На страницах этой книги Вы встретитесь с легендарными игроками, вписавшими золотые страницы в историю советского волейбола 50-60-х годов: Ревой, Щагиным, Пименовым, Савиным, Якушевым, Мальцманом, Ахвледиани. Мне довелось познакомиться со звездами отечественного футбола: Яшиным, Симоняном, Татушиным, Огоньковым, Исаевым, Стрельцовым, Разинским.
Начиная с 1950 года, я 12 лет выступал за команду мастеров московского "Спартака", входил в тренировочный состав сборной Москвы, участвовал во многих международных встречах и в контрольных играх со сборной СССР. Команда "Спартака" стала победителем соревнований в классе "Б" первенства СССР и выступала в классе "А", стала чемпионом Москвы, и я постарался здесь подробно описать, как проходили наиболее запомнившиеся игры с моим участием.
Мой отец был известным журналистом "Правды", и вместе с ним мне удалось побывать в Кремле, близко увидеть Сталина и быть свидетелем Парада Победы.
К нам домой в довоенные годы часто приходили легендарные герои-летчики Чкалов, Коккинаки, Водопьянов, другие известные люди, и каждый такой визит оставался в памяти навсегда.
В этих зарисовках я с благодарностью вспоминаю о встречах с замечательными людьми, с которыми меня свела судьба, называя их так, как я их знал тогда и запомнил, часто, к сожалению, только по имени и фамилии, но среди них нет ни одного вымышленного персонажа.
Может быть, эти заметки заинтересуют и начинающих любителей волейбола, в них они, я надеюсь, найдут полезные советы, как научиться играть в эту увлекательную игру и повысить свое спортивное мастерство.
ВОЕННОЕ ДЕТСТВО
Мы вернулись в Москву весной 1943 года из села Чернолучья, где в тайге, на высоком берегу Иртыша, в 80 км от Омска, на территории бывшего Дома отдыха ЦК поселили эвакуированные с началом войны семьи работников газеты "Правда". Когда мы вернулись, мне шел тринадцатый год.
Наш "правдинский" дом стоял углом на пересечении улиц Расковой и 5-го Ямского поля. Внутренний двор был изолирован от уличного движения зданием дома и высокими глухими заборами, за которыми с одной стороны располагался 315 завод, откуда время от времени раздавался оглушающий рев авиационных двигателей, а с другой, - ставшая "женской" средняя школа Љ 210, в которой до этого учились все дети нашего двора. Пройти во двор с улицы можно было только через один подъезд и поэтому родители были всегда спокойны за своих детей, игравших во дворе, тем более, что все знали друг друга и по работе в "Правде" и по совместной жизни в эвакуации. Там наши матери, обеспечивая жизнь лагеря в несколько сотен семей, работали с утра и до вечера, ведя занятия в организованной школе, на кухне и в столовой, на дровяном складе, экспедиторами, грузчиками и истопниками. Мы, чем могли помогали матерям.
Все мы тогда жили войной. Хотя налетов на Москву уже давно не было, но на всех окнах с наступлением темноты опускались светозащитные шторы и иногда матери просили детей спуститься во двор и посмотреть, не просвечивает ли светомаскировка. На улицах было темно и пустынно, машины двигались медленно, с едва горевшими специальными подфарниками, по улицам ходили военные патрули.
Мой отец, известный журналист, работавший в "Правде" с 1924 года, с началом войны был назначен заместителем заведующего военным отделом "Правды", и стал регулярно выезжать на фронт.
Мы, домашние, очень гордились его каждой новой статьей и с тревогой ждали его возвращения. Все знали, что каждая такая поездка на фронт могла стать последней - в наш дом продолжали приходить "похоронки" и тогда все старались окружить вниманием и заботой семьи погибших. Когда погиб в Севастополе дядя Миша Калашников, - известнейший фотокорреспондент "Правды", которому в числе немногих избранных разрешалось делать снимки Сталина и членов правительства на приемах и официальных встречах, мы всем двором пошли к редакции газеты проводить его в последний путь. Похоронили его на Новодевичьем кладбище. И как же все мы радовались, когда через несколько месяцев увидели в "Правде" большой фотопортрет Сталина с подписью "Фото М.Калашниковой". Мария Ивановна продолжила дело погибшего мужа и стала правительственным фотокорреспондентом "Правды".
Однажды мама попросила меня купить по карточкам продукты в нашем магазине "Правды" напротив редакции. Я вышел на улицу, и увидел у нашего подъезда необыкновенный блестящий мотоцикл и застыл, пожирая его глазами.
- Ну что, Славик, нравится?
Я обернулся - сзади ко мне подходил всегда веселый дядя Яша Рюмкин в кожаных штанах и спортивной куртке, держа на руках небольшую коричневую таксу. Дядю Яшу все очень любили во дворе за его приветливость и доброжелательность. Когда же в "Правде" появились его фотографии оккупированного немцами Киева, над которым он бесстрашно пролетел вместе с летчиком бреющим полетом на легендарном "У-2", он для нас превратился в настоящего героя. Позже его снимки бункера в Берлине и трупов Гитлера и Геббельса облетели весь мир.
Увидев меня, он улыбнулся:
- Ты куда собрался? В магазин, а карточки не потеряешь?
-Дядя Яша, какая у вас красивая собака, а такой мотоцикл я вообще вижу в первый раз!
- Мотоцикл и собака немецкие, я их привез с фронта. Собака очень умная, но только с ней одна проблема - она ничего не понимает по-русски.
Он опустил собаку на асфальт, сказав ей по-немецки: - Сидеть!
Я в школе учил немецкий и тут же перевел эту команду про себя. Дядя Яша снял мотоцикл с подножки и завел его, резко нажав ногой на педаль, и опять скомандовал собаке по-немецки: - Иди на место! - Собака внимательно посмотрела на него и, прыгнув на бензобак, улеглась там по-хозяйски.
- Славик, садись сзади!
Я быстро уселся на заднее кресло, уцепившись руками за крепление. Мотоцикл взревел и пулей вылетел на шоссе. Уже через минуту мы плавно затормозили у подъезда редакции.
- Привет, Яша! Кого это ты к нам привез? А, Славик, это ты? Как же ты вырос, - совсем уже большой!
К нам подошел дядя Сережа Борзенко, поздоровался с Рюмкиным, погладил собаку и обнял меня за плечи:
- Ты в магазин? Не потеряй карточки! Маме передай от меня большой привет!
Я поблагодарил, вежливо попрощался и, полный впечатлений от этой встречи, пошел в магазин.
Сергей Борзенко, чьи репортажи с фронтов мы регулярно читали в "Правде", часто бывал на передовой и даже участвовал в боях. А однажды, когда в ожесточенном бою был убит командир роты, Борзенко как старший по званию, принял командование на себя, отбил атаку немцев, и, сев в танк "Т-34", организовал контратаку и отбил у немцев стратегически важный населенный пункт. За беспримерную храбрость ему присвоили звание Героя Советского Союза, кстати - единственному из корреспондентов за всю войну.
У всех дома непрерывно работала тарелка радио,- все ждали последних известий и замирали при звуках голоса Левитана: - "От Советского Информбюро"... Мы в каждом номере "Правды" с волнением искали корреспонденции отца с фронта и материалы других знакомых нам журналистов. В кабинете отца на стене висела большая карта европейской части СССР и на ней непрерывно отмечали флажками меняющуюся линию фронта. Когда же в эфире в первый раз прозвучал торжествующий голос Левитана:
- Приказ Верховного Главнокомандующего..., - восторгу нашему не было предела, и все москвичи высыпали на улицы смотреть первый салют.
Однажды вечером отец, вернувшийся после очередной командировки на фронт, сказал мне, что завтра утром от Беговой улицы по Москве проведут колонну пленных немцев, чтобы показать им якобы "полностью разрушенную столицу", по утверждению Геббельса.
Понятно, что с самого утра я с приятелями со двора, перейдя перекрытое патрулями Ленинградское шоссе, уже стоял у кружевного ажурного дома напротив гостиницы "Советская", на пересечении Ленинградского шоссе и Беговой. Ворота к входу в парк Ипподрома были перекрыты вооруженными солдатами и грузовиками, а в глубине парка за оцеплением копошилась огромная масса людей в немецкой форме.
-Смотри, смотри - немцы! Сколько же их! - раздавались кругом голоса москвичей, которые быстро собирались со всех сторон.
Раньше я уже видел пленных немцев, когда мы ездили в Серебряный бор, - сразу после поворота с Беговой улицы на Хорошевское шоссе, - там несколько десятков немцев под охраной ремонтировали дорогу. Но там они были одеты в рабочую одежду и, если бы отец тогда не сказал бы мне, что это пленные, я бы и не обратил на них внимания.
Мы ждали около часа. Наконец наши солдаты, раздвинув толпу москвичей двумя шеренгами, образовали широкий коридор, и из парка начала движение, нескончаемая широкая колонна немцев, выходя на Ленинградское шоссе и заворачивая к центру города. По бокам колонну сопровождала довольно редкая цепь вооруженной охраны. Впереди шли несколько десятков пленных в генеральской форме, за ними, как мне показалось, несколько сотен офицеров, а далее бесконечные шеренги младших командиров и солдат. Они двигались медленно, не в ногу, но четко держа строй в шеренгах. Понурые генералы шли молча, глядя прямо перед собой, солдаты иногда переговаривались, поглядывая по сторонам на москвичей и окрестные дома. Одеты они были добротно, и выглядели отнюдь не изможденными и явно не больными. Это сразу бросалось в глаза, так как по публикациям мы знали как выглядели наши военнопленные, которым посчастливилось вырваться из немецкого плена.
Москвичи, плотно стоявшие вдоль всего Ленинградского шоссе, молча смотрели на проходящую мимо колонну - не было ни выкриков, ни разговоров, многие женщины вытирали слезы, вспоминая своих близких. Тогда жизнь каждой семьи протекала под черным крылом войны, и это шествие явилось еще одним страшным напоминанием о грандиозной битве, в которой сражаются и гибнут миллионы людей. Мы прошли за колонной, вступившей на улицу Горького, до Белорусского вокзала, а когда повернули домой, увидели, что нам навстречу выехали десятки моечных машин, заливающие струями воды дорогу, по которой только что прошли немцы.
Месяца через три после этого события, отец по телефону из редакции сказал, чтобы я и мама были готовы, так как он сейчас за нами заедет.
На мои вопросы мама сказала: - "Там увидишь!".
Мы спустились, подъехала "Эмка", на которой отец обычно выезжал на фронт. За рулем, как всегда, сидела тетя Аня - полная добрая женщина, лет 35. Мы поехали по хорошо знакомой дороге в Серебряный бор, где находился дом отдыха "Правды", однако, едва выехав на Хорошевское шоссе, повернули налево и далее, поплутав по закоулкам, подъехали к глухим воротам, окруженным высоким забором с колючей проволокой, натянутой сверху в несколько рядов.
Отец вышел из машины, позвонил в звонок у калитки сбоку от ворот, и коротко переговорив с кем-то, через приоткрывшуюся дверь вошел вовнутрь. Он скоро вернулся и позвал меня и маму. Мы прошли за ним через калитку мимо двух военных без знаков различия в длинный коридор, где у выхода перед закрытой дверью нас ждал еще один военный. Он, открыв дверь, пригласил нас следовать за собой и, проведя через несколько проходных комнат, завел нас в отдельную небольшую комнатку без окон, посередине которой стоял стол и несколько стульев.
-"Подождите здесь!", - сказал наш провожатый и вышел, закрыв за собой дверь на ключ. Я терялся в догадках, с какой целью родители привезли меня с собой, и что это за загадочное учреждение, куда мы попали. Наконец, щелкнул замок, открылась дверь, и вошел "наш" военный и трое людей в штатском, - один из них в темном костюме, а двое - в синих халатах. Тот, что был в костюме, подошел ко мне и попросил пересесть на другой стул около стола. Второй, - пожилой полный мужчина с большой лысиной, в очках, вытащил из кармана портновский метр, жестом попросив меня встать, стал методично меня обмерять и диктовать по-немецки цифры замеров третьему человеку в халате, который, достав блокнот, молча стал их записывать.
Мужчина в костюме, - "Переводчик", - догадался я, - изредка говорил: - Повернись! - Опусти руку! - Руки в стороны! - Закончив со мной, пленный немец, - в этом я уже не сомневался,- принялся обмерять маму.
Когда мы ехали домой, отец строго предупредил меня, чтобы об этой поездке я во дворе никому не рассказывал. Через неделю мы поехали туда еще раз, и после примерки, я - красивого строгого костюма, и мама, - умопомрачительного темно-синего вечернего панбархатного платья, вернулись домой, держа в руках упакованные обновки. Я к вещам до сих пор отношусь довольно равнодушно, но этот костюм прослужил мне потом долгие годы, и я торжественно облачался в него, отправляясь на все праздничные мероприятия.
ВОЛОДЯ РУКАВИШНИКОВ
В конце 1943 года из госпиталя на костылях вышел мой двоюродный брат Володя Рукавишников.
Его отец, Федор Иванович Рукавишников, был крупным ученым и сначала работал директором Свердловского Геологоразведочного института, а затем помощником Шверника в Кремле. С началом войны он ушел добровольцем в Народное ополчение и пропал без вести. Его жена, родная сестра моей мамы, - Ия Александровна работала в Академии Наук. Все, кто имел счастье ее знать, называли ее святой женщиной за необыкновенную доброту, порядочность и самоотверженность.
Володю забрали из 8-го класса, и после трехмесячных артиллерийских курсов в звании младшего лейтенанта он попал на фронт командиром противотанкового артиллерийского дивизиона. Он первым на своем фронте подбил прямой наводкой "Тигр", за что позже, уже в Москве после госпиталя, получил орден Отечественной войны.
Через полгода боев его часть попала в окружение и была почти полностью уничтожена. Ему осколком мины раздробило ступню, и он чудом, через двое суток выполз к своим.
Володя с детства был прекрасным рисовальщиком. В школе, еще до войны, он стал осваивать живопись, работая маслом и акварелью. Выйдя из госпиталя, он несколько месяцев передвигался на костылях, а потом еще долго ходил заметно прихрамывая. Теперь он, приезжая к нам, частенько усаживал меня позировать. Я быстро понял, насколько утомительна профессия натурщика, - неподвижно сидеть в заданной позе по 15-20 минут, но это был мой единственный близкий друг и товарищ, и я старался изо всех сил.
Моя мама дружила с Лидией Бродской, дочерью знаменитого художника, прославившегося живописными полотнами о Ленине, и ее мужем, - не менее известным художником Федором Решетниковым ("Опять двойка"). Когда они пришли к нам поздравить маму с днем рождения, подарив ей прелестный натюрморт "Ваза с флоксами", написанный маслом утром того же дня, и еще как следует непросохший, мама попросила у них согласия познакомить их с Володей. Он быстро подъехал к нам после телефонного звонка и привез папку со своими работами, которые очень понравились нашим именитым гостям. Они посоветовали ему поступить в Высшее Строгановское художественное училище.
Володя, как бывший фронтовик, легко сдал все вступительные экзамены, и был принят в институт. Мы торжественно отпраздновали это событие.
Картина Л.Бродской, подаренная тогда маме до сих пор висит у меня на стене, напоминая о прошлом, а рядом, уже позже, появились картины Володи, ставшего профессиональным художником - мой портрет маслом и картина "Без блока", запечатлевшая меня над сеткой в одной из игр на первенстве Союза.
Не могу не вспомнить забавный эпизод, когда я с Володей пришел на Пушкинскую площадь, где он собирался написать эскиз памятника великому поэту, который стоял тогда с другой стороны улицы Горького.
Володя поставил мольберт, достал краски, и увлеченно принялся за работу. Я с интересом смотрел сзади, как на холсте, будто на фотографической бумаге при печати, постепенно все отчетливее проявляются контуры памятника, окружающих его домов и панорама парка с гуляющими людьми. Некоторые из них специально делали крюк и проходили сзади нас, чтобы краешком глаза взглянуть на мольберт. Несколько милиционеров, стоящих на площади, тоже подошли и посмотрели, как работает Володя, и, одобрительно хмыкнув, отошли. Было довольно холодно, и я обрадовался, когда Володя, сказав, что остальное доделает дома, начал складывать мольберт, дав мне подержать эскиз. Как только он собрался убрать холст, его остановил один из подходивших ранее милиционеров в офицерской форме, и попросил предъявить ему наши документы и специальное разрешение на право фотографировать и делать зарисовки на улицах Москвы.
Убедившись, что этого мифического разрешения у нас нет, он, не слушая наши возражения, отобрал эскиз, и осторожно, чтобы не смазать краски, держа его в одной руке, откозырял нам другой рукой, со словами:
- Мне очень жаль, но я вынужден забрать картину. Вы ведь понимаете, - время военное!
- Ну и мерзавец, - ведь специально ждал пока я закончу!
Расстроенные, мы отправились домой...
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ИГРОЙ
И все же, несмотря на войну, детская жизнь во дворе шла своим чередом - мы играли в футбол, в штандер и в лапту до самого вечера, пока с балконов не раздавались голоса матерей, зовущих нас домой.
Девчонки во дворе в основном играли в классики, прыгали через скакалку, но как-то у них появился кожаный мяч, они встали в кружок, и стали его перекидывать друг другу пальцами, держа руки перед лицом.
Меня эта незнакомая игра так заинтересовала, что я тут же присоединился к ним. Сначала у меня ничего не получалось, - мяч летел куда угодно, но только не туда, куда я хотел. Постепенно, внимательно наблюдая за теми, у кого мяч более-менее слушался, я научился правильно ставить кисти и пальцы и пасовать "без захвата". Теперь уже каждый день я с нетерпением ждал, когда во двор вынесут мяч и можно будет поиграть в кружок. Довольно скоро во дворе играли уже в нескольких кружках, - в одном играли те, у кого что-то уже получалось, в других новички.
Я учился тогда в 7 классе, и когда ребята сказали, что в спортзале школы работает волейбольный кружок, и что после тренировки каждому дают бесплатно по большому бублику с маком, я сразу побежал в спортзал.
Очень милая женщина, - физрук, - попросила новичков встать в кружок, и, посмотрев, как мы играем, сказала мне и еще двум мальчикам, что мы можем остаться на тренировку. Там я узнал впервые по каким правилам и как играют через сетку, как надо подавать и играть "на три удара". После занятий нам действительно вручили по бублику, который я понес домой как величайший трофей, - ведь тогда белого хлеба мы почти не видели.
Два месяца до летних каникул пронеслись незаметно. На тренировках я научился подавать - сначала снизу "с руки", а потом и сверху. Через сетку у нас никто не бил, мы и не знали, что это такое, зато научились довольно долго держать мяч в воздухе, играя "на три удара", и старались перекидывать мяч через сетку пасом в незащищенные места.
Настали каникулы, и меня отправили в пионерский лагерь "Правды", рядом с одноименной станцией по северной железной дороге. Когда я увидел там волейбольную площадку, я с первого и до последнего дня стал проводить там все свободное время. Наш физрук, - Коля Холмогоров когда-то играл в волейбол и сразу заметил меня. Если он вставал на площадку, то обязательно брал меня к себе в команду. Правда за все время он ни разу не пробил через сетку, но мы с немым обожанием смотрели, как красиво и ловко он двигался, принимая мячи, и мягко давал передачу кому-нибудь из нас, чтобы мы третьим пасом отправили мяч на ту сторону.
Уже потом, повзрослев, я иногда встречал его на улице Правды. Оказалось, что он следил за моей спортивной карьерой и с интересом расспрашивал меня о всех новостях в мире волейбола.
Из лагеря я привез несколько грамот за призовые места в беге на 60 метров, прыжки в высоту и длину, чем очень гордился.
Однажды, когда мы играли во дворе в кружок, к нам подошли два не наших парня и попросились поиграть вместе с нами. И вдруг я с изумлением увидел, как один из них, получив пас, стоя, резко ударил по мячу кистью одной руки, попав им в своего товарища, а тот, подсев, мягко принял этот удар, подняв мяч перед собой, и, высоко подпрыгнув, уже сам пробил в ответ. Вот так я впервые увидел, как нападают и защищаются в волейболе.
В один из воскресных дней мы с мамой поехали в Парк культуры им.Горького. После аттракционов и катания на лодке мы пошли прогуляться по парку, и вышли к волейбольным площадкам, одна из которых была окружена плотной толпой зрителей. Протолкавшись вперед, я был потрясен увиденным. На площадке играли четыре - на четыре, и как играли! Они доставали сзади все мячи, особенно выделялся в защите игрок совсем небольшого роста, который поднимал в падении "мертвые" мячи в радиусе нескольких метров, да не просто поднимал, а точно адресовал его партнеру, выходящему на пас. Затем следовала вторая передача на удар одному из своих партнеров. С той стороны, сторожа каждый "свого" игрока, уже стояли у сетки двое, готовясь прыгнуть на блок. Если передача шла на "чужого" игрока, то не участвующий в блоке спортсмен быстро оттягивался назад в защиту. Игра шла очко в очко, мяч подолгу держался в воздухе. Я жадно слушал непонятные азартные возгласы игроков, позже ставшими мне такими привычными:
-" Дай на столба!"; - "Открой перевод!"; - "Закрой ход!;" - и дружное: - " Бей!!"; - " Один!";
-" Последний!"...
По дороге домой, под впечатлением увиденного, мама рассказала мне интересную историю. Когда она отдыхала в Сочи в санатории "Правда", там проходила встреча по волейболу с соседним санаторием. Пока игроки готовились к встрече, болельщики пели песни под аккордеон затейника. Мама солировала, выделяясь своим звучным и глубоким меццо-сопрано, - одно время она даже пела в хоре Радиокомитета. Очевидно в благодарность за неожиданный концерт, игроки одной из команд решили устроить неожиданный шуточный экспромт, и пригласили маму принять участие в соревновании. Как она ни отказывалась, ее буквально силой затащили на площадку. Ребята, по ее словам, играли также здорово, как и те, которых мы только что видели в парке. Они принимали все мячи, а последний пас давали маме, и она, как могла, двумя руками перебрасывала мяч на ту сторону, став, по мнению болельщиков, главной героиней матча.
К моей великой радости родители купили мне спортивные тапочки и волейбольный мяч. Я тут же засунул камеру в покрышку, и, раздувая щеки, надул ее как смог. Перегнув длинный сосок, я перевязал сгиб веревочкой, и, заправив его в прорезь покрышки, аккуратно зашнуровал ее кожаным ремешком. Теперь уже не надо было ждать, когда девчонки сделают уроки и вынесут мяч во двор, и уже на мой звон мяча изо всех подъездов быстро сбегались ребята.
Скоро, учитывая наше увлечение, родители и домком, вместе с нами, за несколько дней в центре двора соорудили волейбольную площадку - привезли машину песка, утрамбовали поле, установили металлические столбы и торжественно натянули новенькую сетку. Теперь во дворе каждый день стучал мяч, но появились и новые проблемы, - на площадку вместе с девчонками часто выходили и их мамы, а играть в такой компании было совсем неинтересно.
СПОРТЗАЛ "ПРАВДЫ"
Время летело незаметно, и как-то, - мне уже исполнилось тогда 15 лет, - ребята во дворе сказали мне, что в нашем клубе "Правды" работает волейбольная секция с настоящим тренером. Моя мама регулярно ходила в клуб на занятия по вокалу и участвовала во всех концертах модной тогда художественной самодеятельности. Кстати говоря, занимаясь с первого класса музыкой у замечательного педагога Фаины Исаевны, жены главного корректора "Правды" А.Полонского, я уже довольно сносно играл с листа и аккомпанировал маме, когда она готовилась к занятиям или концертам.
Я попросил ее узнать расписание занятий секции в спортзале. Этот зал мне был хорошо знаком, так как я еще недавно целый месяц ходил туда на платные занятия, осваивая бальные танцы, танго, вальсы и фокстроты.
И настал знаменательный день. Волнуясь, я заранее отправился в клуб, гордо сказав контролерам при входе: - "В спортзал!", прошел в раздевалку, переоделся и стал ждать. Скоро там появился, как мне показалось, пожилой мужчина. Я встал и вежливо поздоровался.
-Новенький?- спросил он, внимательно посмотрев на меня. - Где играл?
- Во дворе и в школе.
- Ну, посмотрим. Ты в каком классе? Кто у тебя работает в "Правде?"
- Отец, - заместителем заведующего военным отделом газеты.
- Как тебя зовут?
- Слава.
- А меня зовут Юра. Я - тренер.
Юра достал из шкафа сетку с мячами и насос:
-Ну-ка, займись!
Я впервые увидел ниппельные мячи. Заметив мое расстроенное лицо, он показал мне, что надо делать, и я старательно принялся за работу. Затем мы вместе повесили сетку и, растянув ее на растяжках, подняли вверх, закрепив по мерке на высоте 2 м 45 см.
- Запомни - высота 2м 45 см!
-Да.
В это время в раздевалку начал приходить народ, - в основном все взрослые мужчины. Юра переоделся, взял мяч и подошел ко мне:
- Ну-ка, дай мне пас! - А теперь! - Шаг вправо! - Теперь влево!
- Обрати внимание на мои ноги, - встань в третью позицию, ноги расставь на уровне плеч, чуть согни их в коленях. Толчковая нога сзади. Ты левша? Это хорошо! Дай пас над собой, а потом мне!.. Еще раз!.. В общем, неплохо, - у тебя пас чистенький, но обрати внимание, - ты пасуешь только за счет пальцев и движения кистей. Теперь постарайся во время паса одновременно выпрямлять ноги, корпус и руки в локтях полностью в том направлении, куда ты хочешь послать мяч, а кисти и пальцы должны сработать в заключение - и только в самом конце! И еще, - ты стрелять умеешь? Так вот, - мяч надо принимать от носа. Тогда глаза, пальцы рук, - будут как прорезь прицела, мяч - как мушка, а цель, - точка, куда ты пасуешь. Если они будут все на одной линии, то ты не промахнешься! В общем-то, у тебя получается примерно так, как надо. Иди и поработай с мячом у стенки, пока ребята раздеваются, и всегда помни о том, что я тебе сказал.
Ко мне подошли и поздоровались вышедшие из раздевалки Саша Пахомов, - известный фотокор "Правды", - ему наверно тогда было около 40 лет, и его брат Толя, чуть моложе, он работал в типографии. Всех остальных, - они все были старше меня, - я не знал. Я сразу пристроился к братьям и, глядя на них, старательно стал осваивать неизвестную мне, и, на мой взгляд, совершенно излишнюю серию упражнений "самостоятельной разминки", как назвал ее тренер.
Наконец-то прозвучал свисток, все встали в два кружка и начали сначала пасовать друг другу, а потом и пробивать с места в своих партнеров, которые, принимая мяч с удара, старались вернуть его бьющему высоко и удобно для нового удара. К моему удивлению, мяч довольно долго держался в игре.
- Да... - подумал я, - это не то, что во дворе!
На мое счастье, народу в этот раз было немного, и потом, когда все по очереди пробили несколько раз через сетку и разделились на две команды, на скамейке запасных никого не оказалось.
- Иди на "второй!", - сказал мне Толя.
- Куда?
Он терпеливо разъяснил мне расстановку игроков на площадке и показал, куда мне надо встать.
Началась игра. Я быстро усвоил, что руки на блоке нельзя переносить через сетку на сторону противника, также как и бить на чужой стороне, что мяч задетый блоком, засчитывается за один удар, и нам остается после этого еще только два касания. Если же я зацепил мяч на блоке, то второй раз мне его играть уже нельзя, а игроки задней линии могут играть в нападении, только если они толкаются при прыжке для удара из-за трехметровой линии, проведенной параллельно сетке.
К третьей партии я понемногу освоился, партнеры меня подбадривали, даже если я и ошибался, и хвалили, когда мне удавалось дать хорошую передачу на удар, или удачно поднять мяч в защите.
Домой со своей первой тренировки я вернулся полный впечатлений:
- Мама! Меня приняли!
- Я и не сомневалась, - ты ведь хорошо играешь!
- Да что ты! Если бы ты видела, как здорово там все играют, и потом, - там все взрослые!
- Ну не все сразу, научишься потихоньку, главное, что приняли!
- Знаешь, меня как левшу поставили на "второй" номер!
- Объясни мне, что это значит?
- Слушай! - я взял карандаш и бумагу и нарисовал площадку:
- Смотри, - для каждого из шести игроков обозначено свое место на площадке от 1 до 6. Отсчет начинается с места подачи - задний правый угол площадки, это 1 номер, далее счет ведется против часовой стрелки. Соответственно, впереди у сетки справа стоит 2 номер, в центре располагается 3 номер, а слева - номер 4.Сзади в левом углу площадки место 5-го номера, а в середине ее, позади 3 номера, стоит 6 номер. Когда команда выигрывает право на подачу, происходит "переход", - все игроки сдвигаются по часовой стрелке на один номер, т.е. 1 номер уходит на место 6, тот на место 5 номера и т.д., а на подачу идет номер 2.
- И что, при переходе игроки получают новые номера?
- Нет, что ты! Просто в момент подачи каждый игрок должен стоять в своей зоне, а игроки задней линии, стоящие на номерах 1, 6 и 5 должны находиться сзади игроков передней линии. Поняла?
- Это для меня чересчур сложно! По-моему правила в преферансе и то проще, чем в твоей игре!
С этого времени моя жизнь наполнилась новым содержанием, помимо школы и уроков, занятий музыкой и любимых книг, в нее вошли и регулярные тренировки. Так незаметно прошел весь учебный год. За все время я не пропустил ни одной тренировки. Еще на первых занятиях я обратил внимание, что многие ребята во время разминки, толкаясь двумя ногами, прыгали около стены спортзала, стараясь достать рукой наибольшей высоты. Я попробовал прыгнуть, намусолив средний палец руки. Оказалось, что я совсем немного уступил двум самым высоким ребятам, а по сравнению с остальными, моя отметина на стене находилась примерно на таком же уровне, как и у них. С этих пор, где бы я не находился, - во дворе, в школе на перемене, или на улице, я с маниакальным упорством, не обращая ни на кого внимания, прыгал, стараясь достать рукой, висевшие ветви деревьев, плафоны освещения, перекрытия, потолки, и все, что казалось мне подходящим для этой цели. Кроме того, я взял за правило ежедневно делать по 50 двойных приседаний. Примерно через полгода я стал прыгать выше всех, а когда поднимался на блок, глазами уже видел край сетки.
Как-то на тренировке меня удивил невысокий крепыш, - наш защитник Женя. Он подошел к стене, сделал стойку на руках, опершись ногами о стену, и медленно отжался 10 раз, каждый раз касаясь головой пола, а потом прошелся вдоль стены в стойке на руках. Мне также захотелось попробовать свои силы, но, боясь опозориться, я решил заняться этим дома. И, как оказалось, - не зря. Я сумел закинуть ноги на стену только с четвертого раза, а когда, согнув руки, коснулся пола головой, отжаться не сумел. Кое-как свалившись на пол и отдохнув, я решил не опускаться сразу до конца, а отжаться сначала на чуть согнутых руках. Месяца через три ежедневных упражнений я, с независимым видом отжался в спортзале целых пять раз, удивив ребят и заслужив уважение Жени. Когда же я это продемонстрировал во дворе, мне показалось, что все девчонки, на которых я уже начал заглядываться, смотрят на меня с восхищением.
Постепенно, с каждой тренировкой, я стал прибавлять в игре на приеме, в защите и на передаче. Благодаря неписанному правилу, принятому тогда у нас, пас на заключительный удар на тренировках, как правило, направлялся игроку, стоявшему в это время на "четвертом" номере. Поэтому, я с нетерпением ждал, когда выйду к сетке и получу возможность пробить. Я уже понемногу начал играть в нападении, внимательно присматриваясь, как это делают мои партнеры, и первое время пытался копировать их действия. Например, Толя Пахомов толкался и поднимал перед собой прямую, как оглобля руку, а после удара такой же прямой опускал ее вниз. Если передача шла близко к сетке, он нередко при этом задевал ее своей рукой или, опасаясь этого, был вынужден обманывать, стараясь скинуть мяч на пустое место. При этом корпус у него оставался прямым, и бил он обычно туда куда смотрел, по направлению линии своего разбега. За счет своего высокого роста и прямой руки, при невысоком прыжке, он довольно плотно бил по задней линии, но случалось, попадал и в блок.
Некоторые из ребят нападали "крюком", разворачиваясь боком к сетке. При этом они помогали толчку широким замахом обеих рук, потом при подъеме согнутые в локтях руки поднимались перед грудью до лица, а затем бьющая рука в верхней точке прыжка резко шла на замах вниз, вбок и циркулем вверх по кругу, нанося удар по мячу над головой перед лицом. Такой удар "крюком" мне очень понравился, так как им можно было пробивать с отведенной от сетки передачи, и я стал его старательно осваивать. Так как я был левшой, то после перехода, выйдя к сетке на 4 номер, я сразу менялся местами со "вторым" номером, и право нанести заключительный удар мне предоставляли уже из этой зоны.
По мере того, как у меня увеличивался прыжок, я научился при замахе сильно отклоняться корпусом и вместе с рукой вкладывать в удар и всю массу тела. Изменяя движение руки, выполняющей удар "крюком" и пронося ее к мячу перед лицом, я теперь мог нападать "косую" - по другому - "ход", из 2-го, где я стоял, в зону 1-го номера по диагонали. Добавляя резкое, внахлест движение кистью в конце удара, так называемую "туфту", - то есть вниз и влево, я довольно быстро освоил удар со "второго" по "второму". Если рука сбоку шла к мячу над головой, - удар направлялся в зону "шестого" номера. Самым сложным было освоить удар по "пятому", или "по линии", как сейчас говорят. В этом случае руку на удар следовало проносить сзади головы, за затылком. Зато теперь, при одном и том же положении корпуса в прыжке, без его разворота, стало возможным бить в любую зону, спокойно обходя одиночный, а позднее и двойной блок, который я довольно быстро научился видеть при ударе боковым периферическим зрением. Блокирующий не должен ставить руки "по мячу", обычно он смотрит на плечи бьющего, и, в случае разворота в воздухе корпуса атакующего игрока, переносит свои руки над сеткой в ту же сторону. При ударе же "крюком" блокирующему остается только гадать, какое направление ты выберешь для атаки.
Перед началом двухсторонней игры мы переходили к разминке на сетке и, выстроившись в очередь, начинали бить с "четвертого" номера с двух сторон площадки. Тот, кто пробивал, становился на "третий" на пас, и затем уходил в конец очереди. При такой системе получить хорошую передачу на удар было очень проблематично, так как в каждой команде прилично пасовать умели только один или два человека, но они тоже хотели нападать. Но это позволяло приучиться нападать с любой передачи, и было очень полезно, в чем я неоднократно убеждался в дальнейшем. По принятым у нас правилам, во время игры при любой расстановке на блок был обязан прыгать "третий" номер. Страховать блокирующего подтягивался "шестой", первый пас всегда следовал на "третий". Ошибки при приеме сверху судили довольно строго, с судьей никто никогда не спорил, друг друга упрекать было не принято, тем более, нецензурно выражаться.
Все мы тогда играли примерно одинаково, на уровне 3-го разряда, хотя года через два у некоторых игроков наметился очевидный прогресс.
Когда команда "Правды" в 1948 году стала выступать в соревнованиях на первенство среди трудовых коллективов Октябрьского, потом Кировского, а ныне Тимирязевского района, у нас подобрался неплохой коллектив. Теперь на тренировках мы нападали уже со всех номеров, на передачу всегда выходил лучший пасующий, и мы довольно сносно освоили групповой блок.
Тренер Юра обычно нас судил, не вмешиваясь в ход игры, лишь изредка делая замечания, но когда начинались соревнования, он вставал на "четвертый", и преображал нашу игру, не сильно, но технично и точно отыгрывая все мячи, надежно и грамотно ставил блок. Первых мест мы не занимали, но ниже 4-го места не опускались.
К сожалению, Юра индивидуально ни с кем не работал, ограничиваясь только редкими замечаниями, поэтому в основном приходилось рассчитывать только на себя и на советы более опытных партнеров. Я к тому времени уже довольно прилично нападал "крюком" и успешно начал осваивать традиционную технику прямого удара, при котором атакующий игрок находится лицом к сетке. В отличие от "крюка", здесь при прыжке бьющая рука выпрямляясь сразу проходит вверх и заводится за голову на замах. Если одновременно с этим получалось откинуться корпусом назад, а затем согнуться вперед, "ложась" на мяч, то удавалось "вложиться" в удар с такой силой, что не верилось самому.
Первое время я со страшной силой бил в сетку до тех пор, пока Юра, изменив своему обыкновению, не подошел ко мне:
- Ты бьешь согнутой рукой. Проконтролируй при замахе, чтобы локоть заходил прямым за ухо! Левое плечо в прыжке тоже поднимай вверх - тянись к мячу, а то корпус у тебя наверху прямой!
Дела сразу пошли на лад, и скоро я стал уверенно попадать в площадку, заслужив право начинать игру с 1-го номера вторым основным нападающим, - "вторым углом", как тогда было принято говорить. До сих пор помню, как в игре на первенство района, - мы играли тогда в чужом зале, - мне удалось поймать встречный переходящий мяч и так вколотить его "под себя", что мяч от пола попал в потолок.
В отличие от успехов на спортивном поприще, школьные дела у меня шли не так гладко. Мой отец, как и все газетчики в то время, проводил в редакции все ночи, - газета выходила часов в 6 утра, случалось и позже, - и когда он приходил домой, я уже был в школе. Когда я возвращался с занятий, он еще спал, а на работу уходил около 6 часов вечера. В это время меня обычно дома уже не было. Если он уезжал на фронт, то случалось, я его не видел месяцами.
Но как-то - раз он добрался до моего школьного дневника, - отметки у меня были приличные, почти без троек, - и решил задать несколько вопросов по школьной программе. От моих ответов он пришел в такой ужас, что уже через день договорился о моем переводе в другую, "Опытную им. Горького школу Љ 204".Там быстро оценили мои познания, - пришлось срочно браться за учебники, но это мало помогло, - в четверти почти по всем предметам у меня в дневнике стояли двойки и тройки пополам, за исключением русского языка, литературы, физкультуры и дисциплины, по которым диссонансом красовались пятерки. Как мне удалось не попасться, куря в туалете и на чердаке, и получить за дисциплину отличную оценку,- до сих пор не пойму. Тогда за четверку по поведению безжалостно исключали из школы.
Особенно плохо у меня было с немецким языком, - в этой школе его учили с первых классов. С огромным трудом, лишь к середине учебного года, мне удалось избавиться от двоек, и даже по немецкому языку получить тройку, для чего пришлось заниматься с репетитором.
Между тем, за окнами все чаще звучала канонада орудийных салютов в честь наших освобожденных городов, разгрома немцев под Сталинградом, грандиозного танкового сражения под Курском, прорыва блокады Ленинграда. Флажки, отмечавшие на карте положение фронтов, неуклонно смещались на запад, и, наконец, пересекли нашу государственную границу и прочно обосновались на территории Германии, а затем и вплотную приблизились к Берлину.
Отец, вернувшись из очередной поездки на фронт, рассказал, что в освобожденном Бухаресте он вместе с группой корреспондентов встретился с известнейшим лирическим исполнителем своих песен и цыганских романсов Петром Лещенко в принадлежащем ему и при немцах кафе. Он был растроган, когда отец сказал, что у нас в каждом доме звучат его пластинки, и даже исполнил для них несколько своих песен.
ПОБЕДА
И вот, наконец, настал великий день 9-го мая 1945 года, когда по радио прозвучал торжествующий голос Левитана, известивший о полной и безоговорочной капитуляции Германии. Окончились 4 года страшной войны, унесшей миллионы человеческих жизней, начиналась новая мирная жизнь!
9 мая, ожидая праздничный салют, я стоял напротив Мавзолея в центре Красной площади, полностью заполненной восторженными москвичами. Толкучки не было, - все стояли довольно плотно, но относительно свободно, небольшими группами и по одиночке, радостно переговариваясь. Многие были в военной форме с орденами и медалями на груди. К ним подходили женщины, поздравляя с праздником Победы, и обнимали, вытирая слезы. У многих в руках были фляжки и небольшие стаканчики, они чокались друг с другом и пили за Победу, но за все время я не увидел ни одного пьяного. Сзади храма Василия Блаженного на большой высоте, подвешенный на аэростатах парил огромный портрет Сталина, освещенный ослепительным светом десятка прожекторов. За кремлевской стеной, в здании Верховного Совета с государственным флагом над крышей, в верхних этажах светилось несколько окон.
- Наверное, товарищ Сталин смотрит на нас! - переговаривались в толпе.
Быстро темнело. Но вот площадь замерла, раздался последний удар курантов, и тотчас раскатился низкий объемный грохот орудийного салюта. Одновременно со всех сторон к небу взметнулось и расцвело разноцветное море огней праздничного фейерверка. По всему Садовому кольцу вокруг центра разом вспыхнули слепяще-белые столбы света от сотен прожекторов, ударивших в небо. Они непрерывно меняли угол наклона, то перекрещиваясь между собой, то расходясь в стороны, образуя неповторимые световые узоры. Толпа дружно ахнула тысячью голосов, с каждым залпом над площадью прокатывался восхищенный гул и крики "Ура!". Наконец отгремели залпы салюта, погасли прожектора, и все двинулись на выход с площади к Историческому музею, там народ невольно спрессовался, и меня так основательно сдавили со всех сторон, что в какой-то момент мне стало страшно. Когда мы вышли на Манежную площадь, то стало гораздо свободнее. Неожиданно сверху послышался шум авиационных моторов и в небе появились медленно плывущие навигационные огни больших самолетов, а затем под ними небо вдруг расцвело всполохами арктического сияния от ярко вспыхнувших ракет, устремившихся к земле. Возвращаясь пешком домой через весь город, несмотря на поздний час, я всюду видел открытые настежь окна, из которых раздавались звуки музыки, песни, смех и веселые голоса. На улицах было полно людей - Москва праздновала великую Победу.
Апофеозом торжеств, посвященных окончанию войны, конечно, стал грандиозный военный Парад Победы на Красной площади 24 июня 1945 года.
В этот день мы встали очень рано - накануне отец сказал, что он сможет взять меня с собой на парад. С утра за окном было пасмурно, небо затянуло облаками, непрерывно моросил мелкий дождь.
Меня собирали всем домом, - мама настояла, чтобы я потеплее оделся, за что я потом был ей очень благодарен. На ветровом стекле редакционной машины, которая ждала нас внизу, находился большой пропуск с изображением Спасской башни. Весь центр был перекрыт многочисленными патрулями, но нас везде пропускали беспрепятственно, лишь только около Колонного зала нам пришлось выйти из машины, и далее направиться пешком к Красной площади, мимо уже стоящих в ожидании начала парада воинских подразделений.
Пока у отца проверяли документы около Исторического музея, я не мог оторвать глаз от улицы Горького, на которой ровными рядами, насколько было видно, стояли огромные танки. Миновав оцепление, мы прошли в свой сектор на гостевую трибуну, расположенную рядом с Мавзолеем, слева от него, и встали в первый ряд, благо народа пока было немного. На площади уже были выстроены войска, вдоль ГУМА расположился огромный оркестр, с трубами в руках, на стенах зданий красовались большие плакаты. У отца, как всегда, на трибунах оказалось множество знакомых, и он отошел на несколько минут, пройдя по рядам и обмениваясь с ними приветствиями. Мелкий дождь шел не переставая, я повыше поднял воротник курточки и поглубже надвинул кепку, с сочувствием смотря на солдат, неподвижно стоящих в строю под дождем.
Внезапно вокруг Мавзолея возникло оживление, фото- и кино-корреспонденты, стоящие перед ним, стали оборачиваться, по площади прокатились аплодисменты. Нам, сбоку от него, ничего видно не было, но я догадался, что очевидно на его трибуне появились члены правительства.
Действительно, почти сразу к нашему краю трибуны Мавзолея подошел Сталин, повернулся к нам лицом, и, подождав несколько мгновений, под аплодисменты и восторженные крики, поднял правую руку в приветственном жесте. Затем медленно, тяжелым взглядом, очень внимательно оглядел нашу трибуну, как будто хотел запомнить всех присутствующих, еще раз поднял руку, и, повернувшись, ушел назад.
Над площадью ненадолго установилась мертвая тишина, которую прервал перезвон курантов и перед Мавзолеем верхом на великолепных белых лошадях встретились командующий парадом Жуков и Рокоссовский, доложивший о готовности войск. Они вместе объехали все выстроенные сводные полки, поздравляя их с Победой. В ответ поочередно с разных концов площади гремело троекратное "Ура!". Жуков и Роккосовский после объезда войск поднялись на трибуну Мавзолея.
Прозвучала команда, грянул оркестр, и на площадь торжественным маршем вступили сводные полки от всех действующих фронтов во главе со своими командующими армий и командирами дивизий. Впереди развевалось Знамя Победы, водруженное над Рейхстагом, за ним в безукоризненном строю, чеканя шаг, шли участники парада. Впереди каждого сводного полка, вслед за командирами знаменоносцы несли боевые знамена своих соединений. На груди у всех воинов блестели ордена и медали.
Читая таблицы с наименованием фронтов, которые несли впереди каждой колонны, я непрерывно спрашивал отца:
- Папа, а это кто? - и он называл мне фамилии проходящих в строю прославленных военноначальников.
Наконец шествие войск, казавшееся бесконечным, завершилось, и на площадь вступила тяжелая колонна танков, ревя моторами и подавляя зрителей своей мощью. За танками последовала артиллерия, гвардейские минометы "Катюши", проехала мотопехота и кавалерия.
И вот площадь опустела, замолк оркестр и под барабанный грохот на брусчатку вступил батальон солдат с фашистскими знаменами в руках. Немного не доходя до Мавзолея, солдаты вдруг резко повернули направо, прямо к тому месту, где мы стояли на трибуне, и на мокрую мостовую перед нами полетели вражеские знамена. Это было потрясающее завершение парада.
Отец сказал, что демонстрацию трудящихся из-за дождя отменили, и мы, промокшие, но полные впечатлений, поехали домой. На другой день я внимательно прочитал в "Правде" отчет о параде, сопоставляя с ним свои впечатления от увиденного, и вновь подумал о том, как мне повезло стать свидетелем этого исторического события.
У меня в памяти до сих пор сохранились строки стихотворения, которые я написал, вернувшись с парада, - я уже тогда приобрел вредную привычку, приносящую мне немало хлопот, поздравлять своих девушек и знакомых с днем рождения в стихотворной форме.
Несколько дней спустя, мама, предупредив меня, чтобы я держал язык за зубами, рассказала мне, что отец вернулся из Кремля с приема для участников парада под сильным впечатлением от выступления на нем Сталина. В нем он неожиданно признался, что руководство страны в начале войны допустило много ошибок, за которые любой другой народ сразу поменял бы свое правительство.
- Ага, как раз! Интересно, каким это образом? - подумал я, и хотя сразу же испугался крамольности своих мыслей, невольно усомнился в непогрешимости вождя, раз уж он сам об этом заговорил.
Как-то отец принес домой книгу Игнатьева "50 лет в строю", - мемуары бывшего царского генерала-дипломата, который продолжил свою работу за рубежом после революции уже представителем советского дипкорпуса. Книга мне очень понравилась, и когда спустя некоторое время мама сказала, что в Центральном Доме журналистов будет отмечаться юбилей Игнатьева, и она сможет взять меня туда с собой, я с радостью согласился.
Когда мы приехали, то увидели, что небольшой уютный зал был уже заполнен нарядно одетой публикой. Пока мы шли через зал, с мамой раскланялись и поздоровались несколько человек. Многие зрители были, очевидно, хорошо знакомы и, в ожидании начала, оживленно переговаривались между собой. Наши места оказались во втором ряду сбоку, рядом со сценой. Наконец на сцену под аплодисменты вышел статный юбиляр в генеральской форме с золотыми погонами и красными лампасами, с многочисленными незнакомыми мне орденами на мундире, и, по-моему, лишь с одним или двумя - нашими. После очень короткой торжественной части начался концерт.
Вначале под аплодисменты на сцену вышел прославленный бас М.Д.Михайлов. Помню, как я был поражен необыкновенной мощью его голоса. Он исполнил арию Кончака, а затем, на бис, - арию Руслана. Казалось, что еще чуть-чуть, и под напором его крещендо рухнет потолок.
За ним выступала Н.А.Обухова. Ее низкое драматическое контральто, неповторимая манера исполнения популярных романсов буквально заворожила весь зал.
Когда же вслед за ней на сцене появился И.С.Козловский в сопровождении прославленного гитариста Иванова-Крамского, восторгу публики не было предела. Виртуозное владение голосом, музыкальность и проникновенность, чистота звучания каждой нотки зачаровала всю аудиторию. И вдруг, когда стихли аплодисменты, из середины зала раздался громкий голос:
- Ваня, спой "Ямщика!"
Публика, было, начала оглядываться, но Иван Семенович запросто ответил:
- Да для тебя, - все, что угодно!
И дальше началось нечто невообразимое, - казалось, что певец был близко знаком почти со всем залом, - он весело переговаривался и шутил с публикой, называя многих по именам, и с готовностью исполнял все заявки. Эта необыкновенная домашняя атмосфера его затянувшегося выступления настолько потрясла меня, да наверно и весь зал, что его слушали, замерев, в мертвой тишине, не смея дышать еще какое-то время после окончания каждого романса, и лишь потом аудитория взрывалась аплодисментами и криками "Бис!". Его не отпускали, пока он не исполнил все заявки, а их было, наверное, не менее десятка.
Домой мы вернулись под огромным впечатлением от этого необыкновенного концерта и, первым делом, я спросил маму, почему у нее оказалось там столько знакомых. - Да потому, что встречать Новый год в ЦДРИ (Центральный Дом Работников искусств), сюда в ЦДЖ (Центральный Дом Журналистов), или на такие вот вечера ходит в основном одна и та же публика - писатели, журналисты, артисты и художники. Интересно, а ты помнишь, что когда мы были на приеме в Кремле после возращения отца с Северного полюса, там выступали все артисты, которых ты видел сегодня? Правда там выступали еще Уланова, Гиллельс, Ойстрах и другие. - Речь шла о 1937 годе, когда в Кремле был устроен Правительственный прием по случаю завоевания Северного полюса и высадки на нем папанинской экспедиции, в которой корреспондентом "Правды" принимал участие и мой отец.
Этот день навсегда врезался в мою память. Я прекрасно помню, как мы на открытых черных машинах медленно ехали вдоль нескончаемой людской ленты москвичей, запрудившей улицу Горького, приветствия и цветы, летящие со всех сторон, и тысячи разноцветных листовок, падающих сверху. Колонна машин завернула на Манежную площадь, и в конце Александровского сада въехала в Кремль через Боровицкие ворота к Большому Кремлевскому Дворцу.
При проверке пропусков у входа оказалось, что в списках приглашенных почему-то отсутствовал брат отца - Давид. Несмотря на все усилия отца, Давида дальше не пустили, и он был вынужден уйти. Нам, - отцу, маме, мне и бабушке, - матери отца, - разрешили пройти. Расстроенные, мы вошли в вестибюль и поднялись наверх ко входу во Дворец по длинной лестнице со ступенями, покрытыми ярко-красной ковровой дорожкой.
В середине огромного светлого зала, поражающего своей красотой, в два ряда стояли накрытые столы, а в конце его, перед небольшим возвышением в виде сцены, располагался стол для президиума. У входа в зал и вдоль стен позади столов, через равные промежутки стояли десятки официантов, одетых в белоснежную форму. Они встречали гостей и оперативно рассаживали их по местам. Нас посадили справа, почти в начало длинного стола, недалеко от сцены. Я старался получше и незаметно для других разглядеть знакомых мне по фотографиям героев-полярников, сидящих совсем рядом - О.Ю.Шмидта, Водопьянова, Громова, Молокова, Каманина и других.
Мне еще дома сделали внушение, чтобы я вел себя прилично, не хватал ничего стола и не задавал никаких вопросов, поэтому я сдержался и не стал расспрашивать родителей о том, кто еще сидит рядом с нами, хотя меня это очень интересовало.
Как только все расселись, и шум за столами утих, сбоку вышел Сталин и члены правительства. Зал дружно встал, приветствуя их бурными аплодисментами, пока они не заняли места за своим столом. Я впервые видел Сталина так близко, и теперь во все глаза смотрел на него, Молотова, Ворошилова, Буденного, Калинина, Микояна и Кагановича, стараясь запечатлеть их в своей памяти. Официальная часть, во время которой выступил Сталин, поздравив полярников, и Шмидт с ответным словом, была очень короткой. Затем последовали тосты и все дружно принялись за еду.
Стол поражал своим великолепием - в изобилии черная и красная икра, всевозможные холодные мясные закуски и салаты, белая и красная рыба, колбасы, фрукты, и, конечно, батарея бутылок со спиртным, водой и соками. Мне дали попробовать шампанского и я принялся за дегустацию всех блюд. Я был настолько поглощен едой, что не воспринимал ничего вокруг, и концерт артистов прошел мимо моего внимания. Я лишь изредка в полглаза поглядывал на сцену, стараясь не забыть попробовать еще чего-нибудь новенькое из того, что стояло на столе.
Зато я прекрасно помню, как в то время, когда я с большим аппетитом уплетал черную икру с балыком, меня внезапно сзади кто-то потрогал за плечо. Я обернулся и увидел официанта, который протягивал мне огромную коробку шоколадных конфет:
- Это вам от товарища Сталина!
Я смущенно поблагодарил и, пристроив коробку себе за спину на стул, продолжил трапезу.
- Мам, это ведь не только мне, но и другим детям тоже подарят?
- Конечно, вон посмотри, - напротив нас у мальчика такая же коробка.
Все события того дня быстро промелькнули в моей памяти, и на мамин вопрос я честно ответил, что запомнил только дорогу в Кремль, как не пустили туда Давида, царственное угощение, Сталина и подарок от него, а вот кто тогда выступал из артистов, я забыл.
Между прочим, в 5 классе за сочинение "Как я видел товарища Сталина", меня торжественно поздравили в школе, сказав, что мое сочинение заняло 2 место по Москве. Я подумал тогда, что согласно табели о рангах, первое место, очевидно, досталось ученику, которому посчастливилось увидеть Маркса, Энгельса или, на худой конец, Ленина.
Мы еще немного поговорили о концерте в Доме журналиста, и я сказал маме, что на меня такое же впечатление произвело недавнее выступление Леонида Утесова и его оркестра в 210 женской школе около нашего дома, куда я попал по приглашению девочек на какой-то праздничный вечер. В маленьком школьном зале вдруг на сцене неожиданно для меня появился и стал размещаться его джаз-оркестр.
- Вот это сюрприз!
- А ты разве не знал, что он должен выступить? Разве я тебе не сказала, что у нас учится его внучка? - спросила меня моя подруга.
- А, раз я здесь, - это уже неважно!
Чистое звонкое звучание духовых инструментов, исполнивших радостную, светлую увертюру Дунаевского к фильму "Дети капитана Гранта", а затем и его марш из "Цирка", целиком заполнили небольшой зал и наши потрясенные души.
Дома я взахлеб с восторгом рассказывал про этот концерт.
- Кстати, а ты знаешь, что Леонид Утесов - это псевдоним, а настоящее его имя и фамилия - Лазарь Вазгейм? - спросила мама.
- Нет, конечно, в первый раз слышу! -
В новой школе, куда я теперь ходил, волейбол не культивировали, зато прямо во дворе там располагался районный стрелковый тир, куда время от времени старшеклассников водили стрелять из мелкокалиберной винтовки. Там я впервые увидел винтовку с кольцевым диоптрическим прицелом и, когда тренер объяснил, как им пользоваться, я сразу выбил три "десятки" первыми же тремя выстрелами.
Когда все по очереди доложили: - Первый стрельбу закончил!- Второй стрельбу закончил! - Третий..., - тренер всех поднял и предложил подойти к мишеням.
Вручив каждому мишень на память, тренер отправил всех чистить винтовки, а меня попросил задержаться, протянув мне еще 5 патронов:
- Ну-ка, повтори! - Он присел рядом, поправив положение моих ног, наклонился ко мне, чтобы потуже подтянуть ремень на локоть, и удивленно произнес:
- Ба, да ты левша! Трудно тебе будет перезаряжать, но что делать! Старайся не менять при этом положение опорной руки и винтовки! Понял? Заряжай! Огонь!
После первого выстрела он, посмотрев в подзорную трубу, стоящую на штативе, сказал:
- Сделай один щелчок колесиком сбоку на себя! Вот тут, - показал он. - Заряжай! Огонь!
После стрельбы мы вместе подошли к мишени.
- Ну, что же, - "девятка" и четыре "десятки", и довольно кучно. Неплохо. С колен и стоя раньше стрелял? Ну, ничего, - научишься! Иди почисти винтовку, и запомни ее номер, - а лучше запиши, - и поставь ее в стеллаж на свое место - теперь она будет твоя. Потом подойдешь ко мне, я внесу в журнал твои координаты. Да, я забыл тебя спросить - ты как, не против у меня заниматься? Ну и ладненько! Следующая тренировка - послезавтра.
Уже через полгода я стабильно выполнял нормативы 2-го спортивного разряда по стрельбе из винтовки и пистолета, и меня стали привлекать к соревнованиям на первенство Москвы сначала запасным, а иногда ставили и в основной состав. В команде все были гораздо старше меня, и многие имели звание мастера спорта или 1-ый спортивный разряд, но ко мне отнеслись очень хорошо, без всякого высокомерия.
До сих пор помню один, как мне тогда казалось по дурости, забавный случай. Мы отстрелялись на городских соревнованиях в Парке Культуры им. Горького, и, направляясь домой, проходили мимо платного тира. Я, смеха ради, предложил туда зайти и пострелять из духовушки. Мое предложение ни у кого энтузиазма не вызвало, но мне все-таки удалось уговорить ребят зайти туда на пару минут.
Купив пять пулек, я быстро зарядил, прицелился, выстрелил, - и промахнулся!
- У тебя руки кривые! - засмеялись ребята.
Я обиделся, и предложил одному из них, протянув винтовку:
- Ну, тогда попробуй ты! - Он ухмыльнулся, прицелился, и, выстрелив, тоже не попал в мишень!
- Дядя, ты же все прицелы нарочно сбил! - обратился я к хозяину: - Дай-ка, я из своей стрельну!
Я сделал руками жест, как будто стреляю, и повернулся к оружейным чехлам, которые мы оставили у входа. У хозяина широко открылся рот, и глаза полезли на лоб. Тренер, увидев, что он сейчас заорет благим матом, мигом схватил меня за руки:
- Он же шутит! Извините нас, пожалуйста! Не обращайте на него внимания, - он у нас с небольшим приветом! Все! Все на выход! - скомандовал он, и быстро вытолкнул нас в двери.
Едва мы очутились на улице, он строго сказал мне:
- Дурак ты, - и шутки у тебя дурацкие! А если бы он заорал, и все бы сбежались, а он потом заявил бы милиции, что ты угрожал ему оружием, - а у нас и правда винтовки в чехлах!? Да нам бы тогда в век не отмыться!
Я извинился за свою выходку и понуро поплелся за всеми к выходу из парка. Мы быстро дошли до нашей машины, сдали оружие и, попрощавшись с тренером, разъехались по домам. По дороге ребята, не принявшие всерьез это происшествие, со смехом вспомнили изменившуюся физиономию хозяина:
- Да, - здорово ты его напугал! Он, гад, конечно специально прицелы сбил, - так ему и надо!
Мама, когда я рассказал ей эту историю, пришла в ужас:
- Ты что, с ума сошел? Только отцу не говори! Сейчас даже за одно неосторожное слово сажают! Твой тренер тебя спас, - ты на него молиться должен!
Я сразу вспомнил про несчастье, которое совсем недавно произошло в семье друга отца - дяди Саши Погосова, - известного полярного штурмана-челюскинца, и его, разом постаревшей, красавицы жены - тети Гали, - они часто бывали у нас в гостях. Их сын неосторожно рассказал на студенческой вечеринке анекдот, и его арестовали в тот же вечер, осудив за антисоветскую пропаганду.