я очень старый человек; сколько лет не знаю. Может быть, мне сто, а может быть, и больше; но я не могу сказать, потому что я никогда не старел, как другие мужчины, и не помню никакого детства. Насколько я помню, я всегда был мужчиной, мужчиной лет тридцати. Я выгляжу сегодня так же, как и сорок с лишним лет назад, и все же я чувствую, что не могу жить вечно; что когда-нибудь я умру настоящей смертью, из которой нет воскресения. Я не знаю, почему я должен бояться смерти, я, который умер дважды и все еще жив; но все же я испытываю к ней такой же ужас, как и вы, которые никогда не умирали, и, думаю, именно из-за этого ужаса смерти я так убежден в своей смертности.
И из-за этого убеждения я решил записать рассказ об интересных периодах моей жизни и моей смерти. Я не могу объяснить явления; Я могу лишь изложить здесь словами обычного наемника хронику странных событий, выпавших на долю меня за те десять лет, что мой труп пролежал ненайденным в аризонской пещере.
Я никогда не рассказывал эту историю, и смертный человек не увидит эту рукопись до тех пор, пока я не уйду в вечность. Я знаю, что средний человеческий ум не поверит тому, что он не может понять, и поэтому я не хочу, чтобы публика, кафедра и пресса выставляли меня позорным столбом и считали колоссальным лжецом, когда я всего лишь говорю простые истины, которые когда-нибудь наука подтвердит. Возможно, предположения, которые я получил на Марсе, и знания, которые я могу изложить в этой хронике, помогут в более раннем понимании тайн нашей родственной планеты; тайны для вас, но уже не тайны для меня.
Меня зовут Джон Картер; Я более известен как капитан Джек Картер из Вирджинии. В конце Гражданской войны я обнаружил, что обладаю несколькими сотнями тысяч долларов (конфедеративных) и званием капитана в кавалерийской части армии, которой больше не существовало; слуга государства, исчезнувшего вместе с надеждами Юга. Без хозяина, без гроша в кармане, с моими единственными средствами к существованию, борьбой, исчезновением, я решил проложить себе путь на юго-запад и попытаться вернуть свое упавшее состояние в поисках золота.
Я провел почти год в разведке вместе с другим офицером Конфедерации, капитаном Джеймсом К. Пауэллом из Ричмонда. Нам чрезвычайно повезло, так как в конце зимы 1865 года, после многих трудностей и лишений, мы нашли самую замечательную золотоносную кварцевую жилу, которую когда-либо рисовали наши самые смелые мечты. Пауэлл, который по образованию был горным инженером, заявил, что за три месяца мы по пустякам обнаружили руды на сумму более миллиона долларов.
Поскольку наше оборудование было крайне грубым, мы решили, что один из нас должен вернуться к цивилизации, купить необходимое оборудование и вернуться с достаточным количеством людей, чтобы должным образом работать в шахте.
Поскольку Пауэлл был знаком с этой страной, а также с механическими требованиями добычи полезных ископаемых, мы решили, что для него будет лучше совершить поездку. Было решено, что я должен приостановить наши претензии на случай отдаленной возможности того, что на них набросится какой-нибудь бродячий старатель.
3 марта 1866 года Пауэлл и я упаковали его провизию на двух наших осликов, и, попрощавшись со мной, он сел на лошадь и двинулся вниз по склону горы к долине, через которую проходил первый этап его путешествия.
Утро перед отъездом Пауэлла было, как почти все утро в Аризоне, ясным и прекрасным; Я мог видеть, как он и его маленькие вьючные животные пробираются вниз по склону горы к долине, и все утро я время от времени мельком видел их, когда они взбирались верхом на кабана или выходили на плоское плато. В последний раз я видел Пауэлла около трех часов дня, когда он вошел в тени хребта на противоположной стороне долины.
Примерно через полчаса я случайно бросил взгляд через долину и был очень удивлен, заметив три маленькие точки примерно в том же месте, где я в последний раз видел своего друга и его двух вьючных животных. Я не склонен к ненужному беспокойству, но чем больше я пытался убедить себя, что с Пауэллом все в порядке и что точки, которые я видел на его следе, были антилопами или дикими лошадьми, тем меньше я был способен уверить себя.
С тех пор как мы вступили на эту территорию, мы не видели ни одного враждебно настроенного индейца, и поэтому мы стали крайне беспечными и имели привычку высмеивать рассказы, которые слышали о большом количестве этих злобных мародеров, которые, как предполагалось, бродили по всему миру. тропы, унося жизни и мучая каждую белую партию, попавшую в их безжалостные лапы.
Пауэлл, как я знал, был хорошо вооружен и, кроме того, опытный индейский боец; но я тоже много лет жил и сражался среди сиу на севере и знал, что его шансы невелики против отряда хитрых апачей. В конце концов я не мог больше выносить ожидания и, вооружившись двумя моими револьверами "Кольт" и карабином, привязал к себе два пояса с патронами и, поймав верховую лошадь, отправился по тропе, пройденной утром Пауэллом.
Как только я достиг сравнительно ровного места, я пустил своего скакуна в галоп и продолжал его, где позволяло движение, пока, ближе к сумеркам, не обнаружил место, где другие следы соединялись с следами Пауэлла. Это были следы босых пони, троих, и пони скакали галопом.
Я быстро последовал за ней, пока темнота не рассеялась, и я был вынужден ждать восхода луны, и мне представилась возможность поразмышлять над вопросом о целесообразности моей погони. Возможно, я наколдовала себе невероятные опасности, как какая-нибудь нервная старая домохозяйка, и когда я догоню Пауэлла, то посмеюсь над своими стараниями. Впрочем, я не склонен к чувствительности, и следование чувству долга, куда бы оно ни завело, всегда было со мной как бы фетишем на протяжении всей моей жизни; что может объяснить почести, оказанные мне тремя республиками, а также награды и дружбу старого и могущественного императора и нескольких меньших королей, на чьей службе мой меч много раз был красным.
Около девяти часов луна была достаточно яркой, чтобы я мог продолжить свой путь, и я без труда шел по тропе быстрым шагом, а местами и быстрой рысью, пока около полуночи не достиг водопоя, где Пауэлл ожидал разбить лагерь. Я наткнулся на это место неожиданно, обнаружив, что оно совершенно заброшено, без каких-либо признаков того, что недавно здесь располагался лагерь.
Мне было интересно отметить, что следы преследующих всадников, ибо таковыми, как я теперь был убежден, должны были быть, продолжались после Пауэлла с лишь короткой остановкой у колодца для воды; и всегда с той же скоростью, что и его.
Теперь я был уверен, что трейлеры были апачами и что они хотели захватить Пауэлла живым, чтобы получить дьявольское удовольствие от пыток, поэтому я погнал свою лошадь вперед самым опасным шагом, надеясь вопреки надежде, что я догоню красных негодяев раньше, чем они напали на него.
Дальнейшие рассуждения были внезапно прерваны слабым звуком двух выстрелов далеко впереди меня. Я знал, что Пауэллу я понадоблюсь сейчас, если вообще когда-либо, и немедленно погнал лошадь на максимальной скорости по узкой и трудной горной тропе.
Я продвинулся вперед примерно на милю или больше, не слыша дальнейших звуков, когда тропа внезапно свернула на небольшое открытое плато у вершины перевала. Я прошел через узкое нависающее ущелье как раз перед тем, как внезапно очутиться на этом плато, и зрелище, представшее моим глазам, наполнило меня ужасом и смятением.
Небольшой участок ровной земли был усеян индейскими вигвамами, а вокруг какого-то предмета в центре лагеря собралось около полутысячи красных воинов. Их внимание было настолько приковано к этой достопримечательности, что они не заметили меня, и я легко мог бы повернуть обратно в темные уголки ущелья и скрыться в полной безопасности. Однако тот факт, что эта мысль пришла мне в голову только на следующий день, лишает меня всякого права претендовать на героизм, на который в ином случае мог бы дать мне повествование об этом эпизоде.
Я не верю, что я сделан из материала, из которого состоят герои, потому что из сотен случаев, когда мои добровольные действия ставили меня лицом к лицу со смертью, я не могу припомнить ни одного, где был бы какой-либо альтернативный шаг к этому. пришло в голову мне, но много часов спустя. Мой разум, очевидно, так устроен, что я подсознательно вынужден идти по пути долга, не прибегая к утомительным умственным процессам. Как бы там ни было, я ни разу не пожалел, что трусость для меня не обязательна.
В данном случае я, конечно, был уверен, что Пауэлл был центром притяжения, но думал ли я или действовал первым, я не знаю, но в тот же миг, как сцена предстала перед моим взором, я выхватил свои револьверы и обрушивался на всю армию воинов, быстро стреляя и ревя во все горло. В одиночку я не мог бы применить лучшую тактику, потому что краснокожие, внезапно убедившись в том, что на них напало не менее полка регулярных войск, развернулись и бежали во всех направлениях за своими луками, стрелами и ружьями.
Вид, который открылся после их поспешного бегства, наполнил меня тревогой и яростью. Под ясными лучами аризонской луны лежал Пауэлл, его тело изрядно ощетинилось от враждебных стрел храбрецов. Я не мог не быть уверенным в том, что он уже мертв, и все же я спас бы его тело от увечий от рук апачей так же быстро, как спас бы самого человека от смерти.
Подъехав близко к нему, я спустился с седла и, схватив его патронташ, потянул его вверх по холке моего скакуна. Оглянувшись назад, я убедился, что возвращаться тем же путем, которым я пришел, было бы опаснее, чем продолжать движение через плато, поэтому, пришпорив бедного зверя, я бросился к выходу к перевалу, который мог различить на дороге. дальняя сторона стола.
К этому времени индейцы обнаружили, что я был один, и меня преследовали проклятиями, стрелами и ружейными пулями. Тот факт, что при лунном свете трудно целиться чем-либо, кроме проклятий, что они были расстроены внезапным и неожиданным образом моего появления, и что я был довольно быстро движущейся мишенью, спас меня от различных смертоносных снарядов врага и позволил мне добраться до тени окружающих пиков до того, как будет организовано упорядоченное преследование.
Моя лошадь ехала практически без сопровождения, так как я знал, что я, вероятно, меньше знаю точное местоположение тропы к перевалу, чем он, и, таким образом, случилось так, что она вошла в ущелье, которое вело к вершине хребта, а не к перевалу. который, как я надеялся, приведет меня в долину и в безопасное место. Возможно, однако, что этому факту я обязан своей жизнью и замечательными переживаниями и приключениями, выпавшими на долю меня в последующие десять лет.
Я впервые понял, что иду по ложному следу, когда услышал, как далеко слева от меня вопли преследующих дикарей становятся все слабее и слабее.
Тогда я понял, что они прошли слева от зазубренной скалы на краю плато, справа от которого моя лошадь несла меня и тело Пауэлла.
Я натянул поводья на небольшом ровном мысе, возвышающемся над тропой внизу и слева от меня, и увидел группу преследующих дикарей, исчезающую за вершиной соседнего пика.
Я знал, что индейцы скоро обнаружат, что идут по ложному следу, и что мои поиски возобновятся в правильном направлении, как только они обнаружат мои следы.
Я прошел еще совсем немного, когда вокруг высокого утеса открылась, казалось бы, отличная тропа. Тропа была ровной и довольно широкой и вела вверх в том направлении, в котором я хотел идти. Утес возвышался на несколько сотен футов справа от меня, а слева был ровным и почти отвесным обрывом ко дну скалистого оврага.
Я прошел по этой тропе ярдов сто, когда крутой поворот направо привел меня к входу в большую пещеру. Отверстие было примерно четыре фута в высоту и от трех до четырех футов в ширину, и на этом отверстии тропа заканчивалась.
Было утро, и из-за обычного отсутствия рассвета, что является поразительной чертой Аризоны, почти без предупреждения стало светло.
Спешившись, я положил Пауэлла на землю, но даже самое тщательное обследование не смогло обнаружить ни малейшей искры жизни. Я влил воду из своей фляги между его мертвыми губами, вымыл ему лицо и растер руки, непрерывно воздействуя на него в течение большей части часа перед лицом того факта, что я знал, что он мертв.
Я очень любил Пауэлла; он был настоящим мужчиной во всех отношениях; изысканный южный джентльмен; верный и верный друг; и с чувством глубочайшего горя я, наконец, отказался от своих грубых попыток реанимации.
Оставив тело Пауэлла на уступе, я прокрался в пещеру, чтобы разведать обстановку. Я нашел большую камеру, возможно, сто футов в диаметре и тридцать или сорок футов в высоту; гладкий и потертый пол и множество других свидетельств того, что пещера в какой-то отдаленный период была обитаема. Задняя часть пещеры так терялась в густой тени, что я не мог различить, есть там проходы в другие помещения или нет.
Продолжая осмотр, я начал ощущать, как на меня наползает приятная сонливость, которую я приписывал усталости от долгой и напряженной поездки и реакции, вызванной волнением борьбы и погони. Я чувствовал себя в относительной безопасности в моем нынешнем месте, так как знал, что один человек может защитить тропу к пещере от целой армии.
Вскоре я стал настолько сонным, что едва мог сопротивляться сильному желанию броситься на пол пещеры для отдыха на несколько минут, но я знал, что этого никогда не произойдет, так как это будет означать верную смерть от рук моего красного друзья, которые могут быть на меня в любой момент. С усилием я направился к входу в пещеру, но пьяно пошатнулся о боковую стену и оттуда соскользнул ничком на пол.
ГЛАВА II
ПОБЕГ МЕРТВЫХ
Чувство восхитительной мечтательности охватило меня, мышцы мои расслабились, и я уже готов был поддаться желанию уснуть, когда до моих ушей донесся звук приближающихся лошадей. Я попытался вскочить на ноги, но с ужасом обнаружил, что мои мышцы отказываются подчиняться моей воле. Теперь я полностью проснулся, но не мог пошевелить ни одним мускулом, словно окаменел. Именно тогда я впервые заметил легкий пар, заполняющий пещеру. Он был очень слабым и заметным только на фоне отверстия, которое вело к дневному свету. В ноздри мои также ударил слабый резкий запах, и я мог только предполагать, что меня одолел какой-то ядовитый газ, но почему я сохраняю свои умственные способности и все же не могу двигаться, я не мог понять.
Я лежал лицом к входу в пещеру и оттуда, где мог видеть короткий участок тропы, пролегавший между пещерой и поворотом утеса, вокруг которого вела тропа. Шум приближающихся лошадей прекратился, и я понял, что индейцы крадутся ко мне по маленькому уступу, ведущему к моей живой могиле. Помню, я надеялся, что они быстро расправятся со мной, поскольку мне не особенно нравилась мысль о бесчисленных вещах, которые они могли бы сделать со мной, если бы дух побудил их.
Мне не пришлось долго ждать, прежде чем тихий звук известил меня об их близости, а затем из-за выступа утеса осторожно высунулось лицо в боевом чепце с пятнами краски, и свирепые глаза заглянули в мои. В том, что он мог видеть меня в тусклом свете пещеры, я был уверен, потому что раннее утреннее солнце полностью освещало меня через отверстие.
Парень, вместо того, чтобы приблизиться, просто стоял и смотрел; его глаза вылезли из орбит, а челюсть отвисла. А затем появилось еще одно дикое лицо, а также третье, четвертое и пятое, вытянувшие шеи за плечи своих товарищей, которых они не могли пройти по узкому уступу. На каждом лице отразились благоговение и страх, но по какой причине я не знал и узнал только десять лет спустя. То, что за теми, кто смотрел на меня, были еще другие храбрецы, было очевидно из того факта, что лидеры передавали шепотом слова тем, кто стоял позади них.
Внезапно из глубины пещеры позади меня раздался низкий, но отчетливый стон, и, когда он достиг ушей индейцев, они повернулись и в ужасе бежали, охваченные паникой. Их попытки спастись от невидимой твари позади меня были настолько отчаянными, что одного из смельчаков швырнуло с утеса на скалы внизу. Их дикие вопли эхом отдавались в каньоне на короткое время, а затем все снова стихло.
Звук, напугавший их, не повторился, но его было достаточно, чтобы я начал размышлять о возможном ужасе, который таился в тенях за моей спиной. Страх - понятие относительное, и поэтому я могу измерить свои чувства в тот момент только тем, что я испытал в предыдущих опасных положениях, и теми, через которые я прошел с тех пор; но я могу без стыда сказать, что если ощущения, которые я испытал в следующие несколько минут, были страхом, то да поможет бог трусу, ибо трусость непременно сама по себе наказание.
Быть парализованным, спиной к какой-то ужасной и неизвестной опасности, от одного звука которой свирепые воины апачей бросаются в дикую давку, как стадо овец бешено бежит от стаи волков, кажется мне последним словом в жизни. страшные затруднения для человека, который когда-либо привык бороться за свою жизнь со всей энергией мощного телосложения.
Несколько раз мне казалось, что я слышу позади себя слабые звуки, как будто кто-то осторожно двигается, но в конце концов и они прекратились, и я остался без помех созерцать свое положение. Я мог лишь смутно догадываться о причине моего паралича, и моя единственная надежда заключалась в том, что он может пройти так же внезапно, как обрушился на меня.
Ближе к вечеру моя лошадь, стоявшая перед пещерой с волочащимися поводьями, медленно двинулась по тропе, видимо, в поисках еды и воды, и я остался один с моим таинственным неизвестным спутником и мертвым телом моего друга, который лежал прямо в поле моего зрения на выступе, куда я положил его ранним утром.
С тех пор, возможно, до полуночи царила тишина, тишина мертвых; затем внезапно ужасный стон утра донесся до моих испуганных ушей, и из черных теней снова донесся звук движущегося предмета и слабый шорох, как у сухих листьев. Шок для моей и без того перенапряженной нервной системы был ужасен до крайности, и я нечеловеческим усилием стремился разорвать свои ужасные оковы. Это было усилие ума, воли, нервов; не мускулистый, ибо я не мог пошевелить даже мизинцем, но тем не менее могучий при всем том. И тут что-то поддалось, появилось мгновенное чувство тошноты, резкий щелчок, как от разрыва стальной проволоки, и я встал спиной к стене пещеры лицом к своему неизвестному врагу.
И вот лунный свет залил пещеру, и передо мной лежало мое собственное тело, как оно и лежало все эти часы, с глазами, устремленными на открытый уступ, и руками, безвольно покоившимися на земле. Я посмотрел сначала на свою безжизненную глину на полу пещеры, а потом на себя в полном недоумении; ибо там я лежал одетый, а здесь стоял голый, как в минуту своего рождения.
Переход был таким внезапным и таким неожиданным, что на мгновение я забыл обо всем, кроме своей странной метаморфозы. Моя первая мысль была, неужели это смерть! Неужели я перешел навсегда в ту иную жизнь! Но я не мог в это поверить, так как чувствовал, как мое сердце колотится о ребра от напряжения моих усилий, чтобы освободиться от анестезии, которая сковывала меня. Мое дыхание было частым, короткими, из каждой поры моего тела выступал холодный пот, а древний эксперимент с щипанием показал, что я вовсе не призрак.
И снова меня внезапно вернуло к моему непосредственному окружению повторение странного стона из глубины пещеры. Я был наг и безоружен, но у меня не было никакого желания встречаться с невидимой вещью, которая угрожала мне.
Мои револьверы были привязаны к моему безжизненному телу, к которому по какой-то непостижимой причине я не мог заставить себя прикоснуться. Мой карабин был в сапоге, привязанным к седлу, и так как моя лошадь сбилась с пути, я остался без средств защиты. Моя единственная альтернатива, казалось, заключалась в бегстве, и мое решение кристаллизовалось повторением шороха существа, которое теперь казалось в темноте пещеры и моему искаженному воображению крадущимся ко мне.
Не в силах более сопротивляться искушению сбежать из этого ужасного места, я быстро прыгнул через отверстие в звездный свет ясной ночи Аризоны. Свежий, свежий горный воздух за пределами пещеры подействовал как тонизирующее средство, и я почувствовал, как новая жизнь и новое мужество протекают через меня. Остановившись на краю уступа, я упрекнул себя за то, что теперь казалось мне совершенно необоснованным опасением. Я рассудил про себя, что беспомощно пролежал в пещере много часов, но ничто меня не беспокоило, и мой здравый смысл, позволивший руководствоваться ясными и логическими рассуждениями, убедил меня, что шумы, которые я слышал, должны были быть результатом чисто естественные и безобидные причины; возможно, структура пещеры была такова, что звуки, которые я слышал, были вызваны легким ветерком.
Я решил разобраться, но сначала поднял голову, чтобы наполнить легкие чистым, бодрящим ночным горным воздухом. Сделав это, я увидел простирающуюся далеко внизу прекрасную панораму скалистого ущелья и ровную, усеянную кактусами равнину, превращенную лунным светом в чудо мягкого великолепия и чудесного очарования.
Немногие западные чудеса вдохновляют больше, чем красоты залитого лунным светом ландшафта Аризоны; серебристые горы вдалеке, странные огни и тени на спине кабана и арройо, гротескные детали жестких, но красивых кактусов образуют картину, одновременно чарующую и вдохновляющую; как будто впервые мельком видишь какой-то мертвый и забытый мир, настолько он отличается от внешнего вида любого другого места на нашей земле.
Пока я стоял, размышляя таким образом, я перевел свой взор с пейзажа на небо, где мириады звезд образовывали великолепный и подходящий купол для чудес земного пейзажа. Мое внимание быстро приковала большая красная звезда недалеко от далекого горизонта. Глядя на него, я ощутил чары непреодолимого очарования - это был Марс, бог войны, и для меня, воина, он всегда обладал силой непреодолимого очарования. Когда я смотрел на него в ту далекую ночь, он, казалось, взывал через немыслимую пустоту, манил меня к себе, тянул меня, как магнит притягивает частицу железа.
Моя тоска была вне власти оппозиции; Я закрыл глаза, протянул руки к богу своего призвания и почувствовал, как внезапность мысли влечет меня сквозь непроходимую необъятность пространства. Был момент чрезвычайного холода и полной темноты.
ГЛАВА III
МОЕ ПРИШЕСТВИЕ НА МАРС
Я открыл глаза на странный и странный пейзаж. Я знал, что нахожусь на Марсе; ни разу я не сомневался ни в своем здравом уме, ни в своем бодрствовании. Я не спал, тут нечего щипать; мое внутреннее сознание говорило мне так же ясно, что я был на Марсе, как ваше сознание говорит вам, что вы находитесь на Земле. Вы не подвергаете сомнению факт; я тоже.
Я обнаружил, что лежу ничком на ложе из желтоватой, похожей на мох растительности, которая простиралась вокруг меня во всех направлениях на бесконечные мили. Мне казалось, что я лежу в глубокой круглой котловине, по внешнему краю которой я различал неровности невысоких холмов.
Был полдень, солнце светило прямо на меня, и жар от него был довольно интенсивным для моего обнаженного тела, но не сильнее, чем в подобных условиях в аризонской пустыне. Кое-где виднелись небольшие выступы кварцевой породы, блестевшие на солнце; а немного слева от меня, ярдах в ста, виднелся невысокий, обнесенный стеной, огороженный участок около четырех футов высотой. Ни воды, ни какой-либо другой растительности, кроме мха, не было видно, и, поскольку меня немного мучила жажда, я решил провести небольшое исследование.
Вскочив на ноги, я получил свой первый марсианский сюрприз, ибо усилие, которое на Земле заставило бы меня стоять прямо, подняло меня в марсианский воздух на высоту около трех ярдов. Однако я мягко приземлился на землю, без заметного толчка или сотрясения. Теперь начался ряд эволюций, которые даже тогда казались в высшей степени смехотворными. Я обнаружил, что должен научиться ходить заново, так как мышечное напряжение, которое легко и безопасно носило меня на Земле, играло со мной странные выходки на Марсе.
Вместо того, чтобы продвигаться в здравом уме и с достоинством, мои попытки ходить привели к множеству прыжков, которые отрывали меня от земли на пару футов при каждом шаге и приземляли меня на лицо или на спину в конце каждой секунды или третий прыжок. Мои мускулы, идеально настроенные и привыкшие к силе земного притяжения, сыграли со мной злую шутку, впервые пытаясь справиться с меньшей гравитацией и более низким давлением воздуха на Марсе.
Однако я был полон решимости исследовать низкое сооружение, которое было единственным свидетельством существования жилья в поле зрения, и поэтому я наткнулся на уникальный план возвращения к первоосновам передвижения - ползанию. У меня это неплохо получалось, и через несколько мгновений я достиг низкой, опоясывающей стены ограждения.
На ближайшей ко мне стороне не было ни дверей, ни окон, но, поскольку стена была всего около четырех футов в высоту, я осторожно поднялся на ноги и посмотрел через нее на самое странное зрелище, которое мне когда-либо доводилось видеть.
Крыша вольера была сделана из прочного стекла толщиной около четырех или пяти дюймов, а под ней было несколько сотен крупных яиц, идеально круглых и белоснежных. Яйца были почти одинакового размера, около двух с половиной футов в диаметре.
Пять или шесть уже вылупились, и гротескных карикатур, мерцающих на солнце, было достаточно, чтобы заставить меня усомниться в своем здравомыслии. В основном это были головы с маленькими тощими тельцами, длинными шеями и шестью ногами или, как я узнал впоследствии, двумя ногами и двумя руками, с промежуточной парой конечностей, которые можно было по желанию использовать как руки или ноги. Их глаза были посажены на крайних сторонах головы, немного выше центра, и выдавались так, что могли быть направлены либо вперед, либо назад, а также независимо друг от друга, что позволяло этому странному животному смотреть в любом направлении, или в двух направлениях сразу, без необходимости поворота головы.
Уши, которые располагались чуть выше глаз и ближе друг к другу, представляли собой маленькие чашеобразные усики, выступавшие у этих молодых экземпляров не более чем на дюйм. Их носы представляли собой продольные прорези в центре лица, посередине между ртом и ушами.
На их телах не было волос, они были очень светлого желтовато-зеленого цвета. У взрослых особей, как я вскоре узнал, этот цвет углубляется до оливково-зеленого и у самцов темнее, чем у самок. Далее, головы взрослых не так непропорциональны их телам, как у молодых.
Радужная оболочка глаз кроваво-красная, как у альбиносов, а зрачок темный. Само глазное яблоко очень белое, как и зубы. Эти последние добавляют самый свирепый вид к устрашающему и ужасному лицу, так как нижние клыки изгибаются вверх, образуя острые концы, которые заканчиваются примерно там, где расположены глаза земных людей. Белизна зубов не как у слоновой кости, а у самого белоснежного и блестящего фарфора. На темном фоне их оливковой шкуры их клыки выделяются самым ярким образом, придавая этому оружию необычайно грозный вид.
Большую часть этих подробностей я отметил позже, так как у меня было очень мало времени, чтобы размышлять о чудесах моего нового открытия. Я видел, что яйца находились в процессе вылупления, и, стоя и наблюдая, как отвратительные маленькие монстры вылупляются из скорлупы, я не заметил, как позади меня подошла дюжина взрослых марсиан.
Пройдя, как они это сделали, по мягкому и беззвучному мху, покрывающему практически всю поверхность Марса, за исключением промерзших участков на полюсах и разбросанных возделываемых районов, они могли бы легко схватить меня, но их намерения были гораздо более зловещий. Меня предупредил грохот снаряжения передового воина.
На такой мелочи висела моя жизнь, что я часто удивляюсь, как легко мне удалось спастись. Если бы ружье предводителя отряда не качнулось из крепления рядом с его седлом так, что ударилось о рукоять его огромного копья с металлической подковой, я бы задохнулся, даже не подозревая, что смерть близка. Но тихий звук заставил меня обернуться, и вот на мне, менее чем в десяти футах от моей груди, было острие этого огромного копья, копья сорока футов длиной, с наконечником из блестящего металла, низко держащегося сбоку от смонтированной копии. маленьких дьяволят, за которыми я наблюдал.
Но какими жалкими и безобидными они выглядели теперь рядом с этим огромным и ужасающим воплощением ненависти, мести и смерти. Сам человек, как я могу его назвать, был целых пятнадцать футов ростом и на Земле весил бы около четырехсот фунтов. Он сидел на своем скакуне, как мы сидим на коне, ухватившись за ствол животного нижними конечностями, в то время как кисти его двух правых рук низко держали его огромное копье сбоку от его скакуна; две его левые руки были раскинуты в стороны, чтобы помочь сохранить равновесие, у существа, на котором он ехал, не было ни уздечки, ни повода для управления.
И его маунт! Какими земными словами это описать! Он возвышался на десять футов в плече; имел четыре ноги с каждой стороны; широкий плоский хвост, больше на конце, чем у основания, который он держал прямо за спиной во время бега; зияющий рот, разделяющий его голову от морды до длинной массивной шеи.
Как и его хозяин, он был полностью лишен волос, но был темно-серого цвета и был чрезвычайно гладким и блестящим. Его живот был белым, а ноги переходили от грифельных плеч и бедер к ярко-желтому у ступней. Сами ступни были сильно набиты и лишены когтей, что также способствовало бесшумности их приближения и, вместе с множественностью ног, является характерной чертой фауны Марса. Только высший тип человека и еще одно животное, единственное млекопитающее, существующее на Марсе, имеют правильно сформированные ногти, а копытных животных там совершенно нет.
За этим первым наступающим демоном тянулись девятнадцать других, во всех отношениях похожих, но, как я узнал позднее, с присущими им индивидуальными чертами; точно так же, как среди нас нет двух одинаковых, хотя мы все отлиты в одной и той же форме. Эта картина или, вернее, материализованный кошмар, который я подробно описал, произвела на меня лишь одно страшное и быстрое впечатление, когда я повернулся ему навстречу.
Безоружный и голый, каким бы я ни был, первый закон природы проявился в единственно возможном решении моей непосредственной проблемы, а именно в том, чтобы убраться из-под острия атакующего копья. Следовательно, я сделал очень земной и в то же время сверхчеловеческий прыжок, чтобы достичь вершины марсианского инкубатора, поскольку я определил, что так оно и должно быть.
Мое усилие увенчалось успехом, который ужаснул меня не меньше, чем, казалось, удивил марсианских воинов, поскольку я поднялся на целых тридцать футов в воздух и приземлился в сотне футов от моих преследователей и на противоположной стороне ограждения.
Я легко и без происшествий приземлился на мягкий мох и, обернувшись, увидел, что мои враги выстроились вдоль дальней стены. Одни смотрели на меня с выражением, в котором я впоследствии обнаружил крайнее удивление, а другие, очевидно, убеждались, что я не приставал к их детенышам.
Они разговаривали вполголоса, жестикулируя и указывая на меня. Их открытие, что я не причинил вреда маленьким марсианам и что я безоружен, должно было заставить их смотреть на меня с меньшей свирепостью; но, как я узнал позже, больше всего в мою пользу сыграла моя демонстрация барьерного бега.
В то время как марсиане огромны, их кости очень велики, а мускулы у них пропорциональны гравитации, которую они должны преодолеть. В результате они бесконечно менее подвижны и менее сильны по отношению к своему весу, чем земной человек, и я сомневаюсь, что, если бы один из них был внезапно перенесен на Землю, он смог бы поднять свой собственный вес с земли; на самом деле, я убежден, что он не мог этого сделать.
Тогда мой подвиг был столь же изумителен на Марсе, как и на Земле, и, желая уничтожить меня, они вдруг посмотрели на меня как на чудесное открытие, которое нужно захватить и выставить среди своих собратьев.
Передышка, которую дала мне моя неожиданная ловкость, позволила мне составить планы на ближайшее будущее и более внимательно присмотреться к внешнему виду воинов, ибо я не мог отделить в своем сознании этих людей от тех других воинов, которые только накануне преследовал меня.
Я заметил, что каждый из них был вооружен еще несколькими видами оружия в дополнение к огромному копью, которое я описал. Оружие, которое заставило меня отказаться от попытки бегства, было, по-видимому, каким-то ружьем, и с которым, как мне казалось, они почему-то особенно умели обращаться.
Винтовки эти были из белого металла, снабженные деревянными накладками, которые, как я узнал позже, были очень легкими и очень твердыми породами, высоко ценившимися на Марсе и совершенно неизвестными нам, обитателям Земли. Металл ствола представляет собой сплав, состоящий в основном из алюминия и стали, который они научились закалять до твердости, намного превышающей твердость стали, с которой мы знакомы. Вес этих винтовок сравнительно невелик, а с малым калибром, взрывчатыми, радиевыми снарядами, которые они используют, и большой длиной ствола они смертельны в экстремальных условиях и на дистанциях, которые были бы немыслимы на Земле. Теоретический эффективный радиус действия этой винтовки составляет триста миль, но лучшее, что они могут сделать в реальной эксплуатации, когда оснащены беспроводными искателями и прицелами, составляет немногим более двухсот миль.
Этого достаточно, чтобы проникнуться во мне большим уважением к марсианскому огнестрельному оружию, и какая-то телепатическая сила должна была предостеречь меня от попытки сбежать средь бела дня из-под дулов двадцати этих смертоносных машин.
Марсиане, после короткого разговора, повернулись и ускакали в том же направлении, откуда пришли, оставив одного из своего числа в одиночестве у ограждения. Проехав примерно двести ярдов, они остановились и, повернув своих лошадей к нам, сели, наблюдая за воином у ограждения.
Он был тем, чье копье почти пронзило меня, и, очевидно, был лидером банды, поскольку я заметил, что они, похоже, двинулись на свое нынешнее место по его указанию. Когда его отряд остановился, он спешился, бросил копье и стрелковое оружие и подошел ко мне через конец инкубатора, совершенно безоружный и такой же обнаженный, как и я, за исключением украшений, привязанных к его голове, конечностям и костям. грудь.
Когда он был в пятидесяти футах от меня, он расстегнул огромный металлический браслет и, держа его в раскрытой ладони, обратился ко мне ясным звучным голосом, но на языке, разумеется, я не мог понять. Затем он остановился, словно ожидая моего ответа, навострив уши, похожие на усики, и еще больше навострив на меня свои странные глаза.
Когда молчание стало невыносимым, я решил отважиться на небольшую беседу со своей стороны, так как догадался, что он пытается заключить мир. Бросание его оружия и отход его отряда перед его продвижением ко мне означало бы мирную миссию в любом месте на Земле, так почему бы и не на Марсе!
Прижав руку к сердцу, я низко поклонился марсианину и объяснил ему, что, хотя я не понимаю его языка, его действия говорят о мире и дружбе, которые в данный момент наиболее дороги моему сердцу. Конечно, я мог бы показаться журчащим ручейком, несмотря на весь ум, который донесла до него моя речь, но он понял действие, с которым я тотчас же последовал за своими словами.
Протянув к нему руку, я подошел и взял нарукавник из его раскрытой ладони, обхватив его за руку выше локтя; улыбнулась ему и стала ждать. Его широкий рот растянулся в ответной улыбке, и, сцепив одну из его промежуточных рук со своей, мы повернулись и пошли обратно к его лошади. В то же время он приказал своим последователям продвигаться вперед. Они бросились к нам с бешеной скоростью, но были остановлены по его сигналу. Очевидно, он опасался, что, если я снова испугаюсь, я могу совершенно выпрыгнуть из пейзажа.
Он обменялся несколькими словами со своими людьми, жестом пригласил меня ехать позади одного из них, а затем сел на свое животное. Назначенный парень протянул две или три руки и поднял меня за собой на блестящую спину своего скакуна, где я цеплялся, насколько мог, за ремни и ремни, на которых держалось оружие и украшения марсианина.
Затем вся кавалькада развернулась и поскакала к холмам вдалеке.
ГЛАВА IV
ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
Мы прошли около десяти миль, когда земля начала очень быстро подниматься. Как я узнал позже, мы приближались к краю одного из давно мертвых морей Марса, на дне которого произошла моя встреча с марсианами.
За короткое время мы достигли подножия гор и, преодолев узкое ущелье, вышли в открытую долину, на дальнем конце которой было низкое плоскогорье, на котором я увидел огромный город. К нему мы и помчались, въехав в него по разрушенной дороге, ведущей из города, но только к краю плато, где она резко обрывалась широкими ступенями.
При ближайшем рассмотрении, когда мы проходили мимо них, я увидел, что здания были заброшены, и, хотя они не сильно обветшали, казалось, что в них не жили годами, а возможно, и целую вечность. Ближе к центру города была большая площадь, и на ней и в зданиях, непосредственно окружающих ее, расположились лагерем около девяти или десяти сотен существ той же породы, что и мои похитители, ибо таковыми я теперь считал их, несмотря на учтивую манеру, в которой я был в ловушке.
Все, кроме украшений, были обнажены. Женщины внешне мало отличались от мужчин, за исключением того, что их бивни были намного больше по сравнению с их ростом, а в некоторых случаях загибались почти до их высоко посаженных ушей. Их тела были меньше и светлее, а на пальцах рук и ног были зачатки ногтей, которых у самцов совсем не было. Взрослые самки имели рост от десяти до двенадцати футов.
Дети были светлого цвета, даже светлее женщин, и все казались мне совершенно одинаковыми, только одни были выше других ростом; старше, предположил я.
Я не видел у них никаких признаков глубокого возраста, и нет заметной разницы в их внешности с возрастом зрелости, около сорока лет, до тех пор, пока в возрасте около тысячи лет они добровольно не отправляются в свое последнее странное паломничество вниз по реке. Исс, который ведет ни один живой марсианин неизвестно куда и из чьего лона ни один марсианин никогда не возвращался, или ему было бы позволено жить, если бы он вернулся после того, как однажды погрузился в его холодные, темные воды.
Только один марсианин из тысячи умирает от болезни или болезни, и, возможно, около двадцати совершают добровольное паломничество. Остальные девятьсот семьдесят девять умирают насильственной смертью на дуэлях, на охоте, в авиации и на войне; но, пожалуй, самая большая смертельная потеря приходится на детский возраст, когда огромное количество маленьких марсиан становится жертвами больших белых обезьян Марса.
Средняя продолжительность жизни марсианина после достижения зрелого возраста составляет около трехсот лет, но была бы ближе к отметке в тысячу, если бы не различные средства, ведущие к насильственной смерти. Из-за истощающихся ресурсов планеты, очевидно, возникла необходимость противодействовать увеличению продолжительности жизни, вызванному их выдающимися терапевтическими и хирургическими способностями, и поэтому человеческая жизнь на Марсе стала восприниматься несерьезно, о чем свидетельствуют их опасные виды спорта и почти непрекращающаяся война между различными сообществами.
Существуют и другие естественные причины, ведущие к сокращению населения, но ничто так не способствует достижению этой цели, как тот факт, что ни один мужчина или женщина-марсианин никогда добровольно не остается без оружия уничтожения.
Когда мы приблизились к площади и мое присутствие было обнаружено, нас сразу же окружили сотни существ, которые, казалось, стремились вырвать меня с моего места за моей охраной. Слово предводителя отряда утихомирило их шум, и мы рысью проследовали через площадь к входу в такое великолепное здание, какое только видел смертный взор.
Здание было невысоким, но занимало огромную площадь. Он был построен из блестящего белого мрамора, инкрустированного золотом и блестящими камнями, которые сверкали и переливались на солнце. Главный вход был около сотни футов в ширину и выступал из самого здания, образуя огромный навес над вестибюлем. Лестницы не было, но пологий спуск к первому этажу здания открывался в огромное помещение, окруженное галереями.
На полу этого зала, усеянного резными деревянными столами и стульями, вокруг ступеней трибуны собралось около сорока или пятидесяти мужчин-марсиан. На самой платформе сидел на корточках огромный воин, тяжело нагруженный металлическими украшениями, яркими перьями и искусно выделанной кожаной атрибутикой, искусно украшенной драгоценными камнями. С его плеч свисала короткая накидка из белого меха, отороченная блестящим алым шелком.
Что меня больше всего поразило в этом собрании и зале, в котором они собрались, так это то, что существа совершенно не соответствовали столам, стульям и другой мебели; они были размером, приспособленным для людей, таких как я, тогда как огромные туши марсиан едва могли втиснуться в кресла, а под столами не было места для их длинных ног. Таким образом, очевидно, что на Марсе были и другие обитатели, чем дикие и гротескные существа, в руки которых я попал, но свидетельства чрезвычайной древности, окружавшие меня, указывали на то, что эти постройки могли принадлежать какому-то давно вымершему и забытому народу. Тусклая древность Марса.
Наша группа остановилась у входа в здание, и по знаку вожака меня опустили на землю. Снова взяв его руку в свою, мы прошли в зал для аудиенций. При обращении к марсианскому вождю было соблюдено несколько формальностей. Мой похититель просто подошел к трибуне, остальные уступали ему дорогу, когда он продвигался вперед. Вождь поднялся на ноги и произнес имя моего сопровождающего, который, в свою очередь, остановился и повторил имя правителя, а затем его титул.
В то время эта церемония и произнесенные ими слова ничего не значили для меня, но позже я узнал, что это было обычное приветствие между зелеными марсианами. Если бы эти люди были незнакомцами и, следовательно, не могли бы обменяться именами, они бы молча обменялись украшениями, если бы их миссии были мирными, - в противном случае они бы обменялись выстрелами или отбивали свое знакомство с каким-либо другим из своего разнообразного оружия.
Мой похититель, которого звали Тарс Таркас, был фактически вице-главой общины и человеком с большими способностями государственного деятеля и воина. Он, очевидно, кратко рассказал о происшествиях, связанных с его экспедицией, в том числе о моем пленении, и, когда он закончил, вождь довольно долго обратился ко мне.
Я ответил на нашем добром старом английском языке только для того, чтобы убедить его, что ни один из нас не может понять другого; но я заметил, что когда я слегка улыбнулся в заключение, он сделал то же самое. Этот факт и подобный случай во время моего первого разговора с Тарс Таркасом убедили меня, что у нас есть по крайней мере что-то общее; способность улыбаться, а значит, и смеяться; обозначающее чувство юмора. Но мне предстояло узнать, что марсианская улыбка небрежна, а марсианский смех заставляет сильных мужчин бледнеть от ужаса.
Идеи юмора у зеленых людей Марса сильно расходятся с нашими представлениями о подстрекателях к веселью. Смертельная агония ближнего для этих странных существ вызывает самое дикое веселье, в то время как их главная форма самого обычного развлечения состоит в том, чтобы убивать своих военнопленных различными изощренными и ужасными способами.
Собравшиеся воины и вожди внимательно осмотрели меня, ощупывая мои мускулы и текстуру кожи. Затем главный вождь, очевидно, дал понять, что желает увидеть мое выступление, и, жестом пригласив меня следовать, отправился с Тарс Таркасом на открытую площадь.
Так вот, я не предпринимал никаких попыток ходить с тех пор, как потерпел неудачу, кроме как крепко сжимая руку Тарс Таркаса, и теперь я подпрыгивал и порхал между столами и стульями, как какой-то чудовищный кузнечик. Сильно ушибившись, к большому удовольствию марсиан, я снова прибегнул к ползанию, но это их не устроило, и меня грубо рывком поставил на ноги высокий парень, который от души смеялся над моими несчастьями.
Когда он швырнул меня на ноги, его лицо было склонено близко к моему, и я сделал единственное, что может сделать джентльмен в условиях жестокости, грубости и неуважения к правам незнакомца; Я ударил его кулаком прямо в челюсть, и он упал, как поверженный бык. Когда он рухнул на пол, я повернулся спиной к ближайшему столу, ожидая, что его товарищи отомстят меня, но решил дать им настолько хороший бой, насколько позволяют неравные шансы, прежде чем отдать свою жизнь.
Однако мои опасения были напрасными, так как другие марсиане, сначала онемевшие от изумления, в конце концов разразились диким смехом и аплодисментами. Я не узнал аплодисментов как таковых, но позже, когда я познакомился с их обычаями, я узнал, что добился того, на что они редко соглашаются, - проявления одобрения.
Парень, которого я ударил, лежал там, где упал, и никто из его товарищей не приближался к нему. Тарс Таркас двинулся ко мне, протягивая одну из своих рук, и таким образом мы без дальнейших происшествий проследовали к площади. Я, конечно, не знал причины, по которой мы вышли на открытое пространство, но не заставил себя долго ждать. Сначала они несколько раз повторили слово "сак", а затем Тарс Таркас сделал несколько прыжков, повторяя одно и то же слово перед каждым прыжком; потом, повернувшись ко мне, сказал: "Сак!" Я увидел, чего они добивались, и, собравшись с силами, "поплыл" с таким изумительным успехом, что преодолел добрых сто пятьдесят футов; и на этот раз я не потерял равновесия, а приземлился прямо на ноги, не упав. Затем я вернулся легким прыжком на двадцать пять или тридцать футов к небольшой группе воинов.
За моей демонстрацией наблюдали несколько сотен младших марсиан, и они немедленно начали требовать повторения, что затем приказал мне сделать вождь; но я был и голоден, и жаждал, и решил на месте, что мой единственный способ спасения состоит в том, чтобы потребовать от этих существ внимания, которое они явно не согласились бы добровольно. Поэтому я игнорировал повторяющиеся команды "сак", и каждый раз, когда они подавались, я указывал на рот и потирал живот.
Тарс Таркас и вождь обменялись несколькими словами, и первый, обратившись к молодой женщине среди толпы, дал ей несколько указаний и жестом пригласил меня сопровождать ее. Я схватил ее протянутую руку, и мы вместе пересекли площадь к большому зданию на дальней стороне.
Моя прекрасная спутница была около восьми футов ростом, только что достигла зрелости, но еще не достигла своего полного роста. Она была светло-оливково-зеленого цвета с гладкой блестящей шкурой. Ее звали, как я узнал впоследствии, Сола, и она принадлежала к свите Тарс Таркаса. Она провела меня в просторную комнату в одном из зданий, выходящих окнами на площадь, которую я, судя по разбросанным по полу шелкам и мехам, я принял за спальные помещения нескольких туземцев.
Комната была хорошо освещена несколькими большими окнами и была прекрасно украшена фресками и мозаиками, но на всем этом, казалось, лежало то неопределенное прикосновение пальца древности, которое убедило меня в том, что архитекторы и строители этих дивных творений не имели ничего общего. общего с грубыми полуживотными, которые теперь их занимали.
Сола жестом пригласила меня сесть на груду шелков в центре комнаты и, повернувшись, издала своеобразный шипящий звук, как бы сигнализируя кому-то в соседней комнате. В ответ на ее призыв я впервые увидел новое марсианское чудо. Он проковылял на своих десяти коротких ногах и присел перед девушкой на корточки, как послушный щенок. Существо было размером с шетландского пони, но его голова немного напоминала голову лягушки, за исключением того, что челюсти были снабжены тремя рядами длинных острых клыков.
ГЛАВА V
Я УКЛОНЯЮСЬ ОТ СТОРОЖЕВОГО ПСА
Сола посмотрела в злые глаза зверя, пробормотала пару командных слов, указала на меня и вышла из комнаты. Я не мог не задаться вопросом, что могло бы сделать это свирепое на вид чудовище, оставшись в одиночестве в такой непосредственной близости от такого относительно нежного куска мяса; но опасения мои были напрасны, так как зверь, пристально осмотрев меня с минуту, прошел через комнату к единственному выходу, ведущему на улицу, и лег во весь рост на пороге.
Это был мой первый опыт общения с марсианским сторожевым псом, но ему суждено было стать не последним, ибо этот товарищ тщательно охранял меня, пока я оставался пленником среди этих зеленых людей; дважды спасая мне жизнь и ни разу добровольно не отлучившись от меня ни на мгновение.
Пока Солы не было, я воспользовался случаем, чтобы более тщательно осмотреть комнату, в которой я оказался пленником. На настенной росписи изображены сцены редкой и чудесной красоты; горы, реки, озеро, океан, луг, деревья и цветы, извилистые дороги, залитые солнцем сады - сцены, которые могли бы изображать земные пейзажи, если бы не иная окраска растительности. Работа, очевидно, была выполнена мастерской рукой, настолько тонкой была атмосфера, настолько совершенной была техника; однако нигде не было изображения живого животного, человека или зверя, по которому я мог бы угадать сходство с этими другими и, возможно, вымершими обитателями Марса.
Пока я давал волю своему воображению в диких догадках о возможном объяснении странных аномалий, с которыми я до сих пор встречался на Марсе, Сола вернулась с едой и питьем. Она поставила их на пол рядом со мной и, сев поодаль, пристально посмотрела на меня. Пища состояла примерно из фунта какого-то твердого вещества консистенции сыра и почти безвкусного, а жидкость, по-видимому, была молоком какого-то животного. На вкус он не был неприятным, хотя и слегка кисловатым, и вскоре я научился очень высоко его ценить. Оно произошло, как я позже обнаружил, не от животного, так как на Марсе есть только одно млекопитающее, да и то очень редкое, а от большого растения, которое растет практически без воды, но, по-видимому, перегоняет свое обильное количество молока из продукты почвы, влажность воздуха и солнечные лучи. Одно растение этого вида дает восемь или десять литров молока в день.
Поев, я сильно оживился, но, чувствуя потребность в отдыхе, растянулся на шелках и вскоре заснул. Я проспал, должно быть, несколько часов, так как проснулся, когда было темно, и мне было очень холодно. Я заметил, что кто-то накинул на меня мех, но он частично сместился, и в темноте я не видел, чтобы заменить его. Внезапно рука протянулась и натянула на меня мех, вскоре после этого добавив еще один к моему укрытию.
Я предположил, что моим бдительным опекуном была Сола, и не ошибся. Эта девушка единственная среди всех зеленых марсиан, с которыми мне доводилось общаться, проявляла черты сочувствия, доброты и привязанности; ее забота о моих телесных нуждах была неизменной, и ее заботливая забота спасла меня от многих страданий и многих лишений.
Как мне суждено было узнать, марсианские ночи чрезвычайно холодны, а так как сумерек и рассвета практически нет, то перепады температуры внезапны и весьма неудобны, как и переходы от яркого дневного света к темноте. Ночи либо ярко освещены, либо очень темны, потому что, если ни одна из двух лун Марса не находится в небе, получается почти полная тьма, так как отсутствие атмосферы или, скорее, очень разреженная атмосфера не в состоянии рассеять звездный свет. в любой значительной степени; с другой стороны, если обе луны находятся в небе ночью, поверхность земли ярко освещена.
Обе луны Марса гораздо ближе к ней, чем наша луна к Земле; ближайшая луна находится на расстоянии всего лишь около пяти тысяч миль, тогда как дальняя находится лишь немногим более чем в четырнадцати тысячах миль, по сравнению с почти четвертью миллиона миль, отделяющих нас от нашей Луны. Ближайшая к Марсу луна совершает полный оборот вокруг планеты немногим более чем за семь с половиной часов, так что ее можно увидеть мчащейся по небу, как огромный метеор, два или три раза за ночь, показывая все свои фазы в течение каждой ночи. транзит небес.
Дальняя луна обращается вокруг Марса примерно за тридцать с четвертью часов и вместе со своим сестринским спутником делает ночную марсианскую сцену великолепной и причудливо величественной. И хорошо, что природа так милостиво и обильно осветила марсианскую ночь, ибо зеленые люди Марса, будучи кочевой расой без высокого интеллектуального развития, имеют лишь грубые средства для искусственного освещения; зависит главным образом от факелов, своего рода свечи и своеобразной масляной лампы, которая производит газ и горит без фитиля.
Это последнее устройство излучает ярко-яркий далеко идущий белый свет, но так как необходимое ему натуральное масло может быть получено только при добыче полезных ископаемых в одной из нескольких отдаленных друг от друга местностей, оно редко используется этими существами, чьи мысли только о сегодняшнем дне. и чья ненависть к ручному труду держала их в полуварварском состоянии в течение бесчисленных веков.
После того, как Сола пополнила мои покрывала, я снова заснул и не просыпался до рассвета. Остальные обитатели комнаты, числом пять, все были женщинами, и они все еще спали, заваленные пестрым множеством шелков и мехов. На пороге растянулось бессонное животное-хранитель, точно такое же, каким я в последний раз видел его накануне; по-видимому, он не шевельнул ни одним мускулом; его глаза были буквально прикованы ко мне, и я задумался о том, что может случиться со мной, если я попытаюсь убежать.
Я всегда был склонен искать приключений, исследовать и экспериментировать там, где более мудрые люди оставили бы себя в покое. Поэтому мне пришло в голову, что самым надежным способом узнать точное отношение этого зверя ко мне было бы попытаться покинуть комнату. Я чувствовал себя довольно уверенно, полагая, что смогу убежать от него, если он преследует меня, как только я выйду из здания, потому что я начал очень гордиться своими способностями прыгуна. Кроме того, по короткости его ног я мог видеть, что сам зверь не был прыгуном и, вероятно, не бегуном.
Поэтому медленно и осторожно я поднялся на ноги только для того, чтобы увидеть, что мой наблюдатель сделал то же самое; осторожно я двинулся к нему, обнаружив, что, двигаясь шаркающей походкой, я могу сохранять равновесие, а также достаточно быстро продвигаться вперед. Когда я приблизился к животному, он осторожно попятился от меня, а когда я достиг открытого места, отодвинулся в сторону, чтобы пропустить меня. Затем он встал позади меня и следовал примерно в десяти шагах позади меня, пока я шел по пустынной улице.
Очевидно, его задачей было защищать только меня, подумал я, но когда мы достигли края города, он внезапно прыгнул передо мной, издавая странные звуки и обнажая свои уродливые и свирепые клыки. Думая поразвлечься за его счет, я бросился к нему и, почти настигнув его, прыгнул в воздух, приземлившись далеко за ним и вдали от города. Он мгновенно развернулся и бросился на меня с самой ужасающей скоростью, которую я когда-либо видел. Я думал, что его короткие ноги препятствуют быстроте, но если бы он гонялся с борзыми, последние казались бы спящими на коврике у двери. Как я узнал, это самое быстроходное животное на Марсе, и благодаря своему уму, преданности и свирепости его используют на охоте, на войне и в качестве защитника марсианского человека.
Я быстро понял, что мне будет трудно избежать клыков зверя на прямом пути, и поэтому я встретил его атаку, согнувшись пополам и перепрыгнув через него, когда он был почти на мне. Этот маневр дал мне значительное преимущество, и я смог добраться до города немного раньше него, и когда он несся за мной, я прыгнул в окно примерно в тридцати футах от земли напротив одного из зданий, выходящих на Долина.
Схватившись за подоконник, я принял сидячее положение, не глядя на здание, и посмотрел вниз на сбитое с толку животное подо мной. Однако мое ликование было недолгим, потому что едва я уселся на подоконник, как огромная рука схватила меня сзади за шею и яростно потащила в комнату. Здесь меня бросили на спину, и я увидел стоящее надо мной колоссальное обезьяноподобное существо, белое и безволосое, за исключением огромной копны щетинистых волос на голове.
ГЛАВА VI
БОРЬБА, В КОТОРОЙ ПОБЕДИЛИ ДРУЗЕЙ
Существо, которое больше походило на наших земных людей, чем на марсиан, которых я видел, прижало меня к земле своей огромной ногой, в то время как оно болтало и жестикулировало в ответ на какое-то существо позади меня. Этот другой, который, очевидно, был его помощником, вскоре подошел к нам, неся огромную каменную дубину, которой он, очевидно, намеревался размозжить мне голову.
Существа были около десяти-пятнадцати футов ростом, стояли прямо и имели, как и у зеленых марсиан, промежуточный набор рук или ног, посередине между их верхними и нижними конечностями. Их глаза были близко друг к другу и не выпуклые; уши у них были высоко посажены, но расположены более латерально, чем у марсиан, а морда и зубы были поразительно похожи на таковые у нашей африканской гориллы. В целом они не были неприятны по сравнению с зелеными марсианами.
Дубина раскачивалась по дуге, которая заканчивалась на моем запрокинутом лице, когда стрела бесчисленного ужаса метнулась через дверной проем прямо на грудь моего палача. С криком страха удерживавшая меня обезьяна прыгнула в открытое окно, но ее самка сомкнулась в ужасной смертельной схватке с моим хранителем, который был не чем иным, как моим верным сторожевым существом; Я не могу заставить себя назвать такое отвратительное существо собакой.
Как можно быстрее я поднялся на ноги и, прислонившись спиной к стене, стал свидетелем такого сражения, какое дано видеть немногим существам. Сила, ловкость и слепая свирепость этих двух существ не сравнимы ни с чем, известным земному человеку. Мой зверь имел преимущество в своем первом захвате, вонзив свои могучие клыки далеко в грудь своего противника; но огромные руки и лапы обезьяны, подкрепленные мышцами, далеко превосходящими мускулы марсиан, которых я видел, сжали горло моего стража и медленно душили его жизнь, откинув назад его голову и шею на его тело, где я на мгновение ожидал, что первый обмякнет на конце сломанной шеи.
При этом обезьяна отрывала себе всю переднюю часть груди, которая была зажата в тисках мощных челюстей. Они катались взад и вперед по полу, ни один из них не издал ни звука страха или боли. Вскоре я увидел, как огромные глаза моего зверя полностью вылезли из орбит, а из его ноздрей хлынула кровь. То, что он заметно слабел, было очевидно, но так же было и с обезьяной, чья борьба на мгновение ослабла.
Внезапно я пришел в себя и с тем странным инстинктом, который, кажется, всегда побуждал меня к выполнению своего долга, схватил дубину, упавшую на пол в начале битвы, и взмахнул ею со всей силой своих земных рук. Я врезался им в голову обезьяны, раздавив ее череп, как если бы это была яичная скорлупа.
Едва успел обрушиться удар, как я столкнулся с новой опасностью. Супруг обезьяны, оправившись от первого приступа ужаса, вернулся на место встречи через внутреннюю часть здания. Я заметил его как раз перед тем, как он достиг дверного проема, и вид его, теперь ревущего, когда он увидел своего безжизненного товарища, растянувшегося на полу и с пеной у рта, в крайнем гневе, наполнил меня, должен признаться, ужасным предчувствия.
Я всегда готов встать и сражаться, когда шансы не слишком против меня, но в данном случае я не увидел ни славы, ни выгоды в том, чтобы противопоставить свою относительно слабую силу железным мускулам и зверской свирепости этого разъяренного обитателя неведомого мира; на самом деле единственным исходом такой встречи, насколько я мог судить, казалась внезапная смерть.
Я стоял у окна и знал, что, оказавшись на улице, я могу получить площадь и безопасность, прежде чем существо сможет меня настигнуть; по крайней мере, у меня был шанс спастись бегством от почти верной смерти, если я останусь и буду сражаться, как бы отчаянно он ни был.
Это правда, что я держал дубину, но что я мог сделать с ней против его четырех могучих рук? Даже если я сломаю одного из них первым же ударом, потому что я полагал, что он попытается отразить удар дубины, он может протянуть руку и уничтожить меня вместе с остальными, прежде чем я оправлюсь для второй атаки.
В то мгновение, когда эти мысли пронеслись у меня в голове, я повернулся, чтобы направиться к окну, но мой взгляд остановился на фигуре моего бывшего опекуна, и все мысли о бегстве были развеяны по ветру. Он лежал, тяжело дыша, на полу комнаты, его большие глаза были устремлены на меня в том, что казалось жалкой мольбой о защите. Я не мог выдержать этого взгляда и не мог, подумав, бросить своего спасителя, не отчитавшись за него так же хорошо, как он за меня.
Поэтому без дальнейших церемоний я повернулся, чтобы встретить нападение разъяренной обезьяны-быка. Теперь он был слишком близко ко мне, чтобы дубина могла оказать какую-либо эффективную помощь, поэтому я просто бросил ее так сильно, как только мог, в его наступающую тушу. Он ударил его чуть ниже колен, вызвав вопль боли и ярости, и так лишил его равновесия, что он бросился на меня, широко раскинув руки, чтобы облегчить падение.
Снова, как и в предыдущий день, я прибегнул к земной тактике и ударил правым кулаком по кончику его подбородка, а затем ударил его левой в пах. Эффект был изумительный, потому что, когда я слегка отступил в сторону после нанесения второго удара, он пошатнулся и упал на пол, согнувшись от боли и задыхаясь от ветра. Перепрыгнув через его распростертое тело, я схватил дубину и прикончил монстра прежде, чем он смог подняться на ноги.
Когда я нанес удар, позади меня раздался низкий смех, и, повернувшись, я увидел Тарс Таркаса, Солу и трех или четырех воинов, стоящих в дверях зала. Когда мои глаза встретились с их взглядами, я во второй раз удостоился их ревностно охраняемых аплодисментов.
Мое отсутствие было замечено Солой при ее пробуждении, и она быстро сообщила Тарс Таркасу, который сразу же отправился с горсткой воинов на поиски меня. Подойдя к черте города, они стали свидетелями действий быка-обезьяны, когда он ворвался в здание, кипя от ярости.
Они сразу последовали за ним, думая, что вряд ли его действия могут дать ключ к разгадке моего местонахождения, и стали свидетелями моей короткой, но решающей битвы с ним. Это столкновение вместе с моей встречей с марсианским воином накануне и моими подвигами в прыжках поставили меня на высокую вершину в их глазах. Очевидно, лишенные всех тонких чувств дружбы, любви или привязанности, эти люди справедливо поклоняются физической доблести и храбрости, и нет ничего слишком хорошего для объекта их обожания, пока он поддерживает свое положение неоднократными примерами своего мастерства, силы. , и мужество.
Сола, сопровождавшая поисковый отряд по собственной воле, была единственной из марсиан, чье лицо не исказилось от смеха, пока я боролся за свою жизнь. Она же, напротив, была трезвой с видимой заботливостью и, как только я кончил чудовище, бросилась ко мне и внимательно осмотрела мое тело на предмет возможных ран или увечий. Убедившись, что я остался невредим, она тихо улыбнулась и, взяв меня за руку, направилась к двери комнаты.
Тарс Таркас и другие воины вошли и стояли над быстро оживающим зверем, который спас мне жизнь и чью жизнь я, в свою очередь, спас. Они, казалось, были погружены в спор, и, наконец, один из них обратился ко мне, но, вспомнив о моем незнании его языка, повернулся к Тарс Таркасу, который словом и жестом отдал какую-то команду парню и повернулся, чтобы следовать за нами с номер.
Казалось, в их отношении к моему зверю было что-то угрожающее, и я не решался уйти, пока не узнал результат. Хорошо, что я так и сделал, потому что воин вытащил зловещий пистолет из кобуры и был готов прикончить существо, когда я прыгнул вперед и ударил его по руке. Пуля, попав в деревянную раму окна, взорвалась, полностью проделав дыру в дереве и каменной кладке.
Затем я опустился на колени рядом с устрашающим на вид существом и, подняв его на ноги, жестом приказал ему следовать за мной. Взгляды удивления, которые мои действия вызвали у марсиан, были смешны; они не могли понять, разве что слабо и по-детски, такие качества, как благодарность и сострадание. Воин, чье ружье я завел, вопросительно посмотрел на Тарс Таркаса, но тот дал знак, чтобы я был предоставлен самому себе, и мы вернулись на площадь, а мой огромный зверь следовал за нами по пятам, а Сола крепко схватила меня за руку. рука.
У меня было как минимум два друга на Марсе; молодая женщина, присматривавшая за мной с материнской заботой, и немое животное, которое, как я узнал позже, таило в своем бедном уродливом теле больше любви, больше верности, больше благодарности, чем можно было найти во всех пяти миллионах зеленых марсиан. которые бродят по пустынным городам и мертвым морским днам Марса.
ГЛАВА VII
Воспитание детей на Марсе
После завтрака, который был точной копией трапезы предыдущего дня и указателем практически каждой трапезы, последовавшей за мной, пока я был с зелеными людьми Марса, Сола сопроводила меня на площадь, где я застал все общество занятым наблюдение или помощь в запряжении огромных мастодонтских животных в большие трехколесные колесницы. Было около двухсот пятидесяти таких повозок, каждая из которых была запряжена одним животным, и любая из них, судя по их внешнему виду, легко могла бы тянуть весь состав фургонов, когда они были полностью загружены.
Сами колесницы были большими, просторными и великолепно украшенными. В каждой сидела женщина-марсианка, нагруженная металлическими украшениями, драгоценностями, шелками и мехами, а на спине каждого зверя, тянувшего колесницы, восседал молодой марсианский погонщик. Подобно животным, на которых воины сидели верхом, более тяжелые тягловые животные не носили ни удила, ни уздечки, а управлялись исключительно телепатическими средствами.
Эта способность чудесным образом развита у всех марсиан и в значительной степени объясняет простоту их языка и относительно небольшое количество слов, которыми они обмениваются даже в долгих разговорах. Это универсальный язык Марса, посредством которого высшие и низшие животные этого мира парадоксов способны общаться в большей или меньшей степени, в зависимости от интеллектуальной сферы вида и развития индивидуума.
Когда кавалькада двинулась гуськом, Сола втащила меня в пустую колесницу, и мы двинулись с процессией к тому месту, где я накануне въехал в город. Во главе каравана ехало около двухсот воинов, по пять в ряду, и такое же число замыкало тыл, а с обеих сторон нас окружали по двадцать пять или тридцать всадников.
Все, кроме меня, - мужчины, женщины и дети - были хорошо вооружены, и в хвосте каждой колесницы рысью бежала марсианская гончая, а мой собственный зверь следовал за нашим; на самом деле, верное существо никогда не покидало меня добровольно в течение всех десяти лет, которые я провел на Марсе. Наш путь пролегал через маленькую долину перед городом, через холмы и вниз по дну мертвого моря, которое я пересек на своем пути от инкубатора до площади. Инкубатор, как оказалось, был конечным пунктом нашего путешествия в этот день, и, поскольку вся кавалькада пустилась в бешеный галоп, как только мы достигли ровной глади морского дна, мы вскоре оказались в пределах видимости нашей цели.
Достигнув его, колесницы были припаркованы с военной точностью по четырем сторонам ограды, и полдюжины воинов во главе с огромным вождем, в том числе Тарс Таркас и несколько других меньших вождей, спешились и двинулись к нему. Я видел, как Тарс Таркас что-то объяснял главному вождю, чье имя, кстати, было, насколько я могу перевести его по-английски, Лоркас Птомель, Джед; Джед - его титул.
Вскоре я понял предмет их разговора, так как, позвонив Соле, Тарс Таркас дал ей знак отправить меня к нему. К этому времени я освоил тонкости ходьбы в марсианских условиях и, быстро откликнувшись на его команду, продвинулся к той стороне инкубатора, где стояли воины.
Когда я добрался до них, я увидел, что вылупились все яйца, кроме очень немногих, инкубатор был полон отвратительных маленьких дьяволов. Они были ростом от трех до четырех футов и беспокойно двигались по вольеру, словно в поисках пищи.
Когда я остановился перед ним, Тарс Таркас указал на инкубатор и сказал: "Сак". Я увидел, что он хочет, чтобы я повторил свое вчерашнее выступление в назидание Лоркасу Птомелю, и, поскольку я должен признаться, что моя доблесть доставила мне немалое удовольствие, я быстро ответил, перепрыгнув через припаркованные колесницы на дальнем конце поля. инкубатор. Когда я вернулся, Лоркас Птомель что-то проворчал мне и, повернувшись к своим воинам, отдал несколько команд относительно инкубатора. Они больше не обращали на меня внимания, и поэтому мне было позволено оставаться поблизости и наблюдать за их действиями, которые заключались в том, чтобы проделать отверстие в стене инкубатора, достаточно большое, чтобы дать выход молодым марсианам.
По обе стороны от этого прохода женщины и молодые марсиане, как мужчины, так и женщины, образовывали две сплошные стены, ведущие через колесницы и совсем далеко на равнину за ними. Между этими стенами носились дикие, как олени, маленькие марсиане; им разрешалось бежать по всему проходу, где их по одному схватывали женщины и дети старшего возраста; последняя в шеренге ловит первого малыша, который достигает конца перчатки, ее противоположность в шеренге захватывает второго, и так далее, пока все малыши не покинут вольер и не будут присвоены каким-нибудь юношей или женщиной. Когда женщины ловили молодых, они выпадали из строя и возвращались к своим колесницам, а тех, кто попадал в руки юношей, позже передавали некоторым женщинам.
Я увидел, что церемония, если ее можно было удостоить таким названием, закончилась, и, разыскивая Солу, я нашел ее в нашей колеснице с отвратительным маленьким существом, крепко сжатым в руках.
Работа по воспитанию молодых, зеленых марсиан состоит исключительно в том, чтобы научить их говорить и пользоваться боевым оружием, которым их нагружают с самого первого года их жизни. Выйдя из яиц, в которых они пролежали в течение пяти лет, периода инкубации, они выходят в мир совершенно развитыми, за исключением размера. Совершенно неизвестные своим матерям, которым, в свою очередь, было бы трудно с какой-либо степенью точности указать отцов, они являются обычными детьми общины, и их воспитание возлагается на женщин, которые случайно поймают их, когда они покидают родину. инкубатор.
У их приемных матерей, возможно, даже не было яйца в инкубаторе, как в случае с Солой, которая начала нестись менее чем за год до того, как стала матерью потомства другой женщины. Но это мало что значит для зеленых марсиан, поскольку родительская и сыновняя любовь им так же неизвестна, как распространена среди нас. Я считаю, что эта ужасная система, существовавшая веками, является прямой причиной утраты всех тонких чувств и высших гуманистических инстинктов среди этих бедных существ. От рождения они не знают ни отцовской, ни материнской любви, не знают значения слова дом; их учат, что им позволяют жить только до тех пор, пока они не смогут продемонстрировать своим телосложением и свирепостью, что они пригодны для жизни. Если они окажутся деформированными или каким-либо образом неисправными, их немедленно расстреляют; они не видят ни слезинки, пролитой из-за одной из многих жестоких невзгод, через которые они проходят с самого раннего младенчества.
Я не имею в виду, что взрослые марсиане излишне или преднамеренно жестоки по отношению к молодым, но это тяжелая и безжалостная борьба за существование на умирающей планете, природные ресурсы которой истощились до такой степени, что поддержка каждой дополнительной жизни означает дополнительный налог на сообщество, в которое он брошен.
Путем тщательного отбора они выращивают только самые выносливые экземпляры каждого вида и с почти сверхъестественной предусмотрительностью регулируют уровень рождаемости, чтобы просто компенсировать потери в результате смерти.
Каждая взрослая марсианская самка приносит около тринадцати яиц в год, и те из них, которые соответствуют требованиям по размеру, весу и удельному весу, прячут в нишах какого-нибудь подземного хранилища, где температура слишком низкая для инкубации. Каждый год эти яйца тщательно исследуются советом из двадцати вождей, и все, кроме сотни самых совершенных, уничтожаются из каждого годового запаса. По прошествии пяти лет из тысяч выведенных яиц было отобрано около пятисот почти идеальных яиц. Затем их помещают в почти герметичные инкубаторы для вылупления под солнечными лучами еще через пять лет. Вылупление, свидетелями которого мы были сегодня, было довольно показательным событием в своем роде, почти один процент яиц вылупился за два дня. Если оставшиеся яйца когда-либо вылупятся, мы ничего не знаем о судьбе маленьких марсиан. В них не нуждались, так как их потомство могло унаследовать и передать склонность к длительному инкубированию и, таким образом, нарушить существовавшую веками систему, которая позволяет взрослым марсианам рассчитать надлежащее время для возвращения в инкубаторы, почти с точностью до часа.
Инкубаторы строятся в отдаленных закоулках, где маловероятно, что их обнаружат другие племена. В результате такой катастрофы в общине не будет детей еще пять лет. Позже я стал свидетелем результатов открытия инопланетного инкубатора.
Сообщество, частью которого были зеленые марсиане, с которыми мне выпал жребий, насчитывало около тридцати тысяч душ. Они бродили по огромной полосе засушливых и полузасушливых земель между сороком и восемьюдесятью градусами южной широты и ограничивались с востока и запада двумя большими плодородными участками. Их штаб-квартира располагалась в юго-западном углу этого района, недалеко от пересечения двух так называемых марсианских каналов.
Так как инкубатор располагался далеко на севере их собственной территории в якобы необитаемом и малопосещаемом районе, нам предстояло колоссальное путешествие, о котором я, конечно, ничего не знал.
После нашего возвращения в мертвый город я провел несколько дней в сравнительном безделье. На следующий день после нашего возвращения все воины уехали рано утром и вернулись только перед тем, как стемнело. Как я узнал позже, они побывали в подземных хранилищах, в которых хранились яйца, и перевезли их в инкубатор, который затем замуровали еще на пять лет и который, по всей вероятности, больше не посетят в течение тот период.
Хранилища, в которых прятались яйца до тех пор, пока они не были готовы к инкубатору, располагались за много миль к югу от инкубатора, и их ежегодно посещал совет двадцати вождей. Почему они не построили свои хранилища и инкубаторы ближе к дому, всегда было для меня загадкой, и, как многие другие марсианские загадки, неразрешимой и неразрешимой земными рассуждениями и обычаями.
Обязанности Солы теперь удвоились, так как она была вынуждена заботиться о юном марсианине так же, как и обо мне, но ни один из нас не требовал особого внимания, и поскольку мы оба были примерно одинаково продвинуты в марсианском образовании, Сола взяла на себя обучение мы вместе.
Ее призом был самец около четырех футов ростом, очень сильный и физически совершенный; кроме того, он быстро учился, и мы, по крайней мере я, немало позабавились по поводу острого соперничества, которое мы проявляли. Марсианский язык, как я уже сказал, чрезвычайно прост, и за неделю я мог бы объяснить все, что мне нужно, и понять почти все, что мне говорили. Точно так же, под опекой Солы, я развил свои телепатические способности, так что вскоре я мог ощущать практически все, что происходит вокруг меня.
Что больше всего удивило Солу во мне, так это то, что, хотя я мог легко улавливать телепатические сообщения от других, и часто, когда они не были предназначены для меня, никто не мог прочитать ни йоты из моего разума ни при каких обстоятельствах. Сначала это меня огорчало, но потом я очень этому обрадовался, так как это давало мне несомненное преимущество перед марсианами.
ГЛАВА VIII
ПЛЕНИЦА С НЕБА
На третий день после инкубаторной церемонии мы отправились домой, но едва глава процессии вышел на открытое пространство перед городом, как был отдан приказ о немедленном и поспешном возвращении. Словно обученные в течение многих лет именно этой эволюции, зеленые марсиане растворялись, как туман, в просторных дверных проемах близлежащих зданий, пока менее чем через три минуты вся кавалькада колесниц, мастодонтов и конных воинов не исчезла из виду.
Сола и я вошли в здание на фасаде города, то самое, в котором я столкнулся с обезьянами, и, желая увидеть, что послужило причиной внезапного отступления, я поднялся на верхний этаж и смотрел из окна на долину и холмы за ней; и там я увидел причину их внезапной суеты, чтобы укрыться. Огромный корабль, длинный, низкий и окрашенный в серый цвет, медленно качался над гребнем ближайшего холма. За ним последовал еще один, и еще, и еще, пока двадцать из них, покачиваясь низко над землей, медленно и величественно не поплыли к нам.
Каждый нес странное знамя, развевавшееся от носа до кормы над верхними сооружениями, а на носу каждого было нарисовано какое-то странное устройство, которое блестело на солнце и было ясно видно даже на таком расстоянии, на котором мы находились от кораблей. Я мог видеть фигуры, толпящиеся на носовой палубе и верхних частях самолета. Обнаружил ли они нас или просто смотрели на опустевший город, я не мог сказать, но в любом случае встретили их грубо, ибо внезапно и без предупреждения зеленые марсианские воины дали страшный залп из окон домов, обращенных к маленькому городу. долине, по которой так мирно продвигались большие корабли.
Мгновенно сцена изменилась, как по волшебству; переднее судно повернуло к нам бортом, и, введя в действие свои орудия, открыло ответный огонь, в то же время двигаясь параллельно нашему фронту на короткое расстояние, а затем поворачивая назад с явным намерением совершить большой круг, который подведет его к расположитесь еще раз напротив нашей линии огня; другие корабли последовали за ней, и каждое из них открылось перед нами, когда она заняла позицию. Наш собственный огонь никогда не ослабевал, и я сомневаюсь, чтобы двадцать пять процентов наших выстрелов были бесполезными. Мне никогда не приходилось видеть такой смертоносной точности прицеливания, и казалось, что маленькая фигурка на одном из кораблей падала при взрыве каждой пули, а знамена и верхние строения растворялись в вспышках пламени, как непреодолимые снаряды. наших воинов косил через них.
Огонь с кораблей был крайне неэффективен, как я узнал впоследствии, из-за неожиданной внезапности первого залпа, который застал экипажи кораблей совершенно неподготовленными, а прицельные приспособления орудий незащищенными от смертоносного прицела наших воинов.
Кажется, что у каждого зеленого воина есть определенные объективные точки для его огня при относительно одинаковых условиях войны. Например, часть из них, всегда лучшие стрелки, направляют свой огонь исключительно на беспроводные устройства обнаружения и прицеливания больших орудий атакующих военно-морских сил; другая деталь точно так же относится к пушкам меньшего размера; другие убивают артиллеристов; третьи офицеры; в то время как некоторые другие квоты концентрируют свое внимание на других членах экипажа, на верхних работах, а также на рулевом механизме и гребных винтах.
Через двадцать минут после первого залпа огромный флот двинулся в том же направлении, откуда появился впервые. Несколько кораблей заметно прихрамывали и, казалось, едва контролировались истощенными экипажами. Их огонь полностью прекратился, и вся их энергия, казалось, была сосредоточена на побеге. Затем наши воины бросились на крыши зданий, которые мы занимали, и последовали за отступающей армадой, ведя непрерывный смертоносный огонь.
Однако один за другим кораблям удавалось опускаться под гребни отдаленных холмов, пока в поле зрения не оказался только один едва движущийся корабль. Он принял на себя основной удар нашего огня и, казалось, был полностью беспилотным, так как на его палубе не было видно ни одной движущейся фигуры. Она медленно отклонилась от своего курса, возвращаясь к нам неустойчивым и жалким образом. Мгновенно воины прекратили огонь, так как было совершенно очевидно, что судно совершенно беспомощно и не только не в состоянии причинить нам вред, но даже не в состоянии достаточно контролировать себя, чтобы спастись.
Когда она приблизилась к городу, воины бросились на равнину, чтобы встретить ее, но было очевидно, что она все еще была слишком высока, чтобы они могли надеяться добраться до ее палуб. Со своего наблюдательного пункта в окне я мог видеть разбросанные повсюду тела ее экипажа, хотя и не мог понять, что это были за существа. На ней не было никаких признаков жизни, поскольку она медленно дрейфовала с легким бризом в юго-восточном направлении.
Она дрейфовала примерно в пятидесяти футах над землей, за ней следовали все, кроме сотни воинов, которым было приказано вернуться на крыши, чтобы прикрыть возможность возвращения флота или подкрепления. Вскоре стало очевидно, что она нанесет удар по фасаду зданий примерно в миле к югу от нашей позиции, и, наблюдая за ходом погони, я увидел, как несколько воинов скачут вперед, спешиваются и входят в здание, которого ей, казалось, суждено было коснуться.
Когда судно приблизилось к зданию и как раз перед ударом, марсианские воины ринулись на него из окон и своими огромными копьями смягчили удар от столкновения, и через несколько мгновений выбросили крюки и большую лодку. их товарищи внизу тащили на землю.
Заставив ее пришвартоваться, они роились по бортам и обыскали судно от носа до кормы. Я мог видеть, как они осматривали мертвых матросов, очевидно, в поисках признаков жизни, и вскоре группа из них появилась снизу, таща за собой маленькую фигурку. Существо было значительно меньше половины роста зеленых марсианских воинов, и с моего балкона я мог видеть, что оно ходит прямо на двух ногах, и предположил, что это какое-то новое и странное марсианское чудовище, с которым я еще не был знаком.
Они сбросили своего пленника на землю, а затем приступили к систематическому нарезу судна. Эта операция заняла несколько часов, в течение которых было реквизировано несколько колесниц для перевозки добычи, которая состояла из оружия, боеприпасов, шелка, мехов, драгоценностей, каменных сосудов странной резьбы, а также некоторого количества твердой пищи и жидкостей, в том числе многих бочки с водой, первые, которые я видел с момента моего появления на Марсе.
После того, как был снят последний груз, воины привязались к кораблю и отбуксировали его далеко в долину в юго-западном направлении. Затем несколько из них поднялись на абордаж и занялись тем, что с моей отдаленной позиции казалось выливанием содержимого различных бутылей на мертвые тела матросов, а также на палубы и сооружения корабля.
Эта операция закончилась, они поспешно перелезли через ее борта, соскальзывая по оттяжкам на землю. Последний воин, покинувший палубу, повернулся и швырнул что-то обратно на судно, выжидая мгновение, чтобы оценить результат своего поступка. Когда из точки, куда попала ракета, поднялась слабая вспышка пламени, он перелетел через борт и быстро оказался на земле. Едва он приземлился, как оттяжки одновременно отпустили, и огромный военный корабль, облегченный выносом добычи, величественно взмыл в воздух, его палубы и верхние части превратились в массу ревущего пламени.
Медленно она дрейфовала на юго-восток, поднимаясь все выше и выше, по мере того как пламя пожирало ее деревянные части и уменьшало ее вес. Поднявшись на крышу здания, я часами наблюдал за ней, пока, наконец, она не потерялась в смутной дали. Зрелище было внушающим благоговейный трепет, когда созерцаешь этот могучий парящий погребальный костер, дрейфующий без руководства и без экипажа через одинокие пустоши марсианских небес; изгой смерти и разрушения, олицетворяющий историю жизни этих странных и свирепых существ, в чьи недружелюбные руки попала судьба.
Сильно подавленный, и, по непонятным для меня причинам, я медленно спустился на улицу. Сцена, свидетелем которой я был, казалось, знаменовала поражение и уничтожение сил родственного народа, а не разгром нашими зелеными воинами орды подобных, хотя и недружественных существ. Я не мог понять кажущуюся галлюцинацию и не мог освободиться от нее; но где-то в самых сокровенных уголках моей души я чувствовал странную тоску по этим неведомым врагам, и во мне закипала могучая надежда, что флот вернется и потребует расплаты с зеленых воинов, которые так безжалостно и беспричинно напали на него.
Следом за моей пяткой, на своем уже привычном месте, следовал Вула, гончая, и, когда я вышел на улицу, Сола бросилась ко мне, как будто я был объектом ее обыска. Кавалькада возвращалась на площадь, так как на этот день было решено вернуться домой; на самом деле он не возобновлялся более недели из-за опасений ответной атаки авиации.
Лоркас Птомель был слишком проницательным старым воином, чтобы застать его на открытой равнине с караваном колесниц и детей, и поэтому мы оставались в покинутом городе, пока опасность не миновала.
Когда Сола и я вышли на площадь, перед моими глазами предстало зрелище, которое наполнило все мое существо сильным приливом смешанных надежды, страха, ликования и депрессии, и все же самым доминирующим было тонкое чувство облегчения и счастья; как только мы приблизились к толпе марсиан, я мельком увидел заключенного с боевого корабля, которого грубо втащили в соседнее здание пара зеленых марсианских женщин.
И предстала перед моими глазами стройная девичья фигура, во всех деталях похожая на земных женщин моей прошлой жизни. Сначала она не увидела меня, но как только она исчезла в портале здания, которое должно было стать ее тюрьмой, она повернулась, и ее глаза встретились с моими. Ее лицо было овальным и до крайности красивым, каждая ее черта была тонкой и изящной, глаза большие и блестящие, а голову венчала масса угольно-черных развевающихся волос, свободно собранных в странную, но ей красивую прическу. Кожа у нее была светло-красновато-медного цвета, на фоне которой алый румянец ее щек и рубин красиво очерченных губ сияли странно усиливающим эффектом.
Она была так же лишена одежды, как и сопровождавшие ее зеленые марсиане; действительно, если не считать искусно сделанных украшений, она была совершенно обнажена, и никакое одеяние не могло подчеркнуть красоту ее идеальной и стройной фигуры.
Когда ее взгляд остановился на мне, ее глаза широко раскрылись от изумления, и она сделала легкий знак свободной рукой; знак, которого я, конечно, не понял. Секунду мы смотрели друг на друга, а затем выражение надежды и нового мужества, прославившее ее лицо, когда она обнаружила меня, сменилось выражением крайнего уныния, смешанного с отвращением и презрением. Я понял, что не ответил на ее сигнал, и, не зная марсианских обычаев, я интуитивно чувствовал, что она обратилась с призывом о помощи и защите, на который мое несчастное невежество помешало мне ответить. А потом ее утащили с глаз моих в глубины заброшенного здания.
ГЛАВА IX
Я ИЗУЧАЮ ЯЗЫК
Придя в себя, я взглянул на Солу, которая была свидетельницей этой встречи, и с удивлением заметил странное выражение на ее обычно бесстрастном лице. О чем она думала, я не знал, потому что еще очень мало знал о марсианском языке; хватает только на мои повседневные нужды.
Когда я достиг порога нашего дома, меня ждал странный сюрприз. Подошел воин с оружием, украшениями и полной экипировкой своего вида. Он представил их мне с несколькими неразборчивыми словами и держась одновременно уважительно и угрожающе.
Позже Сола с помощью нескольких других женщин переделала атрибуты, чтобы они соответствовали моим меньшим размерам, и после того, как они закончили работу, я ходил во всех доспехах войны.
С тех пор Сола обучал меня тайнам различных видов оружия, и с молодыми марсианами я проводил по несколько часов каждый день, тренируясь на площади. Я еще не владел всем оружием, но мое знакомство с аналогичным земным оружием сделало меня необычайно способным учеником, и я очень хорошо учился.
Обучением меня и молодых марсиан занимались исключительно женщины, которые не только занимаются обучением молодежи искусствам индивидуальной защиты и нападения, но также являются ремесленниками, производящими все промышленные изделия, изготовленные зелеными марсианами. Они делают порох, патроны, огнестрельное оружие; на самом деле все ценное производится самками. Во время настоящей войны они составляют часть резерва и, когда возникает необходимость, сражаются с еще большим умом и свирепостью, чем мужчины.
Мужчины обучены высшим отраслям военного искусства; в стратегии и маневрировании большими группировками войск. Они издают законы по мере необходимости; новый закон для каждой чрезвычайной ситуации. Они свободны от прецедентов в отправлении правосудия. Обычаи передавались из поколения в поколение веками, но наказание за игнорирование обычая является предметом индивидуального рассмотрения судом присяжных, равных виновнику, и я могу сказать, что правосудие редко промахивается, а скорее судит в обратном отношении к правосудию. верховенство закона. По крайней мере, в одном отношении марсиане - счастливые люди; у них нет адвокатов.
Я не видел пленницу в течение нескольких дней после нашей первой встречи, а затем лишь мельком увидел ее, когда ее вели в большой зал для аудиенций, где я впервые встретился с Лоркасом Птомелем. Я не мог не отметить излишней резкости и жестокости, с которой обращались с ней ее охранники; так непохоже на почти материнскую доброту, которую проявляла ко мне Сола, и почтительное отношение тех немногих зеленых марсиан, которые взяли на себя труд вообще меня заметить.
В тех двух случаях, когда я видел ее, я заметил, что пленница обменивалась словами со своими охранниками, и это убедило меня в том, что они разговаривали или, по крайней мере, могли объясниться на общем языке. С этим дополнительным стимулом я чуть не заставил Солу, отвлекшись от моих назойливых побуждений, поторопиться со своим образованием, и через несколько дней я достаточно хорошо овладел марсианским языком, чтобы вести сносную беседу и полностью понимать практически все, что я слышал.
В это время наши спальные помещения были заняты тремя или четырьмя самками и парой недавно вылупившихся детенышей, кроме Солы и ее юного подопечного, мной и гончей Вулой. После того, как они ложились спать, взрослые имели обыкновение вести бессвязную беседу в течение короткого времени, прежде чем погрузиться в сон, и теперь, когда я мог понимать их язык, я всегда был внимательным слушателем, хотя сам никогда не высказывал никаких замечаний. .
В ночь после визита заключенного в комнату для аудиенций разговор, наконец, зашел на эту тему, и я был настороже. Я боялся расспрашивать Солу о прекрасной пленнице, так как не мог не вспомнить странное выражение, которое я заметил на ее лице после моей первой встречи с пленницей. Что это означало ревность, я не мог сказать, и тем не менее, судя обо всем по мирским стандартам, как я все еще делал, я чувствовал, что безопаснее изображать безразличие в этом вопросе, пока я не узнаю более определенно отношение Солы к объекту моего беспокойства.
Саркойя, одна из пожилых женщин, проживающих вместе с нами, присутствовала на аудиенции в качестве одной из охранниц пленника, и вопрос был обращен именно к ней.
"Когда же, - спросила одна из женщин, - мы будем наслаждаться предсмертными муками красного? Или Лоркас Птомель, Джед, намеревается удержать ее с целью получения выкупа?
"Они решили взять ее с собой обратно в Тарк и показать ее последние страдания на великих играх перед Талом Хаджусом", - ответил Саркоджа.
- Как она выйдет? - спросила Сола. "Она очень маленькая и очень красивая; Я надеялся, что они задержат ее для выкупа".
Саркойя и другие женщины сердито хмыкнули при этом проявлении слабости со стороны Солы.
- Печально, Сола, что ты не родился миллион лет назад, - отрезал Саркойя, - когда все впадины земли были заполнены водой, а люди были такими же мягкими, как и материал, по которому они плыли. В наши дни мы дошли до того, что такие чувства отмечают слабость и атавизм. Нехорошо с вашей стороны позволить Тарс Таркасу узнать о ваших дегенеративных чувствах, поскольку я сомневаюсь, что он возложил бы на таких, как вы, серьезную материнскую ответственность.
- Я не вижу ничего плохого в том, что проявляю интерес к этой красной женщине, - возразила Сола. "Она никогда не причиняла нам вреда, и ей не следовало бы, чтобы мы попали в ее руки. Только мужчины ее вида воюют с нами, и я всегда думал, что их отношение к нам есть не что иное, как отражение нашего отношения к ним. Они живут в мире со всеми своими собратьями, за исключением тех случаев, когда долг призывает их к войне, а мы ни с кем не в мире; вечно воюют между собой, а также с красными людьми, и даже в наших общинах люди воюют между собой. О, это один непрерывный, ужасный период кровопролития с того момента, как мы разбиваем скорлупу, и до тех пор, пока мы с радостью не примем лоно реки тайны, темного и древнего Исса, несущего нас в неведомое, но, по крайней мере, не более страшное и ужасное. существование! Воистину счастлив тот, кто встречает свой конец ранней смертью. Что ни говори Тарс Таркасу, он может уготовить мне не худшую судьбу, чем продолжение ужасного существования, которое мы вынуждены вести в этой жизни.
Эта дикая вспышка со стороны Солы так удивила и потрясла других женщин, что после нескольких слов общего порицания все они замолчали и вскоре уснули. Одной из целей этого эпизода было заверить меня в дружелюбии Солы по отношению к бедной девушке, а также убедить меня в том, что мне чрезвычайно повезло попасть в ее руки, а не в руки некоторых других женщин. Я знал, что она любила меня, и теперь, когда я обнаружил, что она ненавидит жестокость и варварство, я был уверен, что могу положиться на нее, чтобы помочь мне и пленной девушке сбежать, при условии, конечно, что это было в пределах досягаемости. спектр возможностей.
Я даже не знал, что есть лучшие условия для бегства, но я был более чем готов рискнуть среди людей, созданных по моему собственному образцу, чем оставаться дольше среди отвратительных и кровожадных зеленых людей Марса. Но куда идти и как, было для меня такой же загадкой, как вековой поиск источника вечной жизни был для земных людей с начала времен.
Я решил, что при первой же возможности доверюсь Соле и открыто попрошу ее помочь мне, и с этой твердой решимостью я повернулся среди своих шелков и мехов и заснул бессонным и освежающим сном Марса.
ГЛАВА X
ЧЕМПИОН И ГЛАВНЫЙ
Рано утром следующего дня я был в движении. Мне была предоставлена значительная свобода, поскольку Сола сообщила мне, что до тех пор, пока я не попытаюсь покинуть город, я могу идти и приходить, когда захочу. Однако она предупредила меня, чтобы я не выходил без оружия, поскольку этот город, как и все другие заброшенные мегаполисы древней марсианской цивилизации, был населен большими белыми обезьянами из моего второго дня приключений.
Советуя мне не покидать пределы города, Сола объяснила, что Вула все равно предотвратит это, если я попытаюсь это сделать, и очень настойчиво предупредила меня, чтобы я не возбуждал его свирепую натуру, игнорируя его предупреждения, если я отважусь слишком близко подойти к городу. запретная территория. Она сказала, что у него такой характер, что он вернет меня в город живым или мертвым, если я буду упорствовать в своем противостоянии; "Предпочтительно мертвый", - добавила она.
Этим утром я выбрал для осмотра новую улицу, как вдруг оказался на окраине города. Передо мной были низкие холмы, пронизанные узкими и манящими оврагами. Я страстно желал исследовать местность передо мной и, подобно первопроходцам, из которых я вышел, увидеть то, что пейзаж за окружающими холмами мог открыться с вершин, закрывающих мой обзор.
Мне также пришло в голову, что это будет отличная возможность проверить качества Woola. Я был убежден, что животное любит меня; Я видел в нем больше признаков привязанности, чем в любом другом марсианском животном, человеке или звере, и был уверен, что благодарность за действия, дважды спасшие ему жизнь, более чем перевесит его верность долгу, возложенному на него жестоким и мастера без любви.
Когда я приблизился к пограничной линии, Вула в тревоге побежал передо мной и прижался всем телом к моим ногам. Выражение его лица было скорее умоляющим, чем свирепым, и он не обнажал свои огромные клыки и не произносил страшных гортанных предупреждений. Лишенный дружбы и товарищества со своим родом, я развил сильную привязанность к Вуле и Соле, ибо нормальный земной человек должен иметь какой-то выход для своих естественных привязанностей, и поэтому я решил воззвать к тому же инстинкту в этом огромном животном, конечно же. что бы я не разочаровался.
Я никогда не гладил и не ласкал его, но теперь я сидел на земле и, обняв руками его тяжелую шею, гладил и уговаривал его, говоря на моем недавно приобретенном марсианском языке, как я говорил бы со своей собакой дома, как я бы разговаривал с любым другом среди низших животных. Его ответ на мое проявление привязанности был до некоторой степени замечателен; он вытянул свою большую пасть во всю ширину, обнажая все пространство своих верхних рядов клыков и сморщив морду, так что его большие глаза были почти скрыты складками плоти. Если вы когда-нибудь видели улыбку колли, вы можете иметь некоторое представление об искажении лица Вулы.
Он бросился на спину и почти валялся у моих ног; вскочил и прыгнул на меня, повалив меня на землю своим огромным весом; затем извиваться и извиваться вокруг меня, как игривый щенок, подставляющий спину для ласки, которой он жаждет. Я не мог устоять перед смехотворностью зрелища и, держась за бока, раскачивался взад и вперед от первого за много дней смеха, сорвавшегося с моих губ; первый, по сути, с того утра, когда Пауэлл покинул лагерь, когда его лошадь, давно неиспользованная, поспешно и неожиданно столкнула его головой вперед в горшок с фрихолями.
Мой смех испугал Вулу, его выходки прекратились, и он жалобно пополз ко мне, засовывая свою уродливую голову далеко мне на колени; и тогда я вспомнил, что означал смех на Марсе - пытку, страдание, смерть. Успокоившись, я потер бедняге голову и спину, поговорил с ним несколько минут, а затем властным тоном приказал ему следовать за мной и, поднявшись, отправился в горы.