3.1. Рассмотрев в предыдущих главах своеобразие философских воззрений Алданова и его концепцию человека, необходимо теперь охарактеризовать и его эстетические взгляды. Они не только прочно связаны с алдановской философией истории, но имеют и самостоятельное значение. Следует проследить, не вступает ли в противоречие эстетика с философией случая, и как она отражается хотя бы частично в алдановской концепции человека.
В итоге подобный подход может дать возможность для создания более целостной концепции литературного наследия Алданова, а также осветить некоторые новые аспекты его творчества, явившегося отражением своеобразной алдановской философии.
Алдановская эстетика оставалась вне поля зрения как критиков русского зарубежья, так и первого исследователя его творчества в нашей стране - А.А. Чернышева. Рассматривались лишь наиболее яркие особенности алдановских эстетических взглядов, вне связи друг с другом и без попытки дать существенный анализ этой концепции.
Прежде всего необходимо ответить на вопрос: как Алданов понимал культуру, с чем соотносил ее? Надо отметить, что его понимание культуры отличается некоторой неопределенностью, что позволило ряду критиков упрекать его (об этом далее) за "количественный" подход к культуре. На наш взгляд, это не совсем соответствует истине. Здесь ясно одно - Алданов не соотносил культуру и цивилизацию. В определенной степени, это следует и из его отрицания роли прогресса для развития культуры, особенно искусства. Можно также утверждать, что Алданов не воспринимал и всякую деятельность человека как проявление культуры. Следовательно, он отрицал и деятельностную концепцию культуры. Таким образом можно определить алдановское понимание культуры скорее как исключительную совокупность высших достижений человеческого духа и накопленный веками творческий опыт.
Рассмотрение эстетических взглядов Алданова интересно еще и потому, что именно в данной концепции он проявил себя в большей степени как русский писатель, прежде всего, как последователь (хотя и не полностью) эстетических воззрений Льва Толстого. В остальных аспектах своего мировоззрения Алданов чаще воспринимался и читателями, и критикой как писатель - европеец: "...по своим художественным приемам, по основному миросозерцанию, по сдержанности в проявлении чувств личных - (Алданов) больше европеец, чем русский..." (66, с.523).
Наиболее важным источником исследования данной темы станет Диалог V "О русских идеях" в книге "Ульмская ночь".
Добавим, что некоторая отстраненность и холодность художественной манеры Алданова допускают возможность рассмотрения его как писателя созерцателя, не проявляющего тепла к своим героям. К тому же известно и его спорное отношение к вопросу прогрессивного развития человечества. Все это приводит к неизбежному анализу и Диалога IV "О Красоте - Добре и борьбе со случаем" из книги "Ульмская ночь", который, собственно, и является центром отражения эстетических взглядов Алданова.
Таким образом, в круг рассмотрения попадают прежде всего публицистические произведения Алданова. Они весомее в данном случае, чем собственно художественные. А особенностью его публицистического стиля является ярко выраженное личностное начало. С другой стороны, в художественной прозе Алданова личностное начало затушевано, и чаще всего подчинено определенной исторической идее.
Наиболее полно свои эстетические принципы и взгляды Алданов высказал в "Диалоге V" книги "Ульмская ночь", который назвал "О русских идеях". ( Далее мы обратимся к анализу этих эстетических принципов). Здесь раскрывается мировоззрение не только русского художника слова, но и мыслителя, последователя именно отечественной философской и эстетической школы. Кроме того, Алданов в самом начале "Диалога о русских идеях" обозначает исходный принцип своей эстетики: "Я утверждаю, что почти все лучшее в русской культуре всегда служило идее "Красоты - Добра"... самые замечательные мыслители России... в своем творчестве руководились именно добром и красотой. В русском же искусстве эти ценности часто и тесно перекрещивались с идеями судьбы и случая" (3, с.334).
Таким образом, можно утверждать, что в алдановской эстетике как бы логически объединились его своеобразная философия истории, включающая в себя и концепцию человека, а также его культурфилософские взгляды и представления. Известно, что подобное соединение не было необычным для русской культуры первой трети XX века. О таком сочетании как о характерной особенности культуры писал еще А.Белый: "...Культура оказывается местом пересечения и встречи вчера еще раздельных течений мысли; эстетика здесь встречается с философией, история с этнографией, религия сталкивается с общественным" (14, т.1, с.45). В настоящее время в подобном ключе рассматривает культурологию Петербургская школа: "Итогом культурологической мысли XX столетия можно считать проникновение в механизм порождения текстов культуры и выявление того факта, что культура амбивалентна, не имеет одного кода" (89, с.164).
В чем же состоял для Алданова смысл идеи "Красоты - Добра"? Почему именно она является отправной точкой в его эстетическом кодексе? Полного определения понятия "Красоты - Добра" Алданов не дает. Так в "Диалоге IV" книги "Ульмская ночь", посвященному не только этой идее, но и недостаточно основательной попытке исследовать возможность борьбы со случаем, Алданов делает лишь краткий исторический обзор эволюции идеи "Красоты - Добра". При этом он ссылается на то, что ясного определения этих понятий не дали даже ее основоположники - греческие философы, прежде всего, Платон. Для Алданова ясно только то, что греки свое понимание "прекрасного" и "хорошего" выводили из принципа разумности этих категорий для человека.
Пытаясь далее разобраться в противоречивых определениях "Красоты - Добра", которые царили в философии в течении многих столетий, Алданов приходит в конечном итоге к мысли, что ясность в определении - не столь важна для данной идеи. Главное то, что идея волновала умы людей на протяжении всей истории человечества. И это дает ему основание назвать именно идею "Красоты - Добра" "вечной": "Эта же идея никогда не исчезала, хотя были великие мыслители, которым она была чужда" (3, с.300).
Но при отсутствии четкого определения, Алданов, тем ни менее, представляет основные принципы, присущие с его точки зрения идее "Красоты - Добра". И именно эти принципы дают ему возможность показать, насколько близка идея "Красоты - Добра" русскому искусству, всей русской культуре: "...упомяну лишь об одной особенности настоящего русского искусства... цинизм был ему чужд, и это важно не только с морально - политической точки зрения, но и с точки зрения эстетической" (3, с.322).
Свободно владея французским, английским и немецким языками, Алданов, тем ни менее, всю жизнь оставался русским по мировосприятию писателем, часто в ущерб своим материальным интересам.
Еще одну особенность эстетической концепции Алданова отмечали и писавшие о нем в критике русского зарубежья М.Осоргин, В.Сирин (Набоков), и современный критик Е.Сагаловский. Речь идет о том, что исторический материал давал Алданову - художнику слова возможность постоянно обращаться в своих рассуждениях к непреходящим вечным ценностям культуры, более того, опираться на них во всем творчестве.
Считая, что идея "Красоты - Добра" наиболее ярко отразилась в русской культуре, Алданов полагает, что в рамках данной идеи ее основные ценности часто переплетаются с идеями судьбы и случая. По мнению Алданова эта особенность присуща русской культуре в большей степени, чем другие традиционные ценности. Диалог, скорее даже спор двух оппонентов А. и Л., каждый из которых по - своему выражает точку зрения Алданова - Ландау, позволяет автору довольно полно обосновать свою концепцию. В сложнейшем вопросе о сущности русской культуры и эстетики Алданов вступает в теоретический спор с двумя своими знаменитыми современниками, пытавшимися по - своему ответить на данный вопрос - Н. Бердяевым и И.Ильиным. В основном, Алданов вступает в полемику, прежде всего с Бердяевым, на что, собственно, намекает уже название диалога "О русских идеях". С самого начала он ссылается на парижское издание книги "Русская идея" Н.Бердяева (1946). По нашему мнению, данная полемика носит несколько односторонний характер. Более насыщен и интересен его спор с Ильиным, особенно там, где речь идет не столько о национальных особенностях русского характера, сколько об идеи "Красоты - Добра" и ее роли и значении в отечественной культуре.
Отвергая одну из центральных мыслей в книге Бердяева :"И обнаружилось необыкновенное свойство русского народа - выносливость к страданию, устремленность к потустороннему, к конечному" (16, с.54), Алданов, однако, не объясняет до конца своей позиции "Диалог V", с.335 - 336). Почему же он не проявляет обычного для него интереса к человеческой психологии? Можно предположить, что особенности не только русского, но и любого другого национального характера интересовали Алданова в меньшей степени, чем вопросы эстетики, и служили своего рода отправной точкой в его стремлении показать как идея "Красоты - Добра" проходит через всю русскую культуру.
Нам кажется, что Алданов не придал значения высказыванию Бердяева, суть которого в большой степени можно отнести к эстетическим взглядам самого Алданова. Речь идет о том, что, по мысли Бердяева, для русской культуры, начиная с XIX века характерно "бурное стремление к прогрессу, к революции, к последним результатам мировой цивилизации..., и вместе с тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса..." (16, с.70 - 71).
Надо отметить, что Алданов и сам стремится объяснить свою несколько отстраненную позицию в понимании сущности национального характера. В своем творчестве он в течение многих лет пытался доказать, что ход исторического развития в очень малой степени влияет на психологию человека. Так почему же тогда сама история должна влиять на характер целого народа? Отрицательно отвечая на этот вопрос, Алданов считает, что историческое развитие оказало весьма малое влияние на основные идеи, приводящие в движение творчество того или иного народа. Речь здесь идет, по сути, об эстетике русской культуры.
Конечно, он не отрицает категорически связи хода исторического развития России с бурным развитием науки и искусства. Алданов как бы разделяет качественное и количественное развитие культуры. На эту особенность его творчества обратил внимание В.Вейдле в рецензии на книгу "Земли, люди": "Понятие культуры и противоположной ей "дикости" ...(у Алдланова) имеет тот количественный смысл, который придавали ему, скажем, Вольтер, или еще Милль и Спенсер..." (23, с.259).
Можно сослаться и еще на одно подтверждение того, что Алданов придавал своему пониманию культуры некоторый " количественный" оттенок. Полемизируя с Бердяевым по поводу реального существования русской "бескрайности", Алданов в "Диалоге V" приводит отрывок из записок русских путешественников, которые, по его словам, "удивлялись безмерности западной". На деле удивляли русских путешественников, в основном, размеры иностранных городов. И Алданов приводит из "Слова о некоем старце" точные цифры количества улиц, трактиров и т.д. Следовательно, Алданов не связывает понятие "бескрайности" с состоянием души народа, не воспринимает его как живое органическое единство творческого духа и жизненной силы. То есть так, как понимали глубинную суть слова "бескрайность" писавшие на эту тему русские мыслители, особенно И. Ильин. Видимо, можно сказать, что отношение к данному понятию (немаловажному для русской культуры) у Алданова так до конца и не сформировалось.
Однако ограничивать рассмотрение эстетических взглядов Алданова только этим аспектом, значит упрощать их, оставить без внимания серьезные феномены культуры, которые он проанализировал в своей публицистике и литературной критике. Тем более, что эти проблемы Алданов соотносил, без сомнения, в первую очередь с русской культурой.
Что же Алданов противопоставляет со своей стороны той идее, которую сам называет традиционной для нашей культуры, но, по его мнению, не совсем верной мыслью о русской "безмерности"? Приводя в "Ульмской ночи" множество примеров из русских былин, пословиц и поговорок, Алданов создает поистине блестящий гимн русской культуре. Он восхищается такими характерными, по его мнению, черты русского народа, как благоразумие, доброта, умеренность, а особенно, высоким, по сравнению с западноевропейскими примерами, моральным уровнем (3, с.357 - 359). В итоге он и делает вывод, что понимание "Красоты - Добра" всегда было присуще русскому народу. В данном случае, по нашему мнению, Алданов опирается именно на древнегреческое понимание идеи "Красоты - Добра". То есть в основе ее лежит то, что разумно для человека. Исходя из такого понимания "Красоты - Добра", Алданов и пытается обосновать свою позицию.
Особенно привлекателен для него гуманизм, пронизывающий многие произведения древнерусской литературы, а также отразившейся в русском законодательстве. Алданов сравнивает законы времен Ярослава Мудрого с законами, существовавшими в то же время в Германии: "В "Русской правде" штраф преобладал над казнями и даже над тюрьмой. В ту пору в Германии отец имел право собственной властью казнить сына" (3, с.360). По нашему мнению, взгляды Алданова, безусловно, заслуживают внимания и изучения. Здесь мы уже не находим "количественного" оттенка в понимании Алдановым культуры русского народа. Он говорит именно о внутренней культуре народа. Его позиция в этом вопросе близка к позиции И.Ильина, который говорил, что "Россию с ее цивилизацией веками разрушали, потрясали...и потому русский народ заботился о внутренней культуре ", и далее, "...никогда не была Россия бескультурной, к культуре безучастной, от культуры независимой..." (35, с.592).
Сам тезис "внутренняя культура" для Алданова заключался не только в вековой мудрости русского народа и его высокой духовности, но еще и в удивительной способности воспринимать лучшее, что может дать культура другого народа. Эта позиция Алданова закономерно вызывает в памяти известные строки Пушкина "Нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений...". В "Диалоге V" Алданов недаром с большим уважением перечисляет деятелей искусства нерусского происхождения, оставивших заметный след в русской культуре (3, с.365).
Но был для Алданова еще один спорный вопрос, на который он пытался ответить по - своему. Это проблема о мессианства России. На эту тему Алданов размышляет не так пространно, как на тему "русской бескрайности". Он высказал здесь только одно соображение, не пытаясь далее его как - то обосновать: "Другое сходное общее место это "мессианизм", будто бы свойственный русской культуре. По - моему в ней мессианизма не очень много, во всяком случае, гораздо меньше, чем, например, в культуре польской" (3, с.334). Очевидно, Алданов имел свое представление о сути понятия "мессианизм". Но по какой -то причине не пожелал его раскрыть. Нам, вместе с тем, кажется, что трактовки некоторыми русскими мыслителями идеи мессианизма должны были быть если не близки, то, по крайней мере, понятны Алданову, так как они исходили из глубины исторического развития России, начиная с древнейших времен. Так, например, понимал мессианизм И.Ильин: Ни один народ не имел такого бремени и такого задания, как русский народ. И не один не вынес из таких испытаний и из таких мук - такой силы,... такой духовной глубины" (34, с.20). Алданов был согласен с мнением о том, что судьбы народов сокрыты в их истории, и что именно история представляет их духовное бытие. Но, несмотря на это, очевидно, никак не соотносил с историей понятие мессианизма. Вероятным будет предположение, что Алданов не видел в идее русского мессианизма сакрального смысла, а воспринимал ее как внешнее выражение морально - этических устремлений.
Еще одним из спорных вопросов для Алданова была проблема персонализма в философском наследии. И в этом вопросе он продолжает спор с Бердяевым, который в книге "Русская идея" критикует персоналистическую этику Герцена. А для Алданова Герцен был, как он не однажды упоминал в публицистическом творчестве не только авторитетом, но и учителем, многие идеи которого, в частности и отрицание роли и значения прогресса в истории, он безоговорочно разделял. Бердяев же отмечает, что персонализм является особенностью русских мыслителей: "Тема о столкновении личности и истории, личности и мировой гармонии есть очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью" (16, 108). А ведь проблемы и конфликт существования человека в истории были одной из основных тем как художественного творчества Алданова, так и его публицистики.
Проблема персонализма напрямую связана с вопросом гуманизма в русской эстетике. Алданов не разделяет гуманизм и идею "Красоты - Добра". Точнее, для него гуманизм, безусловно, присутствует в самой этой идее. В русской культуре, по мнению Алданова, наиболее ярко это проявилось в литературе и живописи: "В русской же живописи, по - моему, выше всего портрет или то, что его включает, - здесь тоже сказалась "тяга" к человеку и к его душе" (3, с.366). А русская литература, бесспорно, является для Алданова основным воплощением идеи "Красоты - Добра". О своем понимании роли и значения литературы в русской культуре Алданов писал не только в "Диалоге V" книги "Ульмская ночь", но и во многих публицистических заметках и критических статьях.
Свои эстетические принципы в литературе Алданов никогда не излагал программно. И все - таки те положения, которые он высказывал на протяжении ряда лет в различных статьях дают основания к тому, что можно было бы назвать целостной картиной. Один из важнейших принципов в литературе Алданов высказал в статье "О романе" (1933). Сравнивая роман предшествующих эпох и роман современный, он отметил, что " без служения большому делу роман в настоящее время невозможен, или, вернее, не интересен, да и не имеет будущего" (3, с.446). Нельзя не отметить, что данное суждение совпадает с размышлениями о служении высоким идеалам в литературе известными критиками, прежде всего, Белинским и Чернышевским.
Еще одним эстетическим принципом в литературе для Алданова была идея народности, под которой он понимал прежде всего глубокий анализ жизни народа. Об этом, в частности, говорится в статье "О положении эмигрантской литературы" (1936). Алданов не считал положение эмигрантской литературы таким уж катастрофическим, как его находили некоторые литературные критики того времени. Он напоминал, что ряд замечательных произведений мировой литературы были написаны авторами в эмиграции (например, Алданов упоминает "Пана Тадеуша" Адама Мицкевича). Он считал, что "оторванность от родной почвы" не должна явиться причиной умирания настоящей литературы. Кроме того, по мнению Алданова, на писателей не должно влиять даже тяжелое материальное положение ( и это не благое пожелание маститого писателя - Алданов в полной мере почувствовал на себе всю тяжесть жизни в эмиграции, особенно в первое десятилетие). Отношение Алданова к жизни и творчеству в эмиграции можно выразить словами И.Ильина: "Не пытайтесь свести Родину к телесному, к земле и природе.... Посмотрите: силою судеб мы оторваны от всего этого; а она незримо присутствует в нас. Она не покинула нас, и мы не оторвались от нее" (34, с.29).
Важнейшим для Алданова был также эстетический принцип, характерный для истории русской литературы - о разделении понятий культуры и цивилизации, наиболее ярко отразившимся, по мнению Алданова, в творчестве Льва Толстого. Далее мы попытаемся рассмотреть более подробно его отношение к Толстому, а также алдановские представления об эстетике Толстого.
Следует отметить, что в своих критических статьях о литературе Алданов нередко соотносил элементы творчества того или иного писателя с особенностями его личности. Причем, сопоставлял их именно с эстетическими воззрениями, а иногда отдавал им предпочтение даже перед ясно и четко выраженными социальными взглядами и устремлениями художника (см. статьи "О Чехове", "При чтении Тургенева", "Об искусстве Бунина" и др.). Например, Алданов рассказывает об одном эпизоде из жизни Чехова, когда прославленный русский писатель в 1902 году сложил с себя звание академика только потому, что академиком не был утвержден Горький, который, по мнению Алданова, был в то время основным соперником Чехова на литературном Олимпе. Этот поступок Чехова вызывает у Алданова уважение и значит для него гораздо больше того, что могло бы дать цельное мировоззрение, которого будто бы у Чехова не было" (3, с.489).
Таким образом духовный облик писателя для Алданова также включен в идею "Красоты - Добра", неразрывно с ней связан. Вообще, он очень многое ставит в зависимость от душевного уклада человека.
Кроме того, свои эстетические взгляды Алданов распространяет и на русских мыслителей. Особенное внимание он обращает на Вл. Соловьева и К. Леонтьева. Причем, последний привлекает внимание Алданова не столько своими философскими взглядами, сколько именно тем, что "в основе его миропонимания или точнее, мироощущения, лежит одно "чувство красоты" своеобразное и очень тонкое" (3, с.374). Это дает Алданову основание называть Леонтьева не столько философом, сколько "эстетиком". Исходя из этого положения, Алданов считает, что на русских философов тоже оказывает влияние идея "Красоты - Добра", по меньшей мере, в одном из своих составляющих. Итак, можно сказать, что для Алданова любое мировоззрение, пытающееся более или менее полно охватить проблемы жизни, непременно должно уделять первостепенное внимание вопросам эстетики. Собственно, в самом начале "Диалога V" Алданов высказывает мысль, что нет в искусстве и философии такой метафизической системы, которая не была бы связана с основными понятиями о красоте.
Почему же из всего разнообразия русской философской мысли Алданову близки оказываются именно Вл.Соловьев и К.Леонтьев? Однозначно на этот вопрос ответить трудно. Но, видимо, не случайно и Бердяев выделяет этих двух философов, чье мировоззрение оказывалось, по его мнению, наименее характерным для русской философской мысли. Никакой идеи "Красоты - Добра" в философии, по крайней мере Леонтьева, Бердяев не находит. Напротив, он считает его самым мрачным из мыслителей: "К.Леонтьева эстетически привлекает ... апокалиптический пессимизм, ему нравится, что на земле правда не восторжествует. У него не было русской жажды всеобщего спасения, он совсем не был устремлен к преображению человечества и мира" (16, с.225). Вообще философию Вл.Соловьева и К.Леонтьева Бердяев называет "срывом русской идеи".
В чем же Алданов видит эстетическую красоту подобного мировоззрения, особенно если обратить внимание на то, что с приведенным определением Бердяева он согласен, ставя Леонтьева "вне русской традиции" ("Диалог V", с.373, 376)? Позволим себе высказать предположение, что такое отношение к апокалиптически - пессимистическому учению и Соловьева, и Леонтьева определяется не только, и не столько собственным пессимистическим мировоззрением Алданова. Но и тем же, присущим ему восхищением и даже преклонением перед логической и четкой концепцией, которое определило и его отношение к философии Декарта, о чем мы уже говорили в "Главе 1".
В стройности мировоззрения Алданов видел красоту, вероятно, это и роднит его восхищение такими разными, и даже несовместимыми друг с другом философами, какими были К.Леонтьев и Вл.Соловьев. При этом необходимо отметить, что в стороне Алданов оставляет и философско - религиозный аспект, который является центральным у Вл. Соловьева, и частично - у К.Леонтьева, также как в стороне он оставлял и религиозные взгляды Паскаля при изложении своей концепции человека. Не столько философские доктрины Леонтьева и Соловьева, в целом, привлекают Алданова, сколько их провидческие высказывания о распаде русского самодержавия и русской империи. Можно также сделать предположение, что в философии Вл. Соловьева то же, что увидел И.Кондаков, который сделал предположение, что философия Вл. Соловьева "опирается на различные философские традиции... но особенно существенны национально - русские традиции соловьевского учения" (44, с.498).
Сам же Алданов не скрывает, что находит эсхатологию К.Леонтьева "эстетичной", в противоположность Бердяеву (3, с.375). И это не единственный случай, когда Алданов видит в эсхатологии выражение идей "Красоты - Добра". Так, например, он в "Диалоге V" высказывает мысль, правда не развивая ее до конца, что идеи князя Курбского близки к идеям заволжских старцев, ссылаясь на переписку его с Иваном Грозным. И вскользь говорит именно о красоте эсхатологии Курбского (3, с.363).
Подобные примеры не всегда отражают буквальную правду истории, но для Алданова это не самое главное. В пессимизме, в неизменно печальных выводах философов Алданов видит своеобразное выражение идеи "Красоты - Добра", в большей степени, конечно, "Красоты". На наш взгляд, подтверждение подобных мыслей можно найти и среди высказываний самого Алданова. Так, еще в 1922 году в статье "Проблема исторического прогноза" об эпохе дореволюционной России он написал: "О прошлом можно сожалеть - особенно с точки зрения эстетической. В прошлом была красота, которой мы больше не увидим..." (8, с.192).
Однако, не следует считать Алданова последователем пассеизма. Эстетические взгляды Алданова не были обращенными только в прошлое. Не однажды, в том числе и статье, отрывок из которой мы привели выше, он писал, что последующее в скором времени воплощение идеи "Красоты - Добра" видится ему в формировании общества, основанном на социальном равенстве людей. По его мнению, время культуры, построенной на социальном неравенстве, в том числе и русской дворянской культуры, прошло. Тем не менее, себя он относит еще к уходящему миру, поэтому и не может не испытывать печали. И в будущей культуре он не видит для себя места, что, отчасти, и вызывает у него скептицизм и пессимистические настроения (см., например, ответ на анкету редакции журнала "Числа" N 5, 1931, и др).
Такое отнесение самого себя к культуре прошлого давало возможность некоторым критикам, особенно в его первые годы литературной деятельности, называть Алданова учеником Льва Толстого, а иногда и его подражателем. Но сомнение в правомочности подобного сравнения высказал уже в 1926 году А.Кизеветтер в рецензии на роман Алданова "Чертов мост": "При желании можно найти кое - какое сходство в приемах Алданова с приемами автора "Войны и мира". Но если такое сходство иногда и проступает, оно носит чисто внешний характер и при этом не идет далее мимолетных черточек" (42, с.476).
При этом как историческому романисту Кизеветтер несправедливо отдавал предпочтение Алданову перед Толстым ( но, конечно, только в отношении исторической точности). А вот поэт и литературный критик Г.Адамович, достаточно близко знавший Алданова, в своих статьях и заметках о нем обратил внимание на несколько иной аспект связи прозы Алданова и творчества Толстого. Прежде всего, речь идет не о художественном методе и, безусловно, не о сравнении таланта Алданова с талантом Толстого. Адамович имеет в виду некоторые эстетические взгляды Толстого, которые могли оказать влияние на Алданова.
Здесь надо заметить, что Адамович опирался не только на художественные и публицистические произведения Алданова, но и на непосредственные высказывания писателя, на беседы, которые они вели во время встреч. Адамович, разумеется, не приводит в своих статьях эти беседы, он только пунктирно обозначил темы: "...литературные наши разговоры почти всегда кончались Достоевским и Толстым, как, вероятно, будут на них и ими кончаться русские разговоры еще лет сто, если не больше" (9, с.47). Какие же эстетические принципы Льва Толстого привлекали Алданова? Ведь Толстой был его любимым писателем. О нем Алданов написал немало. С попытки исследования творчества Толстого началась его литературная деятельность.
3.2. Еще до отъезда из России Алданов написал книгу "Толстой и Роллан". В 1914 году вышел только первый том. Вторая часть осталась в рукописи и была утеряна. Первую часть с дополнениями и после переработки Алданов издал уже в Берлине в 1923 году по названием "Загадка Толстого". На наш взгляд - это серьезное исследование, причем творчество Толстого Алданов рассматривает не только с литературоведческих позиций, но и с позиций эстетических, и даже сделал попытку рассмотреть мировоззрение Толстого, что, по мнению Алданова, было необходимо для создания полной концепции "загадки Толстого".
Работа эта очень полемична, как и многое в творчестве Алданова. Поэтому мы будем рассматривать ее в сравнении с работами других исследователей о Толстом, написанных приблизительно в то же время, что и книга Алданова.
В самом начале книги Алданов определяет, в каком ключе он хотел бы рассматривать этические взгляды Толстого: "...для Толстого - мыслителя существует только "нравственный закон"(3, с.26). С точки зрения нравственности и морали Алданов пытается представить и религиозную философию Толстого. В подобном аспекте рассматривал толстовскую философию и Н.Бердяев, считая определяющей в ней именно нравственные установки Толстого: "Но толстовская мораль имела большое влияние на моральные оценки очень широких кругов русского интеллигентного общества" (16, с.203). У Алданова не вызывают сомнения высокие нравственные принципы Толстого. И, надо заметить, отдельно он их и не анализирует. Больше всего Алданова привлекает сочетание в Толстом художника и моралиста. Он наблюдает, как в разных произведениях один берет верх над другим.
Алданову более близок и понятен, конечно, Толстой - художник. Он считает, что Толстой тогда более правдиво отображает жизнь тогда, когда забывает о своем нравственном учении: "Жизнь сплошь и рядом ставит человека в такое положение, когда неминуем конфликт между гипертрофированной совестью, требующей подставления другой щеки, и элементарной честью, запрещающей принимать удары даже по первой щеке. Тогда в спор властно вмешивается эстетика, - и победа обеспечена чести в сердце живого человека" (3, с.132).
Исходя из этого, Алданов считал наиболее близким Толстому героем Андрея Болконского, что, конечно, не бесспорно. Тем не менее, как русского мыслителя, Алданов ставил Толстого очень высоко - рядом с Герценом. Эта алдановская позиция полностью противоречит позиции известных русских мыслителей, разных между собой, но сходившимися в одном - что как мыслитель Толстой несопоставим с Толстым - художником, например, Плехановым, Ильиным, Бердяевым, и даже Мережковским. Хотя, как явствует из главы XI книги "Загадка Толстого", Алданов считал его нравственное учение результатом большого душевного кризиса. Но и сам кризис видится Алданову в русле идеи "Красоты - Добра: "Да и в самом деле, прекрасное зрелище - аутодафе, устроенное Толстым в эпоху кризиса" (3, с.133).
При таком подходе Алданова к эстетике Толстого видно, что он не поднялся до осознания единства этики и эстетики у автора "Войны и мира", глубокого философского обоснования нравственного учения Толстого, хотя и верно определил причину его философских противоречий. С этой точки зрения более точный анализ учения Толстого дает Г.В.Плеханов. Учение Толстого о непротивлении злу, по его мнению, целиком основывается на противопоставлении "вечного" - "современному", "духа" - "телу":... "В том виде, какой оно (противопоставление - Н.Р.) имеет у Толстого, оно равносильно противопоставлению внутреннего человеческого мира, рассматриваемого под углом нравственных потребностей и стремлений, - окружающему человека внешнему миру..." (73, с.381).
Как раз это противопоставление остается вне поля зрения, или интереса Алданова. Во всяком случае, можно предположить, что часть противоречий, возникших как результаты данного противопоставления, встречающихся у Толстого он считал не противоречиями, а художественными принципами: "Одна из наиболее трудных, даже неразрешимых задач литературной критики заключается в установлении той грани, до которой простирается моральная ответственность художника за мысли и деяния его героев" (3, с.58).
По существу, Алданов далеко не все высказывания и мысли Толстого соотносил с его личными убеждениями. Это явствует и из алдановского анализа "Крейцеровой сонаты", по его мнению, наиболее психологически убедительному произведению Толстого. А Ильин, например, считал "Крейцерову сонату" как раз результатом не художественных, а исключительно мировоззренческих соображений, "скорее задуманным, чем художественно обдуманным" (см."Статью И.Ильина "Лев Толстой - художник и человек", 37, с.484 - 485).
Таким образом, можно предположить, что Алданов значительную часть нравственного учения Толстого относит более к эстетике, чем к философии. В данном ключе он рассматривает, например, и сознательное обращение Толстого к тому, что Ильин называл его "жизненной философией". То есть в обращении Толстого к натурам, не обладающим богатым духовным миром, Алданов не видел следствия собственно толстовских нравственных исканий, а только выражение одного из его эстетических принципов (см."Загадка Толстого", 3, с.62 - 63).
В противоположность Ильину Алданов не считал Толстого "созерцателем цельного человека", и видел силу его таланта исключительно в глубоких, по его мнению, психологических характеристиках толстовских героев. Хотя в главе V "Загадки Толстого" Алданов тоже отмечает некоторую созерцательность Толстого по отношению к своим героям. Но опять - таки не соотносит ее с толстовской философией.
Алданов обращает внимание на то, что Толстой не изображает духовных и душевных мук героев ряда своих произведений, а занимает позицию естествоиспытателя: "назвать, классифицировать, описать". "Описана красная нога Анатоля,... сфотографированы легкие барыни и прорезанный бок Позднышевой - больше не дается ничего. Естествоиспытатель сделал свое дело. Философ прошел мимо" (3, с.73). Дело в том, что позицию Толстого - художника другие мыслители связывали именно с его философией, а не художественным методом. Например, Плеханов считал, что "Толстой предполагал человеческую душу пустой и старался наполнить ее добрым содержанием. Не находя источника в ней самой, он апеллировал к "чьей - то воле" (72, с.374).
К эстетике Толстого, а не к его философии, Алданов относил также и известное во многом негативное отношение Толстого к наукам: "Но все же Толстой говорит о науке не как философ, а как полемист"(3, с.29). Известно, что Ильин, напротив, считал такую позицию Толстого одним из следствий его философской доктрины, причем, наиболее слабым ее местом.
Таким образом, можно предположить, что Алданов, довольно ясно представляя себе глубокую эстетическую концепцию Толстого, тем не менее, опирался в понимании ее не на философские обоснования, а на основные принципы идеи "Красоты - Добра". То, что мировоззрение Толстого он соотносил с данной идеей, говорят и частые отсылы к эстетическим взглядам Толстого в написанной через тридцать лет после "Загадки Толстого" книге "Ульмская ночь".
Большое место в эстетической концепции Алданова занимают его взгляды на изображение истории в литературе. И в этой связи он также достаточно часто обращался к наследию Льва Толстого. Хотя, надо отметить, что взгляды Толстого на историю и способ их отображения Алданов не использовал ни в произведениях, ни в свой эстетической концепции. Но алдановское исследование эстетических принципов Толстого в отношении истории, безусловно, глубоко и интересно. Прежде всего, надо заметить, что Алданов не соглашался с оценками других исследователей на отображение истории у Толстого.
В рецензии на книгу П.Муратова "Эгерия" (1923) Алданов высказал свое понимание задач исторического романиста: "Искусство исторического романиста сводится... к "освещению внутренностей" действующих лиц и к надлежащему пространственному их размещению - к такому размещению, при котором они объясняли бы эпоху и эпоха объясняла бы их" (3, с.572). Со своей стороны он старался никогда не отступать от этого принципа в изображении истории, что, по мнению достаточно серьезных критиков, ему удавалось (см. статьи: М.Слоним "Романы Алданова" "Воля России"N 6,1925), М. Карпович "Алданов и история" "Новый журнал" "N 47, 1956, Г.Газданов "Загадка Алданова", "Русская мысль", 1967 ). Но, выдвигая свое эстетическое понимание принципов изображения истории, Алданов не отвергал и другое. На наш взгляд, он очень точно уловил толстовское отношение к истории. В той же рецензии на книгу П.Муратова он писал: "Толстой порой проводит огромные исторические события через умственный строй людей, которые их явно понять не могут: Николай Ростов не дорос, конечно, до Аустерлицкого сражения. Но вся историческая часть "Войны и мира" построена в сложной, множественной перспективе" (3, с.572).
Интересно, по нашему мнению, провести и в этом случае параллель с Ильиным. Ильин тоже увидел эту особенность Толстого - изображать события, в том числе и исторические, опираясь на оценки своих героев. Но относил ее не к эстетике Толстого, как Алданов, а к нравственной толстовской доктрине: "Толстой не просто рассказывает. Он, как в шахматах, думает с помощью своих персонажей; что - то демонстрирует, в чем - то уверяет, что - то стремится доказать (36, с.434).
Можно сделать предположение, что Алданов принимает историческую концепцию Толстого еще и потому, что Толстой, по его мнению, всегда стремился к воплощению одного из важных эстетически принципов, который и сам Алданов ставил на первое место - к глубокому изображению человеческой психологии. По Алданову, историческая перспектива без психологии проигрывает, собственно сама история тогда в произведении теряет свою основную задачу - изображение людей, а следовательно исторический роман не состоялся как таковой.
Однако, Алданов находил в исторической концепции Толстого и некоторые слабые стороны. Прежде всего Толстой, по мнению Алданова, не только отрицательно относился к роли личности в истории, но полностью отвергал ее, противопоставляя личность роли народа в истории. Сам Алданов принимал роль личности в истории в сочетании с ролью случая, а не отрицал ее. Толстой же, считает Алданов, в данной ситуации отступает от правды. Надо отметить, что в этом аспекте алдановское понимание исторической концепции Толстого не отличается от общепринятого.
Рассуждения Алданова на данную тему в полную картину складываются в "Диалоге III" книги "Ульмская ночь" ( часть "О войне 1812 года"). Обращая, как и многие другие исследователи, на то, что личность Наполеона не укладывается в рамки толстовской философии истории, Алданов особенно критически подходит к приемам изображения Толстым именно этого исторического персонажа: "Роль беспристрастного судьи Наполеона... автору "Войны и мира" не очень удавалась" (3, с.222).
На наш взгляд, Алданов верно определил причины такого отклонения Толстым от исторической правды, коренящейся, по его мнению, только в взглядах Толстого на историю, а не в его мировоззрении и нравственно - философской доктрине. Вероятно, именно поэтому он рассматривает историческую концепцию Толстого в главе книги, относящейся к философии истории. Кроме того, Алданов считает, что Толстой, идя против исторической правды, нарушает целостность своих рассуждений, "пошел по пути наименьшего сопротивления" (3, с.223). Ильин же, напротив, считал, что Наполеон у Толстого изображен именно в русле его мировоззрения: "Его философии.... нужен другой Наполеон: маленький, ограниченный, самодовольный фразер... Таким его изображает Толстой, чтобы проиллюстрировать свою, находящуюся в процессе становления философию" (36, с.434 - 435).
Определенное отступление от правды, исторической и психологической, то есть близко к алдановскому пониманию, видел в образе Наполеона и Д. Мережковский ( хотя его принципы изображения истории полностью противоречили принципам Алданова):"...Л.Толстой, в сущности, вовсе не определяет, не разлагает личности Наполеона, а только уничтожает ее... не исследует, не изображает, а просто раздевает..." (57, с.526).
Однако, в целом, Алданов считал Толстого непревзойденным мастером исторического романа, как и в остальном, ставил его выше всех в русской литературе: "Не превзойден он, конечно, и в качестве исторического романиста. Говорят, что новейшие исследования сильно поколебали исторический остов "Войны и мира"... Как историческому романисту, Толстому можно поставить в упрек лишь некоторый недостаток беспристрастия" (3, с.471).
Сам Алданов в изображении исторических персонажей старался оставаться беспристрастным. И эта беспристрастность, неизменное следование своим принципам в сочетании с литературным даром позволили Г.Газданову назвать Алданова первым в ряду не только русских авторов исторических романов, но и среди европейских: "... в русской исторической литературе Алданов был первым автором исторических романов европейского масштаба. И в русской литературе он занимает особое место: сравнивать его не с кем" (25, с.77).
По нашему мнению, наследие Алданова - исторического романиста все же можно, по крайней мере сопоставить, с наследием его старшего современника Д.Мережковского. Подобное сопоставление, правда лишь пунктирно намеченное, пытался провести литературный критик О.Михайлов при издании собрания сочинений Д.Мережковского (58). С другой стороны, эстетические представления, а особенно исторические концепции Алданова и Мережковского отличаются настолько, что их можно скорее противопоставлять друг другу, чем сопоставлять. К тому же следует добавить и художественную слабость исторических романов Дм. Мережковского, о чем точно и глубоко писал И.Ильин.
Но был у них и общий момент - интерес к истории. И у Алданова, и у Мережковского история стала отправной точкой для интерпретации своих философских и эстетических взглядов. Надо сказать, что Алданов был более последователен и логичен в развитии своей философии случая, и не нарушал логику рассуждений. Поэтому неудивительно, что Алданов, писавший о Мережковском тепло и уважительно, тем не менее отметил некоторое нарушение логики у Мережковского: "...мне всегда была и остается непонятной связь философских идей Д.С.(Мережковского) с его идеями практическими" (3, с.567).
На непоследовательность некоторых взглядов Мережковского указывал и серьезно изучивший его творчество И.Ильин: "...странствия и блуждания Мережковского выдвинули целый ряд точек зрения,... которые оказываются иногда несовместимыми и по существу утверждают нередко прямо противоположное одна другой" (34, с.176). Но еще более серьезное расхождение было в другом. Для Алданова одним из важнейших принципов творчества было никогда не отступать от исторической правды. Он не подчинял историю своим взглядам, а только искал ( и находил) в ней подтверждение им. Можно сказать, что его мировоззрение родилось из наблюдений за ходом истории. Самые пристрастные критики отмечали у него редкое для художественной литературы, и даже для публицистики, точное изображение исторических событий и героев. Исторические ошибки и домыслы в прозе Мережковского были предметом жесточайшей критики.
На наш взгляд, Г.Газданов, ставя Алданова выше всех русских авторов исторических романов и сравнивая его подход к изображению истории с другими подходами, не совсем справедливо отнес Мережковского к общей массе малосведущих в истории писателей (25, с.77). Сам Алданов увидел и понял более глубоко причины, руководившие Мережковским в искажении истории: "Как исторический романист Д.С. (Мережковский) вольно обращался с историей, но.... никак не потому, что не знал ее, а потому, что его религиозная идея была ему дороже и исторической правды, и художественной ценности романа" (3, с.569). В таком же ключе рассматривал творчество Мережковского и Ильин: "...совсем не значит, что эти исторические романы можно рассматривать как фрагменты научно - исторического характера... Он (Мережковский) комбинирует, урезает, обрывает, развивает эти фрагменты... как ему целесообразно и подходяще для его априорных концепций" (34, с.181 - 182). Сам Алданов никогда не ставил свои взгляды выше исторической правды, напротив, постоянно ( особенно это отразилось в "Ульмской ночи" ) старался показать зависимость всего своего мировоззрения от истории. Но то, что он сумел понять и охарактеризовать, пусть вкратце и не так глубоко как Ильин, совершенно чуждую ему историческую концепцию говорит о глубоком эстетическом чутье Алданова.
Надо отметить, что большую часть своих художественных произведений Алданов писал о России. Его влекла к себе русская история, но не история Древней Московии, а история Новой России, начавшейся с петровских преобразований. Причину этого Алданов сам объяснил в письме к И.А.Бунину: " Романа из эпохи 17 века я писать не буду.... убедился, что почти невозможно проникнуть в психологию людей того времени" (69). Алданов считал, что переломные моменты истории более ярко высвечивают человеческие характеры, увлекался психологическим анализом. А Мережковского переломные моменты истории интересовали лишь с точки зрения доказательства своей религиозной концепции. Поэтому и характеры своих героев он создает глубоко субъективно.
Интересно в данном аспекте проанализировать созданный Алдановым и Мережковским образ императора Павла I. Павел у Мережковского - не просто злодей, а заводная кукла на троне, не думающая, а творящая зло. Алданов создает более сложный, но, как доказывают и позднейшие исторические исследования, более правдоподобный образ императора. Можно сделать предположение, что в данной ситуации алдановские эстетические принципы автора исторических романов приходят в определенное столкновении с его философией случая. Но побеждает беспристрастный историк. И образ Павла, не вписывающейся в алдановскую концепцию, оказывается одним из самых интересных образов трилогии "Мыслитель".
Сам Алданов определил свое отношение к Павлу во вступлении к роману "Заговор": "Император Павел по характеру не был тупым, кровожадным извергом, каким его не раз изображали историки русские и иностранные. От природы человек одаренный и благородный, он стал жертвой душевной болезни, по - видимому, очень быстро развившейся в последние месяцы его царствования. Неограниченная власть самодержца превратила его личную драму в национальную трагедию" (4, с.7). Надо отметить, что причину трагедии в неограниченной власти царя вообще, а в данном случае - Павла, видел и Мережковский. Но его не интересовала внутренняя трагедия Павла. Поэтому и сцена его убийства (пьеса "Павел I", составляющая первую часть трилогии "Царство Зверя"), по нашему мнению, проигрывает аналогичной сцене в романе Алданова "Заговор".
Известно, что Алданов обращался и к западноевропейской истории, в частности, в повести "Бельведерский торс", к событиям эпохи Возрождения. Именно эту повесть очень высоко оценили многие критики, среди которых выделяются глубокие рецензии писателя Г.Газданова и историка П.Бицилли (26, с.195; 18, с.196-198). Эта повесть стоит несколько особняком среди других произведений Алданова. В ней он попытался раскрыть перед читателями внутренний мир гения - Микеланджело. Причем, очень тонко подошел к этой сложной задаче. Он представляет великого скульптора глазами его современника - автора "Жизнеописаний знаменитейших живописцев, ваятелей и зодчих" Дж.Вазари. Этот прием позволил Алданову не только показать определенную историческую эпоху (что он сделал, как всегда, безукоризненно), но и высказать некоторые эстетические взгляды на искусство, на место художника в мире. Однако, Газданов, например, не выделял "Бельведерский торс" из алдановской концепции человека: "Вазари...мог бы существовать в Риме или Элладе так же как в современной Европе" (26, с.195).
Надо отметить и еще одну особенность алдановской прозы. Деталям быта, относящимся к тому или иному историческому периоду, он уделяет немного времени. Но эти краткие описания очень емки, точно характеризуют эпоху. Одним из принципов Алданова было сочетание портретов людей с историческими деталями. Например, в сцене, рассказывающей о событиях, последовавших после смерти императрицы Екатерины II (роман "Чертов мост"), Алданов очень тонко передает настроение двора покойной императрицы, чередуя их с краткими описаниями зала, где стоит гроб с ее телом. И читатель представляет себе всю суету и растерянность придворных, их страх перед будущим (4, с.354 - 355).
Говоря о языке и стиле алдановских произведений, необходимо отметить использование некоторых публицистических приемов и в его художественной прозе. Отстраняясь от своего рассказа, Алданов занимает позицию наблюдателя. Такая позиция позволяет ему представить читателю не отдельную картину, эпизод какого - либо момента истории, а создать как бы панораму событий. Это свойство алдановской прозы было отмечено М.Цетлин в рецензии на книгу Алданова "10 симфония: "Интерес и прелесть его вещей столько же в том, как он рассказывает, сколько и в том, что он рассказывает. Рассказ Алданова не знает пустых мест и неподвижности. За как будто гладкой поверхностью, как на хороших картинах, чувствуется легкое и живительное движение моделировки" (96, с.493). На наш взгляд, это более справедливая оценка художественных приемов Алданова, чем та, которая была сделана М.Слонимом в его статье "Романы Алданова". Слоним подчеркивал некоторую искусственность алдановского стиля и считал, что герои его не всегда естественны: "Его герои - как живые. Еще немножко - и ожили бы. Но не оживают..." (80, с.157).
Интересна с данной точки зрения и оценка алдановского стиля и художественного метода, сделанная В.Сириным (Набоковым) в рецензии на роман "Пещера": "Интересно и поучительно наблюдать приемы алдановского творчества. С прозрачной простотой слога, лишенного ложных прикрас (удивительно: слова у него даже не отбрасывают тени), как - то гармонирует строгая однообразность подступов: автор пользуется одной и той же дверью, скрытой в стене библиотеки, для вхождения в ту или другую чужую жизнь" (62, с.472). По нашему мнению, это определение довольно полно характеризует особенности алдановского творчества.
Таким образом, подводя итоги анализа эстетических принципов Алданова, прежде всего, на наш взгляд, необходимо подчеркнуть, что
в выражении их Алданов развивал традиции русской литературы. Его эстетические взгляды, в отличии от его своеобразной философии истории, не отличались резко от эстетических взглядов большинства русских писателей. С другой стороны, его понимание особенностей национального русского характера не нарушает общую картину его мировоззрения и его эстетическую концепцию. Очень важной, на наш взгляд, частью его публицистического наследия является глубокое исследование творчества Льва Толстого. Алданов анализирует не только эстетические взгляды великого русского писателя и его мировоззрение, но и художественные приемы, особенности стиля Толстого.
Конечно, и в эстетических взглядах Алданова присутствует характерный для всего его мировоззрения пессимизм. Но он не нарушает красоты его стиля. Собственно, отношение вдумчивого алдановского читателя к его произведениям можно выразить словами Г.Газданова: "Закрываешь книгу с двойным сожалением - во - первых, потому что она прочитана, во - вторых, потому что она печальна" (26, с.195).
Анализ алдановского публицистического и художественного наследия позволяет выделить как один из его основных эстетических принципов стремление Алданова не нарушать историческую правду, не использовать историю для своей концепции, а напротив, свои взгляды выводить из нее. Поэтому такую особенность его творчества, отмеченную Л.Сазоновой в рецензии на роман "Живи как хочешь": "Развитие романов Алданова заключается не столько в действии и смене событий, сколько в панораме мыслей и столкновении идей" (79, с.302), следует, по нашему мнению, отнести скорее к достоинствам алдановской прозы, чем к недостаткам.