Аннотация: Никаких коммов ни от кого не вымогаю. сама временами редкая лентяйка. Захотите что-то доброе или дельное сказать - милости прошу. Разумная дельная критика тоже приемлема в любых количествах. :) А дятлы пусть соревнуются на деревьях.
Катарина
- 'Вот слухайте, честные люди, сказ о Белом царевиче! Жил-был царь, и была у него жена. Родила царица сыночка, да не простого, а волшебного. Силу тот царевич имел богатырскую, светлый ум и любящее простой люд сердце. Прознали о том лютые враги, подкупили мамок-нянек и королевского спальника, тайно выкрали они царевича и убили, а заместо дитяти звереныша подсунули.
Увидали царь с царицею зверя в пеленах царевича, плачут-рыдают. Под конец порешили они отпустить зверушку восвояси, а всем объявить - мол, умер царский сын от неведомой хворобы.
Долго ль времени аль вскоре, царица загоревала, перестала есть-пить. Зовет к смертному одру мужа. Говорит ему: 'Супруг ты мой любезный, покидаю тебя навеки'. А царь стоит, слезами умывается.
А государыня продолжает:'Вижу я, нет у нас детей, ты уж стар. Поклянись мне Милоликою и Ярославом, что поставишь заместо себя на трон только беловолосого юношу, Белого царевича'.
Царь крестом и благодатью небесною поклялся. Царица смежила очи' Царь послал дружинников искать...'
- Что, спиногрызы, рты пораззявляли? Опять от дела лытаете? - раздался в темноте голос Нагибы. - Вот ужо я вам! Ану-ка, пшли по местам, охламоны! Еще чего удумали, а вдруг корабль варежский подходит али акцызники крадутся! Кто вам, дурням, позволил у печи собираться?!
Стояла весна. Если далеко в низине, ближе к западу, кое-где уже начали робко пробиваться первые голубоватые пролески, и березы только-только набухли скользкими почками, то у нас в горах над морем уже посюду цвели сиреневые крокусы, лимонно-желтые карликовые нарциссы и намечались бутонами дикие тюльпаны. На подступах к скалам отчаянно и яростно вопреки буйным ветрам зеленел утесник, желтел дикий кизил и кустики 'невесты'* (одними из первых цветут пышными розово-белыми цветами, за что и получили название - 'невеста'), в воздухе стоял неумолчный птичий гомон. Весна. Пришла весна.
Даже не выглядывая за окно, ее можно было узнать по тому, как оживились в нашей хижине суровые 'братцы', Ароэновы 'глаза и уши', готовясь к привычной работе. Оживился и мой наставник, гоняя вашу покорную служанку сверх всякой меры и насмешливо уверяя: 'Потом все окупится'.
Насчет 'потом' - не знаю, а вот сейчас я поняла - горячие деньки на папином дворе можно смело почитать отдыхом. В самом деле, у отца работали сметливые конюхи, крутобедрые подавальщицы, шустрые половые, отличная кухарка и выводок помощников-поварят, а я лишь подсобляла отцу на кухне, да изредка - если отец не хотел лишних глаз и ушей - приносила-уносила яства в отдельные кабинеты, окруженная почтением: как же, их удостоила сама любимая дочка хозяина!
Здесь же я была - и тебе подсыл-ученик, он же повар, и подавальщица, и мойщица посуды тоже. Мои товарищи исправно кликали меня парнишкой, Легостаем, называли за глаза 'он', хотя на губах нет-нет, да и заиграет легкая усмешка. Зато от посторонних 'братцев' из других товариществ, зашедших по делу аль без дела, мигом оттирали широкими спинами и усылали подальше с надуманными срочными поручениями.
Постепенно я свыклась с постоянным обществом 'глаз и ушей', пропиталась духом мужской дружбы и взаимовыручки. Тело загорело и высохло, пропал напрочь намечающийся от сытой трактирной жизни первый жирок, мышцы стали гораздо сильнее и гибче.
Я научилась ступать так, что ветка под ногой не хрустнет, камешек вниз не упадет - кралась в потемках неслышней кошки, карабкалась по скалам ловчее горного козла. 'Братцы' натаскали метко бросать нож вслепую, на звук, и прицельно стрелять из лука.
Я стала своей среди них, и уже почти никто не вспоминал, что я девица - звали со всеми пить брагу, идти в ночь на дело или отправляли на разведку в город наравне с остальными. 'До ветру' и купаться в баню я ходила тайком, в одиночку, в 'тяжелые дни' Нагиба молча отправлял Легостая в город к своей знакомой, якобы по секретным делам береговиков, никому и в голову не приходило удивляться такому порядку вещей.
Я жила, как все молодые контрабандисты, с одной-единственной разницей: двух парней, моих сверстников, частенько обряжали на городские задания девушками, меня - ни разу. Приказ Ароэна.
Довольно долго я не понимала, почему это когда над главой Берегового братства некоторые втихомолку подсмеиваются, особенно из чужих ветвей товарищества, иной раз вроде бы и не обидно, старшой 'глаз' белеет и невольно хватается за нож.
На прямые расспросы Нагиба досадливо пожимал плечами, либо, не говоря лишнего, заваливал по горло спешной работой. К лету я наловчилась сторожить погрузку-разгрузку кораблей, уходить от преследования и подслушивать важные новости по кабакам. Отучилась и расспрашивать о загадочном Ароэне, тем более, видела того достаточно редко и всегда по делу - сообщить о вылазках властей или там о пришедших в порт кораблях варваров.
Прошло лето, наступила промозглая осень и сырая зима. За ним вновь пришли короткая тревожная весна и жаркое удушливое лето. Я всем примелькалась; щуплая фигурка, не требующее бритвы лицо и волосы цвета корицы давно не вызывали удивления. Плечи мои раздались, скулы заострились, ладони покрылись твердыми мозолями. Несмотря на общую худобу, грудь под кожаной туникой приходилось бинтовать все туже и туже. Я понимала: вечно обман продолжаться не сможет, не рано-поздно Легостая постыдно разоблачат.
Ароэн меня словно не замечал, обтекая при случае, словно могучий речной поток встречный валун на дороге. Я не возражала. Я для него пустое место - не кум, не сват, не мать-сестра. Так... посторонняя помеха, навязанная кем-то полузнакомым.
Неожиданно все изменилось.
Меня вызвал старшой и долго рассматривал, не говоря ни слова. Я уже стала нервничать, покрываясь багровым румянцем тягостного смущения. Вроде б никаких грехов за мной не водится: дозор ни разу не проспала; акцизников на днях увидела, всех наших вовремя предупредила; одним словом, совесть моя чиста, аки белая голубица при храме Милолики.
Тем временем Нагиба оторвался от созерцания, пожевал губами и выдохнул:
- Собирай шмотье.
- ?
- Ароэн кличет наверх.
- С чего бы это?
Старшой тяжко вздохнул:
- Там узнаешь.
На входе меня перехватила Жая и бегом потащила во внутренние покои с ликующими словами:
- Делаем из тебя девку!
- Но как, зачем?? - я пискнула, на бегу вырываясь из ее медвежьих лап. Безуспешно. Думается, славную тетушку Жаю следовало задорого продавать на борцовские схватки. Во всяком случае, тех задохликов-поединщиков, которых выставляли прошлым летом на городской ярмарке против зевак, наша красавица сделала бы одной левой. Уверена, будь у нее нерадивый или гулящий муж, она смогла бы шутя отходить его оглоблей что хворостиной, с нее станется.
- Быстро! - Жая ретиво намыливала и втирала в мою несчастную головушку мази и благовония с остервенением, достойным лучшего применения (про платные бои я, кажется, уже говорила). Спина, руки, грудь и живот - по-моему, она решила драить меня до дыр.
Пахучее масло, мыло, душистая глина, какой-то серый, резко пахнущий порошок, цветной песочек, опять мыло, травяные споласкивания...
- Поглядись-ка в зеркало! - Жая горделиво повернула меня к стене.
- Батюшки-светы!!! Не может быть! - в зеркале стояла прежняя Катарина - похудевшая, неуловимо повзрослевшая, но вполне узнаваемая. Даже волосы за два года вполне отросли.
- О, как! Красапета!
- Но тетушка Жая...
- Уже и тетушкой стала - вот лисичка... - Жая от избытка чувств притиснула меня к широкой груди, выдавливая из легких тугой воздух.
- Не надо!! - полузадушенный вопль с трудом прорвался сквозь крепкие объятия.
Жая отпустила мое хлипкое вместилище души, давая возможность перевести дыхание.
- Радость-то какая!
Я заметила слезы на щеках толстухи. Рявкнула:
- Да что случилось?!
Жая взглянула на меня с искренним удивлением:
- Ты не знаешь? Нагиба тебе не сказал?
- Нет...
Жая расцвела:
- Потайными путями из темницы дошло письмецо твоего разлюбезного батюшки.
Потоком полились непрошенные слезы. Наконец-то весточка! Я утерла соленую влагу со щек и бросилась ей на шею:
- Говори! ...Батюшка, как здоровье, где сейчас пребывает?
- А что говорить-то?! Ты у нас заневестилась, Ароэн вон тоже который год дурака валяет - Захор выдает тебя за него замуж.
У меня появилась мерзкая слабость в коленках, внезапно подкосились ноги, и я села прямо на ковер.
- Он же... Батюшка говорил, я ему не пара! - врезала правду-матку, аж стыдно стало. Полегоньку поднялась и осторожно выпрямилась, слегка пошатываясь.
- Вот Захору последнюю байку и рассказывать будешь! - прорычал Тешата, входя и хватая меня за горло. - Тварь! Он принял тебя как сестру, головой рисковал, а ты... вы со своим папенькой сговорились его охомутать. Надо же, хитро устроили: бедненькая сиротка, спасите-помогите, некуда притулиться, вареги гонятся... Как же, как же... - хватка усилилась. Он повернулся к онемевшей Жае: - И чего ей не хватало? Деньжат было мало? - не верю! Неужто власти, славы захотелось? - Добавил горько: - Не детей же!
- Отпусти девушку, Теша! - проскрипел Ароэн, не входя в комнату, лишь заглядывая из коридора. Глаза стеклянные, потухшие, уголки губ угрюмо опущены: прямо не жених, а утопленник. - Ты бы еще вон Жаю за ее вечную болтовню о моей женитьбе надумался придушить, - хмыкнул. - Виновата Катарина или нет - я поклялся и сделаю. И впредь не трогай пальцем мою жену, уяснил, дубина стоеросовая?
Тешата сплюнул, злобно зыркнул на нас обоих, глухо процедил сквозь зубы крепкое ругательное выражение и развел руками: мол, ваше дело. Разбирайтесь меж собою, голубки, как пожелаете.
Безжизненным тоном Ароэн сообщил мне, словно впервые видел:
- Я пригласил священника. Одевайтесь, нас ждут. Жая, проводи мою суженую Катарину во внешний покой.- Сообщив мне сию убийственную весть, он еще раз кивнул и ушел с лицом нездорового зеленоватого оттенка.
Жая привстала и плюхнулась на кровать:
- Дела-а... Ну и наворотил старый козел. Не мог чуть-чуть обождать? Ну вот столечко, чуточку... там, глядишь и само бы сладилось. А теперь вон Роша себе места не находит - пойди пойми, отец прислал тебя так просто али твердый расчет имелся.
Я нерадостно подтвердила:
- Да... Наворотил. Мне очень жаль. Я не хотела ему на шею вешаться, Ярослава мне порукой.
- Ну тогда пошли, Нежелана, - бездумно слетело с тетушкиных губ.
Вот еще! Слово 'Нежелана' отозвалось в моих ушах похоронным звоном. Наш славянский народ мил и весел, на песни щедр, на застолье и на выпивку, но уж как прилепит кличку - помоги боги! - щипцами не отодрать...
Хм, 'Нежелана'... а вот и не так! Неправда, слышите! Очень даже и ЖЕЛАНА! Ну, я в то верю, по крайней мере... Вы в глаза моему жениху смотрели, огонь там узрели, кроты слепые, что и средь ясного дня солнца не узрят?! Не смотрели, как есть не смотрели. А зря-я...
В знак протеста я молчаливо замотала голову длинным цветастым платом, кое-как натянула алый, шитый золотом и жемчугами свадебный сарафан и побрела заплетающимися ногами куда велено. Там я безвольно отдалась в руки целой армии жен, сестер и матерей береговых 'братчиков'. Те с радостными воплями ворвались в комнату и завертели меня вихрем перебранок, споров и обсуждений всевозможных подробностей предстоящего ритуала.
Я их почти не слышала. Кого, кого я дурю? Мало что мне один-два раза примерещилось. Не станет радостный жених ходить, будто покойник.
Нежелана! Докатилась, с батюшкиной помощью... Нежелана... в самом страшном сне наизлейшей врагине я не пророчила такой доли.
Нет. С этим надо срочно что-то делать, если я до конца унылых семейных дней не хочу оставаться Нежеланой.
Сбежать?
Я обвела взглядом толпу беснующихся от восторга подруг контрабандистов. Вряд ли сейчас удастся, но попробовать стоит.
Отказать при всех? Значит, опозорить до конца дней его и себя. Я клялась богиней почитать и слушаться Ароэна.
Как же поступить? И соломенной вдовой куковать не хочется, и батюшке перечить не пристало. Что же делать?
Послушание родителю или счастье всей жизни? Я затравленно смотрела, как мне под громкие песни сняли неуместный пока женский плат, расчесали и заплели куцую девичью косу, потом торжественно набросили на голову тонкую льняную фату с золоченой каймой по краю. Глаза набухли непролитыми горючими слезами.
Золоченая кайма... Я тоскливо вздохнула. Словно царице. Мысленно увидела счастливые глаза молодых, торжественно венчающих союз в храме Милолики. Сколько раз я это наблюдала! Благословенные богиней, лица новобрачных будто излучали сияние. Тихая любовь друг к другу пронизывала все их существо. На них не было ни золота, ни серебра, зачем? - простой лен им был ценнее золотой парчи, их нежность была серебром, их взгляды замощены золотом, их улыбки усеяны жемчугом. Рядом с такой парой я нынешняя кажусь убогой нищенкой, усердно выпрашивающей ласковую улыбку и добрый взгляд. Воспоминание об этом больно ранит, словно острый нож.
Неужели у меня такого чувства к мужу не будет никогда? А у моего супруга к своей жене? За какие грехи ты наказал меня, отец? Сухое рыдание рвалось из груди.
По толпе млеющих от значимости события барышень, матушек и тетушек пролетел легкий шепоток: 'Жених идет! Жених идет!'
Я гневно уставилась на Ароэна, и лед в моем сердце немного оттаял. Ему было худо, ой как худо. Гораздо, гораздо более погано, нежели мне. Вот в этом мы и впрямь два лаптя - пара.
За спиной разряженного в пух и прах жениха стоят горделивые дружки. Тешата среди них как-то умудрился затеряться, уступая роль сопровождающего другим, обычно гораздо менее заметным лицам, но его настороженный взгляд сверлил меня даже сквозь чужие спины.
Меня вытолкнули навстречу жениху, и мы остановились рядом. Сваты перевязали наши руки дорогим рушником, путь к алтарю осыпали зерном, цветочными лепестками и мелким жемчугом, по полу звенели монеты.
Посреди зала нас поджидал пожилой отец Мелентий в торжественном льняном облачении. Дальше я ничего не запомнила. Мы с чем-то соглашались, сносили ногами кучки зерна, дарили друг другу мелкие подарки, кормили друг друга сластями и обещали, обещали, обещали Ярославе Милолике... Любить и лелеять друг друга до самой смерти, плодить детей, почитать общество и родителей...
Толстый священник никуда не торопился. Медлительно, смакуя каждую минуту священного действа, он вел торжественную церемонию с чувством, толком и расстановкой. Я была готова убить это бесчувственную жирную скотину, и та же кровожадная мысль явственно светилась в недобром взгляде жениха. Но остальные, подобно священнику, искренне наслаждались нашей свадьбой, словно женили их, а не нас.
Все это время я плыла. Не в том смысле, что словно заморская пава. Я плыла, будто неопытный пловец, очутившийся на стремнине и с тоскливой паникой отлично понимающий - еще чуть-чуть, совсем немного - и его утянет на морское дно.
Надо признаться, я через пяток ударов колокола ухнула на самое дно. За свадебным столом, среди тостов и непомерных славословий жених тихонько спросил:
- Ты про меня знаешь?
- Что? - сердито ответила я ослепительно красивому супругу.
- Ты знаешь, почему надо мной смеется все побережье? - улыбаясь по сторонам как ни в чем ни бывало, негромко спросил Ароэн.
Мне хотелось разразиться долгой тирадой 'что ж ты раньше молчал', хотелось взреветь благим матом, ударить мужа со всей силы, чтоб ажно под рукой хряснуло, хотелось разбить на его глупой башке хрустальную чашу или фарфоровое огромное блюдо, но я только подняла глаза и кротко ответила:
- Нет.
- Они смеются... - каждое слово давалось ему с огромным трудом. - Смеются потому, что я... - он сглотнул и мужественно продолжил. - ...Потому, что я кастрат. Сызмальства. Муж из меня... как с козла воевода. Извини.
Я оторопела. И всего-то? То самое уродство, делающее его жизнь невыносимой? Не злобный негодяй, не тайный убийца, не подлый грабитель или жестокий насильник - кастрат? Вот почему он с таким редким знанием дела отверг предложение объявить меня мальчиком-евнухом - потому что сам через это прошел? Я подавила внезапный приступ дикого, неукротимого смеха, но должно быть что-то такое сверкнуло у меня в глазах, отчего он дрогнул и стремительно отпрянул.
- Но сердце-то тебе не вырезали? - так же тихо спросила я мужа.
- Не вырезали, - обреченно ответил мой суженый.
- Ну вот. А это главное, - широко улыбаясь, будто после сладчайшего признания в любви, я кивнула гостям и впервые отпила из общего свадебного кубка глоток крепкого вина. С преогромным удовольствием.
Супруг перевел дух так, словно только что стоял на лобном месте с петлей на шее и его вдруг помиловали. Закрыв глаза, он целый миг молча сидел за столом, собираясь с мыслями. В долгом размышлении побледневший Ароэн едва не пропустил первый танец новобрачных. А когда мы с ним отплясали положенные коленца и запыхавшиеся вернулись обратно, он все же сказал мне в самое ухо:
- Я знаю, как отменить наш союз. Собственно, он и не мог полноценно состояться - ведь детей у меня никогда не будет. Если хочешь - подожди немного, у меня есть дела, скоро я... тихо исчезну, а ты останешься вдовой с приличным достатком. Или... уходи прямо сейчас. Я проведу тебя в нашу горницу, чтобы ты могла подумать. Если ты уедешь, свадьба как бы и не состоялась. Ты останешься свободной пташкой, а я никому не скажу, куда ты и зачем ушла. Мало ли куда я мог спрятать свою жену? - никому до того не должно быть дела.
- Никуда я не пойду! - прошипела, почти не шевеля губами оскорбленная невеста, то есть я. - И расставаться не подумаю даже. Вот придумал горе! Разве мне тридцатник или сороковник, чтобы голову над твоими штанами сушить - есть там чего, али недостает? До тех пор еще дожить надобно. Захочу детишек - приму младенчика на воспитание. Не по нраву будешь - пойду служить в храм Милолики. Меня вон туда еще с имяположения зовут, больно голос у меня для славословий хорош. Давно бы в жрицы постриглась, да родной батюшка воспретил. Я, если хочешь знать, пока девушка, и девство меня как-то совсем не гнетет и не муляет, будто застарелый мозоль на пятке.
- Я настаиваю! - властно приказал супруг. Мягко попросил, понижая интонацию: - Пожалуйста, как следует подумай, пока не стало поздно. - Атаман заботливо поправил мою фату и громко объявил: - Невеста утомиться изволили, уйдут почивать. - Подмигнул: - А на прощание - трижды 'ура' атаманше!
Дружное 'гурра' грянуло под высокими сводами и разбилось хрустальными осколками.
В зале зашушукались, полетели завистливые бабские шепотки вперемешку с откровенно оценивающими мужскими взглядами. Часть из них мне померещилась... весьма недоброй. Ве-есьма. Где-то в глубине этого змеиного клубка я услышала ядовитые интонации Тешаты, и тотчас поняла, откуда ветер дует.
(часть от лица девушки, прописанная дальше моим соавтором - кусок писала Элинор, которая одна из тех самых трех)
Зайдя в опочивальню, я мягко улыбнулась отражению в зеркале, вспоминая нежный взгляд атамана на прощанье. Живо стянула с себя одежду и забралась под одеяла. Поначалу меня била нервная дрожь, все мерещился звук открывающейся двери. Постепенно нежная невесомость перины, отдаленный гул женских голосов в конце коридора, а главное - изрядная чаша выпитого хмельного, меня убаюкали лучше самой сладкой колыбельной. Глаза сами собой закрылись.
Внезапно сквозь сладкую дрему кольнуло неясное беспокойство. Поворачиваясь на другой бок, я разом подлетела на перине. Тренированное тело ловким перекатом ушло в сторону. Я уже падала за кровать, когда поняла, что меня разбудило - слабый шорох одежды подкрадывающегося во тьме человека.
Свист рассекаемого воздуха, мелькнувшая в свете полной луны неясная тень - и я вновь отпрыгнула, обжигая голые ступни о ледяной пол, больно ударившись рукой о край громадного сундука в углу.
Сон окончательно сгинул, я распахнула широко глаза, видя, как в двух шагах слева будто бы из воздуха соткалась фигура в чёрном облачении. Слишком хрупкая и узкоплечая для взрослого мужчины, она волчком крутнулась на пятках и снова бросилась на меня. Луч ночного светила отразился от слегка выгнутой кромки топора, из горла противника вырвался торжествующий хрип - но Милоликая хранила меня той ночью.
Подхватив рукой первое, что нащупала рядом, я, не целясь, кинула в нападавшего ночной вазой.
Звон разбитого сосуда слился со злым воем боли, противник ухватился рукой за укутанную чёрной тканью голову, пошатнулся и неловко отступил на шаг.
Везение не может длиться вечно, светлой богине тоже надо отдыхать - я прыжком поднялась на ноги, вертлявым угрём скользнув мимо обескураженного врага. Мысли метались в голове, глаза лихорадочно искали оружие, которого в опочивальне в помине не было и быть не могло. Нигде, кроме рук злодея.
Тать меж тем встряхнулся совсем по-кошачьи и повернул голову в мою сторону. Лика было не разглядеть, чёрная ткань с прорезями надёжно защищала врага от узнавания. Кто же это? Неужто Тешата все-таки осмелился поднять на меня руку? Да непохоже, шире он в плечах, бугаюшка, да и росточком поменьше этой каланчи-переростка. Не время думать: ворог замахнулся - теперь оружие было хорошо видно - небольшим топориком, изящным и смертоносным, как всё оружие, выкованное варварами.
Варварами?
Кинувшись в сторону камина, я нащупала впотьмах тонкое длинное полено и разочарованно ругнулась: мечталось найти что-то посущественнее. В последний миг выставив деревяшку перед собой, увидела с ужасом, как палка разваливается надвое от мощного удара. Сколько ж силы у злодея?
Плюнув в сердцах, кинула обрубком в рожу нападающего и скорее присела подле камина, нашаривая руками - должно, должно тут быть что-то крепче дров!
Следующий удар я встретила уже кочергой, вовремя выхваченной из пламени. Алые искры брызнули в разные стороны, резанул по нервам неприятный металлический скрежет.
Ворог снизал плечами, притопнул ножкой недовольно. Движение смотрелось неприлично для нонешних обстоятельств, неприлично и - будто дитё малое перед родителями гневается. Вьюнош-переросток, что ли?.. Али девка-бусурманка, злая разлучница?
Звон наполнил опочивальню. Наши крики и ругань эхом отдавались в ушах.
Вот тут-то мне и пригодились все навыки 'глаз' и 'ушей'. Ох, как пригодились!
Я сигала через кровать туда-сюда, уходя от ударов, и рычала от злости. Слишком неудобной оказалась короткая тяжелая кочерга перед полноценной боевой секирой (чтоб та навеки затупилась!).
Еще больше я злилась на саму себя - дур-ра, могла бы захватить хоть парочку метательных ножей - так нет же, мы же пра-авильные! Не приведи Милолика, гости не так про невесту подумают, ежели придут облачать, а она с ножами в рукавах, тьфу ты!!! И стрелки-дротики нам в супружеской опочивальне ни к чему, и удавка на кой здалась, ага! Чтоб его...! И всех их! И все вместе для округления!
Ароэн
Мой день рождения прошел уныло. Струи холодного дождя ломились в закрытые ставни, словно умоляя впустить. За каменными стенами глухо завывал ветер. На душе было тошно как никогда. Не помогали ни громкие заздравные тосты, ни щедрые пьяные поцелуи от приглашенных 'веселых дев'. Я угрюмо слушал обычные сусальные благоглупости и думал: недалек тот день, когда я избавлюсь от опостылевшего существования калеки. Еще немного, еще пару-тройку зим, и я достигну желанной цели - виновник моего несчастья ответит за все. А там... море глубоко и холодно. Лихой капитан свалится по пьяни за борт - и все. Отдых.
Мысль об этом немного разгоняла лютую тоску, грызущую сердце.
Рев флейт и визг скрипок ввинчивался в уши, напрочь заглушая бесцельные застольные разговоры, но мой заместитель и по совместительству - приятель Тешата неожиданно рванулся к двери.
- Стой, оглашенный, куда? - но он уже несся к воротам.
Не зря несся.
Выловил из надоевшего осеннего потопа худенькую барышню, почти бестелесную, с изможденными глазами и посиневшими губами. Вот так подарок! Не верю глазам - Богиня прислала нам прекрасную мавку! Удивительную мавку, бессильно обвисшую на руках довольного Теша.
- Ты кто такая будешь?
Бесполезно. Девица закатила глаза под лоб и вроде б то не дышит. Я перехватил у Теши интересную Приблуду и дернул со всех ног к себе в спальню.
Первое впечатление - тело холодное, как у всплывшей утопленницы. И впрямь русалка. Мы нахватали грелок, раздели и обложили чужачку со всех сторон. Даже удивительно: обычно меня от девушек воротит, слишком напоминают они мне о моем... недостатке, а эта... эта понравилась. Сильно понравилась.
Высокие скулы, чуть припухшие губы, упрямо сомкнутые брови - русалка. Не девушка - мечта идиота. Меня.
Я хитро услал окосевшего Тешату за подмогой - мамой Жаей, а сам разделся догола и улегся рядом - отогревать. Знаю, что Теш по такому дождю и под крепким градусом раньше завтрего утра не заявится, а мне тоже хочется иногда полежать рядом с девушкой, не боясь, что она будет визжать как резаная или насмехаться над тем, чего мне не дала природа или скорее - люди.
Замерзшая почти до смерти девушка лежала не двигаясь, словно готовясь перейти в мир Нави. Только легкое, почти неуловимое дыхание говорило о том, что она еще не покинула солнечный дом Ярославы Милоликой. Пришлось влить добрую флягу крепчайшего меда. Малая перхала, отплевывалась, но по-большей части все же проглотила.
Облапив хрупкую фигурку, я лежал и млел от разливающегося внутреннего тепла. Растекался несбыточными мечтами о надежном доме, ласковой сестренке и хозяйственной приветливой женушке.
'Ты еще себе детушек пожелай, евнух поганый! - укорял я свою бурную фантазию, скрежеща зубами и сгибая в бараний рог разгулявшиеся мечты. - Угомонись и нишкни, каждому свое - тебе кормить рыб на дне океана, а ей рожать детей от какого-нибудь крепкого селянина'. Но жгучие мысли не давались твердым поводьям воли. Я не мог, не хотел представить эту девушку в руках другого, только сильнее прижимался, отдавая весь жар немыслимой тоски оледеневшему телу.
Моя подопечная потихоньку начала оттаивать. Зубы глухо выбивали дробь, ее колотило. От холода хрупкий предмет моих мечтаний кинуло в жар. Девушка стала бредить, жаловаться и кричать. Звала меня по имени.
Пришлось полночи ласково утихимиривать буйную больную. Я устал и вымотался, хмель давно покинул мою забубенную головушку, а глаза предательски слипались, но то были самые приятные часы обычно постылого дня рождения.
Уже заутро я тихо выбрался из манящего плена одеял, оделся потеплей и тихо сбежал вниз, на кухню. Там разжигал в печи огонь сонный истопник, шумно позвякивали тарелки в руках нанятой на короткий срок дебелой судомойки. За дверью громким голосом отдавал распоряжения по свежей провизии рослый кухарь Быкодёр. Словом, жизнь дома, несмотря на вчерашнюю гулянку и злой бодун, с утра наладилась.
Позевывая на ходу, я потопал к воротам. Мягкой точкой чую - Тешата вот-вот грянет на порог. Ну вот, не ошибся - у ворот вместе с Тешей взволнованной наседкой квохтала обычно непоколебимо спокойная Жая. Полные щеки тряслись, как холодец, пухлые руки каждое мгновение находили себе работу, судорожно комкая то концы большого пухового плата, то передник, то охвостье недлинной пегой косы.
- Ай, мы только проверить ее хотели! А она шасть за порог - и вперед! Я и помыслить не чаяла, что девочка с лошадью сюда в дождь сунется, задумала лишь нюхачку отвадить...
- Думала-надумала, - назидательно бурчал похмельный Тешата, - утка плосконосая... То-то и оно, что совсем не тем местом думала, лосиха непутевая. Ты девку видела? Нос сизый, одежонка хлипкая. Надоть же ш совсем без сердца остаться, чтобы в промозглую осень девку под дождем в дом Братства сплавить. - Спросил меня: - Ну и как она?
- Жива... покедова, - как можно безразличней ответил я, глубоко в душе тихо радуясь, что почти никогда не краснею.
- Ведите, - хлопотливая Жая шустро взяла дело в свои могучие руки. Теперь найдена не пропадет. Не нашелся тот наглец, чтоб у Жаи на поправку не пошел. Она таких выхаживала... чай, за ними сама Жница-Смерть ласточкой реяла. Легкая рука у Жаи, что и говорить. Хоть и тяжела временами, ежели там за ухо или подзатыльник. По себе знаю. Кормилица она моя, горячо любимая. Мать Жая.
Другой у меня не было. Где-то живет-поживает моя истинная мать, знатная барыня, лузгает семечки и пьет сладкие меды. Небось, обхаживает знатных господ в своем доме, вышивает лики Ярославы-заступницы и каждую неделю ходит в храмы с другими благородными дамами. Да... живет. За дальними далями.
Живет, и не вспоминает о сыне, которого бросила. Зачем ей стыдобище? С таким сыном ни замуж не пойти, ни к господам в гости нагрянуть - сын-урод, сын-калека. Ненужный ребенок. Увидеть бы ту суку проклятую, сказать бы ей пару ласковых - почто сразу дите не удушила, раз не по сердцу пришелся? Выпустить урода в белый свет без матери - грех ведь. Тяжкий.
- Ароэн, ты бы держался от нее подале, - за дверью тихо сказал Тешата и сплюнул через левое плечо. - Кто ее знает, эту барышню! Убьет тебя ночью и уйдет себе восвояси за наградой.
- Она? Меня?! - я расхохотался.
- А ты не смотри, что хлипкая, - задумчиво уронил Теш. - Яд, он ведь никого не жалует. Траванет тебя премьер, и что потом делать-то станем?
- Траванет - сдохну, - коротко ответил я и сладко потянулся. - А девочку потом ребята из-под земли достанут. Да и премьеру несладко придется. Зря, что ли пять зим в охрану своих мало-помалу засылаю? Один лейтенант стражи чего стоит. И прихлебателей его тройку завербовал, кошелек-то у нашего наместника давным-давно опустел, чай вареги не шибко делятся! Сукин сын у меня как на ладони. Пёрнет - и то мне докладывают.
Тешата широко заулыбался. Постепенно улыбку сменила озабоченность:
- Ты уверен, атаман?
- Уверен, - я не стал рассказывать ему о всех своих секретах. Обойдется. Даже моей правой руке знать положено далеко не все, а особенно то, что у меня есть еще и левая...