Ночью к тебе являются призраки прошлого, - эдакие болванчики на шарнирах, кем-то управляемых. Они хаотически, как микробы в микроскопе, роятся в твоем уставшем бессонном воображении, подкидывают тебе готовые для того, чтоб лечь в рассказ, фразочки, навевают ассоциации. Оно тебе надо?! Ты хочешь спать! С тех пор, как ты попыталась худо-бедно облечь этот вполне выносимый и сносный груз в буквоформы и мыслеобразы под названием "рассказики", прошлое вдруг начало тебе досаждать своей навязчивостью.
Но в дребезжащее янтарное утро ты вдруг просто и отчетливо понимаешь, что "сбросить груз лет" - совершенно не подходящая тебе формулировка. На самом деле, прошлое на плечи не давит. Ты, слава Богу, сознательно научилась им не жить. Оно уже несколько счастливых лет тебя не тяготит и не капает на твои нервы, взывая к мукам, угрызениям совести и прочей чепухе, придуманной поклонниками графа Мазоха. Ты с удовольствием освободилась от некогда гнетущих навязчивых картин, связанных с пережитыми и переживаемые из-за этой долбанной памяти (которую - как в твоем стихотворении времен мук памяти - "отрубить бы Сцекволловою кистью!") болью и разочарованием.
Но однажды тебя посещает бредовая идея: надо написать что-нибудь забавное для интернет-друзей. И ты снова начинаешь вспоминать. Бесстрастно, отвлеченно, без боли...Для тебя это - некий алхимический опыт, археологические раскопки. Неужели не интересно порыскать в закутках памяти и вытащить из них факты, лица, запахи и состояния?.. Все это было в другой, прошлой жизни. Абсолютно не с тобой. Ты - сегодняшняя. Ты - здесь и сейчас. И... ты уже начинаешь тихо негодовать, что начала писать о себе давешней! Еще не описанные тобой картинки из прошлого выстроились стройными и не очень шеренгами, вооружились и атакуют! И ты, помахивая дрожащей рукой с белой тряпкой из бруствера настоящего, - сдаешься:
- Хорошо, я напишу о вас, любезные мои тени, призраки и фантомы. Хорошо, я облачу вас в какую-никакую плоть (уж простите - как получится), лишь бы вы окончательно упокоились с миром, отпустили меня и улетели в огнь-синь!
И - сомнительно - но рождается надежда, что после написания обо всем, вплоть до "новейшей истории", не будет ТРЕТЬЕГО ПРИШЕСТВИЯ ПАМЯТИ...Слабая надежда...
...На чем бишь мы остановились? Нет, по-другому надо ставить вопрос: что из того, что назойливо лезет под перо, было биографически первично? Ну, пропущенного в моей наскоком написанной повести "Синий летящий остров" - море. Там все - черно-белый карандашный набросок. А хочется уже если не плотной рембрандтовской масти, то хотя б весьма проработанной, нерасплывчато-многослойной акварели. Хотя с моим никчемным талантишкой не стоило б даже начинать писать по прочтению того же Миллера, который о своих юношеских годах в сорок с гаком в "Тропике рака" так писал, что юнцы всего мира сходили с ума и оплодотворяли хипово без выбора попадающих под руку подруг, а в 78 мой обожаемый Генри написал "Нексус" о своих 40-а годах именно для меня сегодняшней с моим нынешним зародышем космического сознания, который в Миллере именно в эти же, как у меня сейчас, - около сорока - годы бурно расцветало...Он писал для душевнобольных и для ангелов. Кайф. Картасар и Миллер, - две точки отсчета моей так называемой зрелости, их жирная, вязкая и обильная почва...
Но раз Бог дал мне этот графоманский зуд, желание писать - я своей надобе перечить не стану. Мне, на самом деле, по старой панковской памяти, пофигу на превосходные степени и ранги - продолжаю писать. Простите, что урывками, с достаточно великими пропусками лет и событий. Как Бог на душу положит. Понеслись. Да, еще оговорюсь: некоторые имена я изменила, некоторые - оставила изначальными. Дамская прихоть.
СЕКС-СИМВОЛ ТУСОВКИ (еще один типа пролог)
Главная причина, как я поняла гораздо позже того, как я наприключалась - это то, что никто мне в юности не подсказал, а сама я не додумалась, что нужно любить себя: не только свою бессмертную душу, но и свое бренное тело - временное пристанище этой души. Душу любить - быть честной перед собой - у меня еще получалось. В пионерах научили, и я над собой работала. А вот что нужно быть благодарной этому телу, которое приютило твою душу... С мамой у меня никакого душевного контакта не было, да и навряд ли провинциально-домостроевская мама (которая призналась тебе уже в своей старости, что она всегда была фригидной) могла посоветовать любить тело. Она могла только закатить разгромную лекцию про "уважение к себе- че люди скажут-клеймо на всю жизнь", все пункты которой по сию пору для меня не актуальны. Так я устроена - избыток внутренней свободы. Объяснили мне про любовь к телу уже после 35-ти, чужие люди на духовных практиках по йоге. Виват им.
Вот из-за этого неумения любить тело, мне в определенный момент жизни перестало быть оно важно. Однажды, затем дважды, затем трижды и т.д. будучи "не срослось с любимыми" я решила ... а хули! Да насрать на это тело, раз оно не нужно ЕМУ, да пусть оно достается хоть кому - душу-то никто не поимеет! Нате, пользуйтесь, ублюдки с висюлькой меж ног, представляйте, что вы надо мной имеете некую власть! Вы и не подозреваете, что я просто выбираю одного из десяти, использую и бросаю! И тело это сброшу однажды - какое мне до него дело! А вот попробуйте-попользуйте мою душу! Душа пишет стихи, живет в роскошном замке в Эмпиреях и нежится в объятьях одного-единственного!.. Вот такой дикий, вывернутый наизнанку, максимализм.
Только особь с изощренно-болезненным умом могла придумать эту рулеточку. Только пытаясь на занятиях по йоге вылечить душу, я начала понимать, насколько глобально эта концепция была саморазрушительной. Да и до конца ли поняла...
Хоть я всю жизнь была книжным червем, почему-то в мировой литературе не встречала такого выверта. Все было заезженно-банально: или девки торгуют телом - занимаются проституцией из-за наживы; или чуть более оправданный вариант - страдают депресняковой достоевщиной типа Сонечки Мармеладовой - ради жертвенности (семью прокормить). Либо это веселые тетки, которые относятся к своим похождениям как к приключению. Оторвы. Сонечка Мармеладова из них из всех мне была ближе. Я ж была воспитана на этой долбанной мазохистский русской литературе с ее проклятыми вопросами. Душа-то страдала и мучалась потому как не меньше Сонечкиной. Только там, у Сонечки - святая жертва для ближних и типа "прощена", а я вот с нескладухи с концепцией "жертва для других", значит, не прощена никак. Обидно.
Слава богу, в моем достаточно здравом нынешнем сознании эта брешь с "прощением" затянулась-выздоровела. Главное, ту себя, вывернуто-вогнутую, простить. Почему-то это оказалось легко. Может, потому, что моя система ценностей сегодня выстроена в следующем порядке: дети-духовные практики и творчество-работа. А прошлое меня мало волнует...
Ну и что ж вы думали, что эти абстрактные рассуждения - все? Нетаньки! Теперича выслушайте безумный рассказец обо всех моих нескладухах. Хотя вру. Поначалу все складывалось...Это была первая влюбленность, которая даже обернулась взаимностью. Летний лагерь под Туапсе. Отрядный барабанщик Сашенька. Он закончил седьмой, я - восьмой класс...
Глава 1. ДВОЙНАЯ ЗАСАДА
Натура я была с детства влюбчивая и чувственная. С Лолитой меня никто не сравнивал - Набокова тогда еще не читали, но определенный женский шарм во мне проявляться начал с пеленок, потом был перерыв на подростковость - дурнушество, а окреп шарм в мои 14 лет. Тем более, все условия для "чувства разбередить" - были. А именно: год за годом поездки в пионерлагеря на море, где девчонки сплошь влюблялись, охали, дрались с мальчишками, тем самым напарываясь на первые прикосновения противоположного полу. В смену, когда я закончила восьмой класс, в нашем первом отряде творилось что-то невообразимое: одна дама-переросток вообще бегала к местным пацанам на ночь, вторая, которая иногда ложилась спать на постель первой и в свои 14 имела мягкий, бесхарактерный бабский нрав, очень пышную грудь и сформировавшуюся круглую задницу, "принимала" у себя под простынею самого возмужавшего пацана из нашего отряда, у которого уже были золотые зубы. А постель та стояла рядом с моей.
Я, как полный лопух, понятия не имела, почему они там под простынею пыхтят и возятся. Да мне и не очень-то хотелось узнать - я понимала, что это что-то очень взрослое, чем они занимаются рановато, и мне хватало этого осознания. С мальчишками я не дралась из принципа. Мне это было чуждо. Я была все еще по-подростковому гордячка-отличница, которая считала ниже своего достоинства подобным образом себя вести. Девчонок воспитательницы поучали, что надо брать с меня пример. Мальчишки меня уважали. (Кстати, драться-щекотаться, щупаться и визжать я до сих пор терпеть не могу. И мужчины, которые себе позволяют подобным образом распускать в отношении меня свои клешни, как и языки с пошлыми намеками, всегда вызывали и вызывают во мне мягко говоря досаду).
В общем, раздражающих факторов было предостаточно. Те подруги, что с мальчиками не спали, стреляли глазками и вздыхали. Я ж чувствовала себя изгоем: как-то не получалось на кого-то глаз положить, кокетничать, заигрывать. Помог случай. Меня и еще одного хорошо рисующего мальчишку посадили (в отличный денек, когда только купаться да загорать!) оформлять отрядную стенгазету. Ну, рисуем, посапываем, как-то дружно, но натянуто общаемся. Он такой ничего себе: еще узковат в плечах, но стройные накаченные ляхи, сочные губы, шапка жестко-волнистых черных волос, выразительные глазки. Немного кукольный персонаж, но на неразборчивый девичий вкус - очень даже ничего...Ну, рисуем. И вдруг какой-то неверный жест - на! На наш плакат трудовой разливается бутылка пепси! И мы...дружно падаем со смеху. Почему произошла такая разрядка, почему ни я, ни он не огорчились, не заорали? Ну, кто б знал. Именно это ему во мне и понравилось - что я засмеялась. Что я - свой в доску пацан.
Понеслось. С его подоконника была стерта выжженная увеличительным стеклом в прошлом году надпись "Я люблю Аню" (красотка Анька уже второй южнолагерьный сезон водила Сашку за нос, то приближала, то отталкивала. Капризная и самовлюбленная была девчонка), и, соответственно, выжжена надпись "Я любою Свету".
Мистически настроенные девчонки брали спящего Сашку за руку и спрашивали, кого он любит. Он выдавал мое имя (насколько это правда - история умалчивает). Мы, нарядившись в национальные костюмы, пели для своих и для пришедших на концерт адыгейцев "Эльбрус красавец" и выплясывали лезгинку, в день Нептуна я танцевала восточный танец, чем окончательно повергла Саньку в бесбашенную влюбленность.
Мы с утра до вечера ходили, взявшись за руки. Из Тюмени приехала обеспокоенная Сашкина мама, чтоб понять, что с ее поздним сыночком ничего плохого не произойдет. Меня почему-то покоробило их панибратство: Сашка бил маму по плечу, здоровался с ней за руку. Непонятные, неискренние отношения. Мама увидела правильную меня, успокоилась - уехала. Нам с Санькой предки по такому влюбленному случаю сделали путевки на вторую смену. Идиллия продолжалась. Пора было начать целоваться.
Где? За густыми кипарисами у ограды лагеря (лагерь был в школе). С той стороны рос не менее густой орешник, поэтому мы были вне зоны видимости. Блин, сколько там было собачьих и не только фекалий! Но - выбора нет. И вот южный вечер, во всю моченьку трещат цикады, вокруг изрядно смердит, мы выискиваем пятачок, где можно не вступить в дермецо, если качнет, и пытаемся поцеловаться. Господи, какой же был облом! Ни ему, ни мне никто не сказал, что бывают там захваты губами, какие-то языки. Два юных придурка долго-придолго держат губы в чмоке и про себя негодуют, почему ж это так неинтересно и скучно - целоваться?! Но раз так делают все взрослые, значит, так надо. Саша все это время терпеливо держит меня за талию. В общем, все счастливы, что это таки произошло.
В "пересменку" едем на Домбай - горный курорт, где можно увидеть лыжниц в бикини и надышаться самым лучшим в мире суперкислородным и суперчистым воздухом, продлить себе таким образом жизнь. Где-то в степях Кубани в автобусе я засыпаю от духоты, от которой не спасают стены абрикосовых деревьев по обочине дороги - Санька чуть ли не восемь часов держит неподвижно затекшую руку, к которой я прислонилась. В общем, все трогательно. В палатках Домбая ночью тоже все отлично-невинно. Просто никто не знает, как это делать винно. Просто на улице так магически красиво мотыльки атаковали фонари, что гораздо интересней смотреть на эту желто-черную вьюгу, чем как-то там неуклюже пытаться обниматься на вялопружинистой постели.
Вторая смена проходит не менее идиллически-тупо. Нам завидуют одноотрядники. Один вьюноша со слезами скорби признается, что на месте Сашки должен был быть он, но он не решился вовремя признаться мне в чувствах - и вот его опередили...а пацан был самым живым и жгучим из всего отряда. Но я, правильная девочка, дала ветренику-интригану гордый отпор. Тем паче для меня круче Сашки не было: он же был отрядный барабанщик, и так четко и быстро лабал палочками по бубну! А я еще в седьмом классе в своем дневнике писала (откуда берутся такие мысли у малюток? Думаю, из антропоморфной мансийско-шаманской памяти - не иначе), что для меня в музыке важнее всего ритм, и в жизни - ритм. И восхищалась ломаными синкопами Шостаковича и ...четкостью Сашкиных палочек...
Все однажды кончается. После второй смены я уехала в Заводоуковск, Санька - в Тюмень. Началась учеба. Слали друг другу восторженно-слезливые письма, он выслал фотку, где ему лет 11. Во балда! Нафиг мне такой, хоть и кукольный, малютка - что я подружкам буду показывать?! Окончательно меня добил его приезд ко мне в гости. Да, я мучалась от осознания того, что я по-прежнему, как в детстве, непостоянна и ветрена, что за месяц-полтора уже начала подзабывать свою любовь, остыла. Что вообще, получается, любить не умею!.. Но то, что сталось с моим Санечкой - было невыносимо! На его дурнеющем-грубеющем от возраста личике (а это был тот самый тип, когда куколка-подросток превращается в низкорослого, зажатого, с безвольным подбородком и нечистой кожей юнца)...меж бровей вскочил огромадный гнойный фурункул! Все! Любовь умерла! Я еле скрывала подступающую тошноту, увидев своего недавнего возлюбленного... Вот такая двойная засада: "поцелуи" и фурункул. Вот такой неловкий опыт влюбленности.
...Я перестала писать Саньке. Спустя совсем немного времени, увлеклась кудрявым одноклассником соседки. Так же быстро к нему остыла. Но уже простила себя: что ж, если я такая непостоянная! Юноша пытался покончить с собой - кинулся под машину, но в последний момент испугался. Потом меня до дома провожал самый крутой парень в школе, красавец с волевым подбородком и похотливыми глазками. Этот пытался на одной вечеринке меня как-то слюняво облобызать - и здесь меня чуть не вырвало. Он говорил, что ему нравится моя чистота, гордость и нетронутость. С восторгом слушал, как я играла ему Шопена и Бетховена. Но моя мама, почуяв, что это кончится тронутостью, пресекла его ухаживанья. Тем более,что она была завучем, и вся школа ее боялась. После я втюрилась в соседа напротив, часами по ночам сидела у окна и ждала, когда он выйдет на балкон. Он выходил, я вздыхала, сердечко сжималось...Потом оказалось, что он выходил смотреть в окна моей подруги Наташки, соплИ, которая была младше нас на три года, но вымахала глазастой и длинноногой. А меня, оказывается, все это время любил другой мой сосед. Однажды это выяснилось. Его звали Серега. Это была та самая нелепая первая моя любовь, больная, нервная садо-мазо, которая покалечила мою душу, заставила неверно относиться к телу, оставила клеймо на всей дальнейшей моей биографии... В душевные раны подлили яду и ... Сашкины родители. Как это было - в следующей главе...
Глава 2. САДО-МАЗО.
Как-то моя подруга по переписке из немецкого городка Фюрстенвальде выслала мне картинки с актерами зарубежного кино. Актеров в те времена я в фильмах видеть не могла - совковый кордон не пропускал заграничную заразу, но на картинках из тетенек понравилась некая Джина Лолобриджида, а из дяденек...эх, имени не запомнила! Но я решила, что это будет мой идеал мужчины: светлые гладкие - челочка набок - волосы, черные брови, маленький аккуратный носик и...о, прелесть! - ямочки на щеках. В общем, типичный тип "гитлерюгенд". Вот такого типа и был Серега. Я любовалась точеными его чертами, но как-то активно мне не нравилось, что штаны у пацана свисают с полненького зада, вечно соплив был этот футболист и глаголы по-деревенски произносил с очень мягким диалектным "ться" в конце. Дерёвня! Но после его десятого - моего девятого класса Серый резко похорошел: и штаны сели ладно на кругляши ягодиц, и сопли исчезли, и гнутые дугой брови взлетели высоко-шарманисто. Выяснилось, что уже два года парень по мне вздыхает, но боялся признаться. Слишком уж недоступно-зазнаисто я держалась.
И вот все лето, каждый божий вечер мы катаемся до железнодорожного моста на велике, прячем велосипеды под насыпь, и долго стоим-болтаем на мосту над шпалами, ненавидя мошек и провожая закат. В ночь на мой отъезд в очередной пионерлагерь, на сей раз в Одессу, грубовато-сильные руки Сереги хватают меня, сжимают до колик и его красиво очерченные губы...мама дорогая! Так вот каким должен быть поцелуй!!!.. Всю дорогу до Тюмени, потом в поезде на Одессу я грежу этим ощущением - яростным, страстным, кусачим захватом его губ...
Десятый класс прошел под знаком Сереги. Мозговитый Серый без труда поступил в тюменский строительный институт. Каждые выходные приезжал домой. Наша улица была практически односторонней, через ров и насыпь для федеральной дороги - еще один ров, а потом - густой смешанный лес. Мы с Серым помыкались по автовокзальным скамеечкам, навещали пустую милицейскую будку. Но становилось невыносимо холодно. И Серега - золотые руки вырыл землянку на подходах к лесу. Так было здорово смести сугроб, открыть люк, дождаться, когда Серый принесет из лесу хворосту, и греться - млеть от потрескивающей буржуйки и объятий миленького, любоваться на то, как он ловко управляется с прутьями-огнем (ничего не знаю красивее, чем мужские руки, разжигающие огонь...) А потом еще долго вдыхать запах угля и огня, которыми пропитались шуба и одежда. Правда, отношения наши нельзя было назвать гармоничными. Не помню, с чего начинались потасовки, но всегда доходило до того, что мой любезный до боли заламывал мне руки, мы барахтались, а после страстно лобызались. Видимо, мы бессознательно нашли друг-друга: садо-мазо.
После я жутко страдала, что у нас все так странно: ведь я никогда не дралась с мальчишками, никогда никто мне не делал физически больно, а здесь - до слез, а после...И сегодня я не в силах анализировать эту нашу любовь. Эт что-то стихийно-зверинное, не иначе. Причем без секса. Может, Серега и бесился от того, что не мог себе позволить...Ведь позже он признался, что я для него была какой-то барышней из прошлых веков, чистой девочкой, мечтающей о принце и балах. Ну и чего было барышне заламывать руки?! Снова неловкость юности. Грубая неловкость. И одновременно неимоверно страстная неловкость. В отсутствии пылкости ни Серого, ни меня уличить было невозможно.
А после, к концу моей учебы в школе - его первого курса...Серого затянул общаговский разврат. Это было неизбежно. И, будучи юнцом честным, он признался, что "кувыркается" в Тюмени с другой. Что у нее огромная грудь, и он понял, что во мне ему этой груди и не доставало. Ну, у Серегиной мамы была грудь просто огроменная, а мужчины, как правило, выбирают дам, похожих на матерей...Из-за груди! Значит, все это была голая страсть, и ничего от душевной привязанности?! Судя по всему, так...Я - Наташа Ростова, увлекшаяся порочной страстью к похотливому самцу...Горе мне!
...И вот я, нашившая из розовенького ситчика модных полупрозрачных кофточек-юбочек, натерев бледненькие щечки румянами, подведя глазки-стрелочки, беленькая лента-повязочка в волосах, беленькие туфли-лодочки (мечта старпера-шестидесятника!)...отправилась поступать в Тюмень в училище искусств на фортепиано. С разбитым сердцем и желанием отомстить всем сиськастым стервам.
В первые же дни моего пребывания в Тюмени, я вдруг поняла, что в этом городе
так много мужчин, которых интересует моя скромная персона, что у меня закружилась голова! Видимо, привлекали не столько мои аккуратные миниатюрные формы, сколько провинциальная наивность и природная простота-открытость. Благо, я в период вступительных экзаменов жила на квартире с высокой мужловатой второкурсницей из нефтегаза, которая все попытки приставаний ко мне очень легко парировала. Помню, какой-то юбилей Тюмени. Ливень, как из ведра. Прячась в арке Дома обуви, играет очень крутая по тем временам рок-группа. Я прыгаю под зонт к какому-то радующемуся юноше и ловлю на себе его восторженный взгляд. Моя подруга, несмотря на мольбы юноши, скорее меня уводит. Потом за мной волочится гражданин Баку, который не понимает половины моих слов, но такие искры сыплются из его глаз, которые обращены в область груди под прозрачненьким ситчиком. "Ага! И моя грудь может нравиться" - свирепствую я, но на всякий случай даю ему неправильный номер квартиры. Он ждет у моего дома с цветами часов пять - подруга наблюдает в окно. Блюдет.
Я поступаю в училище. Проходит одинокий год. Мы с мамой снова едем на юг, там я уже работаю техничкой, за хорошенькой мной волочатся и лагерные и местные (один знаменитый тюменский актер, работающий в нашем лагере грузчиком: "Наяда! Нереида!"), я даже пытаюсь завести роман с похожим на Серегу, добрым и глуповатым пловцом из Краснодара. Мама в истерике стучит в окно палатки, боясь, что парень меня изнасилует. Теперь-то я понимаю ее страх, а тогда было даже смешно: чтоб я позволила себе секс до свадьбы?! Да ни за что! Я уезжаю в Тюмень, парень пишет мне письма на албанском - я не выдерживаю его абсолютной безграмотности, отвечать бросаю.
И тут на безрыбье ко мне приходит бредовая идея: а не навестить ли пионерлагерьного Сашку? А вдруг да что-то встрепенется - взыграет, а вдруг идиотизм позднего детства перерастет в совершенство юности? И я стучу в знакомую дверь. Он открывает. Полный столбняк. Потом фраза: "Я все эти годы ждал, что ты придешь"...Сашка не соврал. Однажды он пытался влюбиться в одноклассницу, но понял, что не может. Вот кто меня неприветливо встретил, так это его родители. Им не понравились мои румяна, мой уже тогда отвязно-нефорский видок: начес, футболка с напечатанными художниками иероглифами, наши с Сашкой закрывашки и растрепанности, когда выходили пообедать-поужинать. По их мнению, хорошие девочки так себя не ведут. И Сашка, сбитый с толку воспитанной во мне Серегой пылкостью, решил, что не все так невинно. И даже пытался...Было обидно. Естественно, я ему ничего не позволила. После свадьбы - и точка. Но ни на сей раз уже настоящие поцелуи с Сашкой, ни его бахвально накаченные бицепсы-трицепсы, ни его какие-то тупо-прямолинейные для меня тогдашней речи-понятия меня не вдохновили на подвиг "занововлюбленности". Это был слишком чужой мне человек, это была отчаянная попытка заглушить боль, причиненную мне Серегой, попытаться забыть его. Да и Сашкины скованные лобзания по-сравнению с Серегиным неистовством...Сашку забрали в армию в Москву. Я прилежно писала ему письма, надеясь на то, что таки его порядочность возьмет свое, я буду хотя бы уважать этого человека, я его дождусь...
И вот однажды всех моих однокурсниц одна тюменская красотка Людка зовет к себе на день рожденья. Всех, кроме меня. Мои любящие меня подружки, вздыхая, что предали, признаются, что таки пошли на этот день рожденья. Там узнали, что, оказывается, приглашать меня не посоветовали родителям этой девицы...Сашкины родители! Тюмень-то - город маленький! Я-то у Санькиных стариков была гулящей, развратной девицей, отвязой-нефоркой! Господи, как мне в мои 18 лет было больно и обидно! Эта девица-тупица была зубрилкой, а я блистала на музлитературе! Я не только, как она, красавица, но и умница, и я не гулящая! И думать такое обо мне! Во мне все оборвалось. В истерике пишу письмо Саньке в армию "оставайся со своими погаными предками, лавочка с товаром!", и - ненавижу весь мир, и - на дискотеках так наяриваю рок-н-ролл, что вокруг меня выстраивается восторженно аплодирующая толпа...Ни-ког-да не позволю в этом возрасте быть настолько одинокой моей дочери. Если б тогда со мной была любящая мама - все б было иначе...Но родители были так привязаны к своим садам-огородам, что не захотели, хоть им и предлагали, менять наш городок на Тюмень, и меня забросили одну в это поганое и ненавидимое мной болото...
Глава 3. ВСЕ ПОШЛО НАПЕРЕКОСЯК
Если ломки подростковости для многих - 12-14 лет, то меня, как даму позднего развития, революционные годы настигли в 18. Именно на втором курсе училища я поняла, что не хочу больше быть фортепианной зубрилкой, что способна на большее. Именно в этом году в бывшем кабинете комитета комсомола организовался клуб нефоров. Мы всем училищем ходили на "Ассу" и "Иглу" в кинотеатр "Космос", шагали разряженными шеренгами в день молодежи по Республики и тормозили - перекрывали дорогу ментам, хамя им и улюлюкая. Может, у меня все это и прошло бы быстро, если бы...после одной идиотской дискотеки один идиот меня не изнасиловал. О том, что то, что он со мной сделал, называлось "изнасиловал", я узнала позже от подруг. Я была настолько невежественна в этом смысле ("спасибо" мамочке), что не знала, что он там со мной наделал. Бог его наказал: гаду после разбили челюсть. В 2008 он умер от передозы.А я ...Нет. Я не попала в дуру, не сошла с ума, не рыдала в подушку. Из-за кого рыдать? Из-за идиота? Вот еще! Я проверилась в больнице - беременности нет, заразы тоже. Я...пришла домой к Сереге. Он посетовал, что мои нефорские похождения только этим и могли закончиться (а из-за кого они начались?!). В общем, я - испорченная я теперь рок-н-роллом девица (?!), но...та грудастая его давно уже бросила - "кувыркалась"-развлекалась с ним перед...свадьбой с другим. Выяснилось, что меня Серега все равно забыть не может. Любит. И...у нас все равно уже ничего не получилось.
Снова я убедилась, что два раза в одну реку не вступишь. Теперь уже разрешенный секс с Серегой - просто никак . Нелепые трепыхания. Отношения человеческие по-прежнему не клеились. Зато в Тюмень на гастроли приехала группа "Зоопарк", там был офигительный, без трепыханий, барабанщик. Барабанщик! Филигранно лабающий, высокий, изящный прынц! Звезда! Я сделала аборт. Вернее, я пошла в больницу после задержки, там мне дали какие-то таблетки, и я была абсолютно уверена, что, благодаря им, беременности просто не будет! Все рассосется! Потом пошла кровь - я думала, что простыла. Давай греть ноги в тазике. Узнала, что из меня кого-то выскребли, только после операции...
Наваждение с барабанщиком "Зоопарка" вместе с операционной болью (а скребли меня ни раз - было осложнение, вообще могла помереть) прошло. Остались только жалость к себе и желание, чтоб хоть кто-то пожалел. К маме не пойдешь - прибьет. Я пришла в общагу к Сереге, сказала, что ребенок был его (что, в принципе, было правдой). У того ни единая черточка не дрогнула. А я не понимала, как можно мне не сопереживать, когда я по его вине испытала столько боли и перенесла столько унижения (как умеют и любят издеваться над нашим братом, женщинами, медсестры - надо писать отдельный рассказ).
И вот, после очередной бурной сцены, прибитый Серый что-то говорит о любви (никогда я его не видела таким потерянным), я гордо и независимо признаюсь в измене, намарафечиваю рожицу, делаю два хвостика и уезжаю в Свердловск на концерт "Алисы". Кто что кому должен был простить? Наверное, и я - ему, и он - мне. И посочувствовать. Как я ждала, что он посочувствует! Но какое там в нашей безжалостной молодости...Думаю, что если б я тогда осталась, все наши с Серегой разногласия со временем могли улечься. И не такие уж и глобальные они были. Потому что он, в сущности, простил мне барабанщика "Зоопарка", как и я ему ту, грудастую. Потому что, если бы мы какое-то время потерпели-притерлись, и секс вполне мог стать гармоничным, и, как знать, может, и я бы дождалась сочувствия. Потому что страсть у нас была настоящая - да все было настоящее. Но - молодость спешна, максималистична, скоропалительна. Но - если бы да кабы. Но - столько к тому времени во мне накопилось боли и обид, настолько я еще не умела их сжигать, что я выбрала полную ото всего свободу. Сбилась моя программа - пошла на самоуничтожение...
...Хоть этот мой первый роман и был не таким романтически-красивым, как потом - с самой большой любовью моей жизни, но он был даже в своем садо-мазо яростно-искренним. Это была таки первая любовь. Я до сих пор уверена, что любовь - это прежде всего умение принять человека таким, как есть. Уж простите за изъезженную фразу. А я Серегу, как никого после, по сути, принимала. Даже не знала, как так можно не принимать любимого?! Не критиковала, не поучала, как прочих, в уже более зрелом возрасте. Я лишь как-то наивно-романтически страдала из-за наших несоответствий, выдумав себе идеальные отношения. В общем, своего первого и единственного я упустила... Или он - меня. Но вот навряд ли я смогла б, как Серегина жена, стряпать ему каждое утро свежие булочки...Он таки обыватель, а я - не очень. Серега нашел грудастую полненькую хохлушку, дуру-дурой, но очень живую и приветливую балаболку с такими же кривыми, как у него, ногами, да еще и с коттеджем (девонька была с севера). Сейчас он - начальник средней руки по строительству дорог в обладминистрации, у него две дочери...
Я потеряла Серегу - жизнь потеряла смысл. Здесь я и начала выбирать-перебирать "одного из десяти" - мне было теперь плевать, кого. Мне было плевать на это тело, которое, к тому же теперь еще и оказалось бесплодным (кто б объяснил, что после аборта может быть период бесплодия). И судьба мне за это отомстила. Ведь люди, попадающиеся тебе, отражают твое внутреннее состояние. И на мою душевную пустоту попалась пара ублюдков. Что им было до моего отчаянья?! Что вообще таким кобелям до душ человеческих?! Я с ними, признаться, даже и не разговаривала. О чем с ними разговаривать?! И во время встреч с ними и после - было тошно. Я сознательно поливала дегтем свое ненужное мне тело. Стала б я нынче себя так унижать - добивать! А тогда мне было пофиг...Благо, все было быстротечно.
Потом мне встретился вполне неплохой мальчик. Очень искреннее, даже как-то поклонно-восторженно ко мне относился парень из нефтегаза. Однажды на спор пронес меня по всей Мельникайте, прыгал в шесть утра под моим окном, кормил меня, вечно голодную, импортным компотом из ананасов (у него были богатые северные предки).... Был оригиналом: мечтал, чтоб на стене у него висело фарфоровое блюдце, ровно посередине пробитое огромным гвоздем. Он осторожно показывал меня своим друзьям, как редкое растение, боясь, что уведут. Он подарил мне кассеты "Гражданской обороны" и "Телевизора", и... угнал в армию. Но я к нему была равнодушна. Ну, да хороший. Ну, да - влюбился без памяти. Ну и что.
Я бросила училище, поступила в универ. Съездила в Питер. В Питере все было просто зашибительско. Меня рисовал уличный художник - на нас с портретом зачарованно, открыв рот, смотрели питерские романтики. А еще я целый день, прячась под крыши и в кафешки от капризных всполохов дождя, провела с таким же юным, тонким и восторженным, как я, парнем. Мы просто тусили по волшебному городу, и он рассказывал, что хочет стать гитаристом "Алисы", и обязательно станет. Я тоже о чем-то тогда смутно мечтала, но еще не могла определиться, каким родом творчества займусь. Мы нашли рок-клуб, но там никого не было, кроме какой-то тетки с лицом канцелярской крысы. Мы поржали над теткой и потусили дальше. Вечером помахали друг-другу руками... Я даже не помню его имени, но каким отдохновением для души был этот невинный флирт! После в Питере на мою безупречно выточенную задницу запал некий стоматолог, оказавшийся, как краснодарский пловец, очень добрым и не очень далеким. Конечно, он меня вычислил: я подошла к карте Питера искать какой-то мне нужный пункт, и юноша решил "зацепить" приезжую красотку - поразвлечься. Ну, давай развлечемся. В итоге стоматолог втюрился, даже готов был принять меня к себе, если я таки надумаю плюнуть на тюменский универ и приехать поступать на историю искусств в Питер.
Я не поехала: как бы я жила с нелюбимым человеком, да и слишком боялась сдавать историю архитектуры, да и слишком хороша была тюменская нефорская компания. После очень хорош был Чак - мой любовник с исторического. Я почти влюбилась в умницу-книгочея с идеальной формы ногами, умеющего красиво и искренне делать комплименты, но и его забрали в армию, и его я не дождалась... Потому что очень трудно было влюбиться "не почти". Про "одного из десяти" я не шучу. Сколько за это время вокруг меня крутилось воздыхателей разного рангу - не счесть! От Ромыча Неумоева, первейшего тюменского панк-исполнителя, до прапора из ТВВИКУ, от ПТУшного сиротинушки до...да фиг знает, кто они были. Не все ли равно, кто там до меня домогался! Да и так ли уж я им нужна была. Все - иллюзия, все - бренно...
И какое мне дело до этих межножных висюлек?! Оборванность и пустота были в душе маленькой девочки, как все барышни-книгочейки, мечтавшей об одном-единственном принце. Обыватель скажет: надо было сидеть у окошечка и ждать его. Ну, у кого какой темперамент. Я в то время предпочитала активничать. Вдруг среди этого выбора-перебора вспыхнет звездочка новой любви? Хи-хи, как цинично-пошло звучит эта фраза. Да и ладно. Мне, наверное, должно быть сегодня стыдно за ту себя? Да ни чуточки! Что было, то было. Именно в этот период разброда и шатаний в три часа ночи, сидя на унитазе в квартире у хозяйки (а спала я с ней в одной спальне, и обжористая старуха сильно громко храпела и, простите за мой французский, звучно и более чем ощутимо-запашисто пердела, поэтому я ее обществу предпочитала общество унитаза), сочинила свои первые нефорские стишки (до этого че-то там пыжилась в третьем, потом в девятом классе, но тогда сочла себя поэтической бездарностью).
...Так как нефорская жизнь била ключом, и я уже всерьез боялась стуситься-спиться-скуриться-стать пожизненным клоуном-нефором и не закончить универ, то по наивности молодости нашла один выход - решила поскорей выйти замуж. Господи, как я была не права! Ведь вся эта клоунада так была для меня гармонична, естественна, я была в своей стихии! Но - извечная боязнь перфекционистки не сделать хорошо уроки...Я решила, что, выйдя замуж, покончу с чередой "одного из десяти". Я таки обрела тихую гавань, забеременела сыном, и, как мне казалось, вновь по-настоящему полюбила. Недолго казалось...
Глава 4. ЗАБАВЫ БЕЛЬВЕДЕРСКОГО
Муж оказался самой моей неудачной влюбленностью. Прошла она быстро, а расплачиваться за нее мне пришлось горько. Напомню вам, дорогие, что замуж я вышла после первого курса летом. Забеременела за три месяца до свадьбы. По сути, родители нас поженили. Влюбленность моя в муженька начала давать трещину до свадьбы, когда он, психонув, швырнул сковородку в один угол, яблоко - в другой. Мне в моей жизни хватало мамочкиных закидонов, и абсолютно не хотелось скандалов впредь. Мне нужна была тихая гавань, черт подери! Но было поздно: ребенку нужен отец. тчк.
Муж был Апполон Бельведерский: метр 86, длинноногий качек с узкими бедрами. Пол-универа дамс, думаю, украдкой и не только вздыхало. Мне очень не нравилось, что после рождения сына я превратилась в 56 пузатых одутловатых килограмма в вечно грязно-вишневом халатике. Что, якобы ошибаясь комнатой, в нашу общаговскую часто заглядывали роскошные баскетболисточки, муж к ним выходил якобы объяснить, куда им пройти, а я сгорала от ревности и беспомощно плакала. Потом муж каждый вечер начал уходить на тренировки на бокс, при этом почему-то одевая слепящей белизны рубашку, галстук и с иголочки костюм. Но Игорюша уверял, что не изменяет. Я пыталась верить. А что мне оставалось? Но нервы он мне расшатал прилично. Именно "благодаря" мужу я научилась неистово, просто дико-болезненно ревновать. И превратилась в сопливую стоноту с в добавок к распухшему тельцу с распухшим носом...
Тут моя перманентная депрессия, длившаяся со времен потери Сереги, начала перерастать в активную агрессию. Мне не нравились наши с мужем ссоры. Из-за любой мелочи. Мы умели цеплять друг друга за слово, маты просто в комнате не переводились. Муж не разрешал мне ярко краситься, носить короткие юбки, приглашать домой подруг. Предпочитал, чтоб я (до замужества перший массовик-затейник курса!) была теперь серой мышкой, его тенью. Это меня бесило. Я терпеть не могла его леность: лекциями он пользовался моими, жрал по восемь раз в день и не мыл за собой посуду. Все по дому делала я. Стоило заикнуться, что неплохо б что-то сделать ему - в меня летел снайперский кулак.
Я пыталась самореализоваться, восстановиться, окунувшись с головой в учебу. Я заняла второе место на литературоведческой олимпиаде, собиралась пойти в аспирантуру. А еще была отдушина в библиотеке - маленький умненький однокурсник Сашенька Медведев, с которым мы часами курлыкали на разные темы, и который уверял меня, что я и теперь не лишена привлекательности, что умная и красивая женщина - это большая редкость. Ах, спасибо Сашеньке! С трудом после библиотеки я заставляла себя возвращаться в общагу. К мужу на каторгу.
В общем, я решила хорошеть раз не благодаря, так вопреки. Составили с муженьком график, и (надо отдать ему должное) начали по-очереди сидеть с сыном - ходить на тренировки. За 5 тренек в неделю (аэробика, спортивный рок-н-ролл) в течение полугода я сбросила 11 кг, и стала не менее привлекательной, чем до родов. Параллельно происходили все более бурные скандалы с мужем, пришлось отдать сына моей маме, чтоб мой псих-боксер его случайно не прибил, а я после очередного удара (драки не получалось. Гигант муженек держал меня на расстоянии вытянутой руки, и я до него просто не дотягивалась) ушла жить в комнату к его одногруппнице. Развод.
И тут муж придумал, что он теперь "чувствует, что живет". После того, как он таки собрал вещи и оставил мне комнату, я украсила дом по-своему: нарисовала своих поэтических героинь, повесила рок-н-рольные афиши, написала на стенах любимые стишки. У мужа был ключ. Он повесил на потолок надутые презервативы, написал на стене из Пастернака "О, ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б..." Это он так чувствовал, что живет. Родители мои дорогие тоже почувствовали ситуацию по-своему, по-домостроевски. Раз я не терплю мужние побои, то плохая я жена. Надо у меня забрать всю мебель. Забрали. Оставили меня с раскладушкой.
Ну, что, свободная женщина? Как будем жить? Четвертый курс универа. Учеба - коту под хвост со всеми этими разводами-депресняками-агрессиями. Аспирантура - под медным тазом...
...Судьба сама решила, как мне жить. Приехала в Тюмень с северов и поселилась у меня бывшая моя однокурсница-оторва Иринка, теперь заочница. Скрывалась от бывшего муженька, который ей проломил череп (!). Здесь я порадовалась, что мой боксер знал, куда бить, и не изувечил меня (рано обрадовалась. Пару зубов он мне после развода выбил). С Иринкой было безумно весело. Мы отрывались, как на первом курсе, а то и круче. Я снова была роскошной, безбашенной, и даже счастливой. Забытое ощущение. Но писать об этом подробно почему-то не хочется... Не то состояние души. Пока. Вот закуражит - напишу.
Глава 5. ТРИ В ОДНОМ. ПЕРВОЕ.
Закуражило. Поехали дальше...Это был настолько густонаселенный событиями период жизни, что просто держись. Во мне боролись, раздирали меня на кусочки и, тем не менее, сосуществовали три разных человека: я была мистически-романтической, восторженной графиней, влюбленной в Пашку - талантливого мультимузыканта; я была оторвой-бой-бабой, садящейся на веревочку и задирающей ноги в канкане солисткой панк-поп банды "Сублимация"; я была неприкаянно шатающейся по огромной темной ночной общаге университета полубезумной тварью, утонувшей в своем экзистенциальном горе - никомуненужности...
Первая моя ипостась мне давалась играючи. Мне абсолютно ничего не стоило свести с ума наивного Пашеньку, заполучить его всеми правдами-неправдами. Тем более, он сам этого хотел (например, я имитирую простуду - он приносится с лекарствами-продуктами, - начинает хлопотать...) Тем более, наш роман созревал и крепнул на фоне любовного треугольника: я-Пашенька-Инночка. Об Инночке нужно сказать отдельно. Это была самая неоднозначная из моих подруг, к которой я питала и нежные чувства, и чуть ли не ненависть. Не из-за Пашки, конечно, а из-за ее раздутой и вздернутой, что пузырь и дудочки волынки, гордыни.
Девушка была очень маленькой (140 см. - мне, миниатюрной, по плечо), очень страшненькой: огромные навыкате бесцветные глаза, мясистый нос с портрета малых голландцев, тонкая ниточка губ, тонкие же и бесцветные волосенки. Зажатенькое, нелепо одевающееся, больное всем, чем только можно, существо (молоко матери с рождения ей было отравой). И самое жуткое - запах. У нее была сверхчувствительная кожа, воспаляющаяся от бритв и деодорантов. Пищеварение ни к черту...Но в компенсацию за все это Бог ее наградил хорошей памятью, хватким умом, и...некоторыми экстрасенсорными способностями. Ее нельзя было назвать блистательной и яркой: слишком мешали комплексы, но диплом по эротике в "Трилистнике" Анненского она защитила с честью. Хотя, конечно, зрелище эдакой дурнушки, говорящей об эротике, внушало жалость. Но и надо было отдать должное тому мужеству и достоинству, с которым она таки преподнесла комиссии свой диплом. А мужество барышня черпала все в том же убеждении, что она превосходит толпу по - ни много, ни мало - инаковости и избранности. Инночка (интересно, знала ли она что делает мне больно? Думаю, знала) с упоением говорила, что они - она и Пашка - созданы друг для друга, что они из иной слеплены массы - волшебной и прекрасной, а все прочие (в том числе и я) - посредственности, обыкновенные и ничем не отличающиеся от толпы особи...
Ну и я ей без зазрения совести мстила за это высокомерие. Если б не она, может, я б никогда с Пашенькой и не закрутила. Но мне доставляло садистское удовольствие передавать страстные Инночкины послания Пашке, водить его к ней в гости (а на ее восьмой этаж он нес меня на руках). Инночка угощала нас голубым ликером и чем-то волшебно вкусным (ее родители в то время весьма процветали, потом, со смертью отчима, все стало куда как скромнее), показывала театрализованное представление. Я, вечно голодная, наедалась впрок, а Пашка тайно во время представлений весьма вино прикасался ко мне и пожирал меня глазами. В принципе, если отставить эту почти криминальную линию, то наши тройственные отношения были вполне симпатичны. Нам троим было о чем поговорить: импровизация на куртуазные темы с остротами, каламбурами и реверансами. Мы облазили весь город, все его закутки и переулочки, даже трубы около ЖД клуба нами были пройдены, несмотря на еще одно Инночкино "не могу" - она не умела держать равновесие. Зрелище наша троица представляла то еще. Пашка - местами кудрявая вехотка торчащих во все стороны, всю жизнь отращенных ниже плеч русеньких волос, приличный мушкетерский нос с горбинкой, девичьи, какие-то слишком кроткие (ой, как обманно кроткие!) миндалищи-глазищи с пшеничной россыпью ресниц и пухленькие детские щечки; потертые, короче, чем нужно, оголявшие сверхтонкие лодыжки клешеные лоснящиеся еще школьные (в 23-то года!) штанишки, семидесятский же пинжачек с заплатами на локтях (такой можно б было, наверное, назвать английским клубным, если б не его ветхость). Кисти рук, естественно, продолжались гораздо дольше, нежели кончались рукава. Необычайная тощесть, компенсируемая весьма развитой линией плеч, некое графское изящество в манерах, слегка - нарочито - корявое, ну и славно. Черные или зеленые котобазильевские очочки и огромный черный зонт заканчивали эту нелепую, но не лишенную оригинальности картину.
Рядом - вышеописанная Инночка, одетая в некачественно саморучно пошитые средневековые вариации: корсетные вязочки-ниточки, длинные клешоные юбки. Вехотка, подобная Пашкиной, из ее волосиков иногда тоже получалась. Не хватало деревянных золушкиных ботинок.
И я: миниатюра 82-60-90 на лодочке-шпильке, в блестючих чулочках, стрейч-бархатном платьице, еле прикрывающем зад, с мерлинмонровским макияжем и прической. Согласитесь - веселая компания...
...Мы вдвоем с Инночкой, хапанув серебряного века литературы (а мы посещали четыре года один семинар по оной и писали дипломы у одной руководительницы), общались порой чуть ли не круглосуточно. Могли до того намистифицироваться и напризывать духов, что нежданно-негаданно открывались двери балкона в ее комнате (когда не было ни сквозняков, ни ветра), что мы вдруг вместе переставали чувствовать почву под ногами во время наших длительных прогулок-разговоров о таинственном, и парили, бесстопные, над асфальтом, офигевая от общих ощущений. Я слышала голоса за спиной, ее посещали мистические видения - она сочиняла фэнтези о своей параллельной сущности...До этого спиритизма были охочи не только я да Иннка. Я болтала и с еще одной одногруппницей Машкой Кострыгиной, и мы вместе видели маленького мохнатого домовенка, бегающего по ее дивану...Разговаривали и о прочей о нечисти, вспоминая книги Максимова, крышу сносило, в голове звенело, в глазах мутилось - и появлялся барабашка. Как не явиться, когда поверили и призвали?! В общем, еще те мы были в те годы...
Наша игра с Инночкой в прятки накрылась только с моей пропажей, а потом появлением с Пашкиной дочкой Алиской на руках. Уже без Пашки - он успел завести себе любовницу во время моей беременности, получила я тем же по тому же месту. За Инночку! Утешалась я тем, что Пашкина новая пассия была далеко не красавицей: лягушачий рот, греческий нос с по-боксерски отсутствием внятной переносицы (как он любил стебаться над этой переносицей и поносить эту девицу!..естественно, потому, что уже был влюблен и не мог о ней не говорить), хиповски-идиотское выражение на этом личике (как, смачно прихрюкивая, Пашка рассказывал о том, что эта безбашенная идиотка чуть не выпала из окна, радуясь солнышку! Для него такая экзальтация была подарком. Он любил все театрально-показное. Моя сдержанность здесь проигрывала). И вечно грязно-жирные волосики этой дамы Пашка умудрился преобразить в подобную его хайру вехотку. Ну, поддаются мании подражательства некоторые очарованные им барышни. К тому же, у совершенно ординарной телки был пятый размер высокой груди (как мне везло на полногрудых соперниц!) и длинные ноги. И, несмотря на то, что девица была вечно грязно-неопрятно одетой (одна кофточка с подожженными утюгом следами чего стоила!), абсолютно примитивной балалаешницей, закончившей училище искусств, - грудь взяла свое. Виват сиськам! (Сейчас у меня весьма пышное декольте, но на кой оно мне под старость).. Конечно, играли роль и восторженное поклонение этой девицы Пашке, умение смотреть ему в рот (а рядом со мной и с Инночкой, пусть и начитанный и велеречивый, но не кончавший университетов Пашка, есть подозрение, чувствовал себя интеллектуально ущербным). Говорят, пашкина пассия еще и истеричка. Но рядом с ним, мучающим близких жуткими перепадами настроений и закрытостью, любая с катушек съедет, от его перманентного вранья у любой нервы расшатаются. Я чувствовала себя выздоравливающей, расставаясь с ним...Его нынешняя пассия родила ему сына. Не знаю, чем занимается она, а он сейчас со сломанной ногой сидит нянькой при ребенке. О чувстве ответственности за мою Алиску с его стороны не может быть и речи. Была пара жалких попыток, когда я, скрепя сердце, взывала к его совести. Но потом мне самой стало противно обращаться к нему за этими жалкими подачками. Унизительно. Ну, гениям позволено быть моральными уродами...Пусть где-то там живет.
...Инночка, к тому времени, когда я появилась с Лисой на ее горизонте, уже окончательно запретила себе все инаковое, погрузившись в православие и в учительство в школе, смиренно купила моей кукле хорошенький розовый костюмчик. Но мне казалось, что ни Лису, ни меня она, как ни сталась, не простила. Может, зря я так думаю, но, слегка повидавшись с ней перед отъездом в Нарьян-Мар, после я уже к моей сомнительной подруге не заглядывала. Все равно мне было неловко за всю ту ложь, что мы с Пашкой ей устроили. Никогда ни до, ни после я, слава Богу, не была в такой откровенно издевательски-лживой ситуации. Да и неизбежно из Инночки лезли фразы о том, что мне с моей обыкновенностью - куда там... А я лишний раз как-то не хотела их слышать.
Глава 6. ТРИ В ОДНОМ. ВТОРОЕ И ТРЕТЬЕ
Вторая моя ипостась, первую перемежающая, была жуть как экстравагантна и, уж если честно, безбашенна, как никогда. На тюменском наречии это звучит как: "А хули нам свободным бабам!" Собрались три эффектные разведенки - я, Иринка и Дашка. Все три - филфаковки, нефорки-панкушки с вполне осознанной, не ранней и побитой молодостью. Организовали панк-поп группу "Сублимация". Ирка жила со мной в одной комнате в общаге, которая мне досталась после развода с мужем. Творилось и в этой комнате и во всей общаге такое... По гороскопу Ирка - знак огненный, вокруг нее все горит. От моего паласа, на который она, поселившись, сразу уронила раскаленный обогреватель, до пылающих мужеских сердец, коие воспламенялись, как спичка, от одного ее присутствия.
Никогда ни до, ни после, у меня так круто не начинался день. С утра Ирка ставила винил с "Шизгарой" на полную катушку, вопя "май беби Шизгара!" еще громче винила; распахивала окно на полную катушку, усаживалась в тельнике с голыми стройными ножками на это окно и "начинала рисовать себе глаза" и смолить "сигарет с ментолом". Мы скакали по комнате галопом, перебирая нехитрый гардероб, и умудряясь каждый день по-новому че-нить нахлобучить-совместить. Так как Ирка была с северов, то у нее было кое-что и погорячее: ослепительное кружевное белье, новомодные колготки...Вторыми она щедро делилась со мной. До сих пор помню это поросячье-визгливое счастье - лоснящаяся прелесть на моих ножках...Совершенно спокойно по вечерам готовились разносолы: фиг знает, откуда брались продукты. Потом невесть откуда на нас сваливались друзья или мы абсолютно сопонталыку куда-то сваливали. И в общаге нашлись пацаны - Ирка зажигала с кудряшом с исторического, с которым они затопили душем весь стояк и кидались друг в друга котлетами. Потом он смотался в Америку - тесно этому проходимцу-авантюристу было в Тюмени. Я проводила время с кадром из...сельхозакадемии. Как он в ТГУшную общагу попал - тайна. Мне нравилось его косноязычие, косоглазие, полное личностное бесцветие и неверие в то, что такая, как я, может что-то чувствовать к такому, как он. А мне это и нравилось - его ступор и тупость. Отдыхала от умников.
Параллельно у Ирки была неземная любовь к моему красавцу-однокурснику, двухметровому кабану с бритым кочаном головы, невыносимому интеллектуалу и, как говорила Ирка, невыносимому же половому гиганту. Я пыталась спать, когда они у меня под носом на полу орали, сопели и...ну, в общем, понимаете.
Дашка тоже однажды посетила мою комнату с двумя братцами-южными породистыми красавцами-жеребцами. Эт был уже не первый мой опыт созерцания группенсекса. Но участвовать в этом я не хотела, наслаждения это зрелище мне не доставляло. Много мяса - не более. Я таки, несмотря на циничные обстоятельства жизни, в душе была девушка утонченная, интимная, с налетом романтического флера, и грубые животные забавы, исполнение сакрального ритуала по-очереди то с одним, то с другим, мне были неприятны.
Однажды народ ваще загнул. Я чет немного подустала от гулянок - не могла неделями бухать, как прочие - ушла смотреть телевизор к юристу, знакомому по этажу. Этот мальчик-одуванчик был круглым отличником, картежником, и у него чуть ли не у одного на этаже был телевизор. Иду проверить в комнату, как там наши гуляют - застаю отличную картину: девки трясут роскошными бюстами-вьются вокруг нашего же чела со стеклянными глазами и голой неожиданно для белобрысого парня курчавой, черной волосатой грудью...Потом они куда-то ушли дальше веселиться, а я не обнаружила ключа от комнаты. Осталась ночевать у этого одуванчика. Он мне выдал безупречное белье, и долго ерзал на своей скрипучей кроватке. Я ему сказала, чтоб не боялся - не изнасилую. Мальчик успокоился и заснул. Теперь он президент одного из крупнейших банков.
А еще мы посещали заведение под названием "изба". Там, говорят, безвылазно, сутками зависала вся нефорская шушера Тюмени. Принадлежал домик, по уши ушедший в землю, все тому же моему однокурснику-интеллектуалу. Там перманентно что-то пили, определенно что курили и варили. Там я попробовала некую кашу из каких-то стеблей, с которой меня не по-детски торкнуло, унесло, накрыло и еще чего-то там. Помню, как цинично мы вели себя с Симсоном, прославившимся позже тем, что ограбил банк жены губернатора и скрылся. Я наконец-то увидела, как этот супермальчик выглядит без ста одежек. Он даже летом ходил, подобно капустному кочану, потому что страдал жуткой астенией - плеч у смазливого еврейского юноши не было.
Там же мы впервые начали водить разговоры с Джексоном, лидером сегодня легендарного "Чернозема". С этим челом мне всегда было здорово и смешно трепаться. И что бы кто бы не говорил, дальше ржача у нас дело никогда не заходило. Хотите - верьте, хотите - нет. Ну и зря не заходило, конечно. Пашка меня ревновал к Джексону, ему навешали, что заходило, что Алиска - дочь Джексона. Так что лучше б уж мы с Джексоном переспали - хоть бы все было взаправду, было б в чем меня уличить...Но я не имела привычки изменять своим мужикам тогда, когда всерьез с ними что-то затевала. Своеобразный кодекс чести... Да и в душе я всегда оставалась той самой романтический барышней, всег-да...
...Легенд об избе по сей день ходит немеряно. Говорят, что Ирка с друзьями летом голые вокруг избы бегали, из колонок брызгались и на столбы забирались. Типа Ивана Купала отмечали...
А еще были репетиции и записи песен у Джаггера, лидера "Центрального гастронома", собирание после оных бычков по обочинам луж, блистательное единственное выступление наше с "ЦГ"...На саксофоне играл один из нынешних депутатов городской думы...
А когда Ирка уходила ночевать к своему любименькому, я оставалась одна в пустой квартире, и на меня нападало отчаяние...Я ночами бродила по темным коридорам общаги (тогда экономили на освещении), забивалась в какой-нибудь самый тупиковый и самый глазвыколи угол (а я еще в девятом классе жуть как любила ходить по темному-притемному лесу, на ощупь продираясь сквозь паутину, сухостой и заросли крапивы) и...рыдала там, как белуга. Потому что довела себя этой неправильной жизнью до мерзейших мук совести. Потому что алкоголь - прямой путь к депрессивным мыслишкам. Потому что чувствовала себя такой несчастной, что просто хоть вешайся! Все - обида, все - несправедливость, все - отчаяние...Ай, плохая я девочка! Ай, не имею права так жить...
И я, закончив четвертый курс и пожив вольно полгода, ... пошла по лесам. Мужа искать - возвращать. Мне сказали, что он подрабатывает в каком-то загородном лагере - я и пошла его искать. Натыкалась и на домики каких-то отшельников, и на какие-то роскошные санатории с лебедями в прудах. И под деревцем сидела - песни все любимые переорала...И ведь я его нашла, мужа! Чет ему сказала. А он - чужой-чужой...И тогда я пошла ва-банк. Муж к тому времени лагеря отлагерил, устроился детсад сторожить. Я сделала свою фирменную мерлинмонровскую причу, одела обрезанное по нехочу свадебное платьице, навела безупречные маникюры-макияжи...Ну, все, как надо, чтоб мужик выпал в параллельное пространство. Муж выпал. Прям тут, в детсаду на кроватке. Вернулся еще на один примерзейший год. Дабы уже окончательно и самому убедиться, и меня убедить, что вместе нам жить не стоит...
Глава 7. ТЬМУ-ТАРАКАНЬ
ПРОЛОГ
Со времени моего развода прошло 13 лет...
...Не секрет, что с годами лэди не становятся привлекательнее, а их сексуальная энергия уже не желает выливаться на всех окружающих мужчин вместе взятых. И это нормально: твой разум заставляет быть в пристрастиях избирательной. Тело - признаемся честно - уже не так свежо, как в юности, а потребность в "хо-хо" все не исчезает. Пожалуй, ты даже чувствуешь, что могла бы обслужить полк солдат, как в анекдотах о Екатерине. И тут - идиотское противоречие: чего хочет зрелое тело, того не желают зрелый дух и зрелые мозги. Остается нам, грешным дамам в полном соку, либо плюнуть на интеллектуаьно-теософские заморочки и броситься, сломя голову, во все тяжкие, соблазняя красивых мальчиков, либо писать эти самые дубовые эротические романы. Конечно, стоит дожить до блаженной старости, когда уже нужен лишь друг, который принесет чашку воды. Блаженное нехотение в преддверии близости к Богу! А пока - да простит Всевышний! - ты - раба своего бренного тела, которое навязывает сны с "оригинальными" мотивами и флюидирует на живую красоту мужского тела...
...Аквилон усмиряет ум, трансформируя его в некрофильскую легенду о святой Лолене. Греешься под теплым пледом, помешиваешь угли в камине, слушаешь благодушно курлыкающего Пейджа и представляешь себя на ее месте: летящей в межгалактической пыли в белом саване. "Я лечу нетленный с призрачной Лоленой". Лелеешь и холишь это чувство: ощущение усталости после дневной гонки, когда еще не родились желания, и нет ничего вокруг, кроме благодати обволакивающего тебя тепла. Но уже где-то под ложечкой рождается раздражение. Ты себя слишком хорошо изучила. Завтра - проклятый выходной. Ты полдня будешь нежиться в свежих, атласно скользящих простынях, потом - в усыпанной теплыми ароматами трав ванной, и к вечеру почувствуешь себя бодрой, отдохнувшей...никому не нужной!!! Годами затянувшейся оскоминой твое тело будет истерически требовать чьих-то рук, глаз, и пр., и пр . Долбанная плоть! Почему некоторым таки дает Бог фригидность?! Заслужили, должно быть, покаянием и воздержанием в прошлых жизнях!
Хватит ныть. Сегодня ты чертовски устала: на лету подхватываешь пробегающего котенка и, шаркая тапочками, волочешь его и свое тело в постель.
ЧАСТЬ 2. "ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОПРАНИЕ!"
Какой-то священник в их закардонном фильме сказал неожиданно мудрую среди прочего тупняка фразу "если хочешь посмешить Бога, расскажи ему о своих планах". Ни прохлады простыней, ни утренней ванны - фигу с маком, простите за мой французский!
- Я приехала из Успенки, собирайся, дуй к Демону, вытащи меня и Бармалея отсюда! - надрывно из трубки (в полпервого ночи!) продирается в твои мозги неугомонное чудище в рисующих подобие глаз очках, с неимоверным деревенским прононсом - твоя старая, закадычная, имеющая право заявиться хоть за полночь хоть к утру подруга:
- Бармалей тут решил таблеток наесться - помереть! Ниче с ним сделать не могу! Спасай! - верещит это пьяное, но такое родное чудовище вполне натурально испуганным голосом.
Господи, вот расскажи кому - не поверят: в твои горбом нажитые почти 37 (под сороковник! Как это трудно понять все еще молодящейся, нелюбимой, несостоявшейся... Хватит ныть! Не какой-нибудь Маяковский, чтобы стенать о несбывшемся...) ты ловишь такси, мчишь по давно забытому адресу...Пивные лужи, сигаретный смрад (как это говорится: насмолили или накоптили? Да, пожалуй, и то и другое), невнятное дребезжанье гитары, маты десять лет назад сошедшей с ума мамы не менее сумасшедшей молодой пары. Ты в сомнительных гостях. Содом и Гоморра. Отличное начало выходных.
ЧАСТЬ 3. "ФИ, ЮНОША!"
Обстановочка - "что надо": танки противника не пройдут, в грязи потонут (ну, ты тоже для красоты картинки насочиняла про камины и атласы, но пыль с мебели все таки стираешь. Иногда). Публика - соответствующая: яйцеголовый Бармалей, накануне состригший свой роскошный хайр, дабы шокировать зрителей; подруга твоя Кузя - пока еще на ногах, но строй непочатых двухлитровых с синенькими и красненькими этикеточками пивных пластиков говорит о том, что все пойдут до победного конца; та самая молодая пара - неугомонные гермафродиты и...Господи! Снова какой-то незнакомый вьюнец самой типичной тюменско-татарской наружности, да еще в отвратительно устаревшем притеплом свитерке с допотопным - шалью - воротом, ни о чем не говорящая стандартная стрижка и слишком полные плотоядные безвольные губы. Тупо молчит, изредка дергает гитарную струну. Фи, юноша! Вы не в моем вкусе, посему получайте бисер колкостей. Наверняка - раз оказался в этой квартире - недавно забичевавший тип. Хотя, когда поднялся и приосанился, - фигурка кукольная. Ладно скроенная тупица. Все равно - фи! Да еще женат. Идеальная троица: Миша-Маша-сыночек Максим. " МММ бережет ваши вклады!" Абстрагироваться от воплей парочкиной маман, ругающей тебя на чем свет стоит за твои хождения в клозет, нет ни мОчи, ни особого желания. И мы уходим в не менее экзотическую, перманентно находящуюся в состоянии ремонта квартиру Бармалея. Миша-тупица, проявив неожиданную наглость и прыть, увязывается за мало знакомыми нами...
Часть 4. "ПРИШЕДШИЙ ИЗ ТЬМУ-ТАРАКАНИ"
Описывать дальнейшие события не имеет смысла. Батареи вино-водочного стекла, сменившего пивной пластик. Откуда-то появившиеся молодые люди, работающие на мифическом аккумуляторном заводе, перемежающие рассказ о стабильных доходах на заводе и отнюдь не конвейерной его сути показом попки в трусиках стрейч (у меня - старушки - гомерический хохот. Впервые вижу мальчика в стрейчах с практически голой задницей. Уродливейшее зрелище на мой эстетизированный взгляд). Оказалось, бывший стриптизер. У него этот жест - профессиональный. Бедняга. Пламенные, с обильным проливанием слез речи: "Бармалей, мы тебя любим, ты должен жить!" Катастрофическая нехватка стульев. А - чем черт не шутит! - присядем к (какому все таки бально-танцевально стройненькому) Мише на коленки...
...Черная-черная временная воронка (мадам, вы пьяны! Ну, раз несет и засасывает - отдайтесь трацедентным заморочкам. Даже любопытно, к чему приведет это крези). На дне колодца - непроглядное не то европейское, не то какое еще средневековье. "Ты пришел ко мне из настолько прошлой - второй или даже первой - жизни. Вот развяжу с тобой кармические узлы - и освобожусь от мужского ига" - шепчут уже не мои, а чьи-то немного вверху и слева губы. Я же - на дне колодца. Пусть откровенничает это мое подобие. Во-первых, по трезвянке я б не решилась на такие откровения, во-вторых, он же тупой - все равно ни слова не понимает. Тьму-таракань. Допотопное чудовище с мягкими и жадными губами. А глаза - миндалинками, оказывается. И очень нежный, изысканный рисунок подбородка. Пастернак в миниатюре. Тип из недавнего сна, где он меня целовал, подняв забрало. Садил под платан, пронеся на плечах по широкой лестнице инков. На немой вопрос к небесам - в этом сне: "Почему не разговариваем?" Ответ небес: " Зачем разговаривать? Не первую жизнь встречаетесь"...
ЧАСТЬ 5. "НАКРЫЛО" и "ОТПУСТИЛО"
Черти по-своему отреагировали на эту встречу (надо меньше пить): мой избранник уронил меня с пьедестала. Буквально. Я взгромоздилась на улично-тротуарный вазон, дабы одарить спутника высочайшим поцелуем, - не удержалась - и грохнулась затылком об асфальт. С помощью вскруживших мою голову миндальных глаз и неверных пьяных жестов. Смягчили падение зимняя шапка и алкогольная везуха.
...Этот роман оказался быстротечным. Срок ему - полтора месяца от силы. Миша, действительно, оказался до неприличия туп, и даже - надо отдать ему должное - сам осознавал это. Татарско-женское его трудолюбие принесло свои плоды: мой дом однажды был вымыт во всех углах (чего за восемь лет моей жизни в нем ни разу не случалось настолько глобально), в два дня заменены обои, я отдохнула от приготовления блюд. Правда, жили на мои деньги и почему-то Мишу это не смущало. Готовил вкусно, сексом занимался самозабвенно, несмотря на очень скромные данные (таких называют мал да удал. Ну, таки гибчайшее тело танцора, пластический дар и принадлежность к музыкальному племени - Миша был каким-то там гармонистом по образованию - делали свое славное дело), но пил настолько безбожно и так себя отвратительно-истерично при этом вел, что меня надолго не хватило. Когда пьяный Миша в очередной раз закатил мне сцену (при том, что я спокойно выслушивала его обличительные речи), я просто ему сказала, что лучше расстаться. А истерика его заключалась в следующем: его друзья - тот самый гермафродит и иже с ним - возмутились, что он, однажды получив деньги за халтуру, истратил их не на пьянки с друзьями, а на одежду для себя и для меня (друзей всю жизнь одевают и кормят жены, и для них это - норма). И вот получается, что он мне нужен для удовлетворения моих материальных потре...в общем, катись ты нафиг, Миша, до встречи в следующей жизни. Не дай Бог встретиться. Надеюсь, кармический узел таки развязен. Я тебе все прощаю, Миша. Прощай и ты!..
ГЛАВА 8. ОБАЯНИЕ, БЛЯ...
Наивно полагая в мои мистические 37, что Миша был последним кармическим, я менее наивно, даже достаточно здраво знаю сейчас, в мои преданные 40 лет, что карму заберет только мой Гуру, если проявит милость - даст инициацию. За прошедшие три года у меня уже, в отличие от буйной молодости, увы, выбора "одного из десяти" не было: тело расплылось, второй подбородок подпортил личико, 68 килограммов не красят меня так, как 48 в лучшее время. Ну, я таки осталась яркой особой - харизьму-то никуда не денешь, и время от времени мне таки "везло" на непродолжительные влюбленности, еще реже - романчики с постельными вариациями. Последних случилось всего-то в количестве четыре, три из которых были редкостно нелепы. Наверное, Господь мне отомстил за то, что я позволяла себе опуститься до мужчин ниже меня по сознанию. От тоски, конечно. Ведь и в мутных душах можно найти искру божью, и я, прощая неважнецким моим партнерам их тупость и некрасивость (полные, недалекие мужчины! Жуть!), пыталась лелеять в них зачатки достоинств. Но об одном моем, увы, так же, как и прежние, обломном романе хотелось бы написать.
Это был блицкриг. Где-то спустя полгода после Миши, когда началась серия моих дружеских хождений по друзьям из Живого Журнала. Мы, списываясь, намечали места дислокации, и встречались то в барах-ресторанах, то в гостях у художника Глухова, то на рок-концертах, то совместно продолжали какой-нить поход на открытие какой-нить выставки художников, выступления поэтов и прочих перформансов. Я вновь, как в молодости, обрела достойную компанию бухариков-творцов и интеллектуалов, с которыми было о чем и углубиться-поболтать, и поржать. Выходные не проходили даром, праздники превращались в растянувшееся на пару-тройку суток застолье. Ну и, само собой, образовывались по пьяной лавочке открытия сердец, возникновения симпатий и прочие дружеские и не только лобызания.
И вот в один из таких буйных праздников случилось это: нас с ним посадили рядом, мы согрелись граммами и ...устроили просто показательное выступление для прочей публики. И у него и у меня - шило в заднице, острый филологический язычок, подразвязанный спиртом, веселый легкий нрав, дар импровизации - все, что нужно для сольно-дуэтного выступления. Наш дуэт очаровал прочую публику. Народ решил, что мы созданы друг для друга. Мы были не против. Ушли тихой сапой к нему домой, продолжили развеселую ночь с игрой в слова и заливистым смехом, даже не нужно было постельных сцен - нафиг они взрослым дядьке с теткой! Для меня он был глотком свежего воздуха, возвращением на круги своя. Господи, неужели ты мне дал человека, с которым просто интересно и здорово быть рядом! Легко. Очень легко. Ни ревности, ни зажатости, ни каких-то еще глупостей.
К нему приходила после нашей с ним проведенной ночи любившая его врачиха, мыла полы и стирала (в его шикарной творческой квартире был извечный творческий бардак), изливала мне душу: мол, она хочет от него ребенка, а ему дети не нужны (как он говорит, в доме хватает "пассажиров": в одной комнате живет православная старушка-затворница мать, в другой - взрослый сын). К нему приходили наши общие друзья, и мы вместе продолжали пивную эпопею. Меня тогда много просили петь, и я радовалась, потому что петь люблю, именно людям. Его лучший друг приводил одноразовых девиц, которых я своим интеллектом и язычком повергала в ступор, и моему обожаемому это очень нравилось - веселился от души...
Не было ничего традиционного: никаких там ухаживаний, подарков, признаний. Я просто звонила ему - приходила, мы легко и витиевато проводили время. Он - филолог, поэт, профессиональный фотограф, некогда сделавшей совершенно бескорыстно фотосессию моей группе. Бывало, спасал меня от безденежья, давая бабки в долг, но все это было до нашего сближения... Сейчас же, параллельно мне была та врачиха, меня она не смущала. Он ругал меня за жиры (человек пол-жизни снимает обнаженку, а тут я со своими депрессивными наростами), крича шутовски: "Не жрааааать!" Были и фотомодели - безмозглые, топорно формулирующие куклы - куда им до меня?! К нему на руки садилась другая моя знакомая. Ерунда какая!.. Все продолжалось минимально недолго. Дай Бог, недели две-три. Но как я привязалась к нему! Каждая моя клеточка, каждый мой день пели о нем, благословляя нашу встречу, я думала о нем неустанно, не могла отпустить - так привязалась, такое испытывала счастье от ощущения присутствия рядом с моими его энергий, легких, ненавязчивых, теплых...
Трещина пошла сразу: наша общая знакомая (возможно, любящая его до сих пор, когда-то испытывавшая к нему страсть не без взаимности) сказала мне между дел, что он от меня отнекивается. Мол, она ему говорит, что мы созданы друг для друга, а он, отмахиваясь: "Только не она". Не хочу быть обузой тому, кому не нужна. Хочу, чтоб меня хотели и ценили. Иначе - зачем?! Наша общая подруга говорила, что не надо отступать, что надо бороться за свое счастье. А я не хотела бороться. Я впала в очередную депрессию (мне только дай повод). И решила, что нафиг уеду жить из Тюмени. Куда-нить на Кавказ. Сочинила с горя такой стишок, посвященный ему:
А КОГДА Я УЕДУ...
А когда я уеду, когда надо мной
Всколыхнется платана надменная спесь,
Теплым бризом вздохнет очумевший прибой
И прошепчет: "Ну, вот! Наконец-то ты здесь!",
Вот тогда в твое сердце вонзится кинжал
Беспричинной тоски и немой тишины...
И ты станешь искать рецептур и лекал
От щемящих немот - для любви пелены.
Ты друзей позовешь, ты утонешь в вине,
Ты посмотришь на самое донце души,
И внезапно и странно вздохнешь обо мне
Просто скажешь: она. И - емэйлом: "Пиши!"
Ты приедешь. Мы к морю, обнявшись, пойдем,
Ошалев от внезапного "ile de beaute".
Ты вернешься ко мне. Мы с тобой заживем
В тихой гавани грез... В неземной красоте...
...Тут как раз подвернулась поездка на юг - в Крым, на семинар учеников моего мистика-учителя. И я, лежа на полянке, окруженной вековым можжевельником, глядя на великолепный абрис горы Айя и слушая шум близкого прибоя, вдруг поймала себя на том, что вспомнила его фамилию и удивилась, что вообще вспомнила. Кто такой? Зачем? Спасибо, Крым, что излечил боль...
Приехав в Тюмень, я просто не позвонила ему и не пришла. А он из разряда тех, кто сам не пойдет. Будет сидеть, топить в вине, вспоминать...Или не будет. Я ведь так и не узнала его толком. Я погрузилась в преданное служение. Как могла, иногда узнавала о его житье-бытье. Говорили, что он завязал часто пить. Что - один. Что вот отметил день рожденья - снова запил...Что у него кризисные долги, дела пошли на спад...Однажды пару лет назад на дне рождения общего знакомого я увидела его под тяжеленьким шафе, он меня облобызал, в очередной раз окунув в свою светлую ауру (хоть он сколько пей - свет его души от этого не померкнет) и сказал, что я зря тогда пропала, что вот он скоро поедет в Чехословакию и будет оттуда посылать мне деньги во спасение. Ну, пьяный бред...Как бы мне тогда не хотелось в это верить, вспоминались слова общей знакомой и не верилось. Так и не уехал, кстати. Прошло еще полтора года.
Недавно случился концерт старых пункеров, и я решила вспомнить недавнее прошлое - прийти пообщаться с народом. Он там тоже был. Милейше мне улыбался, мерзейше меня фоткал, по-светски пикантно преподносил мне свежие светские новости...Все та же легкая, обаятельная поскакушка, к которой меня тянет, как магнитом. И лучше б мне с ним не пересекаться, чем встречать и после снова с ума сходить...И ведь только чтоб с ним увидеться я пошла еще на один постновогодний концерт, мазохистка, блин! И он снова был, вонючий и пьянющий в друбадан, но, мне кажется, что даже когда он будет блевать, я его блевотину спокойно уберу и поцелую. Не знаю, почему. Потому что это - он. Вот тут-то я ему и рассказала про ту мою обиду, про те слова нашей общей знакомой. Он вполне искренне сокрушался: "А кто она такая? Почему ты слушала ее?! Да и сейчас какое это имеет значение?!" И рассказывал, нес про то, что был влюблен в меня еще в университете, а я его не замечала, будучи эдакой Жанной Агузаровой, что вот эта дама (которую тискал весь концерт) - постаревшая красотка просто, а я - душа. И ему плевать, тонкая я, или толстая, потому что для него я - душа и талантище (как он хвалил мои стихи тогда, три года назад, если б я смогла вспомнить, как хвалил!..)...Тут же ему позвонила какая-то "хорошая девушка", я ему отдала последние деньги на бутыль коньяку, чтоб завтра не было так плохо, как рассказывал, и он подался к своей хорошей...Высокий, верткий, красивый, несмотря на перманентную пьянь, фейсовую обрюзглость и хвостик седых лоснящихся волос. Обаяние, бля, как бы он сказал...А ведь если б он сбылся, это б и была сбыча всех моих мечт...