В некотором царстве, в некотором государстве жил-был один почтенный старец. И было у него три сына. Дураков среди них не водилось, а все как один радовали отца умом и сообразительностью.
Настала им пора жениться. Выдал сыновьям удалым батюшка стрелы и велел пустить их в разные стороны. Куда упадет стрела, там и жену себе искать.
Первым, понятное дело, выстрелил старший сын. И упала его стрела на боярский двор, а подняла ее боярская дочь. Очень уж ей приглянулся удалец-молодец и согласилась она за него замуж идти. Отец ее, боярин думский, не пришел в восторг от выбора дочери. Попытался было он счастье молодое разрушить своим твердым боярским отказом, но доченька его единственная, лебедушка белая, ноженьками как затопала, рученьками замахала да в крик такой ударилась, да слезами все новые мебеля забрызгала. Отец ее и пошел на попятный, так как в одиночестве удар на себя принял (боярыня его в оно время в опочивальне с компрессом на голове лежала в нервном припадке), и не выдержало сердце отцовское, потому как не железное. Взял он с молодца слово, что тот обучение на знатного боярина пройдет и серьезным делом каким-нибудь займется, что ли диссертацию мудрую напишет али в иноземном посольстве должность солидную займет. И обещал посодействовать, дабы в обучении не особенно трудно пришлось зятьку. Со стонами и плачем: "Для того ли тебя голубку холили и лелеяли, чтоб за первого встречного отдавать!", - все же сыграли свадьбу богатую, и подарил боярин думский молодым палаты белокаменные да экипаж самобеглый. Так и стали они жить-поживать (правда, под строгим боярским присмотром) и добра наживать (хотя и так, честно говоря, девать уж некуда было).
Следом пустил свою стрелу средний брат, и упала стрела на купеческий двор. Подняла ее купеческая дочь, и, узрев претендента на свою ручку, так и бросилась ему сама на шею. И то сказать, красавец-то был жених новоявленный. Да и он тоже не кочевряжился, так как дочь купеческая собою весьма лепа оказалась: локоны по плечам белым сбегают, зубы жемчужные в улыбке сверкают, ну и статями уж очень от природы щедро одарена.
Отец ее, купец более чем состоятельный (он же себя предпочитал именовать модным буржуйским словом "бизнесмен", "деловой человек", стало быть, по-нашему) затылок мощный лапищей помял, губами сочными почмокал да хлопнул ладонью по столу:
- А и ладно! - Молвил. - Ты, я вижу, хлопец удалой, физически, значит развитый - женись! Внуки здоровыми да бойкими, глядишь, выйдут. Больше всего я боялся, что кровинушка моя ненаглядная найдет себе задохлика какого или того пуще, - купец истово перекрестился на старинную икону, на крупном аукционе специально для нового терема купленную, - спаси Боже, поэта али еще какую натуру тонкую, художественную! - Он с подозрением оглядел потенциального зятя:
- А ты, часом, стишками-то не балуешься? Не пописываешь?
- Что вы, батюшка! - Почтительно молвил молодец. - Я их даже и не читаю!
- Ежели в дело возьму, будешь работать, как положено? - Строго спросил купец.
- Я ни от какой работы не бегаю, а особливо от той, которая звонкую монету приносит! - Гордо изрек средний брат.
- Разумные слова. - Хмыкнул довольный купец. Тут уж, как говориться, честным пирком, да за свадебку.
Одарил отец невесты молодых лавками разными торговыми, шатрами раскидистыми да лабазами обширными, и завели они дело свое, и жизнь у них такая пошла, право слово, как сыр в масле катаются.
Выстрелил, наконец, и третий брат - Иванушка. Ну, он с детства стрельбой из лука увлекался, так пальнул, что стрела за тридевять земель улетела. Пошел он ее искать, и затратил на это дело времени немало, и уж бросить все хотел - домой вернуться да снова счастья попытать. А то совсем уж в этих поисках бесперспективных одичал - манеры приличные, коим его родители выучили, забывать стал.
Но все же в одно небольшое болотце напоследок завернул. Там-то стрелу свою шуструю и обнаружил. А держала ее во рту самая обыкновенная лягушка. Нельзя сказать, чтобы выглядела она так уж отвратительно - нет, в общем, даже ничего из себя лягушечка - глазки выпученные, мордочка зелененькая, лапки кривенькие, среди лягушек, можно сказать, наипервейшая красавица.
Но Ванюшу ее внешний вид не потряс. То есть, конечно, потряс, но не с той стороны, с какой лягушке хотелось бы. Рискнул он было стрелу свою обратно получить, и молвил:
- Лягушка, а лягушка! Тут намедни такая ошибочка вышла. Мы с пацанами слегка погуляли, ну, сама понимаешь, перебрали. Стали потом стрелять из луков молодецких. А что? Забава нормальная, правильная. В общем, я ничего после этого не помню, че творил, че говорил... Может и обещал кому чего, так то ж по пьянке, не считается. Так ты уж, это, верни мне стрелу-то, на кой она тебе, по-хорошему.
Но лягушка закусила удила (в смысле, крепче стрелу к себе прижала), потому как ей на болоте своем сидеть уже надоело и страсть как замуж хотелось, и говорит:
- Ты, Иванушка, не печалься, не так все плохо. Я, может, и не выгляжу, как девушка с обложки журнала гламурного, но тоже не пальцем деланная. Правду сказать, так я не простая лягушка, а царевна, самая что ни на есть подлинная. У меня и бумаги все в порядке, древо генеалогическое там, ну, и прочие все тонкости. Женись на мне - не пожалеешь!
Иванушка лоб почесал да на пенек сел - думу думать.
- А скажи мне, лягуха, сколько за тобой бабла-то дадут? А то, знаешь, с такой внешностью какое-то приложение требуется. Надо же будет родным все это дело как-то аргументировать...
Царевна-лягушка тяжело вздохнула и горько улыбнулась:
- Что же это ты, Ванюша, такой меркантильный? Слышал, что не в деньгах счастье?
- Да слышать я слышал! Но сама подумай, может, тебе, это, как его, пластику сделать можно, как-то подправить носик там, что ли? А это все немалых средств стоит. Я-то сам из семьи почтенной, но не зело богатой, так что...
- Знаешь, Ваня, пластику, конечно, сделать не трудно, особенно в наши дни. Но есть у меня тайна одна, которую открою я только человеку верному, любящему и глубоко порядочному, коим ты, на мой взгляд, при определенных усилиях стать вполне можешь. А вот денег за мной не так уж много, так, на первое время хватит, чтобы как-то обустроиться. Но зато обучена я всякому мастерству и ремеслам - умелица великая во всяких искусствах. Опять же на этот счет дипломы имеются. Так что не пропадем - я не только себя прокормить смогу, но и тебя тоже. А надо будет, так и детушек малых!
- Ну, про детушек, это ты загнула! - Содрогнулся Иванушка. - А в целом, если так подумать, то, может, оно и ничего. Раз ты работать согласная, не покладая рук, чтобы меня обеспечить, так, пожалуй, и женюсь на тебе.
Обрадовалась царевна-лягушка словам его ласковым и прыгнула ему в карман. По дороге домой Иванушка вспомнил об одной мелочи и спрашивает невесту свою:
- А кстати? Как тебя звать-величать-то? А то неприлично даже - не знаю, с кем, собственно, собираюсь, это, связать себя навечно узами святыми.
- Ты уж сам мне прозвище домашнее придумай - зайчик, там, али птенчик, чтобы, значит, все, как у людей было. А звать меня по паспорту Василисой. А вторую часть имени пока тебе не скажу, после тайну мою открою.
- Не, да я и ничего. Василисой, так Василисой - имя хотя бы нормальное, предки переживут.
Так и пришли в родной город Ивана да и, недолго думая, предстали пред светлые очи отца. Тот уж давно со старшими невестками познакомился, весьма ими довольным остался, обрадовался, что с такими важными людьми родство свел. Невестушек своих частенько в гости зазывал, не знал, куда посадить да чем потчевать. Как раз на такую семейную вечеринку Ванюша с Василисой и попали.
Представил он свою невесту родственникам честь по чести, а те сидят, как на именинах, что и сказать-то не знают. Первой опомнилась мать Ивана, женщина простая, обычно довольно сердечная, но очень уж сынков своих безмерно обожающая.
- И-и-и-и, Ванюша! Где ж ты ее, прости Господи, нашел-то? В какой такой провинции глухоманной? Она ж, поди, и говорить-то не умеет! Касатик мой разлюбезный, что же это ты удумал, жизнь свою молодецкую такой крокозябре зеленющей посвятить!
Царевна-лягушка очи долу опустила да слезу прозрачную пролила. Ну, а уж после матушки и другие члены семьи свое мнение высказали. И совпадало оно полностью в одном: нельзя Ивану на лягушке жениться.
Тот уж и сам не очень хотел обещание свое выполнять: рассмотрел внимательно жен братьев своих, и зависть его лютая пробрала. Боярская дочь, может, и не сногсшибательная красавица, но зато вся из себя образованная, с трех иноземных наречий толмачить может, а уж как одета! Сразу видно, что батюшка у нее не простой горожанин и что доченьку свою обожает.
Среднего брата жена весела, говорлива, песни поет - сама себе на фортепьянах наигрывает. Несколько месяцев всего замужем, и уже в широком наряде ходит, живот круглый прикрывает - по всему видно, что плодовита, вся здоровьем так и брызжет.
"Вот, - думает Ваня, - каких курочек братцы-то мои отхватили! А я что привез? Аж стыдно, как будто я в семье самый неудачный". Но делать было нечего, слово молодецкое дал, так надо держать. И потом, взыграло в нем самолюбие от всех ругательств близких своих. Решил он сделать по-своему, родичам назло, чтоб не вздумали учить его больше, человека совершеннолетнего, самодостаточного. Уперся, как баран - женюсь, и весь сказ! Что ж, родственники сдались. Свадьбу постарались сыграть потише, народу позвали как можно меньше, и вообще, постарались как можно скорей забыть об этом радостном событии.
И стали Иван с Василисой жить-поживать, не то, чтобы с голоду помирать, но и не особенно шиковать. Горница у них была скромная, хотя и чистая, все, что положено, в ней присутствовало, ну, а излишеств и роскошеств никаких, конечно, не водилось.
Как и договаривались, стала Василиса их с Ваней семейное счастье ковать - работать начала с утра до поздней ночи. Иван-то сперва и сам хотел себе дело какое-нибудь приискать, но потом подумал, что зря только путается под ногами, да жене мешает. Лег он на диванчик удобный и стал себе потихоньку полеживать да чудо-зеркало рассматривать. Там разные интересные вещи показывали, по вечерам, пока Василиса после работы ужин готовила или в горнице прибиралась, Иван ее иногда просвещал о событиях всяких интересных, что где случилось, и какие словеса кто изрек.
Василиса дивилась чудесам, а Иван недовольно бурчал:
- Экая ты темная, лягуха. Что же ты простых таких вещей не понимаешь. Вот у братьев жены - с ними есть о чем культурно поговорить.
- Да когда ж мне, Ванюша? Мне и вздохнуть-то некогда, не то, что во всяких тонкостях да хитростях разбираться.
- А ты постарайся! Усилия приложи! А то стыдно с тобой на люди показываться. Мало того, что рожа не того... Так еще и глупость какую брякнуть то и дело норовишь. А еще говорила, что царе-е-евна! Братья-то мои вон уже в люди выходят, а я что - лысый?
- И то сказать, Ваня, они ведь много работают, стараются, счастье свое понимают - раз судьба так улыбнулась, трудом отплатить ей надобно! - Робко промолвила Василиса. - Ты-то вот все больше на кушетке лежишь...
- Здрасьте! - Возмутился Иван. - А кто мне обещал кормить-поить и ничего не требовать! Разве ж я на тебе по-другому женился бы? Вот и ты счастье свое понимай, да укорять меня не смей!
Повесила голову Василиса и стала еще усерднее трудиться на благо семьи и любимого муженька.
А надо сказать, что действительно она оказалась необыкновенной мастерицей - все у нее в руках просто горело, все ей удавалось, за что не бралась. Скоро люди заметили, что жена у Ивана сноровистая, работящая, и перестали говорить, что он себя губит. Просто упоминали ее... несколько нестандартную внешность, жалко, мол, бабенку - очень уж не повезло ей, что собой так не хороша.
Со временем Василиса много добилась: улучшила жилищные условия, терем новый выстроила, мужа в отпуск на заморский пляж повезла, одела его у лучших портных, ни в чем ему отказа не было. Старики-родители на нее стали смотреть ласковее, вон сколько она для сыночка их драгоценного сделала, в гости к себе зазывать, невестки на приемы да балы всякие приглашения ей добывали, в, общем, рожи все от Василисы воротить перестали. Один Иван все недоволен был - ужасно хотелось ему, чтобы жена еще и красавицей являлась. Вот он ей и говорит:
- Слушай, лягуха! А что ты мне там про какую-то тайну свою лопотала? Раз ты не хочешь пластическую операцию сделать, чтобы от тебя честной народ не шарахался, может, другое средство какое есть?
Василиса ужасно его вопросу обрадовалась:
- Конечно, есть, Иванушка! Уж сколько лет жду, чтобы ты спросил! Лягушка-то я только внешне - это шкура только сверху такая. А на самом деле я хоть Василиса Прекрасная, хоть Василиса Премудрая - это уж как ты, сокол мой ясный, пожелаешь!
- Ну-у-у! - Вытаращил глаза Ваня. - А что же ты шкуру-то эту мерзкую не снимешь, да не откроешь истинную свою сущность?
- А заколдована я, Ванюша. Сама себя расколдовать не могу - только любящее сердце с меня эту личину сбросит, настоящее чувство само узрит и красоту мою необыкновенную, и ум совершенный.
Иван вскочил с кушетки:
- Так что же ты, мымра перепончатая, столько лет молчала! Что я должен сделать, чтобы тебя расколдовать?
Василиса и говорит:
- Это, Иванушка дело не простое! Много сил приложить тебе надобно, чтобы увидеть ты мог во мне Василису Прекрасную и Василису Премудрую. Над собой в первую очередь должен ты работать, измениться, как заново родиться. И придет к нам с тобой тогда счастье, никому прежде неведомое! Ты постарайся только - и расколдуешь меня.
При этих словах Иван упал обратно на кушетку:
- Ты с ума сошла! У меня здоровье не то, чтобы так надрываться! Посмотри вокруг, кто это у нас "над собой работает"? Я ж тебе не лошадь ломовая. Слушай, пойди и сделай ты эту пластику, проще будет, и мне не надо будет ломаться. Я к тебе, конечно, за столько лет привык, даже где-то люблю тебя по-своему. Сама видишь - живу с тобой честь по чести, что тебе еще надо? Зачем ты от меня таких непосильных трудов требуешь?
Василиса пригорюнилась и всплакнула немного. Но времени у нее было мало, так как подступал срок очередной работы. Махнула она рукой, и подумала, что все само собой как-то уладится. Не надо пока на Ивана давить, пусть хотя бы с мыслью свыкнется, а там поглядим...
Но все же Василиса стала потихоньку шкуру свою лягушачью на лавке перед кушеткой иногда оставлять в робкой надежде, что Иван ее когда-нибудь спалит и поймет, какая у него жена умница и красавица.
Так и живут по сей день. Василиса до сих пор не расколдована, но еще не теряет надежды, а что ей делать? Иван стал ворчливым, здорово располнел и по-прежнему не хочет прилагать хоть маломальские усилия для поддержания семьи. Он постоянно упрекает Василису в том, что она страшная и что он ее перед людьми стыдится.
А люди?.. Что ж люди? Они давно уж не обращают внимания на внешность царевны-лягушки, как-то чаще вспоминают о том, что такая работящая и добрая женщина слишком много сил отдает своему мужу - повезло тому, хоть, между нами, и скотина он порядочная.