего-то, новая жизнь представлялась мне более благополучной. Ну, комната или маленькая квартирка, ну поиски работы, ну знакомство с новыми людьми. Ничего страшного! Прорвёмся! В своих радужных планах я видела чистенькую комнатку с уютным креслом и аккуратно- застеленной кроватью, как в Эвильской гостинице, добродушных тётушек, готовых помочь и весёлых девчонок, желающих подружиться. К грязной общаге, больше похожей на притон, к алкоголикам и визгливым бабам, кричащим за дверью, к ободранным стенам, липким полам, к горькому, до тошноты, до слабости во всём теле привкусу одиночества, я оказалась не готова.

     Я тупо сидела, обняв колени, покачивалась из стороны в сторону и плакала. Беззвучно, сама для себя. Никто не прейдет, никто не утешет, и мне это было хорошо известно.

     - Охренеть! Новое лицо в нашей заднице!- радостно воскликнул женский голос.

     Я подняла заплаканное лицо и, сквозь пелену слёз, разглядела крупную, кудрявую женщину, в засаленном халате и резиновых сланцах.

     - Я Фаина, - сказала она, протягивая, на удивление гладкую, ухоженную руку, с длинными красными ногтями.

     - Вера, - ответила я, слегка сжав её пальцы.

     - Откуда же ты, деточка, взялась?- спросила она, проходя в комнату и усаживаясь рядом со мной. Сетка провалилась ещё ниже, так, что можно было ощутить, как сырой холодок щекочет ягодицы.

     - Из Новой Казани, там детский дом, может знаете?

     - Всё понятно, - ответила Фаина, больше не желая вдаваться в подробности моей биографии. – Не реви, и здесь можно жить.

     Не знаю, что бы я делала без Фаины. Эта женщина появилась в тот момент, как ангел спасения. Именно она привела меня на общую кухню, познакомив с остальными обитателями общаги. Именно она объяснила, что в душ лучше всего ходить ближе к пяти часам вечера, либо рано утром, иначе, можно нарваться на пьяного Семёныча со товарищами, охочего за женским телом. Именно она где-то раздобыла для меня старый, пожелтевший матрас на мою кровать и не менее старую перьевую подушку, помогла заклеить окна в комнате, и даже, соорудила что-то на подобие штор, из линялой тряпицы. А главное, познакомила меня с главной особенностью этого города – очередями за маслом, творогом и салом. Эти продукты продавались с машины, приезжающей к определённому месту. Конечно, их можно было купить и в любом магазине, но стоимость их была баснословной. Я бы за такие деньги могла приобрести хорошие сапоги или поужинать в дорогом ресторане. Фаина крепко держала меня под руку, так стояли многие. Мужья придерживали своих жён, сыновья престарелых матерей, даже некоторые парни, совершенно не стесняясь стояли, прижавшись друг к другу. С начала, мне показалось это странным, но потом, когда машина с продуктами подъехала, всё сразу же стало ясно. Не успел небольшой фургончик заглушить мотор, как толпа ринулась вперёд. Мороз нещадно кусал щёки, пробирался, за ворот куртки, ноги скользили, грозясь опрокинуть моё тело наземь. И, если бы не Фаина, поддерживающая меня, то я была бы раздавлена озверевшей толпой. Одиночки пытались прорваться вперёд, но толпа, создавшая стену из своих спин, была плотной, не пролезешь. Люди двигались быстро, напирали сзади, кричали толкая друг-друга.

     - Никогда не ходи сюда одна, - наставляла Фаина, её синее, от сгустившихся сумерек лицо было суровым и напряжённым. – Стоит поскользнуться, и тебя раздавят, затопчут, да и очередь свою потерять можно в два счёта, толкнут плечом, и ты уже в самом конце. А последним, редко что-то достаётся.

     Автобус постепенно пустеет. Освобождаются сидения, становится легче дышать. Сквозь запотевшие стёкла с трудом угадываются очертания остановок. Вот только я за целый год выучила этот незамысловатый маршрут. Ателье, амгроперерабатывающий завод, кинотеатр, приёмная СГБ, ну как же без неё, родимой? Моя остановка конечная. От тряски и постоянных подскоков к концу пути начинает подташнивать, и мой желудок испытывает желание расстаться со съеденным бутербродом. Сижу, вцепившись в железный поручень, и стараюсь не думать о куске сала. Заставляю себя размышлять о работе. Вот зайду в отделение, приму смену у Натальи Витальевны, выпью чашечку чая, потом отправлюсь по палатам. Фу! Как в люкс заходить не хочется к этому Насибуллину. Вновь смотреть на его ступни, которые он постоянно чешет, отрывает сухую кожу и бросает на пол, отвечать на дурацкие вопросы, спрашивать о самочувствии, колоть в тощую ягодицу. Сынок второго секретаря, редкостный хам и свинья. Свинья, свинина, сало. О нет! Больше не могу!

     К счастью двери автобуса открываются, и я вываливаюсь на холодную улицу. Глотаю морозный воздух ртом. На язык ложатся сизые крупинки и тут же тают, оставляя странное, чуть солоноватое, послевкусие.

     Огромное здание городской больницы с обманчивым гостеприимством манит жёлтым светом горящих окон. Здравствуй, очередной день!

     

     

     

     

     

     

      Глава 19.

     - Ох, и достал меня твой кавалер,- разразилась возмущениями Наталья, стоило мне показаться на пороге сестринской.

     Моим кавалером медицинский персонал нашего отделения называл старика Бориса Григорьевича, лежащего в девятой палате с острым гастритом. И как все больные с таким диагнозом был крайне раздражителен. Своё недовольство всем подряд, дед выражал резко, громко, не стесняясь в высказываниях. Соседей по палате старик называл дураками и вонючками, лечащего врача- напыщенным индюком, а сестёр и санитарок - недотраханными курицами. Но больше всего, он злился по поводу невозможности принять душ. Когда ему сообщили, о поломке душевой кабины, старик орал так, что сбежались сёстры с других отделений.

     - Почему я должен вонять! – кричал он, тряся жидкой седой бородкой.- Безобразие! Позор!

     В итоге, старику было позволено каждый вечер спускаться на нижний этаж, где располагалось хирургическое отделение, для приёма водных процедур. Но несмотря на это, старик продолжал ворчать, и благоволил лишь ко мне, по каким –то, лишь ему ведомым причинам.

     - В твоих глазах печаль, а на лице усталость, - однажды сказал мне Борис Григорьевич, когда я вошла в девятую палату, чтобы сделать укол. – Ты чужая здесь, девочка.

     - Я везде чужая, дед, - ответила я тогда машинально, так как старалась попасть в вену.

     - Не может такого быть, чтобы везде, - сказал старик, вздрогнув, когда игла проткнула плоть. – У каждого человека есть место на планете, где он свой, где даже воздух будет для него, целебным. Вот только не всякий за свою короткую жизнь успевает это место найти.

     

     Коллеги, вальяжно расположившись на протёртом и продавленном диване, потягивали суррогатный кофе из огромных керамических кружек. В воздухе висел горьковатый кофейный дух, и мне тоже невыносимо захотелось присоединиться к этим крупным женщинам в белых халатах, чтобы так же, как и они болтать ни о чём, тянуть горячий напиток из кружки и наслаждаться теплом и светом помещения. Но нет, дела сами, без моего участия делаться не будут.

     - Ты сегодня выходишь в ночную, - с нарочитой небрежностью проговорила Кируся, шумно отхлебнув из своей кружки.

     Пальчики, с острыми, розовыми, блестящими ноготками, нетерпеливо барабанили по вьющимся лианам от ручки до золоченого ободка. Лицо постовой сестры, круглое, будто блин, с узкими, словно щёлки, глазами, широкими скулами и крупным губастым ртом, готовилось расплыться в глумливой улыбке. Её товарки, Александра и Степанида, крупные, грудастые настолько, что пуговицы халата едва застёгивались, сжав с обеих сторон тощее, измученное диетами, тело Кируси, с готовностью, светящееся в глазах, с интересом ожидали моей реакции.

     Информация, до моего, ещё не проснувшегося, сознания дошла не сразу. Непонимание сменилось с начала растерянностью, а потом, гневом и обидой. Да, в отличии от деловых от ушей до пят баб, у меня никаких планов не было. Я хотела просто купить немного масла, предварительно постояв за ним в длинной очереди, приготовить что-то на ужин и завалиться спать. А теперь, всему этому не суждено сбыться.

     - Я отпросилась. Мне эта ночь ох как нужна! –Кируся мечтательно закатила глаза, одновременно, облизывая блестящие губки розовым язычком.

     - Мне она тоже нужна, - проговорила я, чувствуя, как голос дрожит от напряжения, как всё внутри сжимается, готовясь к взрыву.

     Почему я думала, что жизнь без солнечного света приемлема для меня, что смогу свыкнуться с постоянным холодом и темнотой, что легко приспособлюсь к самостоятельной жизни? Я физически ощущала, как с каждым днём, проведённым в суровом Амгроведске, силы покидают меня. Постоянная слабость, желание принять горизонтальное положение, тяжёлые ночи и беспросветные унылые дни, всё это выматывало, иссушало.

     - А тебе то зачем?- Кируся брезгливо скривилась, многозначительно окидывая меня критическим взглядом.

     Тут и впрямь было от чего кривиться. Я и сама это не раз проделывала, стоя у зеркала. Тёмные круги под глазами, потускневшие, хотя и крашенные волосы, бледная кожа, обветренные щёки в мелких прыщиках и руки в цыпках. Кому с таким чудом -юдом захочется проводить ночи? Одета я была тоже, мягко говоря, бедненько. Одни- единственные джинсы, на все случаи жизни, дохлый, растянутый от частой стирки, свитер и курточка, совершенно не годящаяся для здешних морозов.

     - Выспаться чёрт вас всех бери! – рявкнула я. – Работать целые сутки просто немыслимо!

     - А ты не ори! Поработаешь, ничего с тобой не случится. Хотя бы опыта наберёшься, а то руки из задницы растут!

     Металл в голосе Кируси, должен, как она думала, призвать меня к порядку и вернуть в обычное состояние пришибленности. Вот только меня уже понесло. Моё отсутствие длинною в целые сутки вызовет живой интерес у обитателей общежития. Нет хозяина? Так почему бы не вскрыть замок и не поживиться? Расстаться со своим немногочисленным имуществом я желанием не горела. Каждая ложечка, кастрюлька, тарелка, да и многие другие, так необходимые в быту вещи, доставались мне с большим трудом. Ведь помимо еды, нужно было рассчитываться с хозяйкой за комнату. Первые дни моей самостоятельной жизни поразили меня ни сколько общежитской грязью, и даже не вечными сумерками Амгроведска, сколько скоростью исчезновения мыла и зубной пасты. Живя в полном достатке под крышей родительского дома, я даже не задумывалась над тем, на сколько дней хватает одного куска мыла. Сейчас же, я точно знала, сколько мыла, пасты и туалетной бумаги мне понадобится в месяц, в каком магазине можно приобрести дешёвые макароны и, как приготовить мясо, чтобы его хватило на три дня. Вся моя зарплата, до самой мелкой монеты, была рассчитана. Ни лишних трат, ни потери чего-либо, я позволить себе не могла. Может быть, по тому меня и невзлюбили коллеги. Почти каждую неделю персонал больницы сдавал деньги то на подарок ко дню рождения неких Леночек, Олечек и Танечек, то на чьи-то крестины, похороны и свадьбы, то на угощение чиновников, прибывших с проверкой. У меня же, никогда не было денег. Это злило коллег, и за глаза мне дали кличку « церковная мышь».

     - Раз я такая безрукая, что же ты своих подруг не попросила себя заменить?- ехидно поинтересовалась я. – И не смей повышать на меня голос! Кто ты вообще такая, чтобы оценивать мою работу?

     Радостные улыбки Кирусиных подруг, горящие глаза самой Кирки подсказали мне, что дела мои хуже некуда.

     -Кира , в отличии от тебя, грамотный специалист, - раздался за спиной сухой, чуть хрипловатый голос старшей сестры.

     Она, как всегда, в накрахмаленном халате и высоком чепце, формой напоминающим ведро, стояла за моей спиной. Мысленно, я окрестила её солдатом в юбке. Старшая сестра терапевтического отделения была высокой и жилистой, обладала твёрдым, низким, почти мужским голосом и таким же характером. Ни грамма косметики на желтоватом лице, ни капли духов. Волосы, серые и редкие она прятала под чепец, ступала неслышно, крадучись. Не удивительно, что я не заметила её приближения.

     - Поставить тебя, в ночную смену, было моим распоряжением. И не тебе, криворукой неумехе, обсуждать мои приказы! Ты должна быть благодарна коллективу за то, что тебя не бросили, научили всему.

     - Мы помним, - тут же, со всем присущим ей подобострастием, заговорила Александра, побагровев от волнения. – Кузнецова даже не знала, где верхний квадрант ягодицы находится.

     Присутствующие тут же захихикали, прикрыв рты ладошками.

     - А документацию и до сих пор вести не может, да после Кузнецовой сам чёрт ногу сломает, - поддержала Степанида, театрально утирая пот со лба.

     - Переодевайся, и марш на своё рабочее место! – отчеканила старшая.

     Под цепким взглядом начальницы и коллег я принялась стягивать с себя трещащий свитер, затем джинсы. Положить одежду было некуда, так, как диван заняли Кируся и компания, а на табурет уселась старшая. Пришлось всё вешать на створку шкафа, откуда сваливался то свитер, то джинсы, то куртка. И в ответ на падение вещей, со стороны коллег раздавалось нетерпеливое цоканье.

     - Кузнецова! – каркнула старшая, когда последняя пуговица моего халата была застёгнута. – Опять в помятом халате! Неужели так сложно погладить?

     - У меня нет утюга, - пробурчала я, сама не зная, чего больше желаю, разреветься или вцепиться этой стерве в глотку.

     Дружный смех девиц заставил мои щёки вспыхнуть, не то от гнева, не то от стыда.

     Пользоваться добротой соседки и просить у неё утюг чаще, чем раз в две недели я не решалась. К тому же, Фаина сразу же дала мне понять, что быть моей подружкой, а уж тем более, нянькой, она не собирается. Помогла освоиться в общаге, предупредила местных мужиков, чтобы не приставали ко мне, показала, где какие магазины находятся, и будет. А обращаться к сестре- хозяйке, мне было попросту страшно. Эта дама, с внешностью ротвейлера и рыком аллигатора была готова загрызть каждого, кто пытался приблизиться к её кабинету. Меня же она возненавидела сразу же после того, как узнала, что я не сдала деньги на рождение её внучка.

     Рабочий день, как всегда, проходил в суете, в напряжении, под аккомпанемент насмешек и гаденьких шепотков коллег. Я то, обрабатывала пролежни, то мерила давление, то колола уколы. Больные сливались в общую массу. Они кряхтели, стонали, жаловались, благодарили. Благодарностей было значительно меньше. Рука моя, по прежнему, оставалась тяжёлой, а движения торопливыми и неуверенными.

     Но, несмотря на это, наука коллег не прошла даром. Первые месяцы моей трудовой деятельности, дались мне нелегко. Я боялась взять в руки шприц, не то, чтобы уколоть им больного. Пролежни на теле лежачих больных вызывали тошноту, а журналы и карты больных вовсе казались непролазными дебрями. Обучая, девицы вываливали на меня каждый день столько ругательств, сколько я не слышала за всю свою жизнь.

     - Уволюсь, - говорила я себе, приходя в общежитие и зарываясь лицом в подушку. Но на следующий день вновь отправлялась в больницу.

     Вот только не надо думать, что меня погнали на эту работу сострадание к болящим и любовь к медицине. Просто, как выяснилось после долгих, изнуряющих своей безуспешностью, поисков, до меня, наконец дошло, что желающих устроиться уборщицей, официанткой или даже санитаркой в той же больнице, было пруд пруди. А какую должность сможет занимать человек побывавший на амгровых болотах? Зато медицинские сёстры требовались. Так что пришлось брать диплом Веры Кузнецовой и устраиваться на работу. Справедливо рассудив, что в травматологию, хирургию и родильный дом мне не в коем случаи нельзя, я отправилась в терапевтическое отделение. Оно мне показалось не таким страшным.

     - Дочка, - увидев меня, просиял дед Борис Григорьевич. – Опять грустишь?

     - Грущу, - согласилась я, перетягивая руку деда резиновым жгутом.

     - От начальства попало? – затуманенные глаза старика хитро прищурились.

     - И откуда вы всё знаете?

     Игла спокойно вошла в вену. Теперь можно расслабиться. Я всегда боялась не попасть, уколоть не туда. И чем больше я этого страшилась, тем чаще мои страхи осуществлялись.

     - Обидно подчиняться дуракам, не находишь? – дед пожевал губами, скорчил брезгливую гримасу. – А нашим государством правят дураки, и замы их дураки, и все начальники – дураки. То-то дело они! Прекрасные существа, управляющие стихиями, живущие несколько тысяч лет, мудрые, великодушные. Знаешь, дочка, будь они у власти, мы бы не гнили в этих комнатушках по три человека на один квадратный метр. Да и не пришлось бы тебе, молодой и красивой вот так бегать, клизмы ставить за гроши.

     - А как же кровь? – спросила я, чувствуя, как по телу бежит множество мурашек. Как же было приятно хоть с кем-то поговорить о вампирах, словно так, я становлюсь ближе к Харвальду.

     - Кровь, - старик надтреснуто засмеялся. – В то время у тебя мог быть только один реципиент, а сейчас- тысяча. И каждый старается укусить побольнее, начиная Великим триумвиратом и заканчивая твоей старшей сестрой.

     - И вы не боитесь говорить такое?

     - Я уже стар, чтобы бояться. У меня другие страхи - умереть грязным и вонючим, например. А вот внучку моему следует поостеречься. Знаешь, странная штука – жизнь. С начала ты учишь молодёжь, а потом она учит тебя. И под старость лет, к тебе приходит понимание, что все твои идеалы, твои ценности, твои устои - мусор. Начинаешь осознавать, насколько был не прав, и насколько прав тот, кто был когда-то слюнявым карапузом.

     Люди на других койках о чём-то говорили, читали газету, капались в своих телефонах. На нас внимания никто не обращал, потому я и решилась задать вопрос:

     - А вы бы хотели, чтобы вампиры вернулись?

     - Нет, - Борис Григорьевич устало покачал седой головой. – Если они вернуться, то как раньше уже не будет. Вампиры не захотят повтора прежних ошибок и не дадут нам прежней свободы. Настанет время ванн. Вот только внуку моему не объяснишь. Он и слышать меня не хочет.

     Меня передёрнула от воспоминания о мужчине, сидящем в ванной в лучах кроваво-красной лампы. А ведь его хозяином был Харвальд, добрый, нежный, романтичный. Так как же выглядят жертвы жестоких и властных вампиров, ведь среди них есть, наверное, и такие?

     Я прижала ватный шарик к месту прокола и вышла из палаты. Со стариком говорить было интересно, но меня ждали и другие больные.

     В коридоре санитарка Клавдия Петровна хлестала по полу грязной тряпкой. Несколько брызг попало на полы моего халата.

     - А если, не получив ответа, он махнёт рукой и не станет меня искать? - вяло кружилась в моей голове, запоздало пришедшая, мысль. – Почему, разрушив стены городской тюрьмы, он не взял меня с собой? А, может и не Харвальд, вовсе, прислал этого комара? Мне необходимо научится жить без надежды на встречу с Харвальдом, найти хотя бы малую толику радости в этом унылом краю, стать открытой для новых отношений, а, иначе, просто сойду с ума.

     Духота коридора и опостылевшая синь за окном, тихие разговоры больных, доносящиеся из палат, лязг жестяного ведра и шлепанье тряпки, постепенно погружали моё сознание в липкую дрёму. Прислонившись к обшарпанной стене, с облупившимся куском краски, наблюдая, за флегматично ползущим рыжим тараканом, я исчезла из больницы. Теперь, передо мной простиралось ромашковое поле, а вдали, подёрнутые лёгкой голубой дымкой, высились горы. И я уже была готова шагнуть в жужжащее, от кружения пчёл море цветов, как голос, шершавый и грубый, будто наждачная бумага, вернул меня в суровую реальность.

     - Кузнецова! Вот чем ты занимаешься в рабочее время!

     По выражению лица старшей сестры было непонятно, раздосадована она моим поведением, или обрадована возможностью в очередной раз придраться ко мне. Но и в том и в другом случаи, ничего хорошего ждать не приходилось.

     С трудом, разлепив тяжёлые веки, я подняла глаза на женщину, прямую, словно жердь, сухую, будто вобла к пиву. Даже волосы, выбившиеся из под колпака, казались жёсткими и колючими.

     - Запомни, Кузнецова, - произнесла начальница, тщательно проговаривая каждое слово. – Стоит мне в ладоши хлопнуть, как на твоё место тысяча сестёр сбежится. Так что, если не устраивает эта работа, никто тебя не держит.

     Воображение, затуманенное обрывками недавнего сна, тут же подкинуло мне картинку, как старшая бьёт одной ладонью по другой и к ней на встречу бежит вереница девушек в белых халатах. Девицы щебечут, дёргают начальницу за рукава, заглядывают в глаза, а та, растерянно озирается, ведь место всего одно, а возбуждённых девиц целая тысяча. Попробуй, откажи такой ораве, разорвут в два счёта.

     - В Амгроведске не найдётся столько специалистов, - хрипло пробормотала я. – Иначе вы бы меня давно прогнали.

     Начальница, по всей видимости, к подобному ответу была не готова, так как, не успев скрыть своего удивления, отшатнулась.

     -Амгроведску нужны медики, даже такие нерадивые, как ты, - зашипела она, словно подожженная деревяшка. – А ты нуждаешься в деньгах, которые платит наше щедрое государство, наш Великий триумвират. Но только от меня зависят условия твоего труда. Только я могу сделать их лёгкими или невыносимыми. Помни об этом, Кузнецова!

     Вечерняя раздача таблеток была самой лёгкой, но в то же время, самой суетливой и бестолковой обязанностью постовой сестры. Ближе к отбою, больные становились активнее. Встречи с родственниками, консультация лечащего врача, конец ещё одного дня, проведённого в больнице, всё это, словно, заряжало их энергией, придавало новых сил. В палатах царило оживление. Мужчины обсуждали цены, рассказывали анекдоты, читали выдержки из газет. Женщины штопали прохудившиеся носки и колготки, жаловались на мужей, хвалили детей и внуков. И, если мужчинам, для поддержания разговора требовалась пачка сигарет, то женщинам нужен был чай. И, как только на часах высвечивалось» 21.00», я выставляла на стол в коридоре огромный чайник, наполненный крутым кипятком. Женщины в помятых, после лежания на кроватях, цветастых халатах, шаркая и шлёпая выбирались из своих палат с кружками с неизменными чайными пакетиками на дне. Я же, вооружившись списком и подносом, отправлялась раздавать таблетки.

     - Иванов! – выкрикивала я, стараясь голосом перебить гвалт, стоящий в палате.

     - Покурить пошёл, - отвечал кто-то из соседей.

     - Степанова! – вызывала я по списку.

     - Зубы пошла чистить, - говорили дамы, с наслаждением прихлёбывая из чашек.

     В итоге, приходилось заявляться в палаты вновь, когда пустели коридоры, и стихали голоса.

     - Вам вообще курить нельзя, - сказала я Борису Григорьевичу, кладя белый кружок таблетки на сморщенную ладонь.

     Со стороны соседних коек доносилось сонное бормотание и храп. Кто-то стонал. Бесстыжий фонарь заглядывал в мутное больничное окно, растекаясь по стенам и потолку, по железным спинкам кроватей холодным розовым светом. Я вспомнила, как такой же фонарь глядел в окно и моей палаты. И почему их устанавливают прямо напротив окон, чтобы больному было ещё тоскливее, чтобы он ощущал себя ещё более беспомощным, чем есть на самом деле?

     - Вот попаду в ад и брошу, - засмеялся дед. – А ты дочка, открой тумбочку и возьми оттуда пакет с апельсинами. Внук вчера вечером принёс. Я не стал тебе при всём народе отдавать, а то, ты же знаешь, как завистливы люди.

     - Что вы, - начала отнекиваться я, хотя рот, тут же, наполнился слюной. Но апельсины- довольно дорогой подарок даже в средних широтах, не то, что в Амгроведске.

     - Бери, дочка, не стесняйся. Внук велел лечащему врачу отдать. Вот только, врач не заслужил. Он назначил лечение, написал его на бумажке, а работаешь ты. Хочу хоть как-то тебя отблагодарить, а то, помру и не успею.

     - Опять вы о смерти говорите?! - с показным возмущением проговорила я, чтобы скрыть смущение. – Уход за больным- моя работа. А вы бы сами эти апельсины поели, с соседями поделились.

     - А если я скажу, что это Далерские фрукты, возьмёшь? Ведь запрещённое всегда вызывает любопытство.

     - Как Далерские?

     Ох, и вновь эти мурашки, эта волна тепла! Сердце ускоряет ритм, а в области солнечного сплетения трепещут крылышками бабочки. Одно лишь упоминание о Далере бросает меня в дрожь.

     - Знает мой внучок одного Эвила, торгующего Далерскими фруктами. Этот Эвил, по мимо фруктов, и много других диковин из вампирской страны достать может.

     -И вы не боитесь, что я могу вас сдать СГБ?! – искренно удивилась я. – Да и у стен уши есть.

     - Страх делает нас слабыми и беззащитными, девочка, - старик назидательно поднял большой палец. – Вот тебе телефон моего внука. Если будет очень туго, позвони и скажи ему об этом. Им нужны хорошие люди с горячим сердцем и чистыми помыслами.

     Кусок помятой бумажки опустился мне в карман.

     Из девятой палаты с пакетом рыжих апельсинов выйти незаметно мне не удалось. Санитарка Елена Юрьевна, маленькая, сухенькая старушонка, с торчащими бесцветными волосами на яйцеобразной голове, увидев меня, укоризненно поджала губы. Но думать о последствиях мне не хотелось. Хотелось содрать кожицу с благоухающего солнечного фрукта, впиться зубами в лопающуюся мякоть, ощутить на языке сладковато- кислый вкус и снова оказаться там. Там, где шумит прибой, шлифуя ленивые камни, где солнце пронизывает насквозь каждую травинку, каждый, трепещущий на ветру, лист, каждый лепесток лугового цветка. Где на мои плечи опускаются горячие ладони, а шею обжигает нежный, но такой нетерпеливый поцелуй.

     Ничего этого уже не вернуть. Остаётся лишь вспоминать. Удачливые и сильные люди наслаждаются жизнью и стремятся к лучшему. А вот неудачники виде меня- вспоминают, собирают своё прошлое по кусочкам. Ищут его в сказанном кем-то слове, в знакомом запахе, в своей памяти.

     Грохот и лязг, раздавшийся с противоположного конца коридора, заставил меня подпрыгнуть на стуле и выронить очищенный апельсин. Музыкальная какофония сопровождалась лающими, нечленораздельными звуками.

     -Безобразие! – завизжал кто-то из темноты женской палаты.

     - Что это такое? – переспрашивали друг друга встревоженные голоса.

     Больные выглядывали из своих палат, растерянно крутили головами, тёрли глаза, зевали. Наконец, общая растерянность сменилась негодованием.

     - Да прекратите же этот шум! – женщина в розовой, изрядно поношенной сорочке, подскочила к моему столу. – Вы должны следить за порядком в отделении.

     - Сделайте замечание этому хулигану! – размахивал руками мужичок в полосатых пижамных штанах.

     - Я буду писать в приёмную СГБ!- принялась за угрозы толстуха с родинкой на губе.

     

     Люди были правы. Обеспечивать порядок и следить за выполнением режима, являлось моей обязанностью. Но, как я полагала, Насибуллина это ни чуть не трогало.

     - Отправляйтесь по своим местам, - решительно скомандовала я, направляясь к палате нарушителя спокойствия.

     Сын он второго секретаря или не сын, умён он или глуп, пожалуется своему папаше или нет, но порядок в отделении восстановить нужно. В конце- концов, мой отец тоже не кирпичи на стройке таскал, и вести себя по- хамски с окружающими я тоже когда-то умела.

     Распахнув дверь в вип-палату, я увидела мирную картину. На кровати восседал Насибуллин, мальчишка немногим старше меня, и грыз семечки, бросая кожуру на пол. Рядом надрывался музыкальный центр, изрыгая что-то о любви, сексе и деньгах.

     Парень тоже меня увидел и расплылся в глумливой улыбочке. Всё в его внешности выдавало мерзкого папенькиного сыночка- пижона, и реденькие усики болотного цвета над верхней губой, и прилизанные волосы такого же цвета, и длинная шея, и тонкие, белые холеные руки с аккуратными блестящими ноготками.

     - Насибулин! – завопила я, что есть мочи, в попытке перекричать грохот. – Вы нарушаете общественный порядок и мешаете другим пациентам. Немедленно прекратите шум.

     Пижон пожал плечами, поднял в удивлении выщипанные бровки и взялся за телефон, делая вид, что аудиенция окончена.

     - Насибуллин! – вновь заорала я. – Вы находитесь в больнице.

     - Да, нахожусь, - лениво проговорил папенькин сынок. – И вы обязаны меня обслуживать, а не отчитывать. Возвращайтесь к своим обязанностям, и впредь, обращайтесь ко мне по имени и отчеству, моё имя Артур Эдуардович.

     Раздражение целого дня, тщательно подавляемое и сдерживаемое, вырвалось наружу. Мало того, внезапная мысль неприятно кольнула, от чего на душе стало ещё гаже.

     - Неужели и я когда-то была такой же омерзительной? И на моём лице светилось самодовольство, и так же, с притворной слащавостью и снисходительностью, звучал мой голос?

     - Артуром Эдуардовичем вы сможете стать тогда, когда научитесь уважать других людей, нести ответственность за свои действия и не прятаться за штанами своего высокопоставленного отца…

     - Заметь, прошмандовка, - взвизгнул Насибуллин, мигом теряя свою вальяжность, слова об отце его явно задели за живое. – Я старался быть вежливым. Но по- хорошему, сброд, подобный тебе не понимает. Завтра ты вылетишь из этой больницы с треском, а может, и на болота отправишься. К утру решу, что с тобой делать. А сейчас- пошла вон!

     По девичьи тонкая рука повернула рычажок, и комната вновь наполнилась лязгом, грохотом и лаем.

     - Вонючий козёл! – рявкнула я, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.

     Меня трясло от возмущения, от осознания своей беспомощности и силы, незаслуженной силы и власти этого пижона. Вот, что чувствовали мои одноклассники, когда оставались после уроков, когда дежурили в классе не по очереди, а по моему велению. Ненависть, глухая, чёрная, выжигающая изнутри сидела в их душах. Они улыбались мне и ненавидели, вели беседу и ненавидели. А я, принимала всё за чистую монету, думала, что меня уважают, восхищаются мной. Точно так же считает и этот пижон.

     Подойдя к счётчику, я нажала на красную кнопку, предназначенную для аварийного отключения электричества во всём отделении. Коридор окутала ночная тьма. Лишь тусклый свет уличных фонарей и магазинных вывесок робко рассеивал сгустившийся мрак. Спокойной ночи, пациенты терапевтического отделения! Спокойной ночи Насибуллин!

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 20.

     Борис Григорьевич умер тихо, во сне. Черты его лица разгладились, словно старик помолодел, остекленевшие глаза с равнодушием смотрели в потолок. Соседи по палате, угрюмые, напряжённые и напуганные сидели на своих койках, старательно отводя взгляды от кровати, где ещё совсем недавно лежал ворчливый живой дед.

     За всю свою жизнь, я ни разу не видела трупов. И думала, что если мне доведётся наткнуться на умершего, а при работе в больнице это неизбежно, то у меня начнётся истерика. Но, вопреки моим ожиданиям, я отреагировала на смерть пациента довольно спокойно. Перед глазами висел текст «Справочника постовой сестры», зачитанного мною до дыр. Эту старую книжонку, с промасленными, пожелтевшими страничками подарила мне соседка Фаина. И я просиживала над этим подарком все свободные вечера, стараясь не обращать внимание на шум в коридоре, пьяные вопли и звон бьющейся посуды.

     И вот сейчас, перед моим внутренним взором раскрылась одна из этих пожелтевших страниц, с масляным пятном по середине.

     Действия мои были чёткими, голос твёрдым, а сердце холодным. А, может быть, мне это лишь казалось? Но, тем не менее, я не стала рыдать, бояться прикоснуться к телу, мои внутренности не сжались в рвотном спазме. Подготовка трупов к передаче их в морг, являлась ещё одной моей обязанностью.

     Пока я фиксировала нижнюю челюсть, раздевала умершего, искала дежурного врача, для констатации смерти, организовывала изоляцию трупа, не заметила, как пришло время сдавать пост новой смене.

     Я сосредоточилась над казенным серым бланком, в который, необходимо было внести наименование личных вещей умершего, для передачи их родственникам. Может быть по этому, и не заметила приближения заведующей отделения и её нарочитого покашливания.

     - Чем это вы таким интересным занимаетесь, что не обращаете внимания на появление руководства? – спросила она, поджав свои аккуратные, пухлые губки.

     Голос Юлии Александровны звучал чётко, холодно и ровно, но в миндалевидных тёмных глазах бушевала, с трудом подавляемая, ярость.

     - Составляю список личных вещей умершего, для передачи родным, - ответила я, поднимая голову.

     Свежее личико заведующей окрасилось румянцем, два пистолетных дула её глаз уставились на меня в упор. Обычно, Юлия Александровна уделяла мне столько же внимания, сколько мусорной урне, стоящей за дверью. Я была лишь мелким винтиком в отлажено работающем механизме, одна из многих, такая же, как все. И меня подобное отношение вполне устраивало. Так что же случилось? Откуда взялась эта неприязнь, граничащая с желанием пристрелить?

     - Все её ждут, а она, видите ли, занимается здесь ерундой! – голос заведующей достиг высокой октавы, поднялся под потолок и обрушился прямо на меня потоками холодной воды.

     Кокон моего спокойствия, в котором я всё это время прибывала, лопнул, как мыльный пузырь, и на смену ему пришли и гнев, и обида, и отчаяние.

     - Вы вообще слышали, что я вам сейчас сказала?- проговорила я, ощущая, как звенит от напряжения мой голос, как дрожат руки. – У вас в отделении умер больной. И это, по вашему, ерунда?

     Осознание того, что Бориса Григорьевича больше нет, и удивило, и напугало. Ещё вчера он угощал меня апельсинами, говорил о внуке, ходил курить.

     - Немедленно идём! – взвизгнула она, ни чуть не стесняясь больных, вышедших из своих палат, в ожидании завтрака. – Дисциплина в нашем отделении, явно, страдает!

     Юлия Александровна круто повернулась на каблуках и зашагала по коридору. Мне ничего не осталось, как последовать за ней. Только теперь я отметила, что заведующая не сменила обувь, а так и протопала в сапогах, халат не застёгнут, а волосы торчат, выбившись из хвоста, словно их забыли расчесать, после снятия шапки. Вероятно, заведующая торопилась, к тому же, была чем -то до крайности, встревожена. Но вот чем? Что такого могло произойти, раз она лично решила явиться за мной?

     Гадать пришлось не долго. Стоило нам войти в актовый зал, как мой взгляд наткнулся на болотные усики Насибуллина. Он сидел в первом ряду, нервно подёргивая маленькой, для мужчины, ступнёй, обутой в резиновый шлёпанец.

     - Наконец - то все в сборе, - с облегчением выдохнул пузатый главный врач нашей больницы.

     Его я видела только раз, при поступлении на работу. Глубоко посаженные глаза начальника встревожено бегали, нижняя губа подёргивалась, а руки, с толстыми, словно сардельки, пальцами, то и дело теребили галстук. В зале висело напряжение и нервозность, воздух был, словно наэлектризован, вот-вот затрещит.

     Не оставалось никаких сомнений, по какому поводу меня позвали, так же, как и иллюзий, что вчерашняя выходка сойдёт мне с рук.

     Колени мои начали мелко подрагивать, а в груди и животе разлёгся огромный питон, кольца которого сжимали мои внутренности сильнее и сильнее, с каждой минутой.

     Самодовольный взгляд Насибуллина скользнул по мне, не предвещая ничего хорошего.

     - Присаживайтесь, Юлия Александровна, - пробасил главный врач, делая жест в сторону кресел, и, тем самым, давая мне понять, что я, как преступница, буду стоять перед всеми.

     - Итак, - начал он. – Сегодня поступила жалоба на мед. сестру Кузнецову от Артура Эдуардовича Насибуллина. Кузнецова нанесла оскорбление его чести и достоинству, а потом, отключила электричество во всём отделении, и тем самым, вызвала поломку дорогой музыкальной техники. Давайте, дорогие коллеги, вместе разберёмся с этим вопросом. Кузнецова, чем вы можете объяснить своё поведение.

     Язык прирос к нёбу, в горле образовался комок, перед глазами, издевательски, заплясали чёрные точки. Это был мой шанс, единственный шанс оправдаться. Потом, когда напряжение в зале достигнет своего апогея, меня никто не станет слушать. Несколько пар глаз воззрилось на меня. Злорадные и испуганные, равнодушные и укоряющие, и ни одного сочувствующего.

     Усилием воли, я заставила себя заговорить. Рассказала и о шуме, и о требованиях больных, и о моей просьбе отключить центр, и о том, что всё это может подтвердить санитарка Елена Юрьевна.

     - Неправда, - несмазанными петлями скрипнула санитарка сидящая на галёрке. – Артур Эдуардович тихонечко слушал музыку, я, ещё к нему вошла, пол в палате освежила, ведь пыль –то всё равно летит, а так свежо, хорошо, и спать Артуру Эдуардовичу будет удобно. Ну, так вот, музыка играла, да, приятная такая, тихая. А она, вошла и давай орать…

     - Вопиющее безобразие! Какой ужас! Гнать таких медиков из больницы! Позор! – кричали на перебой коллеги, в том числе и старшая.

     - Не врите! – крикнула я, едва сдерживая слёзы обиды и бессилия, но куда там?

     Белые халаты пылали праведным гневом. Каждый пытался доказать Насибуллину, как он возмущён моим поведением. А мальчишка, с удовлетворением сытого крокодила, смотрел на меня, покусывая ноготь большого пальца.

     - А ещё, - ободрённая всеобщим вниманием продолжала Елена Юрьевна.- Кузнецова берёт взятки с пациентов. Она из девятой палаты вынесла пакет полный апельсинов. Наверняка это Иванов дал ей за то, чтобы она заставила Артурчика Эдуардовича выключить музыку.

     - Кошмар! Какой позор! Артур Эдуардович, вы только не расстраивайтесь! – заголосила вновь толпа.

     Пижон расстроенным никак не выглядел. Он продолжал подёргивать ножкой и ухмыляться. Затем, прикрыв рот узкой ладошкой, зевнул.

     Дождавшись, когда вопли немного стихнут, я решила использовать ещё один козырь.

     - Больная Степанова подтвердит, что правду говорю я. Она громче всех возмущалась по поводу музыки.

     - Степанова здесь, - звонко отчеканила заведующая. Ядом в её голосе можно было бы отравить сотню крыс.

     - Ничего подобного, - робко проблеяла та, что так ретиво подскочила вчера к моему столу. От её боевого настроя не осталось и следа. – Вся наша палата спала, и никто ничего не слышал.

     Женщина, испуганно косясь на спину Насибуллина в клетчатой рубашке, высморкнулась в цветастый носовой платок.

     - Вот они, апельсины! – победно провозгласила старшая, поднимая над головой прозрачный пакет с оранжевыми фруктами.

     Все опять завопили, предлагая наказать меня, как можно строже. Я же, с тоской смотрела на злосчастный пакет, ощущая сладковато- кислый привкус на языке. Теперь мне было глубоко наплевать, что коллектив видит, как бегут слёзы, оставляя горячие дорожки на щеках, как вздымается грудь, в последней попытке сдержать рыдания, как трясутся руки. Апельсинов было жаль, глупо по-детски.

     - Уважаемые коллеги! – главному врачу пришлось повысить голос, чтобы перекричать толпу. – Артур Эдуардович собирается подать свою жалобу на нашу больницу в приёмную СГБ…

     Сидящие в зале взвыли, но уже не грозно, а жалко, как воют больные бездомные собаки. Я с мрачным удовлетворением, сквозь пелену слёз, вглядывалась в побледневшие лица тех, кто только что, был готов меня четвертовать. Тут же. Почти у всех присутствующих затряслись подбородки, головы втянулись в шеи.

     - Простите нас, Артур Эдуардович, -робко блеяли одни.

     - Но мы же ни в чём не виноваты, - увещевали другие.

     Ну, а Насибуллин, развалившись в кресле, наслаждался произведённым эффектом.

     - В то время у тебя мог быть только один реципиент, а сейчас их тысяча, и каждый пытается укусить побольнее, - ещё совсем недавно сказал мне Борис Григорьевич. Как же он был прав? Да чем этот пижон лучше вампиров? Вторые, хотя бы пили кровь, чтобы не заболеть. А этот, питается энергией страха, человеческой беспомощности, нежится в потоках лести, пьёт людское унижение и отчаяние, словно сладкий нектар.

     - Сыночек, миленький, - взмолилась Елена Юрьевна. – Ну уж пожалей ты нас, нерадивых.

     - Почему мы должны страдать по вине этой идиотки! – разрезая, словно нож, гул других голосов, вскричала Юлия Александровна.

     Главный врач, багровый, будто спелый редис, снял галстук и протёр им широкий лоб, покрытый крупными каплями пота.

     Вдоволь натешившись всеобщим страхом и подобострастием, Насибуллин встал со своего места и повернулся лицом к залу. Воцарилась тишина. Пижон окинул сидящих снисходительным взглядом, покачал маленькой головкой на хрупкой тонкой шее. О, с каким удовольствием я бы сжала на ней свои пальцы! И давила бы так, давила, до мертвенной синевы на этом наглом лице, до беспомощных хрипов.

     - Я прощаю вашу больницу, - провозгласил он, вызвав общий вздох облегчения. – Но считаю, что виновные должны быть наказаны.

     - Конечно! – обрадовано воскликнул главный врач. - Я сию же минуту уволю Кузнецову…

     - О нет! – пижон взмахнул изящной ладошкой, прерывая зарождающийся словесный поток главного врача. - Увольнение- это слишком просто. А цель, Великого триумвирата и СГБ какая?

     - Воспитать дисциплинированное, трудолюбивое общество, - как по волшебству в один голос произнесли белые халаты.

     - Совершенно верно, -одарил всех своей лучезарной улыбкой Насибуллин,- Я предлагаю, лишить Кузнецову зарплаты. А заработанные ею деньги, перечислять мне на карту. Ведь должна же она возместить мне ущерб.

     - Сколько стоит ваша музыкальная установка? – поняв, что ему больше ничего не грозит, главный врач перешёл на деловой тон.

     Насибуллин назвал сумму, и я похолодела от ужаса. Пять месяцев тяжёлой, выматывающей работы, не приносящей никакого дохода. А что делать с комнатой, за которую нужно платить? А маслом, молоком и творогом, который нужно постоянно покупать?

     - Если ваша сотрудница уволится, то я дам ход своему заявлению, вам это ясно?

     Прищуренные глаза пижона уставились на огромный живот главного врача. Начальник утвердительно закивал, желая поскорее избавиться и от Насибуллина, и от чувства собственной неловкости, и от всей этой ситуации в целом.

     Общага встретила меня звоном посуды, детским плачем, громким смехом соседей, запахом дешёвых сигарет, нестиранных пелёнок и варящихся щей.

     Пройдя в свою комнату, я подняла пыльную половицу под кроватью, где хранила свои сбережения. Что тумбочке, что кривому шкафу доверять свои деньги было,таким же безумием, как и таскать их повсюду с собой. Пересчитав содержимое матерчатого кошелька, я обессилено растянулась на грязном полу, вдыхая запах пыли, позволяя волнам отчаяния и безысходности накрыть меня. Оставшихся денег могло хватить лишь на оплату комнаты, а это значило, что мучительная смерть от амгрянки мне обеспечена. Во рту привкус бессонной ночи, лицо в прыщах, руки в цыпках. Как же я устала от всего этого! От въедливого запаха общаги, впитавшегося в кожу и волосы, сколько не трись мочалом, от пронизывающих Амгроведских ветров, от неопрятных соседей, от больницы и необходимости выполнять неинтересную, рутинную работу, от простаивания в очередях за молоком… Хотя, Насибуллин избавил меня от этого. Воспоминания о доме и родителях нахлынули, обрушились цветным водопадом ярких картинок. Я дома. Кофе в фарфоровых чашечках, стопка оладий на столе, отец в шёлковом халате с газетой в руках, мамины руки, такие юркие и умелые, намазывают на кусок хлеба икру. Красные шарики- икринки блестят в свете лампы. Мерно тикают часы, в доме пахнет уютом и покоем. Я в школе. Гвалт детских голосов, запах жвачки, бумаги и духов. Ветер раскачивает рыжие гривы клёнов и тополей, дождь бороздит квадрат окна, бегущими по стеклу водяными дорожками. Сердце бьётся от осознания того, что я влюбилась. Мне нравится ощущать себя влюблённой, нравится скрывать от всех вокруг свою тайну, от всех, кроме Аришки. Мы шепчемся, хихикаем, строим планы и мечтаем. А с деревьев падают и падают кленовые звёзды. Они, мёртвые, отторгнутые деревом, сорванные ветром, но ещё горящие, прилипают к асфальту, ложатся на рябящую поверхность луж. Было ли всё это со мной, или приснилось? А может, я сплю сейчас? Прозвонит будильник, оповещая меня о том, что пора подниматься в школу. Или тёплые губы Харвальда коснутся моей щеки, и я открою глаза в залитой Далерским солнцем комнате.

     Я зажмурилась, потом открыла глаза. Но чудо не произошло. Всё та же убогая обстановка моего жилища, те же звуки и запахи, доносящиеся из коридора, то же сизое небо за окном и та же проблема, дамокловым мечом, висящая надо мной. И пока этот самый меч не обрушился на мою бедовую голову, в виде лопающихся сосудов и внутренних органов, нужно действовать, а не сидеть на грязном полу, наматывая сопли на кулак.

     

     

     

     

     

      Глава 21.

     - Я больше не могу смотреть на это безобразие! – рявкнула Фаина встав напротив меня и уперев руки в бока.

     Ночная Фаина разительно отличалась от дневной. И если в течении дня соседка расхаживала по общежитию в помятом застиранном спортивном костюме, с бледным лицом, опухшими веками и нечёсаной головой, то к вечеру происходило преображение. И вот сейчас, обдавая меня густым душным ароматом своих духов, передо мной стояла женщина- вамп, роковая, убийственно- красивая, сексуальная. Глаза цвета спелой вишни смотрели строго и пронизывающе, ярко- красные губы недовольно кривились, белоснежная блуза с неприлично- глубоким декольте контрастировала с чёрной, как ночь блестящей гривой волос.

     - Это что, я тебя спрашиваю? – длинный смуглый палец с острым, усыпанным блёстками ногтем, ткнул в тарелку с растворимым супом, которым я на данный момент давилась.

     - Растворимый суп с горохом и зеленью, - пробурчала я, мужественно глотая, опостылевшую, омерзительно- воняющую массу.

     Фаина укоризненно покачала головой и тут же брезгливо, словно увидела дохлую крысу, покосилась на газетный лист, лежащий рядом.

     - Хочешь стать грузчиком, наладчиком оборудования на амгропереробатывающем заводе или охранником тюрьмы? Подруга, поверь, эта работа не для хрупких женских плеч.

     Кроваво- красные губы растянулись в злой ухмылке.

     - Если в скором времени не найду ничего подходящего, то попробую сменить пол, иначе сдохну от амгрянки или цинги.

     Мой пищевод упорно не желал пропускать гадкий суп в желудок, и решив больше не издеваться над своими внутренними органами, я отодвинула злосчастную тарелку.

     - От отравления ты помрёшь раньше чем от какой либо болезни, -плюхаясь на диван рядом со мной проговорила соседка.

     - Знаю, - ответила я.

     За стеной комнаты орал телевизор, с кухни доносилась залихватская пьяная песня, в душевой плакал ребёнок, не желая мыться.

     Мы молчали. Фаина что- то обдумывала. Я же, устав от бесполезных мысленных рассуждений смотрела на рыжего усатого таракана, резво ползущего по цветам на старых, посеревших от сырости, обоях.

     Ох уж эти синяки на шее! Такие ровные, словно отпечатки чьих-то сильных, безжалостных пальцев. Каждое утро начиналось с оплакивания очередного участка моей кожи, завоеванного новым поцелуем амгрянки. Одного лишь месяца вынужденной строгой диеты хватило для того, чтобы болезнь смогла подобраться ко мне. И теперь я жила в ожидании следующих, весьма болезненных и пугающих своей необратимостью и неизбежностью симптомов. Мысли об амгрянке сопровождали меня повсюду, и в душном салоне автобуса, и в шумных коридорах больницы, и в мучительные ночные часы, когда лёгкую дымку зарождающегося сна, грубо сминает когтистая лапа страха. Мне чудилось смрадное дыхание смерти, и порой, хотелось просто поскорее покончить со всем этим, сбросится с крыши, или, растянувшись на холодной сизой глади местного снега, замёрзнуть.

      - Ты ничего не найдёшь, - вздохнув. Сообщила Фаина. – В Амгроведске нужны специалисты, учителя, врачи, юристы. Работать в нашей дыре, образованные люди не желают. Зато полным - полно тех, кто готов устроиться посудомойкой и уборщицей. Ты же девочка взрослая, сама всё понимаешь. Так что не валяй дурака, а собирайся. Познакомлю тебя с Миланой.

     - Предлагаешь мне стать проституткой?

     С трудом, вытолкнув из себя это слово, я густо покраснела. Немигающий взгляд соседки обжёг призрением.

     - Дура! – выплюнула она.

     Цепкие пальцы Фаины оттянули ворот моей рубашки, обнажая шею.

      - Я никогда не смогу пойти на это. Я не так воспитана.

     Голос мой звучал неуверенно, по телу растекался стыд, липкий, горячий, с горьковатым привкусом. Но кроме стыда в груди распускал лепестки страх, страх потерять себя, упасть на самое дно и больше не подняться, сгинуть в зловонном болоте.

     - Сдохнуть хочешь, - разъярённой кошкой зашипела соседка. – На твоей шее синяки! У тебя лопаются сосуды, ты ещё не заметила? Амгрянка уже началась! Но вместо того, чтобы предпринимать действия по спасению своей никчемной жизни, твоя тупая голова размышляет над вопросами : «Прилично- не прилично»!

     - Я боюсь, - беспомощно произнесла я, и впрямь, чувствуя себя никчёмной и тупой.

     - Ты девственница? – голос соседки смягчился. – У тебя мужчины были?

     Даже мать не задавала мне подобных вопросов, да и вообще, на слово «секс» в нашем доме было наложено строгое табу. В кругу хихикающих девчонок я всегда пресекала подобные темы, обвиняя их в безнравственности и скудоумии. Но Фаина требовала ответа, и ей было глубоко наплевать, смущают меня её вопросы или нет.

     - Был мужчина, - сгорая в огне собственного стыда пролепетала я.

     - Ну и прекрасно, - удовлетворённо заключила Фаина, хлопнув в ладоши, тем самым, ставя точку в обсуждаемом вопросе. – Всё страшное позади. Первое боевое крещение ты уже, получается прошла. И поверь мне, милая, тот первый твой мужик ни чем не лучше тех, кто будет использовать твоё тело.

     Как бы я не робела перед грозной соседкой, как бы не была ей благодарна, всё же сравнивать своего Харвальда с другими мужиками позволить не могла.

     - Лучше, - мой голос осип от напряжения, страха и отчаяния.

     - Что? – соседка наклонилась ко мне, не расслышав, что я сказала.

     - Он лучше любого человеческого мужчины, - произнесла я более внятно. – И не смей сравнивать его с теми вонючими самцами, кому ты продаёшься за деньги!

     Фаина расхохоталась глубоким смехом. И в свете тусклой лампочки, я впервые заметила морщины на её лице. Как бы не красилась соседка, как бы не пыталась казаться моложе, но красота её стремительно увядала, утекала с каждым днём, словно песок сквозь пальцы.

     - Никто не заставляет тебя заниматься этим постоянно, - отсмеявшись, проговорила соседка, накрыв мою руку своей, на удивление мягкой и тёплой ладонью. – Выплатишь долг Насибуллину и можешь вновь вести свою чистую праведную жизнь. Послушай меня, моя дорогая, разговоры о нравственности, о правильном и неправильном хороши, в уютной кухоньке с ажурными занавесочками в кругу благонравных тётушек. А вот здесь, на самом дне, когда перед тобой стоит выбор, остаться без крыши над головой или помереть от цинги, амгрянки или язвы желудка, все эти рассуждения о благочестии, мягко говоря, неуместны. Ведь не будешь же ты, оказавшись на необитаемом острове, голодать, жалея зверушек и птенчиков?

     От участия в голосе соседки, от тепла её руки, от страха перед тем, что должно будет произойти, я разрыдалась в голос.

     Фаина гладила меня по спине, по волосам, произнося какие-то утешительные, ничего не значащие глупости, от которых становилось легче на душе, и мир переставал казаться таким уж мрачным и враждебным. Мамы рядом не было, но была Фаина, старше и опытнее меня, и это давало мне иллюзию безопасности, то в чём я так нуждалась. Пусть на короткий миг, на несколько этих странных минут, но всё же лучше, чем холод, пустота и одиночество, всё это время окружавшее меня.

     

     

     

     

     

     

      Глава 22

     С начала, машина летела по тёмным улицам Амгроведска, за тем, пятиэтажки, магазинчики с тусклыми вывесками и редкие уличные фонари сменили разлапистые тёмно- бордовые ели и голые, кривые кусты. По спине пробежала струйка холодного пота, а сердце неистово забилось, в предчувствии беды.

     - Куда мы едем?- задала я вопрос спине Артёма, очертания которой слабо различались в, окутавшем машину мраке.

     Меня ещё никогда не вывозили из города. Обычно моими клиентами были безусые юнцы, которых гораздо больше возбуждал сам факт вызова ночной бабочки, нежели процесс. Мальчишки боязливо открывали дверь, поглядывая на часы, торопливо провожали меня в комнату, где я и отрабатывала свои деньги. Малолетние клиенты действовали торопливо, вздрагивая при каждом шуме, доносившемуся из коридора. От них пахло потом, пивом и конфетами. Мой первый клиент оказался девственником и боялся нашего с ним соития даже больше, чем я сама.

     - Привет, - робко улыбаясь произнёс он, открывая дверь.- Меня Колей зовут.

     - А меня Ликой зовут, - ответила я, копируя его интонацию. Этот псевдоним придумала Милана, так, как моё собственное имя, показалось ей слишком простым и обыденным, годящимся для милой мед. сестрички, но ни как не подходящим для жрицы любви.

     Робость мальчишки, от чего-то, позабавила и, в то же время, успокоила.

     - Давай всё быстро сделаем, пока родители не вернулись.

     Мальчишка пропустил меня в уютную квартирку. В жилище парня пахло гречневой кашей и котлетами, от чего мой рот наполнился слюной, а в животе заурчало. Но парень, как этого и следовало ожидать, на кухню меня не повёл, а повёл в свою комнату, где уже, предусмотрительно, был разложен диван.

     Я уселась на самый краешек и уставилась на клиента. Тот же, принялся воевать с заевшей молнией на штанах.

     Щёки юнца покрылись красными пятнами смущения, глаза из под очков, лихорадочно блестели.

     Я же, флегматично, оглядывала комнату. Платяной шкаф в углу, плакаты на стенах, телевизор и компьютерный стол, обычная, среднестатистическая комната подростка.

     - Ты в каком классе учишься?- спросила я. Мальчик выглядел младше того же Ожегова или Журавлёва.

     Клиент покраснел ещё гуще, лицо исказилась в злобе.

     - Я уже на втором курсе университета, - прошипел он. – Учусь в столице, а сюда к родителям на каникулы приехал.

     Видимо, мальчишка, упоминая о столице, пытался убить двух зайцев. И меня уколоть, мол, кто-то учится, а кто-то телом торгует, и показать, что он давно уже не ребёнок, живёт самостоятельно.

     - А девушка есть? – вновь спросила я, стараясь перевести разговор в более мирное русло.

     - Есть! – рявкнул мальчишка, и тут же его брюки, упали на пол.

     Парень стянул их с лодыжек и улёгся на диван, вытянув волосатые ноги.

     - Знаешь, я не хочу ударить перед ней в грязь лицом, по этому и вызвал тебя, чтобы всему научиться.

      Пришлось делиться с мальчонкой своим, пусть и не таким богатым, но всё же опытом. Объяснения мои звучали чётко, обстоятельно. Клиент же, конспектировал каждое моё слово, как прилежный студент, в тонкую зелёную тетрадь. И я уж было обрадовалась, что всё так и закончится лекцией для начинающих любовников, но мальчишка изъявил желание приступить к практическим занятиям.

     Вопреки моим ожиданиям, противно мне не было, впрочем не было и приятно.

     - Вот так?- спрашивал студент, целуя меня в шею.

     - Да, правильно, - менторским тоном отвечала я.

     - Я правильно делаю? – уточнял студент, входя в меня и медленно двигаясь.

     - Всё верно, - говорила я, разглядывая круглую люстру на потолке. – Можно даже чуть быстрее.

     В конце урока, парень смотрел на меня с восхищением, долго благодарил, а в его, хрипловатом от ломки, голосе звенели слёзы.

     Потом был странный низенький мужичок. Он вызвал меня в захламлённую, узкую комнатушку городской гостиницы.

     - Не стесняйся, - сказал он мне, вручая плётку. – Бей, как можно сильнее, а если ещё и ругаться будешь, заплачу по двойному тарифу.

     Долго уговаривать меня не пришлось. За дело я взялась с большим рвением. На месте низкорослого усатого мужика с рыхлым, словно тесто телом, мне ничего не мешало представить Насибуллина. Всё напряжение этого месяца, всю свою боль и отчаяние, я вложила в эти удары. Ругательства же, выливались из меня, как из рога изобилия.

     - Ещё! – в исступлении кричал мужик. – Ты молодец! Ты лучшая!

     Жаль только, что секса избежать не удалось. Я лежала на продавленном матрасе, стараясь отключиться от происходящего, пока мужичок лениво двигался, пыхтя и отдуваясь.

     По третьему адресу проживал угрюмый, довольно респектабельный человек.

     И, если не присматриваться слишком придирчиво, этого мужчину можно было бы принять за студента. Гладкая кожа, отсутствие морщин, крепкие мышцы, атлетическое телосложение – всё это свидетельствовало о молодости, хорошей спортивной форме и отменном здоровье. Но взгляд янтарных глаз выдавал усталость, присущую старикам, и неподъёмный груз, лежащий на сердце.

     В жилище хозяина было темно, так, что я даже не могла рассмотреть убранство комнаты. Лишь дрожащий огонёк свечи рассеивал мрак. Короткие волосы клиента в отблесках огня казались бронзовыми, впрочем, как брови и ресницы.

     - Чего такая напуганная?- наливая себе, судя по количеству коричневатой жидкости, оставшейся в бутылке, очередной стакан коньяка, спросил мужчина.

     - Это мой первый рабочий день, - сказала я, озираясь кругом. Стоять напротив этого громилы с грубыми чертами лица было неуютно.

     - А ведь тебе не только стоять придётся, но ещё и лежать, - ехидно напомнил внутренний голос, от чего по спине побежали противные мурашки, а ладони вспотели.

     - Что, достойную работу найти не смогла?- брови сдвинулись к переносице, губы недовольно поджались, демонстрируя призрение. – Пошла бы учиться. Ты же ребёнок совсем, неужели не стыдно?

     - А тебе не стыдно проституток домой вызывать? – хотелось спросить мне. – Женатый мужчина, вон, кольцо на пальце блестит, ай-ай-ай! И какое тебе дело до меня и моего возраста?

     Но в слух я этого, разумеется не сказала, а тут же сочинила слезливую историю о своём сиротстве, больной бабке и малолетнем братишке.

     На угрюмого дядьку это произвело впечатление. Он напоил меня чаем с конфетами, подарил небольшую брошюрку со стихами, а, когда пришла пора выполнения моих служебных обязанностей, был нежен. Почти так же нежен, как Харвальд. Мне даже удалось представить, что я с вампиром. Что это его руки, и его губы касаются моей кожи. От клиента пахло дымом костра, а тигриный взгляд янтарных глаз завораживал, даря покой. Помню, что после всего, я плакала на плече незнакомца. Мне было и стыдно, и жалко себя, а ещё, рыжий, чем-то, совсем неуловимо, напоминал Харвальда. Кто знает, может, и я ему кого-то напомнила, так как этот огромный человек с суровым лицом гладил меня по спине, перебирал волосы, и смеялся.

     - Умница! – похвалила меня Милана, когда я вернулась к ней с добычей и рассказала об успешно выполненном задании. - Бьюсь об заклад, что и этот громила, и мазохист станут твоими постоянными клиентами.

     Так и произошло. Днём, в ночную смену меня больше не ставили, я обрабатывала пролежни, раздавала таблетки и ставила капельницы, а ночью, курсировала от дома нежного громилы до гостиницы, где обитал мазохист. Третьим же клиентом оказывался какой ни -будь юнец, старшеклассник либо студент. Больше трёх клиентов Милана старалась не давать. Она берегла свои кадры.

      Вернувшись в общагу под утра, я долго стояла под струями горячей воды в душевой и тёрла себя мочалом, пытаясь смыть прикосновения всех этих мужчин, что мне приходилось обслуживать. Между ног горело, словно кто-то насыпал туда красного перца, тошнило от отвращения к себе, и от бессонной ночи, болела голова. Но в кармане куртки похрустывало несколько купюр, а желудок напоминал о себе громким урчанием. Свою первую зарплату я потратила на огромный кусок свиного сала, литр молока, десяток яиц и утюг.

     Милана, маленькая, пухленькая, с трогательными ямочками на румяных щеках и вздёрнутым носиком, вопреки своей безобидной внешности, была начальницей довольно требовательной. Даже Фаина, стоило только нам войти в однокомнатную, обманчиво уютную, квартирку с шёлковыми подушечками, розовыми кружевными занавесочками и вязаными салфеточками, тут же теряла свою напористость и самоуверенность. Все мы, и я, и угрюмая Ева, и нервная Тоня, и Фаина садились в мягкие кресла, в ожидании звонка. Артём- наш водитель всегда находился неподалёку. Обычно, он курил на балконе какие-то омерзительные папиросы и молчал. Мы же перешёптывались, делились впечатлениями прошедшего дня, а иногда, когда Миланой овладевал приступ щедрости, тянули фруктовый чай из маленьких, лёгких фарфоровых чашечек.

     Все просьбы о том, чтобы не ехать к тому или иному клиенту, наша хозяйка пресекала на корню.

     - Или работай, или уходи, - с полуулыбкой произносила она, указывая пухленькой ручкой на дверь.

     Уходить никто не собирался, по всей видимости, девушек устраивала эта работа. Я же, отчаянно считала дни, до того, как вновь начну получать свою зарплату в больнице. Свистящее дыхание клиентов, их липкие прикосновения, грубые, суетливые проникновения внутрь меня, вызывали гадливость. Я смотрела в потолок, уходя в свои мысли, стараясь думать о чём- то отвлеченном, о новом куске мыла, который нужно будет купить, о том, что закончилось масло, и о том, почему всё же, в Амгроведской области такая необычная природа?

      - В загородный дом едем, - недовольно пробурчал Артём. – Там богатенькие щенки мальчишник устроили.

     Страх усилился. Его чёрные потоки смешались с кровью и побежали по венам. Я почувствовала, как начинает неметь моё тело, как пальцы ног и рук теряют чувствительность. О мальчишниках мне приходилось слышать от Фаины. Пьяные, неконтролирующие свои действия мужики, могли сотворить всё, что угодно. Мой же случай усугублялся наличием богатеньких детишек, а кто в нашей стране может быть богатым? Правильно! Сотрудники СГБ и их родственники! Вот, почему Милана была такой мрачной, провожая меня, а во взглядах девушек читалось сочувствие. Все они, и даже Фаина, знали, что меня ждёт.

     - Ты уедешь?- с трудом сдерживая слёзы и дрожь в голосе, спросила я водителя.

     - А чё мне тебя охранять?

     Артём сплюнул себе под ноги и резко остановил машину.

     Я с трудом выбралась из тёплого салона. Мужчина подошёл ко мне и решительно взялся за мою руку, поверх локтя. Хватка Артёма оказалась железной. Он потащил меня, неуклюжую и напуганную, к дому, из которого уже доносились громкие, агрессивные в своей резкости, звуки музыки и грубый мужской смех.

     - Нет ничего опаснее мальчишника в загородном доме, - вспомнились мне наставления Фаины. – Убить тебя, а потом зарыть под ёлочкой легче лёгкого.

     Яркий свет ослепил. Молодые парни, не многим старше меня, критически скользили по мне взглядами, в которых читалось и разочарование, и неодобрение. В душе вспыхнула искорка надежды на то, что эти парни сочтут меня недостойной их общества и отошлют обратно.

     - Получше никого не нашлось?- спросил один из парней, чернявый, коренастый с серьгой в левом ухе.

     - Другие ещё хуже, - буркнул Артём, протягивая ладонь за деньгами.

     И этот жест, естественный и простой напугал меня так, что потемнело в глазах и зашумело в голове. Обычно, клиенты рассчитывались со мной после того, как получали услугу. Но сейчас был совсем другой случай. Я могла и не вернуться в город. И Артём, прекрасно осведомлённый о подобном исходе, хотел подстраховаться.

     Несколько цветных бумажек перекочевало из кармана чернявого в руку водителя. Тот, пересчитав деньги, ушёл. Я же осталась.

     - Идём красотка, - хохотнул бритоголовый амбал. – Пришла пора десерта.

     С этими словами, он втолкнул меня в комнату, наполненную густым белым паром. Голые мужские тела расслабленно лежали на деревянных полках. Пахло берёзовыми вениками, пивом и потом. При моём появлении все четверо мужчин хищно осклабились и поднялись на локтях.

     - О! А вот и рыбка к пиву! – протянул один из них. – Раздевайся, рыбка, сейчас будем тебя жарить.

     Раздался оглушительный смех.

     - Будем жарить со всех сторон, - подхватил второй, узнав которого, я начала заваливаться на пол.

     На полке восседал Насибуллин. В его усиках застряли кусочки сушёного кальмара, волосы прилипли к, блестящему от пота, лбу. Похоже, он тоже меня узнал. В его взгляде, помимо вожделения, блеснуло нечто безумное, звериное. Ноздри Насибуллина дёрнулись, словно он учуял запах страха, моего страха.

     Сынок второго секретаря резво соскочил со своего насеста и оказался подле меня. Его пальцы ухватили ворот моей куртки, рука потянула меня вверх, заставляя смотреть ему в глаза. Я испуганно отшатнулась, и тут же ударилась спиной о твёрдую грудь бритоголового.

     - О, твоя попка просится на кол! – глумливо заржал он, больно ущипнув меня за ягодицу.

     - Вот чем занимаются мед. сёстры городской больницы. И не стыдно тебе, потаскуха, потом к больным подходить, а? Надо предупредить твоё руководство, может у тебя гонорея или сифилис

      - Мне приходится этим заниматься по твоей вине, урод, -прошипела я, уже чётко представляя себе, как отреагирует эта компания на мой выпад.

     - Не делай этого, - пискнуло чувство самосохранения. Но куда там? Гнев во мне разбухал, разгорался огненным цветком, и я знала, что если попробую задержать его, подавить, то взорвусь изнутри. Гнев рвался наружу, желал выплеснуться, подобно лаве. И, не в силах сопротивляться, я позволила извергнуться этому вулкану.

     Набрав в рот побольше слюны, я смачно харкнула в тонконосое лицо своего врага. И пока, опешивший от подобной наглости Насибуллин, придумывал мне достойное наказание,       моя нога ударила в его причинное место, а ногти вцепились в молочно-белую грудь, поросшую реденькими, полупрозрачными волосёнками.

     - Козёл! – вопила я. – Номенклатурная сволочь!

     Чьи-то руки потянули меня назад, стараясь оторвать от визжащего, напуганного мальчишки. Я же, кусалась, царапалась, изрыгая проклятия, пока не очутилась на полу, распластанная у голых мужских ног.

     Компания отреагировала здоровым молодецким гоготом, не предвещающим мне ничего хорошего.

     - Сама разденешься или помочь?- ухмыльнулся Насибуллин, легко пришедший в себя.

     Ярость схлынула, оставив после себя опустошение и безразличие.

     Я покорно принялась раздеваться. В душе продолжала теплиться надежда, что после удовлетворения своей похоти, они от меня отстанут и отправят обратно. А то, что их много- не беда. Какая разница, обслужить шесть мужчин по одиночке, или всех сразу. Так даже удобнее, никуда ездить не надо. Потом приедет Артём, я сяду в салон его машины, и мы поедем в город. Мысль о городе, моей комнате в общежитии немного приободрила и успокоила. Я разделась и застыла в ожидании.

     - Хорошая тёлочка, - причмокнул губами один из мужиков.

     - И с характером. Люблю таких.

     Язык Насибуллина слизал застрявший в усах кусочек кальмара.

     - На колени! – скомандовал сынок третьего секретаря.

     Я застыла, не зная, что предпринять. Вставать на колени перед мерзавцем, по вине которого, мне приходится торговать своим телом, совершенно, не хотелось. А с другой стороны, не лучше ли подчиниться? Их семеро, а я одна.

     Вот только времени на раздумья мне никто давать не собирался. Руки Насибуллина ловко набросили на мою шею полоску из твёрдой кожи. С щелчком застегнулся небольшой замочек. Я удивлённо пробежалась взглядом по глумливо- ухмыляющимся рожам.

     - Вот так то лучше, - елейным голоском пропел чернявый. – Артурчик, ты просто гений.

     - На колени! – повторил свою команду Насибуллин и дёрнул на себя поводок, прикреплённый к ошейнику.

     Горло сдавило, на глазах выступили слёзы, и на мгновение мне показалось, что из меня выдавили весь воздух. Я повалилась на пол, в аккурат к худым волосатым ногам Насибуллина.

     - А теперь, соси! – приказал сынок третьего секретаря.

     Синие плавки опустились ниже острых бледных коленок, открыв моим глазам толстый бледно- лиловый пенис. Красноватая головка влажно поблёскивала в свете лампы, маяча перед моим лицом. Я, в отвращении, отшатнулась, что не укрылось от Насибуллина и его дружков. Дружки заржали. Кто- то отпустил нелицеприятную шуточку в сторону сынка. Именно эта шутка и привела Насибуллина в ярость.

     - Не нравится, сучка! – взревел он. – Ничего, сейчас понравится. – Яруха, помоги мне.

     Бритоголовый Яруха ухватился за поводок, пригибая мою голову к полу, чернявый заломил мои руки за спину, а Насибуллин, одной рукой зажал мне нос, а другой принялся вталкивать мне в рот своё пупырчатое лиловое безобразие. Горло тут же сжалось в рвотном спазме. Хор мужских голосов подбадривал товарища.

     Съеденный, два часа назад, омлет стремительно рванул вверх, прочь из желудка. Я поняла, что если не избавлюсь от этой Насибуллинской пакости, то задохнусь собственными рвотными массами. Руки мои плотно удерживал чернявый, и вырваться из этих железных клещей возможности не было. Я отчаянно, со всей силы сжала челюсти. И меня тут же оглушил пронзительный визг. Теперь мой нос был свободен. Насибуллин визжал, стараясь вырвать своё сокровище из моих зубов. Дружки безумно гоготали. Я ощутила металлический вкус крови на языке, но порадоваться тому, что смогла причинить боль своему врагу, не успела, так как меня оглушил резкий удар по голове. Я повалилась на пол, а худенькие ножки с изящными ступнями принялись пинать по рёбрам и животу. Но боли не было, сознание ускользало. Напоследок, прежде чем погрузиться в черноту, я услышала над собой голос Ярухи.

     - Неужели мы, благородные рыцари, пожалеем немного водочки для прекрасной дамы?

     Благородные рыцари шумно поддержали товарища.

     Мою голову приподняли, чьи-то пальцы, вновь, сжали крылья носа, и в полость рта потекло что-то гадкое и горькое. Горечь прокатилась по горлу, обожгла пищевод. Я закашлялась, вызвав очередной приступ глумливого смеха мужской компании.

     

     

     Дальнейшие события больше походили на похмельный бред, тяжёлый, омерзительный до тошноты, нереальный. Я то погружалась в спасительное небытиё, мягкое, чёрное без звуков, запахов и, холодящих кровь, картин, то вновь возвращалась в кошмар наяву. Голые тела, искажённые яростью и жаждой обладать и унижать лица, грохот музыки и пенисы. Красные и болезненно серые, гладкие и в мелких прыщиках, влажные и скользкие, они, словно черви, пожирающие мёртвую плоть, были везде, внутри меня, перед глазами, лезли в рот, не давая дышать, оставляя на языке привкус тухлой рыбы и такой же запах в носу. После очередного обморока, я приходила в себя то на полке в сауне, то на ковре в прихожей, то на столе в окружении закусок и бутылок. На лицо мне лили алкоголь, стараясь впихнуть мне его в глотку, били по щекам, мочились мне на живот и вновь проникали в меня, рыча и ритмично двигаясь. Одна глумливая рожа сменяла другую, и не было этому конца. На меня орали, куда-то волокли за ошейник. Я, то стояла на четвереньках и лаяла, пока один из насильников пристраивался сзади, то валялась у ног своих мучителей, покусывая их горячие мокрые пальцы, торчащие из дырок в шлёпанцах. Звуки казались далёкими, словно они доносились из под слоя ваты, перед глазами всё расплывалось, а тело моё то казалось мне слишком тяжёлым и неповоротливым, то напротив- маленьким и хрупким. Я больше не плакала и не сопротивлялась, но не по тому, что смирилась со своей участью, просто перестала чувствовать себя собой. Превратившись в стороннего наблюдателя, мне ничего не оставалось как только следить за происходящим, будто бы со стороны.

     Наконец, Насибуллину и его дружкам надоело развлекаться со мной, и чернявый, перекинув моё безвольное тело через плечо поволок меня на второй этаж. Цветы на резных перилах и стенах, золочёные люстры, витражи на окнах, кожаные диваны и двери из красного дерева – убранство этого дома прямо так и кричало о том, что здесь живёт семья сотрудника СГБ.

     Меня внесли в комнату, отъехала зеркальная дверца шкафа.

     - Посиди здесь, красотуля, - едва шевеля языком, проговорил мужик, снимая меня со своего плеча. – А завтра, мы продолжим.

     Я лечу в тёмные недра шкафа. Внутри пахнет кожей, мехом и дорогими женскими духами. Перед глазами, потревоженные моим бесцеремонным вторжением шуршат полы пальто, раскачиваются подолы платьев. Я осторожно прикасаюсь руками к одному из них. Ткань на ощупь приятная, мягкая.

     Дверца медленно отрезает меня от комнаты и стоящего напротив чернявого. Шаги удаляются и затихают. Я остаюсь одна в темноте.

     

     

     

     

     

     

      Глава 23.

      Не знаю, что именно разбудило меня, то ли внезапно воцарившаяся тишина, то ли, ясная, отчётливая мысль, вспыхнувшая в голове:

     - Я больше не могу! Не могу и не буду!

     Снизу не доносилось ни пьяных криков, ни мужского хохота, ни звона посуды. Тишина была абсолютной, почти, осязаемой.

     Тёмная духота шкафа дарила иллюзию безопасности. Но, что будет, когда Насибуллин и компания проснутся и вспомнят о моём существовании. Захотят ли они устроить «продолжение банкета» или отправят восвояси? Судя по тому, с каким размахом они гуляли всю ночь, первое- более вероятно. Очередную порцию унижений я не выдержу. Немилосердно- услужливая память тут же подкинула мне серию омерзительных образов вчерашней оргии. Потные пальцы ног, пенисы различной длины и толщены, глумливые пьяные морды, уродливо- яркие и жирные салаты, кляксы, разлитого по скатерти, спиртного. Картина разорённого стола вызвала рвотные позывы. С трудом, подавив их, я тихонько отодвинула створку шкафа и выглянула в образовавшуюся щель.

     Спальню заливал сизый свет Амгроведского утра. На огромной кровати, распластавшись морской звездой, лежал Яруха. Его грудь поднималась и опускалась в такт дыханию. Из чуть приоткрытого рта вытекала ниточка слюны, пачкая белоснежный шёлк покрывала. Бежать! Бежать, как можно быстрее и дальше, пока «золотые» детки прибывают в царстве Морфея.

     Выбравшись из шкафа, я, на цыпочках, стараясь не разбудить Яруху, вышла в коридор. От нахождения в неудобной позе, мышцы словно одеревенели. Усилием воли я заставляла себя передвигать непослушные ноги. Утренняя мгла размывала краски, словно какой-то сумасшедший художник, решил воспользоваться, для написания своих картин, густым черничным киселём, такими вязкими и мутными казались окружающие предметы.

     Дом спал. В воздухе витали запахи вчерашнего пиршества, мужской похоти, пота и выпускаемых кишечных газов.

     Странно, но, вопреки ожиданиям, моя голова работала чётко. Мозг сканировал информацию и тут же принимал решения. А эмоции, напротив, затаились, чтобы не мешать. Ни страха, ни тревоги, ни жалости к себе.

     Перегнувшись через перила, я увидела несколько тел, трогательно согнувшихся в позе эмбриона. Белые спины парней хорошо выделялись в, растёкшихся сумерках.

     Моя куртка, обувь и сумка остались в прихожей, но вся остальная одежда должна была находиться в сауне, где меня заставили раздеться.

     Вот только, нужную мне дверь, забаррикадировало тело одного из спящих. Я остановилась в нерешительности. Пробираться к своим пожиткам - разбудить парня, который, вероятнее всего, решит продолжить вчерашние развлечения. Но и совершать побег в костюме Евы тоже не годится.

     Под ногой скрипнула половица, и этот звук, раздавшийся в сонной тишине дома, показался оглушительным.

     Я вернулась в комнату. Осторожно отодвинула ящичек шкафа и, сразу же, обнаружила несколько великолепных комплектов нижнего белья. Когда-то, и у меня было такое, лёгкое, из нежной ткани. На одной из многочисленных вешалок нашлись шерстяные классические брюки и тёплый джемпер ручной вязки. Конечно, чужая одежда, вероятно принадлежащая, сестре Насибуллина, была на два размера больше, но это лучше, чем ничего. Вот и всё, теперь можно уходить.

     Ветер пронизывал насквозь и толкал в спину. Я шла вдоль мохнатых ёлок, которые, от чего-то казались ещё более отвратительными. Тёмно- бордовые, словно облитые кровью они недвижно стояли по обеим сторонам дороги.

     - Ненавижу Амгроведск, ненавижу СГБ, ненавижу Насибуллина, - твердила я в такт шагам.

     А дорога всё не кончалась, тянулась и тянулась проклятою сизою лентой. Ноги гудели от усталости, в груди жгло, но я упрямо продолжала идти вперёд. От чего-то казалось, что стоит мне только остановиться, как погоня, возглавляемая Насибуллиным, тут же меня настигнет. Хотя, наверное, у «золотой молодёжи», страдающей похмельем, после вчерашних обильных возлияний, найдутся дела поважнее, чем гоняться за проститутками.

     Увидев заплёванную, покосившуюся автобусную остановку, я чуть не расплакалась от облегчения. Мой организм, не приученный к физическим нагрузкам, изнемогал от усталости. Рухнув на деревянную, чудом уцелевшую лавочку, я, с наслаждением, вытянула ноги, и принялась ждать автобуса.

     - Вернусь в свою комнату, приму душ, лягу на диван и не пойду ни на какую работу, - мечтала я. – И пусть бесится Юлия Александровна, пусть брызжет слюной старшая, а Кируся со своими подружками строят предположения одно невероятнее другого. Мне плевать! На всё плевать!

     Достав из сумки кошелёк, я принялась искать мелочь, на оплату за проезд. Вместе с блестящими кругляшками монет, мои пальцы вытащили свёрнутый кусочек бумаги. Сразу же вспомнился наш последний разговор с Борисом Григорьевичем.

     - Если будет очень плохо, - сказал он тогда. – Позвони по этому номеру.

     А разве мне сейчас хорошо? И не пора ли воспользоваться предложенной помощью? Но кто они, эти доброжелатели? Специалисты из службы психологической поддержки? Клуб анонимных алкоголиков? Кружок домохозяек? Нет! Борис Григорьевич не предложил бы мне подобной чепухи. Позвоню, и будь что будет. В конце концов, я ничего не потеряю.

     Решившись, я выудила из своей сумки дешёвый кнопочный телефон.

     После нескольких протяжных гудков, в трубке послышался низкий, чуть хрипловатый мужской голос:

     - Да, слушаю вас.

     Как назло в горле запершило, и мне понадобилось время, чтобы прочистить его.

     - Говорите! – в голосе абонента послышалось раздражения. Ещё бы! Кому понравится, когда кто-то будит тебя своим звонком и, при этом, молчит?

     - Здравствуйте, - затараторила я, опасаясь, что невидимый собеседник бросит трубку, не дослушав. – Меня зовут Вера. Мне дал ваш номер Борис Григорьевич.

     - Мед. сестра Верочка?- переспросил мужчина, слегка смягчившись.

     - Да, - обрадовано закричала я в трубку. – Борис Григорьевич лежал в нашем отделении с гастритом. Он сказал, что я могу попросить у вас помощи.

     - Дед много рассказывал о вас. Где вы сейчас находитесь, Вера?

     Я взглянула на железный, проржавевший указатель, прибитый к столбу.

     - В Солянках.

     - Отлично, - не известно чему обрадовался собеседник. – Сейчас подъедет автобус, садитесь на него и поезжайте в город. Как приедете в Амгроведск, выходите на третьей остановке, напротив кафе « Снежинка». Вас будут там встречать. Хорошо?

     Я согласилась. А что мне ещё оставалось делать?

     Подъехавший автобус был почти пуст. Две старушки, с цветастыми авоськами , женщина в очках, дремлющая у окна и мужчина в сером ватнике, углубившийся в газету, вот и все пассажиры. Я расположилась в самом конце салона, и, чтобы убить время, достала брошюру, подаренную рыжим клиентом. Книжка была довольно тоненькой, мелкий шрифт и дешёвая бумага свидетельствовали о том, что писатель не пользуется особой популярностью, а может и вовсе является запрещённым. Такие подпольные поэты, прозаики и музыканты преследовались и жестоко наказывались СГБ. Мне никогда не попадалась на глаза подобная литература. Да и как может попасть в дом третьего секретаря такая гадость? Для моего отца моральный облик нашей семьи был превыше всего. Вот только где теперь отец и где теперь семья? Вероники Краевской больше нет, зато есть Верка Кузнецова, и она, эта Верка, как человек самостоятельный, одинокий и не обременённый ненужными сомнениями, может себе и не такое позволить.

     Простенькие, любительские стишки. Литературные критики, разнесли бы труды моего рыжего знакомца в пух и прах. Но я литературным критиком не была, и, если быть честной, настоящую поэзию, просто не понимала. Язык поэтов старого мира казался мне слишком тяжёлым, чересчур витиеватым. А вот этот мужчина писал легко и понятно. Настолько понятно, что кожа моя покрылась мелкими мурашками не то страха, не то волнения. Строчки расплывались перед глазами, тряслись руки, с трудом удерживая книгу.

     Взгляд старца на молодом лице, янтарные глаза, запах костра исходящий от кожи. Всё просто кричало о том, что передо мной вампир, маг огня. Вот, только какого чёрта, он делает в Амгроведске? Для меня, как для дочери государственного служащего, конечно же, не был секретом тот факт, что некоторые вампиры, принявшие сторону людей, работают на СГБ. Шпионят в пользу человеческого государства, занимаются разработкой и испытанием оружия против Далера.

     « Оставить этот город не легко,

      В разлуке с ним душа на части рвётся.

      Там море, пальмы, там всегда тепло.

      Тот дивный город Далером зовётся.

      Готов я трусость жизнью искупить,

      С врагом бороться до последней капли крови.

      О, милый край, сумеешь ли простить,

      Моё предательство и жизнь в неволе?»

      Что заставило огненного мага предать свой народ? Для кого он пишет эти стихи? Что мешает ему вернуться на родину?

      Хотя, какое мне дело, до проблем этого вампира? Со своими бы разобраться. Закрыв книжку, я засунула её в сумку, между зеркальцем и пачкой влажных салфеток.

     Автобус подпрыгивал. Тряслись грязные серые шторки на окнах, воняло бензином. Унылый пейзаж за окном навивал тоску.

      * * *

     С Максом было легко. Не безопасно, не надёжно, а просто, легко, свободно и весело. Словно нет, и никогда не было ни психушки, ни Амгроведска, ни больницы, ни вчерашнего кошмара. Будто я опять обычная школьница, которая познакомилась с симпатичным парнем. Максим улыбался светло и искренно. Чёрная, словно крыло ворона чёлка постоянно лезла ему в глаза, и он, небрежным жестом смахивал её со лба. Кстати о глазах, они у него были большими, серыми и озорными.

     Я, на физическом уровне, чувствовала, как с каждой секундой напряжение всех этих недель покидает меня. Мы непринужденно болтали. И мне, как не странно, удалось даже рассмеяться.

     - Так кто же вы такие? – задавала я вопрос, уже в который раз.- Бескорыстные доблестные рыцари, помогающие девушкам, попавшим в беду?

     - Узнаешь всё вечером, на собрании. Ты во всём такая торопыга?- терпеливо отвечал Макс.

     - Не люблю сюрпризов.

     Я отправила в рот очередной кусочек пирожного. Да, Максим оказался прав. Пирожные здесь подавали изумительные, впрочем, как и кофе. Хотя, по сравнению с тем растворимым пойлом, которое мне приходилось хлебать каждое утро, любой, даже самый дешёвый сорт, мог показаться напитком богов.

     - Да ты серьёзная барышня, как я погляжу, - Максим отломил кусочек моего пирожного. Я, тут же, ударила его по руке.

     - Ух ты! Ещё и сильная.

     - Жизнь заставляет. И вообще, мне кажется это не честным. Я рассказала тебе о себе всё, а ты отмалчиваешься.

     Прошло всего четверть часа с начала нашего общения, а мне казалось, что мы знакомы уже давно. Как же мне не хватало простого человеческого участия, пустого трёпа, смеха без причины.

     Я поведала Максиму свою историю и о жизни в грязной общаге, и о работе в больнице, и о Насибуллине, и о том, как попала в бордель к Милане. Парень, вопреки моим опасениям, выслушал мою историю спокойно, без осуждения и нравоучений, лишь пару раз задал уточняющие вопросы. Его лицо выражало лишь сочувствие, желание подбодрить и утешить.

     - Да, действительно, некрасиво как-то получается, - согласился Макс. –Думаю, кое- что тебе рассказать всё-таки можно.

     Парень отпил из своей чашки и вновь потянулся к моему пирожному. На этот раз, я возражать не стала, получить информацию было гораздо важнее. Тем более, за всё платил Максим. Именно благодаря его щедрости, я и доедала уже третий кулинарный шедевр повара этого кафе.

     - Как ты относишься к революционным кружкам?- спросил Макс, слизывая с губ остатки розового крема, тем самым напоминая довольного сытого кота.

     Год назад, будучи Вероникой Краевской, дочерью третьего секретаря СГБ, я бы искренно возмутилась, да ещё и папочкой припугнула смутьяна и вольнодумца. Но сейчас, когда вся моя жизнь летела под откос с невероятной скоростью, когда я сама, лишившись ярких крыльев, рухнула на дно, вдохнула ароматы этого дна, измазалась грязью по самые уши, читать мораль, стыдить и ужасаться сказанным, казалось глупым.

     - Никогда не задумывалась над этим, - я предпочла ответить размыто, тем более, если честно, с трудом представляла работу этих кружков.

     Сотрудники СГБ частенько отлавливали членов подобных организаций. Арестовывали участников, уничтожали запрещённую литературу. Но вот чем всерьёз мог навредить такой кружок могущественной, незыблемой власти Человеческого государства, я представления не имела. Ну читают они книжонки и стишки в подвалах, поют крамольные песенки, посвящённые триумвирату и СГБ, а дальше то что? Собака лает - караван идёт.

     - А ты задумайся, - Максим улыбнулся одним уголком рта, хотя глаза смотрели внимательно и очень серьёзно. – Вот скажи мне честно, Вер, всё ли тебя устраивает? Ты живёшь в общаге, работаешь за гроши, и любой хмырь, подобно Насибуллину, может тебя унизить. И, самое страшное то, что никто не заступится. Люди скованы страхом, за себя, свои семьи, они готовы облизывать ноги. Заискивать и кланяться, лишь бы их не настигла кара. Мать моего друга умерла вчера в больнице. Ей требовались антибиотики, но на них у семьи не было денег. А в каком состоянии сами больницы? Ну, ты и сама знаешь. Палаты переполнены, нет возможности даже принять душ. Кругом тараканы. На улицах города по вечерам лучше и не появляться – ограбят, и это в лучшем случаи, в худшем- просто убьют. Кругом грязь. Мусорные кучи уже в центре города пестреют, а в них бездомные собаки роются. Куда уходят наши налоги?

     - Но как это возможно изменить? – растеряно спросила я. Лихорадочный блеск, раскрасневшиеся щёки, раздувающиеся ноздри, казалось, что Максим прибывает в другой реальности. И перед ним не я с тарелкой, измазанной кремом, а толпа людей, готовая ринуться в бой. Я, даже немного встревожилась. А вдруг, он сейчас выскочит из –за стола и побежит, забыв обо мне.

     - Свергнуть проклятых захватчиков и вернуть власть истинным хозяевам планеты! – провозгласил Макс, и сразу же стало ясно, что он повторял эту фразу не раз и не два.

     Несмотря на то, что я решила больше ни чему не удивляться, моя челюсть всё же поползла вниз, а из пальцев выскользнула чайная ложечка. Отдать власть вампирам? Кровожадным, злобным, жестоким! Неужели есть такие безумцы, желающие их возвращения?

      - Есть, - пискнул ехидный внутренний голос. – И один из этих безумцев- ты. Разве твой обожаемый Харвальд не вампир? Разве не его ты видишь в своих снах, довольно нескромных?

     Скорее всего, Макс прочёл на моём лице всю гамму эмоций, так как снисходительно ухмыльнулся, наслаждаясь произведённым эффектом.

     - Мы гниём. Нас сжирают черви страха. Мы молчим, потому, что боимся, предаём, потому, что боимся. Нам кажется, что если вот сейчас, сделаем подлость, оклеветаем своего соседа, друга, сослуживца, то власть нас похвалит, оценит, и мы избежим наказания. А они, истинные хозяева, добры, великодушны, сильны и прекрасны. У них получится исцелить нас.

     - Но ведь и СГБ не мухи, их свёрнутой газеткой не прихлопнешь, - сказала, и тут же удивилась. Неужели это я сижу сейчас напротив члена революционного кружка, и рассуждаю над тем, как свергнуть существующую власть? Докатилась!

     - Далеко не мухи, - Макс удовлетворённо откинулся на спинку стула. – Вот только, если обратиться к истории, все великие перевороты начинались с образования кружков, подобных нашему. Ну ладно, я тут тебя разговорами нагружаю, а ты, наверное, отдохнуть хочешь. Поднимайся на третий этаж, я номер для тебя забронировал.

     - А ты куда? – вопрос выскочил сам собой. Я тут же густо покраснела, устыдившись. В конце концов, почему этот малознакомый парень должен передо мной отчитываться? Кто я ему, чтобы задавать подобные вопросы? Но перспектива одинокого ожидания, в каком- то гостиничном номере показалась мне пугающей.

     Я, уж было, приготовилась к справедливому отпору со стороны Макса. Но тот, видимо, понял моё состояние, по этому, спокойно ответил:

     - Отдыхай и ничего не бойся. А я поеду решать твою проблему с ублюдком - Насибуллиным. Вечером встретимся.

     Максим протянул мне ключ, и наши руки соприкоснулись. Прохладные тонкие пальцы задержались в моей ладони чуть дольше положенного, а взгляд был тёплым и немного насмешливым. Я, невольно, улыбнулась, и получила такую же робкую улыбку в ответ.

     Шумное кафе, люди, звенящие ложками, за соседними столиками, холодная мгла за окном, всё это застыло, замерло, как на старом, никому не нужном фотоснимке. Живыми и настоящими были только мы, наши скрещённые между собой пальцы, наши взгляды, наши надежды на то, что с нами может произойти.

     Номер оказался довольно чистым и уютным. Я приняв душ, и завернувшись в серый казённый халат, вытянулась на кровати, глядя в потолок и ожидая, когда сон сморит меня.

     В голове крутились, вернее это я сама прокручивала, слова Максима:

     - Отдыхай и ничего не бойся. А я поеду решать твою проблему…

     От них по телу разливалось тепло, они окутывали спокойствием, от них сердце ускоряло свой ритм. Как же это приятно, когда о тебе заботятся, решают твои дела, предлагают отдохнуть.

     - Ну вот мы уже и слюни распустили, - ухмыльнулась рациональная часть моего сознания. – Максим- парень симпатичный. У него, скорее всего, есть девушка, а, может быть, и не одна. Неужели ты думаешь, что в шмотках на два размера шире да со своей мутной биографией сможешь его заинтересовать. Тебя пожалели, как приблудную собачонку, а ты уже размечталась.

     Но как же хотелось помечтать, не о том, кого, вероятно, больше никогда не увижу, чьи черты уже начали стираться из памяти, а о ком-то реальном, живом.

      Кто знает, может это мой шанс, выйти замуж, зажить семейной, благополучной жизнью, бросить осточертевшую больницу.

     Воображение рисовало маленький домик с аккуратным двориком, утопающим в зелени. Весёлый чёрный пёс заливается звонким лаем, пахнет цветами, мокрой, после дождя, землёй. Солнце отражается в крупных, тяжёлых каплях, стекающих с листьев. Со скрипом открывается деревянная калитка, и я бегу навстречу. Ветер развивает мои волосы, поднимает платье. Пёс, радостно виляя хвостом, едва поспевает за мной.

     - Я пришёл, - говорит мне он, не пёс, разумеется, а тот, самый желанный, самый любимый.

     Он обнимает меня, и мы идём в дом.

     Резкий звонок мобильного вырвал меня из моих грёз.

     - Да!

     Нужно ли говорить, что голос мой прозвучал недовольно.

     -Как тебе не стыдно? – Кируся пылала праведным гневом. – Бедная Ольга Викторовна волнуется: «Где Вера? Что случилось с Верой?» А Верочка гуляет, ей и дело не до чего нет.

     Скорее всего, вышеупомянутая бедняжка- Ольга Викторовна находилась где-то поблизости. Иначе, зачем Кире играть на публику, добавляя своему голосу менторские, но в то же время мягкие, снисходительные нотки Воображение тут же подкинуло картину, которую мне приходилось наблюдать каждый день: Комната персонала. Длинный стол, застеленный выгоревшей цветастой клеёнкой, уставленный всевозможной снедью, принесённой из дома. Персонал терапевтического отделения обедает, делятся новыми сплетнями, обсуждают сериалы, перемывают кости отсутствующим. Сторонний человек, случайно заглянувший в комнату, вполне, мог бы обмануться, весёлым смехом, оживлённой беседой и обилием тарелочек, лоточков и чашечек, посчитав обстановку в коллективе тёплой и, весьма, доброжелательной. Вот только вся эта непринужденность – всего лишь иллюзия. На самом же деле, наше небольшое общество подчинялось негласной иерархии, незримой чужому глазу, но достаточно ощутимой тому, кто в это общество попал. Отношение к тебе, твоё место среди коллег вырожалось в мелочах. Изгоям, подобным мне, отводилось место на самом краю стола. Им никогда не предлагалось кушаний, принесённых другими, их очередь на разогрев своей еды в микроволновке была последней, их не принимали в общую беседу. Изгоя поторапливались старшей сестрой, мол:

     - Ешьте быстрее, вам ещё нужно…

     До истории с Насибуллиным изгоев в нашем отделении было трое, я, санитарка Елена Юрьевна и мед. сестра Наталья. Санитарка раздражала всех своей неряшливостью и потливостью, а Наталья- чрезмерной говорливостью. Но после памятного собрания даже они почувствовали себя увереннее. И порой, им даже позволялось пробовать салатик, принесённый начальницей, а Кируся, иной раз, если бывала в хорошем расположении духа, могла спросить о здоровье внучек.

     - Неблагодарная! – голос Киры выражал негодование и разочарование моим неподобающим поведением. Что было, то, было, в Кире гибла великолепная актриса. – Мы приняли тебя, мы заменили тебе семью, которой ты никогда не имела.

     Слишком грубо жестокая реальность ворвалась в, нарисованную мной картину, слишком сильно раздавила и вымотала меня прошедшая ночь, слишком неожиданно на моём пути возник Макс со своими безумными идеями, может быть по этому, я и решилась пойти на конфликт.

     - Семья? – проговорила я, изображая растерянность и готовность к раскаянию. – Ты, действительно так считаешь?

     - Именно так я и считаю, - припечатала Кируся, заглотив наживку. - Мы пригрели тебя, жалкую, потерянную сироту…

     - Что же ваша семья не заступилась за меня перед Насибуллиным, а? Вы прекрасно знали, кто в той ситуации был прав, но предпочли промолчать. Обкакались перед богатеньким сыночком? Ну ладно, это, как раз, понять можно, вы –не герои, а просто женщины, замученные, уставшие, напуганные. Но кто вам мешал угостить меня бутербродом или варённым яйцом? Вы же видели, как я давлюсь растворимым супом, замечали, как на моей коже расцветают новые и новые синяки. Но нет, вся ваша компания прыскала в кулачки, тряслась от смеха. А как, в моём присутствии, нарочито расхваливали очередной кулинарный шедевр Ольги Викторовны, с усмешкой глядя на меня, помнишь? Ты, да и весь твой кллектив ничего не сделал, не помог, не поддержал. Это сделали другие люди. И по тому, не смей, даже в шутку, говорить о милосердии. Я, почти, не сплю работая и днём, и по ночам, чтобы выплатить чёртов долг, чтобы заплатить за комнату в общаге и не остаться на улице, чтобы не сдохнуть от амгрянки. Засунь в задницу свои упрёки и нравоучения. А бедная Ольга Викторовна, если уж так по мне скучает, пусть справляется о моей персоне сама, а не посылает холуев!

     Не дожидаясь, как отреагирует Кируся на мою отповедь, я бросила трубку. Вероятно, она, разговаривая со мной, включила громкую связь, и весь персонал нашего отделения, обедая в сестринской, включая старшую, слышал мои вопли. И завтра, стоит мне оказаться на работе, меня будет ожидать нагоняй. Но это будет только завтра. А сейчас, спать! Вспышка ярости забрала последние силы, а ведь мне ещё предстоит явиться на собрание.

     Дремота навалилась внезапно, тяжело, раскидав мысли, заглушив эмоции, растеклась по телу вязкой смолой и потянула куда-то вниз, в тёмные глубины.

     

     

     

     

      Глава 24.

     От чего-то, слово «Подполье» воспринималось мною буквально. Мне представлялся тёмный подвал, заплёванный пол и компания косматых, неопрятных людей, жующих папиросы, периодически сплёвывая себе под ноги тягучую слюну. Какого же было моё удивление, когда машина Макса остановилась у подъезда элитной высотки.

     Поздоровавшись с консьержкой, мы вошли в лифт с зеркальными стенами.

     Все мои четыре отражения смотрели на меня растеряно и хмуро. Одежда с чужого плеча в этом доме будет смотреться довольно неуместно. Я бы, конечно, в данных обстоятельствах, предпочла подвал. Но лифт, стремительно, нёс нас на двадцатый этаж, и с каждым загорающимся над кнопкой огоньком, тревога и стыд нарастали.

     - И это здесь живёт глава революционного кружка? – нервно усмехнулась я. – Чего ему то не хватает?

     - Справедливости, - ответил Макс, как я поняла, обиженно. – Его родители занимают посты в СГБ. А сам Владимир преподаёт военную историю в уневере, где я учусь. Кстати, все члены кружка являются либо студентами, либо молодыми преподавателями. И если обратиться к истории, то все бунтари, по крайней мере в старом мире, происходили из знатных семей, имели дворянское происхождение. Простой народ напуган, тёмен и беззащитен. Ему нужны те, кто поведёт за собой, кто предложит альтернативу тому, что есть сейчас.

     - И какова альтернатива? Где вы живого вампира найдёте?

     - Ну, за это ты не беспокойся, - рассмеялся Макс. – Вампир у нас имеется. Так что, Вера, тебе предоставляется возможность познакомиться с будущим правителем страны и, даже, угостить его своей кровью. Он бывший маг огня, вынужденно работавший на СГБ. Ему обещали, что за хорошую службу, они освободят его жену. Селик верил, разрабатывал оружие, против своих же соплеменников. Сто лет вампир работал на наше правительство, живя одной лишь надеждой. Но его любимая, однажды, не выдержав издевательств пьяного охранника, умерла. Мерзавец, влил ей в глотку амгру. Вампир без голосовых связок, теряет магию, а потом и жизнь. Так Селик лишился любимой и своей силы одновременно. Ведь этот удивительный народ, соединив ауры, может перетягивать боль своих любимых на себя. Вот он и перетянул. Без магии, Селик стал не нужен СГБ. Убивать его не стали, а отправили в амгроведскую тюрьму, решили посмотреть, что будет. Но Владимир выкупил бедолагу, в качестве домашнего раба, снял ему квартиру, через одного знакомого Эвила связался с родителями Селика. В Амгроведске, где до столицы далеко, а до триумвирата высоко, ещё и не то возможно. И теперь, благодаря появлению кандидата на место правительства и поддержки со стороны Далера, мы превратились в серьёзную организацию. А ведь были, смешно вспомнить, кучкой болтунов, читали стишки, рассуждали, сочиняли песенки. Тьфу!

     Внезапно, лицо Макса стало серьёзным и, даже, жёстким. Глаза превратились в узкие щёлки, губы образовали грубую, некрасивую линию, похожую на прорезь почтового ящика.

     - У тебя есть два пути, Вера, - сказал он, и в голосе послышался металл. –Либо присоединиться к нам, либо – отказаться, но держать язык за зубами. В противном случаи- мы тебя убьём. Ни одна живая душа не должна знать, чем мы занимаемся, кто наш лидер, и в каком месте происходят собрания.

     Я уж было хотела клятвенно пообещать ему, что буду молчать, как рыба, и, если примут, то обязательно, присоединюсь, но в кармане куртки Макса завибрировал телефон.

     Досадуя на, так не во время, позвонившего, я вновь оглядела себя в зеркальной поверхности. Если в этом кружке всё так серьёзно, то, не факт, что мой внешний вид будет играть какое-то значение. Да, в квартире на двадцатом этаже собрались золотые детки, но ведь не на вечеринку они там собрались? И как, интересно, они решили мою проблему?

     - Нет, мам, - в голосе Макса звучало едва скрываемое раздражение. – Скоро приеду.

     На другом конце, взволнованная женщина перешла на крик. К щекам Максима прилила краска, не то гнева, не то смущения.

     - Нет, мама, - парень сжал трубку с такой силой, что побелели суставы пальцев. – Я не лежу в постели со шлюхой. Я просто иду в гости к другу. Нет у него никаких шлюх!

     Макс отключил телефон и сунул его в карман, вложив в это действие всё своё недовольство.

     - Чует сердце материнское, - усмехнулась мысленно я.

     Парень же взглянул на меня с неприязнью. Ещё бы, я стала невольным свидетелем его слабости. Между нами повисло тягостное молчание до той поры, пока лифт не открыл двери на двадцатом этаже.

     - Максик! – взвизгнула девушка, открывшая нам дверь. – Все уже собрались и ждём только вас.

     При взгляде на неё, лицо моего спутника озарилось такой радостью, что я почувствовала себя лишней. В его глазах плескалось столько нежности, столько затаённой страсти! Мне тоже захотелось, чтобы и на меня так смотрели, и мной так восхищались. Почему всё достаётся другим? Неужели они заслужили, а я- нет? И, что нужно сделать, какой стать, для получения счастья?

     - Ты ждала меня? Я рад это слышать, солнышко моё.

     - Смотри, не обкакайся от счастья, - с досадой подумала я, глядя на то, как Максим растекается лужицей перед девчонкой.

     Да уж, тут было от чего растекаться. Девушка могла бы претендовать на роль ангела как в театре, так и в кино. Милое личико, с гладкими пухлыми щёчками, маленьким носиком и огромными, словно удивлёнными глазами, в обрамлении длинных густых ресниц, окружал ореол золотых волос. Маленькая, но аккуратная, она довольно органично смотрелась в своём лёгком коротеньком халатике, на фоне богатого убранства квартиры.

     - Осторожней, - игриво подмигнула она Максу. – Грозный Владимир бдит.

     Маленький кулачок врезался Максиму чуть ниже пупка , от чего тот расплылся в придурковатой улыбке.

     И этот фривольный жест заставил меня, мысленно, заскрежетать зубами. Я, даже будучи королевой класса, не позволяла себе подобных вольностей. А, уж по отношению к чужому парню, тем более. Стоп! Макс- не мой парень.

     - Ещё как бдю, - засмеялся подошедший к нам мужчина, по-хозяйски обнимая расшалившуюся девицу и целуя её в розовую мочку уха. Затем, обратил свой взор на меня.

     - Здравствуй, Вера, - серьёзно, без тени былой весёлости, сказал он. – Меня зовут Владимир. Это мне вы звонили сегодня утром. А это- моя жена Ирина. Надеюсь, Максим рассказал тебе о нас?

     - Да, - ответила я.

     - И предупредил? – девица одарила меня своей лучезарной, белозубой улыбкой.

     - Предупредил, - буркнула я.

     Раздражало абсолютно всё. И жена Владимира, и Макс, готовый выпрыгнуть из штанов от радости, и собственная куртка, в которой, в духоте квартиры, с каждой секундой становилось всё жарче. По спине уже бежали ручейки пота. Чудесно! Мало того, что я заявилась на встречу в одежде на два размера шире, с нечищеными зубами и вчерашнем нижнем белье, так ещё и воняющая потом.

     - И каково твоё решение?

     Строгий взгляд Владимира гипнотизировал, непреклонность в голосе требовала немедленного ответа.

     - Я с вами.

     Мне тут же показалось, что я ляпнула какую-то глупость. Все, и Владимир с женой, и Максим, и вышедшие из комнат люди, тут же странно заулыбались, обмениваясь взглядами.

     - В таком случаи, тебе необходимо подписать это, - Владимир протянул мне лист бумаги.

     Ох и не простой была эта бумажка. Она, будто бы, светилась изнутри. То и дело, по её поверхности пробегала рябь, как по реке, от дуновения ветра, а в уголках вспыхивали мелкие, чуть заметные огненные искорки. Пахло от документа странно, и дождём, и сырой почвой, и свежестью бриза, и дымом одновременно.

     - Договор о неразглашении тайны, - пояснил Макс, уловив моё замешательство. – При его нарушении, тебя тут же убьёт одна из стихий.

     - Утонешь, сгоришь, умрёшь от анаэробной инфекции, - пояснила Ирина своим чистым, словно первый снег, голоском.

     - Вот только твоих пояснений мне не хватало, - подумала я, но вслух, разумеется, ничего не произнесла.

     Мне услужливо протянули иглу, которой я проткнула себе палец, оставив, на диковинной бумажке, неровную кровавую кляксу.

     После проведённого ритуала, все тут же оживились.

     В квартире, несмотря на дороговизну вещей и мебели, было хламно. Повсюду валялись листовки и брошюры, подобные той, что мне подарил рыжий клиент.

     -Да уж, я оказывала услуги будущему правителю нашей страны, - промелькнула в голове невесёлая мысль, стоило взять в руки одну из книжек.

     Но погрузиться в печаль я не успела. Меня подхватило, понесло и закружило в водовороте всеобщего веселья, возбуждения и ожидания приключений.

     - У нас здесь замечательное пиво, - сказал парень по имени Андрей, - Тебе, Вера, обязательно нужно его попробовать.

     - Не вздумай согласиться на это! – смеялась Жанна, длинная, как жердь, с большими ушами, торчащими в стороны, словно у мартышки. – Омерзительное пойло, скажу я тебе.

     - Никогда не пей и не кури в присутствии Селика. Он это не любит, - наставляла Настя, похожая на лисичку, каких рисуют в детских книжках, рыжая и узкоглазая. – Иначе, он просто тебя не выберет.

     - А нужно, чтобы выбрал? – засмеялась я. Происходящее походило на весёлый, глупый сон, из тех, что снятся лишь здоровым и счастливым людям. В таком сне может случиться абсолютно всё, и сугробы из шоколадного драже, и апельсин вместо солнца, и говорящие собаки.

     - Конечно, нужно! – воскликнула девушка- лисичка, удивляясь моей непонятливости. – Сегодня он просто чужеземец, раб, а завтра- правитель. Благосклонность сильных мира сего нужно зарабатывать, когда они в тебе нуждаются. Ведь когда он взойдет на престол, будет уже поздно. Так, что запомни, дорогая, в его присутствии – ни-ни!

     - А вот сам он не прочь прибухнуть, - вмешался Колян, протягивая мне тарелку с жёлтыми колечками сушеных кальмаров.

     - Не болтай! – Настя шлёпнула парня пониже спины.

     - Я сам видел!

     Колян вернул лисичке шлепок, от чего та довольно взвизгнула.

     Я купалась, нежилась в потоках доброжелательности и дружелюбия.

     Ребята рассказывали о себе, шутили, предлагая то спиртное, то сладости. И я, наконец, расслабилась, почувствовала себя своей. Казалось, что кора отчуждённости, настороженности и недоверия, постепенно разрушается, обнажая тонкую, ранимую, но здоровую кожицу. Я каждой клеточкой впитывала тепло окружающей обстановки, вбирала ту энергию молодости, дерзости, надежд и стремлений, которой, наверное, пропитался даже воздух. Как долго мне не хватало всего этого! Ох, если бы не Ирина! К чему обманывать себя? Я ей завидовала. Ирина была здесь всеобщей любимицей. Перед ней не пресмыкались, не подлизывались и не льстили. Её просто любили, искренно, открыто, как любят младших сестрёнок, радуясь их успехам, оберегая от опасностей и прощая шалости. И она, эта ангелоподобная девочка, облитая лучами всеобщей любви, восхищения и нежности, чувствовала себя счастливой, сильной и уверенной в себе.

     Златокудрый ангел бойко выражал мнение, не сомневаясь в своей правоте, вступал в споры, делал корректные, но точные замечания, давал советы. И всё это у неё получалось легко, естественно, изящно, вызывая у меня стойкое желание придушить.

     К счастью, народа в огромной квартире Владимира собралось достаточно, чтобы переключиться с щебетания Ирины на общение с кем-то другим.

     - Вера, - Макс потянул меня за руку, уводя от парня, оживлённо болтающего о воспитании собак. – Все уже посмотрели, кроме тебя. А ведь ты ради этого к нам обратилась, верно?

     Мы вошли в комнату, где на широком мягком диване, полулежал Владимир, держа в руках телефон.

     - Садись и смотри, - сказал он мне, протягивая трубку. На его лице, совершенно незапоминающемся, простом, расцвела хищная улыбка, а в ореховых глазах вспыхнул огонёк весёлой ярости. Я уселась рядом, и тут же поморщилась, ощутив стойкий пивной дух, исходящий от Владимира.

     - Кот из дома, мыши в пляс, - подумала я, вспомнив предостережения Насти, на счёт нетерпимости вампира к спиртному.

     Камера телефона дрожала в чьих- то руках, от того изображение было нечётким, словно съёмка велась сквозь завесу водяных капель. Но, несмотря на плохое качество, я сразу же узнала Насибуллина. Верхняя губа, а вместе с ней и усики нервно дёргались, в глазах застыл неподдельный ужас, на побледневшем лбу выступили крупные капли пота. Крепко примотанный к спинке стула скотчем, сын второго секретаря казался беспомощным и жалким. Под ногами, между блестящих дорогих ботинок из натуральной кожи, недвусмысленно желтела лужица.

     - Вы знаете, что вам за это будет? – визжит он, шмыгая носом.

     Из правой ноздри тянется белёсая ниточка слизи. Насибулин мотает головой, в попытке избавится от неё, хотя бы вытереть о плечо, но скотч держит крепко. И единственное, чего добивается пленник, это попадания злосчастной сопли в рот. Невидимый собеседник усмехается.

     Массивный кулак, с сочным хрустом, врезается в аристократическое лицо, оставляя на месте носа кровавую кляксу.

     - Мой отец вас в порошок сотрёт! – орёт Насибуллин. – Уроды! Отправитесь в багроговые шахты.

     - Он нас не понял, - глумливо перебивает один из, скрывающих лицо, под чёрной маской. – Малыш, ты не сможешь это сделать. Давай-ка, Буран, сюда договор.

     Перед сыном второго секретаря кладут, уже знакомую мне бумагу. Кровь из носа капает на нарядный лист и принимается им с благодарным шипением.

     - Козлы!

     Из глаз парня катятся слёзы, смешиваясь с кровью, потом и слюной.

     - А теперь, - с нарочитым спокойствием говорит Владимир. – Когда ты поклялся на магической бумаге хранить наш маленький секрет, мы можем выложить тебе свои условия, и ты их, непременно, выполнишь.

     - А иначе, - вступает Макс. – Мы отрежем тебе твоё мужское хозяйство.

     В полумраке подвала блестит мясницкий нож.

     Тело Насибуллино начинает сотрясаться в конвульсиях животного, первобытного страха, зубы отстукивают дробь, лужа на полу ширится.

     - Сейчас звонишь главному врачу больницы и говоришь, что ты ублюдок и свинья, тупой баран и подлец. Просишь прощения у всего персонала, особенно у, несправедливо обиженной тобой, Веры Кузнецовой. Уверяешь, в полном отсутствии претензий к этой девушке. После чего, переводишь деньги, что перечислялись тебе всё это время, на её счёт.

     - Я не буду делать этого! – воет Насибуллин, едва ворочая языком.

     - Ещё как будешь.

     Владимир крутит перед окровавленным и залитым слезами лицом пленника очередной вампирской бумажкой, стараясь поймать каплю крови.

     - Вот я думаю, - тянет Макс, шаря у Насибуллина между ног одной рукой, другой же играя ножом в опасной близости от половых органов жертвы. - Что же мне взять в качестве трофея, шарик или фонарик? Чего тебе не жаль для старины Бурана, а, приятель?

      * * *

     - Почему Буран? – спросила я уже в машине.

     - Фамилия моя Буранов. Всё довольно банально, как видишь.

     Руки Макса уверенно лежали на руле, в салоне было тепло, а мрак плохо- освещаемых амгроведских улиц, настраивал на романтический лад.

     Прощание вышло тёплым. Мы расставались, как хорошие, пусть не друзья, но приятели. И в тот момент рукопожатий, объятий и поцелуев в щёчку, от изрядно захмелевших революционеров, я успела позабыть о том, что вскоре, подобно Золушке, я опущусь с небес на землю. Что меня ждёт сырая комната в общаге, пьяные соседи, вечная вонь, грязь, работа в больнице.

     - Сегодня Селик не смог прийти. – говорила Жанна. – Но в следующий раз появится обязательно. Тебе непременно нужно с ним познакомиться.

     - Зря от пива отказалась, - хохотал Андрей, опрокидывая в себя очередную баночку пенного напитка. – При будущем короле ты этого сделать уже не сможешь.

     - Ребята! – кричал кто- то из кухни, хлопая дверцами шкафчиков. – Ну кто опять листовки заляпал? Мы не для того их печатаем, чтобы использовать под рыбьи кости.

     - Блин! Листовки! – подхватило несколько голосов. – Пора их разбрасывать! Кто идёт?

     - Рано ещё! После двенадцати раскидаем.

     - Да к двенадцати часам ты так надерёшься, что собственное имя не вспомнишь.

     Шум, суета, смех и шутки. Как жаль было покидать всё это!

     Путь до общежития стремительно сокращался, и чем ближе я становилась к своему жилищу, тем явственнее вырисовывалась дальнейшая перспектива моих дружеских связей с революционным кружком.

     Я дала клятву молчания, расписавшись кровью, так, что выдать их СГБ уже не смогу. А больше им от меня ничего и не нужно. Какой прок революционному кружку от нищей мед. сестры? Денег нет, связей тоже нет, никакими полезными талантами не обладаю. Сомневаюсь, чтобы эти люди позвали меня к себе ещё раз. Вот только вдохнувший свежего воздуха, не захочет вновь возвращаться в затхлую темницу.

     Радио тихонько мурлыкало песенку о любви. Макс вёл машину, думая о чём- то своём.

     Как жаль, что мама не объяснила мне тонкости соблазнения мужчин. Может, она и сама не знала этих тонкостей? А может, стеснялась подобных разговоров. Не умею я кокетничать, говорить очаровательные глупости, ненавязчиво демонстрировать достоинства своего тела.

     - У тебя есть девушка? – спросила я напрямик, тут же испытав ощущение, сродни которому то, когда бросаешься с разбега в ледяную воду, с единственной мыслью : «Сейчас, или никогда!»

     - Нет.

     Я скорее почувствовала, чем увидела, как он нервно пожал плечами.

     - Странно, - с деланным удивлением проговорила я. – Обычно девчонки любят отчаянных парней.

     - Я не отчаянный, и в этом вся проблема, - с неохотой пробормотал парень.

      Макс удачно угодил в расставленную мной ловушку, и это меня приободрило.

     - С чего это ты взял?

     - Так сказала мне одна милая фея и упорхнула к тому, кто оказался более сильным, решительным и надёжным.

     Кем являлись эта самая фея и её избранник гадать не приходилось. Макс любил Ирину, а она выбрала Владимира. И теперь, отвергнутый поклонник живёт мечтами о прекрасной Ирине, ловит её взгляд, и млеет от звуков её голоса. Вот только здоровый молодой мужчина одними взглядами да улыбками, вопреки учению Платона, сыт не будет.

      - Там, в подвале, ты выглядел довольно брутально, - произнесла я, как можно серьёзнее, хотя при одном только воспоминании о ноже и перепуганном Насибуллине, начинал разбирать смех.

     - Ты, действительно, так думаешь,-

     Макс остановил машину, припарковавшись у какого- то неказистого магазинчика.

      - Конечно, - поспешила заверить его я. – Особенно эта фраза: « Чего тебе не жаль, а, приятель, для старины Бурана?»

     - Смеёшься, - недоверчиво, но уже без напряжения, улыбнулся Макс. – Я нечто подобное слышал в каком-то фильме.

     - Но ведь она прозвучала довольно эффектно, верно?

     Не давая опомниться ни себе, ни ему, я, преодолев небольшое расстояние между нами, впилась в горькие от пива и кальмаров жёсткие губы Макса. Ремень безопасности натянулся, давя пряжкой на живот, но я старалась не обращать внимания на эту мелочь.

     Поцелуй получался мёртвым, он не вызывал того трепета и желание раствориться в другом, как это было с Харвальдом. Вот только Харвальд- далеко позади, в недостижимом прошлом, а Макс- здесь, в настоящем. И благодаря отношениям с ним, у меня есть шанс выбраться из грязной ямы, зажить нормально, как живут многие, получить свою дозу любви и заботы.

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 25.

     - Мед. сестра не имеет право являться надушенной, - отчитывала меня старшая, скрестив на груди длинные худые руки.- На её лице не должно быть макияжа, а волосы она обязана прятать под чепцом.

     Бесцветные губы, с тоненькой чёрной полоской усиков шевелились резко, напоминая двигающиеся лезвия ножниц. Широкие кустистые брови всё теснее и теснее приближались к переносице, образовывая на ней глубокую складку. Сухой и жёсткий голос начальницы шершавым наждаком карябал по нервам.

      Да что за день сегодня такой?! От досады хотелось ломать всё подряд, орать и затыкать уши, а ещё лучше, съездить по рыбьей физиономии, ну хоть вот этой чудесной подставочкой для ручек.

     Старшая о моих желаниях ничего не знала, по тому продолжала отчитывать:

     - По санитарным нормам на рабочем столе медицинской сестры не должно находиться посторонних предметов.

     Длинные пальцы с короткими серыми ногтями брезгливо подняли с поверхности стола прозрачный кулёк леденцов.

     Взгляд Ольги Викторовны шарил по мне, вокруг меня. Я словно ощущала его липкое, холодное прикосновение. А при виде чашки с коричневой жижей на дне, губы начальницы растянулись, обнажив хищный оскал, подпорченных кариесом, зубов. И бесполезно объяснять, что это не мои конфеты, и чашка с недопитым кофе тоже не моя. Ты можешь говорить что угодно, приводить аргументы, забрасывать вопросами, но твои слова будут отскакивать, словно горошины от бетонной стены.

     - Медицинская сестра должна иметь ввиду…

     Ну всё! Довольно! Голова гудит, подобно колоколу, глаза щиплет от непролитых слёз. И эта колонна, наверняка думает, что моё подавленное состояние вызвано ни чем иным, как её занудной речью. Самоуверенная дура! Как бы ни так! Моя жизнь, к счастью или к несчастью, это уж как посмотреть, не ограничена лишь стенами этой провинциальной больнички.

     - А санитарные нормы распространяются лишь на меня?- спросила я таким же ленивым и монотонным голосом. – А то вся больница накрашенная да надушенная ходит.

     - На данный момент, я разговариваю только с тобой. Учись отвечать за себя, а не кивать на других.

     Обычно, подобный ответ со стороны начальства, всегда ставит в тупик. Не по причине глубокомысленности, оригинальности или правдивости произнесённых слов. Вовсе нет! Просто, услышав подобное, мы, невольно возвращаемся в детство, чувствуя себя маленькими, слабыми, зависящими от воли сильных, умных взрослых.

     И в другой раз, я бы смолчала, нацепила на голову уродливый чепчик, стёрла с губ помаду. В другой раз, но не сегодня! Ссора с Максом, невысказанная обида мешали правильно мыслить. Я прокручивала в голове нашу перепалку, представляла то, как скажу ему всё, что наболело за все эти месяцы и знала, что никогда не смогу это сделать. Из раза в раз буду давиться унижениями и обидой, собственной злостью и бессилием, давиться и глотать.

     - Вы говорите о мед. сестре, а не обо мне конкретно, по этому я и задала вам уточняющий вопрос.

     Властитель вселенной, как же мне всё это надоело! Постоянные придирки, недовольства и рутина. Хочу в отпуск!

     - Не паясничай, Кузнецова!- Ольга Викторовна каркнула, словно старая ворона. Ей только мультики детские озвучивать. – Ты же знаешь, что я могу…

     - Сделать мою жизнь совершенно невыносимой, - продолжила я, чем ещё больше разозлила начальницу.

     - Я тебя предупредила,- ворона тут же превратилась в змею и уползла.

     Я же, тяжело поднявшись, отправилась по палатам раздавать таблетки, обрабатывать пролежни и ставить клизмы.

     Утренний секс, в последствии обернувшийся скандалом, был, как всегда безрадостным. Максим растолкал меня за пол часа до будильника поцелуем, совершенно непрошенным, ненужным, неуместным. Влажные холодные руки, нелепо с неприятной суетливостью зашарили по телу. Они, как скользкие спруты, хватали за грудь, мяли живот, грубо тёрли пространство между ног, в надежде, что оно увлажнится. Дохлый номер! Меня никогда не возбуждали ласки Макса. В такие минуты я хотела, чтобы он поскорее вошёл в меня, доверяя народной мудрости: « Раньше сядешь- раньше выйдешь». Несвежее дыхание парня, заставляло морщиться, и я отворачивалась, избегая поцелуев. Наконец, после мучительной прелюдии, Макс вошёл в меня и торопливо задвигался. Просто бестолковая тряска, просто болезненное трение пениса о стенки вагины. Сизый свет из окна, лаянье соседской собаки, клокотание лифта, звон капающей воды в ванной, натужное дыхание любовника, скрип диванных пружин. Всё раздражает, не помогают даже мечты о Харвальде. Пол года назад, в самом начале наших отношений, мне удавалось отвлечься благодаря этим мечтам. Вместо Макса, я представляла своего вампира. Что именно его руки касаются меня, его губы целуют. Но сегодня, даже это средство оказалось бессильным. Мне было гадко. Да, нужно взглянуть правде в лицо. Ласки Максима, его близость, его запах мне противны. Всегда холодные и потные ступни и ладони, бледная кожа в мелких прыщиках, газы, выпускаемые им по ночам, вызывают отвращение.

     - Ты сухая! – крикнул он, вскакивая с меня. – Ты- фригидная дура! Скажи мне, скажи, на что ты годна? Тупая курица! Вечно недовольная, вечно угрюмая! Да на тебя смотреть тошно!

     Максим торопливо натягивал джинсы, застёгивал рубашку. Завтракать он не будет, поест в институте.

     Я лежала в темноте, обнажённая, униженная, не имеющая право на достойный ответ. А Макс продолжал изрыгать проклятия на мою голову, припоминая все грехи, что я успела совершить за этот месяц от сбежавшего молока до нанесённой обиды его матери.

     - Бревно! Ты не баба, а настоящее неотёсанное бревно!

     - А ничего, что у нас до поздней ночи сидела Ирина со своими подружками? Ничего, что мне с утра на работу? – решилась заговорить я.

     Вчера, отработав в ночную смену, я вернулась домой. Каждая клетка моего тела вопила об усталости, проклиная и дежурство, и родственников Лопуховой, и дежурного хирурга.

     Лопухова- сухонькая подвижная старушонка наелась лукового салатика, что тайком принесла ей сестрица. Сестра пациентки оказалась довольно щедрой, так как приготовила угощения на всю палату. Но старушка слишком любила лук, чтобы делиться им с товарками. Спрятавшись в кабинке туалета, она постаралась запихнуть в себя всё содержимое трёхлитровой банки. Ей это удалось лишь на половину и по тому. Язвенница Лопухова спрятала своё сокровище за бочком унитаза, решив доесть чуть позже. Ночью, у больной началась кровавая рвота. Старушка кричала от боли, громко молилась Властителю вселенной, переполошив всё отделение. Юлия Александровна- дежурный врач отсутствовала. Да и зачем приходить в ночную смену на работу, когда ты заведующая? Не царское это дело. По сему, бежать в хирургию, упрашивать местную медсестру разбудить мирно спящего хирурга, а потом объяснять и упрашивать его подняться к нам на пятый этаж, пришлось мне. Рвоту, кстати, тоже мне пришлось убирать, так как в эту ночь из санитарок дежурила Лидия Васильевна- кузина нашей старшей, и на мою просьбу прибраться в палате, санитарка ответила трёхэтажным матом и вновь погрузилась в сон, всхрапывая и причмокивая. Спустя пару часов скорая доставила в отделение мужчину с острой пневмонией. Мест в палатах не осталось, и я решила устроить его на раскладушке, но сладко спящие больные, почувствовав чужака на своей территории, тут же вскочили, требуя убрать лишнего человека.

     - И без того дышать не чем! – орали одни.

     - Нам что теперь, спотыкаться об него?! – негодовали другие.

     Я пообещала больным, найти бедному мужику другое место, но не сейчас, а утром.

     Еще через пару часов в отделении раздался телефонный звонок от заведующей. Юлия Александровна отчитала меня за то, что я не поставила её в известность о состоянии Лопуховой и прошляпила факт поглощения ею лукового салата.

     - Бездельница! Тупица! – кричала она. – Завтра же напишешь объяснительную!

     Я молча слушала её вопли, даже не стараясь себя защищать. Бесполезно! За время работы здесь, я уже давно уяснила – с начальством и его прихвостнями не спорят. Никто не станет тебя слушать, никому не интересна твоя точка зрения и рассуждения о справедливости. Ты- винтик в большом механизме, а винтики должны выполнять свою функцию, их не спрашивают. И уж если он сломался, погнулся, заржавел, то просто без сожаления выбрасывают, заменяя новым, крепким и блестящим.

     Сдав смену и получив нагоняй от заведующей и старшей, я с облегчением покинула здание больницы.

      По пути к нашей с Максом квартире, я предвкушала, как приму ванну, выпью чаю и завалюсь спать. Но мечтам не суждено было сбыться. Ирина, этот нежный златокудрый ангел поругался с супругом и припёрся плакаться, да не один а с группой поддержки. Вика и Лиза – лучшие подруги ангела наперебой утешали её, давали дурацкие советы, подливали вина. Рядом, подобно петуху в курятнике, распушив хвост отирался Макс. Шутил, сыпал анекдотами и байками, вызывая весёлый звонкий смех девчат. Вот такую картину я застала, вернувшись домой после смены. подобное уже бывало ни раз. Стоило Владимиру Степановичу снизить оценку своей жене, как та, обиженная, жаждущая сурово покарать вредного препода, что являлся по совместительству мужем, заваливалась к нам. Небольшое пространство кухни компанию студентов не устраивало, им хотелось обижаться на преподавателя с размахом. И не обращая внимания на то, что я уютно расположилась на диване, чтобы отправиться в царство Морфея, друзья включали музыку, смеялись и голосили, подпевая известной певичке. Но вчера Ирочка обиделась сильнее прежнего, и по этому решила остаться в нашей однокомнатной квартирке до поздней ночи, чтобы заставить своего благоверного волноваться.

     Усталость, слабость во всём теле, головная боль и сумбурность мыслей делали меня безучастной ко всему. Я даже не пыталась казаться вежливой и радушной хозяйкой. Да и какая я к чёрту хозяйка? Так, приживалка, постельная грелка и домашнее животное Макса. Хозяйка давно бы разогнала всех, я же, терплю, молча, безропотно. Ведь стоит мне хотя бы намекнуть Максу о своём недовольстве, то могу смело поковать чемодан и отправляться на поиски другого жилья. Да и, если честно, Макс не всегда такой. Он бывает внимательным, вот на прошлой неделе, например, встретил меня после работы. Мы можем подолгу говорить о чём-нибудь, смотреть фильмы. Да и чем я ещё могу удержать Максима, кроме своей покорности? Вера Кузнецова- девушка удобная в применении, мягкая и комфортная, как детский подгузник или женская гигиеническая прокладка.

     - Этот вечер нужно просто пережить, - уговаривала я себя, чувствуя, как в голове болезненно взрываются бомбочки.

     Но вечер длился, длился и длился. Во втором часу ночи пожаловал Владимир. Выволочку получили все и Макс, не сообщивший ему о местонахождении жены, и подружки и, конечно, сама Ирина. Были слёзы, взаимные обвинения, споры, аргументы и примирение.

     И вот, стоило мне забыться тяжёлым, глухим, словно каменная стена, сном, как влажные и холодные руки Макса вернули меня в неприглядную реальность.

     Язык во рту кажется неповоротливым, веки то и дело норовят опуститься, мысли скользкими гусеницами переползают с места на места, не поймать, не ухватить.

     Вхожу в третью палату с подносом.

     - Турханова, получите свои таблетки!

     На кровати лежит женщина- гора. Огромный живот, обтянутый голубой тканью в мелкий красный горох, вздымается в такт дыханию. На лице застыло выражение глубокой скорби, огромная ручища свисает с кровати. Другую же руку бережно, словно она сделана из тонкого фарфора, любовно сжимает худенькая девушка в коротком шерстяном платье. Увидев меня, девушка резко подскакивает. Табуретка с грохотом падает на пол.

     - Что вы даёте моей матери! – пронзительно визжит она, подбегая ко мне и выхватывая поднос с лекарствами.

     - Препараты, улучшающие пищеварение, - обескуражено отвечаю я, стараясь выхватить поднос из рук девицы.

     - Вы травите её! Я читала об этих таблетках, у них столько побочных действий! Существуют другие, они дороже, но не столь губительны.

     В голове взрывается салют. Жёлтые огоньки стреляют, красные грызут мозг изнутри, зелёные раздуваются, грозясь разнести черепную коробку на части.

     - Все вопросы по поводу назначенного лечения вы можете задать своему врачу, - флегматично отвечаю я.

     

     Но девице хочется скандала. У неё слишком плохое настроение, чтобы вести мирные переговоры с врачом. Она нашла повод, нашла объект для битья и изрыгания проклятий.

     - Не нужно разговаривать со мной так, будто бы делаете мне большое одолжение! – тон её голоса становится выше сразу на три октавы. – Поверьте, я поставлю вас на место! Я научу вас, вонючих санитарок, вежливому отношению. У меня такие связи в СГБ, вам такое даже не снилось! Вы воруете дорогие лекарства, а дешёвкой травите мою мать. Вы сядете за воровство, уж я то постараюсь!

     Палата гудит. Каждая из женщин тут же вспоминает , как её тошнило после таблеток, как болела голова.

     Я выхожу в коридор. Слышу, как из комнаты персонала доносится беззаботный смех Кируси и компании, как о чём-то горячо рассказывает старшая.

     - Опять сидят, опять едят, - вяло отмечаю я и открываю следующую дверь.

     - Сестра! – кричит бородатый скандальный мужик в спортивном костюме. – Где вы ходите? Петровичу пора систему снимать. Там уже лекарство давно закончилось. Совсем работать не хотят!

     - И постельное бельё сменить хорошо бы, уж седьмой день на нём лежу, - кряхтит лысенький приземистый старичок.

     Раздав таблетки мужчинам, открываю следующую дверь. За ней то же самое, духота, от множества немытых тел, источающих запах болезни и страданий, недовольные лица, жалобы, угрозы, требования.

     Тусклые лампочки под сводами жёлтых потолков, стены, грубо обмазанные синей краской, вздувшийся от старости и потопов, линолеум, скрипящие кровати с посеревшим от частой стирки бельём.

     - Эй! – доносится задорный мужской голос со стороны сестринского поста. – Принимайте гостя!

     Узнаю Кирюху- фельдшера со скорой. Привёз нам очередного больного с гастритом или бронхитом.

     - У вас в отделении только ты работаешь что ли? – спрашивает он, когда я подбегаю к нему с подносом не розданных таблеток. – Вон, у тебя полный поднос всяких снадобий.

     Кирюха кивает на гору упаковок.

     Неопределённо пожимаю плечами.

     - Нет, подруга, так дело не пойдёт. Ты видишь, какого жениха я вам привёл?

     На деревянной лавочке сидит обросший мужик в грязной фуфайке, заляпанной рвотными массами, спутанные волосы, тремор рук. Да уж, жених завидный, ничего не скажешь!

     - Да у тебя пол дня уйдёт только на то, чтобы это чудо отмыть да вшей вытравить. Давай, зови своих товарищей по несчастью. Ибо работа в медицине, и есть самое настоящее несчастье. И мы, по глупости сунувшиеся в этот ад, обязаны помогать друг другу, разделяя муки нашей профессии поровну.

     Хороший парень этот Кирюха, весёлый, простой, открытый. А низкий рост, брюшко и торчащие во все стороны жидкие волосёнки- не беда. Уверена, Кирюхина жена просто не замечает всех этих мелочей и любит своего фельдшера за добрый нрав, лёгкий характер и чувство юмора.

     Решительно направляюсь туда, где звенят ложки, и раздаётся смех. Кирюха прав, я не могу выполнять всё одна. В конце концов, мне тоже хочется и есть, и пить.

     - Там Кирюха приехал, - тут же прыгаю с места в карьер.

     В комнате персонала висит дух тушёной капусты, солёных грибов и жареной картошки. Спины, обтянутые белыми халатами, чуть напрягаются, но ни одна из голов не оборачивается в мою сторону. Сёстры во главе с Юлией Александровной продолжают активно работать челюстями, делая вид, что не замечают меня.

     - Кирилл приехал! – рявкаю я. – Бродягу какого-то привёз!

     - И что?

     Голова старшей, увенчанная высоким чепцом поворачивается в мою сторону. В уголках её сухих бесцветных губ поблескивают капельки жира.

     - Я в этом отделении работаю не одна!

     Голос мой дрожит, но не от страха или робости, а от гнева.

     - Работает она, - фыркает Кируся, обводя взглядом сидящих подле неё подруг. – Да ты вообще ничего не умела, к больным боялась подойти, а теперь, гляди -ка, голос прорезался.

     - А ночью давеча,- вступает Лидия Васильевна с набитым капустой ртом. – Будит меня, мол: « Рвоту убери». Вот так нахалка!

     Напустив на себя гордый и независимый вид, я беру с полки свой бокал, наливаю в него кипятка, кидаю пакетик с чаем и усаживаюсь рядом с заведующей. Та брезгливо отодвигается.

     - Ты чего это уселась! – грохочет Ольга Юрьевна. На тонком сморщенном лице проступают красные пятна негодования. – Принимай больного!

     - Я устала, - отвечаю, ровно и спокойно, или это только мне кажется, так как на самом деле, меня трясёт. От обиды, от гнева, от страха, что все они победят. Ведь я одна, а их целый коллектив. А мыть бродягу, вытаскивать гнид из его буйной шевелюры ох как не хочется.

     - Медицина- это кровь, гной, рвота и пот! – высокопарно восклицает старшая. – Помогать страждущим –твой святой долг, твоя обязанность.

     - А каковы ваши обязанности? А каков ваш святой долг? - усмехаюсь я, делая большой глоток чая. – Кофейком целыми днями баловаться?

     - Эй! Вы там вымерли? – Кирюха больше не смеётся, он раздражён. Всё верно! У него в машине, небось, ещё штук пять вот таких красавчиков, у кого перелом, у кого черепно-мозговая травма, а у кого острый живот.

     - Кузнецова! – железом по стеклу скрежещет Юлия Александровна. – Ты собираешься здесь работать, или мечтаешь уволиться?

     Одариваю начальницу гаденькой ухмылочкой и возвращаюсь к своему чаю. Вкуса я не чувствую, но пью с таким видом, будто бы сам Властитель вселенной угостил меня небесным напитком.

     Понимаю, что если выйду к больному, то навсегда обреку себя на унижения, насмешки, и отныне, любая, самая чёрная работа, будет моей и только моей.

     - А если не пойдёшь, - шепчет внутренний голос. – То тебя уволят.

     - Плевать, - отвечаю я.

     И от этой мысли становится легко. Буду искать новую работу, изучать объявления в газетах, но ведь у меня теперь есть Макс, есть Владимир, который поможет, не даст пропасть. О ссоре с Максом вспоминать не хотелось. В конце концов в каждой паре случаются конфликты.

     - Иди ты, Кира, - наконец говорит старшая.

     Кируся нехотя поднимается со своего места, бросает на меня взгляд, полный ненависти и уходит.

     - Сама уйдёшь, или доложить в СГБ, обвинив в вольнодумстве? – будничным тоном спрашивает Юлия Александровна.

     - Иди ты в жопу! - отвечаю я, ставя бокал на стол.

     От чего то, когда мечтаешь уйти от туда, где тебе плохо, то во всех подробностях представляешь, как выскажешь каждому всё, что о нём думаешь. Как будешь бить своих обидчиков, наотмашь, словами, смотреть, как их глаза наполняются слезами. На самом же деле, всё гораздо проще. Ты уходишь тихо, а в душе слегка поскуливает тревога: «А вдруг, я делаю ошибку? А вдруг я не права?» И становится, немного жаль, ведь ты уже привык к распорядку дня, к каким-то мелким, незаметным в суете будней, радостям.

     Сизая крупа летит в лицо, колет глаза. Дыхание перехватывает от ветра.

     -Меня сейчас уволили? Я осталась без работы? Максу это не понравиться, - думаю обо всём этом вяло, отстранённо, словно не о себе. Холод и усталость не дают упорядочить мысли. Да что уж там? Я даже расстроиться сейчас как следует не могу. Осознание прейдет чуть позже, накроет душным одеялом безысходности, оглушит паникой. А пока, я просто иду по улице, переставляя ноги, слыша гул машин, хруст снега под ногами, прячу лицо в воротнике куртки и кляну себя за то, что не купила, более тёплую шапку.

      * * *

      Только достав из сумки ключи, я вспомнила, что сегодня среда. Чёртова среда! Именно в этот день недели Макс встречается со своей мамой. Мне же, до окончания их встречи, входить в квартиру строго запрещено. По тому я и задерживаюсь на работе, чтобы не мёрзнуть во дворе и не шататься без дела по холодным улицам, с завистью глядя на уютный жёлтый свет, льющейся из окон пятиэтажек.

     Вот только сегодня, работы я лишилась, и пережидать еженедельное, трогательное свидание матери и сына, мне было негде.

     Ветер качал голые деревья, гнал по тротуарам позёмку, скрипели фонари на столбах, рассеивая сизый мрак своим скучным, бледным светом. В морозном воздухе застыл густой запах бензина и амгры. Люди, похожие на неотёсанные бревна, в своих тяжёлых, бесформенных одеждах, спешили по домам, в тепло, к свету, к горячему чаю.

     Пальцы рук начали замерзать, пальцев ног, я уже не чувствовала. А до конца свидания ещё целых три часа. Максим, наверняка, поит свою матушку чаем, а та, потчует его, принесёнными пирожками и ватрушками. Ой, нет, не надо сейчас о ватрушках и о чае с пирогами тоже не надо! В животе заурчало, желудок взбунтовался, требуя пищи. В магазин, что ли зайти, купить конфет? Хотя лучше не стоит, потерплю. Иначе, завтра не смогу обзавестись сыром, а сыр важнее сладостей. Деньги нужно экономить, если я не хочу вновь оказаться у Миланы.

     В самый первый день, нашей с Максом совместной жизни, я летала, как на крыльях. Хотелось обнять весь мир. Всё, даже больничная рутина, даже амгроведский полумрак за окнами, даже коллеги и начальство, казались мне пусть не прекрасными, но хотя бы вполне сносными. Я никак не могла дождаться окончания рабочего дня, всё думала, что бы такого приготовить Максиму на ужин, как встретить его?

     Попросить у Максима денег на продукты я не решилась, справедливо рассудив, что о бюджете нашей семьи можно поговорить и в другой раз. А сегодня- праздник, а значит, день сюрпризов и романтики.

     С трудом, дождавшись окончания рабочего дня, я бросилась домой, чтобы распотрошить свою копилку. Новая шапка может и подождать, гораздо важнее купить продукты для предстоящего ужина.

     Обжарив куриные шейки с картофелем и морковью, нарезав салат из капусты и зелени, расставив столовые приборы и разлив по бокалам вина, я зажгла свечи и уселась ждать. Да, вино было дешёвым, не настоящим, да и откуда в Амгроведске найтись хорошему вину? Но ведь не в этом дело, правда?

     Языки пламени трепетали во тьме, запах еды дразнил обоняние, за окном сигналили машины, а Максим всё не шёл. Его мобильный отвечал мне механическим голосом, сообщая, что абонент недоступен.

     Я прошла в комнату, включила телевизор и тупо уставилась в квадрат экрана, где сообщалось о нововведениях великого триумвирата.

     Желтенко, Зеленухин и Синявский, вновь закручивали гайки. Теперь, они решили ввести налог на выезд из города. Тому, кому приспичит покинуть пределы своей малой родины, нужно будет зарегистрироваться в приёмной СГБ и заплатить налог на выезд. Так же, увеличивался рабочий день, и теперь, люди должны будут трудиться десять часов, вместо положенных восьми. Чтобы для разработки сверхмощного оружия против Далера, Человеческому государству хватило денег, возникла необходимость в сокращении лишних людей. Лишними людьми великий триумвират считал учителей- предметников, врачей, медицинских сестёр и уборщиц, а так же дворников, сантехников и электриков. Тяжело больные люди, калеки и глубокие старики будут содержаться в специальных приютах, дабы не оттягивать на себя денежные средства здорового, трудоспособного населения. О налогах на роскошь, каковой станут являться тёплая одежда, бытовая техника и автомобиль, я дослушать не успела, так как в замочной скважине заскрежетал ключ.

     - И что это такое? – спросил Макс заглянув на кухню и ставя на табурет огромную хозяйственную сумку.

     От Макса веяло высокомерием, раздражением, казалось, дотронься, и тебя пронзит разрядом электрического тока.

     - Праздничный ужин, - растеряно проговорила я, ещё не понимая, как следует реагировать на холодный, чуть насмешливый тон Макса.

     - И по какому поводу, Вера?

     Парень принялся вынимать из сумки лотки и коробочки.

     - Я думала мы отметим…

     - Совместное проживание? – улыбка Макса стала злой, а в глазах блеснул огонёк досады, словно он чего-то ждал и не дождался. Может быть ему не ужина хотелось? Ох, вот не умею я обращаться с мужчинами! Все мои знания ограничены дешёвыми романами в мягкой обложке, благо, хоть их читала.

     - Давай договоримся, Вера, - парень выплюнул моё имя, словно надоевшую жевательную резинку. –Ты можешь питаться, чем хочешь, хоть капустой, хоть замёрзший картошкой по бросовой цене, пей пойло, на подобии того, что стоит сейчас на моём столе, если собственной печени не жаль. Я же буду питаться тем, что готовит моя мама, и травиться всякой дрянью для нищебродов не собираюсь.

     И когда я узрела то, что было приготовлено с любовью мамочкой для любимого сыночка, ощутила себя жалкой нищенкой, самозванкой и наивной дурой.

     Там была и красная рыба, запечённая в фольге, и креветки в белом вине, и ломтики спелых томатов, и бруски пупырчатых огурцов, и куски мяса, посыпанные свежей пряной зеленью. Куда уж моим Куринным шейкам да капустному салатику? Запахи деликатесов щекотали ноздри, навевали воспоминания о той, другой, жизни.

     - Вот как питаются защитники и освободители бедных и угнетенных?- невесело усмехнулась я. Стало обидно, до слёз, до желания уйти в амгроведский сумрак, громко хлопнув дверью. Для него наше совместное проживание, наши отношения ничего не значат. Ему плевать на то , сколько денег я потратила на этот проклятый стол, на то, как я старалась, ждала, зажгла свечи.

     - Закрой рот, - зашипел Макс, легонько, но довольно унизительно встряхнув меня за ворот халата. – Не смей обсуждать действия моей матери.

     Весь вечер Максим не разговаривал со мной, не обращал внимания на мои попытки извиниться. Меня же терзало чувство вины.

     - Вот дура! - ругала я себя. – Макс привык к хорошей, качественной пище, и с какой это стати, он должен давиться едой для бедняков? Да, мне хотелось праздника, а вот Максу его не хотелось. Разве он обязан радоваться, когда радуюсь я? Он- свободный человек и имеет право на собственные эмоции.

     Получила я прощение от Макса только на следующее утро, и впредь, зареклась перечить ему. И пусть я не смогу баловать своего мужчину вкусной едой, но вот удобной, дарящей душевный комфорт стать смогу. «Не спорить, соглашаться и поддерживать во всём»- вот мой девиз, моё кредо, моё предназначение.

      С матерью Макса я познакомилась спустя неделю.

     - Я мать Максима, - с порога заявила мне статная женщина в шубе из серого меха. В черноте её волос блестели крупинки амгроведского снега, ярко-красные губы кривились в презрительной усмешке, огромные карие очи смотрели снисходительно, с налётом гадливости и брезгливости.

     - Проходите.

      В горле стало сухо, захотелось глотнуть воды. Я тут же вспомнила о том, что забыла помыть плиту, и теперь эта дама увидит жирные пятна вокруг конфорки. Да и крошки под ногами скрипят, и Макс разбросал одежду, собираясь в институт.

     - Ты приглашаешь меня в мою же квартиру? – усмехнулась дама, снимая шубу и вешая её на крючок.

     Значит, надолго, значит придётся общаться с ней, пока не явится Макс. Прихожая показалась мне ещё уже, чем была на самом деле. Мать Макса заполнила собой всё пространство. Большая, в красном балахоне, окутанная запахом розы, кедра и мускуса. Этой женщины было много, слишком много.

     - Ох, не думала я, что у моего мальчика такой плохой вкус. Надеялась. он выберет девочку получше. Ну да ладно, это его жизнь и его личное дело.

     Я стояла перед этой роскошной женщиной, в золоте, фирменной одежде, и не знала, куда деть взгляд, чувствуя себя несуразной, ничтожной и жалкой в своём домашнем халатике, с булькой на голове и цыпками на руках.

     - Может, чаем напоишь? – усмехнулась дама.

     Я прошлёпала на кухню, чтобы поставить чайник, но мамаша, последовав за мной, опередила. Выхватила чайник из рук, резко развернула кран, набрала воды.

     - Запомни, девочка, здесь хозяйка- я. Даже не Макс, а именно я. Так что, не смей брать вещи своими гаденькими ручонками в моём присутствии.

     -Но вы же сами попросили поставить чайник, - проговорила я, чувствуя, как начинаю закипать.

     - Я? Тебя? Просила? – дама уселась на табурете, закинув ногу на ногу и взглянула на меня так, как разглядывают насекомых. – У тебя в носу козявка застряла, пойди в ванную и вытащи, я не могу на это смотреть.

     - Пусть вы мать Максима, и хозяйка этой квартиры, но это не даёт вам право…

     Голос звенел. Как же хотелось ответить этой индюшке так же спокойно, с достоинством. Но нет, голосовые связки выдавали и мою обиду, и мою робость, и, тайное желание понравиться этой даме.

     - Даёт, - мамашка неторопливо достала из сумочки портсигар, изящным жестом извлекла тонкую сигарету, щёлкнула зажигалкой и закурила. По кухне поплыл приятный ментоловый аромат. Тонкие колечки дыма поднимались к потолку.

     Она сейчас походила на дракона, большого, красного, готового защищать свою сокровищницу, и уверенного в своей силе.

     - Макс молод, у его тела есть потребности, которые нужно удовлетворять, - заговорила она после очередной затяжки. – Я готова позволить ему эти маленькие слабости, ведь, сколько бы шлюх он не укладывал к себе в постель, мой сын останется моим. А теперь, дорогуша, даю тебе три минуты, чтобы одеться и убраться отсюда.

     - Ну, уж нет, - ответила я, усаживаясь на другой табурет. – Пусть Макс решит сам, уходить мне или остаться. Я живу не с вами, а с ним.

     - За Максимку, деточка, всё решаю я и только я. А гулять на улице, пока мы с сыном беседуем и обсуждаем семейные проблемы, ты будешь каждую среду. А каждую пятницу, я буду проверять состояние квартиры, и в этот день ты обязана присутствовать. Итак, время пошло, собирайся и выходи из квартиры!

     Мясистая длань звонко ударила меня по щеке.

     - Комар, - улыбнулась дракониха с видом спасительницы, предупреждая вспышку моей ярости.

     Чёрная точка на одном из жирных пальцев. Она размазывается, дробиться. Расплываются и золотые перстни, горящие в свете электрической лампы, и линии на розовой ладони.

     - Я тебя спасла, - самодовольно произносит дракониха. – Этот комарик родом из Далера и прилетел за твоей кровью, моя дорогая. Ты должна быть мне благодарна.

     - У меня прививка, - отвечаю я, давя в себе и обиду, и горечь и желание вцепиться в волосы этой надушенной, увешанной золотом толстухи.

     Вот и ещё одна возможность встретиться с Харвальдом упущена. А ведь я ждала этого комара, каждый день. Мне, порой мерещился, характерный писк и прикосновение маленьких крылышек.

     Гудок клаксона вырвал меня из воспоминаний. Белый автомобиль остановился прямо у подъезда.

     - Садись, - махнула мне Ирина. – Сейчас к нам поедем.

      В машине было тепло, и я почувствовала, как оттаиваю, как по венам бегут колючие мурашки удовольствия, как мутится в голове.

     - Ох, ну и мороз сегодня, - щебетала Ирина. – И не холодно тебе в этой шапчонке на рыбьем меху?

     Будто бы у меня есть деньги на что- то другое. Все мои сбережения были потрачены на злосчастные куриные шейки, капусту и вино.

     - Вид у тебя, краше в гроб кладут. О, дорогая, так нельзя. Нужно отдыхать, заниматься любимым делом. Ну да ладно, потом об этом поговорим. Сегодня состоится собрание. Прибыл Эвил, привёз договор от вампиров. Представляешь, скоро свершится революция! Мы свергнем триумвират! Ну, где же Макс? Все собрались и ребята, и Селик. Только вас двоих ждём.

     - К Максу мама приехала. Она каждую среду приезжает, сына навестить, - не удержалась я от маленькой мести.

     - Мама, - Ирина недовольно фыркнула, похоже, с характером его маменьки она была знакома. – Нашёл время! Знает ведь, что сегодня собрание.

     - Я бы позвонила ему, но Макс и его маменька недовольны будут, - подливала я масла в огонь.

     Стало жарко, и я расстегнула куртку и сняла шапку. Окно запотело, и сквозь муть был виден лишь тёмный силуэт дома, да пятно уличного фонаря.

     - Сама позвоню, - тявкнула Ирина, досадуя на мою бесхребетность. Именно этого я и добивалась.

     После серии длинных гудков, на том конце раздался мужской голос, недовольный и даже, слегка, напуганный.

     - Макс, ты нас подводишь, - сходу начала Ирина. – Здесь судьба страны решается, а ты…

     Макс о чём-то просил Ирину, долго говорил, подобострастно поскуливая.

     - Не правда, Максим, не ври пожалуйста, никакой температуры у тебя нет! – сталью в голосе Ирины можно было резать чёрствый хлеб. – У тебя еженедельная встреча с мамой. Я понимаю, что это важно, но пойми, на сегодняшнем собрании должны присутствовать все, без исключения.

     Вновь скулёж, оправдания со стороны маменькиного сыночка, а потом тишина.

     - Сейчас явится, - удовлетворённо произнесла Ирина, кладя телефонную трубку в сумочку.

     Не прошло и пяти минут, как в салон машины, подобно разъярённому медведю ворвался Макс. На кого он собирался обрушить свой гнев, сомнений ни каких не было, точно не на Ирину.

     Пылающий дьявольским огнём взгляд Макса сулил мне жестокую расправу, но не прямо сейчас, разумеется, не при Ирине. Её тонкая душевная организация этого не вынесет. А вот я всё стерплю. По сему, ждёт меня расплата лютая, неминуемая. И от мыслей об этом, во рту стало горько, а в животе скрутился противный холодный комок дурного предчувствия.

     

      * * *

     Селик зачитывал пункты вампирского договора, а на огромной кухне Владимира, наверное, впервые стояла тишина, нарушаемая лишь нервными покашливаниями со стороны собравшихся.

     Я никак не могла сосредоточиться на том, о чём говорил вампир. В голове билась одна единственная мысль:

     - Далер! кто-то из сидящих здесь отправится в Далер. Может, этим счастливчиком окажется долговязый очкастый Лёнька, или Жанна? Кто-то, но, наверняка, не я.

     С раздражением и завистью я оглядывала ребят. Никто из них не испытывал волнения, подобно моему. Они были заинтересованы, заинтригованы. Колька грыз орешки, Лёнька допивал пиво из жестяной банки, Ирина важно кивала словам, произнесённым Селиком.

     - Итак, - Селик отложил договор и скрестил руки на груди. – Король Далера ожидает представителей от нашей организации. Давайте решать, кто отправится за оружием?

     - Я должен там присутствовать в любом случаи, - спокойно и сдержанно, как всегда, изрёк Владимир.

     - Одного я тебя не отпущу!

     Ирина вскочила со своего места и прижалась к Владимиру, словно тот собрался лететь в Далер прямо сию минуту.

     - Кто с нами? – спросил Владимир, поглаживая жену по спине с восхищением и благоговением.

     Кухня наполнилась криками, шумом. Вопреки моим ожиданиям, революционеры не слишком то желали отправляться в путешествие.

     - Я никак не могу, - с деланным сожалением произнёс Лёнька, разгрызая очередной орех. – На мне распространение листовок.

     - Владимир, я бы с радостью, - сигаретный дым в руках Жанны, сизой вьющейся струйкой поднимался к потолку. - Кто останется организовывать беспорядки на улицах?

     - А у нас концерт послезавтра, билеты уже розданы, как-то некрасиво получится, если мы поклонников своих подведём, - лениво протянул патлатый Антоха- лидер местной рок группы. Ребята из запрещённой группы под названием «Амгроведские вампиры» давали закрытые концерты в заброшенных клубах и кабаках, имеющих дурную репутацию. Песни им писал Селик, и все они были посвящены либо Далеру, либо нелёгкой жизни самого огненного мага, либо обличению триумвирата и СГБ.

     Громкие голоса, запах пива и солёных орешков, табачный дым, летящий к потолку, свет люстры, тёмный квадрат окна.

     - Я поеду.

     На какое-то мгновение на кухне воцарилась тишина, лишь гудел холодильник, да тикали настенные часы. Лицо Макса неприятно побелело, подбородок нервно затрясся, а в прищуренном взгляде застыла злоба.

     - Закрой рот! - процедил он, и это было услышано всеми присутствующими.

     В лицо бросилась краска стыда. Он часто грубил мне при посторонних, либо, с упоением садиста, начинал рассказывать о моих мелких неудачах и промахах.

     - А ну положи бутерброд! – прикрикивал он, когда все мы собирались за столом в гостях у кого-то из его друзей. – Что ты, самая голодная ? Не позорься!

     Я отдёргивала руку от, разложенного на столе угощения, а потом, целый вечер сидела тихая, боясь поднять глаза, давясь слюной и уже ничему не радуясь.

     - Вер, ты чего такая угрюмая? – спрашивал кто-то из ребят. – Давай я тебе колбаски положу.

     В такие моменты мне хотелось плакать, и я, ещё острее, ощущала своё одиночество, свою ненужность и никчёмность.

     - Правильно! – поддержал меня Колян. – Молодец, Верка!

     - Конечно, пусть Вера едет! – подхватили сразу же несколько голосов.

     Владимир подбодрил меня улыбкой, а Ирина покровительственно погладила по волосам, а затем обратилась к Максу:

     - Вот видишь, Максим, твоя девушка оказалась смелее тебя.

      - Я тоже еду, - выдавил из себя парень. – Владимир мой друг, и быть рядом с ним- мой долг.

     - За удачную и благополучную поездку! – провозгласил тост Игнат, поднимая свою банку с пивом.

     - Урра! – выкрикнули мы, поднимая банки.

     Я почувствовала, как напряжение этого дня покидает меня, и причиной тому был вовсе не пенный напиток. Ожидание поездки, её предвкушение, что может быть лучше? И пусть я не встречу там Харвальда, ведь Далер- страна пусть и маленькая, но всё же страна, а не какая-то деревушка. Но увидеть вновь море, горы, высокое пронзительно- синее небо, вдохнуть чистый воздух, наполненный сладкими ароматами трав, пройтись под сенью платанов и самшитов, это ли не счастье?

     Я смеялась над анекдотами, пила и пела песни вместе со всеми.

     - Люблю тебя, мой город кипарисов, - пел Антоха, перебирая гитарные струны, и наши голоса, нестройным хором вторили ему. – Зелёных пальм, перекидных мостов.

     Рассветов бирюзово-золотистых

     И бронзовых закатных вечеров.

     Где в травах надрываются цикады,

     Где звёзды россыпью на бархате небес,

     Где над балконом лозы винограда,

     Где сердце в ожидании чудес.

     Где утром вас разбудят крики чаек,

     Где запах моря в ветре озорном,

     Где песни, крики, музыка ночами,

     А безмятежность и неторопливость днём.

     Последний куплет песни, мне был наиболее близок, созвучен моему душевному состоянию. И его я пела с особым удовольствием, ни чуть не смущаясь отсутствием голоса:

     - В чужом краю зима приходит рано,

     В чужом краю тревожно по утрам.

     В чужом краю метели и туманы,

     Холодный ветер лупит по щекам.

     Но вечером морозным, непроглядным,

     Когда от боли разрывает грудь.

     Я вспоминаю, есть на свете Далер,

     И я когда ни - будь туда вернусь.

     Следующую песню пели все, без исключения, даже Селик и угрюмый Макс:

     - Если я умру, то тебя не оставлю,

     Ради нашей любви я на всё готов.

     Если я умру, то стихией стану,

     Выбирай любую из четырёх.

     Припев уже не пели, а кричали, весело, задорно и отчаянно:

     

     

     -Если буду огнём, то тебя согрею,

     Если буду дождём – смою слёзы твои.

     Если буду ветром, печаль развею,

     Ну, а буду землёй- расцветут сады.

     Второй куплет знали не все, лишь Антоха с товарищами, я и Селик.

     Не сгоришь в огне, в море не утонешь,

     Не простудишься от сквозняка.

     Я останусь с тобой, даже если прогонишь,

     Я останусь с тобою на века.

     Вечер получился тёплым, добрым, шумным и весёлым. Ребята желали нам удачи, хвалили меня за смелость и решительность, Владимир и Селик благодарили за поддержку.

     Покинули мы с Максом гостеприимное жилище нашего лидера лишь тогда, когда стрелки часов перевалили далеко за полночь.

     Всю дорогу Максим молчал, но стоило нам перешагнуть порог квартиры, как парень решил дать волю эмоциям.

     - Безмозглая тварь! – орал он, швыряя меня то на диван, то на пол, ухватив за шиворот.

     Я, даже не пытаясь сопротивляться, болталась в его руках, подобно тряпке, а перед глазами маячили то уличные фонари, заглядывающие в окна тёмной квартиры, то силуэт шкафа, то спинка дивана.

     - Это за позор перед Ириной! Это за идиотскую инициативу с поездкой. Это за то, что открыла свой рот перед ребятами.

     Моё лицо билось о подлокотник дивана, нос утыкался в обивку, пропитанную запахами жилища, тяжёлых духов мамашки и туалетной воды Макса. Больно не было, просто неприятно и унизительно.

     Кто сказал, что крик- проявление страха? Нет, я с этим утверждением не согласна. На крик переходит тот, кто уверен в своей силе, в своей безнаказанности, тот, кто не боится осуждения либо разрыва отношений. Крикун позволяет себе быть заметным, громким, наполняет собой окружающее пространство. Макс орал, брызгая слюной, и лицо его в темноте, казалось жутким, призрачным.

     - Сучка, сучка, сучка. Посмотри на себя, да от твоего вида тянет блевать. Ты- уродина, жалкая приблудная потаскуха, которую я приютил из жалости. Да ты мне зад целовать должна!

     Узкая ладонь макса бьёт по губам, и я ощущаю солоноватый вкус своей крови. Молчу. Терплю. Это буря, а буря проходит, и вновь наступает ясный погожий денёк. Нужно только переждать. После вспышек гнева, обычно, Максим успокаивается, обстоятельно и дотошно раскладывает по полочкам мою неправоту, выслушивает извинения, а потом разговаривает и шутит, как ни в чём ни бывало. Руки Макса швыряют меня на пол, и я больно ударяюсь затылком. Стискиваю зубы, чтобы не заскулить, иначе Максим разозлиться ещё больше.

     В меня летят подушки, одежда, тапочки. Я отползаю в угол, сижу скрючившись, стараясь казаться незаметной.

     Наконец, парень успокаивается, уходит в ванную, и я слышу, как из крана льётся вода.

     Давлюсь рыданиями, вытираю слёзы ладонями, облизываю корочку запёкшейся крови на губах. Завтра, Максим вновь превратиться в весёлого, добродушного парня. Мы весело и дружно будем собирать чемоданы, звонить Ирине и Владимиру, посмотрим фильм. Именно за эти счастливые, светлые, лёгкие мгновения, я терплю и унижения, и побои. Ради сидений у телевизора в обнимку, когда в окно стучится ветер, а в нашем маленьком мирке тепло и спокойно. Ради прогулок бесцельных и неспешных по холодному сизому Амгроведску, я делаю всё, что хочет Макс. Он желает, чтобы в квартире всегда была чистота, и я поддерживаю чистоту. Он требует, чтобы я любила и уважала его мать, и я её люблю, вернее, делаю вид, что люблю. Ему нужно, чтобы я восхищалась Ириной, и я восхищаюсь. Максим жалуется, что у него постоянно мёрзнут ноги, и я, к его возвращению, грею ему тапочки, как, если верить его рассказу, всегда делала мама. Мне хочется верить, хочется думать, что у нас семья. Самая настоящая, где жена заботится о муже и хранит домашний очаг. И порой, у меня получается себя в этом убедить.

     Я не люблю Макса, а он не любит меня. Но мы спасаем друг друга от одиночества, от наших внутренних монстров. Мы удовлетворяем друг другом свои потребности. Я – потребность в защите, опоре, он- в громоотводе, в живой душе, с которой не нужно претворяться, стараться быть хорошим, с которой можно быть собой.

     Но долго ли просуществуют такие отношения?

     

     

     

      Глава 26.

     Сизые амгроведские облака остались далеко внизу. А здесь, в самой вышине всё дышало светом, свободой и радостью. Ярко-голубое пространство за стеклом иллюминатора было бескрайним, и глаза, так долго жаждавшие света, впитывали эту живую, насыщенную энергию небес. Хотелось и улыбаться, и плакать от облегчения. Казалось, что я постепенно оттаиваю, выздоравливаю после затяжной болезни. Полёт ни чуть меня не пугал, в отличии от Макса, чьё лицо, стоило маленькому самолётику оторваться от земли, приобрело мертвецкую бледность. Руки парня вцепились в кожаную обшивку подлокотников кресла, взгляд застыл в немом ужасе. Владимир спал, убаюканный рёвом турбин, из правого уголка такого строгого рта вытекала прозрачная дорожка слюны. Периодически, стоило самолёту попасть в воздушную яму, лидер революционного движения вздрагивал, всхрапывал, но не просыпался. Я же, наслаждалась полётом, полностью доверяя эвилу, сидящему за штурвалом. Маленький частный самолётик, принадлежащий нашему пилоту, был рассчитан всего на четыре пассажирских кресла, которые располагались друг напротив друга. Он стремительно преодолевал расстояние, унося нас всё дальше от Амгроведска. И когда облака внизу стали белыми, меня окончательно отпустило ощущение, будто бы проклятый город сможет нас остановить, облепить самолёт своим густым сизым смогом, потянуть вниз.

     Радость, детская, чистая, незамутнённая, переполняла меня до краёв. Восторг от полёта, освобождение от давящей темноты Амгроведска, предвкушение встречи с родиной Харвальда и мечты о самом вампире, пусть наивные, ни на чём не основанные. Но кто запретит мне просто грезить? Ох, если бы ни Ирина. Её болтовня отвлекала, мешала. Но золотой девочке стало скучно. А как ещё справиться со скукой? Ну, конечно, рассказать о себе любимой, так как ни о чём другом Ирина беседовать просто не могла. А если и могла, то разговор, удивительным образом, вновь возвращался к её персоне.

     

     Она говорила и говорила, и её стрёкот пробивался сквозь разноцветную паутину моих смешавшихся от восторга мыслей.

     - Только не подумай, что я боюсь летать, - произнося эту фразу, Ирина задумчиво накручивала золотой локон на пальчик. – Просто, когда за штурвалом сидит не человек, то в душу закрадываются некоторые сомнения. Подумать только, мы доверили свою жизнь какому-то грибу, воняющему сероводородом. Ведь ему, этому недоразумению, ничего не стоит угробить нас.

     - За это не беспокойся, - рассеянно отвечала я, параллельно размышляя, как поделикатнее попросить золотую девочку заткнуться. – Все эвилы прирождённые пилоты. И уж если сравнивать этих существ с людьми, то мы здорово проигрываем эвилам в благоразумии. Ведь они, в отличии от нас, свою планету не уничтожали.

     - Если тебя интересует моё мнение…

     - Не интересует, чёрт тебя побери! – хотелось завопить во весь голос. – Мне хочется наслаждаться полётом, дневным светом, думать о Харвальде, а не слушать твою болтовню!

     Но вслух я, конечно же, ничего не сказала, даже кивнула, побуждая продолжить.

     - Я считаю, что всё это неправильно. И эвилы, и вампиры кажутся мне отвратительными. Я бы никогда не смогла близко общаться с теми или другими. Когда Селик приходит к нам, у меня, прямо таки, мурашки по коже. Но с другой стороны, мне их так жаль, прямо сердце кровью обливается. Они ведь не виноваты, что так уродливы. Одни пьют кровь, другие- воняют.

     - А ты не думала, что и мы можем казаться им странными и отвратительными? Стихиями управлять, как вампиры, не умеем, размер тела, как эвилы, не меняем. Однако, когда горстка людей высадилась на их планете, оба этих народа приняли нас.

     - Но, если честно, мне их жаль ещё и по тому, что они сами чувствуют своё несовершенство, - мордашка Ирины скорчилась в жалостливой гримасе, губки вытянулись уточкой, длинные золотистые реснички опустились.- Ты заметила, как на меня смотрел эвил, как он оживляется при звуке моего голоса? Он влюблён в меня, но шансов у бедняги нет. Порой, я испытываю чувство вины за то, что так легко западаю в душу. Аоэю теперь, от мыслей обо мне, даже самолёт нормально вести не может, вон, как в воздушные ямы попадает.

     Глупость златокудрого ангела достигла своего апогея, и я, на несколько секунд застыла, не зная, что предпринять, покрутить пальцем у виска или расхохотаться. В конце концов, я, всё же, остановилась на втором варианте.

     - Не беспокойся, эвилов не интересуют женщины, они спорами размножаются. Так что если нам и суждено разбиться, то уж точно не из - за тебя.

     Мой смех разбудил Владимира. Мужчина открыл глаза, непонимающе огляделся, и сфокусировав взгляд на жене, улыбнулся. Как бы я хотела, чтобы и мне так улыбались, и меня так же нежно гладили по руке, едва пробудившись ото сна. Но нас с Максом всегда, даже в моменты близости разделяла прозрачная, невидимая стена. Мы могли смотреть друг на друга, разговаривать, лежать в постели, но ощущение отчуждённости всегда присутствовало. Мне постоянно казалось, что каждый из нас играет роль унылую и серую, словно осеннее небо.

     - А Селик, - Ирина ни чуть не смутилась, моим ответом. Да и не слышала она его, скорее всего, так, как села на своего конька. – Ты замечала его взгляды в мою сторону? Он готов на меня наброситься. Ах! Если бы ни Володя! Страшно подумать! А про Макса, я и вовсе молчу. Бедняга влюблён в меня без памяти. Но, милая, ты только не волнуйся, я не стану забирать его у тебя. Вот только хочу дать парочку советов. Тебе необходимо приодеться, купить красивое нижнее бельё, и, наконец, избавься ты от этих ужасных синяков под глазами.

     Хотелось нагрубить, а ещё как следует, вмазать по робкой, снисходительной улыбочке, да так, чтобы из этих миленьких глазок потекли слёзы. Я с силой сжала челюсти, чтобы не выпустить, рвущиеся наружу, слова.

     - Я говорила с Максом о тебе, просила не быть слишком строгим. Ведь ты- сирота, и не видела перед собой примера настоящей женщины. Никто не учил тебя красиво одеваться, накладывать макияж. Максим всё понял и пообещал мне быть помягче с тобой. Но и ты должна измениться. Ладно, хороший вкус так быстро не воспитаешь, но в постели то ты можешь быть чуточку погорячее. Избавься от комплексов и страхов, стань более раскованной.

     Я едва сдерживалась, стараясь не закричать, и уже точно знала, что если Ирина продолжит тему нашей с Максом интимной жизни, то действительно сделаю это.

     Скорее всего, Ирина уловила выражение моего лица, и прочтя на нём отпечаток неудовольствия и готовности вспылить, решила извиниться.

     - О, прости меня, милая. Тебе, наверное, неприятно слушать все эти вещи, и мои слова кажутся бестактными. Но жизнь – штука жестокая, и уж лучше я дам дружеский совет, чем это сделает кто-то другой и причинит боль.

     Ирина вновь поставила перед выбором, расхохотаться или высказать всё, что я думаю о её стремлении наставить меня на путь истинный. Но самолёт пошёл на снижение, избавив от необходимости решения данной задачи.

     Эвильский самолёт во взлётной полосе не нуждался.

     Мы приземлились на заснеженной поляне, окружаемой со всех сторон соснами. Сердце сжалось от воспоминаний. Там, совсем в другой, оставшейся позади жизни были вот эти сосны, и ледодиск и белый снег, и сильные руки того, кто кричал мне:

     - Никогда и ничего не бойся со мной!

     Солнце отражалось в каждом кристаллике снежного наста, светилось в сосновых иглах, делая их рыжими, стекало по коре деревьев. Оглушительно пахло хвоей и свежестью.

     Рядом с озерцом, которое, на фоне снега казалось тёмным, нас уже ждали.

     Эвил, выбравшись из кабины повёл нас за собой, оживлённо размахивая своими прозрачными проводочками.

     - Королевская служба доставки приветствует вас, - заговорил рослый мужчина с белыми волосами, собранными в хвост. Его зелёные, как два омута глаза цепко оглядывали нашу компанию, что-то выискивая. – Мы получили приказ доставить вас в Далер. Чётко, без лишних вопросов следуйте нашим инструкциям.

     Нам велели встать на лёд, что покрывал поверхность озера. Парни встали смело, мы же с Ириной медлили, опасаясь, что тонкая ледяная корочка не выдержит нашего веса.

     - Не бойтесь, - улыбнулась рыжая старуха, заметив наше замешательство. – Вилмар так его заморозил, что оно и к лету не растает.

     - Откуда старуха среди вампиров? –промелькнула мысль. – Они же, если верить учебникам, не стареют.

     Но размышлять на тему вампирского старения времени не было, и мы встали на лёд, стараясь не дышать, будто бы это могло как-то сохранить его целостность.

     - Вытяните руки вперёд, - скомандовал всё тот же зеленоглазый.

     Затем, когда его приказ был выполнен, подошёл к Владимиру, и взял его ладони в свои, чернявый парень уцепился за Макса, Ирине досталась старуха, а мне- тоненькая красноволосая девушка.

     Что- то должно было произойти, непонятное, и от того- страшное, пугающее своей неизвестностью и непредсказуемостью.

     Харвальд как-то пел мне. Но песня его была тихой, предназначенной лишь для меня. Но вампир по имени Вилмар запел по другому. Он пел не нам и не своим товарищам. Его песня предназначалась времени и пространству. Она меняла законы природы, вмешивалась и изменяла привычный ход вещей.

     По коже побежали мурашки восхищения и лёгкого, будоражащего кровь, страха. Лёд под ногами начал проваливаться, я открыла рот в испуге, захлебнулась собственным криком и тут же, в голове помутилось. Куда –то исчезли и поляна, и озеро, и сосны. Реальность раздробилась, рассыпалась и вновь собралась, вот только уже не такой, какой была раньше. Она, словно повернулась другой стороной.

     Я слышу голос дождя. Молодой и сильный он поёт о наступившем лете. В нём столько радости, столько задора и дерзости. Дождь мощно и громко стучит по земле, пригибая траву, грохоча по железу крыш. Но внезапно песню подхватывает лёгкий ветерок. Голос ветра нежен и прохладен. Пытаясь успокоить водную стихию, он сплетается с топотом дождевых капель. Но в дуэт ветра и дождя вмешивается шум листвы, скрип ветвей и шуршание трав. Внезапно, на самой высокой ноте общей песни вспыхивает солнце, ослепляя, разбрызгивая золотистые пятна света. И он, этот свет тоже звучит, густо и тепло. И сердце замирает от красоты этой песни, ведь в ней сама жизнь.

     Но звуки природы становятся тише, их заглушает гул, а потом счастливая, безмятежная картинка с хрустом ломается, рассыпается мелкими осколками, и всё вокруг начинает кружиться. Фиолетовый, синий, голубой, зелёный, жёлтый, оранжевый и красный. Цвета быстро сменяют друг друга, как в сумасшедшем калейдоскопе. И лишь одна мысль отстранённо возникает в голове:

     - А жива ли я ещё?

     - Жива, - подтверждают горячие ладони, сжимающие мои пальцы.

     Слабость во всём теле, воздух с трудом проникает в лёгкие, и хочется упасть, забыться, остановить сумасшедшее кружение. Но это невозможно. Мы продолжаем нестись в никуда.

      * * *

     Ощущение было такое, словно по мне проехались катком, предварительно напоив до полусмерти. Всё тело нещадно болело, а в голове звенел огромный колокол.

     В соседних креслах сидели Макс, Ирина и Владимир, в таком же состоянии, что и я. Осознав это, мне стало немного легче. Над головой щебетали птахи, пахло мятой и лёгким морским бризом. Я подняла глаза наверх в яркую мешанину голубого, золотистого и зелёного.

     - Людям непросто выдержать переход через портал, - раздался голос откуда-то слева.

     С трудом повернув голову, я увидела женщину в длинном лёгком платье цвета майской листвы. Как и все вампиры, женщина была прекрасна, стройна и грациозна.

     - Неужели это и есть принцесса? – подумала я, и тут же усомнилась. Не похожа она была на особу королевских кровей. Слишком проста, слишком доброжелательна. От неё, словно бы, исходили волны доброты, милосердия.

     - Я - верховная жрица храма земли,- поспешила ответить дама на невысказанный мною вопрос. – Моё имя Виви. Её высочество принцесса Марит прибудет днём позже. И у вас, утомлённых переходом, есть немного времени, чтобы прийти в себя и подготовиться к встрече с ней.

     Ирина застонала, и Виви тут же поспешила к ней, чтобы положить какой- то лист ей на лоб.

     - В храме земли вам нечего опасаться. Я распорядилась подготовить вам бунгало на две комнаты, где вы сможете отдыхать и принимать пищу. Купайтесь в море, ешьте фрукты и знайте, что вы находитесь в полной безопасности.

     Жрица удалилась, и мы остались одни.

     - Ну, что скажите, - начиная приходить в себя, спросил Владимир. – Как вам всё это?

     - Круто!

     Лицо Макса порозовело, теперь он вновь ощущал себя бодрым и отдохнувшим.

     - Не так страшен чёрт, как его малюют, верно? – Владимир озорно подмигнул жене, шутливо намекая о её недавних страхах.

     - И чаёк у них ничего, - Максим вдохнул аромат, исходящий из фарфоровой чашки. – В Амгроведске такого точно не найдёшь.

     - Знал бы ты, какое у них вино, - мысленно произнесла я, но вслух, конечно же, ничего не сказала, лишь сделала большой глоток из своей чашки.

     Вкус и запах травяного чая тут же воскресили те картины, что я так долго прятала от себя самой, загоняя в самые далёкие закоулки своей памяти. Крупные звёзды в бархате южных небес, стрекотание цикад в гуще травы, завывание шакала в горах, душное дыхание магнолий, и свежесть моря. Кольцо любимых и надёжных рук, вокруг моей талии, прикосновение горячей кожи, ощущение безумного, одурманивающего счастья. Поцелуй долгий, но такой пьянящий, и на губах Харвальда вкус травяного чая.

     - Может, в море искупаемся, - предложила Ирина.

     Впервые я была с ней согласна.

     Мы, покинув густую сень раскидистых платанов, отправились на поиски пляжа. Всех нас охватило радостное нетерпение. На спинах болтались рюкзаки с вещами, а зимние куртки и сапоги пришлось тащить в руках. Но никому не хотелось тратить время на поиски, выделенных нам, комнат и переодевание. В конце концов, купаться можно и в нижнем белье. Перед кем тут стесняться, перед вампирами что ли? Если уж мы их и заинтересуем, то, исключительно, с гастрономической точки зрения.

     Закатное солнце дробилось в морской глади облепиховой гроздью. А я уже начала забывать, как пахнет море и нагретый камень, как шелестят волны, гладя берег. Душа ликовала, сердце неистово колотилось в груди и хотелось то ли плакать, то ли смеяться. Пальцы дрожали, когда я торопливо сбрасывала с себя одежду, подкашивались колени, пока шла по берегу к воде.

     Когда-то, очень- очень давно, я была счастлива, мы плавали с Харвальдом в вечернем море. Его так же, как и сегодня, окрашивал закат в бронзовые и золотые цвета, оно так же головокружительно пахло свежестью и солью, такой же мягкой и тёплой была вода.

     Море встретило, обняло мои уставшие напряжённые плечи, обласкало, изголодавшуюся по солнечному свету кожу.

     Я плыла на встречу закату, под крики чаек, больше не сдерживая слёз. Родина Харвальда, он плавает в этом море, дышит этим воздухом, смотрит на это солнце. И с каждым вдохом в душе крепло ощущение того, что я вернулась домой, после долгой, трудной дороги, перенеся тяжелую болезнь, утомлённая и обессиленная. Всё вокруг казалось таким знакомым, таким родным и близким. И волны, набегающие на берег, и розоватые облака в, чистой, прозрачной небесной выси, и воздух, напоённый сладкими южными ароматами и терпкостью нагретого за день камня. Душа моя ликовала. Каждая клеточка тела пела от радости. Одиночество и тяжесть всех тех месяцев, проведённых в Амгроведске, отступали, таяли, растворялись. Мы обязательно встретимся, ведь не зря судьба вновь закинула меня в Далер.

     

     

     

     

      Глава 27.

     Почему некоторые люди постоянно пытаются продемонстрировать свою, оригинальную точку зрения? Что толкает их к несогласию с собеседником и вечным спорам? Снег они считают горячим, огонь холодным, чёрное белым, а белое чёрным. Во время беседы с таким вот умником, ты вдруг внезапно начинаешь понимать, что он, этот вечный спорщик не слушает тебя, а в момент твоего монолога, мысленно составляет свой. В итоге, ты теряешь интерес и к разговору, и к собеседнику, а он, наивно думает, что вновь победил.

     - Ты боишься, - уверяла Ирина, осторожно ставя чашку на деревянную столешницу.

      Столик, примыкающий к нашему бунгало, располагался под сенью раскидистого платана. Резные листья, похожие на раскрытую ладонь, трепетали от дуновения свежего утреннего ветерка. От чего казалось, что всё, и чашки, и тарелки с фруктами и бутербродами, и наши лица, покрыты золотистыми, дрожащими пятнами. Парни вели оживлённую беседу, а мне приходилось внимать очередным нравоучениям всезнающей Ирины. Я бы, с большим удовольствием, послушала, как гуляет ветер в кронах деревьев, как щебечут пичуги, насладилась касанием солнечных лучей к моей коже и терпким духом трав и морского бриза. Мой сон, прошедшей ночью, был спокоен и безмятежен. Перед тем, как уснуть, мы с Максом долго и самозабвенно занимались любовью. Я вспыхивала и горела в его руках, под его поцелуями, таяла от его слов, в нежности, что он наконец мне дарил. Что заставило нас броситься друг к другу? Дыхание южной ночи, наполненное ароматом магнолий, трель соловья, а может просто смена обстановки? Не могу сказать точно, но я погрузилась в сон, ощущая себя любимой и счастливой.

     - Тебе кажется, что они не примут тебя, ты страшишься отвержения. Но всё это, лишь в твоей голове. На самом же деле, всё может обстоять не так. И лучший способ это проверить – найти своих родителей, встать перед ними. Человек не может быть один, ему всегда нужен кто-то.

     Может быть, Ирина и была права, но не в моём случаи. Я слишком любила маму, чтобы подвергнуть её жизнь опасности, ради эгоистичного желания услышать её голос. Ну, а сообщить о себе отцу, было бы полным безумием. Вот, если захочу помереть, да не просто так, а мучительно, то обязательно сделаю это. Хотя, не думаю, что свихнусь на столько, чтобы в моей голове могли родиться подобные идеи.

     - После революции это, наверное, будет более осуществимо, - проговорила я себе под нос. Но Ирина услышала и тут же ухватилась.

     - Вот! – назидательно подняла она большой палец. – Ты ищешь отговорки, цепляешься за них. Причина не искать родителей, ничего не менять в своей жизни, найдётся всегда. Отбрось свои страхи, отбрось комплексы…

     - И какие у меня комплексы? – раздражение медленно закипало, словно бульон на плите. Правильная, умная Ирина, уверенная в своей правоте, холеная, залюбленная, захваленная, с каждой секундой, вызывала всё большее и большее желание, послать её куда подальше. От части по той причине, что напоминала меня прежнюю. Ведь обычно, нас злит в людях то, чем мы грешим сами, но пытаемся с этим бороться или тщательно скрываем.

     - Комплекс вины, - Ирина загнула пальчик. – Ты чувствуешь себя виновной в чём-то, в совершении какого-то нелицеприятного поступка, коришь себя за то, что в нужный момент не поступила иначе. Комплекс мученика, считаешь себя жертвой обстоятельств, других людей и ничего изменить не хочешь, а порой, даже получаешь удовлетворение от очередной каверзы судьбы. Пресловутый комплекс неполноценности, наверное, зародился с детства. Тебе кажется, что ты хуже других, глупее. Комплекс нелюбви к себе. Продолжать?

     Бульон покрылся пузырьками, грозясь перелиться через бортики кастрюли. Скоро кипящая жидкость с шипением прольётся на белоснежную поверхность плиты.

     Вот только Ирине было глубоко плевать, она продолжала упиваться своим красноречием, сыпала психологическими терминами, как из рога изобилия.

     - Пойми, сейчас ты находишься в состоянии фрустрации. Тебе хочется любви, заботы, но не получаешь этого. А если избавишься от своих комплексов…

     - Если я избавлюсь от своих комплексов, тебя сожрёт твой – комплекс превосходства!- ответила я, разумеется, мысленно, так, как Макс и Владимир, прервав свою беседу, внимали красноречию Ирины. А за дерзкий ответ, Макс меня по головке не погладит, в лучшем случаи, потребует извиниться, а в худшем- перестанет обращать на меня внимание. Проходили, знаем.

     Великий психолог, поняв, что публика выросла ещё на двоих слушателей, решила заручиться поддержкой.

     - Макс, - обратилась она к моему парню. – Вере просто необходимо разыскать родителей, я права, как ты думаешь?

     Будто бы Ирину заботила чья-то ещё точка зрения, кроме её собственной.

     Что по этому поводу думает Макс, я так и не узнала. К нашему столу подошла одна из жриц в зелёной тоге.

     - Солнечного дня вам, люди, - проговорила она.

     Мы вразнобой поблагодарили.

     - Прошу следовать за мной, принцесса Гунхельд- Калла- Марит и изготовитель магических артефактов Харвальд- Роло- Рогнар ожидают вас в храмовом зале переговоров.

      Ноги казались ватными, в голове мутилось, а сердце грохотало так, что я, всерьёз начала опасаться, а не проломит ли оно грудину? Не разорвётся ли аорта, ко всем чертям? Живот болезненно скрутило, и мне приходилось делать над собой невероятное усилие, чтобы идти вместе со всеми, не показывая своего волнения? Страха? Радости? Ведь если это заметит Ирина и вновь полезет со своими психологическими штучками, я взвою.

     Когда мы вошли в зал переговоров, меня уже трясло. Зубы отстукивали дробь, грозясь откусить кончик распухшего и онемевшего языка. Оказывается, кожаные диваны под уютной зелёной сенью деревьев, где мы отдыхали после перехода через портал, и был тем самым залом.

     На одном из диванчиков уютно расположилось двое, мужчина и женщина, скорее всего, та самая принцесса. Они оба светло и открыто улыбались нам, как хорошим знакомым. Мы остановились, вытянули руки вперёд, ладонями вверх, как требовал этикет Далера, и произнесли:

     - Солнечного дня тебе, принцесса Марит, и всех благ твоему дому.

     - И вам, солнечного дня, граждане Человеческого государства, - ответила принцесса, так же вытягивая руки.

     Харвальд был близко, невообразимо близко. В глазах его сияло синева Далерских небес, гладкое лицо озарялось улыбкой, которая предназначалась, увы, не только мне. Он стоял так, что весь был усыпан подвижными, золотистыми бликами.

     - Удивлены? – засмеялась принцесса, когда с приветствиями было покончено, и её смех рассыпался множеством золотых шариков. – Вы, вероятно, ожидали увидеть меня в окружении множества слуг?

     Если бы пламя могло принимать образ человека, то оно бы выглядело именно так. Принцесса, казалось, была соткана из огня. Гранатовые глаза лучились теплом, дружелюбием и радостью встречи, в ярко-рыжих волосах, вспыхивали искры, пухлые, чувственные губы, лёгкий загар на коже, прямая осанка, крутые бёдра и высокая грудь. Она была воплощением самой страсти, мечтой любого мужчины. Я услышала, как Макс, Владимир и умница- Ирина нервно сглотнули. Парни от приступа сладострастия, а великий психолог от зависти.

     Кстати о психологах, что мне там пятнадцать минут назад говорили о комплексах? Я ругала себя за наивность всеми известными мне бранными словами. Надо же быть такой дурой? С чего мне пришло в голову, что Харвальд продолжает грезить нашей встречей. В конце концов, не извращенец же он, чтобы мечтать о какой-то блеклой, страшненькой человечке, когда вокруг увиваются вот такие красотки- вампирши?

     - О, да, - признался Владимир. – Довольно странно видеть королевскую особу без охраны и свиты. Даже наш триумвират окружает себя телохранителями.

     Марит вновь рассмеялась, и в гранатах её глаз заплясали озорные огоньки.

     - Поверьте, я в телохранителях не нуждаюсь, и могу сама за себя постоять. У нас не принято решать важные дела при посторонних, по тому, мы и собрались здесь, а не в моём дворце. Магия храмовых залов, подобных этому, исключает всякую возможность обмана, как с одной, так и с другой стороны, подавляют агрессию, успокаивает сердце и делает холодным разум, указывает на ошибки и подталкивает к принятию правильного решения. Его величеству нездоровится, и вместо него, здесь присутствую я, хотя, это и не мой храм. Как вы, наверное, уже успели догадаться, моя стихия-огонь.

     Принцесса накрутила на длинный палец свой рыжий локон, сверкнула краснотой глаз, кокетливо надула губки, и мужская часть нашей компании сделала глубокий вдох.

     - Итак, к делу, - принцесса махнула нам, указывая на диван.

     Мы расселись.

     - Селик немного рассказал о вас в своём сообщении, по этому, не будем тратить время на знакомство. Хочу лишь представить вам изготовителя артефактов Рогнара. Именно он изготовил оружие, за которым вы прибыли в Далер. Рогнар, расскажи немного нашим друзьям о своём изобретении.

      Сердце моё упало, когда я уловила во взгляде принцессы нечто большее, чем просто приязнь. Она смотрела на Харвальда, не как деловой партнер, и даже, ни как подруга. В её глазах светилось столько неукротимой страсти, столько желания. Именно такими взглядами, собственническими, немного благодарными, полными предвкушения награждает женщина своего мужчину после близости. Да, у этой парочки роман, бурный, такой же огненный, как и сама принцесса.

     - А что ты хотела?- проскрежетал ехидный внутренний голос.- Посмотри на него, внимательно так посмотри. Он - существо прекрасное, почти совершенное, сильный маг, да и чего уж там, чертовски сексуальный мужчина. А ты? Потрёпанная, раздавленная жизнью букашка! На твоей коже печати прикосновений множества мужчин, которым ты продавалась за деньги. И никаким мылом, никаким мочалом, тебе не смыть запах их тел, отпечатки их пальцев и слюнявых губ.

     - Это запахи человеческих эмоций, - заговорил Харвальд, открывая шкатулку, чтобы продемонстрировать несколько шариков разного цвета.

     Меня обдало жаром. Мягкий, тёплый, удивительно проникновенный голос, который хочется слушать и слушать. Руки, держащие шкатулку, большие и горячие. Ох, только бы дотронуться, прильнуть к этим ладоням щекой, почувствовать их на своей груди, чтобы раствориться, растаять в них.

     Кожа зудела и ныла, жаждая прикосновений. Низ живота налился тяжестью и пульсировал.

     - Чёрные шары- эмоция страха, серые- тоска, жёлтые- радость, красные- гнев, розовые- нежность. У каждой эмоции свой запах, но вы, люди, в процессе эволюции, разучились их распознавать. Ведь у вас появилась речь, правда? А вот животные и вампиры эту способность не растеряли.

     Когда-то, ещё в той, далёкой прошлой жизни, он произносил те же слова, а я смеялась. Какой же я тогда была беспечной и глупой! Какой же счастливой была!

     Подчиняясь какому-то странному порыву, я прильнула к Максу, запустила пальцы в его жёсткие волосы, тут же ощутив жирность корней, потёрлась щекой о его плечо.

     - Смотри, Харвальд, вдыхай запах моих эмоций! Видишь, как мне хорошо, как я люблю этого человека. Можешь миловаться со своей принцессой, сколько твоей вампирской душе угодно, а мне- всё равно, - думая так, я пыталась ощутить те эмоции, что я испытала сегодня ночью, примешать к ним чувство благодарности к Максу, своё первое впечатление от знакомства с ним.

     Я выуживала из недр своей памяти самые яркие, самые радостные, самые смешные воспоминания. Плюс к этому, заставила себя воспроизвести перед глазами картину, где в красном свете кричит человек, сидя в вампирской ванне. Пусть этот синеглазый мерзавец решит, что я испытываю к нему отвращение.

     - И нашей задачей является распылить это в воздухе, - звонко отчеканила Ирина, словно мы находились на уроке.

     Харвальд заговорчески подмигнул ей, а я с трудом сдержалась от того, чтобы не вцепиться в волосы этой выскочке. Да что такого они все в ней находят, чёрт возьми?!

     - Так! Не отвлекаемся! – рявкнул внутренний голос. – Ты не ревнуешь, тебе плевать!

     Похоже, во мне погибла талантливая актриса, так, как моя игра смогла произвести впечатление на вампира. Взгляд Харвальда полыхнул холодным, яростным огнём, губы искривились в злой усмешке. Отлично! Сейчас, после переговоров, вампир подойдёт ко мне, чтобы поговорить, всё выяснить.

     - Всё верно. Берёте шарик, раздавливаете его в пальцах, и на людей, собранных в одном месте, нападает тоска. Читаете проникновенную речь, о свободе и невероятных возможностях после свершения переворота, и распыляете в воздухе радость. Ведёте людей к зданию СГБ, отравив их сознание гневом. А в это время, ваш диверсант проникает в стан врага и дурманит их страхом, либо всеобъемлющей нежностью, либо чувством вины. Только сами в масках работайте, иначе будете вместе со всеми и хохотать, и плакать, и рычать от злости.

     - А можно ли испытать ваше оружие в действии? – спросил Владимир.

     - Разумеется, - усмехнулся Харвальд, раздавив в пальцах розовый шарик.

     В воздухе разлился лёгкий аромат новорождённой майской листвы, мёда, молока и сдобы. По телу пробежала дрожь, перехватило дыхание, из глаз брызнули слёзы, а внутри всё болезненно, но сладко сжалось. К чёрту всё! И Макса, и мою дурацкую, детскую обиду. Мне нужен Харвальд, я не могу без него, хочу к нему, хочу его!

      Я увидела, как Харвальд, оставив принцессу, покидает зал. Он уходил, с каждым шагом становясь всё дальше. Нужно спешить, догнать его, объяснить, рассказать о том, что я чувствовала в разлуке с ним. В нормальном состоянии, я бы никогда не решилась на такое, но под влиянием охватившей меня эмоции, и гордость, и осторожность отодвинулись на задний план. Не теряя времени, я бросилась за ним, чтобы вжаться в него, ощутить его запах, зарыться пальцами в шёлк русых волос.

     - Харвальд! – крикнула я, поняв, что не поспеваю за ним.

     Вампир остановился. Под подошвами его туфель хрустнула галька, за стеной отвесных скал рокотало море.

     Я смотрела на него, не зная, что сказать. Передо мной стоял незнакомый, совершенно чужой, мужчина, в глазах которого, застыл арктический лёд. О! Сколько же раз я мысленно проигрывала нашу встречу. Сколько речей я сочинила. Речь покаянная, речь обвиняющая, речь- признание. В моих мечтах Харвальд был разным, обиженным, влюблённым, насмешливым, он прощал и обвинял, злился и сгорал от страсти. Вот, только к этому высокомерию, этой холодности и равнодушию, я готова не была.

     - У меня, как и у любого вампира, очень много времени, но это не значит, что мне хочется тратить его впустую, - произнёс он, когда молчание перевалило за рамки приличия. – Что ты хотела сказать мне, Вероника.

     Голос Харвальда был сух и безразличен, как пыльный ветер пустыни.

     - А помнишь, как мы в Эвилии летали на ледодисках? – спросила я и, тут же, густо покраснела, желая вернуть сказанное.

     Как-то, в гости к родителям, из столицы, приехала мамина сестра. Шумная, болтливая, элегантная.

     Я, будучи пятнадцатилетней, девчонкой, восхищалась каждым её жестом, каждым сказанным словом. Мне, тогда, она казалась верхом совершенства. И профессия у тётушки была самая, что ни на есть удивительная, бизнес тренер.

     - А помнишь, как мы в детстве, - начала мама, усаживаясь на диване рядом с сестрой.

     - Катя, - сказала ей тогда тётушка. – Никогда не начинай разговор со слов: «А помнишь?». Это заставляет собеседника думать, что тебе не о чем рассказать, что ты не выросла, как личность и осталась на том же уровне, живя лишь воспоминаниями. А человек, живущий воспоминаниями – неудачник, с ним скучно общаться, так, как никакой нужной информации не несёт.

     - У вампиров хорошая память, Вероника.

      Голос его ни чуть не потеплел, напротив, в нём появились холодные нотки нетерпения. Нужно было что-то придумать, найти зацепку, иначе, он просто попросит меня уйти, либо уйдёт сам.

     - Рада видеть тебя живым, - решилась я на вторую попытку. – Мне ужасно стыдно за моё предательство.

     - Ты искупила это своей кровью, так, что мы в расчёте.

     Равнодушный, отстранённый, далёкий. В нём не осталось ничего от того нежного, пылкого влюблённого Харвальда. Горечь разочарования разлилась по венам, я ощущала его вкус.

     Мечты о нашей встрече, неприличные, но такие радостные и сладкие сны о близости с Харвальдом, помогали мне выживать, помогали перешагивать через, окружающую меня грязь, держали, не давая упасть. А оказалось, что я, всего - навсего, любила образ, мною же и придуманный.

     - Да, но я не рассказала, по какой причине мне пришлось предать тебя.

     Ироничная улыбка исказила прекрасное лицо, а глаза стали не только холодными, но и колючими.

     - Почему ты так уверена в том, что меня интересуют причины?

     Я, растерянно захлопала ресницами, не найдя, что ответить. Харвальд, наклонив голову к левому плечу, рассматривал меня, как, должно быть, ученые рассматривают микробов в линзу микроскопа.

     - Странно видеть тебя среди бунтарей, - процедил он. – Поменялось мировоззрение?

     Я уже было открыла рот, чтобы ответить, но вампир опередил.

     - Не трудись отвечать, - произнёс он жёстко, словно ударил топором по бревну. – Мне это тоже не интересно.

     - А что интересно?- прошептала я, задеревеневшими губами.

     Ох, не так я представляла нашу встречу! Не то хотела услышать от него!

     - Уходи, - уговаривал меня внутренний голос. – Отпусти прошлое, живи своей жизнью, иди своей дорогой.

     - Зачем ты бежала за мной? – вампир испытующе смотрел на меня, ожидая ответа. И если я сейчас промахнусь, скажу какую- нибудь глупость, или продолжу молчать, он отправится туда, куда шёл, и даже не взглянет в мою сторону.

     Мысли беспорядочно метались в голове, путались, рассыпались цветными горошинами, ускользали, прятались в закоулках сознания.

     - Просто хотела убедиться, что всё с тобой нормально, - сказала и поняла, что промахнулась.

     - Убедилась? – ровный, бесцветный голос, тупым кинжалом наносил удары в самое сердце, от чего заныло в груди. – Вера, назови мне хоть одну причину, по которой я должен говорить с тобой, как с другом, вспоминать прошлое и вести душеспасительные беседы на тему: « Я больше не сержусь, давай всё забудем». Мучаешься чувством вины- обратись к психологу, нужен друг- найди его среди соплеменников. У тебя свой путь, у меня свой, и они совершенно параллельны. Прощай, Вероника. Надеюсь, что впредь, наши дороги не пересекутся.

     

     Он развернулся и зашагал по направлению к морю. И с каждым его шагом, в душе моей росла зияющая, уродливо пустая, дыра.

     - А комары, ты же посылал их?- крикнула я вслед, одновременно, коря себя за просительные нотки в голосе.

     Колючий, совершенно чужой взгляд, пронзил холодом, заставив поёжится, обхватить себя за плечи, несмотря на зной южного солнца.

     - Минутная слабость, которой подвержены даже мы, - надменно улыбнулся вампир. – Забудь об этом. Возвращайся к своему человеческому мальчику, проводи с ним ночи, рожай ему детей, а меня в свои игры вмешивать не смей.

     

     

     

      Глава 28

     Меня разбудило прикосновение чего-то лёгкого, почти невесомого, словно кто-то провёл по щеке пёрышком. Ощущение показалось слишком приятным, чтобы сразу открывать глаза, по тому меня и не насторожило странное бормотание, доносящееся со стороны моего изголовья.

     Я повернулась на другой бок, но прикосновение стало более настойчивым, уже не таким осторожным. Предмет тёрся о кожу, щекотал, не давая погрузиться в сон. Открыв глаза, я чуть не завопила от неожиданности и испуга перед неизвестным. У моего уха лежал шарик, напоминающий мыльный пузырь. Его стенки отливали в темноте голубоватым сиянием, а внутри шара извивалось и прыгало нечто лиловое.

     Резко оторвав голову от, пропотевшей, подушки, я попробовала увеличить дистанцию между мной и сияющим чудом, но у шарика, на этот счёт, были другие планы. Пузырь подскочил и уселся мне на плечо. Бормотание усилилось, теперь я могла слышать отдельные фразы и, даже, узнала голоса говоривших.

     - Ты ещё не королева, и не тебе принимать решение, - голос Харвальда звучал недовольно и, в общем то, непочтительно, по отношению к представителю королевского рода.

     - Брось, - принцесса, по всей видимости, ни чуть не обиделась.- Ему недолго осталось. Поверь мне, мой вариант решения этой проблемы гораздо легче, выгоднее и справедливее, чем миротворческие фантазии папочки. Гражданская война ослабит человечков, истощит. Они разрушат себя сами, и тогда, прейдем мы, вернём себе наши земли. Только вообрази, сколько будет у нас источников! Я уже представляю ряды ванн, в которых сидят людишки.

     - А, как же Селик?

     - Только такой простофиля, как Селик мог поверить, что ему позволят править государством. И только такой мечтатель, как мой отец, мог пообещать ему это.

     - Знаешь, принцесса Марит, идеи твоего отца мне нравились больше. И, если бы, я узнал сразу, что ты хочешь предать короля, а только так можно назвать твои действия, то никогда бы не отдал своё изобретение этим людям.

     Шар спрыгнул с моего плеча и принялся тереться о щёку спящего Макса. Но тот, махнув рукой, сбросил его на пол, и шарик вновь вскочил мне на плечо.

     Где -то вдали, билось о скалы море, потревоженное ветром, раздавались крики ночной птицы, запах магнолий, морского бриза и мокрого камня кружил голову. Жёлтый глаз луны укоризненно смотрел в окно бунгало, словно осуждая меня за подслушивание. Его свет стекал по стенам, освещал профиль Макса. И казалось, что кожа парня отливает золотом.

     Кто прислал в нашу комнату этот шар? А, главное, зачем? Что делать с полученной информацией? Стоит ли разбудить Максима, или дождаться утра и всё рассказать?

     - Ты – не член совета министров, чтобы выражать свою точку зрения, Роло! – голос принцессы стал жестче, хотя и не утратил своей мелодичности. – Но, у тебя ещё есть возможность войти в него, если примешь моё предложение.

     - Мы уже обсуждали это, - глухо ответил Харвальд.

     - Не пойму, что тебе мешает, - устало вздохнула принцесса. – Мы ведь можем не обращаться к твоей стихии, а соединить ауры в храме огня. Моей любви к тебе вполне хватит, чтобы заручиться её поддержкой. Помнишь, как мы с тобой дружили? А наши ночи помнишь? Кроме любви существует ещё и уважение, страсть, взаимопонимание, выгода, шанс воспроизвести сильного наследника. Соглашайся, Роло. Со мной тебя ждёт неограниченная власть, великие дела…

     - Прошу меня извинить, принцесса Марит, но я вновь скажу :»Нет».

     - Да от чего же! – королевская дочка начинала терять терпение, и даже, топнула ножкой. Мелкие камешки покатились куда-то вниз. Скорее всего, эта парочка стояла на вершине одной из скал.

     - От того, что я навсегда останусь для тебя Роло, - ответил вампир.

     Шар растаял в воздухе так внезапно, что я, даже, с начала не поняла, куда делись голоса и крики чаек, почему не мерцают голубые и розовые всполохи?

     Рой назойливых мыслей не давал уснуть. Стоило лишь забыться, как внезапное воспоминание, словно лезвие, взрезало тонкую дымку подступившего сна, и я вновь возвращалась в тёмную душную комнату к сонному дыханию Макса и вопросам.

     Отказ Харвальда от милостей принцессы, в первые минуты, обрадовал, но потом, вернувшись к началу этого бесконечно- длинного дня, воскресив в памяти подчёркнутую отстранённую вежливость, холодный взгляд и, не менее холодную, улыбку вампира, я решила, что радоваться здесь совершенно нечему. Он мог полюбить другую вампиршу, мог просто не хотеть быть домашним пёсиком принцессы, да мало ли причин для отказа? С чего я вообще взяла, что это как-то может быть связано со мной?

     - И чем только заняты мои мысли? Ну ни дура ли? – укорила я себя. – Одни романтические бредни в голове! Здесь судьба нашего государства решается. Мы таких дров наломать можем, а я…

     Ворочаясь с боку на бок, считая то овец, то храпы Максима, мне всё же удалось погрузиться в сон. И был этот сон зыбким и тревожным, наполненным странными, пугающими своей яркостью, образами.

     

     

     

     

     

     

     

      Глава 29.

      - Если вас интересует моё мнение, -заговорила Ирина после того, как я окончила свой рассказ. – То я считаю, что всё это Вере просто приснилось.

     - Почему ты сделала такой вывод? –спросил Максим, едва не пуская слюни, глядя на то, как девушка выходит из воды на берег, как золотистые капли морской воды, подсвеченные солнцем, сбегают по гладкой коже.

     Моё раздражение, с каждой секундой, нарастало в геометрической прогрессии. Владимир и Макс пялились на стройные ножки, высокую грудь, мокрые волосы, прилипшие к тонкой нежной шейке, и, на данный момент, им было глубоко наплевать и на революцию, и на планы принцессы, и, тем более, на мои слова. Они, словно тюлени, нежились на солнышке, вдыхали терпкий, густой запах моря, слушали, как оно, от чего-то сегодня беспокойное, бьётся о скалы. Шуршит прибрежными камнями и, словно огромной, исполинской рукой, то забирает их, то возвращает обратно мокрые и блестящие.

     - Потому, что такого просто не может быть, - Ирина, грациозно усевшись на полотенце, одарила присутствующих одной из своих очаровательных улыбок.

      В небе прокричала чайка, очередная волна ударила о берег, окатив нас мелкими брызгами.

     И если два дня назад, моё сердце сжималось от накативших воспоминаний, хотелось плакать и смеяться одновременно, при одном только взгляде на волнующуюся синюю гладь моря, то сегодня всё это и шелест волн, и жаркое касание солнечных лучей, и тёплый воздух, напоённый ароматами цветов и трав, потеряли для меня свою прелесть. Холодный надменный взгляд Харвальда, его любезная, но такая чужая улыбка всё перечеркнули, указали мне на место. А чего я, собственно, хотела, чего ждала? Надеялась на то, что он все эти полтора скучал, мечтал о нашей встрече? Наивная, глупая девчонка! В одну реку дважды не войдёшь! У него своя, яркая, радостная, как и сама эта солнечная страна, жизнь. И в этой жизни нет места потрёпанной, уставшей, унылой бродяжке, каковой я пред ним появилась.

     - Убийственный аргумент, - криво усмехнулась я.

     Глаза прекрасной Ирины расширились в притворном удивлении, милый ротик приоткрылся. Бедняжка, она никак не ожидала, что кто-то решит опровергнуть её веское слово.

     - Вера! – прикрикнул на меня Максим, словно расшалившейся собачонке.

     Как же мне надоели его эти окрики, осаживания и снисходительные похлопывания по руке! Сколько можно быть его ручным зверьком? Молчать, когда его мамаша всем своим видом показывает неприязнь, соглашаться с Ириной, ведь она- всеобщая любимица, золотая девочка, вести себя тихо в компании его друзей, чтобы не сболтнуть какую - нибудь глупость. А главное, я сама загнала себя в эту ловушку, стараясь быть удобной в употреблении, не создавать проблем, не мешать, не напрягать.

     - Немедленно извинись перед Ириной! – потребовал Макс.

     Мокрые волосы прилипли ко лбу, нижняя губа оттопырилась, и всё это делало парня похожим на крысёныша. В тёмных завитках на груди блестели водяные капельки, сквозь бледную, непривыкшую к солнцу, кожу, проступали полосы рёбер. Именно в этот момент, я испытала к своему парню отвращение, граничащее с ощущением опасности. Обычно, подобные чувства человек испытывает при взгляде на ядовитое насекомое, осознавая, как его мерзость, так и, исходящую угрозу.

     - Мне интереснее услышать версию Ирины по поводу подслушанного Верой разговора, - спокойно произнёс Владимир, останавливая начинающуюся перепалку.

     - Ну, во-первых, - Ирина, демонстративно, загнула один пальчик, и солнце блеснуло на лиловой поверхности длинного ухоженного ногтя.- В шарик, летающий по воздуху, и передающий чужие разговоры, я не верю. Во-вторых – всё происходило ночью, было душно, пахло магнолией и незнакомыми травами, ароматы которых, могли легко вызвать галлюцинации. А в третьих- если поверить всему тому, что рассказала нам Вера, то напрашивается вопрос: « Кому понадобилось посылать подслушивающее устройство?» Да и вообще, нельзя исключать возможность, что весь этот сыр-бор, Верочка начала с одной лишь целью, привлечь внимание, так как прекрасно понимает, что является слабым звеном нашей команды. Она видит, как вы, ребята, ко мне относитесь, как прислушиваетесь к моему мнению, как советуетесь со мной, в то время, как она тихо сидит в сторонке. Не обижайся, милая, но всё, чего я добилась, это результат моего труда. Я сделала себя сама. И, если ты, хочешь чего-то достичь, того же уважения со стороны окружающих, тебе необходимо работать над собой, расти, как личность, а не добиваться признания, выдумывая небылицы. Мы здесь, между прочим, занимаемся важным делом, страну спасаем!

     Девушка, посчитав свою задачу выполненной, блаженно растянулась на камнях, зажмурив глаза.

     - В подслушивающий шар ты не веришь, а в пузырьки с запахами эмоций поверила?- я постаралась придать своему голосу, как можно больше сарказма. – А может быть, вампиры тоже, как и я, страдают комплексом неполноценности и добиваются внимания с помощью небылиц?

     - Прекрати! – предостерегающе рыкнул Макс. – Тебе, действительно, могло показаться.

     - А каким это образом ты сама себя сделала, может, поделишься секретом? Вот чисто технический вопрос мне интересен. Даже у меня, у сироты, есть биологические родители. Но в твоём случае, вероятно, какой-то другой материал использовался, яйцеклетка и сперматозоид вообще не при чём, правда? – меня уже несло. Пол года насмешек, снисходительных взглядов со стороны Ирины, пол года жгучей ревности, ощущения собственного бессилия и несовершенства, пол года одиночества и боязни, что Макс оставит меня, всё это день за днём отравляло, уничтожало, убивало. Так не пора ли освободиться? Дать выход накопленному яду?

     Прекрасное личико златокудрого ангела исказилось в гримасе, теперь уже не поддельного, удивления. Как же, кто-то посмел обидеть это нежное, эфирное существо, наделённое тонкой душевной организацией и дюжим интеллектом.

     - Хотя нет, не отвечай, я ещё не достигла тех личностных высот, чтобы понять. Куда уж мне. Я только и способна на то, чтобы уколы в зады колоть, клизмы ставить да пролежни обрабатывать. Глупостями занимаюсь, правда? В то время, пока ты ходишь по салонам красоты, занимаешься йогой и размышляешь о несовершенстве этого мира. И позволь спросить, от кого ты собираешься спасать страну? От таких, как ты, холёных и самоуверенных бездельников?

     - Вера! – парни, видя, как очи Ирины наполняются слезами, как её милые губки начинают дрожать, пытались меня остановить. – Веди себя прилично! Держи себя в руках!

     Я отстранённо заметила, как усилился ветер, а небо заволокло серыми тучами, от чего стало темнее. Море больше не играло с прибрежными камнями, а, рассерженно рокоча, швыряло их. Его запах усилился, но теперь не расслаблял, а навевал тревогу. Да и крики чаек звучали зловеще, словно хотели предупредить о неминуемой беде.

     - А что такого, милый Максик? – вырвав свою кисть, за которую ухватились цепкие пальцы Максима, поинтересовалась я, и сама удивилась тому, насколько ядовито и спокойно звучит мой голос. Слёзы, бегущие по бледным щекам Ирины, подстёгивали, как подстёгивает хищника запах крови. – Привык, что я постоянно молчу, проглатывая унижения? Молчу, когда вижу твои страстные взгляды, направленные в её сторону, молчу, когда она, виснет на тебе, молчу, когда звонит по ночам или заваливается в гости с подружками, не обращая внимания на то, что я болею или хочу выспаться после ночного дежурства. И даже теперь, когда на кону судьба государства, и на совершение ошибки, мы просто не имеем права, вы вновь ссылаетесь на мнение ребёнка. Вы полагаете это серьёзным?

     - Я не ребёнок! – обиженно всхлипнула Ирина, беспомощно утирая глаза, размазывая по щекам тушь.

     - А кто же ты? – усмехнулась я, одаривая её такой же снисходительной улыбкой, каковой так часто удостаивали меня. – Я когда-то сама была такой, и даже хуже.

     Последнюю часть фразы я произнесла, разумеется, только мысленно.

     Дальнейшее произошло так быстро, что с начала ни я, ни Макс с Владимиром не успели отреагировать. Хотя, в этой ситуации, моё вмешательство было бы бессмысленным. Плавала я, довольно плохо. Ну не спортивный я человек, так уж судьба распорядилась.

     Ирина со всех ног рванула к морю, прямо в объятия огромной волны. Её накрыло с головой, подкинуло, швырнуло на берег, но потом, вновь накрыло и унесло.

     - Солнышко- вопль отчаяния вырвался из груди Владимира раненной птицей.

     – Ира! – вторили мы с Максом, стараясь перекричать шум волн.

     Но море возвращать добычу не собиралось. Оно вспучивалось голубыми прозрачными волнами, рокотало, срывая камни, оставляя на берегу кружево шипящей пены.

     Владимир и Макс бросились в разбушевавшуюся пучину, их головы и блестящие белёсые спины то поднимались над поверхностью воды, то исчезали вновь. Я, глупо, совершенно бесполезно, бегала по каменистому берегу, терзаемая чувством вины и ожиданием расплаты со стороны Владимира и Макса. Мне не простят мою вспышку гнева, слов, что я наговорила этой девчонке. Но кто же знал, что она решит утопиться? Ладно, всё это глупости! Главное, чтобы Ирина осталась жива. Я смогу оказать ей первую помощь, не даром ведь столько вечеров просиживала над старой книжкой с засаленными страницами. Пусть только они найдут эту девчонку! Властитель вселенной, пожалуйста, пусть она будет жива!

     Чья-то фигура пронеслась над волнами и стрелой вонзилась в бурлящее и клокочущее море. Я, в немом ожидании, застыла на месте, прекратив бесполезную беготню. Ждать пришлось не долго. Та же фигура, взрезая волны своим телом, вновь поднялась в небо, держа другое тело, не такое гибкое, в котором, я узнала Ирину.

     

     

     

      Глава 29

     - В каждом храме есть место скопления силы, - поясняла принцесса, запросто, словно обычная девчонка- студентка, сидя на мягкой моховой подстилке и дразня тонким прутиком разноцветных, светящихся червячков, кишащих в перине мха.

     Салатовый свет фосфоресцирующих грибов играл на открытых участках её кожи, блестел в глазах, путался в распущенных до пояса волосах, придавая ей сходство с русалкой.

     Пещера, в которой мы находились, была мне неприятна и не только по вине, всюду снующих красных, лиловых и розовых червей, но и по причине её сходства с пастью зубастого зверя. Казалось, что вот-вот пасть захлопнется, пронзив наши тела насквозь торчащими сталактитами и сталагмитами. Успокаивала лишь широкая полоса тёмной подземной реки, от которой тянуло живительной прохладой.

     - Пребывание в этом месте исцеляет, заряжает энергией жизни.

     Вот в этом я, как раз и сомневалась. Лежание на сырых камнях, лишь слегка прикрытых прослойкой мха, в окружении странной живности, в полной темноте, без всякой медицинской помощи, вряд - ли могло кого-то исцелить. Верхние дыхательные пути Ирине, конечно, прочистили. Но где непрямой массаж сердца? Где искусственная вентиляция лёгких? Похоже, у принцессы и жрецов храма было иное мнение на этот счёт.

     После того, как Ирину вырвали из объятий разбушевавшегося моря, я не проронила ни единого слова, чувствуя себя нашкодившим щенком.

     - Ну, чего мне стоило в очередной раз согласиться с ней и замолчать?- задавала я себе один и тот же вопрос.

     И тут же сама на него отвечала:

     - Ничего не стоило, кроме твоей гордости. Подумаешь, беда! За то, Ирина была бы жива и здорова. А теперь вот, сиди и гадай, помогут ей вампирские методы лечения или нет?

     - Я вижу, ты сомневаешься в моих словах? – её высочество повернуло ко мне своё прекрасное лицо, на котором играла озорная улыбка. И от этой улыбки, этого змеиного взгляда, меня пробрал мороз.

     - Да и место это тебе не по душе, верно?

     Я кивнула.

     - Вот если бы утонула ты, - принцесса с безразличием взглянула на безжизненное тело Ирины, на её, безвольно разбросанные руки, бледное, даже в зелёном свете грибов, лицо. – Нам бы пришлось тащить тебя в храм воздуха. Да-да, и не удивляйся, дорогая. У вас, у людей тоже есть связь со стихиями, но весьма слабенькая. А этой девочке крупно повезло, что она утонула около храма земли. Земля- её стихия, и она поможет, даст силы, пробудит к жизни. Не беспокойтесь за свою подругу.

      Парни, да и я тоже, выдохнули с облегчением. Холодное тело девушки, не подающее признаков жизни, висящее в сильных руках, спасителя-вампира, напоминало тряпичную куклу, из которой вытряхнули поролон. Мраморная кожа, посиневшие губы, закатившиеся глаза, рваная рана на бедре, бордовый ручеёк венозной крови, вытекающий из неё. Скорее всего, Ирина порезалась камнем. Я была готова к оказанию первой помощи, даже скрутила своё парео, наподобие жгута, и, как-то уж совсем глупо, порадовалась, что смогу хоть чем ни - будь помочь. Мы бросились вслед за вампиром, а тот, махнув нам, рванул к скалам, где зияли чёрные рты пещер.

     - Она будет жить? – глупо переспросил Макс, и голос его, на удивление звонкий, совсем мальчишечий, отразило эхо.

     - Жить, жить, жить, - запрыгало, отталкиваясь от стен.

     - Ну конечно, - засмеялась принцесса. – Или вы не верите слову принцессы Далера?

     Прекрасный лик её высочества внезапно посерьёзнел, от улыбки не осталось и следа.

     - А теперь, давайте обсудим один из пунктов нашего с вами договора. С моей стороны было обещано оружие, с помощью которого вы сможете свергнуть своё правительство, так?

     Мы дружно кивнули.

     - Я обещала вам обеспечить полную безопасность и комфортное пребывание на территории Далера. Так?

     Мы вновь кивнули, начиная понимать, к чему она клонит. По моей коже пробежали мелкие противные мурашки подступающего страха. Мне никак не удавалось сглотнуть. Горло словно парализовало, оно стало неподвижным и жёстким, а от запаха мха и мокрого камня подкатила тошнота.

     - В случаи непредвиденной ситуации, не зависящей от исполнителя, заказчик, в обмен на спасение жизни одного из членов своей команды, обязуется выдать любого представителя своей команды в личную собственность исполнителя, - процитировала принцесса последний пункт договора.

     - Но, как я смогу отдать вам живого, свободного человека? – голос Владимира прозвучал ровно, по крайней мере, он хорошо постарался не выказать паники.

     - Именно живого, - принцесса засмеялась легко, беззаботно, и её смешинки зазвенели по камням, поскакали по стенам, вторя ударам капель, падающих с потолка. – Мёртвый человек мне без надобности. Даю вам время подумать, выбрать жертву, так сказать. А в полночь буду ожидать вкусного подарочка.

     - Но вы не можете?- Владимир больше не скрывал ни страха, ни изумления, ни гнева. – Это же абсурд, платить за одну жизнь другой.

     Принцесса величественно поднялась, и тут же стало ясно, что перед нами никакая ни девчонка, а настоящая правительница, пусть будущая, но как уж там она сказала: - Отцу недолго осталось.

     И уже не оставалось никаких сомнений, кто поможет ему поскорее отправиться к своей стихии.

     Прекрасная, властная и сильная она стояла перед нами и всем своим видом, и гордой осанкой, и поворотом головы, и надменной холодной полуулыбкой, давала понять, что наши мелкие человеческие проблемки, наши примитивные чувства и мыслишки её совершенно не трогают. Зелёное свечение грибов придавало ей сходство с каменной статуей, красивой, но бездушной.

     - Вы находитесь на территории Далера и обязаны соблюдать законы нашей страны!

     Теперь голос принцессы не был ни уютным, ни светлым. Чудесным образом исчезли и теплота, и успокаивающая глубина. Ничего общего с потрескиванием дружелюбного костра, да и пахло от неё отнюдь не солнцем. Мы вздрогнули от грохота камней, словно в горах случился обвал, а по пещере разнёсся густой запах пожара и разрушения, страшный, горький дух погибающего в пламени жилья.

     - Но ведь вы предлагаете обречь одного из нас на смерть!

     Нужно было отдать должное Владимиру, преодолевая тот первобытный страх жертвы перед хищником, более слабой особи перед сильной, он продолжал бороться, в то время, пока мы с Максом, молчали, покрываясь липким потом.

     - А как ты хотел, Вова? – принцесса царственно наклонила голову, белая тонкая рука с длинными пальцами покровительственно легла на оголённое мужское плечо. – Вы, люди, слишком глупы, не цените свою жизнь, жизни своих близких. Странно, конечно, ведь она у вас такая короткая. А мы, очень даже ценим. И, когда кто-то спасает чью-то жизнь, то родные этого счастливчика обязаны отблагодарить спасителя, и не дежурным «спасибо», а чем-то очень дорогим и значимым. Думай, дорогой мальчик, иначе любая из стихий убьёт вас всех.

     Принцесса удалилась, оставив нас дожидаться пробуждения Ирины. А мы так и остались сидеть на подстилке из мха, ошеломлённые, с трудом понимающие происходящее, не замечающие того, как наглые червяки взбираются по штанинам, щекочут, выглядывающие из пляжных тапок, пальцы.

     Моё чувство вины по отношению к Ирине улетучилось, вместо неё в грудной клетке постепенно загорался гнев. Эта экзальтированная идиотка прекрасно знала, чем могла обернуться её выходка, но нарочно бросилась в море, чтобы заставить всех волноваться, бояться, чтобы доказать свою значимость. Когда-то, очень- очень давно, совсем в другой жизни, я так же бросилась в лес, и ведь тоже вполне могла умереть, если бы не Харвальд.

      - Мой отец отблагодарит вас, - сказала я ему тогда, а он расхохотался.

     - Никого мы отдавать не будем, - твёрдо произнёс Владимир, и лишь нервное подёргивание ступнёй, выдавало его тревогу.

     - А как же договор? – спросила я, с трудом переводя дыхание и стараясь не стучать зубами.

     - А может, всё это полная фигня, - предположил Макс, обнимая себя за плечи.

     И этот жест, от чего-то, вызвал у меня раздражение. Максим не скрывал своего страха, в отличии от Владимира. Да и обида, если уж быть честной, кольнула. Другой бы парень обнял свою девушку, пообещал ей, что всё будет хорошо, постарался поддержать. А этот, сжался в комок, губы кусает, вот-вот зашмыгает носом. И плевать ему, что и мне страшно, что я, слабая женщина и нуждаюсь в поддержке гораздо больше.

     - Ты хочешь это проверить? – ядовито поинтересовалась я.

     - Да я бы на твоём месте вообще молчал! – взвился Максим. Он подскочил ко мне так стремительно, что я не успела отреагировать и вцепившись в ворот моего платья принялся трясти. Ткань беспомощно затрещала.

     Моя голова моталась, а пред глазами всё слилось в одну неясную зелёную массу.

     - Всё из- за тебя, мерзавка! – вопил он. – Это ты виновата.

     - Максим, успокойся! – гаркнул Владимир, и тряска мгновенно прекратилась.

     Мы шарахнулись друг от друга, словно напуганные коты и расселись по разным углам. Повисло тяжёлое молчание. Оно давило, путало мысли, мешало сосредоточиться. Воцарившуюся тишину нарушали лишь удары воды о камень: «Кап-кап, кап-кап, кап-кап».

     Не могу сказать точно, сколько мы так сидели несколько минут, или несколько часов. Казалось, что в мире, кроме этой пещеры ничего не осталось, что нет ни моря, ни солнца, ни раскидистых платанов, ни высоких кипарисов.

     Но вот послышался шум, и мы повернулись в ту сторону, где лежала Ирина. Девушка вздохнула, открыла глаза и резко села.

     - Солнышко! – вскричал Владимир.

     - Ирочка! – подхватил Макс.

     - Солнырочка! – получилось у них вместе.

     Мужчины бросились к ней, наперебой интересуясь её самочувствием, настроением.

     - Тебе не больно?

     - Тебе не холодно?

     - Пить хочешь?

     И зависть, и ревность, и ярость, и обида, всё это смешалось во мне, образовав коктейль, который мог взорваться от малейшей искры.

     Так нежно Максим не разговаривал со мной никогда, даже в дни моей болезни, даже в моменты нашей с ним близости. Он мог быть весёлым или раздражительным, капризным или практичным, требовательным или равнодушным, но любящим, заботливым и ласковым – никогда.

     Ирина остановила кудахтанье мужчин царственным взмахом руки. Тьфу! Куда не плюнь, всюду одни принцессы! Ну, прямо житья от них нет. И Макс и Владимир тут же смолкли, опустившись на пятки возле своей госпожи.

     - Если вас интересует моё мнение, -начала она, охрипшим, после водных процедур голосом.

     И Макс, и Владимир синхронно кивнули.

     Эта картина показалась мне столь комичной, что я, не желая больше скрывать своих эмоций, расхохоталась. Я каталась по мягкому, влажному мху, держась за живот, не заботясь о, раздавленных моим телом светящихся червяках и никак не могла остановиться. В два прыжка, Владимир оказался подле меня, и хлёсткая пощёчина обожгла кожу.

     - Держи себя в руках, - зашептал он в самое ухо, прижимая мою голову к своему плечу. – Не время для истерики, нам нужно сохранять здравый рассудок, чтобы решить эту проблему.

     - Да что мы можем сделать, - ответила я ему тем же доверительным шёпотом, чувствуя, как силы покидают меня, уступая желанию махнуть на всё рукой и сдаться.

     Скорее всего, Ирина была раздосадована таким резким отвлечением от своей персоны. Как же так! Ведь она, бедняжка, чуть не погибла в морской пучине! Где же охи и вздохи? Где фанфары? Где красная дорожка и розы к ногам?

     - Мне довольно тяжело говорить, - прохрипела она. – По этому, вынуждена вас попросить выслушать меня внимательно, не перебивая и не отвлекаясь на посторонние предметы.

     Коктейль во мне начал предупреждающе шипеть. Я уже ощущала покалывание его пузырьков, едкое, почти ядовитое. Ирина выждала небольшую паузу, прочистила горло и повела свою речь.

     - Как мы все понимаем, - начала она.- Владимир остаться в Далере не может. Кто мы без лидера? Я тоже должна вернуться на родину, ради Владимира, ради нашего с ним малыша, что у меня под сердцем.

     - Милая, родная! Так ты…

     Лидер революционной организации бросился к жене, заключив её в объятия, посыпая лицо поцелуями.

     - Спасибо, милая! Как же я счастлив, ты просто не представляешь, насколько я счастлив!

     Я отвернулась, чтобы не смотреть на этих двоих. Уж лучше наблюдать за мирным течением реки, за тем, как зелёные, от света грибов , капли срываются с верхних сводов и падают в мох, тревожа и распугивая, копошащуюся в нём живность. От чужого счастья, так контрастирующего с моим шатким, подвешенным положением, стало горько. Ну почему кому-то даётся всё, и любовь, и сытая жизнь, и всеобщее восхищение, а кому-то достаются лишь жалкие крохи?

     - А Макса, я бы хотела видеть крёстным для нашего малыша, - прощебетала Ирина, прервав мои невесёлые мысли. – Остаться должен тот, кто является самым слабым звеном, и это- Вера. У неё нет ни родных, ни друзей, кроме нас, конечно. Её исчезновения никто не заметит, и не натолкнёт на ненужные подозрения.

     Нетерпеливо щёлкающий пузырьками коктейль внутри меня, вырвался на свободу. Я сама удивилась, тому, сколько ругательств успела выучить за свою недолгую медицинскую карьеру и проживание в общежитии с алкоголиками и проститутками.

     - Неужели ты думаешь, что я по своей воле соглашусь стать жертвенным бараном, ради тебя и твоего выродка?! – орала я. – А вот хрен тебе, выкуси! Мне совершенно не хочется подыхать. И знаешь что, родная Ирочка, лучше бы ты утонула, вот так! На одну стерву в этом мире стало бы меньше!

     Я говорила много разных слов, страшных, таких, какие не прощают, какие нельзя отменить с помощью универсального «извини».

     И стыдно мне не было, ни чуть. Вот не герой я, и не святая. А жить хочется всем, любой твари божий, и мухе, случайно залетевшей в окно, и быку, которого ведут на скотобойню.

     Не став дожидаться, что мне ответят, так называемые, друзья, я вылетела вон, ударившись о плотный горячий воздух улицы.

     Душно пахло цветами, морем и приближающейся грозой. Небо окрасилось в тревожные сиреневые тона, и от того, всё вокруг казалось призрачным, полупрозрачным. Травы и кустарники застыли, в ожидании, море с силой хлестало по скалам, срывая камни. А я бродила по окрестностям, бездумно, безучастно, обернувшись, словно плащом, своим одиночеством. Больше не хотелось ни плакать, ни ругаться. Во мне ничего не осталось, лишь странная потребность идти, неважно куда, главное - двигаться.

     Огромная птица, размером с кошку, чёрная, с красными крыльями, вспорхнула на ветку апельсинового дерева, и раскрыв огромный клюв, каркнула.

     Это карканье показалось мне зловещим.

     - Прекрати! - строго сказала я ей. –И без тебя тошно.

     - Тебе необходимо посетить храм, - ответила мне птица.

     Я вздрогнула. Только безумия мне сейчас не хватало. Так может, мне и не нужно было сбегать из психушки? Говорящие птицы, пусть даже очень большие и красивые, это уже слишком.

     - Прости, я не хотела тебя напугать. Совсем забыла, что у вас не такой острый слух, а мы ходим довольно тихо.

     Я, наконец, обернулась и увидела женщину, одну из жриц храма. В такой же зелёной тунике, как и у верховной жрицы. Тонкая, изящная, красивая, как и все вампиры.

     - А разве это не храм?- скучно спросила я. Болтать по душам не было ни сил, ни желания.

     - Не твой, - вампирша покачала чернявой головой. – Тебе нужна помощь другой стихии, поддержка богов воздуха.

     - Я не верю в богов.

     Хотелось, чтобы вампирша ушла, оставила меня в покое. Не нужен мне никто, не желаю никого видеть. Но жрица, от чего-то, уходить не собиралась. Напротив, она встала со мной рядом, очевидно, готовясь к долгой и обстоятельной беседе.

     - Почему? Я понимаю, у вас, у людей, вероятно, другая религия. Но, мне показалось, что ты не веришь и в богов своего народа.

     - Как можно верить в то, чего нет, - буркнула я, разрываемая двумя желаниями, послать вампиршу к чёрту, или сбежать самой.

     - А ты, действительно, считаешь, что богов нет? – неподдельное, я бы даже сказала, глуповатое, удивление вампирши разозлило.

     - А вы мне можете доказать обратное? – ядовито усмехнулась я, пряча за этой усмешкой желание разреветься. Голос жрицы был тёплым, проникновенным. Она, словно, жалела меня, предлагала поплакать на плече и, в то же время, казалась беззащитной, ранимой и чистой, как дитя. Умом, я, конечно, понимала, что передо мной далеко не ребёнок, а вся эта воздушность и трепетность- всего лишь иллюзия. На самом же деле, я нахожусь один на один с опасным существом, кровожадным, убивающим ради насыщения.

     - Могу, - жрица обвела рукой, одновременно указывая и на траву, и на плотно и низко висящие сиреневые грозовые облака, и на скалы, мокрые от атак, рокочущих волн.

     - Это всего лишь трава, тучи и море,- фыркнула я, досадуя на свою нерешительность. Стою здесь, болтаю о какой-то ерунде, пока друзья обсуждают, каким образом подадут меня на ужин принцессе.

     - А разве, это не доказательство существования богов? Боги бесплотны, но мы можем видеть их отражения в стихиях. А мы, жрецы, их не только видим, но ещё и слышим, задаём вопросы и получаем ответы.

     - Рада за вас, – огрызнулась я, отходя от жрицы на почтительное расстояние, давая таким образом понять, что разговор мне не интересен.

     Но, похоже, вампиршу такой расклад не устраивал. Она легко подлетела ко мне, схватив за руку. Рука жрицы оказалось мягкой, гладкой и тёплой.

     - Ты выбрала не ту дорогу, человеческая девочка, и от того, твой путь оказался более тернистым, чем было уготовано богами.

     - Боги наказывают? – ядовито усмехнулась я, высвобождая собственные пальцы, хотя делать этого, от чего-то не хотелось.

     - Нет, они никого не наказывают, -белые зубы вампирши блеснули в предгрозовых сумерках. Но страха, что вот сейчас она набросится на меня, не было. От её присутствия было даже как –то… Спокойнее? Легче?

     - Вообще не вмешиваются? Им плевать?

     - Они дают тебе шанс всё исправить, возвращая к исходной точке, указывают правильное направление. Воспользуйся этим даром.

     - И, как же я пойму, в каком направлении мне двигаться, если богов могут слышать лишь жрецы.

     - Сегодня особый день, - вампирша положила мне на плечи свои руки. –Гроза- встреча всех четырёх стихий. По этому, не будем тратить даром время, а попробуем ответить на твой самый главный вопрос. Ты дышишь глубоко и медленно, чувствуешь, как усиливается ветер, как пахнет озоном и травой, слышишь далёкие раскаты грома, ощущаешь тепло моих рук и расслабляешься. Твои мысли свободны, сердце бьётся ровно, ты готова принять ответ богов.

     Крупные тяжёлые дождевые капли стучали по твёрдой листве, падали в траву, стекали по коже и волосам. Они смешивались со слезами, бегущими по щекам, но от этих слёз на душе становилось светло и спокойно. Я полной грудью вдыхала вкусный, ароматный воздух и никак не могла надышаться, словно до этой поры, находилась в душном помещении.

     С начала, прогрохотало, словно кто-то ударил в медный таз, а затем, яркая полоса света вспорола вздувшийся сумрак неба. Я рыдала, больше не таясь и не стыдясь, но не от жалости к себе, то были слёзы благодарности к этому небу, траве, дождю, тёплым потокам ветра за причастность ко всему происходящему в эту минуту. Высунув язык, я поймала несколько капель, и удивилась, насколько они показались сладкими. Меня переполняло светом, радостью, умиротворением и безграничной любовью ко всему окружающему.

     - Добро пожаловать домой, - шептала трава.

     - Добро пожаловать домой! – дробно отстукивал дождь.

     - Добро пожаловать домой, - хохотал гром.

     Я сидела на мокрой траве, глупо улыбаясь, ошеломлённая, восторженная. Волосы прилипли к лицу, на ресницах дрожали дождевые капли, тонкая ткань платья насквозь промокла, но эти мелочи ни чуть меня не тревожили. Я чувствовала себя живой, настоящей.

     - Услышала? – спросила вампирша спустя вечность.

     Я, неопределённо, кивнула с трудом соображая, о чём меня спрашивают, да и что, собственно, нужно было услышать?

     - Ступай, человеческая девочка, и ничего не бойся. Боги дали тебе свой ответ, а это значит, что ты больше не свернёшь с пути.

     

     Стоило переступить порог нашей с Максимом комнаты, тот внутренний свет, что зажёгся во мне во время общения с вампирскими богами, тут же погас, а благостное настроение съёжилось под натиском, внезапно накатившего предчувствия беды. Гроза утихла, но капли дождя всё ещё стучали по крыши бунгало, и чёрные силуэты деревьев тревожно раскачивались, царапая по стеклу ветвями. Макс лежал на кровати, нагой, лишь полосатое полотенце прикрывало его чресла. От парня пахло гелем для душа, а тёмные волосы на ногах и груди были ещё мокрыми, и чётко выделялись на, покрасневшей от загара, коже.

     Тяжёлый взгляд, полный осуждения и неприязни следовал за мной, в какой бы угол комнаты я не направилась.

     Я села на край кровати и принялась расчёсывать волосы. Прикосновения гребня казались мне слишком грубыми, даже болезненными. Затем, мне пришлось встать, вытащить из рюкзака флакончик со спиртом, чтобы обработать царапину на шее, Спирт, попавший в ранку, вызвал жжение, и я прикусила нижнюю губу. Потом, наконец поняв, что именно приносит мне дискомфорт, содрала с себя, прилипшее к телу, платье и накинула халат. Всё это время Макс молчал. И от его молчания, сумерки за окном казались ещё мрачнее, а воздух в комнате, тяжелее и гуще.

      - Макс, - начала я, не в силах больше находиться в тишине под прицелом его глаз. – Как поступимс последним пунктом вампирского договора?

     Максим смотрел на меня долго, нестерпимо долго. Затем, пригладил, торчащие после душа, волосы и вздохнул, будто бы собирался, в очередной раз, отругать несмышленого малыша.

     - Чего ты от меня хочешь, Вер? – спросил он, демонстрируя усталость. – Смирись с решением большинства и не жди от меня благородного жеста. Я не останусь вместо тебя, так и знай, ты не настолько мне дорога. Да и не любил я тебя никогда, если честно. Просто пожалел, приютил. Ты ведь сама присосалась ко мне, как пиявка.

     Слова Максима звучали ровно, бесцветно, будто он уже давно отрепетировал свою речь. Вот только для меня всё оборвалось, мир почернел, пол закачался под ногами.

     - А кто тебе дорог? – проскрежетала я. – Ирина? Но так почему же с ней не ты, а Владимир?

      - А это, не твоё дело, - Макс навис надо мной, обдавая запахом хвойного геля и мужского пота. - Не смей произносить её имя, грязная потаскуха!

     Моя рука ударила Максима по уху, хотя я метила в щёку. Но, что поделаешь? Ловкой я никогда не была.

     - Трус, - зашипела я, чувствуя, как горит, ударившая Макса, ладонь. – Трус и маменькин сынок! А, хочешь знать, как всё на самом деле? Вы учитесь с Ириной на одном факультете. Ты любишь её, но не можешь в этом признаться, так, как боишься неодобрения со стороны мамочки. Но, в один прекрасный день, судьба сводит Ирину с успешным, сильным и умным преподавателем, и она выходит за него замуж. А ты, слюнтяй, остаёшься с носом. Ходишь в гости к Владимиру и Ирине, подбираешь крохи счастья с их стола, и завидуешь. Но тут появляюсь я. И ты решаешь убить с моей помощью несколько зайцев сразу. Показать Ирине, что на ней свет клином не сошёлся, убедить Владимира, что не претендуешь на его жену, позлить, доставшую своей опекой, мамочку, а, главное, самоутвердиться за счёт меня. Ведь как же это просто казаться успешным, сильным и уверенным в себе, на фоне кого-то более слабого и уязвимого.

     Я старалась укусить как можно больнее, раздавить, так, чтобы Макс взвыл, от злости и омерзения к себе. И он, действительно, взвыл. С рёвом разбуженного медведя, он бросился на меня и повалил на кровать. Зубы его скрежетали, красное, не то от ярости, не то от стыда лицо нависло надо мной, исказившись в гримасе гнева.

     - Заткнись! Заткнись! Заткнись! – орал он, и слюна капала мне на лицо из распахнутого рта. Но вскоре не стало ни слюны, ни макса, ни лилового квадрата окна, изборождённого дождевыми дорожками. На лицо мне опустилась тяжёлая подушка. Руки Макса вдавливали её в меня, лишая возможности дышать. Я же, в попытке себя защитить от удушения, молотила ногами, стараясь угодить пяткой в одно из слабых мест врага. Но мои ноги встречали лишь пустоту, а в лёгких оставалось всё меньше и меньше воздуха. В голове зазвенело, а перед глазами заплясали серебристые молнии. Я больше не слышала, ни дробных ударов капель, ни частого дыхания Макса. Сознание покинуло меня, и мир погрузился в непроглядную черноту.

     Очнулась я от боли во всём теле. Попробовала пошевелиться, но мне это не удалось. Вокруг было тихо и темно, лишь луна, тонкой лимонной долькой робко заглядывала в окно, отражаясь в сбегающих по стеклу, каплях, оставляя узкую полосу света на полу. Голова гудела, словно медный колокол, а внутри всё переворачивалось от осознания неминуемой гибели. Я ощущала себя мухой, запутавшейся в паутине, впрочем, так оно и было. Моё тело опутывало множество тонких вязальных нитей, начиная от плеч и заканчивая лодыжками.

     Интересно, где милый Максик раздобыл эти проклятые нитки, сам, что ли вязанием увлекается или у своего златокудрого ангела позаимствовал? Хотя, как бы там ни было, но мой парень поработал над моим телом с маниакальным старанием. Синтетические змеи врезались в кожу, причиняя боль. Ужасно хотелось почесаться, растереть, уже начавшие затекать кисти и ступни, а ещё пить и сменить положение тела. Какое из этих желаний сильнее, сказать наверняка я бы не смогла.

     Теперь, когда вот-вот должна была появиться принцесса, для получения своего вкусного подарочка, жизнь показалась мне наиболее привлекательной. Пусть, вот такая, дурацкая и унылая, но жизнь, с днём и ночью, работой и отдыхом. Я согласна стоять в очередях за маслом и творогом, работать в больнице, делить общежитскую кухню с алкоголиками и дебоширами.

     В открытое окно влетел ночной комар. Он кружил над моим лицом, садился на нос, щекоча лапками, и звенел, звенел.

     Я принялась крутить головой, единственной подвижной частью моего тела, но комар оказался довольно настойчивым малым, и улетать не собирался.

     - Принцессе не понравится, что ты пробуешь её пищу, - предупредила я вредное насекомое.

     Может, комар оказался сытым, а может, моя угроза подействовала, но звон маленьких крылышек переместился к окну, а, потом, и вовсе утих.

     С улицы донёсся серебристый смех Ирины, неразборчивое гудение мужских голосов и звон бокалов. Друзья ужинали, пили ароматное Далерское вино и мирно беседовали, зная, что за стеной лежит человек, обречённый ими на смерть. Отличная возможность, для меня, чтобы, на последок поковыряться в собственной душе, вспомнить все свои грехи и добрые дела, спросить Властителя вселенной:»За что ты так со мной?»

     - К сердцу мужчины ведут два пути, через пенис и через желудок, - со знанием дела говорила Фаина, разливая по пластиковым стаканам дешёвое пойло, купленное мной, чтобы отметить переезд в квартиру Макса.

     Спортивная сумка была уложена, и комната, без моих немногочисленных пожитков, казалось ещё более убогой и унылой. На табурете стояла тарелка с искусственными кальмарами, на блестящей, в тусклом электрическом свете лампочки, фольге лежали дольки шоколада, подаренного пациенткой в благодарность за хороший сестринский уход. Пойло, которое гордо именовалось рябиновым вином, обжигало горло и оставляло во рту неприятный вкус расплавленной пластмассы. Но мы, за неимением чего-то более качественного, всё равно его глотали, заедая шоколадом.

     И тогда, в хмелю, мне казалось, что я счастлива. Время давно перевалило за полночь, и следующее утро обещало быть жестоким, но мы болтали и пили. А за окном свирепствовала Амгроведская буря, швыряя в стекло пригоршни синей колючей крупы.

     Но советом Фаины я так и не воспользовалась. Первый путь, вскоре начал нас тяготить, стал скучным, утомительным, а, порой, даже неприятным для обеих сторон. Второй же, и вовсе, оказался непреодолимым.

     С начала я учуяла, знакомый до боли, запах, от которого меня бросило в жар. И лишь потом увидела, как надо мной склоняется широкоплечий силуэт.

     - У тебя талант попадать в неприятности, - сказал Харвальд, наклоняясь надо мной.

     Я хотела ответить что-то остроумное, но во- первых- ничего в голову не приходило, а во-вторых- язык прилип к нёбу, от нежданной радости, удивления и неверия. Он здесь! Он пришёл! Сильные, такие родные и тёплые руки подняли меня, одним движением разорвали нитки. Сеть, старательно сотворенная Максом, бесформенной жалкой кучей упала на пол. А мы вылетели в окно, в безветренную, лунную южную ночь.

     

     

     

     

      Глава 30.

     Мы поднимались всё выше и выше, туда, где в рыхлой черноте неба мерцали перламутровые жемчужины звёзд. Дух захватило от скорости, от движения воздуха, бьющего в лицо, от ощущения на своей коже тепла больших ладоней. Я кричала, но не от страха, а от восторга, что дарил мне полёт. Под нами, облитые луной, проносились, светящиеся от дождевых капель, деревья, горы и блестящие ленты речушек. Запахи недавней грозы и разнотравья пьянили, кружили голову, а близость Харвальда заставляла глупо, но так счастлива улыбаться. Хотелось прижаться, как можно теснее, впитать это удивительное тепло, что дарили его руки, его широкая грудь, к которой прижималась моя спина. Мне казалось, что я свечусь изнутри, радостно, беспечно, как светится трава, усыпанная росой в лучах разгорающейся зари.

     Посадка была мягкой, и очень быстрой. Вот только мы неслись над землёй, ловя кожей тёплые потоки воздуха, а теперь уже сидели в гигантской зелёной чаше, где дном служила поляна, покрытая короткой густой травкой, а стенками- тёмные сопки.

     Усадив меня на поваленное бревно, Харвальд отстранился, тепло, исходящее от его рук постепенно таяло, растворяясь в ночном воздухе. Меня, словно острой спицей, пронзило чувством потери. И, если во время полёта, вампир казался мне добрым ангелом, спустившимся с небес, чтобы спасти меня, то сейчас, в голову хлынули сомнения.

     - Куда мы направляемся? Что ему нужно от меня? Почему мы остановились здесь? Да и с чего я вообще взяла, что моё похищение связано со спасением?

     Харвальд сидел на траве, напротив меня. Я не могла видеть его лица, зато ему была видна каждая эмоция, промелькнувшая в моих глазах, отразившаяся в мимике. Где-то рядом звенел ручей, какой-то мелкий зверёк шуршал в кустарнике, трещали цикады.

     - А дальше? – спросила я и тут же замерла, страшась узнать ответ. Но ещё больше я боялась, что он вовсе ничего не скажет, так и будет сидеть и молчать. Каждая клетка моего тела рвалась к нему, жаждала прикосновений и ныла, не получая их. Но в то же время, вампир раздражал меня, своей неподвижностью, отстранённостью.

     - А дальше, обряд соединения аур, -глухо ответил вампир. – И даже не вздумай нести мне бред о свободе выбора, планах на жизнь и своей любви к родине. Сейчас, первоочередной задачей является спасение твоей жизни. После обряда, никто, даже принцесса, не сможет убить тебя, так, как ты станешь моей частью, моей половиной. Наши ауры будут сплетены, и я смогу слышать твои мысли, ощущать твои эмоции, а ты, сможешь жить столько, сколько проживу я. А, как тебе известно, мы живём долго, очень долго.

     - Ты не рад этому, - проговорила я, скорее утвердительно, чем вопросительно. В голосе Харвальда мне слышалось недовольство.

     - Не рад, - ответил он.

     Мне показалось, что из под ног выбили почву, что чернота поглотила и луну, и звёзды, заглушила звуки, впитала в себя весь окружающий воздух. Плотная, липкая, всеобъемлющая, она душила, хватая за горло.

     - Тогда тебе необязательно это делать, - прошептала я, стараясь не заплакать, но тщетно. В голосе уже звенели слёзы, а в груди всё сжалось, не давая сделать вдох.

     - Маги воздуха ценят свободу, - бесцветно продолжал Харвальд. – Принуждать кого-то, пусть даже во имя его спасения, противно нашей природе. А мне придётся связать тебя с собой, оставить тебя здесь против твоей воли.

     - Но ведь ты хотел сделать это, помнишь? – радость, ещё такая робкая и хрупкая, слабо стучала в моё сознание, но как-то неуверенно, боязливо. А вдруг, я что-то не так поняла? Вдруг ошибаюсь?

     - И хотел, и мог. Спеть тебе песню забвения, затмить твой разум, заставить ходить за мной следом, подобно тени, что может быть проще? Но ведь это была бы уже не ты, а всего лишь безвольная кукла из костей и мяса. Я обманом заманил тебя в свой дом, в свою страну, надеялся, что ты привыкнешь ко мне, полюбишь, и не захочешь уходить, даже тогда, когда узнаешь правду. Но ты пожелала вернуться домой, к своей привычной жизни. И я не стал удерживать против воли, ломать твою судьбу. Вот только сегодня, не всё зависит от меня. В игру вступила принцесса- сильнейшая из магов, будущая правительница. И единственное, что я могу сделать, чтобы уберечь тебя от неё, это соединить ауры. Я могу предложить не так уж много, лишь свой дом, свою любовь, защиту и долголетие. Но по сравнению с тем, что тебя ждёт, попади ты в королевский дворец, это довольно неплохо.

     Мне почудилось, что звёзды сорвались с неба и обрушились на меня сверкающим дождём. Я сидела в этом сиянии, дрожа всем телом, удивлённая, безумно-счастливая.

     Не давая себе времени опомниться, я бросилась вперёд, к нему, прижалась всей поверхностью своего тела, обвила руками массивную шею. Теперь он мог говорить что угодно, о чём угодно, я уже больше не слушала. Слова бестолковыми разноцветными птичками порхали где-то неподалёку, не касаясь сознания. Главное - он сейчас со мной, такой большой, сильный, добрый и прекрасный, лучше всех на свете, предлагает остаться с ним, быть рядом. Это ли не счастье?

     - Да, да, да, - зашептала я ему на ухо.- Я согласна остаться с тобой, но не из- за принцессы. А по тому, что сама хочу этого. Я мечтала о нашей встрече все эти годы, говорила мысленно с тобой, надеясь, что ты как-то сможешь услышать. Звала, когда мне было плохо, делилась радостями. Глупо, да?

     - Нет, вовсе не глупо, - горячие губы обожгли, с начала, лоб, потом щёки, прочертили дорожку из кратких, но таких дразнящих, поцелуев по шее. – После обряда ты, действительно, сможешь позвать меня, а я смогу тебя найти, и в горах Далера, и в заснеженных Эвильских лесах, и в городской суете Человеческого государства.

     Трава, когда мы, сплетясь телами, повалились на неё, была мокрой, и колола спину сквозь тонкую ткань халата, звенели комары и порхали ночные бабочки, но мы не замечали всего этого, растворяясь друг в друге. Прикосновения Харвальда были невероятно нежными, осторожными, словно он вновь изучал меня. Я же, напротив, до сих пор не веря в наше воссоединение, цеплялась за его плечи, кусала, чуть солоноватую кожу. А я уже, оказывается, успела забыть, как же это приятно, когда он проводит языком по ареолу соска, когда целует во, вздрагивающий от нетерпения, живот, когда касается подушечками пальцев самого сокровенного места, а потом, медленно, словно в глубокое озеро, входит в меня, и мы движемся в одном ритме.

     Больше не существует тихой, напуганной, побитой жизнью Веры Кузнецовой. Есть Вероника, юная, смелая, влюблённая и беспечная. Вжимаюсь в него, желая быть с ним, стать им, забрать его и отдать ему всю себя.

     Луна заполняет гигантскую чашу, в которой мы лежим, жидким золотистым мёдом. Безумие, накрывшее нас, бросив друг к другу, схлынуло, оставив лишь сладкую, тягучую усталость. И было приятно её ощущать всем телом, понимать, что всё произошло не во сне, и не в моих полуночных мечтах, а на самом деле. Что вот он, Харвальд, рядом со мной, и я завёрнута в его объятия, как в мягкий уютный плед. Мысль, о Максе, наших с ним отношениях, моей ревности и желании угодить, юркой, коварной гадюкой проскользнула в затуманенное счастьем, сознание, и напугала. Неужели всё, произошедшее со мной, за эти полтора года, правда? Амгроведск, работа в больнице, комнатушка в общежитии, Макс, Полина Александровна- его мамашка, Ирина?

     - Харвальд, - тихо позвала я, чувствуя, что если промолчу сейчас, то уже никогда не смогу раскрыть ему всей правды. – У меня были другие мужчины. Много других мужчин, мне пришлось торговать своим телом, чтобы выжить…

     - Не нужно, - прошептал он мне в ответ, ещё крепче прижимая меня к себе. – Расскажешь позже, если захочешь, конечно. Но, если предпочтёшь стереть это время из памяти, умолчать о, неприятных тебе моментах, значит, так тому и быть. Мне радостно от того, что ты жива, твоё сердце бьётся, а ум чист и ясен, что говоришь со мной, касаешься меня. Хотя, я был бы готов принять тебя любой, искалеченной, безумной, опороченной, больной.

     Музыка и хор голосов, грянувшие прямо с небес, не дала ему договорить. Вскинув взгляды в черноту небес, мы замерли, так, как теперь больше не было видно, ни звёзд, ни луны. Огромные мохнатые плотные тучи заволокли небо. И, от чего-то, это мне напомнило начало театрального представления. Словно, на наших глазах, погас свет рампы и вот-вот поднимется занавес.

     Воцарилась абсолютная тишина. Даже цикады прекратили свой стрёкот, больше не шуршала листва и не звенела вода в ручье. Казалось, что сама природа застыла в ожидании чего-то прекрасного, но пугающего.

     - Девочка моя, мне так жаль, - руки Харвальда обхватили моё лицо, словно он прощался. – Мне так хотелось уберечь тебя, но теперь это сделать будет довольно сложно. Но, клянусь воздухом, я сделаю всё возможное, чтобы защитить тебя. Нам нужно будет переждать всего четыре дня, напряжённых, безумно-страшных дня. Но их всего четыре, и мы попробуем справиться. Я не отдам тебя ни ей, ни кому другому. Верь мне, милая!

     - А что случилось?

     По спине побежали мурашки, сердце забилось в подступающем страхе. Да ещё и эта песня величественная, грозная, прекрасная и наводящая панику, заставляла стыть в жилах кровь. Мощные, сильные, яркие голоса звучали во всём. Гудела и дрожала земля от густых контральто магов огня, словно ревело пламя, готовое уничтожить всё на своём пути, альты наводили ужас. Их сухое, звучание напоминало стук комьев земли о крышку гроба, треск сучьев, умирающего дерева, шорох опавшей осенней листвы. Меццо- сопрано поливали унылым, последним ноябрьским дождём. Они ныли, тянули свою партию, призывая завыть в ответ, запрокинув лицо к небу. Ну а сопрано, пронзительные, режущие слух, рвали нервы, царапали по сердцу тонкими, но острыми коготками.

     - Его величество король Далера Эрик- Арни- Вилхард соединился со своей стихией. И, возможно, на престол взойдет его дочь- принцесса Марит.

     - Возможно? Разве есть другие кандидатуры? – спросила я лишь для того, чтобы голосом Харвальда, хоть немного, заглушить это чудовищно- проникновенное пение.

     - Есть или нет, мы сможем узнать только в день коронации. Прежде чем принцесса примет корону, глава совета министров задаст толпе вопрос: « Есть ли недовольные политической программой будущей королевы?» И если недовольный всё же найдётся, то между магами начинается бой. Убивший принцессу в честном поединке, становится королём.

     - Ты меня разыгрываешь? – я не верила своим ушам. Неужели мудрые вампиры опускаются до подобной дикости. - Если верить тебе, то любой слуга, бродяга или вовсе бездарь может стать королём?

     - Бездарей и слуг никто не допустит. На поединок с сильнейшим магом королевства имеет право только высший вампир, довольно сильный и взрослый маг, входящий в совет министров.

     - Подожди, а как же программа развития государства, политическая, экономическая, юридическая грамотность?

     Тема разговора настолько увлекла меня, что я даже забыла о хоре. Теперь он звучал, как фон, не задевая ни мыслей, ни эмоций.

     - Члены совета все грамотные, даже слишком, я бы сказал. У представителя каждой стихии свой взгляд и свои идеи по развитию страны. Ну, возьмём, к примеру,»Кровавый вопрос». Маги огня - радикалы. Они желают разрушить Человеческое государство до основания, превратить людей в источников и вернуть земли себе. Маги земли, обстоятельные и хладнокровные, хотят свергнуть триумвират и посадить вампира. На роль правителя был выбран Селик, ты должна его знать. Водники – независимые, гордые, но коварные предлагают выращивать своих источников, настроить Эвилию против людей, тем самым экономически изолировать Человеческое государство. Ну, а маги воздуха – либералы, свободолюбивые и лёгкие на подъём, готовы открыть границы, вступить с людьми в торговые отношения. Так что, как видишь, не всё так глупо.

     - Может и не глупо, но жестоко.

     - В первую очередь, это справедливо и честно. Недоволен, хочешь что-то изменить - так рискни жизнью ради своей страны. А не готов, либо боишься - так и держи рот на замке.

     - А как же принцесса, ведь она знает, что её ждёт?

     - Не беспокойся о ней. Королевских отпрысков готовят к подобному исходу с самого детства. Да и редко кто решается на эдакое безумство. - Харвальд поцеловал меня в лоб и потрепал по макушке, словно я была маленькой девочкой. На кого другого, я бы обиделась, но ему была готова позволить, всё, что угодно.

     - Тебе не жаль принцессу Марит?- спросила я. Случайно подслушанный разговор между Марит и Харвальдом, не давал мне покоя. Я с удивлением и раздражением поймала себя на том, что ревную, глупо, по- детски. – По моему, у вас с ней роман.

     Харвальд вздохнул, глубоко, делая вид, что сердится, но в голубых глазах светились смешинки.

     - Вот, значит, кого разбудил мой подслушивающий шарик. А я его Владимиру посылал. Ну да ладно, сейчас это уже не имеет значения. Нет, малыш, нас с Марит ничего не связывает, кроме дружбы. А, в свете последних событий, и от дружбы, наверное, не останется следа. Теперь она точно знает, какое ты имеешь для меня значение, и будет искать. Маги огня слишком обидчивы, вспыльчивы и амбициозны. По тому я и хотел провести обряд соединения аур, как можно быстрее. Но смерть короля, спутала мои планы. Теперь, четыре дня, от рассвета до заката, жрицы будут исполнять прощальную песню, отменив все другие обряды. Нам остаётся лишь одно, сделать так, чтобы она нас не смогла найти.

     Он говорил, а я не слушала, не слышала, просто наслаждалась его близостью, осознанием того, что мы вместе, что Харвальд мой и только мой.

     

     

     

     

      Глава 31.

     В первый раз я проснулась от прилива нежности и желания. За окном занимался розовый рассвет, из приоткрытой створки тянуло утренней прохладой, пропитанной терпким запахом ночного дождя и пробуждающейся листвы. Гомонили птицы, шумело море, а я, ощущала себя безгранично счастливой. Счастье, маленькими, колючими пузырьками, бежало по венам, заставляя беспокойно, но радостно, биться сердце. Вялая и ленивая после ночного сна, я лежала на свежих, чуть прохладных простынях и наслаждалась вот этим розовым, наполненным пртичьим многоголосьем, мгновением.

     Харвальд, каким-то образом, уловив моё пробуждение, потянулся ко мне, обвил руками, притянул к своей груди, и я, чуть не потеряла сознание от безумной, рвущей нервы, радости.

     - Ты такая мягкая, сонная и беззащитная, - шептал он на ухо. – И вся моя.

     Его руки скользили по моей коже, легко, почти не ощутимо, подушечки пальцев гладили лицо, очерчивая контуры губ, глаз. Он, словно был не в силах поверить, что я рядом. Да мне и самой в это с трудом верилось. Моё тело, благодарно и жадно, принимало прикосновения Харвальда, но их было мало, катастрофически мало. Хотелось полного слияния, растворения в нём. Но вампир был, издевательски - нежен. А во мне всё взрывалось, кипело в сладостном ожидании страсти. Он проник в меня с осторожностью, будто бы боясь ранить или напугать, и мне показалось, что я начинаю сходить с ума, ведь окружающая реальность исчезла, растворилась в этой невероятной, всепоглощающей нежности. Теперь моим миром, моей вселенной были горячие губы, мягкие, ласковые руки и, горящие синим, насмешливым огнём, глаза моего мага.

     - Спи, - сказал он мне, когда всё закончилось.

     И я, уткнувшись в его плечо, погрузилась в сон, наполненный размытыми, но спокойными образами.

     Второе пробуждение было более осознанным и напомнило мне мой самый первый день в Далере. Так же горячо и весело светило южное солнце, так же синели вдали горы и комната была всё той же. Лишь в углу, подвешенный к потолку, красным пятном выделялся воздушный змей, а его пёстрым хвостом играл лёгкий ветерок. При взгляде на этого змея, сердце защемило от чувства благодарности к Харвальду.

     - Когда пришло сообщение о том, что ты хочешь вернуться, - сказал вчера вампир.- Я решил как-то порадовать тебя, подарить что-то красивое, но в то же время нужное. А этот змей позволит тебе передвигаться по воздуху. Здесь все летают, летала бы и ты.

     Стыд потёк по венам едкой, горькой отравой, сжигая внутренности. Казалось, что я ощущаю его омерзительный гнилостный запах, что я насквозь провоняла этим стыдом.

     В то время, когда я давала показания против Харвальда в приёмной СГБ, рассказывая ужасы Далерского плена и зверства вампира, мой синеглазый маг мастерил для меня воздушного змея. Пока я заботилась о спасении своей, нет, не шкуры, а просто, беспечной, беспроблемной и сытой жизни, он думал о моём комфорте. Да, можно оправдывать себя тысячу раз, что я спасала родителей, их доброе имя. Можно, вот только к чему врать самой себе? О родителях мне думалось тогда в последнюю очередь. Я вновь хотела вернуться к своему беззаботному существованию, опять стать любимой доченькой, лучшей ученицей и королевой класса. Эгоистичная, лживая, подлая тварь, вот кто я! А ведь он ждал меня, не выбросил змея, не уничтожил мои вещи. Он ждал и любил, надеясь на встречу.

     Властитель вселенной, как же я могла пять минут назад, так беспечно бегать по дому, умиляясь тем, что за время моего отсутствия, ничего не изменилось, радуясь платьям и другим женским мелочам, купленным когда- то Асиль? Здесь в пору разрыдаться, а я смеюсь, чуть ли ни в ладоши хлопаю. Разве я достойна этого мужчины, его любви и его прощения? Разве заслужила? Может быть по этому, терзаясь чувством вины, наказывая саму себя, позволяла Максу избиения и унижения.

     - Милая, - прошептал Харвальд, уловив смену эмоций, подхватил на руки, принялся покрывать и лицо и шею поцелуями, лишь бы прогнать навалившуюся тоску. – Все мы совершаем ошибки. От них не застрахованы даже те, кто живёт несколько тысяч лет, не говоря уж о глупых молоденьких девочках.

     Я доверчиво и благодарно прижалась к нему, млея в тепле его объятий.

     - У каждого есть место на планете, где он свой, где даже воздух для него становится целебным, - сказал мне когда-то Борис Григорьевич.

     Моё место здесь, в Далере, рядом с Харвальдом. Прочь сомнения, страхи, кем-то навязанные, стереотипы и правила! Прочь чувство вины! У каждого свой путь и своё предназначение. И кто я такая, чтобы спорить с волей богов?

     Вампир нашёлся во дворе, за, уже накрытым к завтраку, столом.

     От чашек поднимался бодрящий чайный аромат, в пене взбитых сливок на огромном блюде, краснели сочные ягоды клубники, поблёскивали на солнце шарики икры на бутербродах. Именно вид этих чёрных шариков меня и натолкнул на пугающую мысль. Испуг, в первые секунды, неясный, полупрозрачный, словно облачко, постепенно начал увеличиваться, принимать очертания отвратительного монстра. Внезапно, я вспомнила, какой сегодня день. День всеобщей ревакцинации! А это значит, что с сегодняшнего дня, моя кровь пригодна для вампиров, и Харвальд, почувствовав это, подготовился.

     Перехватив мой испуганный взгляд, коим я окинула стол, вампир снисходительно улыбнулся, как улыбаются маленькому ребёнку, нежелающему делать прививку.

     - Ну и чего ты так испугалась?- спросил он, указывая жестом на место напротив себя. – Это всего лишь еда.

     - Еда, - согласилась я. – Увеличивающая количество эритроцитов, восстанавливающая после кровопотери. Ты собираешься брать…

     Я знала, что так и будет. Харвальд- вампир, и он не может изменить свою природу. Было бы глупо надеяться на то, что сия чаша меня минует. Но, от чего-то, именно сейчас, я почувствовала себя жертвой, едой, одной из тех привлекательных, красивых ягод, лежащих на блюде. А если Харвальд потеряет контроль над собой, если решит, что не стоит останавливаться?

     - Собираюсь, - ровно ответил он. –И я никогда не скрывал этого от тебя.

     - И будет, как тогда, в тюрьме?

     Резкая боль во время укуса, слабость, тошнота, плотные мглистые тучи, стремительно поглощающие сознание, пережить всё это ещё раз мне бы не хотелось. А ведь это будет происходить ни раз и не два. Он станет кусать так часто, как ему потребуется. И один из таких укусов может оказаться последним.

     - Тогда я был истощён, по тому и взял слишком много. Но сейчас, у меня есть свой источник, а ты- не пища, ты- моя возлюбленная, мой друг. Не стану отрицать, твоя кровь, как и твоё тело, манит меня, заставляет терять голову от желания. Но, клянусь богами воздуха, я буду осторожен и не возьму большего, чем ты сможешь мне дать, без ущерба твоему здоровью. А, когда мы соединим ауры, то я не смогу причинить тебе боль, ведь это будет то же самое, что истязать себя самого. Ты лучше скажи, когда будем твоего змея испытывать.

     - Сейчас! – радостно вскрикнула я. Страх отпустил, исчез, будто бы его и не было. Да и чего я, собственно, испугалась? Харвальд уже не единожды спасает мою жизнь, заботиться обо мне, отверг во имя нашей любви щедрое предложение принцессы. Разве, после всего этого, он не заслужил доверия?

     Небо манило ослепительной синевой, ветер трепал волосы, обещая весёлую, бесшабашную прогулку. Я уже представила, как промчусь над морем, и оно обдаст моё тело тысячью мелких солёных брызг. Как в лицо хлынут потоки воздуха, насыщенного свежестью гор, пряностью трав, сладостью фруктовых деревьев и цветов.

     Под влиянием своей радости, я не сразу заметила напряжение на лице Харвальда. Он застыл, подобно каменному изваянию с вытянутой вверх рукой, мыча что-то себе под нос.

     - Что произошло? – спросила я, но мой вопрос не был услышан. Харвальд продолжал мычать, а на его открытую ладонь плавно опустилось полупрозрачное облачко. Спустя несколько секунд, оно растаяло, и вампир резко вскочив со своего места, потянул меня за руку в дом.

     Синие глаза полыхнули злым, почти яростным огнём, и я, не готовая к такой резкой перемене его настроения оцепенела, не зная, как отреагировать. Напугаться? Обидиться? Разозлиться?

     - Ложись! – резко скомандовал он, почти силой толкая в сторону кровати.

     Я легла, уставившись на него непонимающими глазами, и в тот момент, выглядела, должно быть, глупой и жалкой.

     В ладонях мага заплясали голубоватые искры. В комнате запахло грозой. Харвальд пел, с начала тихо, потом громче и громче. В песне слышался вызов, призыв к чему-то, словно вампир поднимал солдат на войну. И с каждой нотой, с каждым произнесённым звуком, искры разгорались ярче, а запах грозы становился всё гуще. Наконец, искрящееся масса вырвалась из рук вампира и рванулась ко мне. Я, от неожиданности и страха перед неизвестностью, попробовала увернуться, отползти, но сильная рука остановила, надавила на плечо, и сияющая масса накрыла меня, как накрывает морская волна, резко и неотвратимо.

     Попытка сбросить с себя это голубоватое нечто, обернулась против меня. Сияющий туман тут же начал густеть, и вот я уже нахожусь внутри прозрачной сферы. Что за чертовщина? Может быть, это новый способ забора крови? Может ему так вкуснее?

     - Предатель и лжец! – крутилось в голове. - Да чем он лучше того же Макса? Тот, хотя бы спасал свою шкуру.

     На глазах набухали слёзы обиды, а надо мной стоял вампир, сурово глядя на меня сверху вниз. Наверняка его забавляет моя беспомощность, моя бессильная обида и разочарование. Он веселится, видя, как я бьюсь, словно муха, пойманная в прозрачный стакан. Глупое насекомое скользит по стеклянным гладким стенкам, в поисках выхода, но лишь теряет силы. Дурочка, наивная человечка, поверившая монстру.

     - Вероника!- строго позвал Харвальд. Ах, какие мы грозные! Он что на мою безропотность рассчитывал? Не дождётся! Я постараюсь дорого продать свою жизнь!

     Паника, от ощущения собственной несвободы, нарастает. Мне кажется, что я задыхаюсь, как тогда, в мягкой палате для буйных. И теперь уже всё равно, где я нахожусь, кто стоит рядом. Меня удерживают, ограничивают в передвижениях, а тот, кто это делает- враг. Бьюсь головой, руками, упираюсь коленями.

     - Вероника! – голос Харвальда пробивается сквозь толщу серого, непроглядного ужаса, облепившего моё сознание. – Щит не даёт мне видеть тебя. Я не понимаю, что происходит. Тебе больно? Есть какие-то неприятные ощущения? Говори!

     - Урод! Мерзавец! – ору я во всё горло, не переставая молотить руками по стенкам.

     Когда тебя запирают - это очень плохо! Никто и никогда не ограничивает свободу человека с добрыми намерениями. Так поступают только враги, только желающие причинить зло.

     - Расслабься и не пытайся сбросить щит, тогда он отпустит, - сказал Харвальд.

     Мне ничего не оставалось, как последовать его совету. И, о чудо! Проклятая сфера начала терять очертания, вновь становясь искрящимся туманом.

     - Теперь можно и поговорить, - сказал вампир, усаживаясь на край кровати. В его голосе звучала обида, недовольство, и раздражение, словно я не оправдала его надежд. Да кто на кого ещё должен злиться, чёрт возьми?!

     - Когда ты научишься мне доверять, Вероника? С чего ты взяла, что я хочу причинить тебе вред?

     - А что я должна была подумать? Неужели так трудно с начала объяснить свои действия, а потом их предпринять?

     - И ты бы мне поверила? – усмехнулся Харвальд. – Да чтобы тебя убедить, мне бы целого дня не хватило. А времени на уговоры, прости, у нас нет. Принцесса – сильный маг, самый сильный во всём Далере, и обмануть её почти невозможно.

     - Я не игрушка, и не глупый зверёк, чтобы всё решать за меня, не советуясь и не приводя разумных доводов, - вскричала я, машинально вскакивая и тут же валясь на место, больно ударившись о прозрачную стенку лбом.

     - Я сильнее, я старше и я маг, по этому решать за тебя буду всегда и во всём, человеческая девочка, -улыбка вампира была светлой, мягкой, хотя глаза, по прежнему смотрели строго.

     Широкие тёплые ладони прошлись по моему телу, поглаживая, заставляя расслабиться и успокоиться.

     - Хочешь, я расскажу тебе об этом щите?

     Я кивнула, но вспомнив, что Харвальд меня не видит, сказала:

     - Да, расскажи.

     - У короля была довольно богатая фантазия. Он часто делал такие заказы, и порой, я начинал сомневаться в разумности нашего правителя. Но, именно за то, что мне всегда удавалось воплотить его безумные идеи в жизнь, он меня и ценил. Недавно узнав, что люди разработали оружие, коим когда-то разрушили свой родной мир, его величество отдал приказ, изобрести щит, способный противостоять ядерному удару, спасти от разрушения наши храмы и жителей страны. Я долго работал над королевским заказом, и у меня что-то получилось. Правда, моё изобретение требует доработки. Щит реагирует на движение, меняя своё агрегатное состояние, и в этом его существенный недостаток. Но вчера вечером, пришло озарение. Я внёс некоторые изменения, и теперь щит может не только спасти твою жизнь во время пожара, обстрелов и ядерного взрыва, но и сделать тебя невидимым и не ощутимым, как для людей, так и для вампиров. Сюда, если верить следящему маячку, летит принцесса. Через четверть часа, она уже будет здесь. Но щит укроет тебя, он не даст ей почувствовать твоего присутствия в моём доме.

     - А как ты познакомился с принцессой? – спросила я.

     - О! Это произошло ещё в школе, - начал вампир, и меня неприятно кольнуло его воодушевление, – Королевскую семью постигло несчастье. Будучи беременной, заболела королева Фрида. Вирус, занесённый людьми из космоса, не щадил никого. Очень много жителей Далера погибло тогда. Её величеству доставлялись самые лучшие источники, здоровые и крепкие, но ничего не помогало. Королева чахла с каждым днём, не умея брать энергию своей стихии. Её кожа покрывалась на солнце волдырями и лопалась, глаза слепли, бедняжка отказывалась от пищи и больше не могла спать по ночам, воя от боли, выкручивающей суставы. Фрида умерла при родах. Принцесса родилась слабой и болезненной, нуждалась в большем количестве человеческой крови, чем другие вампиры. Ей не дозволялось играть с другими детьми, ведь она не смогла бы регенерировать, да и летала Марит очень плохо. Каждый житель Далера мог с уверенностью заявить, что ей, этой девочке никогда не стать королевой. Слабая, болезненная, одинокая и несчастная, она появилась в школе.

     Над ней смеялись, упиваясь своим превосходством и могуществом. А она, спрятавшись на чердаке, плакала. Я был старше её где-то на десять лет, не такая большая разница в возрасте, если ты- взрослый вампир, но чудовищно огромная в детстве. Учёба мне давалась легко, и меня признавали лучшим учеником школы. Однажды, забравшись на чердак, чтобы испытать вычитанное в книге отца заклинание, я увидел её. Плечи девочки подрагивали от едва сдерживаемых рыданий.

     - Принцесса Марит! – строго позвал я. – Почему вы не на уроке?

     Девочка подняла на меня свои гранатовые глаза полные слёз, вытерла, совсем не по-королевски, нос пыльным кулачком и ответила:

     - Я никогда не стану королевой, я вообще не стану магом, и ауру свою не с кем не соединю.

     Чердачная грязь трогательно размазалась по пухлым мокрым щёчкам, и я осторожно, чтобы не напугать девочку, вытер серые дорожки с её лица.

     - Не волнуйся, - авторитетно заявил я, на правах старшеклассника. – Я буду самым сильным магом Далера, стану королём и соединю с тобой ауры.

     - И я стану королевой? – девочка повеселела, в гранатовых глазёнках заплясали радостные искорки.

     - Ну, конечно, - ответил я ей, потрепав рукой по медным волосам.

     - А как же магия, ведь я ничего не умею. Вот Адамина уже огненными шарами бросается, Хельга камин без спичек разожгла, а у меня ничего не получается.

     - Ничего, - утешил я девчушку с самоуверенностью подростка. – Пусть я и не маг огня, но принцип управления силой стихии одинаков для всех. Так и быть, буду тебя тренировать.

     Вот так мы и подружились. Марит росла, хорошела и становилась сильнее с каждым днём. Король, узнав о нашей дружбе, приблизил мою семью ко двору.

     Должно быть, я задремала, убаюканная запахом грозы и рассказом Харвальда, так как не сразу заметила, что его больше нет рядом, а с улицы доносятся голоса.

     - И нравится тебе жить в этакой глуши, - слышался глубокий, грудной голос принцессы. – Перебрался бы в столицу, во дворец, например.

     - Меня всё устраивает, ваше высочество, - спокойно отвечал Харвальд. – Столица- не моё, так же, как и дворцовые интриги. Люблю уединение.

     - Отлично, - теперь в голосе принцессы послышался металл. –Думаю, что и мне не помешает насладиться красотами Тхосы. Не желаешь ли ты, Роло, пригласить меня к себе?

     - Прошу прощение, принцесса Марит, но у меня на этот день совсем иные планы. А вот через четыре дня, после окончания траура по его величеству, я с радостью приму вас в своём доме.

     - И что за планы, хотелось бы мне узнать, любезный Роло? – королевская доченька, по всей видимости, уже начала терять терпение. – Не связаны ли они с пропажей моего источника?

     - У вас пропал источник, ваше высочество? Какая досада! Неужели он так дорог принцессе, что она решила взять с собой огненных псов и стражу?

     Ядом в голосе Харвальда можно было травить тараканов. Он, словно намеренно, дразнил огненную Марит.

     - Представь себе, дорог, -принцесса распалялась, ещё немного, и вспыхнет пламя, неукротимое, яркое и беспощадное. – А стражники нужны мне для того, чтобы схватить вора, посмевшего украсть у самой королевы.

     - Хочу вам напомнить, ваше высочество, что вы ещё пока не королева. А воров вы, прекраснейшая и могущественная принцесса Марит ищите не там, где следует их искать. Ничего вашего я не брал, могу даже поклясться в этом.

     Как ветер раздувает тлеющие угли, вызывая пламя, так и Харвальд дразнил принцессу, распаляя в ней ярость.

     Что есть, то есть, вампиры тесно связаны со своими стихиями и стать другими, изменить себя они никогда не смогут.

     - Не лги мне, Роло! – больше не сдерживаясь, взревела Марит. И рёв её напомнил мне гул пожара, когда он, безнаказанный, ни чем не сдерживаемый, рушит и корёжит всё на своём пути, сметая преграды.- Выдай мне эту девчонку, я же знаю, что ты её где-то прячешь. Чего тебе не хватает? Что в ней такого, чего нет во мне? Я предлагаю тебе свою любовь, положение в обществе, место в совете министров, неограниченную власть. А что выбираешь ты?

     - Свободу, - ответил Харвальд, едва сдерживая смех. – Маги воздуха ценят свободу, разве ты об этом не знала, огненная красавица?

     - Не хочешь по хорошему, значит, будет по плохому. Ты будешь моим, Роло, так и знай! Я всегда добиваюсь своего. Взять его!

     Затрещало, заревело и зарычало. Резко и тошнотворно запахло паленым мясом, а ещё дымом, сладковатым, удушливым.

     - Огненные псы и не таких раскалывали, - раздавался торжествующий голос принцессы.- Сейчас ты мне расскажешь и про девчонку, и подпишешь согласие на соединение аур, Да, согласна, тебе больно, тебе противно, но всё, что я делаю, вызвано лишь моими благими намерениями. Ты же сам благодарить меня будешь, мой свободолюбивый друг.

     Зубы мои отстукивали дробь от страха, всё внутри сжималось от одной только мысли, что Харвальду плохо, из за меня, по моей вине. От осознания своей беспомощности и всего ужаса происходящего за окном, начало мутить. Я ненавидела себя за то, что ни чем не могу помочь, что лежу здесь, как бревно, под защитой голубоватого тумана, тогда, когда Харвальда поджаривают заживо.

     Выбежать из дома! Рвануть к нему! Вцепиться в волосы этой огненной ведьме! Но как это сделать? Щит не отпустит, не даст мне подняться. Стоп! Отставить панику! Магическая защита должна быть не проницаемой, спасая меня и от пуль, и от стрел, и от газовой атаки. Но почему же тогда, я ощущаю запах дыма? Почему щит не блокирует его? А потому, что где-то есть брешь.

     Усилием воли, я заставила себя успокоиться и потянуть носом, в поиске начальной точки запаха. Это было сделать довольно легко. Вонь сочилась на уровне моего плеча. А исходя из этого, можно было сделать вывод, что брешь именно там. Но как выбраться наружу? Стоит мне пошевелиться, как туман загустеет, станет твёрдым, как стекло.

     Душераздирающий стон боли заставил мои мысли рассыпаться цветными горошинами и пуститься вскачь. Харвальд стонал, не в силах больше сдерживаться. Трудно быть стойким и сохранять чувство собственного достоинства, когда тебя поджаривают на магическом огне, словно кусок свинины.

     А проклятый щит клубился надо мной, посверкивая голубыми искрами, такой невесомый, лёгкий.

     А если разбить сферу? Ведь там где брешь, там и слабое место щита.

     Вот только затвердеть щит должен, в каком- то одном месте, иначе, я просто-напросто окажусь в ловушке.

     Я активно начала двигать левой рукой, где, как мне подсказало обоняние , и находилась брешь. Туман с левой стороны густел, становясь более мутным, более вязким. Рука застревала, липла, словно её опустили в чан с глиной. Но я продолжала двигать пальцами, сгибать и разгибать суставы, пока с лева от меня не образовалась полупрозрачная голубая стена, с аккуратной круглой дырочкой в центре. Отлично! Вот она, та самая брешь! Осторожно, чтобы не потревожить правую сторону, и, не дай Властитель Вселенной, верхнюю часть щита, я согнула руку в локте, и ударила, метя прямо в дырку. Стенка, к моему удивлению и облегчению, раскололась, будто яичная скорлупа. Осторожно повернувшись на бок, я выскользнула из под щита, и бросилась к выходу. Туман полз за мной, по пятам, желая догнать, накрыть, защитить от опасности. Но моя решимость спасти Харвальда и, душераздирающие стоны бессилия и боли, предавали мне ускорения, и щит за мной не поспевал.

     Лишь когда я вылетела из дома и увидела всю картину происходящего, рассудок, наконец, возобладал над эмоциями, но было уже поздно.

     - А что, собственно, ты собралась делать? – с вкрадчивостью ядовитой змеи зашептала рациональная часть меня. – Как именно ты поможешь Харвальду?

     Это только в фильмах и книгах герои, на пике эмоций, безрассудно бросаются в бой, побеждают главного злодея, а потом, обессилено вытирая пот со лба, удивляются : «Как я смог это сделать?» Реальность же, всегда оказывается более суровой к тем, кто слушает лишь своё сердце, пренебрегая здравым смыслом.

      От жуткой картины, развернувшейся передо мной, перехватило дыхание, зашумело в ушах, а внутренности сжались в болезненном спазме.

     По сочной зелёной траве, рыча от боли и ярости, каталось обгоревшее, до угля тело. Оно больше не было моим Харвальдом, оно вообще ни кем не было, просто кусок горелого мяса, пытающееся скинуть с себя рой крошечных, словно ягоды смородины, огненных раззявленных пастей. Пасти, облепив то, что когда-то было красивым, сильным мужчиной, вгрызались в почерневшую плоть. Пурпурно- красное на чёрном, чёрное на зелёном, и всё это в золотых лучах полуденного солнца. Отвратительно, мерзко, тошнотворно!

     - Это не с нами! Такого просто не может произойти с нами, - шептала я себе, не в силах поверить, осознать, принять, что Харвальда больше нет. Слишком всё ярко, сюреалистично.

     Подол лёгкого красного платья принцессы трепал ветерок. И она, безмятежная, с мечтательной улыбкой на губах смотрела на меня, на то, как меня выворачивает на изнанку, на то, как я исторгаю съеденное за завтраком, себе под ноги.

     - Вот и пропажа нашлась, - засмеялась она задорно и беззаботно. – Самоотверженная самочка, ничего не скажешь. Ох, глупый, глупый Роло! Я же говорила тебе, что огненные псы ещё и не таких воришек раскалывали.

     Марит махнула изящной ручкой, пропела несколько нот, и пасти, с остервенением жрущие тело Харвальда, послушно устремились к принцессе, легли ей на плечи, образовав огненное манто.

     - Больно, любимый, - сострадание в голосе королевской доченьки, звучало нежно, почти правдиво. Ни дать, ни взять, мед. сестра у постели больного. – Ну, ничего, пройдёт. Зато я преподала тебе небольшой урок, что соединять ауры нужно с представителями своей расы, а не заниматься извращением с едой.

     Рвота не принесла облегчения. Меня продолжало мутить от страха, собственного бессилия и ненависти. Кого я ненавидела больше себя, за свою слабость или принцессу, за одержимость и жестокость, сказать было трудно.

     Двое безмолвных стражников, словно изваяния стоявших за спиной принцессы, одновременно оказались возле меня и схватили под руки.

     - В ванную её! – скомандовала Марит, и вампиры, подняв моё безвольное, деревянное и неуклюжее тело, оторвались от земли.

     Зелёный луг с выжженной чёрной кляксой, принцесса и, распростёртый, умирающий Харвальд, стремительно отдалялись. Но до меня ещё продолжало доноситься воркование огненной стервы:

     - Милый мой, Марит позовёт лучших целителей Далера, вылечит тебя. Я буду заботиться о тебе, и ты поймёшь, как горяча моя любовь.

     Уютная Тхоса, где мы с Харвальдом были так счастливы, осталась позади. Я знала, что меня ожидает смерть, и даже, почти, не боялась. Лишь молила Властителя Вселенной, чтобы она оказалась лёгкой и быстрой. И если существует загробный мир, то мы встретимся там с моим вампиром.

     

     

     

     

      Глава 32.

     Красный, словно кровь, свет, заливающий комнату, не отключается ни днём, ни ночью. Духота, делающая мысли вязкими и неповоротливыми, огромный бассейн, заполненный маслянистой жижей, и множество человеческих голов, торчащих из неё. Лица искажены болью, бессильным гневом, отчаянием. А на некоторых из них, уже давно застыла маска тупой обречённости и покорности. Воздух, пропитанный запахами крови, нечистот, страданя и страха настолько густ, что, кажется, его можно резать ножом. В напряжении каждый нерв. Тело ломит от усталости, от желания принять горизонтальное положение, голова кружится и гудит от боли. Ведь человек не может спать стоя, а я стою, жижа держит, не даёт упасть, не даёт пошевелить ни рукой, ни ногой. Она сдавливает грудь, шею. На поверхности лишь голова, которая вынуждена смотреть на головы таких же несчастных, что и я. Рядом со мной, в такой же нелепой позе застыла пожилая женщина, она хнычет, причитает и молит Властителя вселенной покарать вампиров. Старичок с редкой бородёнкой и родинкой на кончике носа, громко читает стихи, мужчина с торчащими ушами и белыми бровями то и дело вскрикивает, кудрявая женщина с двойным подбородком и маленькими глазками стонет, закусив до крови нижнюю губу.

     Сколько времени я здесь уже нахожусь? Не помню, не знаю, и не хочу знать. Испражняемся мы себе под ноги, прямо в жижу. Можно сказать, что стоим в кале и моче друг-друга. Или жижа должна моментально уничтожать продукты нашей жизнедеятельности? Если так, то принцессе подсунули брак. Аммиаком и калом воняет ужасно. Веки тяжело опускаются, меня ненадолго накрывает спасительная мягкая волна забытья, но очередной стон или вскрик со стороны соседей, безжалостно вырывает меня из этого состояния. Периодически открывается дверь, и к нам входит вампирша. Она молча просовывает мне в рот трубку, и я тяну с её помощью из стаканчика какую-то смесь. Потом трубку из моего рта выдёргивают и спешат к другому источнику. Пожилая женщина возмущается, что ей мало, но вампирша молчит, не обращает внимания.

     Когда за кормилицей закрывается дверь, старик вновь читает стихи, а женщина молится. Я же молчу, стараясь довести себя до полного отупения, абсолютной, необратимой деградации. Уж лучше прямо сейчас превратиться в ничто, убить в себе личность, стать просто куском мяса, оболочкой, чем день за днём страдать. Ведь каждая мысль о жизни вне этих красных стен, и есть страдания. Для меня жизнь закончилась, и единственное, чего я могу желать, о чём просить Властителя вселенной, это о лёгкой, быстрой смерти без мучений, без боли.

     Дверь распахивается. Кожей, мокрого от испарины, лица я ощущаю приятный холодок. Всё моё тело завидует щекам и носу, ведь они свободны от жижи, и могут ощутить прикосновение тонкой струйки сквозняка. Плечи, на которых тяжёлым грузом лежит жижа, ноют, ноги гудят от усталости, спина чешется, пальцы рук онемели.

     - Ваше Высочество, - в комнату, стараясь заступить дорогу принцессе, вбегает вампир. – Как придворный целитель, я бы не рекомендовал вам потреблять столько крови, насыщенной адреналином. Это может оказаться губительным, для вашего здоровья…

     - Прочь! – взвизгивает принцесса, устремляясь к бассейну, швыряя огненным шаром, прямо в грудь целителю.

     Вампиру, чудом, удаётся увернуться и поспешно выскочить из комнаты.

     Марит хватает одну из торчащих голов за бороду и тянет на себя. Прекрасное лицо огненной вампирши искажено предвкушением, вожделением и яростью. Она проводит по алым губам острым язычком, ноздри подрагивают, из уголка рта, тянется ниточка голодной слюны.

     Тонкий палец принцессы втыкается в глаз несчастного. Раздаётся мерзкий звук. Так лопаются яйца на раскаленной сковороде. Надрывный крик невыносимой боли разрывает тишину. Мужчина, дёргается, в тщетной попытке освободится из цепких рук её высочества, рычит раненным зверем, осознавая потерю.

     Принцесса отпускает бороду покалеченного мужчины, застывает на мгновение, закатив в блаженстве глаза, растянув губы в дурашливо-счастливой улыбке. Затем обсасывает испачканный кровью палец, издаёт довольное урчание. Бородатый продолжает кричать, надрывая горло, его голова мотается из стороны в сторону. Ему хочется вытащить из жижи руку, чтобы закрыть, защитить второй глаз. Пустая глазница зияет на его лице уродливым вишнёвым пятном.

     Марит вновь хватает мужчину за бороду, приближает лицо к месту, где ещё совсем недавно был глаз, принимается тянуть кровь, чмокая и похрюкивая.

     Огромные слёзы боли стекают по щекам несчастного, они блестят в красном свете ненавистной лампы, застревают в тёмной густой щетине.

     Струйка холодного пота сбегает по спине. В душной комнате, погружённая в горячую жижу, я ощущаю холод. Каждая клетка тела вопит от ужаса. Пузырь, которым я себя всё это время окружала, сознательно отгораживаясь от реальности, лопается с оглушительным треском.

     Крик мужчины не умолкал ни на секунду, а принцесса всё пила и пила, не в силах насытиться.

     - Властитель вселенной, всемогущий и милостивый, не оставь нас, рабов своих, - бормотала пожилая женщина.

     - Уйди тварь! Больно! Сука! Больно! – ревел раненный мужчина, заставляя моё тело покрываться противными мурашками животного ужаса.

     - Прости нам прегрешения наши, защити от соблазнов, войны и вампиров.

     - Пожалуйста! Не надо! Больно! Ааа!

     Не могу сказать, сколько пиршество принцессы длилось, но наконец, она оторвалась от своей жертвы, алчным взглядом гранатовых глаз пробежалась по нашим лицам.

     - Страх и боль, как же это вкусно, - проговорила королевская дочка, заплетающимся языком.- Адреналин- вот истинное наслаждение!

      Теперь она напоминала. напившуюся от несчастной любви, брошенку. Так же нетвёрдо стояла на ногах, так же улыбалась, не удивлюсь, если её сейчас потянет на откровенные разговоры.

     - Мы не будем братьями,

     Мы не будем сёстрами.

     Наши мысли ясные,

     Наши шпаги острые.

     Мы в бою безумные,

     Сильные и бравые.

     Помните об этом вы,

     Бестии кровавые!

     Старичок, звенящим от волнения голосом, выкрикивал стихи, выплёскивая в них своё негодование, свою ненависть, свой страх.

     Вот только вампиршу совершенно не интересовали ни старик, ни его стихи, ни молитвы женщины. Я не ошиблась, её, действительно, потянуло на откровения.

     - Он меня не любит, - пьяно хихикала она, привалившись к стене. – Он, в обмен на соединение аур, потребовал место в совете. Представляете? Я на своих руках отнесла его в храм воздуха, была рядом, держала за руку. А он, как только пришёл в себя, тут же предложил мне эту сделку.

     Теперь королевская дочь рыдала, периодически ударяясь лбом о стену.

     - Хорошо, Роло, ты получишь это место. Ты войдёшь в совет министров. Моей любви хватит на нас обоих. Ты будешь моим и только моим.

     Эмоции сменяли друг друга, со скоростью разноцветных стекляшек в калейдоскопе. Отвращение к принцессе, облегчение от того, что Харвальд всё- таки жив, разочарование и горечь от предательства. Мой вампир предал меня, променял на место в королевском совете, на кусочек власти. Хотя, всё правильно, всё справедливо. Когда-то, я так же предала его, обрекла на унижения и смерть. Вот только, как же это больно, Властитель вселенной, как же обидно и тяжело! Жизнь- дерьмо, а все мужики- скоты.

     Безнадёга затопила, погребла под собой.

     Тянулись дни, а может ночи. Кормили нас без всякой системы, или мне это так казалось. Спасительное безразличие покинуло меня, сон не шёл. Бормотание женщины и выкрики старика, прославляющего СГБ и триумвират, раздражали.

     - Да замолчите же вы! – наконец взвыла я и тут же закашлялась. Воды нам давали очень мало, её едва хватало, чтобы утолить, сжигающую изнутри, жажду. Никогда не думала, что жажда может быть такой, когда все внутренности высыхают и склеиваются, глаза режет от света, язык распухает и становится шершавым, и даже, дышать тяжело и больно, словно втягиваешь носом не воздух, а едкую кислоту.

     - Какой прок от ваших причитаний?

     - Ито верно, - поддержала меня женщина, прервав молитву. – К чему вы прославляете СГБ? Они, зажравшиеся толстосумы, этого не достойны. Почему, спрашивается, я угодила сюда? А потому, что не сделала вовремя прививку, в нашем посёлке не было бесплатной АВ сыворотки. А делать её за деньги, слишком дорого. А ведь мы налоги платим, куда же они уходят?

     - Это вольнодумство! – вскинулся старичок, нервно тряся бородкой. –Не смейте говорить таких крамольных вещей.

     - А то что? – усмехнулась я. Преданность старикана злила.- Хуже нам уж точно не будет.

     - Будет, - неожиданно вмешался мужик с покалеченным глазом.

     Смотреть на него было жутко, глазница уродливо зияла чёрным провалом, и этот провал обрамляли бурые потёки запёкшейся крови. Беднягу лихорадило. Пот огромными градинами блестел на лбу, нижняя челюсть дёргалась. Тряслась и жижа, окружающая его тело. Сепсис! Дни этого человека сочтены. Он покинет этот мир через день или два, без антибиотиков ему просто не выжить.

     - Эти, - мужик указал здоровым глазом в сторону остальных жертв принцессы. – Источники Далерского происхождения. Они даже не понимают, что с ними происходит. Хотя боль, наверняка, чувствуют, всё же они не из камня вылеплены. А мы- первозданные, истинные. Нас на коронацию приготовили, гостей угощать. По этому и воды так мало дают, чтобы кровь густая была.

     - А ты откуда знаешь?- дед сдвинул к переносице густые седые брови, от чего его лицо стало ещё более сморщенным.

     - Эта сучка поделилась своими планами. Манера у неё такая, с начала крови напьётся, предварительно поизмывавшись, а потом, давай душу изливать. Мы, люди из Человеческого государства, разумные, эмоциональные, для них, вроде деликатеса.

     - А ей мама с папой не говорили, что играть с едой не хорошо?- решила пошутить я, и тут же отругала себя за неуместную иронию. Да кому они нужны, мои шутки? К чему изображать крепость духа и вызывать в себе весёлую злость? Перед кем демонстрировать свою стойкость? Мы обречены на смерть, страшную, мучительную, унизительную, и мы умрём.

     - Играть она любит, - мужик с наслаждением произнёс длинное, витиеватое ругательство. – Мне вон, два пальца сломала, прежде чем вену прокусить, а вон той толстухе, язык вырвала. Ей просто так кровь пить не интересно, она от страха и боли тащится. Садистка херова, мать её за ногу!

     Словно подтверждая только что произнесённые слова, дверь в наше узилище открылась, и на пороге возникла принцесса.

     - Ну, - смеялась она, легко, светло и счастливо. – Заходи же, не стесняйся. У меня здесь выбор довольно велик.

     Моё сердце пропустило удар, а густой смрадный воздух комнаты застрял в горле противным, бугристым комком.

     Харвальд, живой и здоровый остановился возле бассейна. Холодный, надменный взгляд, брезгливая гримаса, лень, расслабленность и невероятная скука в каждом движении.

     - Ну, милый, - Марит подошла сзади, обвила шею вампира тонкими изящными руками, положила голову ему на плечо, интимно лизнула за ухом.- Выбирай! Вон тех, кто ближе к стене, даже не предлагаю. Они нашего производства. А вот первозданные – просто объеденье. Особенно, если хорошенько напугать.

     С этими словами, принцесса подскочила к старичку, легко выдернула его руку, худую и вялую из жижи, и с шаловливой улыбкой, переломила кость пополам.

     От сухого треска, который показался оглушительным в тишине комнаты, к горлу подкатила тошнота, а желудок и пищевод сжались в болезненном спазме, грозясь выбросить наружу недавно съеденный безвкусный завтрак, или ужин.

     Нервная система дедушки оказалась гораздо слабее и милосерднее, чем у мужика. Издав пронзительный крик, старичок закатил глаза и погрузился в спасительный обморок.

     - Ну, давай, присоединяйся,- подбодрила Марит, и вонзила клыки в дряблую, покрытую жидкими волосками руку.

     Взгляд Харвальда не выражал ничего, равнодушный и пустой, он казался стеклянным. В нём больше не резвились бесенята, он не излучал свет летнего южного неба, не грел и не ласкал.

     Я потеряла своего вампира навсегда. Теперь, передо мной стояло существо прекрасное, совершенное и жестокое. И он не спасёт меня, не остановит принцессу, если она вдруг решит поиграть и со мной. А она решит. Я поняла это, когда безвольная, сломанная рука деда вновь опустилась в жижу, а гранатовые глаза уставились на меня.

     - Роло, моё солнце, - с нарочитым весельем вскрикнула Марит. – Какая же я забывчивая! Смотри, что у меня для тебя есть.

     Пальцы, жёсткие, сильные, ухватились за подбородок, заставляя смотреть в верх, прямо в пылающие хищным огнём очи принцессы.

     Вот теперь мне стало по настоящему страшно. Страх затопил всё моё существо, поселился в каждой клетке организма, потёк по венам, разлился на языке вязкой горечью с привкусом тухлого яйца, барабанил изнутри о стенки черепной коробки, скручивал кишки. Я похолодела, в ожидании боли. И боль пришла, острая, резкая, обжигающая. В глазах потемнело, и в этой темноте вспыхивали огненные маки и кровавые розы, омерзительные в своей реалистичности и жуткой, безупречной красоте.

     Марит вспарывала кожу моего лица своим ногтем, глубоко, медленно, со знанием дела. Не помню, кричала я или нет, молила ли о пощаде, просила ли Харвальда защитить меня.

     Боль, боль, боль! Всеобъемлющая, безумная, отупляющая. Она длится, длится и длится. Но ведь всё когда-то заканчивается, верно? И она закончится, вот-вот, совсем скоро. Надо только подождать. И я жду. Линия на щеке, линия на лбу, линия, перечеркивающая лицо по диагонали. Всё! Хватит! Но нет! Марит рисует вертикальную черту от края лобной кости до мочки уха, а потом ещё одну на подбородке. Получается прямоугольный треугольник, два катета и гипотенуза. Безжалостные сильные тонкие пальцы выдирают кусок от нижней губы, по подбородку бежит тёплое, липкое и солёное. Я чувствую густой запах своей собственной крови. Принцесса тоже его чувствует и, не в силах больше сдерживать свою жажду, прекращает игру. Теперь она принимается слизывать кровь с моих щёк, я испытываю что- то сродни наслаждению. Прохладный, мокрый язык путешествует по ранам, успокаивая, остужая.

     Когда ко мне вновь вернулась способность видеть и оценивать окружающую действительность, я бросила взгляд на Харвальда. Тот продолжал стоять бездушным изваянием. Ни одной эмоции не отразилась на его лице, ни жалости, ни сострадания, ни гнева.

     Ему было наплевать, далеко и глубоко на мои страдания, на страдания всех этих людей. Он готовился войти в совет министров, готовился жениться на жестокой твари. Вот только к чему было разливаться соловьём о своей любви? Не легче ли было сразу посадить меня в ванну и выкачивать кровь? А с другой стороны, это принцессе нравится адреналин, но ведь у вампиров, так же, как и у людей, вкусы разные. Может, Харвальд предпочитает другие гормоны, окситоцин – гормон доверия, например. Ведь не даром, он постоянно говорил :

     - Верь мне!

     -Будь ты проклят, Харвальд- Роло- Рогнар! Ты такой же мерзавец и грязный ублюдок, как и все остальные, как Насибуллин, как Макс, как мой папочка, - как же мне хотелось выкрикнуть всё это ему в надменную физиономию. Но сил совсем не осталось. Боль иссушила меня, выпила все соки, раздавила и прожевала.

     А ночью, с чего я взяла, что это была ночь, и сама не знаю, умер мужик с вырванным глазом.

     Душераздирающий стон и сиплое, предсмертное дыхание вырвали меня из глубин мрачного, тяжёлого забытья, и я, словно наяву ощутила гнилостный, сырой запах смерти.

      Мужчина бился в судорогах предсмертной агонии, и жижа колыхалась вокруг него. Изо рта вытекала пушистая пена, в единственном глазу застыл ужас неминуемой гибели.

     - Властитель вселенной, всемогущий и милостивый. Прости грехи рабу своему, дай уйти с миром в твоё загробное царство, - молилась женщина.

     И эта молитва на фоне надсадного сипения, под аккомпанемент стонов других источников, не успокаивала, как и должно любому обращению к богу, а, напротив, заставляло тело ёжиться в ознобе страха.

     Борозды на моём лице, оставленные принцессой, горели и пульсировали. Началось воспаление.

     

     

      Глава 33.

      Вампирский сад благоухал фруктовыми деревьями и сладкими, иноземными цветами. Они, эти цветы, были повсюду. Кроваво- красные розы, словно огромные капли облепили кустарники, в клумбах желтели, синели и белели гигантские ромашки, на деревьях вспыхивали яркие розовые чаши с лиловой серединкой, и даже, в горячем вечернем воздухе, носились светящиеся маленькие цветочки, похожие на снежинки.

     Вздымались, шумя и блестя в свете факелов, пушистые фонтаны, играла музыка.

     Жители Далера, переговариваясь и смеясь, потихоньку подтягивались, выбирали места кто на земле, среди цветов, кто на, увитых лозами винограда, скамейках, кто на ветвях раскидистых платанов. Вампиры суетились, перелетали с места на место, здоровались со своими знакомыми, изредка поглядывая на холм, где всё и должно будет произойти.

     Там, на холме, уже установили трон будущего правителя и длинный стол, за которым чинно сидели члены королевского совета, одетые в цвета своей стихии. В красных одеждах- маги огня, в зелёных – земли, в голубой- водники и в серебристый – маги воздуха. Среди них я нашла и Харвальда. На нём была просторная рубаха и лёгкие брюки, волосы, как всегда, собраны в строгий мужской хвост. Весь такой свежий, чистый, прекрасный и непреступный. Тьфу! Смотреть противно!

     А, может это на меня противно смотреть? Ведь не даром, между мной и чем- то другим, выбор оказывался не в мою пользу. Денис, между мной и Светкой, выбрал Светку, Аришка- свободу, отец- работу в СГБ, Макс- Ирину. Меня всегда отшвыривали, отбрасывали, как использованную тряпку. И с чего я взяла, что Харвальд откажется от места в совете ради меня, жалкого ничтожества? Ну как же! Вампирские боги мне об этом сказали. Вот, только было ли это на самом деле? Не выдумала ли я их голоса? Была гроза, шелестел дождь, дул ветер, вот и всё!

     - Добро пожаловать домой! - сказали мне они.

     Ага, как же! Вот так взяли и снизошли до меня! Я просто- напросто приняла желаемое за действительное, захотела, чтобы, хоть кто-то пожалел меня, поддержал.

     Да чёрт с этими вампирскими божествами! В задницу Харвальда, принцессу и всех остальных! Воды дайте! Воды!

     Фонтан шумел, так близко, но и так далеко. Я чувствовала свежий, сладковатый запах, ощущала кожей лица, доносящуюся от, взлетающих к тёмным небесам струй, прохладу. Но тщетно я высовывала, ставший сухим и неповоротливым, язык, чтобы поймать хотя бы одну каплю, напрасно ловила ртом южный, пропитанный ароматами сада, воздух.       Наш чан, в котором нас вынесли на улицу, находился слишком далеко.

     Принцесса к приготовлению угощения отнеслась весьма серьёзно. Чтобы наша кровь была достаточно густой, как она любит, нас два дня не поили, а сегодня утром, вынесли в сад, на открытую площадку, где мы до самого вечера находились на солнцепёке.

     Раскаленный шар солнца нещадно жарил, небо давило могильной плитой. Женщина больше не молилась, старик молчал. Да и разве до стихов или молитв, когда кажется, что сейчас твои глазные яблоки полопаются, как спелые виноградины, когда язык превратился в грубую щётку, горло раздирает когтистая лапа, а в голове взрываются воздушные шары. Хлоп! И боль сдавливает виски. Бах! И затылок пронзает молния. Бух! И глаза застилает бурая пелена. Жара, обезвоживание, яркий свет плавили мозги, превращая содержимое черепной коробки в вязкую, тягучую болотную жижу. Мне мерещились дождевые капли. Они, блестя в солнечных лучах, словно золотые горошины сыпались с неба и казались холодными, просто ледяными. Но на лицо и язык эти чудные шарики ложились раскаленными углями. Потом в рот мне хлынул горячий борщ. Я отворачивала голову от огромной ложки, но та, исходя паром, стучала о зубы, обжигала губы и дёсна.

     - Ешь! – кричала нянька Нина Андреевна. – Ешь, номенклатурный выродок!

     - Тебя уволили и отправили в багроговые шахты, - мысленно произнесла я и нянька, вооружённая ложкой, пропала.

     На её месте возник Харвальд с кружкой воды.

     Боясь очередных издевательств, я, сжав зубы, замотала головой.

     - Пей, моя девочка, - шептал мне такой родной, такой любимый голос.- Продержись этот вечер, и я вытащу тебя.

     Я пила, наслаждаясь вкусом воды, жадно, захлёбываясь, ощущая, как прохладная жидкость стекает по горящему горлу, опускается и бежит по пищеводу. О чём-то говорил Харвальд, но его слова проходили сквозь меня. Да и какая разница, о чём болтает галлюцинация. Главное- вода, водичка! Самый лучший, самый вкусный напиток на свете.

     После того, как вожделенная кружка исчезла, сопровождаемая моим возмущённым сипением, я погрузилась в сон, а очнулась уже тогда, когда стемнело небо, и сад начал заполняться вампирами.

     Всё тот же чан, всё те же головы, торчащие из бурой массы, и та же жажда. Той воды, что мне приглючилась, оказалось, явно недостаточно. Лица моих товарищей по несчастию посерели, покрылись испариной, рты глотали воздух Должно быть, я выглядела так же.

     Кортизол и адреналин- любимое лакомство будущей королевы, и она, как щедрая правительница, решила поделиться вкусняшкой со своими подданными.

     Интересно, как из нас будут пить кровь? Колоть иглами или вытащат из ванной и покусают? Может, будут наносить раны? А Харвальд присоединится к пирующим? Хотя нет, не черта мне не интересно! Дайте попить! Из кружки, бутылки, фонтана, собачей миске, всё равно! А потом, можете резать, колоть и кусать.

     Грянула музыка. Смолкли шепотки и смешки. На холм вышел главный советник короля.

     - Жители солнечного Далера! – торжественно начал он. – Сегодня великий день, который ляжет на страницы истории нашего государства. Мы выбираем нового правителя Далера, самого сильного и могущественного мага во всём государстве и на всей планете. Но прежде чем вручить будущему правителю символ власти, давайте вспомним всё то, что происходило в нашей стране до того, как наш король покинул нас и соединился со своей стихией.

     Раздался хор голосов и на глади чёрного неба появился серебристый шар- планета. Шар переливался множеством водяных капель, кружился вокруг солнца, выполненного из языков огня.

     Потом шар растаял, и на его месте развернулась картина. Горы, реки, море, набегающее на берег, домики, мелкие фигурки беззаботно летающих жителей. Над картиной, должно быть, потрудились самые талантливые маги королевства. Дома, деревья и горы, были сотканы из разноцветной цветочной пыльцы и лепестков, зависших в воздухе в определённом порядке. Струи воды изгибались, пенились, словно в небе и на самом деле появилась морская гладь. И на всё это бросало свои лучи огненное солнце. Жители, одним взмахом руки, возводили сады, строили дома, жгли костры и, судя по веселью, звучащему в песенке, были очень счастливы. В одном из домов жил король, как я поняла, маг воды. Король встретил прекрасную огненную деву, и они отправились к храму. Искупались в водопаде, потом вошли в горячий источник возле вулкана, и на руках королевы возник младенец, тоже огненный. Младенец рос, летал над холмами и долинами, пока не повстречал девушку- мага земли. И вновь храмы, рождение ребёнка- мага воздуха. Вновь ребёнок растёт, учится и летает. И, когда приходит время принять символ власти, появляется маг земли. Под грозную музыку начинается бой. Маги танцуют, изображая битву. Наконец, побеждает маг земли. Но с приходом к власти нового короля, тишь да благодать, в государстве заканчивается. На одно из горных плато опускается уродливый цилиндр, из которого высыпают маленькие человечки. Король приветствует их, жители Далера удивляются. И опять, веселье, пляски. Небо взрывается яркими огоньками и серебристыми всполохами. Кружат полупрозрачные бабочки над огненными цветами, бегут по зелёным долинам жемчужные лошади с рыжими гривами. Внезапно, весёлая песня обрывается. Теперь звучит нечто печальное, мрачное. Небо над нашими головами окрашивается в неприятный болотный цвет. Фигурки вампиров тускнеют, становятся еле заметными. Младенцы на руках матерей умирают, мужья хоронят жён, кого опускают в море, кого закапывают в землю, кого предают огню. Печаль сменяется тревогой, отчаянием, но в то же время надеждой. Фигурки, изображающие вампиров, стучатся в дома людей, уводят, ничего не понимающих человечков, и пьют кровь. И вновь улыбающиеся дети, весёлые женщины и полные сил мужчины. В светлые переливы голосов внезапно внедряется неприятный скрежет. Свет уходит, оставляя место грубым выкрикам, от которых к горлу начинает подкатывать тошнота. Вновь небо меняет свою окраску. Теперь оно мутно-бордовое. Как в учебнике, что мне подарила Фаина говорится: «Цвет мясных помоев»? Человечки бьют жителей, ломают, топчут, заливают багрогом. Багрог был изображён ярко- розовым туманом. Он, угрожающе, заполнил всё небо, навис над садом, клубясь и грозясь дотянуться. И когда он рассеялся, под печальные завывания возникла картина разрушенных городов, разорванных тел, и загубленных садов. Но, вновь звучит надежда. Фигурки, изображающие жителей, строят дома, возводят сады, вспахивают землю, с помощью магии. В конце представления появляется комната, где умирает король.

     Какое- то мгновение, в саду воцарилось молчание. Потрясённые увиденным, растроганные , вампиры продолжали смотреть в опустевшее небо.

     - Вот тебе, на последок, экскурс в историю вампирского государства, - вяло ворочается в моей голове. – Конечно, всё это очень интересно и познавательно, вот только к чему мертвецу знания? Ему бы глоток воды и лёд на пульсирующие щёки и лоб. А после, уважаемые вампиры и вампирши, можете жрать, сколько угодно, только быстрее.

     Ожидание боли, ожидание смерти, жажда, ноющая, словно расстроенная скрипка в руках бездарного музыканта, боль, вымотали, выдавили из меня всё, что можно было выдавить. И тело моё желало отдыха, желало смерти.

     - Итак! – раздался голос советника, когда в саду вновь воцарилось оживление. - Перед нами распускается ещё один цветок на древе истории. Правителем Далера становится Гунхельд- Калла – Марит. Найдётся ли тот, кому не по душе политика магов огня, тот, кто готов сразиться и победить самого сильного мага Далера в честном бою и занять королевский трон?

     В воздухе разлилось напряжённое ожидание. Марит, величественная, высокомерная и неотразимая безмятежно улыбалась, уверенная в своих силах и своей неуязвимости.

     - Я готов сразиться за трон, - раздался голос Харвальда.

     Сад дружно ахнул. Вампиры встревожено зашептались.

     - Куда он лезет?- вздыхали одни.

     - Воздух всегда был слабее огня, - обречённо изрекали другие.

     В глазах принцессы мелькнула растерянность и даже какая-то детская обида. Но она быстро овладела своими эмоциями.

     - Я принемаю твой вызов, Харвальд-Роло- Рогнар, - звонко проговорила она. – И пусть боги рассудят нас.

     - Есть ли у противников посмертные желания? – спросил советник.

     - О нет! - засмеялась Марит, но смех её отдавал горечью.- Я уверена в своей победе.

     - А я, если мне суждено соединиться со стихией, хочу, чтобы мою избранницу, Веронику, превращённую принцессой в источника, освободили и переправили в Эвилию. Помогли устроиться на новом месте, обеспечили крышей над головой и всем тем, что ей понадобится.

     Взгляд Харвальда коснулся меня. А ведь взглядом можно дотронуться, погладить. И в этом прикосновении было столько нежности, столько доброты и поддержки, что я ощутила, как кожу пронзило электрическим разрядом, как сжалось в груди сердце, как отступили и жажда, и саднящая боль в растерзанном лице.

     - Он не бросил, не предал!- ликовала моя душа. - И сейчас, этот мужчина будет биться за меня, ради меня, ради того, чтобы я жила!

     Но мысль, пришедшая в голову, мрачная, тяжёлая и душная, словно небо перед грозой, тут же погребла под своей тушей ростки, зарождающейся надежды и радости.

     - Дура, - холодно и презрительно процедил внутренний голос. – Забыла, во что превратился Харвальд после недавней стычки с принцессой? Не даром Марит считается самым сильным магом. Харвальд не на заднем дворе школы с мальчишками драться будет, он идёт на смерть. И ты, хренова эгоистка, посмела обрадоваться, возликовать?!

     Противники поднялись в небо, а сад накрыло, уже знакомым мне защитным пологом, чтобы никто не смог пострадать или вмешаться в ход боя.

     Оба мага застыли, протянув открытые ладони вверх, к перламутровому свету звёзд. Никто не нарушал их молчания, никто не посмел их потревожить. Вероятно и Харвальд, и принцесса просили помощи у стихии, каждый у своей.

     Наконец по земле прокатился гул, запахло грозой, а в руках магов появилось оружие.

     Марит напала первой. Из её пальцев выстрелили тонкие, словно спицы, огненные стрелы, направленные прямо в грудь Харвальда. Тот, резко пригнулся, и спицы пролетев над его головой, погасли в густом войлоке ночи. Маг воздуха ответил воздушной волной, откинувшей принцессу. Та, беспомощно болтая конечностями, путаясь в длинных красных юбках, бултыхалась в воздухе, но всё же изловчилась и швырнула в Харвальда огненным шаром. Шар летел стремительно, и чем ближе он становился к вампиру, тем разгорался всё ярче. Он ширился, раздувался, разевал пасть, но не успев достигнуть цели, был откинут всё той же воздушной волной. И тут же, из протянутой в сторону принцессы, ладони Харвальда, поднялся, закружил смерч. Серебристый, с лиловыми всполохами, он подхватил принцессу, словно осенний опавший лист и закружил. Марит, в свою очередь, бросалась то снопами рыжих искр, то выпускала стрелы, то метала шары. Но огонь растворялся в темноте, не долетая до мишени, коей служила голова Харвальда. Пока преимущество было на стороне моего вампира. Толпа зрителей выла, бесновалась, давала советы. Я, с мрачным удовлетворением, поняла, что большинство болеет за Харвальда. Может чрезмерная уверенность в своих силах, а может, лёгкость, с которой маг воздуха пропускал удары, подвели его, заставили потерять бдительность. Растянув рот в хищном оскале, Марит, продолжая вертеться в сумасшедшей воронке, растопырила пальцы и выпустила сеть, изящную, с мелкими ячейками, она напомнила мне кружевную шаль, что выставляли на продажу на рынках Амгроведска хозяйки коз. Харвальд, продолжая удерживать смерч, не успел отреагировать, и огненная шаль накрыла его. Вампир забился в сети , словно муха, попавшая в паутину, упуская из под контроля воронку. Марит вновь стала свободной, теперь ей ни что не мешало творить заклинания. Сеть, сотворённая принцессой, сжимало тело Харвальда, пытаясь врасти в его кожу. Запахло палёным мясом.

     - Я пощажу тебя, Роло! – выкрикнула принцесса. – Я же знаю, ты не хочешь умирать. Откажись от трона, откажись от своей человечки, принеси мне клятву верности, и останешься жив.

     Харвальд молчал, молчала и толпа.

     Паутина потрескивала, по нитям пробегали багровые всполохи, красивые, смертельно- опасные.

     - Молчишь? – взвизгнула Марит. – Хорошо, будь по твоему, Роло! Ты умрёшь, но не быстро. Ты станешь умирать медленно, умоляя меня о пощаде. И то, что произойдёт сегодня, пусть послужит уроком всему Далеру! Пусть запомнят все, что с королевой не спорят, ей не перечат, над ней не смеются, и её не осуждают. Иначе, каждый, кто не подчиниться мне, будет жестоко наказан, как изготовитель артефактов Харвальд- Роло- Рогнар!

     Багровые искры вытянулись, превращаясь в шипы, раскаленного железа. Сейчас они вопьются в тело воздушного мага, но не все сразу, а по одному, выкалывая глаза, пронзая барабанную перепонку, втыкаясь во внутренние органы.

     Резкий порыв ветра покачнул защитный купол над садом, а потом, небо из чёрного стало коричневым от песка. Песчинки кружились, подобно рою разъярённых пчёл и оседали на нитях огненной сети, туша её жар, погребая под собой смертоносные шипы.

     Обрывая остатки сети голыми руками, Харвальд выбрался на свободу. Мгновение - и в его ладонях уже светится шар, он подрагивает, мерцает и устремляется прямо в грудь принцессы. Рыжая красавица пытается защититься, посылает огненные стрелы, но те тухнут, поглощенные песчаной бурей.

     К моему удивлению, мерцающий шарик не бьёт принцессу, а лишь вращается вокруг неё. Марит же, беспомощно, старается заглотнуть ртом воздух, надсадно кашляет. Алые, чувственные губы синеют, а из носа тянется тоненькая ниточка крови. Вместе с тем, шар надувается, забирая из лёгких Марит последние остатки воздуха. Отвратительно круглый, большой и блестящий, он кружит и кружит. Наконец, шарик лопается с тошнотворным хлопком, а принцесса, сломанной куклой, падает наземь.

     Расторопные слуги подхватывают безжизненное тело и уносят в неизвестном направлении.

     Плавно, в сад спускается и Харвальд. Его приветствуют радостными криками, но он, будто бы не слышит. Он бежит в сторону нашего чана, бежит ко мне.

     Сильные, чуть дрожащие, то ли от напряжения, то ли от усталости руки выдёргивают меня из, опостылевшей жижи, легко, словно котёнка, поднимают и прижимают к широкой груди. Пытаюсь предупредить, что я грязная, от меня дурно пахнет, а, вернее сказать, воняет общественным туалетом. Что, в конце концов, я голая, словно младенец, но в отличии от первого, не столь миловидна и приятна постороннему глазу. Но сил, да и если честно, желания, ворочать языком нет. Звёздное чёрное небо над головой, прохладный ветерок, дыхание Харвальда мне в макушку, его горячие ладони, скользящие вдоль позвоночника, запах дыма, исходящий от его рубашки. Левая половина лица обожжена, концы хвоста и чёлка обуглены, руки красные, покрытые множеством пузырьков, наполненных кровью.

     - Третья степень ожога, - вяло констатирует моё сознание, разомлевшее, размякшее, собирающееся в любой момент покинуть свою хозяйку.

     Вот только, я пока не готова его отпускать, держусь из последних сил, желая ещё немного побыть с Харвальдом. Его близость успокаивает, прогоняет прочь страх, дарит покой. Я плыву, качаюсь на волнах безграничного удовольствия, стараюсь каждой клеточкой своего существа впитать его присутствие, боясь прервать это мгновение, вновь потерять.

     - Я победил, - шепчет мне Харвальд в самое ухо. – Ты понимаешь, что это значит?

     С трудом разлепляю пересохшие, растрескавшиеся губы, чувствую, как из лопнувшей болячки выступает капелька крови, горьковато- солёная.

     - Надо поздравить с победой, - лениво ворочается в голове.

     - Ты стал королём, - из последних сил хриплю я.

     - Балда, - Харвальд чуть слышно смеётся, затем его язык слизывает капельку с моей губы. – Это значит, что мы остались живы, что мы будем вместе навсегда.

     Как же хорошо, как, удивительно, невероятно хорошо! В его руках, под шёпот голоса этого мужчины и умереть не страшно. Не страшно, но жалко.

     Чьи-то руки пытаются нас оторвать друг от друга, разлучить, разрушить наше единение.

     - Рогнар, - увещевает кто- то слишком настойчивый. – У тебя магические ожоги, у неё нервное истощение и обезвоживание.

      - Целителей сюда, немедленно! – кричит чей- то властный голос.

      Нас разъединяют. Чужие руки отрывают меня от Харвальда. Беспомощно хватаю воздух, пытаюсь выкрикнуть родное имя, но из горла вырывается сипение. Мир скручивается в рулон, словно кусок обоев, и я соскальзываю в клубящийся туман, где нет ни запахов, ни звуков.

     

      Глава 34.

     Прозрачная сфера стремительно несла нас вверх, туда, где таяли, растворялись в сгущающихся сумерках последние лучи заходящего солнца. Вершины гор, безмолвные, далёкие, подёрнулись розоватой закатной дымкой. И я уже точно знала, что мы не успеем добраться до ритуального места засветло. Слишком быстро расползалась чернильная клякса горного вечера, стремясь залить всё небо лиловой краской.

     Внизу блестела лента реки, в которой рябиновыми ягодами дробились прощальные солнечные блики. Воздух был лёгок, прозрачен и свеж. Его хотелось не вдыхать, а пить, словно дорогое вино, смакуя каждый глоток, каждую нотку. И куда не бросишь взгляд- повсюду горы. Разные, тёмно- зелёные, поросшие густым лесом, и красно-бурые, покрытые, когда-то застывшей магмой вызывали смутное, какое-то иррациональное , глубинное беспокойство. Серые, состоящие из одного голого камня, и жёлтые, глинистые казались неприступными и величественными.

     Хор жрецов не смолкал. Он выводил прекрасную, до дрожи в коленях, до мурашек по спине песню. И она, эта песня настолько гармонировала с окружающим нас пейзажем, что казалась его дополнением, или, вернее сказать, его неотъемлемой частью.

      Стрёкот цикад, крики ночных птиц, шёпот трав, журчание речной воды по камням, всё это вплеталось в мелодию. И чудилось, что сама природа поёт, благословляя нас.

     Ещё сегодня утром, я испытывала волнение. То, что должно было произойти вечером и пугало, и будоражило. С одной стороны, я желала, чтобы всё поскорее закончилось, а с другой, была готова малодушно отложить ритуал на неделю позже.

     Но сейчас, в эту минуту, я ощущала лишь умиротворение. В груди разливалось спокойствие и безграничная радость, словно внутри меня включилось маленькое солнышко, которое не жжется, а лишь мягко, ненавязчиво греет. И на данный момент не было ничего дороже и ближе этих пронзительно- синих глаз, глядящих на меня с восхищением и нежностью. Ничего роднее этих больших надёжных рук, обнимающих за плечи. И ничего важнее той горы, вершина которой утопает в розовой, словно клубничный зефир, дымке, где и должно будет произойти соединения наших аур.

     - Харвальд, - почти шёпотом позвала я, боясь разрушить своим голосом ту гармонию, что окружала нас, спугнуть, это ощущение полного, безграничного, кристального счастья. – А человек может забеременеть от вампира?

     Мне, как и любой нормальной женщине, хотелось родить ребёнка, от любимого мужчины. Хотелось брать своего малютку на руки, вдыхая чуть уловимый, нежный младенческий запах, гладить по мохнатой, словно персик маленькой головке, прислушиваться к еле слышному дыханию, прикладывать к груди. И однажды, неожиданно для себя, вдруг услышать от него слово: «Мама».

     Лицо моего вампира, такое просветлённое, такое одухотворённое, вмиг помрачнело.

      - Тьфу, дура! – тут же отругала я себя. – Такой дивный момент испортила! Вот не могла до завтра с вопросами потерпеть?

     - К сожалению, общего малыша у человеческой женщины и вампира быть не может, - вздохнул он, как мне показалось, обречённо. – Хотя, по Далеру бродят слухи, что до войны, девушка –источник родила ребёнка от вампира, слабенького, нежизнеспособного. Выжил ли этот малыш или нет, воспроизвёл ли потомство, унаследовал ли способности к магии, нуждался ли в человеческой крови, как отец, мы теперь никогда не узнаем.

     - Значит, у нас не будет детей?- вновь спросила я, уже готовая к отрицательному ответу.

     - Прости, - ответил вампир, целуя меня в макушку, прижимая к себе теснее, стараясь не то успокоить близостью своего тела, не то предупредить вспышку возмущения, желания повернуть всё назад, отказаться от обряда.

     - Ты в праве отказаться, - прошептал он, проводя ладонью по волосам, словно уже готовясь к прощанию. – Я смогу отправить тебя домой, в Человеческое государство, где ты найдёшь хорошего парня, родишь от него ребёнка и заживёшь обычной, человеческой жизнью. А, может тебе будет проще в Эвилии, там тоже есть представители твоей расы. Я помогу тебе устроиться.

     Харвальд говорил, и его голос, с каждым произнесённым словом, становился всё глуше, всё серее, словно между нами вырастала бетонная стена.

     Тёплые сильные пальцы потянули мой подбородок вверх, принуждая смотреть в глаза, пронзительные, полные горечи, затаенной обиды и, в то же время, прощающие и понимающие. Он был готов отпустить, давал возможность выбора, позволял самостоятельно принять решение. Вот только я, свой выбор сделала. Сделала уже давно, в тот самый день, когда увидела Харвальда прикованным к стене городской тюрьмы.

     - Что скажешь, Вера?

     Сфера опустилась на горном плато, и меня оглушило пряным запахом разнотравья. Полоска заката, красная, словно начерченная кровью, бросила на густое, колышущееся море цветов, последний отблеск. И, будто бы, по мановению жеста невидимого режиссера, произошла смена декораций. В небе, чистом, прозрачно- индиговом, зажёгся медовый диск луны, пронзив и лепестки цветов, и стебли трав золотистым светом. Хор голосов стал ещё громче.

     - Пора, - произнёс Харвальд, беря меня за руку и подводя к самому краю огромной пропасти, где разлилась густая, непроглядная темнота.

     Всё стихло, застыло в ожидании. Оборвалась песня жрецов, замолкли цикады и сверчки. Даже трава больше не колыхалась от ветра. И в этом воцарившемся безмолвии, с пугающей торжественностью раздался голос Харвальда.

     - Вероника- Герда- Риана, принимаешь ли ты мою любовь, мою силу и мою магию? Согласна ли ты соединить свою ауру с моей и разделить со мной века, отпущенные нам богами? Готова ли ты принадлежать мне без остатка?

     От чего-то я знала, что не имею права солгать, допустить ошибку.

     - Назад дороги не будет. Ты хорошо подумала? – вкрадчиво зашептал внутренний голос. Ну в кого у меня такие противные мозги? В дорогого папочку, не иначе! Нет, чтобы отключиться, отбросить сомнения, погрузиться в волшебство этого места, окунуться в нежность и свет, что излучает мой мужчина. Я же вместо этого вновь копаюсь, взвешиваю, ищу подвох.

     - Может лучше попросить Харвальда отправить тебя домой?- не унимался вредный червяк, сидящий в голове. – Тебе сделают новые документы, поколдуют над твоей внешностью, поселят в любой точке на карте Человеческого государства, куда пальцем ткнёшь. Поступишь в институт, как когда-то мечтала, устроишься на работу, обзаведёшься друзьями, встретишь простого человеческого мальчика, без всяких вампирских заморочек с питьём крови. А что ожидает тебя здесь, Вероника ? Осознание своего несовершенства по сравнению с вампирами, полная зависимость от Харвальда …

     - Отвали! – мысленно рявкнула я на червя. – Здесь тот, кого я люблю, тот, кто воспринимает меня любой, тот, кто не побоялся отправиться за мной на враждебную к нему территорию, тот, кто простил мне то, что не должно прощаться.

     Мы стояли на самом краю пропасти, облитые жидким лунным светом. Запах трав, застывший в душном воздухе, кружил голову, дурманил. Тьма клубилась, липла к коже, опаляя жаром, превращая тело в мягкую, податливую глину, жаждущую прикосновений. Каждый нерв дрожал, ожидая чего-то. В глазах щипало от нежности, благодарности и невероятного счастья, находиться рядом с ним. Броситься к нему, прямо сейчас! Приникнуть к его груди, почувствовать под своими ладонями гладкость его нечеловеческой кожи, коснуться губами губ, раствориться в нём, перестать быть собой.

     - Харвальд- Роло- Рогнар, - проговорила я дрожащим, но не от волнения или страха, а от желания голосом. – Я принимаю твою любовь, твою магию и твою силу. Я согласна соединить свою ауру с твоей и разделить века, отпущенные нам богами. Готова принадлежать тебе без остатка.

     Грянул хор, ожила природа, а нас обдало потоком тёплого южного ветра. Ритуал свершился. Не в силах больше ждать, мы бросились навстречу друг к другу, чтобы рухнуть в траву.

      Эпилог.

     - Эта девочка задаёт слишком неудобные вопросы, - вздыхаю я, принимая чашку ароматного чая из рук Инги.

      Лёгкий ветерок небрежно треплет занавеску, шелестит листьями эвкалипта. Лучи полуденного солнца косо ложатся на гладкую белую столешницу. В воздухе резвятся золотистые пылинки. Лениво чирикают сонные птахи, и меня тоже тянет в сон. Хочется растянуться на траве, вдохнуть полной грудью, пропитанный запахом моря, луговой травы и мёда, воздух, подставить лицо тёплым касаниям солнца и смотреть, долго смотреть в пронзительную синеву неба, пока не начнут смешиваться мысли, а тело не отяжелеет. Но нет, расслабляться рано. Работа сама собой не сделается.

     - Не царское это дело, температуру измерять да клизмы ставить, - скажете вы. И, наверное, будете правы.

     Вот только что делать, если я – единственный человеческий медик во всём Далере, и на моём попечении три десятка молодых людей? Конечно, серьёзные болезни лечат вампиры с помощью магии, а вот ссадины, отравления, запоры и простуды – моя забота. Так что, Ваше величество Вероника- Герда – Риана, засуньте амбиции поглубже и принимайтесь за свои функциональные обязанности. Зря что ли Юлия Александровна, Ольга Юрьевна и Кируся из вас настоящую сестру милосердия делали?

     - Поговори с Мариной, ты же педагог, у тебя должно получиться.

     - Я попробую, - прохладная рука Инги легла на моё запястье, подбадривая, успокаивая.

     Хорошо с ней, уютно. Она – словно майское солнышко, нежное, мягкое, тёплое. В её присутствии всегда становится светлее и радостнее на душе.

     - Попробуй. Мне жалко дурочку. Её ведь опять подвергнут этому отвратительному ритуалу. Знаешь, я всё чаще начинаю ощущать себя предательницей. Ведь все эти ребята, собранные здесь – наши соотечественники. Они такие же, как мы. Сегодня я случайно подслушала разговор двух девочек. Они хвастались друг другу своими анализами крови и предвкушали день, когда их выберет вампир. Они всерьёз хотят стать источниками. Это чудовищно! Не тем должны хвалиться молодые девчонки, не того должны желать. А ведь им даже в голову не приходит мысль о том, что где-то там, в Человеческом государстве живут их родители и друзья, что когда- то они ходили в школу, собирались поступить в институт.

     - Что где - то там, в Человеческом государстве есть СГБ и великий триумвират, Амгровые болота, Богроговые шахты и озлобленные люди, которым ничего не стоит написать кляузу, обвинить в вольнодумстве и разрушить их жизни, - улыбнулась Инга, но как-то грустно, обречённо. – Здесь им хорошо. Они счастливы. И согласись, Вероника, такой вариант гораздо лучше ванн.

     Инга встала со своего места, подошла ко мне, обняла за плечи.

     Так мы и сидели молча, человеческий медик и педагог, королева и жена поставщика, соотечественницы, подруги, почти сёстры. Отвергнутые своим государством и принятое вражеским, вдохнувшие смрад Амгроведска и побывавшие в вампирских ваннах, обреченные на, почти, бессмертие, вынужденные хранить страшную тайну.

     Под окнами, громко смеясь, прошла стайка девушек. Со стороны спортивной площадки доносились молодецкие крики. Парни опять гоняли мяч, а это значит, что без работы я сегодня не останусь. К вечеру потянутся горе- футболисты с разбитыми носами, шишками и ссадинами.

     - У каждого свой путь, - прошептала мне Инга. – И мы с тобой ничего не сможем изменить. Нам не дано переделать вампиров, они такие, какие есть. Но эти существа стараются быть милосердными, настолько, насколько возможно. Забвение, искусственно- созданное счастье и безумная, единственная цель- служение вампиру- всё это выглядит гадким, омерзительным, но лишь на первый взгляд. С другой стороны, проект « Безоблачное счастье», сдерживает, по крайней мере на какое- то время, оба государства.

     - Мучения людей во имя зыбкого перемирия?

     - Не нам с тобой лезть в политику. Да и если честно, никто не мучается, Верка, - Инга откинула занавеску, открывая мне обзор на внутренний дворик санатория. – Где ты видишь несчастных и угнетённых?

     Ни первых, ни вторых по близости, разумеется, не наблюдалось. Две барышни лет семнадцати, отбросив в сторону костыли, мирно растянулись на травке. Шаря по дорожке тонкими белыми тростями, с пляжа возвращалось двое слепых ребят. Глухонемой парнишка, примостившись у фонтана, чесал за ухом огромного пса.

     Довольно мирная, почти домашняя, картина. Может и впрямь, все эти страдания по поводу несвободы, несправедливости и всеобщей лжи- лишь мои собственные тараканы? Ведь, действительно, всех устраивает существующее положение вещей. Я знала с кем соединила свою ауру, знала, где и как мне придётся жить.

     - Да, - так же тихо ответила я. – Мы свой выбор сделали. И теперь нам остаётся лишь одно- молиться и верить в то, что Властитель вселенной не оставит этих ребят и пошлёт им немного удачи и любви.