Аннотация: Фантазия на тему связи времен -Сталинского и нашего.
Что было бы, если бы в 1953 году ...
Шесть часов утра 14 августа 1988 года. Большая светлая комната 21 общежития ОПВ (Основного производственного возраста) завода Манометр. Слегка покашливая со-сна, пробуждается подвешенной над дверью репродуктор и, как бы собравшись с духом, наполняет комнату мелодичным перезвоном Курантов. Торжественные, до боли с детства знакомые звуки Гимна рождаются вслед за Курантами, заполняя все пространство не только комнаты 21, но и всех других комнат всех общежитий на просторах нашей Великой Страны, простирающейся от далеких Восточных Рубежей до непреступных Рубежей Западных. И у каждого гражданина Страны Советов эти звуки вызывают священный трепет сопричастности великому делу построения самого справедливого общества на свете - Коммунизма.
Правда портит настроение обязаловка просыпаться ни свет, ни заря. Ох, тяжело изо дня в день бодро окунаться в эти проклятые Трудовые Будни!
____
"Подъем!!!" - раздался густой бас Верки Победной - старосты двадцать первой. Девушки зашевелились на своих кроватях, нехотя продирая глаза.
"Подъем!... - вашу мать!" - опять гаркнула Верка. Только так с ними и можно. Иного языка не понимают. Вот, - завозились, встают, зевают, портят воздух, суки!
Тонька Коммунизмова, уже совсем проснувшись, все еще лежала в кровати, вычисляя момент, когда надо будет открыть глаза, урвав от сна все, что возможно. Ровно за секунду до того момента, после которого лежание в кровати уже превращалось в нарушение распорядка, чреватое санкциями, она рывком встала, не глядя сунула ноги в тапочки, привычным движением набросила халат и с места в коръер ринулась в водоворот дневной жизни.
Прежде всего надо, обгоняя всех, спуститься в туалет, пока телки, - так она мысленно называла своих подруг, - до конца его не загадили. Затем мыло, зубная щетка и порошок, полотенце, - и в умывальник. Умыться холодной водой, стараясь не глядеть в жестяной желоб на проплывающие харкотины, некоторые даже с кровавыми сгустками. Потом оправка, утренняя поверка, и - вверх на долгожданный завтрак.
____
Какой-то сон снился ей сегодня перед рассветом? Никак она не могла вспомнить - о чем. Но было ощущение, что снилось что-то необыкновенное, запретное. Это создавало чувство тревоги и мешало сосредоточиться.
Сегодня 14-е августа. Чем-то знаменателен этот день, но чем - не могла она сообразить. Ясность наступила после завтрака, когда староста Верка Победная зачитала утренние объявления. Последнее из них было о том, что сегодня ... направляются на еженедельную встречу с рабочими завода Компрессор следующие работницы: ... далее следовало несколько фамилий, среди которых, на счастье, оказалась Катька Профсоюзова, Тонькина соседка по столу.
Как же ты, Тонька, могла забыть про сегодняшний день? Ведь сегодня - ровно неделя с тех пор, как она, Тонька, сама ездила на такую встречу и познакомилась там с хорошим парнем. Они договорились обязательно встретиться еще раз, и сегодня как раз такой день. Что ей понравилось в этом парне? Он такой необыкновенный, серьезный, начитанный, какой-то, прям, ласковый! Он рассказывал ей о Москве, о Кремле, который сейчас ломают. Не так разговаривают другие парни. Там все шуточки, все подначки, намеки, а в результате - ничего: как сошлись, так и разошлись. График встреч коллективов составляется в соответствии с законом об империалистическом шпионаже так, чтобы рабочие разных заводов не могли поддерживать знакомств. Но этот закон легко обойти, тем более, что сегодня Тоньке с утра везет.
"Ну что, Кать, ты рада? Отдохнешь сегодня, попляшешь".
Катька презрительно повела плечами.
"Да ну, скука... Как всегда..."
"Слушай, Кать, давай я сегодня вместо тебя поеду. А за это я отдам тебе свой обед."
Катька тут же заинтересованно повернулась к Тоньке и оглядела ее похолодевшим деловым взглядом.
"Хорошо. А раз ты не пойдешь на обед, останешься в цехе, - обточи для меня три хвостовика."
Вот наглость! У Тоньки все вспыхнуло внутри. Ведь три хвостовика обточить за 45 минут никто не сможет. Видно хитрая Катька пронюхала про Тонькину заначка. Ладно. Два хвостовика сделать она успеет, а третий отдаст ей из своих запасов. Не психуй, Тонька, - не тот сейчас случай, чтобы торговаться!
"Хорошо, Кать..."
Выходя из столовой, Тонька уже совсем успокоилась. Теперь только Верку подкрасить, чтобы та не заметила подмены, а это совсем просто.
____
И все-таки что же ей снилось? Что-то все не так. Почему она не может забыть про этот дурацкий сон?
В комнате ее ждал новый приятный сюрприз: кто-то скоммуниздил ее пудру. Сама дура - надо было прятать. Не это расстраивало Тоню, а то что каждый раз, когда у нее что-нибудь коммуниздили, это вновь напоминало ей о ее дурацкой фамилии. Когда в школе ее принимали в пионеры, она числилась на хорошем счету и могла выбирать себе вдохновляющую фамилию. Все старались взять фамилии сталинские: Стальная, Сталинискская, Стальская, Виссарионова, - наконец. А Тонька хотела выделиться, быть не как все. Вот - Коммунизм, что может быть выше Коммунизма, куда даже сам Бессмертный Сталин стремится! И она, Тонька стала Антониной Коммунизмовой, - разве не звучит?
Выпендрилась! И кто виноват, что появилось это гадкое слово скоммуниздить? К тому же в последнее время это слово стало приобретать совсем уж похабный смысл. Именно с тех пор Тонька почувствовала себя неудачницей и, смирившись со своей долей, тянула лямку скромного советского рабочего, глядя на сверсниц с чувством глубины своего собственного ничтожества.
А зря. Тонька Коммунизмова подрастала человеком незаурядным. Она обладала и умом и хитростью и комбинаторскими способностями. Могла при необходимости, и одернуть - самое, пожалуй, необходимое качество в жизни. В свои двадцать лет она имела массу знакомств и ценные связи. Любые обмены устраивала с легкостью, даже находила в этом какую-то радость творчества. Она даже зналась с кое-кем из блатных. Блатной мир имеет магическую притягательную силу: все боятся шпаны, и все при случае готовы похвастаться, что вхожи в малины и хазы, знаются с паханами, да и сами когда-то где-то в чем-то замешены. Есть в них что-то страшное и чуждое - живут по своим законам, креста не боятся.
Так вот, соседки побаивались и уважали Тоньку. Даже староста Верка, которая, говорят, перепробовала и испортила всех в двадцать первой, так и не решалась к ней подъехать. "И не подъедет, - решила Тонька, - через два года Верке срок переходить в старшую производственную группу. Стара она уже ..."
____
Потом был напряженный трудовой день. Изредка поднимая голову от станка, Тонька по привычным приметам отмечала движение времени: вот мастера собрались на планерку к главному; вот цех опустел - обеденный перерыв; вот Профсоюзова подошла и молча забрала три готовых хвостовика. - небось сытая, стерва!
Ставишь заготовку, вымеряешь, проходишь резцом, вымеряешь, увеличиваешь подачу ... А потом опять все с начала ... А время идет, и встреча все ближе и ближе. Игорь, Игорек, Игоряшка ... И страшно: а вдруг не встретимся! А вдруг его не будет! А если будет - то, что будет?
Но что же ей снилось сегодня? Какие-то неясные образы иной жизни, где все не так, где все по-другому, так, что все правильное - плохо, а запретное - доступно и хорошо. И это страшно и радостно, и стыдно за себя, что такие сны снятся.
____
Но вот закончен трудовой день, позади сделка со старостой Веркой (Ой! наобещала ей всего, а как расплачиваться буду?), автобус везет девчат на встречу с Компрессором в парк Эрмитаж.
В парке сразу от входа все бросаются в очередь за мороженым. Но Тоньке сегодня не до этого: Не отоварю билет - да пропади он пропадом! Где же здесь искать этого Игоряшку? - народу видимо-невидимо.
Вот Тонька протиснулась в круг, в центре которого играет гармошка и поют советские частушки. Парни с девчатами танцуют. Молодой, статный, разгоряченный от присядки, встал напротив Тоньки, глядя в упор голубыми наглыми глазами, дробно прошелся ладонями по груди, по ляжкам, голенищам, смазал по каблукам. Ну что, Манометр, потанцуем что ли?
Как завороженная Тонька двинулась было в круг, но тут тычек под бок вернул ее к действительности. Злой шепот прошипел в ухо: Отойдите, работать мешаете. Оттолкнув ее в сторону, дивчина в украинском наряде, в венке с атласными лентами протиснулась вперед и, подбоченясь, звонко подхватила: А что, Компрессор, вызываю на соревнование по отбиванию каблуков! И мелкой дробью закружилась вокруг статного красавца.
"Дура! Дура ты, - молча ругала себя Тонька. - разула хлебало! Вот сейчас бы опозорилась!" И, заливаясь краской от неловкости, украдкой поглядывала на соседей - не насмехается ли кто. Но вокруг, если кто и заметил чего, то все равно не подавал вида, так как всем все-таки было досадно еще раз убедиться в том, что и так всем известно: что все это веселье не настоящее, а лишь представление залетных артистов, которые сегодня изображают Манометр и Компрессор, а завтра будут изображать Динамо и ГПЗ, или что там еще, а на самом деле им все равно кого изображать - работа есть работа. А что касается настоящего веселья, то какое уж тут веселье, если в буфете сегодня даже пива нет?
Стушевавшись, Тонька выбралась из толпы, побродила по аллеям и, сама не зная как, ввязалась в игру в ручейки. Тоже скучное занятие: стоишь, стоишь в паре с какой-нибудь простушкой, сначала все движутся вперед быстро, - вроде весело, - затем все медленнее и медленнее, и все ждешь: может кто выберет тебя и уведет по извивающемуся течению ручейка, но никто не выбирает.
И вдруг перед Тонькой мелькнуло лицо того залетного артиста, и тут же она почувствовала, как он подхватил ее крепкой рукой и потянул за собой под бесчисленными арками соединенных рук. И опять зашлось сердце: да что же это будет! Вот они встали в конец живой гирлянды рука в руке, и смотрит он, смотрит на нее своими властными глазами с паволокой. Но сказать ничего не успевает - другая рука перехватывает Тонькину руку. Один миг длится борьба трех рук. Тонькина рука сначала не хочет отпускать артиста, но та, третья, вначале нерешительная и мягкая, приобретает твердость железа и уносит Тоньку за собой. А артист, вспыхнув от возмущения, вдруг резко теряет к ней интерес и растворяется в толпе.
____
Лишь на миг оборачивается к ней ее новый напарник и это - вот радость! - Игорек. Вытащив ее из ручейка, он протягивает ей обе руки.
"Ну, здравствуй!"
"Ой, Игорь, как хорошо, что ты меня нашел! - артист уже позабыт."
Какая приятная у него улыбка. Пришел ведь! Нашел! Какая радость.
"Слушай, давай уйдем отсюда, - говорит он, - У меня два билета во Дворец Советов. Хочешь пойти?"
"Билеты, правда, только на территорию. Но все равно там сегодня ничего интересного. Кокой-то съезд. То ли комбайнеров, то ли свинарей."
Он протягивает Тоне два глянцевых билета. На одной стороне по красному фону профиль Бессмертного Сталина; золотом - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Ниже - Дворец Советов. Посещение территории с 18.00 до 21.00. Еще ниже - С правом проезда на метро.
"Ой, как хорошо, Игорек! Я в метро уже давно - давно не была. А какие станции мы посмотрим?"
"Знаешь, давай сначала проедем от Маяковской до Проспекта Маркса; там выйдем, пройдем до Библиотеки Ленина - посмотрим Кремль; а там опять проедем остановку до Дворца Советов."
"Ой, как хорошо! Тонька вертит в руках билеты. На другой стороне надпись - Дорогой тов. и от руки вписано И. Красногвардейцев."
"Какая вдохновляющая у тебя фамилия!"
"Да, нет. Это не мои билеты. Я их у приятеля выменял. Да ты не волнуйся! Когда только на территорию - паспорта только для вида проверяют. Я сам так сколько раз ходил. Главное - идти как ни в чем не бывало."
"А ты сегодня, - Игорь взял другой билет и торжественно прочитал, - Т. Сталинградская!"
____
Показав охранникам билеты, они вышли из парка, и пошли по бульвару на улицу Горького. Потом доехали до Проспекта Маркса, вышли и опять пошли пешком. А Игорь все говорил и говорил ей. О Москве, о старых временах. Показывая на развалины Кремля, в которых копошились как бы игрушечные экскаваторы и бульдозеры, он рассказывал, что здесь была Троицкая башня, а там - Колокольня Ивана Великого; вспоминал разные истории из эпохи царизма.
Какой он умный, начитанный. Всем интересуется. А я, дура набитая, что и выучила в школе - все напрочь забыла ...
Серая громада Дворца Советов надвигалась на них.
"А знаешь, когда его проектировали, то наверху хотели установить статую Ленина. Потом во время войны строительство остановили, потому что народ хотел, чтобы там стоял Сталин, а товарищ Сталин из-за своей скромности все отказывался. Он тогда еще не был Бессмертным. И только после пятьдесят третьего года согласился."
А у Тоньки вдруг опять перед глазами замелькали картины ее сегодняшнего сна: Кремлевские башни, золотые купола сияют, а вокруг старые домишки ... они такие уютные! И люди совсем другие. Какие-то они странные, разношерстные: ходят по улицам, как у себя дома - кто в рваных штанах, кто в платье совсем неприличном: и сзади и спереди - все голо!
"А все-таки жалко, что Кремль ломают," - неожиданно для себя сказала она.
Игорь даже вздрогнул - нехорошие это слова, не советские. Но, видимо, понял их как приглашение к откровенности.
"Я и сам так считаю, - заговорил он, понизив голос, - Парк Героев можно было бы разбить и в другом месте - мало ли в Москве пустырей? Говорят, что Кремль - это напоминание о временах царизма. Но ведь его строили простые рабочие, такие же, как и мы. Нельзя лишать народ его истории. А царизм, каким бы он не был - это наша история."
Он сказал это с особым ударением на слово наша. Любой советский человек поймет скрытый подрывной смысл сказанного: Наша история - это история наша, а не наших вождей и даже не самого товарища Сталина. И что все они - лишь эпизоды в нашей истории, несмотря на все их величие.
Ох! как же все сложно с этими начитанными! Даже с блатными уголовниками проще. Те воруют и живут по своим законам, но не подрывают основы. Так за разговорами (сами не знали о чем) дошли они до Дворца и спокойно прошли на территорию. Полный порядок.
____
Но что произошло с Тонькой? Какая муха ее укусила?
Усадив Игоря на скамейку, она взглянула на него серьезно и, запинаясь от волнения, начала:
"Знаешь, Игорь, я должна тебе все рассказать... Мне сегодня... приснился... сон... И я сегодня целый день сама не своя... Не говори мне, что глупый сон. Послушай:"
"Ты помнишь, как в 1953 году наш Бессмертный Сталин тяжело заболел. И когда врачи уже опустили руки и отступились, появился этот студент медик..."
"Жердин, Петр" - подсказал Игорь.
"Да-да. Так он открыл средство, дающее человеку бессмертную жизнь, но он еще не полностью проверил свое открытие. Он отдал свою жизнь в залог и ему разрешили попробовать свое средство на Сталине. И Сталин вылечился и стал бессмертным. Ему еще за это орден Ленина дали, помнишь?"
"Ну, кто же не знает этой истории!"
"А мне, Игорек, приснилось, что никакого Петра Жердина не было. А Сталин... Он умер тогда".
Эти слова Тонька прошептала на самое ухо Игорю.
"Вот ведь приснится же - сделал попытку усмехнуться Игорь."
"И знаешь, мне приснилось, что все мы живем совсем по-другому. Кремль стоит на своем месте целый и невредимый. И можно ходить по всей Москве. Даже по всему Советскому Союзу ездить свободно. И не надо ни паспорта, ни пропусков. Все люди живут свободно, каждый в своем доме; сходятся и расходятся, и даже женятся, как в старину. За работу им платят деньги, а они на них покупают все, что захотят".
"А если нет денег?"
"А тогда помирают с голоду. Но сами по себе. Никому ничем не обязанные и ни от кого ничего не требуют".
"Дааа ... - протянул Игорь, - это как в Америке. Страшная жизнь."
"Страшная! И я как будто бы там жила. Но не сама за себя, а как будто я была каждым из этих людей. Одновременно, понимаешь? И за каждого переживала..."
"Ты знаешь, в этой жизни было что-то красивое, какое-то чувство самостоятельности, что-ли. Они все сами себя уважают и не позволяют никому себя гнуть. Ведь как мы живем: живи по распорядку, ходи только строем, то нельзя, это нельзя. Они что хотят, то с нами и делают, нас не спрашивают. Даже если получить, извини, талон на нижнее белье, не знаешь, на сколько нужно норму перевыполнять - то на пять процентов, то на двадцать. А те, - они не позволили бы так с собой обходиться. У них у каждого своя гордость".
Тонька совсем запуталась. То, что в мыслях было так ясно и полно глубокого смысла, в словах терялось. Не получалось у нее рассказать о пьянящем чувстве свободы, испытанной ей в той жизни.
"А здесь, на этом месте стоял огромный белый храм. Большая церковь. Дворец Советов, конечно, больше... Но, знаешь, я смотрю здесь вокруг, и меня все давит. Мне так и кажется: я такая маленькая, а этот Дворец сейчас наступит на меня и раздавит. А храм, - он как будто взлетал в небеса."
"Да, это был храм Христа Спасителя. Откуда ты узнала про него?"
"Я не знаю, как он там назывался. Но он стоял здесь, это точно."
Она умолкла.
"Интересно, - помолчав сказал Игорь, - а куда потом делся этот Жердин? Одни говорят, что он сейчас академик, другие - что его расстреляли как врага народа."
"А может быть его досрочно отправили на вечное поселение? Сейчас ведь ему еще нет шестидесяти."
"Слушай, Тоня, - почти шепотом заговорил опять Игорь, - а мне друзья, блатные, говорили, что никаких вечных поселений нет. Их просто убивают, чтобы зря хлеб не ели. А мясо перерабатывают на котлеты, которыми нас кормят... Ты представляешь, пройдет время, и нас с тобой вот так же..."
"А как же Сталин? Ведь он-то живет?"
"Так может быть и он уже совсем не тот, а его двойник. А двойник умрет, так они нового найдут."
Мороз шел по коже от таких разговоров.
"Слушай, Игоряшка, как же страшно мы живем..."
____
Его лицо совсем близко. Шепчет одними губами:
"Давай подадим на воспроизводство."
Ох! Игорь, что же ты сказал! Для кого же не счастье услышать предложение. Радостно защемило сердце. Им с Игоряшкой дадут отдельную комнату. Целый год можно приходить на смену на час позже. А если родится ребенок, то еще год. Вот телки-то будут завидовать!
Вот это разговор! А то договорились до черт знает чего. Теперь все встает на свои места. Тут все знакомо и ясно. Сначала надо характеристику взять. Толстая Марфа, не знаю фамилии, конечно заартачится. Но у Тоньки лежит талон на платье - можно будет отдать. Потом еще...
Но тут опять поплыли воспоминания о небывшем. Всем своим телом вспомнила она, как в своем проклятом сне, Ева в сотом поколении, воплотившая в себя всех женщин на свете, отдавалась она мужчинам. В семейных постелях и на пляжах, равнодушно, страстно, в пьяном угаре, по любви и за деньги, немощным старикам, нетерпеливым мальчишкам, зрелым любовникам, в роскошных дворцах и в грязных подъездах, прижимаясь спиной к пыльным батареям, замирая от страха и захлебоваясь от страсти.
И все, все это было во-сто крат лучше и чище, чем воспроизводство на три года в отдельной комнате. Да что же мы, скоты что ли!
"Дурак! Дурак! О чем ты говоришь!" - закричала она ему в лицо, так, что ему пришлось отшатнуться.
И они поцеловались. Как пьяные, как под гипнозом. А потом долго сидели молча, в смятении не зная, как оценить то, что с ними произошло... Народа кругом достаточно, того и гляди - привлекут за нарушение общественного порядка. А с ихними фальшивыми билетами это грозило крупной бедой. Тут можно и терроризм и шпионаж схлопотать.
____
В этот момент к ним подошел патруль.
"Документы попрошу" - козырнув, сказал офицер.
Игорь вытащил билеты и подал.
"Так! Напоминаю, что до истечения срока пребывания на территории у вас остается мало времени."
"Да, да. Мы как раз собирались уходить."
Офицер еще раз козырнул и патруль, щелкнув каблуками, двинулся дальше. Игорь и Тонька поспешно встали и двинулись к выходу.
"Вот видишь, как здесь все просто, - говорил вполголоса Игорь, - главное вести себя естественно."
Но, отойдя на какое-то расстояние, оба не выдержали и одновременно оглянулись. Патруль все еще не ушел. Какой-то старичок с палочкой что-то живо говорил офицеру, постоянно указывая ему на них. А офицер при этом пристально глядел на удаляющуюся пару. Потом, недослушав старика, он слегка ему кивнул и направился прямо в их сторону. У Тоньки внутри все похолодело...
____
Пятый день идет допрос. Старичок тот добренький не только подсмотрел, как они целовались, но и все их разговоры подслушал. Так что все всплыло, и скрывать-то нечего.
Ох! Дура, дура ты, Тонька! Что же ты с собой делаешь? Какой бес в тебе сидит? Зачем себя губишь? Ведь смерти себе добиваешься!
И оперы, и следователи - все к тебе чуть ли не с душой. Зачем ты, девка, себя губишь? Много у нас разных бывает, но такую как ты, девка, в первые видим. И ведь всех обломали, и тебя обломаем. Пожалеешь о своем упрямстве, но поздно будет! Запираешься - себе хуже делаешь!
А Тонька и сама не знает, что с ней. Уже пятый день идет допрос. И все ей объяснили. Надо подписывать. Чистосердечное признание. Порядок такой. А то, что в нем американские шпионы, и английские диверсанты, и резиденты разные, и националисты, и космополиты, и явки, и адреса, так это же все и так есть! Пусть не тебя, так кого другого завербовали. И поэтому надо подписывать. Чтобы у народа не притуплялась бдительность. Чусство классовое, ... твою мать!
Седой полковник уговаривал:
"Ты не бойся. Подпишешь - так десять лет получешь. Что же мы, не люди? А упрешься - верная вышка!"
А она ему с задором:
"А что же вы, товарищ полковник..."
"Гражданин старший следователь!"
"А что же вы, гражданин старший следователь, вам-то уже давно за шестьдесят, а вы не на вечных поселениях еще?"
"Молчать!" - и кулаком по столу.
А Тоньке радостно, что успела словить страх в глазах у отживающего свой век старого пердуна. Нет, не подписала она ничего. Что было - то было, а чего не было - то мне не шейте!
____
И вот стоит она перед крестом, перед тем самым, которым пугают детей и взрослых. Стоит голая. Руки в наручниках.
"В последний раз спрашиваю вас, гражданка подследственная, готовы ли вы содействовать следствию и подписать протокол?"
Молчит.
"В соответствии с правилами внутреннего распоряжения, арестованные, упорствующие в запирательстве, подвергаются спецвоздействию. И я вынужден к вам это правило применить. Предупреждаю: спецвоздействие может окончиться летально... То-есть хана будет..."
Не страшно Тоньке. Вот что сделал один единственный сон про Свободу. К прежней жизни возврата нет, а другой не желает.
Интересно. Вот он - крест. Какой же это крест, скорей веретело какое-то. И как же на нем пытать будут? Ладно, пусть пытают. Все одно - пропащая я. Игоряшка хоть подписал, жизнь спас себе. И то радость. А я не подпишу! Умру, - пусть!
Палачи уже схватили Тоньку и пристегивают ее голое тело к длинной оглобле креста. Ничего. Даже удобно лежать: руки, ноги, голова - все надежно привязано, не пошевелишься. Крест начинает медленно вращаться, и Тонька вместе с ним.
"Вот здесь на столе, - голос следователя доносится как бы издалека, то слева, то снизу, то справа, то сверху ( ничего уже не существует для Тоньки, только мышцы все сведены судорогой ), - вот здесь на столе лежит ваше признание. Как захочите подписать - правой рукой нажмете кнопку. Мы тотчас же придем и остановим машину."
Тонька и вправду нащупала рукой какую-то кнопку.
Сверху из дырок в потолке что-то капает на грудь, на правый бок, затем на спину, потом на левый бок, потом опять на грудь. Капли жгутся, саднят. Смахнуть бы их рукой, но руки надежно пристегнуты за головой к черной оглобле.
"...Почему его называют крест?..."
Боль уже почти не переносима, но Тонька скрежещет зубами и твердит про себя:
"...сейчас... сейчас..."
"...еще терпеть можно..."
"...как больно!... Не дождутся!..."
"...Я подпишу!..."
"...Все подпишу!!!... Сейчас!!!..."
Скосив глаза, она глянула на свою грудь, превратившуюся в кроваво-бурое месиво.
И тут как будто что-то лопнуло у нее внутри. Горячая, едкая кровь хлынула горлом и полилась из безвольно раскрытого рта. Дыхание из хрипа перешло в отвратительное хлюпанье.
Мертвой хваткой правая рука давила на спасительную кнопку, но никто не приходил, никто не выключал адскую машину, а кричать не было сил.
Захлебываясь, она не кричала, - воем визжала, не от боли - от животного страха перед наступающим небытием.
Но вот наступил момент просветления. Боль и жизнь ушли далеко-далеко. Стены стали прозрачными. Вдалеке, за десять комнат от себя она увидела другой такой же крест, так же неторопливо вращающий остатки другого человека. Кто он? Послушное зрение приблизило изображение. Игорь, Игоряшенька! Это он!
"Молодец, Игоряша, не предал, пошел на смерть. Мы умрем вместе."
"Только бы увидеть его лицо..."
А кресты вращались не с одинаковой скоростью. Надо немного потерпеть. И вот уже, если со всей силы повернуть голову назад, его можно почти увидеть...
Еще несколько оборотов, и их взгляды встретились...
____
Ближе к полуночи того же дня из трубы крематория Донского кладбища с клубами черного густого дыма вознеслись к небесам тело и душа Антонины, невинно убиенной рабы Господа Всевышнего.