Рысь Андрей Матвеевич : другие произведения.

День Победы 2025. Восемьдесят лет спустя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История о том, как символы теряют своё изначальное, истинное значение, а люди теряют своё человеческое лицо. Когда праздник становится зеркалом общественных пороков, ложь о "лице войны" начинает торжествовать, а современники не способны противостоять злу, -- искреннее желание всего одного человека способно пробудить силы, которые всегда рядом.
  "Из зеркал, украшающих залы,
  выйдут тени минувшего."
  
  Еремей Молчальник
  
  В том году день Победы собирались провести особо торжественно. Круглая дата, как-никак.
  
  Утро 9 мая пахло весной и мокрым асфальтом, смешанным с ароматом духо́в праздничной толпы. Площадь, окружённая серыми громадами зданий, гудела от людского моря. Алые флаги колыхались в такт ветру, дети в белых рубашках держали портреты, их маленькие ручки дрожали от волнения. Старики - последние ветераны Великой Отечественной, седые, сгорбленные, с медалями, звенящими на пиджаках, - принимали цветы. Их глаза блестели от слёз.
  
  Оркестр грянул "День Победы". Фанфары заглушили ще́бет птиц. Толпа подхватила. Голоса дрожали от пафоса, местами излишнего, но привычного. Маша, 22-летняя студентка, протискивалась к трибуне с массивной "зеркалкой" на шее. Её пальцы, холодные несмотря на утреннее солнце, нетерпеливо постукивали по камере. Она любила такие моменты. Когда история словно оживает. И прошлое будто бы ближе, чем настоящее.
  
  Районная газета наняла Машу для съёмки Парада, обещав 10 000 рублей.
  
  "Главное - лица. Снимай лица, чтобы красиво. Пафосно, - наставлял редактор. - И кадры сочные, ну ты поняла."
  
  Маша поняла.
  
  - "Сегодня мы чтим память наших ветеранов... Мы, наследники подвига..." - вещал диктор хорошо поставленным голосом.
  
  Солнце начало припекать, воздух звенел от фанфар. В колоннах шагали кадеты, военные, реконструкторы в выглаженных мундирах, чиновники с лентами на лацканах. Танки, свежепокрашенные, катились по брусчатке, их гусеницы ля́згали в ритм марша.
  
  - "Мы чтим память ветеранов..." - разносится над площадью.
  
  Маша щёлкает затвором: мальчик в пилотке машет флажком, его глаза сияют; старушка прижимает к груди чёрно-белый портрет солдата; старик с медалями, опираясь на трость, кивает, но его улыбка кажется вымученной.
  
  Лица. Шарики. Девочка с красным шаром в руке ест мороженое. Улыбается в камеру. За ней кто-то держит баннер: "Спасибо деду".
  
  Маша чувствовала себя частью чего-то большего, чем она сама. Частью чего-то настоящего. Частью жизни своего народа.
  
  - "Чтим ветеранов..." - доносил слова ветер.
  
  Голос из толпы резанул слух, как нож. Мужчина лет сорока, слегка подвыпивший, в дорогом пиджаке, с нагловатой ухмылкой, пробормотал соседу: "Недовоевали мы тогда." Его слова повисли в воздухе. Терпкие. Злобные. Чужие этому дню. "Недораздавили..." продолжил мужчина вполголоса, будто в шутку. Маша нахмурилась, её пальцы сжали камеру. Пьяный трёп. Зачем обращать внимание?
  
  Ведущий с трибуны продолжал говорить о подвиге, о славе, о Победе. О памяти. Снова о подвиге. Вот только слово "освобождение" звучало чаще, чем нужно. Маша вслушалась в слова. Привычное, с детства знакомое слово сегодня звучало как-то двояко. Скользко. Как масло на языке. "Мы несли освобождение тогда, мы несём его и сейчас!", - провозгласил ведущий трибуны. Толпа зааплодировала.
  
  "Мы живём в великое время!" - голос с трибуны гремел над площадью - "Время, когда мы встали плечом к плечу, возвращая свои земли и восстанавливая историческую справедливость! Теперь, когда наш народ очищается от скверны предателей, - что долгие годы пытались разорвать нашу страну, - мы не боимся решительной борьбы! Как наши предки в 1945-м, так же и мы сегодня снова берем на себя священную миссию по защите нашей страны!"
  
  В этих словах, в общем-то правильных, - кто же любит предателей, или не согласен с необходимостью защиты своей страны - звучал лязг металла. Серого. Пыльного. Почему-то представились следы от гусениц ползущей по полям техники. И раздавленные колосья. Было в них что-то такое. Что неуклонно "проростало" сквозь них.
  
  Толпа не заметила. Толпа взорвалась аплодисментами, алые флаги заколыхались, шарики взмыли в небо. Маша скользила камерой по толпе, щёлкала затвором, ловя сияющие лица.
  
  Камера показала, что аплодировали не все. Взгляд зацепился, словно споткнувшись об одного человека. То был старик-ветеран, стоявший неподалёку. Он выглядил как-то особенно старым. Сколько было ему тогда? Лет 15? 16? Быть может, он был последним, кто видел ТУ войну своими глазами? Ему ведь уже далеко за 90. Она навела камеру, поймала его лицо - глаза, устремлённые куда-то вбок. В этих глазах читалась какая-то нездешняя, затаённая тяжесть. Какая-то досада.
  
  Щёлк!
  
  Зачем она сделала этот снимок? Нужно потом удалить его.
  
  Старик отвернулся от трибуны, сжав губы. Словно услышал что-то невыносимо чужое.
  
  Маша сделала ещё несколько снимков, "выхватывая" отдельные лица из толпы. Солдаты маршировали, их шаги́ отдавались эхом, как удары молота. Кажется, ничего интересного уже не будет. Маша решила передохнуть и принялась листать снимки на экране. Глаза расширились. На кадре, где должен был быть ветеран, проступали руины - разрушенный дом, с пустыми глазницами выбитых окон. На дороге рядом с домом висел новенький баннер "с Днем Победы!". Ни людей. Ни машин. Ни деревьев. Одни руины. Город был мертв. Это был современный город. []
  
  Маша моргну́ла и протёрла экран. Ничего подобного она не снимала. Кадр с ветераном был на своё месте. Что это такое? Усталость? Палец нажал кнопку "удалить". Фотоаппарат запросил подтверждение. Маша почему-то медлила. Не решалась нажать.
  
  По спине пробежал легкий, почти безотчётный холодок. Маша начала различать обрывки разговоров, доносившихся из толпы. Молодой парень в кепке, читая что-то со своего телефона: "Трупы? Да это постановка! Инсценировка! Ясно же, что мы такого не делаем!". Женщина средних лет, с микрофоном, видимо журналистка, шептала человеку с камерой и штативом: "В Берлине в 45-ом году не было мирных немцев. Это не жестокость, это урок". Чиновник в сером костюме, у трибуны, что-то устало и буднично втолковывал кому-то по мобильному телефону: "Что написать? Как что? Мне что, тебя учить что ли? Пиши, что это их собственная ПВО! Мы в дома не стреляем! Вот пусть себя и виня́т!" Кто-то сзади него с сарказмом прокомментировал: "Да чего переживать-то? Отстроим лучше прежнего!
  
  Чей-то мужской голос позади раздраженно втолковывал: "Да. Да. Нет, не слышал. Да, я не хочу говорить о всяких ужасах в светлый праздник! И вообще. Зачем они сопротивляются? Не сопротивлялись бы, все бы быстро произошло."
  
  Маша почувствовала, как воздух вокруг будто потяжелел. Она подняла камеру, чтоб навести её на толпу. Но её руки непроизвольно подрагивали. Фразы, словно эхо, зазвучали из громкоговорителей: "Праздник в дом приходит!"
  
  Эту фразу почему-то подхватывали голоса в толпе: "Праздник в дом приходит!". Эти слова множились, как вирус.
  
  Лёгкий запах дыма коснулся ноздрей, хотя никаких костро́в поблизости не было. Голоса ведущего и толпы искажались, словно в зажевавшем пленку катушечном магнитофоне. Маша видела такой на чердаке в домике отца.
  
  Атмосфера вокруг словно сгустилась, подернувшись серым маревом. Музыка "Дня Победы" искажалась превращаясь в заунывное завывание. "Словно музыка из иных миров" - подумалось Маше. Отчего-то вспомнились её любимые произведения Ла́вкрафта, и от этого ей стало совсем уж не по себе. Толпа колыхалась. "Праздник в дом приходит!".
  
  Маша посмотрела на экран камеры - и застыла. Площадь исчезла. Вместо неё - пустые улицы, усеянные телами на асфальте. Тела шевелятся и шепчут "Инсценировка!" Кадр сменился. Школа, разорванная взрывом тяжелой авиабомбы. На доске мелом написано "Освобождение".
  
  Машу пробрала дрожь, её пальцы вцепились в камеру. Она не знала, где это, но ужас постепенно наполнял сердце - это происходит прямо сейчас. Это была война. Реальная, живая война.
  
  "Мы забираем своё!" - нёсся чей-то шепот над головами. Слово "освобождение" гремело из громкоговорителей над головами мирных жителей, солдат и детей.
  
  С неба пошел снег. Снег в мае? Не снег. Пепел. Мягкий, пушистый. Липкий. Его крупинки оседали на гвозди́ках, превращая их в сероватую кашу.
  
  Толпа охнула. По площади прокатился шёпот, низкий, как гул земли.
  
  И тогда к параду присоединились другие. Они не шли - их словно выносило из-за угла площади, как воду из разорвавшегося водопровода. Они были... старыми. Не по возрасту. Старыми, как фотографии из архива, как обу́гленные плёнки. Как чёрно-белые сны. Их не было в списках. Их не звали. Их никто не узнавал. В толпе послышались недоумённые возгласы:
  
  - Кто это?
  - Вы кто такие?
  - Это реконструкция! - крикнул в толпу с трибуны один из организаторов парада. - Всё под контролем!
  
  Но в этом голосе слышались скрытые нотки паники.
  
  Они́ шли. Молча, с прямой осанкой, не глядя по сторонам. И с каждым их шагом музыка становилось тише.
  
  Полотнища знамен, ре́явших над колоннами парада, стали багровыми, как куски свежего мяса. Знамена неспешно шевелились. Хотя не ощущалось даже слабого ветерка.
  
  Лощённый мужчина в дорогом пиджаке замер на месте. Его улыбка исчезла. Перед ним стоял солдат в выцветшей гимнастёрке и с почерневшими пальцами. "- Обморожение?" - подумала Маша. Орден Красной Звезды тускло блестел на груди. Его глаза, глубоко посаженные, были полны печали: "После войны был только один парад. Мы не ходили с фанфарами. Я покажу тебе, как всё было." Мужчина в пиджаке не пытался спорить. Он лишь испуганно смотрел перед собой, как мышь глядит на змею. Похоже, он узнал этого солдата. Кто-то из его предков? "Пойдем!" - солдат не приказывал, не угрожал. Лишь взял мужчину за руку, как ловят нашали́вшего школьника. И пошел вперед.
  
  Журналистка, твердившая об "уроке", столкнулась с медсестрой, чьи руки были перемазаны кровью. "Что же ты..." - прошептала та, и журналистка упала на колени. Её лицо сделалось белым как мел. Медсестра подняла её, и повела за собой.
  
  Блогер, говоривший об "инсценировке", увидел солдата с черными нашивками по углам воротника. Его гимнастёрка пахла гарью. "Ты вовсе не наследник этой Победы!" - сказал солдат, и блогер попытался сфотографировать его, но телефон выскользнул из его рук и упал на камень брусчатки. Экран телефона тре́снул.
  
  Чиновник, говоривший про "ПВО", встретил танкиста, чьё лицо было покрыто шрамами. "Ты был моим потомком. Ты должен был помнить. Мы не маршировали по мёртвым. Мы молчали. И строили", - на лице чиновника читался животный ужас.
  
  Маша отступала назад. Её ноги дрожали, а взгляд снова остановился на экране камеры. Снимки были живыми: госпиталь, разорванный взрывом. Коляски в обломках. Ямы с телами взрослых. Следы шин ведут в никуда. Сгоревшие машины. Улицы без домов. Руины. Развороченные остатки деревьев. И трупы. Трупы...
  
  Тёплое прикосновение едва коснулось её плеча. Живое. Пугающе реальное. Маша обернулась, и её дыхание перехватило. Прабабушка Вера - военный репортер, чьё лицо сохранилось в семейном архиве, - стояла перед ней. Её кожа была бледной, но тёплой, волосы - седые, глаза живые и глубокие, словно колодцы. На шее висел советский фотоаппарат "ФЭД". Маша отступила, выпустив из рук камеру, та повисла на нагрудном ремне.
  
  "Смотри," - тихо сказала Вера, доставая из кармана потрёпанную фотографию. Маша перевела взгляд на фото: разрушенный Сталинград. Здесь шли ожесточенные бои. Обу́гленные стены, пустые глазницы окон, фигуры людей, копошащихся в руинах. Известное фото, знакомое по школьным учебникам. "Только тогда это сделали не мы," - глухо сказала прабабушка.
  
  "Я не... я ничего не сделала!" - крикнула Маша, но эти слова утонули в общем гу́ле. Прабабушка не двигалась.
  
  Она подняла руку, и Маша увидела: руины жилого дома, тела среди обломков. Она вспомнила кафе, год назад: шум разговоров, вкус горького кофе, и эти фотографии в телеграме с подписью "Они специально подставили своих под удар!" Она лайкнула этот пост, ведь в наше время ни в чем нельзя быть уверенными наверняка. Но где-то, глубоко в душе, она знала правду. Теперь это чувство вернулось. Забытое чувство стыда. Слёзы начали жечь лицо. "Я не хотела!" - её голос дрожал. - "Я ничего не сделала!"
  
  "Ты ничего не сделала", - сказала прабабушка. - "Хочешь, я покажу тебе? Как всё было."
  
  "Нет! Нет. Не надо! Я не хочу". Маша отмахнулась, словно отгоняя от себя наваждение.
  
  Гул толпы нарастал. Маша смотрела, как уводят людей. Оставшиеся - таких было большинство - даже не пытались бежать.
  
  Она сжимала камеру, её дыхание прерывалось, слёзы текли по щекам. Она не знала, что делать.
  
  Но делать ничего не пришлось. Площадь уже возвращалась в нормальное состояние. Вернулось и небо. На месте была и слегка поредевшая толпа. Оставшиеся люди приходили в себя. Кто-то плакал. Кто-то кричал от пережитого ужаса. Кто-то бежал. Маша взглянула на экран своей камеры. Тот был чёрным. Похоже, аккумулятор сел.
  
  Она неспешно побрела прочь. Гвозди́ки валялись на брусчатке, словно забытые игрушки. Город, её родной город, теперь казался чужим. Что-то изменилось в нём навсегда. Маша обогнала уже знакомого ей ветерана, неспешно бредущего в ту же сторону, что и она. Мельком взглянула в его лицо. Его морщины разгладились, как после долгого сна. Исчезла и глухая тяжесть в глазах. Старик встретился с ней взглядом. Кивнул ей, словно старой знакомой. И улыбнулся едва заметной улыбкой. []
  
  На следующий день телевизор гудел о "терактах" и "неизвестных боевиках" с "четким, узнаваемым следом". Имена пропавших не называли. Маша зарядила аккумулятор, включила камеру. Она медлила, не решаясь взглянуть в экран. Представилось лицо ТОГО старика. Теперь она знала: всё началось с его фотографии. На экране светилась надпись: "Ошибка карты памяти".
  
  "Память сдохла...". Какая ирония! Подумалось о гвозди́ках, разбросанных по брусчатке. Интересно, кто-то собрал их? Вспомнились и те, кого увели. Куда они ушли? Быть может, они вернутся?
  
  Поведать о случившемся было некому. Да и кто поверит в такое? Ей остались только воспоминания. Особенно ярко врезались в память печальные глаза прабабушки Веры. Маша решила, что больше не станет врать. Не себе. Не людям. И перестанет оправдывать ложь других.
  
  Что-то щелкнуло в ней в тот день. Как затвор её камеры.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"