Как-то в 'Интуристе', ближе к концу рабочего дня, меня вызвал начальник отдела и сказал:
- Так, сейчас пойдёте на Петровку, 38.
Я вздрогнул от неожиданности, но он успокоил меня:
- Чего испугались? Им нужен переводчик арабского.
Я добрался туда пешком, благо 'Интурист' находился тогда в здании, прилегавшем к гостинице 'Метрополь'. Когда я вошёл в обозначенную в пропуске комнату, там, за столом, сидели следователь и довольно молодой, симпатичный араб, который оказался ливанцем. Меня заставили заполнить бланк, где нужно было написать свои ФИО, паспортные данные и стаж работы (официально немногим больше года), а также в особом протоколе поставить свою подпись под малоприятной фразой: 'Предупреждён об ответственности за осуществление заведомо ложного перевода'. Ливанец чуть-чуть говорил по-русски, что облегчало мою работу. Следователь вначале задавал вопросы ему, затем входившим по очереди в комнату молодым людям, а я переводил всё это устно и потом ещё с листа то, что следователь заносил в протокол. В отношении его записей и моего перевода ливанец не сделал ни одного замечания и даже торопил нас, чтобы мы ускорили этот процесс.
Суть дела была вполне банальной. В одном из ресторанов, на Новом Арбате, он стал приставать к нашей девушке, а ребята из её компании затеяли с ним драку. В результате он частично разбил фужер и начал с этим оружием бегать за ними между столами. Удивительно было то, что они втроём не смогли с ним справиться. При этом он обратил их в бегство и сам остался невредимым.
- Странно, - сказал я следователю, - обычно арабы ведут себя мирно.
- Не скажите, он участвовал в войне.
Это заставило меня проникнуться к ливанцу некоторым уважением независимо от того, на чьей стороне он был.
Поначалу мне самому было интересно участвовать в работе следователя, которую до этого я мог увидеть только в фильмах или читать о ней в книгах, поэтому я иногда задавал ему вопросы. Показания ливанца, девушки и нескольких прекрасно одетых молодых людей сильно отличались друг от друга, и я обратил на это внимание следователя.
- Обычно так и бывает, - сказал он.
Постепенно мои симпатии полностью перешли к ливанцу. Ну да, он попытался ухаживать за нашей девушкой, но её друзья восприняли всё слишком болезненно. Кроме того, так наз. 'золотая молодёжь' мне ничем не импонировала.
Всё это продолжалось долгих пять часов и закончилось в одиннадцать. Когда мы вышли с ливанцем на пустынную ночную улицу, он испуганно попросил меня:
- Пожалуйста, пойдёмте вместе до метро. Они могут ждать меня.
Но никто его не ждал.
Осталось добавить, что всё это происходило зимой и я в течение пяти часов беспрерывно кашлял, отчего на следующий день у меня в правом боку возник миозит. Когда я явился на очередную тренировку по каратэ и надо было в паре отрабатывать удары, мне пришлось на время стать левшой, поскольку правой рукой я прикрывал больной бок.
Хулиган
В вагоне поезда 'Красная стрела', направлявшегося из Москвы в Ленинград, ко мне подошёл один из организаторов поездки.
- Так, у нас проблема, - сказал он и повёл меня в двухместное купе, где на кровати сидела темноволосая девушка, напряжённо ожидая своей судьбы. Оказалось, что для делегации детских писателей и сопровождавших её лиц не было иного выбора, как разместить нас на ночь в одном купе.
- Вообще-то я женат, - зачем-то сказал я.
- А я замужем, - смущённо отозвалась девушка и, отвернувшись к стенке, проспала так до самого утра.
На международной конференции, проходившей в Москве, я, студент 5-го курса Института стран Азии и Африки при МГУ, сопровождал двух писателей - из Сирии и Северного Йемена. К нам же прибился журналист из Афганистана (там уже шла война), который слегка понимал английский, зато сыпал арабскими цитатами из Корана. Всё время находясь в возбуждённо-весёлом состоянии, он что-то выкрикивал и вообще был ужасным хулиганом.
По приезде в Ленинград в просторном зале местного Союза писателей хозяев и гостей конференции рассадили по местам за двумя длинными рядами столов. Тут же напротив нас устроилась молодая, элегантная журналистка. Из-за произносимых речей было шумно, поэтому на вопросы мои подопечные отвечали письменно. В какое-то мгновение сириец привстал, чтобы дать прикурить журналистке. Вдруг - о, боже! - этот красавец, в великолепном светлом костюме, куда-то исчез, и я увидел только его высоко поднятые вверх ноги. Оказывается, сидевший рядом с ним афганец вытащил из-под него стул. У того тоже был свой переводчик с английского, мужчина уже лет за сорок, который с улыбкой сказал мне: 'Ну, что же ты не доглядел'. А я был занят письменным переводом.
Однако на этом афганец не успокоился. Он начал рваться тоже выступить с речью. Дважды переводчик его останавливал, но на третий раз не успел. Афганец вскочил с места и стал произносить зажигательную речь. Мой коллега присоединился к нему и начал переводить в таком же тоне, потом все захлопали. Садясь, он спросил меня: 'Ну, как я переводил с фарси?' Позднее я узнал от более опытных арабистов, что им приходится анекдоты, несмешные или с игрой слов, непонятной иностранцам, заменять другими, заготовленными заранее.
На этом злоключения бедного сирийца не закончились. При отъезде писатель из Малайзии, у которого был перевес, уговорил его объединить их багаж. Началось с того, что мы в машине долго ждали, когда он подъедет со своей переводчицей. В аэропорту ему понадобилось в условиях цейтнота менять обратно свои рубли на доллары, и строгая сотрудница Шереметьево-1 (Шереметьево-2 тогда ещё не было) сняла их обоих с рейса. Это не только привело в отчаяние сирийского писателя, которого в Дамаске должны были встречать пионеры (он возглавлял их местную организацию), но и нанесло психологическую травму мне самому - до настоящего времени я вижу одни и те же сны о том, как опаздываю в аэропорт.
Оба наших подопечных улетели вечером того же дня самолетом Сирийских авиалиний, однако в Союзе писателей нам с переводчицей сказали, что в конце года при валютных взаиморасчётах советская сторона потеряет из-за этого около тысячи рублей. К тому же ещё раньше я, уже тогда не признававший никакого начальства, ухитрился переругаться с курировавшим моих писателей переводчиком-арабистом, который находился на постоянной работе в здании правления Союза писателей СССР. Там же я видел Андрея Вознесенского. Он стоял, одетый по-зимнему, в коридоре и курил. Мне его показала переводчица. Сергея Михалкова я увидел там же спустя 15 лет - величественного, опиравшегося на трость.
Сирийский паркур
Мы встречали Новый год в жилом доме Аппарате экономсоветника (в начале 1988 г. Госкомитет по внешнеэкономическим связям и Министерство внешней торговли СССР были объединены в Министерство внешних экономических связей, и мы вошли в состав Торгпредства СССР в САР, сохранив свои отдельные здания офиса и жилдома). Было весело. Начальник отдела кадров пел на известный мотив: 'Движение кадров, движение!', используя реально существующий у этой службы термин. Пили и танцевали. Вдруг ко мне подошла симпатичная медсестра из ЦМП (Центрального медицинского пункта) и, улыбнувшись, негромко сказала:
- Вы тут единственный трезвый. Можно вас попросить о помощи?
Оказалось, что она оставила в своей квартире ключ и не может теперь войти. Мы пошли с нею по темной улице. Окна дома выходили на сирийский Генштаб, вдоль каменной стены которого прохаживался охранник с автоматом. Это было неприятно, но на мои последующие действия он не обратил никакого внимания, поскольку снаружи стояла женщина, к тому же иностранка. Я взобрался на ограду дома, прошел по узкой перегородке высотой около пяти метров, которая разделяла садики нижнего полуподвального этажа, и перелез на нужный балкон. Расчёт был в том, что мне удастся, выбив одно из витражных окошечек в его металлической двери, дотянуться рукой до вставленного изнутри ключа. Я нанёс слишком сильный удар ногой (low kick), порезав лодыжку выше носка. Ключ при этом выпал из двери на пол. Слава богу, снизу был зазор. Я просунул в него кусок разбитого стекла и вытолкнул ключ наружу. Затем вошёл вовнутрь и открыл дверь квартиры, возле которой меня уже ждала обрадованная медсестра. Вообще-то я боюсь высоты, но, видимо, её присутствие придало мне смелости.
На земле предков
Однажды в Посольстве Казахстана в Москве состоялся круглый стол, на котором я в числе других участников выступил с небольшим докладом (позднее он был напечатан в газете местной диаспоры). В конце ко мне подошёл представительный мужчина и сказал:
- Когда Вы к нам приедете? Я видел, у Вас собрано много материалов.
Он оказался проректором по научной работе одного из алма-атинских университетов. Через год я был действительно приглашён туда на научную конференцию. В аэропорту нас вдвоём встретил мой новый знакомый. Мы остановились в гостинице, которая находилась рядом с университетом. После конференции, где я тоже выступил с докладом, мы поехали в небольшой город, расположенный в 30 км от Алма-Аты. Там нас принимали в местном колледже. Мы отвечали на вопросы детей, а они на сцене танцевали и пели вначале на казахском, потом на русском языке. Всё это напоминало далёкие времена Советского Союза. За ужином молодой директор колледжа вдруг подошёл к нашему столу и тоже спел нам, удивив своим прекрасным голосом и артистичностью.
Утром проректор повёз на своей машине в Киргизию, где у него живут родственники, одного доктора исторических наук. Меня же (мой попутчик вернулся на день раньше) взяли под свою опеку местные кинорежиссёр и его помощник, которых я не так давно принимал у себя в гостях, в Москве. Мы поехали на знаменитый каток 'Медео'. Играла громкая музыка, но людей было немного. Задрав головы, мы смотрели, как вертолёт, предупреждая возможный сход лавины, сдувает с горы снег.
Здесь надо упомянуть о забавном случае, который произошёл накануне. Заходя в учебный корпус с другими гостями конференции, я засмотрелся на стоявших по обеим сторонам небольшой лестницы девушек и ребят, которые как по команде поздоровались с нами. Споткнувшись о ступеньку, я стал падать. Слава богу, мои спутники подхватили меня за руки (во время другой поездки - в Чимкент - не успели). Рядом с катком "Медео" режиссёр и его помощник предложили мне сфотографироваться верхом на лошади, возвышавшейся горой над запорошённым снегом асфальтом.
- Давайте, - сказал я, - с лошади я ещё не падал.
В результате нас сфотографировали втроём, на земле. Потом мы поехали на киностудию, где они работали. Режиссёр дал одному из ребят 200 евро, и я, в сопровождении двух джигитов и красивой, стройной казашки (она играла в его фильме, исполняя современные танцы), пошёл на рынок, через дорогу. Там они накупили кучу сладостей, урюка, фисташек и солёных орешков. Всё это на киностудии упаковали в большую картонную коробку.
По дороге в аэропорт мы пообедали в маленьком ресторанчике. Официантка узнала в лицо режиссёра, который снял несколько известных художественных фильмов, и мы вчетвером сфотографировались. Затем поехали дальше, и нас остановил местный гаишник (я забыл пристегнуться ремнём безопасности). Режиссёр издалека что-то крикнул ему на казахском языке, тот переговорил по рации со своим начальством и отпустил нас. В зале ожидания аэропорта помощник куда-то отошёл и вернулся с моей коробкой, зашитой в материю. Потом мы распрощались, я сел с вещами на лавочку и стал ждать объявления о регистрации на свой рейс. Их делали в следующей последовательности: на английском, казахском и русском языках. Я прислушивался к началу всех объявлений и поэтому в очереди на регистрацию оказался первым. Спустя 4 часа полёта я уже был в Москве.
Так прошла моя первая в жизни поездка в Казахстан. Затем было ещё несколько, сопровождавшихся интересными приключениями.
Подставной игрок
В школе-интернате, где я отучился все десять лет, физкультура была для меня проблемой из-за плохого зрения, плоскостопия и сколиоза. Это потом я занимался фехтованием на рапирах и каратэ, а тогда по всем показателям, кроме подтягивания, у меня были результаты на уровне лучшей в классе девочки. Вначале учитель физкультуры ругал меня, потом смягчился и стал поручать мне присматривать за девочками во время занятий на свежем воздухе. В 10-ом классе он вместо урока отправлял меня печатать на машинке результаты сдачи норм ГТО для всей школы в свою комнатку, в подвале, где у него стояли стол, диванчик и лежали мячи.
Так совпало, что я тесно общался с шахматистами из 8-го класса, спальня которого находилась рядом с нашей. Как-то осенью учитель поручил мне отвезти этих ребят на командные соревнования 'Белой ладьи' нашего района. У нас не было девичьей доски, и я сагитировал поехать с нами свою одноклассницу, такую же внешне субтильную, как и я. Кроме того, мы взяли ещё двух девушек из 8-го класса. При этом у меня в голове и мысли не было, что я буду играть. Мы вошли в игровой зал. Я присел, случайно оказавшись на месте второй доски. Со мной очень любезно заговорил молодой мужчина. Прошло некоторое время, и вдруг он сказал, опять обращаясь ко мне:
- Так, начинайте игру.
Напротив меня сел мальчик, и мы начали партию. Никто из нашей команды не стал возражать, все молча сместились по доскам, а лишний игрок просто наблюдал.
Почему так случилось, что меня приняли за участника команды? Во всём виновата унаследованная от мамы моложавость. Когда я начал учиться в ИСАА при МГУ, ко мне подошел сокурсник и спросил:
- Говорят, это ты поступил в шестнадцать лет?
- Нет, мне семнадцать.
Я пришёл за выпускной фотографией в учебную часть института (мне уже двадцать два года), и один из работников пошутил:
- Спрячь фотографию, а то подумают, что ты досрочно закончил школу.
Хуже того. Мне тридцать, вторая загранкомандировка в Сирии. Приезжает делегация из Москвы, и меня кто-то спрашивает:
- А ты что, здесь на практике?
И это продолжается до сих пор: все дают мне на десять лет меньше, чем есть, хотя я уже вешу больше центнера.
Возвращаюсь к игре. Конечно, я легко справился со своими соперниками. Запомнилась последняя, пятая партия, поскольку вокруг нас собралась толпа и дебют был экзотический: 1. е4 е5 2. Kf3 f6? 3. Кхе5! fe? 4. Фh5+. Мой соперник сыграл 4...g6 5. Фxе5+ Фе7 6. Фxh8 Kf6 и долго пытался поймать ферзя, но не смог.
В итоге мы на первых двух досках добились стопроцентного результата, третья набрала 4 из 5 очков, другие сыграли похуже, но мы победили в районе и вышли в город.
На следующий день ко мне подошел недовольный учитель физкультура и сказал с укоризной:
- Как не стыдно!
'В чем дело? - подумал я. - Наверное, он узнал, что я играл'.
Оказалось, что накануне наша первая доска с кем-то подралась в коридоре и от городских соревнований нас отстранили.
Бросок через горный перевал
Поездка на другую конференцию, которую на этот раз я совершал в одиночку - в Тараз (бывший Джамбул) с остановкой в Алма-Ате - с самого начала пошла не по плану. Я забыл дома мобильник, и моя младшая дочь догнала меня на такси, успев поймать у стойки оформления багажа в Шереметьево-2. Выйдя ночью из Алма-Атинского аэропорта, я взял такси, которое кругами и зигзагами повезло меня в гостиницу. Содрав внушительную сумму в рублях, шофёр пообещал отвезти меня на следующий день в аэропорт. Утром выяснилось, что он находится в 15 минутах ходьбы от гостиницы, и я понял, что такси за мной не заедет.
В аэропорту я встретил знакомого проректора по научной работе одного из местных университетов, который ехал со мной на ту же конференцию (см. вспоминалку 'На земле предков'). Пока мы пили кофе и разговаривали, мы пропустили объявление на посадку, думая, что вылет задерживается. Вдруг я слышу голос по радио и в потоке казахской речи улавливаю свою фамилию. Мы бежим вниз по лестнице, перескакивая через ступени, и садимся в уже отъезжавший к самолету автобус. После этого на маленьком Боинге добираемся около часа до Тараза. Мой спутник тут же засыпает, а меня всё ещё трясёт от волнения.
На обратном пути мой маршрут вдруг изменился. Все гости уехали на поезде, а мы, трое мужчин и женщина, отправились на Ладе в Чимкент. Для этого надо было преодолеть горный перевал. На основном шоссе движение застопорилось, и по совету местного гаишника мы свернули на пустую старую дорогу. Потом мы узнали, что по прошествии часа перевал вообще закрыли из-за снежного бурана. Когда он начался, машина стала неуправляема, и её потащило в кювет. Сквозь щели в закрытых окнах нам в лицо полетели крупные снежинки. С трудом мы продвигались вперёд. Несколько раз нас чуть не сдуло ветром на обочину (здесь, бывало, в буран опрокидывались самосвалы). Слава богу, мы как-то добрались до Чимкента. Там мы разделились. Меня и заведующего кафедрой одного из местных вузов забрал к себе в машину его сослуживец по армии. Мы хорошо посидели в ресторане, затем переночевали в большом номере в гостинице и на следующее утро поехали на такси в аэропорт. Днём я вернулся домой, в Москву. Вся поездка заняла трое с половиной суток.
Мастер
Это был известный шахматист, участник чемпионатов Москвы и даже нескольких первенств СССР. Наверное, сейчас он стал бы гроссмейстером, но тогда их было не так много, как в наше время, и имена их знали все любители шахмат. Уже пожилой человек, солидный и требовательный. Он давно умер, да и времени с тех пор прошло очень много, однако я назову его словом 'Мастер'.
Он вошёл в зал Московского Дворца пионеров, чтобы дать сеанс одновременной игры нашей группе. Обычно здесь проводились турниры, мы сидели рядами, по три пары в каждом, но сейчас столы были выстроены в форме буквы 'П'. Мастер прохаживался вдоль них и, почти не задумываясь, делал ходы. Вообще-то мне очень нравились сеансы. Видимо, такой темп игры был идеальным для меня, склонного к спешке. К тому же они проводились без часов, кроме ничейной партии с международным мастером Джоном Нанном, о которой я расскажу отдельно. Против двух других, менее опытных сеансеров я сыграл ещё лучше - победил обоих.
Казалось, и на этот раз я ухватил птицу счастья за хвост. Сеансёр стал вдруг делать рискованные ходы. Вначале он отдал за мою ладью коня и пару пешек, затем я выиграл у него ещё две. На ферзевом фланге ладья и конь (чёрные) блокировали его короля, на другом - картина сложилась поистине фантастическая. Четыре проходные пешки выстроились в ряд на третьей горизонтали, за ними стоял мой король, а его две ладьи притаились где-то в тылу. К этому времени другие партии закончились с вполне предсказуемым результатом, и мы остались вдвоём с Мастером. С высоты своего роста он грозно навис над доской и стал торопить меня с ходами. Вокруг толпились наши ребята и старшеклассники, ожидая момента, когда я проведу хотя бы одну из четырех пешек в ферзи и Мастер сдастся. Но не тут-то было. Когда я в очередной раз замер над доской, он вдруг громким, строгим голосом сказал:
- Однажды, во время сеанса, Ласкер просто смешал фигуры, когда его соперник долго думал.
'Неужели и он смешает?' - мелькнуло у меня в голове. Представьте, какой психологический удар он нанёс мне, тощему восьмикласснику, к тому же из интерната. Это сейчас школьники ведут себя, как хотят, а в то время авторитет взрослого, особенно учителя, был очень высок. С другой стороны доски стоял целый мастер, которого нам представили как детского тренера. Я занервничал, стал играть в слишком быстром темпе и через десяток ходов получил линейный мат двумя ладьями. Птица счастья была упущена.
- Не хватило техники, - снисходительно произнёс Мастер, и все молча разошлись.
Однако через пару недель в нашу комнату заглянул один из старшеклассников, наблюдавших за тем сеансом.
- Что ты здесь делаешь? Пойдём, - сказал он мне и отвёл в другую группу. Мы сыграли несколько партий, потом я и три старшеклассника пошли к метро. Спуск был крутым (всё-таки Ленинские горы), и мой новый знакомый заботливо поддерживал меня, тогда еще неспортивного, за локоть. Они учились в 10-ом классе, и для них я был просто маленьким.
Как нас держали в заложниках (лихие 90-е)
Это был мой первый из четырёх банков, куда меня сначала взяли, благодаря знанию иностранных языков, в качестве пресс-секретаря, спустя два месяца повысили до зама, а ещё через пятнадцать дней - до начальника отдела. Мы арендовали помещение у владельца компьютерной фирмы. Когда банк начал испытывать трудности (а в то время они лопались, как мыльные пузыри), он сначала отключил нам телефоны, а затем выселил всех в подвал, где располагалась бухгалтерия и спрятанный за железной дверью сейф. Поскольку мы долго не платили за аренду, он как-то повесил на решётку, у входа в эту большую комнату, цепь с замком, но мы перепилили её взятым у строителей напильником.
Раз нам позвонили, я открыл металлическую дверь и увидел четверых молодых людей. Они спросили председателя правления, затем нового владельца банка. Я, не отпирая решётку, ответил, что их нет (это была правда), и они ушли. Через какое-то время те же ребята пришли с арендодателем, который числился у нас заместителем председателя правления. Он впустил их в подвал, после чего они, выражаясь по фене, начали угрожать нам и сидевшей в комнате солидной женщине, председателю правления. Когда им не удалось ничего от неё добиться, один из них, выглядевший поприличнее, обратился ко мне:
- Вы охранник?
- Нет (вряд ли очкарика взяли бы на работу охранником, просто ему запомнилось, что в первый раз я им открывал дверь).
- А кто?
- Начальник отдела.
- Тогда записную книжку на стол!
Не успел я возмущённо что-то сказать о нарушении прав человека, как другой, с самой бандитской рожей, крикнул:
-Ё.ни ему!
Пришлось отдать им свою записную книжку, они нашли в ней телефон старого хозяина банка и обрадованно переписали его. Однако это было совершенно бесполезно: он, не вернув их банку кредит, уже сбежал с женой и дочерью за границу. Так прошёл час, во время которого тот, кто забрал мою записную книжку, даже извинился за то, что они действовали со мной так жёстко. Однако обстановка оставалась тревожной, и мы не знали чего ещё от них ожидать. Наконец, появился владелец банка, и его отвели куда-то наверх. Он вызвал свою крышу. Они приехали, попили с непрошенными гостями чай, и на этом всё закончилось. Как раз в момент этих переговоров наш компьютерщик выглянул на улицу и заметил через открытую дверцу только что подъехавшего автомобиля лежавший на сидении, рядом с водителем, миниатюрный пистолет-пулемёт типа израильского Узи.
Через несколько дней владелец банка попросил меня, в целях личной безопасности, поехать с ним в банк наших обидчиков. Спустя несколько месяцев по поводу невозвращённого кредита приходил адвокат, а потом наш банк купила одна большая фирма. Но с тех пор я держал справа, под крышкой стола, свои самодельные нунчаки. На всякий случай.
Как я занимался фехтованием
Все мы в детстве смотрели старый французский фильм 'Три мушкетёра' (1961) с Милен Деманжо в роли Миледи. Закончив 2-ой класс, я во время летних каникул прочитал также пять томов мушкетёрской эпопеи Александра Дюма. Я даже обзавёлся короткой пластмассовой шпагой от серсо и разгуливал с ней на боку по даче. В школе мы часто фехтовали на палках, и я заметил, что при всех моих физических недостатках (близорукости, плоскостопии и сколиозе) у меня неплохая реакция. Поэтому, когда нам раздали список видов спорта, в которые предлагалось записаться, я, не задумываясь, выбрал фехтование. Там было много разных секций. Мой приятель, например, зная о силе команды МГУ по водному поло, записался на этот вид спорта и затем мне рассказывал, как во время игры под водой дерутся ногами и стягивают с противника трусы.
Занимались мы в специально оборудованном зале, находившемся в соседнем с нами здании факультета журналистики. Тренер, мастер спорта по фехтованию, вначале рассказал о видах оружия. Рапирой и шпагой наносят колющие удары, а саблей можно ещё и рубить, даже по маске. Рапира четырёхгранная, а шпага трёхгранная; последняя тяжелее, жёстче и чуть длиннее её. У сабли короткий, гибкий клинок трапециевидного сечения.
Нам предстояло заниматься фехтованием на рапирах. В нём засчитываются только уколы, нанесённые в защитную куртку. Помимо неё и маски, приходилось надевать брюки по колено на подтяжках и перчатку на вооружённую руку. Долгое время мы обучались стойкам, скользящему и скрестному шагу, а также различным видам уколов. Затем в парах отрабатывали защиту. Однажды мы тренировали тот её вид, который оказался удивительно лёгким: противник наносит укол, а Вы слегка поворачиваете кисть по часовой стрелке и отводите рапиру соперника в сторону. Обычно мастер только наблюдал и делал замечания. А тут он вдруг, глядя, как мы с партнёром тренируем эти движения, сам взял в руки рапиру и сказал мне, чтобы я защищался. Упражнение было простым, и я парировал все его уколы. Но это длилось очень долго, и я быстро выдохся. Уже через 2 минуты пот со лба стал так сильно заливать мне глаза, что я почти ничего не видел.
Несмотря на все предосторожности, фехтование тогда было сравнительно опасным видом спорта. Тренер говорил, что в пылу схватки оружие может сломаться и обломком нанести рану сопернику. Так, позднее, на первенстве мира 1982 г., погиб один из двух советских олимпийских чемпионов Владимир Смирнов, получив удар рапирой в голову. Именно после его гибели Международная федерация фехтования ужесточила правила безопасности.
На 2-ом курсе секцию фехтования закрыли, и меня перевели в общефизическую группу, которая занималась в спортивном комплексе, рядом со зданием МГУ на Ленинских горах. Зная теперь мою нелюбовь к сдаче норм ГТО и т.п., Вас не удивит, что я постарался вскоре перевестись в Шахматный клуб, расположенный на самом верху, почти под шпилем этой высотки.
Вавилонская башня
Мои преподаватели арабского языка, зная, что у меня родилась тогда ещё первая дочь, старались мне помочь с подработкой. То же самое делал начальник курса. Как-то прямо перед весенней сессией он вызвал меня и сказал:
- В прошлый раз не получилось с КМО (Комитет молодёжных организаций СССР, обслуживать переговоры мне не доверили). Я Вам должен. По линии ЦК КПСС приехал один палестинец, он сейчас лечится в больнице. У него проблемы с позвоночником: ему во время бомбёжки в Ливане на спину упал ящик.
В ЦК КПСС мне вручили талоны на такси и сказали, что я должен навещать его хотя бы через день. В больнице за один месяц я познакомился ещё с сирийцем, греком и пожилым французом. Последнего я как-то увидел сидящим в инвалидном кресле. Медсестра подозвала меня и спросила, что ему нужно. Первые фразы были для меня мучительны, но вскоре мой язык развязался. Вначале он относился ко мне насторожённо, затем я принёс ему 'Мадам Бовари' на французском, и мы подружились. Он томился от скуки, поскольку разговаривать ему, кроме меня, было не с кем. В другой раз я помог главврачу отделения, который пытался объясниться с греком, знавшим английский. И в этом случае всё происходило в точности, как при знакомстве с французом. Впервые видя живых иностранцев, я откровенно плавал, несмотря на все мои пятёрки по трём языкам.
Вначале палестинец, сириец, француз и грек лечились отдельно, затем их всех переселили в одну большую палату. Я выполнял их мелкие просьбы, вроде коллективной покупки электробритв, рассказывал им новости, а также пытался наладить их общение. Вначале все три иностранных языка мешались в моей голове, думавшей по-русски, в одну кучу. Но постепенно я начал чётко различать, кому что переводить, благодаря чему они смогли поддерживать общий разговор о женщинах, спорте и т.п. так, что все четверо понимали друг друга.
После работы с палестинцем, во время которой я успел сдать экзамены за 4-ый курс и получить повышенную стипендию, меня опять по линии ЦК КПСС приставили к одному иракскому партийному деятелю. Он проживал в маленькой, но уютной гостинице. После бесплатного обеда, за который мне надо было только расписываться, я по телефону вызывал 'Волгу', потом мы вместе ездили по его делам. Пару раз мы заходили в так наз. Секцию ГУМа, где можно было за рубли купить то, что продавалось в валютных 'Берёзках'.
Потом были Комитет советских женщин, Всероссийское общество слепых (трижды), Союз писателей СССР и Советский комитет защиты мира. Так, ещё во время учёбы, я постепенно втянулся в переводческую работу.
Немного об экстрасенсорике
Одним летом, каждые выходные, мы с моим другом приезжали на виллу 'Здоровье' в Сокольниках, где журнал 'Медицина для всех' организовал бесплатные консультации и лечение экстрасенсов, колдунов и магов. Мы работали от Всемирной ассоциации парапсихологии и целительства, почётными членами которой были Ванга и американский астронавт Нил Армстронг.
Часть медиумов принимала в помещении, а мы предпочитали улицу. Приём длился с 13:00 до 17:00, а люди занимали очередь с 7 часов утра. Помимо этого, они приводили с собой своих родственников и знакомых. Конечно, они старались принести нам какое-нибудь угощение, и мой друг шутя говорил мне, что мы с ним как 'земские врачи'. Йог и мануальщик, он укладывал пациента на банкетку и ловко балансировал на его спине, разминая ему больные позвонки. Потом устраивал танцы своих адептов под мелодичные песни, льющиеся из моего сирийского двухкассетника, стоящего прямо на траве.
Мне же поставили стол и два стула. Я занимался экстрасенсорикой, а также биоэнергетическими диагностикой и лечением. Случаи, с которыми я работал, были разными и касались не только здоровья, но и психологии семейных и сексуальных отношений, о чём я был в то время весьма начитан. Важным оказалось и то, что я почти всегда знал о результатах сеансов, так как эти люди возвращались ради повторного приёма, или чтобы только поблагодарить нас. По мере этой интенсивной практики моя сила возрастала. По просьбе пациентов я начал успешно работать с фотографиями. Очередь ко мне стояла на расстоянии десяти метров, и люди в ней утверждали, что чувствуют оттуда жар моей руки (между тем один знакомый экстрасенс с помощью рамок определил длину моего биополя в четыре метра). Какая-то женщина постоянно садилась на траву, неподалеку от меня, и говорила, что ей уже так становится лучше. Конечно, это могло быть самовнушением, но для меня был важен результат, а не то, как он достигнут. Во всяком случае у меня сохранились ксерокопии тех страниц из Журнала благодарностей, в которых оставили свои записи наши пациенты. Помимо этого, довольно часто происходили такие невероятные вещи, что я до сих пор не могу найти им никакого разумного объяснения. После каждого приёма больных я возвращался домой и тут же засыпал.
Так продолжалось два месяца, пока мой друг не сходил на вечер, проводимый нашей ассоциацией. Там он, выйдя на сцену в качестве пациента, разоблачил молодую незрячую целительницу, которая приписала ему кучу болезней. В результате нас обоих выгнали из ассоциации и запретили появляться на вилле 'Здоровье'. Когда я позвонил женщине из журнала 'Медицина для всех', мне сказали, что они ничего не имеют против меня, но я должен принести лицензию. Такого документа у меня не было, потому что я не собирался этим зарабатывать на жизнь. Затем у меня возникли не только денежные трудности, связанные с крахом пирамид АО 'МММ' и ИЧП 'Властелина', но и проблемы с моим собственным здоровьем. После этого мой товарищ, с которым мы обращались из взаимного уважения друг к другу на 'Вы', сказал:
- Наверное, это случилось потому, что Вы хотели сравняться с Богом.
Больше целительством я не занимался.
Злоключения моего друга
Мой друг развёлся с женой. Ей с детьми отошла заработанная им кооперативная квартира, которую обменяли, выселив его в комнату с соседями. Но он даже туда не заходил, устроившись жить и работать в индуистском храме. Несмотря на решение префектуры, жена не позволяла ему встречаться с детьми, у них возникли конфликты, и она подала на него в суд. Нашлись свидетели их ссор, в результате он был отправлен на принудительное лечение в одну подмосковную психиатрическую больницу. По дороге туда их автозак перевернулся, начался пожар, кто-то из охраны и заключенных даже сгорел, а он получил ожоги лица и рук.
Я связался с матерью товарища и первым из его друзей поехал к нему в больницу. Добирался я до неё пять часов, потому что несколько автобусов, ездивших туда от железнодорожной станции, отменили и мне пришлось ждать следующего. Слава богу, не было дождя. Наконец, я подошёл к воротам больницы. Мой друг был старше, поэтому записал меня своим племянником. Я поднялся на верхний этаж. Решётка автоматически открылась, и из палаты вышел он, ставший ещё больше похожим на Иисуса из Назарета, но теперь уже снятого с креста. Мы сели за стол в коридоре. Дежурная медсестра заставила меня переписать в тетрадь всё, что я ему принес. Пока мы разговаривали, она находилась рядом и читала газету, которую я привёз с собой. На то, что дядя и племянник обращались друг к другу на 'Вы', она не обратила никакого внимания. Назад я добрался за два часа, успев вскочить в отъезжавший от остановки автобус.
В больнице мой друг занялся оформлением стендов для своего отделения и через год был освобожден за хорошее поведение. Затем я навестил его в собственной квартире, которую он получил в наследство от умершего недавно отца. Жизнь друга наладилась. Теперь он гулял по улице с роскошной лайкой и выглядел очень даже неплохо. Но через несколько лет наши пути разошлись.
С другом по синагогам
Дело в том, что мой друг был хасидом, но проявлял интерес ко всем религиям. С его подачи я (кстати, атеист) сделал литературный перевод первой и второй, самой длинной суры Корана, а он его редактировал. Мы хотели издать это в журнале 'Родина', но у нас ничего не получилось.
Он давал мне и моей жене, в которой, видимо, разгадал еврейские корни, почитать религиозные книги. Затем я вместе с ним посетил синагогу, в которую он обычно ходил. Поскольку его там все знали, он объяснил, что я не еврей, но пришёл вместе с ним. Потом я побывал на общественной молитве. Мы стояли с Сидуром в руках, хазан начал читать, а я просто смотрел в текст и на слух сравнивал звучание иврита с арабским языком. Затем мы сели за круглый стол и слушали толкование Талмуда о том, что можно и нельзя делать в субботу (Моэд).
Я с ним также ездил в другую синагогу, в центре Москвы. Это была небольшая комната. Все устроились за столами и ели мацу, запивая её красным вином. Потом начались танцы. Свет в комнате выключили, молодежь осталась внутри, а люди постарше вышли в ярко освещённый зал.
Один раз мы ненадолго заходили в Синагогу Любавических хасидов, возле станции м. 'Тверская', где у него была назначена встреча. Он же дал мне читать 'Историю хазар' М.И. Артамонова и 'Тысячелетие вокруг Каспия' Л.Н. Гумилева, и я на какое-то время увлёкся его интересной теорией. Мой друг также способствовал тому, что я начал изучать судьбу своих репрессированных родственников, потому что был из такой же семьи и сделал всё для этого необходимое намного раньше меня. В то время я ещё не думал о том, что начну всерьёз заниматься историей СССР сталинского периода.
Ахмат Кадыров
В конце августа 1989 г. меня приставили в качестве переводчика к делегации, которую возглавлял писатель Хажбикар Боков, председатель Президиума Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР и заместитель председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. С ним также приехали председатель Совета Министров республики и русская женщина, директор ткацкой фабрики. Они пробыли в Сирии с 27 по 31 августа и проживали в гостинице 'Аш-Шам'. В парке Тишрин проходила Дамасская ярмарка, и Чечено-Ингушетия заняла тридцать процентов экспозиции в павильоне СССР. Ещё раньше делегации приехала группа девушек весьма яркой внешности для демонстрации мод, но все их наряды остались в Москве: багаж их не взяли в связи с летней перегруженностью авиалиний, и они приехали только с ручной кладью. Позднее я увидел этот показ мод, который собирал толпы зрителей - молодых мужчин. Там же я впервые опробовал шахматный компьютер - начал подсказывать сирийцу ходы, и нам удалось победить. Одновременно приехал танцевальный ансамбль 'Вайнах', который выступал с ежедневными концертами по всей Сирии.
Там же, на ярмарке, я познакомился с ректором первого на Северном Кавказе Исламского института Ахматом Кадыровым. У него была своя, отдельная программа, например, существует фото его встречи с представителями местного духовенства, куда он отправился в национальном костюме, подпоясанный кинжалом. Но наша делегация часто встречалась с ним в павильоне СССР. Он подходил к нам и с каждым здоровался за руку. Это был ещё молодой (38 лет) человек, с его знаменитой небольшой бородкой и усами и приятной улыбкой. Никто тогда ещё не знал, что ему уготованы всемирная слава и преждевременная смерть.
Наша, светская программа включала в себя торжественное открытие ярмарки 28 августа, где выступал министр экономики и внешней торговли САР, вечер в гостинице 'Семирамис' по случаю дня Чечено-Ингушетии, концерт и вечер в Советском культурном центре, встречу с чеченской и ингушской диаспорой. Очень ответственным был ужин в честь делегации, который состоялся в одном из затерявшихся в старом Дамаске дворцов в османском стиле. Нас принимали мэр города Дамаска и один из членов ЦК партии Баас, как нам сказали, четвёртое лицо в государстве. Я переводил в течение трёх часов (с 21.30 до 24.30) в присутствии временного поверенного в делах Посольства СССР в САР, который сам в течение десяти лет работал переводчиком (затем ещё двадцать - практически во всех ближневосточных арабских странах), а также его личного переводчика и сирийского полковника, знавшего русский язык.
Помимо делегации, на ярмарке, которая продолжалась ещё до 10 сентября, присутствовали заместитель председателя Совета Министров Чечено-Ингушской АССР, министр культуры, промышленности и другие.
Хулиган ? 2
Это была моя третья поездка в Казахстан на международную научную конференцию по истории Алашской автономии (пять лет назад). Мы вдвоём прилетели в Оренбург, где нас встретил на своей машине молодой водитель. Доехали до границы, разделяющей наши страны, миновали несколько шлагбаумов, затем сердитый казахский пограничник сфотографировал нас и велел заполнить миграционную карту. Дальше наш ждала совершенно разбитая дорога, которую шофер преодолевал зигзагами с необычайным мастерством, за что я сравнил его с гонщиком Формулы-1. Путь был далёкий (почти 300 км), поэтому он пригласил нас к себе домой перекусить.
- Я обычно так делаю, когда вожу иностранцев, - признался водитель.
Он познакомил нас с родителями, симпатичной женой и маленькой очаровательной дочкой с необъятными щёчками. Ближе к вечеру мы приехали в Уральск.
В гостинице встретились с другими участниками конференции. Одного из них, японца, прекрасно говорившего по-русски, я одолевал разговорами об их языке (не забыв, конечно, о моих занятиях каратэ), литературе, кино и истории до тех пор, пока мне деликатно не сказали, что представители этой нации любят покой и уединение. Двое - мужчина и женщина - добрались до города из Самары.
В Уральске я познакомился с одним товарищем, который приехал туда из Германии, где жил уже много лет. Он оказался таким же хулиганом, как тот афганский журналист, о котором я рассказывал в одноимённой вспоминалке. Конечно, когда он говорил про друга Достоевского по Семипалатинску и Петербургу - Чокана Валиханова, было смешно. Этот блестящий офицер Российского Генштаба, казахский просветитель, ученый и путешественник был с восторгом принят в петербургском обществе. Но через некоторое время в семьях князей и графов стали рождаться очень похожие на него дети. 'Такие маленькие чоканчики', - сказал он и, наклонившись, изобразил рукой несколько голов этих малышей.
После конференции мы отправились в Оренбург, там на следующий день должен был состояться круглый стол. На границе мы вышли из автобуса, ожидая проверки документов, и хулиган стал развлекать нашего пограничника антироссийскими разговорами, на которые тот никак не реагировал, проявляя удивительные спокойствие и выдержку. Другие пограничники - молодые женщины - вышли на нас посмотреть: целый автобус историков, в том числе японец - для них это было невиданное зрелище. Когда я подошел с паспортом к будке, было уже совсем темно. Пограничница высунулась в окошечко и спросила меня: 'А какая у вас была тема конференции?' Я объяснил. Когда все прошли, мы вернулись в автобус. Под конец, на въезде в Россию, к нам заглянула одна из пограничниц, чтобы пересчитать нас. В этот момент хулиган пропищал тонким голоском: 'Ой, какая красивая девушка!' и вдруг заблеял: 'Бе-е-е'. Она покачала головой и пожурила нас: 'Ну вот, такие солидные люди'. Не знаю, как другие, но я испытал при этом чувство стыда перед нею. Оказалось, ещё раньше он вслух рассуждал о том, что будет, если он так сделает.
Вечером в Оренбурге все пошли в гостиничный ресторан. Женщины устроились отдельно, а мы, семеро мужчин, одетые по-домашнему, в тренировочные костюмы, уселись за большой стол. Подошла симпатичная официантка, приняла от нас заказ и спросила:
- Ребята, вы что, спортсмены?
- Ага, - пошутил я, - семь стариков и одна девушка.
Никто не засмеялся.
Утром мы разделились - все поехали на круглый стол, а нам двоим вызвали такси. Причём этот необычный товарищ вдруг взял мои вещи и понёс к машине. Через пару часов мы вылетели в Москву.
Военное искусство Сунь-цзы на практике
Где-то после 9-го класса у меня возникла идея пойти на кафедру структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. Однако в 10-м классе я пропустил по болезни много занятий, в результате в моем аттестате стояли в одиночестве четвёрки по алгебре и геометрии (средний школьный балл, который тогда суммировался с оценками, полученными на вступительных экзаменах, у меня всё равно округлялся до пяти). Что касается Института стран Азии и Африки (ИСАА), то это был единственный гуманитарный факультет МГУ, где вступительные экзамены проводились в июле. Значит, чтобы меня не забрали в армию, сохранялась ещё одна попытка сдавать вступительные экзамены в августе, например, в пединститут. Чтобы войти в тему, я даже прочитал несколько сборников арабских новелл, романы 'Гóра' и 'Крушение' Рабиндраната Тагора и двухтомную эпопею 'Троецарствие' Ло Гуаньчжуна.
В конце учебного года классная руководительница выдала мне написанную на нескольких тетрадных листах характеристику. В райкоме ВЛКСМ мне сказали, что на её обсуждении меня должен представлять член комсомольского бюро школы. Помочь мне вызвался мой друг. Мы пришли, сели рядом за стол, где уже собрались члены бюро. Секретарь райкома протянул моему другу характеристику, перепечатанную на машинке, и сказал, чтобы он зачитал её. Хотя она была положительной, одна фраза, вкравшаяся в неё, могла привести к совершенно непредсказуемым последствиям. В нужный момент я под столом слегка надавил ногой на ботинок друга, и он эту фразу пропустил.
Когда я сдавал документы в приемной комиссии института, случилось происшествие, которое могло изменить мою судьбу. Очень строгая женщина повертела в руках форму 286 и сказала:
- Здесь написано про зрение, что у вас левый глаз минус 3,5 диоптрии, правый - минус 5. А у нас ограничение после минус 3,5. Поэтому я не могу принять Ваши документы. Здоровье - главнее (через семь лет с таким зрением, плоскостопием и сколиозом меня без проблем взяли в армию, сказав, правда, устами военкома: 'Бывают же такие больные люди!').
Расстроенный, я отправился в школу и, случайно зайдя в кабинет химии, рассказал о своей неудаче учительнице. Она взяла в руки мою справку и сказала:
- Сейчас мы что-нибудь придумаем.
Взяв какую-то склянку, она капнула на верхушку пятерки, растворила её, а потом исправила ручкой на тройку. Забегая вперед, скажу, что нашёл дома в книге 'Глазные болезни' проверочную таблицу для зрения, выучил наизусть восьмую и девятую строки (я помню их до сегодняшнего дня - КНШМЫБИ, БКШМИЫН) и успешно прошел дополнительную медкомиссию в поликлинике МГУ.
Во время второй попытки сдачи документов я постарался сесть за столик подальше от той очень строгой женщины. Их начала изучать симпатичная девушка. За её спиной стояли три других, которые, как потом выяснилось, были студентками.
- А что это тут у Вас написано..., - сказала первая из них и зачитала упомянутую выше нелицеприятную фразу из моей характеристики.
Я что-то невпопад ответил, но она не стала углубляться в эту тему.
- А кем Вас записать, историком или филологом?
Я за десять секунд решил, что я больше люблю, историю или литературу, и сказал:
- Филологом.
- А какой язык Вам написать? - спросила она.
- Не знаю (к этому вопросу я тоже был не готов).
- Возьмите арабский. Мы его изучаем, и нам нравится, - сказала одна из девушек, стоявших у неё за спиной.
- Хорошо, - ответил я.
Так в течение нескольких минут решилась моя судьба.