Русанов Владислав. Гонец московский

Русанов Владислав : другие произведения.

Гонец московский

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 38, последний от 06/10/2011. © Copyright Русанов Владислав (v_rusanov@inbox.ru) Размещен: 16/04/2009, изменен: 18/10/2010. 284k. Статистика. Роман: История, Фэнтези Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Догадываясь о том, что Филипп Красивый замыслил уничтожить тамплиеров, великий магистр Жак де Моле отправляет во все конца обозы с достоянием Ордена Храма. Один из отрядов идет на Русь, в Москву, где его ждут князья Юрий Данилович и Иван Данилович. Но сокровища тамплиеров - слишком лакомый кусок. В игру вступают князь Михаил Ярославич Тверской и ордынцы...

РУСАНОВ ВЛАДИСЛАВ

ГОНЕЦ МОСКОВСКИЙ

"Знаю, что битвы нашего удельного междоусобия, гремящие без

умолку в пространстве пяти веков, маловажны для разума; что

сей предмет не богат ни мыслями для прагматика, ни красотами для

живописца; но история не роман, и мир не сад, где все должно быть

приятно: она изображает действительным мир".

Н.М.Карамзин

"История государства Российского"

Пролог

17 сентября 1307 года от Р. Х.

Париж, Франция

Низкие тучи сдвинулись над городом, словно брови разгневанного правителя.

С утра лил дождь. Холодный по-осеннему. От сырости не спасал ни плотный плащ, свисающий до самых шпор, ни капюшон, низко надвинутый на лицо. Под ногами мерзко хлюпала грязь, щедро замешанная на очистках, пожухлой ботве и прочей дряни. Вонь пригоревшего лука резала ноздри, заставляя брата Антуана горько пожалеть как о свежем морском ветре, обдувающем побережья родимой Нормандии, так и о палящих суховеях Земли Обетованной, где он почти пятнадцать лет посвятил борьбе за Гроб Господень. В Палестине ветер обжигал, но не вызывал тошноты. А здесь... Тоже мне - Париж!

Брат Антуан чувствовал раздражение, накатывающее волной, и уже не раз, и не два шептал "Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem c?li et terr?", а следом и "Pater noster, qui es in c?lis". Ибо Господь наш, Иисус Христос, учит смирению. Нельзя давать гневу овладеть собой. Хотя бы потому, что разозлившийся боец в четырех случаях из пяти проигрывает воину, сохранившему разум холодным.

И почему нельзя встречу назначить в новом Тампле?

Ах, да! Очевидно, твердыня еще не достроена - если стены и прочие защитные сооружения уже готовы, то вряд ли успели оборудовать кельи для братии и залы для проведения капитулов.

Возведенная неподалеку от Парижа новая резиденция Ордена ничем не уступала как твердыне в Акре, ныне безвозвратно утерянной, так и лондонской. Не случайно Великий магистр решил перенести именно сюда, а не за пролив, главную обитель, хоть и носил до того мантию Великого приора Англии. Да и король Франции Филипп Четвертый, прозванный в народе Красивым, сам предложил рыцарям Храма перебраться поближе к его двору.

Брат Антуан поежился...

Французский король хитер и жесток, чтоб не сказать - жесток. Правит железной рукой, усмиряя зарвавшихся баронов, но когда нужно, умеет проявить гибкость, достойную истинного монарха. Летом прошлого года он уже был вынужден обращаться к рыцарям Храма в поисках спасения - взбунтовавшаяся парижская чернь, которую возглавил Куртиль Барбет, здорово попортила кровь королю и его ближайшей свите. Вот тогда-то и родилась у Филиппа мысль - пригласить самый сильный в Европе орден поближе к своей столице.

Жак де Моле не стал возражать. Все владения Ордена Храма в Святой Земле потеряны. Последняя, отчаянная попытка отвоевать Иерусалим провалилась. Нет, город-то они взяли, но вот захватить мало, надо еще и уметь удержать... Рыцарство разочаровалось в крестовых походах. Теперь братьям ничего не остается, как искать новое приложение для мечей, но уже в Европе. Кое-кто из приоров приводил в пример рыцарей-тевтонов - они нашли для ордена славное поле деятельности. Нести Веру Христову в земли отчаянных язычников - пруссов, ливов, жмуди - не менее почетно, чем сражаться с мусульманами.

Ордену Храма еще предстояло сделать свой выбор. На то у него были и золото, и тысячи братьев, закаленных в постоянных сражениях с нехристями, и святые реликвии, вселяющие неустрашимый дух в сердца бойцов. А помощь такого сильного королевства, как французское, будет весьма кстати. Наверняка, Филипп думает о том же. Если Орден Храма и Франция станут поддерживать друг друга, кто сможет противостоять им?

Вот только зачем же его, Антуана де Грие, пригласили в дом ростовщика на улице Старой Голубятни? Да еще и встречу назначили на полночь? Тащись теперь через весь город, проваливаясь по щиколотку в нечистоты...

А вот и указанный в записке дом. Брат Антуан узнал его по тяжелым створкам дверей, украшенных бронзовыми бляхами в виде львиных голов. Роскошь невиданная. В самом ли деле тут живет ростовщик?

Дав знак слуге с факелом остановиться, рыцарь приблизился к двери и трижды ударил липким и мокрым кольцом. Повременил и ударил еще трижды. Так было указано в записке.

Долго ждать не пришлось.

Щедро смазанные петли провернулись без скрипа. В образовавшейся щели, шириной не более ладони, появился внимательный глаз:

- Брат Антуан?

- Да! - решительно отвечал рыцарь.

- Скажи слово! - потребовал привратник.

Храмовник, хоть его и раздражали подозрительность и недоверие, подчинился, назвав имя рыцаря, четвертым по порядку занимавшего пост Великого магистра Ордена:

- Бернар де Тремеле!

Почему в записке указывался именно он?

- Входите, во имя Господа, брат Антуан!

Уже откидывая капюшон в тесноватой комнате за дверью, рыцарь мрачно поинтересовался:

- А мой слуга?

- О нем позаботятся, - отвечал коренастый чернобородый мужчина, никак не походивший ни на ростовщика, ни на охранника. Скорее, брат-сержант. Причем из ветеранов. Любопытно, где он служил делу Христа?

- Прошу вас, брат Антуан, во имя Господа! - заинтересованный взгляд рыцаря не укрылся от привратника. Он встретил его дерзким прищуром. Точно - опытный головорез. Достоин уважения.

Де Грие сбросил плащ, одернул плотную суконную котту, призванную защитить от осенней сырости, и прошел следом за чернобородым.

По узкой лесенке они поднялись на второй этаж и очутились в просторном помещении, освещенном десятком дорогих восковых свечей. Тяжелые занавеси закрывали окна, спасая от сквозняков. Стены были увешаны гобеленами с картинами из библейских сюжетов.

Четверо рыцарей, которые вели неторопливую беседу, обернулись навстречу де Грие. Трое постарше и один - совсем молодой, видимо, опоясанный мечом совсем недавно.

Худощавый мужчина лет пятидесяти сидел под изображением Иисуса Христа, искушаемого дьяволом в пустыне. Седые виски, впалые щеки и белесый росчерк шрама на лбу. Антуан узнал его - магистр Гуго де Шалон, прославленный воин и мудрый политик. В отсутствие Великого магистра брат Гуго руководил жизнью Храма во Франции. Несмотря на горящие в камине дрова, он кутался в белый плащ с красным восьмиконечным крестом.

Рыцарь поклонился, придерживая висящий у бедра меч.

- Приветствую вас, брат Антуан, - ответил сдержанным кивком магистр. - Вы явились строго в назначенный срок, проявив похвальную точность.

- Благодарение Господу, - рыцарь прижал ладонь к сердцу. - Мне ничто не помешало. И никто.

- Не думаю, что среди отребья, шастающего по парижским улочкам, нашелся хоть кто-то, способный послужить помехой рыцарю Храма, - сипло проговорил высокий, смуглый до черноты рыцарь.

Де Грие без труда догадался, что большую часть жизни, если не всю ее, сиплый провел в Святой Земле.

- Брат-рыцарь Эжен д"Орильяк, - представил его магистр. - Ту пользу Ордену бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона, что принесла служба брата Эжена, трудно переоценить...

"Был ли он в Акре или Иерусалиме? - подумал Антуан. - Что-то не припоминаю такого имени"...

- Брат Эжен служил не оружием, - пояснил де Шалон. - Но его служение не менее почетно, чем братьев, облаченных в доспех.

Де Грие кивнул, хотя ничего не понял из слов магистра. Да, он слышал, многие братья постигают тайные знания, изучают алхимию, исследуют священные реликвии, которыми обладает Орден, но до сих пор предполагал, что это удел братьев-священников, но не рыцарей.

- Брат Рене де Сент-Клэр, - продолжал представлять де Шалон. Второй рыцарь шагнул от гобелена, изображающего исцеление Лазаря, к середине комнаты. В отличие от других, лицо его обрамляла снежно-белая борода, длиной до ключиц. Высокий лоб, удлиненный глубокими залысинами, свидетельствовал о недюжинном уме, а широкие плечи и мощная шея выдавали подлинного бойца. Не то, что сутулый и худосочный Эжен.

- Рад знакомству, во имя святого Бернара,- поклонился де Грие.

- Взаимно, брат Антуан, - глубоким и густым, как патока, голосом отвечал де Сент-Клэр.

- Брат Рене долгие годы провел на востоке, - проговорил де Шалон. - Но не в Святой Земле, а гораздо севернее. В землях руссов. Их некогда могучее государство было разрушено и опустошено язычниками из земли Чинь. Должно быть, вы слышали, брат Антуан, об этой волне, прокатившейся, словно горный обвал, сметающий все на своем пути, едва ли не до границ Священной Римской империи...

- Признаться, слышал я не много, - не стал кривить душой де Грие. - И все услышанное больше походило на сказки.

- Ничего. У вас будет достаточно времени, чтобы узнать историю падения великого государства руссов из уст брата Рене. И о том, как их правители пытаются ныне восстановить былое величие державы. На северо-востоке лишь они являют собой форпост христианства в окружении языческих орд.

- Я всегда думал, что севернее Константинополя живут одни лишь схизматики... - пожал плечами Антуан.

- Не судите, и не судимы будете! - сурово произнес магистр и даже пристукнул ладонью по колену. - Не так ли заповедовал нам Господь наш, Иисус?

- А еще сказано: "Нет ни эллина, ни иудея"... - мрачно добавил де Сент-Клэр. Обиделся он, что ли, за своих руссов?

Де Грие развел руками:

- Прошу простить меня, братья, если невольно оскорбил ваши чувства.

- Господь простит, - отозвался де Шалон, а бородатый рыцарь лишь кивнул.

- Позволь представить тебе еще одного нашего брата, - продолжал магистр. - Брат-рыцарь - Жиль д"О.

Молодой человек, стоявший до сих пор особняком, зарделся и поклонился, прижимая ладони к груди. Окинув его беглым взглядом, де Грие обратил внимание на широкие плечи и непринужденную грацию движений. Будто крупный хищник - волк или леопард.

- Брата Жиля рекомендовал прецептор Храма, брат Жерар де Виллье, который, к моему великому сожалению, не может присутствовать на нашей встрече. Несмотря на молодость, брат Жиль зарекомендовал себя как великолепный мечник. Не много найдется братьев-рыцарей, способных противостоять ему хоть пеше, хоть в седле.

"Любопытно... Не перебарщивает ли магистр с похвалами"? - устало подумал Антуан.

- Вот так, братья... - де Шалон пристально поглядел на каждого из присутствующих рыцарей. - А перед вами брат Антуан де Грие из Нормандии. Достойнейший рыцарь. Образец служения делу Господа в Святой Земле. Только величайшая скромность не позволяет ему возвыситься над прочими братьями и стать в один ряд с комтурами и магистрами.

Три пары оценивающих глаз впились в нормандца. Он вдохнул поглубже, старясь ничем не проявить недостойное тамплиера тщеславие, хотя слова магистра, признаться, потешили его самолюбие. Антуан всегда считал, что не ищет повышения по службе не из скромности, а из лености. Выше должность - выше ответственность.

Брат Гуго вздохнул, зажмурился так, словно огонь камина резал глаза подобно полуденному солнцу, сцепил пальцы.

- Я призвал всех вас сюда, братья, - очень тихо проговорил он, - не для того, чтобы познакомить между собой. Я отдаю себе отчет, что каждого из вас... Ну, может быть, за исключением брата Жиля... Каждого из вас я оторвал от выполнения важнейшей миссии.

Брат Эжен возвел глаза к сводчатому потолку. Брат Рене буркнул что-то неразборчиво.

- Но та служба, ради которой я призвал вас сюда... - глаза магистра сверкнули, как два клинка дамасской стали под жарким солнцем Палестины. - Эта служба важнее любой другой. От вас будет зависеть судьба Ордена бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона. Понятно ли вам, братья?

Рыцари, не сговариваясь, расправили плечи, каждый сделал несколько шагов, и вот они уже выстроились в ряд пред лицом магистра. В полумраке комнаты прозвучал освященный временем девиз Ордена:

- Non nobis Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam...

- Спасибо, братья! - голос де Шалона не дрогнул. - Я верил в вас. Я знал, что вы примете новое служение, как и подобает истинным рыцарям Храма. Теперь, во имя Господа, выслушайте меня.

На несколько мгновений воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине.

- Всем вам известно, - по-прежнему негромко продолжил речь брат Гуго, - что Великий магистр наш принял предложение короля Франции и переносит резиденцию Храма в Париж. Брат Жак де Моле был вынужден воспользоваться гостеприимством его величества Филиппа Четвертого. Что ж... Орден Храма переживает не лучшие времена. Земли и крепости в Святой земле потеряны, пожалуй, навсегда. Без возврата. У нас попросту нет иного выбора. Но король Филипп коварен и вероломен. Жажда золота способна толкнуть его на любое клятвопреступление. Поэтому Великий магистр, все магистры и комтуры приняли единогласное решение - по возможности обезопасить Храм. Даже если нас ждет предательство, и французский монарх нарушит все Божьи и человеческие установления, Орден должен выжить. Мы вывезем наши сокровища и укроем их в надежных местах. Не спрашивайте меня, где именно, ибо это не моя тайна, но тайна Ордена.

"Все верно, - подумал де Грие. - Меньше знаешь, крепче спишь".

- Что король Франции может противопоставить мощи Ордена Храма? - не сдержался самый молодой рыцарь, брат Жиль.

- К сожалению, наши комтурства разбросаны по разным городам, - пояснил магистр. - Мы не можем собрать наши силы в единый кулак - это вызовет ненужные подозрения и обвинения.

- Чем мы можем послужить Ордену? - насупился брат Рене.

- Вы будете сопровождать обоз из четырех телег. Четверо братьев-рыцарей. В помощь могу дать вам полдюжины братьев-сержантов и не больше десятка слуг. Это и так слишком много...

- Все верно, - кивнул седобородый крестоносец. - Чем больше отряд, тем больше ненужного внимания привлечет он на дороге.

- От ненужного внимания вас прикроет брат Эжен. Вы справитесь, брат?

- Все в руке Божьей, - скромно отвечал смуглый рыцарь. - Горячая молитва и священная реликвия помогут мне. Я сделаю все, что в моих силах, клянусь Кровью Христовой.

- А сила твоя хорошо известна Великому магистру и мне.

- In nomine Patris, - перекрестился д"Орильяк, - et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

Все тамплиеры последовали его примеру.

- Вы отправитесь на восток. Положитесь в выборе пути на брата Рене, - слова де Шалона зазвучали резче, словно боевые команды. - Через Священную Римскую империю. Придерживайтесь безлюдных мест - с любой шайкой разбойников ваш отряд совладает без труда, но излишнее внимание баронов и епископов вам ни к чему. Минуете Королевство Польское и Великое Княжество Литовское. И, если будет на то воля Господа нашего, достигните русских земель. Там ищите помощи и покровительства князя московского Георгия. Это внук великого русского князя Александра, который сумел уберечь хотя бы часть своей державы от завоевания ордами нехристей, чьих косматых коней видели стены Лигницы, Кракова и Буды. И даже Иерусалим не избежал этой печальной участи...

Магистр перевел дух. Помолчал, собираясь с мыслями.

- Князю Георгию вы передадите это письмо. Подойди, брат Антуан, и возьми его!

Из под плаща де Шалона появился пергаментный свиток, запечатанный тремя печатями. Де Грие приблизился к магистру и с поклоном принял письмо, разглядев на печатях изображение двух рыцарей, едущих на одном коне.

- Помните, братья, от успеха вашего похода зависит судьба Ордена. Я боюсь показаться вам навязчивым, но не устану напоминать это снова и снова. Брата Антуана я назначаю старшим. Какие будут у вас вопросы, братья?

Рыцари молчали. Глянув искоса на лица будущих спутников в беспримерном походе, де Грие прочел озабоченность, но не страх. Сам он вовсе не ощущал уверенности, но готов был идти до конца. Особенно если на то будет приказ Великого магистра.

- Прошу простить меня во имя Господа, брат Гуго...

- Слушаю вас, брат.

- Еще раз прошу простить меня. Брат Жак де Моле знает о нашем походе?

- Безусловно. Письмо к князю Георгию написано им собственноручно и запечатано личной печатью. Можете удостовериться, брат Антуан.

Де Грие приблизил свиток к глазам.

"Если бы я знал личную печать Великого магистра"...

- Да, - кивнул он. - Благодарю вас, брат Гуго. Я удовлетворен.

- Еще вопросы?

- Я все-таки не понимаю, - смущенно улыбнулся брат Жиль. Похоже, он стеснялся старших по возрасту и сроку службы братьев, но удержаться все же не мог. - Я не понимаю, как брат Эжен может прикрыть нас? Что значит, прикрыть? Каким образом? При чем тут горячая молитва?

Д"Орильяк поморщился.

- Слишком много вопросов.

- Ничего. Молодости свойственна любознательность, - улыбнулся магистр. - Я поясню. Возможно, брат Жиль, мои слова прозвучат не совсем привычно. То есть, вызовут удивление и даже возмущение в первый миг. Но по здравому размышлению вы не сможете не признать мою правоту. А уж после того, как мои слова будут подтверждены делом... Итак... Благодаря беззаветному подвижничеству, умерщвлению плоти и укреплению духа постами, молитвами и чтением священного Писания, брату Эжену уже не единожды удавалось творить чудеса. О! Я вижу вы удивлены и готовы возражать. Поэтому спешу заверить вас, братья, чудеса брата Эжена не имеют ничего общего с колдовством и чернокнижием. Господь дает ему силу и помогает в делах, как некогда помог Иисусу Навину остановить солнце, как помог Моисею провести иудеев через море... Вы же знаете, если искренне веришь в Бога, то и вода может стать твердью. Главное, не допустить в сердце ни тени сомнения. Молитвы брата Эжена помогут скрыть ваш обоз от излишне любопытных глаз.

- Боюсь уподобиться Фоме, но откуда такая уверенность? - подал голос брат Рене.

- Простите мне братья, что я не могу вам бесспорных доказательств. Поэтому прошу поверить мне на слово.

- Позвольте еще вопрос? - решился наконец-то де Грие.

- Слушаю, брат Антуан.

- Если Великий магистр чувствует опасность со стороны его величества Филиппа, почему он едет в Париж? Почему сует голову в пасть льву? Не было бы разумнее переждать какое-то время на Кипре, пока отношения с французским королем не изменятся? В лучшую или худшую сторону, не важно. Важна определенность.

Де Шалон не задумывался ни на мгновение. Отвечал твердо и уверенно.

- Великий магистр не может проявлять малодушие. Иначе какой пример он подаст всем братьям? Что скажут об Ордене миряне? Ведь они привыкли судить по поступкам. Нельзя так же сбрасывать со счетов расположение папы Климента. Он весьма благоволит к Филиппу. Ходят слухи, что даже папский престол он намерен перенести из Рима в Авиньон. А к Ордену Храма он, напротив, неоправданно суров. Так зачем же усиливать его неприязнь? Брат Жак решил поручить себя воле Господа. Насколько вы поддержите Его, настолько же и Бог поддержит вас, сказал он.

Повисла тишина.

Никто из рыцарей не решался ее нарушить новым вопросом.

Внезапный порыв ветра за окном рванул занавеси. Дрогнул огонь в камине.

Магистр медленно поднялся со скамьи, выпрямился и осенил братьев широким крестом, благословляя их на подвиг во имя Ордена.

Глава первая.

вересень 6815 г. от С.М.

Тверское княжество, Русь

По старой привычке Никита проснулся задолго до рассвета.

Колосок овсяницы щекотал нос. Высунувшаяся из стога левая нога здорово озябла. Еще бы! Вересень на исходе. Туда-сюда и заморозки начнутся.

Парень выбрался из сена и с наслаждением потянулся. Сделал несколько быстрых движений, растягивая связки и разминая суставы. Поддернул штаны, проверяя - надежно ли завязан гашник, и сорвался места в бег.

В десять шагов надвинулся лес. Расступился и поглотил человека подобно пасти огромного зверя.

Никита легко мчал между старыми разлапистыми елями, привычно уклонялся от растопыренных во все стороны ветвей. Чужой человек, попади он в темный ельник, ни за что не догадался бы, где проходит стежка, но парень чувствовал ее, что называется, пятками. Наверное, он мог бы найти дорогу и с закрытыми глазами. Как-никак, пять лет без малого здесь бегает, с той поры, как поселился у старого Горазда.

Тело вошло в работу быстро и привычно.

Четыре шага - вдох.

Четыре шага - выдох.

Густой смолистый дух врывался в легкие. Тому, кто хоть иногда выбирается подышать лесным духом, никакая хворь не страшна.

Сырая земля упруго отзывалась на прикосновение подошвы.

Поскрипывала бурая хвоя, устилавшая тропку, будто шкура матерого медведя.

Четыре шага - вдох.

Четыре шага - выдох.

Вот и поляна, заросшая разнотравьем.

Надо будет следующим летом выбраться сюда на покос... Ох, и сладкое молоко даст Пеструха!

Двадцать вдохов-выдохов и березняк. Листья с желтеющими по краям зубчиками трепетали под едва заметным дуновением ветра. Теперь под пятками шуршала прошлогодняя листва.

Овраг.

Через него переброшена тонкая жердина.

Тонкая, она прогибалась даже под весом Никиты, хоть в нем не было ни капельки лишнего жира - только кости, сухожилия и мышцы. Скользкая от росы. Опасное препятствие. Особенно после лета, когда солнце вставало гораздо раньше и успевало высушить темно-серую кору.

А ну-ка, посмотрим...

Скользящий шаг. За ним второй.

Похоже, тело вспоминало многократно заученные движения само, без вмешательства рассудка.

Вот уже и колючие заросли малинника на той стороне. Рукой подать.

"Не так страшен черт, как его малюют"! - пронеслось в голове.

И тут левая нога соскользнула с жерди.

"Опять левая! Невезучая"...

Никита успел раскинуть в стороны руки. Пару мгновений ловил равновесие и, наконец, замер. Даже дыхание затаил. Подождал, пока сердце начнет биться реже. Глубоко вдохнул и поставил ногу обратно.

"Стыд-то какой! Зазнался, потерял бдительность, как глухарь на токовище"...

Уже продираясь через малинник, парень без устали корил себя. И, в конце концов, успокоил совесть, пообещав продлить утренние упражнения.

По пологому склону холма, вновь через ельник, он поднялся на плоско срезанную верхушку и помчался вниз, набирая больше и больше скорости, на ходу уворачиваясь от стволов и ощетинившихся ветвей.

Ветер свистел в ушах. Черные косматые ели мелькали размытыми громадами.

Дважды острые иглы оцарапали щеку. Один раз - пребольно хлестнули по губе.

"Да что ж это со мной сегодня"!

С разбегу влетев в бурелом - толстые, поваленные когда-то, давным-давно, стволы с торчащими в разные стороны сучьями делали путь непроходимым для всех, кроме особым образом обученного бойца - Никита запрыгал, словно белка.

Касание. Толчок. Взлет. Снова толчок.

Всякий раз, проходя эту часть дороги, он старался пойти привычным путем. И всякий раз сбивался. Будто какая-то неведомая сила ночью перекладывала валежник, чтобы подловить человека.

Зато тут уж не расслабишься, как на простой и понятной жерди. А значит, он всегда будет наготове. Учитель говорил, что это пригодиться в будущем - в бою нельзя отвлекаться, а уж рассеянный не выживет и пары вздохов.

"Уф... Вот и выбрался на приволье"!

Теперь парень бежал по безлесному косогору, который полого нисходил к берегу реки. По правую руку занималась заря. Небокрай окрасился легким оттенком розового. И от этого широкая гладь плеса засветилась, словно изнанка раковины-беззубки - которых Никита насобирал несчитано, когда был младше. Учитель варил их в котелке - получалось вкусно, хотя и непривычно для русского человека.

На ходу парень сбросил рубаху, дернув гашник, выскочил из штанов, с размаху бросился в воду.

Холод сдавил ребра, вынудив пустить пузыри из носа.

"Подумаешь... Разнежился, что ли, за лето? А вспомни, как той зимой в лютый мороз в полынью нырял"!

Никита плыл под водой так долго, как только мог, греб размашисто, но не часто, а потому вынырнул почти на стрежне. Тут приходилось бороться стечением для того, чтобы держать направление на старую примету: кривую березу с обломанной верхушкой.

С наслаждением вдохнув стылый воздух, парень поплыл саженками, стараясь не шлепать ладонями. Обрывистый берег приближался не так уж и быстро - хоть и не Волга, а Сестра ее, а все же река не маленькая.

Коснувшись рукой глинистого откоса, Никита развернулся и поплыл обратно.

После купания прохладный ветерок показался жарким.

Не стесняясь наготы - кто его увидит в эдакой глухомани? - парень затанцевал по песчаной отмели, нанося попеременно руками и ногами удары невидимому противнику. Заученные связки движений получались легко.

Удар кулаком!

Пяткой!

Щепотью!

Снова кулаком!

Подъемом стопы!

Пяткой в прыжке!

Ребром ладони!

Вскоре от разгоряченного тела юноши повалил пар.

"Довольно пока"...

Никита быстро оделся и помчался обратно.

Без труда поднялся по косогору. Преодолел бурелом. Миновал ельник, продрался через малинник. Выбежал на жердь...

И опять потерял равновесие. Замахал руками, выровнялся и обругал себя самой злой бранью, которую только знал.

"Позор! Стыдоба-то какая"!

Теперь и стволы берез, окрашенные розовыми лучами взошедшего солнца, не радовали.

Так хорошо день начинался, и вот - на тебе!

Уже подбегая к подворью, Никита уловил запах дыма.

Неужто учитель с утра очаг растопил?

Вот и постройки: крытая дерном полуземлянка, сенник, хлев, где ночевала Пеструха, лабаз на четырех ногах-столбах. Плетня здесь не ставили. От кого двор огораживать? Зимой, когда волки наглеют, корову можно и в дом забрать. Да и пса, Кудлая, в тепло запустить от греха подальше.

Сдержанный лай Кудлая, который вообще-то никогда пустобрехом не был, заставил Никиту замедлить шаг.

Что там может быть?

В душе зашевелились нехорошие предчувствия. Уж не татары ли нагрянули? Проклятые нехристи! Сколько Русь может томиться под их ярмом? Сумеют ли когда-нибудь князья оставить распри, хоть несколько лет не выяснять, чей род старше и именитее, кто великому Ярославичу ближней родней приходится, кто дальней, а поднять людей, раздать броню и оружие всем, до самого захудалого смерда, и ударить по ненавистным захватчикам! Тогда бы он, Никита, в ноги дядьке Горазду поклонился, лишь бы только учитель отпустил его драться, отомстить басурманам за все старые обиды, а если доведется погибнуть, так смерть в бою за Русь Святую лучше любой другой.

Впереди заржал конь. Зло заржал. Сразу слышно, что норовистый жеребец из тех, что кусаются в сражении, копытами бьются, да и в мирное время никому спуску не дадут: ни конюху, ни другому жеребцу.

- Балуй мне! - громко прикрикнул на коня кто-то, кого Никита еще не мог видеть.

Слава Богу! По-русски.

Значит, не враги, а гости.

Хотя, с другой стороны, укорил себя парень, время сейчас такое, что и от соотечественника не знаешь, что ожидать. Особенно от того, кто заявиться может вот так вот: ни свет ни заря, не зван не ждан. Не зря же в народе и пословица родилась: незваный гость хуже татарина.

Никита решил подобраться к дому украдкой и поглядеть: что да как? Дядька Горазд, конечно, великий боец - голой рукой саблю ломает, но мало ли что?

От опушки до хлева парень перебежал за считанные мгновения. Замер, прижавшись плечом к шершавым бревнам. Прислушался.

Люди весело гомонили, перебрасывались едкими шутками-прибаутками, все чихвостили какого-то Всемила, что потник плохо расправил и коню холку намял.

Всемил вяло оправдывался, что два раза проверял, после чего кто-то суровый и немногословный пообещал накостылять ему по шее. Дымком, который почуял парень, тянуло, похоже, от костра. Кто же это такие? Где учитель?

- А вот и Никитша пожаловал! - раздался громкий голос Горазда. Умел бывший дружинник самого Александра Ярославича Невского вроде бы и не кричать, а так сказать, что за полверсты слышно. - Выходи вьюноша, не таись! Не враги у нас, гости!

"Как только узнал, что я здесь? Нет, ну не волшбой же, в самом деле"?

Старик будто услышал его мысли.

- Да я тебя давно жду! - проговорил он уже тише, приближаясь к пеструхиному жилью. - А когда не увидел вовремя, догадался, что ты неладное заподозрил. Выходи, Никитша! Свои, русские.

Горазд стоял ссутулившись, опираясь на посох. Старик стариком. Такому только на завалинке греть кости да внукам побасенки сказывать. Только Никита знал, что учитель умеет вытворять с длинной палкой, и мечтал достичь хотя бы половины его мастерства.

- Что смурной-то такой?

- На жерди не устоял... - опустил глаза парень.

- Неужто свалился? - усмехнулся старик.

Длинный, багровый шрам, пересекающий его лоб, бровь и щеку, зашевелился, будто диковинный червь. Пять лет назад, только познакомившись с Гораздом, Никита часто расспрашивал о прошлом учителя, но узнал немного. О старой ране, которую не нанесешь ни мечом, ни саблей, так совсем ничего. Позже, по словечку, когда из-за случайной обмолвки, когда под хорошее настроение, бывший воин признался, что ходил с суздальской дружиной далеко-далеко, аж в страну Чинь, где живут люди желтые лицам и узкоглазые, но не татары, а другого племени. Александр Невский обещал помочь оружными людьми Сартаку, своему названному брату. Вот и ходили суздальские дружины с темниками хана Хубилая. Горазд с товарищами попал в отряд, возглавляемый Уриангадаем, сыном знаменитого военачальника - Субудая-богатура. Но не повезло молодому тогда бойцу - под стенами города, название которого Никита, как ни старался, а выговорить так и не смог, он был ранен. Подобрали и выходили его монахи, великие искусники рукопашного боя. В монастыре Горазд прожил больше двадцати лет, но далекая родина звала и манила. Снились по ночам березовые рощи, земляничные поляны, пушистый снег на еловых ветвях и весенняя капель. И он ушел. Пешком. С мечом на поясе и котомкой за плечами. Добирался домой шесть лет, перевидав столько народов, сел и городов, что оставшейся жизни пересказать не хватит. Да он и не стремился. "Молчание - верный друг, который никогда не изменит", - говорил один мудрец, учение которого почитали в стране Чинь.

- Нет... - покачал головой Никита. - Свалиться не свалился, но едва удержался.

- Думаю, тебе нужно поработать с равновесием, вьюноша, - вздохнул старик. - Поди на столб.

Парень кивнул. Подбежал к толстому бревну, поставленному "на попа" и вкопанному напротив землянки, одним прыжком взметнулся на его верхушку. Застыл, раскинув руки и слегка наклонившись. Левую ногу он согнул в колене и поднял назад-вверх так, чтобы и носок смотрел в небо. "Ван юэ пинхэнь" - "наблюдение луны".

Тем временем к Горазду подошел кряжистый боярин. Точно дубовый комель, выглаженный степными ветрами и зимними морозами. Вояка, закаленный в десятках сражений и сотнях стычек. Вороненая кольчуга мелкого плетения обтягивала его, как змеиная чешуя. Битые сединой кудри растрепались от ветра, а борода упрямо топорщилась, хоть он и приглаживал ее широченной ладонью.

- Это и есть твой новый воспитанник? - боярин с интересом разглядывал Никиту. Будто коня собрался покупать. - Жидковат что-то...

- Какой есть, - без особой приязни отвечал Горазд. - Мне учеников откармливать не с руки. Чай, не поросята.

- Ершистый ты! - хмыкнул боярин. - Каким был, таким и остался.

- А ведь и ты не мед, Акинф Гаврилович.

- Какой есть! - захохотал боярин.

Его смех подхватили дружинники, собравшиеся вокруг костра, на котором булькал душистым варевом котел. Было их не больше десятка - охрана, должно быть. Все-таки в лесах лихие люди попадаются, да и просто именитому военачальнику не гоже без свиты путешествовать, не к лицу.

Акинф зыркнул на них через плечо. Нахмурился. Сказал, глядя на Горазда исподлобья:

- Князь Михаил Ярославич тебе поклон шлет.

- Благодарствую. Честь то великая для меня - поклон от князя Тверского получить... Неужто просто так своего соратника верного ко мне послал?

- Нет. Не просто так, - не стал лукавить боярин.

- И что же князю Михайле Ярославичу от старика надобно? - прищурился, пошевелил шрамом Горазд.

- Помощи надобно.

- Помилосердствуй! Чем же я - старый, увечный, нелюдимый - самому князю Тверскому пособить могу? У него ж такие бояре разумники, дружина ближняя мастерству боя обучена, закрома богатые, смерды покорные да трудолюбивые...

- Боец ему нужен, - боярин играл желваками, но на едкие подколки Горазда не отвечал. - Такой, чтоб равных ему не было от Орды до немецких земель.

- Ну, ты сказал! Где ж сыскать такого? И для какой такой надобности князю Михайле боец понадобился? Опять с князьями Московскими ратиться решил?

- Для чего ему боец, то не твоего разума дело, старче, - свел мохнатые брови Акинф. - Князь он для того Богом поставлен над людьми, чтобы самому решать, что да как... Если совет понадобится, то спросит. А нет, так непрошеного советчика и взашей может приказать...

- Так с какой такой радости ты, Акинф Гаврилыч, ко мне пожаловал тогда?

Боярин отвел взгляд, усилием воли сдержался, чтоб не вспылить. Потоптался с ноги на ногу.

- Федот... - проговорил он через силу.

Старик поднял бровь:

- Чего? Федотка? Так он к вам сбежал?

- К нам, - Акинф развел руками. - Чего ж скрывать уже... Явился, не запылился. Желаю, говорит, при особе князя состоять да помогать ему супротив выскочек московских, Юрки с Ванькой, бороться. Князь-батюшка тогда молод был, четвертого десятка не разменял. Посмеялся да велел взашей выставить дерзеца...

Суровый воин повел плечами, будто меж лопаток его мороз пробежал. Что он вспомнил? Как мальчишка, у которого едва-едва усы пробились, швырял его по всему княжьему терему? Или как он, опытнейший боец, не мог попасть клинком по юркому пареньку? Или обидные слова Михаила Ярославича, который хвалил приблуду, возвышая его над старыми, не раз и не два доказавшими свою преданность, дружинниками?

- Федотка всегда хвастуном был, - сказал Горазд. - Ему бы учиться и учиться... Тогда, может быть, толк и вышел бы.

- Телохранителем его князь назначил. Ни днем, ни ночью не расставался. А волчонок этот и рад. Кочетом ходил. Боярину Ивану Зайцу руку сломал... И все ему сходило! Как с гуся вода!

- А чем же он нынче не потрафил князю Михайле? Или надоел? Или зазнался чересчур?

- Да сгинул он. Еще два лета тому... - пояснил боярин. - Повез в Орду грамотку и пропал. С той поры ни слуху, ни духу.

- А вам, значит, новый телохранитель понадобился?

- Бери выше! Для особых поручений человек князю нужен.

- Убить, что ль, кого?

- Не твоего ума дело!

- Ну, не моего, так не моего, - легко согласился Горазд. - Только это ты ко мне с просьбой приехал, а не я к тебе.

- Князья не просят. Они приказывают. А смерды выполняют.

- А ты, никак, со смердом разговариваешь? - старик взялся двумя руками за посох. - Тогда я могу тебе ответить, Акинф Гаврилович... Там, за леском брод, за бродом дорожка прямая на Тверь. Не ошибешься, прямиком доедешь.

- Ты что морозишь, старый? Понимаешь, с кем дерзкие речи ведешь?

Никита, все так же неподвижно стоящий на столбе, заметил, как вскочили спутники боярина. Один из них, горбоносый с черной бородой, что-то коротко приказал другим.

- Ты, Акинф, не пугай меня, - Горазд говорил тихо. - Я ни тебя не боюсь, ни дружинников твоих, ни князя твоего. Старый я уже, чтобы вас бояться. Восьмой десяток доживаю.

- Жить все хотят.

- А ты с мое поживи, там узнаешь. Я, Акинф Гаврилович, умер давно, полста лет назад. В чиньской земле... С той поры я смерти не боюсь.

Старик перенес тяжесть на левую ногу, поднял посох на плечо. Никита догадался, что будет, если боярин, поддавшись гневу и самоуверенности излишней, прикажет дружинникам хотя бы попытаться обидеть учителя. Парень прикидывал, успеет ли соскочить со столба, чтобы помочь или уже придется ему складывать побитых-покалеченных в кучку да водой отлив ать?

Акинф насупился, сгорбился, не прикасаясь, впрочем, к мечу, висящему при бедре.

- Зря ты речи такие ведешь, Горазд. Я по-хорошему договориться хотел. Гостинцев тебе привез дорогих от князя. Порты новые из полотна беленого. Шапку кунью. Серебра пять гривен...

- Я учениками не торгую, - твердо ответил старик. - Он - не телок и не баран, а человек. С душою, понимаешь ли...

- Я и не думаю покупать! - обиделся боярин. - Это - помощь. По дружбе.

- Ежели по дружбе, то извини, - Горазд дурашливо поклонился, не сводя глаз с Акинфа и его дружинников. - Не догадался. Это все глупость моя стариковская. Из ума выживаю, видно.

- Так отдаешь ученика на княжескую службу?

- А зачем он князю понадобился?

Акинф зарычал, хуже медведя-шатуна.

- Не моя это тайна, старче! Не моя! Что ж ты жилы из меня тянешь?!

- Пока не скажешь, на что Михайле мой ученик, ответа не будет!

Воины-тверичане заволновались, зашептались. Один, помоложе, схватился за саблю, но горбоносый хлопнул его по руке, будто мальчишку, потянувшегося за краюхой вперед старших.

- Ладно! - боярин тяжело вздохнул, почесал затылок, пригладил бороду. - Уболтал, красноречивый! Скажу, что ж с тобой поделаешь... Не князь меня за твоим учеником посылал. Сам я...

- Неужто? - удивился Горазд так искренне, что Никита сперва даже поверил учителю. Только потом понял, что он издевается над княжьим слугой.

- Правду говорю. Князь Михаил Ярославич посольство собирает. Далеко. Дальше княжества литвинского и королевства польского. В земли, которые зовутся Священной Римской империей.

- И что?

- А то! Сына моего, Семку, князь отправляет! - Акинф повернулся к своим, гаркнул через плечо. - Чего вызвездились? Заняться нечем? Ступайте себе!

А когда дружинники вернулись - кто к огнищу, кто к расседланным коням - продолжал, стараясь говорить потише:

- Семен мой - вроде бы не дурак, но горяч. Без меры горяч! А дорога дальняя... Сперва до Вроцлава, а там - как получится...

- Не близко, - согласился Горазд.

- Вот и я подумал - нужен Семке такой боец, чтобы спину прикрыть завсегда мог.

- Ну, правильно подумал, - старик снял посох с плеча, вновь оперся на него.

- Слушай, Горазд, отдай парнишку мне... - в голосе боярина прозвучала едва ли не мольба.

- А зачем Михайла посольство снаряжает? И чего ты боишься?

- Да франкский какой-то обоз... - начал Акинф и осекся. - Не моя это тайна. Не моя! Не скажу ничего!

- Твоя воля.

- Так дашь?

- Не дам.

- Почему? Ты что, Горазд?

- А это моя воля.

- Подумай, старик!

- Да что думать? Уже все подумал. Сказал, не дам - значит, не дам. Отдыхайте. Гнать вас не гоню. Людям и коням роздых нужен.

Боярин побагровел.

- Это твое последнее слово, Горазд?

- Последнее.

Учитель повернулся. На миг Никите показалось, что Горазд занедужил: старческая немощь виделась во всех его движениях. И тут старый боец подмигнул парню. Хитро подмигнул, словно сказать хотел: эвона, как мы боярина-то обманули! А после, шаркая ногами по траве, ушел в избушку.

Акинф остался стоять с открытым ртом. На его лице смешались разочарование и гнев, сменившиеся растерянностью. Не на такой ответ он рассчитывал, не на такой.

Потом тверич быстрым шагом приблизился к столбу, где Никита продолжал "наблюдать луну".

- Слышь, вьюноша... - позвал он тихонько.

Никита молчал. Если какой-то Федот предал учителя и сбежал, это еще не значит, что и он его примеру последует.

- Слышишь меня, малый? Озолочу. Бросай этого упрямца старого, поехали со мной.

Парень не отвечал. Даже смотреть старался мимо боярина. Не дождется...

- Поедешь с Семкой - как сын мне будешь. Доспех, оружие самое лучшее. Серебра шапками. Мягкой рухляди - возами. Старшим над дружиной поставлю, если сбережешь Семена. Что молчишь? Мир поглядишь! Людей всяких-разных! Города, земли! Что тебе еще пообещать? Сам говори, не стесняйся! Все, что скажешь, получишь!

Никита безмолвствовал, сосредоточившись на сохранении равновесия.

- А! Щенок! - Акинф громко стукнул кулаком о ладонь. - И ты такой же, как он! Одним мирром мазаны. Чтоб вы пропали оба!

Боярин развернулся и чуть ли не бегом кинулся к своим людям. Те опасливо посторонились, а воевода с разбегу поддел носком сапога котел, опрокинув его в костер. Взметнулось облако пара, завоняло горелой кашей.

- На конь! Ноги моей тут не будет! - взревел Акинф. - Бегом, недотепы! Ну же!!!

Дружинники кинулись к седлам, будто их плетью огрели. Да и то сказать, помедли они хоть чуток, могли бы и схлопотать. Как пить дать!

Чернец не успел бы и "Отче наш" дважды прочитать, как десяток всадников поскакал прочь. Коней не жалели. Могучий каурый жеребец боярина мчался впереди, взрывая дерн широченными копытами. Вскоре они скрылись за ближним ельником, и только черная проплешина костровища, заваленные рогульки да вонь, которую никак не мог унести легкий ветерок, напоминали о них.

А когда и топот копыт затих вдали, из землянки появился Горазд. Озабоченный и серьезный, он решительно поманил Никиту пальцем.

Глава вторая.

желтень 6815 г. от С.М.

Московское княжество, Русь

По звериным тропам, по раскисшим торным дорогам, по перелескам и лугам шлепали добрые, на совесть сплетенные лапти. Никита накрыл голову дерюгой, чтоб за шиворот вода не стекала и шагал, не уставая дивиться красоте земли русской.

Вроде бы и осень в самом разгаре - дождь с утра, морось в полдень, стылый туман к вечеру, а завтра все наоборот, и кошки на душе скребут, а как поглядишь вокруг - петь хочется. Золото берез дожидалось первого заморозка, чтобы облететь в одночасье, упасть к подножью белых стволов дорогим заморским ковром - сам-то парень ни разу на торгах богатых не был, с гостями, что приезжают из южных стран, теплых краев, не встречался, не знался, но восхищенные рассказы старших в его роду помнил хорошо. На еловых да сосновых иглах капельки воды, будто драгоценные украшения на княжне или боярской дочке. Когда выпадала удача и тучи в небе самую малость рассевались, чтобы дать возможность ясну солнышку напоследок погладить землю ласковыми лучами, капельки эти сверкали почище самоцветов, о которых Никита тоже знал только понаслышке. На осинах листва покраснела и мелко дрожала даже в безветрие, вспоминая, должно быть, повесившегося Иуду Искариота, который учителя и Сына Божьего за тридцать сребреников продал. А ольха уже сережки выбросила, готовилась заранее, чтобы весной распуститься мелкими цветочками. Вот уж мудрое дерево! Не зря в народе говорят: готовь летом сани, а зимой телегу.

Зверья в дороге попадалось мало. Оно и верно: всякая тварь лесная человека боится и спрятаться от него норовит. Изредка мелькали нагулявшие на зиму жир зайцы. Они еще не переменили шкурку на белую, а потому казались грязными, замусоленными, неопрятными. Пару раз Никита пересекал волчий след, однажды наткнулся на глубоко вдавленный отпечаток медвежьей лапы. Но хищников он не боялся. Сейчас у них добычи хватает с избытком. Вот ближе к весне, под зимобор, волки с голодухи лютовать начнут. Тогда и опасаться надобно будет. А бурый хозяин, так тот и вовсе озабочен, чтобы место под берлогу сыскать. Если даже нос к носу столкнешься, отпустит. Главное тогда с перепугу глупостей не наделать. Не орать, не метушиться, а убегать и вовсе не приведи Господь.

Как-то рано утром Никита видел лося. Огромный бык - рога в размахе не меньше двух аршин - задумчиво жевал осиновые листья. Мокрая шерсть лоснилась на круглом боку, а на лопатке белел длинный шрам. То ли от сородича получил рогом по неосторожности, когда за лосих дрались, то ли с хищником каким повздорил. Парень остановился, прижавшись плечом к гладкой и холодной коре. Взрослого лося лучше не сердить по пустякам. Говорят, они ударом копыта медведю череп проламывают, а волки берут верх лишь благодаря верткости, да и то навалившись кучей. Пока самые ловкие отвлекают, ужом вьются перед мордой быка, кто-то вцепляется сзади в скакательный сустав и ревет сухожилия. Или хищникам приходится дожидаться глубоких снегов: тяжелый зверь вязнет, проваливается по брюхо и уже не может отбиваться, а волков плотный наст держит.

Пока Никита вспоминал все, что слышал о лосях, и любовался горбоносым великаном, лось повернул голову, окинул человека скучающим взглядом, а потом вроде бы неспешно скрылся в лесу.

"Эх, хорошо ему! Ни забот, ни хлопот. Поел, поспал... Главное, жить и выживать. А для человека не это ли главное? - подумал парень. - Наверное, нет... Иначе не отправил бы меня учитель за сотню верст".

В тот день, когда их уединенное лесное жилище посетили тверичи, Горазд зазвал Никиту в землянку, приказал сесть на лавку. Сам уселся напротив. Долго молчал. Кривился и хмурился. Потом заговорил:

- Неспокойно у меня на душе, Никитша. Ох, неспокойно. Коли Михайло Тверской что-то замыслил - жди беды. Горяч Михайло. Горяч и взбалмошен. Ежели что в голову втемяшится - не выбить и чеканом. Еще отроком был, а все спорил с дядьями своими, сыновьями Александра Невского. Великого княжения алкал сверх меры... А я так думаю, нельзя тому много власти давать, кто за нее с родичами перегрызться готов, кто в Орду ездил поклоны бить, свой же народ обирал, чтобы данью ордынцев задобрить. С князем Андреем Городецким его только владыка Симеон помирить сумел. С Новгородом договоры заключал о дружбе и помощи, а когда нужда приспела на шведа войной идти, почему-то назад повернул, а с новгородцами вместе Владимирский князь, Андрей сын Александра ходил. Московским князьям, Ивану и Юрию, он не простил, что их отец, Данила Александрович, в Переяславле княжить стал после Ивана Дмитриевича. А теперь, когда ему хан Тохта ярлык на великое княжение выдал, совсем совесть потерял. В открытую грозит. Против Москвы зубы точит. Того и гляди войной пойдет...

- Откуда ты все это знаешь? - поразился парень. Ведь учитель не покидал лес много лет. Ну, разве что иногда принимал проезжих гонцов. Так неужели из обрывков разговоров можно так дотошно выяснить все тонкости вражды и дружбы княжеской.

- Имеющий глаза видит. Имеющий уши слышит, - отвечал Горазд. - А у кого разум присутствует, тот слушает, глядит, а потом думает. Учись, пока я жив. Глядишь, и ты начнешь не только видеть-слышать, но и выводы делать. А пока не научился, запоминай, что скажу. Поход этот за земли литвинов и поляков, аж до самых немцев, Михайло не спроста замыслил. Он ничего просто так не делает. Тверское княжество и так сильное, дальше некуда - воеводы и бояре под его руку бегом бегут, спотыкаются. Того же Акинфа Гавриловича возьми... Мало ему Иван Данилович накостылял, - покачал головой старик. - Ну, ничего. Это по малолетству...

Горазд расправил бороду. Глянул пристально.

- Ты пойдешь в Москву.

- Куда? - поперхнулся Никита.

- Что, слышать плохо стал? В Москву. Разговор мой с боярином хорошо слышал?

- Хорошо.

- Молодец. Вот и обскажешь все Юрию Даниловичу. Все передашь. А там князья пускай сами решают, чем Михайле Тверскому ответят. На то они и князья.

Парню стало не по себе. Он и представить не мог, что отправится куда-то из родных лесов. Пускай и не слишком далека Москва - не Орда и не Литва, а кажется, будто за тридевять земель.

- Да кто меня пред княжеские очи пустит? - зачастил он. - Как мне в детинец попасть? Там же и дружина, и слуги, и...

- Захочешь, попадешь. Кто хочет, пути изыскивает, а кто не хочет, руки опускает.

- Так ведь...

- И не говори ничего. Не приму никаких отговорок. Уяснил?

- Уяснил...

- То-то же. Будь готов, что не поверят тебе. Будь готов, что препятствия чинить будут. Обо мне, хочешь, скажи. Только вряд ли молодые князья старого бойца упомнят. Это если кто из тех стариков сохранился, что еще под началом Александра Ярославича ходил... Да рассчитывать на это не стоит. Готов?

- Готов, - убитым голосом отвечал Никита. А про себя подумал: "Будь что будет. Учитель мудрость свою не раз и не два доказывал. Пойду в Москву - двум смертям не бывать, одной не миновать".

- Вот и молодец. Сегодня соберем чего-нибудь в дорогу, а завтра, на рассвете, и отправишься. Утро вечера мудренее. И запомни напоследок: "Достойный человек знает лишь долг, а низкий человек ничего, кроме выгоды, не знает. Каждый может стать достойным человеком, нужно только решиться им стать".

Сборы не заняли много времени. Когда пожитков раз, два и обчелся, и в поход отправляешься налегке. Одним побаловал Горазд воспитанника: добротной полотняной рубахой, какую не стыдно и при княжьем дворе носить, да меховой безрукавкой - вдруг до заморозков парень задержится? В котомку сложили четыре хороших таких куска сушеного творога - татары его называют диковинным словечком "хурут", десяток пригоршней орехов да столько же сушеной малины. Поначалу Никита, раньше не отдалявшийся от дома больше, чем на дневной переход, боялся, что голодать в дороге будет, но на пятые сутки понял: старик снарядил его харчами - лучше не бывает. Кипятка согрел в меленьком горшочке, пожевал чего-нибудь, запил... И все. Сил хватает весь день шагать.

Правда, чем дальше, тем труднее становилось разводить огонь. Небеса, казалось, прохудились не на шутку. Лило и лило. Чтобы обустроить костер, Никита собирал по дороге шишки. Прошлогодние, высохшие и взъерошенные. Разжигал их от стружки, которую соскабливал с сырых деревяшек, пока не добирался до сердцевины, более-менее сухой. А уж когда разгорались смолистые шишки, подкладывал ветки потолще. Жара хватало и согреться, и воду вскипятить, и хоть немного просушить одежду.

Как говорится, с жиру не взбесишься, но от голода и холода не помрешь.

Дал Горазд ученику и оружие. Вдруг придет нужда от лихих людей отбиваться? Мало ли кто в дороге повстречается?

Гладкий, ошкуренный посох. Сам учитель с ним в руках чудеса творил и Акинфа не испугался, хоть тверичей десять было против одного. Да и боярин, видать, наслышан был о мастерстве отшельника - на рожон не полез, убрался восвояси. Никита, конечно, во всем уступал старику, но посохом мог запросто отбиться от мечника. Ну, само собой, если на умельца не нарвешься, опытного да в боях закаленного.

А еще в котомке лежали до поры до времени два кинжала диковинных. Лезвие узкое, в три ладони длиной, отточенное до остроты небывалой. У крестовины концы вверх загнуты и тоже заострены - ни дать, ни взять короткий трезубец. Странное оружие. Его Горазд привез из земли Чинь, и рассказывал - там подобные кинжалы-трезубцы в большом почете. Называют их теча, и в бою держат в каждой руке по одному. Вот с ними Никита не боялся выйти сражаться и против двух-трех мечников. Хотя и помнил наставления учителя, что по-настоящему выигрывает бой тот, кто не начинает его.

Ну, парень и не собирался без надобности в драку лезть. Пять лет ежедневных упражнений с оружием и без, пять лет закаливания духа и плоти, пять лет неторопливых рассуждений старика о чести и мудрости, о гордости и смирении, о достойных и недостойных поступках приучили его сперва думать, а потом уже спор затевать. Может быть, потому Горазд и был так уверен в успехе его посольства?

Так Никита и шагал. Не слишком торопился, но и не отдыхал без надобности по полдня. Ночевал под елками. Встречающиеся по пути веси обходил стороной, чтобы не наткнуться на дружинников князя Михаила или татарских сборщиков дани.

Горазд сказал, что потихоньку, полегоньку молодые ноги до Москвы дней за десять добегут. Парень управился за шесть.

Как раз пополудни дождь притих, ветер разогнал тучи так, что в просветы проглянуло синее небо, и солнечные лучи погнали прочь липкий туман. Никита выбрался на дорогу, по которой тянулся поток накрытых дерюжными и кожаными покрышками телег. Это землепашцы и пастухи из окрестных селений везли в крепость Московскую обычный оброк. Будет чем князьям выплачивать дружине кормовые. А селянам, глядишь, найдется заступа, ежели пожалуют князья из соседних земель или просто охочие разжиться дармовщинкой. На то испокон веков на Руси народ князей призывает, начиная с варяга Рюрика. Ты нам оборону от всяческих врагов, а мы тебя и твою дружину обеспечим, чем сможем.

Между повозками попадались и вершники, с туго набитыми тороками. Эти люди выглядели не по-простецки. У одного даже край кольчуги из-под плаща показался. То ли ратный народ спешит на службу к князьям наняться, то ли свои отправлены были в другие города по какой-то надобности, а теперь возвращаются.

Шли и пешие. С кривыми палками в руках, тощими мешками за плечами. Верно, паломники в Свято-Данилов монастырь. Никита, обретаючись в лесу, уже и запамятовал, когда какой праздник празднует люд православный. Горазд, хоть и молился каждый день перед сном, и по утру, и за стол садясь, благодарил Господа за дары его, больше ничем своей веры не показывал. На исповедь или к причастию не ходил. Рожества Христова или Великое Воскресенье не отмечал. Не постился. Хотя у них в лесу и так каждый день пост был... Да и грешить когда? Весь день то упражнения, то добыча пропитания. Но, порывшись в памяти, парень решил, что идут христиане в храм помолиться в праздник Покрова Пресвятой Богородицы. А, сообразив, и приметы вспомнил. "На Покров земля снегом покрывается, морозом одевается", "На Покров до обеда осень, а после обеда зимушка-зима". На Руси в день Покрова смотрят, какая зима будет. Если снег выпадет, значит быть зиме снежной и холодной...

Никита слился с пешими паломниками. А и правда, как его отличить? В руке - палка, на голове - дерюга, а на плече - котомка. Богомолец, каких из дюжины двенадцать.

Так и шел, пока впереди, на Боровицком холме, название которого почему-то напоминало парню о грибах, вырисовался Московский Кремль.

Пускай говорят, что, мол, не Владимир, не Новгород и даже не Тверь, выходцу из леса крепостица показалась могучей и неприступной. Насыпной вал, у подножья которого вкопаны заостренные колья, а крутые бока покрыты глиной и обожжены, чтобы врагу карабкаться труднее было. По верху вала стена из деревянных срубов, с заборолом. Грузно нависали бревенчатые башни, прикрывающие ворота с боков.

За стенами Кремля виднелись островерхие, сработанные из теса, крыши боярских и княжеских теремов и маковки церквей, увенчанные крестами.

У подножья вала теснились, расползались вдоль кривоватых улочек дома ремесленников и торговцев победнее. Тут тебе и кузнецы, и кожевенники, и шорники, и гончары. Бондари и тележники, оружейники и калачники. А называлось все это скопление мастерового люда и их домочадцев Посадом.

Зачарованный красотой и величием стольного града, Никита низко поклонился. Не князю и не власти княжеской, а Москве.

- Что, проняло? - послышался веселый голос с ближайшей телеги.

Румяный старичок, доверив вожжи курносой девчонке, должно быть внучке, сидел, свесив ноги в новеньких лаптях с задка телеги. Он улыбался и глядел на Никиту ясным взглядом человека, прожившего всю жизнь в согласии с Божьими законами и собственной совестью.

- Ага! - кивнул парень.

- То-то же! Расцвела Москва при батюшке Даниле Лександровиче. Ох, расцвела! Энто когда Егорий-князюшко, Долгорукий который, крепость ставил, еще при прадеде моем, Царство ему Небесное, никто и не думал, что городу быть. - Словоохотливый старичок, заметив интерес в глазах Никиты, пошел как по писанному. - Городу ведь не бывать, пока люди вокруг селиться не начнут. Понимаешь меня, паря? Люди - они всему голова. Так или нет?

- Так, - кивнул Никита.

- Вот видишь, паря! Ты, хоть и молодой, а с понятием! А то говорят - молодежь, де, только пить да гулять желает... Прыгай ко мне!

- Да я уж как-нибудь... - попытался отказаться парень.

- Нет уж! Прыгай! - для убедительности старик похлопал ладошкой по пузатому тюку рядом с собой. - Нютку не боись! Она только с виду грозная! - Он мотнул бородой в сторону недовольно сморщившей веснушчатый нос внучки. - А сама, как увидит добра молодца, навроде тебя, аж пищит...

- Деда! - зарделась девчонка, закрывая лицо рукавом кацавейки.

- А что деда? Деда врать не будет. Энто все знают - спроси кого хошь!

Никита сам покраснел. Живя отшельником в лесной землянке, он не видел пять лет ни баб, ни девок. А теперь смущался под женским взглядом. Поэтому он с наигранной лихостью запрыгнул на телегу, устроился плечом к плечу старика.

- Спасибо!

- Не за что! Тебя как звать?

- Никитой.

- Богомолец? - дед кивнул на посох.

- Ага! - легко соврал посланец Горазда.

- Зови меня дедом Ильей.

- Ага...

- Вот "разагакался"!

- Прости, дед Илья.

- Да не за что прощать тебя! "Агакай", ежели так хочется. - Старик прищурился. - В первой раз в Москву-то?

- В первый, - едва сдержался, чтобы не ответить "Ага"! Никита.

- То-то я гляжу - идет, рот разинул. Москва, она настоящим княжьим, стольным городом только при Даниле Лександровиче стала. Он народ окрестный защитил. И оружьем, и хитростью... Ведь супротив татарских полчищ-то сила не всегда помогает. Приходится ужом виться. И князьям, и боярам. Да и простому селянину тоже... Зато как поняли люди, что в Москве жить можно, так и повалили. Кремль-то всех не поместит, хоть и расширили его изрядно, аж до Неглинки. Так народ вишь, где селится! - дед Илья махнул рукой с такой гордостью, будто сам был по меньшей мере Юрием Долгоруким. Ну, или Даниилом Александровичем.

- Вижу, - согласился Никита. - Народу - уймища!

- Да уж! Всякого ремесла люди! И всем место находится! Всяк при деле, от каждого польза! Вот так, паря! Вот такая наша Москва!

Никита кивнул. Хотя на языке так и вертелся ехидный вопрос: а что, во Владимире или Новгороде не так? Но дед Илья просто дышал радостью и убеждением. Разочаровывать его не хотелось.

- Смотри! - частил старик, дергая парня за рукав. - Вот это Посадом зовется. Тут людей-то, людей! И всяк трудится на величие княжества Московского. Князь с дружиной по-своему, а мы по-своему. Зато все мы, как тот веник - когда вместе, об колено не переломишь, а порознь - в пальцах захрустим. - Он даже руками размахивать начал. Вроде бы трезвый... Наверное, в дороге поговорить было не с кем. - Ты, паря, в Свято-Даниловский, на богомолье?

- Да.

- Заночевать есть где?

Никита пожал плечами:

- Да я привычный...

- И не думай! У моих заночуем! Мой младшенький на Подоле живет! Прохор-кожемяка. Не слыхал?

- Да я ж первый раз. Кого я в Москве знаю?

- Вот и познакомишься!

- Да не нужно. Я сам как-нибудь.

- Обидеть хочешь? - нахмурился старик. - Нет, ты скажи - обидеть меня хочешь?

- Не хочу. Прости, дед Илья.

- То-то же! - Отец кожемяки улыбнулся до ушей. И вдруг закричал. - Нютка! Ты куда правишь?! Влево, влево заворачивай!

- Да заверну я, деда, - бросила девчонка, не оборачиваясь. - Помнишь, прошлый раз на этой улице завязли?

- Да? Ну, ладно, - Илья махнул рукой. Пояснил Никите. - На Подол нам надо. Это дальше Посада. За Кремлем, как к речке спускаться. - И вновь начал сыпать словами. О том, как Москва строилась, как защищалась. Как рязанский князь Глеб жег и крепость и ремесленные слободки. Как прокатились через город орды Батыя. Как уже совсем недавно, на памяти Ильи, хан Дуденя разорил Москву, великого вреда наделал, ограбил и в полон множество людей увел, и как князь Данила отстраивал потом столицу, как разбежавшиеся по лесам жители возвращались в Посад, терпеливо восстанавливали мастерские и лавки. Как два года назад всем миром отбивали нападение Тверского князя Михаила Ярославича. И ведь отбили. Рать тверичей, с воеводой Акинфом во главе убралась прочь не солоно хлебавши. Вот тут Никита заинтересовался рассказом по-настоящему. Он начал понимать, почему озаботился Горазд, и, если до сих пор какие-то сомнения терзали душу парня, то теперь он уверился - не зря отправил его учитель, не зря. Он даже принялся задавать вопросы, чем несказанно обрадовал деда Илью. В конце концов, он выслушал столько нелестных рассказов о Тверском князе и его боярах, что и за десять лет не узнал бы, проживая в лесной глуши.

К счастью, они приехали.

Телега остановилась напротив крепких, тесовых ворот.

- Дядька Прохор! - завизжала Нютка, бросаясь к здоровенному широкоплечему мужику, выглянувшему поверх забора.

А дальше Никита помогал выгружать тюки с коровьими шкурами. Парился в баньке вместе с дедом Ильей, кожемякой и его старшим сыном, Ванькой, уродившимся в отца и крупной костью и саженным росточком. Ужинал "чем Бог послал", опасаясь с непривычки занедужить животом. А уснул в сеннике, сытый, чистый и довольный, укрываясь овчинным полушубком. Последней его мыслью было: "Если не утратят москвичи хлебосольства и доброжелательности, то быть этому городу величайшим на Руси, головой всех народов и племен".

Глава третья.

желтень 6815 г. от С.М.

дорога из Твери на Переяславль, Русь

Человек сидел около маленького костра. Угли едва-едва тлели, не давая света. Только немного тепла. Достаточно, чтобы согреть озябшие ладони. А ведь гибкие пальцы для воина - главное. Натянуть тетиву лука, выхватить меч, поймать повод коня. Всегда нужно ожидать подвоха, от каждого встречного ждать нападения. Даже если это твой старинный знакомец, с которым и на войну ходили, и мед пивали за одним столом. Люди меняются. И очень часто не в лучшую сторону.

Хотя...

Полные губы сидящего у костра презрительно скривились. Он давно привык не доверять никому и никогда. Бить первым, если заподозрил предательство. И мало кто смог бы отразить его удар...

Фыркнул конь, бродящий неподалеку.

Человек поднял голову, огляделся.

Никого.

Ложная тревога.

Может, филин пролетел... Или конь почуял волков?

Прикоснувшись к рукоятке прямого длинного меча, человек повел плечами, поправил воротник черного чопкута. Посильнее натянул на голову подшлемник-калбак.

"Ну, где же этот Пантюха? Вроде бы не мальчишка - должен понимать, что уговор дороже денег. Или он в бирюльки играть со мной вздумал"?

В это миг конь тихонько заржал, предупреждая об опасности.

Человек у костра встрепенулся. Пальцы сомкнулись на черене меча.

- Эге-гэй! Ты здесь, что ли? - послышался настороженный голос.

Пантюха. Десятник Пантелеймон. Кто ж еще?

- Слышишь меня, нет? Слышишь?! - голос из темноты запнулся. - Эй, Кара-Кончар! Не молчи, ответь!

- Что ты орешь, как корова недоенная? - сквозь зубы бросил сидящий у костра. - Всех созвать хочешь?

- А! Вот ты где! - Глухо стукнули о землю подошвы сапог. - Сейчас, подпругу отпущу... Тут есть, где привязать?

- Где хочешь, там и вяжи, - неприязненно отозвался сидящий.

- Ты добрый, как я погляжу...

После недолгой возни к костру подошел крепкий мужчина. Поискал глазами - на что бы присесть? Не нашел. Сел на корточки. Скривился, устраиваясь поудобнее.

- Здоров будь, Кара-Кончар.

- И тебе не хворать, Пантелеймон.

- Я гляжу, ты совсем обтатарился.

- Тебе какое дело?

- Злой ты.

- Какой есть. Ты зачем приехал? Поболтать?

- Ну... - замялся Пантелеймон. - Ты же сам велел...

- Правильно. Я велел. Потому что я тебе плачу, Пантюха.

Десятник сник, опустил плечи.

- Все верно, Кара-Кончар... Тьфу! Ну, и имечко ты себе подобрал.

- Тебе какое дело?

- Вот. Опять. А про тебя, замежду прочим, боярин Акинф вспоминал давеча...

- Тьфу, жирная свинья! Ужо я б ему язык поганый отрезал!

- Ему не обязательно, - Пантелеймон сплюнул рядом с костром. - Сынка его, Семку, можешь прищучить. Очень даже запросто.

- Да? - человек в чопкуте оскалился. - Семку... - Повторил он, будто пробуя замысел на вкус. - А ведь это даже лучше будет... Это, пожалуй, больнее по Акинфу ударит.

- То-то и оно. Бери своих баатуров, и давай на закат.

- Э! Погоди! Быстрый какой. Почему я бежать должен, будто плохого кумыса опился? С какой радости? Что мне нойон Ялвач скажет? Небось по головке не погладит...

- А ты боишься нойона своего, никак! - деланно всплеснул ладонями Пантелеймон. - Нет, правда, Кара-Кончар! Боишься? Боишь...

Десятник замер на полуслове, когда холодное острие клинка коснулось его кадыка. Застыл, боясь вдохнуть. И только навязчивая мысль билась в голове:

"Зачем я его дразнил? Теперь прирежет и воронам скормит"...

Он уже ощущал, как тоненькая горячая струйка стекает за пазуху.

- Запомни раз и навсегда, пес, - чеканя каждое слово, проговорил Кара-Кончар. - Не смей меня попрекать. Ничем и никогда. Я нойона не боюсь. Это вы князю Мишке зад лижете за кусок черствого хлеба. Я служу Ялвач-нойону потому, что мне нравится. И нужен он мне пока. Когда соберу преданных молодцев вокруг себя, сам нойоном стану. И Ялвач мне тогда не указ будет. А пока нужно с оглядкой жить. Понял, пес?

Пантелеймон побоялся кивнуть. Просто моргнул в знак согласия. Думал, что будет, если не заметит баатур? Но тот заметил. Знать, видел в темноте, как кошка. Помедлил, но меч-мэсэ убрал.

- И не зли меня больше...

Десятник судорожно втягивал воздух, ощупывая горло. Он всегда поражался этому человеку. Никто в дружине Тверского князя не мог ему противостоять. Ни с оружием, ни с голыми руками. И вряд ли во всей Золотой Орде нашелся бы кто-то, умеющий драться лучше. Не человек, а смерть ходячая. Быстрая, безжалостная, расчетливая... А ведь он правду говорит, открыт, как на исповеди. Терпит Ялвач-нойона, а сам спит и видит, как бы на его место вскочить. И вскочит, когда поймет, что миг удачный. Запрыгнет, как волк на холку степному коню.

- Прости меня, Кара-Кончар, - хрипло проговорил Пантелеймон. - Язык мой глупый раньше меня говорит. Я только подумать успел, а он уже ляпнул.

- Может, тебе отрезать его? - прошипел человек с мечом.

- Что ты! Не надо. Мне с ним привычнее... Да и тебе выгодно, чтобы твой послух мог тебе передать, что разузнал.

Кара-Кончар расхохотался сухим, злым смехом.

- Ладно! Живи, чушка! Живи... - И вдруг сказал серьезно, будто и не было никакого веселья. - Надоел ты мне. Рассказывай, с чем пожаловал, и пошел прочь...

Пантелеймон заговорил сипло, будто пережимал себе горло ладонью.

- Князь Михайло Ярославич поход собирает...

- Против Даниловичей? - со смешком прервал его Кара-Кончар.

- Нет. Не войско, а поход. Малый отряд - два десятка дружинников. В далекие западные земли. За Смоленск и за Туров. За Люблин и Сандомир. Аж в Силезию, где немцы живут, которые по-нашему ни бельмеса не говорят.

Тверич многозначительно замолчал, очевидно, ожидая вопросов, но его собеседник не спешил. Ждал ровно столько, сколько понадобилось десятнику, чтобы сообразить: никто его уговаривать не будет. Предательство - дело добровольное.

- А все потому, - продолжил он, как ни в чем не бывало, - что перехватил он лазутчиков из далекой страны франкской. Те лазутчики рассказали, что, де, везут тамошние витязи сокровища несметные. Везут простым обозом. С небольшим охранением.

- Глупости какие, - буркнул Кара-Кончар. - У них заботы другой нет? Витязи сражаться должны, а не сокровища возить туда-сюда. Да еще по чужим землям...

- А они и сражались раньше. Это рыцари христового воинства. Так они себя называют. А в Польском королевстве их зовут крыжаками.

- Знаю. Белый плащ, черный крест.

- А вот и не угадал! - осклабился Пантелеймон. - Белый плащ, но красный крест. "Чернокрестных" тевтонов князь Лександра бил. А эти на дальних южных землях сражались с басурманами - маврами да сарацинами. Аль ты не знал?

Кара-Кончар повел плечами, словно намереваясь броситься на собеседника. И тверич сглотнул слюну, которая вдруг стала тягучей и горькой. Можно ли забывать, как молодой боец не любит, когда ему напоминают, что он - темная деревенщина.

- Извини меня, Кара-Кончар, Христа ради...

- Когда-нибудь я все-таки отрежу тебе язык, - мрачно пообещал мечник. - Говори дальше.

- Так вот! - теперь Пантелеймон выбрасывал слова часто, будто бы хотел побыстрее закончить неприятное дело. - Эти крыжаки сражались на юге. Награбили добра всякого - прорву целую. И золота, и серебра, и ковров дорогих, и тканей шелковых... Такие богатые стали - прям на загляденье. Даже их король франкский позавидовал. Позавидовал и решил их извести. А сокровища, что крыжаки, привезли из походов, себе подгрести. А что? По-легкому и без трудов особых... Только их главный... магистрою они его кличут... или магистерой... тоже не лыком шит оказался. Прослышал, что король ограбить их возжелал, и бегом-бегом все сокровища отправил. От греха, как говорится, подальше...

- Не может быть, - вновь прервал его Кара-Кончар. - Если король не дурак, он обоз выследит и отберет. Ему даже проще так будет, чем искать. Нужно было зарывать богатство.

- Где богатство зарыто, под пытками вызнать легко, - возразил тверич.

- А про обоз?

- Магистра об этом подумал. Он не один обоз отправил, а много. И морем, и сушей. И на север, и на юг. И на закат солнца, и на восход. Никто из охранников не знает, куда другие поехали или поплыли. Только о своем задании им ведомо.

- Да? Ну, ладно... Поверю. Дальше-то что?

- А что дальше? Князь Михайло задумал перехватить обоз. Около Вроцлава. Акинф рвался самолично отправиться, да князь-батюшко, - Пантелеймон хмыкнул, - не отпустил. Сказал, что здесь он ему нужнее будет. Нам Семен свет Акинфович за старшего даденый.

- Нам?

- А я не говорил? Я в том отряде десятником иду.

- Десятником, говоришь? - Кара-Кончар задумался. - Ладно. Ты сказал. Я услышал. Ступай теперь.

- Что, и не скажешь ничего?

- Все сказал уже. Довольно.

- Что ждать-то мне?

- А ничего не жди. Служи князю-батюшке. Слушайся Семку Акинфова сына...

- Так ты...

- Ступай, сказал! - в голосе мечника прорезался нешуточный гнев.

- Все, все! Иду! - Пантелеймон вскочил. Охнул - ноги затекли. - Все. Прощавай, Кара-Кончар.

- Прощавай, чушка-Пантюха, - рыкнул в ответ баатур.

Уже запрыгнув на коня, тверич крикнул в полный голос, не опасаясь быть услышанным никем:

- Боярин Акинф к Горазду-отшельнику ездил. Нового ученика просил в помощь! Семку охранять!

- И что?! - вскинулся татарский воин.

- А ничего! Не скажу! Сам думай! Прощавай, Федотка!

Пантелеймон ударил пятками в гулко отозвавшиеся конские бока.

Топот копыт пронесся над перелеском и стих вдалеке.

Баатур рывком поднялся. Несколькими ударами разметал угли костра. Свистнул. Позвал:

- Цаган-аман!

Жеребец с тихим ржанием подбежал к хозяину. Ткнулся мордой в плечо.

Человек похлопал скакуна по шее, подтянул подпругу.

- Вперед!

Конь сорвался с места вскачь. Держась за луку, Кара-Кончар сделал несколько шагов рядом с животным, а потом сильно оттолкнулся ногами и взлетел в седло.

- Ай-йа-а-а-а-а!!! - пронзительный клич прорезал тишину.

Черные крылья ночи сомкнулись за плечами всадника.

желтень 6815 г. от С.М.

Москва, Русь

Проснувшись рано утром - по другому он уже не мог, Никита попрощался с гостеприимными хозяевами и собирался было уйти, да куда там! Кожемяка наотрез отказался отпускать парня, не покормив его, а дед Илья упорно предлагал выпить на дорожку медовухи. А когда Нютка и жена Прохора - дородная, пышущая здоровьем баба по имени Лукерья - набросились на старого с упреками, обиделся, насупился и потребовал, чтобы кто-нибудь проводил Никиту до Свято-Даниловского монастыря.

Парень отнекивался, как мог. Ему очень не хотелось признаваться в обмане - москвичи приняли его как родного. Но переубедить кожемяку с дотошным дедом Никита так и не сумел. Его накормили кашей с топленым молоком и навязали в провожатые Нютку.

Девка сразу возгордилась, по мнению Никиты, выше всякой меры.

Если вчера она весь вечер молчала, только поглядывала искоса, то теперь разговорилась - не остановишь. Просто ужас! Она рассказывала о каждой улице и о каждом переулке. Почему реку Неглинку так назвали, и от чего Боровицкий холм именно так именуется. Какие князья в Москве сидели и кем они приходились Александру Ярославичу и Всеволоду Большое Гнездо.

Никита слушал, снисходительно улыбаясь. Ну откуда, скажите на милость, простая девчонка, родившаяся в селе под Москвой, может знать, почему именно Александр Невский подарил город младшему сыну? О чем думал великий победитель свейских захватчиков и немецких крестоносных рыцарей? Может, просто не знал, куда посадить младшенького - с ними у любого князя забот полон рот. Старшие, понятное дело, наследники, а вот младшие... А по словам девчонки выходило, что Невский едва ли не предвидел величие Москвы, а потому и отдал ее самому рачительному и заботливому сыну - Даниилу.

Слов нет, постарался князь Данила. Под его княжением Москва расцвела и окрепла. Не уступит нынче ни Твери, ни Переяславлю, ни Рязани. Глядишь, скоро и с Владимиром поспорит. Главное, чтобы Юрий с Иваном не растеряли всего, что их отец накопил. Так Никита и сказал, когда Нютка ненадолго замолкла, переводя дух - иначе он просто не мог слово вставить.

Эх, как девка на него взъелась!

В один миг парень выслушал столько нелестного о себе, что не чаял и за несколько лет от скупого на похвалу учителя узнать. Да как он мог, оказывается, поганым языком трепать славные имена князей московских?! Кто ж больше за своих подданных радеет, как не они? И купечество не утесняют, и ремесленный люд поддерживают, и дружину берегут - кормят, поят, на убой зазря не бросают. И с церковью они в ладах настолько, что, поговаривают люди, митрополиты могут вскорости перебраться сюда из Владимира. Осталось только еще несколько храмов возвести. Да не простых, деревянных, а белокаменных - как София Киевская или София Новгородская.

Глаза Нютки горели столь праведным гневом, что Никита устыдился своих сомнений, в чем и повинился, не медля.

- То-то же, дурень деревенский! - смилостивилась девка. Можно подумать, сама городская!

- Да мы такие... - развел руками парень. - В лесу живем, лаптем щи хлебаем.

- Ага! Шишки на обед варим! - подхватила девчонка. И тут же заинтересовалась. - А ты откудова будешь? Издалека? Али не очень?

- Издалека, - честно признался Никита. - Шесть ден до Москвы добирался.

- И все пешком? - она всплеснула ладошками.

- А то? Вестимо, пешком.

- А с какой стороны идешь? От Рязани, от Переяславля?

- От Твери.

- От Твери? - в голосе Нютки легким оттенком скользнула неприязнь. Не слишком-то в Москве любят тверичей. Ну, так князь Михайла, последние десять лет досаждающий князю Даниле, а после и сынам его, тому виной.

- Живем мы с учителем на тверских землях, - попытался оправдаться парень. - Но к нашим князьям да боярам любовью не пылаем.

Она хмыкнула, сморщила вздернутый носик и тут же уцепилась за обмолвку:

- С каким таким учителем? Чему он тебя учит? Охотиться? Шорничать? Кузнечному ремеслу? Да нет! Не похож ты на кузнеца!

- Даже на подмастерье?

- Тем более на подмастерье! Ты свое отражение в речке видел? Какой из тебя молотобоец?

- Ну... - Никита развел руками.

Девка уцепилась ему в рукав. Глядя снизу вверх, притопнула лапотком.

- Признавайся, какому ремеслу учишься? Немедленно!

В глубине души понимая, что после будет раскаиваться за излишнюю откровенность, Никита ляпнул:

- Сражаться учит. Бойцовскому ремеслу.

- Как это? - она выпучила и без того огромные, синие, как васильки, глазищи.

- Да вот так... Рукопашному бою. И оружному. Мой учитель - самый умелый боец на Руси! - не сдержался и отчаянно прихвастнул парень. Возможно, это и не правда, но кто проверит?

- Ври да не завирайся!

- Почему это?

- Самые лучшие бойцы, они в княжеских дружинах все!

- С чего ты взяла?

- А где им быть? Они у князей живут, советами помогают, младшую дружину обучают, в походы ходят, сражаются...

- А если ему не охота?

- Как это может быть неохота? Какой же он боец после этого?

- Самый лучший.

- Да кто это проверял? Кто это знает? Думаешь, тебе на слово кто-то поверит?

- Кому надо, тот знает, - немного обиделся за учителя Никита. - И проверять его не надо. Учитель рассказывал, что в земле Чинь... Слыхала про такую?

- Это из сказок земля!

- Ну да! Из сказок! Если долго-долго - месяц, два, полгода - идти на восход солнца, то попадешь в землю Чинь. Татары, между прочим, тоже из тех краев пришли, только они в степях живут, кочуют, коней с овцами пасут, а чиньские люди живут как мы: города строят, крепости, храмы возводят. Бог у них другой, не Иисус Христос...

- Нехристи, значит!

- Нехристи. Можно и так назвать. Только их бог не злобливый, а совсем даже наоборот - мудрый и справедливый. Учит доброте и кротости. Мне учитель рассказывал.

- Что ты чужого бога защищаешь? Не стыдно? А еще на богомолье пришел!

- А я верую в Отца, и Сына, и Духа Святого! - перекрестился Никита. - Но хулить чужого бога - не велика заслуга!

- Странный ты человек, - прищурилась Нютка. - Непонятный. Ладно! Что ты там про земли Чинь сказывал?

- Ага! Любопытство разобрало?

- А если и так? Я с детства сказки люблю.

- А это не сказки.

- Ты говори, а там разберемся.

- Ну, хорошо... В земле Чинь люди сеют, пашут, хлеб убирают. Все как у нас. Только ни рожь, ни ячмень у них не растет. А зерно белое рисом называется. Из него лепешки пекут, кашу варят...

- Ты про бойцов начинал!

- А! Ну, слушай! Народ тамошний лицом на татар похож - желтые да узкоглазые. И воины в их земле рождаются великие. И оружия всякого - невиданно и неслыханно. Иной лопатой дерется. Другой с простой палкой против мечника выходит и побеждает. И мечи разные. Узкие длинные и широкие кривые. Любят они выяснять, кто же сильнее, чье оружие лучше. Собираются, приглашают в судьи столетних стариков, которые всю жизнь искусство боя постигали, монахов - у них монахи тоже бойцы хоть куда.

- Чудной народ какой-то...

- У всякого люда свой норов. Что поделать? Что татары коней едят, тебя не удивляет?

- Сравнил тоже! То кони, а то монахи!

- Что ж поделать! Но я не к тому. Самые лучшие мастера заканчивают бой, еще не начав его.

- Это как?

- Ну... Учитель рассказывал - постоят друг напротив друга, постоят. Потом один поклонится. Значит, признал, что слабее.

- Это ты к чему?

- Это я к тому, что проверять, кто же самый сильный, по-разному можно. Дядька Горазд ни с кем не рвется силами меряться. Только я видел, как он голой рукой саблю татарскую ломал.

- Правда? Расскажи!

- В другой раз, - пожал плечами Никита, чувствуя, что ему хочется увидеть ее еще раз. Хоть и вздорная девчонка, а болтать с ней интересно. Вначале вроде как смущался, а после язык развязался - не остановить. Давно он ни с кем вот так не беседовал... Молчальник Горазд и сам не очень любил лишние слова, а уж парня наставлял и вовсе помалкивать. На то он и ученик.

- Не хочу в другой... Хочу сейчас!

- Некогда. В Кремль мне надо. Сможешь провести?

- Ты что?! - девчонка даже присела чуть-чуть с испугу и огляделась по сторонам - не услыхал ли кто в толпе. - Зачем тебе в Кремль?

- Да пошутил я! Зачем мне в Кремль? Глупости какие! - громко сказал, почти выкрикнул Никита, а потом добавил шепотом. - Мне с князем Юрием поговорить надо.

- Зачем это?

- Тебе какое дело?

- Раз мне никакого дела, то чего я тебя вести должна? Вон он - Кремль. Иди! - надула губы Нютка.

- И пойду! Деду кланяйся. Дядьку Прохора благодари за хлеб, за соль... - парень учтиво поклонился. - Прощай. Не поминай лихом.

Он повернулся и пошел сквозь толпу.

Через несколько шагов Нютка догнала его.

- Погоди! Постой!

- Чего тебе? - парень не сбавил шага. - Я же попрощался.

- Нагнись, чего скажу!

- Ну?

Горячее дыхание обожгло ухо:

- Я тебя до ворот доведу. А дальше - сам.

Никита поймал себя на том, что стоит и глупо улыбается. Ведь прекрасно мог бы и в одиночку дойти до кремлевских ворот, вот, поди ты - приятно, когда тебя не бросают, когда хотят помочь. Да и девчонка, кажется, считает, что, помогая ему, ввязывается в опасное дело. Может, она думает, что он подсыл? Тогда чего не кликнет дружинников? Нельзя сказать, что они толпами по улице ходят, а все ж таки попадаются.

Тем временем Нютка схватила парня за рукав и потащила за собой.

- Сейчас пройдем через торг... Поглядишь еще, какой торг у нас в Москве! Ты такого раньше не видел!

Никита хотел сказать, что он никакого торга никогда не видел. Ни разу в жизни. И не успел... Дух захватило от многолюдья, каким бурлила широкая площадь. В уши ударил многоголосый гам. В ноздри ворвались всяческие запахи.

Все больше наши, русские, купцы и покупатели ходили, приценивались к товару. Но попадались среди них и заморские гости. Смуглолицый и белобородый южанин с головой, обмотанной цветными яркими тряпками. Светловолосый здоровяк с бритым подбородком, но длинными усами: датчанин или свей. Мелькала мордва в расшитых бисером безрукавках. Прохаживались татары, поглядывающие на всех свысока. Они хоть и вели себя, как хозяева, ходили все же по трое-четверо. Чувствовали, видно, что любви к их роду-племени тут никто не испытывает, а только терпят, как занозу в пятке.

- Это еще торга почти нет! - с трудом прорезался сквозь шум голос Нютки.

Кричали зазывалы. Гоготали гуси. Блеяли бараны и мычали коровы. Изредка ржали кони. Вернее, лошади. Конь - у дружинника и воеводы, а у купца и селянина - лошадь.

- Вот когда вересень только начинается!

Легкий ветерок нес аромат дыма. Похоже, от коптилен. Запах квашеной капусты смешивался с сильной, но не противной, вонью от конского навоза.

Толчея становилась все гуще и труднопроходимее.

"Что ж тут делается, когда торг в самом разгаре, если это он на убыль пошел"? - думал Никита.

Бедро Нютки, прижимавшееся к его ноге заставляло полыхать огнем уши. Но почему-то хотелось идти и идти так. И плевать на Кремль, князей московских, наказ Горазда... Об учителе напоминали только течи, упиравшиеся рукоятками в бок. Ну, и пусть упираются!

- А вот пироги! Пироги с зайчатиной! Пироги с капустой!

- Подходи, выбирай!

- Ткани легкие, шелковые! Из Дамаска и Багдада!

- Пироги с черникой! Пироги с ежевикой!

- Горшки! Горшки и кувшины!

- Колечки для девиц, браслеты для мужних жен!

- Горячие с пылу с жару!

- Навались, подешевело!

- Капуста кислая, моченая! С брусникой да клюквою!

- Платки узорчатые!

- Горшки звонкие - работа тонкая!

- Корова рябая, рога разные! А сколько молока - доить устанет рука!

- Ложки липовые! В рот сунешь - сразу сладко!

- Пироги с грибами!

- Ножи булатные! Сами режут, сами строгают!

- Пояски тисненые!

- А вот алатырь-камень! Из земли Жмудской!

- Подходи! Отдаю задешево!

- Зерно бурмицое - украшение не мужицкое!

- Эх, сам бы купил, да людям не достанется!

- Сбитень горячий!

- Поросята! Поросята! Кому поросят? Двоих покупаем, третьего за так дарю!

- Пироги! Пироги!

- А вот скакун знатный! Бежит - земля дрожит, упадет - три дня лежит!

- Подходи люд честной!

- Свистульки глиняные - это вам не щи мясные! Не греют брюха, так радуют ухо!

- Соболя, куницы, белки! Белки, куницы, соболя!

- А вот ржаной квас! Кислый - страсть!

Никита хлопал глазами, уже не пытаясь ни ничего запомнить. Что тут запомнишь, когда мелькает все вокруг, будто во сне? Счастье, что ничего с собой на обмен нет, а то не удержался бы, потратился...

- Дорогу, смерды! - загремело над головой. - Дорогу боярину!

Парень рванулся в одну сторону, Нютка потянула его в другую. Они задергались на месте, замешкались.

Горячий дух конского пота ударил в нос.

- Прочь, худородные!

Никита успел обернуться.

Увидел распяленные ноздри, обрамленный клочьями пены лошадиный рот, раздираемый уздою!

Довольное русобородое, молодое лицо.

Свистнула плеть, обжигая острой болью плечо!

Парень крутанулся на месте, вырвал рукав из цепких нюткиных пальцев и толкнул девчонку в толпу...

Глава четвертая.

желтень 6815 г. от С.М.

Москва, Русь

Оттолкнув Нютку, Никита взметнулся верх в высоком прыжке.

Толпа ахнула.

Может со стороны это выглядело удивительно, но, обучаясь у Горазда, парень выкидывал и не такие коленца.

Он успел заметить ошарашенное лицо молодого воина. Губы еще улыбались, радуясь незатейливой шутке. Неотесанную деревенщину проучил. Ну, не весело ли? Зато глаза уже округлились.

Закручиваясь, подобно молодому, только нарождающемуся смерчу, Никита от души приложил всаднику посохом поперек лопаток.

Дружинник будто вынесло из седла. Он кувыркнулся через конскую шею головой вниз, прямо в жидкую грязь, размешанную лаптями да сапогами москвичей и приезжих гостей.

Уже приземляясь, Никита не удержался и легонько наподдал гнедому коню по крупу. Чуть повыше репицы.

Скакун заржал, присел на задние ноги и с места рванулся вскачь, отбивая копытами по сторонам. Видно, здорово обиделся за непотребное обращение.

Зеваки, разинувшие рты вокруг, расступились, не желая попасть под удар.

Парень хотел броситься следом за конем, но поскользнулся - подвела привычка бегать по траве или палой листве, а грязь оказалась куда как коварнее.

- Куда?! - преградил путь дюжий ремесленник. Он раскинул в стороны руки-грабли, будто бы намереваясь схватить беглеца.

Никита мог бы сбить его с ног одним ударом, но гнев и обида уже отступили, а ударить беззащитного человека, вся вина которого заключалась в желании поймать нарушителя порядка, он не смог. Взмахнул посохом, в надежде, что кто-то из ротозеев отпрянет.

- Стой! - послышалось позади.

- Сдавайся, тать!

Первый голос грубый, словно охрипший от беспрестанного крика. Второй - юношеский, звонкий.

- Держи! Держи вора! - уже надсаживался кто-то в задних рядах. Какие слухи начнут гулять по Москве завтра, и думать не хотелось.

Очень хотелось, чтобы Нютку не задавили в толпе. И чтобы не пришлось никого убивать.

Может, лучше сдаться? Повинную голову, как говорится, меч не сечет.

Развернувшись, парень увидел еще двоих всадников, подъезжавших с боков. Они намеревались зажать наглеца "в клещи". Один - мальчишка, не старше самого Никиты, но горя и беды не нюхавший, а потому сохранивший детское восторженное выражение на лице. Второй - седобородый. Черные глаза пронзительно сверкали из-под мохнатых бровей. На щеке - шрам. Не такой, как у Горазда. Просто белесая полоска, выделяющаяся на загорелой коже.

Юноша замахнулся копьем.

К его чести, он попытался достать Никиту тупым концом оскепища. Очевидно, несмотря на все случившееся, не воспринимал посох, как оружие, а потому не хотел бить острием безоружного.

Двигался он медленно.

Нет, может, чтобы мастерового или купца с дороги прогнать, этого удара хватило бы. Но не обученного бойца, которого день и ночь гонял наставник, не знающий, что такое снисхождение к детским жалобам на потянутые связки и боль в натруженных мышцах.

Никита отвел древко копья полукруговым движением посоха.

Краем глаза заметил, что седобородый не собирается его атаковать, а, опершись кулаком о переднюю луку, с интересом наблюдает за их забавой.

- Ах, вот ты как! - покраснел, обиженно надул губы, юноша. Перехватил копье для удара острием. Сверху вниз. Так бьют скорее охотники, чем воины.

Опять слишком медленно.

Пока он замахивался, Никита успел шагнуть вперед и ткнуть посохом в лицо противнику. Конечно, он не собирался убивать или калечить мальца (почему-то предполагаемый ровесник казался ему совсем зеленым, "сопливым", как говорится), а потому задержал удар, способный без труда сломать кость, в полувершке от переносицы всадника.

Этого хватило.

Испугавшись стремительно летящей ему в лицо деревяшки, юнец отшатнулся, безалаберно взмахнул руками и полетел через круп.

Только подошвы сапог мелькнули. Чистые - в грязь еще не становился.

В толпе захохотали. Не смогли горожане сдержаться...

- Ну, держись, грязный смерд!

Оказывается, сбитый с коня уже встал на ноги и теперь приближается, удерживая двумя руками меч. Клинок зло мерцал. Будто волк зубы показывает. Боярин кривился и пытался отереть щеку о богатый плащ. Но он забыл, что плащ окунулся в липкую жижу вместе с хозяином, а потому выходило только хуже.

"Кто ж из нас грязный"? - подумал Никита, но вслух ничего не сказал.

- По спине бьешь, да? Обманом норовишь? - поверженный в грязь удалец изо всех сил пытался вызвать у себя обиду и связанную с ней злость.

- Я первым не бил, - твердо отвечал парень.

- Да кто ты таков есть? Как смеешь дорогу боярину заступать?

Острый кончик клинка двигался вправо-влево. Похоже, этот дружинник не дурак подраться.

- Бабка твоя с медведем снюхалась, лапотник! - встал рядом с боярином юнец с копьем.

- Назад, Мишка! - тут же загремел седой. Он не только не обнажал оружия, а даже пальцем к рукоятке шестопера не притронулся. Зато смотрел с неподдельным любопытством, примечая каждое движение.

"Наверное, он наставник молодого боярина! - догадался Никита. - Учит его драться, как дядька Горазд меня. Потому и не спешит в бой ввязываться. Хочет посмотреть, на что ученик способен. А малец - стремянный, не больше того"...

Мишка обиженно засопел, но не посмел ослушаться.

- Пять кун на Емелю Олексича! - послышался задорный голос в толпе.

- Хитер-бобер! - ответил густой бас. - Наверняка хочешь? Ясное дело, палка супротив меча не катит!

"Ну, я вам покажу - не катит"!

- Ничо! - встрял третий любитель биться об заклад. - Палкой он тоже могёт!

- Точно! - продолжал сварливый женский голос. - Вдоль хребтины боярина приголубил-то... Шустрый!

- Пустое мелешь! Не можно с палкой мечника победить! - это басистый.

- Принимаю! Пять кун на вьюношу! - крякнул еще кто-то. - Пущай он уделает Емелю-то!

- Дырка не круглая!

- А вот и поглядим!

"А вот сейчас и поглядите"...

Никита закрутил посох над головой.

Восторженный шепоток прошелестел по толпе.

Ну да... Такого они не видали ни разу.

Будто крылья стрекозы раскрылись в под сумеречным осенним небом.

Мерцающий круг, в котором и не различишь, где один конец палки, где второй.

Боярин замедлил шаг, вытер правую ладонь о богато вышитую ферязь.

"Волнуется, - отметил Никита. - Значит, не так уж и уверен в своих силах".

Парень перебросил посох из правой руки в левую, но не так, как могло бы прийти в голову обычному человеку, а за спиной, и застыл на одной ноге, устремив кончик деревянной палки в лицо Емельяну Олексичу.

Это был безмолвный вызов.

Боярин скривился, шмыгнул носом и наотмашь рубанул, целясь в посох.

Никита легко предугадал направление удара и убрал палку, вернув ее на место спустя долю мгновения.

Тяжесть меча далеко унесла руку Емельяна. Ему пришлось широко шагнуть, чтобы сохранить равновесие.

- Ах ты, пес смердящий! - воскликнул он и вновь попытался срубить кончик посоха.

Без труда повторив уловку, Никита различил за спиной смешки. Пока еще несмелые.

- На тебе! На тебе! - Емельян Олексич ударил дважды.

И опять не достиг желаемого.

Народ уже хохотал в голос.

- Совсем окосел наш Емеля! - послышался ехидный голос.

Боярин покраснел, как вареный рак. Отступил на два шага. Видно, понял, что дело предстоит нешуточное.

И вдруг прыгнул вперед, целясь теперь парню в голову.

Никита успел перехватиться двумя руками за посох, ушел в сторону. Широким взмахом ударил противника по ногам. Боярин сумел увернуться. Полоснул лезвием поперек живота - попади, и выпустил бы кишки парню. Но Никита на месте не стоял. Держа посох широким хватом, ткнул Емельяну в лицо. Тот отпрянул. Сбросил в грязь сковывающий движения плащ.

Они закружились, обмениваясь ударами.

Москвич вкладывал в них всю силу, стараясь или убить, или покалечить врага. Может быть, раньше он относился к потасовке не так серьезно, но гогот и улюлюканье обрадовавшихся дармовому развлечению горожан разбудили в нем ярость, затмевающую рассудок.

Никите приходилось туго. Он не хотел причинять вреда Емельяну Олексичу, справедливо полагая, что тогда он уж никогда не попадет к Юрию Даниловичу. Какой князь станет разговаривать с чужаком, покалечившим одного из его ближних дружинников? Да и защита требовала осторожности. Лезвие меча, скользнув вдоль посоха, запросто могло отрубить пальцы.

Взмах!

Тычок в колено!

Сбоку по запястью! Промазал...

Клинок со свистом прошел у самой макушки парня, обдав ветерком.

Никита присел на широко расставленных ногах. Ударил.

Торец посоха врезался Емельяну "под ложечку".

Боярин охнул, выпучил глаза, уронил оружие.

- Ага! Наша берет! - закричал тот из москвичей, кто ставил пять кун на незнакомца с палкой.

Емельян Олексич медленно опустился на колени. Обе ладони он прижимал к животу, словно получил смертельную рану.

- Убили-и-и-и! - пронзительный визг перекрыл гомон.

Мишка с округлившимися глазами бросился на Никиту, замахиваясь копьем будто оглоблей. Если и были у отрока какие-то воинские умения, то испуг и растерянность стерли их напрочь. Отбросить в сторону его оружие не составило ни малейшего труда. А после Никита хлестнул его по лицу. Коротко, без замаха, чтобы не убить, не приведи Господь.

Удар пришелся в нос. Юнец схватился за лицо, размазывая кровь, и тихонько заскулил. Прямо как побитый щенок.

- Что делает, а?! Душегубец! - кажется, это закричал тот мужик, что не верил в победу палки над мечом. Понятное дело, проигрывать никому не нравится.

- Головник! - Гаркнул рыжебородый мужик в забрызганном грязью армяке, тыкая в Никиту пальцем.

- Хватайте его, люди добрые!

Толпа качнулась к парню. Он, хотя и напугался до дрожи в коленках, не подал виду, а закрутил посох. Как Горазд учил. Восьмерка, петля, полукруг вправо, полукруг влево, над головой, вокруг поясницы.

Москвичи отшатнулись. Получить в зубы крепкой деревяшкой не хотелось никому.

- За колья, мужики! - прокричал сутулый мастеровой в шапке-треухе.

- Камнями ирода, камнями! - худая старуха приподнималась на цыпочки, чтобы хоть иногда появляться над плечами мужчин, стоявших в первом ряду, но легко перекрикивала многих.

- Точно! Чтоб неповадно впредь!

- Не позволим наших бояр обижать!

- Камнями!

Никита едва успел сдержать размах посоха, когда к нему из толпы бросилась... Растрепанная, запыхавшаяся - видно, что потолкаться пришлось изрядно. Нютка? Точно. Она!

- Не смейте его трогать! - отважно закричала девчонка, загораживая собой Никиту. - Люди вы или звери? Хороший он!

- Ишь ты! - прошипела все та же старуха. - Защитница выискалась!

- Мы - люди! - сурово ответил рыжебородый, поддергивая рукава. - Мы драк тут не учиняли!

"Вот навязалась не мою голову, - с тоской подумал парень. - В одиночку я б еще прорвался. Может быть... Ну, получил бы по ребрам пару раз, сам сломал бы носы двоим-троим... А с обузой не выбраться. Прибежала, тоже мне! Нет, чтобы тихонько домой уходить"!

- Ты зачем сюда выскочила? - зашептал он на ухо девчонке. - Прибьют ведь!

- Не боись, не прибьют! - с бесшабашной снисходительностью отозвалась она. - Я не дозволю!

"Вот дурочка! Она думает, что сумеет толпу удержать от расправы! Да не родился еще такой человек, чтобы в одиночку, голыми руками"...

- Дурочка... - начал он.

Но тут суровый голос прокатился над торговой площадью, как гром над речным плесом.

- Всем стоять! Тихо!!!

И такой силой веяло от него, что даже раздухарившиеся мужики, готовые рвать на груди армяки и рубахи да кидаться в драку, притихли, втянули головы в плечи. Кто орал, захлопнул челюсти аж зубы клацнули. Кто-то даже шапку сунул себе в рот, чтобы ненароком словечко не вылетело. Только тощая, носатая старуха продолжала выныривать над плечами и головами, как поплавок. Трясла сухими кулачками. Выкрикивала:

- Камнями! Бейте его, православные! Бейте, кто в Бога верует!

Седобородый спутник Емельяна Олексича не спеша протолкался конем сквозь толпу. Да, собственно, проталкиваться и не пришлось. Москвичи сами расступались перед ширококостным серым жеребцом.

- Ой, а мы про тебя и забыли, дядька Любомир... - виновато развел руками светловолосый мужичок. От смущения дернул себя за льняную бороду.

- Нишкни, сказал! - сверкнул черным глазом дружинник. Наклонился с седла к орущей старухе. - Федосья!

- А? - бабка побелела, шарахнулась в сторону. Будто бы хотела спрятаться. Но дюжие мужики, стоявшие вокруг, не позволили. Сдвинулись, заступая дорогу к спасению.

- Ты бы, Федосья, рот свой черный закрыла, - мягко, едва ли не ласково проговорил Любомир. - Закрыла, платочком замотала и... Проваливай отсюда! - загремел он на последних словах, будто конные сотни в бой бросал.

Старуха охнула, икнула и ужом втиснулась между двух подмастерьев.

- То-то же... - довольно бросил седой. Обвел взглядом толпу. - Благодарствуйте, люди добрые, что вступились за боярина Емельяна свет Олексича! Поклон вам низкий! - Он, и вправду, поклонился, прижимая ладонь к сердцу. - Только самовольный суд чинить никак нельзя. Кто лучше всех рассудить сумеет - виновен ли этот малый или боярин Емельян сам нарвался?

- Дык... это... князь-батюшка, ясен пень! - воскликнул ободранный - будто его собаки по подворью валяли - мужичонка с подбитым глазом.

- Ай, молодец! - похвалил его Любомир. - Умище-то не пропьешь! Верно я говорю, православные?

Толпа загудела:

- Точно!

- Правильно!

- В Кремль его! Пущай князь решает!

- Значит, согласны вы, чтоб головника князь судил? - вел дальше дружинник. - Хотя, какой он головник?! Вон он, Емельян Олексич! Поглядите, кто не верит на слово! Живой стоит! Целехонький! Только за живот держится...

- Верно! - отвечали люди. - Живой!

- И Мишка вроде как не убитый. Юшка из носа? Так это у молодых бывает. Сами подрались, сами помирились...

- Спасибо тебе, Любомир Жданович! - чинно проговорил белый, как лунь дед. Такому давно пора на печи сидеть, косточки греть да внучатам сказки сказывать. Одному Богу ведомо, что его понесло на торжище?

- Да за что же спасибо? - приподнял бровь всадник.

- Не дал греха на душу взять. От смертоубийства удержал, - все так же неторопливо и веско объяснил старик.

- Ну! - развел руками Любомир. - Тут мне добавить нечего. Удержал, так удержал. Грешен. Каюсь.

По рядам плотно сгрудившихся людей волной прокатились смешки.

- Все, православные! Идите по делам! А то без товара останетесь. Чем тогда семьи кормить станете? - махнул рукой дружинник, а сам по-прежнему неторопливо подъехал к Никите.

- Откуда будешь такой, прыткий? - внимательно пробежал взглядом, словно цепкими пальцами ощупал, по неподвижно застывшему парню. Все подметил, все определил раз и навсегда - и постав ног, и обманчиво расслабленный хват на давно остановившемся посохе. Нютку, растопырившую руки в неуклюжей попытке защитить, разглядел.

- Издалече, - отвечал Никита. Любомир ему нравился. Уверенностью и спокойствием напоминал Горазда. Именно поэтому парень решил держаться настороже. Нельзя подаваться чувствам. Расслабишься - сожрут и косточки сплюнут.

- Никак тверич? - подметил его выговор седой.

- Оттуда. Верно. А что, нельзя?

- Тверичам дорога на московский торг не заказана. Только зачем же палкой махать, бояр калечить?

- Я первым в драку не лез, - стоял на своем парень.

- Да неужто?

- Кто меня плетью ожег? Боярин ваш...

- А ты такой гордый, что уж и плетью нельзя?

- Я - не холоп.

- А кто же ты?

- Человек.

- Вона как! - протянул Любомир. И повторил, будто пробуя слово на вкус. - Человек! Не приучил разве вас, Михаил Ярославич к покорности?

Никита только плечами пожал. Что тут ответить? Он о князе тверском и не слышал почти ничего. И с дружинниками его первый раз столкнулся, когда боярин Акинф пожаловал в гости к Горазду.

- Крут князь. Ох, крут. Не понаслышке знаю. - Прищурился седой. - Что ж молчишь парень?

- Нечего мне говорить.

Краем глаза парень заметил, что толпа вокруг поредела. Скучно стало зевакам. Одно дело - на драку глазеть, а то и всем миром пришлого отделать, а совсем другое - слушать неспешную беседу. Да и вопросы Любомир задает простые и будничные. К чему там прислушиваться? Нет, скучно...

- Домой иди, - зашипел Никита на ухо Нютке. - К дядьке Прохору иди! Не надо тебе тут быть!

- Я тебя не брошу! - отвечала девка. Вот упрямая!

- Иди! Я сам управлюсь!

- Не пойду. Ты гость наш...

- Иди, я сказал!

Московский дружинник с интересом наблюдал за их перепалкой.

- Девчонка с тобой?

- Нет! - ответил Никита.

- Да! - одновременно с ним ляпнула Нютка.

Любомир рассмеялся. Покачал головой.

Тем временем Емельян отдышался. Зло гаркнул на Мишку, который продолжал размазывать розовые сопли по реденьким усам. Парнишка промямлил что-то виновато и побежал за конем.

- Кем драться-то учен? - без предупреждения спросил Любомир.

- Дядькой Гораздом... - проговорился парень. И прикусил язык, но было уже поздно.

- Гораздом, говоришь? Слыхал я об одном отшельнике, которого Гораздом зовут. Сколько его не звали князья - и московские, и тверские, и рязанские - учить дружину бою оружному и рукомашному, а он ни в какую... Гонцам сказал, что самому Александру Ярославичу Невскому служил, а больше ни единому князю не станет. Гордый. И упрямый.

Никита удивился, хоть и постарался не подать виду. Он и слыхом не слыхивал, что его учителя, оказывается, все окрестные князья звали к себе в дружину.

- От Московских князей еще при Даниле Александровиче ездили. Вот Олекса Ратшич и ездил, - Любомир кивнул на боярина Емельяна. - Его тятька, стало быть.

Старый дружинник помолчал. Задумался, наверное, о днях минувших.

Емельян Олексич с помощью Мишки забрался на коня и теперь срывал злость на спутнике, вполголоса выговаривая ему. Только исподтишка бросал косые взгляды на Никиту.

- Отведи меня в Кремль, почтенный Любомир Жданович, - попросил парень.

- Что? - удивился старый дружинник. - Ты никак княжеского суда просить захотел? Я-то думал...

- Не суда, - мотнул головой Никита. - Мне ему послание от Горазда передать нужно. Очень нужно. Я затем и в Москву пришел.

- Вона как... А не боишься? Сперва ведь отвечать придется за то, что тут натворил.

- Отвечу, если надо.

- А ты смелый.

- Мне очень нужно передать слова Горазда. Я бы хоть так, хоть так в Кремль пошел бы. В ворота не пустили бы, через городню полез бы.

- А поймали бы? - улыбнулся Любомир.

- Просил бы встречи с князем.

- А взашей бы выгнали?

- А я опять полез бы.

- А в подпол бросили бы?

- Убег бы...

- Вона как! Молодец. Уважаю.

- Так сведешь меня к князю Юрию? А, Любомир Жданович?

- К Юрию не сведу. - Заметив разочарованный взгляд парня, воин пояснил. - Юрий Данилович уехал в Новгород. По делам. По каким не спрашивай - не твоего ума дела.

- Я и не спрашиваю...

- Вот и правильно. К Ивану сведу. Попробую добиться для тебя княжьей милости.

- Спасибо тебе, почтенный Любомир Жданович, век не забуду! - Никита поклонился в пояс.

- Не радуйся прежде времени. Князь Иван Данилович справедлив, но суров.

- Бог не выдаст, свинья не съест.

- Вона как! Свинья не съест, говоришь? Тогда пошли, - кивнул Любомир. - Девчонка с тобой?

- Сам пойду!

- Никуда ты сам не пойдешь! - возмутилась Нютка.

"Вот напасть на мою голову... Как же избавиться от нее"?

- Почему сам, красавица? - приподнял бровь дружинник. - Я с ним иду. В обиду не дам.

- Я все равно пойду! - уперлась девчонка. Хоть и зарделась, что убеленный сединами воин назвал ее красавицей.

- Ну, дело ваше.

Любомир повернулся к боярину.

- Слышь, Емельян Олексич! Парень желает, чтобы князь ваш спор рассудил. Вот прямо в Кремль и поедем сейчас.

Емельян презрительно оттопырил губу. Мол, подумаешь, суд княжеский. Мне все равно. Прав я. На том стоял и стоять буду. А боярская правда, как известно, сильнее холопской.

Но и возражать он не решился. Развернул гнедого мордой на Боровицкий холм, стукнул каблуками в конские бока.

Любомир махнул Никите рукой - пошли, дескать. Пришпорил серого, нагнал боярина и поехал стремя в стремя. Парень, закинув посох на плечо, зашагал следом за ними. Нютка семенила рядом, вцепившись в рукав Никиты. Замыкал шествие Мишка. Непонятно: то ли решил, что не по чину ему впереди ехать, то ли приглядывал, чтобы тать не сбежал.

Глава пятая.

желтень 6815 г. от С.М.

Кремль, Москва, Русь

Треугольник Кремля приближался медленно. Все потому, что дружинники московского князя никуда не спешили. Гнедой и серый еле-еле переставляли копыта в круто замешанной, как доброе тесто, грязи. Все это время Любомир тихо вычитывал Емельяну. Что именно говорил старик, Никита не слышал, но отлично видел, как с каждым словом все ниже опускается голова молодого задиры, и сутулятся плечи под измаранным плащом.

Парня аж любопытство разобрало! Ну, очень захотелось услышать, как распекают боярина. Если бы рядом не было Нютки, он обязательно постарался бы нагнать всадников, подобраться как можно ближе к конским крупам. Тогда, возможно, и уловил бы краем уха слова Любомира. Но показывать себя "любопытной Варварой" при девчонке ему не хотелось.

Поэтому он шагал неторопливо, разглядывая растущую по мере приближения громаду крепости. Сколько деревьев пришлось срубить, чтобы сложить эти стены, башни и ворота?! Целую рощу! Или даже целый лес! А ведь на всех бревнах нужно было еще обрубить сучья, привезти, подобрать по толщине, подготовить, соединить сруб "в лапу". Сколько же нужно людей, лошадей, подвод?! А времени-то, времени!..

Он слышал, что во Владимире и Новгороде крепость и больше, и выше, но, поглядев на московский Кремль, мало верил россказням. Как можно построить что-то величавее и прекраснее? Домишки обитателей Посада, карабкающиеся по склону холма, казались мелкими, игрушечными. Как кошка рядом с коровой.

Кремль составляли три стены: одна - вдоль реки Москвы, вторая - вдоль Неглинной, а третья глядела на пригород.

- Сколько же шагов она в длину? - поразился парень.

- Да кто ж ее мерил? - шепотом отвечала Нютка. - Ты погляди лучше - красота-то какая! Лепота! Вон Свято-Данилов монастырь! А вон Спасский! Его только недавно отстроили! Вот бы хоть одним глазком...

- Так вот для чего ты в княжий терем напросилась со мной? - Догадался Никита. - На красоту поглазеть?

- Дурак! - ответила девчонка и отпустила его рукав.

Парень даже понадеялся, что она развернется и уйдет домой, к дядьке и деду. И тут же ему стало стыдно. Обидел ни за что, ни про что. Но просить прощения он не захотел. Так и шагал молча до самых ворот.

Внутри крепости, в тени стен, не было той суеты, что на торгу или посадских улочках. Именитые люди и купцы передвигались степенно, вразвалочку. Каждого сопровождали один-два человека из чади. Ходило много воев - без доспеха, но при мечах. Они сердечно приветствовали Любомира и сурово поглядывали на Никиту. Кто таков? Почему сюда заявился? Стало попадаться много монахов, спешащих по делам. Кто-то вел трудников, груженых мешками и корзинами, другие шли сами по себе. Никита вспомнил рассказы Горазда о монахах из земли Чинь, посвящавших всю жизнь совершенствованию боевых искусств, и улыбнулся, представив, ну вот хотя бы того сутулого, с жиденькой рыжеватой бородкой, прыгающего по монастырскому двору с длинной палкой или широким кривым мечом в руках. Еще раз представил и прыснул в кулак. Любомир обернулся и покачал головой, хотя глаза старого дружинника смеялись. О чем он подумал, интересно?

А вот и княжеское подворье. В воротах, опираясь на рогатины, скучали десяток стражников в бахтерцах. Увидев Емельяна с Любомиром, они подтянулись, расправили плечи. Никиту с Нюткой пропустили беспрепятственно.

Подбежали отроки, приняли поводья коней.

- Посидите тут пока, - Любомир кивнул на бревно, проложенное вдоль стены молодечной, а сам одернул полукафтанье и скорым шагом направился в терем.

Емельян Олексич на прощанье окинул парня презрительным взглядом и гордо удалился в сопровождении верного Мишки.

Никита прислонил посох к стене. Присел. Нютка примостилась вроде бы и рядом, но так, вроде бы она сама по себе. Натянула кожушок на колени, съежилась, будто замерзший воробышек.

По двору туда-сюда сновали дружинники и чадь. Пронесли десяток корзин со стрелами. Двое мальчишек пробежали вприпрыжку, держа на плечах палку, через которую перекинули кольчугу. Въехала телега, укрытая рогожей. Ее подогнали к пристройке в глубине и принялись вытаскивать освежеванные туши баранов. Пожилой, дородный воин - видно, боярин не из последних - долго заставлял отроков водить по кругу огромного серого в яблоках коня с длиннющей гривой и челкой до ноздрей. Придирчиво осматривал копыта и опять требовал провести рысцой. Никита так понял, что боярину казалось - конь прихрамывает на левую заднюю, но вот выяснить причину никак не получалось.

Холодало.

Конечно, по сравнению с тем, чтобы в середине снежня держать равновесие на столбе, даже жарко, но все равно дрожь пробирает. Нютка и вовсе начала выбивать дробь зубами.

"Да где же этот Любомир? Куда подевался? Вдруг, про нас забыли? Так и просидим до сумерек, а после попробуй уйди - сразу выяснять начнут что да как"...

И тут появился седой дружинник.

Улыбнулся, помахал Никите рукой.

- Идем, тверич! И ты, красавица, тоже!

Парень с девкой поднялись, подошли к крыльцу.

- Кличут-то вас как? - прищурился Любомир.

- Никитой меня зовут.

- А я - Нютка.

- Анна в крещении?

- Ну, да... Только все Нюткой кличут. И тятька, и мамка, и деда, и...

- Ладно. Годится, - дружинник посторонился, пропуская гостей под резную притолоку, прямиком в просторные сени. - Палку свою можешь тут оставить. И котомку тоже. Да не бойся! Не украдут! До сих пор у нас такого не водилось.

Никита пожал плечами. Не украдут, так не украдут. Приходится доверять слову. Хотя... Посох что? Сущая пустяковина. Всегда в лесу можно найти подходящий ствол орешника. А вот течи жалко будет, коли пропадут. Работа чужедальних мастеров, вряд ли кто-то здесь способен выковать нечто подобное.

Прислонив посох в углу и пристроив тут же котомку, Никита одернул рубаху, поправил поясок, сгоняя складки за спину. Пятерней разгладил волосы. Нет ли грязи на щеках, а то как он будет выглядеть перед княжьими очами?

Нютка топталась на месте, озабоченно разглядывая перемазанные бурой глиной лапотки. Очень ей не хотелось наследить в чистых горницах княжеского терема.

- Довольно прихорашиваться! Пойдемте, что ли?! - усмехнулся Любомир. Толкнул дверь.

Они оказались в гриднице. Огромной, на взгляд Никиты, хоть конем скачи. Сколько же дружинников могло поместиться по лавкам вдоль длинных столов, которые сейчас стояли пустыми?! В кованых светцах горели всего две лучины. Их отсвет падал на лица четверых людей, стоявших друг напротив друга. Вернее, трое стояли, а один сидел.

Это и есть князь, догадался Никита. Кто еще может сидеть в тереме, когда прочие почтительно стоят?

Молодое лицо - внук Александра Невского еще двадцатое лето не встретил - Ивана Даниловича обрамляла короткая русая бородка. Одевался московский князь просто: темная ферязь тонкого сукна, чуть тронутая серебряным узором на груди, невзрачные сапоги. Волосы перехватывала кожаная лента без следов вышивки или тиснения. Он сидел ссутулившись, опустив подбородок на кулак руки, упирающейся локтем в колено. Обведенные темными кругами - свидетельство усталости и недосыпа - глаза смотрели внимательно и цепко.

За его плечами замер устрашающих размеров боярин. Рост - косая сажень, а в плечах немногим меньше. Объемистое брюхо натягивало бархатный охабень с бобровым воротником. Шапка из куньего меха лихо заломлена на правое ухо. На широком поясе боярина висела кривая сабля и тяжелая граненая булава. Несмотря на прохладу, царившую в нетопленом тереме, на лбу его блестела испарина.

Напротив них понурились старые знакомцы: Емельян Олексич и Мишка. Молодой боярин успел сменить изгвазданную одежду на чистую, но более скромную. Без узоров и вышивок, без золота и серебра. Он мял в руках шапку, а Мишка старался и вовсе спрятаться в тень, сжаться, съежиться, стать махоньким, будто комарик.

Любомир громко откашлялся, привлекая внимание.

- А! Это ты! - пророкотал дородный боярин таким густым и глубоким басом, что, казалось, затряслись потолочные балки. - Давай-кось сюда этого героя!

Дружинник вывел парня с девчонкой на середину гридницы.

- Это и есть Никита. Ученик Горазда-отшельника. А с ним девица Анна. Кем ему приходится не знаю, но была с ним и свидетельствовать может, - представил их седобородый.

- Это ты, что ли, моего Емелю отлупил? - сдвинул кустистые брови великан. - Простой палкой? Так ли было, как этот олух сказывает? Отвечай, немедля!

Никита поклонился, как того требовали правила приличия. Откашлялся.

- Истинная правда. Бился я посохом супротив меча в руке этого боярина молодого.

- И победил?

- Победил ли, не мне судить. Вот Любомир Жданович может свое слово молвить. Он тоже там был и все видел.

- Ишь ты! Скромняга. Оно верно, скромность отроков украшает. Ты скажи, огрел Емельяна по спине или нет?

- Огрел, - не стал спорить Никита.

- А после рожи непотребные корчил и всячески ломался, аки скоморох на площади?

- Рожи не корчил. Бился так, как учен был, - твердо отвечал парень.

- Кем учен? - боярин чуть-чуть наклонился вперед, но показалось, будто эта громада сейчас обрушится и похоронит под собой и князя, который слушал, не проронив ни слова, и всех прочих.

- Дядькой Гораздом.

- А рожи не корчил?

- Нет.

- А вот Емельян утверждает, что корчил. И дразнился. И Мишка-отрок то подтверждает.

Никита вздохнул. Чего тут возразить? И почему Любомир молчит?

- Из-за чего хоть сцепились-то? - устало произнес боярин.

Парень сжал зубы.

"Спроси своего Емельяна! Пускай расскажет, как честной народ плетью охаживал"!

- Что молчишь? Ответствуй, коль на суд княжий явился!

- Этот боярин молодой, - пискнула Нютка, - плеткой дрался! И конем чуть не стоптал!

Испугалась, зажала рот двумя ладошками.

- Ах, вот как?! - загремел великан. Лицо его налилось кровью. - Емельян! Было аль нет? Сказывай!

- Ну... - промямлил Емельян, еще ниже опуская голову.

- В глаза смотри! И сказывай! Было?

- Было...

- Ах, ты ж крапивное семя! - боярин сжал кулаки. - Правда это? Любомир, ответствуй!

- Правда, - кивнул дружинник.

- Почему не воспрепятствовал?

- А не успел! Виноват я, Олекса Ратшич! - Любомир развел руками. - Горяч Емельян не в меру. Верхом вперед вырвался. Я окликнул его, да он не услышал, видать. Что ж мне, прилюдно догонять его было, с коня стаскивать, стращать гневом княжьим и родительским?

- И надо было!

- Тогда виноват. Наказывай меня, Олекса Ратшич, прежде Емельяна.

- И накажу...

- Только я подумал... - осторожно вставил дружинник.

- Что ты подумал? Мудрец!

- Что парнишка этот ловчее меня его проучит. И стократ обиднее. Так и вышло.

- А если бы не вышло? - впервые подал голос князь. - Если бы посек Емельян мальца?

"Какой я тебе малец? - подумал Никита. - Сам-то ты князь-батюшка, на сколько старше"?

- Я по его ухватке понял, что не справится Емельян. Не обломится покуражиться. Нашла коса на камень.

- Увидел он... - пробурчал боярин Олекса.

- Что ты увидел? - вкрадчиво поинтересовался Иван. - Какую такую ухватку?

- Как прыгнул. Как посох держал, - пояснил Любомир. - Я хорошего бойца сразу вижу. Скольких сам обучал, а до него моим далеко. Как до Киева. Веришь ли, Иван Данилович?

- Верю, - просто ответил князь. - Тебе, Любомир, верю. - Он помолчал, потер подбородок. - Потому определяю приговор мой. Никита не повинен ни в чем. За свою честь вступиться не побоялся. И проучил обидчика, как полагается. Хотя, как по мне, так мало проучил.

- Верно, - кивнул Олекса.

- Дальше... Мишку, огольца, на конюшню отправить. Пускай навоз выгребает, пока ума-разума не наберется. Не защищать боярина ему надо было, а удерживать. Емельяну Олексичу такое наказание определю. На выбор Никиты. Хочет парень, может плеткой Емелю поперек спины вытянуть. Не хочет, пускай боярин ему виру уплатит. Десяти кун, как по мне, довольно будет.

- Я еще от себя десять добавлю, - виновато опустив глаза, проговорил пожилой боярин. - Что вырастил такую орясину.

Никита и раньше догадывался, что совпадение не случайно: Емельян Олексич и Олекса Ратшич. А теперь удостоверился наверняка. Отец и сын. Видно баловал батюшка сыночка-то, пока тот под стол пешком ходил, вот и пожинает нынче плоды. Стыдится, может быть даже и воспитывать пытается, а без толку. Правду говорят: воспитывай пока поперек лавки дитя ложится, как вдоль лавки ляжет, поздно будет.

- Не надо мне никакой виры, - отвечал парень. - И бить плетью я никого не собираюсь - не по душе.

- Выходит, прощаешь Емельяна? - князь улыбнулся уголками губ.

- Прощаю. Он свое получил. В другой раз думать будет и не станет плеточкой размахивать направо-налево.

- Молодец. Хорошо сказал. Емельян!

- Слушаю, князь-батюшка... - дрожащим голосом отозвался молодой боярин. Глянул исподлобья, не смея поднять головы.

- Прощаешь ли ты Никите обиды вольные и невольные?

Емеля кивнул.

- Не слышу! - умел, оказывается, Иван Данилович и голосом стегнуть не хуже батога.

- Прощаю, князь батюшка. Вот те крест святой, - боярин споро развернулся направо и перекрестился. Надо думать, в сторону Спаса.

- То-то же... Обниматься-целоваться неволить не буду. Когда не от сердца, а по принуждению, пользы в том не много. Теперь ступай Емельян! И Мишку с собой забирай! Прочь с глаз моих!

Когда провинившиеся молодцы убрались восвояси, князь покачал головой.

- А про виру ты все же подумал бы, парень. Десять кун на дороге не валяются. Вон, девице-красавице своей гребешок купил бы или колечко...

- Очень нужно! - вспыхнула, как маков цвет Нютка и тут же спохватилась. - Извини, батюшка-князь, не надобно мне ничего.

- Ты гляди! Гордые какие все! Ну, неволить не буду. Сами решили. Может, есть у тебя, Никита, заветное желание какое-нибудь? Говори. Исполню. Князь я или не князь?

Парень собрался с духом:

- Заветных желаний у меня, Иван Данилович нет. Вернее, одно есть - скорее поручение учителя моего исполнить и домой вернуться. А посему, вели слово молвить, князь-батюшка.

- А что? И велю! - Данилович откинулся на спинку резного стольца. - Говори.

Никита повел глазами по сторонам.

- Не обессудь, князь-батюшка. Дело тайное. Не для сторонних ушей.

- А где ты тут сторонние уши видишь? Олекса Ратшич - мой самый доверенный советник. Любомир Жданович тоже верный человек. Не за кормовые служит, а за совесть. Разве что подружка твоя...

Нютка тихонько вздохнула. Понурилась. Поняла, что сейчас ее попросят уходить. Никита отвернулся, поскольку почему-то чувствовал угрызения совести. Будто пообещал что-то и не дал. Может, взаправду нужно было брать куны у боярина да подарить девке чего-нибудь? Хоть ленточку какую или поясок. Хотя... Девка сегодня в княжьем тереме побывала. Другие всю жизнь могут прожить и никто их не пригласит даже издали поглазеть. А тут в гридницу провели, сам князь Московский с ней разговаривал... Будет в деревне хвастать перед подружками, никто не поверит.

- Любомир! - прервал молчание князь. - Сыщи кого-нибудь из воев понадежнее да постарше возрастом - пускай они девицу-красавицу домой отведут. Не близкий конец, мало ли что по дороге приключиться может?

Дружинник поклонился и жестом пригласил Нютку к выходу. Девка бросила презрительный взгляд на Никиту - так, наверное, глядели апостолы на Иуду Искариота, в Гефсиманском саду, - поклонилась князю и боярину и ушла, гордо расправив плечи.

Олекса Ратшич, не сдержавшись, гулко хохотнул в кулак.

-Ну, говори, - обратился к Никите Иван Данилович. - Лишних ушей нет.

Парень набрал полную грудь воздуха:

- Велел мой учитель, Горазд, передать тебе, князь-батюшка, и брату твоему Юрию Даниловичу, что Михаил, князь Тверской, снаряжает отряд в дальнюю дорогу. За королевство Польское и Великое княжество Литовское, аж в Священную Римскую империю. До города Вроцлава. Там они будут ждать обоз из земли франкской. Назначена ли встреча франками или они силой постараются тот обоз захватить, Горазд не знает. Только велел мне поспешать, чтобы князьям Московским стало известно о замысле Михаила Ярославича. Ибо, сказал Горазд, все, что Михайло в Твери замысливает, непременно против Москвы направлено, так уж повелось. Вот и все.

Боярин с князем переглянулись. Олекса округлил глаза, развел руками. Иван покачал головой. Пробормотал:

- Быть того не может...

- Может или не может, то не мне решать, - ответил Никита. - Я наказ учителя исполнил. Могу с чистой совестью назад идти.

- Погоди-ка! - встрепенулся Олекса. - Это все, что ты сказать должен был? Ничего не забыл?

- Ничего. В том могу крест целовать.

- Верю тебе, верю... А ответь-ка - откуда Горазду стало ведомо про замыслы Михайлы?

- Так тут все просто. Боярин-тверич приезжал. Акинф Гаврилович...

- Акинф? - засопел Олекса. - У-у-у, пес смердящий... Попадется он мне в чистом поле или кривом переулке!

- Так Акинф и сказывал все. Он просил Горазда, чтобы он дозволил мне с тверским отрядом ехать. Сын, говорил, Семен Акинфович во главе тверичей идет, а меня он в телохранители к нему хотел пристроить. Только Горазд отказал.

- Да... - протянул Олекса Ратшич. - Доводилось мне кой-чего слыхать о Горазде. Но знать не знал и ведать не ведал, что способен он на подобный поступок.

- А вот видишь, не прав ты был, - задумчиво проговорил князь. - Может, врали тверичи про Горазда, чтоб опорочить его перед нами?

- Как Бог свят, врали! Ох, Акинф, ох, кобель брехливый! Ну, погоди ужо, доберусь я до тебя - небо с овчинку покажется!

- Погоди, погоди... Может, еще и доберешься. Скажи-ка, Никита, - Иван пристально посмотрел на парня. - Больше ничего нам не поведаешь? Может, краем уха что услыхал? Тверичи словечко, другое ненароком обронили... Мне теперь все важно знать.

- Нет, - Никита помотал головой. - Все, что знал, обсказал. Обоз франкский. С чем - не ведомо. Про город Вроцлав речь шла. Я о таком впервые услышал. Отряд Семен, сын боярский, поведет. Сколько воинов с ним будет - не знаю. Когда выступают - не знаю.

- Ну, добро... - кивнул Иван Данилович. - Не много ты мне поведал, но и те крохи больше пользы принесли, чем рассказы длинные да цветастые многих наших послухов. Просить, чего хочешь, предлагать не буду. Ты же все равно откажешься! - Князь лукаво подмигнул. - Предлагаю идти ко мне в дружину. Если верно то, что Любомир про тебя говорил, долго в отроках не проходишь. Мне бойцы хорошие ой как нужны! Кроме палки, чем драться учен?

- Без оружия учен. Руками и ногами, - честно ответил Никита. - Длинным посохом и коротким посохом. Прямым мечом немножко - Горазд говорит, рано еще... Течами...

- Чем-чем? - округлил глаза князь, а Олекса просто полез пятерней в затылок.

- Ну... Это оружие такое... Навроде кинжалов... - попытался объяснить парень. - Хотите, я покажу? У меня в сумке...

- А давай так! - широко улыбнулся Иван Данилович. - Будь моим гостем. Переночуй, отдохни, а завтра покажешь, чему научен, если будет на то желание. Заодно подумаешь, идти ко мне в дружину или нет. Утро вечера мудренее, ведь правда? А не захочешь, неволить не стану. Распрощаемся по-хорошему. Согласен?

- Согласен, - кивнул Никита, заранее зная, что не согласится. Не мог он вот так запросто бросить учителя. Да и зачем ему перебираться в город, участвовать в войнах, сражаться за князя? Пусть даже за справедливого, мудрого и доброго князя.

Когда парень вышел из гридницы, Иван указал боярину на лавку:

- Садись, Олекса Ратшич. В ногах правды нет.

Тот грузно уселся, умостил саблю между колен.

- Что скажешь, Олекса Ратшич? Что посоветуешь?

- Да что советовать? Странно все это... Велел бы я, Иван Данилович, франкского посла кликнуть, Жихаря. Пускай он поведает все начистоту.

- А надо ли? Вдруг он только на словах такой добрый, а на деле и вашим, и нашим. Перед нами мелким бисером сыплется, а за нашей спиной с Михайлой Тверским сговаривается?

- Этот? - поднял кустистые брови боярин. - Этот может. Не люблю я этих немцев да франков. Хитрые они. С подвывертом. Уж на что ордынцы хитрецы... В глаза улыбаются, а за спиной ножик вострят. Но эти!

- Он божился и крест целовал, что сокровища будут морем доставлены. Что орден Храма снарядил восемнадцать набойных насадов, загрузил их во франкском порту и пустил через Варяжское море... - князь рассуждал вслух, загибая пальцы. - Что прибудут они в Великий Новгород, а нам их надлежит встретить. Потому брат мой, Юрий в Новгород отправился с сильной дружиной. И что я теперь узнаю? Что обоз франкский идет сухопутной дорогой через Римскую империю. И Михаилу то ведомо. Да не просто ведомо, а он решился обоз перехватить. Или не перехватить? Может, рыцари Храма те подводы прямиком в Тверь и ведут? Может, ждут их там с распростертыми объятиями? И мы ждем. И во Владимире ждут, и в Рязани... А еще, быть может, в Кракове ждут и в Новогрудке? В Буде и в Сучаве? Где еще ждут? Может, братья их по христовому служению в Кенигсберге или Риге? А рыцари все приглядываются: где им больший почет и уважение окажут? А? Что думаешь?

- Рыцари эти... - почесал затылок Олекса. - Рыцари эти хитрецы известные. Кафолики, чего с них взять? - Он чуть не сплюнул. - Все яйца в одну корзину не сложат, как Бог свят! С них станется всем наобещать... Но ведь и мы не пальцем деланные, а, князь-батюшка?

- На каждую хитрую задницу... - задумчиво проговорил Иван Данилович. - Свой подход найдется. Надобно нам тверичей упредить! - Он пристукнул кулаком по колену. - Собирай, Олекса Ратшич отряд! Небольшой. Десятка полтора бойцов, но чтоб таких! Ну, ты меня понимаешь!

- Сам бы поехал, князь-батюшка...

- А вот об этом и думать забудь. Москву нам тоже оставлять нельзя. Давно ли Михаил Тверской войной на нас ходил? Я своего дядьку хорошо знаю. Не отступится, пока не добьется, чего хочет. Так что нам настороже сидеть надобно. И мечи со стрелами наготове держать. А ты, Олекса Ратшич, вот что! Отправляй Емельяна старшим над дружинниками.

- Емельяна?

- Ну да!

- Горяч он не в меру. Да безрассуден. Как бы все дело нам не испортил.

- Вот и приложит свою горячность куда следует. Пускай сабелькой помашет вместо того, чтобы честных горожан плетью охаживать. А чтобы дров не наломал, Любомира с ним отправишь. И остальных подберешь, чтоб надежные были.

Боярин задумался.

- Что пригорюнился, Олекса Ратшич? - усмехнулся князь. - Это я Емельяну не наказание назначаю, а честью одариваю.

- Да неужто ты думаешь, Иван Данилович, что я за сына переживаю? Его давно надо было к серьезному делу пристроить. Тогда бы и дурью не маялся. Я думаю, не пригласить ли паренька этого, Никиту?

- Никиту? А позови. Дружба у них с Емельяном вряд ли выйдет, но когда начнут друг перед дружкой выделываться, многого достигнут.

- Так я пойду?

- Иди, готовь дружинников, коней... Десять дней даю тебе на сборы.

Боярин встал, поклонился и вышел.

А московский князь, Иван Данилович, которого народ впоследствии назовет Калитою за рачительность государственную, еще долго сидел, подперев бороду кулаками, и глядел на догорающую лучину. Он думал о великой ответственности, которую они с братом приняли из рук отца своего; и о грядущих испытаниях, о завистниках, окруживших Московское княжество со всех сторон и верных сподвижниках, готовых подпереть плечом и прикрыть спину; и о простых людях, каким, вроде бы, и дела нет до забот княжеских, а вот находят в себе желание бросить все и отправить ученика в далекий город предупреждать о чужих замыслах. Сидел и думал, пока не погасла лучина, и последний уголек не упал, шипя, в миску с водой.

Глава шестая.

13 октября 1307 года от Р. Х.

Париж, Франция

Стылой и сырой ночью, перед рассветом осеннего дня по мосту Нотр-Дам, что связывал остров Ситэ с южной частью Парижа, прогремели копыта многих десятков лошадей. Следом за ними протопали тяжелые башмаки лучников. Королевских лучников. Несколько сотен человек, вооруженных алебардами и короткими мечами. Путь их лежал к недавно достроенному и обжитому замку Тампля, чья мрачная громада прорисовывался сквозь туман, нависая над двухэтажным домами горожан.

Ехавший в голове колонны на спокойном вороном мерине Гийом де Ногарэ, хранитель печати Французского королевства, не мог сдержать улыбки на костистом лице. Наконец-то гнусной деятельности рыцарей Храма будет положен конец. О! Канцлер мог по праву гордиться блестяще задуманным и исполненным планом. Его величество, король Филипп, дал ясное и четкое задание: Орден бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона должен перестать существовать. Слишком много власти набрали гордые и самолюбивые магистры и комтуры, слишком высокомерно вели себя братья-рыцари. И это после неудач в Палестине, когда все завоевания предков, все свершения вековых трудов крестоносцев изо всех уголков Европы были утрачены. Его величество особенно бесило, что его дед, Людовик Святой, так много приложивший усилий в борьбе за Гроб Господний, не дождался настоящей помощи от рыцарей Храма. Ну, разве что выкупили его из мусульманского плена. И то, в этом поступке легче было разглядеть попытку унизить французского монарха, чем подлинное желание спасти его. А потом, страдая в Тунисе, Людовик так и не дождался внятного ответа от Тома Беро и умер от заразной хвори.

А богатство Ордена, просто неприличное на взгляд большинства придворных короля Франции, вызывало злость и у самого Гийома де Ногарэ. Несметные сокровища, награбленные на востоке...

Конечно! Если бы рыцари уделяли больше времени воинскому искусству и сражениям, они, возможно бы, дольше удерживали Арсуф и Яффу, Антиохию и Триполи. Но они отдали эти города, а следом, к вящему торжеству проклятых сарацинов, Иерусалим и Акру. Храмовники увлеклись стяжательством. Думали лишь о своих прибылях, позабыли, для чего создавался Орден. Перестали защищать паломников, отстаивать завоевания христианской веры на Востоке. Пожалели золота Салах-ад-Дину для выкупа христианских пленников, когда свыше шестнадцати тысяч иерусалимских христиан были проданы в рабство в Багдад, Басру, Тебриз. В итоге рыцари Храма вернулись в Европу пощипанные, утратившие боевой пыл и задор, но зато богатые. Тысяча консисторий, разбросанных по землям Англии, Франции, Португалии, Испании, Фландрии, Священной Римской империи, Ломбардии, Романьи, Тосканы, обеим Сицилиям... Огромные земельные владения - свыше десяти тысяч мануариев. Неслыханные суммы под залог. И ведь как хитрецы изловчились избежать обвинений в ростовщичестве! Указывали в расписках не размер займа, а сумму, оговоренную заранее для возврата. Брали в залог земли заемщиков и присваивали все доходы от бенефиция.

Но поскольку деньги нужны всем, от ремесленника до монарха, поток желающих воспользоваться услугами храмовников не иссякал.

Сам король Франции не избежал сей печальной участи. Казначей Тампля выдал ему просто головокружительную денежную сумму. Даже мысленно Гийом де Ногарэ не мог заставить себя назвать точное число. Великий магистр Жак де Моле пришел в ярость, прогнал прочь с глаз провинившегося казначея, а после несколько раз намекал Филиппу Красивому о необходимости платить по счетам.

Ничего... Сегодня и состоится расплата.

Хранитель печати оскалился, предвкушая потеху. Божий промысел неисповедим - ну, не чудо ли, что именно ему, внуку гонимого крестоносцами катара, доведется положить конец величию одного из самых мощных орденов рыцарей-монахов? Ведь именно Святой Бернар Клервоский, покровитель храмовников, приложил немало усилий для искоренения альбигойской ереси...

Его величество давно задумал раз и навсегда покончить с Орденом Храма. Еще в начале октября тысяча триста седьмого от Рождества Христова года во все города Франции были разосланы запечатанные приказы короля с пометкой "вскрыть двенадцатого октября". В них предписывалось одновременно, в пятницу тринадцатого октября, арестовать и бросить в застенки всех тамплиеров, чьи консистории находились во Франции. Загодя получено одобрение Папы римского Климента Пятого и Святой Инквизиции.

Ни один храмовник не должен ускользнуть. Шутить с ними нельзя. Как нельзя дразнить обложенного медведя прежде, чем на хищника не набросят крепкие сети, не спутают лапы веревками.

А на долю Гийома де Ногарэ выпала самая ответственная и почетная миссия - захватить врасплох всю верхушку Ордена. Великий магистр сам влез в расставленные на него силки. То ли поддался величайшей гордыне, уверившись в почтении, которое внушает одно лишь имя Ордена Храма всем правителям Европы, что, в общем-то немудрено, учитывая военную мощь и богатство тамплиеров, то ли поверил королю Франции, который внешне проявлял уважение и даже почтение, не забывал благодарить рыцарей Храма за оказанную некогда помощь.

Что ж, не важно что послужило причиной старческого слабоумия де Моле - непомерная гордыня или излишняя доверчивость. Важно лишь то, что он здесь, недалеко и для того, чтобы он, Гийом де Ногарэ, хранитель печати, второй человек во Франции после Филиппа Четвертого, смог исполнить волю монарха, совпадающую с его собственными чаяниями, осталась лишь самая малость...

Вот и ворота Тампля!

Ногарэ дал знак капитану лучников, Алену де Парейлю, как всегда спокойному и невозмутимому, обождать вместе со своими людьми чуть в стороне. Сам же канцлер спешился, бросив поводья оруженосцу, подошел к дубовым, окованным сталью, створкам и несколько раз ударил кулаком. Подождал. Постучал еще три раза, с большими промежутками.

Мгновения ожидания тянулись долго. Стылый туман с Сены капельками оседал на волосах и одежде. Дважды ладонь хранителя печати опускалась на рукоять кинжала, а взгляд настороженно метался между воротами и замершими в готовности лучниками. Наконец по ту сторону ограды скрипнул засов. Выглянувший в образовавшуюся щель рыцарь не носил обычной для храмовников одежды с крестом, но тело его защищала кольчуга с капюшоном-койфом, пояс оттягивал тяжелый меч.

- А, это вы, мессир Ногарэ, - проговорил он хриплым голосом, вздыхая с видимым облегчением. - Я уже заждался...

- Мы пришли, как и было условленно! - отрывисто бросил Гийом. - Делайте свое дело, мессир Жерар де Виллье, а мы сделаем свое.

Тамплиер нахмурился. По его лицу пробежала судорога, свидетельствующая о внутренней борьбе. Пальцы сжались в кулаки. Но рыцарь нашел в себе силы сдержаться и отступить в сторону с легким поклоном:

- Я свое дело сделал. Вход свободен.

По его отмашке створки ворот медленно поползли, распахиваясь во всю ширь. Четверо одетых как для сражения братьев застыли по обе стороны прохода.

"Сержанты, - отметил для себя Ногарэ. - Доспехи бедноваты, да и лица далеки от благородства. А что еще можно ждать от повторяющих поступок Иуды"?

Жерар де Виллье предательством своих братьев и командиров покупал жизнь и свободу. Что двигало сержантами, которых он завербовал к себе в помощники? Слепая преданность прецептору? Жажда наживы? Личные обиды на Великого магистра и его приближенных?

Хранитель печати позвал капитана лучников:

- Теперь все в ваших руках!

Поток вооруженных людей ворвался в ворота.

Когда скрылся последний солдат, Ногарэ с усмешкой вошел следом. Вход в донжон зиял, будто раскрытая рана. Внутри мелькали отсветы факелов, слышались крики, кое-где бряцало оружие. Видимо, не всех храмовников удалось взять врасплох сонными и растерянными.

Ничего. В любом кропотливом деле, как бы тщательно оно не было продумано и подготовлено, возможны издержки, досадные случайности, непредвиденные обстоятельства. Но плох тот командир, который не может устранить их по ходу. Или предусмотреть заранее. Сейчас в Тампле приходится по три лучника на одного рыцаря Храма. Если бы все храмовники успели надеть доспехи и вооружиться, то преимущество оказалось бы ничтожно. Закаленные в пустынях Палестины воины разметали бы королевскую стражу, как прячущийся в болоте кабан сухой тростник. Но в нижнем белье да с голыми руками много не навоюешь. Вот еще чуть-чуть...

С подоконника верхнего этажа с криком сорвался человек в развевающихся белых одеждах. Он ударился о вымощенную камнем площадку в шаге от Гийома де Ногарэ. Застыл, выставив к затянутому тучами небу растрепанную бороду. Черная лужа медленно растекалась под его затылком.

Хранитель печати поманил лучника с факелом. Склонился над мертвецом. Седые виски, впалые щеки, легкий росчерк шрама на лбу.

- Ты хитер, Гуго де Шалон! - выплюнул Ногарэ. - Сумел уйти легко. Жди остальных, старый лис!

- Мессир! - окликнул канцлера высунувшийся на крыльцо лучник. - Мессир, капитан де Парейль приказал передать, что все кончено. Они ждут вас!

"Прекрасно"!

Ногарэ вошел под своды башни. Ярко-рыжие сполохи факелов метались по стенам, лицам и одежде людей. Слишком много пламени. Глаза людей отсвечивали красным, и тогда казалось, будто вокруг Преисподняя.

Пять десятков храмовников стояли на коленях. В разорванных одеждах, со скрученными за спиной руками. Лица многих несли следы побоев. В первом ряду сам Великий магистр Жак де Моле, визитатор Гуго де Перо, магистр Нормандии Жоффруа де Шарне, комтуры Ордена: Жерар де Гоше, Готье де Лианкур, Ги Дофен.

- По какому праву? - прохрипел худой, изможденный, будто пустынник, старец де Моле. - Ты ответишь за это, Ногарэ!

"Как бы не так"! - подумал хранитель печати.

А вслух сказал:

- Я исполняю королевскую волю. Ты осмелишься указывать его величеству, что делать, а что нет?

Де Моле сопел и в ярости вращал глазами.

- Сейчас я прочту вам королевский приказ, - продолжал Гийом. Вынул из-за пазухи свиток, поднял его над головой, давая всем рассмотреть королевскую печать. Развернул и торжественно провозгласил. - Событие печальное, достойное осуждения и презрения, подумать о котором даже страшно, попытка же понять его вызывает ужас, явление подлое и требующее всяческого осуждения, акт отвратительный; подлость ужасная, действительно бесчеловечная хуже, за пределами человеческого, стала известна нам, благодаря сообщениям достойных доверия людей, вызвала у нас глубокое удивление, заставила нас дрожать от неподдельного ужаса...

Слова канцлера падали в гробовой тишине, отражались эхом под потолком. И все ниже опускались головы рыцарей Храма. Озвученные обвинения не давали надежды на снисхождение суда - хоть светского, хоть церковного.

- Стало известно нам, что бедные рыцари Иисуса из Храма Соломона позабыли Господа, отвергли Веру, впали в ересь и предавались множеству вольных и невольных грехов... Отрекались от Иисуса Христа, вступая в орден, и плевали на святой крест при посвящении, и мочились на него во время богомерзких собраний. Искажали мессу подобно грязным язычникам и не освящали Святых Даров, причащаясь. Поклонялись идолу, приносили ему в жертву христианских младенцев, почитали его, как земное воплощение Бога Отца и Спасителя. Предавались содомскому греху, совокупляясь друг с другом, устраивали оргии, невзирая на Посты...

- Ложь! - не выдержал де Моле. Наклонился вперед, словно желая зубами дотянуться до ненавистного ему придворного. Двое лучников схватили Великого магистра за плечи, вернули в строй. - Ложь! Жалкая и безыскусная! Никто не поверит этому!

Ногарэ поднял глаза от свитка. Его улыбка соперничала с волчьим оскалом.

- Ложь, ты говоришь? Никто не поверит? А как насчет того, что весь Париж бурлит слухами, что храмовники поклоняются коту, который является к ним на собраниях? Конечно, прежде они доводят себя до исступления всякими дурманящими снадобьями, привезенными с Востока... А в каждой провинции Ордена Храма установлен каменный трехголовый и трехликий идол с ожерельем из черепов... Если молиться ему особенно усердно, приносить кровавые жертвы и целовать задницу, то он превращает любой металл в золото. Спроси любого лавочника - он расскажет тебе, откуда в Ордене Храма такие богатства. Расскажет красочно, как будто сам мазал губы идола кровью украденного младенца. А напомнить тебе, что Жерар де Ридфор мало того что бесславно проиграл войну, положив все войско при Хиттине, так еще и выкупил свою жизнь у Салах-ад-Дина - принял поганую веру мусульманскую?

Де Моле боролся с лучниками, которые удерживали его за одежду. Ворот рубахи передавил магистру горло. Он хрипел и беззвучно шептал искореженными губами: "Ложь... Ложь... Ложь"...

- Вы предали всех христиан! А они так верили вам, так надеялись, что Орден Храма защитит их! Но бедные рыцари Храма Соломона предпочли служение золотому тельцу. Вам была нужно только власть, а золото - вот что дает величайшую власть в мире! И ты, Жак де Моле, - Ногарэ наклонился, заглянув в безумные глаза Великого магистра, - ты сам признаешься во всем! Ты и твои люди подпишут все признания, которые тебе покажут. Рано или поздно... И чем раньше ты это сделаешь, тем скорее отыщешь смерть быструю и безболезненную.

Хранитель печати выпрямился и отвернулся. Глава Ордена больше не интересовал его. Пока не интересовал.

Ален де Парейль подошел, проговорил негромко:

- Всего в замке было шестьдесят два рыцаря и сержанта. Восемь из них покончили жизнь самоубийством. Остальные здесь. Прислугу не считали.

- Надеть им на шеи веревки и провести по городу - путь добрые парижане видят, что идолопоклонники попали, наконец-то, в руки правосудия. Да! Сообщите святой Инквизиции - пусть дознатчики готовятся. Где де Виллье?

Капитан лучников развел руками.

- Сейчас прикажу найти.

Ногарэ терпеливо ждал, пока храмовников поднимали на ноги, пинками выстраивали в длинную цепочку, выводили во двор, а потом и на улицы. Прецептора так и не нашли. Сбежал во всеобщей кутерьме? Скорее всего. Де Виллье всегда был хитрецом, скользким, как угорь - без рукавиц в руках не удержишь. Выскользнул и на этот раз. Пускай... Сейчас он подобен гадюке с вырванными зубами, ехидне, лишенной жала, скорпиону, истратившему весь яд до капли.

Над Парижем занимался серый, мрачный и тоскливый рассвет.

Зазвенели, призывая прихожан к заутрени, колокола главных церквей столицы. Собора Парижской Богоматери и в королевской феркви Сент-Шапель, основанной еще Людовиком Святым, монастырей Сен-Мартен, Сент-Мерри и Сент-Жермен л"Оксеруа. Отдаленным, едва слышным перезвоном отозвались колокольни Монмартра и Куртиля.

Гийом де Ногарэ истово перекрестился.

Дело сделано!

желтень 6815 г. от С.М.

Тверское княжество, Русь

По первой пороше Никита возвращался домой. Осталась позади Москва и долгий, трудный разговор с князем Иваном Даниловичем. Нелегко отказывать человеку, чьим трудам и заботам сочувствуешь. Но парень не мог бросить учителя. Как отплатить неблагодарностью за все то добро, что принес ему Горазд? Уйти можно лишь тогда, когда разрешит наставник.

Знакомый пригорок, заросший березняком Никита увидел издалека. Деревья стояли словно выкованные из серебра: белые стволы и ветви, белый снег, налипший на остатки листвы. Парень втянул ноздрями морозный воздух и ускорил шаг. Хотелось припустить в припрыжку, но зачем? Будет вечер, тепло от натопленной каменки, душистый чай с брусничными листьями и неспешный разговор, когда он поведает Горазду обо всем, что увидел, расскажет о людях, с которыми познакомился, передаст поклон от Олексы Ратшича.

Парень заподозрил неладное, приблизившись к месту, где давеча разводили костер тверичи, приезжавшие с боярином Акинфом.

Слишком тихо.

Уже давно должен был почуять его Кудлай, поприветствовать радостным лаем. Мычанием ответила бы Пеструха. А там и Горазд выбрался бы поглядеть - кого там дорога вынесла к очагу?

Никита невольно замедлил шаг, приглядываясь к запорошенным крышам землянки и хлева. Что-то случилось?

И тут он увидел Горазда.

Учитель стоял у столба. У того самого столба, где Никита ежедневно отрабатывал равновесие. Стоял неподвижно, и седая голова упала на плечо. Рубаха из небеленого полотна пестрела страшными бурыми пятнами.

Парень замер.

Тишина звенела в ушах. Била набатом церковного колокола.

Как же так?

Кто?

Зачем?

За что?

Горазд попал к столбу еще живым. Об этом свидетельствовала толстая веревка, обвивавшая грудь под мышками. Вот какие из ран он получил до, а какие после? Никита не мог представить себе человека, способного одолеть в поединке его учителя.

Кто?

Тверичи вернулись?

Или просто лихие люди не убоялись грозной славы старого мастера?

А может, еще кто-то, о ком Никита и не догадывался?

Парень остекленевшим взглядом повел направо, налево...

Вон холмик почти скрытый снегом. Из-под чистой белизны торчит лохматое ухо. Кудлай. Или стрелой убили, или подпустил врага надежный охранник? Если подпустил, не залаял, предупреждая старика, значит, знал убийцу.

"Корову или зарезали, или свели... - отстраненно подумал Никита, разглядывая закопченную стену полуземлянки. - Поджигали, значит. Нашли запасенное к зиме сено, обложили стены и подожгли... Само собой, крытая дерном землянка не загорится, но дым! Горазд почуял дым сквозь сон и выскочил, в чем был. Тут его уже ждали... Наверняка ударили стрелой в упор. А то и не одной. А потом уже"...

Снежинки застревали в длинной бороде и волосах Горазда. Цеплялись за морщинистую кожу, осели на бугристом шраме. Они не таяли.

Никите хотелось заплакать, но слез не было. Они исчезли еще пять лет назад, когда татары рубили его семью, когда мордатый узкоглазый нукур занес саблю над его головой... И тогда из леса появился высокий старик в распоясанной рубахе. А поджарые волки степей, темнолицые монгольские всадники, начали умирать один за другим.

Легкая тень мелькнула на краю видимости.

Опасность!

Тело, помнящее уроки Горазда, сработало раньше головы.

Никита присел в низкой стойке, нашаривая на боку сумку - оружие!

Один аркан, сплетенный из конского волоса, скользнул по щеке. Второй упал на плечи, хищно обхватил горло. Левой рукой парень перехватил стремительно затягивающуюся веревку. Она обожгла ладонь, разрезая кожу до крови. Но в правой руке уже был теча.

Взмах!

Петля ослабла.

- Живьем брать! - звонкий мальчишеский голос ударил по ушам.

Уголком сознания Никита отметил, что кричали по-татарски.

Второй теча порхнул в ладонь, закрутился между пальцами.

А вот и враги!

Бегут от хлева - должно быть, там они и прятались. Выжидали.

Два коренастых, кривоногих степняка в куяках и войлочных шапках на головах размахивали мечами. На ходу они разделились, норовя захватить парня "в клещи". Третий, совсем юный - едва-едва усишки пробились, благоразумно отстал. Одет он был в богатый, вышитый серебром, чопкут и лисий малахай. Похоже, предводитель. Во всяком случае, не из простых воинов...

Татары в куяках бежали молча, берегли дыхание или просто ленились.

Юноша вертел над головой легкую кривую саблю, криками подбадривая себя и соратников.

Никита приставным шагом пошел влево. Течи мелькали, холодно поблескивая, расплываясь пятнами для стороннего зрителя. Ярость клокотала в сердце.

"Ну, давайте, басурманы! Подходите"!

- Сдавайся, урус! - каркнул ближайший степняк, показывая желтые зубы.

Он несильно махнул мечом, целясь Никите в плечо.

Парень нырнул под клинок, на мгновение сблизился с монголом вплотную и проскочил дальше. С лезвия теча на белый снег слетели алые капли, а на правой штанине воина набухал кровью длинный ровный разрез.

Никита не замедлил шаг и, пока матерые татары разворачивались, обнаружив, что добыча неожиданно оказалась у них за спиной, налетел на юношу.

- Сдавайся! - срывающимся голосом выкрикнул молодой предводитель, закручивая саблю перед собой. - Сдавайся - будешь жить!

Надо отдать должное, у него был хорошие учителя. Или учитель. Двигался мальчишка умело и сноровисто. Сабля сверкала, как молния. Но Никитой двигала ненависть и жажда мести, Сабельный клинок скользнул вдоль лезвия теча, попал под "рог" крестовины... Попал и застрял там.

Круговое движение и юноша-татарин вдруг почувствовал, как рукоятка вырывается, выкручивается из его ладони. Он потянулся за своим оружием, и Никита ударил его коленом в живот, а потом добавил скорчившемуся локтем в висок.

- Улан-мэрген! - отчаянно захрипел раненный мечник, прибавляя ходу.

Никита поймал его мэсэ на скрещенные течи. Ударил пяткой в подбородок. Голова татарина запрокинулась. Сухо хрустнул шейный позвонок.

Второй нукур ударил размашисто и быстро. И возвратным взмахом, целя в живот.

Упредил попытку Никиты зайти слева и отогнал его несколькими взмахами.

Парень вертелся горностаем, уворачиваясь от умелых ударов. Татарин, увидев поверженных товарищей, больше не пытался взять "уруса" живьем. Тут уж не до жиру - не убьешь, так убьют тебя. Он рубил так сильно, что Никита боялся подставлять течи под клинок, превосходящий их толщиной.

Они кружили, стараясь достать друг дружку остро отточенной сталью. Длинный меч давал преимущество степняку, а ловкость и молодость - Никите.

В конце концов, именно скорость и решила дело. Татарин замешкался совсем чуть-чуть, поскользнувшись на ледяной корочке. Течем, зажатым в левой руке, Никита полоснул его по запястью, а второй клинок вогнал между пластинами куяка.

Воин булькнул, плюнул кровью и рухнул ничком.

Никита едва успел выдернуть оружие и отскочить.

Все.

Конец.

Он победил.

Серое небо, затянутое тучами, вдруг почернело, придвинулось, а потом снег толкнул в щеку, оцарапав кожу колючими иголочками.

Глава седьмая.

желтень 6815 г. от С.М.

Тверское княжество, Русь

Ледяное прикосновение отрезвило.

Захотелось взвыть, задрав голову к небу. Но вместо этого Никита ударил кулаками в промерзшую землю - раз, другой, третий!

Течи тоненько зазвенели, жалуясь на несправедливость. Ну, скажите на милость, разве можно с добрым оружием так обходиться. Хорошо, что клинки на совесть выкованы.

Парень медленно поднялся на четвереньки, а после на колени. Положил кинжалы перед собой. Перекрестился.

- Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Горазда, и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное...

Еще раз перекрестился. Поклонился, касаясь лбом снега.

- За что? - прошептал Никита, вставая на ноги. - Какой ветер лихой принес татарву поганую?

Ему ответил лишь легкий посвист ветра в верхушках елей.

Вот что такое одиночество.

Как перст.

Не замычит больше никогда Пеструха, не ткнется теплым бархатистым носом в плечо.

Не залает Кудлай, не завиляет лохматым хвостом, встречая его после утренней пробежки или похода в лес за бортями.

Не выйдет из землянки по-стариковски кряхтящий и жалующийся на непогоду Горазд, которому в схватке мог бы позавидовать любой молодой дружинник окрестных князей. Не пожурит он, обычно скупой на похвалу, нерадивого ученика. Не присядет больше зимним вечером на медвежью шкуру у огня, чтобы поведать о далекой земле Чинь, о тамошних монахах, об обычаях чужедальнего народа, о древнем мудреце с чудным именем и никогда больше не напомнит его глубокомысленных изречений.

Похоронить бы по христианскому обычаю...

Со стоном пошевелился юноша-татарин.

Злость, угасшая было в душе Никиты всколыхнулась с новой силой. Он подскочил к степняку, ударом ноги под ребра перевернул навзничь. Острия теча - и когда только успел подхватить? - уперлось монголу в кадык.

- Говори, собака басурманская, зачем учителя моего убивал?!

Мальчишка выпучил глаза. Смуглая его кожа посерела.

- Ну! Говори! - Никита совсем легонько надавил на кинжал.

- Я... не... убивал... - прохрипел татарин.

- Да? А кто? Врешь, собака!

- Клянусь... не... убивал...

- Врешь! - парень сдерживался изо всех сил, чтобы не напоить клинок вражеской кровью. - Врешь, гадюка подколодная...

- Белым конем Священного Воителя клянусь! Не убивал!

- А кто тогда убивал? Откуда ты здесь? Зачем на меня напали, а? Ну, говори!

Никита чуть-чуть послабил давление теча.

- Я - Улан-мэрген, - переведя дыхание произнес монгол. - Моя жизнь в твоих руках. Ты победил меня и моих нукуров. Один победил. Сам. Ты - великий воин. Ты волен забрать мою жалкую жизнь...

- Вот завел! - возмутился Никита. - Толком говори! Кто убивал Горазда?

- Кара-Кончар убивал.

- Какой еще Кара-Кончар? Кто такой? Из ваших? Из татарвы поганой?

В глазах мальчишки вдруг разгорелся такой огонь решимости, смешанной с обидой. Он вскинул подбородок. Сказал, тщательно выговаривая слова русской речи:

- Если я - татарва поганая, можешь зарезать меня хоть сейчас! Я в твоей власти! А оскорблять не смей!

- Ишь, какие мы... - присвистнул Никита, но клинок не убрал. - Обидчивые - страсть. А как стариков убивать...

- Я был против! - выкрикнул Улан-мэрген. - Кара-Кончар приказал нукурам!

Казалось, еще немного, и из его глаз брызнуть слезы.

"А что он мне сделает? - подумал Никита. - Я его голыми руками скручу и по соседним елям размажу... Можно поговорить".

- Вставай! - приказал он, отступая на шаг и перехватывая теча обратным хватом. Буднично предупредил. - Вздумаешь за саблей потянуться, зарежу...

- Это теперь твоя сабля! - хмыкнул монгол. Поднялся. Пошатнулся, хватаясь за голову.

Никита подавил в себе желание помочь. А вдруг, это хитрая уловка? Он кинется поддержать ослабленного врага, а тот ему ножик из рукава да в подреберье!

- Холодно... - пожаловался Улан-мэрген. - Костер бы развести.

- Разводи, - кивнул парень. - Поленница там.

На мгновение татарин расправил плечи, выпятив грудь, будто кочет.

"А ведь и в самом деле не из простых цэригов! Гордец, чопкут богатый, говорит складно. Ничего... Мне все равно, будь ты хоть хан, хоть нойон, хоть баатур".

- Огниво дать? - поинтересовался Никита, как ни в чем ни бывало. Ему тоже хотелось посидеть у разведенного огня. Лапти свалились еще в самом начале боя и теперь ноги в онучах сильно замерзли.

Басурман сверкнул зубами, но сдержался и протянул ладонь:

- Давай!

Пока Улан колол щепу, складывал палочки "домиком", Никита внимательно за ним следил. Мало ли... Говорить можно всякое: моя жизнь в твоих руках, хочешь зарезать - режь... А потом сиганет в чащу - там наверняка лошади стоят. Куда же татарин без коня?

Но мальчишка работал старательно. И сноровисто. Пальцы не порезал. Искру высек быстро, раздул комок мха, дал заняться соломенному жгуту и поджег костер. Видно, что умеет, но не любит возиться с "черной" работой.

Они сели друг напротив друга.

Слабые блики пламени освещали снизу скуластое узкоглазое лицо. Будто не человек, а чудище лесное.

"Да какой с него человек? Нехристь, морда басурманская. Такие, как он, кровь пьют из народа русского больше чем полвека"!

- Говори! - приказал Никита. - Все сказывай! Про Кара-Кончара, погань татарскую... Про то, как вы учителя моего убивали! - Злыми словами он хотел вновь пробудить в себе ярость, чтобы в случае чего рука не дрогнула. Но получалось плохо. Легко убить врага в бою, но очень трудно зарезать безоружного человека, который даже не пытается сопротивляться.

- Я - Улан-мэрген, - издалека начал татарин. - Я - сын Ялвач-нойона. Младший сын. Младшему сыну трудно пробиться. Приходится драться с другими сынами, как собака за обглоданную кость. Иначе тебя перестанут уважать. А потом и замечать не будут.

- Ты дело говори, - одернул его Никита. - Не размазывай. Мы не на пир собрались.

"Если ты и впрямь изо всех сил пробиваешься по жизни, то тебе много удалось. Татары кого зря мэргеном звать не будут. Тут нужно так из лука стрелять, чтоб девять стрел из десяти в перстенек укладывать. Не всякий зрелый воин удостоится признания меткого стрелка, а уж мальчишке безусому стараться надо. Из последних сил жилы рвать".

- Я говорю. Кара-Кончар к нам лет пять назад пришел. Я тогда еще отцовский лук не сгибал. Из детского стрелял. Он - урус.

- Быть не может! С такой-то кличкой собачьей?!

- Кличку ему уже у нас дали. Сам я не видел, но мне рассказывали... Он явился под утро, пешком - коня загнал до смерти. Из оружия только меч мэсэ и хутуг. Сказал, что прежде служил князю Михаилу...

- Тверскому, что ли?

- Да. Михаилу Тверскому, - монгол с трудом выговорил трудное для его языка название города. - Сказал, что досыта наелся милости княжей и хочет служить теперь Ялвач-нойону, чья слава несется впереди его коней, взлетает выше, чем стрелы его нукуров, и устрашает врагов на всех уголках земли, от моря до моря...

- О как!

- Ялвач-нойону служат сотни и тысячи славных нукуров! - снова вскинул подбородок мальчишка. - И великие баатуры среди них - не редкость!

- Давай дальше! - поторопил Никита.

- Ялвач-нойон и его баатуры сперва посмеялись над нахальным приблудой. Служба в моем войске, сказал нойон, почетна. А если каждому нищеброду давать коня, то скоро его табуны поредеют, как волосы на голове старика, истают, как снег под лучами весеннего солнца, рассеются, как...

- Ты быстрее можешь? - устало перебил его Никита.

- Могу, могу... Ялвач-нойон сказал, что для начала может приставить жалкого бродягу пасти коней на дальних пастбищах только за еду. И пускай там греется в лучах славы великого нойона. Но пришелец рассмеялся и сказал, что глупо пахать на боевом коне, а волкодава напускать на след зайца. Еще он сказал, что все баатуры Ялвач-нойона - слабые женщины, место которых у очагов и в юртах за шитьем одежды. Тогда Ялвач-нойон вспылил и приказал плетьми выгнать дерзкого прочь. А если будет упорствовать, согнуть его, приложив пятки к затылку.

- Скор на расправу ваш нойон.

- Ялвач-нойон суров, но справедлив. Баатуры, стоявшие рядом и слушавшие оскорбления, горели желанием примерно наказать наглеца. Но выглядел он жалко, а потому прогонять вначале пошел один. Тот, кого потом назвали Кара-Кончаром, сломал ему руку и, отняв плеть, переломил ее о колено. Он хохотал в лицо нойону и баатурам. Обзывал их детьми. Тогда исполнять волю Ялвач-нойона вызвались двое. Кара-Кончар победил их голыми руками. Как ты меня... - добавил Улан-мэрген словно через силу. - А потом спросил нойона, скольких его баатуров он должен одолеть, чтобы доказать свое право не коровам хвосты крутить, а скакать впереди отборной сотни? И тогда две дюжины самых отчаянных бойцов бросились на него с саблями и мечами...

"Как учил Горазд, - подумал Никита, - драться против толпы - проще простого. Они путаются друг у друга в ногах, мешают. Напасть на одного могут не более пяти опытных воинов, малоопытные - не больше троих. И то при самом удачном раскладе. Так что, кто научен биться против пятерых, тот устоит против полусотни. Лишь бы хватило сил и не сбилось дыхание".

- Кара-Кончар вынул мэсэ, - продолжал татарин. - И начал сражение. Нет... Он начал танец... Или игру. Он скользил между баатуров, хохоча в голос. Он уворачивался от ударов и отражал их мечом. Проходил сквозь толпу, как нож сквозь овечий сыр. Он не убивал воинов Ялвач-нойона, видно, прикидывал, что придется еще с ними вместе служить повелителю. Но он выбивал у них мечи и сабли. Ранил запястья, локти, плечи. Черкал кончиком клинка по щеками и лбам. - Улан вздохнул. - Ты дрался похоже. Будто у вас был один учитель на двоих.

- Мой учитель - вон висит. Мертвый. И убил его твой Кара-Кончар, - зло ответил парень. - Если ты, конечно, говоришь правду.

- Какая мне польза с того, чтобы обманывать тебя? - удивился степняк.

- Не знаю. Голову заморочить.

- Зачем?

- А чтоб я за этим... Как ты его зовешь?

- Кара-Кончар?

- Да. Точно.

- Чтоб я за Кара-Кончаром погнался, - Никита исподлобья глянул на татарчонка. Обидится?

Он обиделся. Надул губы, склонил голову. Часто задышал.

- Зачем ты пытаешься меня оскорбить? Я же признал, что моя жизнь в твоих руках. Хочешь, зарежь меня.

- Надо будет, зарежу.

- Ну, давай! - Улан-мэрген рванул чопкут на груди.

Никита отвернулся. В самом деле, убить мальчишку не составило бы никаких трудов. Только зачем? Горазда этим не воскресишь. Да и не сможет он вот так запросто убить безоружного человека, да еще добровольно подставившего грудь под удар. В схватке смог бы, а когда горячка боя прошла, нет.

- Ладно, не злись, - помолчав, сказал парень. - Рассказывай про Кара-Кончара. Только мне в душу не лезь. Хорошо?

- Ладно, - обиженно кивнул степняк. - Буду рассказывать. Кара-Кончар дрался с баатурами, не убивая, но насмехаясь над их воинской выучкой. Мечи и сабли не могли к нему прикоснуться, несмотря на все старания, словно это не человек, а злой дух! И Ялвач-нойон восхитился его мастерством. Он видел много умелых бойцов. Но такого не встречал. Даже среди тургаутов хана Тохты, когда ездил в Сарай-Берке. Заполучить на службу такого бойца - мечта любого нойона. Никто с ним не мог справиться!

- Да? - Никита нахмурился, вновь ощущая растущую в душе ярость. Никто справиться не может? Это мы еще поглядим... Дай только добраться до тебя, проклятый убийца! Но вслух он ничего не сказал, продолжая внимательно следить за повествованием Улан-мэргена.

- Плох тот нойон, который не может сменить гнев на милость, когда видит, что это очень нужно. Ялвай-нойон рассмеялся и хлопнул в ладоши. Приказал баатурам отступиться. Кара-Кончар стоял неподвижно на одной ноге, подняв мэсэ к небу, и ждал ответа. И нойон сказал, что все это было испытание. Нужно же проверить нового бойца. Не может ведь он, Ялвач-нойон, чья сабля держит в страхе всех урусов: и московитов, и тверичей, и рязанцев, и курян, просто так взять и поставить во главе сотни телохранителей пришлого человека, не проверив его прежде? Теперь же он видит - новый баатур достоин того, чтобы водить лучшую сотню нукуров. И он посадил Кара-Кончара рядом с собой на кошму, кормил его отварной жеребятиной и бараньим жиром, сладким, как молоко матери, поил пенистой архой, от которой на душе становится легко и весело, а язык хочет петь. Нойон подарил ему новый дорогой чопкут, илчирбилиг куяк, шлем и щит, новые сапоги. Подарил коня. Потом подумал и подарил еще двух коней. Сказал, ты теперь мне как младший брат или старший сын. Служи мне и будешь возвеличен! И Кара-Кончар начал служить. Дань собирал. Непокорных усмирял. Когда Ялвач-нойон подарки в Сарай-Берке повез, скакал впереди с десятком лучших баатуров. Лучшим из лучших стал. Тогда он и кличку свою получил - Кара-Кончар. Меч, не знающий жалости. На его отряд урусы князя Михайлы напали. Из засады сразу половину нукуров убили. Остальных ранили. Он дрался с ними и всех насмерть положил.

"Откуда узнали тогда, что тверичи нападали? Может, обычные лихие людишки, а то и свои же - басурманы".

- Ялвач-нойон сильно полюбил нового баатура. Одежду дарил, коней дарил, жен дарил... Старшие сыновья нойона возмущаться стали. Зачем отец раздает их богатство?

- А младшие? - горько усмехнулся Никита.

- А младшие должны молчать и не вмешиваться в разговоры старших! - отбрил Улан. - Меня никто не спрашивал. А то у вас не так?

- Так, - кивнул Никита. - Давай, дальше сказывай! Возмущались, значит, старшие сыновья?

- Возмущались! Кто-то на ухо отцу шептал - нехорошо, мол, делаешь, не по совести. Кто-то на пиру перед нукурами открылся, обиду свою излил. Ялвач-нойон не стал слушать, отмахнулся. Нукуры поддакивали, но сами хвалили Кара-Кончара за удаль и умение воинское... А кто-то и боялся его, в чем не стеснялся в открытую признаваться. А потом старшие сыновья Ялвач-нойона пропадать стали. Один на охоте с коня упал, другого медведь заломал, третий поехал в кипчацкие степи и пропал...

- И кто же виноват?

- Наверняка этого никто сказать не может.

- Ну да!

Улан-мэрген посопел носом:

- Любой, кто в глаза обвинил бы Кара-Кончара, долго не прожил бы. Доказательств-то нет.

- А ты за ним зачем увязался? Следить? - невольно парень почувствовал расположение к татарчонку. И еще большую ненависть к незнакомому Кара-Кончару. Впрочем, почему незнакомому? Многое из услышанного раньше и сейчас начало складываться в голове у Никиты в картинку. Русский, владеющий боевыми искусствами лучше любого из здешних жителей. Пришел к татарам от Михайлы Тверского. Неужели, тот Федот, о котором упоминал боярин Акинф? Ну, который сбежал от Горазда в поисках княжей службы... Но как же тогда он посмел поднять руку на учителя? Даже если ты бросил его, удрал, предал, можно сказать... Но опуститься до убийства?

- Я не увязывался, - пожал плечами Улан. - Пол-луны назад Кара-Кончар прискакал в кюриен под утро. Сказал, что знает, где можно добыть богатую добычу. Будто бы из закатных земель везут на Русь несметные сокровища.

- Из франкской земли, - обронил вдруг Никита. - А Михаил Ярославич, князь Тверской, навстречу ему отряд посылает.

- Ты откуда знаешь? - татарин распахнул узкие глаза, что филин.

- Сорока на хвосте принесла!

- Не хочешь говорить, не надо! Кара-Кончар поклялся, что добудет эти сокровища для своего нойона. А меня, сказал, возьмет, чтобы доказать - не сбежит, не обманет. Вроде бы как под моим присмотром будет.

- А-а-а... Тоже правильно придумано. Если что-то не так пойдет, все можно свалить на сына княжеского. Вроде бы он за главного был? Верно?

- Кто его знает? - вздохнул мальчишка. - Две дюжины нукуров вслед за Кара-Кончаром вызвались идти. Не самые лучшие бойцы...

"Это я уже понял", - Никита украдкой глянул на убитых им татар.

- ... зато самые преданные ему. Это я после понял. По разговорам. Похоже, он замыслил сам стать нойоном. А что? Слава об удали Кара-Кончара по всей Великой Орде ходит. Только свистни - баатуры набегут со всех сторон. А хану Тохте привези дорогих подарков, он обласкает и приблизит. Нойоны из кожи вон друг перед другом лезут, чтобы милость ханскую заслужить. И уж кто-кто, а Кара-Кончар последним тут не будет...

- А сюда что его привело? - задал мучавший его вопрос Никита.

- Меч, - просто и буднично ответил Улан-мэрген. А потом пояснил подробно. - Он нам вначале сказал, что узнать у старика хочет - не проболтались ли нукуры Тверского князя о чем-то, чего он, Кара-Кончар, не знает. Предупредил всех, что старик, который здесь живет, - боец великий. Нет ему равных от Абескунского моря до Варяжского. А потому брать его нужно хитростью и не дать за оружие схватиться. Скакали мы пять дней, с рассвета до заката, только коням передых давали. Люди не отдыхали почти. Сюда чтобы подобраться, задолго до рассвета поднялись, на утренней заре Кара-Кончар приказал его в лесу ждать. Сказал - в разведку пойду. Долго не было его, а потом вернулся и нас за собой позвал. Оказалось, он к дому подобрался и пса не разбудил...

"Это вряд ли, - подумал парень. - Мимо Кудлая и мышь не проскользнула бы. Другое дело, что сторож наш своего почуял. Знал он Кара-Кончара... Или, как там его по-русски кличут? Федот"?

- Пса он зарезал. Дверь бревном подпер. Потом приказал нукурам дом сеном обложить и поджечь. Мы сперва думали, он старика просто уморит насмерть дымом, а он выждал и дверь открыл. Старик выскочил - задыхается, кашляет... Четверо самых верных Кара-Кончару воинов тут же из луков ударили. Старика к стене пригвоздило, но он и раненый одного нукура убил. Голой рукой. Я такого в жизни не видел. Пальцами вот сюда ударил... - Улан-мэрген показал точку на горле, оттянув воротник чопкута. Да все равно его скрутили, к столбу приставили. Кара-Кончар о чем-то выспрашивал - я не слушал. Об одном только услышал: он тебя искал. Не нашел, вот и приказал двум верным лизоблюдам своим тебя сторожить. И мне с ними оставаться. Сказал, что новый ученик - не боец, а сопля зеленая, его брать легче, чем кутенка слепого.

- А зачем я ему?

- Он мне не рассказывал... Приказал взять живым и привезти к нему. Только просчитался...

"Не совсем. Нам еще предстоит свидеться. Но руки у меня развязаны будут. Вот тогда и поглядим, кто лучше науки гораздовы превзошел"...

- А когда уезжали, забежал в дом и меч вынес. Красивый, с кисточками...

Никита помнил этот меч. Горазд называл его "цзянь". Меч да течи - вот и все добро, привезенное учителем из страны Чинь. Узкий прямой клинок. Довольно гибкий, чтобы не сломаться, встретив твердое препятствие - например, кость или пластину доспеха. И достаточно крепкий, чтобы не сломаться, столкнувшись с другим клинком. Крестовины на мече почти не было - так, лепешка, едва прикрывающая кулак, а противовес, которым заканчивалась рукоять, украшала пышная алая кисть. Когда Горазд изредка показывал, что должен уметь мастер-мечник, кисть эта плясала вместе с ним, рисуя в воздухе сложные узоры, завораживая, отвлекая внимание от клинка. А острие тем временем порхало, словно было продолжением руки учителя, кололо вправо-влево, вверх-вниз, лезвие подсекало ноги невидимого противника, резало его по живому короткими хлесткими ударами.

Горазд рассказывал, что к земле Чинь такой меч считается императором всего оружия. "По-нашему - великим князем", - хитро усмехаясь, добавлял старик. Учиться ему нужно не сразу, а сперва в совершенстве освоив бой без оружия, после шест, короткую палку, палицу, топор, нож, кинжалы-теча, копье. И тогда лишь ученик сможет постигнуть тонкости владения мечом, а иначе... "Дурака учить, только портить".

Так и вышло, что Никите он показал самые простые приемы: уколы, удары, отбивы, но иногда давал подержать цзянь во время упражнений на равновесие. Чтобы привыкал к его весу и балансировке, умел "вписывать" тяжесть оружия в собственный вес. Обещал, что начнет учить, когда парню стукнет восемнадцать лет. Но не успел...

Значит, Кара-Кончар, предполагаемый Федот, охотился не только за Никитой, но еще и меч решился прихватить. Любопытно, его учил Горазд бою с "цзянем"? Если да, то схватка с учеником-предателем может выйти трудной, а то и последней.

Но парню было все равно.

Решение пришло само собою.

- Ты должен был привезти Кара-Кончару меня? Я правильно понял?

- Да. Правильно понял.

- Он где-то ждать обещал?

- Два конных перехода. Где стоит дуб, расщепленный небесным огнем.

- Тогда поехали. Отведи меня.

- Ты что? - татарчонок подался вперед. - Архи опился? Зачем это тебе?

- Хочешь единственным наследником Ялвач-нойона стать?

- Что?

- Ты же не любишь Кара-Кончара?

- Терпеть ненавижу!

Никита не смог сдержать смешок.

- Отведи меня к нему. Будто ты меня в полон взял. Я его убью. Ты к отцу вернешься.

- Ай-яй-яй... - Улан-мэрген покачал головой. - Собаки от жары с ума сходят. На хозяев бросаться начинают. Кони от пожара степного дуреют, бегут, не разбирая дороги. Здесь холодно и пожара нет никакого. Почему ты с ума сошел?

- Кто сошел? - удивился парень.

- Ты совсем с ума сошел. Смерти ищешь. Кара-Кончар убьет тебя.

- Это мы еще поглядим.

- Ты не видел, как он дерется.

- Ты тоже не видел. Пересказывешь мне с чужих слов!

- Хочешь сказать, я вру?

- Может, и врешь? Почем мне знать?

Татарин надулся, как мышь на крупу.

- Ты можешь меня оскорблять... Ты меня победил. Сохранил мне жизнь. Я твой должник. Потому приказывай мне, что хочешь, только не надо к Кара-Кончару ехать. Великим Небом заклинаю.

- Сам говоришь, что мой должник, а делать, что скажу, не хочешь! - В Никите начала закипать злость. - Тогда сам ступай к своему Кара-Кончару...

- Он не мой!

- А мне без разницы! Расскажи ему, что хочу его кровь видеть на своих клинках! - течи прыгнули в пальцы сами собой, закрутились, заплясали над пламенем костра. - Пускай сам решает - будет убегать, как трус, или сразится, как баатур!

- Не поеду! - окрысился Улан.

- Боишься? Трусишь?

- Нет! Не хочу! Я поеду к Кара-Кончару, а ты за мной следом. Будешь с ним драться, и он тебя убьет. Не хочу!

- Нет, ты боишься! Баба!

Мальчишка вскочил:

- Зачем оскорбляешь? - На его глазах вновь набрякли слезы. - Я тебе служить хотел! Как младший брат! Ты меня прогоняешь! Обзываешься!

- Не нужен мне такой брат! - зло отвечал Никита. - Подумаешь, брат... Морда татарская! Проваливай на все четыре! Устал я от тебя. Похороню учителя по-христиански и уйду... Без тебя обойдусь.

Улан-мэрген развернулся и зашагал к ельнику.

- Сабельку свою забери! - бросил ему в спину парень. - Мне твои игрушки ни к чему!

Татарин на ходу легко наклонился, подхватил саблю со снега и почти бегом скрылся между елями. Вскоре оттуда донеслось негромкое ржание и топот копыт. Значит, догадка Никиты о спрятанных конях оказалась верной.

Через мгновение Улан-мэрген вылетел из чащи, сбивая снежные комья с еловых лап. Татарчонком невольно можно было залюбоваться. Как он сидел в седле! Будто он и рыжий конь - одно живое существо.

- Уеду! - визгливо выкрикнул степняк. - К отцу уеду, к Ялвач-нойону! Делай, что хочешь! - Потом добавил чуть поспокойнее. - Я тебе коня оставил. Байартай, баатур!

Ударил тонконого скакуна пятками:

- Хо!

Только искристая пыль взвилась из-под копыт.

А Никита остался один у костра.

Мысли крутились в голове, толкались, как москвичи на торгу.

"Что же делать дальше? Искать Федота? А как? Если даже найдешь, то сумеешь ли одолеть"?

Погибать, не отомстив, не хотелось. Опускать руки, не сделав даже попытки расквитаться с убийцей учителя, тоже.

В конце концов, парень поднялся и принялся разводить огонь побольше. Копать могилу в мерзлой земле тяжело. Надо ее сперва оттаять.

Глава восьмая.

21 октября 1307 года от Р. Х.

неподалеку от Труа, графство Шампань

Косой дождь хлестал по головам и шеям коней, по плащам и капюшонам всадников. Невысокий холм с оплывшими склонами как нельзя лучше позволял наблюдать за дорогой, вьющейся вдоль Сены, но его совершенно голая вершина нисколько не защищала от непогоды. Ни деревца, ни строения. Как на ладони.

Четыре сержанта, укутанные с ног до головы в черные плащи из грубой шерсти, хмурились и втягивали головы в плечи, но не смели возмущаться. Рыцарь в светло-синем плаще застыл прямо и неподвижно, словно кол проглотил. Он неотрывно смотрел на дорогу.

От деревушки, где они заночевали, доносился колокольный перезвон. Воскресная служба подходила к концу. В такое время хорошо пропустить кружечку красного вина, подогретого с пряностями, а не мерзнуть на ветру в промокшей одежде...

- Во имя Господа! - хрипло выкрикнул один из сержантов и закашлялся.

- Во имя Господа, едут! - закончил за него второй. И добавил. - Кажись...

- Я вижу, - высокомерно ответил рыцарь и перекрестился. - Non nobis Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam...

Из-за пелены дождя медленно проступили силуэты трех всадников. Одинаково черные кони шли размашистой рысью, поднимая фонтаны брызг из пузырящихся луж.

За сотню шагов до холма передний всадник сбросил с головы капюшон, открыв сияющее юношеским задором лицо. Улыбнулся, взмахнул рукой. Толчком шпоры поднял усталого скакуна в галоп.

- За мной! - коротко бросил рыцарь в голубом плаще, уверенно направив коня вниз по склону.

Он не оглядывался на сержантов, поскольку заранее знал - они последуют за ним. Их жизни и судьбы давно связали нити, крепче стальных цепей. Иногда ему казалось, что они въедут вчетвером в Рай... Или Ад? Кто знает, куда утащит его бремя грехов?

- Приветствую вас, брат Жерар, во имя Господа! - воскликнул молодой рыцарь, осаживая забрызганного грязью коня с такой силой, что несчастное животное присело на задние ноги. - Клянусь Гробом Господним, как же я рад вас видеть!

Бывший прецептор разогнанного недавно Ордена Храма улыбнулся уголками губ:

- Приветствую вас, брат Франсуа, - его голос, едва слышимый за шумом ливня, прошелестел, словно шорох клинка, выдвигаемого из ножен. - Benedictus qui venitin nomine Domini. Hosanna in excelsis.

- In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen! - прибывший брат-рыцарь склонил голову.

Его спутники молча поклонились, оглаживая скакунов.

- Какие новости, брат Франсуа? - спросил де Виллье, приближаясь к юноше и протягивая ладонь, которую тот с чувством пожал. - Чем вы можете порадовать меня?

- Боюсь, ничем, брат Жерар, - потупил взор молодой храмовник. - Следы последнего обоза будто растворились в воздухе. Или смыты дождем... Их не видели ни на орлеанской дороге, ни на руанской. Вряд ли они отправились бы на север - во Фландрии неспокойно, но я на всякий случай расспрашивал и на амьенской дороге. Безрезультатно.

Прецептор нахмурился:

- Это очень плохо. Очень... Это все проклятый колдун - д"Орильяк!

Со злости рыцарь хлестнул коня по боку. Звук вышел громкий, подобно щелчку арбалетной тетивы. Вороной жеребец брата Франсуа скосил глаза, шарахнулся перебирая тонкими ногами. Молодой человек удержал его, подставив шпору, заставил вернуться на прежнее место.

- Обрывочные слухи мне удалось собрать лишь здесь, на восточной дороге. Но очень трудно разобраться - почудились ли черни рыцари в белых плащах с красным крестом или они видели их на самом деле. Слишком многие в последнее время...

- ... видят рыцарей Храма где нужно и где не нужно, - закончил за него де Виллье. - Я не виню тебя, брат Франсуа. Ты не достиг результата не потому, что проявил недостаточно рвения, а потому, что игроки, противостоящие нам, тебе не по зубам.

- Что же нам теперь делать, брат Жерар? - Франсуа поставил коня бок о бок с андалусийцем де Виллье. Накрыл ладонью кисть прецептора.

- Гуго де Шалон, - задумчиво произнес пожилой рыцарь, - исхитрился удрать из рук королевских палачей... Уж не знаю, в Ад или в Рай, раны Христовы! Domine Deus, spero pergratiam tuam remissionem omnium peccatorum... - Он перекрестился. - Этот отряд брат Гуго снаряжал в такой тайне, что я не уверен, открылся ли он самому Жаку де Моле? Золото, отправленное из Ла-Рошели в Новеград, будет благополучно перехвачено. Кем надо и когда надо. Караван, идущий в Памплону, затерялся где-то между Тулузой и Байоной. Боюсь, винить в этом нужно добрых гасконских дворян. Не могут они простить рыцарям Христовым Монсегюра, ох, не могут... Церковная утварь, направленная через Арль в королевство Обеих Сицилий, захвачена прихвостнями Климента. Судьба еще нескольких отрядов мне не ведома. Пока не ведома. Но этот...

- Так ли он нужен, брат Жерар? - попытался успокоить старшего товарища Франсуа.

- Очень нужен! - сжал кулаки магистр. - Вы еще молоды, брат Франсуа. Но с годами это пройдет. Не спешите стареть, брат Франсуа, не спешите... - Де Виллье вздохнул. - Мне удалось узнать, кто из братьев-рыцарей входит в этот отряд. Последний из отправленных де Шалоном. Прежде всего, это - Жиль д"О. Блестящий молодой рыцарь, единственным недостатком которого является излишняя гордыня. И дерзость... - Добавил он, поразмышляв мгновение. - Подумать только - отказал в дружбе прецептору Франции!

- Негодяй! - Франсуа сунул ладонь под плащ. Очевидно, в поисках рукояти меча. - Я вызову его на поединок!

Очи де Виллье грозно сверкнули:

- Да будет вам известно, брат Франсуа, что устав запрещает рыцарю-монаху участие в поединках!

- Я думал... - испуганно отшатнувшись, промямлил молодой рыцарь. - Я хотел сказать...

- Не нужно думать. В вашем возрасте это вредно, - отрезал де Виллье. Но тут же смягчился. - Поймите, брат Франсуа... Пусть властьимущие считают, что Ордена нет: вся верхушка схвачена, комтурства разгромлены. Пока мы есть, нельзя терять надежды. Орден Храма возродится, как чудесная птица феникс возрождается из пепла. Есть еще приорат Врана.

- Приорат Врана?

- Это в Далмации. Вы плохо знаете историю Ордена, брат Франсуа! Я был магистром этой провинции девять лет.

- Я слышал об этом, брат Жерар, - извиняющимся тоном произнес молодой рыцарь. - Но я...

- Пустое, - легко отмахнулся прецептор. - Разговор наш шел не об этом. Хотя и об этом тоже... Второй брат, сопровождающий груз, много лет провел на востоке. Но не в Палестине, а в землях поляков, руссов, мадьяр, литвинов... Даже Орду посещал. Но кочевники оказались глухи к учению Христа. Поэтому он сосредоточил усилия на князьях руссов - Данииле Московском, Андрее Городецком, Ярославе Тверском. Его имя - брат Рене де Сент-Клэр. Это человек опытный и осторожный. Думаю, не зря брат Гуго включил его в отряд. Третий - брат Эжен д"Орильяк. Я слышал о нем давно, но все не было случая познакомиться. Он изучал искусство черной волшбы в мусульманских землях...

- Как такое возможно, брат Жерар? - удивленно воскликнул молодой рыцарь. - Я всю жизнь верил, что рыцари Храма Соломона борются с чернокнижием и безбожием! Как же так? Неужели братья грешили постижением богомерзкого чародейства? Если это правда, мне незачем жить! - Франсуа картинно, напоказ всхлипнул. Струи воды, сбегающие по его щекам, были как нельзя вовремя, точь-в-точь походя на потоки слез. Рыцарь схватился за кинжал-мизерикорд, вытащил его до половины из ножен.

Настала очередь прецептора успокаивать своего юного друга. Движением быстрым, несмотря на прожитые годы, он перехватил запястье Франсуа, толкнул кинжал обратно. Рыцарь сопротивлялся. Тогда брат-прецептор легонько, кончиками пальцев хлестнул его по щеке.

- Возьмите себя в руки!

Пальцы молодого рыцаря разжались, плечи поникли. Он кивнул и понурился.

- Нельзя одолеть врага, не познав его оружие, его методы, его коварство! - назидательно произнес де Виллье. - Наши братья вынужденно обращались к чародейскому искусству. А если кто излишне увлекался, то его проступки обсуждались на капитуле. А потом новые, приобретенные братом, знания старались направить на службу делу Ордена. С одним из них вам еще предстоит познакомиться, брат Франсуа.

- С Эженом д"Орильяком? - голос юноши звучал слабо, будто у тяжело больного человека.

- Возможно, и с ним тоже, - загадочно ответил прецептор. - Когда мы нагоним обоз... Но даже тогда... прошу вас, брат Франсуа, не пытайтесь искать ссоры с братом Жилем. Это один из лучших мечников за всю историю Храма, несмотря на молодость. Так же опасен и четвертый брат - Антуан де Грие. Это старый рубака, провяленный еще ветрами Земли Обетованной. Осторожный, хитрый, но безрассудно отважный в случае опасности. Я подозреваю, что брат Гуго не случайно собрал этих людей вместе. Груз, который они сопровождают - не чета обычному золоту и серебру...

- А что же?

- Пока рано об этом говорить. Но, думаю, золото и серебро там тоже найдется. Иначе князья-схизматики не поймут замыслов магистров Храма.

Франсуа кивнул. С его длинных ресниц сорвались дождевые капли. Молодой рыцарь имел столь трогательный вид, что старик не удержался и потрепал его по щеке.

- Мужайтесь, брат! Нас ждут интереснейшие приключения, по сравнению с которым померкнут подвиги времен первых крестовых походов. А в случае успеха мы встанем во главе нового Ордена, который восстановит былое величие рыцарей Храма Соломона.

Де Виллье безумно захотелось поцеловать молодого друга. Сдержался он лишь благодаря присутствию внешне бесстрастных сержантов.

- Нужно быть безумцем, чтобы отправить столь ценный груз обозом через густонаселенные земли Священной Римской империи. Но Гуго де Шалон никогда не был безумцем. Это холодный расчет. Соглядатаи Филиппа не станут искать его в этом направлении. Король Франции может послать письмо императору Альберту с просьбой о содействии, но, скорее всего, не станет делать даже этого. Тогда... - Прецептор задумался. - Тогда путь их лежит через Швабию и Баварию, а дальше через чащобы Чешского королевства в Силезию. Поскольку южнее они рано или поздно упрутся в горы, непроходимые для колесных повозок. Нам надлежит перехватить их не далее Зальцбурга... И тогда мы направим своих коней на юг, в цитадель Клис, что в Далмации. А оттуда нам открыты все пути: в Венецию, в Эпир, Афинское герцогство... Вперед, братья мои!

Брат Жерар хлестнул андалусийского коня плетью и, не оглядываясь, поскакал в сторону Труа. Брат Франсуа и шестеро сержантов последовали за ним. Низкие тучи плакали холодными слезами над их головами.

желтень 6815 г. от С.М.

Московское княжество, Русь

Уже в первый день пути Никита пожалел, что не отправился пешком.

"Пожадничал! - корил он себя. - Витязем, былинным богатырем себя возомнил! Захотелось как Илья Муромец с Алешей Поповичем гарцевать на борзом коне? А нет, чтобы пешечком, как крестьянскому сыну подобает"...

Не то, чтобы ему доставляло неудобство путешествовать, сидя на конском хребте, но забота о животном легла неожиданной и неприятной обузой.

После отъезда Улан-мэргена парень выкопал яму найденным в хлеву заступом - земля не успела промерзнуть глубоко, а потому не пришлось много раз разводить костер. Снял Горазда со столба. Тело учителя закоченело настолько, что никакими усилиями не удалось сложить ему руки на груди. Никита завернул его в шкуру медведя, которую татары не забрали - видно, не захотели обременять себя грузом перед дальним походом. Прочитал отходную молитву, хоть и не чувствовал в себе святости. Но кто-то же должен был это сделать, если за ближайшим священником дней пять по чащобам и буеракам пробираться?

- Владыка Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, - бормотал он, отчаянно перевирая слова, но стараясь, чтобы шли они от сердца, - иже все человеки хотят спастись и в разум Истины прийти, молюсь я: душу раба Твоего Горазда от всяких уз разреши и от всяких клятв освободи... оставь прегрешения ему от юности, ведомые и неведомые, в деле и слове, и чисто исповеданные, или забвением, или стыдом утаенные... Человеколюбивый Господи, повели ей, да отпустится от уз плотских и греховных, и прими в мир душу раба Твоего Горазда, и покой ее в вечных обителях со святыми Твоими, благодатью Единородного Сына Твоего, Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, с Ним же благословен еси, с Пресвятым и Благим, Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Ветер выл в елях. Швырял пригоршни снежной пыли в лицо, забирался за пазуху ледяными пальцами. А Никита все бросал и бросал комья земли в могилу, пока не получился холмик, грязно-бурый и невзрачный. Парень скрутил обрывком веревки два ствола молодых березок, срубленных в роще неподалеку. Получился крест.

Вот и все.

Заслуживал ли Горазд таких похорон?

Скорее всего, да. Все же они лучше, чем ничего.

Убитых нукуров Никита не собирался удостаивать христианского погребения. Хотя и поговаривали люди, что многие в Орде принимают веру православную. Даже хан Сартак был не просто названным братом Александра Ярославича, но и единоверцем великого князя. Какую бы веру не исповедовали эти двое, своими поступками они не заслужили уважения и заупокойных молитв. Поэтому Никита перетащил их тела в опустевший хлев и сжег вместе с запасом сена. Может быть, это помогло душам нехристей скорее вознестись к Великому Небу и там встретить своих достойных предков? Вот пусть пращуры с них и спросят - так ли вели себя их детки, как они заповедали?

Потом парень выбрал одного из оставшихся коней. Мышастого жеребца с короткой шеей, тяжелой головой и крепкими копытами. Он стоял в еловой чаще привязанный за оброть вместе со вторым - буланым, обросшим к зиме, как медведь. Признаться по чести, выбор пал на мышастого только потому, что он не попытался тяпнуть Никиту длинными желтыми зубами при первом знакомстве.

В переметной суме нашлись путы - коня можно было смело стреноживать на ночь. Уздечка висела рядом на ветке.

Никита подумал, что верхом быстрее сможет добраться до Москвы.

А куда он мог еще направиться?

Не к Михаилу же Тверскому?

Иван Данилович показался парню добрым и рассудительным. Мудрым, несмотря на молодость. У кого же искать справедливости, как не у него?

Лапти мало подходили для верховой езды, потому с одного из степняков Никита без зазрения совести стянул сапоги. Подумаешь, что с покойника. Это - воинская добыча, которую он получил по праву победителя. Сапоги оказались великоваты, но на онучи налезли хорошо.

Такой же добычей парень счел прямой меч, напомнивший ему цзянь Горазда. На первое время сойдет. Надо бы только поупражняться, если найдется свободное время. Его он приторочил в ножнах к седлу, а течи засунул за пояс, который затянул поверх куяка. Того, что без прорехи на груди.

Весь свой нехитрый скарб Никита переложил в седельную суму татарина, выбросив оттуда какие-то тряпки, деревянную чашку с обкусанными краями, несколько беличьих и куньих шкурок, вонючий овечий сыр. Четыре полоски сушеного мяса - скорее всего, конины - подумал, и оставил. Ну, и ладно, что непривычная еда... Голод - не тетка, когда прижмет, и голенища сапог жевать станешь, а запасы, которыми, прощаясь в Кремле, щедро наделил его Любомир Жданович, подходили к концу.

Нашлось применение и для старого лаптя, растоптанного и грязного.

В каждом человеческом жилье обитают хранители - домовые. Редко кто видал их, зато все знают, что обижать домового нельзя. Не оставишь плошку молока и корочку хлеба на ночь, не поклонишься честь по чести, входя в дом после дальней дороги или в гости к соседу, будешь шуметь, горланить, творить непотребство всяческое, домовой загрустит, зачахнет, а потом или уйдет, покинув неразумных хозяев, или вовсе изойдет от тоски да помрет. Для дома это начало конца: отсыреют и загниют опорные бревна сруба; прохудится крыша, да так и будет подтекать, как ее не чини, как ни старайся; развалится каменка, дым перестанет выходить, как положено, в курное окно, а навалится ночью на жильца и удушит его насмерть. Это уж не беря в расчет такие мелочи, как постоянно скисающее молоко, черствеющий хлеб, пригорающую кашу, мышей, которые плюют с высокой колокольни на всех котов и что хотят, то творят, мокриц, слизней и прочую гадость. Когда молодоженам рубят новую избу, молодой домовой приходит обживать ее. Откуда? Никто не знает. А может, они тоже плодятся и по достижении зрелости вынуждены удаляться от родительского крова? Если хозяев дома постигнет несчастье, и он останется стоять заброшенным - а в смутную годину монгольского нашествия такое случалось чаще, чем надо бы, гораздо чаще - домовой будет продолжать хранить пустое жилище, только одичает, озлобится, станет выть, пугать прохожих или людей, волей случая заночевавших в обезлюдевшем доме, но и сам при этом измучается.

Еще часто бывает, что не один лишь домовой живет при людях. В овине овинник поселяется, во дворе дворовой иногда обитает, а если банька неподалеку от дома срублена, там запросто банник свои порядки устанавливать начнет. На подворье Горазда и Никиты обитал один лишь старенький домовой. Больше никого. Парень его никогда не видел, но много слышал о нем от учителя. Ну и, понятное, дело время от времени краем уха улавливал ночью в углах шорохи, сдержанную возню, вздохи и охи. Зато мыши под присмотром домового не наглели, муравьи из лесу в дом не забирались, слизней и вовсе не водилось, будто и не было их никогда. Горазд посмеивался, утверждая, что не раз и не два видел духа их жилища, даже беседовал с ним о всяких житейских мелочах, выслушивал советы. Довольно полезные, как оказалось впоследствии.

Бросать домового в лесу на верную смерть не хотелось. Если сам не умрет от печали и одиночества, то лешие с кикиморами помогут - они человечьих помощников недолюбливают, это всем известно. Вроде бы и одного корня нелюдь, а норов разный. Одни обстоятельные и домовитые, а другие разбойные и жестокие, проказами своими не одну душу христианскую на тот свет спровадили.

Что б перенести домового в новый дом, можно на лопату, которой хлеб в печь сажают, его заманить. Так старые люди говорят. А можно и уговорить в лапоть забраться. Домовой-то он маленький - в лапте ему, что купцу в санях.

Лопаты у Горазда в хозяйстве не было - лепешки он на камнях пек, как выучился, скитаясь по чужедальним краям, а вот про лапоть Никита очень вовремя вспомнил. Сунул его за дверь вместе с круто посоленной корочкой хлеба. Попросил:

- Не взыщи, дедушко домовой, осиротели мы с тобой. Забирайся, поедем лучшей доли искать...

И поклонился.

После парень притворил дверь и своими делами занялся: как раз в доспехи убитого татарина обряжался. Когда примерял войлочную шапку (примерял, примерял, да и выбросил - слишком уж она чужим, вонючим по-козлиному, потом воняла), в землянке что-то стукнуло, зашуршало... Никита распахнул двери - хлеба соленого нет. Понял он, что домовой принял его приглашение.

"Эх, дедушко, дедушко, тебя-то я худо-бедно пристрою к кому-нибудь... да хоть к тому же Прохору-кожемяке, а вот куда я денусь теперь один одинешенек на свете белом"?

Парень бережно поднял лапоть, понес к коню. Хотел было в ту же седельную сумку запихнуть, да пожалел домового - замерзнет ведь. Сунул за пазуху.

Овин догорал, смердя черным дымом. На могильный холм с кривовато воткнутым крестом падали редкие снежинки. На столб для отработки равновесия глядеть не хотелось - в особенности на бурые пятна, виднеющиеся на его поверхности.

"Вот и все. Будто и не было этих пяти лет"...

Никита решительно схватил коня за гриву и запрыгнул в седло.

Большого опыта в обращении с лошадьми у него не было. Так, ездил несколько раз охлюпкой, на водопой.

Казалось бы - чего сложного? На спину коню вскочил, поводья в руки, пятками стукнул и - вперед! Ан нет... Мышастый постоянно лез в самую чащу, поворачивал вовсе не в ту сторону, в которую хотел Никита. Останавливался, руководствуясь лишь собственными желаниями. Да и шагать начинал, можно сказать, когда сам надумал. Он мотал головой так сильно, что горе-всадник пару раз едва не получил в лоб. Игриво взбрыкивал, словно проверяя седока "на вшивость". Слава Богу, держался парень крепко, и конь вскоре оставил попытки освободиться.

И все равно, первый день до вечера езда превратилась для Никиты в сплошное мучение. Хорошо, хоть никто не видел, а то засмеяли бы. В особенности княжеские дружинники или татары, привыкшие к седлу с самого детства.

Медленно, очень медленно парень понял, что удерживать повод нужно не слишком сильно, но не отпуская его, чтоб свободно болтался. Что когда хочешь повернуть коня нужно один повод натягивать, а второй придерживать, иначе удила изо рта выскочат и придется их обратно запихивать. Что нельзя крепко прижимать конские бока голенью, потому что он тогда начинает прибавлять ходу и может поскакать, и многие другие мелочи, которые и в голову не могут прийти человеку, привыкшему в путешествиях больше полагаться на свои ноги.

Перед сумерками Никита спешился, стреножил коня - мышастый тут же принялся разгребать копытами снег, выискивая съестное, - а сам развел костерок, наспех пожевал сухую корку, "запив" ее пригоршней снега. После усталость взяла свое и парень заснул.

Спал он плохо. То просыпался от фырканья пасущегося коня, то чудился отдаленный волчий вой, то казалось, будто кто-то смотрит на него. Только накрыв ладонью лапоть, лежащий тут же, под дерюгой, которой Никита укрывался, парень забылся в более-менее крепком сне. Да и то вскочил задолго до рассвета.

За ночь ветер стих и лес стоял, будто выточенный мастером-умельцем из дорогого заморского камня. Голые березовые ветки и еловый лапник покрылись тонкой опушкой инея. Даже конь побелел, став из мышастого сивым.

Согрев кипятка в горшочке, Никита перекусил, больше переживая не за себя, а за коня. Но степной жеребец видимо накопытил себе достаточно побитой морозом травы и выглядел довольным и отдохнувшим. Даже с благодарностью принял с ладони парня корку хлеба с солью.

Второй день прошел скучно и почти незаметно.

Большую его часть парень приноравливался к скакуну, постепенно находя с ним общий язык. На ночевку остановился еще раньше - выделил время вспомнить, как учил его Горазд драться прямым мечом. Напрыгавшись так, что пар от спины валил, Никита заснул быстрее и крепче, чем прошлый раз. А чтобы костер не потух раньше времени, положил с двух сторон от него две валежины.

Ночью Никите снился маленький старичок с круглыми, как у филина глазами и пушистой белой бородой, который ходил вокруг него и тлеющих углей костра, качал головой, охал и вздыхал, опасливо прикасаясь коротким пальцем к холодно отсвечивающему лезвия теча. Потом деловито передвинул бревнышко чуть дальше, чтобы жар от углей лизал непрогоревший бок, подоткнул дерюгу под Никитой, а сам уселся в изголовье и долго перебирал волосы человека, приговаривая голосом Горазда: "Стерегись, Никитша, по сторонам поглядывай... Горе у тебя позади, испытания впереди - нужно крепким быть, как камень-кремень, хитрым быть, как рыжий лис, осмотрительным быть, как олень на водопое... А не то сожрут, не подавятся, косточки выплюнут... Часто назад оглядывайся, внимательно вперед всматривайся. Друзей привечай, а врагов на заметку бери".

"Эх, дедушко, - хотел ответить парень, - как же мне их различать? Знал бы, где упадешь, соломки подстелил бы... А так! Что толку угадывать - кто друг, кто враг"? Но не смог пошевелить губами, а домовой бормотал, бормотал... И вслед за звуками его голоса, таявшими среди безмолвия заснеженного леса, отступала усталость, уходило горе и разочарование.

Проснувшись, Никита бережнее, чем давеча, поднял лапоть и, поклонившись домовому, спрятал его за пазухой.

Шел третий день пути, а значит, он уже вступал в пределы Московского княжества.

Еще одна ночевка... ну, самое большее, две... и он увидит рубленый Кремль на Боровицком холме, а там и поговорит с Иваном Даниловичем или Олексой Ратшичем. Они люди умные, мыслят державно, что-нибудь толковое да присоветуют.

Тучи окончательно развеялись. Над ельником сверкало ослепительно синее небо. Такое яркое, что глазам больно смотреть. Снег искрился и сверкал на солнце.

Ближе к полудню Никита выбрался на дорогу. Не слишком-то наезженную, но все-таки не по буеракам пробираться. Даже татарский конь повеселел, легонько заржал, взмахнул хвостом, с шелестом сбивая снежную пыль с еловых лап.

Парень угрелся на солнышке и едва не мурлыкал, а потому появление троих бородатых, одетых в рваные шубы мехом наружу мужиков прозевал. Да и уследить за ними было непросто - вышагнули из синей тени между деревьями бесшумно, даже веточки не потревожили, выстроились поперек неширокой дороги и замерли.

Никита натянул поводья, останавливая мышастого.

Мужики просто стояли, выставив разлохмаченные бороды и выдыхали густые клубы пара. Чего стоят? Охота им мерзнуть?

- Поздорову, добрые люди! - вежливо поприветствовал их Никита, не слезая с седла. Мало ли что у них на уме? Он, конечно, не боялся трех невооруженных селян, но береженого и Бог бережет, как говорится.

- И тебе, значится, не хворать, молодой боярин, - прогудел, словно из бочки, крайний слева мужик. Его рыжая борода горела на солнце красной медью.

- Откуда и куда путь держишь? - окидывая парня липким, как дорожная грязь, взглядом, прищурился средний - наполовину седой, в облезлой бараньей шапке.

- В Москву направляюсь. Дело есть к Ивану Даниловичу, князю вашему.

- Вона как! - протянул рыжий. - Княжья служба - дело прибыльное...

- Я не на службе, - пожал плечами Никита. - Просто поговорить надобно.

Чернявый мужик, стоящий у правой обочины, шмыгнул носом и утер усы рукавом.

- Не на службе, значит... - задумчиво произнес седой.

- Нет! Не на службе.

- А мы, значится, погорельцы, - встрял рыжий. - татарва проклятая село наше пожгла, нас по миру пустила. Ходим, теперича, побираемся. Подай, молодой боярин, сколько не жалко, Бог тебя спасет...

- Вы уж простите меня, люди добрые, да нет у меня ничего, - развел руками парень, уже жалея о тех выброшенных двух кунах, что он нашел в сумке татарина.

- С князьями беседовать ездишь, а милостыни не подашь? - обиженно протянул седой.

Чернявый сморкнулся в два пальца на снег.

- Ну, так уж вышло... Вы зла не держите, я как на духу. Было бы, разве пожалел бы?

- Да кто ж спорит... - отвечал рыжий. - Справный молодец, да при коне, да при мече... Такой бедняка-погорельца никогда не обидит.

- Хоть краюхой хлеба помоги, - прибавил седой.

Никита вздохнул, но вспомнил, что жадность греховна, а делиться с ближним - одна из первейших заповедей Иисуса Христа. Запустил руку в сумку, выуживая остатки каравая - кусок шириной в ладонь.

- Чем богат...

Он успел заметить взмах жердины, тень от которой косо перечеркнула снег, даже пригнулся, но удара не избежал, а лишь смягчил. Шершавая деревяшка скользнула по затылку, рванула острым сучком ухо, бросил парня с коня.

- Вяжи его, Прошка! - заревел, судя по трубному голосу, рыжий.

Жеребец тонко заржал, поднялся на дыбы, выбросил острое копыто в сторону набегающего седого.

- Тю на тебя! - выплюнул мужик, взмахивая полами шубы.

Мышастый шарахнулся и кинулся наутек.

Никита перекатился через плечо, под ноги чернявому, и выхватил из-за пояса течи.

- В ухо его!

- Вали басурмана!

Чернявый отшатнулся, неловко пытаясь выбить оружие ногой.

Тень летящей жерди вновь скользнула по лицу, предупреждая об опасности.

Ученик Горазда с корточек, не вставая, прыгнул в сторону, и тут на него свалилось что-то легкое, холодное, прозрачное, как утренняя дымка над рекой.

Сеть!

Никита попытался коротким кистевым взмахом теча разрезать ячеи, но рога рукоятки запутались почти сразу.

- Ага! Попала птичка! - радостно трубил рыжий.

- Будет знать, морда басурманская! - вторил ему седой.

А чернявый молча пнул отчаянно пытающегося вырваться парня в бок. Никита боролся с сетью изо всех сил, но прочный перестав побеждал, несмотря на все его усилия.

- Вяжи! - к привычным уже голосам добавился еще один - тонкий и визгливый.

На плечи Никиты упала веревка.

Но тут сопение и хриплое дыханье разбойников перекрыл пронзительный, воющий, вонзающийся под череп, как каленый гвоздь, свист.

Глава девятая.

желтень 6815 г. от С.М.

Московское княжество, Русь

Так могла бы звенеть тьма комаров, если бы каждый из них вырос с ворону.

Так мог бы свистеть Соловей-разбойник, по преданиям сидевший на муромской дороге, пока не повстречался с богатырем Ильей.

Мужики, споро обматывающие Никиту сетью, охнули, ахнули, застыли.

Звук усилился настолько, что захотелось зажать уши ладонями, а потом пошел на спад.

И следом жутко заорал рыжебородый.

- Мать твою! - всхлипнул седой, падая на Никиту сверху.

На лицо парня потекла липкая и теплая влага. Кровь.

- Утекай, православные! - выкрикнул визгливый голос. И захрипел, захлебываясь и булькая.

Извернувшись, Никита увидел сквозь ячеи сети, как чернявый с беззвучно распахнутым ртом рухнул на колени, держась двумя руками за живот. Между его пальцев торчала толстая стрела с пестрым оперением.

Миг, другой и на дороге послышался топот копыт.

Звонкий голос прокричал:

- Уррах! Уррах!

Тень всадника проплыла над головой Никиты.

Высверк стали!

Раненый в живот мужик завалился на бок.

Рыжий конь круто развернулся, поднялся на дыбы.

Улан-мэрген крутанул саблю над головой.

- Собакам собачья смерть!

Бросив поводья, татарчонок легко оттолкнулся от луки и спрыгнул на землю.

Вразвалочку подошел к Никите, держа клинок в опущенной руке.

- Менду, баатур! Вот и свиделись.

Парень не спускал с него глаз, стараясь уловить каждое движение, а в это время все старался освободить запутавшиеся насмерть течи.

Улан-мэрген улыбнулся, сверкнув белыми зубами, взмахнул саблей.

Холодный ветерок скользнул у щеки Никиты. Враз ослабевшая сеть опала, как листва после первого морозца.

- Что ж ты так неосторожен, баатур? - сын нойона покачал головой, поцокал языком. - Ай-яй-яй... Ты как байгуш днем - смотришь, а не видишь.

- Ты откуда взялся? - с трудом выговорил парень.

- Так ты в беде был, - пожал плечами Улан.

- А тебе что за дело до моих бед?

- Ты мне жизнь сохранил. Никто не скажет, что я не отдаю долги.

- Ну, что, отдал? - Никита поднялся. Дрыгнул ногой, сбрасывая остатки сети, цепляющиеся за одежду.

- Может, и отдал.

- Тогда спасибо тебе и проваливай подобру поздорову.

- Обидные слова говоришь.

- Какие есть... - буркнул парень, но тут же устыдился. Ведь, и правда, татарин помог ему. Мог спокойно наблюдать из лесу, как разбойники вяжут его и уводят, куда им заблагорассудится. Но ведь вмешался, не бросил в беде.

- Спасибо тебе, Улан-мэрген, - повторил Никита, стараясь вложить в слова как можно больше признательности.

Стараясь не глядеть татарину в глаза, обошел мертвые тела. Перевернул носком сапога чернобородого. Изо рта убитого мужика стекала на бороду алая кровь. Остекленевшие глаза смотрели в небо.

Кто такие? Случайно ли встретились ему на пути?

- Эх, надо было хоть одного живьем брать!

- Торопился я, однако, - виновато вздохнул степняк. - Когда последнюю стрелу пускал, подумал - надо бы в плечо или ногу. Только стрелу, с тетивы слетевшую, назад не воротишь.

- Что да, то да... Умеешь ты стрелять!

- Я - Улан-мэрген, сын Ялвач-нойона, - ответил он невозмутимо, будто этим было все сказано. - Любой нукур умеет послать в лет четвертую стрелу, когда первая втыкается в цель. А меня зовут мэргеном.

"Теперь я понимаю, почему Орда покорила полмира: и великие царства земли Чинь, и богатые города за Абескунским морем, и землю Мавераннагр, и Кипчакские степи, и русские княжества, и Венгерское королевство, и Польшу... - вздохнул про себя Никита. - Когда налетает толпа злых, отчаянных бойцов на быстрых, вертких лошадках, пускает тучу стрел, а потом улепетывает, не давая вражеским всадникам приблизиться на расстояние удара, не говоря уже о пехоте, воевать с ними невозможно".

Но вслух не сказал ничего. После допущенной оплошности ему было стыдно. Попался, как желторотый птенец. Или верно говорит Улан - как ослепший днем филин. На лету и лбом о дуб... Как в той сказке говорится? "Угу! Угу! Ого"... Что ему стоило раскидать троих-четверых мужиков даже без оружия? Горазд и не такому учил. Так нет же - расслабился, размяк. Добрым молодцем его назвали, едва в ножки не поклонились. А лесть сердце разъедает хуже, чем ржа железо. Вообразил себя ближним боярином княжеским. Ну, и получил за самонадеянность!

Чтобы скрыть стыд, он принялся ожесточенно стряхивать снег с одежды. Старательно, будто считал это самым важным делом. Краем глаза он увидел, что Улан-мэрген тихим свистом подозвал своего коня.

"Вот бы мне так научиться"!

Мышастый стоял неподалеку и, прижав уши, и бил копытом в мерзлую землю.

Татарин ласково заговорил с ним, шагнул вперед, протягивая раскрытую ладонь. Конь доверчиво ткнулся мягкими губами, надеясь найти кусок хлеба или сладость, а человек ловко подхватил болтающийся на мохнатой шее повод.

- Держи своего коня!

- Ты мне, что ли?

- А то кому?

- Ну, спасибо... - слегка оробев, поблагодарил Никита.

- Не за что. Садись в седло. Поехали!

- Э, погоди! - парень взялся уже за луку, но помедлил, с трудом соображая, что же сказал ему степняк. - Что значит - поехали?

- То и значит. Проведу тебя. А то ты баатур знатный, но доверчивый. Тебе помощник нужен. Спутник, чтобы глазами и ушами твоими был. Один пропадешь. Совсем пропадешь! - Улан прищелкнул языком.

- Еще чего выдумал! - Никита оттолкнулся и легко взлетел в седло. Чего-чего, а прыгать он умел. - Поедем. Только каждый сам по себе. Ты в свою сторону. А я в свою.

Улан-мэрген молча схватился за конскую гриву, забросил свое сухощавое тело на спину рыжего. Тщательно расправил повод, пристроил саблю, чтобы не хлопала коню по боку на ходу. Сказал, глядя в мимо Никиты.

- А мне в ту же сторону, что и тебе. Я так решил.

- Ишь ты! Решил он! - возмутился парень. - Я тебя тогда погнал. Гоню и сейчас. Убирайся! Прочь!

Смуглое лицо татарина скривилось от обиды:

- Зачем так говоришь? Я тебе не пес!

- А если не пес...

- Конечно, не пес! Человек я!

- Если человек, то слова человеческие понимать должен. Сказал, мой путь - это только мой путь. И ничей больше.

- Я тебе дорогу не перебегаю! Иди своим путем. Позволь только рядом быть. Разве можно тебя одного отпускать?

- А тебе-то что за дело?

- Ты мне жизнь сохранил! - упрямо сжал зубы степняк. - Я тебе должен.

- Уже отдал! Довольно! - Никита ткнул пальцем в убитых мужиков. - Я тебе спасибо сказал?

- Сказал.

- Вот и все. Возвращайся к Ялвач-нойону.

- Не хочу.

- Почему?

- Не хочу и все тут!

- Слушай... Как тебя? Улан-мэрген?

- Да!

- Почему ты такой упрямый, Улан-мэрген?

- Таким уродился. Ведь и ты тоже не покладистый... Как зовут-то тебя, баатур?

- Никитой кличут. А звать меня не надо. Я сам приду, когда надо будет.

- Да ты уж придешь! - оскалил зубы татарин. - Далеко ушел без меня?

- Слушай, Улан-мэрген, - едва не взмолился парень. - Ступай отсюда прочь... Не нужен ты мне. Не люблю я татар. Сильно не люблю. Уйди, не вводи в грех, я ведь и ударить могу!

- Бей! - словно по волшебству в правой руке степняка появилась плеть. Улан-мэрген толкнул пятками коня, приблизившись к мышастому, протянул ее рукоятью вперед Никите. - Бей, давай! Только не гони! Пса верного ругают, если под ногами крутится, могут и в бок ногой поддать, но не прогоняют. Пса в степь прогонишь и враг к тебе незамеченным подкрадется - юрту обворует, стада уведет, жену украдет, самого ночью сонного зарежет. С тобой ехать хочу, баатур! Верным псом буду. Сон твой охранять буду. Впереди скакать буду, следить, чтобы опасности никакой не было! Бей, только не гони!

Глаза Улана вновь налились слезами обиды.

- Сказал же тебе - не люблю татар... - повторил Никита, но уже не так настойчиво. Под напором мальчишки его уверенность пропадала. Может, и в самом деле вместе поехать? Хоть будет с кем поговорить... Хотя о чем говорить с мордой басурманской, лбом некрещеным?

- Не надо меня любить! Я тебе что, невеста, жена? - задорно выкрикнул Улан-мэрген. А потом добавил жалостливо. - Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь.

"Прямо как серый волк из сказки", - подумал Никита и махнул рукой:

- А! Езжай! Только заранее предупреждаю: в душу не лезь! Едем рядом, но каждый сам по себе. Согласен?

- Согласен! - обрадовано воскликнул степняк. - Спасибо тебе, Никита-баатур! Я вперед поскакал. Дорогу смотреть!

Он сорвался с места в галоп. Только искристая снежная пыль заклубилась под копытами легконогого коня.

Никита вздохнул и рысцой потрусил следом, прикидывая - не придется ли вскоре пожалеть об опрометчивом решении. Говорят, незваный гость хуже татарина. А непрошеный спутник? Не узнаешь, пока не проверишь.

желтень 6815 г. от С.М.

Москва, Русь

Вот так и вышло, что дальше они поехали вдвоем. Улан-мэрген, младший сын татарского нойона, и Никита, осиротевший вторично со смертью учителя.

И как объяснишь мальчишке, вбившем себе в голову невесть что, как расскажешь доходчиво, что от одного вида раскосых глаз и скуластого лица его спутника с души воротит?

А виной всему сборщики дани, налетевшие на выселки, где стояли три избы - семьи братьев Демида, Ивана и Никодима. В те годы не только тверские земли, но и московские, суздальские, рязанские и владимирские... да что там!.. вся Русь стонала обираемая жадными кочевниками. Это сейчас они немножко поутихли - сказались постоянные споры и тяжбы, которые вели князья, отставая право самими собирать дань, а после передавать ее баскакам. А тогда князья меж собой грызлись хуже голодных псов. Как раз умер Иван Дмитриевич, князь Переяславль-Залесский, а его дядья да братья судили-рядили, кому княжество к своим рукам прибрать. Когда Данила Александрович сына своего Ивана на княжение туда усадил, многие обиделись, зло затаили. А в особенности Андрей Александрович, князь Городецкий. Да не тогда ли Михаил Тверской начал против Московских князей козни строить?

Три подворья запрятались в глухой чащобе - не всякий найдет, если дороги заранее не знает. Пахали вырубку, пасли две коровы и два десятка овец. Бортничали помаленьку. Само собой грибы-ягоды собирали, а иногда и порыбачить выбирались на Сестру. От любых проезжих путей, где ходят торговые обозы, где людно и легко нарваться на враждебно настроенного незнакомца, выселки лежали далеко. Как наткнулись на них татары, Никита долго не мог понять. Сперва думал, ордынцы сами заблудились. Но Горазд объяснил - степняки, чтобы найти скрывающихся от дани русских людей прибегают к такой хитрости: забираются в глушь лесную и ждут - на потянет ли откуда-нибудь дымом очага, на залают ли собаки в отдалении, не замычат ли коровы, не заржут ли кони, почуяв издали запах сородичей.

В ту весну гнедая Зорька ожеребилась, приведя чудного карего жеребенка. Детвора в нем души не чаяла, а в особенности меньшой братишка Никиты - Онфим.

Из-за стригунка-то беда и вышла.

Татары, как из лесу выскочили, сперва не слишком озоровали. Один на ломанном русском закричал, чтобы несли мед, мягкую рухлядь, рожь. Остальные лопотали по-своему. Только глазами по сторонам зыркали.

Да пускай бы себе и зыркали. Глазом плеши не проешь, за пазуху не заберешься. Русские мужики ко всяким находникам привычные. Кто б не приехал - свои, чужие ли - все равно отбирать добро начнут. Правда, кто-то дань выколачивает без излишней напористости, с понятием - людям ведь тоже кормиться зиму до весны надо, а отберешь последнее, помрут с голодухи, с кого тогда дань требовать? А кому-то плевать - тащи все до последнего ухналя! Да и отбирать особо нечего было - трое братьев, хоть и не нищенствовали, но жили без показного достатка.

Тетка Матрена успела дочек - четырнадцати и двенадцати годков - в сено спрятать.

Дядька Никодим, как старший из братьев, вперед вышел, поклонился татарам.

Так, мол, и так, люди служивые, оброк уплатить готовы, чем можем, только что с нас взять? Голы да босы, урожай этим летом так себе уродился, борти медведи разорили, овцы плохо ягнились, хотя для дорогих гостей (чтоб вам пусто было!) барашка зарезать можем. Уж, не побрезгуйте...

Вот тут-то старший нукур жеребенка и разглядел. Ткнул плетью - режь, давай, говорит!

Переглянулись мужики - много надежд они возлагали на коня. Помощник в хозяйстве подрастает, кобыла-то старовата уже... Но, скорее всего, отдали бы жеребчика на съедение. Чего уж там... Здоровая мужицкая сметка подсказывает: кони приходят и уходят, а жить всегда хочется.

Только Онфим все испортил. Когда мальчонка услыхал, что его любимого Буяна (уже и имя для коня подобрал!) хотят съесть смуглолицые, косоглазые пришельцы, он кинулся в бой, грудью встав на защиту жеребенка. Закричал, сжимая кулаки, схватился за вилы.

Старший нукур окрысился. Не понравилось ему, что какой-то малолеток против него голос поднял, ударил... Даже не саблей ударил, а кулаком. Только Онфим упал, ногой дрыгнул и замер. Вот тут-то мужики не стерпели. Против грабителей они еще не поперли бы, а вот убийцу сына родного не всякий отец простит.

Дядька Иван вилы, из пальцев онфимовых выскользнувшие, подхватил и в бок татарина воткнул. Чуть пониже ребер. Отец Никиты, Демид, тоже не зазевался, сзади по колпаку, обшитому железными бляхами, татарина приложил жердью. Остальные обитатели выселок кинулись мужикам на подмогу, но... Если бы разбойников чужеземных двое-трое было, их можно было бы ошеломить, застать врасплох, стянуть с коней и порешить. Никто бы в Орде и не догадался бы, куда нукуры, отправленные за добычей, подевались? Но с десятком опытных бойцов троим мужикам, даже с помощью жен и четверых подростков от двенадцати до шестнадцати лет, не совладать.

Замелькали сабли и мечи.

Натянули степняки тугие луки.

Упал Демид, обрызгав кровью высокую траву под тыном.

Тоненько закричал старший братка Федул, пуская кровавые пузыри.

Тетка Марфа поползла, оставляя темную дорожку в пыли.

Дядька Никодим отмахивался слегой, умудрившись сшибить на землю еще одного кочевника. А потом его свалили с ног, толкнув конем, и долго рубили, превратив в кусок окровавленного мяса.

Седой монгол играючи перестрелял из лука детишек помладше, кинувшихся в поисках спасения к лесу. Видно, разозлились сильно - ясак брать не захотели. В отместку за смерть товарища решили всех перебить, до единого человека.

Да и добыча, похоже, перестала их интересовать: другой степняк, хохоча, ворвался в избу и, выбежав с горшком углей, швырнул его в сенник. Едва не до небес взметнулось жаркое пламя. В его реве потонул крик сгорающих заживо девчонок...

Никите в самом начале драки не досталось ни вил, ни топора, ни даже кола из забора не успел он вытащить. Сперва испугался и, затаив дыхание, прижался спиной к поленнице. Страх сковал ноги и руки, перехватил горло стальными пальцами. Не убежишь, не закричишь, оставалось только стоять и глядеть, как гибнут один за другим родные и близкие люди.

Он сумел пересилить себя лишь когда двое монголов прижали к плетню дядьку Ивана, отбивающегося вилами. Выпрыгнул перед оскаленной мордой коня, замахал руками, заорал, как резаный. Буланый, гривастый жеребец поднялся на дыбы, и сабля нукура свистнула в полупяди от головы Ивана, который не растерялся и пропорол вилами конское брюхо. Зато, когда налетели еще двое степняков, Никите пришлось метаться зайцем, уворачиваясь от мечей. Что там с дядькой, он не успел разглядеть, но по радостным крикам нападавших понял, что с вилами против меча долго не выстоишь.

Очень скоро мальчик почувствовал, что запыхался, сердце колотилось уже где-то под горлом. Еще чуть-чуть, он замешкается и все...

Вот тогда-то и услышал он негромкий уверенный голос, обратившийся к татарам на их языке. Коротко и немногословно. Только нукуры словно озверели - видно, хорошо их Горазд приложил.

Ну да, сперва языком приложил, а после и руками-ногами.

Первого, кинувшегося на него, татарина старик - высокий, худой, белобородый, помеченный страшным шрамом поперек лица - вышиб из седла тычком посоха в лицо. Только пятки мелькнули!

Уложил второго, уже готового опустить саблю на голову Никиты. Да как уложил! Швырнул тяжелую палку, словно сулицу, и попал точно в затылок.

А после налетел на оставшихся монголов, как коршун на цыплят.

Костлявый - в чем только душа держится? - бородатый дед в распоясанной короткой рубахе и узких портках проходил сквозь обступивших его степняков, как вода сквозь решето. Матерые волки степей не успевали дотянуться до него ни сталью, ни голой рукой. Будто плыли в воде, сковывающей движения. Они горланили, зло и отчаянно, толкались, мешали друг другу. Но не поспевали никак... Зато он умудрялся подныривать под мечи и сабли, проскальзывать под наносящими удар руками, заходить сзади и бить.

И как он бил!

Вспоминая эту короткую и яростную схватку Горазда с монголами, Никита и сейчас на мог не признать - не освоил он и десятой доли от умений учителя. Бой, который вел настоящий мастер, так же отличался от его размахивания кулаками, как отличается вожак волчьей стаи от толстого брехливого цепного кобеля. Ни одного лишнего движения, никакой показной красивости. Каждый шаг, каждый поворот, каждый тычок пальцами скуп, выверен до мелочей и предельно точен. Горазд расправлялся с нукурами, словно бы походя, они падали на траву безжизненными снопами.

Последнего, широкоплечего и мордатого, старик убил ударом пятки в подбородок, перед этим поймав сабельный клинок голыми ладонями. Поймал, придавил... И лопнула сталь, оставляя в пальцах татарина короткий обрубок-"кочерыжку" доброго оружия.

Чтобы расправиться со всеми нападавшими старику понадобилось столько времени, сколько нужно, чтобы прочитать "Отче наш"...

"Полно, да человек ли это? - подумалось тогда Никите. - Может, это кто-то из небесного воинства явился покарать басурман? Хотя... Архангел Михаил расправился бы огненным мечом. Гавриил"...

- Долго ты будешь, отрок, смотреть на меня с открытым ртом, как кукушонок на зяблика? - спросил худой старик, нависая над мальчишкой. - Пойдем лучше поглядим - выжил ли кто из твоих?

Никита кивнул, заворожено наблюдая за спасителем.

Живых не осталось никого, кроме домашней скотины да монгольских коней, которые, лишившись в одночасье хозяев, разбрелись кто куда.

Бродя вслед за стариком среди окровавленных тел родичей, мальчишка никак не мог уяснить, что это навсегда. Не сон, не игра. Казалось, что вот сейчас они встанут, улыбнутся. Дядька Иван взъерошит ему волосы, а мать заругается, что вызеленил рубаху на локтях.

Только когда Горазд вздохнул и спросил: "Заступ есть? Похоронить бы надо"... Никита понял, что все это всерьез. Заплакал, наверное, последний раз в жизни и, размазав слезы ладонью, принес две лопаты.

Дым от прогоревшего дотла сенника ел глаза, а они копали и копали.

- Дедка, а ты меня драться научишь? - набрался смелости мальчик, когда все было кончено, и в могильный холм воткнулся наспех сбитый крест. - Ну, как ты...

- Само собой, - кивнул старик. - Дедкой меня не зови больше. Называй меня учителем.

- Хорошо, учитель. А когда я смогу убивать татар, как ты?

И тут же Никита получил легкий, но обидный подзатыльник.

- Я соглашаюсь учить тебя не для того, чтобы воспитать убийцу.

- А как же... - мальчик кивнул на тела монголов, которые они сложили в кучу около пепелища.

- Когда ты постигнешь не внешнюю сторону, а внутреннюю сущность борьбы, которую изобрели монахи земли Чинь, - вздохнул Горазд, - то будешь видеть разницу... Впрочем, все у тебя еще впереди. Учти, отрок, легко не будет.

- Я согласен, - упрямо сжал зубы Никита, а про себя подумал: "Научи вначале, а там поглядим"...

С тех пор прошло пять лет.

Горазд перестал называть ученика отроком. Начал кликать вьюношем.

Никита старательно постигал не только приемы, движения, удары, ухватки обращения с оружием, но и мудрость чиньских монахов. Слушал рассуждения и поучения старика с раскрытым ртом. Потихоньку ненависть к ордынцам стала утихать... А вот теперь всколыхнулась с новой силой.

Только как это рассказать молодому, глупому Улан-мэргену, который ничего не знает, а видит в нем только былинного богатыря, уделавшего, не снимая лаптей, двух головорезов-нукуров и одного нойонского сына? Поймет ли? Поверит?

Может, и поверит. Может, даже пожалеет. А нужна ли она, жалость его?

Не нужна.

Уж это Никита знал наверняка.

Не нужна ему жалость татарчонка. И ничья другая тоже.

И к Ивану Московскому он едет не за жалостью, не за участием, а предложить службу - все равно ведь жить надо, а чем гоняться просто так за врагами, лучше уж послужить родине, постоять за землю русскую.

Вот с такими мыслями и въезжал парень в Москву.

Город почти не изменился, только крыши рубленых домов и верхушки заборов посеребрило снегом. Светлее и чище стали улицы и торговые ряды.

Купола храмов горели будто свечи, хоть солнце пряталось за тучами.

Проезжая знакомым путем к Боровицкому холму Никита не раз и не два ловил на себе неприязненные взгляды москвичей. Долго не мог понять - почему? Но вскоре догадался: дело в татарском куяке и сапогах, в мохнатом степном коньке и, конечно, в спутнике, который, не стесняясь, разглядывал прохожих в оба раскосых глаза.

"Вот еще незадача! Не хватало из-за него в ссору вляпаться"... - подумал парень, направляя коня к кремлевским воротам.

Дружинники, с ленцой скользящие взглядами по редким горожанам, спешащим каждый по своей надобности, заметив всадников, подтянулись и, не сговариваясь, перегородили вход. Оружие без надобности они не обнажали, но, вроде бы случайно, то и дело прикасались ладонями к рукояткам мечей.

Никита натянул поводья, остановив мышастого, и спрыгнул на землю.

Глава десятая.

желтень 6815 г. от С.М.

Боровицкий холм, Москва, Русь

Дружинники нахмурились.

Никита услышал, как позади мягко, по-кошачьему спешился Улан-мэрген, и, не глядя, бросил ему поводья мышастого. И сам удивился - каким важным, боярским получился жест.

Ничего... Обещал служить, как младший брат? Вот пускай служит, а в разговор не встряет.

- Чего надобно? - хмуро бросил стоявший посередине воин. Седыми усами он слегка напомнил Любомира Ждановича.

- Поздорову вам, добрые люди, - не обращая внимания на неприязненный тон, приветливо поздоровался Никита.

- И тебе, гость незваный, не кашлять, - ответил седоусый. И повторил вопрос. - Чего надобно?

- Надобно мне к Ивану Даниловичу, князю Московскому, - улыбнулся парень.

Дружинник неторопливо оглядел его с ног до головы. Потер подбородок.

- Это по какой такой надобности?

- Поговорить надо.

- Поговорить?

Воин помоложе, года на два старше Никиты, не удержался от шуточки:

- Так вас двое! Вот и поговорите!

Седоусый обернулся, глянул на шутника так, что тот покраснел и втянул голову в плечи - мог бы, так съежился бы.

- Если от хана Тохты или его нойонов, показывай басму, - твердо проговорил старший.

- Я - сын... - привычно уже завел Улан-мэрген, но Никита коротко рыкнул через плечо, сам от себя такой прыти не ожидая:

- Помолчи!

Правая бровь седоусого поползла вверх. Похоже, он никак не мог взять в толк, с кем разговаривает? Вроде бы, на вид самый простецкий парнишка, но в монгольских доспехах, с мечом при седле и двумя странного вида кинжалами за поясом. С ним вместе настоящий татарчонок - ни с кем не спутаешь. Только ордынец в богатом чопкуте ведет себя как слуга.

- Басмы у меня нет, - сказал Никита. - И я не из Орды. Но мне очень нужно поговорить с Иваном Даниловичем.

- А больше ничего? Если каждого бродягу пускать к Ивану Даниловичу...

- Что будет?

- Да некогда ему делами державными заниматься будет. Он тут, между прочим, княжить поставлен, а не разговоры разговаривать с голодранцами.

Никите захотелось выругаться, а потом прорваться одним броском через неплотный строй дружинников. Не так уж это и сложно: седоусого толкнуть вправо, чтобы он загородил дорогу сразу троим сотоварищам, кряжистого темнобородого вояку ударить под колено - вот и брешь в обороне. А бегом его стражники не догонят - не та выучка. Но парень сцепил зубы и ответил как можно спокойно.

- Я уже был в Москве. Не так давно. Говорил с князем и с Олексой Ратшичем. Теперь мне нужно опять с ними повидаться.

- Соскучился? - брякнул весельчак. Вот язык без костей!

На болтуна зашикали дружинники постарше. Неужто слова Никиты произвели на них впечатление?

- Мне нужно к князю, - упрямо повторил парень.

- Наша песня хороша - начинай с начала... - покачал головой седоусый. - Что еще о себе сказать можешь? Если я и пойду докладывать боярину, что мне ему сказать? Только ты не радуйся! Я сказал - "если"!

- Скажи, что я знаю, куда Емельян Олексич поехал.

- А что, он поехал куда-то? - прищурился дружинник, а остальные принялись пожимать плечами. Правда не знают или притворяются так хитро?

- Поехал, поехал... И если я не упрежу князя с боярином, его в пути беда ожидать может.

- Да неужели?

Вдруг Никита заметил движение за спинами охранявших ворота людей. Округлил глаза: крадущимся шагом в проеме появился Олекса Ратшич. Приложил палец к губам: тихо, мол, не спугни.

- Не тот ли это мальчишка, про которого на торгу языками мели? - шагнул вперед рыжий вихрастый воин.

- Это те сказки, что деревенщина неумытая Емельяна палкой отделала? - поддержал его кряжистый.

- Вранье! - отмахнулся седоусый.

- Вот те крест! - возвысил голос дружинник со сломанным носом. - С коня сшиб и еще палкой по горбу настучал!

- А поделом! - выкрикнул шутник и взвизгнул, когда стальные пальцы старого воевод поймали его за ухо.

- Так-то вы службу княжескую несете?!! - загремел боярин. - Лясы точите?! Языками двор метете?! Ну, ладно, молодые, а ты, Кузьма?

Седоусый поджал губы, съежился, как совсем недавно юноша-остряк.

- Виноват, Олекса Ратшич...

- Виноват? Конечно, виноват! Совсем на службу забили! Все им хихоньки да хахоньки! Вы или совсем не пускайте, когда не уверены в человеке, или сообщайте, кому следует! А то стоят, ржут... Жеребцы стоялые!

Дружинники понурились. По всему было видно, что разносом боярин не ограничится, придумает наказание и построже.

- Дорогу! - рыкнул Олекса.

Охранники расступились.

- Ну, что, Никита, пошли поговорим?

- Пойдем, Олекса Ратшич, - парень поклонился.

- А это кто с тобой?

- Улан-мэрген.

- Так-таки и мэрген?

- Я... - начал снова татарчонок.

- Молчи! - прикрикнул Никита.

Боярин покачал головой. Оценил по достоинству. Развернулся и зашагал, грузно впечатывая подошвы сапог в снег.

Никита догнал его, пристроился рядом. Позади семенил ордынец, удерживая обоих коней.

- Сильно важный разговор-то? - на ходу бросил Олекса.

- Тебе, воевода, оценивать.

- Не для чужих ушей, как я понял?

- Ну... - парень почесал затылок. Кивнул. - Похоже, что так.

- Опять Горазд велел передать что-то?

- Нет. Сам я...

- Что так?

- Нету больше Горазда.

- Что?

Боярин остановился так неожиданно, что Никита пробежал еще пару шагов, пока додумался последовать его примеру.

- Как так вышло? - глаза у княжеского советника были что надо: каждый с блюдце величиной. - Ладно, после расскажешь! Идем в терем. Вы коней поставьте у коновязи...

- Улан-мэрген за ними присмотрит, - твердо сказал Никита.

Олекса снова посмотрел на него.

- Даже так? Хм... Дней десять тебя не видел, но ты уже не тот малец, что Емельку моего палкой проучил.

- Уж не знаю, что и ответить, - парень пожал плечами. - Боюсь, сейчас я бы его сталью угостил...

- Вот оно как? - боярин потер затылок. - Ты это брось. Сперва мне все обскажешь. А после решим, беспокоить князя или нет. Годится?

- Годится.

Никита и не думал возражать. Он и в самом деле чувствовал себя повзрослевшим вдвое. Переживать из-за каждой мелочи? Глупость какая... Оно и к лучшему. Сперва с ближним боярином посоветоваться, а там видно будет.

Они вошли в теплую и полутемную гридницу.

желтень 6815 г. от С.М.

Кремль, Москва, Русь

Выслушав Никиту, боярин гулко стукнул кулаком в стену.

- Нет, откуда? Откуда, оглобля мне в поясницу, татары узнали?!

Парень развел руками:

- Это мне неведомо, Олекса Ратшич...

- А псёныш этот что говорит?

- Ничего не говорит. Вернее, сказал все, что знал. А знал немного, как я догадался. Хоть и сын нойона...

- Да знаю я этого Ялвача! - сокрушенно тряхнул чубом боярин. - У него таких сынов - полтумена с хвостиком! Я думал, может, он от Кара-Кончара, которого ты Федотом кличешь, чего слыхал.

- Все, что он слыхал, рассказал.

- Ты ему веришь? А вдруг врет?

- Не врет, я думаю...

- То-то и оно, что это ты думаешь! А мне знать наверняка надо!

Никита пожал плечам: мол, что я поделаю тут?

- Ладно, вьюноша! Вы с татарчонком отдыхайте, я прикажу, чтобы покормили вас. А мне думать надо, до князя твою весть донести. А там поглядим, чем ответить.

Олекса хлопнул в ладоши, вызывая отрока из младшей дружины. Явился немного напуганный паренек. Он отвел Никиту и Улана, который уже успел отшагать коней, расседлать их и привязать у длинной коновязи, в челядню, где каждому из гостей Московского Кремля досталось по куску холодного мяса и краюхе хлеба. Татарин долго крутил угощение, пока не удостоверился - баранина. Изголодавшийся Никита сразу впился зубами в мякоть.

Долго жевали молча. Запивали холодной водой из ковша, вырезанного в виде лебедя. Или гуся.

- Если ты поедешь ловить Кара-Кончара, я с тобой, - вдруг проговорил Улан-мэрген.

- А тебя кто звал? - проглотив недожеванный кусок, мрачно поинтересовался Никита.

- Никто.

- Вот и сиди молча.

- Буду сидеть, но с тобой поеду.

- Я тебе поеду... - устало вздохнул парень. - Ну, скажи на милость, откуда ты такой упрямый на мою голову взялся?

- Откуда все берутся, - серьезно ответил татарин. - От отца с матерью.

- Вот и возвращайся к ним.

- Не хочу.

- Слушай! - Никита отложил обглоданную кость, вытер губы тыльной стороной ладони. - Ты всегда делаешь, что хочешь?

- Конечно! Я же сын нойона. Я буду нойоном. Нойоны всегда делают, что хотят.

- А ты не думаешь, что многие сыновья нойонов умирают раньше молодыми от того, что мало думают, а много потакают своим желаниям?

- Ха! Глупости! Смелого сабля не берет, смелого стрела обходит!

- Ишь ты... - парень покачал головой. Впился взглядом в раскосые глаза собеседника. - Давай так. Отвечай... Только честно - чур, не врать. Почему хочешь со мной ехать? Догадаюсь, что врешь, попрошу Олексу Ратшича тебя связать и поруб упрятать, да подержать подольше. Согласен?

Улан-мэрген отложил ребро, которое перед этим с удовольствием обсасывал. Размазал ладонью жир по подбородку. Задумался.

Никита смотрел на него, не отрываясь, и думал.

"Вот что он ответит? Что меня могло бы повести вслед за незнакомым иноверцем? За Гораздом-то я пошел, так больше не за кем было, да и наш он, русский"...

- Можешь прогонять меня, можешь нукуров звать Олексы-баатура... - выдавил из себя татарчонок. - Не знаю я... Не могу сказать, почему хочу ехать. Не получается.

- Как это - не получается? - опешил Никита. Он ждал любого ответа: льстиво-заискивающего, грубовато-прямого - выгоды, мол, ищу... Но не такого.

Ордынец скривился:

- Не получается и все тут! Я сам много думал, когда мы ехали с тобой в Москву. Зачем меня несет от родного кюриена, как перекати-поле? Богатства не добуду, славы не добуду... Ничего не добуду! Смерть разве что...

- Так оставайся.

- Не могу. Сорвало меня и тащит. Гуси-утки перед зимой собираются в стаи и летят в теплые края, за море Абескунское. Что их несет?

- Жить хотят. Снег выпадет зимой. Реки и озера замерзнут. Они с голодухи перемрут. Потому и улетают.

- А откуда они знают, что лететь надо? Утка - птица неразумная, глупая.

- Не такая уж она и глупая.

- Глупая! Улан-мэрген точно знает! Улан-мэрген сто, двести, тысячу уток стрелял. Ее обмануть проще простого. Гусь, конечно, умнее, но все равно - птица...

- Так откуда она знает, что улетать надо? - Никите и самому стало интересно услышать объяснение татарина. - Откуда?

- А она не знает. Она чувствует.

- Вот те раз!

- Да! Чувствует. И я тоже чувствую, что должен с тобой ехать. Может быть я не стану богатым и знаменитым, но зато скучно мне не будет, это уж точно.

- Вот чудак! Ты только о развлечении думаешь!

- Баатур должен жить легко, - гордо ответил Улан-мэрген. - Добыча легко приходит и легко уходит. Власть сегодня есть, а завтра ее нет. С нами остается только честь. Потому заботиться нужно только о ней. А все остальное - пыль на сапогах, грязь на конских копытах.

- А Родина?

Татарин нахмурился:

- Я тебя не понимаю.

- Ну, Родина. Земля, где ты родился и вырос. Люди, которые на ней живут...

- Не понимаю. Земля сегодня одна, а завтра - другая. Собрали юрты и откочевали. А люди? Да. Баатур должен с гордостью нести честь рода, улуса... Но и род гордится баатуром. Много славных баатуров - соседи уважают, завидуют.

Никита вздохнул. Ну, чего взять с кочевника. Могилы его пращуров остались далеко-далеко. За сотни поприщ отсюда. На востоке. Плохо, когда люди живут не там, где похоронены их предки. Кто поведает, от хорошей жизни монголы сорвались с обжитых мест и отправились завоевывать западные земли?

- А не боишься, что придется отправиться в такие земли, куда ни твои отцы, ни твои деды никогда не кочевали?

- Это на запад? К последнему морю?

- Ну, уж не знаю, последнее оно или не последнее...

- Так это же мечта! Туда стремился Священный Воитель! Туда вел тумены монгольских воинов великий Джихангир! Если я смогу добраться к последнему морю!..

- Этого я тебе не обещаю! - усмехнулся Никита. Он уже махнул рукой, глядя на восторженного татарчонка. Ладно... Глядишь и пригодится. - Да! Ты мне вот что скажи... Откуда тот свист был, когда меня мужики на дороге сетью пеленали?

Улан-мэрген издал восторженный клич, подхватил лежащий на столешнице нож и подбросил его к закопченному потолку.

- Свист? Ха! Это я стрелу пустил!

- Как? Какую стрелу?

- Со свистулькой стрелу. Я тебе потом покажу... Понимаешь, у нее наконечник не железный...

Дверь скрипнула, распахнулась.

Ордынец прервал рассказ, обернулся.

Вошедший отрок с растрепанными волосами, похожими на льняную кудель, выглядел теперь не только испуганным, но и изрядно озадаченным.

- Олекса Ратшич вас кличет...

- Спасибо! - Никита поднялся, украдкой отщипнул хлебный мякиш. Для домового. - Мы сами пройдем в гридницу. Я знаю дорогу.

- Не в гридницу, - отрок замотал головой. - Велено в светлицу к Ивану Даниловичу провести. Наверх.

Улан-мэрген пробормотал что-то по-своему, не сдержав удивления.

Никита постарался сохранить непроницаемое выражение лица. Так учил Горазд - настоящий воин и мудрец всегда спокоен, не подпрыгивает и не визжит от радости, даже если изнутри все распирает и душа поет, не выказывает любопытства, как бы ни хотелось расспросить или сунуть нос в щелочку. Поэтому он просто кивнул и пошел за провожатым.

По лесенкам и сходцам. Через сени одни, другие.

А вот и светлица княжеская.

Не богато... Во всяком случае, Никита ожидал от жилья правителя Москвы, внука Александра Невского, большей роскоши. А тут... Два сундука, один из которых покрыт медвежьей шкурой, протертой кое-где и даже на вид старой и ветхой, а на другом свалены свитки, просто сложенные вдвое и вчетверо куски пергамента, толстые книги с окованными медью уголками. На стене висел расшитый сложными узорами - когда-то цветными, яркими и сочными, а ныне блеклыми, как облетевшая листва, - ковер. На нем - скрещенные меч и сабля.

И больше ничего, не считая двух лавок, иконостаса в углу и крученного из граненых прутьев светца.

Князь Иван Данилович сидел, опершись подбородком о кулак.

Олекса Ратшич, возвышаясь над ним, как гора, скрестил руки на груди и нахмурился - туча тучей. И дружинники, и челядь знали - когда боярин так сводит мохнатые брови, лучше не попадаться ему на глаза.

Напротив них гордо выпрямился, сидя на лавке, мужчина с седыми висками и темной, почти черной бородой. Его черные глаза блестели, будто два уголька, и перебегали с князя на боярина и обратно. Чуть-чуть подергивались широкие ноздри. А на груди, нашитый на черный кафтан непривычного покроя, алел крест.

- Ага! Явились, не запылились! - воскликнул Олекса, хмурясь, словно не сам отправлял парней перекусить в людской.

Никита, чтобы не злить господ, поклонился в пояс, надеясь, что они не заметят досаду на его лице. Что ж так меняется настроение у боярина? Как погода осенью: то дождь, то солнце, то тепло, то заморозок...

- Будет тебе, - Иван Данилович устало покачал головой, поморщился. - Я сочувствую твоей беде, Никита... Но вряд ли чем-то помочь могу. В Орду ехать сейчас не с руки... Да и ссориться с ханом Тохтой из-за отшельника... Правда, не могу я. - Лицо князя исказилось, словно от боли. - Не время сейчас. Даже если бы ордынцы деревню сожгли, я бы стерпел. Думаю, ты поймешь меня. Если не сейчас, то потом, когда повзрослеешь.

- Стоит нам только рассориться с Ордою, как Михаил Тверской слабиной воспользуется... - тяжело роняя слова пояснил Олекса. Уже кому-кому, а ему, боевому, прославленному воеводе, горько было признаваться в своем бессилии защитить русских людей. - Тут же в Сарай-Берке помчится - виться станет вокруг хана, как медведь вокруг борти, которую достать хочет, а не может. Чем это закончится - неведомо, а нам думать обо всем княжестве Московском надобно.

"Тем более, Горазд жил на тверских землях, - зло подумал Никита. - Он же не ваш, чего за него заступаться? Коль вы и за своих заступаться не желаете"...

- Я ведь не просил защиты, - ответил парень. - С убийцами учителя как-нибудь и сам разберусь. Мне главное - догнать их.

- Помнишь, я предлагал тебе пойти с моим отрядом? - сказал князь.

- Помню.

- Ты отказался. А ведь Кара-Кончар будет искать моих дружинников...

- Я знаю.

- Значит, ты мог бы с ним встретиться.

- Мог бы... Но тогда я не знал еще ни о Кара-Кончаре, ни о Федоте-Иуде, учителя своего предавшем.

- А теперь?

- Что - теперь?

- Теперь ты готов послужить мне? - Иван Данилович прищурился. - Тем паче, если знать будешь - помогая князю Московскому, ты со своим врагом встретишься?

Никита не долго колебался. На самом деле он уже все решил, а слова князя ни добавили, ни убавили ничего.

- Готов. Только как мне нагнать Емельяна Олексича? И где искать их - мир широкий, дорог много.

- Нагонишь! - вмешался боярин. - Я рад, что ты согласился.

- Я тоже рад, - кивнул князь. - Перед началом пути, хочу уточнить одну малую малость. Может, прояснится что?

- Я слушаю, - парень слегка насторожился. Они что, проверять его вздумали?

- Вопрос не к тебе будет, а к товарищу твоему.

- Товарищу?

- Ну да... Улан-мэрген ведь товарищ тебе?

- Да... - Никита на самом деле хотел сказать: "Да волк лесной ему товарищ, морде татарской", но сдержался. Не нужно обижать мальчишку. Ведь они только что сговорились идти вместе, куда бы не закинула судьба. Неизвестно, какой спутник из ордынца получится и насколько можно будет ему доверять, но у него есть желание помогать. Поэтому Никита добавил уверенно. - Да.

- Вот и хорошо. Я задам ему пару вопросов.

Татарчонок приосанился, расправил плечи:

- Спрашивай, нойон урусов. Я готов ответить честно. Раздвоенный язык хорош для гадюки, а не для баатура.

- Твои бы слова, да к Великому Небу, - горько усмехнулся князь. - Или хотя бы хану в уши... Скажи мне, Улан-мэрген, ты не видел никогда этого человека в становище своего отца, Ялвач-нойона?

Иван кивнул на мужчину, сидящего напротив него. Тот еще больше закаменел лицом и поджал губы, всем своим видом изображая обиженную, без вины оклеветанную невинность

Ордынец прищурился, внимательно вглядываясь в черты лица отмеченного крестом человека.

"Кто такой? - подумал Никита. - На священника не похож - волосы в кружок стрижены, бороду бреет не по-нашему... Иноземец какой-то... А крест на одежку нашил - значит, веры христианской. Но крест не православный, не русский... Может быть"...

- Нет! - уверенно покачал головой татарин. - Не видел никогда.

- Внимательно смотри, Улан-мэрген. Может, в другой одежде он был?

- Нет! Никогда не видел.

- А не слыхал ли краем уха, что посол от франков, дескать, приезжал?

- Нет! Не слыхал.

- Точно?

- Великим Небом клянусь! Бескрайней степью клянусь! Чтоб мне никогда в жизни на коня не сесть, если вру!

- Значит, не был Жихарь в Орде, - кивнул Олекса.

- Если мальчик его не видел, это не значит, что его там не было, - жестко ответил Иван Данилович. - Но вину его никто не доказал, а прежние поступки не дают нам права усомниться в его честности. Поэтому я поверю на слово благородному Жоффрею де Тиссэ.

Человек с крестом поднялся с лавки, изящно поклонился, непривычно для русского глаза оттопырив левую ногу. Сказал, очень тщательно подбирая слова:

- Я рад, что московский кнес и государь, Иоанн Даниилович, наконец-то поверил рыцарскому слову. Правда, для этого ему понадобилось выслушать свидетельство язычника.

Несмотря на все старания, ему не удалось скрыть иноземный выговор.

- А что прикажешь мне думать? - развел руками Иван. - Сперва рассказы были, что орден ваш крыжацкий только с Москвой договаривается, а после выясняется, что и Михайло Тверской все знает об отряде вашем, а теперь уже и татары встречу готовят... Приезжайте, мол, гости дорогие, милости просим. А кто еще знает? Витень? Владислав Локоток? Индржих Хорутанский? Или, может, Готфрид Роге?

Де Тиссэ сжал зубы так, что на щеках заиграли желваки.

- Именем Господа нашего Иисуса Христа клянусь, что не вел двойной игры, но выполнял все указания Великого магистра Жака де Моле и его прецептора. Ваш брат, кнес и государь Юрий Даниилович, встретит корабли с сокровищами Ордена Храма в городе Новеграде, что стоит на реке Волхов... Откуда взялись сведения про новый обоз, что в нем везут, кто из братьев-рыцарей его сопровождает, мне неизвестно. Поэтому я сказал, и еще раз повторяю, что готов выехать вслед за твоими людьми, Иоанн Даниилович, к городу Бреслау, который вы зовет Вроцлавом, чтобы встретить этот обоз лично.

- Я слышал твои слова, - князь пристально посмотрел на крестоносца. - И уже говорил, что странно мне... Почему-то ты не попросился сразу, а заявляешь о своем желании идти в поход лишь теперь, когда Емельян с дружиной прошли пять-шесть поприщ?

Де Тиссэ гордо промолчал, но Никита заметил, как сжались в кулак пальцы на левой, заведенной за спину руке франка.

- Ты поедешь во Вроцлав, - продолжал Данилович. - Но с тобой поедут и эти парни. Согласен?

- Согласен. Почему я должен быть против?

- Вот и хорошо, - Олекса Ратшич вышел из-за спины князя, взял с сундука желтовато-серый свиток, развернул его. Кивком головы позвал Никиту, чтобы подходил поближе. - Глядите сюда! Сперва пойдете через Можайск и Вязьму на Смоленск. Если не догоните Емельяна там, значит он пошел через Оршу и Бобруйск на Люблин. Постарайтесь проскочить Белую Русь и Полесье так, чтобы не привлекать внимание. Лучше всего через Туров пойти. Я и Емельяну советовал, но тут уж ручаться не могу. Он горячий, может через Черную Русь... Только там сейчас неспокойно - Витень грызется с Тевтонским Орденом. Немцы на две стороны воюют - с поляками за Померанию, а с литвинами - в Пруссии, около Райгрода... Так что лучше через Волынские и Берестейские земли пробираться. Там еще Рюриковичи на княжении сидят. Но, как бы там не вышло у вас, в Люблине спросите...

- Не надо вслух, - проговорил брат Жоффрей. - Напишите записку, благородный барон Олекса. Я прочитаю ее под стенами Люблина. Меньше знаешь, крепче спишь. Не так ли?

Боярин взглянул на князя. Тот кивнул, одобряя просьбу крестоносца.

- Хорошо. Напишу, с кем встретиться. Если раньше прибудете, подождете остальных у надежного друга. Если запоздаете, он подскажет, как нагнать. Да побыстрее... дальше тяжело будет. Через польские земли. Там сейчас единства нет. Локоток дальше Малой Польши власти не имеет, а в прочих землях - Мазовии, Великой Польше, Куяве, Гданьских и Серадзинских краях - каждый князь сам за себя. К слову сказать, тем и тевтонские крыжаки воспользовались... Я бы советовал от Люблина через Сандомир и Ченстохову Польшу пересекать. А проскочите в Силезию, там уже до Вроцлава рукой подать. Все ясно?

- Ясно, - склонил голову де Тиссэ.

- А вам, вьюноши? - усмехнулся старик в усы, глядя на Никиту с Улан-мэргеном.

- Красиво рассказал, почтенный баатур, - прижал ладонь к сердцу ордынец. - Только нам, отважным нукурам, не к лицу так далеко вперед глядеть. Города разные. Названия красивые... Хорга Смоленск, хорга Люблин... Бобруйск, ха! Нам, баатурам, все равно куда скакать, лишь бы быстро!

Боярин рассмеялся. Не сдержал улыбки и князь. Только крестоносец посмотрел на мальчишку, как на тяжко больного.

- А ты, Никита, что скажешь?

- Я, Олекса Ратшич, конечно, не все города запомнил, да не беда, по ходу разберемся. Для меня главное, чтобы Кара-Кончар безнаказанным не ушел. А уж Емельяну довезти груз до Москвы как-нибудь помогу.

- Что ж... - Иван Данилович поднялся. - Пускай Господь вам помогает. А мы будем молиться за вас, чтобы все удалось, чтобы все живыми вернулись, а враги удрали не солоно хлебавши. Это тебе Никита от меня. - Он надел на шею парня ремешок с кожаной, старой и потертой, ладанкой. - Больше ничем помочь не могу. А это - память от деда моего.

Глава одиннадцатая.

11 ноября 1307 года от Р. Х.

Мец, герцогство Лотарингия

Уже стемнело.

Стражники, одетые в бригантины и широкополые капалины, скучали и уже подумывали закрывать ворота. Кому охота торчать весь день на сыром ветру, когда в лицо несет мокрый снег вперемешку с дождем? Из братства Нотр-Дам-дез-Альман доносился перезвон колоколов - доминиканцы служили вечерню.

- Сейчас бы по кружечке горячего вина... - поежился Жак, лицо которого обезображивали глубокие оспины, за что невысокий, плотный стражник и получил прозвище - Рябой.

- Будет тебе вино! - отозвался десятник. Он прихрамывал после битвы при Гелльгейме и любил вспоминать, какая погода была в день избрания императором Священной Римской империи князя Рудольфа Габсбурга. - Сейчас сменимся и к пузатому Гансу... А это кто такие?

Пожилой вояка обернулся на стук копыт, прилетевший от моста, выгнувшегося, как рассерженная кошка.

Из сумеречной мглы показались силуэты восьмерых всадников. Двое передних рысили на великолепных андалусийских скакунах - вороном и светло-сером. Не простые люди, догадался десятник. Наверняка рыцари, а то и повыше бери... Он зашипел на подчиненных, привычным движением одергивая бригантин. Остальные стражники подхватили прислоненные к стене гизармы, выстроились - издали это выглядело даже ровно.

Приблизившиеся всадники сдержали коней, переведя их на шаг.

Рябой тихонько присвистнул. Было от чего: к седлу каждого воина был приторочен длинный, полутораручный меч, не говоря уже о секирах и палицах, а двое из четырех вьючных коней везли копья и щиты. Точно рыцари, теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения.

- Добро пожаловать в Мец, монсеньеры, - поклонился старший караула. - Не посоветовать ли вам добрую харчевню?

- А что? - первый всадник слегка сдвинул капюшон, выставив на обозрение худое костистое лицо, заросшее седой щетиной. - И посоветуй!

В его пальцах, обтянутых кожаной перчаткой, что-то соблазнительно сверкнуло.

- Харчевня пузатого Ганса вам не подойдет - грязь, вонь, клопы... Осмелюсь предложить вам "Корону Лотарингии". Это по улице Шервемон, в двух кварталах от ратуши.

- Благодарю тебя, добрый малый, - знатный гость не спешил одаривать стражника. - А скажи-ка мне, как отыскать улицу Серпенуаз?

Стражник глянул исподлобья, спросил охрипшим голосом:

- А вам, монсеньер, не в капеллу ли тамплиеров надобно?

- Да упаси меня Господи от встречи с этими безбожниками! - истово перекрестился всадник. - Путь мой лежит к базилике Сен-Пьер-о-Ноннен, ибо желаю я встретиться с тамошним настоятелем, отцом Огюстеном.

- А! Это другое дело! - Просиял десятник. - Слушайте внимательно, благородный господин! От этих ворот направитесь по улице Сольнер до перекрестка с улицей Фурньюр. По ней вы пойдете до Ратушной площади... К слову сказать, чтобы попасть в "Корону Лотарнгии", вам по любому туда ехать надо. Только вам нужно будет с площади отправиться не по Шервемон, а по Фарбер. Там спросите кого-нибудь. Люди у нас радушные, подскажут благородному господину. Как только доберетесь до площади Сен-Жак, так и увидите улицу Серпенуаз. Не ошибетесь. Там на углу дом...

- Спасибо, добрый малый! Разберусь! - приезжий швырнул стражнику монету, которую тот ловко подхватил на лету и остолбенел: турский грош - будет за что горло промочить, сменившись!

Всадники пришпорили коней и миновали ворота размашистой рысью.

- А мне сдается, что это таки были переодетые храмовники... - пробормотал Рябой.

- Цыц! - окрысился хромой десятник. - Сам знаю! От них несет серой, как от Вельзевула! Но разве эта монетка, - он крутанул в пальцах грош, - помешает?

- А как же...

- Само собой, дурень! Наш долг, как честных католиков, немедленно сообщить о проклятых еретиках в магистрат. Верно, ребята?

- А денежка? - опасливо протянул Жак.

- А денежку пропить! Это, между прочим, тоже наш долг, как честных католиков - избавиться от еретического серебра! Сейчас дождемся смены и к пузатому Гансу! А тот, кто задает дурацкие вопросы, сперва бежит в магистрат! Ясно, Рябой?

Стражник шмыгнул носом под дружный хохот товарищей.

К тому времени перестук копыт уже затерялся в узких улочках Меца.

На Ратушной площади Жерар де Вилье остановил коня.

- Брат Франсуа!

- Слушаю вас, брат!

- Эти мерзавцы на воротах, конечно же. Догадались, кто мы. Не так-то легко спрятать настоящую выправку. Да и коней, подобных нашим, в этом захудалом городишке не видели с той поры, как резиденцию герцогов Лотарингских перенесли в Нанси. Я уверен, что они уже послали гонца в магистрат.

- Что же делать, брат Жерар?! - испуганно воскликнул молодой храмовник, но тут же схватился за меч. - Я убью их всех! Вот сейчас вернусь...

- И кому вы сделаете лучше, брат Франсуа?

- Но зло должно быть наказано!

- Оно будет наказано. Рано или поздно. А нам не следует тратить драгоценное время, изображая карающий меч высшего правосудия.

- Но, брат...

- Я сказал - не следует! Брат Франсуа!

- Слушаю, - молодой рыцарь склонил чело, признавая главенство бывшего прецептора.

- Вы скачете с сержантами в харчевню, на которую указал нам десятник стражи! Не жалея серебра, закупаете припасы на дорогу. Далее по мосту через Мозель выбираетесь с западным воротам. Ждете меня. Можете прибегнуть к подкупу или к угрозам, мне все равно, но, когда я появлюсь там с человеком, ради которого мы посетили Мец, ворота должны быть открытыми. Вам понятно?

- Понятно! Но во имя Господа, брат Жерар! Позвольте мне сопровождать вас! В городе может быть небезопасно!

- Нас не будут искать у западных ворот. Все подумают, что мы хотим бежать на восток. Ступайте братья! Fiat misericordia tua, Domine, super nos, quemadmodum speravimus in te. In te, Domine, speravi: non confundar in aeternum.

- Non nobis Domine, non nobis, sed nomini tuo! - ответил брат Франсуа девизом Ордена Храма. Развернул коня и, сопровождаемый сержантами, порысил к улице Шервемон.

Де Виллье посмотрел им вслед и свернул к Фарбер.

Он без труда нашел улицу Серпенуаз, хоть и не бывал в Меце ни разу. Зато он хорошо помнил описание того дома, к которому стремился. Прочная даже на вид дверь, украшенная бронзовой оковкой. Оскаленная голова горгульи с продетым сквозь ноздри кольцом. Каменная кладка навевала мысли о крепостной стене - похоже, этот дом не так-то просто было разрушить даже тараном. А узкое окошко-бойница, расположенное прямо над дверью, позволяло обстреливать нападающих или сбрасывать им на головы камни.

Брат Жерар спешился. Постучал горгульиным украшением.

Долгое время никто не отзывался, а потом дребезжащий, резкий, как скрип несмазанного колеса, голос спросил из-за двери:

- Кто?

Храмовник приблизил губы к щели между дверной створкой и стеной. Проговорил негромко:

- Жерар де Виллье. Прецептор Франции.

За дверью захохотали:

- Ложь! Грязная ложь! Орден уничтожен!

- Да. Орден уничтожен. Но я, Жерар де Виллье, чудом спасся.

- Ложь!

- Мэтр Грамбло, именем Господа прошу открыть мне дверь!

- Убирайся, проклятый Иуда! Не то я сброшу на тебя гадюку! Яд кушитской гадюки убивает за несколько мгновений. Ты умрешь в страшных муках!

- Вы совершаете ошибку, мэтр Грамбло! Это я - Жерар де Виллье! Тот, кто передал вам списки с трудов Абу Бакра и Авиценны! Я читал ваши труды по трансмутации металлов и признаю, что вы, мэтр Грамбло, во многом превосходите Луллия!

За дверью послышался смешок, а после озадаченное покашливание.

- Я уже не говорю о "Каббале" и "Аль-Азифе"... - вкрадчиво добавил храмовник. - Согласитесь, что человек, держащий у себя дома такие книги может вызвать жгучий интерес у святой инквизиции...

- Если вы тот самый Жерар де Виллье, - произнес скрипучий голос, - то, несомненно скажете мне, что значит: "волк пожирает короля"?

Бывший прецептор усмехнулся:

- Ну, это же совсем просто, мэтр Грамбло! Сия аллегория означает алхимическую формулу: "Hydrargyrum concorporatum aurum".

Скрипнули засовы. Дверь медленно приотворилась, в образовавшуюся щель глянуло острие арбалетного болта.

- Как же вам не стыдно, мэтр Грамбло! - покачал головой де Виллье. - Разве вы не знакомы с папской буллой, запрещающей использование арбалетов, как оружия негуманного и противного христианскому милосердию?

- Зато он пробивает насквозь любой нагрудник и кольчугу двойного плетения, - отозвался хозяин дома. - Вы один?

- Один. Как перст.

- Входите. Боком. Держите руки на виду и знайте - в случае чего я не промахнусь.

- Вы удивительно радушны, мэтр Грамбло, - пробормотал храмовник, протискиваясь в оставленную для него щель. Едва он оказался в темном помещении, как хозяин захлопнул дверь. - А как же мой конь? - озабоченно произнес де Виллье.

- Он нем позаботятся, - по-прежнему неприязненно ответил алхимик.

Что-то зашуршало. Послышалось чирканье, и в пальцах хозяина разгорелся красноватый огонек, от которого зажглось пламя свечи. Оно осветило вытянутое, "лошадиное" лицо с высоким лбом и блестящими залысинами. Буро-пегая борода торчала клочьями, как шерсть плохо перелинявшего пса. Кустистые брови нависали над глубокими глазницами.

- Я сразу хочу предупредить - у нас мало времени, - бросил де Виллье.

- У нас?

- Да. Потому что я пришел сделать вам предложение, от которого нельзя отказаться.

- Знаете ли, брат Жерар, мне делали очень много предложений. Разных... В том числе и коронованные особы. И я научился отказывать, не испытывая ни малейших угрызений совести.

- У меня есть нечто, что вас заинтересует. Просто не может не заинтересовать.

- Золото? - насмешливо протянул Грамбло. - Я не думаю, что Орден...

- Вы совершенно правы, - перебил его де Виллье. - Орден, к сожалению, утратил свое богатство, свою власть, свое влияние на сильных мира сего... Да я и не собирался предлагать вам золото. Зачем оно человеку, находящемуся в двух шагах от разгадки тайны философского камня?

Алхимик самодовольно улыбнулся, сверкнув волчьим оскалом.

- Верно. Вот по практическому складу ума я и могу безошибочно опознать прецептора Франции. Что же вы хотите мне предложить в таком случае?

- Знания.

- Да? - тон Грамбло из откровенно насмешливого неожиданно стал деловым. - Пройдемте наверх, брат Жерар.

Он поднялись по узкой винтовой лестнице.

Мэтр зажег от принесенной свечи толстые огарки, установленные в бронзовом канделябре, изображающем многоголовое чудовище - очевидно Лернейскую гидру. Де Виллье, привыкший к суровому аскетизму монашеских келий братьев-рыцарей, невольно поежился, окинув взглядом царивший вокруг беспорядок. Небольшая комната была загромождена. Полки, заставленные пузырьками и горшочками, снабженными разноцветными надписями, а то и без оных. Огромный стол, на котором соседствовали развернутая книга с пожелтевшими засаленными страницами и груда свитков, человеческий череп и кость неизвестного животного, закопченный атанор и друза желтоватых длинных кристаллов, крыло ворона и сушенная крупная жаба, несколько грубых слитков металла различных цветов и блеска. Из открытого сундука выглядывали корешки обтянутых кожей книг, и брат Жерар хотел надеяться что это не коже девственниц или христианских младенцев. Он с любопытством, но как бы мимоходом заглянул в сундук, пробежал взглядом по надписям. Так-так... Неплохо. "Speculum Alchimоae" Роджера Бэкона, "De mineralibus" Альберта Великого, список с "Китаб-аль-Фихрист", "Девять уроков химии" Стефана Александрийского, сочинения Абу Машара и Тебита бен Кората... Правда, нет уверенности, что последние - подлинники или, по крайней мере, точные копии. А где же "Некрономикон" и "Каббала"?

Мэтр Грамбло проследил за взглядом храмовника. Усмехнулся.

- Вы не найдете их здесь, брат Жерар. Так же как и сочинений папы Гонория. Слишком велик соблазн для братьев-инквизиторов. Глупо держать эти книги на виду.

- Вы недооцениваете Святую инквизицию, милейший мэтр, - ухмыльнулся де Виллье. - В их арсенале достаточно пыток, чтобы заставить вас выдать любой тайник...

Он поднял глаза к чучелу крокодила, висевшему под потолком, втянул воздух, раздувая ноздри. Весьма ощутимо воняло жженой серой.

- О! - не преминул заметить алхимик. - Сейчас вы заговорите о дьяволе.

- Почему?

- Ну, вы же лишь наполовину рыцарь, а наполовину монах. А им только дай почуять серу, сразу же приплетают самого Люцифера и всех чертей рангом пониже. Желаете увидеть купчую на мою душу, подписанную кровью?

- Чепуха! - рассмеялся храмовник. - Я перевидал на своем веку немало религиозных фанатиков, которые именно так и подумали бы. Несомненно. Но любой трезвомыслящий человек, кем бы он ни был, услышав запах жженой серы, прежде всего, оглядится в поисках тигля и реторты, а после и ученого, который проводит опыты. Черти имеют гораздо меньшее влияние на нашу жизнь, чем люди, а я привык твердо стоять обеими ногами на земле.

Алхимик покачал головой, кивнул, скрестил руки на груди:

- Верно. Не могу не признать вашу правоту. Рыцари Храма всегда отличались холодным рассудком. И всегда заигрывали с Сатаной.

- Неужели?

- Бросьте притворяться. Мне приходилось оказывать множество услуг Ордену. И совсем маленьких, можно сказать, пустячных, и серьезных.

- Я знаю.

- Не сомневался. Кстати, брат Жерар. Я только что закончил интереснейший опыт. Мне удалось доказать, что распространенное мнение, якобы все металлы состоят из смеси ртути и серы, ни что иное, как заблуждение.

- Глубокомысленно. Не вижу практической пользы.

Мэтр Грамбло скривился, дернул щекой. Его глаза на миг сузились:

- Кажется, вы хотели что-то мне рассказать?

- О, да! Скажите, какие слухи, связанные с разгромом Ордена рыцарей Храма Соломона, доходили до вашего захолустного Меца?

- Разные. И многочисленные. Не такой уж он и захолустный, - в голосе мэтра скользнула легкая обида. - Кстати, о вас, брат Жерар, рассказывали много историй. Часто противоречащих друг другу.

- Это может повлиять на ход наших переговоров?

- Нисколько.

- В таком случае не могу не признать и вашу рассудочность, любезнейший мэтр. Но это и не удивительно. Ведь я разговариваю с ученым.

- Благодарю. Итак?

- Вы, несомненно, слышали, что Жак де Моле переиграл Филиппа Красивого? Король Франции не нашел в Тампле и десятой доли тех сокровищ, завладеть которыми рассчитывал.

- Слышал. Конечно же.

- Несколько отрядов, составленных из самых надежных братьев, разъехались в разные стороны, увозя достояние Ордена. Золото, серебро, драгоценные камни...

- Меня мало интересуют земные сокровища, - презрительно бросил алхимик. - Золото! Серебро! Прах под ногами человека мыслящего.

- О! Иного ответа я и не ожидал. Думаю, ваши опыты находятся в двух шагах от создания философского камня?

- Ну... Не стану вас переубеждать, - уклончиво ответил Грамбло.

- Следовательно, золото вам не нужно. Вам нужно знание.

- Да. Продолжайте, брат Жерар, будьте так любезны.

- Для вас не секрет, что Орден обладал не только золотом и прочими драгоценностями, имеющими хождение как в христианском мире, так и в среде язычников.

Алхимик кивнул. Де Виллье продолжал.

- Но кроме этого в тайниках орденских комтурств хранились и артефакты, добытые во время крестовых походов...

- Вы говорите о Святом Граале?

- Ну, разве только Грааль? Ковчег Ветхого Завета, Плащаница Христа, шлем Александра Македонского...

- Забальзамированная голова Иисуса Христа, - подхватил мэтр Грамбло.

- Вы зря иронизируете. Я не собираюсь вас убеждать или переубеждать, что касается головы...

- Значит, все-таки есть?

- У нас нет времени обсуждать досужие сплетни.

- Хорошо, - ученый изобразил шутливый поклон. - Внимательно слушаю вас, брат Жерар.

- Кроме священных реликвий, Орден всегда собирал по крупицам знания: инкунабулы и манускрипты, отмеченные печатью мудрости, созданные гением мудрецов седой древности... Не брезговали мы и трудами широкоизвестными и доступными. Такими, как сочинения Беды Достопочтенного и Исидора Севильского, Боэция и Папы Григория. Они-то и достались прислужникам короля Филиппа, когда в черную пятницу были схвачены все магистры и большинство братьев Ордена Храма. Но были еще и рукописи, в том числе и подлинники, добытые на Востоке во время Крестовых походов и после... Конечно, их было немного, как немного подлинно бесценных диамантов в груде обманок и неуклюжих поделок. Как говорится: "Non refert quam multos, sed quam bonos habeas"...

- Мне трудно судить, - осторожно заметил Грамбло. - Omne ignotum pro magnifico est.

- Ну, я могу назвать "Хризопею" авторства Клеопатры, "Изумрудную скрижаль" Гермеса Трисмегиста. Прошу заметить - подлинники.

- О! - лицо алхимика стало вдруг серьезным.

- А, кроме того, труды - Халидаа ибн Язида, Абуюсуфа Якуба ибн ал Кинди, Абу Абдулло Нотили, Абумансура Муваффака, Абубакра Рабе бинни Ахмад ал-Ахавайни-ал-Бухари, Хакима Майсари...

- О-о-о...

- Секрет греческого огня...

Испарина выступила на лбу ученого.

- Дамасской стали...

Мэтр Грамбло тяжело дышал и, казалось, был близок к обмороку. Его пальцы, обожженные реактивами и окрашенные во время бесчисленных опытов, впились в край столешницы.

- И много другого, - закончил де Виллье. - Я вижу, вы вполне серьезно относитесь к моим словам. Я рад.

- Вы утверждаете, что эти бесценные труды не попали в лапы Гийома де Ногарэ? - прохрипел алхимик.

- Не попали. Они были вовремя вывезены их Тампля. С одним из отрядов. Теперь манускрипты уплывают на восток, удаляясь с каждым днем все дальше и дальше от милой моему сердцу Франции. По замыслу Гуго де Шалона они должны прибыть в дикие земли, именуемые Русью, где их передадут на хранение князю-варвару.

- Так как же...

- Ни слова больше, мэтр Грамбло! Я предлагаю вам отправиться со мной и вернуть достояние нации. Зачем диким руссам знания арабских мудрецов? А уж мы с вами сумеем найти им применение.

Алхимик, похоже, готов был немедленно броситься в путь - он дрожал и не мог скрыть лихорадочного блеска глаз. Яркий румянец покрывал его впалые щеки пятнами.

"Словно юнец, впервые познавший женскую ласку", - усмехнулся про себя де Виллье.

Однако природная осторожность, подкрепленная десятилетиями тайной жизни, взяла верх в душе ученого.

- Скажите, брат Жерар... А зачем вам понадобилась моя помощь? Вы что, не можете самостоятельно прибрать к рукам книги и рукописи?

- Признаюсь честно - я попытался. Но не преуспел... Вы слышали об Эжене д"Орильяке, мэтр Грамбло?

- Да, - кивнул алхимик. - Краем уха... Поговаривают, брат Эжен весьма преуспел в оккультных науках. Это правда?

- К счастью или к несчастью, да.

- Вот как? К счастью или к несчастью?

- К счастью - потому что сокровища Храма, сопровождаемые братом Эженом, защищены столь надежно, что никогда не попадут в чужие руки. К несчастью - потому что нам до них тоже не добраться. Без вашей, само собой, помощи...

Грамбло колебался недолго.

- Я готов!

Вытащив из-под стола холщовую сумку, он начал сбрасывать туда одну за другой книги и свитки. Бормотал что-то себе под нос, чесал затылок, со вздохом сожаления откладывал слишком тяжелые фолианты.

- Вы хорошо ездите верхом, мэтр? - невинно поинтересовался де Виллье, щелкнув по носу крокодила, который от этого закачался на цепочках.

- За городской стеной не свалюсь! - отрывисто ответил ученый, но потом все же признал. - Коня бы мне поспокойнее, желательно...

- Для начала могу предложить вам круп своего, а там будет видно.

Через некоторое время по улицам Меца прорысили два всадника, сидящие на одном коне, подобно братьям, изображенным на гербе Ордена бедных рыцарей Иисуса из Храма Соломона.

У ворот их ждал подпрыгивающий от нетерпения брат Франсуа и сержанты, скучающие у караулки, где за подпертой бревнышком дверью уже не ругались, а сипели сорванными голосами стражники, возмущенные столь неуважительным обхождением.

- В путь, братья! - воскликнул Жерар, после того, как приказал одному из сержантов пересесть на вьючную лошадь, уступив алхимику коренастого гнедого коня. И добавил в полголоса. - На Шварцвальд... Пусть черти жарят меня в Аду на самой большой сковородке, если я не добуду, что пожелал.

Вскоре крепостная стена Меца скрылась в темноте.

Обшарившие от погреба до чердака "Корону Лотарингии" стражники магистрата долго недоумевали - куда же делись еретики-тамплиеры? - пока не нашли запертую караулку.

Глава двенадцатая.

хмурень 6815 г. от С.М.

Смоленская дорога, Русь

С началом зимы погода установилась морозная, но ясная. Снегу нападало достаточно, чтобы санный путь сделался удобным и легким.

Ослепительно искрились снежинки на еловых лапах. Россыпью драгоценных камней играла запорошенная обочина. Тени деревьев, падающие поперек дороги, казались густо-синими. Их хотелось переступать не только людям, но и коням, которые артачились и взбрыкивали - обещавшее стать долгим и утомительным путешествие только начиналось, и сил хватало у всех.

Никита потихоньку привыкал к верховой езде. Ноги и руки уже работали, казалось, сами по себе: когда придержать, когда стукнуть каблуком, когда похлопать мышастого по шее в знак благодарности. Парню уже не приходилось сосредотачивать все силы, чтобы удержаться в седле и заставить коня идти куда нужно. Помогали и уроки Улан-мэргена, который, если и насмехался над неумелым спутником, то тщательно это скрывал.

Жоффрей де Тиссэ настоял, чтобы ехать не отдельным маленьким отрядом, а вместе с купеческим обозом. Поэтому пришлось задержаться в Москве, ожидая затоварившихся на осеннем торгу смолян. Мужики скупали звонкие горшки да мягкую рухлядь - соболей, белок и куниц. Лишь один нагрузил в сани пяток пудов кричного железа. На все подначки товарищей - мол, лошадей заморишь - он гордо отвечал: княжеский заказ! А как-то на привале принялся объяснять Никите, приняв его, не иначе, за важного боярина, спешащего с тайным поручением, что Московским и Смоленским князьям надо бы друг дружки держаться, помогать кто чем сможет - ведь положеньице у них не ахти какое. Татры давят, литвины жмут, Михаил Тверской, недавно получивший великое княжение во Владимире, недобро приценивается - чтобы еще отхватить по-легкому... А они вместо того между собой скубутся, как соседи, что межу провести между наделами не могут никак. Вот и Можайский удел хитростью отобрали у Смоленска. Александр Глебович остался сильно недоволен... Он бы и войной на Москву пошел, да боязно - с запада Витень подступает, хоть напрямую и не грозит, а сила у него достаточная собрана, чтобы Смоленск осадить и князя Александра стола лишить. Одна радость, что великому князю Литовскому не до славянских соседей. Он все больше с Тевтонским орденом грызется.

Никита слушал, кивал и мотал на ус. Слушал рассказы купцов о неспокойствии внутри Смоленского княжества и на границах его. О князе, который силой добился княжения, изгнав своего дядю Федора Ростиславича Черного, князя Ярославского. О том, как Черный почти десять лет назад осаждал Смоленск, но ничего не смог добиться. О том, как Лександра Глебович после победы недолго управлял княжеством спокойно и безмятежно. Взбунтовались Дорогобуж и Вязьма. Князь водил дружину усмирять удельных князей. Осаждал Дорогобуж и был к успеху близок, ибо сумел отрезать запершихся за палисадом горожан от самого главного - воды. Только не повезло ему в этот раз, крепко не повезло. Казалось, только протяни руку и вот она - победа, как вдруг, откуда ни возьмись, явился князь Вяземский, Андрей Афанасьевич. И дружина-то у него была не большая - со смоленской не сравнить, а ведь помог дорогобужанам! Ударил сзади по осаждающим, когда его никто не ждал. Засверкали мечи, полетели стрелы. Лександра Глебович рать повернул против нового врага, щиты ровным строем составил, а сам с ближними боярами и самыми верными воинам сбоку на вяземских налетел, как кречет на цаплю.

Купец Гладила так ярко рассказывал о сражении, так живописал лязг железа и свист стрел, ржание коней и крики пешцов, что Никита заподозрил, будто словоохотливый рассказчик сам в той битве участвовал. Угадать бы, на чьей стороне, чтобы не обидеть невольным словом...

Лександра Глебович и Андрей Афанасьевич сошлись в поединке. Такое еще случается иногда - предводители дружин не только на пригорках стоят и боем управляют, но и сами в сечу кидаются. Только все реже и реже. Прошли те времена, когда князь впереди дружины в бой скакал, как Александр Невский, который острым копьем возложил печать на чело свейского воеводы Биргера. Но тут уж нашла коса на камень. Смоленский князь - горяч был не в меру, да и по прошествии лет таким же и остался. А вяземский все на эту схватку поставил: понимал - его дружина в открытом бою долго не выстоит, слишком уж велико превосходство смолян.

Рубились князья знатно. Гладила аж подпрыгивал, когда рассказывал, убедив еще больше Никиту, что беседует он с бывшим ратником. Андрей Афанасьевич Лександру Глебовича по шлему шестопером оглоушил так, что кровь из носа у смолянина потекла. А тот его мечом достал: щит вдребезги разбил и руку левую покалечил.

Неизвестно, чем бы закончилось противостояние смолян и вяземцев, но тут осажденные дорогобужане на вылазку пошли. Так и получилось, что за один день дружинникам Лександры дважды в спину ударяли. Княжич, Брячислав Лександрович, в том бою пал, сдерживая натиск дорогобужан, пока пешая рать смоленская щиты разворачивала, на две стороны строй строила.

Поскольку князь Лександра, из поединка вышедши, только головой тряс да пузыри кровавые из носа пускал, воевода Роман Юрьевич на себя командование принял и приказал отступать. Огрызаясь стрелами, отбиваясь копьями, отошло смоленское войско от Дорогобужа. Преследовать их удельные князья не решились - мало ли какую засаду воевода Роман замыслил. Он хоть и молод годами в те времена был, а на всякую хитрость ох как горазд!

С той поры ослабело Смоленское княжество. Можайск и вовсе через два года под руку Москвы отошел. А Вязьма с Дорогобужем просятся. Хоть не сказал еще Юрий Данилович, старший из московских князей, своего окончательного слова, а ведь и так понятно, чем дело закончится... А с запада Литва скалится, уши прижимает, вцепиться зубами норовит.

- Эх! - Гладила в сердцах махнул рукой, стегнул пегую лошадку, запряженную справа. По его мнению, она постоянно ленилась, перекладывая на серую всю тяжесть саней. - Что вам объяснять? Все равно не поймете! Сытый голодного не разумеет!

Никита пожал плечами. Разумеет, не разумеет... Распри князей его занимали мало. Вот нагнать отряд нукуров, во главе которого идет Кара-Кончар - другое дело. А беды и заботы Смоленского князя? Это только князей касается. Хотя, если поразмыслить, раз до сих пор торгуют друг с другом не только медом и посконью, но и железом, значит, воевать пока не собираются.

А старший охранник обоза - седой, косматый, как медведь, Добрян - сказал вполголоса, что Лександра Глебович слишком долго выбирает, кого поддержать: Москву или Тверь. Вот так и провыбирается, что подомнут его, не спросив согласия, как татары деревенскую бабу. И хорошо еще, если русские княжества, а не литвины, вовремя успеют.

Никита покивал - этим словам, в самом деле, трудно возразить. Добрян близко к сердцу беды и заботы княжеские не принимал. Кому какой князь поклонится, кто кого величать старшим будет - какая разница? Мужики сеять рожь и коноплю, сажать репу и капусту не перестанут. Шорники будут тачать хомуты, а кузнецы ковать серпы. Охотники не перестанут охотиться, а бортники ходить в лес в поисках пчел. Все равно обозы будут бегать из Смоленска в Москву и Владимир, в Тверь и Новгород, в Полоцк и Вильно, в Киев и Чернигов. Все равно кто-то должен будет их охранять от лихих людишек. А кому из князей мзду "отстегивать", простому человеку все равно. Нет, приятнее, конечно, своему русскому, а не литвину, немцу или татарину, хотя "приятственность" эта не в кошельке, а в голове обретается.

Куда больше Добряна заботила ровная и спокойная дорога. Как там в народе бают - взялся за гуж, не говори, что не дюж? Вот и седой смолянин выполнял свое дело с толком и особой, присущей только русскому мужику, тщательностью. И заставлял шестерых помощников - сыновей, племянников и еще каких-то дальних родственников помоложе. Четверо ехали попарно в голове и хвосте обоза. Всегда вооруженные, одетые в бахтерцы и простеганные суконные колпаки. Двое отдыхали и были, как говорится, на подхвате. Кроме людей и коней в ватаге Добряна ходили две лайки - кобель и сука. Широкогрудые, мощные, остроносые. Собаки убегали далеко вперед по дороге, и Никита почему-то был уверен - предупредили бы хозяина о разбойничьей засаде. Когда обоз останавливался на ночевку, лайки обшаривали все окрестные кусты, и однажды выгнали рысь, которая ушла широким махом, почти не проваливаясь в снег. Не то чтобы толпе вооруженных людей приходилось бояться эту крупную пятнистую кошку, но случай лишний раз подтверждал полезность Буяна и Белки.

Правда, последние два дня собаки опасались уходить далеко от обоза. Шныряли по обочинам, но в пределах видимости.

- Слышал, ночью волки выли, - сказал Добрян Никите. - Да не один. Видно, стая идет рядом с нами.

- Это плохо?

- Да шут его знает?! Пока еще зима только начинается - дичи в лесу должно хватать. Наглеть волкам не с чего. Но... Береженого Бог бережет. Ночью костры палить будем. Лапнику подкинем для дыма. Хорошо бы головешки вокруг стоянки раскидать...

- А на коней звери не позарятся?

- Побоятся! - уверенно махнул рукавицей охранник. - В случае чего, Буян с Белкой шум поднимут. Супротив волчьей стаи они, все равно ни на что больше не годятся.

Никита не мог не согласиться. Вдвоем волка-одиночку лайки еще могли бы взять. И то, если не матерый зверюга, а волчица или переярок. А против стаи им не выстоять - не успеет Улан-мэрген двух стрел пустить, как от собак одни клочки останутся.

Заметил ли Добрян, что его кудлатые помощники перестали бегать вперед на разведку, Никита уточнять не стал. В конце концов, охранник - мужик опытный, должен обратить внимание.

Придержав мышастого, парень потихоньку отстал и поравнялся с татарчонком, щурившимся на яркое солнце. Рядом с Уланом восседал на толстоногом чубаром коньке широкоплечий малый в здоровенной меховой шапке - не меньше трех лис пошло. Поводья он бросил коню на шею (куда, мол, из колеи денется?), а сам вовсю бренчал на небольших гуслях и орал во все горло:

- Uzteka saulele per debeseli,

Atjoja bernelis per pusyneli,

Atranda panele linelius raunant...

Звали парня Вилкас, и в путь он отправился вместе с Жоффреем де Тиссэ, у которого служил уже года три, если не больше. Чистил коня, седлал, прохаживал после езды. Разбивал палатку, готовил в дороге еду. Помогал перед отдыхом избавиться от доспехов и стаскивал сапоги. А после того, как франкский рыцарь, помолясь, укладывался спать, любил почесать языком у костра Никиты и Улан-мэргена. Днем же развлекался тем, что играл на канклесе и пел литовские песни. Вернее, это он думал, что играет и поет. На самом деле он рвал струны и орал, как кот по весне. Не многие умудрялись выдерживать увлечение молодого литвина, но поскольку парень уродился на загляденье крепким - руки толщиной как у Никиты ноги, кулаки - по полпуда каждый, шея, как у телка трехлетка - связываться с ним опасались. Даже Добрян, пришедший один раз нарочно, чтобы поругаться, задумчиво оглядел Вилкаса с ног до головы, сплюнул на снег и ушел, не оборачиваясь.

- О чем на это раз? - подмигнул Никита. Он относился к воплям литвина совершенно спокойно. Человек ко всему привыкает. Просто нужно относиться к пению без слуха и голоса, как к свисту ветра в верхушках деревьев, как к шуму дождевых капель, журчанию ручья. Избавиться невозможно, но можно не замечать. Тем более, что от песен Волчка, как сразу окрестил Никита Вилкаса, была определенная польза. Стоило ему вытащить канклес из мешка, как купцы и охранники старались подогнать коней и перебраться в голову обоза. Туда же уезжал и рыцарь-крыжак. Никита вначале недоумевал - почему франк до сих пор не избавился от такого слуги, а потом пригляделся и понял, что склонность к пению - очень малый недостаток, который с лихвой перевешивается старательностью, честностью и трудолюбием литвина.

- О! Это чудесная песня. В ней девушка рассказывает, что солнце ушло за тучку, а ее милый скачет к ней из-за соснового бора. Прямо как мы сейчас! - улыбнулся, сверкнув крепкими здоровыми зубами, литвин.

Услышав его объяснение, Улан-мэрген разразился длинным ругательством по-татарски. Суть его высказывания сводилась к тому, что уважающий себя нукур не станет петь женскую песню, а кто поет, то не совсем уважающий себя, просто совсем не уважающий... И так далее. Хорошо, что Вилкас понимал по-татарски лишь отдельные слова и связать их вместе не мог.

- Молчал бы уж! Баатур! Кто вчера по стойбищу мотался, как угорелый? - осадил Никита ордынца.

- Я мотался! Так мне искра за пазуху залетела. От костра!

- Что ж ты перед огнем душу раскрываешь? - заржал Вилкас.

Татарчонок махнул рукой - о чем, мол, с вами говорить, зубоскалы!

- А дальше? - спросил Никита у певца. Он уже пару дней подумывал - а не начать ли учить литовский язык? Занесет судьба под Вильно, глядишь, и пригодится.

- Дальше парень видит, что его милая теребит лён, и радуется! - Вилкас вновь рванул струны и заорал, безбожно искажая затейливую литовскую мелодию:

- Padekdiev padekdiev, panele mano,

As tamstai padesiu rauti lineliu.

- Переводить надо?

- Не надо! - отмахнулся Никита. - Пой!

- Neprasau neprasau, mielas berneli,

As viena nurausiu tevo linelius.

Крупная птица - похоже, глухарь - сорвалась с заснеженной ветки, напуганная звуками, исторгаемыми литовским горлом. Отчаянно захлопала крыльями и, прежде, чем Улан-мэрген успел согнуть лук, скрылась в чаще.

- Наготове стрелы держать надо! - весело окликнул татарина Вилкас. - Думаешь, у меня часто получается песней дичь поднимать? Следующий раз, беги к Буяну, пускай он тебе помогает! - И повернулся к Никите. - Так ты все понял из моей песни?

- Я понял, что тот молодец, что из-за лесу выезжал, зовет девушку приходить и ему лён потеребить, - усмехнулся парень. - Как стемнеет...

- Молодец! - восхитился Вилкас. - А она ему отвечает, чтобы он сам свой лён теребил. - И лукаво добавил. - Двумя руками!

- Слушай, Волчок, - прервал его радостные излияния Никита. - А с чего это ты к рыцарю-крыжаку в слуги нанялся? Неужто другого дела не нашел?

- Молодой был, глупый! - безмятежно откликнулся литвин. - Как ты сейчас...

"Можно подумать, ты старик! - слегка обиделся ученик Горазда. - На сколько ты там старше? Года на три или четыре? Тоже мне"...

- А брат Жоффрей через Крево проезжал, когда к Даниловичам направлялся, - продолжал литвин. - Его оруженосец съел чего-то... Они, франки, все животами слабые - ни пива толком выпить, ни закусить по-настоящему!

- Погоди! - Никита заметил, что головные сани остановились, а Добрян и де Тиссэ скачут легким галопом по обочине, поднимая тучи снежной пыли.

- Гожу, - согласился Вилкас. - Никак случилось чего?

Он огладил рукоять висевшей на седле палицы. Это оружие литвин предпочитал любому другому. Утверждал, что отцы его и деды с дубинами не боялись выходить против тевтонцев. И побеждали частенько. От хорошего удара дубиной ни одни доспехи не спасут.

- Сейчас расскажут, - ответил Никита и не ошибся.

Подскакавший первым рыцарь коротко бросил литвину:

- Шлем, щит, меч! Быстро!

Когда слуга, выполняя приказ, бодро порысил к ближайшим саням, франк повернулся к Никите. От волнения он слегка искажал русские слова, хотя будучи в спокойном расположении духа, разговаривал отменно.

- Охранник волноваться. Запах... как это... дым. Нет. Гарь.

- Точно! - подтвердил подъехавший наконец-то Добрян. - Там деревня должна быть. Десяток домов. Раньше мы когда-никогда заезжали к ним - хлебца сменять на ножи или топоры.

- Может, печки топят? Мороз ведь... - встрял Улан-мэрген.

- Тьфу на тебя! Не лез бы, когда старшие совет держат! - отмахнулся от татарчонка, как от назойливой мухи, смолянин. - Я тебя возьму понюхать... - И пояснил для Никиты, которого зауважал, когда увидел, как парень с мечом упражняется. - Что ж я печного духа от пожарища не отличу?

- Что делать будем? - быстро спросил брат Жоффрей.

- Поглядеть бы надобно... - будто извиняясь, проговорил Добрян. - Я своих оставлю с обозом - мало ли чего? А мы бы как раз и съездили...

Никита прислушался - не шевельнется ли домовой в лапте? "Дедушко" наотрез отказался оставаться в Москве, хоть в княжеских хоромах, хоть на подворье кожемяки Прохора. Явился ночью во сне и пригрозил, что все равно не отстанет. Некуда, мол, ему деваться - во всех домах свои домовые имеются, никто чужака-приблуду принимать не захочет. Вот если Никита вдруг свой собственный дом захочет построить, тогда - да, тогда - конечно. Завсегда рад. А так ему и в лапте хорошо.

Уж уговаривал парень домовика и так, и эдак... Объяснял, что жизнь дорожная не для него, что покормить не всегда получится, что его, то бишь хозяина, убить могут - с кем домовой останется? Да и дорога предстоит в края чужедальние. Там, поди, своих - и добрых, и злых, и всяких-разных - духов хватает. Но домовой уперся - ни в какую! Обещал харчей много не переводить, не докучать, да кроме всего прочего, приглядывать за Никитой, чтобы в беду не попал. "А то, человечишко, ты доверчивый да простой, как кочедык... Тот раз, на дороге, не успел дедушко вовремя шепнуть, и сразу вляпался. Хорошо, татарчонок следом ехал - не дал пропасть душе христианской. А татарчонок, он хороший, и к тебе с открытым сердцем. Ты, Никитша, слушай дедушку - дедушко плохого не пожелает, дедушко помнит, как ты его привечал, как свез от заброшенной землянки, от потухшего очага". Парень опешил от такого напора, попытался спорить, но уже без былого убеждения, но на всякий его довод домовой находил единственно верный и убедительный ответ.

Так что Никита махнул рукой и согласился путешествовать с лаптем за пазухой. Только спросил домового - не будет ли ему докучать соседство с ладанкой Александра Невского? "Отчего же не будет? Будет! - был ответ. - Только самую малость. Мне ж икона Егория Победоносца, что Горазд в красном углу держал, не мешала? Я - русский дух, а не какой-то там лепрехун... тьфу ты, ну ты... не выговоришь кличку заморскую... окаянный. И князь Александр - русский. Если бы не он, грудью вставший супротив свеев и немцев "чернокрестных", может быть, люди русские сейчас бы по ропатам молились? А русский русскому вреда не причинит"! У Никиты имелось свое мнение насчет вреда, который один русский человек другому принести сможет, но спорить с дедушкой не оставалось уже сил.

С тех пор домовой нет-нет, да и являлся парню по ночам. Садился в изголовье, перебирал волосы, будто вшей выискивал, но от прикосновения цепких маленьких пальцев уходила усталость, голова прояснялась, а утром хотелось горы свернуть. А еще дедушко оказался очень разговорчивым. И старым. Он помнил, что тревожило людей задолго до татаро-монгольского нашествия. Помнил времена, когда про Москву упоминали вскользь - небольшая крепостица по-над слиянием двух рек, которая, неизвестно, простоит ли пару десятков лет или развалится, заброшенная за ненадобностью? Он не поучал, он просто рассказывал, но Никита слушал и не мог наслушаться.

Мудрости в маленьком, странном существе, которое по всем христианским установлением следовало бы гнать крестным знамением и молитвой, вмещалось столько, что на десяток чиньских мудрецов, о коих частенько упоминал Горазд, хватило бы. А еще домовой очень тонко чувствовал людей. Их помыслы, настроение, скрытую приязнь или неприязнь. Он и посоветовал парню не чураться дружбы с ордынцем - Улан-мэрген прямо-таки лучился восхищением и в самом деле почитал Никиту, как старшего брата. А в одну ночь сказал, что сердце франкского рыцаря полно тьмы и отчаяния. Мучает его что-то, грызет. Может, зависть, а может, совесть терзает за какой-то старый проступок. А скорее всего, и то, и другое вместе. С тех пор Никита не слишком доверял слову крыжака. Правда, и случая усомниться в его честности не было, но осадок-то остался... Зато Вилкас домовому понравился сразу. "Открытая душа... Такой человек враждует непримиримо, зато и дружит до гроба. Влюбляется один раз и навсегда, а если его чем обидеть, то не будет злобу таить, а выскажет все в лоб. Или в ухо кулаком съездит, чтобы неповадно"...

Так что к домовому следовало прислушиваться - вдруг опасность напророчит?

Но дедушко молчал.

Никита проверил, как ходит меч в ножнах.

Пока брат Жоффрей напяливал на голову шлем, больше похожий на горшок или ведро с дырками для глаз, Улан-мэрген натянул тетиву на лук. На его ловкость Никита надеялся больше, чем на щит и меч рыцаря.

- Ну, что готовы или как? - пробурчал Добрян. Ему-то снаряжаться не пришлось - всегда готов. Щит на руку бросил, топор из ременной петли при седле выхватил - и в бой.

- Готовы, - приглушенно ответил из-под шлема де Тиссэ. - Веди нас.

- Ну, поехали! Так... Напоследок! - охранник поднял к небу палец с обломанным ногтем. - Какие бы вы бойцы знатные не были, вперед меня не лезть. Очертя голову в драку не кидаться. Ясно?

Рыцарь промолчал, а Никита с Вилкасом кивнули.

- Да, еще! Татарина это не касается. Углядишь что, бей сразу. Места раньше спокойные были, да по нонешним временам - в чужом пузе срезень лучше, чем в своем. Ясно?

Улан-мэрген оскалился, будто его командовать туменом поставили. Сразу наложил стрелу на тетиву.

Они проехали мимо настороженно поглядывающих купцов и по знаку Добряна свернули с торной дороги.

Вот тут уж Никита сам ощутил запах гари. Застарелый и прогорклый.

Комментарии: 38, последний от 06/10/2011.
Размещен: 16/04/2009, изменен: 18/10/2010. 284k. Статистика.
Роман: История, Фэнтези

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"